Новый всемирный потоп, Роденберг Юлиус, Год: 1865

Историческая проза
Время на прочтение: 470 минут(ы)
Скачать в PDF

НОВЫЙ ВСЕМІРНЫЙ ПОТОПЪ

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ Ю. РОДЕНБЕРГА

ПЕРЕВОДЪ СЪ НМЕЦКАГО

ПРИЛОЖЕНІЕ
КЪ
‘ИСТОРИЧЕСКОМУ ВСТНИКУ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА, ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. No 11—2
1880

ЧАСТЬ I.

ГЛАВА I.
Миссъ Дальримпе становится леди.

Въ восьмидесятыхъ годахъ прошлаго столтія, за столомъ достопочтеннаго эсквайра Гева Дальримпе собралось однажды вечеромъ веселое общество. Гевъ Дальримпе весело проводилъ жизнь, любилъ вино и женщинъ,— за исключеніемъ впрочемъ своей законной жены, которая разсталась съ нимъ посл трехъ-четырехъ лтъ самой несчастной супружеской жизни.
М-ръ Дальримпе происходилъ изъ почтенной старо-католической шотландской фамиліи и занималъ видное мсто въ обществ, благодаря счастію и своимъ недюжиннымъ способностямъ. Какъ младшій въ семь, Дальримпе занялся адвокатурой и скоро пріобрлъ громадную извстность защитой одного дла, которое въ семидесятыхъ годахъ прошлаго столтія обратило на себя вниманіе всего тогдашняго фешенэбельнаго общества. То былъ знаменитый процессъ Гамильтонъ-Дугласовъ, веденный герцогинею Аргилль, вдовою герцога Гамильтона, за своихъ несовершеннолтнихъ сыновей отъ перваго брака, противъ наслдниковъ послдняго герцога Дугласа. Дальримпе выступилъ въ качеств адвоката герцогини и, выигравъ дло, доставилъ фамиліи Гамильтонъ маркизатъ Дугласовъ и 17,000 фунт. стерл. годоваго дохода съ Дугласовскихъ помстій. Эта удача на столько прославила талантливаго адвоката, что правительство съ своей стороны сочло нужнымъ отличить Гева Дальримпе и назначило его короннымъ стряпчимъ острова Гренады (англійской колоніи въ Вестъ-Индіи). Однако незадолго передъ отъздомъ новаго короннаго стряпчаго изъ Шотландіи миссъ Дальримпе, какъ мы уже упоминали выше, разсталась съ нимъ иди, лучше сказать, мужъ бросилъ ее,— и она, опечаленная, вернулась къ своимъ родителямъ, гд, произведя на свтъ дочь, вскор умерла. Впослдствіи эта единственная дочь по желанію отца была отправлена на воспитаніе въ одинъ французскій монастырь въ сопровожденіи врной служанки.
По прошествіи десяти лтъ и незадолго до того времени, съ котораго начался нашъ романъ, достопочтенный коронный стряпчій вернулся изъ Гренады на родину съ весьма значительнымъ состояніемъ и съ похвальнымъ намреніемъ — насладиться имъ наилучшимъ образомъ въ кругу друзей и вдали отъ длъ. Едва водворившись въ Эдинбург, онъ выписалъ свою дочь изъ французскаго монастыря, чтобы вывезти ее въ свтъ при первомъ удобномъ случа.
Тогда сверные Аины далеко не отличались такимъ ригоризмомъ въ нравахъ, какъ въ настоящее время, эдинбургскіе мудрецы были усердными послдователями школы Эпикура и придавали большое значеніе веселой пирушк, полному кубку и гостепріимному столу. Нужно замтить, что столъ короннаго гренадскаго стряпчаго былъ одинъ изъ самыхъ богатыхъ и изысканныхъ въ Эдинбург и въ добавокъ имлъ еще то преимущество, что гости не были стснены въ рчахъ и обращеніи присутствіемъ хозяйки дома. Благодаря этому, тогдашніе эдинбургскіе кутилы особенно охотно посщали Гева Дальримпе и званый обдъ у эсквайра былъ всегда пріятнымъ событіемъ для веселой братіи.
Такимъ обдомъ угощалъ эсквайръ своихъ гостей въ описываемый нами вечеръ, въ столовой его возсдало почтенное общество, состоящее изъ шести дородныхъ господъ, плшивыя головы которыхъ по тогдашнему обычаю были прикрыты париками съ косичками.
Эти достойные мужи не оставили безъ вниманія ни одного изъ подаваемыхъ блюдъ. Прежде всего поданъ былъ національный шотландскій супъ, или такъ называемый ‘mutton-broth’, который всего мене походилъ на супъ, и скоре напоминалъ любое изъ произведеній кулинарнаго искусства, такъ какъ совмщалъ въ себ чуть ли не цлый обдъ и въ добавокъ сильно отзывался бараниной. Но шотландцы предпочитаютъ этотъ супъ всмъ кушаньямъ на свт,— онъ подается у нихъ при всякомъ званомъ обд: затмъ поданъ былъ громадный лосось изъ рки Тай, особенно славящейся этой рыбой. Соусъ былъ приправленъ капорцами, но гостямъ предоставлялось прибавить къ нему анчоусовой или шампиніонной сои, чтобы придать ему еще больше вкуса или, выражаясь словами сэра Джона Эліотта, ‘чтобы испортить его’, такъ какъ достопочтенный сэръ держался того мннія, что вс пикантныя приправы только портятъ вкусъ хорошихъ кушаньевъ, ничуть не поправляя дурныхъ. Но самымъ изысканнымъ блюдомъ и украшеніемъ обда было филе козули изъ Ланаркшира, которая была послана эсквайру Гамильтоновскимъ лсничимъ въ знакъ особеннаго уваженія. Это жаркое оказалось на столько нжнымъ и сочнымъ, что гости должны были сознаться, что никогда но дали ничего подобнаго въ своей жизни.
— Я вполн убжденъ, воскликнулъ сэръ Джонъ Эліоттъ, считавшійся у своихъ друзей оракуломъ кулинарнаго искусства, что люди изъ одного только фатовства расхваливаютъ ‘haut got’ испорченной дичи. Подаютъ вамъ прокислое вино и говорятъ, что это первый сортъ, угощаютъ протухлою дичью и хотятъ уврить васъ, что лучшаго кушанья и на свт нтъ. Все это предразсудки и выдумано французами, чтобы надувать людей. Да, милостивые государи, наши пріятели по ту сторону пролива такъ же плохо распоряжаются своими лсами, какъ и дичью, и должны добывать себ жаркое Богъ всть изъ какихъ далекихъ мстъ, иногда за нсколько дней пути, такъ что они по-невол возвели въ достоинство то, что длается по необходимости, и даже придали новое названіе запаху гнилой дичи. Но придетъ время, когда французская знать убдится наконецъ, что гнилое мясо козули также не годится для ды, какъ гнилая баранья нога. Намъ конечно не придется дожидаться этого времени, потому что мы и теперь имемъ возможность получать свжую дичину изъ нашихъ лсовъ,— и мн остается только добавить: ‘да здравствуетъ шотландская дичина’!
— Да здравствуетъ ланаркскій лсничій, приславшій козулю нашему почтенному хозяину!… воскликнулъ другой гость, поднимая бокалъ съ шампанскимъ,— этотъ процессъ Гамильтонъ-Дугласовъ былъ истиннымъ Божьимъ благословеніемъ, такъ какъ онъ составилъ счастье нашего друга. Дай Богъ, чтобы онъ подольше лакомился дичиной изъ Ланаркшира! Господа, я пью за здоровье нашего друга!
— Принимаю вашъ тостъ въ надежд, что и вы будете лакомиться вмст со мною вкусной дичиной, и въ свою очередь пью за здоровье моихъ гостей! отвтилъ съ поклономъ м-ръ Дальримпе при громкихъ крикахъ одобренія присутствующихъ.
Вслдъ затмъ вошелъ старый слуга и, снявъ со стола скатерть, подалъ дессертъ на темнокоричневомъ поднос: дв тарелки лсныхъ орховъ, два большихъ графина съ рубцно-краснымъ старымъ портвейномъ и тонкіе хрустальные стаканы. За дессертомъ принято вообще разсказывать такъ называемыя ‘занимательныя исторіи’ и потому одинъ изъ гостей тотчасъ же началъ свое повствованіе, а остальные слушали его, потягивая вино и щелкая орхи. Однако разсказъ былъ скоро прерванъ самымъ неожиданнымъ образомъ: кто-то постучался въ дверь, хотя такъ тихо, что сначала только двое изъ собесдниковъ разслышали стукъ. Но когда стукъ повторился громче прежняго, собесдники съ удивленіемъ переглянулись между собою, а м-ръ Дальримпе вскочилъ съ мста.
— Чортъ возьми, воскликнулъ онъ, кто сметъ являться сюда, когда уже снята скатерть!
Въ то самое время, когда веселое общество возсдало за столомъ у гостепріимнаго хозяина, въ верхнемъ этаж того же дома сидла молодая двушка и думала о томъ, чмъ бы ей наполнить длинные, томительные часы.
Бдняжка во всю свою жизнь не испытывала такого одиночества какъ въ послдніе дни и, правду сказать, никогда еще не чувствовала такой скуки. Здсь не было ничего такого, что могло бы развлечь или занять ее: ни болтовни подругъ, ни обычныхъ постителей въ пріемные дни, ни того поддразниванья или мелкихъ интригъ, которыя неизбжны во всякомъ женскомъ пансіон. Она даже была лишена невиннаго удовольствія разсердить при случа настоятельницу монастыря, или завести споръ съ учителемъ, или аббатомъ.
Что получила она въ замнъ всего этого? Свободу, которой она и пользоваться не умла, да еще общество старой служанки, врнаго и преданнаго существа, но невыносимо скучнаго.
— Чего вамъ недостаетъ, миссъ? наконецъ спросила ее служанка, цлый день убиравшая вещи своей молодой госпожи, за нсколько дней передъ тмъ пріхавшей вмст съ нею изъ Франціи.— Что же дальше будетъ, если вы уже теперь соскучились! Подойдите-ка сюда, сказала она, поднимая окно, взгляните на нашъ Эдинбургъ, на эту землю, эти горы и порадуйтесь, что вы опять на родин!
Домъ м-ра Дальримпе находился на самомъ высокомъ мст улицы High-Street, возл знаменитаго Эдинбургскаго замка, и изъ оконъ его открывался роскошный видъ на тысячи старомодныхъ фронтоновъ, крышъ и зданій, на терассообразныя улицы и площади города и на море, виднвшееся вдалек узкой золотистой полосой, освщенной лучами заходящаго солнца.
— Взгляните на этотъ чудный городъ, миссъ, продолжала съ воодушевленіемъ служанка. — Подойдите поближе! Эдинбургъ виднъ отсюда изъ конца въ конецъ… Вотъ скала Артура, а тамъ, гд эти голубоватыя горы,— Ламмермуръ… Другой такой страны нтъ въ цломъ мір! Разв Франція и Парижъ могутъ сравниться съ нею? А этотъ здоровый горный воздухъ! Да вы нигд не найдете такого воздуха. Господь да благословитъ тебя, моя дорогая Шотландія, и дай, Боже, мн никогда не покидать тебя!…
Но молодая двушка почти не обратила вниманія на эти слова.
— Слышишь, сказала она, приложивъ палецъ къ губамъ, какъ имъ весело внизу.
Въ эту минуту въ столовой послышался дружный громкій хохотъ, нарушившій тишину дома.
— Какъ бы мн хотлось пойти къ нимъ, продолжала миссъ, стоя въ нершимости въ полуотворенныхъ дверяхъ.
— Еще этого недоставало! воскликнула съ ужасомъ служанка.— Вы вдоволь проказничали въ монастыр — но теперь, слава Богу, вы уже не въ монастыр, а въ Эдинбург. Пожалуйста, миссъ Грэсъ, отойдите отъ двери, будьте доброй двушкой, сядьте здсь и смотрите изъ окна, или возьмите книгу… Подождите, я вамъ принесу отличную книжку.
— Бекки! воскликнула миссъ Грэсъ тономъ, въ которомъ слышался гнвъ и слезы.
— Только не плачьте, продолжала служанка, я отыщу въ сундук ту красивую книгу, которую вамъ подарила настоятельница на прощанье — въ сафьянномъ переплет съ золотомъ.
— Басни Лафонтена! рыдая произнесла Грэсъ.— Нтъ это невыносимо!
Между тмъ Бекки отправилась въ сосднюю комнату и начала рыться въ сундукахъ и ящикахъ, напвая свою старинную псню, которая окончательно привела въ отчаяніе миссъ Грэсъ, такъ какъ она слышала эту псню чуть ли не съ колыбели.
Наконецъ Бекки отыскала ‘большую, красивую книгу въ сафьянномъ переплет съ золотомъ’ и понесла ее своей молодой госпож, но миссъ уже не оказалось въ комнат. Она воспользовалась отсутствіемъ Бекки, чтобы сбжать съ лстницы,— и это незначительное обстоятельство, какъ мы видли выше, произвело немалый переполохъ между почтеннйшими джентльменами, занятыми портвейномъ и поучительной бесдой.
М-ръ Дальримпе вскочилъ съ мста, чтобы узнать причину неожиданной помхи. Но едва онъ пріотворилъ дверь, какъ въ комнату вбжала съ громкимъ смхомъ молодая 15-ти или 16-ти лтняя двушка, полудитя, но уже съ роскошно-развитыми формами и лицомъ очаровательнымъ по своей миловидности. Это нжное и миніатюрное личико съ прекрасными темно-карими глазами, тонкими бровями и длинными рсницами, окаймленное темно-каштановыми напудренными волосами, было особенно прелестно, когда молодая двушка, слегка откинувъ назадъ свою лебединую шею, съ веселымъ смхомъ прижалась къ груди м-ра Дальримпе.
— Ахъ, папа, до чего смшно! Ты очень сердитъ на меня? Прости папа! Мн было такъ скучно наверху, въ моей комнат! Когда я услыхала, что вы стучите стаканами и со смхомъ провозглашаете тосты, я подумала, что съ вами мн будетъ гораздо веселе, я убжала отъ Бекки и постучала къ вамъ въ дверь, чтобы вы приняли меня въ свое общество.
— Вотъ такъ славная двочка! сказалъ мистеръ Дальримпе, которому видимо понравилась выходка дочери.— Вижу теперь, чему тебя научили во французскомъ монастыр, а я въ простот душевной былъ увренъ, что ты прідешь ко мн настоящей монахиней.
Нужно замтить, что французскіе монастыри въ т времена далеко не отличались святостію. Они служили мстомъ rendez-vous для фешенэбельнаго общества, которое безъ всякихъ стсненій навщало въ монастыряхъ своихъ родственницъ и ихъ подругъ. Кардиналъ Лекамюзъ въ первой половин прошлаго столтія пробовалъ било измнить такой порядокъ вещей и напомнилъ монахинямъ, что, если он отреклись отъ свта,-то не должны продолжать съ нимъ сношеній. Но голосъ этотъ былъ заглушенъ громкими оргіями регентства и въ монастыряхъ продолжали жить лица, всего мене пригодныя для монашеской жизни. Однимъ изъ худшихъ монастырей въ этомъ отношеніи былъ Августинскій женскій монастырь въ Монфлри, пользовавшійся особеннымъ покровительствомъ высшаго Парижскаго общества. Въ этомъ-то монастыр и воспитывалась дочь м-ра Дальримпе. Здсь она впервые увидала герцога Луи-Филиппа Орлеанскаго, который тогда кружилъ голову всему Парижу. Герцогъ довольно часто посщалъ монастырь, не столько для монахинь, сколько для молодыхъ воспитанницъ отъ 14 до 17 лтъ, которыхъ монахини обучали всмъ тонкостямъ свтскаго обращенія.
Понятно, что дочери м-ра Дальримпе, вернувшейся изъ такого веселаго монастыря въ однообразный по ея понятіямъ Эдинбургъ, не понравилось сидть одной въ своей комнат, и что у ней явилось желаніе пойти въ столовую, гд слышался звонъ стакановъ. Съ чисто парижской граціей и изяществомъ поклонилась она каждому изъ гостей, которымъ по очереди представилъ ее отецъ, повторяя одну и ту-же фразу: ‘миссъ Грэсъ Дальримпе — моя дочь’!..
Вс джентльмены поднялись при этомъ съ своихъ мстъ, но сэръ Джонъ Эліоттъ первый отвтилъ на изящный поклонъ миссъ Дальримпе.
Сэръ Джонъ Эліоттъ происходилъ изъ древней, довольно значительной шотландскей фамиліи. Это былъ человкъ, умвшій хорошо пожить въ полномъ значеніи этого слова, считавшійся знатокомъ кулинарнаго искусства, извстный своимъ любезнымъ обхожденіемъ съ женщинами. Тмъ не мене его изысканная вжливость отличалась нсколько старосвтскими формами и напоминала времена Помпадуръ, за которой онъ пріударялъ въ былые годы, во время своихъ поздокъ на континентъ, такъ какъ сэръ Джонъ былъ не первой молодости и лтъ на десять старше отца Грэсъ.
Но сэръ Джонъ, какъ человкъ не женатый, все еще имлъ претензію казаться молодымъ въ обращеніи и въ туалет. Одни только ноги плохо слушались его, такъ какъ этотъ почтенный джентльменъ, предпочитай излишество діэт и вино вод, испытывалъ иногда сильнйшіе приступы подагры. Когда это случалось съ нимъ, то сэръ Джонъ Эліоттъ прятался отъ своихъ знакомыхъ и не пускалъ къ себ’ даже близкихъ друзей. Появляясь снова въ обществ посл испытанныхъ имъ мученій, онъ тщательно скрывалъ свою настоящую болзнь и говорилъ всмъ, что мучился ‘зубной болью’. Эта ‘зубная боль въ ногахъ’, какъ ее называли друзья сэра Джона, вошла у нихъ въ поговорку и служила вчнымъ поводомъ къ разнымъ шуточнымъ замчаніямъ, которыя не особенно нравились сэру Джону. Но онъ терпливо выносилъ вс эти замчанія и кротко отвчалъ насмшникамъ:— Погодите, братцы, со всми вами тоже будетъ рано или поздно!
Что же касается туалета сэра Джона, то онъ всегда одвался по послдней лондонской мод. Въ описываемое время онъ носилъ голубой фракъ съ пуговицами изъ желтой мди, замшевую жилетку, треугольную шляпу и парикъ съ косичкой, скрывавшій его голый черепъ, на которомъ уже не было ни одного волоска.
Не смотря на сильно измнившуюся фигуру и годы, сэръ Джонъ сказалъ молодой двушк почти то же привтствіе, съ какимъ нкогда обратился къ маркиз Помпадуръ, и чинно довелъ ее до стола. Затмъ, усвшись рядомъ съ миссъ Дальримпе, онъ подалъ знакъ остальнымъ гостямъ, что молодая хозяйка приглашаетъ ихъ вернуться къ своимъ мстамъ и стаканамъ.
Никто повидимому не былъ боле доволенъ въ эту минуту, какъ бывшій коронный стряпчій. Онъ искренно любовался красотой своей дочери и до извстной степени гордился ею, замчая впечатлніе, какое она произвела на его компанію, мнніе которой было для него важно во многихъ отношеніяхъ. Онъ подлилъ вина своимъ гостямъ и т не замедлили воспользоваться случаемъ, чтобы провозгласить тостъ за здоровье молодой хозяйки. Хотя м-ръ Дальримпе и его гости вроятно выпили бы достаточное количество вина и безъ присутствія Грэсъ, но теперь они выпили вдвое больше, потому что каждый оживился но своему, благодаря обаянію ея блестящихъ карихъ глазъ и милаго улыбающагося рта.
Но сэръ Джонъ Эліоттъ, сидвшій рядомъ съ молодой двушкой, противъ своего обыкновенія пилъ очень мало. Быть можетъ онъ уже черезчуръ былъ поглощенъ ролью галантнаго кавалера, такъ неожиданно выпавшей ему на долю. И наконецъ какой же свтскій человкъ, не лишенный вкуса, будетъ сидть равнодушно возл двушки подобной Грэсъ, которая не смотря на свои пятнадцать лтъ представляла собою совершенство женской красоты и граціи, не только своей очаровательной наружностью, но и прелестью обхожденія и удачнымъ выборомъ туалета. Тогдашняя мода, отбросивъ прежніе чудовищные головные уборы и башмаки съ высокими каблуками, уже до извстной степени перешла къ простот послдующаго періода, сохранивъ еще богатство красокъ и матерій прошлыхъ временъ.
Талія не была такъ длинна какъ прежде и ширина юбокъ сдлалась умренне, но въ складкахъ сохранилась прежняя красота линій, рука еще не была стснена узкимъ, безобразившимъ ее рукавомъ. Въ это время, хотя подготовлялся разрывъ съ Франціей и, начиная съ моды, въ Англіи уже стали отвергать все французское или вывезенное изъ Франціи, однако на миссъ Грэсъ было платье, которое она одвала въ Монфлри, когда представлялась герцогу Орлеанскому — красное съ золотыми нитками, съ боку отороченное блымъ и приподнятое розетками, съ низко вырзаннымъ лифомъ и короткими рукавами.
— И такъ, сударыня, спросилъ сэръ Джонъ,— называвшій по обычаю сороковыхъ годовъ прошлаго столтія ‘сударыней’ всякую молодую двушку, съ которой ему приходилось говорить — вы представлялись герцогу? И вы дйствительно знакомы съ нимъ, и онъ говорилъ съ вами, сударыня?
— Да, сэръ Джонъ, отвтила Грэсъ: его королевское высочество былъ такъ милостивъ, что говорилъ со мною о моей родин и сказалъ, что охотно гоститъ въ Лондон у своего друга, его королевскаго высочества принца Уэльскаго и что Лондонъ не хуже Парижа. Я разумется не могу судить объ этомъ, потому что не видала Лондона, хотя очень желала бы побывать въ немъ, но я уже убдилась въ одномъ, что здсь, въ Эдинбург, невыносимо скучно и что я умру отъ тоски по Парижу, если мн придется еще долго просидть въ комнат, которую назначилъ мн папа!
— Но что же длаютъ ваши парижскія подруги, сударыня? Чмъ же он разнообразятъ свою жизнь?
— Что он длаютъ… Eh bien… он выходятъ замужъ!
Сэръ Джонъ съ такимъ умиленіемъ взглянулъ на молодую двушку, говорившую съ такою очаровательною наивностью, съ какимъ не глядлъ ни на одно женское существо въ послднія десять-двадцать лтъ своей жизни. Но онъ и не встрчалъ въ теченіе этого времени ни въ одной женщин такого счастливаго сочетанія молодости и красоты.
— Вы не шутя ожидаете счастія отъ супружества?
— Разумется, отвтила миссъ Грэсъ.— Для молодыхъ двушекъ большое счастіе выйдти замужъ. Тогда чувствуешь по крайней мр, что не хуже другихъ: можно наряжаться, здить въ экипаж, бывать на балахъ, танцевать,— enfin можно веселиться сколько угодно. Вы представить себ не можете, какъ мн было стыдно, когда я узжала изъ монастыря, ни съ кмъ не помолвленная! Во Франціи двушка выходитъ изъ монастыря только для того, чтобы выйдти замужъ. Даже подруга моя Натали де Бургиніонъ, которая моложе меня, узжая изъ монастыря, сказала мн одной, по секрету, что отецъ ея (богатый откупщикъ) уже приготовилъ ей жениха и что она недли черезъ дв будетъ ‘madame de St.-Malo’.
Вся эта рчь, произнесенная серьезнымъ тономъ и сквозь слезы, произвела глубокое впечатлніе на почтеннаго сэра Джона.
— Значитъ, вы охотно вышли бы замужъ? спросилъ онъ.
— Еще бы! отвтила она, видимо недовольная тмъ, что сомнваются въ искренности ея желанія, выраженнаго такимъ опредленнымъ образомъ.
— Могу ли я спросить васъ, что вы требуете отъ своею будущаго мужа?
Глава Грэсъ заблестли.
— Прежде всего я требую, сказала она, чтобы онъ былъ богатъ,— и начала пересчитывать но пальцамъ вс свои требованія,— чтобы онъ позволилъ мн танцовать, сколько мн вздумается… чтобы онъ не бранился со мной третье условіе… и… чтобы онъ похалъ со мной въ Лондонъ, гд даютъ еще лучшіе и боле блестящіе балы, чмъ въ Париж, какъ мн сказалъ герцогъ Орлеанскій.
— А молодость… наружность… фигура вашего будущаго супруга? спросилъ сэръ Джонъ нершительнымъ голосомъ.
— Ну это меня нисколько не интересуетъ! воскликнула Грэсъ съ невинностью ребенка,— это его дло!
Легкій румянецъ разлился по тучному лицу сэра Джона и даже но черепу, покрытому парикомъ съ косичкой.
— Если вы серьезно желаете выйдти замужъ, сударыня, то я могу представить вамъ жениха, который вполн можетъ исполнить вс ваши требованія и сдлаетъ это съ величайшею готовностью.
— А онъ наврно свезетъ меня въ Лондонъ? спросила она, и нжное личико ея покраснло отъ волненія.
— Ручаюсь вамъ, что онъ это сдлаетъ! Это такъ же врно, какъ то, что меня зовутъ сэръ Джонъ Эліоттъ и что я шотландскій баронетъ. Вотъ вамъ моя рука, сударыня — отъ васъ зависитъ побывать въ Лондон, если вы этого желаете… примите только эту руку и кольцо!
— Въ самомъ дл и вы не шутите? воскликнулъ миссъ Грэсъ. не помня себя отъ радости.— Можетъ быть вы принимаете меня за ребенка и насмхаетесь надо мною?
— Нтъ, я говорю отъ чистаго сердца. Я предлагаю вамъ мою руку.
— Значитъ дло ршенное! воскликнула молодая красавица, надвая на свой палецъ рубиновое кольцо, и при этомъ такъ крпко ударила своей ручкой по рук, протянутой сэромъ Джономъ, что сидвшіе за столомъ джентльмены оглянулись.
Сэръ Джонъ приподнялся съ мста и просилъ своихъ друзей дозволить сказать ему нсколько словъ.
— Слушайте, слушайте! воскликнуло разомъ веселое собраніе джентльменовъ, которые до этого на столько шумли, что никто изъ нихъ не разслышалъ разговора между сэромъ Джономъ и миссъ Грэсъ.
— Съ дозволенія вашего достойнаго друга м-ра Гева Дальримпе, представляю вамъ мою невсту — миссъ Грэсъ Дальримпе.
Общій возгласъ удивленія прервалъ рчь сэра Джона, но онъ попросилъ своихъ друзей удостоить его еще минутой вниманія.
— Вамъ извстно, мой достопочтенный другъ, сказалъ онъ, обращаясь къ хозяину дома, что я шотландскій баронетъ и владю независимымъ помстьемъ, приносящимъ 10,000 ф. стерл. ежегоднаго дохода: такъ какъ все остальное должно быть улажено между женихомъ и невстой, то, я надюсь, мой достопочтенный другъ, что у васъ нтъ причины отказать мн въ рук вашей дочери.
— А не имю ничего противъ итого, отвчалъ м-ръ Дальримпе,— и если моя дочь согласна…
— Она согласна и желаетъ итого! громко проговорила миссъ Грэсъ.— Ну, теперь мн нечего будетъ завидовать Натали С.-Мало,— добавила она вполголоса, любуясь рубиновымъ кольцомъ.
— Теперь, господа, продолжалъ сэръ Джонъ, мн остается только пригласить васъ на мою свадьбу, которую мы отпразднуемъ недли черезъ дв.
— И мы тотчасъ же подемъ въ Лондонъ? спросила Грэсъ.
— Непремнно! отвтилъ сэръ Джонъ.
Дйствительно недли черезъ дв миссъ Грэсъ Дальримпе сдлалась ‘леди Грэсъ Дальримпе Эліоттъ’, и вслдъ затмъ молодые отправились въ Лондонъ,— она пятнадцатилтняя двочка, а онъ — старый шестидесятилтній джентльменъ.

ГЛАВА II.
Молодая леди въ Лондон.

Лондонъ въ восьмидесятыхъ годахъ прошлаго столтія представлялъ собою своеобразное зрлище шумныхъ удовольствій, сильнйшей борьбы партій и всеобщаго напряженія. Въ это время только-что кончилась Американская война за независимость, а вдали уже мерещилась Французская революція съ ея потоками крови и грудами пепла отъ пожарищъ. Между тмъ на политическомъ горизонт появилось новое свтило въ лиц наслднаго принца Уэльскаго, который тогда впервые выступилъ на сцену общественной жизни и поглотилъ собою вниманіе публики. Уже не разъ было замчено, что народъ съ мыслью о наслдник престола связываетъ большія ожиданія, и это вполн естественно. Надежда — такое-же прирожденное свойство человческой природы, какъ и недовольство, и то, и другое подобно приливу и отливу приводитъ въ движеніе волны общественной жизни, какъ-бы для того, чтобы эти волны опять пришли въ равновсіе въ установленныхъ для нихъ предлахъ.
Въ прошломъ столтіи принцы Уэльскіе неизмнно держались оппозиціи, не столько изъ убжденія, сколько изъ вражды къ своимъ отцамъ, королямъ Англіи. Первый принцъ Уэльскій изъ Ганноверскаго дома жилъ въ открытой вражд съ Георгомъ I и, сдлавшись въ свою очередь королемъ, изгналъ своего наслдника въ C.-Джемсъ, и Лейсигеръ-сквэръ сдлался мстомъ сборища тори и противниковъ короля-вига Георга II. Упомянутый нами принцъ Уэльскій, возбуждавшій такія надежды въ Англійскомъ обществ восьмидесятыхъ годовъ, напротивъ того, держался партіи виговъ, такъ какъ его отецъ Георгъ III былъ тори. Онъ тотчасъ-же окружилъ себя людьми, стоявшими, во глав оппозиціи, и приверженцами американской независимости, Фоксъ, Шериданъ, Бурке были первыми участниками его пировъ, съ ними онъ пилъ красное вино и игралъ въ карты. Придворные любили его веселость и въ т дни имя принца Уэльскаго было самое популярное въ Англіи. Даже первая случившаяся съ нимъ любовная исторія еще боле увеличила его популярность. Эта исторія имла крайне романическій характеръ, такъ какъ въ ней вполн высказались поэтическія воззрнія восемнадцати-лтняго юноши, который, увлекшись страстью, забылъ и свое высокое происхожденіе, и свое положеніе въ свт.
Молодая двадцати-двухъ-лтняя актриса м-ссъ Мэри Робинзонъ плнила впервые легко воспламеняемое сердце юнаго принца, благодаря талантливому исполненію роли пастушки въ Шекспировской комедіи ‘Зимняя сказка’.
Миссиссъ Мэри Робинзонъ, изъ приморскаго города Бристоля, была дочерью флотскаго капитана по имени Дерби. Отецъ ея, находясь въ счастливыхъ условіяхъ жизни, далъ ей порядочное воспитаніе. Нонаука не особенно далась живой двочк, хотя ея воспитательницей была извстная въ то время миссъ Ганна Моръ, написавшая нсколько нравственныхъ книгъ, которыя и до сихъ поръ читаются въ англійскихъ пансіонахъ. Между тмъ денежныя обстоятельства отца Мэри измнились къ худшему: онъ задался дикимъ и несбыточнымъ предпріятіемъ цивилизовать эскимосовъ и съ помощью ихъ устроить китоловный промыселъ на берегу Лабрадора. Такая филантропическая затя разумется скоро довела капитана Дерби до полнаго раззоренія, и этотъ человкъ, мечтавшій о благ всего человчества и забывшій собственную семью, кончилъ тмъ, что бросилъ жену и дочь и умеръ на русской служб, на одномъ военномъ корабл, которымъ онъ командовалъ. Мать и дочь должны были кормить себя собственнымъ трудомъ и съ этой цлью перехали въ Лондонъ. Здсь Мэри занялась даваніемъ уроковъ и, считая свое образованіе недостаточнымъ, употребляла часть заработанныхъ денегъ ма то, чтобы усовершенствоваться въ пніи и танцахъ. Въ это время случай свелъ ее съ знаменитымъ тогдашнимъ актеромъ Гаррикомъ, который былъ такъ очарованъ красотой и голосомъ молодой двушки, что началъ уговаривать ее сдлаться актрисой и взялся самъ приготовить ее для сцены. Съ этою цлью онъ прорепетировалъ съ нею роль Корделіи въ ‘Корол. Лир’, въ которомъ самъ исполнялъ роль короля съ такимъ неподражаемымъ искусствомъ. Но къ несчастью не задолго до того вечера, когда былъ назначенъ первый дебютъ миссъ Дерби, она познакомилась съ однимъ молодымъ адвокатомъ, м-ромъ Робинзонъ, послдній до безумія влюбился въ нее и сдлалъ ей предложеніе, хотя ничего не имлъ за душою, кром молодости, легкомыслія, бдности и любви. Всего этого разумется было недостаточно, чтобы обезпечить хозяйство и черезъ нсколько мсяцевъ молодые супруги надлали столько долговъ, что должны были пропутешествовать въ тюрьму. Это обстоятельство подйствовало на нихъ отрезвляющимъ образомъ и они сочли за лучшее разстаться такимъ-же быстрымъ и ршительнымъ способомъ, какимъ соединились. Разводъ состоялся и у двадцатилтней Мэри ничего не осталось отъ супружества, кром имени. Теперь уже крайняя нужда заставила ее поступить на сцену, и она сдлалась актрисой съ твердою ршимостью прославиться. Однако первый дебютъ былъ неудаченъ, и ея роль Джульетты въ Шекспировской трагедіи ‘Ромео и Джульетта’ прошла незамченною. Вслдъ затмъ миссиссъ Робинзонъ выступила въ незначительной роли пастушки въ ‘Зимней сказк’ и произвела положительный фуроръ въ публик, благодаря своей красот и граціи.
Весь городъ заговорилъ о миловидной пастушк, которая въ конц пьесы оказывается королевской дочерью и выходитъ замужъ за своего врнаго Флорицеля, сына богемскаго короля. ‘Зимняя сказка’ дана была пять разъ сряду и всякій разъ съ одинаковымъ успхомъ. На шестое представленіе принцъ Уэльскій, который былъ такъ-же молодъ и привлекателенъ, какъ богемскій принцъ, хотя и не отличался такимъ постоянствомъ, постилъ Друриленскій театръ, чтобы взглянуть на красивую пастушку. Театръ былъ полонъ, король и вся королевская фамилія также появились въ своей лож. Туалетъ миссиссъ Робинзонъ въ этотъ вечеръ былъ необыкновенно эффектенъ и такъ шелъ къ ней, что когда она появилась изъ уборной въ своемъ фантастическомъ бломъ наряд, съ голубой обшивкой и въ золотыхъ сандаліяхъ, то актеръ Шмитъ, исполнявшій роль короля Леонтеса, встртилъ ее восклицаніемъ: ‘Клянусь Іеговой! вы одержите сегодня блистательную побду! Я никогда не видалъ васъ такой хорошенькой’!
Предсказаніе Шмита исполнилось: едва молодая актриса показалась на сцен, какъ его королевское высочество принцъ Уэльскій пришелъ въ неописанный восторгъ и приказалъ позвать къ себ въ ложу знаменитаго Шеридана, бывшаго тогда директоромъ театра.— ‘By Gad! воскликнулъ принцъ, который, не смотря на свою молодость, божился чуть ли не при всякомъ слов, по привычк, усвоенной имъ въ С.-Джемс, — у васъ на сцен очаровательная пастушка! Скажите ей, что принцъ Уэльскій въ восхищеніи отъ ея игры’! Въ слдующемъ акт его королевское высочество, высунувшись изъ своей ложи, апплодировалъ едва ли не громче всхъ, и когда спустили занавсъ, участь принца была ршена: у него явилось твердое намреніе сдлаться Флорицелемъ прекрасной пастушки.
Принцъ изъ театра вернулся въ свой уединенный замокъ Кевъ, окруженный со всхъ сторонъ лсомъ, гд онъ жилъ въ то время и, удалившись въ свою комнату, изъ открытаго окна которой доносился до него запахъ цвтовъ липъ и пніе соловья, онъ въ ту же ночь написалъ слдующее посланіе на листк бумаги, украшенной его гербомъ:

‘Милая!

‘Я не могу принадлежать и самому себ, не только кому другому, если не буду твоимъ. Это ршеніе неизмнно {См. переводъ ‘Зимней сказки’, Кетчера, изд. 1866 г., стр. 60. Примч. переводч.}!

Флорицель’.

Посланіе это, выписанное цликомъ изъ Шекспировой комедіи, было передано графомъ Эссексомъ (а по другимъ свдніямъ его сыномъ, виконтомъ Мадденомъ), по слдующему адресу:
‘Миссиссъ Мэри Робинзонъ, Друриленскій театръ, Лондонъ’.
Въ отвтъ на это принцъ получилъ слдующія строфы изъ той-же комедіи:
‘Ваша ршимость, принцъ, не выдержитъ,
‘Когда столкнется съ властью короля’.
Вслдъ затмъ принцъ отправилъ второе письмо:
‘Милая! Прошу, не омрачай свтлаго праздника такими опасеніями, я твой, а не отца моего’.
Эти строки были посланы вмст съ миніатюрнымъ портретомъ Флорицеля-Георга, нарисованнымъ художникомъ Мейеромъ. Въ медаліон, въ который былъ вставленъ этотъ портретъ, положено было сердце, вырзанное изъ бумаги, на одной сторон его была французская надпись: Je ne change, qu’en mourant’, а на другой сторон было написано по англійски:
‘Твой врный Флорицель на всю жизнь’.
Наступила одна изъ чудныхъ лунныхъ ночей, послужившихъ богатой темой романтикамъ позднйшихъ временъ. Темза блестла въ серебристомъ полусвт іюльской ночи и тихо шумли старыя деревья, окружавшія королевскій замокъ Кевъ. Около полуночи къ мраморной лстниц, ведущей въ паркъ, причалила лодка, изъ нея вышла богемская пастушка, и принцъ подобно принцу ‘Зимней сказки’ подалъ ей руку…
Съ этой ночи миссиссъ Мэри Робинзонъ сдлалась открыто любовницей принца Уэльскаго. Онъ назначилъ ей содержаніе въ 20,000 ф. ст. (хотя она не получила изъ него и десятой доли) и устроилъ ей роскошное помщеніе въ Cork-Streets, самой фешенэбельной улиц тогдашняго Лондона.
Эта исторія, встртившая такое сочувствіе со стороны Англійскаго общества, продолжалась около года. Время быстро промелькнуло для влюбленныхъ среди баловъ, празднествъ и веселыхъ ночей съ виномъ и пніемъ, но когда вслдъ затмъ родился первый ребенокъ, то молодой принцъ былъ сильно смущенъ,— о ребенк, который могъ быть уликой для отца (такъ какъ сильно походилъ на него), запрещено было упоминать, и самое существованіе его должно было остаться тайной.
Тогдашній Лондонъ вовсе не походилъ на ныншній, и общество его было совсмъ другое: глубоко испорченное, легкомысленное, но вмст съ тмъ такое веселое, какъ мы теперь и вообразить себ не можемъ. Лондонъ самъ по себ какъ бы вмщалъ цлый міръ, онъ выплясывалъ послдній танецъ передъ великой революціей, которая должна была поглотить устарвшее столтіе со всей его безумной веселостью и заблужденіями.
Въ это время общаго опьяненія, когда въ Лондон всюду раздавалась музыка, смхъ и веселый говоръ пирующихъ, прибылъ въ столицу сэръ Джонъ Эліоттъ съ своей супругой леди Грэсъ Дальримпе Эліоттъ. Какъ радовалось ея шестнадцатилтнее сердце, когда она увидала длинныя улицы, огромные дома, великолпныя кареты и тяжелые портшезы. Въ воображеніи ея проносился длинный рядъ ожидавшихъ ее баловъ и великолпныхъ бальныхъ платьевъ, и она почти не замчала своего толстаго неповоротливаго мужа, сидвшаго рядомъ съ нею въ прекрасномъ портшез, обитомъ красной матеріей, въ которомъ несли ихъ черезъ Bond-Street.
Портшезы не были еще окончательно вытснены изъ улицъ столицы: они замняли собою ныншніе наемные фіакры, кэбы и кареты и нанимались людьми, не имвшими собственныхъ экипажей. По тогдашнимъ понятіямъ о приличіи, лица, принадлежавшія къ дворянству и принятыя въ ‘обществ’, должны были имть свой собственный экипажъ и только прізжимъ дозволялось отступать отъ этого правила. Что же касается сэра Джона, то онъ предпочиталъ портшезъ всякому экипажу, потому что онъ избавлялъ его отъ толчковъ тряской мостовой фешенэбельныхъ лондонскихъ улицъ. Одной изъ такихъ улицъ для моды и магазиновъ была въ т времена Bond-Street, какъ теперь Regent-Street.
На Bond-Streets находился знаменитый магазинъ м-ра Карра, снабжавшій всю тогдашнюю знать шелковыми платьями и французскими модными матеріями. Передъ этимъ магазиномъ, который казался леди Грэсъ если не раемъ, то преддверіемъ его, остановился портшезъ сэра Джона. Одинъ изъ носильщиковъ отворилъ дверцы и изъ портшеза вылзъ съ нкоторымъ трудомъ почтенный джентльменъ въ своемъ неизмнномъ голубомъ фрак съ пуговицами изъ желтой мди. ‘Голубой цвтъ и цвтъ латуни’, какъ тогда говорили, были цвтами американскихъ инсургентовъ и англійскихъ виговъ, составлявшихъ оппозицію противъ короля Георга III и были введены кружкомъ принца Уэльскаго, дававшимъ тонъ обществу. Сэръ Джонъ съ возможною для него ловкостью подалъ руку молодой дам, которая быстро выпрыгнула изъ портшеза, и повелъ ее въ магазинъ. Правду сказать, такого рода любезности не только стоили большаго труда почтенному джентльмену, но даже причиняли ему не малую боль, потому что благодаря безчисленному количеству тостовъ, на которые ему приходилось отвчать въ радостные для него дни между помолвкой и свадьбой, онъ уже начиналъ чувствовать первые приступы обычной ‘зубной боли въ ногахъ’, которая всегда безпощадно наказывала его за всякое излишество.
Не смотря на теплое майское солнце, которое свтило на Bond-Streets и другихъ улицахъ, сэръ Джонъ, выйдя изъ магазина, веллъ положить въ портшезъ большой мховой мшокъ, которымъ тщательно прикрылъ свои бдныя ноги, между тмъ какъ его жена съ веселымъ смхомъ закутывалась въ легкій разввающійся газовый шарфъ, который былъ собственноручно накинутъ на нее щеголеватымъ м-ромъ Карромъ.
Новобрачная чета случайно наняла себ квартиру на Cork-Street’,— на той самой улиц, гд находился домъ миссиссъ Мэри Робинзонъ. Теперь это мсто совсмъ оставлено знатью, но до сихъ поръ оно сохранило какъ бы обаяніе своего прежняго величія, и на нмъ замтенъ особенный отпечатокъ изящества, Здсь находятся ‘Бурлингтонскія аркады’, родъ Парижскаго пассажа съ разными французскими издліями: цвтами, перьями, поддльными драгоцнностями, париками, раскрашенными картинами, нотами и т. п. Налво — громадный модный магазинъ Аткинсона съ нескончаемымъ фасадомъ, отъ котораго далеко разносится одуряющій запахъ всевозможныхъ духовъ, наполняющій уединенныя, безжизненныя аллеи Бурлингтонскаго сада, а направо, за высокими, темными стнами выдляются старыя развсистыя деревья Бурлингтонъ-гауза,— эти живые и безмолвные свидтели прошлаго, которые могли бы многое разсказать о томъ, что длалось тутъ въ конц прошлаго столтія. Сюда-же выходитъ и небольшая улица Cork-Street, въ настоящее время почти совершенно заброшенная, съ маленькимъ, невзрачнымъ домомъ на правой сторон, который вроятно нкогда былъ роскошно и комфортабельно убранъ и за которымъ до сихъ поръ красуется тнистое дерево, уже наклонившееся къ земл отъ лтъ. Этотъ именно домъ и былъ нанятъ на лтній сезонъ сэромъ Джономъ Эліоттомъ, пріхавшимъ въ Лондонъ съ своей молоденькой женой.
Бдный джентльменъ на слдующій же день посл своего прибытія въ столицу заболлъ обычною болзнію. Онъ безропотно переносилъ свои страданія, считая ихъ должнымъ возмездіемъ за послднія дв недли, проведенныя имъ въ Эдинбург. Но молодая леди, которой только что минуло шестнадцать лтъ, отнеслась нсколько иначе къ ниспосланной кар. Солнечные весенніе дни и теплые вечера проходили одинъ за другимъ, Лондонъ со всми его увеселеніями красовался передъ нею, вотъ принесены и бальныя платья — а неумолимая судьба мшаетъ ей воспользоваться всмъ этимъ. Газеты каждое утро докладывали ей о празднествахъ предъидущаго дня въ Ольмак, Гэнлаг, Воксал и въ другихъ увеселительныхъ мстахъ тогдашняго Лондона — а она не участвовала въ этихъ празднествахъ! Ей оставалось одно развлеченіе — слдить изъ окна за тмъ, что длалось въ противоположномъ дом, гд жила миссиссъ Мэри Робинзонъ. Въ это время мудрено было жить въ Лондон и ничего не слышать о миссиссъ Робинзонъ, и все, что слышала о ней леди Грэсъ, въ высшей степени заинтересовало ее, такъ-что она не только съ любопытствомъ, но даже съ своего рода завистью смотрла изъ окна, какъ миссиссъ Робинзонъ вызжала ежедневно изъ дому въ своей великолпной карет съ вензелемъ на дверцахъ, надъ которымъ была вычеканена маленькая корзинка цвтовъ, очень похожая издали на княжескую корону. Говорили тогда, что принцъ заплатилъ за эту карету 900 гиней — или, врне, задолжалъ эту сумму, потому что тогда уже въ Англіи существовала поговорка: ‘длать долги, какъ принцъ Уэльскій’. Но мотовство само по себ никогда не мшало популярности какой бы то ни было высокопоставленной особы, не повредило оно въ общественномъ мнніи и принцу Уэльскому при его вступленіи въ свтъ. Напротивъ того, щедрость его ставилась ему въ похвалу, вс считали этого принца великодушнымъ, благороднымъ и геніальнымъ, тмъ боле, что въ его характер были нкоторыя дйствительно прекрасныя и благородныя черты. Не разъ въ это время молоденькая леди Грэсъ вздыхала о принц Уэльскомъ и у ней вырывалось необдуманное восклицаніе: ‘Ахъ, какъ бы мн хотлось взглянуть на него’!

ГЛАВА III.
Воксалъ восьмидесятыхъ годовъ.

Проходили недли и наступила середина лта, нетерпніе леди Грэсъ увеличивалось съ каждымъ днемъ. Сэръ Джонъ, чтобы успокоить ее, долженъ былъ дать торжественное общаніе отправиться съ нею въ Воксалъ въ первый же вечеръ, какъ только онъ почувствуетъ нкоторое облегченіе и будетъ въ состояніи передвигать ноги. Этотъ вечеръ наконецъ наступилъ, молодая женщина начала свой туалетъ тотчасъ посл обда и кончила его гораздо раньше, чмъ было нужно. Она надла на себя роскошныя вещи, купленныя ею у Карра, которыя были особенно эффекты на шестнадцатилтней красавиц, не даромъ изучавшей законы изящнаго вкуса въ Монфлри. Въ сумерки подъхала карета и унесла въ сады Воксала это очаровательное, молодое существо по безконечному лабиринту необъятнаго города.
Мы сами видали въ молодости сады Воксала, въ которыхъ ддушки и бабушки ныншнихъ англичанъ проводили въ танцахъ много веселыхъ ночей. Разумется въ это время уже совсмъ другое общество гуляло но его опуствшимъ аллеямъ и отдыхало въ уединенныхъ бесдкахъ, но все-таки многіе пожалли, когда въ одно прекрасное іюльское утро 1859 года разнеслась всть объ уничтоженіи Воксала. Въ предшествовавшую ночь, при замирающихъ звукахъ національнаго гимна, вмсто прежнихъ ярко освщенныхъ арокъ въ Воксал появились огромные транспаранты съ крупною надписью: ‘Исчезни на вки’! Съ этой ночи навсегда погасли огни въ саду, павиліоны и танцовальныя залы были разрушены до основанія, старыя деревья срублены, а на томъ мст, гд нкогда былъ Воксалъ, построена церковь и школа.
Но въ восьмидесятыхъ годахъ прошлаго столтія Воксалъ. былъ въ полномъ блеск. Онъ считался самымъ приличнымъ изъ всхъ увеселительныхъ мстъ тогдашняго Лондона и посщался больше всхъ, здсь бывали знатные лорды и леди, военные, а также люди всякихъ профессій и всякаго возраста. Леди Грэсъ еще въ Эдинбург слышала не мало разсказовъ о Воксал и потому не удивительно, что ея сердце сильно забилось, когда она увидла издали цлое зарево свта надъ волшебнымъ садомъ. Начиная съ Вестминстерскаго моста до входа въ Воксалъ, вся дорога была увшана разноцвтными фонарями, а по обимъ сторонамъ ея выстроились всадники для защиты поздно возвращавшихся постителей отъ разбойниковъ, которые въ то время постоянно безчинствовали не только въ окрестностяхъ, но и въ самомъ город. Карета за каретой подъзжала къ ярко освщенному порталу, гд нсколько лакеевъ въ блыхъ перчаткахъ, блыхъ панталонахъ и красныхъ бархатныхъ фракахъ съ золотомъ, отворяли дверцы и высаживали богато одтыхъ дамъ и кавалеровъ. Маленькая леди Эліоттъ не могла дождаться, когда дойдетъ очередь до ихъ кареты и вроятно выпрыгнула бы изъ нея раньше времени, еслибъ не боялась испортить свои прекрасные атласные башмаки. Но теперь, когда она вошла въ огненную арку портала и ее разомъ окружилъ блескъ высшаго Лондонскаго общества,— когда на встрчу ей грянула музыка громкими аккордами и она увидла тысячу свчей на деревьяхъ и тысячи великолпныхъ туалетовъ, то невольно воскликнула: ‘Ахъ, какъ хорошо! я не ожидала ничего подобнаго’!
Сэръ Джонъ поспшилъ подать руку молодой леди, которая торопливо шла впередъ и едва не затерялась въ толп. Этотъ достойный джентльменъ, въ первый разъ являясь въ обществ съ своей женой, нарядился самымъ тщательнымъ образомъ. Однако сегодня онъ въ первый разъ почувствовалъ разницу ощущеній шестнадцатилтняго и шестидесятилтняго сердца!
Они шли за толпой по ‘Большой алле’, между высокими деревьями и кустами душистой жимолости, которые освщались сверху разноцвтными стеклянными лампами. Эта аллея, имвшая девятьсотъ футовъ длины, выходила въ поле, на прекрасный лугъ съ обелискомъ, которымъ заканчивался садъ. Но они не прошли и половины аллеи, какъ сэръ Джонъ съ самою изысканною вжливостью обратился къ своей жен.
— Миледи, сказалъ онъ, не мшало бы намъ занять мсто въ которой-нибудь изъ этихъ бесдокъ! Концертъ кажется кончился.
Дйствительно, въ этотъ моментъ послышался послдній величавый аккордъ симфоніи, звуки которой, постепенно замирая, разносились изъ середины сада до самыхъ далекихъ и уединенныхъ аллей.
Но леди Грэсъ съ нетерпніемъ выслушала его. ‘Какъ! воскликнула она,— неужели мы будемъ сидть, когда вс прогуливаются? Вы врно сказали это въ шутку! Мы вдь и половины сада не видали… а тамъ, слышите!— что это такое?’
Въ эту минуту вблизи послышался колокольчикъ и изъ всхъ аллей и бесдокъ хлынула толпа. Сэръ Джонъ долженъ былъ послдовать за женой въ боковую аллею, гд за красной шелковой веревкой на извстномъ разстояніи виднлся гротъ, отверстіе котораго было завшано занавсью. Когда набралось достаточно публики, то занавсъ подняли и въ глубин грота передъ глазами удивленныхъ зрителей открылся прелестный ландшафтъ. Въ дали виднлась холмистая мстность съ домомъ мельника и водяной мельницей, а на первомъ план’ красовался искусно сдланный водопадъ, который трудно было отличить отъ настоящаго, такъ какъ вода съ шумомъ и пной неслась съ уступа на уступъ въ медленно текущую рку.
Леди Грэсъ онмла отъ удивленія и не могла оторвать глазъ отъ идиллической картины и шумящаго водопада, но черезъ нсколько минутъ занавсъ опустился и картина исчезла.
Вслдъ затмъ въ отдаленіи послышались веселые звуки бальной музыки, и публика устремилась въ середину сада.
Теперь уже не было никакой возможности сдержать молодую леди. Не обращая никакого вниманія на кисло-сладкую мину своего степеннаго супруга, она потащила его за собою въ толпу, окружавшую красивую ротонду, построенную въ китайскомъ вкус на подобіе храма и ярко освщенную разноцвтными фонарями. На верху, подъ куполообразной крышей, сидли музыканты въ треугольныхъ шляпахъ со своими нотами, пюпитрами и инструментами, а внизу, на открытой со всхъ сторонъ платформ, происходили танцы. Веки леди Грэсъ покраснли отъ волненія при вид этого веселаго зрлища.
— Ахъ, какъ бы мн хотлось танцовать! воскликнула она, взглянувъ съ полумольбой и упрекомъ на своего мужа, который въ этотъ моментъ, стоя на сырой земл, гораздо больше думалъ о томъ, какъ бы предостеречь себя отъ простуды, чмъ объ удовольствіи своей маленькой жены.
— Всмъ извстно, миледи, сказалъ онъ, что сэръ Джонъ въ свое время былъ однимъ изъ самыхъ ловкихъ танцоровъ. Но танцы такое глупое удовольствіе, и я немного поумнлъ съ тхъ поръ…
— Да, очень! пробормотала Грэсъ, отворачиваясь отъ него,— но я желала бы имть мужемъ дурака, который бы танцовалъ со мной.
Супруги, занятые своимъ разговоромъ, не замтили двухъ офицеровъ въ гусарскомъ мундир, которые внимательно наблюдали за ними.
— By Gad! воскликнулъ младшій изъ нихъ, я не видывалъ такой хорошенькой Евиной дочки, съ тхъ поръ…
— Тсс… шепнулъ его спутникъ, который казался вдвое старше. Осторожность никогда не мшаетъ. По нкоторымъ свдніямъ, мы сегодня не одни. Она въ саду…
— Будь она проклята! возразилъ юноша съ досадой, я уже ей достаточно ясно сказалъ, что она не должна преслдовать меня! Я разлюбилъ ее, и мн она больше не нужна! By Gad! трудне отвязаться отъ женщины, чмъ пріобрсти ее. Это ты замть, другъ Гораціо.
— Благодарю за добрый совтъ! Посмотримъ, будемъ ли мы ему слдовать!
— a dpend — нужно только удаляться отъ соблазна. Но когда встртишь такое молодое, прелестное, очаровательное существо, какъ эта леди, разв есть какая нибудь возможность устоять противъ искушенія. By Gad! я не виноватъ въ этомъ, Гораціо! Отвтственность должна падать на созвздіе, подъ которымъ я родился! Какъ бы я желалъ знать, кто этотъ неповоротливый, мучной мшокъ въ мужскомъ плать, который стоитъ рядомъ съ нею.
— Одно могу сказать, что, судя по фигур, онъ вполн годился бы въ нашу компанію и ни отъ кого не отсталъ бы въ пирушк. Въ добавокъ, видно по его голубому фраку и пуговицамъ, что онъ вигъ и сдуру слдитъ за модой. Однако хотлось бы мн взглянуть ему въ лицо.
Сэръ Джонъ и леди Грэсъ въ эту минуту отошли отъ платформы и повернули въ полуосвщенную аллею. Оба кавалера послдовали за ними.
— Если бы я только зналъ, шепнулъ младшій изъ нихъ своему спутнику, кого изображаетъ изъ себя этотъ слонъ: отца, брата или мужа?
— Я готовъ держать пари, что это мужъ, отвтилъ другой. На сколько я знакомъ съ естественной исторіей, братъ такого изящнаго существа никогда не достигъ бы такихъ чудовищныхъ размровъ, а съ другой стороны отецъ не сталъ бы любезничать такимъ образомъ съ дочерью.
— Тмъ лучше, сказалъ молодой офицеръ. Ты мн всегда говорилъ, что нтъ боле уродливаго явленія, какъ неравное супружество. Ты долженъ это лучше знать, Гораціо, на твоей сторон опытъ, котораго мн не достаетъ. Посмотримъ, старый дружище, не удастся ли намъ привести въ равновсіе нарушенные законы природы…
Между тмъ супружеская чета вышла изъ полумрака и направилась къ ярко освщенному гроту изъ раковинъ, въ глубин котораго виднлся фонтанъ съ блыми мраморными фигурами. Изъ открытой пасти дельфиновъ струилась вода, освщенная снизу зеленоватымъ огнемъ, на спинахъ зврей сидли Олимпійскія божества съ надутыми щеками, державшіе во рту рогъ изобилія, изъ котораго время отъ времени показывалось темнокрасное пламя. Тутъ же стояли дв прекрасныя статуи: Аполлона и капельмейстера Генделя (изображеннаго въ вид Орфея), работы знаменитаго Рубилльяка. Статуи эти отъ разнаго освщенія казались то красными, то зелеными, той же метаморфоз подверглось тучное лицо достойнаго сэра Джона, которое на одну секунду приняло такой странный оттнокъ, что ни одинъ смертный не позавидовалъ бы ему. Но этого момента было достаточно, чтобы старшій изъ офицеровъ узналъ въ немъ стараго пріятеля: ‘Да это сэръ Джонъ Эліоттъ! воскликнулъ онъ.— Клянусь Іеговой, это Эліоттъ!’ и, оставивъ своего молодаго товарища, онъ поспшилъ къ гроту.
Встрча обоихъ джентльменовъ была самая дружеская: ‘Мой добрый, старый другъ! Вы іи это’?— ‘Какъ вы очутились здсь, мой милый Джонъ Гораціо’?… въ свою очередь воскликнулъ сэръ Джонъ, пожимая руку лорда Колмондлея.
— Да, какъ видите, мой старый дружище! отвтилъ лордъ, прерывая его.
— Вотъ не ожидалъ встртить стараго пріятеля въ этомъ проклятомъ сыромъ саду!… продолжалъ сэръ Джонъ. Я пріхалъ сюда только для миледи… Ахъ, кстати, чуть было не забылъ представить вамъ мою жену. Миледи Грэсъ Дальримпе Эліоттъ… Его сіятельство Георгъ Гораціо, маркизъ и лордъ Колмондлей, графъ Роксаваге, виконтъ…
Но обладатель всхъ этихъ титуловъ вторично прервалъ своего пріятеля:
— Вы кажется хотите прочесть намъ цлую лекцію о титулахъ великобританскихъ пэровъ, сэръ Джонъ! Но прежде позвольте мн поздороваться съ миледи!
Онъ приложилъ руку къ своей треугольной шляп въ вид поклона и сдлалъ это такъ изящно, что леди Грэсъ пришла въ полный восторгъ.
Но сэръ Джонъ не далъ выговорить своему пріятелю ни одного слова. Помимо радости, которую ему доставила встрча съ старымъ товарищемъ, онъ совершенно ожилъ отъ надежды провести остатокъ вечера боле пріятнымъ образомъ, чмъ въ обществ морскихъ боговъ.
— Ура! воскликнулъ онъ.— Теперь по случаю нашей встрчи нужно выпить бутылку бордо. Только войдемте въ какую нибудь бесдку, подальше отъ этихъ мраморныхъ чудовищъ и всей этой сырости, мы прикажемъ накрыть столъ и… Съ этими словами онъ подалъ руку леди Грэсъ и пригласилъ лорда Колмондлея слдовать за ними,— но тотъ остановилъ его.
— Мой дорогой сэръ, сказалъ онъ, я счелъ бы за величайшую честь и удовольствіе выпить бутылку вина въ обществ миледи, но я здсь не одинъ, а въ обществ молодаго друга, который порученъ моему надзору. Сами согласитесь, могу-ли я по совсти оставить его въ этомъ саду, гд столько искушеній для молодости и невинности…
— Молодость и невинность! повторилъ съ усмшкой сэръ Джонъ.— Правду сказать, нашли что беречь! Ну, длать нечего, приведите сюда вашего мальчика, милордъ, будемъ вмст опекать его, чтобы вино и любовь не вскружили ему голову.
Нсколько секундъ спустя, лордъ Колмондлей вернулся съ своимъ другомъ, котораго сэръ Джонъ такъ безцеремонно назвалъ мальчикомъ. На послднемъ былъ гусарскій мундиръ, напудренный парикъ и солдатская шляпа, которые очень шли къ его привлекательному женственному лиру. Нордъ Колмондлей представилъ своего друга леди Грэсъ, а затмъ ея супругу подъ именемъ барона Ренклефа. Никто не замтилъ взгляда, который молодой баронъ бросилъ на супругу сэра Джона, кром самой миледи. Пристальный пожирающій взглядъ его красивыхъ глазъ сразу проникъ въ ея душу — эту маленькую душу, которая во все свое шестнадцатилтнее земное странствованіе оставалась чиста какъ зеркало, потому что чувство еще не успло затронуть ее. Къ сожалнію она не первая и не послдняя женщина, у которой чувство и развратъ идутъ рука объ руку.
— Отлично сдлали, что пожаловали, молодой человкъ, сказалъ сэръ Джонъ, слегка хлопнувъ но плечу молодаго офицера. Пожалуйста безъ церемоній.-Увидимъ, какъ-то на васъ подйствуетъ стаканъ бордо! А тамъ мы выпьемъ по рюмк мадеры. Ну, да вы не безпокойтесь, мы присмотримъ за вами… Дайте вашу руку, леди Эліоттъ. Можетъ быть вамъ и не случалось идти подъ руку съ дамой! _Вотъ такъ! А вы, милордъ, добавилъ онъ, обращаясь къ лорду Колмондлею, дайте мн свою руку. Будь прокляты вс ноги на свт, которыя не выносятъ сырости! Говоря откровенно, мн пріятне сегодня, когда меня самого ведутъ, чмъ вести подъ руку даму.
Лордъ Колмондлей и сэръ Джонъ составили собою авангардъ. При этомъ лордъ замтно избгалъ освщенныхъ аллей и многолюдства.
— Вы уже предоставьте мн, сэръ Джонъ, быть вашимъ проводникомъ, сказалъ онъ. Я знаю этотъ садъ лучше, чмъ кто-либо изъ лондонскихъ жителей. Въ добавокъ я общаю угостить васъ такимъ ужиномъ и виномъ, какихъ вы не найдете въ цломъ королевств.
— Я нисколько не сомнваюсь въ этомъ! отвтилъ сэръ Джонъ. Если васъ когда нибудь судьба опять занесетъ на сверъ, въ нашъ Эдинбургъ, то я отвчу вамъ тмъ-же гостепріимствомъ, милордъ.
Сэръ Джонъ, не смотря на свою увеличивающуюся хромоту, бодро шелъ съ своимъ спутникомъ, показывая собою примръ рдкаго самоотверженія. Онъ опять чувствовалъ невыносимую боль въ ногахъ и вполн сознавалъ, что всему виною его любезность, которая прямо съ постели привела его въ этотъ садъ, къ этимъ морскимъ чудовищамъ, обрызгавшимъ кругомъ себя всю землю. Но тмъ не мене онъ ршилъ во что бы то ни стало воспользоваться предстоящимъ угощеніемъ, и только время отъ времени изъ его груди вырывался полуподавленный стонъ.
За обоими пріятелями слдовала молодая пара, составлявшая съ ними рзкую противоположность. Она шла легкою юношескою поступью. Видно не все равно съ кмъ идти подъ руку! И разговоръ не тотъ… Сердце усиленно билось у обоихъ, разгорлись щеки…
— Я долженъ вамъ сознаться, миледи, началъ баронъ Ренклефъ, что уже усплъ познакомиться съ вами. Съ того дорогаго для меня момента, какъ вы вошли въ садъ, мой взглядъ рабски слдилъ за вами. Теперь я возл васъ и потому дозвольте почтительно выразить вамъ мои чувства, прекрасная повелительница моего сердца!
— Эти фразы знакомы мн! прервала его леди Грэсъ съ нкоторымъ волненіемъ. Он напомнили мн его королевское высочество герцога Орлеанскаго.
— Вы знаете герцога? съ живостью спросилъ баронъ.
— Три мсяца тому назадъ герцогъ Орлеанскій, прощаясь со мною въ монастыр Монфлри, сказалъ мн на прощанье: ‘если вы когда нибудь подете въ Лондонъ и вамъ удастся познакомиться съ моимъ кузеномъ, принцемъ Уэльскимъ, то передайте ему мой сердечный привтъ’.
— Такъ онъ веллъ вамъ передать это? задумчиво проговорилъ баронъ. Какъ это странно… Но скажите пожалуйста, миледи, знакомы ли вы съ принцемъ Уэльскимъ? Имли ли вы случай видть его?
— Нтъ, милордъ, но я охотно отдала бы это рубиновое кольцо, если бы мн удалось хотя разъ увидть этого милаго, великодушнаго молодаго принца Уэльскаго.
— Кольцо съ вашего пальца! воскликнулъ съ восторгомъ юноша. Отдайте мн его, миледи Грэсъ, прелестнйшая изъ грацій. Клянусь честью, я доставлю вамъ случай видть принца Уэльскаго, говорить съ нимъ… Отдайте мн ваше кольцо!
Онъ говорилъ съ такимъ увлеченіемъ, что леди Грэсъ вроятно уступила бы его просьб, но въ это время въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ послышался какой-то шорохъ.
Оба джентльмена, за которыми слдовали молодые люди, должно быть также услышали этотъ шорохъ, потому что сразу остановились и лордъ Колмондлей, вырвавъ свою руку изъ-подъ руки сэра Эліотта, въ одну секунду очутился возл своего друга и леди Грэсъ.
Изъ кустарника выступила неожиданно женская фигура, но темнота мшала разглядть ея лицо. Длинныя складки благо платья на стройной фигур придавали ей сходство съ привидніемъ. Она подняла руку съ угрожающимъ жестомъ и только присутствіе лорда Колмондлея помшало ей подойти къ молодой пар на боле близкое разстояніе. Затмъ она медленно удалилась и ея блое платье мало по малу исчезло между деревьевъ. Но среди ночной тишины ясно послышались таинственныя слова: ‘Флорицель, тнь твоей возлюбленной будетъ всюду преслдовать тебя’.
Баронъ Ренклефъ былъ сильно потрясенъ появленіемъ блой женщины. Онъ такъ дрожалъ, что даже леди Грэсъ замтила это.
Но лордъ Колмондлей громко смялся.— Вроятно это какая нибудь актриса вздумала подшутить надъ нами,— сказалъ онъ: и правду сказать, сыгранная ею комедія вполн удалась ей.
— Однако, какъ поблднлъ нашъ молодой другъ, добродушно замтилъ сэръ Джонъ, когда баронъ и леди Грэсъ подошли къ нему. Стоитъ-ли такъ принимать къ сердцу шутку какой-нибудь актрисы. Вы вроятно вообразили, что появилась леди Макбетъ. Но я уроженецъ Шотландіи и могу уврить васъ, что на моей родин, ни королевы, ни простыя смертныя не встаютъ изъ могилъ. Мы защитимъ васъ и отъ привидній, и отъ живыхъ людей. Не бойтесь, идите за нами, мы дадимъ вамъ стаканъ вина, и вы сразу оправитесь отъ вашего испуга.
Съ этими словами сэръ Джонъ опять взялъ подъ руку лорда Іъолмондлея и поплелся дальше.
Молодой баронъ скоро пришелъ въ себя, но теперь онъ уже не имлъ никакой надежды получить кольцо, тмъ боле, что леди Грэсъ видимо поддразнивала его:
— Вы надетесь, что я отдамъ вамъ мое кольцо — сказала она. Нтъ, вы его никогда не получите, милордъ, я общала слишкомъ много — это невозможно!
— Такъ вы не хотите исполнить своего общанія! воскликнулъ юноша. Черезъ недлю назначенъ придворный балъ по случаю открытія новаго дворца Карлтонъ-гаузъ, который отданъ королемъ принцу Уэльскому. Дворъ и вся публика съ нетерпніемъ ждутъ этого бала. Вотъ вамъ самый удобный случай представиться принцу.
— Балъ въ Карлтонъ-гауз! воскликнула шестнадцатилтняя леди, которая при одной мысли о придворномъ бал тотчасъ же забыла о своей ршимости не отдавать кольца.— Вы насмхаетесь надо мною. Какъ могу я попасть на этотъ балъ?..
— У меня есть связи во дворц принца и я надюсь, что мн не трудно будетъ получить пригласительный билетъ для сэра Джона Эліоттъ и его супруги.
Въ это время они опять подошли къ самой освщенной части сада, гд было зажжено до 15,000 разноцвтныхъ фонариковъ и играла музыка. Здсь противъ оркестра находился большой павиліонъ въ римскомъ вкус, а не далеко отъ него огромная площадь съ полукруглымъ буфетомъ, построеннымъ въ вид храма, съ боковыми входами. Этотъ буфетъ былъ замчателенъ тмъ, что здсь можно было получить самую отборную ду и вино и онъ могъ удовлетворить одновременно до 16,000 человкъ, которые собирались здсь иногда во время сезона. За этимъ центромъ сада и въ нкоторомъ отдаленіи отъ него слдовали мелкіе павиліоны различной величины, ‘ложи’ и отдльныя комнаты, украшенныя стнной живописью работы Гогарта и Гнимана (послдній бралъ сюжеты изъ твореній Шекспира).
Лордъ Колмондлей повелъ своихъ гостей къ самому отдаленному изъ маленькихъ павиліоновъ, но роскошно убранному внутри. Столъ уже былъ накрытъ и лакеи съ золотыми шнурами, обвитыми вокругъ руки, стояли на-готов, чтобы подать ужинъ. Этотъ ужинъ вышелъ такой веселый и подано было такое количество вина и шампанскаго, что сэръ Джонъ Эліоттъ клялся нсколько разъ, что онъ не выйдетъ изъ навиліона до ‘дневнаго свта’. Но задолго еще до разсвта почтенный джентльменъ, не смотря на привычку къ вину, на столько опьянлъ, что не видалъ, какъ баронъ прижималъ къ сердцу и губамъ нжныя ручки миледи и не слышалъ, какъ лордъ Колмондлей хлопалъ его по плечу и говорилъ: ‘Мой милйшій сэръ Джонъ, твоя подагра будетъ нашей союзницей’.
Веселая компанія вышла изъ сада передъ самымъ разсвтомъ, сэра Джона замертво унесли въ карету, которая благополучно доставила супружескую чету въ Cork-Street. Леди Грэсъ, вернувшись домой, имла еще вдоволь времени, чтобы заснуть и видть во сн барона Генклефа, принца Уэльскаго и балъ въ Карлтонъ-гауз.
Вылъ уже полдень, когда Бекки, вбжавъ въ спальню леди Грэсъ, разбудила ее и объявила, что принесли ‘большое письмо съ большою печатью! ‘
. Геди Грэсъ поспшила выйдти въ столовую и увидла сэра Джона, сидящаго въ кресл, съ ногами, обвязанными ватой, выше колнъ. Онъ держалъ въ рукахъ большое письмо съ печатью дворцоваго управленія его королевскаго высочества принца Уэльскаго:
‘Оберъ-гофмаршалъ его королевскаго высочества принца Уэльскаго (прочелъ сэръ Джонъ) иметъ честь пригласить сэра Джона и леди Грэсъ Эліоттъ на балъ его королевскаго высочества, по случаю открытія Карлтонъ-гауза’.
— Чортъ бы побралъ вс балы на свт! воскликнулъ съ досадой сэръ Джонъ.— Должно быть у меня опять разболятся ‘зубы’.

ГЛАВА IV.
Еще нсколько словъ о принц уэльскомъ.

Балъ въ Карлтонъ-гауз былъ великимъ событіемъ, о которомъ толковалъ весь городъ. Людей высшаго круга чрезвычайно занималъ вопросъ, кто изъ нихъ получилъ приглашеніе, кто нтъ, м-ръ Карръ въ Бондъ-Стрит работалъ день и ночь, изготовляя туалеты дамъ, а м-ръ Штульцъ, придворный портной принца Уэльскаго, долженъ былъ одть всхъ мужчинъ для предстоящаго празднества. Заране уже разсказывались чудеса о бал, который долженъ былъ превзойти вс прежнія придворныя торжества, хотя такая похвала ничего не выражала, потому что балы и празднества при дворц устарвшаго короля Георга III и его набожной супруги Шарлотты были всегда крайне скучны и отличались бдной обстановкой. Вс разумется были въ нрав ожидать нчто лучшее отъ молодаго принца Уэльскаго, наслдника престола, будущаго короля, который давалъ тонъ обществу своими манерами, туалетомъ, упряжью и ‘благородными увлеченіями’ и не даромъ заслужилъ названіе ‘самаго безукоризненнаго джентльмена въ Европ’.
Карлтонъ-гаузъ находился на томъ мст, гд ныншняя площадь Ватерлоо примыкаетъ къ Поль-Моллю, противъ С.-Джемскаго парка. Домъ этотъ былъ построенъ въ начал восемнадцатаго столтія барономъ Карлтономъ и купленъ тогдашнимъ принцемъ Уэльскимъ, отцомъ короля Георга III. Іоническій шпицъ Карлтонъ-гауза и его коринскій портикъ считались архитектурными достопримчательностями тогдашняго Лондона. Но въ настоящее время этотъ дворецъ уже не существуетъ, колонны прежняго портика поддерживаютъ ‘національную галлерею’ Трафальгаръ-сквера, а на томъ мст’, гд стоитъ Карлтонъ-гаузъ возвышается домъ Прусскаго посольства.
Леди Грэсъ провела въ большой тревог всю недлю передъ баломъ. Ея маленькое сердце то наполнялось самыми безумными надеждами, то у ней являлось опасеніе, что болзнь сэра Джона разрушитъ вс ея мечты. Но противъ ожиданій здоровье почтеннаго джентльмена быстро поправилось, быть можетъ отъ тщательнаго употребленія лкарствъ, или же вслдствіе удовлетвореннаго тщеславія. Помимо удовольствія отъ такого неожиданнаго приглашенія, сэръ Джонъ былъ особенно польщенъ тмъ, что попадетъ ко двору принца Уэльскаго, такъ какъ искренно уважалъ молодаго принца, благоговлъ передъ нимъ, считалъ его своимъ учителемъ во всемъ, что касалось моды и вкуса, и нарядился въ голубой фракъ съ пуговицами изъ желтой мди еще въ то время, когда возможность личной встрчи ему и въ голову не приходила.
— Замтьте, миледи, сказалъ онъ своей жен, что значитъ имть связи въ свт! Держу пари, что мы получили это приглашеніе благодаря моему доброму старинному другу, лорду Колмондлею.
— Весьма вроятно,— отвтила леди Грэсъ, хотя она и еще кто-то могли сообщить объ этомъ боле точныя извстія.
Но въ это время, когда радость и ожиданіе наполняли веселіемъ маленькій домъ Эліоттовъ въ Cork-Street’, совсмъ иное настроеніе господствовало въ противоположномъ большомъ дом, гд жила возлюбленная принца Уэльскаго, Мэри Робинзонъ, или, врне сказать, его бывшая возлюбленная. Онъ разлюбилъ ее, и отъ прежняго величія и счастія у ней осталось только печальное унизительное сознаніе, что для удовлетворенія его кратковременной страсти она пожертвовала всмъ, что имла: добродтелью, честнымъ именемъ, красотой. Еще такъ недавно онъ осыпалъ ее ласками и окружающая его толпа лакейскихъ душъ преклонялась передъ ней, а теперь онъ и знать ее не хочетъ и вся прежняя раболпная толпа презираетъ ее. Бдная женщина ясно видла, что солнце ея величія на закат: Когда она отдалась ему въ ту памятную для нея ночь въ замк Кевъ, она думала, что это сближеніе еще больше скрпитъ ихъ любовь, но вышло иначе: втренный принцъ охладвалъ къ ней со дня на день. Напрасно она отыскивала причину этого охлажденія, предметъ для ревности. Дло въ томъ, что принцъ, который клялся ей въ вчной врности, разлюбилъ ее черезъ нсколько мсяцевъ. Отъ всхъ нельзя требовать постоянства и врности, а принцъ Уэльскій и помимо этихъ качествъ заслужилъ славу ‘самаго безукоризненнаго джентльмена въ Европ’. Мэри Гобинзонъ, подобно многимъ женщинамъ, въ этихъ случаяхъ надялась разбудить въ принц прежнюю страсть постоянными попытками видться съ нимъ — и своею навязчивостью окончательно опротивла ему. Но бдняжка уже не владла собою и даже едва понимала, что длала. По обращенію придворныхъ она чувствовала, что барометръ понижался со дня на день и не могла помириться съ этимъ. Поведеніе лицъ, окружающихъ принца, едва ли даже не боле огорчало ее, чмъ его обращеніе съ нею. Однако и между ними нашелся человкъ, который относился къ ней съ прежнею почтительностью. Это былъ полковникъ Тарлетонъ, одинъ изъ самыхъ красивыхъ кавалеровъ въ свит принца, отличившійся въ Американской войн, гд онъ лишился правой руки. Тарлетонъ познакомился съ нею раньше принца, когда она только что вступила на сцену Друриленскаго театра и привязался къ ней всей душой. Но она съ насмшкой выслушала его признанія, а когда онъ снова встртилъ ее, она была уже любовницей принца. Теперь это былъ единственный человкъ, который отнесся съ состраданіемъ къ ея печальному положенію, чтобы развлечь ее, онъ сообщалъ ей самыя подробныя свднія о томъ, что длалось при двор принца, объ его поздкахъ и наконецъ объ его друзьяхъ и удовольствіяхъ. Эти разсказы до извстной степени успокоивали ее, потому что изъ словъ Тарлетона она ясно видла, что у ней нтъ соперницы. Но однажды она сама захотла убдиться въ этомъ и, узнавъ, что принцъ отправился инкогнито въ Воксалъ въ сопровожденіи одного оберъ-гофмаршала лорда Колмондлея, послдовала за нимъ. Здсь она лишилась и послдняго своего утшенія. Она была свидтельницей сцены между принцемъ и одной молодой леди, полуребенкомъ, но поразительной красоты, она слышала отдльныя фразы и пришла въ такую ярость, что если-бы лордъ Кодмондлей не остановилъ ее во-время, она вроятно не ограничилась бы одной угрозой преслдовать принца! Она не знала, кто эта леди, откуда она и какъ называется. Тарлетонъ также не могъ сообщить ей никакихъ свдній, но она ршила удовлетворить свое любопытство во что-бы то ни стало.
Между тмъ уже близокъ былъ день, назначенный для бала, который Мэри Робинзонъ ждала съ такимъ страхомъ и тревогой. Вчера она встртила принца въ Гайдпарк, но онъ даже не поклонился ей. Можетъ быть онъ и въ самомъ дл не замтилъ ее! Надежда никогда не оставляетъ человка, даже въ т минуты, когда онъ самъ знаетъ, что для него все кончено. То же было и съ Мэри Робинзонъ. Ей не врилось, что принцъ ршится исключить ее изъ придворнаго бала въ Карлтонъ-гауз,— ее, съ которой онъ открыто являлся до сихъ поръ въ маскарадахъ, на балахъ, на королевской охот въ Виндзор, и даже на парадахъ въ присутствіи короля и которую онъ еще за нсколько недль передъ тмъ сажалъ рядомъ съ собою въ своей лож. Нтъ, онъ не сдлаетъ этого, онъ не можетъ унизить ее такимъ образомъ передъ цлымъ свтомъ!
Однако онъ сдлалъ это. На имя миссиссъ Мэри Робинзонъ пришло письмо съ печатью принца Уэльскаго, но это письмо не заключало томительно ожидаемаго ею приглашенія на балъ, а только короткую фразу: ‘Me must meet no more!’ (Мы не должны больше встрчаться)… Только эти слова… Съ крупною подписью: Реоргъ II.
Вн себя отъ гнва, стыда, глубоко оскорбленная, она смяла письмо руками.
— Я все-таки поду на этотъ балъ!— воскликнула она съ яростью, и, разорвавъ письмо, бросила его на полъ.

ГЛАВА V.
Достопочтенный сэръ Джонъ и леди Эліоттъ при двор принца,

Передлки въ Карлтонъ-гауз были окончены, парадныя комнаты заране приготовлены для предстоящаго празднества. Наконецъ наступилъ и давно ожидаемый день бала его королевскаго высочества.
Въ Лондон уже давно не видли такого длиннаго ряда экипажей, какъ въ этотъ вечеръ. Паркъ и вс прилегающія улицы были сплошь заставлены каретами титулованнаго дворянства и джентри трехъ соединенныхъ королевствъ. Земляничные листья, короны и коронки, окованные тяжеловснымъ серебромъ и богато украшенные золотомъ, блестли на дверцахъ каретъ и на парадныхъ попонахъ, которыми были покрыты лошади. Лейбъ-гвардейцы верхомъ съ обнаженными шпагами, въ красныхъ мундирахъ съ золотомъ и голубыми отворотами, стояли на часахъ передъ главнымъ входомъ между коринскими колоннами портика, и ‘толстый Бенъ’, колоссальный привратникъ принца Уэльскаго, въ этотъ достопамятный вечеръ въ первый разъ вступилъ въ отправленіе своей должности, на удивленіе лондонскихъ жителей, въ теченіе нсколькихъ поколній. Яркій свтъ, падающій изъ оконъ и воротъ, казался особенно эффектнымъ среди мрака наступающей ночи. Въ богато убранныхъ комнатахъ Карлтонъгауза все дышало довольствомъ жизни и веселіемъ. Тяжелые дорогіе ковры умряли шумъ шаговъ, вызолоченные канделябры, висвшіе за мраморными колоннами, освщали матовымъ блымъ свтомъ входъ и великолпно убранную лстницу. Все, что только могъ изобрсти самый утонченный вкусъ относительно формъ и богатства красокъ, встрчало гостей у самаго порога этого волшебнаго жилища, гд красота и богатство въ своемъ гармоническомъ сочетаніи производили поражающее впечатлніе.
У леди Грэсъ едва не закружилась голова, когда передъ нею открылись двери въ ‘парадныя комнаты’ и она увидла все это смшанное великолпіе свта, золота, аромата и музыки, искрящихся брилліантовъ и драгоцнныхъ камней, вс эти богатые наряды, оживленныя лица… У ней на минуту явилось желаніе закрыть себя глава своей маленькой ручкой, потому что они отказывались врить въ дйствительность этой отуманивающей картины. Но вслдъ затмъ ею овладло странное чувство какой-то неопредленной грусти, зависти и недовольства собою, когда она вошла подъ руку со своимъ парадно напудреннымъ супругомъ въ ярко освщенную залу. Какой ничтожной казалась она себ передъ всмъ этимъ королевскимъ величіемъ и блескомъ. Какъ невзраченъ и бденъ показался ей собственный -ея туалетъ, сравнительно съ блескомъ и роскошью другихъ туалетовъ. Но въ послднемъ она положительно ошибалась, потому что тогдашній придворный костюмъ французскаго регентства необыкновенно шелъ къ ея изящной головк и ко всей ея пропорціональной и граціозной фигур. Высоко приподнятые напудренные волосы рельефно оттняли ея черные глаза и правильныя линіи очаровательнаго лица. Не мене эффектно было ея пышное платье въ буфахъ изъ синяго атласа, затканное блымъ шелкомъ и золотомъ и блые атласные башмаки съ брилліантовыми аграфами, сверкавшими при ходьб. Кавалеры съ восхищеніемъ смотрли на леди Грэсъ, когда она проходила около нихъ подъ руку съ сэромъ Джономъ, и спрашивали другъ друга: кто эта новая красавица? Но она была такъ погружена въ свои мысли, что не слыхала этого. Глаза ея кого-то искали въ толп. Но кого? Барона Ренклефа или принца Уэльскаго? Она и сама этого не знала. Въ ея глупомъ маленькомъ сердц происходила странная борьба, и еслибы отъ нея потребовали немедленнаго ршенія, то неизвстно, на чью сторону склонился бы ея выборъ. Тщеславное, легкомысленное сердце! Думало ли оно о нравственномъ долг, добродтели или по крайней мр о любви? Нтъ, оно стремилось только къ наслажденію, къ блестящему, хотя бы кратковременному, существованію, и въ эту минуту подъ опьяняющимъ впечатлніемъ окружающей ея пышности леди Грэсъ вроятно отдала бы предпочтеніе принцу передъ барономъ Ренклефомъ. Бдный баронъ Ренклефъ! Однако глаза ея не находили ни того, ни другаго.
Посл всего сказаннаго нами о леди Грэсъ читатель можетъ себ задать вопросъ: стоитъ ли внимательнаго и подробнаго изученія такое слабое и легкомысленное существо, не имющее другихъ качествъ, кром красоты и вншнихъ преимуществъ? Само собою разумется, отвтимъ мы, что прекрасная Грэсъ Дальримпе Эліоттъ никогда не сдлалась бы героиней нашего романа, если бы мы ничего лучшаго не могли разсказать о ней какъ то, что она изъ объятій мужа перешла къ другому. Нтъ, наша задача совсмъ иная! Мы бы не слдили за ней черезъ длинный рядъ соблазновъ, заблужденій и ошибокъ, еслибы судьба по какому-то странному капризу не выбрала ее орудіемъ для достиженія своихъ высокихъ цлей, а затмъ, разрушивъ своими желзными руками мечту всей ея жизни и бросивъ ее одну среди груды развалинъ, не привела бы ее къ раскаянію и раздумью.
Однако вернемся къ нашему разсказу. Леди Грэсъ обманулась въ своихъ ожиданіяхъ. Не видно было ни одного изъ кавалеровъ, занимавшихъ ея голову и сердце. Супруги Эліоттъ дошли наконецъ до послдней изъ комнатъ, отведенныхъ для гостей, за которой слдовала длинная анфилада внутреннихъ покоевъ его королевскаго высочества. Эта комната была обита шелковой матеріей оранжеваго цвта, а потолокъ разрисованъ эмблематическою живописью, гд виднлись граціи и музы, Юпитеръ, Меркурій, Аполлонъ и Парисъ. Но лучшимъ украшеніемъ комнаты служили три большихъ одинаковыхъ канделябра удивительной работы, сдланныхъ изъ чистаго золота и мозаики въ вид пальмы, съ пятью развтвленіями, въ которыхъ были вставлены восковыя свчи, на пьедестал стояла прекрасная фигура нимфы, обвивавшей стволъ дерева гирляндами цвтовъ. Надъ мраморнымъ каминомъ висло огромное зеркало, въ которомъ отражался рядъ великолпныхъ залъ съ ихъ роскошными обоями и живописью, сотни свчей, зажженныхъ въ хрустальныхъ люстрахъ, туалеты и лица гостей, перья, брилліанты, золото и шелкъ. Въ это время изъ большой залы раздавалась величественная Генделевская музыка и слышался шумъ шаговъ и шелестъ шлейфовъ. Но балъ не начинался, такъ какъ принцъ еще не выходилъ изъ своихъ внутреннихъ покоевъ. Изъ С.-Джемскаго дворца никто не присутствовалъ. Король не любилъ никакихъ празднествъ, его угрюмое настроеніе духа въ это время было уже предвстникомъ болзни, Затмившей конецъ его жизни, королева Шарлотта, эта врнйшая и самая преданная изъ женъ, никогда не вызжала одна, принцессы были еще слишкомъ молоды для посщенія баловъ, а двухъ принцевъ: Іоркскаго и Кларенсъ не было въ Лондон.
Наконецъ посл долгаго и напраснаго ожиданія отворились двери и въ комнату вошелъ принцъ Уэльскій въ сопровожденіи своего адъютанта полковника Тарлетона, оберъ-гофмейстера герцога Монтагэ и своего друга королевскаго оберъ-гофмаршала лорда Колмондлея.
Принцъ Уэльскій былъ тогда въ полномъ цвт молодости и красоты: статный, высокій, хорошо сложенный, съ открытымъ и пріятнымъ выраженіемъ лица. Общительный по природ, любезный и привтливый въ обращеніи, онъ могъ блистать въ обществ и своими знаніями, такъ какъ получилъ основательное образованіе и читалъ въ подлинник греческихъ и римскихъ классиковъ, поэтовъ и историковъ. При всхъ этихъ преимуществахъ онъ еще недурно игралъ на скрипк, превосходно плъ, былъ лучшимъ наздникомъ, лучшимъ танцоромъ, имлъ самыя изящныя манеры и отличался рдкимъ вкусомъ въ туалет. Хотя впослдствіи туалетъ сдлался для него первымъ вопросомъ жизни и въ немъ обнаружились и другія не совсмъ привлекательныя свойства, но въ данное время публик были извстны только его хорошія стороны, и она относилась къ нему съ самымъ искреннимъ расположеніемъ. Когда принцъ появился среди своихъ гостей, его встртилъ общій, едва сдержанный возгласъ радости.
Туалетъ принца въ этотъ достопамятный вечеръ отличался особеннымъ изяществомъ. На немъ былъ шелковый кафтанъ блднокраснаго цвта съ блыми обшлагами и блый шелковый жилетъ, богато вышитый разноцвтными шелками. Шляпа его была украшена двумя рядами стальныхъ бусъ съ аграфомъ и кольцомъ изъ того же металла.
Принцъ вошелъ въ шляп и по установленному придворному этикету только слегка прикасался къ ней пальцами въ вид поклона, проходя мимо двойнаго ряда почтительно привтствовавшихъ его кавалеровъ и дамъ, которые стояли шпалерой до самыхъ дверей средней залы, гд было устроено подобіе трона на возвышеніи, украшенное золотомъ и обитое красной каймой. У ножекъ его были придланы львиныя головы, какъ эмблема силы и могущества, а вокругъ нихъ обвивались золотыя зми — эмблемы мудрости. Надъ трономъ красовался шлемъ, а надъ окнами этой ‘тронной залы’ изображена была слава въ вид св. Георгія, покровителя Англіи, голова котораго была окружена сіяніемъ.
Принцъ, подойдя къ трону, поднялся на его ступени, и теперь, когда онъ былъ виднъ всему обществу, снялъ свою шляпу и привтствовалъ своихъ гостей легкимъ поклономъ. Затмъ принцъ, сойдя съ возвышенія, присоединился къ остальному обществу.
Въ числ гостей была одна дама, у которой сердце билось все сильне и сильне, съ самой той минуты, какъ вошелъ принцъ. Она тотчасъ узнала сто. Но узнаетъ ли онъ ее? При этой мысли нжныя щеки ея покрылись яркимъ румянцемъ и по тлу пробжала дрожь.
— Что съ вами, миледи? спросилъ сэръ Джонъ, замтивъ волненіе своей жены, но не подозрвая причины, такъ какъ онъ самъ, вслдствіе ли илохаго зрнія или неудобнаго мста за спиной одного лорда, только мелькомъ видлъ принца и на могъ разглядть черты его лица.
Но леди Грэсъ не успла отвтить на вопросъ сэра Джона. Едва оправилась она отъ перваго сильнаго впечатлнія, какъ снова крові. бросилась ей въ голову. ‘Онъ идетъ’! воскликнула она, боязливо прижимаясь къ своему мужу,
Принцъ дйствительно былъ уже въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ. Дамы, согласно этикету почтительно разступались съ обихъ сторонъ, чтобы дать дорогу его королевскому высочеству, который прямо подошелъ къ маленькой леди Грэсъ, въ сопровожденіи лорда Колмондлея, слдовавшаго за нимъ на нкоторомъ, разстояніи. Теперь и сэръ Джонъ узналъ своихъ веселыхъ товарищей Воксала.
Леди Эліоттъ была сильно смущена, когда принцъ подошелъ къ ней, но принцъ Георгъ благосклопно улыбался.
— Миледи, сказалъ онъ ей, баронъ Ренклефъ пришелъ, чтобы исполнить данное имъ слово и напомнить вамъ объ одномъ общаніи. Онъ иметъ честь представить вамъ принца Уэльскаго!
Лордъ Колмондлей воспользовался этой минутой, чтобы подойти къ сэру Эліотту, который въ душ сильно струсилъ при одномъ воспоминаніи о ночи, проведенной въ Воксал.
— Сэръ Джонъ!— сказалъ ему торжественнымъ тономъ оберъ-гофмаршалъ, хотя на лиц его показалась едва замтная плутоватая улыбка,— передъ вами его королевское высочество наслдный принцъ Великобританіи, кронпринцъ Брауншвейга, Люнебурга, герцогъ Корнуэльскій и Ротсай, графъ Каррикъ, баронъ Ренклефъ (при этомъ оберъ-гофмаршалъ едва не засмялся самымъ безцеремоннымъ образомъ), владтель и оберъ-сенешалъ Шотландіи, принцъ Уэльскій!
При каждомъ новомъ титул сэръ Джонъ отвшивалъ низкій поклонъ тмъ старомоднымъ способомъ, какой нкогда усвоилъ себ въ салон маркизы Помпадуръ. Мало но малу страхъ смнился въ немъ чувствомъ довольства, что онъ находится въ присутствіи боготворимаго имъ принца, а тучное лицо его засіяло выраженіемъ полнаго блаженства.
— Мы кажется знакомы, сэръ Джонъ, сказалъ принцъ ласковымъ, но сдержаннымъ тономъ высокопоставленнаго лица, составлявшимъ совершенную противоположность съ веселымъ и безцеремоннымъ обращеніемъ барона Ренклефа въ Воксал.
— Точно такъ, ваше королевское высочество, отвтилъ сэръ Джонъ,— но могъ ли я предположить, что такое инкогнито…
— Однако дворянинъ и врный подданный его величества, замтилъ принцъ, долженъ бы лучше знать титулы британскихъ перовъ и помнить, что титулъ барона Ренклефъ издавна принадлежитъ принцу Уэльскому.
Сэръ Джонъ былъ сильно смущенъ этимъ неожиданнымъ для него упрекомъ и не зналъ, что отвтить, но по счастію въ это время раздались звуки трубы, что служило знакомъ начинающихся танцевъ.
Его королевское высочество милостиво подалъ руку леди Грэсъ.
— Милордъ, сказалъ онъ при этомъ, обращаясь къ лорду Колмондлею, передаю на ваше попеченіе нашего общаго друга сэра Джона, постарайтесь занять его.
Сэръ Джонъ былъ въ восхищеніи отъ любезности принца и окончательно просіялъ, когда его старый пріятель, лордъ Колмондлей увелъ его изъ духоты и шума въ боле прохладную боковую комнату, гд стоялъ накрытый столъ съ самыми отборными блюдами и винами. Оберъ-гофмаршалъ такъ усердно угощалъ достопочтеннаго джентльмена, что тотъ скоро окончательно опьянлъ и уже не былъ въ состояніи выйти изъ-за стола.
. Принцъ повелъ свою даму въ бальную залу, гд уже раздавались аккорды полонеза. Никто изъ присутствующихъ не зналъ имени хорошенькой леди, которая удостоилась вниманія его королевскаго высочества и завидной чести танцовать съ нимъ первый танецъ. Наводить справки уже было поздно: по данному сигналу нары одна за другой выступали въ полонез, впереди всхъ былъ принцъ Уэльскій, который открылъ знаменитый балъ въ Карлтонъ-гауз съ леди Грэсъ Дальримпе Эліоттъ.

ГЛАВА VI.
Гд говорится о кольц и на сцену является пажъ.

Уже было далеко за полночь и танцы кончились. Гости разбрелись по великолпнымъ заламъ, любуясь ихъ убранствомъ, картинами, обоями, золотыми канделябрами, зеркалами и обоями… Появились лакеи въ богатыхъ ливреяхъ и напудренныхъ парикахъ и изящные пажи, разносившіе дессертъ на золотыхъ подносахъ.
Принцъ увелъ прекрасную леди Грэсъ въ нишу тронной залы, гд онъ могъ на свобод бесдовать съ нею, такъ какъ гости, не желая стснять его королевское высочество, мало по малу удалились. Но тмъ не мене всмъ хотлось узнать имя неизвстной красавицы, и она сдлалась чуть ли не единственнымъ предметомъ разговоровъ въ этотъ вечеръ. Въ тронной зал остался одинъ пажъ, который стоялъ въ отдаленіи и не сводилъ глазъ съ своего повелителя. Этотъ пажъ казался моложе своихъ товарищей, его ноги, плотно обтянутыя шелковыми чулками, отличались такою округленностью и изяществомъ линій, что обратили бы на себя вниманіе любаго скульптора. Красивое лицо матово-прозрачной близны казалось еще нжне отъ небольшихъ, черныхъ какъ смоль усовъ, пунцовыхъ губъ и напудренныхъ локоновъ, одни только живые срые глаза были слишкомъ выразительны и серьезны для такого молодаго лица. Еслибы принцъ обращалъ вниманіе на что нибудь кром своей дамы, то вроятно отъ него не ускользнуло бы то выраженіе ненависти и презрнія, которое по временамъ появлялось въ этихъ глазахъ, такъ пристально смотрвшихъ на него. Но принцъ ничего не видлъ кром маленькой леди Грэсъ, которая казалась еще очаровательне въ розовомъ полусвт ниши.
— Я помню, бормотала она, потупивъ глаза и красня отъ стыда и смущенія,— что общала отдать вамъ кольцо… Но я никогда не дала бы такого общанія, еслибы знала, что баронъ Генклефъ… Я не могу понять, почему ваше королевское высочество придаетъ такое значеніе моему нелпому общанію и хочетъ заставить меня выполнить его, зная, какія изъ этого могутъ быть послдствія.
— Не ожидалъ я слышать это отъ моей милой Грэсъ, съ живостью возразилъ принцъ.— Можетъ ли моя Грэсъ сомнваться въ томъ, что она теперь дороже для меня всего на свт? разв она не видитъ, что я боготворю ее, поклоняюсь ей, люблю до безумія? Могу ли я равнодушно относиться къ тому, что служитъ вещественнымъ знакомъ взаимной привязанности. Горе мн, если ея сердце допускаетъ это!
Леди Грэсъ молчала, лицо ея раскраснлось и она едва не заплакала, но черезъ секунду овладла собою и сказала:
— Вы кажется забыли, ваше королевское высочество, что я связана съ другимъ человкомъ и что счастіе быть удостоенной вашего высокаго вниманія покупается слишкомъ дорогой цной и мн придется изъ-за этого потерять лучшее достояніе женщины.
— Желалъ бы я знать, что вы называете лучшимъ достояніемъ женщины.
— Ея честь, ваше королевское высочество, отвтила довольно ршительно леди Грэсъ и въ ея простодушной душ можетъ быть въ первый разъ въ жизни проснулось сознаніе какого-то долга. Это сознаніе сразу превратило ее въ женщину изъ наивнаго и беззаботнаго ребенка, какимъ она была до сихъ поръ. Она видла передъ собою дв дороги и чувствовала, что на нее падетъ отвтственность за выборъ. Повязка сорвана была съ ея глазъ, и она понимала, чмъ должно кончиться ухаживанье принца при малйшемъ поощреніи съ ея стороны.
Но его королевское высочество насмшливо смотрлъ на прелестное лицо, которое въ эту минуту было выразительне и прекрасне, чмъ когда-либо.
— Честь! воскликнулъ принцъ Уэльскій съ саркастическимъ смхомъ.— Только это останавливаетъ васъ! Сдлайте одолженіе, миледи, объясните мн. что это за вещь — честь?
— Остаться врной своему слову, хотя оно дано было необдуманно, не обманывать мужа, съ которымъ связала судьба передъ Богомъ и людьми, хотя сердце быть можетъ осталось чуждо этому союзу, подавить безумное чувство, которое не можетъ быть удовлетворено, не давать повода для упрековъ совсти. Ботъ что я называю честью, ваше высочество.
Принцъ нахмурился.— Вы говорите не хуже кэнтерберійскаго архіепископа, сказалъ онъ. Но объясните мн, миледи, гд вы научились всему этому. Не въ монастыр ли Монфлри? By gad! я запретилъ бы англійскому дворянству отдавать своихъ дочерей въ французскіе монастыри. Не могу же я себ представить, чтобы мой кузенъ герцогъ Орлеанскій набилъ вамъ голову такимъ вздоромъ. Не будьте же такая злая, добавилъ онъ уже боле ласковымъ голосомъ. Вы должны быть благоразумне, Грэсъ. Что связываетъ васъ съ этимъ простодушнымъ и вчно пьянымъ человкомъ, съ этимъ щеголеватымъ подагрикомъ, который называется вашимъ мужемъ!…
— Ваше высочество!— отвтила только леди Грэсъ, съ такимъ достоинствомъ и такимъ высокомрнымъ тономъ, какого принцъ никогда не ожидалъ отъ нея.
— Однако, миледи, продолжалъ онъ, нсколько опомнившись, вы не можете отвергать, что васъ ожидаетъ печальная жизнь съ такимъ мужемъ,— жизнь, лишенная всякихъ радостей, стремленій, всего, что насъ заставляетъ дорожить ею. А вы еще такъ молоды, Грэсъ,— подумайте объ этомъ.
Грэсъ ничего не отвтила. Она стояла передъ нимъ, потупивъ глаза, только легкій вздохъ помимо ея воли вырвался изъ ея груди.
— Такое существованіе, сказалъ принцъ, не можетъ удовлетворить васъ, милая Грэсъ. Васъ прельщаетъ блескъ, веселье, шумъ. Иначе и быть не можетъ — вы должны любить это. Что станется со свтомъ, если молодость и красота отрекутся отъ него! Разв молодость и красота созданы не для того, чтобы наслаждаться и доставлять другимъ наслажденіе? Отъ васъ зависитъ выборъ, Грэсъ: тамъ васъ ждетъ неизвстность, пустота, одиночество, а здсь — все, что только есть хорошаго и прекраснаго въ жизни, здсь веселье и любовь, роскошный пиръ молодости, престолъ въ будущемъ. А что такое честь! Слава выше чести. Вшайтесь же скоре, Грэсъ — выбирайте…
— Мой выборъ уже сдланъ! вырвалось изъ взволнованной груди Грэсъ. Я связана…
— Вы связаны! Разв можетъ быть рчь о какихъ-либо оковахъ. Если принцъ Уэльскій пожелаетъ, то онъ разорветъ ихъ! Грэсъ, я люблю тебя и, by Gad, ты будешь свободна!
— Слишкомъ поздно!— отвтила измученная женщина едва слышнымъ голосомъ.
— Оковы эти разорваны, ихъ нтъ! воскликнулъ принцъ, увлеченный страстью и забывая, гд онъ.— Стоитъ ли посл того быть наслднымъ принцемъ Англіи, если мн отказано въ счасть, которое слпой случай отдалъ въ руки ничтожнйшему изъ моихъ подданныхъ. Случай всегда слпъ, и я хочу доказать, что онъ безсиленъ. Ты должна быть моею, Грэсъ, хотя бы противъ твоего собственнаго желанія. Неужели властелины этого міра имютъ только власть надъ жизнью и смертью своихъ подданныхъ и не могутъ побдить упорное сердце женщины!
— Сжальтесь надо мной! пощадите!.. рыдая проговорила Грэсъ. Слезы текли по ея щекамъ, какъ бы свидтельствуя о тяжелой вынесенной ею борьб.
— Пощажу тогда, когда ты отдашься мн!— воскликнулъ принцъ со всмъ пыломъ страсти, между тмъ какъ вс жилы налились кровью на его лбу.— Если ты не отдашься мн добровольно, то я возьму силою залогъ твоей любви, онъ мой, и долженъ быть моимъ! Это такъ же врно, какъ то, что я наслдный принцъ трехъ королевствъ.
Съ этими словами, уже не владя собой, онъ схватилъ руку леди Грэсъ. Но срывая кольцо, онъ замтилъ, что несчастная женщина пошатнулась и поблднла какъ полотно, она видимо начинала терять сознаніе, дыханіе ея остановилось, глаза закрылись.
— Воды! воды!— закричалъ принцъ, который только теперь вспомнилъ, гд онъ, и счелъ необходимымъ скрыть отъ общества несчастное приключеніе.
Пажъ, стоявшій въ это время почти у самой ниши, тотчасъ же подбжалъ съ своимъ подносомъ.
Принцъ былъ такъ взволнованъ, что не замтилъ, какъ исказилось лицо красиваго пажа, когда онъ увидлъ рубиновое кольцо на рук его королевскаго высочества. На этомъ лиц моментально выразились одно за другимъ почти вс формы человческой страсти: горькое презрніе, ненависть, любовь, гнвъ, ревность…
Принцъ поспшно взялъ съ подноса кусокъ льда и приложилъ его къ вискамъ леди Грэсъ, которая почти тотчасъ же опомнилась, только лицо ея оставалось блднымъ, и она была видимо измучена и обезсиленна.
— Отведите меня къ моему мужу, сказала леди Грэсъ слабымъ, но ршительнымъ голосомъ.— Мн хочется ухать отсюда!
Долго искали сэра Джона и наконецъ нашли его совершенно пьянымъ, въ той самой комнат, куда увелъ его лордъ Колмондлей въ начал вечера. Онъ едва держался на ногахъ, когда его привели въ залу, гд принцъ Уэльскій сидлъ на диван, возл своей дамы.
— Вотъ настоящій джентльменъ! воскликнулъ сэръ Джонъ, обращаясь къ своей жен и указывая на лорда Колмондлея, который велъ его подъ руку.— Настоящій джентльменъ! онъ васъ угощаетъ лучшимъ шампанскимъ и устраиваетъ дло такимъ образомъ, что вы можете нить его спокойно, зная, что ни одна дама не потревожитъ васъ… Ура!.. пью за здоровье принца Уэльскаго, самаго безукоризненнаго джентльмена въ Европ… кто будетъ спорить противъ этого, тотъ и ..
У бдной леди Грэсъ опять навернулись слезы на глазахъ, когда она увидла своего мужа въ такомъ состояніи. Принцъ Уэльскій веллъ подать придворную карету, и сэръ Джонъ подъ руку съ лордомъ Колмондлеемъ, а леди Грэсъ съ принцемъ медленно вышли изъ залы.
Пажъ, бывшій единственнымъ свидтелемъ предшествовавшей сцены, поспшилъ выбраться изъ толпы, тотчасъ же нахлынувшей въ залу посл ухода принца. Но въ эту минуту пажъ почувствовалъ, что кто-то слегка прикоснулся къ его плечу, и съ испугомъ оглянулся. Это былъ полковникъ Тарлетонъ, который при составленіи новаго штата принца Уэльскаго назначенъ былъ его адъютантомъ.
— Однако, миссиссъ Робинзонъ, шепнулъ онъ пажу, вы положительно неузнаваемы въ этомъ костюм! Держу пари, что принцъ не замтилъ васъ.
— Не задерживайте меня, другъ мой, отвтилъ мнимый пажъ. Мн дорога каждая минута. Теперь я должна узнать во что бы то ни стало, кто эта женщина, которая отняла у меня сердце принца… А узнаю это, хотя бы мн пришлось прохать нсколько миль. Но кстати… Она дала ему свое кольцо… Не можете ли вы достать мн это кольцо — тогда, полковникъ, тогда… Она взглянула на него своими большими срыми глазами, въ которыхъ гнвъ смнялся выраженіемъ нжности. Взглядъ этотъ общалъ многое и имлъ всемогущую власть надъ влюбленнымъ Тарлетономъ.
— Я не знаю, удастся ли мн это, отвтилъ Тарлетонъ, между тмъ какъ миссиссъ Робинзонъ тотчасъ-же исчезла.
Въ корридор она быстро накинула на себя плащъ и шляпу, и прежде чмъ сэръ Джонъ и леди Грэсъ добрались до портала, она уже стояла тутъ и, внимательно разглядвъ карету, въ которую они сли, погналась за нею.
Слдовать за этой каретой было не трудно, такъ какъ за Поль-Моллемъ она тотчасъ повернула въ Cork-Street,— въ ту самую улицу, гд жила сама миссиссъ Робинзонъ, и остановилась у маленькаго дома на* правой сторон. Супруги вошли въ домъ и карета ухала. Миссиссъ Робинзонъ очутилась одна на улиц, гд не видно было ни одной души, и около своего дома.
Она знала теперь, что черезъ улицу отъ нея, въ противоположномъ дом, живетъ ея соперница, овладвшая сердцемъ принца.
— Побда! воскликнула она, теперь я могу приняться за свое дло.

ГЛАВА VII.
Ея сіятельство маркиза Гертфордъ приказываетъ доложить о себ&#1123,.

На слдующій день сэръ Джонъ былъ опять боленъ, больне чмъ когда либо, и въ сквернйшемъ расположеніи духа. Онъ видлъ, что на этотъ разъ у него не на шутку ‘разболлись зубы’ и что онъ не легко и не такъ скоро отдлается отъ болзни.
— Будь проклято это шампанское, воскликнулъ онъ тономъ человка, получившаго кровную обиду,— пусть меня повсятъ, если я еще когда нибудь буду пить на пари съ лордомъ оберъ-гофмаршаломъ его величества.
Затмъ съ покорностію мученика, страждущаго за правое дло, онъ приказалъ укутать себ ноги ватой выше колнъ и легъ въ постель, на которой ему было суждено лежать теперь въ теченіе нсколькихъ недль.
Трудно передать то, что испытывала леди Грэсъ, сидя у постели своего больнаго мужа. Къ воспоминаніямъ прошлаго вечера, отъ которыхъ и теперь лицо ея по временамъ покрывалось яркимъ румянцемъ, примшивалось чувство глубокаго презрнія къ мужу, который, забывая собственное достоинство, вслдствіе своей неумренности могъ ежеминутно сдлать и себя, и ее посмшищемъ цлаго общества.
Разв принцъ не былъ нравъ? Каждое сказанное имъ слово жгло ея сердце. Дйствительно, что привязывало ее къ этому пьяниц кром вншней связи, которую было такъ же легко порвать, какъ легко была заключена. Зачмъ она навязала его себ на шею? Зачмъ она вышла за него замужъ? Только теперь для нея выяснилась настоящая причина: она хотла избавиться отъ неизбжныхъ стсненій въ родительскомъ дом, отъ однообразія роднаго города, гд не было ни двора, ни блестящаго общества, ни великолпныхъ баловъ. По дтскому легкомыслію она стремилась къ тому, чего достигла теперь, дйствительность превзошла все, что могла создать ея фантазія: но она не радовала ее. Передъ ней какъ призракъ являлось сознаніе грозящаго ей паденія. Она жалла о томъ, что утратила прежнюю безпечность и что не можетъ безъ упрековъ совсти слушать рчи того, которому она поклонялась, не зная его, и котораго полюбила всей душой чуть ли не съ той минуты, какъ увидла его. Напрасно слабый разсудокъ говорилъ ей противъ этой любви, она въ то-же время старательно припоминала вс его слова. Что значилъ въ его разговор — спрашивала она себя — намекъ на престолъ ‘въ будущемъ’? Хотлъ ли онъ сказать этимъ, что современемъ… При этой мысли она улыбнулась, грустно покачала головой и, подойдя къ окну, взглянула на противоположный домъ, гд жила миссиссъ Мэри Робинзонъ. Теперь домъ этотъ показался ей мертвымъ и мрачнымъ, занавси въ окнахъ перваго этажа были гд подняты, гд полуопущены, какъ будто живущимъ въ этомъ дом было все равно, темно или свтло въ комнатахъ… Разв принцъ не любилъ этой женщины? однако онъ бросилъ ее! Кто можетъ поручиться, что съ нею не случится тоже самое… Боже мой! быть покинутой имъ!.. Ей сдлалось страшно, она закрыла лицо руками, но слезы такъ и лились изъ ея глазъ.
— Лучше никогда не знать счастья быть любимой имъ, чмъ испытать такой позоръ!— промелькнуло въ ея голов. Но что значитъ гордость женщины въ борьб со страстью, а тмъ боле такого слабаго и избалованнаго ребенка, какимъ была леди Гросъ! Это все равно, что выйти противъ врага съ неравнымъ оружіемъ или тупымъ мечемъ. Подобную борьбу можно скоре назвать постепенной сдачей, такъ какъ тутъ главную роль играетъ кровь и случай. Леди Грэсъ отошла отъ окна съ заплаканными глазами.
— О чемъ это вы плакали, миледи? спросилъ заботливо сэръ Джонъ, слегка приподнимаясь съ дивана, на которомъ онъ лежалъ, изображая изъ себя скоре тюкъ ваты, нежели человка.— Васъ врно огорчаютъ мои страданія? Дйствительно, одному Богу извстно, какъ я мучусь. Но во всемъ виноватъ лордъ Колмондлей! Я ему докладывалъ чуть ли не за каждымъ стаканомъ, что шампанское для меня ядъ, но что остается длать джентльмену, когда тостъ слдуетъ за тостомъ. Однако, будьте уврены, миледи, что это послужитъ мн урокомъ. Пусть меня повсятъ, если я опять отправлюсь въ этотъ дворецъ, гд…
Сэръ Джонъ остановилъ потокъ своего краснорчія, такъ какъ въ эту минуту послышался грохотъ экипажа, подъхавшаго къ ихъ дому, и вслдъ за звонкомъ вошла Бекки.
— Ея сіятельство маркиза Гертфордъ! доложила горничная.
Яркая краска выступила на блдномъ и заплаканномъ лиц леди Эліоттъ. Маркиза Гертфордъ была одна изъ самыхъ знатныхъ дамъ высшаго Лондонскаго общества, супруга лорда оберъ-каммергера его величества и пользовалась особеннымъ довріемъ принца Уэльскаго, который называлъ ее своей ‘пріятельницей’ и подъ этимъ именемъ представилъ вчера леди Гросъ.
Сэръ Джонъ, какъ врный англійскій подданный, былъ очень польщенъ визитомъ такой высокопоставленной особы, хотя за минуту передъ тмъ общалъ никогда не бывать въ Карлтонъ-гауз.
— Миледи, сказалъ онъ, обращаясь къ своей жен, вы должны принять маркизу и извиниться за меня, что я не могу выйти въ гостинную.
Леди Эліоттъ была въ нершимости. Ей не хотлось показаться маркиз съ покраснвшимъ лицомъ и заплаканными глазами. Она еще была на столько неопытна въ свтской жизни, что не обладала искусствомъ притворяться, ей было тяжело изображать изъ себя одну изъ тхъ маріонетокъ, которыя по данному знаку являются и сходятъ со сцены во всякое время. Она не могла сразу овладть собою и не умла сдлать изъ заплаканнаго лица — улыбающееся, изъ огорченнаго — веселое, изъ взволнованнаго — равнодушное, какъ это длаютъ многія свтскія женщины, и при этомъ съ такою быстротою, которая поражаетъ всякаго посторонняго человка.
Но дальше медлить не было возможности. На лстниц послышался шорохъ тяжелаго дорогаго платья, и вслдъ затмъ одна за другой отворились двери перваго этажа.
— Миледи, сказалъ съ нетерпніемъ сэръ Джонъ, неловко заставлять ждать ея сіятельство. Хотя вполн похвально, что васъ огорчаютъ страданія вашего мужа, но свтская женщина должна владть собой.
— Не сердитесь, воскликнула шестнадцатилтняя супруга сэра Эліотта, прижимая носовой платокъ къ глазамъ и подходя къ двери.
Она еще минуту постояла на порог, какъ будто въ раздумь, и затмъ исчезла, тихо затворивъ за собою дверь.
— Она еще совсмъ незнакома съ свтскимъ обращеніемъ, разсуждалъ про себя сэръ Джонъ, оставшись одинъ въ комнат.— Ей недостаетъ представительности и вообще тхъ качествъ, которыя необходимы для жены дворянина. Она должна чаще посщать хорошее общество…. По всему видно, что воспитаніе молодыхъ двушекъ въ французскихъ монастыряхъ нсколько запущено въ настоящее время. Совсмъ другіе были нравы въ кружкахъ маркизы Помпадуръ.
Но въ тотъ моментъ, когда сэръ Джонъ въ своихъ воспоминаніяхъ коснулся этой любимой имъ темы, размышленія его были прерваны самымъ неожиданнымъ образомъ.
Онъ услышалъ, что кто-то отворилъ дверь въ его комнату. Неужели это леди Грэсъ? спрашивалъ себя сэръ Джонъ. Нтъ, она только что сошла съ лстницы…. Кто нибудь изъ гостей? Но въ такомъ случа слуга доложилъ бы ему объ этомъ.
Однако на порог дйствительно показался гость, и въ добавокъ совершенно незнакомый сэру Джону.

ГЛАВА VIII.
Сэръ Джонъ принимаетъ неожиданнаго гостя.

Гость былъ молодой, красивый юноша, почти мальчикъ, одтый пажомъ, въ красномъ плать съ золотомъ, въ блыхъ чулкахъ, изящныхъ башмакахъ и съ маленькой треугольной шляпой подъ мышкой.
Прежде всего въ дверяхъ показалась курчавая голова съ золотистосвтлыми волосами, слегка покрытыми пудрой, и послышался веселый, почти дтскій смхъ.
Сэръ Джонъ оглянулся и тотчасъ же узналъ по цвту и покрою платья пажа его королевскаго высочества принца Уэльскаго. Хотя такой способъ знакомиться не особенно нравился почтенному джентльмену, но онъ ршилъ, что съ пажей взыскивать нечего и рзвость еще не такой порокъ, тмъ боле, что пажи т же дти, и дти самыхъ знатныхъ англійскихъ домовъ.
— Я только не могу понять, замтилъ сэръ Джонъ, длая знакъ, чтобы пажъ подошелъ поближе, какъ вы очутились здсь, не постучавшись, безъ звонка и такъ незамтно, что никто не усплъ доложить о васъ.
Гость вмсто отвта засмялся громче прежняго и, войдя въ комнату, осторожно заперъ за собою дверь.
— Ну, ну! воскликнулъ сэръ Джонъ съ нкоторой досадой.— Съ которыхъ это поръ вы отвчаете смхомъ, когда съ вами говорятъ настоящимъ Англійскимъ языкомъ.
Маленькій пажъ скорчилъ серьезную мину и, подойдя къ дивану, на которомъ лежалъ больной, подалъ ему свою маленькую руку въ кружевной манжет. Сэръ Джонъ вопросительно смотрлъ на пажа и не шевелился, но гость нисколько не смутился этимъ и, наклонившись къ больному, шепнулъ ему на ухо:
— Давай руку, старый дружище,— только не говори такъ громко!
Почтенный джентльменъ имлъ сильное поползновеніе спровадить навязчиваго пажа не совсмъ церемоннымъ способомъ, однако воздержался, когда тотъ многозначительно указалъ ему на потолокъ, приложивъ тонкій палецъ къ губамъ.
— А, понимаю, сказалъ сэръ Джонъ, слегка понизивъ голосъ,— ты принадлежишь къ штату ея сіятельства?…
Маленькій пажъ отрицательно покачалъ головой.
— Ну такъ къ ч….
— Тсс!
— Значитъ, ты не изъ свиты маркизы?…
— Я не принадлежу ни къ чьей свит, гордо отвтилъ маленькій пажъ, а состою при его королевскомъ высочеств, несравненномъ Георг, принц Уэльскомъ! но тмъ не мене вы можете считать меня своимъ другомъ, сэръ Джонъ!
— Это похвально, сынъ мой! отвтилъ покровительственнымъ тономъ лежавшій на диван мученикъ.— Но объясни мн, пожалуйста, что побудило тебя осчастливить меня своимъ посщеніемъ.
— Видите ли, сэръ Джонъ, я былъ въ передней Карлтонъ-гауза, когда ея сіятельство маркиза вышла изъ кабинета его королевскаго высочества, и слышалъ, какъ переданъ былъ ея кучеру приказъ хать къ сэру Джону Эліоттъ… Длать мн было нечего, вотъ я и ршилъ постить моего друга, вдь я вашъ другъ, сэръ Джонъ!
— И?
— И…. вотъ изъ дружбы къ вамъ я вскочилъ на лакейское мсто и никмъ незамченный пріхалъ сюда, прокрался за ея сіятельствомъ въ этотъ домъ, а затмъ но лстниц наверхъ… Я только хлопоталъ о томъ, чтобы маркиза меня не замтила, потому что она злая женщина, сэръ Джонъ, и зорко слдитъ за поведеніемъ пажей, хотя ей вовсе не слдовало бы заботиться о пажахъ его королевскаго высочества. Впрочемъ эти дамы вс таковы, но мы особенно остерегаемся маркизы Гертфордъ.
— Такъ, такъ, одобрительно замтилъ больной, который съ видимымъ интересомъ слушалъ болтовню пажа.
— Дло въ томъ, продолжалъ маленькій болтунъ, что маркиза пріятельница его королевскаго высочества, между тмъ какъ ея супругъ, маркизъ Гертфордъ, больше придерживается стариковъ… Ахъ, сэръ Джонъ, если бы вы знали, какая скука въ Сентъ-Джемс!…. Только и слышишь псалмы и проповди: нтъ ни баловъ, ни музыки, кром Генделевской, и можно умереть съ тоски, когда заиграетъ органъ и вс эти трубы… Ея сіятельство маркиза молода и хороша собой, она конечно предпочитаетъ веселый Карлтонъ-гаузъ и нашего принца…. Но я хотлъ бы скрыть отъ маркизы… потому что видите ли, сэръ Джонъ, я желаю вамъ добра!
— Успокойся, малютка, отвтилъ баронетъ съ такимъ важнымъ видомъ, какъ будто намревался взять подъ свое покровительство весь веселый штатъ принца, включая и маленькаго пажа.— Успокойся, сынъ мой, съ тобой ничего не случится. Лучше разскажи мн, какимъ образомъ пріобрлъ я твою дружбу?
— Какъ будто вы не знаете этого, отвтилъ пажъ съ упрекомъ. Вчера на балу въ Карлтонъ-гауз я два раза поднялъ вашу шляпу, когда вы вышли изъ маленькой комнаты съ лордомъ Колмондлеемъ… Неужели вы и въ самомъ дл забыли, что поклялись мн въ вчной дружб, когда я вамъ подалъ руку въ тотъ моментъ, когда случилось непріятное приключеніе съ леди Эліоттъ, и вы….
Сэръ Джонъ ничего не зналъ и ршительно ничего не помнилъ. Но все это могло быть.
— Можетъ быть, отвтилъ онъ, и въ голов его въ этотъ моментъ мелькнуло смутное воспоминаніе о томъ, что онъ едва не упалъ на гладкомъ паркет залы, гд его королевское высочество находился вмст съ леди Грэсъ.— Да, да, это могло быть! добавилъ онъ.
— Ну вотъ я и вздумалъ провдать моего друга, продолжалъ пажъ, и узнать объ его здоровь и леди Эліоттъ посл вчерашняго бала. Къ тому-же вы меня совсмъ очаровали, сэръ Джонъ. Вы держали себя вчера и пили какъ настоящій джентльменъ, у васъ походка, обращеніе и манеры вполн джентльменскіе, я это замтилъ съ перваго взгляда. Когда я выросту, то постараюсь быть такимъ же джентльменомъ какъ вы, сэръ Джонъ.
Тотъ, къ кому была обращена эта льстивая рчь, самодовольно улыбнулся и бросилъ благосклонный взглядъ на своего собесдника, который еще разъ заботливо освдомился о здоровь сэра Джона и леди Эліоттъ.
— Правду сказать, мое здоровье не совсмъ хорошо, отвтилъ сэръ Джонъ, а ваше шампанское никуда не годится…
— Однако…. сэръ Джонъ, прервалъ его маленькій пажъ, какъ будто обидвшись.
— Или я уже слишкомъ много выпилъ его, замтилъ достойный мужъ, вполн довольный почтеніемъ, какое выказывалъ ему маленькій пажъ.
О тщеславіе! Но кто не гршенъ въ немъ. Мы удивляемся, когда ребенокъ радуется новому банту на своей шляп или когда лакей съ гордостью надваетъ на себя новую ливрею съ блестящими пуговицами — эту вывску его зависимости, но разв не то же ребяческое тщеславное чувство руководитъ людьми взрослыми и сравнительно развитыми, когда они радуются новому ордену, чину, титулу. Наконецъ мы вс тщеславны: дти и взрослые, господа и слуги, мы вс боле или мене неравнодушны къ лести, хотя бы она проявлялась въ самой грубой форм, и испытываемъ особенное удовольствіе, если встртится человкъ, который будетъ удивляться или поклоняться намъ.
Немудрено, что и сэръ Джонъ былъ въ полномъ восхищеніи отъ своего маленькаго друга и, удовлетворивъ его любопытство относительно своего собственнаго здоровья, добавилъ, что леди Эліоттъ чувствуетъ себя хорошо.
— Леди Эліоттъ, прервалъ его съ восторгомъ маленькій пажъ, приложивъ пальцы къ губамъ, какъ бы для поцлуя,— самая красивая изъ всхъ придворныхъ дамъ, царица вчерашняго бала! Вс говорятъ это. Однимъ словомъ, леди Эліоттъ вполн подходящая супруга для такого джентльмена какъ вы.
— Ты правъ, возразилъ сэръ Джонъ, видимо польщенный послдней фразой,— леди Эліоттъ красивая женщина, и я радъ, что она нравится теб, мой маленькій другъ.
— Нравится!… Разв это слово можетъ передать то чувство, какое возбуждаетъ къ себ, такое существо, какъ леди Эліоттъ! Ахъ, сэръ Джонъ, еслибы мы жили въ другія времена, то я непремнно сдлался бы рыцаремъ вашей супруги, надлъ бы ея перчатку на мой шлемъ и вызвалъ бы на состязаніе всякаго, кто осмлился бы сказать, что леди Эліоттъ не первая красавица въ Англіи.
— Слава Рогу, что теперь наступили другія времена, проговорилъ сэръ Джонъ съ торжествующей улыбкой, и ты не рыцарь: ты пожалуй возбудилъ бы во мн ревность.
— Да способны ли вы ревновать, сэръ Джонъ? Ахъ, еслибы возможно было возбудить въ васъ ревность! воскликнулъ пажъ взволнованнымъ голосомъ и съ такимъ страннымъ, не-дтскимъ выраженіемъ глазъ, что сэръ Джонъ вроятно встревожился бы не на шутку, если бы взглянулъ въ ту минуту на своего маленькаго друга. Но онъ былъ такъ занятъ своей собственной персоной, что ничего не замтилъ.
Пажъ тотчасъ же опомнился и, овладвъ собою, продолжалъ спокойнымъ голосомъ:— Вы говорите, что она нравится мн. Но разв человкъ съ нашимъ положеніемъ въ свт можетъ гордиться тмъ, что супруга его нравится мн, мальчику, одному изъ пажей его королевскаго высочества. Я долженъ сказать вамъ, сэръ Джонъ, что она поправилась особ поважне меня — вы понимаете, что это дло нешуточное…. она….
Сэръ Джонъ слегка приподнялся на своемъ диван.
— Она, продолжалъ пажъ, понравилась тому, кто считается лучшимъ и самымъ тонкимъ знатокомъ женской красоты и чье ухаживанье, приводя въ восторгъ каждую женщину и каждаго мужа, имющаго красивую жену, можетъ довести до сумасшествія отъ…. отъ…. гордости….
— Однако, мой маленькій другъ, сказалъ сэръ Джонъ, надюсь, ты не станешь уврять меня, что….
— Я не намренъ ни въ чемъ уврять васъ, отвчалъ пажъ, понизивъ голосъ,— только вчера вечеромъ…. Но тутъ собесдникъ сэра Джона неожиданно остановился, видимо затрудняясь продолжать разсказъ.
Сэръ Джонъ самодовольно улыбнулся. Ему пришла счастливая мысль, что этотъ хорошенькій мальчикъ вроятно чувствуетъ ревность къ тому высокопоставленному лицу, о которомъ онъ только что упомянулъ.
Сэръ Джонъ былъ самъ когда-то молодъ и вполн понималъ это! Вмст съ тмъ его сердце наполнилось гордымъ сознаніемъ своего достоинства, онъ обладалъ женщиной, которая обратила на себя вниманіе его королевскаго высочества! Хотя никто не намекалъ ему на это, но онъ сразу догадался, что высокопоставленное лицо — принцъ Уэльскій.
Такая догадливость по мннію почтеннаго джентльмена ясно показывала его остроуміе, знаніе людей и опытность въ длахъ большаго свта и еще боле усилила то уваженіе, которое онъ чувствовалъ къ самому себ. Ему вздумалось позабавиться несчастною страстью мальчика и еще боле раздуть безвредное пламя любви въ его сердц. Какъ старый спортсмэнъ онъ заране радовался успху своей выдумки, которая такъ понравилась ему, что онъ забылъ все остальное.
— Ты сказалъ, вчера вечеромъ…. сдлай одолженіе, сообщи все, что знаешь о вчерашнемъ вечер.
— Сэръ Джонъ, отвтилъ ршительнымъ тономъ маленькій пажъ, какъ бы длая надъ собою усиліе, чтобы высказать то, что у него было на душ,— скажите мн пожалуйста, не имла ли ваша жена привычки носить кольцо на лвой рук?
— Да, отвтилъ сэръ Джонъ,— кольцо съ рубиномъ. Я самъ подарилъ ей это кольцо.
— Ну. такъ обратите вниманіе, продолжалъ пажъ: носитъ ли теперь леди Эліоттъ это кольцо?
При этомъ маленькій другъ сэра Джона посмотрлъ на него такимъ пристальнымъ, испытующимъ взглядомъ, который обратилъ бы на себя вниманіе всякаго простаго смертнаго, но опытный знатокъ человческаго сердца не замтилъ этого взгляда, тмъ боле, что въ эту минуту по всему дому раздался громкій, протяжный звонокъ.
Пажъ быстро соскочилъ со стула.
— Ея сіятельство собралась домой! воскликнулъ онъ съ испугомъ. Она не должна меня видть, она злая женщина, сэръ Джонъ. Могу ли я опять навстить васъ?… Не забудьте о кольц.
Съ этими словами и не дожидаясь отвта, пажъ моментально проскользнулъ въ дверь, сбжалъ съ лстницы и исчезъ, прежде чмъ маркиза успла ссть въ свою тяжелую карету, которая съ грохотомъ покатилась но мостовой маленькой улицы.
Затмъ опять все замолкло въ маленькомъ дом и въ маленькой улиц, но посщеніе пажа привело достопочтеннаго джентльмена въ самое веселое расположеніе духа.
— У васъ явился поклонникъ, миледи! воскликнулъ онъ съ веселымъ смхомъ, обращаясь къ своей жен, которая, проводивъ маркизу, опять вернулась въ его комнату.
Теперь на лиц леди Грэсъ не видно было и слда слезъ и внутренней борьбы, оно, напротивъ того, выражало полную самоувренность, довольство и какъ бы твердую ршимость идти на перекоръ судьб.
Но сэръ Джонъ не замтилъ этой перемны и повторилъ свою фразу:— У васъ явился поклонникъ, миледи.— и гд бы вы думали? при двор!
Леди Эліоттъ взглянула на мужа съ нкоторымъ недоумніемъ.
— Пожалуйста не отрекайтесь, сударыня, сказалъ достопочтенный джентльменъ съ громкимъ хохотомъ: у меня собраны относительно этого самыя точныя и подробныя свднія… Сдлайте одолженіе, покажите мн вашу лвую руку, я желалъ бы убдиться, носите ли вы кольцо… съ рубиномъ?..
Леди Эліоттъ слегка измнилась въ лиц.— Милордъ! воскликнула она полувызывающимъ и взволнованнымъ голосомъ, такъ какъ вопросъ мужа совершенно озадачилъ ее.
— Вы видите, продолжалъ сэръ Джонъ съ тмъ же хохотомъ,— который въ эту минуту особенно возмутилъ его жену,— кольцо исчезло. Теперь вы не можете отвергать, что мн все передали и что я знаю все до малйшихъ подробностей.
Леди Эліоттъ холодно взглянула на своего мужа, ея глаза выражали полное спокойствіе и презрніе. Она не понимала, кто могъ сообщить вс эти свднія сэру Джону?
Что значило его странное обращеніе, его смхъ, веселое расположеніе духа,— видно ему неизвстно настоящее положеніе вещей, и она можетъ быть покойна. Но вслдъ затмъ въ голов ея промелькнула мысль, что быть можетъ веселость сэра Джона, его шутки, не боле, какъ притворство и что она должна заплатить ему той же монетой. Она такъ и сдлала. Не даромъ говорятъ, что труденъ первый шагъ. За часъ передъ тмъ необходимость заставила ее сдлать первый опытъ въ притворств: она должна быть скрыть передъ другой женщиной слды горячихъ слезъ и тяжелой внутренней борьбы. Это вполн удалось ей. Неужели у ней не достанетъ столько власти надъ собой и смлости, чтобы скрыть отъ простоватаго мужа настоящую причину пропажи кольца!
— Ахъ да… это кольцо… Я только сегодня утромъ замтила, что потеряла его. Должно быть я уронила его вчера на балу, когда мн сдлалось дурно отъ жары и множества зажженныхъ свчей…
— Иначе и быть не можетъ, замтилъ сэръ Джонъ, я былъ убжденъ въ этомъ. Разумется, этотъ маленькій плутъ поднялъ кольцо и спряталъ его на память о дам своего сердца, какъ дорогой залогъ любви… ха, ха, ха!.. Каковъ ревнивецъ… самъ же все и выболталъ.
Леди Эліоттъ терялась въ догадкахъ. Въ словахъ сэра Джона было какое-то странное противорчіе. Неужели онъ знаетъ что нибудь! Кто могъ сказать ему о кольц кром его одного…
— Да, да, продолжалъ сэръ Джонъ улыбаясь, совтую вамъ на будущее время выбирать поклонниковъ, которые бы не выбалтывали на слдующее утро то, что съ ними случилось наканун.
Леди Эліоттъ была поражена.
— То, что случилось наканун!..— мысленно повторила она. Но все равно, она выбрала себ роль и должна была выдержать ее до конца.
— Бросьте эти шутки, сэръ Джонъ, сказала она.— Я должна передать вамъ порученіе отъ ея сіятельства маркизы, или врне отъ принца Уэльскаго, такъ какъ по его желанію маркиза устраиваетъ праздникъ въ своемъ Варвикскомъ помсть. Этотъ праздникъ дается въ честь нсколькихъ господъ изъ свиты его королевскаго высочества герцога Орлеанскаго, только-что пріхавшихъ изъ Парижа. Мы также получили приглашеніе, сэръ Джонъ.
Лицо почтеннаго джентльмена окончательно просіяло.
— Видите-ли, миледи, сказалъ онъ, приподнимаясь съ трудомъ и усаживаясь на диван,— что значитъ имть протекцію при двор! Я желалъ бы только, чтобы шампанскаго не существовало на свт! Оно погубило много честныхъ людей и да накажетъ меня небо, если я когда-нибудь выпью хотя одинъ бокалъ.— Нтъ, милордъ Колмондлей, кончено, мы уже съ вами не будемъ больше провозглашать тостовъ!.
Съ этими словами сэръ Джонъ въ изнеможеніи опустился на подушки, между тмъ какъ леди Эліоттъ подошла къ окну. Кольцо сильно занимало ее, она не могла допустить мысли, чтобы тотъ, кто похитилъ его, могъ проговориться… Но эта мысль неотвязчиво преслдовала ее, и она глядла изъ окна на маленькую пустынную улицу, на поблекшую зелень одинокаго дерева, освщеннаго блдными печальными лучами послобденнаго лондонскаго солнца.

ГЛАВА IX.
Стюдлей-Голль.

Леди Эліоттъ была въ нершительности, хать ли ей, или нтъ, къ маркиз въ Стюдлей-Голль, за нсколько миль отъ Лондона, гд принцъ Уэльскій намревался провести нкоторое время вдали отъ C.-Джемса, вн всякаго надзора и стсненія. Однако не любовь принца и не борьба между долгомъ и привязанностью безпокоили теперь леди Эліоттъ… Вс эти вопросы уже перестали тревожить ее. Тщеславное и увлекающееся сердце молодой женщины окончательно склонилось на сторону того, кто имлъ за собою вс преимущества вншняго блеска, молодости, высокаго сана, но ей было легче отказаться отъ всего этого, чмъ принимать ухаживанье принца при тхъ условіяхъ, въ какихъ она находилась. Она чувствовала себя глубоко униженной супружествомъ съ человкомъ, котораго не могла ни ненавидть, ни обманывать, потому что слишкомъ презирала его. и считала слишкомъ ничтожнымъ. Бывали минуты, когда она съ ужасомъ сознавала, что готова на все, даже на преступленіе, лишь-бы избавиться отъ него тмъ или другимъ способомъ.
Чувство стыда и какого-то неопредленнаго гнета постоянно тяготило ее, не давало дышать свободно, отравляло всякое удовольствіе. У ней явилась твердая ршимость нигд не показываться больше въ публичныхъ мстахъ съ сэромъ Джономъ, не столько изъ боязни насмшекъ, которыя были неизбжны при его невоздержности и не умньи держать себя, сколько вслдствіе сознанія, что она едва ли не боле его достойна презрнія, такъ какъ сама выбрала себ такого мужа. Появляться безъ него въ томъ кругу, который былъ теперь открытъ для нея и куда она стремилась всмъ сердцемъ — мшалъ самый фактъ его существованія. Каждый сочтетъ нужнымъ спросить ее, почему она одна и освдомиться объ его здоровь! Какъ будто не достаточно того позора, что она носитъ его имя!
Наконецъ, посл долгаго размышленія и колебаній, леди Эліоттъ ршилась хать въ Стюдлей-Голль безъ сэра Джона, который все еще лежалъ больной въ Cork-Streets. Въ это время въ ея душ явилась одна мысль, пока неуловимая, которую даже нельзя было назвать намреніемъ, потому что она не приняла еще никакой опредленной формы.
Такимъ образомъ посл ночи въ Карлтонъ-гауз ей опять предстояло встртиться съ молодымъ принцемъ, который за день передъ тмъ пріхалъ въ замокъ маркизы съ малочисленной, но избранной свитой. Леди Эліоттъ, подъзжая къ замку, почувствовала въ воздух смшанный запахъ цвтущихъ липъ, розъ и жасмина, между тмъ какъ лтнее солнце ярко озаряло старыя стны замка, нормандскія башни, остроконечныя окна и массивный порталъ, на которомъ издали виднлся щитъ, съ двойнымъ гербомъ Конуэй и Сеймуровъ, и семиконечной коронкой Гертфордовъ, украшенной девизомъ: ‘Fide et amore’. Золотистые лучи теплаго іюльскаго солнца сверкали на гладкихъ листьяхъ плюща, обвивавшаго старыя стны своей могучей растительностью. Широкая террасса спускалась отъ портала къ подошв холма, на которомъ стоялъ замокъ, окруженный съ трехъ сторонъ стариннымъ паркомъ. День былъ солнечный, но прохладный. Леди Эліоттъ не чувствовала никакой усталости отъ дороги, тмъ боле, что она хала въ придворной карет, запряженной четырьмя лошадьми, которая была послана за нею, на дверцахъ виднлся девизъ принца съ страусовыми перьями, кучеръ и лакеи были также въ придворной ливре его королевскаго высочества.
Леди Эліоттъ была такъ погружена въ свои мысли, что едва отвчала на болтовню сидвшей рядомъ съ нею Бекки, и даже не замтила, какъ он пріхали въ Стюдлей-Голль. Здсь ее тотчасъ встртили лакеи въ парикахъ, красныхъ плюшевыхъ штанахъ и въ богато вышитыхъ ливреяхъ съ Гертфордскимъ гербомъ на пуговицахъ, и бережно высадили изъ кареты, а старый гофмейстеръ маркизы предложилъ проводить ее въ замокъ.
Леди Эліоттъ, поднимаясь по ступенямъ террасы, чувствовала, какъ будто для нея наступило какое-то новое существованіе. Съ тмъ же чувствомъ вошла она и въ огромную высокую галлерею, занимавшую почти весь нижній этажъ, стны которой были увшаны большими портретами во весь ростъ: лордовъ и леди, виконтовъ и виконтессъ маркизовъ и маркизъ двухъ фамилій Конуэй и Сеймуръ. Готическое окно въ конц галлереи съ разрисованными стеклами освщало темнокраснымъ и синимъ свтомъ широкую красивую лстницу съ колоннами, украшенную рзьбой и убранную цвтами и превосходными статуями. Леди Эліоттъ поднялась по этой лстниц за гофмейстеромъ, который предложилъ провести ее въ приготовленныя для нея комнаты въ правомъ флигел перваго этажа. Дойдя до тяжелой дубовой двери, онъ отворилъ ее, поднялъ портьеру и удалился съ поклономъ. Передъ леди Эліоттъ открылся цлый рядъ комнатъ, поразившихъ ее своей грандіозной простотой. Стны и потолки были тлеснаго цвта съ позолотой и черной бронзой, везд виднлись большія зеркала и шелковыя занавси благо и краснаго цвта и такія же портьеры изъ камки. Въ полуотворенныя окна вяло прохладой вмст съ запахомъ хвойнаго лса, цвтущихъ липъ и луговъ. Солнечные лучи, проходя сквозь занавси и освщая комнаты ровнымъ мягкимъ свтомъ, безъ тней и ослпляющаго блеска, подйствовали успокоительно на взволнованную душу молодой женщины.
Она съ большею увренностью взглянула на будущее. Какая-то невдомая рука оторвала ее отъ прошлаго, короткаго прошлаго, которое однако заключало въ себ непоправимую ошибку, грозившую испортить всю ея жизнь. Она какъ будто видла тяжелый, невыносимый сонъ — теперь она проснулась къ новой жизни съ сознаніемъ, что молода, прекрасна, любима… Она подошла къ окну и подняла занавсь. Какъ прекрасенъ показался ей Божій свтъ! онъ улыбался ей и манилъ ее къ себ! Величественныя деревья парка, слегка колеблемыя втромъ, далеко бросали по лугу свою трепетную зубчатую тнь, то тутъ, то тамъ выдлялись среди зелени сверкающія голубоватыя озера, въ которыхъ, какъ въ зеркал, отражались рзкіе абрисы береговъ съ ихъ безконечными переливами красокъ и тней… Леди Эліоттъ стояла какъ очарованная тишиной, блескомъ и нмой красотой ландшафта. Наконецъ, прійдя въ себя, она опустила занавсь и позвонила свою горничную, такъ какъ уже давно была пора начать туалетъ.
‘Нтъ, пожалуйста, не это платье’, воскликнула она, обращаясь къ Бекки, которая подала ей розовое длатье изъ дорогой матеріи, съ безчисленными воланами, бантами, гирляндами, рукавами въ буфахъ и низко вырзаннымъ лифомъ по мод того времени. Оно ‘слишкомъ богато и разукрашено, да и цвтъ не годится для дневнаго свта. Дай мн лучше лиловый чехолъ съ газовымъ верхомъ’, продолжала она, стоя передъ зеркаломъ изъ чернаго дерева, поставленнымъ въ углу спальни.
Эта спальня отличалась особеннымъ изяществомъ! Шелковые обои матоваго коричневаго цвта съ золотомъ представляли пріятный контрастъ съ блдными тнями мебели и обоевъ другихъ комнатъ. Постель была завшана пологомъ изъ темнаго бархата съ тяжелой золотой бахромой. Такимъ же бархатомъ были обиты стулья, кресла и кушетки изъ чернаго дерева съ рзьбою, которые вмст со шкапами и столами, украшенными мозаикой, были разставлены съ тмъ равнодушіемъ къ симметріи, которое возможно только при богатой и роскошной обстановк. Въ глубин комнаты виднлась одна изъ картинъ знаменитаго маэстро, которыми славился Стюдлей-Голль, изображавшая Данаю подъ золотымъ дождемъ.
— Нтъ, нтъ, сказала леди Эліоттъ, примривъ лиловое платье и отдавая его Бекки — это не годится, я лучше одну блое.
— Вы правы, возразила горничная, блое платье убранное цвтами вамъ всего больше къ лицу.
— Что ты говоришь Бекки, прервала ее съ досадой леди Эліоттъ, у тебя совсмъ нтъ никакого вкуса. Это блое платье совсмъ не идетъ ко мн, оно уродуетъ меня.
— Не подать ли вамъ, миледи, зеленоватое платье? нершительно спросила Бекки, наклонясь надъ большимъ сундукомъ,— цвтъ этотъ очень красивъ…
Миледи чуть не расплакалась и, топнувъ ногой, воскликнула: ‘не хочу я этого платья, ты нарочно меня мучишь, Бекки… Мы точно опять въ монастыр… вотъ выбрала время сердись меня! Ты хочешь опять нарядить меня съ такимъ же безвкусіемъ, какъ и въ Эдинбург. Пожалуйста, не напоминай мн о зеленомъ плать’.
Бекки была въ полномъ отчаяніи. Весь запасъ нарядныхъ платьевъ леди Эліоттъ былъ истощенъ. Она опять увидла свою молодую госпожу въ томъ капризномъ настроеніи духа, въ какомъ она была въ тотъ достопамятный вечеръ, когда спаслась отъ ея надзора бгствомъ и освободилась отъ ея власти замужествомъ. Но тогда Бекки отъ души простила ей, такъ какъ ничто не можетъ больше польстить самолюбію прислуги, какъ выгодное замужество ихъ госпожи. Къ тому же Бекки была при леди Эліоттъ отъ самой колыбели. Она сопровождала ее въ монастырь, вмст съ ней вернулась въ Эдинбургъ, послдовала за нею и въ Лондонъ посл свадьбы. Никогда она еще не разставалась съ своей госпожей. Это былъ образецъ честности и преданности, но далеко не идеалъ красоты, только пара черныхъ блестящихъ какъ ньюкестельскій уголь глазъ придавала нкоторое благообразіе ея четвероугольному лицу и низкому шотландскому лбу. Она ршительно не знала, какъ успокоить раздосадованную леди, тмъ боле, что ровно ничего не понимала въ туалет.
Наконецъ сама леди Эліоттъ вывела ее изъ затрудненія.
— Надюсь, воскликнула она, ты не забыла взять мое платье… синее съ блымъ?
— То, которое миледи одвала на балъ въ Карлтонъ-гауз?
— Да, я хочу одть его, Бекки… Въ этомъ плать…
— Его королевское высочество… продолжала Бекки начатую фразу.
— Молчи, Бекки, прервала ее леди Эліоттъ, глядя съ особенной нжностью на платье, вынутое Бекки изъ сундука, такъ какъ съ этимъ платьемъ въ душ ея воскресло воспоминаніе о блаженныхъ минутахъ, пережитыхъ ею. ‘Да’, воскликнула она: ‘пусть онъ опять увидитъ меня въ этомъ плать’!..
Она тотчасъ же принялась за свой туалетъ и окончила его довольно скоро (разумется ‘скоро’ въ подобныхъ случаяхъ слдуетъ понимать относительно).
Леди Эліоттъ, стоя передъ зеркаломъ въ полномъ наряд, едва узнавала себя, до того хороша была она въ своемъ синемъ плать, съ жемчугомъ на ше и пышной розой въ напудренныхъ волосахъ. Она невольно улыбнулась самой себ, и на ея полуоткрытыхъ губахъ — которыя были свже розы, этой любимицы лта и солнца, появилось выраженіе нги и желанія полнаго самозабвенія.
Въ эту минуту въ комнату вошелъ гофмейстеръ съ докладомъ, что пріемъ въ гостинной маркизы начался.
Леди Эліоттъ медленно вышла изъ комнаты.

ГЛАВА X.
Леди Эліоттъ встрчаетъ мужа своей подруги.

Леди Эліоттъ остановилась съ глубокимъ поклономъ въ дверяхъ пріемной. Это была великолпная-зала, блая съ золотомъ, съ такою-же мебелью и богатымъ краснымъ ковромъ. Вечернее солнце свтило въ высокія готическія окна, за которыми слышался шелестъ плюща и деревьевъ.
Въ зал собралось многочисленное блестящее общество, гости сидли группами, разговаривали, смялись, шутили, но въ полголоса, какъ этого требовало присутствіе высокопоставленной особы, удостоившей Стюдлей-Голль своимъ посщеніемъ. Едва гофмейстеръ доложилъ о леди Эліоттъ, какъ разговоры разомъ умолкли и взоры всхъ устремились на дверь. Леди Эліоттъ почти не замтила ту сенсацію, которую произвело ея появленіе въ гостинной маркизы, она стояла неподвижно въ дверяхъ въ той же поз и не ршалась поднять глазъ. Ея сердце усиленно билось, щеки покрылись яркимъ румянцемъ.
Но тутъ на средину залы вышелъ изящно одтый юноша, который казался моложе всхъ собравшихся гостей. Онъ поспшно подошелъ къ леди Эліоттъ и, взявъ ея руку, почтительно поднесъ къ своимъ губамъ. Она низко поклонилась ему и отъ сильнаго смущенія едва разслышала, какъ онъ сказалъ ей взволнованнымъ голосомъ:
— Какъ я счастливъ, что миледи Эліоттъ удостоила Стюдлей-Голль своимъ посщеніемъ…
Нсколько секундъ стояли они молча другъ передъ другомъ, но тмъ краснорчиве было выраженіе ихъ лицъ и пожатіе руки. Леди Эліоттъ опомнилась первая, она быстро отняла свою руку и тихо проговорила:
— Простите, ваше королевское высочество, я не ожидала такой почетной встрчи…
Молчаніе, царившее въ зал, еще боле смутило ихъ: для обоихъ было ясно, что на нихъ обращено общее вниманіе.
Маркиза Гертфордъ, какъ свтская женщина, тотчасъ замтила затруднительное положеніе принца и поспшила занять общество. Улыбаясь проходила она отъ одноц группы къ другой, любезно приглашая гостей продолжать прерванный разговоръ, и наконецъ обратилась къ одному господину, задумчиво стоявшему у окна.
— Шевалье, сказала она звонкимъ заискивающимъ голосомъ, вы вроятно сегодня не въ первый разъ видите леди Эліоттъ.
Тотъ, къ кому обратилась маркиза, былъ молодой человкъ лтъ тридцати, съ красивымъ выразительнымъ лицомъ, карими глазами и смуглымъ цвтомъ лица. На немъ былъ голубой мундиръ Французскаго двора съ серебромъ и лиліями и небольшимъ, но богато вышитымъ гербомъ Орлеанскаго дома. Фамилія этого молодаго француза была C.-Мало. Его отецъ, праддъ и предки считались вассалами герцоговъ Бурбоновъ-Пентьевровъ и въ награду за врную службу получили отъ нихъ дворянство, замокъ и ленное помстье.
Замокъ C.-Мало находился въ Верхней Бретани, недалеко отъ города C.-Мало и Ламбалль (какъ извстно, старшій въ род Пентьевровъ носилъ титулъ герцога Ламбалль) и стоялъ на самомъ берегу моря, отдляющаго Францію отъ Англіи. Онъ имлъ мрачный и угрюмый видъ средневковаго укрпленія, состоящаго изъ скалъ, поднятыхъ на скалахъ, съ башнями, похожими на зубчатые утесы и съ такими-же гранитными бастіонами. Издали трудно было отличить замокъ отъ окружающихъ скалъ: они какъ бы срослись между собой. Въ этомъ замк родился шевалье C.-Мало, но онъ почти забылъ о немъ и только крикъ морскихъ птицъ и глухой шумъ волнъ остались единственными воспоминаніями его ранняго дтства. Онъ пріхалъ въ Парижъ почти ребенкомъ въ качеств пажа принцессы Луизы-Маріи Бурбонъ-Пентьевръ, вступившей въ супружество съ Людовикомъ-Іосифомъ-Филиппомъ, тогдашнимъ герцогомъ Шартрскимъ. Образованіе, которое такимъ образомъ получилъ C.-Мало, вмст съ вліяніемъ столичной и придворной жизни, должны были изгладить изъ его памяти немногія впечатлнія первыхъ годовъ его жизни. Между тмъ эти самыя впечатлнія быть можетъ и были главной причиной той замкнутости и несообщительности, которыя составляли основу его характера, такъ какъ въ зрломъ возраст вообще трудно ршить, что намъ дано самой природой, что пріобртено потомъ и вслдствіе какихъ вліяній. Но каковы бы ни были причины, повліявшія на характеръ шевалье C.-Мало, онъ тмъ не мене былъ чуждымъ и непонятнымъ явленіемъ въ окружающей его придворной сред. Онъ невольно внушалъ къ себ уваженіе своимъ ровнымъ безукоризненнымъ обращеніемъ съ людьми, своею постоянною сдержанностью. Онъ умлъ хорошо говорить, но еще лучше умлъ молчать, что было большой заслугой въ тогдашнемъ высшемъ Парижскомъ обществ, гд вс охотно и много болтали и не всегда кстати. Быть можетъ это свойство и привлекло на него вниманіе герцога Шартрскаго, получившаго по смерти отца титулъ герцога Орлеанскаго. Герцогъ принялъ на свою службу бывшаго пажа своей супруги, сдлалъ его черезъ нкоторое время своимъ адъютантомъ и даже послалъ его съ порученіемъ къ принцу Уэльскому. Порученіе это состояло въ большомъ красивомъ письм, запечатанномъ гербовою печатью герцога, которое C.-Мало долженъ былъ собственноручно передать принцу, что онъ и исполнилъ въ это утро. Сношенія между герцогомъ Орлеанскимъ и принцемъ Уэльскимъ были довольно частыя и продолжались уже нсколько лтъ, такъ какъ оба они одинаково увлекались удовольствіями, одинаково любили лошадей и женщинъ. Но герцогъ былъ вдвое старше принца Уэльскаго и славился своимъ богатствомъ, между тмъ какъ принцъ постоянно нуждался въ деньгахъ. Ходили слухи, что герцогъ Орлеанскій пріобрлъ свои богатства не совсмъ честнымъ путемъ и что онъ намренно развратилъ и довелъ до преждевременной смерти брата своей жены, молодаго герцога Ламбалль, единственнаго наслдника дома Пентьевровъ, чтобы воспользоваться его громаднымъ состояніемъ. Молва въ этомъ случа была только нсколько преувеличена, хотя герцогъ никогда не останавливался ни передъ какимъ дурнымъ поступкомъ, но онъ былъ слишкомъ легкомысленъ, чтобы совершить злодяніе съ какою нибудь опредленною цлью. Однако не смотря на тяжелое преступленіе, въ которомъ онъ обвинялся, не смотря на его безпутную жизнь и безумное мотовство, Современники относились къ нему крайне снисходительно, а такъ называемое высшее общество безусловно интересовалось имъ.
Гости, собравшіеся въ Стюдлей-Голл, терялись въ догадкахъ относительно цли таинственнаго посольства шевалье C.-Мало и содержанія переданнаго имъ письма, однако трудно было разсчитывать узнать что-либо, такъ какъ сама маркиза не имла относительно этого никакихъ свдній, хотя не теряла надежды собрать ихъ тмъ или другимъ путемъ. Разговаривая съ C.-Мало, она ограничивалась пока общими фразами и между прочимъ обратилась къ нему съ замчаніемъ, что онъ вроятно не въ первый разъ видитъ леди Эліоттъ.
— Вы правы, маркиза,— отвтилъ C.-Мало, взглянувъ мелькомъ на даму, съ которой разговаривалъ принцъ,— мн кажется, что я уже видлъ эту голову, эти глаза, ротъ… но гд?..
— Вы странный народъ, господа кавалеры! Какая же у васъ плохая память!— воскликнула улыбаясь маркиза.— Поврю ли я вамъ, шевалье, что вы могли забыть такіе блестящіе глаза, такой прелестный ротъ, существо, которому видимо суждено…
— Быть Клеопатрой!— добавилъ C.-Мало съ иронической улыбкой.
— Шевалье!.. Дамы въ Англіи еще не научились искусству распускать жемчугъ въ вин…
— Дамы въ Англіи не должны прибгать къ такимъ мрамъ: он и такъ умютъ кружить намъ головы!
Маркиза поблагодарила за ловкій комплиментъ легкимъ наклоненіемъ головы.
— Но мы обязаны этимъ искусствомъ вашей націи, шевалье!— сказала она.
— Мн очень лестно слышать это, маркиза… Но если я не ошибаюсь, у меня дйствительно плохая память и вы не даромъ упрекнули меня въ этомъ. Сдлайте одолженіе, маркиза, назовите мн фамилію дамы, съ которой разговариваетъ его королевское высочество.
— Видно, что вы новичекъ при нашемъ двор, мосье С.-Мало, иначе вы наврно запомнили бы фамилію леди Эліоттъ.
— Теперь я уже никогда не забуду этой фамиліи, маркиза. Положительно судьба преслдуетъ меня: я не могу припомнить, гд я видлъ ее… Я не сомнваюсь, что леди Эліоттъ родилась въ Англіи, которая не даромъ славится своими красавицами, но улыбка ея напоминаетъ мн моихъ соотечественницъ, какъ и ваша любезность, маркиза!..
— Вы льстите мн, шевалье, и вмст съ тмъ обижаете мою родину. Я не отрицаю, что люблю Парижъ и Францію. Мн говорили, что леди Эліоттъ получила образованіе въ одномъ французскомъ монастыр, и я была уврена, что вы не разъ видли ее. Герцогъ Орлеанскій часто бываетъ въ этомъ монастыр.
— Я не всегда имю честь сопровождать его королевское высочество въ подобныхъ случаяхъ. Но позвольте васъ спросить, маркиза: въ какомъ монастыр воспитывалась леди Эліоттъ?
— Должно быть въ Монфлери.
— Монфлери!— повторилъ C.-Мало съ нкоторымъ волненіемъ, но черезъ секунду лицо его приняло свое обычное выраженіе полнаго спокойствія и самообладанія.— Не можете ли вы, маркиза, сообщить мн кстати фамилію леди Эліоттъ до ея замужества?
— Нсколько мсяцевъ тому назадъ она называлась миссъ Грэсъ Дальримпе.
— Значитъ, я уже видлъ черты этого лица въ медаліон, который моя… г-жа C.-Мало хранитъ какъ святыню. Об он воспитывались въ Монфлери и поклялись въ вчной дружб. Вамъ разумется извстно, маркиза, что такого рода клятвамъ молодыя двушки придаютъ большое значеніе, хотя эти клятвы также легко нарушаются, какъ и вс остальныя… Об подруги, живя въ монастыр, пролили не мало безпричинныхъ слезъ во время своихъ сердечныхъ изліяній, предаваясь разнымъ надеждамъ и мечтамъ, которыя на счастіе ихъ самихъ не осуществились. Миссъ Грэсъ Дальримпе!.. какъ часто слышалъ я это имя и какъ памятны мн малйшія подробности… но могъ ли я ожидать встртить ее здсь и въ такой…
— Можетъ, быть вы ожидали встртить ее подъ руку съ толстйшимъ сдовласымъ господиномъ, изображающимъ изъ себя квадратъ, и нашли бы это боле естественнымъ?
— Я нахожу вполн естественнымъ и то, что вижу теперь. Можетъ ли разумный человкъ удивляться чему бы то ни было на свт! Но право, маркиза, когда я гляжу на леди Эліоттъ, которая въ эту минуту вся освщена солнцемъ, мн невольно приходитъ въ голову, что г-жа C.-Мало должна благодарить небо за то, что на ея долю выпала боле скромная судьба! Женщина должна оставаться въ тни! Тоже говорится и въ Библіи, чуть ли не въ псалмахъ… вроятно въ виду сбереженія цвта лица…
— Но отъ солнца трудно укрыться, мосье C.-Мало!.. Если мы занавсимъ окно, то оно проникнетъ въ щель.
— На то намъ и даны глаза, чтобы во время замтить эту щель… Но я во всякомъ случа очень доволенъ, что память наконецъ выручила меня, и вы сдлаете мн большое одолженіе, маркиза, если доставите мн возможность лично познакомиться съ леди Эліоттъ.
— А вы забыли, что говоритъ Библія! шутя замтила маркиза, приглашая его слдовать за собою.— Разв не нужно остерегаться солнца?
— Мн бояться нечего! отвтилъ C.-Мало тономъ, въ которомъ выражалась полная увренность въ собственной безопасности, хотя осуждая другихъ, онъ и не подозрвалъ, какъ мало знаетъ онъ людей и самого себя!
Маркиза и шевалье C.-Мало остановились въ нсколькихъ шагахъ отъ окна, выжидая удобной минуты для представленія.
Но принцъ и леди Эліоттъ не замтили ихъ и продолжали свой разговоръ въ полной увренности, что никто не можетъ разслышать ихъ словъ, такъ какъ они стояли въ глубин оконной ниши, полузакрытой занавсями изъ благо и пунцоваго атласа.
— Грэсъ! воскликнулъ принцъ, увлеченный страстью, которую не могъ или не считалъ нужнымъ скрывать при своемъ высокомъ сан — если бы ты знала, какъ я мучился все это время, сгорая желаніемъ видть тебя, прикоснуться къ губамъ твоимъ…
— Ваше королевское высочество… принцъ,— проговорила въ смущеніи леди Эліоттъ.
— Къ чему вся эта комедія, Грэсъ!.. Для всхъ я принцъ и королевское высочество, но для тебя я готовъ отказаться отъ этихъ титуловъ, отъ всего свта… Называй меня Георгомъ, милая Грэсъ, твоимъ Георгомъ!
— Ваше королевское высочество!— робко отвтила леди Эліоттъ: могу ли я забыть, что каждое сказанное мною слово… преступленіе!..
— Не говори этого, Грэсъ! Если ты въ самомъ дл убждена въ этомъ, то значитъ ты меня никогда не любила.
— Могу ли я забыть, что измна…
— Какая измна?— прервалъ ее принцъ: кто ршился на нее! Разв измна не та же змя, которую можно придавить ногой. Клянусь св. Георгомъ, что…
Онъ хотлъ снять перчатку съ своей руки, но это не сразу удалось ему, такъ какъ его королевское высочество по своему обыкновенію носилъ очень узкія перчатки. Наконецъ, потерявъ терпніе, онъ сорвалъ перчатку и въ тотъ же моментъ съ руки его скатилось рубиновое кольцо и блестящей искрой упало на красный коверъ.
— Мое кольцо!— воскликнула леди Эліоттъ взволнованнымъ голосомъ и такъ громко, что многіе услышали этотъ возгласъ.
Принцъ невольно оглянулся.
Въ нсколькихъ шагахъ отъ окна стояла маркиза съ шевалье C.-Мало, оба согласно этикету почтительно поклонились его королевскому высочеству.
Принцъ тотчасъ же опомнился.
— Здсь не мсто!.. шепнулъ онъ леди Эліоттъ: мы не одни, но я долженъ переговорить съ тобой, Грэсъ — мы не совсмъ понимаемъ другъ друга. Видишь ли ты эту бесдку подъ дубами у того озера? онъ указалъ ей рукою на густой зеленый паркъ, освщенный мягкими лучами вечерняго солнца.— Тамъ я буду ждать тебя въ десять часовъ. Это моя первая просьба, Грэсъ, она будетъ и послдней — если ты потребуешь этого.
— Мое кольцо! шепнула она въ отвтъ умоляющимъ голосомъ.
Но принцъ уже отвернулся.
— Шевалье, сказалъ онъ, обращаясь къ C.-Мало, моя дорогая пріятельница маркиза представитъ васъ леди Эліоттъ.
Но что сталось съ кольцомъ?.. Оно покатилось по ковру и исчезло на томъ мст, гд стоялъ полковникъ Тарлетонъ. Онъ незамтно прикрылъ кольцо ногой, а потомъ быстро наклонился и поднялъ его въ то время, когда маркиза подвела C.-Мало къ леди Эліоттъ.
Такимъ образомъ кольцо пропало безслдно, секунду спустя молодая женщина напрасно искала его глазами по ковру.
— Миледи, сказалъ ей C.-Мало, почтительно раскланиваясь передъ нею, я очень радъ, что судьба доставила мн возможность передать вамъ поклонъ отъ вашей подруги, Натали С.-Мало.
— Натали! воскликнула леди Эліоттъ съ радостнымъ изумленіемъ. Имя любимой подруги было для нея какъ бы отголоскомъ дорогаго прошлаго, заставившимъ ее очнуться отъ различныхъ волновавшихъ ее ощущеній, желаній, надеждъ. ‘Натали’… повторила она нжно, какъ будто обращаясь къ своей подруг. ‘Какъ я счастлива, продолжала она, что мн наконецъ удалось видть того, кому Натали отдала свое сердце… свою руку’…
При этомъ она невольно взглянула на стоявшаго передъ нею С.-Мало, но тотчачъ же съ смущеніемъ опустила глаза, чувствуя себя какъ будто виноватой и чмъ-то оскорбленной. На ея поблднвшемъ красивомъ личик въ эту минуту мелькнуло неуловимое выраженіе, которое трудно передать словами. Было ли это сомнніе въ томъ: счастлива ли ея подруга? счастливе ли или безгршне ея самой? Воображеніе яркими красками нарисовало ей счастливые дни школьной жизни, тишину и мракъ монастыря, розовыя мечты, съ какими она относилась тогда къ невдомому для нея міру, который казался ей такимъ привлекательнымъ въ туманной дали. Вспомнила она и кроткіе каріе глава своей подруги — эти ласкающіе любящіе глаза, полные жизни, казавшіеся ей такими загадочными и на которые она готова была смотрть часами…
Но вс эти образы, промелькнувъ передъ ея глазами, тотчасъ же исчезли, она чувствовала только устремленный на нее лукавый и насмшливый взглядъ С.-Мало. Хотя она только одну секунду видла его лицо, но оно отчетливо врзалось въ ея памяти до малйшихъ подробностей. Особенно непріятно поразило ее постоянное саркастическое подергиваніе его губъ, дорого дала бы она, чтобы узнать, что думаетъ этотъ человкъ съ маленькими лукавыми глазами, сросшимися бровями и низкимъ лбомъ? Неужели онъ прочелъ, что длается въ ея душ? Что же онъ нашелъ въ ней, что смотритъ на нее такъ холодно и насмшливо, какъ будто торжествуетъ, что сразу понялъ ее?.. Вся кровь бросилась ей въ голову при этой мысли, но разв она уже сдлалась тмъ, чмъ считалъ ее мужъ Натали? и въ прав ли онъ придавать такое серьезное значеніе ея желаніямъ и ршеніямъ, которыя быть можетъ никогда не сбудется!.. Не подозрвая, что приписала другому свои собственныя мысли и ощущенія, она веею душою возненавидла этого человка и подумала съ злобною радостью, что подруга, замужеству которой она такъ завидовала въ былое время, вроятно ничуть не счастливе ея, и что рано или поздно наступитъ день, когда Натали будетъ также виновна, какъ и она.
Эта мысль, хотя не могла развеселить леди Эліоттъ, однако на столько ободрила ее, что она смло, почти надмнно, взглянула въ лицо шевалье C.-Мало и сама взяла его подъ руйу, когда въ замк позвонилъ большой колоколъ, и гофмейстеръ, появившись въ дверяхъ, доложилъ господамъ, что поданъ обдъ.

ГЛАВА XI.
Даная.

На старой башн уже давно пробило девять часовъ. Вечеръ, хотя прохладный по времени года, былъ наполненъ благоуханіемъ цвтовъ и кустарниковъ, освщенныхъ золотистымъ свтомъ луны, которая казалась необыкновенно яркою и прозрачною. Озеро искрилось и блестло, принимая мстами то голубоватый цвтъ отъ отраженія неба, то серебристо-зеленый или черный отъ свта и тней окружающихъ деревьевъ.
Все было тихо въ парк. Спокойно и неподвижно лежалъ свтъ луны на большой лужайк передъ озеромъ, но за нею время отъ времени показывалась едва уловимая тнь женщины подъ вуалемъ. Она то стояла на мст, то двигалась взадъ и впередъ, или опять скрывалась во мрак, какъ бы изъ боязни, что лунный свтъ измнитъ ея тайн.
— Онъ не идетъ. Я знала, что онъ не сдержитъ своего слова, проговорила она чуть слышно. Мужчины никогда не исполняютъ своихъ общаній!.. Одни только женщины умютъ любить и ненавидть…
Она вышла на лужайку и остановилась, внимательно оглядываясь по сторонамъ.
Передъ нею возвышался замокъ со своими старыми высокими стнами, террассой и лстницами, казавшійся издали какимъ-то волшебнымъ жилищемъ. Причудливо группировались части массивнаго зданія, то мрачныя и подернутыя синеватымъ туманомъ, то ярко освщенныя и какъ будто сотканныя изъ лучей, представляя безконечные переходы свта и тней. Рядомъ съ темными башнями и тяжелой какъ будто нависшей крышей протягивались широкія полосы свта по стнамъ, гд каждый камень блестлъ какъ зеркало и рельефне нежели днемъ обозначались изящныя линіи балконовъ. Одни окна глядли холодно и неподвижно какъ глаза мертвеца, другія горли яркимъ свтомъ отъ множества канделябръ, зажженныхъ въ залахъ замка.
Темная фигура въ саду внимательно прислушивалась, въ надежд уловить какой нибудь признакъ жизни, шумъ или звукъ въ замк. Но она ничего не слышала, такъ какъ разстояніе было слишкомъ велико… Все было тихо, тихо какъ ночь и луна на неб.
Только изрдка ударяла волна о береговой песокъ, иногда какъ будто что-то ломалось и хрустло въ кустахъ, конецъ втки съ легкимъ шелестомъ погружался въ воду или въ листв проносился легкій втерокъ. Иногда на лугу слышались точно чьи-то шаги, полувоздушные какъ шаги фей, которыя едва касались росы, висвшей въ вид крупныхъ блестящихъ капель на трав, то были серны, выходившія на опушку лса какъ бы для того, чтобы насладиться свжестью ночи, запахомъ цвтовъ и взглянуть хотя издали на жилище человка. Луна освщала ихъ изящныя головки съ приподнятыми ушами и умными блестящими глазами, но черезъ секунду он опять исчезали въ чащ.
Но вотъ вдали, на пространств, отдлявшемъ замокъ отъ озера, показалась какая-то черная фигура, которая время отъ времени скрывалась за деревьями.
— Что за причина, что онъ выбралъ эту дорогу? прошептала женщина, стоявшая за лужайкой.— Онъ хотлъ придти сюда по дубовой алле, а не черезъ лугъ. Но все равно — онъ идетъ, онъ сдержалъ слово!
Она не ошиблась. Дйствительно по лугу шелъ какой-то человкъ, который безпрестанно останавливался, оборачиваясь къ замку, и видимо прислушивался къ чему-то.
— Какъ онъ тихо идетъ!— воскликнула она,— какъ будто мы, женщины, когда нибудь опаздываемъ въ такихъ случаяхъ. Могъ ли онъ думать, что я заставлю ждать себя!
Съ этими словами, не заботясь о томъ, что кто нибудь можетъ увидть ее, она смло вышла на лужайку и поспшила къ озеру, такъ какъ человкъ, котораго она ждала съ такимъ нетерпніемъ, уже подходилъ къ мсту и могъ пройти мимо не замтивъ ея. Не сдлавъ нсколько шаговъ, она тотчасъ же отступила назадъ съ подавленнымъ крикомъ ужаса, все боле и боле погружаясь въ тнь деревъ и густыхъ кустарниковъ.
На мостъ медленно взошелъ человкъ,— но другой, не тотъ котораго она ждала. Это былъ стройный юноша, средняго роста, съ красивыми и пропорціональными, формами тла. На плечахъ у него былъ небрежно накинутъ плащъ, а на голову надта шляпа съ широкими полями.
Онъ снялъ шляпу и облокотился на сквозныя перила моста. Луна ярко освщала его молодое прекрасное лицо, точно выточенное изъ мрамора, высокій лобъ, изящно очерченный носъ, слегка приподнятую губу. Стоя на мосту, линіи котораго исчезали, сливаясь съ серебристымъ свтомъ луны, онъ казался парящимъ надъ водою въ прозрачному голубомъ воздух, представляя собою идеальное изображеніе юноши, любимца боговъ и женщинъ. Ни одна черта лица его не ускользнула отъ вниманія той, которая слдила за нимъ, скрываясь во мрак деревъ. Она крпко ухватилась за ближайшую втку, колни ея дрожали, сердце усиленно билось.
— Не его ждала я,— говорило ея взволнованное сердце.— Это принцъ! не ко мн идетъ онъ!..
Жадно слдила она за всми его движеніями. Она чувствовала мучительное наслажденіе, глядя на него, и не могла оторвать глазъ.
Но черезъ секунду злоба опять проснулась въ ней. ‘Вотъ удобный случай для мести’, нашоптывалъ ей какой-то таинственный голосъ. ‘Что мшаетъ теб вонзить въ сердце этотъ кинжалъ, который онъ когда-то подарилъ теб шутя… Ты уже не можешь больше любить его, убей его… Чего бояться убійства, грха, когда не существуетъ наказанія для преступниковъ! Лучше смерть, чмъ такая жизнь, полная мученій, упрековъ, напрасныхъ стремленій! Лучше умереть изъ-за него — вмст съ нимъ — вода все скроетъ, и стыдъ, и преступленіе… замолкнетъ и ненависть, и любовь!..
Голова закружилась у ней и она упала на землю. Красивый кинжалъ съ позолоченной рукояткой, украшенный драгоцнными камнями, который больше годился для сцены, чмъ для убійства, выскользнулъ изъ рукъ ея. Втви сильно захрустли подъ нею, и дерево пошатнулось. Что могло быть причиною этого внезапнаго шума въ тихую лунную ночь? Принцъ съ удивленіемъ и видимой досадой оглянулся въ ея сторону. Теперь она ясно видла его лицо, обращенное къ ней съ выраженіемъ какого-то боязливаго ожиданія, это лицо, когда-то оживленное страстью и такъ нжно глядвшее на нее. Она видла въ немъ не принца, а своего бывшаго возлюбленнаго, который стоялъ одинокій и казался такимъ же слабымъ и безпомощнымъ, какъ и вс смертные. Въ душ ея проснулась безумная надежда, что въ эту минуту онъ быть можетъ сжалится надъ ея горемъ, которое онъ самъ причинилъ, и чтобы спасти утопленницу, нкогда имъ любимую, протянетъ ей руку примиренія. ‘Быть можетъ все опять пойдетъ по старому’, говорилъ ей обманчивый голосъ сердца. ‘Одинъ шагъ приведетъ тебя къ нему, ты разскажешь ему, сколько горя ты вынесла изъ-за него, онъ не знаетъ этого, ему не дали выслушать тебя. Въ этомъ виноваты злые люди и вроятно тотъ, кто годами добивался любви твоей… Неужели могли измнить эти уста, которыя когда-то клялись теб въ вчной привязанности, это сердце, которое было полно тобою… Неужели онъ забылъ своего ребенка’!..
У несчастной помутилось въ глазахъ отъ наплыва всевозможныхъ мыслей и ощущеній. Ей казалось, что она видитъ тяжелый сонъ, не можетъ достигнуть цли, къ которой стремится, и падаетъ откуда-то съ высоты. Но вотъ опять послышался шумъ втвей, принцъ опять оглянулся. Лицо его казалось еще боле взволнованнымъ, и она почти громко вскрикнула: ‘Иду къ нему’!
Въ эту минуту она почувствовала, что кто-то удержалъ ее за плечи. Это была сильная мужская рука.. Это уже былъ не сонъ, не лихорадочная фантазія, а дйствительность…
— Боже мой, Мэри, что ты длаешь! проговорилъ за нею полушопотомъ твердый и ршительный голосъ,— ты и себя и меня погубишь!
Затмъ, не давая ей времени для отвта или сопротивленія, та же сильная рука зажала ей ротъ, ее подняли, и не успла она опомниться, какъ уже очутилась въ нсколькихъ саженяхъ отъ озера, въ лсу, окружавшемъ паркъ, подъ высокими деревьями, которыя едва пропускали лунный свтъ. Тутъ ее бережно посадили на землю и она опять почувствовала себя на свобод.
— Это твое дло, Тарлетонъ! проговорила она съ яростью.— Здсь мы одни и я могу говорить то, что думаю! Измнникъ! Ты разлучилъ меня съ нимъ, ты разыгралъ всю эту оскорбительную для меня комедію, чтобы достигнуть цли твоихъ безнадежныхъ желаній.
— Бдная женщина!— печально проговорилъ Тарлетонъ ласково, положивъ ей руку на плечо.— Плохо знаешь ты мужское сердце! Неужели ты думаешь, что порванную любовь можно сшить, какъ куски лентъ, или, что охладвшую страсть можно зажечь, какъ погасшіе уголья. Врь мн, Мэри, что нтъ ничего боле жестокаго, какъ сердце, которое перестало любить. Но пытаться возвратить невозвратно потерянное — значитъ вмсто равнодушія возбудить къ себ презрніе.
— Не подливай масла въ огонь, хладнокровный философъ, дйствующій изъ одного разсчета.
— Ты ослплена твоимъ безуміемъ, несчастная! Отъ души желалъ бы я сдлаться хладнокровнымъ, своекорыстнымъ философомъ! Но скажи мн: можетъ ли быть эгоистомъ тотъ, котораго любовь обратила въ безумца и заставила совершить преступленіе. Мы играемъ въ опасную игру, Мэри! Я всмъ пожертвовалъ для тебя, даже честью… Я потерялъ ее!.. Но вотъ плата, которую ты требовала отъ меня — вотъ кольцо!
Съ этими словами онъ подалъ ей кольцо, похищенное имъ нсколько часовъ тому назадъ въ зал Стюдлей-Голль.
— Возьми его,— продолжалъ онъ взволнованнымъ голосомъ! возьми это рубиновое кольцо, оно жжетъ мн руку, какъ раскаленное…
— На что оно мн,— равнодушно отвтила миссиссъ Робинзонъ, на что мн это жалкое орудіе клеветы и обмана, когда ты лишилъ меня возможности достигнуть давно задуманной цли.
— Какой цли? Что ты хотла сдлать, Мэри! говори ради Бога! воскликнулъ онъ съ боязливымъ предчувствіемъ чего-то недобраго.
— Я снова овладла-бы его сердцемъ, или убила-бы его на мст, проговорила она чуть слышно, но слова эти, точно свинецъ, легли на душу Тарлетона.
Черезъ секунду она поднялась на ноги и проговорила, воодушевляясь все боле и боле:
— Еще время не прошло… пусти меня… прочь! твои руки не должны прикасаться ко мн!.. У меня достанетъ силы… Я справлюсь и съ тобою!..
Она не могла продолжать. Изнемогая, какъ раненый зврь, преслдуемый охотниками, она упала подъ дубомъ на холмъ, поросшій мохомъ. Сострадательныя сумерки лса укрыли ее отъ всхъ глазъ, кром печальныхъ глазъ человка, который глубоко любилъ, ее.
Между тмъ принцъ, видя, что шорохъ затихъ и предполагая, что причиной его была упавшая втка или лсной зврь, проскользнувшій въ кустарник,— успокоился и сталъ присматриваться, въ надежд увидть ту, которую онъ ожидалъ съ такимъ нетерпніемъ. Страсть съ каждой минутой разгаралась въ немъ все сильне и сильне, воображеніе рисовало ему картины, отъ которыхъ кровь бросалась въ голову, и онъ чувствовалъ лихорадочный жаръ.
Въ это время колоколъ на старой башн Стюдлей-Голль пробилъ десять часовъ, медленно и глухо раздавались удары одинъ за другимъ, постепенно замирая въ тишин голубоватой лунной ночи.
Но вотъ послышались тихіе неровные шаги, какъ шаги преступника, который крадется и вмст съ тмъ боится прикоснуться земли. На лужайк появилась граціозная фигура женщины подъ блымъ вуалемъ, освщенная луннымъ свтомъ.
Принцъ не только видлъ, но и чувствовалъ ея приближеніе всмъ своимъ существомъ. Онъ испытывалъ одну изъ тхъ блаженныхъ минутъ, когда у человка захватываетъ дыханіе отъ наплыва счастія и почти останавливается біеніе пульса. Съ страстнымъ порывомъ припалъ онъ ее въ свои объятія и въ первый разъ прикоснулся къ ея трепетнымъ губамъ, шопотомъ называя ее ‘Грэсъ’ и заглушая едва произнесенное имя поцлуемъ.
Она тихо отстранила его рукою. Но въ этомъ жест было что-то вызывающее, что еще сильне могло возбудить томленіе увлеченнаго юноши и придать ему еще большую смлость.
— Принцъ… проговорила она такимъ дрожащимъ голосомъ, что слово это почти замерло на устахъ ея.
— Милая, наконецъ-то мы одни, я могу сказать теб, что я твой и поцлуями принудить тебя къ признанію, которое уже давно готовы произнести уста твои.
— Остановитесь… принцъ… Георгъ…— шептала она, съ трудомъ вырываясь изъ его объятій: многое раздляетъ насъ… я не должна слушать тебя.
Сопротивляясь и вмст съ тмъ покоряясь его вол, шла она съ нимъ по мосту, подъ тнью деревьевъ, и наконецъ вошла въ бесдку, гд благоухали розы и слышался тихій шопотъ каприфолій отъ легкаго дуновенія втерка. Время Отъ времени доносились какіе-то едва уловимые звуки, каждый листокъ, казалось, говорилъ своимъ языкомъ, каждый шелестъ имлъ особый таинственный смыслъ Кругомъ весь свтъ словно затихъ, опустлъ и вымеръ, никто не могъ подстеречь влюбленныхъ въ этомъ удиненномъ мст и открыть тайну ихъ перваго свиданія, видть ихъ могли одни серны въ лсу, но и то въ бесдк было такъ темно, какъ въ могил.
Грэсъ, войдя съ принцемъ, сла на скамью.
— Мн не суждено быть твоею! сказала она, отстраняя его отъ себя.— Ты знаешь, что меня связываетъ. Разорви мои оковы, освободи меня и тогда… Но ты долженъ избавить меня отъ позора…
Въ это время въ втвяхъ пронесся шорохъ, влюбленнымъ показалось что кто-то крадется къ нимъ чуть слышными шагами. Секунду спустя, листья зашумли уже у самой бесдки, и чей-то голосъ шепнулъ на ухо Грэсъ:
— Ты нашла то, чего искала!
Грэсъ содрогнулась. Вслдъ затмъ она почувствовала довольно сильную боль въ боку — какъ будто что-то острое кольнуло ее.
Она невольно вскрикнула… ‘Что это такое’?.. съ испугомъ спросила она принца.
— Милая, успокойся, это втеръ, со мною теб бояться нечего!.. Здсь храмъ нашей любви, Грэсъ. Здсь ты выслушаешь твоего врнаго и послушнаго раба, который всецло поклоняется твоей красот и отдается на твою волю… Дай мн только устранить послднее препятствіе, и ты будешь моею навсегда.
Въ кустахъ опять послышался шумъ, и Грэсъ чувствовала, какъ-будто къ ней прикоснулись невидимыя руки.
— Принцъ воскликнула Грэсъ, вн себя отъ ужаса,— чьи-то руки прикоснулись ко мн!
— Это розы, Грэсъ, он благосклонно склонились къ теб, чтобы коснуться твоего прелестнаго чела, твоей головки, которую со временемъ я украшу короной трехъ королевствъ. Да, Грэсъ! эта корона у ногъ твоихъ. Теб стоитъ только наклониться, чтобы поднять ее!.. Не отвергай любви моей, дорогая моя!..
Принцъ остановился. Шумъ въ кустахъ замтно усиливался, уже ясно можно было различить чьи-то шаги, какъ будто борьбу, гд одинъ силою удерживалъ другаго, затмъ какъ бы подавленный вопль ярости и стоны, которые становились все слабе и безпомощне.
— Принцъ! прошептала Грэсъ, вскакивая съ мста. Слышите ли вы голоса… Это голоса духовъ!
— Чего ты такъ испугалась, Грэсъ, сказалъ принцъ, стараясь казаться спокойнымъ. Разв ты не видишь, что это серны? Слышишь ли, какъ хрустятъ втки подъ ихъ ногами? А этотъ крикъ ихъ?.. Я не разъ слыхалъ его ночью, въ лсу, во время охоты. Вотъ теперь он затихли и пробираются въ чащу лса!.. Но тутъ послышались уже не шаги дикихъ сернъ и не ихъ крикъ… Среди ночной тишины рзко раздался женскій голосъ. Голосъ этотъ громко проплъ:
‘Мн-ль тужить, душа, объ этомъ?
‘Ночью свтитъ блдный мсяцъ —
‘Хоть туда, сюда брожу я,
‘Все-жъ приду, куда мн надо!..
— Опять духи! вскрикнула въ испуг Грэсъ, бросившись опрометью изъ бесдки черезъ мостъ и лугъ, прямо къ замку. Принцъ едва поспвалъ за нею, онъ былъ вн себя отъ безпокойства за Грэсъ и бшенства на такую неожиданную помху.
Духъ, испугавшій Грэсъ, былъ хорошо знакомъ принцу, онъ тотчасъ узналъ голосъ своей бывшей возлюбленной, исполнилъ даже стихи изъ ‘Зимней сказки’, которые слыхалъ много разъ въ былое время, когда исполнялъ роль Флорицеля.
Теперь онъ ршился во что бы то ни стало избавиться отъ ненавистной женщины.
Между тмъ едва принцъ и леди Элліотъ оставили бесдку, какъ въ ней появилась Мэри Робинзонъ, въ сопровожденіи Тарлетона.
— Ты добилась того, чего хотла, безумная женщина! Чмъ кончится все это! Ты погубишь насъ обоихъ.
— Мы погибнемъ вмст, значитъ печалиться нечего! отвтила она съ злобнымъ смхомъ. Теперь мн остается окончить еще одно дло, и тогда… клянусь этимъ рубиновымъ кольцомъ, что бы ни случилось со мною… тогда я буду твоя на вки!..
— Какое еще дло затяла ты? На что теб это кольцо? Что ты хочешь длать съ нимъ?
— Все узнаешь со временемъ, другъ мой… Не спрашивай меня. Это кольцо также не дастъ теб никакого отвта… Видишь, оно молчитъ…
— Боже мой, Мэри. Какъ мучаешь ты меня! мн страшно за тебя… Но смотри — изъ замка свтъ! Факелы уже на лугу… Они идутъ сюда.
— Не безпокойся, они не найдутъ насъ. Сама судьба соединяетъ насъ… Ты мой!.. Мы скоро увидимся.
Съ этими словами она вошла въ кустарникъ и исчезла. Тарлетонъ поспшно вышелъ изъ бесдки и вернулся въ замокъ другой дорогой.
Всть о покушеніи на убійство принца Уэльскаго произвела сильный переполохъ въ Стюдлей-Голл: Немедленно посланы были люди въ паркъ съ факелами. Но они не отыскали преступниковъ и нашли только игрушечный кинжалъ въ трав.
Когда его принесли принцу, то онъ тотчасъ узналъ свой подарокъ.
— Я былъ увренъ, что это она, сказалъ онъ. Только она и способна на такую комедію. Но пора кончить ее!

ГЛАВА XII.
Псня Бекки.

Бдная Грэсъ, гонимая воображаемыми духами, скора достигла замка и вошла никмъ не замченная, такъ какъ вс были заняты только что полученною встью о покушеніи на жизнь принца.
Она быстро прошла рядъ отведенныхъ ей комнатъ, освщенныхъ луной, но, заглянувъ въ спальню, остановилась на порог. Бекки развела большой огонь въ камин. Уголья ярко пылали, придавая комнат уютный видъ и освщая добродушное четырехъугольное лицо Бекки, которая сидла у огня на скамейк, подперевъ голову обими руками, и пристально смотрла на огонь своими черными глазами. Эта мирная и идиллическая картина, представлявшая такой контрастъ съ сценой въ парц, на столько поразила леди Эліоттъ, что она не ршилась переступить порогъ и безмолвно глядла на огонь, на Бекки, прислушиваясь къ ея псн. Эту псню леди Эліоттъ слышала много разъ еще во время ранняго дтства, а затмъ въ Монфлери и въ Эдинбург, эту же псню пла Бекки въ ту минуту, когда она вышла изъ комнаты, чтобы идти на роковое свиданіе. Печальная мелодія колыбельной псни, сопровождаемая трескомъ и вспыхиваніемъ ломавшихся углей, показалась особенно печальною и безотрадною молодой женщин: въ голос Бекки ей слышалась какъ будто горькая жалоба на судьбу, тоска по родин, холмамъ и болотамъ Шотландіи… Но слова были т же, что и всегда. Это была псня о знаменитомъ лорд Аэрли и о врной леди Маргаретъ, охранявшей домъ въ отсутствіи мужа, но вотъ явился великій Аргиль: онъ грозитъ разрушить замокъ Аэрли, не оставить камня на камн, если леди Маргаретъ откажется поцловать его.
Бекки не кончила своей псни. Услыхавъ шорохъ въ сосдней комнат, она оглянулась и увидла въ дверяхъ свою молодую Госпожу, которая казалась блдною и испуганною и въ своемъ бломъ вуал походила на заблудившуюся лсную дріаду, потерявшую дорогу къ родному дубу. Бекки тотчасъ же соскочила со скамейки, бросилась къ леди Эліоттъ и, взявъ за руку, почти насильно ввела ее.въ спальню.
— Господи! воскликнула она. Что случилась съ вами, моя милый леди? Вы блдны какъ луна, а руки у васъ холодны какъ ледъ.
— Леди Эліоттъ молчала. Ея темные испуганные глаза видимо искали чего-то въ комнат.
— Моя милая, дорогая леди, скажите хоть одно словечко. Пресвятой Андрей, помоги мн! Боже мой! что это съ нею? Вашъ блый вуаль весь промокъ, вы дрожите всмъ тломъ. Что такое случилось съ вами, моя красавица?.. Милое дитя мое, что это сдлали съ тобою? Кто напугалъ тебя?…
— Я сяду у камина, отвтила наконецъ леди Эліоттъ, беззвучнымъ, дрожащимъ голосомъ.
— Да, моя дорогая леди, здсь вамъ будетъ всего лучше. Мы придвинемъ къ огню эту кушетку* растянемъ пледъ — нашъ славный шотландскій пледъ… Вотъ мы прибавимъ еще угольевъ въ каминъ, разведемъ большой огонь, чтобы онъ пылалъ и трещалъ у насъ.. Теперь мы ляжемъ на кушетку, чтобы пламя свтило намъ прямо въ лицо… Вы правы, моя милая леди, это отличное мсто!
Бекки тотчасъ-же принялась за Дло, высказывая то, что чувствовало въ это время ея простодушное, любящее и взволнованное сердце.
Она подвинула къ калгану кушетку, обитую коричневымъ бархатомъ, помшала уголья, принесла одяло и, уложивъ свою леди, сняла съ нея вуаль, мокрый отъ тумана, и башмаки, отсырвшіе отъ росы.
— Ну, отлично! воскликнула Бекки, довольная своими хлопотами, гладя рукою изящную розоватую ногу своей хорошенькой леди и покрывая ее поцлуями. Теперь мы однемся потепле и ляжемъ какъ можно покойне.
Она говорила и ухаживала за леди Эліоттъ, какъ это длала въ былыя времена, когда та была маленькой двочкой, и силою приводила промокшую и озябнувшую Грэсъ изъ садовъ Монфлери. Въ такія минуты Бекки чувствовала себя необходимою и видла въ своей госпож только ребенка, лишеннаго попеченій матери и всецло порученнаго ей. Леди Эліоттъ съ своей стороны такъ привыкла къ нжной заботливости своей врной Бекки, что подчасъ довольно слушалась ея и позволяла ей распоряжаться собою.
Заботливость Бекки и на этотъ разъ оказала свое дйствіе. Мало по малу леди Эліоттъ начала согрваться, и жизнь опять вернулась къ ней. Близость камина, распространяя теплоту по всему ея тлу, вызвала краску молодости и здоровья на ея похолодвшій лобъ и щеки. Біеніе пульса становилось все ровне и покойне. Ноги ея были покрыты пестрымъ пледомъ, который мягкими складками опускался на свтлосрый коверъ, широкая блая блуза придавала особенную грацію стройному стану молодой женщины. Одна рука ея, закинутая назадъ, съ тонкими пальцами, обнаженная до локтя, отличалась тою округленностью и красотою линій, которую художникъ напрасно силится передать въ мрамор. Роскошные каштановые волосы, выбиваясь изъ-подъ благо чепчика, красиво окаймляли прелестную головку, лежавшую на темной бархатной подушк и ярко освщенную красноватымъ огнемъ камина. Если бы кто нибудь кром Бекки видлъ леди Грэсъ въ эту минуту, то вроятно не могъ бы оторвать отъ нея глазъ и принялъ бы ее за одно изъ тхъ видній, которыя изрдка являются человку въ ночныхъ грезахъ, тмъ боле, что кругомъ царилъ полумракъ отъ коричневыхъ шелковыхъ занавсей и темной мебели. Вс контуры въ комнат сглаживались и пропадали отъ слабаго свта лампы, висвшей на потолк, и темныхъ картинъ на стнахъ, которыя отъ множества красокъ и сильнаго колорита казались совершенно стертыми.
Въ комнат было тихо, и только изрдка каминъ заявлялъ о своемъ присутствіи. Одна только Бекки болтала безъ умолку по своему обыкновенію. Но леди Эліоттъ привыкла къ ея болтовн, которая также мало безпокоила ее, какъ часы, и Бекки не больше ихъ требовала отвта. Теперь она была занята приготовленіемъ чая и безпрестанно обращалась съ разными замчаніями къ чайнику, чашкамъ изъ дорогаго севрскаго фарфора, къ серебряному подносу и золотымъ ложкамъ. Наконецъ она повсила котелокъ съ водой надъ огнемъ въ камин съ увщаніемъ, чтобы онъ былъ ‘хорошимъ котломъ’ и чтобы вода скоре закипла въ немъ.
— Моя милая леди, воскликнула Бекки,— вы не должны никогда ходить одни такъ поздно по лугу, ночью и при лунномъ освщеніи. Такихъ вещей не слдуетъ длать! Но молодыя дамы изъ Монфлери не хотятъ никого слушать до тхъ поръ, пока дло не дойдетъ до того, что и поправить нельзя. Тоже говоритъ и мосье Друэ…
— Друэ? спросилъ леди Эліоттъ, которая въ это время думала о другомъ и только разслышала послднія слова Бекки.— Кто этотъ Друэ?
— Какъ, вы не знаете мосье Друэ? съ удивленіемъ спросила Бекки, поворачиваясь отъ котла, надъ которымъ она только-что наклонилась, чтобы посмотрть, кипитъ ли вода.— Разв вы забыли слугу Натали де-Бургиньонъ, которая вышла замужъ за шевалье C.-Мало. Я сразу узнала его.
— Да, помню,— старый лакей Натали, сказала леди Эліоттъ..
— Старый! воскликнула Бекки съ кокетливой ужимкой, которая не особенно шла къ ея неуклюжей фигур.— Ну, Друэ еще не такъ старъ… Я уврена, что волосы его подъ парикомъ еще совсмъ каштановаго цвта и готова держать пари, что онъ будетъ отличнымъ мужемъ. Къ тому же онъ вовсе не дуренъ собою.
— Но скажи пожалуйста, почему ты такъ неожиданно заговорила о слуг Натали? спросила леди Эліоттъ довольно равнодушно, потому что отсутствіе связи въ мысляхъ Бекки не представляло для нея ничего новаго.
— Да вдь онъ здсь! моя милая леди. Онъ пріхалъ сюда съ мужемъ Натали,— шевалье C.-Мало, и… я очень обрадовалась, когда опять увидлась съ нимъ, онъ также былъ очень радъ… но онъ уже совсмъ не тотъ, какимъ мы его знали въ Монфлери. Прежней веселости и слда нтъ.
— Что за причина такой перемны? спросила леди Эліоттъ, которая далеко не такъ интересовалась особой мосье Друэ, какъ это думала Бекки въ наивной увренности, которую можно встртить не только въ знатныхъ дамахъ, но и въ ихъ служанкахъ, что все, чмъ он интересуются, должно интересовать весь свтъ.
— Видите ли, моя милая леди, отвчала Бекки, понизивъ голосъ,— у него большое горе…
— Должно быть несчастная любовь, шутя замтила леди Эліоттъ.
— Если бы и такъ, что же въ томъ удивительнаго! прервала ее Бекки, почти обидвшись за своего друга.— Онъ видный малый и можетъ влюбиться какъ вс люди… Однако вовсе не это огорчаетъ его, моя милая леди… Видите ли, его безпокоитъ судьба его госпожи и грозящія ей опасности.
Эти слова сильно встревожили леди Эліоттъ.— Объясни пожалуйста, въ чемъ дло, живо спросила она.
— Да, моя милая леди, продолжала Бекки,— это собственно и мучаетъ его. Если бы не это, то онъ могъ бы жить припваючи, безъ всякихъ заботъ. Чего ему не достаетъ, онъ всегда найдетъ себ жену, когда захочетъ и, судя по его словамъ, онъ скопилъ достаточную сумму денегъ и можетъ отказаться отъ мста, когда ему вздумается. Но онъ этого не хочетъ, и потому именно, говоритъ онъ, что у нихъ въ дом происходятъ странныя вещи…
Леди Эліоттъ слушала съ большимъ напряженіемъ и безсознательно приподнялась съ своей кушетки.
— Бекки, воскликнула она, нахмуривъ брови,— я хочу знать, что теб разсказывалъ Друэ о Натали.
— Онъ сообщилъ мн не особенно радостныя всти… отвтила Бекки, которая почти не замтила перемны въ лиц и манерахъ своей госпожи, потому что все ея вниманіе было обращено да котелокъ, въ которомъ начала закипать вода.— Онъ говорилъ, что съ самаго начала онъ не особенно радовался замужеству своей молодой госпожи, такъ какъ не довряетъ шевалье С.-Мало и убжденъ, что шевалье участвовалъ въ томъ неслыханномъ несчастій, которое постигло молодаго Бургиньона, брата Натали и о которомъ знаетъ весь Парижъ. Оказывается также, что Натали заставили насильно выйти за него замужъ, что съ извстной стороны ей разставлены опасныя сти и что…
Но въ этотъ моментъ, когда леди Эліоттъ, съ усиленнымъ вниманіемъ слдила за разсказомъ Бекки, изъ боязни проронить одно слово, Бекки неожиданно замолчала, замтивъ, что крышка котелка поднялась и, что кипящая вода полилась въ каминъ.
— Что съ тобой? съ нетерпніемъ спросила ее леди Эліоттъ.
— Разв вы не видите, моя дорогая леди, что вода кипитъ и нужно заварить чай, спокойно отвтила Бекки, снимая котелокъ съ камина.
— Я не хочу чаю! разсказывай мн о Натали!.. воскликнула леди Эліоттъ, вскакивая съ кушетки, затмъ, вырвавъ котелокъ изъ рукъ оторопвшей служанки, она бросила его на полъ, такъ что горячая вода полилась на коверъ.
— Господи, да будетъ твоя святая воля! пресвятой Андрей и йс святые, помогите! воскликнула Бекки, всплеснувъ руками… Что съ вами, леди!.. никогда не видла я васъ такой, какъ теперь…
— Разсказывай, что теб говорилъ Друэ!
— Боже мой, если бы я знала, что изъ этого выйдетъ, я не произнесла бы его имени…
— Что говорилъ Друэ?..
— Моя милая леди, успокойтесь!… что я надлала!… пресвятой Андрей Шотландскій, я кажется ничего такого не сказала,— бормотала Бекки и съ громкимъ плачемъ упала на колни передъ леди Эліоттъ.
— Вставай и разскажи все, что ты слышала, сказала ей леди Эліоттъ повелительнымъ голосомъ. Никогда еще въ жизни своей она не обращалась такимъ образомъ съ своей служанкой. Но никогда еще она не была въ такомъ возбужденномъ состояніи, какъ въ эту минуту.
Бекки послушно поднялась съ колнъ.— Друэ думаетъ, проговорила она всхлипывая,— что господина его удалили изъ Парижа потому… что…
— Почему, Бекки? говори скоре…
— Потому что герцогъ Орлеанскій…
— Ну что же… герцогъ Орлеанскій?
— Видите ли, герцогъ Орлеанскій желалъ… остаться на-един… съ Натали C.-Мало… и…
— Ну, что же, Бекки?…
— Друэ говоритъ, что его отправили сюда вмст съ господиномъ C.-Мало изъ предосторожности, такъ какъ вроятно замтили, что онъ единственный человкъ, который догадывается объ этихъ отношеніяхъ…
— Отношеніяхъ, Бекки!… Какихъ отношеніяхъ?…
— Вотъ Друэ и захотлъ удостовриться въ этомъ для своего спокойствія, какъ онъ говоритъ, и въ тотъ вечеръ, когда все общество засидлось въ столовой, онъ отправился въ комнату принца Уэльскаго и… да проститъ ему Господь… онъ совершилъ первое воровство въ своей жизни… но онъ говоритъ, что ничего другаго не взялъ бы, хотя это стоило бы ему головы…
— Что же такое унесъ онъ изъ комнаты принца? спросила леди Эліоттъ взволнованнымъ голосомъ.
— Письмо герцога Орлеанскаго, которое C.-Мало передалъ принцу Уэльскому… вотъ оно!
Съ этими словами Бекки вынула изъ своего кармана большой конвертъ съ печатью герцога Орлеанскаго.
Леди Эліоттъ сдлала движеніе, какъ будто хотла вырвать письмо, но пальцы ея такъ дрожали, что она опустила руку.
— Друэ увряетъ, что онъ не читалъ письма, потому что не хочетъ вмшиваться въ чужія дла, продолжала Бекки,— я тоже не читала его, потому что, слава Богу, не умю читать… Чужая тайна, говоритъ Друэ, все равно что мечъ, который можетъ обратиться противъ того, кто несправедливо присвоитъ его себ. Но леди Эліоттъ, говоритъ онъ, давнишняя пріятельница госпожи C.-Мало. Пусть она прочтетъ письмо герцога Орлеанскаго и скажетъ: основательно ли мое опасеніе или нтъ — она можетъ быть спасетъ мою бдную барыню.
— И ты такъ долго продержала это письмо! Почему ты не отдала его мн?.. Даже не сказала мн ни слова!.. съ досадой замтила леди Эліоттъ.
— Я не смла безпокоить васъ,— отвтила умоляющимъ голосомъ Бекки.— Вы были совсмъ больны… я забыла о письм, когда увидла васъ такою…
— Ты права,— прервала ее леди Эліоттъ, опомнившись и принимая самый равнодушный видъ изъ боязни возбудить подозрніе Бекки.— Ты видишь, я теперь совсмъ здорова… Поблагодари мосье Друэ за его привязанность къ Натали и довріе ко мн. Теперь дай мн письмо.
Бекки подала конвертъ.
Леди Эліоттъ на минуту задумалась. Какое-то странное чувство боязни овладло ею, какъ будто вся будущность ея зависла отъ этого письма, но любопытство взяло верхъ, и она съ жадностью прочла письмо, собственноручно написанное герцогомъ Орлеанскимъ:

‘Парижъ, Пале-Рояль и пр.’

‘Мой дорогой кузенъ, вы окажете мн большую услугу, если примете благосклонно подателя этого письма и постараетесь, чтобы блескъ и разнообразіе вашего двора заставили его на время забыть Парижъ, гд мы старемся со дня на день и ведемъ довольно скучную жизнь, благодаря нашей кузин, королев, которая все еще продолжаетъ играть роль пастушки въ Тріанон. Разумется пастушескія игры занимательны въ своемъ род, однако втихомолку ходятъ слухи, что наша кузина уже начинаетъ жалть, что въ ея овчарн нтъ волковъ. Будемъ надяться, что Провидніе, или то, что играетъ роль fatum’а въ этихъ буколическихъ забавахъ, по крайней мр не оставитъ Тріанонъ безъ пастуховъ.
‘Говорятъ, что извстный господинъ, пріхавшій изъ Швеціи, изображаетъ роль Дамона, не на одномъ только Версальскомъ театр, потому что онъ хорошаго роста и отлично танцуетъ. Богъ Амуръ правитъ нами, а нашъ Юпитеръ обратился въ слесаря! Тюльери опустлъ, а мой бдный Пале-Рояль не освщенъ ни единымъ солнечнымъ лучемъ королевскаго благоволенія. Мы умираемъ со скуки, а наши знатныя дамы сдлались массонками. Каждый по своему ищетъ развлеченія — и я буду очень благодаренъ вамъ, мой дорогой кузенъ, если вы, пользуясь присутствіемъ моего адъютанта, извстите меня обо всемъ, что касается васъ, виговъ, оппозиціи и Сверо-Американскихъ длъ, которыя повидимому приняли теперь благопріятный оборотъ для свободы и тхъ принциповъ, которымъ мы оба сочувствуемъ. Америка освободится, сдлается республикой, и мой адъютантъ явится туда изъ первыхъ и поздравитъ храбрыхъ гражданъ и достойныхъ подражанія патріотовъ съ окончаніемъ войны, которую они велй противъ вашего отечества, мой дорогой кузенъ, но не противъ вашихъ принциповъ. Кстати чуть было не забылъ сообщить вамъ, что шевалье C.-Мало недавно женился на одной молодой дам, такой миловидной и пикантной наружности, что никакое описаніе не дастъ о ней надлежащаго понятія, и что онъ оказывается не -особенно податливымъ мужемъ. Но по счастью онъ на столько самолюбивъ, что ничего не подозрваетъ и на столько высокаго мннія о себ, что не боится быть обманутымъ. Онъ отправится изъ Лондона прямо въ Нью-Іоркъ, какъ только будетъ заключенъ миръ. Желаю вамъ всего хорошаго, любезный кузенъ и, считая излишнимъ напоминать вамъ объ осторожности, я прошу васъ только вооружиться терпніемъ.

‘Вашъ Луи-Филиннъ.

Леди Эліоттъ громко расхохоталась, прочитавъ письмо, но потомъ сразу затихла и приняла серьезный видъ.
— Пойди,— сказала она Бекки, и скажи своему мосье Друэ, что онъ дуракъ и въ добавокъ опасный дуракъ. Кража письма изъ комнаты его королевскаго высочества надлаетъ не мало хлопотъ. Однако нужно будетъ какъ нибудь спасти его. Онъ сдлалъ все это изъ любви къ Натали, и мы позаботимся, чтобы съ нимъ чего не случилось. Оставь мн письмо, Бекки, и уходи отсюда. Если увидишь Друэ, то скажи ему, чтобы онъ помалчивалъ. Мы не воспользуемся письмомъ и не обманемъ его доврія. Только онъ не долженъ болтать. Что-же ты не уходишь, Бекки?..
Бекки ушла крайне неохотно. Она не узнавала своей леди, такъ какъ никогда не видла отъ нея такого обращенія. Случись это прежде, она стала бы противорчить, но теперь сочла лучшимъ уйти, не сказавъ ни одного слова.
Едва дверь затворилась за Бекки, какъ леди Эліоттъ еще разъ прочла письмо герцога Орлеанскаго, но уже не съ равнодушнымъ видомъ, а съ лицомъ, сіяющимъ злою радостью.
Она подошла къ камину.— Можетъ быть я могла бы еще спасти ее, проговорила она глухимъ голосомъ,— я могла бы отдать это письмо мужу… Однако нтъ, продолжала она скомкавъ письмо.— Натали такъ-же несчастлива, какъ и я, пусть же она будетъ не лучше меня!..
Въ эту минуту ей послышалось, что кто-то плачетъ вдали и какъ будто молитъ о помощи… ‘Что это такое’! воскликнула она въ недоумніи… ‘Не голосъ ли Натали’?.. ‘Но нтъ, не можетъ быть’… добавила она, какъ бы испугавшись собственной нершимости, и тотчасъ же бросила въ огонь письмо, которое сразу вспыхнуло яркимъ пламенемъ,— на стн на секунду выступилъ изъ мрака обликъ Юпитера въ золотомъ дожд и Даная. Письмо быстро превратилось въ пепелъ. Грэсъ слегка вскрикнула и бросилась на постель. Немного погодя, она погрузилась въ дремоту, похожую на обморокъ, съ самыми дикими снами и видніями, среди которыхъ она постоянно видла Бекки, и ей слышалась заунывная колыбельная псня:
‘Я не хоту цловать тебя, грозный Аргиль,
‘Не стану я цловать тебя нжно…

ГЛАВА XIII.
Поздка сэра Джона.

Лордъ Колмондлей, занимая должность оберъ-гофмаршала при особ его королевскаго величества, не могъ оставить C.-Джемсъ и послдовать за своимъ высокопоставленнымъ другомъ въ Стюдлей-Голль, но тмъ нетерпливе ждалъ онъ встей и хотлъ знать, что длается тамъ въ его отсутствіе. Между тмъ единственное письмо, полученное имъ отъ принца, вмсто того чтобы удовлетворить его любопытство, сильне возбудило его.
Повидимому принцъ писалъ на скорую руку, и письмо его, если можно такъ выразиться о высокопоставленной особ, было довольно не ясно и безсвязно. Оно заключало больше намековъ и полувыраженныхъ желаній, чмъ приказаній, больше загадокъ, нежели строкъ. Однимъ словомъ, это было одно изъ тхъ писемъ, которыя иногда пишутъ знатныя особы къ отчаянію лицъ, которыхъ он удостоиваютъ своимъ довріемъ. Лордъ Колмондлей сразу догадался, что принцу угодно взвалить на его плечи всю отвтственность въ неблаговидномъ дл, а самому воспользоваться результатами. Кром того онъ понялъ изъ письма, что въ Лондон находятся два существа, дама и господинъ, которыхъ присутствіе неудобно его королевскому высочеству и онъ желалъ быть избавленнымъ отъ нихъ, что господина, котораго зовутъ сэромъ Джономъ Эліоттъ, нужно спровадить приличнымъ способомъ, а даму во что бы то ни стало, хотя бы съ помощью угрозъ и насилія, и что эта дама — Мари Робинзонъ, бывшая актриса Друриленскаго театра.
Лордъ Колмондлей былъ искуснымъ дипломатомъ не только въ политическихъ, но и въ житейскихъ длахъ, и зналъ, что все зависитъ отъ перваго шага, такъ какъ прежде всего нужно познакомиться съ положеніемъ дла, а потомъ уже выбрать для себя тотъ или другой планъ дйствій. Въ виду этого онъ ршилъ сдлать визитъ сэру Джону и тотчасъ же отправился къ нему.
Однако гофмаршалу пришлось довольно долго ждать у подъзда шотландскаго баронета, пока открыли дверь его слуг и еще дольше, пока слуга вернулся съ отвтомъ и его пустили въ домъ. Въ гостиной онъ также просидлъ много времени въ ожиданіи хозяина дома, и началъ уже терять терпніе, не зная, чему приписать такое неуваженіе къ его особ. Наконецъ чуть ли не черезъ цлыхъ полчаса въ дверяхъ появилась объемистая фигура сэра Джона съ озабоченнымъ и взволнованнымъ лицомъ.
— Честь имю кланяться гофмаршалу его королевскаго величества, сказалъ сэръ Джонъ съ вжливымъ и церемоннымъ поклономъ, безъ малйшаго оттнка той фамильярности, съ которой онъ обыкновенно обращался съ лордомъ Колмондлей и которая боле соотвтствовала характеру ихъ отношеній.
— Мой дорогой достопочтенный другъ, замтилъ лордъ Колмондлей нсколько озадаченный,— мн кажется, что при нашихъ пріятельскихъ отношеніяхъ вы можете по-просту обращаться со мною, безъ всякихъ титуловъ…
Съ этими словами лордъ Колмондлей дружески протянулъ свою руку, но сэръ Джонъ едва прикоснулся къ ней.
Въ это утро сэръ Джонъ имлъ опять вполн приличный видъ. Онъ былъ въ своемъ парадномъ голубомъ фрак, замшевомъ жилет, съ брызжами на груди и въ парик съ косичкой на затылк, которая такъ шла къ нему. На ногахъ одты были короткіе панталоны, длинные чулки и башмаки съ пряжками — знакъ, что онъ окончательно оправился отъ своей недавней болзни. Однако не смотря на свой торжественный туалетъ, сэръ Джонъ казался очень разстроеннымъ и длалъ необыкновенныя усилія, чтобы овладть собою. Въ рукахъ онъ держалъ какую-то вещь и видимо колебался, показать ли ее лорду Колмондлею или нтъ, и наконецъ поспшно опустилъ ее въ карманъ своего жилета. Затмъ церемоннымъ движеніемъ руки онъ указалъ своему гостю на кресло и попросилъ его ссть, а самъ слъ напротивъ него, на довольно почтительномъ разстояніи.
— Сдлайте одолженіе, сэръ Джонъ, объясните, что за причина, что вы принимаете такимъ образомъ своего друга? спросилъ лордъ Колмондлей удивленнымъ и нсколько обиженнымъ тономъ.— Вы какъ будто видите меня въ первый разъ!…
Слова эти окончательно разсердили сэра Джона.— Ну, такъ знайте же, сказалъ онъ, ударяя кулакомъ по ручк кресла,— что я желалъ бы никогда не видть оберъ-гофмаршала: этотъ дворъ, этотъ городъ…
Такое обращеніе, далеко не соотвтствовавшее какому-бы то ни было этикету, еще больше озадачило лорда Колмондлея. ‘Должно быть сэру Джону кое-что извстно, подумалъ онъ,— нужно только узнать, что именно передали ему и кто доносчикъ’.
— Что я слышу! воскликнулъ онъ, обращаясь къ сэру Джону.— Неужели это говоритъ нашъ ревностный приверженецъ! врный подданный и джентльменъ, одтый въ голубой фракъ съ мдными пуговицами…
— Чортъ бы побралъ голубой цвтъ и мдныя пуговицы, прервалъ его разгнванный баронетъ.— Я назову себя подлецомъ, если буду еще носить голубой фракъ въ подражаніе подлецу…
— Сэръ Джонъ! сказалъ лордъ Колмондлей, вставая съ мста.— Прошу не оскорблять высочайшихъ особъ въ моемъ присутствіи.
Положеніе дипломата становилось затруднительнымъ. ‘Однако, подумалъ онъ,— сэръ Джонъ кажется знаетъ дло лучше меня. Нужно заставить его высказаться и успокоить по возможности… Я начинаю догадываться… Принцъ будетъ доволенъ мною!’
Онъ подвинулъ свое кресло и, дружески ударивъ по плечу плотнаго баронета, воскликнулъ:— Опомнитесь, другъ мой! Разв годится джентльмэну выражаться такимъ способомъ! Если вы сердитесь на меня или на другихъ, то вы должны по крайней мр объяснить мн, что возбуждаетъ въ васъ гнвъ. Вы не можете сомнваться въ моемъ расположеніи и знаете, что я всегда къ вашимъ услугамъ.
— Знаемъ мы ваши услуги! Он мн также опротивли, какъ и все остальное, пробормоталъ сэръ Джонъ,— не много видлъ я отъ васъ добра! Хороши услуги, за которыя потомъ приходится расплачиваться, да еще слишкомъ дорогою цною для честнаго человка. Такія услуги приводятъ къ полному банкротству.
— Вы говорите непонятнымъ для меня языкомъ, сэръ Джонъ, возразилъ лордъ Колмондлей.— Если вамъ угодно выражаться иносказательно, то по крайней мр говорите такъ, какъ принято въ кругу джентльмэновъ и не употребляйте выраженій, которыя приличны однимъ лавочникамъ!…
— Въ кругу джентльмэновъ! прервалъ его презрительно сэръ Джонъ.— Прежде дйствительно бывали джнтльмэны, но теперь мы видимъ нчто другое, и тотъ, котораго величаютъ первымъ джентльмэномъ въ Европ, оказывается едва-ли не худшимъ во всей Великобританіи!…
— Прошу васъ, сэръ Джонъ, не увлекайтесь и не употребляйте опять фразъ, которыя я не желалъ бы слышать отъ васъ. Оставьте вс эти намеки и приступимъ къ длу. Скажите прямо, чмъ вы обижены и будьте уврены, что я самъ готовъ просить у васъ извиненія и сдлаю все отъ меня зависящее, чтобы побудить другихъ дать вамъ то удовлетвореніе, какое вы потребуете.
— Какъ будто вы сами не знаете, милордъ, что на свт бываютъ обиды, которыя только послдній дуракъ можетъ принять какъ милость или видть въ этомъ особенный почетъ и отличіе. Не мн учить васъ, человка выросшаго при двор, моднаго кавалера и джентльмэна!
— Я не знаю никакихъ особенныхъ обидъ. По моему въ длахъ чести существуетъ всего одинъ кодексъ.
— Но всякій объясняетъ его на свой ладъ, милордъ. Вы кажется принимаете меня за новичка, только-что вступившаго въ свтъ. Но вы забываете, милордъ, что я прожилъ больше чмъ полвка и имлъ достаточно времени, чтобы узнать и обдумать нкоторыя вещи.
— Мы почти ровесники сэръ Джонъ. Года длаютъ насъ подозрительными.
— Я никогда не отличался этимъ свойствомъ. Подозрніе является въ насъ обыкновенно или слишкомъ рано, или слишкомъ поздно… Кажется на этотъ разъ у меня слишкомъ поздно открылись глаза…
— Не знаю, на сколько я понялъ то, что вы хотли сказать, возразилъ лордъ Колмондлей, который до сихъ поръ искусно выполнялъ принятую имъ на себя роль, хотя безъ особеннаго успха,— но я замтилъ, что вы не сказали ни одного слова безъ какой-нибудь затаенной мысли. Никогда я не подозрвалъ въ васъ такого остроумія и умнья говорить колкости.
— Вроятно потому, что вы всегда считали меня слишкомъ ограниченнымъ человкомъ. Но для меня остается загадкой, почему выбрали вы такой окольный путь и употребили столько стараній, чтобы провести доврчиваго стараго дурака, хотя вамъ нечего особенно гордиться своей побдой. Пока я живъ, вы не воспользуетесь ею!
— Сдлайте одолженіе, сэръ Джонъ, оставьте меня въ поко, я не участвовалъ въ этой игр и ровно ничего не понимаю въ ней.
— Однако вы тасовали карты! Кто же коварно воспользовался моимъ довріемъ, дружбою и простодушіемъ для достиженія своихъ цлей? Кто способствовалъ извстному сближенію, какъ не вы, милордъ?… Вы считаете себя правымъ! Но я долженъ сказать вамъ, что такъ не поступаютъ джентльмэны!
— Вы слишкомъ много позволяете себ, сэръ Джонъ!
— Скажите мн также, милордъ, продолжалъ сэръ Джонъ, не слушая своего собесдника, кто это въ Воксал представилъ мн и леди Эліоттъ барона Ренклефъ, кто на балу въ Карлтонъ-гауз ухитрился удалить меня изъ залы, гд леди Эліоттъ вела дружескую бесду съ однимъ высокопоставленнымъ лицомъ?— Кто же до сихъ поръ держалъ меня въ самомъ постыдномъ невдніи относительно цли посщенія лэди Гертфордъ. И вы еще находите, милордъ, что я слишкомъ много позволяю себ! У меня въ рукахъ факты…
— Но факты могутъ быть переданы не врно, возразилъ лордъ Колмондлей, торжествуя въ душ, что ему удалось наконецъ довести сэра Джона до полной откровенности.
— Факты врны, милордъ, и вотъ вамъ доказательство!— воскликнулъ сэръ Джонъ торжествующимъ тономъ, вынимая изъ своего жилета кольцо.
— Ршительно не понимаю, что значитъ это кольцо?— спросилъ лордъ Колмондлей равнодушнымъ голосомъ, внимательно разглядывая дорогой рубинъ.
— Оно значитъ, милордъ, что супруга одного британскаго дворянина постоянно носила его и, что тотъ, кто снялъ это кольцо съ ея пальца посредствомъ насилія или хитрости — подлецъ!.. и будь онъ…
— Сэръ Джонъ, прервалъ его лордъ Колмондлей, васъ одурачили.
— Да, меня одурачили! Вы сами признаете это, милордъ. Моя-же безусловная преданность и уваженіе къ одному высокопоставленному лицу послужила для него орудіемъ, чтобы заманить мою бдную леди въ ловушку, гд уже пропала не одна юная жертва по своей неопытности. Но теперь мн открыли глаза, и я постараюсь спасти ее во что бы то ни стало, хотя бы мн пришлось сказать передъ лицомъ всей націи, что тотъ, кто призванъ быть защитникомъ добродтели и чести въ Британіи, наизлйшій врагъ и того и другаго…
— Врядъ ли это удастся вамъ, сэръ Джонъ! Вы только убдите націю, что вы величайшій дуракъ въ Англіи, который изъ-за пустаго доноса рискуетъ всмъ, не сознавая этого. Не мшало бы вамъ подумать прежде, чмъ вы начнете дйствовать.
— Мн нечего обдумывать, воскликнулъ сэръ Джонъ, вскакивая съ своего кресла. Для меня уже не существуютъ какія бы то ни было разсужденія. Какая бы судьба ни ожидала меня въ будущемъ, но я воспользуюсь тмъ средствомъ, которое она дала мн въ руки. Вы кажется сомнваетесь, милордъ, что это кольцо представляетъ собою вещественное доказательство. Но что вы скажете, если я приведу вамъ живаго свидтеля, который подтвердитъ мои слова!
Сэръ Джонъ быстрыми шагами подошелъ къ стн и открылъ потаенную дверь, за которой было небольшое темное пространство въ вид шкапа.— Здсь, продолжалъ онъ, одинъ изъ пажей его королевскаго высочества, который можетъ сообщить вамъ точныя свднія объ одномъ разговор въ парк Стюдлей-Голля между леди Эліоттъ и…
Лордъ Колмондлей поднялся съ своего мста.— Вы поступаете не совсмъ политично, мой достопочтенный другъ!— пробормоталъ онъ про себя, подходя съ невольной улыбкой къ таинственному шкапу.
— Что вы длаете, сэръ Джонъ!— проговорилъ за дверью жалобный, испуганный голосъ.— Разв вы не общали мн сохранить тайну. Такъ-то вы держите свое слово, сэръ Джонъ. Опомнитесь, что вы длаете!
— Ну-же, выходи, мальчуганъ, не упирайся такъ. Если у тебя хватило мужества измнить своему господину, то теб трусить нечего! Такія вещи не могутъ остаться въ тайн.
Съ этими словами сэръ Джонъ вытащилъ на средину комнаты небольшаго мальчика въ красной пажеской одежд съ золотомъ, который употреблялъ невроятныя усилія, чтобы спрятаться отъ лорда Колмондлей, и закрылъ лицо свое обими руками.
— Дай же намъ взглянуть на тебя!— сказалъ оберъ-гофмаргаалъ, стараясь схватить руки таинственнаго пажа, которыя показались ему слишкомъ нжными и красивыми, чтобы ихъ можно было принять за руки мальчика. Но это долго не удавалось ему, едва успвалъ онъ одолть противника, какъ тотъ ловко вырывался отъ него или кусался такъ больно, что благородный лордъ готовъ былъ вскрикнуть отъ боли. Наконецъ посл многихъ усилій оберъ-гофмаршалъ одержалъ полную побду и, овладвъ Своей добычей, потащилъ ее къ окну, не смотря на то, что маленькій пажъ казался сильно -напуганнымъ, дрожалъ какъ въ лихорадк, плакалъ и готовъ былъ упасть въ обморокъ.
— Это вовсе не пажъ его королевскаго высочества! воскликнулъ презрительно лордъ Колмондлей, вглядываясь въ лицо молодаго противника — это Мэри Робиинзонъ, бывшая актриса Друриленскаго театра!..
Скрываться доле было безполезно,— и Мэри Робинзонъ гордо выпрямилась, откинувъ назадъ свои золотистые блокурые волосы, разсыпавшіеся во время борьбы и падавшіе пышными локонами по ея плечамъ.
— Вы не ошиблись, милордъ, сказала она,— меня зовутъ Мэри Робинзонъ, и мн очень лестно, что вы не забыли меня! Въ былыя времена мы видлись довольно часто и хорошо знаемъ другъ друга. Не мало часовъ проводила я съ вами и еще съ однимъ… помните ли, какъ мы болтали, пили, сколько было смху… Но не пугайтесь, лордъ Колмондлей, я не скажу ничего лишняго, каждый изъ насъ держитъ свои тайны про себя…
— Однако, на сколько мн извстно, Прервалъ ее лордъ Колмондлей,— соблюденіе какихъ бы то ни было тайнъ должно быть не входитъ въ ваши планы, или свыше силъ вашихъ…
— Къ чему вся эта комедія, милордъ! Вы кажется хотите меня одурачить, какъ этого глупаго старика, возразила она, указывая рукою на сэра Джона, который все еще не могъ прійти въ себя отъ неожиданнаго открытія и молча стоялъ на мст, но послднія слова Мэри Робинзонъ задли его за живое.
— Безсовстная женщина! воскликнулъ сэръ Джонъ взволнованнымъ голосомъ.— Чмъ ты хвалишься! Въ какой же омутъ обмана и лжи попалъ я, благодаря теб? Гд же посл того правда. Какъ узнать, кто правъ, кто виновенъ, когда доносы длаются такими особами!
— Сэръ Джонъ, отвтила Мэри Робинзонъ съ саркастическимъ хохотомъ,— вамъ угодно было выдать меня, и вы будете достойнымъ образомъ наказаны за это!..
— Душевно сожалю, прекрасная леди, прервалъ ее лордъ Колмондлей строгимъ, но вмст съ тмъ ироническимъ тономъ,— но я помимо своей воли долженъ положить предлъ вашей дальнйшей дятельности на Британской почв. По желанію и приказу его королевскаго высочества, принца. Уэльскаго…
— Принца Уэльскаго! повторила Мэри Робинзонъ, нахмуривъ брови.— Чего мн бояться принца Уэльскаго. У меня въ рукахъ врное средство погубить его… Мн нечего щадить его… я буду носить его ребенка по улицамъ Лондона среди благо дня и буду говорить прохожимъ: ‘смотрите, принцъ Уэльскій бросилъ своего роднаго сына, заставилъ меня просить милостыню’…
— Избавьте насъ отъ угрозъ, прекрасная леди, возразилъ лордъ Колмондлей съ равнодушной улыбкой.— Угрозы не доведутъ васъ до добра, и въ одинъ прекрасный день мы принуждены будемъ вырвать изъ вашихъ рукъ опасное орудіе, которымъ вы пугаете насъ!
— Мое дитя! воскликнула Мэри Робинзонъ раздраженнымъ голосомъ.— Вы его отнимите отъ меня…
— Мы и не думаемъ лишать васъ вашего сокровища, отвтилъ лордъ Колмондлей тмъ же безстрастнымъ голосомъ.— Отъ васъ требуютъ только, чтобы вы ухали изъ Лондона и даже изъ Англіи въ возможно скоромъ времени. Вамъ извстно, что въ одной изъ бесдокъ Стюдлей-Голля найденъ кинжалъ, который можетъ послужить вещественнымъ доказательствомъ того покушенія, которое было сдлано на жизнь принца Уэльскаго… Этого достаточно, чтобы побудить васъ къ скорйшему исполненію приказа его королевскаго высочества, и я долженъ предупредить васъ, что если понадобится, мы прибгнемъ къ помощи закона и полиціи!
Мэри Робинзонъ измнилась въ лиц.— Полиціи! воскликнула она дрожащимъ голосомъ.— Вотъ ужъ до чего дошло! Такъ сдлайте же одолженіе, милордъ, объявите полиціи и принцу, что Мэри Робинзонъ удетъ изъ Лондона. Быть можетъ вы когда-нибудь опять услышите о ней… Кто знаетъ, быть можетъ наступитъ день, когда пожалютъ, что ее оттолкнули такимъ безчеловчнымъ образомъ… Мэри Робинзонъ удетъ отсюда, но ея изгнаніе не останется безъ наказанія: оно горько отзовется на одной личности, которая будетъ несчастне ея самой и заране обречена на гибель… Глупый старикъ! Почему ты, а не кто другой выдалъ меня?..
Бывшая актриса при послднихъ словахъ разразилась снова громкимъ и непріятнымъ смхомъ и, накинувъ на себя шляпу и плащъ, исчезла изъ комнаты.

——

Въ тотъ же день отправленъ былъ курьеръ въ Стюдлей-Голль съ письмомъ къ принцу Уэльскому. Въ этомъ письм оберъ-гофмаршалъ извщалъ его королевское высочество о благополучномъ окончаніи возложеннаго на него порученія и о немедленномъ отъзд Мэри Робинзонъ, которая сама попалась ему въ руки, благодаря странному стеченію-обстоятельствъ.— Что же касается сэра Джона, добавлялъ лордъ Колмондлей,— то повидимому ему уже сообщили извстную тайну, но когда оказалось, что наша красавица провела его, на него нашло сомнніе и онъ ршился самъ отправиться въ Стюдлей-Голль. Сэръ Джонъ вызжаетъ изъ Лондона сегодня вечеромъ. Онъ въ наилучшемъ расположеніи духа и отъ вашего королевскаго высочества будетъ зависть успокоить его, помириться съ нимъ и наконецъ избавиться отъ его присутствія подъ какимъ-нибудь благовиднымъ предлогомъ…

ГЛАВА XIV.
Гоунсловскій боръ.

Мэри Робинзонъ выхала изъ Лондона въ крайне возбужденномъ состояніи. Наступали сумерки и темныя облака покрывали небо, когда карета бывшей возлюбленной его королевскаго высочества миновала послднія улицы у Primrose-Hill, которыми въ т времена оканчивался городъ съ сверной стороны. Изрдка показывались еще сельскіе дома и хижины, за которыми тянулись живыя изгороди, но скоро и ихъ не стало, и со всхъ сторонъ виднлось теперь открытое поле. Почти совсмъ стемнло, когда карета выхала на большую дорогу, ведущую въ Стюдлей-Гюлль. Городской шумъ умолкъ мало по малу и среди ночной тишины и удушливаго воздуха раздавался только глухой стукъ колесъ и мрный лошадиный топотъ.
Однако, что могло побудить Мэри Робинзонъ, еще разъ постить Стюдлей-Голль, который долженъ былъ сдлаться ей ненавистнымъ? Хотла ли она опять обезпокоить его королевское высочество своимъ присутствіемъ, пренебречь угрозами и смло идти на встрчу опасности? Нтъ. Мэри Робинзонъ хала не въ Стюдлей-Голль, она знала, что при настоящемъ положеніи длъ ея появленіе послужитъ только къ торжеству маленькой леди Эліоттъ и навлечетъ на нее цлый рядъ тяжелыхъ униженій. Она твердо ршилась ухать изъ Лондона, который любила какъ мсто, гд промелькнули счастливйшія минуты ея жизни, и который былъ какъ бы нмымъ свидтелемъ ея безнадежнаго горя. Съ этимъ городомъ были связаны вс ея воспоминанія и, оставляя его, она чувствовала, что оставляетъ въ немъ какъ бы часть своего существованія.
По этой дорог находилась небольшая деревушка, назначенная ею для rendez-vous съ полковникомъ Тарлетономъ, который въ этотъ же вечеръ долженъ былъ тайно пріхать изъ Стюдлей-Голля, бросивъ навсегда свою службу у принца. Отсюда они намрены были пробраться до ближайшаго приморскаго города, гд ихъ ожидалъ пакетъ-ботъ, отправлявшійся во Францію, и гд въ это время находился ея ребенокъ, котораго она послала впередъ со служанкой, такъ какъ посл свиданія съ лордомъ Колмондлеемъ ею овладлъ безумный страхъ, что у нея отнимутъ послднее, что она любила на земл.
Продолжительная дорога, мертвая тишина и мрачное небо были дурнымъ обществомъ для Мэри Робинзонъ при ея печальномъ настроеніи духа и довели ее до полнаго отчаянія. Одна мысль неотступно преслдовала и мучила ее, сильне даже, чмъ воспоминаніе о потерянномъ счасть и нанесенномъ ей оскорбленіи,— это была мысль, что она не можетъ отомстить за себя. Минутами она доходила до такой ярости, что все путалось въ ея голов, ей казалось, что она въ тюрьм и бьется о желзную ршетку, въ ея воображеніи проносились самыя дикія виднія, небывалыя сцены и событія. Затмъ наступали хорошіе промежутки боле трезваго состоянія, гд сознаніе дйствительной жизни опять возвращалось къ ней, но это еще боле усиливало ея мученія. Она представляла себ свою соперницу, окруженную блескомъ и великолпіемъ, и ненавидла ее тмъ сильне, что лишена была возможности вредить ей.
Желаніе мести въ иныхъ случаяхъ иметъ вполн законное основаніе, и благородныя натуры испытываютъ его подчасъ такъ же сильно, какъ и неразвитыя личности, стоящія на самомъ низкомъ уровн нравственности. Но благородныя натуры не поддаются всецло этому чувству по первому впечатлнію, не отплачиваютъ огорченіемъ и несправедливостью тому, кто оскорбилъ ихъ,— он выше личной мести. Страсть не ослпляетъ ихъ и, сознавая, что причина зла лежитъ въ природ человка, законахъ, въ государственномъ и общественномъ стро, он могутъ возненавидть весь свтъ, но всегда готовы простить отдльнымъ людямъ.
Еслибы Мэри Робинзонъ была недюжинной личностью, еслибы она дйствительно любила принца Уэльскаго, она, быть можетъ, простила бы его и пожалла ту, которая заняла мсто въ его сердц. Но она неспособна была возвыситься до подобнаго чувства. Она любила не принца, а блескъ окружавшій его, и потеря этого блеска и связаннаго съ нимъ почета всего боле уязвляла ея самолюбіе, доводила до изступленія.
Погруженная въ свои размышленія, ничмъ незанятая кром своихъ мыслей, она машинально прислушивалась къ однообразному шуму колесъ и стуку копытъ, не замчая окружавшей ее ночи. Дорога становилась все пустынне и безлюдне, на далекомъ разстояніи не видно было ни одного огонька и никакихъ признаковъ жилья.
Часы проходили за часами, короткая лтняя ночь оканчивалась, и на темносромъ неб ясно виднлась черная масса обширнаго Гоунсловскаго бора, за которымъ находилась та деревушка, гд Мэри Робинзонъ должна была встртить полковника Тарлетона. Но едва карета въхала въ лсъ, какъ Мэри Робинзонъ опять очутилась въ непроницаемой тьм. Колеса скрипли, медленно поворачиваясь въ сыпучемъ песк, лошади шли осторожною поступью, боязливо втягивая въ себя воздухъ, но вотъ неожиданно блеснула передъ ними молнія — он заржали и взвились на дыбы — раздался выстрлъ… въ лсу послышались голоса…
Испуганныя лошади рванулись впередъ, но въ ту же минуту невидимая рука остановила ихъ. ‘Разбойники! Разбойники’! закричалъ кучеръ вн себя отъ ужаса, роняя возжи и закутываясь въ плащъ, какъ бы въ надежд, что онъ защититъ его отъ пуль, которыхъ онъ боялся больше всего на свт. Мэри Робинзонъ, выведенная такимъ неожиданнымъ образомъ изъ оцпеннія, въ которомъ она находилась, наклонилась къ окну кареты, чтобы узнать причину тревоги, но тотчасъ же невольно зажмурила глаза отъ яркаго свта потаеннаго фонаря. Въ лсу слышался свистъ и между соснами мелькали факелы, освщая ихъ темнокраснымъ пламенемъ. Но вотъ дверцы кареты отворились и у подножки появился изящный юноша съ тонкими чертами лица, длинными локонами, одтый по мод того времени, и въ плащ, слегка накинутомъ на плечи. Въ одной рук онъ держалъ пистолетъ, а другую вжливо подалъ Мэри Робинзонъ, чтобы высадить ее изъ кареты, между тмъ какъ другіе разбойники, далеко не такой привлекательной наружности, распрегли карету и, стащивъ кучера съ козелъ, увели его вмст съ лошадьми въ лсъ.
Гоунсловскій боръ въ восьмидесятыхъ годахъ прошлаго столтія былъ далеко не то, что теперь. Въ настоящее время на этой обширной полос земли только кое-гд уцлли прежнія сосны, придавая унылый видъ огромнымъ пустырямъ, которые мстами поросли верескомъ и дрокомъ. Ныншніе лондонцы не боятся этого сосдства и спокойно проходятъ эти мста, возвращаясь вечеромъ изъ Stawberry Hill и Hampton Court. Но совсмъ не то было въ прошломъ столтіи. Въ чащ тогдашняго Гоунсловскаго лса, по опушк котораго проходила большая столбовая дорога, скрывались разбойники и никогда еще такъ сильно не безпокоили страну, какъ въ это время, когда погоня за остъ-индскимъ золотомъ деморализировала націю, а Сверо-Американская война прекратила вывозъ преступниковъ. Тюрьмы не могли вмщать всего количества ихъ, но и пойманные преступники чуть-ли не ежедневно бгали изъ заключенія и безпокоили мирныхъ гражданъ. Особенно значительная шайка разбойниковъ собралась въ окрестностяхъ столицы, останавливая чуть ли не каждый экипажъ, прозжавшій черезъ Blackheath, Knightsbridge или же Гоунсловскій боръ. Не проходило дня безъ грабежа и убійства въ этихъ мстахъ, и вс газеты были переполнены извстіями о совершенныхъ злодяніяхъ и казняхъ преступниковъ. Но тмъ не мене эти ‘искатели приключеній’ пользовались большой популярностью въ Англіи и жертвы, повшенныя въ Тибурн, скоре возбуждали удивленіе, нежели страхъ въ народ. То были послдніе золотые дни романическаго разбойничества, которымъ увлекались многія горячія головы, достойныя лучшей участи, нежели смерти отъ руки палача. Сыновья уважаемыхъ родителей, дворяне, духовные, даже офицеры и члены фешенэбельнаго клуба заражались модною болзнью и отправлялись ‘на большую дорогу’ какъ говорили тогда, или, выражаясь иначе, поступали въ число разбойниковъ. На ‘большую дорогу’ выходили почтенные отцы семейства, смотрвшіе на разбой какъ на одно изъ наиболе прибыльныхъ средствъ къ жизни, выходили и проигравшіеся игроки, потерявшіе все свое состояніе въ остъ-индскихъ и другихъ спекуляціяхъ. Такимъ образомъ вокругъ столицы образовалось своеобразное населеніе, состоящее изъ людей различнаго званія, возраста, характера и степени развитія, которое давало превосходные сюжеты писателямъ романовъ и мелодрамъ, но было далеко не безопасно для спокойствія столицы. Безчинство достигло такихъ размровъ, что даже такія увеселительныя мста какъ Воксалъ во время стеченія публики охранялись отъ разбойниковъ конной стражей, придворныя дамы боялись посщать королеву въ замк Кевъ, и никто даже днемъ не ршался выхать изъ Лондона, верхомъ или въ карет, безъ оружія, хотя бы на самое близкое разстояніе.
Но изъ всхъ мстъ, пользующихся дурной славой, наихудшимъ считался Гоунсловскій боръ, черезъ который шла большая почтовая дорога на сверъ къ богатйшимъ городамъ Англіи. Здсь остановлена была разбойниками не одна повозка, нагруженная богатствами купцовъ, и ограблены одинъ за другимъ, министръ, епископъ и одинъ знатный англійскій графъ. Здсь же находится главный лагерь самаго смлаго и популярнаго изъ всхъ тогдашнихъ разбойниковъ Макъ-Леона, прославленнаго во многихъ псняхъ, балладахъ, романахъ и драмахъ. Наружность его была вполн джентльменская и онъ велъ себя какъ настоящій джентльменъ. Дамы находили даже, что быть ограбленной Макъ-Леономъ своего рода удовольствіе. Конечно и тогда никто не могъ отрицать, что это былъ мошенникъ въ полномъ значеніи этого слова, но мошенникъ ловкій, изящный и— хорошо извстный въ аристократическихъ кварталахъ лондонскаго Westend’а.
Онъ родился въ Ирландіи и еще въ ранней молодости усплъ проиграть все свое наслдственное состояніе и значительное помстье, которое съ давнихъ поръ принадлежало его роду. Посл того Макъ-Леонъ переселился въ Лондонъ, гд съ нимъ случилось небольшое несчастіе, ршившее его судьбу. Однажды вечеромъ въ клуб ‘Maccaroni’ {Клубъ этотъ былъ основанъ нсколькими щеголями, принадлежавшими къ высшему обществу, въ память ихъ путешествія но Италіи и названъ по имени любимаго итальянскаго кушанія.} онъ разомъ выигралъ пять тысячъ фунтовъ, но кости оказались поддльными, взбшенный партнеръ бросилъ ему стаканъ въ лицо и публично назвалъ его шулеромъ. ‘Вы совершенно нравы’, отвтилъ ему Макъ-Леонъ, ‘но я не позволю никому говорить мн такія вещи въ лицо’, и съ этими словами убилъ своего противника на-повалъ выстрломъ изъ пистолета. Макъ-Леонъ, совершивъ этотъ подвигъ, прямо отправился на ‘большую дорогу’ и уже не показывался больше въ кругу своихъ друзей, хотя по прежнему считалъ себя членомъ клуба ‘Maccaroni’, носилъ длинные волосы и но прежнему нанималъ себ квартиру противъ С.-Джемскаго дворца, несмотря на то, что за голову его общана была награда въ тысячу фунтовъ.
Карета Мири Робинзонъ была остановлена его шайкой и передъ дверцами стоялъ Макъ-Леонъ.
— Миссиссъ, сказалъ онъ чистйшимъ Англійскимъ языкомъ — при другихъ обстоятельствахъ мн было бы крайне непріятно прервать путешествіе молодой дамы, но на этотъ разъ я благословляю небо, что оно доставило мн случай оказать гостепріимство Мэри Робинзонъ.
Съ этими словами онъ наклонился къ рук Мэри Робинзонъ и прикоснулся губами къ ея перчатк.
— Вы знаете меня? спросила она удивленнымъ голосомъ, и равнодушная ко всему, что могло случиться съ нею, вышла изъ кареты безъ малйшаго сопротивленія.
— Еслибы я забылъ васъ, миссиссъ, то это было бы только доказательствомъ моего дурнаго вкуса. Сколько разъ восхищался я игрой Мэри Робинзонъ, пока она не перешла съ подмостковъ Друриленскаго театра въ ложу принца.
Этотъ намекъ пріятно подйствовалъ на больную душу Мэри Робинзонъ, какъ отголосокъ прошлыхъ счастливыхъ дней, и польстилъ ея самолюбію. Она невольно взглянула въ лицо человку, который такимъ неожиданнымъ образомъ прервалъ однообразіе ея путешествія и печальный ходъ ея мыслей.
— Сколько разъ, продолжалъ съ одушевленіемъ Макъ-Леонъ,— апплодировалъ я гордымъ нжно любящимъ героинямъ или граціознымъ и шаловливымъ нимфамъ, которыхъ вы изображали въ трагедіяхъ и комедіяхъ! Никогда не забуду я тотъ вечеръ, когда я въ первый разъ увидлъ Мэри Робинзонъ въ роли Аманды, въ піес ‘Trip to Scarborough’…
— Вы Макъ-Леонъ!— воскликнула Мэри Робинзонъ, которая также не разъ видала его въ былыя времена.
Изъ всхъ лондонскихъ театровъ Друриленскій пользовался особеннымъ расположеніемъ членовъ клуба ‘Maccaroni’ и изъ всхъ тогдашнихъ актрисъ Мэри Робинзонъ была ихъ enfant gt. Всмъ было извстно, что еще въ то время, когда она сидла съ своимъ мужемъ въ долговой тюрьм, къ ней нсколько разъ являлись разные старые джентльмены и молодые купцы изъ Сити и хотли выкупить ее. Но Мэри Робинзонъ отвергла вс подобныя предложенія, что еще боле усилило то уваженіе, которымъ она пользовалась въ обществ и не мало способствовало ея успху на сцен. Она была въ такой слав, что даже знатные джентльмены считали за честь быть представленными Мэри Робинзонъ, говорить съ ней за кулисами, или въ Green Room — и этой чести всего ревностне добивались члены клуба ‘Maccaroni’. Сближеніе Мэри Робинзонъ съ принцемъ Уэльскимъ, лишившее ихъ возможности длать ей визиты и апплодировать ея игр, еще боле усилило то высокое мнніе, которое они себ составили ‘своей любимиц.
Такъ очутились ночью другъ противъ друга эти павшія звзды моды, окруженныя мрачнымъ боромъ! Судьба свела ихъ еще въ то время, когда оба стояли на высот и занимали видное мсто въ свт, теперь они опять встртились, но при иныхъ условіяхъ: оба отверженные и оба изгнанники.
— Я очень благодаренъ счастливому случаю, который привелъ васъ въ мои владнія, миссиссъ, сказалъ Макъ-Леонъ, ведя подъ руку бывшую возлюбленную принца Уэльскаго.— Побесдуемъ немного, пока запрягаютъ вашу карету. Примите мое гостепріимство и позвольте мн быть вашимъ рыцаремъ…
Макъ-Леонъ повелъ свою даму черезъ проску въ сосновую чащу, которая поросла со всхъ сторонъ и казалась недоступною. Передъ ними шли люди съ факелами, которыхъ пламя вырзало какъ бы куски изъ окружающаго мрака, ярко освщая древесные стволы, зелень, кустарники и землю, поросшую мхомъ.
Мрачная фантастическая обстановка и странность положенія, въ какомъ находилась Мэри Робинзонъ, произвели на нее сильное впечатлніе и дали иное направленіе ея мыслямъ. Ей казалось, что она опять на сцен и исполняетъ роль въ какой-то драм, которая должна кончиться гибелью дйствующихъ лицъ и страшнымъ преступленіемъ. Увренность въ своихъ силахъ вернулась къ ней, и она шла бодрымъ шагомъ.
— Положительно намъ недостаетъ только подмостковъ и зрителей, замтила она съ громкимъ смхомъ.— Дорого далъ бы Шериданъ, чтобы имть такую сцену, такія кулисы и насъ, въ качеств актеровъ. Я убждена, что прелесть новизны обезпечила бы ему по крайней мр двсти представленій.
— Мое честолюбіе, миссиссъ, возразилъ Макъ-Леонъ — не удовлетворится той публикой, которую можетъ вмщать въ себ нашъ старый Друриленскій театръ. Неужели мы призваны играть только для однихъ habitus, для клубовъ и обитателей Westend’а. Я боле высокаго мннія о своемъ талант и надюсь, что когда я въ послдній разъ выйду на сцену, то мн будетъ апплодировать такая масса публики, какую не въ состояніи вмстить въ себ вс лондонскіе театры вмст взятые.
— Вы говорите о томъ момент, когда падаетъ занавсъ. Мы еще далеко не дошли до пятаго акта. Еще не было катастрофы, неизбжной въ драмахъ…
— Катастрофы, миссиссъ!.. Какъ въ игр, такъ и въ жизни, слпой случай приводитъ къ ней… Втеръ, задувшій факелъ, осчка при выстрл, негодяй, который вамъ измнитъ — и катастрофа готова. Мои тутъ, въ интерес пьесы, въ которой мы участвуемъ, мы не должны слишкомъ замедлять ее, иначе публика соскучится… Вы знаете конецъ ршаетъ дло.
— Но кто же мшаетъ намъ перемнить нкоторыя сцены. Вы плохо знаете нашу публику, Макъ-Леонъ. Самый дурной оборотъ нравится ей, если онъ является неожиданно. Публика требуетъ только, чтобы ее занимали. Исходъ піесы долженъ обмануть самые тонкіе разсчеты. Публик нужно показать, что ее презираютъ, считаютъ жалкой и ничтожной и только импонируя ей, можно заставить ее удивляться себ.
— Мн очень жаль, что мои люди на столько грубы и невжественны, что ничего не понимаютъ въ эстетик, и безъ всякаго принципа, но одному инстинкту, нападаютъ на кареты, грабятъ и ржутъ горло путешественникамъ…
Въ это время они подошли къ небольшой лужайк, окруженной мелкимъ кустарникомъ, въ которомъ расположились разбойники на ночлегъ и повидимому спали крпкимъ сномъ.
— Эй вы, черти! крикнулъ имъ Макъ-Леонъ, вставайте! Давайте вина и побольше свту! Чего заспались! Проклятые висльники! Разв не слышите, когда васъ зовутъ!.. Ну же, поднимайтесь!.. У насъ гости!..
Разбойники медленно поднимались одинъ за другимъ, звая и потягиваясь.
— Вина!.. Чего скупитесь на огонь! еще разъ крикнулъ имъ Макъ-Леонъ, пересыпая каждое слово крупною бранью.
Въ ту же секунду со всхъ сторонъ зажжены были воткнутые въ землю факелы, пламя ихъ ярко освтило лужайку, окружающій кустарникъ и деревья своимъ мерцающимъ свтомъ — то темнокраснымъ, то зеленоватымъ, наполняя воздухъ густымъ чадомъ. Дикость сцены увеличивалась отъ темныхъ фигуръ сновавшихъ взадъ и впередъ людей. Макъ-Леонъ посадилъ свою даму на дерновую скамью, подъ непроницаемымъ сводомъ сосновыхъ втвей и самъ слъ рядомъ съ нею.
Принесли корзину съ шампанскимъ. Двое разбойниковъ тотчасъ же отшибли горлышко у нсколькихъ бутылокъ, такъ что пна полилась черезъ край на ихъ загорлыя руки.
— Высыпьте порохъ изъ большой пороховницы и дайте ее сюда! крикнулъ Макъ-Леонъ и, обратившись къ Мэри Робинзонъ, извинился, что долженъ угощать ее виномъ изъ рога, такъ какъ въ его хозяйств не существуетъ стакановъ. Затмъ онъ налилъ въ пороховницу шампанскаго и подалъ своей гость съ почтительнымъ поклономъ, говоря, что первый тостъ принадлежитъ ей.
Мэри Робинзонъ поднесла рогъ къ своимъ губамъ и выпила залпомъ до дна. Она сразу опьянла, и все помутилось въ ея голов. Прежнее изступленное состояніе вернулось къ ней, она вся какъ будто преобразилась и напоминала собою вакханку. Глаза ея блестли, золотистые полураспущенные волосы казались красноватыми при свт факеловъ и эффектно выдлялись среди темной окружающей ее зелени.
— Теперь ваша очередь! сказала она, передавая пороховницу разбойнику, который опять налилъ въ нее вина до самыхъ краевъ.
— Позвольте мн провозгласить одинъ тостъ, который вроятно встртитъ ваше одобреніе, сказалъ Макъ-Леонъ. Я пью за здоровье того, кто можетъ служить образцомъ юношества и на кого Великобританія возлагаетъ свои лучшія надежды… Даже мы, разбойники, отверженные обществомъ, гордимся имъ, какъ долженъ гордиться каждый англичанинъ… Однимъ словомъ, я пью за здоровье принца Уэльскаго!
Слова эти поразили Мэри Робинзонъ какъ ударъ молніи. Вся кровь бросилась ей въ голову, уже сильно разгоряченную выпитымъ виномъ. Но она пересилила свое волненіе и, выждавъ моментъ, когда разбойникъ поднесъ пороховницу къ губамъ, она громко воскликнула: ‘Да здравствуетъ несравненный Георгъ, принцъ Уэльскій!’
Макъ-Леонъ съ удивленіемъ посмотрлъ на Мэри Робинзонъ, такъ какъ вслдъ затмъ она пробормотала въ полголоса непонятныя для него слова: ‘Ты говорила ему въ бесдк — освободи меня… Избавь отъ позора! Разорви мои оковы… Изволь, я исполню твое желаніе, но ты дорого поплатишься за это… Ему припишутъ преступленіе, а ты будешь вчно упрекать себя’… Затмъ, взявъ подъ руку озадаченнаго Макъ-Леона, она отвела его въ сторону и спросила: ‘Дйствительно ли вы такъ преданы принцу, Макъ Леонъ? и ршитесь ли вы оказать ему одну услугу?
— Миссиссъ! прервалъ ее Макъ-Леонъ.
— Если вы исполните то, что я скажу вамъ, то вы заслужите благоволеніе и благодарность принца Уэльскаго, онъ будетъ вашимъ другомъ и покровителемъ…
— Хотя бы мн пришлось поплатиться за это головой, но я сдлаю все, чтобы доказать то глубокое уваженіе, которое я чувствую къ самому безукоризненному джентльмену въ Европ…
— Но въ этомъ дл нужна тайна…
— Неужели Мэри Робинзонъ считаетъ нужнымъ напоминать мн объ этомъ!
— Ну такъ слушайте, сказала она, положивъ свою изящную полі,ую руку на шею разбойника и наклоняясь къ нему такъ близко, что онъ слышалъ усиленное біеніе ея сердца: ‘Вы должны, сегодня же’… И наклонившись еще ближе, она шепнула ему что-то на ухо.
— Только-то! воскликнулъ онъ съ громкимъ смхомъ.— Не ожидалъ я, что такъ легко заслужить благоволеніе принца! Не стоило даже просить объ этомъ. Однако будьте покойны, миссиссъ. Все будетъ сдлано.
Въ эту минуту въ чащ послышались чьи-то поспшные шаги.
Мэри Робинзонъ вздрогнула, а Макъ-Леонъ приложилъ свистокъ ко рту. Раздался короткій пронзительный свистъ, на который отвтилъ издали другой свистъ.
— Не бойтесь, миссиссъ. Это кто-нибудь изъ людей съ аванпостовъ. Посмотримъ, что такое случилось.
Шаги быстро приближались, и вслдъ затмъ изъ чащи появился разбойникъ съ извстіемъ, что на Лондонской дорог, у самаго лса, остановился большой и тяжелый экипажъ, у котораго повидимому сломалось колесо, что кучеръ и лакей заняты починкой, а самъ путешественникъ, толстякъ, вышелъ изъ экипажа.
— Это онъ, воскликнула Мэри Робинзонъ.
— Осторожне миссиссъ, сказалъ Макъ-Леонъ, слегка зажимая ей ротъ рукой. Не выдайте нашу тайну.
Онъ приказалъ тушить огни — и вдругъ опять наступилъ полный мракъ, исчезли въ немъ сосны, дерновая скамья, бутылки, лежавшія на земл, лица разбойниковъ. Мэри Робинзонъ шла по лсу, опираясь на руку Макъ-Леона, передъ ними несли фонарь, который время отъ времени слабо освщалъ имъ дорогу.
— Ваша карета готова, миссиссъ, сказалъ Макъ-Леонъ своей спутниц. Вы осчастливили насъ своимъ присутствіемъ, никогда не забуду я т минуты, которыя провелъ съ вами… Но теперь мы должны разстаться… Вы конечно не захотите принять участіе въ нашей работ… Но можетъ быть и вы когда нибудь вспомните о Гоунсловскомъ лс и, если прочтете въ газетахъ, что тибурнскій палачъ и Макъ Леонъ пожали другъ другу руки, то уроните слезу сожалнія.
— Слезу, Макъ Леонъ!… воскликнула она съ ужасомъ: отъ той. которая…
Мэри Робинзонъ не договорила.
Макъ Леонъ чувствовалъ, какъ она дрожала всмъ тломъ. Но бывшая актриса скоро овладла собою и неожиданно захохотала. ‘Лучше возьмите этотъ браслетъ, сказала она, сохраните его на память обо мн. Часъ, проведенный мною въ вашемъ лсу, доказалъ мн, что у людей, которые считаются отверженцами общества, больше рыцарства, ума и доблести, чмъ у признанныхъ джентльменовъ и великихъ міра сего’.
Она сняла браслетъ съ руки. Свтъ фонаря на секунду освтилъ широкій золотой обручъ, осыпанный драгоцнными каменьями, среди которыхъ на дощечк виднлись изящно вырзанныя буквы Г. П. Это былъ подарокъ принца.
— Я не въ силахъ отказаться отъ дара, который предлагаютъ мн такія прелестныя ручки, сказалъ-Макъ Леонъ, прижимая браслетъ къ своимъ губамъ.— Я не разстанусь съ нимъ до послдней минуты моей жизни! Когда я пойду на вислицу, онъ напомнитъ мн, что я совершилъ хотя одно дло безъ всякихъ своекорыстныхъ цлей, по желанію принца и по одному слову Мэри Робинзонъ…
Бывшая возлюбленная принца Уэльскаго содрогнулась отъ этихъ словъ и, рыдая, закрыла себ лицо обими руками. ‘Даже разбойникъ лучше меня’, подумала она съ чувствомъ глубокаго униженія.
Они выбрались на большую дорогу и подошли къ карет. Лошади стояли запряженныя и кучеръ спокойно сидлъ на козлахъ, такъ какъ былъ увренъ, что миссиссъ выкупила и себя, и его, заплативъ большую сумму денегъ.
Макъ-Леонъ на прощанье поцловалъ еще разъ руку Мэри Робинзонъ. ‘Счастливой дороги, миссиссъ, сказалъ онъ.— Если услышите выстрлъ, то знайте, что все кончено! Ну, кучеръ, трогай!’
Карета двинулась и лошади побжали крупною рысью. Мэри Робинзонъ горько заплакала, спрятавъ голову въ подушки.
Но вотъ послышался въ лсу выстрлъ и слабый замирающій крикъ.
— Господи, помилуй насъ гршныхъ! воскликнулъ кучеръ въ ужас. Опять разбойники! и съ этими словами онъ погналъ лошадей во всю прыть. Карета понеслась стрлою.
Мэри Робинзонъ сидла въ какомъ-то оцпенніи.
— Все кончено!… прошептала она.

ГЛАВА XV.
Завщаніе сэра Джона.

Печально началось утро въ Стюдлей-Голл: пришло неожиданное извстіе, что сэръ Джонъ Эліоттъ убитъ разбойниками въ Гоунсловскомъ лсу. Маркиза хотла было скрыть эту всть отъ леди Эліоттъ, но та узнала ее отъ Бекки, которая, усвшись на скамейк у ея постели, горько плакала, закрывъ себ лицо фартукомъ.
— Они хотли скрыть отъ васъ его смерть,— проговорила врная служанка сквозь слезы.— Но это не по христіански! Онъ лежитъ въ дом бдныхъ людей и еще былъ живъ, когда узжалъ посланный. Можетъ быть его уже на свт нтъ!..
Леди Элліотъ выслушала это извстіе молча и нахмуривъ брови. Оно поразило ее, какъ невроятное событіе, которое должно было имть ршающее вліяніе на ея судьбу, но она не произнесла ни одного слова, не выронила ни одной слезы. Она сидла полуодтая на своей постели въ спальн, куда напрасно силился проникнуть дневной свтъ черезъ опущенныя занавси, и только у одного окна виднлась узкая желтая полоска.
Наконецъ посл долгаго молчанія леди Эліоттъ сказала своей служанк глухимъ голосомъ:— Я хочу хать въ тотъ домъ, гд онъ лежитъ.
Это ршеніе встртило полное одобреніе Бекки, но когда узнали о немъ въ замк, то вс возстали противъ этого, и маркиза Гертфордъ взялась отговорить леди Эліоттъ отъ поздки.
— Моя дорогая,— сказала она молодой женщин, только что окончившей свой туалетъ,— къ чему вы хотите напрасно тревожить себя! Онъ умретъ, прежде чмъ вы успете дохать. Мы уже ничмъ не можемъ помочь ему… Въ подобномъ случа должно дйствовать правосудіе, и будьте, уврены, что пролитая кровь не останется безъ наказанія!.. Но вы должны остаться съ нами. Мы не допустимъ, чтобы вы могли увидть зрлище, которое вы не въ состояніи вынести. А здсь вы будете окружены дружбой, любовью и утшеніями… Вс уже распоряженія сдланы относительно его погребенія въ церкви св. Петра въ Лондон. Нужно только дождаться окончанія слдствія…
— Нтъ! холодно отвтила леди Эліоттъ.— Я поду къ нему. Его похоронятъ въ Шотландіи, и я буду сопровождать его тло…
Вошелъ слуга съ докладомъ, что принцъ желаетъ видть миледи…
Но леди Эліоттъ не приняла его.
Она поспшно собралась въ дорогу и, покрытая густой вуалью, сла съ Бекки въ карету, которая должна была привезти ее въ крестьянскую хижину, гд лежалъ сэръ Джонъ Эліоттъ. Его привезли сюда передъ разсвтомъ. Кучеръ и лакей были невредимы. По ихъ разсказамъ колесо сломалось у нихъ не дозжая лса, и пока они хлопотали съ каретой, на нихъ напали разбойники: одинъ изъ нихъ выстрлилъ въ упоръ въ сэра Джона, который тотчасъ же упалъ на землю, а другіе бросились шарить по его карманамъ. Ни кучеръ, ни лакей не могли помочь ему, потому что были окружены цлой толпой, и только по удаленіи разбойниковъ они подняли своего господина, положили въ карету и дотащились кое-какъ съ сломаннымъ колесомъ до ближайшаго жилья.
Это была убогая хижина съ черной соломенной крышей, поросшей мохомъ, маленькими покосившимися окнами и низенькой деревянной дверью. Она находилась у самой опушки Гоунсловскаго бора, на разстояніи англійской мили отъ ближайшей деревни и отдлялась отъ большой дороги канавой, черезъ которую была перекинута широкая доска безъ перилъ вмсто мостика. Мрачная зелень сосенъ, окружавшихъ хижину, сломанная карета у канавы съ лежащимъ около нея колесомъ въ связи съ непригляднымъ ландшафтомъ производили грустное, подавляющее впечатлніе.
У леди Эліоттъ сжалось сердце, когда экипажъ ея остановился противъ хижины и лакей отворилъ дверцы, чтобы высадить ее.
Кругомъ не видно было ни одной человческой души, кром маленькой босоногой двочки съ растрепанными волосами и грязнымъ лицомъ, сидвшей на порог хижины. Крестьянинъ и его жена и слуги сэра Джона разошлись, кто въ Стюдлей-Голль, кто въ Лондонъ за докторомъ и полиціей. При умирающемъ осталась только бабушка двочки, глухая и полуслпая старуха, которой сидла у печки въ низкой конурк, пропитанной испорченнымъ воздухомъ и почернвшей отъ каменнаго угля и всякой копоти. Она даже не пошевельнулась въ своемъ деревянномъ кресл, когда въ комнату вошла дама подъ вуалью, въ сопровожденіи своей служанки, и только пробормотала чуть слышно: ‘онъ тамъ’, указывая своей морщинистой рукою на полуотворенную дверь.
Бекки хотла послдовать за своей госпожой, но та остановила ее и врная служанка послушно сла на деревянную скамью.
Леди Эліоттъ вошла одна и затворила за собою дверь. Она была наедин со своимъ мужемъ въ крошечной комнатк безъ оконъ, которая тускло освщалась небольшой лампой, стоявшей на деревянной скамь. Почти вся комната была занята широкой кроватью, на которой лежалъ теперь сэръ Джонъ Эліоттъ. Матрацомъ служили ему сухіе листья, ноги его были покрыты тяжелой подушкой, подъ головой была такая же подушка изъ толстаго холста. Онъ лежалъ на спин. Обычная краснота пропала съ лица его, которое приняло сроватожелтый оттнокъ. Одна рука свсилась съ кровати, другая была судорожно прижата къ повязк на груди, покрытой запекшеюся кровью. Сэръ Джонъ былъ уже похожъ на мертвеца, но еще дышалъ, такъ какъ въ комнат раздавался его храпъ.
Леди Эліоттъ подошла къ кровати и облокотившись на нее пристально смотрла умирающему въ лицо. Ей казалось, что и онъ смотритъ на нее своими мутными, неподвижными глазами, но въ нихъ не видно было ни горя, ни гнва, — ничего кром смерти. Только посинвшія губы сохранили грустное, страдальческое выраженіе и были сжаты какъ-бы отъ сильной боли.
Что думала леди Эліоттъ въ эту минуту и какое впечатлніе могло произвести на нее это печальное зрлище? Не припомнилась ли ей ночь въ Стюдлей-Голл, когда она сказала принцу: освободи меня!.. разорви мои оковы!.. Теперь она свободна!.. Радуется она, или чувствуетъ страхъ, состраданіе, раскаяніе?..
Однако лицо ея было холодно какъ мраморъ и глаза все также пристально смотрли на него… Она подошла еще ближе, почти наклонилась къ нему съ какимъ то непонятнымъ любопытствомъ, но тутъ едва не вскрикнула отъ ужаса, увидя на свсившейся рук сэра Джона свое рубиновое кольцо, исчезнувшее такимъ необъяснимымъ образомъ. Оно напомнило ей Эдинбургъ, и тотъ вечеръ, когда сэръ Джонъ надлъ кольцо на ея палецъ, и Карлтонъ-гаузъ, гд принцъ снялъ его съ ея руки. Оно было свидтелемъ ея измны, свидтелемъ гибели несчастнаго сэра Джона — и видть это кольцо на его рук было для нея еще невыносиме, нежели самое зрлище смерти. Инстинктивно, какъ бы въ надежд избавиться отъ мучившихъ ее мыслей, она ршилась снять кольцо съ пальца умирающаго. Но въ тотъ же моментъ холодная рука схватила ея руку и сжала сильнымъ, почти желзнымъ пожатіемъ. Это былъ послдній моментъ предсмертной агоніи, послднее судорожное движеніе умирающаго… Сэръ Джонъ Эліоттъ переселился въ вчность.
Она громко вскрикнула, вырывая руку изъ ледяной руки покойника, изо всхъ силъ старалась разогнуть окостенвшіе пальцы, но они сжимались все сильне и сильне. Вн себя отъ испуга и боли, она чувствовала какъ все помутилось въ ея глазахъ и въ изнеможеніи упала на постель.
Такъ прошло не мало времени, пока наконецъ прибылъ изъ Лондона докторъ въ сопровожденіи полиціи и представителей правосудія.
Сэръ Джонъ лежалъ мертвый, но все еще держалъ руку несчастной женщины. Только силою удалось освободить ее. Рука леди Эліоттъ была покрыта кровавыми пятнами и на ней ясно виднлись слды ногтей мертвеца.
Много было толковъ о таинственной смерти сэра Джона Эліотта, котораго вс жалли. Одни приписывали ее полковнику Терлетону, который въ эту же ночь бжалъ изъ Англіи съ бывшей возлюбленной его королевскаго высочества. Другіе шли дальше въ своихъ предположеніяхъ и участникомъ совершеннаго преступленія считали не Тарлетона, а самого принца Уэльскаго, для котораго покойникъ былъ помхой въ его сердечныхъ длахъ. Наконецъ, благодаря усиленнымъ стараніямъ полиціи и помощи военной силы, схваченъ былъ знаменитый разбойникъ Макъ-Леонъ, который тотчасъ же объявилъ, что онъ застрлилъ баронета и ничуть не жалетъ объ этомъ. Это было его единственное признаніе, ничто не могло заставить его открыть своихъ сообщниковъ, и судьи напрасно старались напасть на слдъ чьего нибудь участія въ убійств сэра Джона. Макъ-Леонъ остался непоколебимымъ. Но по общему мннію это не имло никакого значенія, такъ какъ буквы, вырзанныя на браслет, достаточно показывали, по чьей иниціатив совершено преступленіе, хотя Макъ-Леонъ настойчиво уврялъ, что браслетъ принадлежалъ одной дам, которую онъ ограбилъ. Никто не врилъ этому.
Обстоятельства самаго дла, тайна, связанная съ преступленіемъ, еще боле усилили тотъ интересъ, съ которымъ публика относилась къ знаменитому разбойнику. Количество лицъ, постившихъ его въ Ньюгетской тюрьм, доходило до 3000 человкъ, въ числ ихъ были чуть ли не вс члены клуба ‘Maccaroni’, много дамъ, и даже самыя знатныя аристократки. Макъ-Леонъ принималъ всхъ одинаково любезно. Но вс попытки вывдать отъ него что либо остались безуспшными. Особенно недовольна была его скромностью маркиза Гертфордъ, которая долго разговаривала съ нимъ и очень желала узнать истину въ интересахъ принца. Макъ-Леонъ, увряя ее въ своей преданности и уваженіи къ принцу Уэльскому, упорно молчалъ, думая оказать этимъ услугу его королевскому высочеству.
Такимъ образомъ убійство сэра Джона Эліотта осталось неразъясненнымъ. Макъ-Леонъ умеръ, не выдавъ своей тайны и съ радостнымъ убжденіемъ, что сдлалъ угодное принцу и сдержалъ слово, данное Мэри Робинзонъ. Подаренный ею браслетъ сопровождалъ его на вислицу.
Между тмъ коронный стряпчій Гренады, узнавъ о случившемся, поспшилъ въ Лондонъ, чтобы отдать послднюю честь старому пріятелю, оказать свое содйствіе въ отысканіи преступниковъ и наконецъ съ тмъ, чтобы увезти свою дочь въ Эдинбургъ. Но онъ выполнилъ только первое изъ этихъ предположеній, второе исполнилось помимо его, а отъ послдняго онъ отказался самъ, благодаря посредничеству лорда Колмондлея, и предоставилъ заботы о больной дочери тмъ высокопоставленнымъ друзьямъ, которыхъ она успла пріобрсти въ Лондон. Такимъ образомъ мистеръ Дальримпе прожилъ не долго въ столиц и ухалъ въ Шотландію почти вслдъ за похоронами сэра Джона.
Смерть почтеннаго баронета еще долго занимала Лондонское общество, трава успла вырости на его могил и леди Эліоттъ давно оправилась отъ опасной болзни, бывшей прямымъ слдствіемъ испытанныхъ потрясеній. Но имя принца Уэльскаго потеряло прежнее обаяніе для леди Эліоттъ и различныя сомннія глубоко запали въ. ея душу.

Конецъ первой части.

Часть I.

ГЛАВА I.

Прошло нсколько лтъ посл трагической смерти сэра Джона. Леди Эліоттъ переселилась въ Брайтонъ, лежащій на юговосточномъ берегу Англіи, гд мы и находимъ ее лтомъ 1790 года.
Брайтонъ изъ небольшой деревушки, населенной рыбаками, превратился въ одно изъ самыхъ фешенэбельныхъ мстъ, благодаря капризу принца Уэльскаго, который выбралъ его для своего мстопребыванія. Онъ выстроилъ здсь великолпный дворецъ, названный ‘Королевскимъ павильономъ’, и скоро по сосдству съ нимъ вмсто прежнихъ хижинъ появились роскошные дома, принадлежавшіе лицамъ, составлявшимъ ‘избранное общество’ принца Уэльскаго. Но домовъ было немного и выстроены они были на самомъ берегу, такъ что только узкая полоса земли отдляла ихъ отъ моря.
Въ одномъ изъ нихъ жила леди Эліоттъ. Это было красивое каменное зданіе, построенное на подобіе виллы во вкус прошлаго столтія съ высокими башенками, которыя могли служить бельведерами. Залы и пріемныя были устроены въ верхнихъ комнатахъ, но леди Эліоттъ постоянно оставалась въ нижнемъ этаж, который былъ почти на одномъ уровн съ землею и гд изъ оконъ въ красивыхъ клумбахъ виднлись азаліи, золотистые ноготки, розы и множество другихъ цвтовъ. Отсюда видны были и голубоватыя волны, въ которыхъ красиво отражались солнечные лучи, окрашивая ихъ всми цвтами радуги. Но всего чаще сидла леди Эліоттъ въ полукруглой веранд съ опущенными маркизами, гд былъ постоянный полумракъ и куда доносился ароматъ цвтовъ, смшанный съ прохладнымъ морскимъ воздухомъ.
Однако величественная тишина морскаго прибрежья, мрный прибой волнъ и яркое лтнее солнце скоре раздражали, чмъ успокоивали молодую женщину. Уединеніе было для нея равносильно несчастію. Пока ее окружалъ шумъ и разнообразіе городской жизни, пока балы, празднества и различныя удовольствія слдовали одни за другими безконечной вереницей, она была довольна и наслаждалась жизнью. Но теперь она была одна и ее взяло раздумье.
Могла ли леди Эліоттъ скрыть отъ себя, что принцъ не тотъ, какимъ онъ былъ прежде или, врне сказать, какимъ она желала бы видть его. Она значительно развилась въ послдніе годы, трагическая смерть сэра Джона и тяжелое сознаніе, что она невольная причина его гибели, оставили глубокій слдъ въ ея душ и благотворно подйствовали на нее въ нравственномъ отношеніи. Между тмъ принцъ жилъ по прежнему изо дня въ день, не задаваясь никакими цлями и думалъ только объ однихъ удовольствіяхъ. Въ немъ осталось тоже юношеское легкомысліе, не знавшее ни въ чемъ границъ, которое въ зрлые годы обращается въ безхарактерность, если выдающіяся качества ума и сердца не явятся ей противовсомъ. Но этихъ качествъ не было у прославленнаго денди, который умлъ такъ изящно завязать свой галстухъ и такъ щегольски носилъ свое платье. Теперь ни для кого не было тайной, что принцъ Уэльскій, который въ цвтущіе дни своей юности былъ окруженъ такимъ романическимъ ореоломъ и которому прощались вс ошибки, представляетъ собою полное ничтожество, какъ въ нравственномъ, такъ и въ умственномъ отношеніи. Начинала понимать это и леди Эліоттъ, и мечты ея воодушевить принца своею любовью, возвысить его и сдлать способнымъ на великія дянія, мало по малу разсялись какъ дымъ.
Первый годъ ихъ союза прожили они въ Лондон: принцъ въ Карлтонъ-гауз, леди Эліоттъ въ красивомъ дом Поль-Молля, который былъ подаренъ ей принцемъ. Когда же сосдство С. Джемса и интриги стараго двора сдлались для нихъ невыносимыми, они перехали въ Брайтонъ, куда послдовали за ними многіе изъ приближенныхъ его королевскаго высочества. Но принцъ опять долженъ былъ перехать въ Лондонъ, куда призывали его государственныя дла. Леди Эліоттъ, довольная тмъ, что необходимость наконецъ побудитъ его къ дятельности, почти радовалась его отъзду. Вернулись прежнія мечты, и она опять представляла себ его будущность въ самыхъ розовыхъ краскахъ. Передъ нимъ открывалось необъятное поприще общественной дятельности, она съ гордостью видла его вступающимъ на это поприще и питала тайную надежду, что онъ и ее поведетъ съ собою. Но этой надежд не суждено было осуществиться! Сначала принцъ довольно часто прізжалъ изъ Лондона въ Брайтонъ для свиданія съ нею, а потомъ сталъ бывать все рже и рже, и она начала замчать перемну въ его обращеніи, которая глубоко огорчала ее. По временамъ онъ былъ холоденъ съ нею или сердился безъ всякой видимой причины, и въ этихъ вспышкахъ было столько дтскаго и такая неопредленность, что у ней сжималось сердце. Она хотла видть въ немъ героя, но онъ не былъ имъ. Однако и тутъ она не ршилась осудить его и объясняла себ странность его обращенія затруднительными обстоятельствами, въ которыхъ онъ находился.
Съ Георгомъ III, тогдашнимъ королемъ Англіи, сдлался первый припадокъ сумасшествія. Фоксъ, Шериданъ, Бурке, принадлежавшіе къ оппозиціонной партіи виговъ.— хотли объявить регентомъ принца Уэльскаго. Питтъ былъ отъявленнымъ противникомъ ихъ. Онъ былъ глаза тори, другъ стараго короля, и стоялъ на сторон королевы. Такимъ образомъ шелъ споръ между матерью и сыномъ, кому изъ нихъ овладть прерогативами безумнаго короля, и Питтъ едва не остался побдителемъ. Между тмъ заболвшій король также неожиданно выздоровлъ, и приверженцы принца Уэльскаго потерпли полное пораженіе. Съ другой стороны перевсъ, пріобртенный ими благодаря успху Американской войны за независимость и основанію республики въ Новомъ Свт, продолжался недолго. Вслдъ затмъ наступила реакція, и Фоксъ былъ изгнанъ изъ министерства, съ которымъ онъ вступилъ теперь въ открытую борьбу, вооруженный всми силами своего геніальнаго краснорчія и съ помощью такихъ даровитыхъ людей, какъ Шериданъ и Бурке. Борьба кончилась неудачей. Фоксъ былъ геніальне, а Питтъ практичне, первый выступилъ во имя идеи, и требовалъ реформы, второй защищалъ существующій порядокъ вещей — status quo, и одержалъ верхъ. Оппозиція, разбитая во всхъ пунктахъ, должна была замолкнуть.
Но вотъ совершилось великое событіе, которое опять заставило ее поднять голову. Событіе это было — Французская революція.
Подобно тому, какъ при восход солнца, наше вниманіе поглощено не однимъ только созерцаніемъ огненныхъ лучей дневнаго свтила, но невольно обращается на окружающій ландшафтъ, освщенный этими лучами, такъ и при описаніи начала революціи, мы не можемъ остановиться на ней одной, какъ бы ни были сильны ея взрывы, и для насъ не мене важно и любопытно знать, какъ отразилась Французская революція въ сосднихъ государствахъ.
Первое впечатлніе было безусловно въ ея пользу. Патріоты, свободномыслящіе люди и партіи всхъ странъ, ихъ поэты и философы восторженно привтствовали ее.
Въ Англіи Французская революція имла также своихъ искреннихъ друзей и горячихъ почитателей. Оппозиція признала ея основные принципы и громко провозгласила ихъ въ клубахъ и на трибунахъ. Многочисленный, могущественный во всей Англіи , союзъ друзей революціи’, основанный въ намять великаго переворота, даровавшаго свободу Англійскому народу, спшилъ поздравить своихъ братьевъ съ успхомъ ‘въ великомъ дл’. Они думали, что дло уже окончено, между тмъ какъ оно только что начиналось. Они не поняли сущности Французской революціи и думали, что она ограничится одной Франціей, но она охватила весь цивилизованный міръ. Этого было достаточно, чтобы ‘друзья революціи’ мало по малу охладли къ ней и сдлались ея заклятыми врагами. Даже въ самой оппозиціи произошло разногласіе. Однажды утромъ въ Англійскомъ парламент Бурке и Фоксъ разстались другъ съ другомъ со слезами на глазахъ. Бурке перешелъ въ другой лагерь и сталъ громить Французскую революцію, импонирующею силою своего слова, призывая весь свтъ къ оружію противъ одинокой амазонки, увлекавшей толпу своей красной шапкой и краснымъ знаменемъ.
Принцъ Уэльскій, со своими неразлучными друзьями Шериданомъ и Фоксомъ братался съ революціей, потому что она была ненавистна его коронованнымъ родителямъ. С. Джемсъ сдлался открыто сборнымъ пунктомъ французскихъ эмигрантовъ и оказывалъ имъ самый дружелюбный пріемъ, между тмъ какъ Карлтонъ-гаузъ поддерживалъ сношенія съ людьми, стоящими во глав революціоннаго движенія, приверженцами герцога Орлеанскаго, съ Бриссо, который въ это время жилъ въ Лондон и распространялъ по всему свту свои памфлеты, Спллери, Лакло и пр. Принцъ Уэльскій находилъ большое удовольствіе въ ихъ обществ, тмъ боле, что многіе изъ этихъ господъ, развлекавшихъ его своимъ блестящимъ остроуміемъ и веселостью, были также развратны и нравственно испорчены какъ онъ самъ и могли быть достойными участниками его забавъ. Между тмъ сближеніе принца съ французскими революціонерами не нравилось его королевской семь и большинству націи и серьезно тревожило ихъ. Но это безпокойство было совершенно напрасное, то, что они принимали за чистосердечную симпатію, было не что иное, какъ своего рода забава, которая для принца Уэльскаго представляла не боле, какъ мимолетный интересъ новизны. Его считали заговорщикомъ, но это былъ спортсмэнъ, для котораго революція была такимъ же зрлищемъ, какъ птушій бой, конскій бгъ, травля лисицъ и т. п.
Леди Эліотъ совершенно иначе относилась къ длу, она внимательно, слдила за событіями и принимала въ нихъ самое живое и горячее участіе. Передъ нею открывался новый идеальный міръ, всецло увлекавшій ее, и Вольтеръ сдлался ея учителемъ. Неясныя мечты, волновавшія ее, приняли большую опредленность, и ея личная жизнь отступила на второй планъ. Сознавая, что принцъ Уэльскій охладлъ къ ней, она готова была простить его, пожертвовать своею любовью, еслибы черезъ это онъ могъ опять пріобрсти любовь націи, презиравшей его за бездятельность, еслибы онъ мужественно выступилъ за идеалъ свободы, созданный Французской революціей. Но никакія жертвы и никакая любовь не могли воодушевить принца, міръ идей не существовалъ для него, интересы и дла націи всего мене занимали его, и онъ со дня на день погружался все боле и боле въ омутъ пошлости и разврата.
Бдная леди Эліоттъ, мечтая о высокой будущности героя, созданнаго ея воображеніемъ, не знала того, что уже давно было извстно двору и что не было тайной для цлаго города — что принцъ Уэльскій пріискалъ себ новую любовницу.
Не задолго передъ тмъ въ Лондон появилась ловкая искательница приключеній, миссиссъ Мэри Анна Фитцгербертъ, съ крайне развязными манерами и весьма сомнительнымъ прошедшимъ. Ирландка по происхожденію, она была два раза замужемъ и дважды оставалась вдовою. Посл смерти своего втораго мужа, мистера Фитцгербертъ, она долго странствовала по свту, жила во Франціи, Германіи и Италіи, наконецъ пріхала въ Лондонъ, гд нашла себ неожиданный пріютъ въ Карлтонъ-гауз. Миссиссъ Мэри Анна была блондинка, плотнаго тлосложенія и хотя ей было подъ сорокъ, но во всемъ ея существ было нчто такое, что сразу обратило на себя вниманіе принца и вполн соотвтствовало его теперешнимъ вкусамъ. Она сдлалась всемогущей въ Карлтонъ-гауз, и принцъ, бесдуя съ пріятелями о своей новой любовниц, съ восхищеніемъ повторялъ: ‘grosse, belle et quarante ans!’
Такимъ образомъ не политика, какъ воображала себ леди Эліоттъ, а миссиссъ Фитцгербертъ была причиною странной перемны въ обращеніи принца. Правда, онъ еще колебался между двумя возлюбленными, изъ которыхъ одна была въ Лондон, другая въ Брайтон! Часто въ послдніе мсяцы онъ прізжалъ къ леди Эліоттъ съ твердымъ намреніемъ навсегда проститься съ нею, но въ ея присутствіи ршимость оставляла его, и онъ не въ силахъ былъ произнести послднее слово разлуки.
Наконецъ наступило одно утро 1790 года. Леди Эліоттъ по своему обыкновенію сидла на веранд съ опущенными маркизами. На колняхъ ея лежала большая переплетенная книга съ золотымъ обрзомъ. Это былъ томъ сочиненій Вольтера, и леди Эліоттъ читала его трагедію ‘Семирамиду’.
Что побудило ее читать эту трагедію? Она сильно взволнована, но не можетъ оторвать глазъ отъ книги…
‘Семирамида велла умертвить своего мужа… нтъ, она прямо не приказывала этого… Кто же сметъ утверждать, что она руководила убійствомъ и что она знала кто преступникъ? Нтъ, ни одинъ человкъ не смлъ думать этого, ни одни уста даже не ршились утверждать это… Семирамида властительница міра, государства повергнуты въ прахъ у ногъ ея… Ее окружаетъ блескъ, она могущественна… Кто же станетъ обвинять ее?.. Но разв нтъ угрызеній совсти? разв не мучитъ ее тайное сознаніе ея поступка… Что изгладитъ его изъ ея памяти!.. Но вотъ могила колеблется подъ ея ногами… она слышитъ стонъ’…
Леди Эліоттъ вскрикнула отъ ужаса и уронила книгу. Однако все было тихо, благоухали цвты и слышался только мрный прибой волнъ… Но вотъ передъ домомъ остановилась карета, и слуга, появившись въ дверяхъ, доложилъ леди Эліоттъ о прізд его королевскаго высочества принца Уэльскаго.
Леди Эліоттъ тотчасъ же опомнилась. ‘Скажите его королевскому высочеству, что я готова принять его’, отвтила она слуг, который почтительно удалился.
Она подняла книгу и машинально пробжала монологъ Семирамиды, гд царица говоритъ съ отчаяніемъ, что одинъ Арзасъ можетъ снасти ее, такъ какъ боги открыли ей во сн, что юноша искупитъ ея грхъ и она будетъ прощена.
‘Арзасъ!’ воскликнула она, услышавъ шаги въ сосдней комнат и выбгая на встрчу принцу Уэльскому.

ГЛАВА II.
Граціэлла.

— Принцъ! мой дорогой Георгъ! проговорила леди Эліоттъ вн себя отъ радости, обнимая принца.
— Потише! холодно замтилъ принцъ, стараясь освободиться изъ ея объятій. Дайте мн опомниться. Вы видите, я съ дороги!
Онъ казался утомленнымъ, лицо его раскраснлось отъ жары и онъ былъ съ головы до ногъ покрытъ пылью. На немъ было красное платье спортсмэна, высокіе сапоги, круглая бархатная шапка съ длиннымъ козырькомъ и желтыя перчатки, въ рук онъ держалъ хлыстъ.
— Разв я не могу радоваться твоему прізду, Георгъ! Мн надоло быть вчно одной… Иногда на меня находитъ такой страхъ…
Принцъ громко расхохотался.— ‘Еще этого не доставало! Ей страшно, когда она остается одна! Ужъ не себя ли вы боитесь?’ Съ этими словами онъ ударилъ хлыстомъ по воздуху.
Леди Эліоттъ невольно вздрогнула.
— Кого же ты боишься? спросилъ ее принцъ.
— Никого, когда ты со мной. Не узжай, Георгъ, не оставляй меня одну. Я такъ счастлива, когда вижу тебя.
Она еще крпче прижалась къ нему.
— Я уже предупреждалъ васъ, миледи, чтобы вы были осторожне. Вы запачкаете свое блое платье пылью, я весь покрытъ ею.
— Не все ли равно! сказала Грэсъ серьезнымъ тономъ. Ты не долженъ говорить такъ, Георгъ! Только любовь твоя заставляетъ меня забывать то, на что я ршилась, чтобы принадлежать теб. Но ты разлюбилъ меня, я вижу это по твоему обращенію, по твоимъ глазамъ.— Чмъ я заслужила это? Неужели мало мн угрызеній совсти, и мн еще предстоитъ полное одиночество!..
Леди Эліоттъ заплакала, принцъ отвернулся съ видимымъ неудовольствіемъ.
— Ты отворачиваешься, продолжала она: я знаю, что на нашу долю выпадаетъ всегда наимене выгодная роль. Насъ обманываютъ, пользуясь нашей слабостью, а затмъ предоставляютъ сколько угодно мучиться позднимъ раскаяніемъ. Мы, женщины, большею частью на столько наивны, что воображаемъ, будто приносимыя нами жертвы, если не скрпятъ любовь, то по крайней мр, настолько возбудятъ симпатію тхъ, для которыхъ мы приносимъ жертвы, что они почувствуютъ къ намъ состраданіе въ несчастій… Ты убждаешь меня въ противномъ… Можетъ быть это спасительно для меня, но такъ не поступаютъ честные люди…
Принцъ ходилъ взадъ и впередъ по комнат, едва сдерживая свое нетерпніе… Онъ неожиданно остановился.
— Будетъ ли этому конецъ! крикнулъ онъ, топнувъ ногою.
Леди Эліоттъ замолчала. Блдное личико ея казалось еще блдне отъ темныхъ полураспущенныхъ волосъ и благо легкаго платья съ длиннымъ шлейфомъ, перехваченнаго у таліи гладкимъ золотымъ поясомъ. Глаза ея были неподвижно устремлены на него съ выраженіемъ полнаго презрнія.
— Что значитъ вся эта сцена? спросилъ ее принцъ тмъ же недовольнымъ, сердитымъ голосомъ. Неужели ты думаешь привязать меня къ себ этимъ способомъ, когда я хочу быть свободнымъ!
— Свободнымъ! воскликнула леди Эліоттъ, холодно взглянувъ на него. Ты конечно можешь порвать любовь, которая связываетъ насъ, но вдь насъ связываетъ еще преступленіе, Георгъ!
Принцъ не далъ ей договорить.— ‘Ты кажется хочешь во что бы то ни стало связать меня съ преступленіемъ, которое уже давнымъ давно скрыто землею и за которое отомстила вислица’.
— Съ преступленіемъ не такъ легко развязаться, Георгъ, продолжала леди Эліоттъ, не слушая его.
— Замолчишь ли ты, глупая женщина! крикнулъ на нее принцъ, не помня себя отъ ярости. Нужно поскоре прекратить эту глупую исторію! пробормоталъ онъ сквозь зубы. Нужно лишить ее возможности вредить мн…
Онъ оттолкнулъ ее отъ себя и хотлъ выйти изъ комнаты.
— Не уходи, Георгъ! проговорила она съ мольбою. Выслушай меня. Если ты хочешь быть свободнымъ, то скажи прямо! Женщина, которую ты любилъ, еще не на столько упала, чтобы остаться тамъ, гд чувство собственнаго достоинства говоритъ ей, что она должна уйдти. Но, Георгъ, ты не можешь… Нтъ, ты не бросишь меня!
Она изо-всхъ силъ прицпилась къ его рук и рыдая упала къ его ногамъ.
— Ты сама произнесла свой приговоръ, подумалъ принцъ. Мн не трудно будетъ разстаться съ тобой. Я могъ бы сдлать его и теперь… Нтъ, подождемъ немного, торопиться нечего!.. Сегодня же все будетъ кончено. Гд разумъ не дйствуетъ, тамъ ничего не остается, какъ употребить насиліе. Неужели такъ трудно справиться съ женщиной?
Леди Эліоттъ плакала у ногъ принца, закрывъ лицо обими руками.
— Вставай, Грэсъ, сказалъ принцъ нсколько секундъ спустя нжнымъ голосомъ, хотя съ видимымъ принужденіемъ. Вставай пожалуйста, пойдемъ къ окну, я такъ давно не видалъ моря.
Грэсъ не шевелилась.
— Несносная тварь!.. пробормоталъ принцъ, стиснувъ зубы отъ бшенства… Я хотлъ бы… Грэсъ, сказалъ онъ наклоняясь и приподымая ея голову… пожалуйста встань. Твой Георгъ проситъ тебя…
Она вопросительно взглянула на него своими заплаканными глазами.
— Ты останешься со мною, Георгъ? спросила она.
— Да, Грэсъ! отвтилъ принцъ, длая надъ собою усиліе.
Грэсъ встала и облокотилась на его плечо, такъ какъ чувствовала сильное изнеможеніе. Принцъ равнодушно и нехотя обнялъ ее и взявъ за талію подвелъ къ окну.
Начинался отливъ. Громадное голубое море, освщенное ослпительными лучами полуденнаго солнца широко разстилалось передъ ихъ глазами. Недалеко отъ берега стояла на якор красивая яхта, на корм которой виднлась крупная надпись золотыми буквами: ‘Граціэлла’. Эта яхта представляла собою верхъ великолпія и изящества и была подарена принцемъ леди Эліоттъ въ день ея рожденія. Она стояла на якор уже нсколько мсяцевъ, такъ какъ подарки любви переживаютъ нердко самую любовь, но въ былое время принцъ часто катался на ней съ своей возлюбленной, и красивое судно было не разъ нмымъ свидтелемъ и повреннымъ ихъ счастья, горячихъ поцлуевъ, признаній, которыхъ кром него, моря и неба никто не могъ ни видть, ни подслушать. Но море, небо, красивая яхта были на своихъ мстахъ, а любовь уже исчезла изъ груди принца, ему было тяжело оставаться наедин съ Грэсъ — онъ боялся новаго порыва страсти съ ея стороны.
— Какъ ты думаешь, Грэсъ, сказалъ онъ, не прокатиться ли намъ по морю?
Эти слова напомнили ей блаженныя минуты прошлаго.
— Да, подемъ, Георгъ! съ радостью воскликнула она.
Принцъ позвонилъ и веллъ поднять паруса на яхт.
Грэсъ надла на голову желтый кашемировый платокъ и пошла съ принцемъ на берегъ.

ГЛАВА III.
Предвстники бури.

Лодка подвезла принца и леди Эліоттъ къ яхт. Они взошли на пилубу, и благодаря втру скоро очутились въ открытомъ мор.
Роскошь и изящество яхты были выше всякаго описанія, фантазія какого нибудь восточнаго принца не могла придумать боле дорогаго и своеобразнаго убранства. Паруса были ярко-краснаго цвта, бортъ, лстница ведущая въ каюту, даже блоки черезъ которые были пропущены канаты,— все это было изъ чернаго рзнаго дерева съ позолотой. Стны каютъ и низкіе турецкіе диваны были обиты красной камкой и украшены рзными коймами изъ чернаго дерева. Рзные потолки и двери были такъ богато вызолочены, что казались вылитыми изъ массивнаго золота, на стнахъ висли зеркала въ широкихъ золотыхъ рамкахъ и между ними стояли вызолоченныя статуи. Вс окна были зеркальныя съ красными занавсями. Съ потолка каютъ спускались вызолоченныя цпи, какъ въ греческихъ лампахъ, прикрпленныя къ столамъ, для поддерживанія ихъ во время бури.
Втеръ былъ довольно свжій, и фантастическая яхта быстро неслась по волнамъ. Принцъ и леди Грэсъ сидли на палуб подъ красными парусами, ярко освщенными солнцемъ. Темные локоны Грэсъ и ея желтый платокъ разввались по втру. Сердце ея радостно билось.
— Если бы я могла всегда плыть съ тобой на этой яхт, сказала она, то это было бы для меня предвкушеніемъ вчнаго блаженства. Воздухъ — наша настоящая стихія: здсь живутъ наши души посл смерти… Не ихъ ли голоса слышимъ мы въ рев бури на мор и въ лсу…
Съ этими словами Грэсъ подошла къ позолоченному борту яхты и остановилась передъ открытыми дверцами, которыя матросы забыли закрыть, отчаливая отъ берега. Она стояла надъ самой водой и вдругъ почувствовала, что кто-то толкнулъ ее сзади, такъ что она едва не упала, но та-же рука удержала ее.
Это былъ принцъ. Онъ принужденно смялся.— ‘Я только хотлъ испытать: дйствительно ли вы стремитесь къ вчному блаженству — и такъ равнодушны къ смерти, какъ на словахъ’…
— Не ожидала я отъ васъ такой жестокой шутки, принцъ. Но знайте, что я не стану искать смерти, пока жизнь будетъ представлять для меня хотя что-нибудь, изъ-за чего стоило бы любить ее или выносить страданія, если она потеряетъ для меня всякую цну, то я не задумаюсь разстаться съ нею. Я не боюсь смерти, но я не помирюсь съ жизнью безъ опредленной цли, безъ надеждъ и будущности…
— Однако позвольте васъ спросить, какую же цль можетъ имть наша жизнь, которая такъ скучна какъ самая плохая театральная пьеса, исполняемая жалкими актерами. Какой же въ ней смыслъ, къ чему приводитъ она? Укажите мн эффектныя сцены! Одинъ актъ слдуетъ за другимъ и все т-же кулисы, т-же люди. Вы правы, миледи: отсутствіе опредленной цли убиваетъ насъ. Мы умремъ отъ одной скуки!
— Неужели это говоритъ наслдникъ трехъ королевствъ, Георгъ, принцъ Уэльскій, на сторон котораго лучшіе люди страны, и вс т, чье сердце когда либо билась за свободу, просвщеніе или мечтало о возстановленіи попранныхъ правъ народа? Цль вашей жизни, принцъ, выше, чмъ всякаго простаго смертнаго. Для васъ не существуетъ никакихъ преградъ. Вы можете смло встать на защиту новыхъ идей и съ ихъ знаменемъ одержать полную побду надъ старымъ отживающимъ міромъ, и показать націямъ, что высокій постъ занимаемый вами непоколебимъ, потому что вы вполн заслужили его и что королевская власть и любовь къ человчеству совмстимы… Вотъ цль вашей жизни, принцъ, и когда вы приблизитесь къ ней, то для меня будетъ наилучшимъ утшеніемъ сознаніе, что быть можетъ я до извстной степени способствовала этому…
Принцъ разсянно слушалъ ее. Они далеко отъхали отъ берега, который незамтно скрылся изъ глазъ ихъ. Кругомъ шумли волны, и на ихъ темнозеленыхъ гребняхъ начала показываться блая серебристая пна. Небо подернулось бловатой мглой. Порывы втра становились все сильне… заскрипли мачты.
— Мы не особенно удачно выбрали время для нашей прогулки,— сказалъ принцъ, указывая своей спутниц на море.
— Да, кажется приближается буря,— отвтила леди Эліоттъ.
Море въ то время приняло какой-то особый буровато-зеленый цвтъ, все выше и выше поднимались пнистыя волны и все быстре набгали одна на другую, разсыпались блестящими брызгами. Солнце пока ярко освщало ихъ своими отвсными лучами, но оно вскор померкло и скрылось за облаками.
Между тмъ на неб стали собираться тучи, сверкнула молнія…
Принцъ отдалъ приказъ повернуть яхту къ берегу.
— Мы должны возвратиться домой, сказалъ онъ,— пока не разразилась буря… и я жду гостей. A propos, я надюсь видть васъ сегодня вечеромъ въ Павильон. Герцогъ Орлеанскій также общалъ почтить меня своимъ посщеніемъ…
— Герцогъ Орлеанскій!.. воскликнула леди Эліоттъ взволнованнымъ голосомъ. Это имя вывело ее изъ восторженнаго состоянія, въ которомъ она находилась, и сознаніе печальной дйствительности опять вернулось къ ней… Вспомнила она и свою подругу, и письмо герцога Орлеанскаго…
Яхта въ это время летла на всхъ парусахъ, прорзая пнящіяся волны. Въ воздух слышалась рзкое завываніе втра и протяжные заунывные крики.
— Должно быть чайки летятъ, эти всегдашніе предвстники бури,— замтилъ принцъ.
— Он уже здсь — отвтила леди Эліоттъ, наклоняясь черезъ бортъ и указывая на птицъ, кружившихся около яхты.
Принцъ и леди Эліоттъ молча вышли на берегъ, каждый изъ нихъ былъ занятъ своими мыслями.

ГЛАВА IV.
При закат солнца.

Въ тотъ же день вечеромъ леди Эліоттъ занималась своимъ туалетомъ въ верхнемъ этаж своего дома, гд на сторон, обращенной къ Лондонской дорог, находились ея спальня и будуаръ. Изъ оконъ открывался видъ на обширную равнину, ничмъ не застроенную кром рыбацкихъ хижинъ и нсколькихъ разбросанныхъ зданій боле нарядной наружности.
Заходящее солнце прорзало своими золотистыми лучами черныя тучи, которыя съ полудня стали застилать собою небо и теперь заволокли его со всхъ сторотъ. Рзкій контрастъ яркаго солнца, и грозныхъ тучъ на неб, свта и тней на земл, производили странное подавляющее впечатлніе, которое еще боле усиливалось глухимъ ревомъ моря и печальнымъ завываніемъ втра.
При этомъ своеобразномъ освщеніи, гд вс предметы принимали особый фантастическій колоритъ, тмъ фантастичне долженъ былъ казаться такъ называемый ‘Королевскій Павильонъ’, контуры котораго теперь ясно обрисовывались на темномъ фон тучъ, покрывавшихъ небо. Это было великолпное зданіе, съ многочисленными куполами, башнями, минаретами, представлявшее собою смсь самыхъ разнообразныхъ стилей, начиная съ Мавританскаго и Византійскаго и кончая индійской пагодой, такъ что издали его можно было принять за одинъ изъ волшебныхъ дворцовъ, описанныхъ въ сказкахъ ‘Тысяча и одна ночь’. Тутъ были и дугообразныя окна съ богатыми архитектурными украшеніями и живописью на стеклахъ, и готическіе зубцы, и мавританскія крыши, мраморныя лстницы, ходы съ колоннами, пестрыя мозаичныя арки…
Зданіе это било видно изъ оконъ леди Эліоттъ и отдлялось отъ ‘я дома большимъ лугомъ, который въ это время назывался ‘the Steyne’ и гд рыбаки сушили свои сти и починивали паруса {Домъ леди Эліоттъ уже не существуетъ, а лугъ сдлался любимымъ мстомъ гулянья англійскаго джентри и знати, которые, слдуя мод, ежегодно посщаютъ Брайтонъ въ сезонъ морскаго купанья. Здсь же красуется и бронзовая статуя его величества короля Георга IV, ‘самаго безукоризненнаго джентльмена въ Европ’, которому Брайтонъ обязанъ своимъ возвышеніемъ.}.
— Слышите ли вы, миледи, какъ воетъ втеръ. Помяните мое слово, что начнется непогода, прежде чмъ мы опомнимся! сказала Бекки, которая, одвая свою госпожу, безпрестанно подходила къ окну и испуганно глядла то на лугъ и дворецъ, по которымъ скользили гигантскія тни облаковъ, то на заходящее солнце.
— Приказано ли кучеру закладывать лошадей?
— Да, миледи.
— Я постараюсь сегодня вернуться пораньше домой. Прикажи кучеру пріхать за мной въ двнадцатомъ часу.
— Да, миледи, вы хорошо сдлаете, если вернетесь во-время. О себ я не хлопочу. Но вамъ не мшаетъ лечь пораньше въ постель. У васъ не особенно бодрый и веселый видъ.
— Неужели, Бекки? Это было бы совершенно некстати.
— Но вы не безпокойтесь, миледи! Вы отъ этого не подурнете. Сколько разъ я замчала, что вы особенно красивы въ т минуты, когда вы чмъ нибудь огорчены. Меня собственно безпокоитъ ваше здоровье и потому мн не нравится, что вы безпрестанно то блднете, то краснете, врно у васъ опять сердцебіеніе. Но если вы вернетесь пораньше и спокойно проспите ночь, то это наврное пройдетъ…
— Ахъ, еслибы только это одно мучило меня! отвтила леди Эліоттъ съ печальной улыбкой, тогда я не нуждалась бы въ румянахъ.
— Избави Богъ! воскликнула огорченная Бекки. Моя дорогая леди не нуждается въ нихъ! Неужели она станетъ портить румянами свое блое, нжное личико…
— Давно уже я не оставляла тебя одну, Бекки, что ты будешь длать сегодня вечеромъ?
— Не безпокойтесь, миледи… Мосьэ Друэ опять здсь!…
Леди Эліоттъ замтно поблднла.
— Значитъ и C.-Мало при двор?… спросила она, длая надъ собою невроятныя усилія, чтобы казаться спокойной.
Но Бекки, занятая своей любимой темой, ничего не замчала.
— Да, C.-Мало конечно пріхалъ!
— Видлась ли ты съ своимъ мосье Друэ? улыбаясь спросила ее леди Эліоттъ. Воображаю себ, какое у васъ было трогательное свиданіе посл столькихъ лтъ разлуки! Только я думаю, онъ уже совсмъ состарился!…
— Ну разумется онъ не помолодлъ. Но онъ все-таки очень видный мужчина, отвтила Бекки, становясь въ позу, которая по ея мннію должна была изобразить величественный видъ мосье Друэ. Онъ вроятно казался бы еще моложе, еслибы у него не было горя, которое онъ долженъ скрывать… Всмъ извстно, что люди сдютъ отъ горя.
— Какое горе?… Что же ты молчишь?
— Да это старая исторія, отвтила Бекки. Съ тхъ поръ, какъ шевалье C.-Мало вступилъ въ семью, все пошло вверхъ дномъ! Мосье Друэ говоритъ, что его баринъ злой, коварный и жадный человкъ, и что стоитъ взглянуть ему въ лицо, чтобы убдиться въ этомъ…
— Однако это не помшало твоему Друэ остаться у него въ услуженіи столько лтъ!…
— Онъ сдлалъ это изъ любви къ Натали, которая просила его не оставлять ея мужа. Друэ видлъ уже нсколько лтъ тому назадъ, что дло не совсмъ чистое, и говоритъ, что до сихъ поръ не знаетъ всей правды. Однако онъ исполнилъ то, что приказала ему Натали: онъ сопровождалъ своего барина въ Англію, затмъ здилъ съ нимъ въ Америку, гд шевалье долженъ былъ передать разныя порученія отъ герцога Орлеанскаго… Но когда они вернулись въ Парижъ, Натали C.-Мало была уже въ монастыр…
— Въ монастыр! воскликнула леди Эліоттъ.
— Да, она вернулась въ монастырь Монфлери, въ которомъ вы когда-то воспитывались вмст. Никто не знаетъ, зачмъ она это сдлала, только она уже не захотла вернуться домой. Мужъ ея, шевалье C.-Мало, самъ прізжалъ и допрашивалъ ее. Она стояла за ршеткой въ черномъ одяніи и бломъ платк, какъ настоящая монахиня…
— Beati quorum remissae sunt iniquitates, сказала леди Эліоттъ, невольно вспомнивъ этотъ стихъ псалма, который они не разъ пли съ Натали въ монастыр. Въ комнат царила глубокая тишина, нарушаемая сердитыми порывами втра и ревомъ моря, который, затихая по временамъ, превращался какъ бы въ жалобный плачъ. Лучи заходящаго солнца начали потухать.
— Натали все еще въ монастыр? спросила леди Эліоттъ.
— Нтъ, она оставила его на нкоторое время, но мосье Друэ говоритъ, что ей уже больше не вернуться туда, потому что въ Париж злые люди ршили уничтожить вс монастыри.
— Что заставило Натали опять выйти изъ монастыря?
— Видите ли, ея отецъ, откупщикъ, былъ тогда при смерти. Натали вернулась къ нему, чтобы ухаживать за старикомъ и облегчить ему послднія минуты. Но мосье Друэ говоритъ, что онъ не можетъ умереть!
— Не можетъ умереть!… Что ты говоришь, Бекки?
— На его душ тяжелый грхъ, который мшаетъ ему умереть.
— Что же онъ такое сдлалъ?
— Вы знаете, миледи, что въ семейств Бургиньоновъ былъ еще одинъ сынъ, Жильберъ…
— Да помню. Я его никогда не видала, но слышала его имя отъ Натали.
— Натали еще не знала тогда о томъ ужасномъ преступленіи, которое было совершено надъ ея братомъ. Но Божье правосудіе рано или поздно открываетъ такія дла. До тринадцати или четырнадцати лтъ съ мальчикомъ обращались совершенно прилично, какъ съ сыномъ дворянина. Но посл смерти его матери отецъ вдругъ почувствовалъ къ нему такую неестественную ненависть, что почти готовъ былъ убить его. Въ это время Натали вышла замужъ за C.-Мало, а вслдъ затмъ Жильбера отдали въ Кармелитскій монастырь съ тмъ, чтобы постричь его въ монахи по достиженіи совершеннолтія. Но молодой человкъ не захотлъ этого и самовольно вышелъ изъ монастыря, тогда отецъ отказалъ ему отъ дому, а C.-Мало обошелся съ нимъ еще хуже. Мосье Друэ говоритъ, что шевалье сдлалъ это изъ жадности, чтобы воспользоваться огромнымъ состояніемъ и имніемъ старика Бургиньона, такъ какъ Жильберъ былъ его единственный наслдникъ. Молодаго человка схватили и силою отправили въ монастырь, гд монахи заперли его въ темную келью, такъ что бдняга едва не рехнулся съ горя. Наконецъ ему какъ-то удалось высвободиться изъ этой кельи, но его опять поймали и на этотъ разъ упрятали въ Бастилію, благодаря стараніямъ шевалье C.-Мало, который въ это время случился въ Париж.
— Въ Бастилію! воскликнула леди Эліоттъ.
— Да, въ это время Натали была уже въ монастыр, а старикъ находился въ своемъ замк въ Прованс, потому что столичная жизнь наскучила ему. Но вотъ въ прошломъ году пошли безпорядки въ Париж, и не приведи Богъ, что длалось тамъ, говоритъ мосье Друэ, когда народъ разрушалъ Бастилію… Съ этихъ поръ о бдномъ Жильбер ни слуху-нй духу. Думаютъ, что онъ сгорлъ живьемъ въ клтк, куда упрятала его злоба милыхъ родственниковъ.
— Это было бы ужасно! сказала леди Эліоттъ, закрывая себ лицо руками.
— На слдующій же день посл разрушенія Бастиліи, кажется это было 14-го іюля, ровно годъ тому назадъ, мосье Друэ отправился на пожарище, долго рылся между почернвшими балками и въ грудахъ камней ничего не могъ найдти, а скоро и отыскивать было негд, такъ какъ негодные парижане, которые, говоритъ Друэ, навсегда обезславили себя своими преступленіями и безбожіемъ, живо расчистили площадь, не оставивъ и слда Бастиліи.
Но вотъ угасъ послдній отблескъ дня въ темныхъ облакахъ. Зашло солнце, а вслдъ затмъ въ ночномъ мрак разразилась буря.
Изъ оконъ леди Эліоттъ виднлся только Королевскій Павильонъ, который былъ весь какъ въ огн отъ тысячи зажженныхъ свчей и лампъ, время отъ времени среди стоновъ втра и шума волнъ слышались аккорды веселой музыки.
Леди Эліоттъ сошла съ лстницы.— ‘Въ Королевскій Павильонъ!’ сказала она кучеру, садясь въ карету.
Разсказъ Бекки произвелъ на нее тяжелое впечатлніе, и она невольно думала о судьб несчастнаго Жильбера.

ГЛАВА V.
Королевскій Павильонъ.

Карета леди Эліоттъ остановилась у главнаго входа Королевскаго Павильона.
Едва опустились за нею красныя занавси и она перешла порогъ ярко освщенной передней, какъ міръ тьмы съ его грознымъ моремъ, порывами втра и сыростью исчезъ для нея и передъ нею былъ другой міръ, полный блеска, благоуханія, ослпительной роскоши. Леди Эліоттъ опять поддалась его обаянію: это были т-же образы, краски, атмосфера, которые нкогда увлекали и отуманивали ее.
Она прошла въ китайскую галлерею мимо толпы придворныхъ, которые почтительно поклонились ей, но она такъ была поглощена своими мыслями, что едва отвчала на ихъ привтствія легкимъ поклономъ головы.
Такъ называемая китайская галлерея состояла изъ пяти комнатъ, стны которыхъ были покрыты китайскими изображеніями и картинами, нарисованными самыми яркими красками. Комнаты эти были освщены слабымъ красноватымъ свтомъ и наполнены сильнымъ запахомъ мускуса,— это были собственные аппартаменты его королевскаго высочества, гд онъ постоянно жилъ, когда прізжалъ въ Брайтонъ. Леди Эліоттъ прошла сюда особымъ ходомъ, который предназначался только для самыхъ близкихъ лицъ, пользующихся особеннымъ довріемъ принца. Она сама не могла себ отдать отчета, для чего она это сдлала. Хотлось ли ей идти наперекоръ принцу, который быть можетъ вовсе не желалъ этого, или ей удалось уврить себя, что ничто не измнилось противъ прежняго, такъ какъ наше сердце упорно держится за то, что боится потерять, и хотя вра утрачена, но оно длаетъ надъ собою усиліе, чтобы продолжить заблужденіе.
Какъ хорошо знала леди Эліоттъ эти комнаты, гд она такъ долго была полной властительницей. Но теперь ей казалось, что она здсь въ послдній разъ, и она медленно шла по гладкому паркету. Съ тмъ же грустнымъ предчувствіемъ остановилась леди Эліоттъ у дверей пріемной, гд за тяжелой бархатной портьерой слышался говоръ, шумъ шаговъ, громкая музыка. Наконецъ она сдлала надъ, собою усиліе и откинувъ портьеру вошла въ залу, которая представляла громадную ротонду съ длинными боковыми галлереями. На стнахъ ея виднлись разнообразные ландшафты, изображавшіе роскошную природу южныхъ и восточныхъ странъ, а съ высокаго купола, украшеннаго богатыми фресками, спускались большія хрустальныя люстры, съ безчисленными восковыми свчами, сверкавшія всми цвтами радуги.
Въ зал въ этотъ вечеръ было самое блестящее и многочисленное общество, которое когда-либо собиралось въ Королевскомъ Павильон. Дамы соперничали другъ передъ другомъ пестротою и богатствомъ своихъ туалетовъ. Слышался смшанный говоръ, покрываемый громкой музыкой, игравшей ‘Rule Britannia’, шуршаніе шлейфовъ, шорохъ платьевъ и веровъ.
Въ это время дамы въ своихъ туалетахъ все еще придерживались своеобразной моды XVIII столтія, употребляли блила, румяны и пудру, носили платья съ фижмами, шелкъ, бархатъ, золотую парчу и ажурные чулки. Прически ихъ представляли подобіе баніенъ, украшенныхъ перьями, цвтами и брилліантами. Вс нововведенія состояли въ боле короткой таліи и высокомъ гребн, который впрочемъ носили очень немногія. Такимъ образомъ боле естественнымъ модамъ предшествовалъ періодъ крайней утрировки и полнаго безвкусія, тмъ боле что мода послднихъ лтъ прошлаго столтія украсила дамъ, принадлежавшихъ аристократіи виговъ, ‘лисьимъ хвостомъ’, который они носили in effigie своихъ политическихъ убжденій. Мужичины, представлявшіе какъ всегда элементъ мене консервативный, скоре поршили со стариной. Пудра вышла изъ употребленія между либеральными членами Англійской аристократіи, какъ только герцогъ Норфолькъ напудрилъ голову своему груму, а герцогъ Бедфордъ — хвосты у своихъ лошадей, но тори, не желая носить прически французскихъ мятежниковъ, продолжали придерживаться пудри и косички, какъ и своихъ устарлыхъ принциповъ… При либеральномъ двор принца Уэльскаго почти вс мужчины были безъ париковъ, лентъ и пудры, носили простое платье изъ голубаго сукна безъ золота и вышивокъ, но съ желтыми мдными пуговицами, голубые галстуки и желтые жилеты,— голубое и желтое считались цвтами Американской республики и, какъ извстно, были усвоены въ Англіи прогрессивной партіей виговъ.
Леди Эліоттъ, войдя въ залу, тотчасъ овладла собою и на ея гордомъ красивомъ лиц даже самый тонкій наблюдатель не замтилъ бы и тни смущенія. Вечеръ только-что начался, но гости уже успли расположиться группами. Въ одной изъ нихъ леди Эліоттъ увидла маркизу Гертфордъ, которая холодно поклонилась ей, такъ какъ она лучше чмъ кто-нибудь знала повышеніе и пониженіе температуры при двор. Леди Эліоттъ отвтила ей еще боле холоднымъ и церемоннымъ поклономъ.
Въ нсколькихъ шагахъ отъ маркизы стоялъ Фоксъ, занятый оживленнымъ разговоромъ со своимъ другомъ Шериданомъ.
Фоксъ происходилъ отъ Стюартовъ и былъ прямой, хотя незаконный потомокъ его королевскаго величества Карла II и его седьмой любовницы Mademoiselle de Querouaille. Происхожденіе это сказывалось въ наружности Фокса и въ характер, который представлялъ собою смсь легкомыслія и даровитости Стюартовъ съ сильною примсью французской горячности. Но вообще онъ не отличался французскою щеголеватостью и явился среди блестящаго общества ‘Королевскаго Павильона’ въ томъ же потертомъ сюртук и желтомъ жилет, въ которыхъ онъ обыкновенно бывалъ въ палат общинъ.
— Дошли ли до васъ слухи, спросилъ въ полголоса Фоксъ своего собесдника,— что третьяго дня въ C.-Джемс приняли очень холодно нашего герцога Орлеанскаго?
— Да, слышалъ, отвтилъ Шериданъ.— Говорятъ, что онъ вышелъ совсмъ блдный изъ аудіенцъ-залы его королевскаго величества. Вроятно Питтъ заране все подготовилъ, хотя вообще Орлеанскіе никогда не пользовались особенною милостью у нашихъ монарховъ.
— Ну, бывали и другія времена! сказалъ Фоксъ съ усмшкой.— Разв вы забыли, что у насъ былъ одинъ монархъ и, въ добавокъ очень веселый, котораго сестра была замужемъ за герцогомъ Орлеанскимъ и всегда пользовалась его особеннымъ расположеніемъ? Хотя правду сказать по весьма понятной причин… Генріэтта Орлеанская прізжала въ Лондонъ не одна — въ свит ея всегда была какая-нибудь хорошенькая статсъ-дама…
Это былъ намекъ на его собственную семейную исторію, такъ какъ Фоксъ по своему легкомыслію иногда избиралъ ее темой для своихъ остротъ. Но это была только одна сторона его характера. Безпечный въ частной жизни, легкомысленный въ своихъ удовольствіяхъ, онъ въ то же время былъ человкъ желзной воли въ длахъ, непоколебимый въ политическихъ убжденіяхъ, неподкупный и великій вождь партіи, геніальный ораторъ. Когда онъ начиналъ говорить, то жесткія и суровыя черты лица его оживлялись своеобразной красотой, и вся его неуклюжая, плотная фигура казалась привлекательной его восхищеннымъ слушателямъ.
Въ даровитости нельзя было отказать и Шеридану. Но по наружности онъ представлялъ полную противоположность съ Фоксомъ. Шериданъ былъ очень статенъ, высокаго роста и лицо его, хотя далеко не красивое, производило самое пріятное впечатлніе. Манеры его были безъукоризненны. Сначала онъ занималъ мсто театральнаго директора, но впослдствіи слава его, какъ драматическаго писателя сдлала его на столько популярнымъ, что онъ попалъ въ парламентъ. Здсь онъ тсно примкнулъ къ Фоксу, съ которымъ связывала его не одна политическая дятельность, но также игра въ кости и склонность къ красному вину, что нердко обращалось въ ущербъ ихъ семейнымъ отношеніямъ и подрывало репутацію обоихъ друзей между ихъ приверженцами.
Шериданъ, который и въ шуткахъ, и въ серьезныхъ длахъ ни въ чемъ не уступалъ своему другу, тотчасъ же воспользовался намекомъ Фокса, чтобы слегка кольнуть его.— ‘Вы правы, сказалъ онъ,— мн не слдовало распространяться о пріем, который былъ оказанъ герцогу въ C.-Джемс. Я совершенно забылъ, что семейныя отношенія иногда мшаютъ свобод мнній’.
— Мой милый Шериданъ, отвтилъ Фоксъ съ веселой улыбкой, ударивъ своего друга по плечу,— вдь Стюарты умерли — у насъ теперь Ганноверцы.
— Однако по старой пріязни къ королевскому дому намъ не мшало бы загладить то непріятное впечатлніе, которое пріемъ его королевскаго величества долженъ былъ сдлать на гостя.
— Кажется нашъ другъ, принцъ Уэльскій, уже позаботился объ этомъ, и ныншній вечеръ устроенъ исключительно въ честь герцога Орлеанскаго. Нашъ принцъ любезный хозяинъ и Карлтонъ-гаузъ исправитъ ошибку С.-Джемскаго дворца.
— Но какимъ образомъ мы заставимъ публику относиться дружелюбне къ герцогу Орлеанскому? Разв вы ничего не слыхали о непріятной исторіи въ Воксал?
— Какъ вамъ извстно, отвтилъ Фоксъ,— я на нсколько дней узжалъ изъ Лондона и только-что вернулся…
— Ну, такъ слушайте. Въ тотъ же самый день, какъ герцога приняли такъ немилостиво въ C.-Джемс, онъ вздумалъ отправиться вечеромъ въ Воксалъ. Здсь онъ засталъ многочисленное общество, которое встртило его крайне враждебно и презрительно. Вс сторонились отъ него какъ отъ зачумленнаго, такъ что онъ поневол долженъ былъ удалиться.
Фоксъ внимательно выслушалъ своего друга, и веселая улыбка исчезла на его лиц.— ‘Все это въ порядк вещей, сказалъ онъ серьезнымъ тономъ’.— Если мы могли ошибиться въ герцог, то изъ этого еще не слдуетъ, чтобы общественно мнніе также легко поддалось обману. У народа врное чутье и онъ также знаетъ своихъ руководителей, какъ лошадь своего сдока, левъ бросается на своего укротителя, лишь только замтитъ малйшую робость съ его стороны. Революціи нужны были другіе люди, чмъ этотъ Орлеанскій. Недостаточно разрушать, нужно также знать, чмъ замнить уничтоженное, изъ моихъ же разговоровъ съ герцогомъ я вывелъ такое заключеніе, что онъ никогда не думалъ о конечной цли революціоннаго движенія. Онъ довольствуется одними французами, что разумется гораздо легче. Дешевый либерализмъ подобныхъ особъ для меня невыносимъ. Онъ сказалъ мн однажды: ‘Волноваться нечего! революція неизбжна и мы пойдемъ за нею. Но это софизмъ! Мы не можемъ ограничиться этимъ, мы должны овладть ею, кто стоитъ не выше революціи, тотъ погибнетъ отъ нея. Если бы у Орлеанскаго было серьезное намреніе ниспровергнуть Бурбонское самовластіе и основать новую династію на иныхъ началахъ, то зачмъ онъ прятался подъ деревьями въ Булонскомъ лсу въ ночь съ пятаго на шестое октября, вмсто того чтобы идти въ Версаль вмст съ народомъ. Онъ воспользовался пуассардками, чтобы унизить и оскорбить непріятеля, съ которымъ не смлъ вступить въ открытую борьбу. Знаете ли вы, въ чемъ заключается его главная ошибка? Въ полупризнаніи, такъ какъ въ одно и тоже время онъ бралъ и не бралъ на себя отвтственность за эти сцены. Но еще глупе было позволить сослать себя въ Англію добродтельному Лафайету. Какой смыслъ въ этомъ временномъ изгнаніи!.. Но политическое мученичество не обходится такъ дешево! Онъ воображаетъ, что революція будетъ ждать, пока онъ веселится въ Лондон. Онъ грустно ошибается! Когда онъ вернется въ Парижъ, то увидитъ, что революція уже иметъ другой обликъ — и она не признаетъ еге’…
Лицо Фокса оживилось, его богатая фантазія представляла ему будущность Франціи въ самыхъ живыхъ краскахъ.
— Не замчаете ли вы,— сказалъ ему Шериданъ, понизивъ голосъ, что каждое ваше слово цликомъ примнимо еще къ одной личности? Не поражаетъ ли васъ сходство между герцогомъ Орлеанскимъ и нашимъ…
— Къ несчастію — да, отвтилъ Фоксъ также въ полголоса.— Мн также кажется, что мы ошиблись въ немъ… Но тмъ хуже для насъ, хотя конечно только для насъ однихъ, потому что его судьба, равно какъ и нашего народа, совсмъ иная. Нельзя сравнивать Англію съ Франціей. Британія представляетъ собою особый міръ, какъ говоритъ Шекспиръ. Англійскихъ королей охраняетъ ихъ прошлое, между тмъ какъ во Франціи мы видимъ обратное явленіе.
Въ этотъ моментъ они увидли леди Эліоттъ, которая прошла въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ.
— Что за прелестное существо! воскликнулъ Фоксъ, который былъ тонкимъ цнителемъ женской красоты. Онъ былъ хорошо знакомъ съ нею, такъ какъ часто встрчалъ ее при двор принца.
Леди Эліоттъ дошла до конца залы, гд стоялъ принцъ Уэльскій, прислонившись къ колонн, и разговаривалъ съ какимъ-то пожилымъ господиномъ средняго роста, съ выразительнымъ лицомъ, которое и теперь можно было бы назвать красивымъ, еслибы оно было мене поношено и не носило такихъ явныхъ слдовъ слишкомъ веселой жизни. На этомъ господин былъ голубой фракъ съ стоячимъ воротникомъ, желтый кисейный галстухъ и полуоткрытый жилетъ съ жабо, волосы его были коротко острижены, въ рукахъ онъ держалъ треугольную шляпу. Онъ касался утомленнымъ, и глаза его разсянно смотрли на собравшуюся публику. Но едва леди Эліоттъ появилась въ зал, какъ вся его фигура сразу оживилась, и онъ громко воскликнулъ: ‘Mon Dieu! comme cette femme est belle!’ Онъ жадно слдилъ за каждымъ ея движеніемъ, любуясь роскошными формами ея тла, тонкими и очаровательными линіями лица.
Дйствительно, леди Эліоттъ была необыкновенно хороша въ этотъ вечеръ, такъ что вс глаза невольно обратились на нее. Гордая сознаніемъ своей красоты, она медленно шла по зал, отвчая на привтствія кавалеровъ и дамъ легкимъ поклономъ своей прелестной головки. Темные глаза ея свтились торжествомъ побды, на щекахъ ея былъ легкій румянецъ, она привтливо улыбалась, хотя очаровательная улыбка ея полуоткрытыхъ пунцовыхъ губъ представляла оригинальный контрастъ съ тмъ выраженіемъ глубокаго страданія и ироніи, которое время отъ времени появлялось въ линіяхъ рта.
Ея темные волосы, слегка приподнятые на лбу, падали пышными локонами на ея плечи и спину до самой таліи. По низко вырзанному лифу спускалась нить большихъ красныхъ коралловъ, прикрпленныхъ къ груди золотымъ щиткомъ, на которомъ виднлся миніатюрный портретъ принца Уэльскаго, окруженный жемчугомъ. Ея гладкое платье изъ темножелтаго атласа, обшитое брюссельскими кружевами, съ большимъ шлейфомъ и длинными разрзными рукавами, подбитыми пунцовымъ атласомъ, было особенно эффектно среди широкихъ фижмъ, уродливыхъ и пестрыхъ туалетовъ другихъ дамъ.
Леди Эліоттъ остановилась въ нсколькихъ шагахъ отъ принца и почтительно поклонилась ему.
— Мой кузенъ, герцогъ Орлеанскій, желаетъ возобновить съ вами прежнее знакомство, миледи, сказалъ принцъ Уэльскій, едва отвчая на ея поклонъ.
Леди Эліоттъ сдлала глубокій реверансъ герцогу, согласно французскому придворному этикету. ‘Я тотчасъ узнала васъ, сказала она.— Воспоминанія молодости никогда не изглаживаются изъ нашей памяти, ваше королевское высочество! Мы хранимъ ихъ какъ сокровище’…
Она чувствовала непреодолимое отвращеніе къ человку, котораго въ эту минуту увряла въ своей преданности. Она едва узнала его. Какимъ дряхлымъ, отжившимъ казался онъ ей! Куда двалась его сила, мужественная осанка, которыми она такъ восхищалась въ Монфлери. Правда, образъ его напоминалъ ей лучшіе годы ея жизни, но не онъ ли заронилъ въ ея душу первое стремленіе къ блеску, къ пустой свтской жизни своей тонкой лестью, своей болтовней… Не онъ ли погубилъ Натали?.. Но она сама помогла ему въ этомъ… Что побудило ее сжечь его письмо?..
Однако леди Эліоттъ на столько владла собой, что ни въ тон ея голоса, ни въ выраженіи лица, нельзя было замтить волновавшихъ ее ощущеній. Разговаривая съ герцогомъ, она любезно улыбалась ему.
— Вотъ уже почти десять лтъ, какъ вы ухали изъ Монфлери! сказалъ герцогъ.— Многое измнилось съ тхъ поръ, Парижъ совсмъ не тотъ, какимъ вы оставили его. Вы представить себ не можете, какъ теперь весело въ Париж! Вы постоянно находитесь тамъ въ какомъ-то возбужденномъ состояніи. Пульсъ общественный бьется сильне, разговоры сдлались разнообразне и живе. Парижъ положительно помолодлъ.
— Иначе и быть не можетъ, ваше высочество: идеи имютъ живительную силу, он должны были воскресить Францію…
— Вы сочувствуете имъ, миледи?
— Кто же не сочувствуетъ имъ! Идеи, которыя одушевляютъ ныншнюю Францію, святы и безсмертны…
— Но он вмст съ тмъ неумолимо влекутъ васъ къ извстной цли и оставляютъ на пути своемъ кровь и смятеніе…
— Идеи не боле какъ оружіе, которое обращается противъ того, кто не уметъ дйствовать имъ, или кто слишкомъ легко относится къ своему длу.
— Кто же посл того можетъ взяться за это оружіе? Разв каждый изъ насъ не считаетъ серьезнымъ то дло, которому служитъ, и не увренъ въ его правот?..
— Счастливъ тотъ, кто искренно убжденъ въ этомъ! воскликнула леди Эліоттъ,— для того и пораженіе можетъ бытъ славнымъ, и смерть — торжествомъ! Разв страданіе и смерть за правое дло, за идею не высшее счастье?..
— Позвольте однако замтить вамъ, миледи, прервалъ ее герцогъ, что вы обрекаете на участь мучениковъ всхъ насъ, поднявшихъ знамя свободы и равенства человческихъ правъ.
— Нтъ, ваше королевское высочество, я думаю только, что мученичество не остановитъ настоящихъ приверженцевъ новыхъ идей. Они не отступятся отъ нихъ, хотя бы имъ пришлось пасть въ борьб и покрыть міръ своими трупами. Существуетъ одна свобода, и чтобы достигнуть ее, только два пути: побда или смерть.
— Но ей нужны не одни воины, но и жрицы. Идея свободы, какъ огонь, требуетъ поддержки. Вы должны непремнно пріхать въ Парижъ, миледи. Наши салоны теперь изображаютъ собою преддверіе національнаго собранія, они должны сдлаться ареной вашей дятельности. Ваше сердце увлекается свободой, посвятите себя ей. Партія короля иметъ свою жрицу — m-me Сталь, почему-же леди Эліоттъ не можетъ быть представительницей партіи герцога Орлеанскаго?
Леди Эліоттъ съ глубокимъ презрніемъ взглянула на своего собесдника, но тотчасъ же пересилила себя и отвтила улыбаясь:
— Очень благодарна вамъ за ваше милостивое предложеніе, но я не предвижу никакой возможности попасть въ Парижъ.
— Возможность явится, если вы захотите… Прізжайте только!.. Будьте богиней Пале-Рояля! нжно возразилъ герцогъ, котораго глаза снова разгорлись при вид прелестной женщины, которая казалась ему теперь еще красиве, такъ какъ лицо ея оживилось во время разговора и щеки были покрыты яркимъ румянцемъ.
Звуки громкой музыки, раздававшейся въ концертной зал, заглушили оскорбительное предложеніе герцога Орлеанскаго и презрительный отвтъ леди Эліоттъ. Однако, несмотря на сильное отвращеніе и едва сдерживаемый гнвъ, она должна была, согласно этикету, принять руку герцога и отправиться вмст съ нимъ въ залу, гд гостей ожидалъ роскошный ужинъ.

ГЛАВА VI.
Шевалье С.-Мало.

Въ свит герцога Орлеанскаго былъ шевалье C.-Мало. Разв леди Эліоттъ не узнала его, или не хотла узнать? Почему же она такъ холодно отвтила на его поклонъ? Между тмъ она хорошо помнила ‘его и по прежнему чувствовала къ нему непреодолимое отвращеніе. Она старалась не глядть на него, но тмъ упорне преслдовалъ онъ ее своими черными прищуренными глазами, въ которыхъ было столько скрытой насмшки. Леди Эліоттъ казалось, что онъ все знаетъ и презираетъ ее, она отъ души ненавидла этого человка, хотя сознавала свою вину передъ нимъ. Но леди Эліоттъ также ошибалась относительно C.-Мало, какъ и десять лтъ тому назадъ: она воображала, что онъ все знаетъ и слдитъ за нею. Но шевалье С.-Мало ничего не зналъ и думалъ только о самомъ себ и своихъ длахъ. Честолюбіе и любовь къ деньгамъ составляли преобладающую черту его характера и цль всхъ его стремленій. Судьба долго благопріятствовала ему, но вотъ наступили другія времена, и на пути его встртились подводные камни, онъ не могъ обойти ихъ и ясно видлъ, что рано или поздно потеряетъ все то, чмъ дорожилъ въ жизни и что считалъ достойной наградой своихъ трудовъ.
Шевалье C.-Мало происходилъ изъ стариннаго бретонскаго рода, который въ своихъ помстьяхъ пользовался широкими феодальными правами охоты, суда, пошлинъ, налоговъ, барщины и т. п. Но шевалье какъ младшій сынъ наслдовалъ отъ отца своего одно только имя и долженъ былъ самъ пробить себя дорогу въ свт. Въ средніе вка война и разбой доставляли дворянамъ врныя средства къ жизни, но съ тхъ поръ нравы измнились, и C.-Мало по-невол выбралъ себ другую дятельность. Счастливый случай свелъ его съ герцогомъ Орлеанскимъ, который былъ богатъ, пользовался большимъ вліяніемъ и посл короля считался первымъ лицомъ во Франціи. Герцогъ назначилъ C.-Мало своимъ адъютантомъ и былъ на столько милостивъ къ нему, что самъ вызвался устроить его бракъ съ дочерью откупщика де-Бургиньона, которая была одна изъ самыхъ красивыхъ и богатыхъ невстъ во Франціи. Правда, фамилія де-Бургиньоновъ не принадлежала къ старому французскому дворянству, и С.-Мало, прямой потомокъ древнихъ бретонскихъ рыцарей, при другихъ обстоятельствахъ быть можетъ и не ршился бы жениться на такой незнатной двушк, какъ Натали де-Бургиньонъ. Всмъ было тогда извстно въ Париж, что отецъ ея былъ простой буржуа, по имени Лагэ, который благодаря счастливымъ спекуляціямъ и услугамъ, оказаннымъ Шуазелю, получилъ мсто откупщика и, но обычаю подобныхъ людей, въ короткое время составилъ себ громадное состояніе. Затмъ Лагэ съ помощью значительной суммы денегъ выхлопоталъ себ дворянство, гербъ и право носить фамилію де-Бургиньонъ по имени помстья Бургиньонъ, пріобртеннаго имъ на юг Франціи. Обезпечивъ себя титуломъ, онъ женился на хорошенькой 18-ти лтней двушк, дочери одного обднвшаго дворянина, пріхалъ съ нею въ столицу и открылъ салонъ, гд герцогъ Орлеанскій, тогда еще носившій титулъ Шартрскаго, былъ однимъ изъ самыхъ частыхъ его постителей. Герцогъ никогда не справлялся о родословномъ дерев въ тхъ домахъ, гд могъ найти хорошій обдъ и красивыхъ женщинъ, и былъ всегда на столько либераленъ, что открыто покровительствовалъ разнымъ парвеню, въ противоположность своимъ двоюроднымъ братьямъ, которые строго придерживались этикета.
О молодой чет скоро заговорили въ Париж, хотя молода была только хозяйка дома, такъ какъ самому де-Бургиньону было въ это время около пятидесяти лтъ. Конечно, ея присутствіе преимущественно и привлекало постителей, и она скоро сдлалась центромъ большаго и блестящаго кружка. Ходили слухи, что герцогъ былъ сильно увлеченъ красотой г-жи де-Бургиньонъ, но на это никто не обратилъ особеннаго вниманія, потому что въ Париж тогда еще было спокойно, и ухаживанье за хорошенькой женщиной считалось наилучшимъ препровожденіемъ времени.
Прошло нсколько лтъ. Г-жа де-Бургиньонъ постарла и стала часто хворать. Герцогъ все рже и рже являлся въ отел, но тмъ чаще посщалъ Монфлери, гд воспитывалась Натали, молоденькая дочь г-жи де-Бургиньонъ. Онъ находилъ въ двочк большое сходство съ матерью, только она казалась ему еще красиве, чмъ была та въ дни цвтущей молодости. Такимъ образомъ герцогъ, принимая самое живое участіе въ судьб молодой двушки, поспшилъ выдать ее замужъ за своего адъютанта C.-Мало, какъ только она кончила свое воспитаніе въ монастыр.
Мсяцъ спустя посл этой свадьбы г-жа де-Бургиньонъ умерла. Смерть ея глубоко огорчила Натали, тмъ боле что она повела къ печальной перемн въ судьб ея младшаго брата. Съ того момента, какъ г-жа де-Бургиньонъ въ послдній разъ позвала своего мужа и о чемъ-то разговаривала съ нимъ, онъ сдлался совсмъ другимъ человкомъ. До этого онъ боготворилъ своего сына больше всего на свт, предупреждалъ малйшія желанія мальчика и съ гордостью выскочки называлъ его не иначе, какъ мосье де-Бургиньонъ. Теперь онъ впалъ въ другую крайность и, казалось, чувствовалъ къ сыну такую ненависть, что минутами готовъ былъ убить его. Никто не зналъ причины этого. Говорили, что г-жа де-Бургиньонъ передъ смертью открыла своему мужу какую-то тайну, и что будто бы она настаивала, чтобы сынъ ея поступилъ въ духовное званіе…
Но это были только догадки — одно было несомннно, что отецъ сурово разстался съ сыномъ, единственнымъ наслдникомъ его имени и громаднаго состоянія, и отдалъ его въ Кармелитскій монастырь въ улиц de Beaugirard съ тмъ, чтобы онъ былъ постриженъ въ монахи по достиженіи совершеннолтія.
Посл того старикъ ухалъ въ свое помстье и рдко прізжалъ въ Парижъ.
C.-Мало торжествовалъ. Ему и въ голову не приходила возможность удалить Жильбера или помимо его какимъ нибудь образомъ овладть огромнымъ наслдствомъ бывшаго откупщика, все устроилось само собою, дйствительность превзошла самыя смлыя его ожиданія. Онъ стоялъ у цли своихъ желаній, и будущность представлялась ему въ самыхъ розовыхъ краскахъ.
Между тмъ герцогъ Орлеанскій какъ нарочно давалъ ему порученіе за порученіемъ. Сперва онъ долженъ былъ отправиться въ Лондонъ съ вышеупомянутымъ письмомъ герцога къ принцу Уэльскому. Затмъ его послали въ Америку съ поздравленіями отъ герцога, и разными приказами и письмами задержали его тамъ дольше, чмъ онъ могъ ожидать, судя по тому, что ему было сказано при отъзд. Послднее порученіе было ему особенно тяжело. Онъ вовсе не радовался провозглашенію республики въ Америк. Ему казались совершенно неумстными сношенія герцога съ мятежниками и какими-то типографщиками, игравшими роль дипломатовъ. А тутъ еще его задержали въ Нью-Іорк, и ему пришлось жить среди этихъ скучныхъ лавочниковъ и мщанъ… Наконецъ онъ вернулся въ Парижъ, но уже съ нкоторымъ неудовольствіемъ противъ герцога Орлеанскаго…
C.-Мало надялся, что въ Париж по крайней мр онъ отдохнетъ среди знакомой ему среды отъ испытанныхъ имъ непріятностей. Но въ Париж онъ увидлъ чуть ли не то же, что въ Америк и не хотлъ врить глазамъ своимъ: буржуазія подняла голову… вс сословія смшались… говорились рчи… вс толковали о свобод… Наконецъ, въ довершеніе всего даже герцогъ Орлеанскій перешелъ на ихъ сторону. Въ ночь на 4 августа 1789 года онъ былъ во глав дворянъ, которые, забывая свое достоинство, съ возмутительнымъ единодушіемъ положили свои lettres de noblesse на столъ національнаго собранія и отказались безъ всякаго вознагражденія отъ своихъ вковыхъ правъ: отъ барщины, охоты, суда, отъ правъ имущественныхъ и поземельныхъ,— отъ всего, что длало французское дворянство такимъ могущественнымъ!..
Съ этимъ не могъ помириться С.-Мало. Первое его чувство къ революціи было равнодушіе и презрніе, но теперь онъ ненавидлъ ее отъ всей души, ненавидлъ минутами и самого герцога Орлеанскаго. Цлая пропасть раздляла Пале-Рояль отъ Тюльери, но С.-Мало чувствовалъ, что вс симпатіи его на сторон послдняго, что для него, дворянина и аристократа, больше чести погибнуть защищая несчастнаго короля, нежели одержать побду за-одно со всей этой толпой…
С.-Мало сознавалъ, что служилъ герцогу не въ силу семейныхъ традицій или убжденій и что только случай, а затмъ прямой разсчетъ, свели его съ герцогомъ Орлеанскимъ, но онъ тмъ не мене носилъ его шпагу, и этого было достаточно, чтобы удержать его при герцог. Родъ С.-Мало имлъ много грховъ и преступленій на совсти, но онъ всегда стоялъ за честь или то, что считалъ своей честью, ни одинъ изъ его представителей не измнилъ клятв, произнесенной на шпаг. Сильная борьба происходила въ душ С.-Мало, но онъ все-таки отказался на-отрзъ отъ предложеній, которыя ему были сдланы изъ Тюльери, утшая себ тмъ, что честь его останется неприкосновенною. Онъ не подозрвалъ, что его честь уже пострадала въ другомъ дл, которое было еще щекотливе и очень близко касалось его. Когда онъ возвратился изъ Америки, стны монастыря на время скрыли отъ него печальную тайну и позоръ его жены.
Натали С.-Мало при своемъ мечтательномъ характер и религіозности тяготилась шумомъ и блескомъ парижскихъ салоновъ, гд ее окружали многочисленные поклонники. Она часто вспоминала мирные и счастливые дни, проведенные ею въ Монфлери и, оставшись одна посл отъзда мужа добровольно вернулась въ монастырь, гд провела ранніе годы своей молодости. Французскіе монастыри передъ революціей представляли довольно своеобразное явленіе. Они не только служили преддверіемъ неба и убжищемъ для людей, отказавшихся отъ свта и думавшихъ только о спасеніи души, но также давали временной пріютъ тмъ, которые искали защиты или отдыха за ихъ стнами. Удаленіе Натали въ монастырь никому не казалось страннымъ, такъ какъ она могла опять возвратиться въ свтъ, и вс были уврены, что она сдлаетъ это тотчасъ по возвращеніи мужа.
Но едва шевалье С.-Мало вернулся въ Парижъ, какъ Натали объявила ему о своемъ твердомъ намреніи постричься въ монахини и настоятельно просила развода. Шевалье былъ сильно встревоженъ этимъ. Хотя женитьба его не имла другаго повода, кром денежнаго разсчета, но въ его глазахъ Натали получила двойную цну съ тхъ поръ, какъ братъ ея былъ лишенъ наслдства: онъ видлъ въ ней врную гарантію на полученіе врнаго богатства. Онъ не справлялся о томъ, что побудило стараго откупщика засадить насильно своего единственнаго сына въ монастырь, и не былъ вовсе возмущенъ его жестокимъ и неестественнымъ поступкомъ. Для C.-Мало это былъ только совершившійся фактъ, и онъ старался извлечь изъ него пользу. Просьба Натали о развод была въ высшей степени непріятна для него и могла разрушить вс его планы, но съ другой стороны ему было нужно во что бы ни стало задержать ее въ Монфлери до окончанія одного дла. Онъ не далъ своей жен опредленнаго отвта и, оставивъ ее въ монастыр, ухалъ въ свой отель, находившійся въ улиц Ришелье, близъ Пале-Рояля.
Не задолго передъ тмъ Жильберъ де-Бургиньонъ вторично бжалъ изъ заключенія, и C.-Мало ршилъ отдлаться отъ него боле энергическимъ способомъ. Онъ зналъ, что Натали горячо любитъ своего брата и что только желзная воля отца заставила ее примириться съ его печальной участью, она вроятно и теперь заступилась бы за него, еслибы въ это время была въ Париж, и помшала бы своему мужу исполнить его преступный замыселъ. Къ несчастью Жильбера Натали осталась въ монастыр, а суровый отецъ жилъ безвыздно въ своемъ помсть,— ничто не стсняло шевалье C.-Мало… Благодаря своему обширному знакомству онъ безъ всякаго труда досталъ такъ называемый lettre de cachet и заперъ брата своей жены въ Бастиліи. Это была едва ли не послдняя ея жертва. Вслдъ затмъ Бастилія была разрушена, и C.-Мало былъ увренъ, что Жильберъ погибъ подъ ея развалинами. Онъ считалъ себя вн опасности и спокойно принялъ извстіе, что Натали оставила монастырь и отправилась къ отцу, который въ это время былъ при смерти. Онъ ничего не имлъ противъ своей жены и только боялся ея присутствія, пока Жильберъ былъ на свобод.
‘Пусть она вернется, думалъ онъ, теперь она мн не мшаетъ. Мн надоло одиночество’.
Онъ еще не зналъ тогда одной тайны… Но онъ долженъ былъ скоро узнать ее.

ГЛАВА VII.
Валтасаровъ пиръ.

Шевалье С.-Мало вмст съ другими гостями отправился въ столовую Королевскаго Павильона. Стны ея были изъ благо мрамора, а хоры, обнесенныя золотой ршеткой, поддерживались огромными каріатидами и колоннами съ золотыми цоколями и капителями. Сотни свчей ярко горли въ хрустальныхъ люстрахъ и золотыхъ изящныхъ канделябрахъ, издали раздавались гармоническіе звуки музыки. Великолпно сервированные столы сверкали золотомъ, дорогимъ фарфоромъ и хрусталемъ, тутъ были и роскошные букеты въ китайскихъ вазахъ, и акваріи съ золотыми рыбками. Съ высокаго свода на золотыхъ проволокахъ опускались колибри, и, качаясь въ воздух, блестли какъ красныя и зеленыя звздочки.
Общество размстилось за множествомъ столиковъ, накрытыхъ для двухъ, четырехъ и боле персонъ. Лакеи были въ старомъ придворномъ костюм, напудренныхъ парикахъ и въ бархатныхъ ливреяхъ.
Герцогъ Орлеанскій и леди Эліоттъ сидли за особымъ столомъ.
— Не нравятся мн эти испанскія вина! воскликнулъ герцогъ, отодвигая отъ себя стаканъ пурпурно-краснаго вина. Разв можно сравнить ихъ съ нашимъ шампанскимъ!…
— Но здсь наполовину пны, отвтила леди Эліоттъ съ улыбкой, вытирая кружевнымъ платкомъ капли вина, упавшія изъ бокала на ея руку.
— Вы кажется не раздляете моего вкуса, миледи! Но смотрите, какая игра, какъ оно искрится! продолжалъ герцогъ, поднимая свой бокалъ.— Здсь вы видите жизнь, какъ она есть, она льется черезъ край…
— Жизнь, которая ничего не оставляетъ за собою и исчезаетъ какъ мимолетное удовольствіе!
— Но удовольствіе всегда мимолетно, миледи. Въ этомъ вся его прелесть. Одно удовольствіе смняется другимъ. Когда вы погасите свчу, то лучше полный мракъ, чмъ скудный мерцающій полусвтъ, угасающій мало по малу. Движеніе, вчная перемна лучше застоя и томительнаго однообразія. Лучше смерть, чмъ мука… Да здравствуетъ революція!
— Блуждающіе огни также горятъ, ваше королевское высочество, но горятъ на болот. Они манятъ усталаго путника, мерцая и танцуя передъ нимъ, и исчезаютъ въ ту минуту, когда для него уже нтъ возврата. Они оставляютъ за собою проклятіе — и въ этомъ какъ будто ихъ назначеніе!…
— Что имъ до этого проклятія, миледи? Что такое будущность! Намъ принадлежитъ только настоящее, и то какой нибудь моментъ. Но онъ нашъ… Все остальное — достояніе прошедшаго или будущаго!
— Но этого слишкомъ мало, ваше королевское высочество! отвтила леди Эліоттъ, слегка прикасаясь губами къ бокалу, который она держала въ рук.
— Нтъ, этого достаточно, миледи! сказалъ герцогъ, пожирая глазами свою хорошенькую собесдницу: разв мы не чувствуемъ очарованія красоты? Разв минута наслажденія не выше цлыхъ вковъ безсмертія? Не общайте мн ничего въ будущемъ — оно не принадлежитъ намъ! Дайте мн наглядться на эти прелестные глазки, прикоснуться къ этимъ роскошнымъ устамъ и слиться съ ними въ долгомъ безконечномъ поцлу… Не говорите мн о завтрашнемъ дн!.. Кто можетъ знать, что будетъ завтра, или даже въ слдующій моментъ…
Герцогъ не окончилъ своей фразы, такъ какъ въ эту минуту послышался звонъ стакановъ и рзкій звукъ разбитаго стекла.
Герцогъ поблднлъ… Не почудилось ли ему, что таинственная рука двигается по стн, какъ во время Валтасарова пира?
Нтъ,— это былъ только кулакъ ‘самаго безукоризненнаго джентльмэна въ Европ’, которымъ онъ ударилъ по столу съ такой силой, что стаканы полетли на полъ. Его королевскимъ высочествомъ овладлъ обычный недугъ, который часто посщалъ его въ послднее время и который не рдкость было встртить въ тогдашней Англіи, даже въ лучшемъ обществ. Этотъ недугъ господствовалъ и между приверженцами C.-Джемса, и въ кружкахъ оппозиціи.
Принцъ Уэльскій сидлъ за однимъ столомъ съ Шериданомъ и Фоксомъ, которые были сильно навесел, но всхъ пьяне былъ будущій глаза Британскаго государства.
— Заприте вс двери! крикнулъ онъ слугамъ, какъ онъ это всегда длалъ въ подобныхъ случаяхъ.— Вс должны оставаться на своихъ мстахъ! Если кому вздумается уйдти отсюда, тотъ не отдлается отъ ‘ночнаго колпака!’
Такъ назывался особенный крпчайшій пуншъ, изобртенный его королевскимъ высочествомъ.
Принцъ Уэльскій всталъ съ мста. За нимъ поднялись его собесдники: Шериданъ и Фоксъ. Остальное общество осталось на своихъ мстахъ, изъ боязни разгнвать его королевское высочество.
Герцогъ Орлеанскій подошелъ къ принцу Уэльскому. Леди Эліоттъ послдовала за нимъ, никмъ незамченная.
Что побудило ее къ этому? Она была недовольна поведеніемъ принца, почти презирала его въ эту минуту, но въ то же время среди веселаго общества, смха и звона бокаловъ она готова была упасть къ его ногамъ и умолять его… но о чемъ… Она сама не знала.
Она стояла въ нсколькихъ шагахъ отъ ихъ королевскихъ высочествъ, которые, удалившись отъ остального общества, зашли за колонну.
— Ну, сказалъ принцъ, прикоснувшись къ плечу герцога,— какого ты мннія о моемъ вкус? Что ты скажешь о леди Эліоттъ?
Голосъ принца возбудилъ ея вниманіе, но услыхавъ свое имя, она стала прислушиваться съ удвоеннымъ напряженіемъ. Сердце ея сильно билось.
— Мой милый кузенъ, отвтилъ герцогъ Орлеанскій, понизивъ голосъ, я готовъ отдать половину жизни, чтобы…
— Я зналъ это… отвтилъ принцъ, едва ворочая языкомъ.— Понимаю, что ты хочешь сказать… Но если ты говоришь серьезно, кузенъ, то ты можешь получить ее боле дешевой цной…
— Никакая цна не дорога для меня, кузенъ! прервалъ его герцогъ Орлеанскій.
— Ну, хорошо!.. Ты долженъ общать мн, что увезешь ее съ собою во Францію и какъ можно скоре… Она мн надола и Только.
Около нихъ послышался легкій, какъ бы подавленный крикъ.
— Что это такое? съ удивленіемъ спросилъ принцъ.
— Врно кто нибудь подслушалъ насъ, сказалъ герцогъ, озираясь кругомъ.
Но никого не было видно. Черезъ залу въ это время проходила леди Эліоттъ, величественно раскланиваясь съ гостями. Никто не замтилъ ее въ ту минуту, какъ она стояла у колонны и никто изъ остального общества не слышалъ ея крика.
— Кажется она уходитъ! сказалъ герцогъ съ видимымъ безпокойствомъ.
— Но все ли теб равно!.. Разв теб далеко дойти до ея виллы,— возразилъ принцъ.
— Какъ! ты позволяешь?..
— Сколько угодно, только избавь меня отъ этой…
Въ этотъ моментъ леди Эліоттъ скрылась за тяжелой бархатной портьерой. Она почти не замтила, какъ очутилась на лугу среди глубокаго мрака. Теперь ей не нужно было сдерживать своихъ рыданій. Буря и ревъ моря заглушали ихъ.

ГЛАВА VIII.
Встрча обихъ Магдалинъ.

— Боже мой! что это!.. Неужели это были его слова?— воскликнула съ отчаяніемъ леди Эліоттъ, заливаясь горькими слезами.
Расходилась буря на безбрежномъ мор, ревла и стонала она, заглушая крики и жалобы несчастной женщины, втеръ разносилъ ихъ… Наконецъ сознаніе своего полнаго ничтожества передъ дикимъ величіемъ природы мало по малу овладло ею, и она затихла. Полумашинально, безъ слезъ шла она по кремнистому берегу, залитому дождемъ и прибоемъ волнъ, холодная сырость охватывала ее, камни разрывали ея тонкую обувь. Втеръ сорвалъ вуаль съ ея головы, путалъ ея длинные волосы, нить коралловъ разсыпалась по земл, упалъ, и драгоцнный медальонъ, украшенный жемчугомъ, платье ея промокло отъ дождя.
Передъ нею раскрывался безконечный грозный океанъ. Волны бились объ утесы, какъ о прикованные титаны, и молили принять ихъ въ свое лоно, но утесы отбрасывали ихъ — он подступали вновь и опять отступали, какъ будто не находя себ покоя.
Леди Эліоттъ бросилась на мокрый берегъ. Не сонъ ли это? Неужели вся ея прошлая жизнь не существовала! Замокъ, роскошный пиръ, люди сидвшіе за столами, говоръ, смхъ — все исчезло. Ничего не осталось, кром ночи, бури и моря.
Она была одна. Волны доходили до ногъ ея, осыпая ее брызгами. Можетъ быть какая нибудь волна унесетъ ее съ собою… Отчего у ней нтъ достаточно мужества, чтобы броситься въ море? Стоитъ только сдлать два-три шага — и всему конецъ… Но что ждетъ ее тамъ? Вода такая холодная и черная!.. Не встртитъ ли она въ волнахъ то, чего боялась больше смерти? Ей казалось, что она видитъ возл себя тло убитаго мужа, черты лица были знакомы, рука его крпко сжимала ея руку. Она вскочила въ ужас. Неужели только смерть избавитъ ее отъ этихъ мученій! Къ берегу опять подступили волны и, казалось, тянули ее въ пропасть.
Но вотъ среди рева бури и втра она услышала, что кто-то зоветъ ее по имени. ‘Грэсъ, Грэсъ’! слышалось ей. Это былъ голосъ любимой подруги ея дтства. Она узнала бы его среди тысячи голосовъ. Какъ могла очутиться Натали на этомъ пустынномъ берегу? Быть можетъ она умерла, и душа ея зоветъ ее къ себ?..
Голосъ то казался сильне, то какъ будто слаблъ и удалялся отъ нея. Леди Эліоттъ остановилась въ недоумніи. Черезъ секунду она опять услышала: ‘Грэсъ! Грэсъ!’ Не изъ воды ли этотъ слабый крикъ?.. Нтъ, зовъ повторился, и очевидно на берегу. Леди Эліоттъ бросилась въ другую сторону, но было такъ темно, что въ двухъ шагахъ нельзя было ничего различить. Она долго ходила взадъ и впередъ, прислушивалась, но все напрасно — и пришла въ отчаяніе… Вдругъ она услышала за собою: ‘Грэсъ! Грэсъ!’
— Натали!— воскликнула она. Об женщины бросились другъ, другу въ объятія.

ГЛАВА IX.
Сватовство мосье Друэ.

Бекки не скучала въ отсутствіе леди Эліоттъ, такъ какъ съ нею былъ мосье Друэ. Они сидли у камина въ маленькой уютной комнат нижняго этажа, дверь которой выходила въ залу.
Огонь весело горлъ за желзной ршеткой, только по временамъ втеръ, завывавшій въ труб, врываясь въ комнату, наполнялъ ее дымомъ и пепломъ.
— Нечего сказать, хороша погода! говорила Бекки при каждомъ новомъ порыв втра, не замчая, что повторяетъ одну и ту-же фразу чуть-ли не въ десятый разъ.
— Ну, ну, отвтилъ мосье Друэ, который до этого молча покуривалъ изъ своей глиняной трубки,— если всмъ такъ хорошо какъ мн, то еще можно жить на свт.
Друэ казался въ наилучшемъ расположеніи духа. Въ рукахъ у него была его любимая трубка съ табакомъ, чашка чаю, налитая руками Бекки, наконецъ рядомъ съ нимъ сидла она сама на деревянномъ кресл, обитомъ кожей.
— Видите ли, миссъ Бекки, продолжалъ онъ, съ разстановкой: мое давнишнее желаніе сидть когда нибудь у моего собственнаго камина и имть возл себя особу, которая пользуется хорошей репутаціей. Потому что, видите ли, миссъ, мы старемся со дня на день, и свтъ становится все хуже…
— На все воля Божія! отвтила со вздохомъ Бекки.
— Свтъ становится хуже, а мы старемся, повторилъ мосье Друэ. Право, я не понимаю, чего мы ждемъ…
Мосье Друэ посл этой фразы погрузился въ свое обычное молчаніе, которое находило на него всякій разъ, когда разговоръ касался извстной темы. Ни онъ, ни Бекки не могли разршить вопроса: чего они ждутъ, и прійти къ желанному концу, тмъ боле, что всегда случалось что нибудь неожиданное и прерывало ихъ объясненіе въ самомъ начал. Такъ продолжалось нсколько лтъ и даже послдніе три-четыре года, когда Друэ почувствовалъ особенную склонность къ Бекки. Собственно взаимная любовь этихъ пожилыхъ людей началась въ Стюдлей-Голл, такъ какъ здсь, вспоминая свое старое знакомство въ Монфлери, они вели между собою долгія бесды и незамтно дошли до нжныхъ признаній, которыя впрочемъ никогда не переходили извстной границы.
Но сегодня мосье Друэ ршился дйствовать смле и довести дло до конца, не смотря ни на какія препятствія.
Бекки скромно смотрла въ свою чашку, какъ прилично добродтельной двиц, ея лобъ, уши, щеки, подбородокъ покраснли, точно огонь въ камин, и только глаза ея блестли, какъ два черные уголька. Вроятно это сравненіе пришло въ голову и самому мосье Друэ, потому что онъ поперемнно смотрлъ, то на огонь въ камин, то на пылавшее лицо Бекки.
Наконецъ вдохновеніе постило его, и онъ почувствовалъ приливъ краснорчія.
— Вотъ ужъ погода! мосье Друэ. Смотрите-ка, сказала Бекки, указывая ему на яркое пламя, вспыхнувшее въ камин отъ сильнаго порыва втра,— между тмъ какъ на двор слышался глухой шумъ бури и прибой морскихъ волнъ.
— Да, да! отвтилъ мусье Друэ: погода непріятная! Но право все забываешь и на душ длается отрадно, когда видишь такое хорошее лицо, какъ ваше, миссъ Бекки. Оно можетъ согрть сердце лучше всякаго камина и освтить самое мрачное жилище… Когда я думаю о своемъ дом и представляю себ, какъ въ немъ скучно въ такую ночь, то у меня является сильнйшее желаніе, чтобы ваше лицо было въ моемъ дом. Отъ него бы сразу потеплло.
— Но, мосье Друэ, у васъ врно есть камины въ дом!
— Разумется, миссъ Бекки. Но я не это хотлъ сказать. Дло не въ однихъ каминахъ — но около камина нужно сидть вдвоемъ, ужъ такъ принято… Говоря откровенно, мысль, что я буду сидть одинъ у камина, всего боле мшала мн завести собственное хозяйство, хотя у меня прехорошенькій домъ на улиц de Charenton, въ предмсть С.-Антуанъ… Съ самыхъ молодыхъ лтъ во мн созрла ршимость не кончать жизни въ одиночеств!.. Въ молодости и такъ хорошо живется, а подъ старость мы нуждаемся въ друг, можно заболть, сдлаться хилымъ, хромымъ или глухимъ, какъ это часто бываетъ. Тогда ничто не можетъ быть лучше любви, миссъ Бекки!
Бекки кивнула головой въ знакъ согласія и вздохнула.
— Врьте мн, миссъ, чужіе люди совсмъ не то, что близкій другъ… Вотъ я и ршилъ не кончать своей жизни между чужими людьми. Я скопилъ кругленькую сумму денегъ, и когда былъ въ послдній разъ въ Париж, то купилъ себ домъ. Теперь это самая выгодная афера! Съ тхъ поръ какъ начался бунтъ, дома въ Париж стали также дешевы, какъ воробьи, съ горстью луидоровъ я вамъ пріобрту лучшій графскій отель въ С.-Жерменскомъ предмсть. У кого луидоры въ карман, тотъ въ настоящее время пробьетъ себ дорогу во Франціи!.. благодаря тому, что у нихъ пущены въ ходъ грязныя бумажки, называемыя ассигнаціями, они сдлались также падки на золото, какъ сороки!.. Ну, старый Друэ всегда зналъ, гд раки зимуютъ, и понемногу все откладывалъ деньги на черный день… Вотъ у него теперь и луидоры въ карман, и свой домъ въ предмсть!
Бекки слушала съ величайшимъ вниманіемъ своего собесдника, хотя его финансовыя соображенія были не совсмъ понятны ей. Но дв вещи были для нея ясны, какъ день: во-первыхъ, что мосье Друэ необыкновенно уменъ, во-вторыхъ, что у него собственный домъ въ Париж.
— Почему-же вы до сихъ поръ не перехали въ свой домъ, мосье Друэ?
— Я очень радъ, миссъ, что вы заговорили объ этомъ, отвтилъ Друэ серьезнымъ голосомъ, выпрямившись на своемъ стул. Я теперь могу высказать то, что у меня на сердц. Видите-ли, я усталъ разъзжать по свту съ моимъ господиномъ и въ добавокъ я не желаю больше оставаться въ его дом. Мн собственно жаль m-me Натали, которую я носилъ на рукахъ, когда она была ребенкомъ. Какъ додумаю о ней, такъ у меня и сожмется сердце, кажется готовъ-бы душу свою отдать за нее. Но она въ монастыр, мосье Жильберъ пропалъ безъ всти, а старому де-Бургиньону я не нуженъ,— у него и помимо меня много слугъ. Что-же касается шевалье C.-Мало, то чмъ раньше я уйду отъ него, тмъ лучше, не особенно-то пріятно служить у него!.. Однимъ словомъ, миссъ Бекки, нора наконецъ кончить то, о чемъ я уже давно хотлъ сказать вамъ…
Мосье Друэ всталъ съ своего стула и торжественно подошелъ къ Бекки, которая также поднялась съ мста, стыдливо потупивъ глаза.
— Миссъ Бекки, мы стараемся со дня на день, а свтъ становится все хуже…
Мосье Друэ опять не кончилъ своей фразы, такъ какъ въ эту минуту послышался стукъ въ наружную дверь.
Влюбленные, которые на этотъ разъ совсмъ готовы были протянуть другъ другу руки, остановились въ недоумніи.
— Господи! пресвятая Богородица! кто-же это стучится? Вдь это со стороны моря! Даже малый ребенокъ въ Брайтон знаетъ, что главный входъ съ другой стороны. Миледи еще въ Павильон, я никого не впущу, пока она не вернется…
Стукъ желзнаго кольца у двери послышался еще сильне.
— Господи! что мн длать?.. Иду… Сейчасъ!.. говорила Бекки. Лишь-бы не пьяный, и не привидніе… Съ этими словами Бекки вышла въ залу и направилась къ двери, ведущей въ переднюю.
— Ничего не выйдетъ изъ этого, приговорилъ съ досадой Друэ, отталкивая ногой кресло.— Каждый разъ, когда я начну дло какъ слдуетъ, всегда явится какая-нибудь проклятая помха!.. Нтъ, ничего не выйдетъ изъ этого!..
Онъ слышалъ, какъ его возлюбленная шла по зал, затмъ вошла въ переднюю и какъ зазвенла цпь въ ея рукахъ, когда она отодвинула тяжелый желзный засовъ.
Друэ не могъ спокойно оставаться на своемъ мст и ршилъ удостовриться собственными глазами, не грозитъ-ли какая опасность его Бекки. Онъ вышелъ въ залу, но въ эту минуту изъ передней подуло втромъ и дверь захлопнулась съ такой силой, что онъ отскочилъ въ испуг, а лампа, горвшая въ зал, слетла со стола и разбилась въ дребезги.
Друэ очутился въ темнот. Онъ былъ въ нершимости: остаться-ли ему въ зал, или же поспшить на помощь своей возлюбленной, но тутъ онъ услышалъ шумъ шаговъ и жалобный возгласъ Бекки: ‘Боже мой, что это?.. Пресвятой Андрей Шотландскій! Что съ вами моя дорогая миледи?.. Господи, жива-ли она?’
Друэ вышелъ въ сосднюю комнату и принесъ свчу. Онъ увидлъ посреди залы леди Эліоттъ съ распущенными волосами и въ бальномъ наряд, промокшемъ отъ дождя. Она придерживала другую женщину, въ черномъ монашескомъ плать, съ блымъ платкомъ на голов, которая была блдна какъ смерть и казалась въ обморок.
— Боже мой! Она умерла! вскрикнула Бекки, ломая руки.
Но когда Друэ поднесъ свчку къ ея лицу, женщина въ черномъ плать открыла свои темноголубые глаза.
— М-гае C.-Мало!.. Натали де-Бургиньонъ!.. воскликнулъ съ изумленіемъ старый слуга.
Она также узнала его, и, закрывъ лицо руками, проговорила умоляющимъ голосомъ: ‘Пусть онъ уйдетъ, Грэсъ… Я не могу его видть’!
— Мосьэ Друэ, сказала Бекки, взявъ свчу изъ его рукъ: приходите лучше завтра утромъ. Она поправится къ тому времени.
— Давай Богъ! отвтилъ честный старикъ, по щекамъ котораго струились слезы.— Но все-таки, добавилъ онъ про себя,— я считаю христіанскимъ долгомъ сообщить мосье C.-Мало, въ какомъ жалкомъ состояніи я видлъ его жену.
Онъ вышелъ изъ дому и направился къ Королевскому Павильону, а г-жа C.-Мало, опираясь на руки леди Эліоттъ, поднялась въ верхній этажъ по лстниц, обитой коврами.

ГЛАВА X.
Исповдь.

— Это твой домъ, Грэсъ? Я у тебя? спросила г-на C.-Мало, войдя въ большую комнату, гд Бекки поспшила развести огонь въ камин. Это были первыя слова Натали посл ея встрчи съ подругой дтства. Они проговорила ихъ робко и въ полголоса, какъ будто боялась получить отрицательный отвтъ.
— Да, Натали, ты, у меня и останешься со мной, ласково отвтила леди Эліоттъ, длая знакъ Бекки, чтобы она вышла изъ комнаты.
Бекки повиновалась, хотя ей сильно хотлось узнать, какимъ образомъ очутились у нихъ г-жа С.-Мало.
Едва Бекки вышла изъ комнаты, какъ Натали бросилась на шею леди Эліоттъ и горько заплакала. ‘Я тебя долго искала, Грэсъ, проговорила она сквозь слезы.— Наконецъ-то Господь привелъ увидть тебя! На тебя вся моя надежда’!
— Я сдлаю все, что могу, отвтила леди Эліоттъ беззвучнымъ голосомъ.
— Мое сердце стремилось къ теб, Грэсъ. Ты можешь спасти меня! Ты знаешь, гд онъ… Наклонись, я теб скажу его имя на ухо.
— Герцогъ Орлеанскій! воскликнула леди Эліоттъ, отталкивая свою подругу,— но тотчасъ же опомнилась и нжно обняла ее.
— Что я теб сдлала? спросила Натали С.-Мало рыдая.— Ты тоже сердишься и обвиняешь меня?
— Нтъ, моя дорогая, не мн обвинять тебя, печально отвтила леди Эліоттъ.— Я готова все сдлать, чтобы выручить тебя изъ бды…
— Это не въ твоей власти, Грэсъ… Ты назвала его имя… Онъ одинъ можетъ помочь мн разршить мои сомннія… Вдь онъ не откажется сдлать это, Грэсъ?..
— Я не могу отвтить на твой вопросъ, Натали… Я не знаю, въ чемъ онъ можетъ помочь теб.
— Ты сомнваешься… Значитъ я напрасно пріхала сюда, и такъ долго искала тебя…
Леди Эліоттъ не ршалась длать какихъ бы то ни было вопросовъ… ‘Какое безуміе ждать помощи отъ герцога Орлеанскаго’, думала она,— и при одномъ его имени кровь какъ будто застывала у ней въ жилахъ. Она живо вспомнила его разговоръ съ принцемъ въ Королевскомъ Павильон, свое отчаяніе, но все-таки овладла собою. Забота о Натали заставила ее забыть свое личное горе. Нсколько минутъ передъ тмъ она хотла покончить съ жизнью, теперь она почувствовала ей цну. Она будетъ жить для этой несчастной женщины, съ которою судьба такъ неожиданно свела ее посл долгихъ лтъ разлуки.
— Не приходи въ отчаяніе, Натали, сказала она ласково: можетъ быть все устроится къ лучшему.
— Такъ ты думаешь, Грэсъ, что онъ не откажется сказать мн то, что мучитъ меня день и ночь? Неизвстность хуже всего… Тогда по крайней мр я буду спокойна… Все будетъ кончено для меня…
— Но у тебя останется другъ! Дружба врне любви, Натали!
— Ты права, Грэсъ, мн такъ хорошо съ тобою, какъ въ то время, когда мы жили въ монастыр… Какъ теперь вижу передъ собою образъ Божьей Матери въ Монфлери. Мы становимся передъ нимъ на колни… Троицынъ день, мы вс въ блыхъ платьяхъ… Раздается торжественное пніе, заигралъ органъ, звуки его становятся все громче и громче, доходятъ до высокихъ сводовъ… Солнечный лучъ проходитъ сквозь ршетчатыя окна… На мраморномъ полу разсыпаны цвты… Но что это?.. воскликнула Натали въ ужас, закрывая лицо руками: ликъ Божьей Матери проливаетъ слезы… Поднимается темный столбъ дыму… Вся церковь въ пламени… ‘Agnus Dei, miserere nobis’!…
— Успокойся, милая, сказала леди Эліоттъ ласковымъ голосомъ. Я слышала, ты опять жила въ Монфлери?.. Разскажи мн, долго-ли ты оставалась тамъ?
— Да, я разскажу теб все, что случилось со мной въ это время, отвтила Натали посл нкотораго молчанія, какъ бы опомнившись отъ сна.— Ты должна выслушать мою исповдь. Когда я осталась одна въ Париж, то сознаніе моей вины на столько преслдовало меня, что я ршилась вернуться въ монастырь, гд провела счастливые дни моего дтства. Но я не долго прожила здсь, мой мужъ пріхалъ изъ Америки и сталъ настоятельно требовать, чтобы я переселилась къ нему въ Парижъ. Я умоляла его согласиться на разводъ и позволить мн постричься въ монахини. Сначала онъ отказалъ на-отрзъ, но потомъ отвтилъ, что подумаетъ, и позволилъ мн остаться еще нкоторое время въ Монфлери. Вслдъ затмъ пріхалъ посланный съ извстіемъ, что отецъ умираетъ и зоветъ меня къ себ.
— Ты еще застала отца своего въ живыхъ? спросила леди Эліоттъ.
— Да, онъ еще былъ живъ. Ты знаешь, онъ давно удалился въ свой старый замокъ де-Бургиньонъ, гд велъ самую уединенную жизнь, равнодушный ко всему, что длалось на бломъ свт, хотя вроятно до него доходили слухи о томъ, что возстаніе со дня на день усиливается во всей Франціи и особенно въ Париж. Но вотъ ненависть народа обрушилась наконецъ и на откупщиковъ. Народъ обвинялъ ихъ въ своемъ раззореніи и во всхъ своихъ бдствіяхъ, такъ какъ во Франціи съ давнихъ поръ все было на откупу, даже подати. Національное собраніе въ угоду народа постановило уничтожить откупа и считать несуществующими вс прежнія условія, заключенныя правительствомъ. Однако эта мра вмсто того чтобы утишить бурю, еще боле усилила ее, народъ не довольствовался этимъ и началъ самъ расправляться съ откупщиками, выражая свою месть поджогами, убійствами и грабежомъ. Въ это время разрушенъ былъ и богатый отель моего отца въ Париж. Это извстіе на столько встревожило его, что онъ не могъ доле оставаться одинъ въ своемъ мрачномъ замк и послалъ за мной. Я застала его сидящимъ въ кресл подъ шубой, лицо у него было худое, землянаго цвта, щеки ввалились, глаза были неподвижны. Въ провинціи было также неспокойно, крестьяне собирались толпами и нападали на господъ, подъ нашими окнами мы не разъ слышали, какъ на насъ сыпались проклятія и раздавался грозный возгласъ: ‘долой откупщиковъ’! Отецъ приходилъ въ бшенство, поднималъ кулакъ и кричалъ своимъ хриплымъ старческимъ голосомъ: ‘я не отдамъ своего имущества, я заработалъ его своимъ трудомъ, хлопоталъ всю жизнь’… Но вотъ однажды ночью мы опять услышали шумъ и проснулись въ испуг: крестьяне сломали ршетку, защищавшую насъ, изрубили деревья въ парк и подожгли замокъ. Мы едва не задохлись отъ дыму…
— А старикъ отецъ? спросила леди Эліоттъ, которая съ ужасомъ слушала разсказъ своей подруги.
— Мы его вынесли на рукахъ — его старый лакей и я. Онъ сидлъ въ своемъ кресл подъ шубой и сжимая кулакъ, повторялъ ту же фразу: ‘я не отдамъ своего имущества’… На другой день не было и слда замка и помстья де-Бургиньонъ. Все изчезло съ лица земли…
Натали вздохнула и остановилась, но потомъ, какъ-бы собравшись съ силами, продолжала: ‘Мы спасли ему жизнь противъ его воли и перенесли въ хижину полсовщика, которая была со всхъ сторонъ окружена лсомъ. Мы, т. е. полсовщикъ, старый лакей и я, ни на минуту не оставляли старика, каждый шорохъ въ лсу пугалъ насъ, такъ какъ мы боялись, что слпая ярость крестьянъ и здсь не пощадитъ умирающаго. Молча сидлъ отецъ на кресл, глаза его были почти закрыты, онъ часто засыпалъ, и мы слышали, какъ въ вздыхалъ и звалъ по имени мать и брата. Разъ утромъ онъ сдлалъ знакъ, чтобы я подошла къ нему поближе. Онъ дотронулся до меня своей рукой, я почувствовала, что она дрожитъ и холодна какъ ледъ. Наконецъ онъ зашевелилъ губами и сказалъ: ‘Натали, выслушай меня, пока я еще въ состояніи говорить. Скажи мн, любила ли ты свою мать и брата? Если да, то вырви эту любовь изъ твоего сердца’…
Натали не могла продолжать и рыдая указала леди Эліоттъ на золотой медальонъ, висвшій у ней на ше на шелковомъ шнурк.
— Что значитъ этотъ медальонъ? съ недоумніемъ спросила леди Эліоттъ.
Наконецъ Натали пришла въ себя и отвтила взволнованнымъ голосомъ: ‘Отецъ передалъ его мн передъ смертью и сказалъ: ‘этотъ медальонъ отдала мн твоя умирающая мать, она не хотла унести съ собой въ могилу тяжелый грхъ, который скрывала при жизни. Въ медальон портретъ человка, котораго она любила… отца Жильбера, который одинъ знаетъ, какъ открыть его. Она сказала мн его имя, только взяла съ меня клятву не называть его до послдней минуты моей жизни’. Отецъ сдержалъ свою клятву, хотя она мучила его всю жизнь… Онъ оттолкнулъ отъ себя Жильбера, не имя права открыть ему причины… Медальонъ этотъ погубилъ моего брата, та же будетъ и со мною’!..
— Разв твой отецъ не назвалъ его имени? спросила леди Эліоттъ.
— Онъ хотлъ это сдлать, но губы уже не слушались его… онъ тутъ же выпрямился и умеръ… Если оправдается мое предчувствіе, Грэсъ, то я самое несчастное и погибшее существо на свт… Ты оттолкни меня тогда, чтобы мое прикосновеніе не заражало тебя…
Странное предположеніе мелькнуло въ голов леди Эліоттъ, но оно показалось ей на столько дикимъ, что оно громко воскликнула: ‘Нтъ, это невозможно!’
Натали, занятая своими мыслями, не слышала этого возгласа. Она пристально смотрла передъ собой и, казалось, ничего не видла. Лицо ея приняло кроткое задумчивое выраженіе. ‘Я думала найти покой въ монастыр, примириться съ небомъ и съ собою… Но мы живемъ въ тяжелыя времена, Грэсъ. Дти платятся за грхи отцовъ. Давнія преступленія влекутъ за собою безконечную вереницу новыхъ преступленій… Человчество мститъ за свои бдствія отдльнымъ личностямъ. Не существуетъ больше ни жалости, ни прощенія, а только гнвъ, месть и всюду кровь… Священники изгнаны изъ Франціи, церкви поруганы. Они не хотятъ имть ни Бога, ни короля… Подъ развалинами замка Бургиньонъ я похоронила отца, когда я вернулась въ Монфлри — монастырь горлъ…’
— Какъ? нашъ монастырь?— спросила съ удивленіемъ леди Эліоттъ.
— Да,— отвтила Натали глухимъ голосомъ.— Пламя выбивалось изъ оконъ, все было полно огнемъ и дымомъ, горла церковь, образъ Божьей Матери. Колокола печально звонили на башняхъ, въ нихъ слышался какъ будто стонъ… Теперь все для меня конечно! Я лишилась послдняго пріюта! Свтъ для меня все равно что пустыня. Кругомъ мракъ… груды пепла…
Силы начали измнять бдной измученной женщин, она опустилась на колни передъ подругой своего дтства.
Леди Эліоттъ хотла приподнять ее и посадить рядомъ съ собою.
— Нтъ, оставь меня,— сказала Натали, положивъ свою голову на колни леди Эліоттъ.— Я такъ устала, но это скоро пройдетъ…
Натали замолчала. Въ комнат была мертвая тишина, только время отъ времени вспыхивалъ огонь въ камин и слышался легкій трескъ падавшихъ угольевъ.
— Знаешь ли что,— начала опять Натали, которая повидимому чувствовала непреодолимое желаніе высказать подруг дтства вс ощущенія своего наболвшаго сердца — когда я сидла на камн и смотрла на пылавшій монастырь, то я непремнно покончила бы съ собой, если бы мысль о медальон не остановила меня. Я ршила во что бы то ни стало узнать имя отца Жильбера и. съ этой цлью пріхала въ Англію. Но его не оказалось въ Лондон, и я послдовала за нимъ въ Брайтонъ. Ты должна свести меня къ нему, или его позвать сюда. Леди Эліоттъ измнилась въ лиц.— ‘Но это невозможно, по крайней мр теперь’…
Натали не обратила вниманія на эти слова… ‘Когда я шла мимо освщеннаго дворца, то ноги отказывались служить мн… Онъ тутъ, подсказывало мн сердце… Мн казалось, что я вижу его тнь у окна, слышу его смхъ… Если бы ты знала, какой это дурной человкъ, Грэсъ! Я никогда не любила его. Разв это любовь? Я была ребенкомъ и покорилась его вол… Помню я ту чудную лтнюю ночь… Мсяцъ свтилъ такъ ярко, сирень цвла подъ окнами. Прежде я любила сирень, теперь я ее ненавижу… Моего мужа не было въ Париж… Онъ общалъ освободить Жильбера. Я изъ благодарности поцловала его руку… Онъ бросился точно ястребъ на свою добычу — мн сдлалось страшно, голова закружилась отъ запаха сирени… Онъ обманулъ меня — братъ и теперь въ монастыр, и если догадка моя справедлива!.. Когда я пріхала сюда и узнала, что у принца званый вечеръ, я была уврена, что онъ во дворц, такъ какъ онъ всегда тамъ, гд шумъ, свтъ, веселое общество. Долго стояла я на лугу, не чувствуя ни дождя, ни бури. Нсколько разъ я хотла войти въ. освщенную залу и не могла сдвинуться съ мста… Наконецъ все перепуталось въ моихъ глазахъ, и я видла замокъ какъ будто во сн — въ это время ты показалась въ дверяхъ, и я приняла тебя за неземное существо, которое должно вывести меня изъ мрака. Когда я опомнилась и узнала твое лицо, ты уже исчезла изъ глазъ моихъ, по дорог къ морю. Я бросилась за тобою, звала по имени, но голосъ мой заглушался втромъ и ревомъ волнъ. Я уже начала терять всякую надежду и думала, что ты не боле какъ видніе, созданное моей фантазіей.’ Но тутъ я очутилась неожиданно въ двухъ шагахъ отъ тебя…’
Леди Эліоттъ заплакала, Натали молча обняла ее колни и прижалась къ ней.
Въ комнат опять воцарилась тишина, только слышны были грозные порывы бури и ревъ волнъ, которые со стономъ разбивались о песчаный берегъ. Но время отъ времени среди всего этого доносилось какъ далекое эхо однообразное тихое пніе — это была колыбельная псня Бекки:
‘Я не хочу цловать тебя, Аргиль —
‘Я не хочу нжно цловать тебя’.

ГЛАВА XI.
Неожиданная встрча.

Натали закрыла глаза и скоро заснула крпкимъ сномъ. Леди Эліоттъ изъ боязни потревожить ее сидла неподвижно. Она пристально смотрла на потухающій огонь въ камин, прислушиваясь къ однообразному напву знакомой колыбельной псни, которая смшивалась съ завываніемъ втра и ревомъ волнъ.
Но вдругъ пніе неожиданно прекратилось, и леди Эліоттъ услышала на лстниц голосъ Бекки, которая съ кмъ-то горячо спорила,
— Вы не сдлаете больше ни одного шагу, а то клянусь вамъ сВ. Андреемъ Шотландскимъ, что я закричу на весь домъ.
— Тише, говорилъ другой голосъ,— чего ты такъ шумишь! Леди Эліоттъ не поблагодаритъ тебя за это.
— Не смйте называть мою леди, да еще въ такой поздній часъ ночи! Ея имя слишкомъ извстно, и нечестнымъ людямъ нечего соваться къ ней.
— Да разв я похожъ на вора? Возьми себ это и успокойся…
— Я не нуждаюсь въ вашихъ деньгахъ! Я не такая продажная душа…
— Если бы ты знала, кто я, то не стала бы тратить попусту столько словъ.
— Да я и не желаю знать, кто вы. Какъ будто не вижу, въ чемъ дло…
— Будетъ ли этому конецъ? Прочь съ дороги!
Послышался крикъ Бекки, который тотчасъ же затихъ, и вслдъ затмъ кто-то сталъ подниматься на лстницу.
Леди Эліоттъ слышала весь разговоръ и, узнавъ голосъ неожиданнаго гостя, сразу догадалась о причин его ночного визита. Она поспшила разбудить Натали, бережно подняла ее съ полу и увела полусонную въ сосднюю комнату, которая была освщена лампой и представляла родъ будуара.
— Подожди здсь, милая Натали, сказала она, поспшно опуская за ней тяжелую портьеру.
Шаги на лстниц слышались все отчетливе вмст съ бранью и отчаянными криками Бекки.
Леди Эліоттъ взяла съ камина одинъ изъ серебряныхъ шандаловъ, зажгла свчи и подошла къ двери.
Верхняя площадка лстницы освтилась сразу, и леди Эліоттъ увидла передъ собой герцога Орлеанскаго, стоявшаго у перилъ. Лицо его разгорлось отъ кутежа, и онъ казался взволнованнымъ.
— Не сердитесь на меня, миледи, пробормоталъ онъ, немного сконфуженный внезапнымъ появленіемъ леди Эліоттъ, которая показалась ему еще прекрасне и соблазнительне.— Вы такъ неожиданно исчезли изъ Павильона… одни въ такую ночь… я думалъ…
— Не стсняйтесь, ваше королевское высочество, отвчала она, граціозно улыбаясь.— Я очень рада, что вы пришли.
Герцогъ хотлъ поцловать у ней руку, но она вжливо отстранила его.
Бекки, сказала леди Эліоттъ, обращаясь къ оторопвшей служанк, которая въ недоумніи остановилась на лстниц,— не безпокойся, я ждала этого джентльмэна.
Бекки не узнала герцога Орлеанскаго, такъ какъ въ Монфлери юна видала его мелькомъ, и наружность его сильно измнилась съ тхъ поръ.
— Ну, это дло другое, съ досадой пробормотала Бекки, спускаясь съ лстницы.— Могла ли я думать, что миледи ожидаетъ гостей въ такую пору. Къ несчастью Друэ правъ, какъ всегда: свтъ, со дня на день становится хуже…
Леди Эліоттъ отворила дверь своему гостю, который остался очень доволенъ ея пріемомъ, хотя онъ былъ не особенно высокаго мннія о женской добродтели, но все-таки на этотъ разъ успхъ превзошелъ вс его ожиданія. Онъ долго колебался: воспользоваться ли ему или нтъ позволеніемъ принца, такъ какъ боялся сильнаго отпора со стороны гордой красавицы, и наконецъ ршилъ, что смлый приступъ всего врне. ‘Женщины и крпости, на что вамъ добродтель и стны,— искусный полководецъ всегда справится съ обими’! самодовольно повторялъ онъ, идя по лугу, и только сопротивленіе Бекки и внезапное появленіе леди Эліоттъ на лстниц нсколько озадачили его. Но теперь онъ совсмъ. успокоился и бодро шелъ по богатому турецкому ковру, которымъ былъ покрытъ гладкій паркетный полъ изъ чернаго дерева.
Онъ очутился въ парадно-убранной комнат, едва освщенной свтомъ потухающаго камина, но тутъ ему показалось, что на противоположной стн шевельнулась портьера и что на ярко освщенномъ красномъ фон онъ видитъ передъ собою знакомый ему миніатюрный образъ женщины въ монашескомъ плать съ миловидной хорошенькой головкой, темными волосами и большими, задумчивыми глазами.
— Что это такое? воскликнулъ въ испуг герцогъ, у котораго вся кровь прилила къ сердцу.
Въ эту минуту вошла леди Эліоттъ съ зажженнымъ шандаломъ въ рук, и видніе исчезло, портьера казалась неподвижною.
— Parbleu! воскликнулъ герцогъ, котораго лицо поблло отъ испуга какъ платокъ на голов привидвшейся ему монахини.— Скажите мн, миледи, что вы думаете о привидніяхъ?
— Я не врю имъ, спокойно отвтила леди Эліоттъ.— Иногда воображеніе рисуетъ намъ мрачныя картины, которыя проходятъ безслдно, какъ тни волшебнаго фонаря на стн.
— Ваше сравненіе довольно врно, задумчиво замтилъ герцогъ.— Да, я согласенъ съ вами… такъ по крайней мр можно объяснить…
— Я не признаю выходцевъ съ того свта, продолжала леди Эліоттъ, такимъ нершительнымъ тономъ, какъ будто сама не врила тому, что говорила.— Мн кажется, что гораздо больше можно бояться живыхъ, нежели мертвыхъ людей.
— Бояться живыхъ людей! воскликнулъ герцогъ Орлеанскій. Однако это было бы слишкомъ неудобно. Въ подобныхъ случаяхъ вопросъ разршается очень просто. Нужно уничтожать тхъ, чья жизнь мшаетъ нашимъ наслажденіямъ, или покончить съ своей жизнью, если мы не умемъ пользоваться ею.
Въ сосдней комнат послышался шумъ. Герцогъ съ безпокойствомъ оглянулся, но портьера не шевельнулась.
Герцогъ засмялся, думая заглушить этимъ свое тревожное состояніе духа.— Не лучше ли прекратить разговоръ о привидніяхъ, миледи. Они всегда появляются въ этотъ часъ, а мы еще вызываемъ ихъ.
— Я уже говорила вамъ, что не боюсь мертвыхъ, возразила леди Эліоттъ.— Мы всегда можемъ загладить наши прегршенія противъ мертвыхъ, длая добро живымъ людямъ.
— Нтъ, это невозможно! сказалъ герцогъ взволнованнымъ голосомъ,— или по крайней мр очень трудно для тхъ, которые продолжаютъ гршить. Но противъ этого нтъ средствъ: разв я могу приказывать моему сердцу или измнить мою кровь! Не стоитъ жить, если нужно постоянно сводить счеты съ прошлымъ! Философы отрицаютъ будущность, а я не признаю прошедшаго — его нтъ! Существуетъ только настоящій моментъ, въ немъ вся наша жизнь!
Апатичное лицо герцога оживилось огнемъ страсти, онъ жадно глядлъ на Грэсъ своими сверкающими глазами.
Леди Эліоттъ окинула его съ ногъ до головы гордымъ спокойнымъ взглядомъ.
— Избавь пожалуйста и меня, и себя отъ всхъ этихъ прелюдій, шутливо замтилъ герцогъ.— Какъ будто мы не знаемъ, что женщина, которая добровольно отдалась одному или двумъ любовникамъ, не погнушается и третьимъ. Не такъ ли, моя ненаглядная красавица? Дай мн поцловать тебя…
Съ этими словами онъ еще ближе придвинулся къ леди Эліоттъ,— но тотчасъ же отскочилъ отъ нея, такъ какъ портьера снова поднялась, и онъ опять увидлъ передъ собою августинскую монахиню съ блымъ платкомъ на голов и съ большимъ серебряннымъ крестомъ на груди. Но это былъ не призракъ,— она вошла въ комнату и остановилась въ нсколькихъ шагахъ отъ него.
Герцогъ не помнилъ себя отъ злости. ‘Прекрасная Далила, сказалъ онъ, насмшливо обращаясь къ леди Эліоттъ, ты думала поймать меня, въ надежд, что я такъ и попадусь въ твою ловушку. Или ты намревалась разыграть роль Юдифи’!..
Герцогъ не кончилъ своей рчи, такъ какъ въ эту минуту послышался стукъ у параднаго входа, и вслдъ затмъ рзкій мужской голосъ громко спросилъ: ‘гд она? я хочу ее видть. Прочь!.. говорятъ теб, Друэ! убери куда нибудь эту женщину!
— Ради Бога, пощадите ее, просила Бекки жалобнымъ тономъ.
— Не задерживайте его, миссъ, говорилъ Друэ… Вдь это жена его, онъ долженъ ее видть…
— Пустишь ли ты меня наконецъ! проговорилъ съ нетерпніемъ тотъ же мужской голосъ громче прежняго.
— Шевалье C.-Мало! воскликнулъ герцогъ въ испуг, мняясь въ лиц.— Это игра съ подтасованными картами… Покушеніе на мою жизнь!.. Контръ-революція, и австрійцы преслдуютъ меня даже въ Брайтон!
— Ни то, ни другое не преслдуетъ васъ, спокойно отвтила леди Эліоттъ.— Это только небольшая непріятность, которую вы сами навлекли на себя. Но пока вы въ моемъ дом, вамъ нечего опасаться за свою жизнь. Не угодно ли вашему королевскому высочеству пройти въ мой будуаръ.
Герцогъ тотчасъ же послдовалъ совту леди Эліоттъ, такъ какъ трусость всегда побуждала его въ первую минуту скрыться отъ врага, какія бы ни были отъ этого послдствія. Желая спасти себя отъ мести оскорбленнаго мужа, онъ предпочелъ остаться наедин съ женщиной, передъ которой онъ былъ едва ли не больше виноватъ, но которую меньше боялся и считалъ беззащитной. Онъ отправился въ сосднюю комнату вслдъ за Натали, и темная портьера опустилась за ними.
Въ это время изъ другихъ дверей вошелъ C.-Мало, который казался сильно разстроеннымъ.
— Близкая пріятельница m-me C.-Мало вроятно извинитъ меня, что я ршаюсь безпокоить ее въ такую пору, сказалъ шевалье съ вжливымъ поклономъ.
— Я и домъ мой къ вашимъ услугамъ, мосье C.-Мало, отвтила леди Эліоттъ, подавая ему руку. Хотя она возненавидла этого человка чуть ли не съ перваго взгляда и постоянно относилась къ нему съ недовріемъ, но теперь она чувствовала къ нему невольное состраданіе.
— Мой слуга, продолжалъ шевалье взволнованнымъ голосомъ, сообщилъ мн нкоторыя подробности… Он на столько удивили меня, что я до сихъ поръ не могу прійти въ себя… Онъ говорилъ, что видлъ m-me C.-Мало чуть ли не умирающею,— по его словамъ она вроятно выброшена бурею на этотъ берегъ… но онъ не можетъ понять, какъ она очутилась въ Англіи…
— Натали жива… Это извстіе вроятно успокоитъ васъ, сказала леди Эліоттъ.
— Да, разумется, разсянно отвтилъ C.-Мало, который невидимому ожидалъ другаго отвта.— Но позвольте мн спросить васъ, гд m-me С.-Мало?
— Къ сожалнію, Натали такъ слаба, что я должна приготовить ее къ свиданію съ вами, и можетъ быть завтра…
Шевалье C.-Мало едва владлъ собою. Друэ въ короткихъ словахъ разсказалъ ему исторію нсколькихъ лтъ. ‘Продолжается ли еще связь между Натали и герцогомъ Орлеанскимъ’?— спрашивалъ онъ себя съ мучительнымъ недоумніемъ. ‘-Значитъ воспользовались его отсутствіемъ, чтобы обмануть его самымъ безсовстнымъ образомъ въ то время, когда онъ былъ поглощенъ своими честолюбивыми планами и воображалъ, что устроитъ свою будущность, разъзжая по свту съ порученіями герцога! Вроятно его тайна извстна многимъ. Леди Эліоттъ конечно все знаетъ и дастъ ему это почувствовать’…
Отъ этихъ мыслей вся кровь бросилась въ голову C.-Мало, но онъ сдлалъ надъ собою усиліе и отвтилъ спокойнымъ голосомъ: ‘Вы правы, свиданіе было бы слишкомъ мучительно для насъ обоихъ. Я не стану распространяться о нкоторыхъ вещахъ, которыя должны быть извстны пріятельниц моей жены. Разумется, не вс браки совершаются по любви, но кто вступаетъ въ такой бракъ по какому бы то ни было мотиву, обязанъ по крайней мр уважать имя, которое онъ носитъ. Фактъ на-лицо, и честь не пустое слово, миледи. Я не могу относиться хладнокровно къ этому’.
Леди Эліоттъ поняла, къ чему клониться рчь шевалье, и сознавала, какую тяжелую отвтственность она взяла на себя въ этомъ дл. Разв она не оскорбила этого человка, скрывъ отъ него письмо, которое могло спасти его отъ позора? Права ли она и теперь, скрывая ‘отъ него жену, когда онъ имлъ полное право требовать свиданія съ нею? Но желаніе избавить подругу дтства отъ непріятной встрчи взяло верхъ надъ всми другими соображеніями.
— Я надюсь, сказала она, что вамъ извстны наши обычаи, и вы не забудете, что домъ англійской леди можетъ вполн оградить m-me С.-Мало отъ какого бы то ни было насилія.
Шевалье не усплъ отвтить леди Эліоттъ, потому что въ сосдней комнат послышался голосъ Натали.
— Я не стану молчать… Не удерживай меня! Я знаю, что тамъ шевалье и онъ все слышитъ… Но при всхъ своихъ недостаткахъ онъ никогда не мучилъ меня такъ, какъ ты своею любовью… У тебя хватаетъ наглости отрицать то, въ чемъ я почти уврена!… Ты не уйдешь отъ меня, пока не скажешь правды. Неужели такъ трудно сказать да или нтъ?.. Я умоляю…
Натали сразу замолкла, какъ будто ей зажали ротъ, и слышно было, что кого-то волокли по полу. Затмъ раздался слабы крикъ, и все замолкло.
— Миледи, сказалъ шевалье, задыхаясь отъ злобы,— мн было непріятно, что вамъ извстна моя тайна, но я не ожидалъ, что вы способны быть участницей гнуснаго обмана.
Съ этими словами онъ поднялъ портьеру и вошелъ въ будуаръ леди Эліоттъ, гд увидлъ жену свою, лежащую у ногъ герцога Орлеанскаго.
Леди Эліоттъ молча послдовала за шевалье С.-Мало.
Герцогъ былъ блденъ какъ смерть и имлъ самый испуганный и жалкій видъ. Онъ надялся спастись бгствомъ, но это не удалось ему, и мужество окончательно оставило его.
Шевалье бросился на него съ обнаженной шпагой, но видя, что герцогъ не способенъ оказать ему ни малйшаго сопротивленія, невольно опустилъ руку.
— Нтъ, сказалъ шевалье C.-Мало: я не стану безчестить своей шпаги и пачкать ее кровью герцога Орлеанскаго. Возьми ее себ… Мн она больше не нужна. Онъ переломилъ шпагу и бросилъ ее къ ногамъ герцога.
— Теперь я свободенъ отъ клятвы, которая связывала меня съ тобой! воскликнулъ С.-Мало.— Она давно тяготила меня, но я считалъ тебя лучше, чмъ ты оказываешься на дл, потому что предполагалъ въ теб остатокъ чести. Вижу, какъ я жестоко заблуждался до сихъ поръ: я поклонялся идолу и, ослпленный его обманчивымъ блескомъ, сдлался жертвой другихъ. Чтобы достигнуть богатства, вліянія и высокаго положенія въ свт, я сдлалъ много зла и во многомъ могу упрекнуть себя, но я врилъ, что существуетъ честь, и не считалъ возможнымъ, чтобы французъ могъ не признавать ее. Я никогда не измнялъ вамъ, ваше королевское высочество.
Герцогъ стоялъ молча, опустивъ голову.
— Вы видите, я также беззащитенъ теперь какъ и вы. Я пощадилъ васъ, хотя жизнь ваша была въ моихъ рукахъ. Но ваши поступки на столько гнусны, что мы не можемъ идти по одной дорог. Я не признаю относительно васъ никакихъ обязательствъ. Безчисленныя преступленія, совершенныя вами, давно отвратили меня отъ васъ, и я служилъ вамъ только потому, что носилъ вашу шпагу. Съ ныншняго дня я перехожу къ Бурбонамъ, да будутъ прокляты врность, убжденія… мы теперь будемъ бороться съ одинаковымъ оружіемъ… Теперь у меня будетъ одна цль въ жизни — отомстить Орлеанскимъ. Гд соберется толпа ихъ непріятелей, тамъ и я буду въ числ ихъ, все равно будутъ ли они носить блую или красную кокарду. Я стану преслдовать васъ изо-дня въ день, пока не наступитъ моментъ, когда я буду въ состояніи сказать: Людовикъ Филиппъ, герцогъ Орлеанскій, я считаю себя удовлетвореннымъ…
Герцогъ хотлъ удалиться, но С.-Мало удержалъ его.
— Вспомни мои слова, Людовикъ Филиппъ, сказалъ С.-Мало, что наступитъ день, когда ты получишь должное возмездіе за твое гнусное поведеніе относительно короля, родины, народа и той несчастной, которая лежитъ у твоихъ ногъ. Ты сдлаешься жерткой возстанія, которое ты раздулъ своимъ золотомъ и своимъ именемъ, люди, которые теперь пользуются тобою, отвергнутъ тебя — революція не пощадитъ твоей головы.
Съ этими словами шевалье С.-Мало вытолкнулъ герцога въ другую комнату и, наклонившись къ жен, сказалъ:
— Прощай, Натали, ты была виновата предо мною, но ты раскаялась — и я не имю больше правъ надъ тобою. Я отомщу ему и за себя, и за т страданія, которыя ты вынесла отъ него… Я прощаю теб… А васъ, добавилъ онъ, обращаясь къ леди Эліоттъ, я предоставляю вашей судьб и суду вашей совсти.
Леди Эліоттъ молчала, но слова шевалье вывели Натали изъ того оцпеннія, въ которомъ она находилась, она поднялась на ноги, бросила умоляющій взглядъ на своего мужа, хотла что-то сказать, но губы не слушались ея и она опять упала на полъ. Шевалье ушелъ. Въ эту минуту онъ чувствовалъ искреннее состраданіе къ своей жен, по всей душой ненавидлъ леди Эліоттъ.
Въ ту-же ночь онъ получилъ извстіе о полномъ раззореніи и смерти стараго откупщика и о томъ, что Жильберъ де-Бургиньонъ жив и находится въ Париж.
Леди Эліоттъ спокойно выслушала оскорбительныя для нея слова шевалье. Пока свтъ имлъ право осуждать ее — все преклонялось передъ нею, а теперь, когда она раскаялась и готова была искупить свою вину цною всей жизни, къ ней относились съ презрніемъ. Она не чувствовала никакой злобы противъ C.-Мало, она знала, что это не послдній камень, который будетъ брошенъ въ нее.
Она подняла Натали и, уложивъ ее на диванъ, слдила за больной, съ которой сдлался сильный жаръ и бредъ. Леди Эліоттъ просидла около нея цлую ночь. Занялась заря. Она встала и подняла занавси.

——

Между тмъ въ нижнемъ этаж виллы произошло другаго рода событіе.
Мосье Друэ, проводивъ своего господина въ домъ леди Эліоттъ, счелъ нужнымъ подождать его. Онъ вошелъ въ маленькую уютную комнату, гд нсколько часовъ тому назадъ онъ пилъ чай съ такими удобствами и покуривалъ трубку. Здсь онъ опять увидлъ Бекки сидящую у камина, но она казалась такою печальною и разстроенною, какъ онъ еще никогда не видалъ ее.
— Все кончено! сказала она ршительнымъ тономъ, когда Друэ спросилъ ее о причин ея огорченія.— Я не останусь въ дом, гд происходятъ подобныя вещи!
— Разв я не говорилъ вамъ, миссъ Бекки, что свтъ становится хуже со дня на день.
— Вы правы, мосье Друэ, и если вы хотите…
— Конечно хочу, разв можно спрашивать, хочу ли я…
— Ну, значитъ дло ршенное, я выйду за васъ замужъ…
— И подете со мной въ Парижъ, въ мой домъ, на улиц de Charenton, въ предмсть С.-Антуанъ!
Будущіе супруги подали другъ другу свои жесткія руки.

ГЛАВА XII.
Еще рамень, брошенный въ леди Эліоттъ.

Утро было пасмурное и сырое. Буря пронеслась, но везд остались слды ея. На всемъ берегу лежали выброшенныя водоросли, море еще бушевало, но оно казалось уставшимъ и постепенно затихало. Разорванныя облака неслись по небу въ неудержимомъ бгств, какъ будто искали мста, гд бы имъ поскоре укрыться отъ людскихъ взоровъ. Вдали, въ лучахъ восходящаго солнца на сромъ горизонт виднлся одинокій парусъ.
Леди Эліоттъ долго смотрла на море и подняла окно, чтобы подышать утреннимъ воздухомъ, но тотчасъ же опустила его, такъ какъ на нее пахнуло сыростью и запахомъ водорослей. Она перешла въ другую комнату, гд лежала Натали, и видя, что она дремлетъ, сла за письменный столъ, стоящій у окна, изъ котораго виднъ былъ Королевскій Павильонъ. Здсь также все затихло: гости ухали въ Лондонъ съ наступленіемъ утра, дворецъ опустлъ,— безслдно прошла дикая оргія, продолжавшаяся тамъ всю ночь.
Леди Эліоттъ долго не ршалась начать письмо, печальныя думы наполняли ея голову. Она мысленно прощалась со всмъ, что окружало ее: съ своей виллой, цвтами, съ моремъ, которое было нмымъ свидтелемъ ея счастливыхъ дней и послднихъ тяжелыхъ минутъ отчаянія. Что ожидало ее въ будущемъ? что утишитъ тоску ея сердца и чмъ наполнитъ она свою жизнь? Наконецъ она пересилила себя и написала слдующее письмо принцу Уэльскому:
‘Ваше королевское высочество, я поняла васъ, вы произнесли ршительное слово, которое должно разлучить насъ, и сдлали это такимъ способомъ, который долженъ былъ убить во мн всякое чувство собственнаго достоинства. Но то, что при другихъ обстоятельствахъ совершенно уничтожило-бы меня, возвращаетъ мн теперь полное самообладаніе, я вижу, что сильно заблуждалась въ васъ, что во всемъ должна обвинять только себя. Прежде чмъ оставить виллу, подаренную вами и которую уже не считаю своей собственностью, я хочу сказать вамъ, что не чувствую противъ васъ никакой злобы. Я узжаю изъ Брайтона и въ скоромъ времени навсегда оставлю Англію, чтобы избавить и себя, и васъ отъ непріятной встрчи. Я окончательно ршилась на это. Не стану писать вамъ о томъ, какія чувства волнуютъ меня. Но съ моей стороны не бойтесь ни упрековъ, ни проявленій гнва, ни мести. Я, напротивъ того, искренно желаю, чтобы вы опять пріобрли любовь и уваженіе своихъ подданныхъ, чтобы ваше имя пережило васъ и перешло незапятнаннымъ къ потомству. Мое имя скоро забудется, но для вашей репутаціи иметъ значеніе, что вы обманули довріе слабаго, беззащитнаго существа, которое такъ слпо отдалось вамъ, потому что врило вашему слову, вашей чести. Вы властелинъ, но и для васъ существуетъ оцнка современниковъ и судъ потомства. Я ничего не желаю для себя лично, кром того, чтобы вы никогда не были настолько несчастны, чтобы пожелатъ увидть ту, которая никогда не вернется и которая говоритъ вамъ ‘прости’ на вки.

‘Леди Грэсъ Дальримпе Эліоттъ’.

Натали проснулась. Леди Эаіоттъ подошла къ ней.
— Милая, сказала она, шока ты спала, наступило утро новаго дня, мы тоже начнемъ новую жизнь.
Больная хотла привстать. Она была блдна и казалось въ полномъ изнеможеніи — но тутъ по лицу ея внезапно пробжалъ лучъ радости, и вс черты лица ея оживились.
Въ это время на улиц послышались звуки знакомой мелодіи.
Oh Richard, oh mon roi
L’univers t’abandonne…
плъ свжій дтскій голосъ подъ аккомпаниментъ тамбурина.
Эта псня Блонделя передъ темницей короля Ричарда — Львиное Сердце была въ большомъ ходу у французскихъ роялистовъ того времени. Ее пропли въ Версал офицеры Фландрскаго полка и швейцарцы въ ту печальную ночь, когда Марія-Антуанетта должна была войдти съ дофиномъ на балконъ по требованію собравшейся толпы.
Натали много разъ слышала эту псню на родин въ счастливыя минуты ея жизни и знакомый мотивъ подйствовалъ на нее какъ электрическая искра. Она хотла что-то сказать, но не могла выговорить ни одного слова. Лицо ея раскраснлось, все тло подергивалось судорогами, и она длала напрасныя усилія, чтобы поднять руку. Леди Эліоттъ принесла карандашъ и листъ бумаги, но больная печально глядла на нее своими большими темно-голубыми глазами.
У пей отнялся языкъ и правая рука. Нервный ударъ былъ послдствіемъ потрясеній прошедшей ночи.
Но вотъ она опять повернула голову, какъ будто въ ожиданіи услышать еще разъ родную псню.
Леди Эліоттъ поспшно открыла окно и увидала вдали шарманщика и стройную двушку съ длинными черными косами и тамбуриномъ въ рукахъ, сзади ихъ бжалъ мальчикъ, напвая свою псню.
Странствующіе музыканты подходили къ Королевскому Павильону, такъ что было слишкомъ поздно, чтобы вернуть ихъ.
Немного погодя въ комнату вошла Бекки.
На ней было ея лучшее платье вишневаго цвта съ черными клточками, а на голов красовалась зеленая шелковая шляпа съ палевыми лентами.
Хотя Бекки любила пестрые наряды и щеголяла въ нихъ при всякомъ торжественномъ случа, но день былъ будничный, и леди Эліоттъ съ удивленіемъ взглянула на нее.
Добрая Бекки была въ сильномъ смущеніи и молча стояла передъ своей госпожой, какъ будто сознавая, что хочетъ поступить съ. нею не совсмъ добросовстнымъ образомъ.
— Что съ тобой? спросила ее леди Эліоттъ.— Разв ты собираешься куда нибудь?
— Да! отвтила Бекки, красня?
— Отчего ты не сказала объ этомъ заране?
Бекки еще больше растерялась и молча расправляла палевыя ленты своей шляпы, какъ бы желая выставить на показъ свои свтло-голубыя перчатки.
Леди Эліоттъ начала терять терпніе. ‘Чего же ты молчишь’? спросила она ее суровымъ тономъ. ‘Ты какъ будто переродилась въ эту ночь?’
Эти слова возвратили мужество Бекки и заставили ее прійти въ себя.
— Ну, если вы требуете, чтобы я говорила, то я должна объявить вамъ, что хочу отказаться…
— Отказаться! воскликнула леди Эліоттъ, отъ чего?
— Отъ васъ, миледи!
Извстіе, что Бекки хочетъ уйти отъ нея такъ внезапно и въ такія тяжелыя минуты ея жизни, сильно огорчило леди Эліоттъ. Она такъ привыкла къ этому доброму, преданному ей существу, что не могла себ представить жизнь безъ Бекки и была уврена, что ничто не разлучитъ ихъ. Съ самаго дтства леди Эліоттъ смотрла на нее, какъ на врнаго друга, съ которымъ длила и радость, и горе, а теперь Бекки дала ей почувствовать, что она не лучше простой служанки, которую нанимаютъ и должны отпустить, когда она заявляетъ желаніе уйти.
— Разв я огорчила тебя чмъ-нибудь? спросила леди Эліоттъ взволнованнымъ голосомъ.
— Нтъ! отвтила Бекки.
— Не нужно-ли теб чего-нибудь? Я сдлаю все, что могу!
— Нтъ, мн ничего не нужно. Я только прошу отпустить меня
— Значитъ ты говоришь серьезно? Объясни мн по крайней мр, почему ты оставляешь меня?
Бекки не поднимала глазъ и какъ будто стыдилась сказать причину.— Мосье Друэ, наконецъ отвтила она, сдлалъ мн предложеніе, и я уду съ нимъ въ Парижъ.
— Такъ вотъ что! воскликнула леди Эліоттъ со слезами на глазахъ.— Я конечно желаю теб счастья, Бекки, но я не ожидала, что ты оставишь меня въ такое время…
Неблагодарность Бекки глубоко огорчила леди Эліоттъ. Она не могла помириться съ мыслью, что Бекки посл столькихъ лтъ совмстной жизни равнодушно оставляетъ ее и думаетъ только о самой себ… Но разв можно разсчитывать на благодарность прислуги!.. Какъ мы наивны, воображая, что она платитъ взаимностью за наше расположеніе и довріе къ ней! Какое ей дло до нашихъ привычекъ, чувствъ и до нашего горя!
— Я не стану удерживать тебя, сказала леди Эліоттъ, сдлавъ надъ собой усиліе.— Но хорошо-ли ты длаешь, что оставляешь меня такъ внезапно? Смотри, чтобы не пришлось теб раскаяться въ этомъ. Она протянула руку Бекки и горько заплакала.
Бекки сама знала, что поступаетъ не совсмъ хорошо, но упрекъ леди Эліоттъ задлъ ее за живое и, силясь заглушить голосъ совсти, она отвтила: ‘Мн раскаиваться нечего! За что я могу быть наказана? Разв за ваши грхи, миледи… Я что-ли привела сюда m-me C.-Мало и устроила ей свиданіе съ герцогомъ Орлеанскимъ къ позору и стыду вашего дома?.. Вообще разсказываютъ странныя вещи, и я не желаю быть участницей во всемъ этомъ. Я долго молчала, миледи, но Друэ говоритъ, что пора положить этому конецъ… Однимъ словомъ, я не хочу дольше оставаться въ дом, гд нтъ страха Божьяго, а одни только скандалы… Рано или поздно Божіе правосудіе постигнетъ его за все то, что длалось и длается здсь…’
Леди Эліоттъ едва владла собой. Не ожидала она слышать такія рчи отъ преданной ей Бекки. Но гордость проснулась въ ней, и на лиц появилась снисходительная — недобрая улыбка знатной дамы, потерявшей терпніе.
— Ты можешь тотчасъ же отправиться къ своему мосье Друэ, оказала она кроткимъ и ршительнымъ голосомъ, который окончательно уничтожилъ бдную служанку. Бекки охотно отдала бы десять разъ свою жизнь, чтобы вернуть свои жесткія слова. Но они были сказаны, и ей оставалось только уйти. Лицо ея было красно, слезы подступили къ ея глазамъ, и въ глубин души она чувствовала, что напрасно оскорбила свою дорогую Грэсъ.
Леди Эліоттъ приказала другой служанк укладывать вещи, а одного изъ слугъ послала въ Лондонъ за докторомъ и покойнымъ экипажемъ.

ГЛАВА XIII.
На берегу Темзы.

Докторъ нашелъ положеніе г-жи C.-Мало крайне ненадежнымъ, но позволилъ перевезти ее въ Лондонъ, и самъ взялся сопровождать обихъ дамъ.
Леди Эліоттъ отпустила большую часть своей прислуги и оставила только самую необходимую. По прізд въ Лондонъ она наняла себ приличное помщеніе въ Norfolk-Street’, маленькой уединенной улиц, примыкавшей къ Темз. Свтъ не существовалъ теперь для леди Эліоттъ, ни она для него. Съ набережной слышались цлый день шумъ и суета городской жизни, говоръ, крики, зда, шаги людей, которые глухо раздавались по каменнымъ плитамъ. Изъ оконъ виднлась величественная рка, покрытая кораблями, которые то приходили и разгружались, то опять отчаливали, и на смну имъ являлись новые. Сначала сосдство многолюдной набережной безпокоило леди Эліоттъ, но она скоро привыкла къ шуму и почти не замчала его. Много разъ видла она, какъ поднималось солнце надъ тихой ркой, освщая ее блескомъ утреннихъ лучей, которые то разсыпались искрами по вод, то отражались въ ней широкими золотистыми полосами. По вечерамъ при солнечномъ закат картина рки становилась еще роскошне: все русло ея зажигалось сразу, и волны отливали золотомъ и пурпуромъ. Свтились и темные дома на противоположномъ берегу, которые днемъ казались черными отъ копоти, даже дымъ, выходящій изъ ихъ трубъ, и зелень, которая мстами проглядывала между домовъ и улицъ, принимали золотистый оттнокъ.
Но вотъ наступила осень, солнце не показывалось иногда цлые дни и недли. На маленькой улиц совсмъ стемнло, и въ дом леди Эліоттъ царилъ теперь постоянный полумракъ, густой туманъ разстилался передъ окнами. Не видно было ни берега, ни рки, ни парусовъ, только по прежнему съ утра до ночи слышался шумъ и гулъ городской жизни. У леди Эліоттъ являлось по временамъ непреодолимое желаніе опять побывать въ тхъ мстахъ, гд она жила прежде, взглянуть на домъ въ Cork-Street’ и на одинокое дерево. Но она всякій разъ подавляла въ себ это желаніе и садилась у постели больной, здсь она скоро забывала свое горе и все, что касалось ея собственной жизни, и въ этомъ самозабвеніи она находила своего рода утшеніе.
Но для Натали все было кончено: медленно и безостановочно угасала ея жизнь. Приближеніе смерти не пугало ее: посл всхъ испытанныхъ потрясеній она находилась въ состояніи полной апатіи и почти постоянно дремала. Леди Эліоттъ не разъ задавала себ вопросъ, думаетъ ли о чемъ Натали? Видитъ ли во сн безоблачныя страны вчнаго покоя, рисуются ли передъ ней картины прошлаго, или ея дремота чужда всего этого и на нее нашло оцпенніе близкое къ смерти? Но бывали и свтлые промежутки, гд сознаніе возвращалось къ больной: она долго глядла на леди Эліоттъ и въ глазахъ ея выражалось столько нжности и глубокой благодарности, что блдное лицо ея оживлялось и опять казалось красивымъ.
Такъ проходили мсяцы. Началъ рдть туманъ подъ окнами и наконецъ совсмъ исчезъ при появленіи весенняго солнца. Снова видна была зеркальная поверхность рки и мрачные дома на противоположномъ берегу.
Въ одинъ изъ такихъ солнечныхъ весеннихъ дней леди Эліоттъ сидла у постели Натали. Изъ открытаго окна вяло тепломъ и доносился съ набережной обычный неумолкаемый шумъ. Но вотъ послышались издали звуки шарманки и тамбурина,— они становились все ясне и наконецъ подъ самыми окнами раздался знакомый дтскій голосъ, который плъ:
Oh Richard, oh mon Roi
L’univers t’abandonne…
Это были т же странствующіе музыканты, что и въ Брайтон. Натали проснулась, и леди Эліоттъ, желая доставить ей удовольствіе, приказала слуг позвать къ себ маленькаго пвца, а шарманщика и его спутницу провести въ одну изъ комнатъ нижняго этажа.
Нсколько секундъ спустя въ комнату больной вошелъ красивый, хорошо сложенный восьмилтній мальчикъ, аристократическія манеры котораго представляли странный контрастъ съ его бдной одеждой.
Лицо его поразило леди Эліоттъ. ‘Я должна узнать, кто его отецъ и мать’, подумала она: ‘эти большіе срые глаза съ свтлыми рсницами и бровями незнакомы мн, но губы, носъ, лобъ… какое странное сходство!’
Она заговорила съ мальчикомъ по французски и спросила: ‘Откуда ты?
— Изъ Парижа.
— Какъ тебя зовутъ?
— Шарлемань!
— Какое смшное прозвище! Ты еще такой маленькій! Ну, Карлъ Великій, не пропоешь ли ты свою псню для этой больной дамы, которая также француженка.
— Съ удовольствіемъ, развязно отвтилъ Шарлемань и, заложивъ руки за спину, проплъ всю псню Блонделя своимъ звонкимъ дтскимъ голосомъ, съ такимъ выраженіемъ, какъ будто принималъ къ сердцу каждое слово.
Натали была очень взволнована и такъ нжно поцловала маленькаго пвца, что тотъ съ удивленіемъ взглянулъ на нее. Леди Эліоттъ дала ему деньги и уже хотла отпустить его, но видя по лицу больной, что присутствіе мальчика доставляетъ ей особенное удовольствіе, ршила оставить его у себя на нкоторое время.
— Не хочешь ли ты остаться съ нами? спросила она Шарлеманя. Я пойду къ твоему отцу и попрошу у него позволенія.
— Это не мой отецъ.
— Какъ, ты значитъ не сынъ этого шарманщика? Гд же твой отецъ?
— Онъ далеко — онъ на неб!
— Бдное дитя! сказала леди Эліоттъ. Но зачмъ же твой отецъ ушелъ отъ тебя такъ далеко?
— Все это надлали злые люди. Мой отецъ былъ офицеръ въ красивомъ плать, съ золотомъ и съ длинной саблей. Онъ былъ разъ въ Версал, пришли изъ Парижа злые люди, хотли разграбить дворецъ, отецъ сталъ защищать короля и королеву своей саблей — и злоди убили его. Онъ былъ храбрый офицеръ и Delphica… какъ это… Delphica laura… Теперь у него лавровый внокъ.
— Какъ! со смхомъ замтила леди Эліоттъ, ты толкуешь о лавровомъ внк и знаешь латинскія слова. Откуда ты научился всему этому?
— У мосье Реаль.
— Кто это мосье Реаль?
— Мой гувернеръ — онъ жилъ у насъ.
— А твоя мать? спросила леди. Эліоттъ.
— Разв нужно имть мать? У меня нтъ матери.
Леди Эліоттъ почувствовала искреннее состраданіе къ бдному ребенку, который повидимому даже не сознавалъ своего положенія. Она крпко обняла его и сказала:— Я буду твоей матерью! я постараюсь, чтобы теб было хорошо у меня… Останься здсь съ этой больной дамой… Сиди смирно и не безпокой ее,— я тотчасъ же вернусь.
Шарманщикъ и двушка съ тамбуриномъ сидли въ одной изъ комнатъ нижняго этажа и ждали возвращенія своего маленькаго товарища. Вмсто него вошла хозяйка дома.
— Мой другъ, обратилась она къ шарманщику, я желала бы поговорить съ вами относительно мальчика… Шарлеманя… Какое у него странное прозвище!
— У нихъ былъ въ дом полусумасшедшій гувернеръ, который говорилъ на разныхъ языкахъ. Врно онъ и далъ ему эту кличку.
— Какъ зовутъ его?
— Должно быть Шарлемъ. Наврно не знаю, миледи, я не отецъ его.
— Да онъ говорилъ, что отецъ его былъ офицеръ и умеръ защищая короля.
— Онъ увренъ въ этомъ, и я не разубждаю его…
— Кто же ты такой?
— Шарманщикъ, какъ вы видите, и нищій, который долженъ заработывать себ хлбъ чуть ли не милостыней — французскій эмигрантъ, оплакивающій свою родину.
Искренній тонъ, которымъ были сказаны эти слова, сразу расположилъ леди Эліоттъ въ пользу бдняка.
— Мой другъ, спросила она его ласковымъ голосомъ, что побудило васъ бжать изъ Франціи?
— Я бывшій солдатъ пхотнаго Фландрскаго полка его величества короля и мой капитанъ маркизъ де Бариньи погибъ геройскою смертью въ ночь на 5 октября, въ Версал, защищая жизнь короля и королевы. Голосъ разсказчика задрожалъ, но онъ овладлъ собою и продолжалъ: я видлъ, какъ онъ упалъ у дверей, ведущихъ въ опочивальню королевы, защищаясь одинъ противъ цлой толпы убійцъ, но это дало возможность королев убжать вмст съ дтьми въ покои короля… а тамъ явился Лафайетъ, этотъ мошенникъ, который командуетъ шайкой лавочниковъ и парикмахеровъ и величаетъ себя генераломъ. Но къ счастью мошенникъ всегда перебьетъ дорогу своему собрату. Лафайетъ завидовалъ герцогу Орлеанскому, — и одна армія негодяевъ должна была положить оружіе передъ другой — хорошее оружіе, нечего сказать!— сапожные ножи, ножницы, топоры, камни съ мостовой… У приверженцевъ короля были тогда ружья, пушки, пули и порохъ, мы могли бы такъ угостить ихъ, что вся эта сволочь улетла бы къ чорту… а намъ не позволили стрлять… Поврите ли, что многіе изъ насъ плакали какъ дти съ досады!
Разсказчикъ не могъ говорить отъ волненія и остановился.
— Чмъ же все это кончилось? спросила леди Эліоттъ.
— Кончилось тмъ, что они надли на пику голову моего дорогаго капитана, понесли въ Парижъ съ пніемъ и пляской и воткнули ее на площади противъ la Maison de Ville… Ну ужъ этого разумется я не могъ стерпть и вмст съ нсколькими товарищами бросился среди благо дня въ толпу пьяныхъ бабъ, которыя, взявшись за руки, выплясывали свой проклятый танецъ кругомъ мертвой головы нашего капитана и пли: ‘vive le son du canon!’ — Вотъ, погодите, будетъ по вашему, крикнулъ я и прицлился въ нихъ изъ ружья… он струсили и разсялись какъ вдьмы отъ креста. Мы сняли съ пики голову маркиза де Бариньи и снесли въ его домъ, въ С.-Жерменскомъ предмстья, на углу rue de Beaune и rue de Lille. Сколько было у насъ пролито слезъ тогда! Хотя капитанъ не былъ женатъ, но прислуга любила его какъ роднаго, особенно моя сестра, которая вмст съ дочерью завдывала его хозяйствомъ. Мы достали гробъ, украсили его цвтами и хотли похоронить нашего капитана съ честью, какъ христіанина. Но подъ вечеръ собралась толпа передъ домомъ, тутъ были и проклятыя торговки, которыя шумли, что было мочи, ломились въ дверь и кричали: ‘выдайте намъ слугу маркиза, а то не оставимъ камня на камн!’ Чтобы спасти своихъ, я хотлъ самъ выйдти къ нимъ и отбиваться на сколько хватитъ силъ, но сестра ухватилась за меня и упрашивала не оставлять ихъ. Тогда разъяренная толпа начала пускать ракеты въ домъ,— и черезъ нсколько секундъ все было объято пламенемъ. Я взялъ пріемнаго сына капитана на руки и вытащилъ племянницу и сестру изъ огня. Я хотлъ провести ихъ садомъ въ улицу Vorneuil, все шло хорошо и мы уже подходили къ калитк,— какъ вдругъ сестра моя исчезла. Оказалось, что она вернулась въ домъ, чтобы спасти канарейку, которую очень любила и забыла захватить въ-торопяхъ… Она уже была на порог съ клткой, но въ эту минуту обвалилась крыша и горящая балка убила ее вмст съ птицей… Вотъ дочь моей сестры,— добавилъ разсказчикъ, указывая на двушку съ черными, длинными косами.
— Что вамъ еще извстно о мальчик? спросила леди Эліоттъ.
— Ничего кром того, что онъ не сынъ капитана. Я слышалъ отъ сестры, что у ребенка очень знатный отецъ, который не хочетъ или не можетъ его признать, и капитанъ усыновилъ его. Нашъ капитанъ былъ такой добрый, заботился о ребенк лучше роднаго отца, нашелъ ему гувернера и воспитывалъ какъ настоящаго французскаго дворянина…
— Куда двался гувернеръ? спросила леди Эліоттъ.
— Я уже говорилъ вамъ, миледи, что это былъ такой чудакъ, что я всегда удивлялся, какъ можно держать въ дом такого учителя. Мн говорили потомъ, что онъ былъ не сумасшедшій, а ученый философъ, не знаю, правда ли это, но онъ во всякомъ случа не далеко ушелъ со своей философіей. Вмсто того, чтобы уйти изъ дому черезъ садъ, онъ бросился прямо въ толпу и — что съ нимъ сталось — одинъ Господь вдаетъ. Я ничего не слыхалъ о немъ съ тхъ поръ, потому что тогда же ухалъ изъ Франціи вмст съ племянницей и мальчикомъ.
— Какъ васъ зовутъ?
— Пьеръ Леметръ, бывшій капралъ пхотнаго Фландрскаго французскаго полка его королевскаго величества.
— Мосье Пьеръ, спросила его задумчиво леди Эліоттъ,— не собираетесь ли вы опять вернуться въ Парижъ?
— Нтъ, миледи, на это нтъ никакой надежды, пока нашъ король допускаетъ такое положеніе длъ, которое уже длится третій годъ. Кто теперь за короля — тотъ пропалъ. У его королевскаго величества везд есть друзья и въ Кобленц на Рейн, и въ Англіи… только не въ Париж… Скоро Франція сдлается такой страной, что всякій порядочный человкъ будетъ говорить о ней съ ужасомъ. Дошло до того, что хорошіе люди должны бжать изъ своей родины, а безбожниковъ принимаютъ съ почетомъ. Извстно ли вамъ, что герцогъ Орлеанскій опять вернулся въ Парижъ?
Леди Эліоттъ не знала этого.
— Да, какже, продолжалъ Леметръ — и еще съ какимъ тріумфомъ! Однако, добавилъ онъ съ тайнымъ злорадствомъ,— мы не разъ пли подъ его окнами одну псню, которая для него хуже чумы и еще въ послдній разъ въ Брайтон…
— Мосье Пьеръ, сказала леди Эліоттъ,— скажите мн, не могу ли я что нибудь сдлать для васъ?
— Да благословитъ васъ Господь, миледи! отвтилъ эмигрантъ, тронутый до глубины души.— Значитъ вы на сторон короля и его приверженцевъ?
— Не все ли равно, отвтила леди Эліоттъ уклончиво,— я всегда на сторон несчастныхъ. Лучше поговоримъ о вашемъ дл. Не хотите ли вы приняться за какое нибудь ремесло, я могу дать вамъ денегъ на обзаведеніе.
— Я когда-то занимался ружейнымъ мастерствомъ, отвтилъ Леметръ,— и если вы дйствительно хотите помочь мн, то я охотно возьмусь приготовлять ружья для тхъ, которые пойдутъ на защиту короля…
Леди Эліоттъ улыбнулась. ‘Ну, твои ружья, подумала она,— не опасны для революціи и мало принесутъ пользы королю!’ Затмъ, обратившись къ Леметру, она сказала: ‘Ну хорошо, пріищите себ мастерскую и принимайтесь за работу. Племянница ваша займется вашимъ хозяйствомъ, а ребенка я возьму къ себ и буду воспитывать какъ сына’.
Бднякъ заплакалъ отъ радости.
— Что же! отдадите ли вы мн Шарлеманя?
— Могу ли я отказать вамъ, отвтилъ Леметръ сквозь слезы.— Возьмите его, судьба вроятно назначила ему лучшую участь, чмъ ходить по улиц съ шарманщикомъ и распвать псни…
— Что вы сдлаете со своей шарманкой?
— Я буду хранить ее до конца моей жизни, какъ святыню. Она будетъ напоминать мн мою родину и все, что я потерялъ въ ней, а также ту, которая явилась ко мн на помощь, какъ ангелъ съ неба…
Пьеръ Леметръ ушелъ съ своей племянницей. Леди Эліоттъ поспшила къ больной и застала маленькаго Шарлеманя у ея постели. Онъ сидлъ молча и задумчиво смотрлъ на блдное лицо Натали своими большими срыми глазами.
Присутствіе ребенка освтило маленькій уединенный домъ въ Norfolk-Street’, какъ лучъ солнца. Съ утра до вечера слышался теперь его звонкій голосъ, смхъ, пніе. Натали, пробуждаясь отъ дремоты, съ радостной улыбкой слышала его болтовню и ласково глядла на него. Въ ея взгляд по временамъ выражалась такая безконечная грусть, что у леди Эліоттъ сжималось сердце. Ребенокъ представлялъ собою олицетвореніе жизни — Натали прощалась съ нею. Это была яркая картина жизни и смерти, печальные, потухающіе глаза умирающей представляли полный контрастъ съ блестящими, живыми глазами ребенка, полными огня и дтской веселости. Паденіе увядшихъ листьевъ осенью всегда возбуждаетъ въ насъ невольное чувство сожалнія,— а тутъ рядомъ была новая весна,— закатъ и восходъ солнца, прибыль и убылъ въ мор жизни, какъ бы падающая и поднимающаяся волна…
Иногда леди Эліоттъ долго вглядывалась въ красивыя черты ребенка, отъискивая сходство, поразившее ее въ первую минуту ихъ знакомства — но это сходство казалось ей теперь неуловимымъ. Дтское лицо часто представляетъ собою загадку, которая можетъ разршиться только съ годами, когда черты принимаютъ опредленный характеръ. Что составляетъ главное различіе лицъ, какъ не извстное выраженіе, которое у взрослаго человка всегда тсно связано съ его внутреннимъ міромъ и прошлою жизнью, тогда какъ это же различіе между дтскими лицами боле или мене вншнее. Носъ и лобъ мальчика живо напоминали леди Эліоттъ знакомое лицо, но она не была убждена въ этомъ сходств и старалась уврить себя, что воображеніе обманываетъ ее. Однако это не уменьшило въ ней участіе къ маленькому Шарлеманю, котораго она называла Шарлемъ. Она серьезно занялась его воспитаніемъ и нашла въ немъ природный умъ, быстрыя способности и любознательность. Аристократическое происхожденіе сказалось въ немъ, какъ только его одли въ приличное платье и онъ очутился въ свойственной ему сфер, но тмъ не мене тайна, покрывавшая прошлое ребенка, осталась неразъясненной. Для леди Эліоттъ было достаточно, что онъ круглый сирота, и она отъ всей души привязалась къ нему. Онъ платилъ ей взаимностью и называлъ матерью.
Наступилъ тихій майскій вечеръ. Темза была вся какъ въ огн отъ яркихъ лучей заходящаго солнца. Фасады и окна дворцовъ Lambeth и Somerset, крыши и башни St. Mary, St. Dunstan, Темпля были покрыты- розоватымъ свтомъ, равно какъ и вся масса безъименныхъ церквей и домовъ, которые тянулись отъ нихъ во вс стороны. Воздухъ былъ теплый и прозрачный, съ рки доносился по временамъ легкій, свжій втерокъ.
Натали проснулась и задумчиво глядла на отблескъ вечерней зари, отражавшійся на стнахъ и потолк ея комнаты. На душ ея становилось все свтле и спокойне, и она съ кроткой улыбкой смотрла на сидвшую около нея леди Эліоттъ.
Въ это время маленькій Шарль, стоявшій у окна, громко воскликнулъ: ‘Посмотри, мама, какъ горитъ!’
Съ этими словами онъ указалъ на золотой крестъ на шпиц Тамиля, который казался весь въ огн и ясно обрисовывался на голубомъ фон безоблачнаго неба.
Больная зашевелилась. Она неожиданно приподняла правую руку и заговорила. Было ли это возвращеніе къ жизни или прощаніе съ нею? Она сняла съ шеи золотой медальонъ и подала его леди Эліоттъ: ‘Моему брату… въ Париж!’ сказала она.
Это были ея послднія слова.
— Мама, крестъ погасъ, смотри, какъ стало темно! воскликнулъ опять Шарль.
Леди Эліоттъ подозвала его къ постели. ‘Молись за нее’,— сказала она.
Мальчикъ сложилъ руки и прочелъ ‘Отче нашъ’. Леди Эліоттъ бросилась рыдая на трупъ подруги своего дтства и покрыла его поцлуями.
— О чемъ ты плачешь, мама?
— Она умерла! воскликнула леди Эліоттъ сквозь слезы. Нсколько дней спустя посл похоронъ г-жи С. Мало леди Эліоттъ ухала изъ Лондона съ своимъ пріемнымъ сыномъ.
Они отправились въ Парижъ.

ГЛАВА XIV.
Леди Эліоттъ въ Париж.

Наступилъ памятный для Парижа день 11 іюля 1791 года. Это былъ день торжественнаго погребенія Вольтера въ Пантеон.
Леди Эліоттъ проснулась рано утромъ отъ громкаго звона колоколовъ и открыла окно. Солнце ярко свтило, со всхъ сторонъ слышалась музыка.
Домъ леди Эліоттъ находился почти на краю города въ улиц Miromsnil. Здсь въ предмсть St.-Honor, по близости Елисейскихъ полей, вдали отъ шума и суеты главныхъ парижскихъ улицъ поселилась она съ своимъ пріемнымъ сыномъ,— и для нея началось новое существованіе. Лондонъ, вся ея прошлая жизнь, были свжи въ ея памяти, но уже отошли на второй планъ, благодаря масс новыхъ впечатлній. Только они и могутъ спасти насъ отъ самихъ себя и тяжелыхъ воспоминаній и водворить миръ въ нашей душ. У леди Эліоттъ опять была цль въ жизни,— на рукахъ ея былъ ребенокъ и кром того на ней лежалъ нравственный долгъ исполнить послднюю волю Натали.
Маленькій Шарль былъ вн себя отъ радости, что онъ снова въ Париж, хотя и въ незнакомомъ ему квартал и уврялъ леди Эліоттъ, что если она сведетъ его въ С.-Жерменское предмстье по ту сторону Сены, то ему извстны тамъ вс улицы. Еще наканун онъ цлый день прыгалъ по всмъ комнатамъ, подбгалъ къ окнамъ, повторяя десятки разъ, что Парижъ гораздо красиве Лондона и что въ Лондон страшно скучно, а въ Париж весело. Но теперь мальчуганъ спалъ крпкимъ сномъ, не смотря на звонъ колоколовъ.
Леди Эліоттъ подошла къ нему и поцловала въ лобъ.
— Проснись! сказала она.— Посмотри, какъ свтитъ солнце. Слышишь ли ты, какъ звонятъ колокола?
— Что это такое, мама? спросилъ мальчикъ.
— Сегодня праздникъ. Ты однешь нарядное платье и мы съ тобой подемъ въ коляск. Одвайся скоре и приходи ко мн.
Маленькій Шарль соскочилъ съ постели, хлопая въ ладоши отъ радости, при мысли, что онъ наднетъ красное шелковое платье съ свтлыми пуговицами и бархатную шляпу съ перомъ.
Нсколько минутъ спустя онъ постучался въ дверь леди Эліоттъ и, остановившись на порог, снялъ шляпу.
— Мама, экипажъ готовъ, сказалъ онъ, величественно кивнувъ ей головой, но тотчасъ же забылъ свою роль и бросившись къ ней, принялся цловать ей руки и платье.
— Тише, Шарль, ты испортишь свою шляпу, сказала леди Эліоттъ, слегка отталкивая его, потому что выраженіе лица мальчика опять напомнило ей знакомыя черты и пережитыя ею минуты невыразимаго блаженства и безконечнаго горя.
Леди Эліоттъ взяла его за руку и они вышли на улицу. Въ воздух слышался оглушительный звонъ всхъ парижскихъ колоколовъ и издали доносился шумъ и говоръ громадной толпы народа, высыпавшей изъ домовъ по случаю предстоящаго празднества. Ночью шелъ сильный дождь, но теперь все ожило, все было свтло и полно веселіемъ. На голубомъ неб сіяло жаркое лтнее солнце, воздухъ былъ чистъ и прозраченъ и наполненъ благоуханіемъ цвтовъ и деревьевъ, которыми такъ богатъ Парижъ.
— Какъ здсь хорошо! воскликнулъ Шарль, сидя рядомъ съ леди Эліоттъ въ нарядной коляск.— Посмотри, какъ скоро бгутъ лошади, я хотлъ бы имть такіе же быстрыя ноги… Тогда… Увижу ли я домъ, гд жилъ мой отецъ? спросилъ онъ нершительно, и лицо его приняло печальное выраженіе.
— Мой милый, домъ этотъ вроятно сгорлъ! Но ты не долженъ вспоминать объ этомъ. Ты знаешь, у тебя есть мать, она любитъ маленькаго Шарля не меньше его отца…
— Мама отчего въ Париж такіе злые люди? Когда я выросту, я постараюся отомстить имъ за то, что они убили отца.
— Кто тебя научилъ говорить такія вещи? спросила леди Эліоттъ.
— Никто, я самъ придумалъ.
— Разв это хорошо? Ты не для того живешь на свт, чтобы мстить и длать зло другимъ!
— А они зачмъ такъ длаютъ?
— Неужели, если ты встртишь мальчика, который лжетъ или ведетъ себя дурно, то и ты станешь длать то же самое?
— Нтъ, но если онъ меня побьетъ, тогда…
— Что тогда?
— Я также постараюсь прибить его какъ можно сильне…
— А если онъ окажется сильне тебя и выше ростомъ?
— Это будетъ нечестно съ его стороны.
— Что же ты сдлалъ бы съ нимъ въ томъ случа?
Мальчикъ задумался.
— Но вдь онъ долженъ быть наказанъ: разв нельзя какъ нибудь наказать его?
— Конечно можно.
— Ну такъ скажи, мама.
— Предположимъ, ты видишь, что злой мальчикъ, который обидлъ тебя, упалъ въ воду, неужели ты не подалъ бы ему руку, чтобы спасти его?
— Да, я это сдлалъ бы!
— Какъ ты думаешь, что почувствовалъ бы онъ, если бы ты спасъ его отъ смерти?
— Ему сдлалось бы стыдно, отвтилъ Шарль съ просіявшимъ лицомъ, но минуту спустя онъ опять опечалился.— А если онъ не упадетъ въ воду, тогда что?
— Всегда есть тысяча случаевъ отплатить добромъ за зло — это единственный и лучшій способъ наказывать злыхъ людей. Понимаешь ли ты меня?
— Нтъ, я не понялъ, что ты говоришь, отвтилъ Шарль съ озабоченнымъ видомъ.— Но я буду длать такъ, какъ ты совтуешь…
Коляска остановилась. Съ обихъ сторонъ передъ ними тянулись длинныя, необозримыя аллеи, наполненныя безчисленной нарядной толпой, которая медленно подвигалась впередъ среди говора, криковъ, музыки, колокольнаго звона. Іюльское утро озаряло эту величественную картину своими яркими золотистыми лучами.
— Бульвары! бульвары! вскрикнулъ мальчикъ вн себя отъ радости. Онъ бросился въ козламъ, махая своей маленькой шляпой, на которой разввалось перо.
Передъ ними былъ бульваръ Madelaine. Масса народа была такъ велика, что коляска леди Эліоттъ должна была примкнуть къ верениц экипажей, хавшихъ шагомъ вдоль бульвара.

ГЛАВА XV.
Похороны Вольтера.

Четыре ряда деревьевъ, составлявшихъ роскошныя и тнистыя аллеи тогдашняго бульвара Madelaine, были украшены пестрыми гирляндами цвтовъ на всемъ своемъ протяженіи, внки висли чуть ли не на каждой втк. Со всхъ крышъ, оконъ, разввались трехцвтныя знамена обновленной Франціи. Везд виднлись радостныя, веселыя лица, праздничныя одежды, трехцвтныя ленты, банты, кокарды, шарфы, освщенные лтнимъ солнцемъ. Любовь къ родин, гордое сознаніе одержанной побды, одинаково воодушевляли всхъ.
Куда длись мрачныя лица, искаженныя страстью, фанатизмомъ, жаждой мести? Гд палачи, наводившіе ужасъ на Версаль, убійцы де-Лонея, Флесселя и Фулона?.. Гд же свирпая толпа рыночныхъ торговокъ, оборванцевъ, мясниковъ?.. Куда длась революція?
Лтнее солнце, весенній сонъ свободы, предстоящее торжество преобразили дикія лица актеровъ страшной драмы. Революція сложила оружіе и улыбалась.
Сегодня она перевозитъ въ Парижъ бренные остатки великаго Вольтера изъ неосвященной земли, гд они были преданы забвенію въ теченіе тринадцати лтъ. Самовластіе въ 1778 году лишило его церковнаго погребенія,— революція отвела ему лучшую церковь въ Париж для послдняго успокоенія. Представители французской націи ршили, что церковь св. Женевьевы сдлается ‘Пантеономъ великихъ людей’, и что прахъ Вольтера удостоится чести погребенія въ ней.
Прошло много времени прежде чмъ экипажъ леди Эліоттъ прохалъ бульвары въ ряду другихъ экипажей. Каждая изъ боковыхъ улицъ приносила изъ средины города новыя толпы народа въ общій потокъ, который хотя медленно, но постоянно подвигался впередъ. Наконецъ, нсколько часовъ спустя, они достигли площади. Наступалъ полдень. Жаръ длался все сильне отъ яркихъ и палящихъ лучей солнца, колокола не умолкали и глухой шумъ внизу смшивался въ ихъ звономъ.
Впечатлніе было подавляющее. Леди Эліоттъ, сидя въ коляск, ничего не видла, кром колеблющагося необъятнаго моря головъ, ничего не слышала кром смшаннаго гула и говора нсколькихъ сотъ тысячъ человкъ.
— Мама, воскликнулъ Шарль, взглянувъ на площадь, вотъ мсто, гд была Бастилія.
У леди Эліоттъ сжалось сердце. Она вспомнила вс ужасы, которые когда-то слышала о Бастиліи, вспомнила о несчастномъ Жильбер. Въ такое же іюльское утро два года тому назадъ, среди криковъ разъяреннаго народа рушилась страшная тюрьма, представляя собою груду дымящихся развалинъ, и самое мсто ея сравняли съ землею.
— Мама, продолжалъ Шарль,— тутъ стояла прежде старая тюрьма съ толстыми черными стнами и темной башней, въ ней много сидло народу съ цпями на рукахъ и ногахъ. Я самъ видлъ эту тюрьму, башню и стны.
Мальчикъ замолчалъ, но черезъ минуту онъ опять заволновался.
— Иди сюда! крикнулъ онъ одной изъ молодыхъ двушекъ, которыя съ тяжелыми корзинами на рукахъ пробирались сквозь толпу, чтобы достигнуть экипажей, стоявшихъ полукругомъ на площади.
— Камни Бастиліи! кричали торговки,— пятнадцать су… камни Бастиліи!
Одна изъ двушекъ подошла къ экипажу леди Эліоттъ и стала раскладывать свой товаръ.
— Вотъ отличный камень, изъ самой средины тюрьмы, сказала она.— Не одинъ несчастный вздыхалъ надъ нимъ, плакалъ и проклиналъ своихъ притснителей… Онъ стоитъ немного дороже… двадцать, пять су… Купите его, сударыня — это лучшій камень изъ всей Бастиліи.
Леди Эліоттъ купила камень, но по всему ея тлу пробжала дрожь, когда она прикоснулась къ нему. Шарль также отобралъ себ нсколько камней, но тотчасъ же забылъ о нихъ и, стоя на козлахъ, весь погрузился въ созерцаніе величественнаго зрлища, представлявшагося его глазамъ.
— Мама, воскликнулъ онъ,— ты ничего не видишь!.. Вотъ они несутъ красивый гробъ, онъ весь покрытъ золотомъ, лавровыми внками и краснымъ сукномъ… Они ставятъ гробъ на груду развалинъ — они воткнули надъ нимъ знамя съ золотыми буквами…
Громкій возгласъ толпы прервалъ слова Шарля. Сотни тысячъ, голосомъ привтствовали гробъ и знамя. Крикъ этотъ раздался на площади какъ раскатъ грома, которому вторили крики толпы, наполнявшей сосднія улицы, и замеръ въ воздух.
Наконецъ, все стихло.
Началась торжественная музыка… Не слышно было ни малйшаго признака жизни въ этой громадной толп, даже листья какъ будто заснули на деревьяхъ… Все замерло, только тишина и музыка чествовали память великаго человка. Но это длилось всего нсколько секундъ, опять зашумла и задвигалась народная масса. Все перемшалось, экипажи съзжались другъ съ другомъ, началась давка и. толкотня.
— Что съ тобой, Шарль? спросила леди Эліоттъ.— Отчего ты не разсказываешь, что длается на площади.
— Посмотри на эту женщину! отвтилъ мальчикъ съ испугомъ…
— Какую женщину?
— Да вотъ эту, съ большими срыми глазами и разорваннымъ платкомъ… чего она такъ смотритъ на тебя? Уже сколько времени она не сводитъ съ тебя глазъ, мама… у ней такіе страшные глаза!
— Гд же ты видишь ее, Шарль? спросила леди Эліоттъ, приподымаясь немного съ своего мста.
— Вотъ тутъ, мама… Нтъ, ты ее не увидишь… она скрылась въ толп…
Въ это время усилившаяся давка перемнила размщеніе группъ. Экипажи двинулись впередъ, народъ отхлынулъ по об стороны, сторонясь отъ лошадей.
— Ахъ, какая страшная женщина! сказалъ Шарль… Я никогда не видалъ такихъ большихъ глазъ!..
— Не думай больше о ней. Становись лучше возл меня и разсказывай, что увидишь.
— Я вижу золотую колесницу, запряженную двнадцатью блыми лошадьми… Ахъ, какія красивыя лошади, у нихъ золотыя уздечки, а вся сбруя украшена цвтами, шесть человкъ въ красныхъ мантіяхъ и съ золотыми лентами на голов ведутъ лошадей. Знаешь ли, мама, они одты точно такъ, какъ Брутъ и Кассій на картин въ нашей комнат. Вотъ подходятъ другіе люди, снимаютъ гробъ съ развалинъ и ставятъ на колесницу… Но въ эту минуту маленькій разсказчикъ едва не выпалъ на мостовую, такъ какъ экипажъ получилъ сильный толченъ отъ подступившей къ нему толпы.
— Садись, Шарль, сказала леди Эліоттъ, ты и такъ все увидишь Шествіе пройдетъ мимо насъ.
Въ это время батальонъ національной гвардіи, одтый въ голубое съ трехцвтными кокардами, очищалъ мсто для тріумфальной колесницы Вольтера. Музыка, заигравшая торжественный маршъ, возвстила публик, что шествіе двинулось въ путь. Барабанщики съ барабанами, покрытыми чернымъ крепомъ, музыка, артиллерія и пушки открывали кортежъ. Затмъ слдовало національное собраніе въ полномъ своемъ состав. Леди Эліоттъ съ невольнымъ любопытствомъ и чувствомъ глубокаго уваженія разглядывала фигуры, головы и лица этихъ людей, которые ломали окостенвшія традиціи міра, чтобы водворить на ихъ мсто новыя идеи и порядки. Мирабо уже не было между ними. Этотъ геніальный ораторъ умеръ во-время, чтобы сохранить свою славу, честь и иллюзіи. Но тутъ были другіе, которыхъ леди Эліотъ узнала по портретамъ: Сіэссъ,— смлый прелатъ, Лафайэтъ, герой, сражавшійся за свободу въ Новомъ и Старомъ Свт, одтый въ мундиръ начальника національной гвардіи, рядомъ съ нимъ и другими представителями націи шелъ герцогъ Орлеанскій. Лицо его было спокойно, въ походк замтна была особенная увренность.
Вся кровь бросилась въ голову леди Эліоттъ, и сердце болзненно забилось въ ея груди при вид этого знакомаго и ненавистнаго для нея лица.
— И этотъ между ними! невольно воскликнула она.
— Кто, мама? спросилъ Шарль.
Леди Эліоттъ ничего не отвтила. Лицо, взволновавшее ее, исчезло, и мсто его заступила торжественная колесница, которую везли двнадцать блыхъ лошадей по четыре въ рядъ. Она представляла подобіе древнихъ римскихъ колесницъ, была вся выложена золотомъ и съ золотыми колесами. Шесть человкъ вели лошадей подъ уздцы, вс они были въ древней римской одежд, въ тогахъ, сандаліяхъ и съ золотыми обручами на головахъ. Революція сочувственно относилась къ классическому міру, высоко ставила гражданскую доблесть римлянъ и подражала имъ во всемъ, даже въ одеждахъ. На саркофаг, который былъ также сдланъ по древнему образцу, виднлось мраморное изображеніе Вольтера въ лежачемъ положеніи съ короной на голов. За колесницей шелъ парижскій муниципалитетъ, магистратъ, ремесленники, коллегіи, университетъ, работники, люди, раззорившіе Бастилію, въ красныхъ колпакахъ съ добытыми тамъ цпями и ядрами, съ знаменемъ, которое разввалось нкогда на башн Бастиліи, съ заржавленнымъ оружіемъ и пиками. Къ одной изъ нихъ былъ прикрпленъ листъ съ словами: ‘это желзо освободило насъ’. Пику эту несла молодая двушка, одтая амазонкой. Въ день взятія Бастиліи она сражалась наравн съ мужчинами и потому шла вмст съ ними, сопровождая тріумфальную колесницу Вольтера.
Актеры и актрисы всхъ парижскихъ театровъ замыкали шествіе, одтые въ пестрыхъ восточныхъ костюмахъ и въ классическихъ одеждахъ героическаго періода древней Греціи. Они несли пирамиду съ названіями всхъ произведеній Вольтера, позолоченный ящикъ съ его сочиненіями и его статую, украшенную лавровымъ внкомъ. При вид всего этого, маленькій Шарль пришелъ въ полный восторгъ и засыпалъ вопросами леди Эліоттъ, такъ что она едва успвала отвчать ему.
— Значитъ Вольтеръ былъ поэтъ, мама, и написалъ много сочиненій и прославилъ эти древніе народы? Вдь онъ сдлалъ хорошее дло… Зачмъ же его посадили въ Бастилію?
— Вольтеръ сидлъ въ тюрьм по злоб своихъ враговъ, которые ненавидли и преслдовали его, потому что онъ всегда говорилъ правду.
— Неужели бываютъ такіе злые люди! Разв не гадко запереть кого нибудь въ тюрьму за то, что онъ говоритъ правду?
— Разумется, это не хорошо, отвтила леди Эліоттъ. Но ты самъ видлъ, что Бастилія раззорена, и теперь уже ни одного человка не запрутъ напрасно въ тюрьму.
— Куда же двались враги Вольтера?
— Ихъ забыли. Потомство помнитъ только тхъ, кто при жизни говорилъ правду и готовъ былъ вынести страданія, заключеніе и даже смерть изъ-за своихъ убжденій, сказала леди Эліоттъ, воодушевляясь все боле и боле и забывая, что говоритъ съ ребенкомъ. Враги Вольтера умерли безслдно, продолжала она, а онъ живъ. Его мысли и чувства воодушевляютъ всю эту толпу…
Маленькій Шарль съ удивленіемъ глядлъ на нее. Слова были непонятны для него, но оживленная рчь леди Эліотгъ, ея взволнованный голосъ произвели глубокое впечатлніе на его дтскую душу. Какъ хороша казалась она ему въ эту минуту!

ГЛАВА XIV.
Еще о Вольтер.

Съ бульвара послышался громкій единодушный крикъ толпы, привтствовавшей прибытіе кортежа. Всюду была музыка, хоры, пвшіе торжественные гимны, и все время не умолкали пушки и колокола, дома какъ будто ожили отъ множества знаменъ и платковъ, которые разввались на крышахъ и во всхъ окнахъ, бульвары, улицы, площади были усяны народомъ. Пока процессія шла вдоль бульваровъ, экипажи спшили опередить ее въ объздъ изъ улицы St-Antoine узкими переулками, которые были теперь совершенно пусты, и миновавъ величественный соборъ Notre-Dame и Пале-Рояль, созданный нкогда Ришелье и сдлавшійся очагомъ революціи, они выхали на площадь Людовика XV. Тутъ опять появилось солнце и зелень. Было уже далеко за полдень. На заднемъ фон виднлись Елисейскія поля, которыя въ т времена больше походили на лсъ, чмъ на мсто прогулки, хотя и тогда существовала ‘большая аллея’, ведущая изъ Longchemps къ Bois de Boulogne. Посреди площади, которая до сихъ поръ носитъ свое прежнее названіе, стояла конная статуя Людовика XV, а отсюда изъ-за верхушекъ каштановыхъ деревъ дворцоваго замка виднлись голубовато-стальныя крыши Тюльери.
Процессія перешла площадь Людовика XV, Тюльерійскій садъ потянулась вдоль набережной къ Pavillon de Hore и Pont-Royal’ю. Отсюда виднлся Парижъ, освщенный вечернимъ солнцемъ, представляя собою роскошное, волшебное зрлище. Ярко сверкало золото на купол Академіи, об четырехъугольныя башни Notre-Dame обрисовывались на неб точно скроенныя изъ облаковъ, чудно группировались сплошныя голубоватыя массы cit, университета, старыхъ кварталовъ Парижа съ ихъ фантастическими профилями, углами, шпицами, среди окружающихъ ихъ куполовъ, башенъ, церквей. Сколько красокъ въ этой картин и какая удивительная тишина въ воздух. Только и слышенъ шопотъ и шумъ рки, протекающей черезъ городъ. Сена лтомъ въ тихую погоду вся голубая, острова лежатъ на ней какъ плавающіе букеты цвтовъ и мосты кажутся висящими надъ водой.
Процессія, перейдя Pont-Royal, вступила на набережную, которая съ этого дня носитъ названіе ‘Quais Voltaire’ и остановилась передъ однимъ домомъ, который былъ весь покрытъ пальмовыми листьями и розами, такъ какъ здсь умеръ Вольтеръ тринадцать лтъ тому назадъ. Въ тотъ же моментъ изъ дому вышла молодая женщина рдкой красоты, окруженная толпой молодыхъ двушекъ въ блыхъ платьяхъ, и положила на гробъ Вольтера пышный розовый внокъ при торжественномъ пніи поставленныхъ кругомъ хоровъ. Это была дань дочери,— послдній подарокъ любви.
Леди Эліоттъ была растрогана до слезъ.
— Это г-жа Вольтеръ, сказала она своему маленькому спутнику.— Счастливая, ее любилъ самый великій человкъ восемнадцатаго столтія той высокой, чистой любовью, которую можетъ чувствовать только отецъ къ дочери. На ея рукахъ скончался Вольтеръ. Умирая онъ завщалъ богатое наслдство своего ума всему міру, а сердце его всецло принадлежало ей одной… Видишь ли ты это, Шарль? добавила она, указывая на фасадъ дома, гд среди пальмовыхъ листьевъ и розъ красовалась крупная надпись: ‘Son esprit est partout, et son coeur est ici’.
Но мальчикъ былъ занятъ совсмъ другимъ.
— Мама! воскликнулъ онъ испуганнымъ голосомъ, опять эта женщина… это ея глаза… Какъ она на тебя смотритъ… кажется хочетъ пробраться къ намъ… Мама, берегись ея!’
Леди Эліоттъ посмотрла въ ту сторону, куда ей указывалъ мальчикъ и увидла въ толп женщину съ большими темно-срыми глазами, которые были пристально устремлены на нее. Лицо ея было худое, изнуренное, и она казалась такой несчастной, что леди Эліоттъ почувствовала къ ней искреннее состраданіе. ‘Вроятно бдняжка хочетъ обратиться ко мн за помощью, подумала она, неужели я стану избгать ея’.
Леди Эліоттъ наклонилась изъ экипажа, чтобы подозвать ее, но въ эту минуту процессія опять двинулась въ путь и женщина исчезла въ толп.
Немного погодя шествіе остановилось передъ Thйвtre Franзais, который въ то время находился на лвомъ берегу Сены по близости Люксембурга. Здсь пропты были торжественные гимны въ честь великаго человка, завщавшаго французскому театру свои произведенія. Недалеко отсюда по сосдству съ Jardin des Plantes находилась церковь св. Женевьевы, на которой во все время революціи красовалась надпись: ‘Великимъ людямъ — благодарная родина,— Національный Пантеонъ! ‘
Процессія достигла Пантеона уже при закат солнца. Здсь прахъ Вольтера былъ торжественно снятъ съ колесницы и поставленъ подъ сводами церкви между могилами Декарта и Мирабо.

ГЛАВА XVII.
Семирамида въ театр.

На слдующій вечеръ на всхъ парижскихъ театрахъ давались піесы Вольтера. Революція, уничтожившая вс привиллегіи, отняла ихъ у Thtre National и Thtre Franais, которые до этого пользовались исключительнымъ правомъ представленія трагедій и такъ называемыхъ высшихъ комедій. Расинъ, Корнель, Мольеръ, Вольтеръ сдлались теперь достояніемъ и низшихъ театровъ, какъ общая національная собственность, которою могъ пользоваться каждый.
Леди Эліоттъ отправилась въ Thtre Franais. Маленькій Шарль остался дома.
Въ этотъ вечеръ въ Thtre Franais былъ особенно большой наплывъ народа, такъ какъ въ представленіи участвовали лучшіе артисты того времени, и вдобавокъ распространился слухъ, что королевское семейство будетъ также присутствовать тутъ. Посл неудачной попытки къ бгству король и королева въ первый разъ появлялись въ публик и должны были опять встртиться лицомъ къ лицу съ революціею и съ своими подданными. Быть можетъ и на этотъ разъ у короля было серьезное намреніе помириться съ народомъ, но такова уже была судьба этого несчастнаго человка, что онъ все длалъ на половину. Для него было только два исхода: или встать во глав революціи, или во глав ея враговъ. Онъ не длалъ ни того ни другаго, и постоянно колебался между революціей и контръ-революціей и самъ приготовилъ себ гибель, благодаря своей нершительности. Королева отличалась совершенно иными свойствами. Для гордой дочери Маріи Терезіи не существовало ни колебаній, ни полумръ,— и она была тмъ боле достойна сожалнія, что не смотря на всю свою энергію могла только страдать и терпть. Если бы она родилась мужчиной, и была политическимъ дятелемъ, полководцемъ, королемъ Франціи, то революція представила бы собою совершенно иное зрлище. Вмсто случайной безобразной рзни свтъ увидлъ бы правильный открытый бой, гд храбрости противопоставлена храбрость, принципъ противъ принципа. Но къ несчастію Марія Антуанета была женщина, и на ея долю выпало одно мученичество, но и въ тхъ оковахъ, которыя связывали ее, народъ видлъ въ ней львицу.
Она возмущалась до глубины души, слдуя за неврными, нершительными шагами короля, и все-таки слдовала за нимъ. Какъ должно было обливаться кровью сердце этой женщины при каждой новой уступк революціи. Но она была женой и матерью, и что значило униженіе, если можно было этимъ путемъ купить жизнь мужа и дтей! Когда король заявилъ о своемъ ршеніи хать въ театръ, чтобы угодить народу, чествовавшему Вольтера, королева была недовольна и охотно воспротивилась бы этому намренію. Но она молчала и отправилась вмст съ королемъ и дтьми въ Thtre Franais, который помщался на конц улицы того-же имени, ныншней rue de l’Odeon.
Когда карета леди Эліоттъ приблизилась къ театру, она увидла королевскіе экипажи, възжавшіе во дворъ. Это были старинныя парадныя кареты, украшенныя коронами, лиліями, съ лакеями въ ливреяхъ и парикахъ, пажами, форрейторами, запряженныя красивыми лошадьми. Еще не утратился наружный блескъ старой монархіи и великаго короля, но онъ уже не производилъ никакого впечатлнія на толпу. Театральный дворъ былъ наполненъ народомъ, но ни одна рука не шевельнулась, чтобы снять шляпу и поклониться королевской фамиліи.
Королевскіе экипажи отъхали и на ихъ мста стали подъзжать другіе. Леди Эліоттъ приказала своей карет пріхать за ней къ одиннадцати часамъ.
Контрастъ между солнечнымъ свтомъ на улиц и тусклымъ ламповымъ освщеніемъ, распространявшимся со всхъ стнъ и во всхъ корридорахъ, произвелъ тяжелое впечатлніе на леди Эліоттъ, которое однако скоро разсялось, такъ какъ ее сильно занималъ вопросъ: какая піеса будетъ дана въ этотъ вечеръ: Ирена или Эдипъ? Съ этою мыслью она стала подниматься по широкой лстниц, ведущей къ ложамъ, но тутъ на одной изъ колоннъ увидла слдующую афишу, напечатанную крупными буквами:

SEMIRAMIS

Tragdie en cinq actes et envers.
Par M-r de Voltaire.

Acteurs:

Semiramis, reine de Babylone — M-elle Sаinval.

Arsace, ou Ninias, fils de Semiramis — M-r Talma.

* * *

Леди Эліоттъ не дочитала афиши. Она чувствовала, какъ кровь бросилась ей въ голову. Семирамида — убійца своего мужа!… Арзасъ!… Эти имена растревожили старыя раны и воспоминанія.
— А вернусь домой, подумала она. Мн казалось, что все забыто… а все также свжо въ сердц, какъ будто это было вчера.
Но ей стало досадно на свое малодушіе, и она ршилась преодолть себя.
Собравшись съ мужествомъ, она увренною поступью поднялась на лстницу и заняла свое мсто въ лож. Ни одинъ посторонній человкъ не замтилъ бы и тни волненія на ея лиц. Но она страдала невыносимо, и чтобы разсять себя, внимательно разглядывала театръ, ложи, публику, туалеты.
Thtre Franais считался тогда первымъ изъ всхъ парижскихъ театровъ. Зала его была очень велика и славилась своимъ великолпнымъ освщеніемъ и убранствомъ, везд было серебро и голубой цвтъ и на всемъ лежалъ еще отпечатокъ аристократизма и монархизма, при которыхъ особенно процвтали парижскіе театры. Театральное искусство, какъ и всякое другое, преимущественно держится аристократіей и высшими достаточными слоями общества, блескъ двора, мундировъ, блестящихъ туалетовъ также необходимы ему, какъ свтъ большой люстры. Но съ наступленіемъ революціи въ рядахъ аристократовъ сдлались большіе проблы. Когда національное собраніе лишило ихъ титуловъ, гербовъ, привиллегій и даже части ихъ имущества, то высшее дворянство эмигрировало изъ Франціи и примкнуло къ полчищамъ, которыя образовывались тогда въ Германіи для крестоваго похода противъ революціи. Только немногіе приверженцы короля и королевы остались съ ними, но они уже не выдлялись изъ толпы своими яркими роскошными костюмами. Они вс были въ темныхъ или черныхъ одеждахъ, такого же цвта были и платья дамъ, ихъ перчатки, вера, ленты въ напудренныхъ волосахъ, что придавало траурный оттнокъ униженной королевской власти и производило крайне тяжелое впечатлніе. Зрители же республиканскихъ убжденій по своей вншности представляли съ ними полный контрастъ, такъ что казалось, какъ будто видишь передъ собою два различныхъ міра. Республиканцы не носили пудры, туалетъ женщинъ напоминалъ древнюю римскую одежду, у нихъ были короткія тальи, античные кушаки, гребни, пряжки и вуали римскихъ матронъ. На леди Эліоттъ былъ простой, но изысканный нарядъ. Одно, что бросалось въ глаза въ ея туалет и составляло контрастъ съ красотой ея молодаго лица — это былъ вдовій маленькій чепчикъ la Marie Stuart, которымъ были на половину прикрыты ея роскошные волосы. Этотъ чепчикъ она надла утромъ, вызжая изъ Брайтона, и съ тхъ поръ никогда не являлась безъ него въ публик.
Королевская ложа была у самой сцены и всего больше привлекла вниманіе леди Эліоттъ. Королева была— вся въ черномъ. Правильныя, красивыя черты лица ея носили отпечатокъ сильныхъ, но мужественно вынесенныхъ страданій. Глаза смотрли спокойно, ни одна рсница не дрогнула, когда она, войдя въ ложу, бросила взглядъ на партеръ. Ее встртили шиканьемъ. Она не сдвинулась. Ея большое овальное лицо, съ орлинымъ носомъ и рзко очерченной губой Австрійскаго дома ни на минуту не утратило своего надменнаго выраженія. Она только слегка зажмурила глаза и презрительно сжала губы, но когда она положила свою прекрасную, сильную руку на бархатъ балюстрады, то казалось, какъ будто она хотла ею раздавить весь народъ, еслибы это было въ ея власти! Но вотъ она сла и взяла маленькаго дофина на руки. Все лицо ея преобразилось, она уже не видла боле угрожающей толпы, забыла, что она униженная королева, оскорбленная женщина, и что ее окружаютъ враги,— ею овладло одно чувство, что она держитъ на рукахъ дофина, своего любимаго ребенка,— и слеза упала изъ ея блестящихъ глазъ. Ребенокъ вопросительно посмотрлъ на мать, какъ будто спрашивая, о чемъ она плачетъ. Бдное дитя, она плачетъ о теб и клянетъ судьбу, зачмъ ты родился королевскимъ принцемъ во Франціи! Дофину было тогда шесть лтъ. У него было лицо Бурбоновъ, но не тупое, апатичное лицо отца, а полное жизни и энергіи, напоминавшее его предка Людовика XIV, родъ котораго долженъ былъ угаснуть съ нимъ. Его сестра, тринадцатилтняя М-me Royale была живой портретъ матери, у ней были т-же голубые глаза, высокій лобъ, орлиный носъ и блокурые вьющіеся волосы, которыми нкогда такъ восхищался герцогъ Шуазель, видвшій Марію Антуанетту въ дтств, а поздне французскіе крестьяне, когда она перезжала съ тріумфомъ границу Франціи, въ качеств невсты дофина. Рядомъ съ M-me Royale сидла дама съ серьезными миловидными чертами лица, въ которомъ было столько красоты и доброты, что она казалась какимъ-то неземнымъ существомъ. Это была M-me Elisabeth, сестра короля, врная подруга королевы, раздлявшая вс ея страданія. За ней виднлась г-жа Ламбалль, красавица изъ красавицъ, которую не могло обезобразить ни время, ни горе, ни сердечныя огорченія — блая роза, которой суждено было погибнуть въ красномъ поток собственной крови. Въ самой глубин ложи сидлъ король Франціи. Онъ былъ въ тни, и потому лица его нельзя было разглядть, а только виднлась его широкоплечая, толстая фигура.
Но вотъ позвонилъ колокольчикъ. Публика заняла свои мста и занавсъ поднялся.
Сцена изображала большой портикъ съ колоннами, вдали виднлись террассы и дворецъ Семирамиды. Направо былъ храмъ маговъ, налво мавзолей, который царица воздвигла своему убитому мужу. Упоенная успхами, почестями, сознаніемъ своего величія, утопая въ наслажденіяхъ, она не чувствовала никакихъ угрызеній совсти въ теченіе долгихъ лтъ, но теперь на закат жизни сознаніе совершеннаго ею преступленія проснулось въ ней, не даетъ покоя ни днемъ, ни ночью. Виднія преслдуютъ ее. подземные голоса изъ могильнаго свода кричатъ ей: ‘Семирамида — ты убійца’. Наконецъ ей снится сонъ. Она созываетъ своихъ маговъ и т, объяснивъ значеніе сна, говорятъ ей, что только одинъ человкъ можетъ искупить ея грхъ и что этотъ человкъ молодой полководецъ Арзасъ, не задолго передъ тмъ усмирившій возстаніе въ одной изъ провинцій, подвластныхъ Семирамид. ‘Арзасъ — мое спасеніе!’ говоритъ царица и отдаетъ приказаніе, чтобы молодой герой, избранный богами, вернулся къ ея двору.
Арзасъ,— роль котораго исполнялъ знаменитый актеръ Тальма, только что выступившій на сцену,— возвращается въ Вавилонъ въ сопровожденіи своего друга Митрана. Главный магъ Орозсъ съ свитой другихъ маговъ встрчаетъ Арзаса и таинственно, неясными намеками, сообщаетъ ему, что онъ не сынъ стараго мудреца, воспитавшаго его, что его отецъ погибъ отъ преступленія, и онъ, Арзасъ, по вол боговъ, долженъ отомстить за него. Арзасъ глубоко возмущенъ этимъ извстіемъ,— онъ хватается за мечъ, чтобы поразить убійцу отца…
Въ этотъ моментъ входитъ Семирамида, маги и Арзасъ удаляются.
Царица является передъ зрителями блдной, измученной женщиной, ее нресдуетъ прошлое, ей кажется, что она видитъ тнь Нина, своего умершаго мужа. М-elle Сенваль, одна изъ лучшихъ трагическихъ актрисъ, извстная еще въ царствованіе Людовика XV, играла роль Семирамиды. Игра ея производила потрясающее впечатлніе. Мученія совсти, раскаяніе преступной царицы, ея отчаяніе,— все это было выражено талантливой актрисой съ неподражаемымъ искусствомъ.
Отана, наперстница Семирамиды, старается успокоить ее. ‘Не ты приготовляла ядъ’ — говоритъ она цариц — ‘не ты подала его твоему мужу: это сдлалъ Ассуръ, разв не живетъ онъ въ слав и поко при твоемъ двор? Если Ассуръ спокоенъ, то чего трепетать Семирамид’?..
‘Напрасно’ (возражаетъ Семирамида),
‘Напрасно пытаешься ты умиротворить это бдное сердце:
‘Чмъ священне союзъ, тмъ больше преступленіе.
‘Я была его женой, Отана’.
Леди Эліоттъ содрогнулась. Ей показалось, что актриса пристально смотритъ на нее и къ ней одной обращается съ этими словами, поднимая руки къ небу.
Наконецъ Отан удается успокоить царицу и вызвать въ ней надежду извстіемъ о прізд Арзаса. Семирамида видитъ молодаго полководца, влюбляется въ него и приказываетъ устроить свадебное пиршество. Она хочетъ увнчать свое преступленіе новымъ преступленіемъ, такъ какъ Арзасъ ея родной сынъ и любитъ Азему.
Въ трогательной сцен между двумя влюбленными Арзасъ говоритъ Азем:
‘Небо наконецъ отомститъ цариц’…
Едва были произнесены эти слова, какъ въ партер и въ верхнихъ ярусахъ послышались громкія рукоплесканія и крики одобренія, вс взоры были устремлены на королевскую ложу. Марія Антуанетта опустила глаза.
Шумъ былъ такъ великъ, что представленіе остановилось на нсколько минутъ. Когда все успокоилось, Азема возразила Арзасу:
‘Пусть шумитъ народъ въ своемъ гнв.
‘Это продажное эхо продажнаго голоса’…
При этихъ строфахъ послышались апплодисменты роялистовъ. Другая часть публики, составлявшая большинство, принялась шикать и принудила ихъ къ молчанію.
Вслдъ за этимъ уже каждое слово актеровъ вызывало апплодисменты или шиканье той или другой партіи.
Наконецъ, когда на сцен произнесены были извстныя строфы трагедіи:
‘Монархъ безъ государства — утраченный блескъ,
‘Окруженный могуществомъ — но плнникъ!’
— Bravo, bravissimo! закричали разомъ сотни голосовъ со всхъ ярусовъ и въ партер.
Марія Антуанетта все ниже и ниже наклоняла голову. Она хотла скрыть свои слезы — слезы безсильной ярости.
Многіе изъ тогдашнихъ актеровъ были роялисты и относились съ искреннимъ состраданіемъ къ несчастному королевскому семейству. Молодая актриса, исполнявшая роль Аземы, смло выступила на авансцену, низко поклонилась королевской лож и произнесла съ глубокимъ чувствомъ слова поэта:
‘Je viens avec transport embrasser vos genoux!’
Затмъ, обращаясь къ публик, она продолжала:
‘Не думаютъ ли ваши вожди увнчать свое кровавое дло,
‘Повелвая вамъ оскорблять беззащитную женщину’?..
Этими словами молодая актриса думала пристыдить и успокоить толпу. Дйствительно, публика сразу умолкла, и послышалось нсколько робкихъ возгласовъ: ‘Да здравствуетъ королева!’
Но это продолжалось всего одну секунду, а затмъ поднялся страшный шумъ, нсколько якобинцевъ вскочили на сцену съ дикимъ крикомъ: ‘Долой Семирамиду! Долой убійцу!’ и еслибы другіе актеры не скрыли во-время m-elle Рокуръ, исполнявшую роль Аземы, то ее вроятно растерзали бы на куски.
Ярость толпы уже не знала никакой удержи…
Королевская фамилія поспшно оставила театръ и, скрывшись потаеннымъ ходомъ, отправилась въ Тюльери.
Представленіе не могло продолжаться, народъ не интересовался больше Вольтеровской Семирамидой. Вс бросились къ выходу: роялисты, республиканцы, мужчины, женщины, дти. Слышались крики, брань, проклятія, мольбы, плачъ дтей.
Леди Эліоттъ была такъ взволнована, что не чувствовала никакого страха и, выйдя изъ своей ложи, машинально послдовала за разъяренной бушующей толпой.

ГЛАВА XVII.
Леди Эліоттъ встрчаетъ свою соотечественницу.

Леди Эліоттъ вышла на театральный дворъ. Но тутъ была такая же паника, давка, шумъ какъ на пожар,— каждый думалъ только о томъ, какъ бы ему поскоре добраться до выхода, и черезъ это общая сумятица еще больше усиливалась. Слышались угрозы, брань, вскрикиванія женщинъ, грубый смхъ, неприличныя слова… Проснулись дикіе животные инстинкты массы, присутствіе женщинъ еще больше возбуждало ихъ.
Леди Эліоттъ, на сколько возможно, держалась въ сторон отъ толпы. Ея гордая осанка, спокойный, увренный взглядъ, пока ограждали ее отъ оскорбленій. Но вдругъ она услышала за собой хриплый, угрожающій голосъ.
— Что, попалась, аристократка! воскликнулъ человкъ въ красной шапк съ большой трехцвтной кокардой. Верхнее платье висло у него на плеч, рукава грязной, пропитанной потомъ рубашки были засучены. Его обнаженная жилистая рука протянулась къ леди Эліоттъ съ видимымъ желаніемъ обнять ее.
— Вы ошибаетесь, мой другъ, я не аристократка, я сочувствую народу и искренно сожалю, что онъ забываетъ свое достоинство.
— Старая псня! Эти разговоры ни къ чему не поведутъ! Sacre tonnere! На что намъ свобода, если мы даже не смемъ поцловать аристократку!
Леди Эліоттъ остановилась. Свтъ фонаря освщалъ ея лицо.
— Sapristi! до чего ты хороша!— воскликнулъ онъ, снова длая понытку обнять ее. Но рука его сразу опустилась. Леди Эліоттъ взглянула на него своими темными глазами, и взглядъ этотъ приковалъ его на мст, потому что народъ въ минуту ярости похожъ на дикаго звря, которому нужно смло смотрть въ глаза, чтобы укротить его.
Представитель народа стоялъ передъ нею, потупившись.
— Чего ты смотришь на меня, аристократка!— проговорилъ онъ въ смущеніи.
— Есть у тебя дочь?— спросила леди Эліоттъ.
Суровое лицо республиканца оживилось недобрымъ огнемъ.
— Не напоминай мн объ этомъ!— крикнулъ онъ съ бшенствомъ иначе клянусь небомъ я размозжу теб голову! Да, у меня была дочь,— продолжалъ онъ боле кроткимъ голосомъ. Она была красива какъ картина, умна и добра, какъ ангелъ. Я гордился ею и берегъ какъ зницу ока. Но проклятый аристократъ соблазнилъ ее и она бросилась въ Сену… Я еще разъ увидлъ ее въ морг… При этихъ словахъ крупная слеза скатилась по его грязной щек и оставила на ней широкій слдъ.
Онъ утеръ глаза кулакомъ и, какъ-бы стыдясь своего волненія, продолжалъ съ злобной усмшкой:— Ну, да что толковать объ этомъ! Не мало поруганій вынесли отъ васъ наши женщины,— теперь ваша очередь!
— Значитъ, ты хочешь почтить память твоей дочери тмъ, что оскорбляешь другихъ женщинъ, которыя также слабы и беззащитны какъ была она,— спокойно отвтила леди Эліоттъ.— Если хочешь мстить, то или къ мужчинамъ и требуй отъ нихъ отчета. Мужчина обезчестилъ твою дочь… Что теб сдлали женщины?
Человкъ въ красной шапк задумался на минуту.
— Ты права, аристократка. Вотъ теб моя рука… Не бойся меня. Клянусь трехцвтной кокардой Французской націи, что я не трону тебя и буду твоимъ защитникомъ, пока не выведу изъ этой толпы и не буду увренъ, что ты въ безопасности. Ну что согласна?
— Я съ благодарностью принимаю твое предложеніе, — отвтила леди Эліоттъ, подавая руку своему неожиданному покровителю, который стоялъ передъ ней съ обнаженной головой, приложивъ два пальца правой руки къ національной кокард, приколотой къ его красной шапк, которую онъ держалъ въ рукахъ.
— Разступитесь!— крикнулъ онъ, расталкивая толпу своими сильными кулаками.— Что не узнаете разв якобинца Николая Трюшона! Эй вы! Дорогу!..
Толпа разступилась съ обихъ сторонъ и леди Эліоттъ, слдуя за своимъ бородатымъ покровителемъ, скоро очутилась на улиц.
— Какъ-бы я желала найти свою карету,— сказала она.— Не знаете-ли вы, мосье Трюшонъ, пробило-ли одиннадцать?
— Давнымъ-давно!— отвтилъ онъ,— представленіе продолжалось больше часу.
— Значитъ моя карета пріхала. Но гд найти ее?
— Кареты аристократовъ спроважены подальше отъ театра, отвтилъ Трюшонъ. Одни стоятъ у Pont Neuf или Pont Royal, а остальныя на другомъ берегу Сены. Какая у тебя карета, аристократка?
— Коричневая съ синими занавсками.
— Ну въ темнот по этимъ примтамъ ничего не сыщешь. Sapristi! Какъ же тебя зовутъ?
— Леди Эліоттъ!
— Леди… леди… это кажется по англійски. Леди Эліоттъ! Ты разв англичанка?
— Да.
— А что хорошіе ли патріоты англичане? Можно ли считать ихъ друзьями народа, или они такіе же проклятые аристократы какъ наши.
— Т, которые смотрятъ на вещи какъ слдуетъ, также искренно сочувствуютъ народу, какъ и я!
— Такъ ты въ самомъ дл патріотка и любишь народъ! Ты не въ заговор противъ насъ?
— Нтъ.
— Поклянись, что ты всегда будешь стоять за народъ и не станешь дйствовать за-одно съ его врагами? Если ты измнишь намъ, то я самъ расправлюсь съ тобой. Ну что, даешь слово?
— Вотъ теб моя рука.
— Смотри, не вздумай измнить намъ! Николай Трюшонъ не позволитъ никому насмяться надъ собою.
— Надюсь, что и ты исполнишь общаніе, которое ты далъ мн сегодня?
— Браво, патріотка! Такъ и быть: я отыщу твой экипажъ. Жди меня здсь на углу. Не сходи только съ мста. Я скоро вернусь.
Онъ направился быстрыми шагами къ Сен, и скоро скрылся изъ виду. Леди Эліоттъ осталась одна. Она находилась теперь на углу улицы rue des Marais, гд этотъ узкій переулокъ примыкаетъ къ широкой rue de Saine между Pont Neuf и Pont Royal, которые были тогда единственными мостами, соединявшими оба берега Сены въ этой мстности.
Но едва леди Эліоттъ отошла отъ фонаря, у котораго оставилъ ее Трюшонъ, какъ со стороны театра послышались громкіе крики, смхъ, перебранка и раздирающее уши пніе.
‘Ah a ira, a ira, a ira
‘Les aristocrats la lanterne!..
Пніе это, похожее на карканье хищныхъ птицъ, раздавалось все громче и очевидно приближалось къ тому мсту, гд стояла леди Эліоттъ. Это была толпа женщинъ, принадлежавшихъ къ самому низшему слою Парижскаго населенія: пуассардки, рыночныя торговки, тряпичницы, женщины метущія улицы и т. н. Вооруженныя метлами, крючьями и кочергами, он гнали передъ собою какую то нищую, одтую въ грязное тряпье. Лохмотья висли на ея исхудаломъ тл какъ на вшалк, волосы длинными растрепанными прядями болтались вокругъ шеи. Одна нога была у ней босая, другая въ башмак.
— Дрянь! продажная тварь! пріятельница аристократовъ. Посмотри на себя какая ты скверная… Ты теперь совсмъ подъ стать аристократамъ!.. поддразнивали ее разсвирпвшія мегеры, подгоняя ее своими метлами и припвая въ то же время:
‘Que faut il au rpublicain?
‘Du coeur, du fer, et puis du pain…
‘Ah a ira. a ira, a ira
‘Les aristocrats la lanterne…
Леди Эліоттъ съ ужасомъ глядла на эту сцену, такъ какъ толпа остановилась въ эту минуту на углу rue des Marais, противъ того мста, гд она ожидала возвращенія Трюшона. Несчастная преслдуемая женщина была въ такомъ изнеможеніи, что ноги отказывались служить ей. Она стояла у фонаря и леди Эліоттъ сразу узнала въ ней ту нищую, которая такъ напугала маленькаго Шарля во время похоронъ Вольтера своими большими срыми глазами.
— Что я вамъ сдлала, кричала она, за что вы меня преслдуете? Я также жалка и бдна какъ вы? Я въ такихъ же лохмотьяхъ! Нтъ, я въ тысячу разъ несчастне васъ… Разв у которой нибудь изъ васъ украли ребенка. Не бейте меня! Сжальтесь надъ матерью, у которой аристократы отняли единственное дитя!
— Плодъ грха! вопили торговки. Ребенокъ какого нибудь аристократа… Что же ты молчишь. Видно отгадали!
— Маленькій герцогъ или графъ!
— La belle anglaise!
— Мы ужъ не прогуливаемся больше подъ арками Нале-Рояля!
— Куда двались наши добрые друзья, съ которыми мы столько разъ пили шампанское въ ресторан Mйot, издваясь надъ голодомъ и слезами черни.
— Быть можетъ они ухали въ Кобленцъ.
— Или въ какое другое мсто!
— Поколотимъ-ка ее хорошенько эту англичанку… любовницу аристократовъ!..
Несчастная съ болзненнымъ стономъ упала на землю подъ ударами кулаковъ, палокъ, желзныхъ крючьевъ…
Леди Эліоттъ не въ состояніи была дольше оставаться безучастной зрительницей этой возмутительной сцены. Рискуя своей жизнью, она смло вошла въ толпу, которая была такъ озадачена появленіемъ знатной дамы, что невольно разступилась передъ нею. Никто изъ женщинъ не замтилъ ея приближенія, и она точно упала съ неба. Леди Эліоттъ воспользовалась этой минутой, чтобы подойти къ несчастной жертв, которая лежала у фонаря, блдная какъ смерть, съ закрытыми глазами.
— Citoyennes — сказала она,— я не спрашиваю васъ, какое преступленіе совершило это бдное созданіе и за что вы наказываете ее. Но вы видите — все кончено. Вы не пожалли ее живую, то по крайней мр пощадите ее мертвую.
Слова эти возбудили ярость женщинъ. Он снова зашумли:
— Какое она иметъ права читать намъ проповди?
— Понятное дло! Аристократка явилась на помощь другой аристократк!
— Убирайся прочь, а то мы и тебя повалимъ на мостовую рядомъ съ нею.
— Выслушайте меня…
— Не хотимъ мы ничего слышать… Убирайся!
— Чего церемониться съ аристократкой. Угостимъ-ка ее метлой, он только этого и стоятъ.
— Вс он продажныя, негодныя твари!
— Нужно извести все ихъ отродье!
Разъяренныя мегеры уже готовы были броситься на новую жертву и растерзать ее. Но къ счастью со стороны набережной послышался стукъ быстро приближавшагося экипажа.
— Господь сжалился надо мною,— подумала леди Эліоттъ и начала кричать изо всхъ силъ: Николай Трюшонъ!.. сюда… скоре…
— Она зоветъ якобинца Трюшона! съ удивленіемъ заговорили женщины, опуская свои поднятые кулаки.
— Николай Трюшонъ!— кричала леди Эліоттъ.
— А здсь!— крикнулъ въ отвтъ мужской голосъ съ другой стороны улицы.— Кто зоветъ Николая Трюшона?— Я здсь, леди Эліоттъ!
При этихъ словахъ женщина, лежавшая на земл, которую вс считали мертвой, неожиданно открыла свои большіе срые глаза.
— Я не ошиблась… Это она — проговорила она чуть слышнымъ голосомъ.
— Она жива!— воскликнула съ радостью леди Эліоттъ.— Николай Трюшонъ, ради Бога или скоре!
Трюшонъ подошелъ къ толп.
— Что это такое!— воскликнулъ онъ своимъ хриплымъ, грубымъ голосомъ, который былъ хорошо извстенъ уличной черни.— Не ожидалъ я встртить старыхъ знакомыхъ! продолжалъ онъ, подавая руку нкоторымъ изъ женщинъ.— Что вы растанцовались такъ поздно, мои кумушки, свободныя гражданки, рыночныя дворянки!
— Добрый вечеръ, братъ!— крикнула ему толпа въ отвтъ.
— И ты здсь — тетушка Камилла, и ты предсдательница рыбнаго ряда!.. а вотъ и висльница… и маленькая жирная жаба!.. Тебя ли я вижу, мой сладкій сахарный цвточекъ!.. И ты, мое сокровище съ бомбоньеркой!.. Каково! и Анжелика Фойэ выползла сегодня, мой прелестный ангелъ, моя ненаглядная!..
— Да, да, мы вс здсь!— отвтила Анжелика, одна изъ самыхъ свирпыхъ и нахальныхъ уличныхъ мегеръ революціи.
— А что вы тутъ длали?
— Мы захватили наконецъ эту проклятую англичанку.
— Ah, la belle anglaise! Sapristi… Добыча хоть куда. Надюсь, вы справились съ нею.
— Да, братъ Николай, мы думали, что уже совсмъ доконали ее, но она вотъ опять открыла глаза и сказала что-то на своемъ дурацкомъ Англійскомъ язык, который мы не понимаемъ… Кажется она еще жива.
— Чего-же вы смотрите, сестрицы! Что церемониться съ аристократами, врагами народа! Дла еще много впереди. Ну, принимайтесь-ка! Ихъ нужно давить какъ червей.
Кровожадная толпа опять бросилась на свою жертву.
Леди Эліоттъ заступилась за нее.
— Николай Трюшонъ!.. сказала она умоляющимъ голосомъ.
— Ну, что?
— Отдай мн эту женщину.
— Нтъ, ужъ извини, я не могу исполнить твоей просьбы. Когда она умретъ, то пожалуй возьми ее себ, а пока эта тварь жива, она принадлежитъ намъ.
— Ты видишь, въ какомъ она жалкомъ положеніи.
— Она далеко не такъ жалка, какъ теб кажется. Если бы у ней было двадцать жизней вмсто одной, то я двадцать разъ сряду былъ бы готовъ убить ее. Согласны ли вы со мной ‘кумушки’?
— Да, да, да!— крикнула въ отвтъ толпа дикимъ хоромъ.
— Вы уже достаточно наказали ее, citoyennes,— сказала леди Эліоттъ, обращаясь съ мольбой къ разсвирпвшимъ женщинамъ.
— Мы еще вырвемъ у ней языкъ, которымъ она такъ часто поносила народъ!— отвтила Анжелика Фойэ.
— А изъ ея красныхъ волосъ, которыми она прельщала аристократовъ, мы сдлаемъ себ подвязки… Теперь красный цвтъ въ мод,— сказала Камилла.
— Браво, тетушка, вотъ такъ удачная острота,— замтилъ со смхомъ Трюшонъ.— А откуда ты добудешь чулки?
— А дамъ теб на чулки, citoyenne. Тутъ хватитъ для всхъ васъ, сказала леди Эліоттъ, вынимая изъ кармана горсть золотыхъ, которые, блеснувъ при свт фонаря, разсыпались по темной мостовой.
Толпа женщинъ бросилась на добычу, какъ стая воронъ, толкаясь и вырывая другъ у друга золото изъ рукъ.
— Не смйте брать этихъ денегъ!— крикнулъ имъ Трюшонъ грознымъ голосомъ.— Я отрублю руку той, которая посметъ оставить у себя хотя одинъ золотой. Подбирайте скоре деньги и отдавайте ихъ сполна этой дам. Вотъ ваши золотые, патріотка. Мы не продаемъ своихъ жертвъ.
— Николай Трюшонъ,— сказала леди Элліотъ, положивъ свою изящную ручку на жесткій кулакъ якобинца.— Исполни мою просьбу во имя твоей несчастной дочери.
— Опять!— крикнулъ Трюшонъ, но тотчасъ-же смягчился и, обращаясь къ толп женщинъ, сказалъ кроткимъ, взволнованнымъ голосомъ:
— Длать нечего, citoyennes, она надежная патріотка!.. Отдайте эту подлую англичанку… Несите ее въ карету… Эй, кучеръ подавай!…
При этихъ словахъ несчастная, которая все время лежала неподвижно, пока шли толки о ея судьб, неожиданно вскочила на ноги.
— Убейте меня… Забейте до смерти!— кричала она умоляющимъ испуганнымъ голосомъ, обращаясь къ своимъ мучительницамъ. Только не отдавайте меня этой женщин.
— Она рехнулась!— сказалъ Трюшонъ. Несите ее!
Толпа женщинъ тотчасъ-же схватила нищую, не смотря на ея отчаянное сопротивленіе, и потащила къ карет.
— До свиданія, Николай Трюшонъ!— сказала леди Эліоттъ. Большое теб спасибо за все. Можетъ быть мы еще увидимся съ тобой.
Она подала руку народному вождю и тотъ дружески пожалъ ее.
— До свиданія, патріотка. Помни свою клятву.
Карета быстро покатилась по rue de Saine, а затмъ по набережной къ Pont Royal.

ГЛАВА XVIII.
Леди Эліоттъ встрчаетъ молодыхъ супруговъ.

Карета выхала на другую сторону Сены.
— Теперь скажи мн пожалуйста, гд ты живешь?— спросила леди Эліоттъ, обращаясь къ своей спутниц, которая сидла молча, прижавшись къ углу кареты.— Мн нтъ дла до твоего имени, но я должна знать, куда отвезти тебя?
Леди Эліоттъ, не получая никакого отвта на свои вопросы, была въ большомъ затрудненіи. При другихъ обстоятельствахъ она не задумалась-бы принять къ себ бдную женщину, но теперь мысль о Шарл останавливала ее. Она хотла избавить мальчика отъ зрлища глубокаго человческаго униженія и страданій и неизбжныхъ сценъ, вслдствіе присутствія такого существа въ дом.
Она снова обратилась къ своей спутниц: — Скажи-же наконецъ, куда намъ хать? Неужели у тебя нтъ пристанища въ этомъ огромномъ Париж?
Боязливый, полуподавленный стонъ былъ единственнымъ отвтомъ на эти слова.
Чувство состраданія въ душ леди Эліоттъ взяло верхъ надъ всми другими чувствами.
— Бдняжка!— сказала она. Не могу-ли я чмъ-нибудь помочь теб? При этомъ леди Эліоттъ слегка прикоснулась плеча нищей.
— Не трогай меня!— вскрикнула та, вскакивая съ мста, какъ будто ужаленная змей.
— Чего ты сердишься на меня. Разв я виновата передъ тобой?
— Ты еще спрашиваешь объ этомъ?
— Несчастная, ты хотла умереть… Я виновата въ томъ, что спасла тебя. Дай мн руку. Можетъ мн удастся помирить тебя съ собою и съ твоимъ существованіемъ…
— Прочь! я тебя ненавижу!
— Я думала оказать теб благодяніе.
— Благодяніе!— воскликнула нищая съ горькимъ смхомъ.— Ужъ не считаешь-ли ты благодяніемъ ту жизнь, которую мн приходится выносить, мою крайнюю бдность, послднюю степень униженія, до которой я дошла… полную невозможность отомстить виновнику всхъ моихъ бдствій… Да всмъ этимъ я обязана теб. Разв ты не леди Эліоттъ?
— Да, это мое имя. Но я не понимаю…
— Ты не понимаешь! воскликнула нищая и опять захохотала непріятнымъ смхомъ, въ которомъ слышалось какое-то злорадство.— Леди Эліоттъ думала оказать мн благодяніе! Она точно не знаетъ, что каждая рана моего сердца нанесена ею! Вс эти тряпки, лохмотья, мой позоръ… всмъ этимъ я обязана леди Эліоттъ!..
— Она должно быть съ ума сошла! подумала леди Эліоттъ.— Впрочемъ это вполн естественно… Это ужасное приключеніе, страхъ, вынесенные побои не могли пройти безслдно.
— Ты не узнаешь меня? спросила нищая.
— Нтъ!
— Ты меня никогда не видала?
— Никогда.
— Какъ это забавно! продолжала нищая, не переставая хохотать.— Леди Эліоттъ меня никогда не видала! Да это чистая комедія! Что можетъ быть лучше нашей встрчи! Судьба отлично распорядилась… Леди Эліоттъ разъзжаетъ въ карет съ лакеями, а я шатаюсь по улицамъ чуть-ли не босая… Однимъ словомъ, добродтель торжествуетъ, норокъ наказанъ: говорятъ, каждому воздается по заслугамъ… Леди Эліоттъ знатная, всми уважаемая дама, а я ночная птица, отверженная тварь, посмшище уличныхъ торговокъ! Ея сынъ въ атлас, съ перомъ на шляп, а мой сынъ… его украли у меня!
При этихъ словахъ несчастная женщина заплакала такими горькими искренними слезами, что у леди Эліоттъ разрывалось сердце.
— Какъ ты думаешь, гд твой ребенокъ. Надешься ли ты увидть его еще разъ?
— Разв я могла бы существовать безъ этой надежды. Шесть лтъ тому назадъ ребенокъ исчезъ изъ моего дома, но съ тхъ поръ былъ ли хотя одинъ часъ, или одна минута, въ которую я не вспоминала бы о немъ. Какой онъ былъ хорошенькій! Черты лица его напоминали того, кто далъ ему жизнь, а мн одни только мученія, которыя хуже смерти. Помню я ту страшную минуту, когда онъ исчезъ и я напрасно искала его въ его постельк, въ дтской, по всему дому, и мн чудилось, что онъ зоветъ меня, протягиваетъ ко мн свои маленькія рученки… Но его нигд не было. Я плакала, ломала руки, рвала на себ волосы, бросалась на колни, молилась, но судьба также немилосердна, какъ и люди. Она любитъ только счастливыхъ… Въ то время я имла друга, человка, который любилъ меня больше всего на свт и привязался ко мн еще въ то время, когда я была невинной двушкой. Онъ видлъ мое поведеніе, мой стыдъ… изъ-за меня онъ оставилъ родину — измнилъ своему долгу. Этого преданнаго друга я прогнала отъ себя, обвинила въ похищеніи ребенка… Бдный! Я обошлась съ нимъ какъ съ собакой, которую гонитъ хозяинъ, и она все-таки возвращается къ нему… Наконецъ онъ оставилъ меня. Я очутилась совсмъ одна, бродила день и ночь по парижскимъ улицамъ, отыскивая моего ребенка. Сколько разъ ходила я въ моргъ, и когда я видла дтскій трупъ на мдной доск, орошаемой водой, я мысленно молила Бога, чтобы это былъ мой ребенокъ. Тогда я прижала бы его въ послдній разъ къ сердцу и покончила бы съ собой. Но это желаніе не исполнилось. Наконецъ отчаяніе овладло мной. Я стала искать веселья во что бы то ни стало, начала пить вино, издвалась надъ несчастными, встрчая бдную женщину, я отворачивалась отъ нея, называла лоскутницей. Веселое общество окружало меня, я была знакома съ князьями, графами, кровными аристократами, знатныя дамы покровительствовали мн. Революція разразилась неожиданно — и все измнилось. Теперь единственное мое достояніе эти лохмотья и одинъ изорванный башмакъ для шатанья по улицамъ и подвальная яма въ rue de Charonne, въ вид ночлега. Если ты дйствительно леди Эліоттъ, то скажи мн, не замшался ли во всемъ этомъ герцогъ… Я готова принести присягу, что это его дло… Нтъ, все вздоръ!.. Не врь ни одному моему слову… Все это ложь… Я налгала теб.
Несчастная опять захохотала своимъ непріятнымъ рзкимъ смхомъ.
Леди Эліоттъ воспользовалась этой минутой, чтобы закричать кучеру, чтобы онъ везъ въ ‘me de Charonne!’
— Знаю, это въ предмсть С.-Антуанъ,— отвтилъ тотъ, поворачивая лошадей въ сторону бульваровъ.
Это была та самая дорога, но которой леди Эліоттъ хала наканун, при сіяніи солнца, во время торжественнаго народнаго празднества. Теперь бульвары были пусты. Карета прохала мрачную площадь Бастиліи, гд царила могильная тишина и повернула на rue de Charonne. Въ т времена это была сравнительно новая улица. Нкоторые дома были недостроены и покрыты лсами, представляя собою подобіе какихъ-то фантастическихъ развалинъ. Теперь никто не думалъ достраивать ихъ — у революціи едва хватало время разрушать существующее. Другіе дома хотя были уже совсмъ отдланы, но стояли почти безъ постояльцевъ, и только кое-гд мелькали рдкіе огоньки въ окнахъ среди темной окружающей массы. Мстами виднлись пустыри, окруженные досчатыми заборами,— это были мста, купленныя подъ дома и заброшенныя. У одного такого мста возвышался шести-этажный домъ, похожій на башню, съ безчисленными окнами, антресолями, мансардами. Окна были узкія и длинныя, безъ гардинъ, исключая впрочемъ двухъ оконъ въ rez de chausse, гд жилъ самъ хозяинъ дома, исполнявшій должность привратника.
Карета остановилась передъ этимъ домомъ, такъ какъ спутница леди Эліоттъ теперь совсмъ присмирла и охотно отвчала на вс вопросы. Силы оставили ее и она казалась совсмъ безпомощной.
Лакей сошелъ съ козелъ, чтобы разбудить привратника. Все было тихо на улиц и въ дом.
Наконецъ посл долгаго стука открылось одно изъ оконъ съ гардинами, и показалась голова въ ночномъ колпак.
— Кто тамъ? спросилъ ночной колпакъ.
Лакей подошелъ къ дверцамъ кареты, чтобы узнать имя незнакомой женщины.
— Миссиссъ Францисъ, отвтила она нершительнымъ голосомъ.
— Миссиссъ Францисъ! повторилъ за ней лакей.
— Хороша миссиссъ! воскликнулъ въ сердцахъ ночной колпакъ.— Негодная тварь, ты опять возвращаешься домой чортъ знаетъ какъ поздно и мшаешь спать честнымъ людямъ. Разв не можешь забираться во-время въ свою нору. Убирайся прочь изъ моего дома. Вотъ я сейчасъ выброшу твой мшокъ за дверь!
Тогда изъ глубины комнаты послышался женскій голосъ, который былъ хорошо знакомъ леди Эліоттъ и котораго французская рчь сильно отзывалась англійскимъ акцентомъ.
— Сдлай одолженіе, другъ мой, говорилъ этотъ голосъ, позволь ей войти въ домъ хоть на эту ночь. Если она не исправится, то ты всегда можешь прогнать ее.
— Еще что выдумала!— отвтилъ ночной колпакъ.— Ты и безъ того надлала мн не мало хлопотъ! Если ты будешь брать къ себ съ улицы всякую непотребную женщину изъ-за того только, что она англичанка, то скоро не хватитъ мста въ дом, хотя бы въ немъ было десять этажей вмсто шести, за квартиру она также не платитъ. Пусть она отправляется на вс четыре стороны, я больше ничего не хочу слышать объ этомъ.
Онъ хотлъ было запереть окно, но леди Эліоттъ остановила его.
— Сжальтесь надъ этой несчастной женщиной, сказала она, подходя къ окну, я вамъ заплачу за ея квартиру…
Леди Эліоттъ не успла кончить своей фразы, потому что ночной колпакъ, услышавъ ея голосъ, тотчасъ исчезъ и вмсто него черезъ секунду показалась голова въ парик и взволнованное удивленное лицо.
Въ то же время изъ глубины комнаты быстро подкатилась къ окну какая-та круглая масса.
— Святой Андрей Шотландскій! воскликнула она.— Умри я на мст, если это не голосъ моей милой, дорогой обожаемой леди, передъ которой я страшно виновата… Я поступила съ ней какъ самое неблагодарное существо…
— Молчи, старуха, прервалъ ее человкъ въ парик, который былъ не кто иной, какъ нашъ старый знакомый Друэ, мужъ Бекки.— Лучше пріоднься, смотри, на что ты похожа!
Совтъ этотъ былъ нелишній, потому что Бекки, услыхавъ голосъ леди Эліоттъ, соскочила съ постели въ одной ночной рубашк.
Мосье Друэ отворилъ дверь, зажегъ свчу и принялъ своихъ позднихъ гостей въ комнат, раздленной перегородкой, которая была и кухней, и пріемной въ одно и тоже время.
Мнніе Бекки о леди Эліоттъ на столько перемнилось въ ея пользу со времени ихъ послдняго свиданія, что не смотря на присутствіе мосье Друэ, она бросилась къ ногамъ своей прежней госпожи.
— Негодная я тварь! воскликнула она со слезами.— Тысячу разъ я раскаявалась въ томъ, что огорчила васъ, моя дорогая леди. Бейте меня, топчите ногами,— но забудьте только все, что я наговорила вамъ въ то утро въ Брайтон. Но во всемъ виноватъ Друэ. Онъ мн набилъ голову мыслями о женитьб, и я сдалась.
— Разв ты несчастна, Бекки?
— Нтъ, я не могу этого сказать. Я счастлива. Но когда я подумаю о томъ, какъ я обидла васъ, моя милая леди… Мн тогда весь свтъ не милъ…
— Ну, Бекки, ты раскаялась, я знаю, что ты не настолько зла, чтобы намренно огорчить меня. Не такъ ли?..
— Разумется… Вы были всегда такъ добры ко мн… проговорила рыдая Бекки, покрывая поцлуями платье и руки леди Эліоттъ.
— Не плачь, Бекки. Помиримся. Но только ты должна исполнить то, что я попрошу у тебя.
— Я сдлаю все, что вы прикажете, моя милая леди.
— Вотъ, я поручаю теб ее, сказала леди Эліоттъ, указывая на бдную женщину, которая сидла молча въ углу комнаты.— Если ты будешь заботиться о ней, то вполн загладишь свою вину. Помни только, что все, что ты сдлаешь для нея, будетъ сдлано для меня. Ну, что, согласна?…
— Да, да! воскликнула Бекки, видимо обрадованная.— Я буду обходиться съ ней, какъ съ родной сестрой.
— А вы, мосье Друэ, продолжала леди Эліоттъ,— вы дадите миссиссъ Францисъ лучшую комнату въ вашемъ дом. Я буду платить за нее.
— Все будетъ исполнено, миледи, отвтилъ Друэ съ низкимъ поклономъ.
— Ну, теперь до свиданія, друзья мои, я побываю у васъ на дняхъ.
Съ этими словами леди Эліоттъ вышла изъ комнаты.
Бекки и ея супругъ проводили ее до кареты.

ГЛАВА XIX.
Николай Трюшонъ и его товарищъ.

За мирными демонстраціями Вольтеровскаго празднества слдовалъ цлый рядъ бурныхъ сценъ и важныхъ событій. Въ національномъ собраніи шли горячія пренія по поводу вопроса, что длать съ королемъ посл его неудачной попытки къ бгству три недли тому назадъ.
Конституціонная партія, которая посл паденія феодализма играла главную роль въ революціонной Франціи и въ новомъ учредительномъ собраніи — едва ли не боле всхъ негодовала на бгство короля. Согласно ея плану государственнаго устройства, Франція не могла обойтись безъ короля, и революція должна была остановиться съ почтеніемъ у ступеней королевскаго престола.
Но революція никогда не останавливается тамъ, гд ей приказываютъ. Это своего рода стихійная сила, и слпой случай управляетъ ею — тотъ же пожаръ, паденіе лавины, обрушившаяся крыша… Опытъ скоро показалъ, что событія, руководящія революціей, не подлежатъ никакимъ опредленнымъ законамъ и что отдльные люди не въ силахъ ни остановить, ни предвидть ихъ.
Однимъ изъ такихъ событій было бгство короля, которое представляетъ собою важный моментъ въ ход Французской революціи, такъ какъ оно повергло въ прахъ вс предположенія учредительнаго собранія и послужило началомъ борьбы партій. До этого момента вс были согласны относительно того, что необходимо устранить существующія злоупотребленія, уничтожить привиллегіи, возвратить гражданамъ отнятыя у нихъ права и предоставить ихъ той части націи, которая никогда не пользовалась ими и не считалась ‘людьми’, хотя врядъ ли кому приходило тогда въ голову, что эти ‘новые люди’ скоро потребуютъ себ еще новыхъ и боле существенныхъ правъ. Только благодаря этому единодушію введены были разныя ограниченія въ законодательной и исполнительной власти, признана безусловная отвтственность министровъ и самовластіе во Франціи замнено конституціей.
Но посл неожиданнаго бгства короля тотчасъ же началось разногласіе въ учредительномъ собраніи. Одни стояли за короля, который долженъ былъ осуществить собою ихъ конституціонныя теоріи, другіе, признавая королевскую власть въ принцип, возставали только противъ Людовика XVI. Это послужило первымъ поводомъ къ борьб партій, которая продолжалась во все время революціи и кончилась только съ нею. Побда какой нибудь партіи влекла за собой образованіе цлой массы новыхъ партій, которыя въ свою очередь опять распадались на секціи. Знамя революціи переходило изъ рукъ въ руки, сегодня у ней были одни герои, завтра — другіе, она уже не отличала своихъ друзей отъ враговъ. Руководители ея исчезали одни за другими, являлись все новые и новые, пока не наступилъ терроръ, а за нимъ диктатура, господство солдатчины и во глав ея цезарь.
Но въ 1791 году никто не предвидлъ такого исхода революціи. Совершенно иного ожидали отъ нея тогдашніе приверженцы конституціи: генералъ Лафайетъ, парижскій мэръ Балльи, ихъ приверженцы и большинство буржуазіи. Они первые предложили свои услуги революціи и считали себя въ прав предписывать ей свои законы. Но она пошла дальше, нежели они того хотли, и отвергла ихъ. Вслдъ затмъ 15 іюля 1791 года эти же сами люди, которые два году тому назадъ стояли во глав народа, вмст съ нимъ брали Бастилію,— теперь открыто перешли на сторону контръ-революціи.
Утромъ того же дня въ національномъ собраніи шли сильные дебаты о томъ, можетъ ли быть судимъ король или нтъ. Признать подсудимость короля было равносильно уничтоженію конституціи въ самомъ ея зародыш, и потому сдланное въ этомъ смысл предложеніе было отвергнуто большинствомъ голосовъ. Однако парижская чернь громко возстала противъ этого ршенія и требовала не только суда надъ королемъ, но и отреченія его отъ престола. Національное собраніе стояло на своемъ. Тогда народъ воспользовался годовщиной взятія Бастиліи и днемъ торжественныхъ похоронъ Вольтера, чтобы съ Марсова поля отправить два адреса національному собранію съ изложеніемъ своихъ требованій. Національное собраніе отклонило отъ себя принятіе обоихъ адресовъ и въ тотъ же день вопреки желанію народа издало декретъ о неприкосновенности особы короля. Вслдъ затмъ во избжаніе безпорядковъ велно было занять войсками Марсово поле.
Народъ заволновался. Клубы были тогда мстомъ, куда всего больше стремилась публика въ подобныя минуты общаго возбужденія: здсь непросвщенная масса выливала свое горе, радость, веселье и отчаяніе, а предводители различныхъ партій старались привлечь парижскую чернь на свою сторону, успокоивая или разжигая ея страсти. Такимъ образомъ клубы представляли собой какъ бы очагъ революціи, гд народъ подготовлялся къ борьб и гд всякое совершившееся событіе тотчасъ же находило отголосокъ. Но изъ всхъ клубовъ, якобинскій игралъ наибольшую роль и потому наплывъ толпы былъ здсь особенно великъ въ тотъ вечеръ, когда разнеслась всть объ отказ національнаго собранія принять адресы и занятіи Марсова поля войсками.
Едва наступили сумерки, какъ изо всхъ улицъ потянулся народъ къ монастырю якобинцевъ. За толпой шла и леди Эліоттъ въ сопровожденіи мосье Друэ. Порученіе, данное ей умирающею подругою если не исключительно привело ее въ Парижъ, то сильно способствовало этому. Она слышала, что братъ Натали совсмъ посвятилъ себя народному длу и жилъ среди черни въ одномъ изъ парижскихъ предмстій. Не имя его точнаго адреса, она неизмнно посщала народныя сборища и клубы, въ надежд гд нибудь встртить его. Не смотря на свою молодость и красоту, леди Эліоттъ не боялась народной толпы, такъ какъ была уврена, что каждый долженъ видть по ея лицу, что она пришла за дломъ, а не изъ пустаго любопытства, или для какой либо другой цли. Она брала съ собой Друэ не въ вид защиты, а только потому, что никогда не видала Жильберта де-Бургиньона и боялась принять за него кого нибудь другаго.
Старикъ неохотно сопровождалъ ее къ якобинцамъ. Онъ очень обрадовался, узнавъ, что его молодой баринъ, котораго онъ считалъ умершимъ, остался живъ, но его печаль была еще сильне, когда ему сообщили, что де-Бургиньонъ братается съ чернью. Сердце бднаго Друэ обливалось кровью при одной мысли, что онъ можетъ встртить его среди якобинцевъ и только чувство долга и приличія могло заставить его уступить желанію леди Эліоттъ. Онъ былъ глубоко проникнутъ аристократическимъ чванствомъ, которое въ лакеяхъ аристократовъ проявляется въ боле усиленной степени, нежели у ихъ господъ. Друэ длалъ видъ, что игнорируетъ революцію, хотя ненавидлъ ее отъ всей души, такъ какъ она казалось ему недостаточно изящной. Если бы революція была произведена знатными людьми, то можетъ быть она пришлась бы но вкусу Друэ, но въ ней участвовала одна чернь, и онъ смотрлъ на нее съ презрніемъ и называлъ не иначе, какъ ‘бунтъ’ или ‘мятежъ’. Онъ любилъ употреблять слово ‘отечество’ въ своихъ разговорахъ, но не пожертвовалъ бы для него даже своими серебряными пряжками на башмакахъ, которые онъ видимо старался выставить на показъ, несмотря на тусклое мерцаніе рдкихъ фонарей. На груди его красовалась толстая цпочка и огромная золотая печать съ ониксомъ, завщанная ему откупщикомъ Бургиньономъ, на которой былъ вырзанъ гербъ покойнаго.
Идти къ якобинцамъ на язык Друэ значило все равно что идти къ разбойникамъ и бандитамъ, и онъ прямо считалъ это униженіемъ своего достоинства, но его поддерживала мысль, что онъ сопровождаетъ даму, которую нельзя же оставить одну въ подобномъ обществ.
Прошло не мало времени, пока леди Эліоттъ и ея спутникъ, пройдя пшкомъ длинную улицу St.-Honor, достигли rue Neuve. Между этой улицей и площадью Vendme, гд теперь находится рынокъ St.-Honor, стоялъ въ т времена старый якобинскій монастырь и церковь, которая служила мстомъ засданій для членовъ такъ называемаго якобинскаго клуба. За высокими монастырскими стнами виднлся тнистый садъ, среди котораго находился монастырь съ его заброшенными одинокими кельями, изъ которыхъ революція изгнала прежнихъ мирныхъ обитателей. Но густыя деревья и въ ту ночь также торжественно шумли, какъ въ цвтущія времена монастыря, и также мрно раздавался бой часовъ, нкогда призывавшій монаховъ къ молитв. Монастырь и садъ представляли собою темную, величественную массу среди наступившихъ сумерокъ, и только окна церкви, выходившія на улицу, были освщены внутри для предстоящаго засданія. Церковь была новйшей постройки сравнительно съ монастыремъ и заложена Маріей Медичи въ 1613 году.
Передъ церковью собралась теперь огромная толпа праздныхъ и любопытныхъ зрителей, тутъ были женщины, дти — неизбжные участники всякихъ уличныхъ безпорядковъ, и всякій сбродъ парижскаго населенія. Все это шумло, кричало и лзло на ступени паперти, такъ что ихъ приходилось сдерживать силою. Члены якобинскаго клуба, большею частью прилично одтые и принадлежащіе къ высшему и среднему сословію, депутаты національнаго собранія подъ руку съ своими дамами медленно и съ трудомъ пробирались сквозь толпу. Они держали себя крайне осторожно, чтобы не наступить на ногу или не толкнуть котораго нибудь изъ патріотовъ, такъ какъ малйшая вспышка со стороны народа могла бы имть печальныя послдствія.
Друэ охотно остался бы незамченнымъ, но его своеобразная фигура тотчасъ-же обратила на себя вниманіе толпы.
— Смотрите, какой толстый аристократъ, какая у него толстая золотая цпочка!— закричалъ кто-то.
— Гд? спрашивали другіе.
— Вотъ онъ!
Бдный Друэ очутился сразу среди черни, которую онъ такъ презиралъ. Его толкали со всхъ сторонъ и не усплъ онъ опомниться, какъ съ него сорвали цпочку. Если онъ ршился идти къ якобинцамъ, то единственно изъ снисхожденія къ леди Эліоттъ, но онъ вовсе не желалъ пожертвовать изъ-за этого своей цпочкой и печатью.
— Проклятые воры,— воскликнулъ онъ, отдайте мн цночку! Негодяи!
— Онъ еще ругается!— закричало разомъ пятьдесятъ голосовъ, и на него поднялись кулаки.
Положеніе Друэ было довольно затруднительно. Онъ уже считалъ себя погибшимъ и закрылъ глаза, но количество враговъ спасло его: они толкали его взадъ и впередъ, пока онъ не очутился у ступеней церковной паперти. Тутъ неожиданно чья-то сильная рука выхватила его изъ толпы и онъ почувствовалъ почву.
Друэ тотчасъ же опомнился, убдившись, что его спасъ одинъ изъ привратниковъ клуба. Это былъ человкъ геркулесовскаго сложенія, въ красной шапк и съ рыжей бородой. Верхнее платье висло у него на плеч, рукава рубашки были засучены.
— Велите имъ отдать мою цпочку,— сказалъ ему Друэ.
— Ты еще пускаешься въ разговоры, собака-аристократъ.
— Къ несчастью я не аристократъ, а только лакей…
— Ты только лакей! воскликнулъ привратникъ. Ну мы дадимъ теб дворянство. Ты будешь бариномъ… Что вы на это скажете, друзья мои?— добавилъ онъ обращаясь съ громкимъ смхомъ къ окружавшей толп.
— Да, да,— послышалось со всхъ сторонъ,— мы сдлаемъ его дворяниномъ.
— Отвчай смло,— продолжалъ привратникъ, хлопнувъ Друэ по плечу,— чмъ ты хочешь быть: герцогомъ, графомъ, маркизомъ или барономъ?..
— Слушай братъ,— прервалъ его другой привратникъ, который своей безобразной наружностью напоминалъ пугало для птицъ,— ты не долженъ забывать, что вс эти титулы не одно и то-же, хотя они созданы для слугъ: — іне quem requiris, — говоритъ еще Марціалъ. Если бы онъ былъ конюхомъ, то сообразно съ этимъ его можно назвать шевалье отъ слова cabal lus cheval. Равнымъ образомъ, если онъ былъ привратникъ или сторожъ, то онъ въ прав получить титулъ маркиза sive…
— Муцій Сцевола!— прервалъ его другой привратникъ, ты очень краснорчивъ, но этотъ человкъ не понимаетъ латыни, я съ нимъ поговорю нашимъ языкомъ…
Силачъ поднялъ свой кулакъ надъ головой несчастнаго Друэ, къ полному удовольствію зрителей.
Жизнь Друэ опять висла на волоск. На этотъ разъ его спасла леди Эліоттъ, которая, пробравшись сквозь толпу, встала между грознымъ якобинцемъ и его жертвой. Якобинецъ опустилъ кулакъ съ восклицаніемъ:— Sacre tonnerre! Какъ ты сюда попала, моя хорошенькая патріотка?
Леди Эліоттъ подала ему руку. Она также узнала его. Это былъ Николай Трюшонъ, извстный въ народ подъ кличкой ‘большаго’.
Трюшону было около сорока лтъ. Въ прежнія времена онъ усердно занимался своимъ ремесломъ каменьщика и считался честнымъ и порядочнымъ малымъ, по несчастіе дочери произвело крутой переворотъ въ (то жизни. Посл тщетныхъ попытокъ притянуть къ отвтственности соблазнителя дочери, онъ совершилъ цлый рядъ ‘незаконныхъ’ поступковъ и былъ сосланъ на галеры. По окончаніи положеннаго срока наказанія, его выпустили изъ заключенія, но онъ уже отвыкъ отъ работы, и, чувствуя сильное ожесточеніе противъ аристократовъ и правительства, отказавшаго ему въ правосудіи, онъ бросился очертя голову въ омутъ начинающейся революціи и скоро пріобрлъ себ имя въ сред ея главныхъ дятелей.
Трюшонъ дружески пожалъ руку леди Эліоттъ и обошелся съ ней съ той вжливостью, которая присуща французу, въ какомъ бы положеніи онъ ни находился. Однако нкоторое время онъ былъ въ нершимости, искать ли цпочку Друэ и вообще впустить ли его въ клубъ вмст съ леди Эліоттъ, такъ какъ по мннію Трюшона лакею аристократа всего было приличне висть на фонарномъ столб.
Друэ воспользовался этой минутой, чтобы схватить за горло такъ называемаго Муція Сцеволу, который казался ему далеко не такимъ грознымъ, какъ его товарищъ.
— Отдай мн цпочку, приставалъ къ нему Друэ.
— ‘Хее (leus intersit!— отвтилъ Сцевола, едва переводя дыханіе — разв я укралъ ее?
— Гд цпочка? крикнулъ Трюшонъ.
— Здсь! отвтило разомъ нсколько дтскихъ голосовъ, и маленькіе воры, похитившіе цпочку, тотчасъ же подали свою добычу народному предводителю.
— Отличная цпочка, да еще съ какой печатью, замтилъ Трюшонъ, разглядывая ее при свт фонаря.— Но камень все таки ни къ чорту не годится: на немъ вырзанъ гербъ — знакъ рабства… долой его… Ну, а цпочку мы промняемъ на серебро и пропьемъ.
Съ этими словами якобинецъ оторвалъ печать отъ цпочки.
Друэ былъ сильно опечаленъ. Онъ чувствовалъ, какъ будто бы въ этотъ моментъ у него вырвали сердце изъ тла. На печати былъ гербъ дома, которому онъ служилъ столько лтъ, и вдобавокъ старый де Бургиньонъ подарилъ ему ее на память.
Онъ опять приступилъ къ Сцевол съ требованіемъ возвратить ему цпочку. Но этотъ храбрый мужъ уже усплъ спрятаться за спину Трюшона.
— Не слушай его, Николай, ораторствовалъ Сцевола, чувствуя себя теперь въ полной безопасности.— Знаешь ли, что говоритъ Ювеналъ? Probitas laudatur et alget.— Ты правъ, какъ всегда! Другими словами, мы посеребримъ золото и пропьемъ серебро.
— Ура! ура! закричала толпа, восхищенная рчью ученаго мужа. Оба привратника клуба якобинцевъ: Трюшонъ и Муцій Сцевола были неразлучными и врными друзьями. Широкая спина Трюшона въ минуты опасности всегда служила надежной защитой его слабому другу, величавшему себя Муціемъ Сцеволой. Но природа, щедро одаривъ Трюшона мускулами и костями, совершенно лишила его краснорчія, и когда нужно было подйствовать на толпу путемъ убжденія, вмсто него всегда выступалъ Сцевола, который не говорилъ ни одной фразы безъ ученаго слова или цитаты изъ римскихъ поэтовъ и прозаиковъ, конечно смыслъ его рчей былъ не всегда понятенъ его слушателямъ, но Трюшонъ гордился ученостью своего друга, такъ какъ латынь была въ большомъ ходу у республиканцевъ, и считалъ латинскія цитаты необходимыми во всхъ случаяхъ жизни. Когда онъ билъ какого нибудь аристократа, выламывалъ двери виннаго погреба, колотилъ окна илй изрыгалъ передъ толпой проклятія противъ Кобленца и Австріи,— Муцій сыпалъ цлыми фразами изъ рчей Цицерона или анналъ Тацита.
Муцій Сцевола былъ уже не первой молодости. До революціи онъ назывался Франсуа Реаль, и это имя было единственнымъ наслдствомъ, которое онъ получилъ отъ своихъ бдныхъ родителей. Окончивъ воспитаніе въ коллегіи Людовика Великаго съ званіемъ магистра, онъ посл того нсколько лтъ былъ гувернеромъ въ разныхъ дворянскихъ домахъ и наконецъ поступилъ къ одному капитану Фландрскаго полка. Но тутъ судьба окончательно измнила ему. Капитана убили въ Версал, домъ сожгли, а воспитанникъ исчезъ куда-то во время пожара. Бдный педагогъ едва не задохся отъ дыма и вмсто того, чтобы бжать въ садъ, попалъ прямо на улицу въ разъяренную толпу, которая едва не убила его. Но къ счастью онъ попался на глаза Николая Трюнюна, неизбжнаго участника всхъ уличныхъ сборищъ и волненій, который спасъ его, говоря, что ‘нужно сохранить жизнь такому скелету на посрамленіе аристократовъ, которые его такъ плохо кормили’. Франсуа Реаль волей-неволей долженъ былъ тепері. поступить въ число революціонеровъ, такъ какъ уже не существовало боле дворянскихъ домовъ, куда бы его могли взять въ качеств воспитателя. Онъ немедленно нарядился въ фригійскій колпакъ и ршилъ перемнить свое прежнее полуаристократическое имя на настоящее республиканское и назвалъ себя Муціемъ Сцеволой, потому что былъ калка отъ природы и хотя не пожертвовалъ рукой для отечества подобно древнему Муцію Сцевол, но долженъ былъ также довольствоваться одной лвой рукой. Однако революція, оторвавшая его отъ ученой дятельности, не знала на что употребить его, онъ не могъ носить оружіе и владть топоромъ, не годился ни на какое практическое дло и вроятно умеръ бы съ голоду, если бы Трюшонъ вторично не спасъ ему жизнь, предложивъ раздлить съ нимъ все, что онъ имлъ, хотя вроятно самъ Трюшонъ затруднился бы сказать, въ чемъ состояло его имущество. Когда началась революція, онъ считалъ себя въ прав жить на чужой счетъ и уже существовалъ такимъ образомъ третій годъ, чувствовалъ себя какъ нельзя лучше, старался наверстать на другой день то, что ему не удалось наканун, лъ и пилъ когда попало, иногда сразу надался дня на два впередъ. Присутствіе безпомощнаго товарища конечно не улучшило его положенія, такъ какъ онъ дйствительно длился съ нимъ всмъ, что пріобрталъ.
Цпочка Друэ была такой выгодной находкой для обоихъ друзей, что они совершенно забыли о возложенной на нихъ обязанности охранять двери якобинскаго клуба и не обращали ни малйшаго вниманія на то, что цлая толпа хлынула на церковную паперть. Тснота и шумъ на столько увеличились, что члены клуба, особливо т, которые были съ дамами, не зная, какъ пробраться въ засданіе, начали бранить привратниковъ. Но это не произвело на нихъ никакого впечатлнія. Николая Трюшона трудно было запугать чмъ бы то ни было, а Муцій Сцевола никогда не трусилъ, когда стоялъ за спиною своего друга.
Леди Эліоттъ, утомленная долгимъ ожиданіемъ, потеряла наконецъ всякое терпніе и ршила отложить до другаго раза свое намреніе постить клубъ якобинцевъ. Но тутъ неожиданно все стихло, замолкли грубыя шутки и смхъ, и толпа добровольно разступилась, чтобы дать дорогу худощавому человку лтъ тридцати, средняго роста. Онъ былъ въ напудренномъ парик, низкой шляп, свтлоголубомъ фрак съ мдными пуговицами, въ короткихъ замшевыхъ штанахъ, блыхъ чулкахъ и башмакахъ съ серебряными пряжками. Этотъ простой нарядъ чрезвычайно шелъ къ его гордой и нсколько натянутой осанк и былъ изященъ до педантизма, что рзко отличало его отъ грязной и оборванной толпы, которая робко и съ какимъ-то благоговніемъ привтствовала его. Не было ни криковъ, ни шума, ни бросанія шапокъ, только вс почтительно кланялись ему и говорили: ‘добрый вечеръ, гражданинъ’!
Онъ привтливо отвчалъ на поклоны, но не съ высокомрною снисходительностью аристократа, а съ тою задушевностью, которая всегда понятна народу и находитъ доступъ къ его сердцу. ‘Добрый вечеръ, дти мои’! отвтилъ онъ своимъ симпатичнымъ, но нсколько крикливымъ голосомъ.
Медленно и съ достоинствомъ дошелъ онъ до ступеней церкви, которыя тотчасъ же были очищены народомъ, между тмъ какъ оба привратника бросились къ главному входу, столкнувъ съ дороги леди Эліоттъ и Друэ.
— Посторонитесь! Прочь съ дороги!— кричалъ Трюшопъ.
Но тотъ, для котораго длалась вся эта овація, замтилъ безцеремонное обращеніе якобинца съ леди Эліоттъ. Пойдя на паперть, онъ вжливо поклонился ей и сказалъ:
— Эти маленькіе тираны едва-ли не хуже всхъ остальныхъ! Надюсь, что привратники якобинскаго клуба вели себя какъ слдуетъ относительно васъ?
Леди Эліоттъ могла теперь хорошо разглядть лицо своего неожиданнаго покровителя при свт фонаря. Это не было лицо аристократа. Трудъ, заботы, тяжелыя думы, безсонныя ночи наложили на немъ свою неизгладимую печать. Видно было, что этотъ человкъ не зналъ ни въ чемъ пресыщенія и всегда терплъ нужду. Лицо его за исключеніемъ высокаго, прекрасно очерченнаго лба было чисто плебейское, широкое, съ выдающимися скулами, темноголубыми глазами, плоскимъ носомъ, блдными сжатыми губами. Но вмст съ тмъ въ спокойныхъ и повидимому безстрастныхъ чертахъ выражалась такая энергія и непреклонная воля, что трудно было забыть ихъ. Леди Эліоттъ сразу почувствовала глубокое уваженіе и довріе къ этому человку.
Вопросъ его вызвалъ улыбку на ея лиц.
— Я не стану жаловаться на моего друга Николая Трюшона. Не правда-ли, Николай, мы друзья?
— Да, конечно!— отвтилъ въ смущеніи привратникъ, который до этого стоялъ съ опущенной головой и теперь нсколько пріободрился въ надежд, что леди Эліоттъ скроетъ также исторію съ цпочкой.
— Я пришла сюда,— продолжала леди Эліоттъ, обращаясь къ своему неожиданному покровителю, чтобы постить клубъ якобинцевъ… Но встртились неожиданныя препятствія и кажется…
— У меня отняли печать и цпочку! прервалъ ее Друэ изъ боязни упустить удобную минуту.
Трюшонъ задрожалъ отъ злости, что не можетъ заткнуть ему глотку.
Леди Эліоттъ тотчасъ же заступилась за своего друга якобинца.
— Молчи, Друэ, сказала она, отстраняя сто рукой. Все дло въ томъ, что когда мы пробирались сквозь толпу, этотъ человкъ потерялъ свою цпочку, и Николай Трюшонъ какъ честный гражданинъ и врный исполнитель своей должности, взялъ ее себ, такъ какъ онъ еще не вполн увренъ, кому принадлежитъ эта вещь.
— Но вотъ конецъ цпочки, сказалъ Друэ, вынимая свои часы изъ кармана. Не угодно ли сравнить…
— Мн кажется, что тутъ не можетъ быть никакихъ сомнній, отвтилъ человкъ въ напудренномъ парик.
Николай Трюшонъ, видя, что вс его надежды на обладаніе цпочной и на выпивку разлетаются въ прахъ, ршилъ отомстить виновнику своего горя.
— Этотъ человкъ, сказалъ онъ, указывая на Друэ, измнникъ отечества и дурной гражданинъ…
— Чмъ ты можешь подтвердить свои слова?
Трюшонъ молчалъ. Единственной уликой противъ Друэ была печать съ гербомъ, но она находилась въ его рукахъ, и онъ не имлъ никакого желанія разстаться съ нею.
— Каждый считается хорошимъ гражданиномъ, пока нтъ противъ него никакихъ доказательствъ. Ты долженъ возвратить цпочку этому человку… А теперь, если вамъ угодно, добавилъ онъ, обращаясь къ леди Эліоттъ, я могу проводить васъ въ залу засданія.
Онъ подалъ ей руку. Друэ, получивъ отъ Трюшона свою цпочку и оторванную печать, послдовалъ за ними.
— Вотъ ужъ правосудіе! воскликнулъ Муцій Сцевола. Отъ насъ отнимаютъ цпочку и отдаютъ ее лнтяю! Ювеналъ нравъ — dat меniam corvis!
Трюшонъ съ мрачнымъ видомъ сложилъ руки на груди. ‘Чортъ побери эту свободу, пробормоталъ онъ: если будутъ обращать вниманіе на такія мелочи, то какой толкъ выйдетъ изъ всей этой революціи’.

ГЛАВА XX.
У Якобинцевъ.

Новый знакомый леди Эліоттъ провелъ ее по деревянной лстниц въ галлерею, устроенную въ вид амфитеатра, и, усадивъ ее рядомъ съ Друэ, присоединился къ остальнымъ членамъ клуба.
Первые ряды галлереи до самой балюстрады были заняты дамами изъ достаточныхъ классовъ общества. Ихъ туалетъ отличался изысканной простотой, вс он были безъ пудры, съ большими трехцвтными кокардами на голов, въ серьгахъ и брошкахъ, изображавшихъ миніатюрныя бастиліи.
У противоположной стны, на другой сторон церкви, была устроена другая такая же галлерея, надъ которой виднлась крупная надпись золотыми буквами: ‘Vivre libre ou mourir’. Здсь помщались члены клуба. Это было цлое море головъ, большинство сидло въ шляпахъ и у всхъ былъ членскій билетъ, висвшій въ петлиц, на ленточк.
Изъ церкви было вынесено все, что напиминало ее. Остались только стны, сводъ, нсколько одинокихъ ангеловъ, почернвшихъ отъ копоти масляныхъ лампъ и черная мраморная пирамида, служившая прежде надгробнымъ памятникомъ, но которая была обращена теперь въ бюро одного изъ секретарей клуба. Въ нсколькихъ шагахъ отъ нея на платформ помщался президентъ у простаго стола, за которымъ виднлись блые бюсты Руссо, Гельвеція и Мирабо, стоявшіе на алтар, и пучокъ пикъ, драпированный краснымъ якобинскимъ колпакомъ и соединенными знаменами Франціи, Америки и Англіи. У леди Эліоттъ сильно забилось сердце, когда она увидла цвта родины и знакомое знамя, которое такъ часто разввалось передъ ея домомъ, въ Брайтон, на голубой поверхности моря. Это знамя было прислано сюда изъ Англіи партіей виговъ. Сверху на стн въ вид желзныхъ гирляндъ висли цпи, снятыя съ солдатъ полка Cliateau-vieux, осужденныхъ на галеры. Мрачная готическая церковь, едва освщенная нсколькими лампами, производила подавляющее впечатлніе своими необъятными размрами, масса народа, ряды мстъ, столы, почти исчезали въ ней, и она казалась пустою. Въ наполнявшихъ ее сумеркахъ было что-то таинственное и сколько еще тайнъ, ужасовъ, убійствъ, безотраднаго отчаянія должны были скрыть ея стны въ недалекомъ будущемъ.
Колокольчикъ президента возвстилъ начало засданія.
На минуту все стихло, смолкъ и глухой ропотъ въ рядахъ якобинцевъ.
Въ этотъ вечеръ долженъ былъ обсуждаться важный вопросъ, занимавшій всю тогдашнюю Францію — вопросъ объ участи короля. Депутаты, которыхъ голоса были заглушены большинствомъ въ законодательномъ собраніи, явились въ клубъ якобинцевъ, чтобы выразить свои мннія. Одинъ изъ приверженцевъ герцога Орлеанскаго Лакло, бывшій офицеръ, писатель плохихъ романовъ, извстный своимъ развратнымъ поведеніемъ — выступилъ на трибуну.
Орлеанская партія, потерпвшая пораженіе въ день осады Версаля опять подняла голову посл неудавшагося бгства королевской семьи. Лакло требовалъ суда надъ королемъ, но вс знали, что, задавшись мыслью свергнуть съ престола Людовика XVI, онъ хотлъ возвести на него герцога Орлеанскаго.
Самъ герцогъ врядъ ли желалъ этого. Его даже нельзя было назвать предводителемъ партіи, такъ какъ она руководила имъ и въ большинств случаевъ даже не спрашивала его согласія. Его приверженцы были честолюбиве, нежели онъ самъ, и пользовались его именемъ и богатствомъ для достиженія извстныхъ цлей. Это были большею частью люди безъ всякихъ убжденій, которыхъ мннія мнялись сообразно обстоятельствамъ и ходу революціи, что прямо объясняется личностью самого герцога Орлеанскаго, который не могъ привязать къ себ ни одного честнаго или сколько-нибудь порядочнаго человка.
Лакло предложилъ разослать адресы по всмъ департаментамъ, для подписи, не исключая женщинъ и дтей.
Посл него вошелъ на трибуну человкъ лтъ тридцати, съ напудренными волосами, въ башмакахъ съ пряжками и въ старомодной французской одежд, представлявшей странный контрастъ съ красными шапками и трехцвтными кокардами республиканцевъ.
Леди Эліоттъ тотчасъ же узнала его. Это былъ тотъ самый человкъ, который ввелъ ее въ клубъ якобинцевъ, хотя на немъ были теперь синіе очки, нсколько измнявшія его физіономію.
— Кто это? спросила леди Эліоттъ сидвшую возл нея даму.
— Неужели вы не знаете его? отвтила парижанка съ удивленіемъ.— Врно вы прізжая. Кто же не знаетъ его! Это депутатъ изъ Араса, Максимиліанъ Робеспьеръ.
Хотя въ это время Робесньеръ еще не прославился своей кровожадностью, затемнившей высокія черты его характера въ глазахъ потомства, но и въ это время онъ былъ, если не самымъ вліятельнымъ, то во всякомъ случа самымъ популярнымъ человкомъ революціи.
— Мы должны остеречься и не вводить терроръ въ департатенты. сказалъ онъ, и въ голос его въ первую минуту послышались рзкія, крикливыя ноты.— На что намъ подписи женщинъ и дтей? Ужъ не хотятъ ли ввести новый способъ голосованія? Не думаютъ ли исполнить этимъ недостающія голоса тхъ гражданъ, которые будутъ колебаться, или пожелаютъ остаться въ сторон въ извстномъ дл?
Въ этихъ словахъ заключался ясный намекъ на Пале-Рояль, такъ какъ всмъ было извстно, что Робеспьеръ — непримиримый противникъ герцога Орлеанскаго. Безпрестанныя попытки послдняго играть роль народнаго трибуна и пріобрсти популярность золотомъ и различными происками встрчали строгое порицаніе со стороны неподкупнаго республиканца. Робеспьеръ, какъ человкъ твердыхъ убжденій, ненавидлъ Орлеанскаго за его честолюбіе и пороки и считалъ его самымъ опаснымъ врагомъ народа. ‘Наше дло, продолжалъ ораторъ,— требуетъ чистыхъ рукъ и чистыхъ душъ. Достаточно пятнали его въ теченіе столтій’…
Въ собраніи поднялся шумъ. Приверженцы герцога требовали удаленія Робеспьера съ трибуны.
Но Робеспьеръ остался на своемъ мст. Лицо его оживилось, онъ снялъ очки и окинулъ взглядомъ толпу.— Не думаете ли вы, воскликнулъ онъ, что и я способенъ быть продажнымъ орудіемъ извстной вамъ партіи!.. Сегодня утромъ я говорилъ противъ Людовика XVI, сегодня вечеромъ я буду говорить противъ тхъ, которые мечтаютъ замнить его. Эти люди вредне его самого. Какую пользу пріобртемъ мы отъ перемны правленія, если мы дадимъ овладть собой порочнымъ людямъ, тиранство — ихъ неразлучный спутникъ…
Въ этотъ моментъ послышался глухой шумъ на улиц. Онъ длался все сильне и наконецъ разразился у самыхъ дверей якобинской церкви.
— Что это значитъ? Кто сметъ мшать засданію клуба? спросилъ президентъ, поднимаясь съ своего мста.
Вошелъ цензоръ.
— Передъ церковью толпа отъ трехъ до четырехъ тысячъ, доложилъ онъ. Они хотятъ присутствовать при засданіи, грозятъ выбить двери, если они не будутъ допущены.
Это извстіе произвело всеобщее смятеніе внутри церкви. Вс заговорили разомъ: одни требовали, чтобы народъ былъ допущенъ,— другіе были противъ этого. Безпорядокъ усиливался съ каждой минутой, пока не заговорилъ Робеспьеръ, все еще стоявшій на трибун.
— Я не могу понять, сказалъ онъ громкимъ голосомъ, который казался особенно рзкимъ среди неожиданно водворившейся тишины, почему запрещаютъ входъ этимъ гражданамъ. Эта зала засданія достаточно велика, чтобы вмстить всхъ патріотовъ, которые пожелаютъ войдти сюда. Я подаю голосъ за то, чтобы они были допущены.
Большинство присутствующихъ подняло руки, въ знакъ согласія, и предложеніе Робеспьера было принято.
Тотчасъ же съ трескомъ раскрылись двери, и толпа хлынула разомъ подобно грозному потоку изъ прорванной плотины и неслась впередъ съ глухимъ ревомъ и шумомъ, пока не наполнила собою церковь. Тутъ были мужчины съ засученными рукавами въ красныхъ якобинскихъ шапкахъ, женщины въ лохмотьяхъ, полунагія дти, работники изъ предмстьевъ и праздный народъ съ улицы.
Робеспьеръ сошелъ съ трибуны, никто не ршался занять ее.
Президентъ опять поднялся съ мста и, обращаясь къ толп, спросилъ, чего она желаетъ и чего требуетъ отъ членовъ клуба.
Ему отвтили разомъ нсколько сотенъ голосовъ.
— Мы такимъ способомъ не поймемъ другъ друга, сказалъ президентъ, когда шумъ нсколько затихъ. Если вы хотите сообщить намъ о цли своего появленія, то вы должны выбрать кого нибудь изъ васъ, пусть онъ войдетъ на трибуну и говоритъ отъ вашего имени, а остальные должны молчать.
Опять множество голосовъ назвало разомъ имя человка, котораго они признавали достойнымъ изложить ихъ дло передъ собраніемъ.
Имя это невозможно было разслышать, но присутствующія дамы нашли очень интереснымъ молодаго человка, который въ это время входилъ на трибуну но требованію народа!
На немъ была грубая тиковая блуза и коричневый слегка завязанный галстухъ. Но но первымъ его движеніямъ можно было замтить, что это не простой работникъ, а человкъ другой среды и что не одинъ инстинктъ руководить имъ. Онъ былъ средняго роста и въ его коренастой, широкоплечей фигур было что-то ршительное и сдержанное, что внушало къ нему невольное уваженіе. Онъ шелъ задумчиво съ поникшей головой, въ одной рук держалъ свертокъ, въ другой — шапку, лица его не было видно отъ спустившихся на лицо волосъ, онъ какъ будто хотлъ избжать всхъ тхъ глазъ, которые были устремлены на него.
Но войдя на трибуну, онъ поднялъ голову, стряхнулъ съ лица свои длинные, черные волосы и смло взглянулъ на окружающую толпу.
Въ этотъ моментъ Друэ дотронулся до руки леди Эліоттъ, чтобы привлечь ея вниманіе.
— Вотъ тотъ, котораго мы ищемъ, шепнулъ онъ ей на ухо дрожащимъ голосомъ.
— Какъ! воскликнула леди Эліоттъ: этотъ человкъ на трибун…
— Да, это онъ! отвтилъ Друэ, сердце котораго помимо его воли чувствовало глубокую симпатію къ послдней отрасли до Бургиньоновъ.
Леди Эліоттъ еще внимательне взглянула на человка, который имлъ для нея двойной интересъ, какъ народный трибунъ и какъ братъ Натали C.-Мало. Онъ стоялъ противъ нея и почти на одной высот съ ея мстомъ, такъ что она могла видть каждую черту его лица, уловить малйшій отблескъ его темныхъ, печальныхъ глазъ и каждое движеніе его выразительнаго рта. Хотя онъ казался не старше двадцати лтъ, но на его блдномъ и смугломъ лиц не было ни тни улыбки или юношеской беззаботности, глубокое горе наложило на него свою неизгладимую печать.
Леди Эліоттъ не могла оторвать глазъ отъ этого прекраснаго грустнаго лица, и что-то странное зашевелилось въ ея душ. Она невольно прижала руку къ груди, какъ будто хотла остановить сильное біеніе своего сердца. ‘Нтъ’, подумала она, ‘для виновныхъ не существуетъ счастія’…
Слезы блеснули на ея рсницахъ, но она тотчасъ же пересилила свое волненіе.
Народный представитель началъ было свою рчь, но его прервали, такъ какъ члены клуба хотли знать, кто онъ и по какому нраву вошелъ на трибуну.
— Хорошо, сказалъ онъ, я отвчу на ваши вопросы. Я сынъ богатаго дворянина и родился на юг Франціи. Меня звали прежде мосье Жильберъ де… Нтъ, къ чему упоминать объ этомъ. Я отрекаюсь отъ дворянства и горжусь тмъ, что я не что иное, какъ простой гражданинъ. Я ношу теперь ту фамилію, которую носила моя семья, пока вмст съ богатствомъ не обрушилось на нее проклятіе гнилаго общества и пока дворянство не втянуло ее въ пороки аристократіи… Меня зовутъ Жильберъ Лагэ.
Онъ остановился на минуту. Тонъ и смыслъ его рчи сразу расположили собраніе въ его пользу. Послышались одобрительные возгласы.
— Не думайте, продолжалъ Жильберъ, что я пришелъ сюда съ цлью обличать кого бы то ни было, или по своему личному длу. Бда не велика, если страдаютъ отдльныя личности, но я буду говорить отъ лица народа, для котораго уже не существуетъ правосудія во Франціи. Мое обвиненіе будетъ направлено не противъ одного человка, а противъ цлаго общества и всего соціальнаго строя. Я обвиняю общество въ жестокости, безчеловчности, въ извращеніи всхъ естественныхъ чувствъ… Оно сгнило до основанія и должно быть истреблено въ корн. Отецъ предаетъ сына, братъ брата и Французское государство помогаетъ преступленію, даетъ ему свою санкцію. Если вы сомнваетесь въ этомъ, то передъ вами отверженный сынъ, братъ преданный братомъ,— человкъ, котораго безъ вины лишили свободы и гражданскаго существованія! Вы спросите, какъ это могло случиться? Да разв можно спрашивать объ этомъ! Разв я знаю, почему меня въ дтств оторвали отъ любимой сестры, отъ тнистаго сада, окружавшаго домъ моихъ родителей, отъ луговъ, гд мы играли съ сестрой. Холодныя стны католическаго монастыря окружали меня съ тхъ поръ, одинокая келья стала моимъ домомъ и должна была замнить собою цлый міръ. Пока я былъ ребенкомъ, мое сердце жило воспоминаніемъ о сестр, лугахъ, тнистомъ сад… Но проходили годы. Меня хотли сдлать монахомъ и принудить къ постриженію. Хотя мое отвращеніе къ той жизни, на которую осудили меня, росло съ каждымъ днемъ и становилось все опредленне. Я стремился къ дятельности, къ жизни, я былъ слишкомъ молодъ и полонъ силъ, чтобы отречься отъ нея, и сдлалъ попытку вернуться въ домъ моихъ родителей, но я встртилъ въ немъ чужія лица. Отецъ въ это время жилъ въ провинціи въ одномъ изъ своихъ отдаленныхъ помстій, онъ не захотлъ видть меня. Чужой человкъ, который жилъ въ его парижскомъ отел, шевалье, я не назову его фамиліи, потому что во всемъ виноваты не отдльныя личности, а существующій порядокъ вещей,— этотъ шевалье былъ мужъ моей сестры и не допустилъ меня до свиданія съ нею… Еслибы я тогда могъ остаться съ сестрой… это было мое единственное желаніе… моя жизнь сложилась бы иначе…
Жильберъ остановился на минуту, такъ какъ голосъ его дрожалъ отъ волненія.
— Простите, продолжалъ онъ, овладвъ собою.— Вы видите, и народъ иметъ сердце, и революція можетъ плакать… Да, съ того момента, когда меня, девятнадцатилтняго юношу, разлучили съ сестрой, когда отецъ отрекся отъ меня и оттолкнулъ братъ, котораго я полюбилъ бы изъ-за сестры — отчаяніе овладло мной, въ моемъ сердц родилась ненависть… Я сталъ революціонеромъ до революціи… Меня опять заперли въ монастырь, и мн предстоялъ выборъ между постриженіемъ и церковнымъ проклятіемъ. Я выбралъ послднее и, стоя передъ настоятелемъ и монахами, я началъ насмхаться надъ ними… пока они не велли связать меня какъ помшаннаго. Съ цпями на рукахъ и ногахъ меня бросили въ сырую, темную яму подъ землею, гд крысы были моими единственными товарищами, я слышалъ шорохъ ихъ длинныхъ хвостовъ, они ползали по мн, грызли своими острыми зубами… Въ это время я кажется дйствительно былъ не въ своемъ ум…
Разсказъ этотъ произвелъ потрясающее впечатлніе на присутствующихъ, никто не ршился прервать оратора.
— Знаете ли вы кармелитскій монастырь? продолжалъ Жильберъ, и глаза его загорлись огнемъ ненависти… огромное, мрачное зданіе на улиц de Beaugirard, съ длинными переходами, церковью, дворами, садами, пустыми землями, которыми онъ отдленъ отъ остальнаго міра и людей. Мы можете видть его когда угодно, ворота его открыты теперь… монахи изгнаны… Цла еще яма, въ которой я сидлъ въ сырости, въ темнот — и крысы тамъ!.. Сколько разъ длалъ я тогда напрасныя попытки разорвать мои оковы, приходилъ въ ярость, доходилъ до обморока. Наконецъ мною овладла тоска, я смирился и сталъ жаловаться на свою судьбу послушнику, который приносилъ мн черезъ каждые 24 часа кружку воды и кусокъ хлба. Онъ вроятно передалъ мои слова, такъ какъ вслдъ затмъ явился монахъ и спросилъ меня, не хочу ли я вступить въ ихъ орденъ. Я отвтилъ отказомъ, и монахъ не возвращался ко мн, я сталъ изливать мое горе передъ камнями моей темницы, камни были милосердне людей. Отъ нихъ я выучился молчать и терпть. Они многое объяснили мн… Я началъ мечтать о томъ переворот, который теперь переживаетъ Франція.— Лицо Жильбера просвтлло и воодушевилось.— Мысль объ освобожденіи стала посщать мои мечты, я видлъ божественный ликъ свободы, я говорилъ съ нею, сердце мое заране упивалось ею. Въ это время разъ ночью, или это было днемъ — не знаю — день и ночь были одинаковы въ моей темниц — я услышалъ звукъ ключей, и дверь отворилась. Это былъ почтенный патеръ Амвросій: онъ не могъ больше выносить роль тюремщика и пришелъ освободить меня, втайн отъ монаховъ. Я общалъ никому не говорить объ этомъ, но мой освободитель умеръ, и потому нтъ никакой надобности доле скрывать это… Онъ возвратилъ мн жизнь, я опять дышалъ на свобод… увидлъ небо и солнце… Не помня себя отъ счастья, я бросился на землю и цловалъ ее… по ней ходили люди, которыхъ я не видалъ цлые годы. Не идти ли мн къ сестр, думалъ я, и при одной этой мысли сердце мое трепетало отъ радости. Я увидлъ ее: она прохала мимо меня на улиц, другой разъ я видлъ ее на балкон. Наконецъ посл долгихъ колебаній я ршился войти въ домъ, но уже не засталъ сестры… Мужъ ея, шевалье, выхлопоталъ lettre de cachet и меня засадили въ Бастилію…
— Въ Бастилію! воскликнуло разомъ нсколько сотенъ голосовъ, и леди Эліоттъ вспомнила ту ночь въ Брайтон, когда Бекки сообщила ей это извстіе со словъ Друэ.
— Да, въ Бастилію, продолжалъ Жильберъ.— Тамъ мн отвели темницу, такую же мрачную и сырую, какъ та, въ которой меня содержали монахи. Я опять очутился наедин съ моими старыми товарищами камнями… прежнія мысли и ощущенія вернулись ко мн, но я пришелъ къ инымъ выводамъ. Камни говорили мн, что не аристократы и не отдльныя личности виноваты въ томъ, что случилось со мною, что всему причиной общественное устройство, которое можетъ держаться мсяцы, годы, столтія,— но должно пасть, что я не единица, а представляю собою народъ, и только народъ можетъ спасти меня… Я успокоился и ждалъ. Бремя незамтно проходило для меня. То, что было мечтой, превратилось въ полную увренность… Камни были правы… Въ одинъ прекрасный день я услышалъ выстрлы, грохотъ, тюрьма пошатнулась… ‘Что это?’ спросилъ я у камней.— ‘Это то, чего ты ждалъ такъ долго!’ отвтили камни, разлетаясь въ разныя стороны… Огонь подымался со всхъ сторонъ, я задыхался отъ дыма! Неожиданно отворилась дверь моей темницы, съ меня сняли цпи, и я очутился среди ликующаго народа… Я былъ опять на свобод… Да здравствуетъ свобода…
Громкій крикъ восторга огласилъ стны и куполъ якобинской церкви.
— Никогда не забуду я этотъ день, когда свобода явилась ко мн. ‘Теперь еще идетъ борьба, сказала она,— ты увидишь меня въ день побды. Иди и мужайся въ рядахъ народа’. Съ этой минуты я сдлался другомъ народа, я сказалъ ему: ты спасъ меня, возвратилъ мн жизнь, я буду работать вмст съ тобой. Быть можетъ мы вс погибнемъ, но никто изъ насъ не скажетъ: ‘apr&egrave,s moi le dluge’. Наша цль не всемірный потопъ, не гибель людей, посл насъ должна наступить заря новой жизни, старые порядки должны быть уничтожены до тла… Мы не хотимъ никакихъ компромиссовъ. Вотъ что привело меня сюда и моихъ братьевъ рабочихъ. Національное собраніе отказало намъ въ принятіи двухъ адресовъ — увидимъ, хватитъ ли у него мужества отказать народу въ третій разъ. Мы приглашаемъ нашихъ друзей якобинцевъ собраться завтра въ 6 часовъ утра на Марсовомъ пол для подписи адреса, который будетъ поданъ собранію тысячами рукъ…
— Адресъ! Прочтите адресъ! слышалось со всхъ сторонъ.
Жильберъ взялъ лежавшій передъ нимъ свертокъ, и началъ читать проэктъ адреса громкимъ и внятнымъ голосомъ:
‘На алтарь отечества 16-uо іюля.
‘ІІІ-й годъ революціи.
‘Представители націи!
‘Вы приближаетесь къ цли вашихъ трудовъ. Совершено важное преступленіе. Людовикъ бжалъ, оставивъ свой постъ недостойнымъ образомъ. Государство было на волоск отъ анархіи. Его задержали. Онъ привезенъ въ Парижъ,— требуютъ, чтобы онъ предсталъ передъ своими судьями. Вы объявляете своимъ декретомъ, что онъ останется королемъ…
‘Народъ не хочетъ этого! Декретъ безсиленъ. Его вынудили у васъ 292 аристократа, которые сами же заявили, что не будутъ имть ни одного лишняго голоса въ національномъ собраніи. Декретъ и не можетъ имть силы, потому что составленъ противъ воли народа. Людовикъ показалъ своимъ бгствомъ, что не хочетъ больше оставаться на своемъ посту. Вы идете даже на перекоръ его собственному желанію. Не удерживайте его. Созовите новое учредительное собраніе, судите его и организуйте новую исполнительную власть’.
Жильберъ сошелъ съ трибуны при громкихъ рукоплесканіяхъ публики.
Проэктъ адреса встртилъ общее одобреніе, но въ то-же время былъ поднятъ вопросъ о необходимости королевской власти и скорйшемъ замщеніи престола.
— Этотъ пунктъ,— сказалъ Робеспьеръ стоявшему возл него Жильберу,— можетъ упрочить королевскую власть и открыть дорогу Орлеанскому… Мы должны потолковать объ этомъ… Приходи ко мн, citoyen. Я живу rue St. Honor, въ дом плотника Дюнлея.
Засданіе кончилось только къ полуночи. Толпа народа въ ожиданіи завтрашняго утра хлынула къ выходу такимъ-же неудержимымъ потокомъ, какимъ ворвалась въ залу засданія. Въ церкви черезъ нсколько минутъ водворилась такая-же мертвая тишина, какъ и въ былыя времена, когда якобинскій монастырь былъ достояніемъ монаховъ, одни только старыя деревья шумли въ саду, при легкомъ лтнемъ втр.

ГЛАВА XXI.
Жильберъ у леди Эліоттъ.

Жильберъ вышелъ изъ Якобинской церкви вслдъ за толпой. Тутъ онъ почувствовалъ на своемъ плеч чью-то руку.
Онъ оглянулся.
Передъ нимъ стоялъ старикъ съ заплаканными глазами.— Вы меня не узнали, мосье Жильберъ?— сказалъ онъ.— Я старый слуга вашего дома, Друэ…
— Моего дома?— повторилъ Жильберъ съ удивленіемъ.— Разв кто-нибудь изъ нашихъ слугъ можетъ помнить меня! Не нужна-ли теб моя помощь, старина? Говори скоре, въ чемъ дло.
— Мн ничего не нужно, но вотъ эта дама…
Леди Эліоттъ подошла къ нему. Лицо ея было закрыто густымъ вуалемъ.
— Я хочу передать вамъ поклонъ и подарокъ отъ Натали,— сказала она.
— Отъ Натали!— воскликнулъ Жильберъ взволнованнымъ голосомъ.— Отъ моей сестры! Она еще не забыла меня… Спасибо вамъ, тысячу разъ спасибо… Моя сестра жива, я увижу ее…
— Нтъ, не то хотла я сказать вамъ…— возразила леди Эліоттъ. Но пойдемте ко мн. Мой домъ на конц этой улицы. Вратъ Натали можетъ войти ко мн во всякое время.
Жильберъ молча послдовалъ за ней. Звуки ея голоса произвели на него неотразимое впечатлніе. Онъ не могъ разглядть ея лица и видлъ только при отблеск фонарей ея стройную и величественную фигуру.
Друэ проводилъ ихъ до улицы Meromsnil и на прощанье поцловалъ руку Жильбера.
Леди Эліоттъ и ея поздній гость вошли въ домъ.
Въ большихъ изящно убранныхъ комнатахъ царилъ полумракъ, не смотря на двойной свтъ матовыхъ лампъ и серебристыхъ лучей восходящаго мсяца, который еще скрывался за темной массой парижскихъ домовъ. Леди Эліоттъ ввела Жильбера въ гостинную, казавшуюся еще мрачне отъ темныхъ обоевъ и темной мебели и гд сильный запахъ цвтовъ среди таинственнаго полусвта производилъ одуряющее впечатлніе. Жильберу казалось, что онъ видитъ сонъ.
— Вотъ медальонъ, который Натали велла мн передать вамъ,— сказала леди Эліоттъ.— Старый де-Бургиньонъ отдалъ его вашей сестр на смертномъ одр. Въ этомъ медальон тайна вашей жизни. Тотъ, кого вы считали отцомъ вашимъ, не отецъ вашъ…
Жильберъ глубоко вздохнулъ, какъ будто съ груди его свалилась тяжесть.
— Тмъ лучше.— сказалъ онъ тихимъ, торжественнымъ голосовъ, однимъ преступленіемъ меньше на свт! Значитъ можно еще врить въ существованіе чистой, искренней привязанности между отцомъ и сыномъ, и мы еще не дошли до полнаго извращенія всхъ человческихъ чувствъ и понятій…
— Возьмите этотъ медальонъ,— продолжала леди Эліоттъ. Въ немъ портретъ вашего отца. Можетъ быть вамъ удастся встртиться съ нимъ.
Жильберъ взялъ медальонъ и повсилъ его себ на шею.
— Разскажите мн все, что вы знаете о Натали,— сказалъ онъ.
— Мн нечего разсказывать о ней. Умирая, она поручила мн только передать вамъ ея послдній поклонъ.
— Она ничего не говорила вамъ о себ?…— спросилъ Жильберъ.
— Ни одного слова,— отвтила съ грустью леди Эліоттъ.
Жильберъ отошелъ въ темный уголъ комнаты и слъ подъ высокимъ олеандромъ, который наполовину закрылъ его своими листьями и цвтами.
Въ душ леди Эліоттъ происходила сильная борьба. Она была въ нершимости: должна-ли она или нтъ разсказать ему, какъ умерла его сестра. Въ нрав-ли она возбудить въ немъ сомннія относительно той, чье имя осталось незапятнаннымъ въ его памяти, которая была для него самымъ дорогимъ существомъ въ жизни, его врой, идеаломъ. Въ прав-ли она назвать имя того, кто былъ виновникомъ ея паденія, причиной ея смерти.
— Нтъ, я буду молчать,— сказала она про себя,— пусть горечь и гнвъ не отравляютъ его чистыхъ слезъ.
Она подошла къ нему и положила руку на его плечо.
— Это была послдняя звзда на мрачномъ неб моей жизни,— сказалъ Жильберъ.— Она угасла, въ сердц моемъ полная тьма, міръ опустлъ для меня… Пока она была жива, радость еще существовала для меня. Я надялся увидть се… Кажется отдалъ-бы пол-жизни, лишь-бы еще разъ взглянуть на нее…
Онъ судорожно зарыдалъ при этихъ словахъ.
— Жильберъ!— сказала ему леди Эліоттъ, наклонясь къ нему — хочешь-ли, я буду твоимъ другомъ.
Онъ всталъ съ своего мста и вышелъ на средину комнаты. Мсяцъ прямо свтилъ въ большія окна, разливая по комнат свой кроткій серебристый свтъ.
— Жильберъ! Если ты хочешь, я буду твоей сестрой,— сказала леди Эліоттъ.
Она стояла противъ окна, окруженная луннымъ сіяніемъ. Въ эту минуту можно было ясно различить роскошныя формы ея тла, каждую черту ея милаго лица, хотя горе уже наложило на него свою печать, но губы и глаза сохранили всю свою прелесть и были такъ-же хороши, какъ въ т дни, когда любовь озаряла ихъ.
Жильберъ остановился передъ нею съ невольнымъ изумленіемъ. Чувство восторга, полнаго опьяненія, овладло имъ и онъ не могъ оторвать отъ нея глазъ.
— Ты ли это говоришь? сказалъ онъ. Ты также хороша, какъ то видніе, которое не разъ являлось въ мечтахъ моихъ. Не ты ли постила меня въ тотъ день, когда огонь пылающей Бастиліи проникъ въ мою мрачную келью, сорвалъ цпи съ моихъ рукъ. Я хотлъ удержать тебя. Ты отвтила: еще борьба не кончена, ты увидишь меня въ День побды. Ты сдержала слово. Ты — свобода, теперь ты стоишь передо мной, окруженная небеснымъ сіяніемъ… Ты моя невста. Я столько выстрадалъ изъ-за тебя, что заслужилъ твою любовь. Прелестная женщина, какимъ бы именемъ ни называли тебя люди, но для меня ты олицетвореніе свободы… Я преклоняюсь передъ тобой, я люблю тебя. Нтъ, ты не будешь моей сестрой. Ты моя невста. Какъ только займется заря, я поведу тебя къ алтарю отечества, и революція благословитъ нашъ бракъ!
Онъ обнялъ ее съ горячимъ порывомъ юной, неиспытанной страсти. Сердце его усиленно билось.
Леди Эліоттъ высвободилась изъ его рукъ.
— Ты не знаешь, кто я и какое пятно лежитъ на моей душ. Не связывай себя союзомъ, который не достоинъ тебя. Твоя жизнь должна всецло принадлежать родин.
Жильберъ слъ къ окну, закрывъ лицо руками. Молча сидлъ онъ погруженный въ свои думы…
Незамтно прошла короткая лтняя ночь, скрылся мсяцъ, и утренняя заря заглянула въ окна.
Онъ всталъ и подошелъ къ леди Эліоттъ, которая сидла на его прежнемъ мст подъ олеандровымъ деревомъ.
— Я видлъ сонъ, сказалъ онъ, подавая ей руку, будь счастлива, наступилъ день, нора за работу. Народъ уже вышелъ на улицу. Они идутъ на Марсово поле!… Отечество призываетъ меня.
Жильберъ стоялъ передъ нею, освщенный лучами восходящаго солнца и съ тмъ же выраженіемъ лица, какое было у него наканун, когда онъ вошелъ на трибуну но требованію толпы.
Онъ ушелъ, и леди Эліоттъ осталась наедин съ своими невеселыми, тревожными думами.

ГЛАВА XXII.
Алтарь отечества.

Іюльское солнце высоко стояло на неб, когда со стороны Сены послышались мрные шаги приближающихся войскъ. Бой 400 барабановъ раздавался по всему городу. Лафайетъ халъ по бульвару на блой лошади во глав гражданской милиціи, передъ нимъ несли красное знамя, которое издали казалось кровавымъ пятномъ въ прозрачномъ утреннемъ воздух.
Леди Эліоттъ поспшно открыла окно. На улиц замтно было необычайное движеніе. Люди спшили вдоль бульваровъ или собирались группами.
— Что это значитъ? спросила леди Эліоттъ, обращаясь къ одной групп, занятой оживленнымъ разговоромъ подъ ея окномъ.
— По улицамъ читаютъ воззванія, отвтили ей. На Марсовомъ пол народный предводитель Жильберъ Лагэ собралъ безчисленную толпу и говоритъ ей рчь, стоя на алтар отечества. Парижскій мэръ Балльи упрашиваетъ народъ разойтись по домамъ. Но вотъ и генералъ Лафайетъ: онъ живо разгонитъ ихъ порохомъ и свинцомъ.
Изъ открытаго окна вяло теплымъ лтнимъ воздухомъ съ Елисейскихъ полей и Марсова поля. Сердце леди Эліоттъ усиленно билось, и она закрыла окно.
Четверть часа все было тихо: воздухъ, зелень, солнце были также хороши, какъ въ т утра, когда не было и помину объ убійствахъ.
Вдругъ опять раздался глухой барабанный бой.
Затмъ наступила мертвая тишина, но всего на одну минуту воздухъ огласился эхомъ страшнаго картечнаго залпа, въ дом зазвенли вс окна, и мрачное облако дыма поднялось со стороны Марсова поля.
Леди Эліоттъ отошла отъ окна.
Не успла она опомниться отъ перваго испуга, какъ послышался второй сильнйшій залпъ. Стекла въ окнахъ задрожали, одно изъ нихъ разбилось, и осколки его съ шумомъ упали на полъ. Комната наполнилась запахомъ пороха.
Все помутилось въ глазахъ леди Эліоттъ, и съ устъ ея сорвалось имя Жильбера.
На Марсовомъ пол у алтаря отечества лежало нсколько сотъ человкъ мертвыхъ и раненныхъ, изуродованныхъ и окровавленныхъ. Это были первыя жертвы революціи.

Конецъ второй части.

Часть III.

ГЛАВА I.

Наступила весна 1792 года. Солнце королевской власти во Франціи близилось къ закату, послдніе лучи его освщали Тюльери, этотъ гордый памятникъ францускихъ цезарей, безмолвный свидтель ихъ бывшаго величія, который и теперь стоитъ суровый и задумчивый среди легкомысленнаго, веселаго Парижа.
Въ одно прекрасное воскресное утро въ дворцовой капелл Тюльери по обыкновенію совершалась церковная служба, но уже безъ прежней торжественности и съ соблюденіемъ возможной тишины, потому что революція неумолимо преслдовала обряды католической церкви. Служившій обдню заключилъ ее обычной молитвой за короля: ‘Domine, fac salvuni Regem!’ ‘Et Reginam!’ невольно добавили присутствующіе придворные, вопреки установленному порядку службы.
Дворцовая капелла и въ т времена обращенная своими окнами на Тюльерійскій дворъ, находилась противъ главнаго портала и такъ называемой ‘большой лстницы’, ведущей во дворецъ и въ его боковые флигеля.
Перила передъ капеллой и нижнія ступени лстницы были заняты національной гвардіей.
Едва королевской семейство вышло изъ капеллы, какъ его окружила толпа придворныхъ, большею частью одтыхъ въ черное платье безъ всякихъ отличій, и только на нкоторыхъ изъ нихъ былъ мундиръ ‘конституціонной гвардіи’, образованной герцогомъ Бриссакомъ изъ ‘врныхъ дворянъ’ для защиты короля, но распущенной но юл народа, считавшаго ее опаснымъ орудіемъ контръ-революціи.
Королева, проходя мимо, обращалась ко многимъ изъ нихъ съ привтливымъ и милостивымъ словомъ.
— Шевалье, сказала она одному изъ офицеровъ, одтому въ мундиръ бывшей конституціонной гвардіи,— вамъ не слдовало бы заявлять такъ открыто вашу преданность королю.
— Ваше королевское величество, отвтилъ онъ, не лишайте меня счастья носить этотъ голубой мундиръ съ лиліями. Онъ избавляетъ меня отъ угрызеній совсти, что я когда-то носилъ гербъ Орлеанскаго.
Едва уловимая горькая усмшка скользнула но гордому, спокойному. лицу королевы, величественной даже въ своихъ страданіяхъ и которая нсколько мсяцевъ спустя должна была лишиться и престола, и жизни.
Она подошла къ лстниц, король, придворныя дамы, кавалеры и тотъ офицеръ, съ которымъ она разговаривала, называя его ‘шевалье’ — послдовали за ней.
Этотъ офицеръ былъ С.-Мало.
Съ той ночи, которая открыла ему заблужденія цлой жизни и собственное самообольщеніе, онъ сдлался совсмъ инымъ человкомъ. Конечно желаніе идти на перекоръ герцогу Орлеанскому всего больше руководила имъ, когда онъ вступилъ въ ряды королевскихъ приверженцевъ. Но иногда дло само но себ облагораживаетъ тхъ, которые служатъ ему. Ршеніе поддержать во что бы то ни стало королевскую власть и раздавить ненавистнаго Орлеанскаго привели его въ Тюльери, а ходъ событій довершилъ то, на что быть можетъ у него не достало бы собственной иниціативы. Сдлавшись свидтелемъ стрададаній королевскаго семейства, его приверженцемъ и товарищемъ въ несчастьи, С.-Мало обрекъ себя на мученичество, которое при извстныхъ условіяхъ можетъ обратить въ героевъ даже самыхъ слабыхъ и себялюбивыхъ людей.
Медленно поднималась королева по широкой тюльерійской лстниц въ сопровожденіи придворныхъ.
— Ваше королевское величество, сказала герцогиня де-Турсель, воспитательница королевскихъ дтей, которая вела за руку М-те Коуаіе,— вы такъ измучены, что вамъ трудно подниматься на лстницу. Вы должны принять что нибудь. чтобы успокоить свои нервы.
— Нервы! возразила королева съ печальной улыбкой.— Разв у несчастныхъ могутъ быть нервы? Эта болзнь придумана счастливцами для препровожденія времени.
Они дошли до втораго этажа, гд находились парадныя комнаты, занимаемыя [годовикомъ XVI и Маріей Антуанеттой. Впослдствіи въ этихъ самыхъ комнатахъ жили Наполеонъ III и Евгенія, принимали гостей, давали празднества, распредленіе и убранство комнатъ было почти то же, что и прежде, остались т же картины, обои, статуи, даже мебель. Но зала, носившая при Наполеон, названіе ‘Salle des marchaux’, и украшенная портретами французскихъ маршаловъ — въ 1792 году была занята отрядомъ швейцарцевъ, въ красныхъ мундирахъ, блыхъ и голубыхъ шапкахъ, съ коронами и лиліями на оловянныхъ пуговицахъ. Французскій престолъ въ это время не имлъ боле врныхъ защитниковъ, какъ этихъ свободныхъ сыновъ республики, продавшихъ свою жизнь на защиту королевской власти и готовыхъ умереть за короля, съ которымъ они были связаны не языкомъ, не религіей, не отечествомъ, а только одной присягой. На ихъ серьезныхъ и нахмуренныхъ лицахъ видна была твердая ршимость сдержать данное ими слово, изъ за него пожертвовали они жизнью, ‘не sacrainenti fidem fallerent’, какъ гласитъ надпись на знаменитомъ памятник ‘Львовъ’ въ Люцерн.
Они тотчасъ же отдали честь, когда король и королева приблизились къ нимъ.
— Извстно ли вамъ, мой милый Салисъ, что мы ожидаемъ сегодня рдкаго гостя въ Тюльери? спросила королева, обращаясь къ молодому капитану, на своемъ родномъ нмецкомъ язык съ легкимъ внскимъ акцентомъ, на которомъ она ршалась говорить только въ рдкихъ случаяхъ, когда была уврена, что никто не можетъ подслушать ее.
— Да, ваше величество, отвчалъ почтительно швейцарецъ, но съ видимымъ неудовольствіемъ,— мы уже получили извщеніе, но почему визитъ этотъ назначенъ именно сегодня, въ праздничный день?
Королева усмхнулась своей все еще привлекательной улыбкой.
— Вроятно нашъ кузенъ не можетъ отлучиться въ будни, сказала она, особенно съ тхъ поръ, какъ онъ содержитъ лавки.
Королева шла въ сопровожденіи своей свиты, Людовика XVI и аббата Эджеворта, духовника Madame Elisabeth’ы, нкогда веселой и рзвой, но теперь молчаливой, печальной и набожной.
Король въ это время велъ оживленную бесду съ аббатомъ, почти единственнымъ духовнымъ лицомъ, на которомъ лежала обязанность отправлять всю церковную службу въ Тюльери со времени послдняго декрета національнаго собранія, по которому вс священники, не присягнувшіе новой конституціи, осуждены были на пожизненное изгнаніе. Аббатъ Эджевортъ скрывался въ мансард въ rue de Bac и долженъ былъ тайкомъ пробираться въ Тюльери всякій разъ, когда оказывалась необходимость въ его присутствіи. Не смотря на это онъ такъ же спшилъ на зовъ и съ тою же готовностью явился въ темницу въ тотъ день, когда король призвалъ его къ себ, чтобы получить отъ него послднее утшеніе.
Въ описываемый нами день на корол былъ парадный костюмъ лучшихъ дней монархіи: верхнее платье изъ голубаго бархата съ золотыми шнурами, богато вышитая жилетка, парикъ съ косичкой и шпага, на груди красовалась звзда и голубая лента ордена св. Людовика. Страданія и заботы послднихъ горькихъ лтъ не оставили слдовъ на его тучномъ бурбонскомъ лиц, станъ его остался такимъ же толстымъ и неуклюжимъ, какъ прежде. Онъ шелъ покачиваясь. На лиц его трудно было найти что либо кром выраженія безпредльной доброты, близкой къ полной безпомощности и слабости. Только дважды въ жизни онъ выказалъ мужество и остался непреклоненъ до геройства: въ то утро, когда онъ произнесъ свое veto за духовныхъ, отказавшихся принять присягу и еще въ другой разъ, когда онъ за свое veto пошелъ на эшафотъ.
За ‘Salle des gardes’ слдовала ‘Antichambre du roi’ — великолпная комната, украшенная мастерской рукой Николая Луара съ изображеніемъ Аполлона на потолк и портретомъ Людовика XIV надъ каминомъ, работы Миньяра. Эта зала примыкала къ ‘Grande chambre du roi’, бывшей впослдствіи тронной залой Наполеона III.
Престолъ Бурбоновъ, уже крайне непрочный, въ первыхъ мсяцахъ 1792 года стоялъ на возвышеніи въ глубин такъ называемой ‘Galerie des ambassadeurs’, потолокъ которой, раздленный на части и разрисованный Миньяромъ съ оригинала Аннибала Каррачи въ галлере Фарнезе, изображалъ исторію Психеи. Галлерея эта, обращенная своими шестью окнами на тюльерійскіе дворы ‘place du Саroussel’, примыкала съ другой стороны къ покоямъ Маріи Антуанетты, изъ которыхъ открывался видъ на террассы и Тюльерійскій садъ. Покои эти, расположенные анфиладой, состояли изъ прихожей, двухъ залъ, пріемной, кабинета, спальни и будуара.
Людовикъ XVI и его дти занимали другую часть ‘центральнаго’ дворца, спальня короля отдлена была такъ называемымъ ‘Grand cabinet’ отъ вышеупомянутой ‘Grande chambre du roi’, служившей тогда пріемной залой. Она занимала всю ширину дворца, окна ея съ одной стороны выходили въ садъ, съ другой — на тюльерійскіе дворы. Стны »я въ т времена были украшены различными эмблемами Бурбонскаго дома: мечемъ, шлемомъ, золотыми линіями, государственною хоругвью Франціи и девизомъ: ‘Moutjoye St. Denys’.
Въ этой самой зал,— гд 67 лтъ спустя, утромъ въ день новаго года императоръ французовъ, въ своей тронной рчи объявилъ войну противъ Австріи — стояла въ воскресное утро 1792 г. дочь Маріи Терезіи, французская королева Марія Антуанетта, окруженная немногими врными приверженцами, съ которыми ее связывала дружба чувство благодарности и общая опасность.
— Моя дорогая принцесса, сказала королева, обращаясь къ дам, стоявшей въ нсколькихъ шагахъ отъ нея у окна, выходившаго въ садъ.
Дама низко поклонилась. Это была обергофмейстерина ея величества, извстная принцесса де-Ламбалль, вдова принца Станислава Бурбонъ-Пентьевра, урожденная де-Кариньянъ.
— Оставайтесь на своемъ мст, принцесса, продолжала королева, подходя къ ней. Я не хочу лишать васъ солнца, кто знаетъ, долго-ли мы будемъ еще наслаждаться имъ.
Принцесса Ламбалль поцловала руку ея величества.
— Моя милая Ламбалль, сказала ей королева но итальянски, я должна сообщить вамъ не Совсмъ пріятную новость, но я знаю, что вамъ будетъ легче услышать ее отъ меня, нежели отъ кого Нибудь другаго… Герцогъ Орлеанскій явится сегодня въ Тюльери…
Принцесса Ламбалль замтно встревожилась и молча опустила свои темные красивые глаза, какъ бы собираясь съ силами.
Герцогъ Орлеанскій былъ для нея самымъ ненавистнымъ человкомъ въ свт. Она чувствовала къ нему непреодолимое отвращеніе, уже въ то время, когда пріхала въ Парижъ съ своимъ мужемъ восемнадцатилтней женщиной и впервые явилась ко двору. Она считала его виновникомъ своего ранняго вдовства, хотя и старалась уврить себя съ чужихъ словъ, что герцогъ въ этомъ случа дйствовалъ безъ всякаго разсчета.
— Герцогъ Орлеанскій явится сегодня въ Тюльери, сказала она наконецъ, повторяя слова королевы и длая невольный жестъ рукою, какъ бы отстраняя кого-то отъ себя.
— Да. мой другъ, ласково отвтила Марія Антуанетта, король желаетъ этого.
— Какъ! воскликнула принцесса съ негодованіемъ, разв могутъ желать и требовать, чтобы вы видлись съ герцогомъ и принимали его!
— Разв я не была вынуждена принимать Мирабо?
— Но Мирабо не былъ отступникомъ!
— Принимала же я Варнава и Лафайета…
— Можно ли сравнивать ихъ съ Орлеанскимъ! Ни тотъ, ни другой не запятналъ себя кровью брата…
На глазахъ принцессы Ламбалль навернулись слезы, вызванныя воспоминаніемъ о несчастномъ юнош, изъ-за котораго она вынесла столько горя, хотя онъ никогда не стоилъ ея любви.
— Я вполн раздляю ваше отвращеніе къ герцогу, сказала королева, пожимая руку своей любимой подруги. Мн невыносимо тяжела та жертва, которую требуютъ отъ меня, но мы не всегда должны слдовать влеченію нашего сердца.
— Бываютъ и такія жертвы, которыя никто не въ прав требовать отъ насъ.
— Но если это необходимо для спасенія короля, престола, монархіи…
— Кто же кром Орлеанскаго виновенъ во всемъ что случилось? Разв онъ не соединился съ врагами монархіи?
— Его появленіе при нашемъ двор служитъ лучшимъ ручательствомъ, что онъ хочетъ порвать съ ними вс сношенія.
— Сколько разъ онъ огорчалъ короля, наносилъ ему тысячи оскорбленій, ругался надъ нимъ… онъ, первйшій изъ принцевъ королевской крови, ближайшій родственникъ короля… Помните ли вы ту ночь въ Версал… когда онъ…
— Къ чему вспоминать все это, моя дорогая Ламбалль!
— Кто же какъ не Орлеанскій съ своими подкупленными убійцами хотлъ ниспровергнуть престолъ Бурбоновъ… Если врить слухамъ, то онъ нарочно выписалъ изъ Лондона эту отвратительную женщину, Ла-Моттъ, чтобы {Какъ извстно, женщина, выдававшая себя за графиню Ла-Мотть-Валуа въ 1786 году, въ сообществ Калліостро, пользуясь именемъ королевы, затяла знаменитую исторію объ ожерель и этимъ способомъ выманила у кардинала Ротана несмтныя суммы денегъ. Подпись королевы была поддлана и одна женщина, по имени Олива, имвшая поразительное сходство съ королевой, вмсто ея являлась ночью на свиданіе къ кардиналу въ Версальскій садъ. Когда истина обнаружилась, Ла-Моттъ подверглась тлесному наказанію съ наложеніемъ клейма ‘V (voleuse) и заключенію въ тюрьм Salptri&egrave,re, но она бжала въ Англію. Оливу заключили въ Вастилію, и кардиналъ Рогачъ былъ оправданъ. Ото было первое публичное оскорбленіе, нанесенное королев революціей. Въ ноябр 1890 года Ла-Моттъ вернулась въ Парижъ, ходили слухи, что она намрена была возобновить старый процессъ объ ожерель.}…
— Остановитесь, принцесса!.. прервала ее съ негодованіемъ королева. Я не хочу больше слышать объ этой исторіи… Но тотчасъ же овладвъ собою, она добавила боле спокойнымъ голосомъ: неужели мы не можемъ принудить себя прощать обиды?
— Нтъ, это свыше нашихъ силъ, отвтила принцесса ршительнымъ тономъ, который представлялъ странный контрастъ съ кроткимъ выраженіемъ ея очаровательнаго лица. Мы можемъ прощать только тхъ, которые раскаиваются въ своихъ поступкахъ.
— Вроятно Орлеанскій…
— Орлеанскій не можетъ раскаяться…
— А если я докажу вамъ противное, продолжала королева. Разумется это должно остаться между нами… Знаете ли вы, что Орлеанскій имлъ тайное свиданіе съ королемъ… онъ обнималъ колна его величества, плакалъ, просилъ прощенія…
:— Все это одно притворство со стороны Орлеанскаго.
Когда король спросилъ герцога о причинахъ, побудившихъ его встать на сторону народа, то онъ отвтилъ, что ничего не иметъ противъ его величества, и что онъ удалился отъ двора только вслдствіе тхъ огорченій, которыя ему приходилось выносить отъ меня. Какъ видите, я во всемъ виновата… Да длиненъ списокъ грховъ, которые приписываютъ мн уже не знаю съ которыхъ поръ! Между прочимъ Орлеанскій обвиняетъ меня въ томъ, что лтъ двадцать тому назадъ, мой братъ, кельнскій курфирстъ Максимиліанъ Францъ, въ свою бытность при нашемъ двор въ Версал, при какомъ-то торжеств не уступилъ дорогу Орлеанскому или не отдалъ ему визита, наврное не помню. Я же виновата, что герцога встртили въ театр шиканьемъ и свистками посл морской битвы при Квессан, когда онъ, принцъ королевской крови, показалъ собою примръ неслыханной трусости! Я виновата и въ томъ, что когда онъ поднялся на воздушномъ шар Монгольфіера съ аптекаремъ Шарлемъ, то въ Париж распространился слухъ, будто онъ со страху прокололъ шаръ своей шпагой, чтобы скоре опуститься на землю. Наконецъ по моимъ-же проискамъ дали чинъ главнаго адмирала графу д’Артуа, а не ему, побдителю Квессана, смлому воздухоплавателю…
Королева засмялась злымъ ироническимъ смхомъ. ‘По крайней мр теперь, добавила она, Орлеанскій удовлетворенъ относительно послдняго пункта. Его величество пожаловалъ ему вчера титулъ главнаго адмирала и онъ явится сегодня во дворецъ благодарить короля за оказанную ему милость.
— Быть можетъ вліянію вашего величества припишутъ и отъздъ нашей благочестивой кузины Адельгейдъ-Маріи, супруги герцога Орлеанскаго, которая отправилась къ отцу съ твердою ршимостью никогда не возвращаться въ Пале-Рояль… Извстно ли вамъ, что герцогъ веллъ записать своего старшаго сына, якобинскій клубъ, а младшихъ дтей отправилъ въ Англчо къ своей прежней любовниц m-me Жанлисъ? Теперь въ Пале-Роял живетъ его новая возлюбленная m-me Бюффонъ.
— Неужели это правда? Невстк знаменитаго натуралиста слдовало бы больше дорожить великимъ именемъ отца ея покойнаго мужа!..
— М-me Бюффонъ молода и не придаетъ никакой цны ученымъ заслугамъ, отвтила принцесса Ламбалль, ей нужны туалеты, а Орлеанскій богатъ. Говорятъ, онъ до безумія влюбленъ въ эту красивую легкомысленную женщину. Онъ разъзжаетъ съ ней цлые дни по улицамъ Парижа и чуть ли не каждый вечеръ они являются вдвоемъ въ театръ.
— Все это разумется не говоритъ въ пользу Орлеанскаго, и я вполн сознаю, на сколько унизительно для насъ поддерживать сношенія съ подобными личностями, но утопающій хватается за соломинку.
— Но герцогъ еще не надежне соломинки, ваше величество. Неужели вы надетесь на его помощь?
— Теперь вся наша задача заключается въ томъ, чтобы замедлить ходъ революціи, выиграть время, пока явится помощь изъ-за границы. Для нашего спасенія необходимо въ данную минуту хотя до извстной степени умрить партіи. Вотъ все, что мы требуемъ отъ Орлеанскаго.
— И вы надетесь, что онъ сдлаетъ это?.. Еще вопросъ, въ его ли это власти и захочетъ ли онъ?..
— Для него нтъ другаго исхода. Голь принцевъ, играющихъ роль демагоговъ, самая печальная. Ни одна партія не довряетъ имъ вполн и считаетъ измнниками. Неужели вы предполагаете во мн столько сантиментальности, что я могу думать, будто Орлеанскій своимъ настоящимъ поведеніемъ дйствительно намренъ загладить свои старыя прегршенія. Весь секретъ въ томъ, что онъ боится будущности. Принцъ королевской крови но можетъ быть другомъ революціи и народнымъ вождемъ. Народъ вчно будетъ ставить ему въ упрекъ его происхожденіе, имя, фамилію, званіе, хотя бы онъ тысячу разъ отрекался отъ нихъ. Онъ тотъ же Іуда Искаріотъ, и ему никогда не удастся воспользоваться жалкими серебренниками своей измны. Помните ли вы, моя милая принцесса, слова короля шведскаго Густава ІІІ-го, когда во время его пребыванія при нашемъ двор, лтъ восемь или девять лтъ тому назадъ, его уговаривали постить типографщика Франклина, посла сверо-американскихъ республиканцевъ, такъ какъ это было въ мод у высшаго общества. Правда, мой покойный братъ, императоръ Іосифъ II, не разъ бывалъ инкогнито у этого посланника-мщанина. Но шведскій король упорно отказывался отъ подобнаго визита, и вотъ его подлинныя слова, сказанныя но этому поводу: ‘никто больше меня не цнитъ научныя заслуги Франклина, но монархъ, выказывающій сочувствіе американской свобод — лицемръ’.
Марія Антуанетта печально улыбнулась при воспоминаніи о тхъ счастливыхъ дняхъ, когда она, одтая пастушкой въ соломенной шляпк, прогуливалась въ садахъ Тріанона подъ руку съ шведскимъ королемъ, который чувствовалъ къ ней какое-то рыцарское обожаніе.
— Но довольно объ этомъ,— продолжала королева посл минутнаго молчанія.— Бремя иллюзій прошло, и мы дорого платимся за наше горячее сочувствіе американской войн. Еще должна я сообщить вамъ, моя дорогая Ламбалль, новость, полученную мною сегодня утромъ изъ Кобленца,— что шведскій король Густавъ III на дняхъ оставляетъ свою столицу и собирается въ Ахенъ. За нимъ послдуетъ двнадцати-тысячное войско, навербованное благодаря русскимъ субсидіямъ, которое должно соединиться съ французскими эмигрантами. Они сядутъ у голландскаго берега на англійскія суда и высадятся близъ устья Сены, между тмъ какъ съ другой стороны подойдутъ къ Парижу войска моего брата, императора Леопольда, и его союзниковъ: короля прусскаго и герцога Брауншвейгскаго. Черезъ какія нибудь шесть-восемь недль мы будемъ избавлены отъ невыносимаго унизительнаго положенія, въ которомъ мы теперь находимся, и прежняя власть вернется къ намъ… Но чтобы пережить этотъ промежутокъ времени, цока наши друзья собираются въ Германіи, мы должны заручиться Орлеанскимъ, оградить себя отъ его интригъ и честолюбія, и мы разсчитываемъ на вашу помощь, моя дорогая принцесса! Что значитъ униженіе, когда мы имъ обезпечиваемъ свою будущность и неужели мы не пожертвуемъ нашей гордостью, для святаго дла королевской власти, когда мы охотно отдали бы за него свою жизнь. Въ жилахъ моего сына течетъ моя кровь, и я надюсь, что наступитъ день, когда онъ окажется достойнымъ внукомъ Маріи Терезіи.
Съ этими словами Марія Антуанетта гордо подняла свою голову. Отуманенная видніями блестящей будущности она опять чувствовала себя прежней королевой, которой желанія были когда-то равносильны приказаніямъ. Настоящее не существовало для нея: она готова была смяться надъ безуміемъ толпы, мечтавшей отнять у ней корону.
Въ эту минуту къ ней подбжалъ маленькій дофинъ, одтый въ мундиръ недавно учрежденнаго полка мальчиковъ, названнаго въ честь его полкомъ дофина.
— Мама,— сказалъ дофинъ, внизу музыка, позволь мн подойти къ окну.
Въ Тюльерійскомъ саду, который въ т времена примыкалъ къ окнамъ дворца, какой-то савояръ, играя на флейт, заставлялъ плясать своего сурка. Хотя это зрлище и тогда не было новостью на улицахъ Парижа, но вокругъ савояра была цлая толпа.
Королева отворила окно и взяла на руки маленькаго дофина, который захлопалъ въ ладоши отъ радости.
Но едва показались они у окна, какъ снизу послышалось нсколько грубыхъ голосовъ:
— Ah! le voila! le petit mitron. Это была бранная кличка, данная народомъ дофину посл позорнаго нападенія на Версаль.
— А вотъ и она!.. кричали другіе, указывая пальцами на Марію Антуанетту.
Савояръ, не окончивъ начатой пьесы, неожиданно заигралъ карманьолу, стоявшіе около него дти, мужчины и женщины, взявшись на руки, запли хоромъ:
‘Madame Veto avait promis
De faire gorger tout Paris,
Mais son coup a manqu,
Grce ii nos cannoniers.
Dansons la carmagnole,
Vive le son, vive le son,
Dansons la carmagnole,
Vive le son du canon’!..
Королева съ негодованіемъ заперла окно и приказала унести дофина, такъ какъ шумъ внизу сдлался еще сильне. Слышался громкій смхъ и шутки: толпа, довольная тмъ, что ей удалось огорчить королеву, продолжала нтъ еще съ большимъ одушевленіемъ вышеприведенныя строфы, добавленныя къ старой псн по поводу veto, произнесеннаго королемъ противъ изгнанія священниковъ.
Но за все, что ни случалось въ Тюльери, отвтственнымъ лицомъ неизмнно являлась Марія Антуанетта. Поэтому и въ псн она должна была фигурировать подъ именемъ ‘madame Veto’.
Марія Антуанетта съ глубокою грустью отошла отъ окна. Она уже не думала о корон съ тою увренностью, какъ нсколько минутъ тому назадъ. Въ душ ея впервые проснулось смутное предчувствіе, что корона рано или поздно можетъ сдлаться для нея терновымъ внцомъ.

ГЛАВА II.
Пріемъ, оказанный герцогу Орлеанскому во дворц.

Въ этотъ моментъ подъ высокимъ позолоченнымъ порталомъ, ведущимъ въ ‘Grande chambre du roi’, появился одинъ изъ привратниковъ въ обычной придворной одежд, съ булавой и съ широкой шляпой въ рукахъ.
— Карета его королевскаго высочества герцога Орлеанскаго,— доложилъ онъ звучнымъ голосомъ, который звонко раздался во всхъ ближайшихъ залахъ и произвелъ всеобщее смущеніе.
За исключеніемъ короля, министровъ и г-на фонъ Саллисъ, начальника швейцарскаго отряда, никто не зналъ во дворц о предполагаемомъ визит герцога Орлеанскаго.
Это опять была одна изъ тхъ полумръ, которыя имли такія гибельныя послдствія для Людовика XVI-го и для Французской монархіи, потому что для короля подобный способъ дйствія едва ли не самый ошибочный и нецлесообразный.
Обычная нершительность и уваженіе къ предразсудкамъ придворныхъ побудили короля скрыть отъ нихъ до послдняго момента ожидаемый визитъ Орлеанскаго. Къ тому же Людовикъ XVI боялся открытаго противодйствія съ ихъ стороны. Они чувствовали глубокую непримиримую ненависть къ Орлеанскому, и никто изъ нихъ не могъ допустить мысли, чтобы король но собственной иниціатив пожелалъ видться съ нимъ. Такое сближеніе показалось бы имъ также невозможнымъ, какъ то, что день и ночь могутъ быть вмст. Наконецъ врядъ ли королю удалось уврить ихъ въ необходимости такого шага, если бы онъ и вздумалъ сдлать ихъ своими повренными. Можетъ быть они и въ этомъ случа воскликнули бы: ‘лучше смерть, нежели Орлеанскій’.
Такимъ образомъ извстіе о прибытіи герцога въ Тюльери было совершенно неожиданное и застало всхъ въ расплохъ.
Большая часть господъ, находившихся въ это время въ ‘Antichambre du roi’, были мелкіе дворяне изъ провинцій. Это были все новыя лица при двор, о которыхъ никто и не думалъ, пока шли празднества въ Версал и буколическія забавы въ Тріанон. Но теперь, когда эмиграція уменьшила число придворныхъ и со сцены сошли такія видныя лица какъ Конде, Полиньякъ, Брольи, Куаньи, Гуинъ и проч.— тогда явились въ Парижъ изъ своихъ феодальныхъ помстій мелкіе дворяне съ полумужицкой наружностью и пріемами, чтобы встать между королемъ и народомъ и защитить собою того, кому они клялись въ врности. Однако, не смотря на всю свою готовность пожертвовать жизнью для короля, что могли сдлать они для его спасенія? Ихъ было всего нсколько сотъ и они не имли предводителя, который бы руководилъ ими.
Днемъ они находились неотлучно во дворц, а на ночь удалялись въ нанятыя ими квартиры по близости Тюльери. У нихъ были пропускные билеты, дававшіе имъ доступъ въ тюльерійскія ворота во всякое время, и особые знаки, по которымъ они узнавали другъ друга. Они носили подъ платьемъ обнаженные кинжалы, которые были всегда на готов противъ враговъ короля. Народъ скоро открылъ существованіе этого тайнаго общества, членовъ котораго можно было легка узнать но ихъ чернымъ, мрачнымъ фигурамъ, которыя только ночью показывались вн дворца,— преслдовалъ ихъ, наносилъ имъ различныя оскорбленія и называлъ ‘рыцарями кинжала’.
Эти рыцари кинжала составляли тайную стражу королевскаго семейства и постоянно находились въ ‘Antichambre du roi’. Большинство ихъ было одто въ черномъ, но между ними виднлись еще мундиры распущенной конституціонной гвардіи и мундиры линейныхъ полковъ, которые національное собраніе отодвинуло на границы съ цлью очистить Парижъ отъ солдатъ, сохранившихъ врность королю.
Первое впечатлніе, произведенное на этихъ господъ докладомъ привратника — билъ испугъ.
— Неужели дошло до того,— воскликнули нкоторые изъ нихъ, что Орлеанскій ршается напасть на насъ при дневномъ свт!
— Какое можетъ быть у него дло въ Тюльери?— спрашивали другіе.
— Къ чорту Орлеанскаго!— слышалось въ третьей групп.
— Онъ вроятно явился парламентеромъ отъ рыночныхъ торговокъ.
— Хотя бы онъ былъ посланъ отъ всхъ парижскихъ предмстьевъ, ему не пройти во дворецъ.
— Нтъ, онъ не войдетъ сюда, клянусь частью воскликнулъ одинъ, изъ господъ, одтый въ мундиръ Фландрскаго полка,— будь проклятъ тотъ дворянинъ, который допустилъ, чтобы Орлеанскій вошелъ въ комнату короля.
— Ты правъ — сказалъ другой,— этому не бывать. Кто знаетъ, что. на ум у герцога Орлеанскаго.
— Я знаю, что у него на ум.!— отвтилъ господинъ въ мундир конституціонной гвардіи.— За мною, кто вренъ королю!.. На насъ лежитъ отвтственность за особу его королевскаго величества.
— Ты кажется не особенно расположенъ къ Орлеанскому, С. Мало! замтилъ стоявшій возл него дворянинъ.
— Кто можетъ любить его! отвтилъ С. Мало.— Гд убійство, измна, нарушеніе клятвы, поруганіе супружества — тамъ и Орлеанскій! Будь онъ проклятъ! Вонъ его.
— Не пускать Орлеанскаго! послышалось въ тсной толп дворянъ,— и сотни рукъ инстинктивно схватились за кинжалы.
Между тмъ въ ‘Grande chambre du roi’, король, королева, королевскія дти, принцесса Ламбалль, другія дамы, министры,— готовились встртить Орлеанскаго, который въ это время вошелъ въ залу, занимаемую швейцарцами.
— Отдайте честь его королевскому высочеству!— скомандовалъ фонъ Саллисъ.— На караулъ!
Послышалось мрное звяканье ружей, когда Орлеанскій, раскланиваясь по военному, проходилъ мимо швейцарцевъ, ставшихъ шпалерою по обимъ сторонамъ залы.
На герцог былъ новый мундиръ главнаго французскаго адмирала съ широкой орденской лентой св. Михаила черезъ плечо.
Орлеанскій всегда дйствовалъ подъ впечатлніемъ минуты, и потому трудно сказать, на сколько онъ былъ искрененъ въ своемъ желаніи примириться съ королемъ и въ своихъ увреніяхъ о преданности и повиновеніи его величеству. Быть можетъ на этотъ разъ имъ руководилъ не одинъ капризъ, а прямая необходимость. Онъ стоялъ на распутьи. Пока существовала одна партія оппозиціи, къ которой принадлежало большинство національнаго собранія, онъ безъ колебанія вступилъ въ ея ряды — но теперь она распалась на новыя партіи и конституціонно-монархическій элементъ былъ подавленъ въ корн. Побоище на Марсовомъ пол было главною причиною его гибели. Вопросъ шелъ теперь не о расширеніи или уменьшеніи монархическихъ правъ, конечною цлью для всхъ стала республика. Умренная партія республиканцевъ идеалистовъ,— къ которой въ силу естественнаго хода революціи примкнулъ Орлеанскій,— оттолкнула его. Душою этой партіи была теперь m-me Роланъ, которая на первомъ план своей программы, рядомъ съ древне-римскою любовью къ свобод ставила и древне-римскую добродтель, и потому она необходимо должна была отвергнуть человка, подобнаго Орлеанскому, не признававшему основныхъ правилъ честности. Во глав другой партіи стоялъ ‘неподкупный’ Робеспьеръ, для котораго не существовали ни деньги, ни милости Орлеанскаго и который на столько же любилъ революцію и увлекался ею, какъ Орлеанскій женщинами. Въ герцог не было ни одного изъ тхъ свойствъ, которыя Робеспьеръ неуклонно требовалъ отъ приверженцевъ своей партіи, и ему оставалось только примкнуть къ Марату, но надъ этимъ онъ задумался, тмъ боле что для него былъ еще одинъ исходъ — примиреніе съ дворомъ.
Въ это время положеніе роялистовъ далеко не было такъ безнадежно, какъ оно казалось. Правда, принцы, высшее дворянство были въ Эдинбург, Лондон, Кобленц,— везд кром поля чести, которое они очистили безъ боя, оставивъ вмсто себя однихъ только ‘рыцарей кинжала’, преданныхъ, но неумлыхъ людей, которые могли только ухудшить положеніе короля. Но съ другой стороны смлый и краснорчивый призывъ, сдланный во-время, могъ бы немедленно собрать подъ блое знамя со всхъ концовъ Франціи цлую толпу королевскихъ приверженцевъ, между тмъ какъ на границахъ въ свою очередь собирались войска нмецкихъ монарховъ для вторженія во французскую территорію.
Все это конечно было хорошо извстно Орлеанскому, и если онъ именно въ это время искалъ примиренія съ дворомъ, то онъ могъ только имть въ виду или восторжествовать съ королемъ, или пасть вмст съ нимъ. Однако такая ршимость повидимому дорого стоила ему, потому что лицо его противъ обыкновенія выражало сильное смущеніе.
Онъ дошелъ до ‘Antichambre du roi’, но тутъ ‘рыцари кинжала’ загородили ему дорогу самымъ непочтительнымъ образомъ.
— Господа — сказалъ имъ Орлеанскій,— прошу у васъ позволенія представиться его королевскому величеству.
— Здсь не мсто Орлеанскому — говорили разомъ сотни голосовъ.
— Вы ошибаетесь, господа, я пришелъ сюда по повелнію его королевскаго величества.
При этихъ словахъ нсколько дворянъ, стоявшихъ у порога, отступили въ нершимости, и Орлеанскій вошелъ, но тутъ ему опять загородили дорогу, и онъ очутился среди толпы, тснившей его со всхъ сторонъ.
— Господа… Что это значитъ? Пропустите меня… я положительно задыхаюсь…
— Тмъ лучше,— отвтили ему.
— Тутъ очевидное недоразумніе,— проговорилъ съ усиліемъ Орлеанскій, чуть не вскрикивая отъ боли, такъ какъ его не только толкали въ грудь и бока, но нарочно наступали ему изо всхъ силъ на ноги. Наконецъ онъ почувствовалъ ударъ кулака въ спину.
— Это уже насиліе! воскликнуло разомъ нсколько голосовъ.— Мы не должны нарушать приличій.
— С.-Мало!— пробормоталъ герцогъ блдня.
Это была его первая встрча съ мужемъ Натали посл памятной для него ночи въ Брайтон.
— Это измна… продолжалъ герцогъ, стараясь овладть собой.
— Гд Орлеанскій, тамъ всегда измна,— отвтилъ С.-Мало, пристально глядя ему въ лицо.
— Меня заманили въ западню,— сказалъ герцогъ.
— Теб платятъ той же монетой.
— Господа, пропустите… Меня раздавятъ въ передней его королевскаго величества.
— Это была бы слишкомъ почетная смерть для Орлеанскаго…
— Вонъ!.. Гоните его!— закричало разомъ нсколько голосовъ, и Орлеанскаго тотчасъ-же вытолкнули за двери.
— Вотъ теб за Натали!— шепнулъ ему на прощанье С.-Мало.
Орлеанскій окончательно растерялся.
Швейцарцы были крайне озадачены этой дикой сценой, но не получая никакого приказа отъ своего капитана, они не ршались подать помощь Орлеанскому и молча стояли подъ ружьемъ.
Король и его приближенные серьезно встревожились, когда узнали причину слышаннаго ими шума. Лицо принцессы Ламбалль приняло на минуту какое-то странное, неуловимое выраженіе: была-ли это улыбка торжества, невольное состраданіе къ врагу, или боязливое предчувствіе будущаго? ‘Этого можно было ожидать’, сказала она вполголоса. Король какъ всегда выказалъ полную безпомощность и неутшительность. Но королева тотчасъ же приказала одному изъ министровъ вернуть Орлеанскаго во что бы то ни стало и провести въ ея комнаты, такъ какъ она ршилась сама извиниться передъ герцогомъ за своихъ придворныхъ.
Между тмъ герцогъ въ замшательств вмсто главной и большой лстницы вышелъ на другую, которая вела въ покои королевы. На встрчу ему попались лакеи съ обдомъ для королевскихъ дтей, я тотчасъ-же сверху послышались голоса его враговъ.
— Будьте осторожны съ блюдами,— кричали они лакеямъ, чтобы Орлеанскій не подсыпалъ въ нихъ отравы.
Герцогъ бросился назадъ по лстниц и быстрыми шагами прошелъ мимо дворянъ и C.-Мало, которые съ ненавистью смотрли на него. Наконецъ достигъ онъ ‘большой’ лстницы и сталъ спускаться съ нея, но тутъ его ожидало новое, еще худшее оскорбленіе, стоявшіе у перилъ дворяне плевали на него сверху: на голову, лицо, платье…
Оплеванный, пристыженный вышелъ онъ на улицу и бросился въ свою карету, ожидавшую его у главнаго входа. ‘Это дло твоихъ рукъ, Марія Антуанетта! воскликнулъ онъ вн себя отъ ярости и стыда. Но ты будешь наказана. Ты оттолкнула руку, которая могла бы спасти всхъ васъ, эта рука погубитъ тебя. Ты вынесешь еще не такія униженія и умрешь самою позорною смертью’…
Въ тотъ-же вечеръ Маратъ получилъ черезъ посредство Дантона первый свертокъ луидоровъ отъ Орлеанскаго, съ надписью: ‘позаботься, чтобы мы поскоре отчеканили новыя золотыя съ инымъ изображеніемъ’.
Въ слдующую затмъ ночь Орлеанскій собралъ у себя своихъ друзей, между которыми въ первый разъ былъ Сантерръ, пивоваръ изъ предмстья C.-Антуанъ. Въ большой зал Пале-Рояля раздавался веселый звонъ стакановъ, наполненныхъ шампанскимъ, провозглашались тосты за погибель Людовика XVI и его семьи.
Герцогъ окончательно перешелъ на сторону республиканцевъ. На его дворц стерта была прежняя надпись ‘Palais-Royal’ и замнена новою ‘Palais d’Orleans’.
Вскор посл того несчастная Марія Антуанетта получила извстіе, что ея братъ, австрійскій императоръ Леопольдъ, внезапно умеръ, а шведскій король Густавъ III убитъ въ маскарад.
Три мсяца спустя, 20 іюня 1792 года, огромная толпа народа подъ предводительствомъ Сантерра ворвалась въ Тюльери, вооруженная копьями, пиками, ножами, топорами. Помимо оскорбленій, нанесенныхъ Маріи Антуанетт и безпомощному Людовику XVI, на маленькаго дофина надли тогда красную якобинскую шапку.

ГЛАВА III.
Леди Эліоттъ среди революціи.

Въ душ леди Эліоттъ совершилась странная перемна съ той ночи, когда она встртила брата Натали. Она была уврена, что пережила вс бури жизни и достигла тихой пристани, гд нтъ больше личныхъ желаній, веселыхъ и печальныхъ сновидній, и гд человкъ является зрителемъ или участникомъ чужой жизни, чужихъ радостей или страданій.
Но она еще не дошла до этого.
Въ т моменты, когда выстрлы пушекъ на Марсовомъ пол потрясали воздухъ, она горячо молилась о жизни Жильбера. Но тутъ среди молитвы и невольно проливаемыхъ слезъ въ душ ея возникъ рядъ сомнній: ‘Разв съ этой молитвой за другаго не связана эгоистическая мысль о самой себ? Не лучше ли въ этомъ случа желать ему смерти, а не жизни?.. Но эта мысль еще эгоистичне и преступне… Неужели мы въ прав желать смерти тому, кого мы боимся?.. Разв нтъ у ней силъ для борьбы’…
Прошелъ годъ съ того дня, когда леди Эліоттъ молилась, плакала и горевала о Жильбер.
Пораженный пулей онъ палъ съ высоты алтаря отечества, на которомъ говорилъ рчь народу. Но онъ не умеръ,— въ немъ была та же живучесть, что и въ революціи, первое пораженіе придало ему новыя силы. Мертвыя тла, которыми Лафайеть покрылъ Марсово поле, должны были служить плотиной для революціи, но она порвала эту плотину и неудержимымъ потокомъ охватила всю Францію, увлекая съ собою престолъ французскихъ королей, Людовика XVI-го, партію за партіею и только одного Робеспьера возвела она на недосягаемую высоту, и то на одинъ моментъ,— и сама же свергла его, обремененнаго проклятіями человчества.
Робеспьеръ, значеніе котораго росло съ каждымъ днемъ, увлеченный рчью Жильбера въ якобинскомъ клуб, вывелъ его изъ неизвстности и познакомилъ съ главными народными предводителями. Первый шагъ былъ сдланъ, остальнаго уже не трудно было достигнуть,— скоро для Жильбера открылось широкое поле дятельности, такъ какъ онъ былъ принятъ въ революціонный кружокъ, который изъ Парижа управлялъ тогда цлой Франціей.
— Твои враги богатые и порочные люди,— сказалъ ему Робеспьеръ при первомъ ихъ свиданіи.— Они и революціи и мн такіе-же враги. Будемъ друзьями.
Робеспьеръ ввелъ Жильбера въ семейство каменьщика Дюплея, у котораго онъ жилъ, а равно и въ интимный кругъ своихъ друзей: Кутбна, C.-Жюста и Лебаса. Прошлое Жильбера, а равно и близость его съ извстными революціонерами-фанатиками обратили на него общее вниманіе и онъ былъ единогласно выбранъ въ числ представителей народа въ новое законодательное собраніе.
Жильберъ посвятилъ себя новой дятельности съ горячимъ увлеченіемъ, которое возвысило и преобразило все его существо. Революція, представлявшая для Робеспьера логическое послдствіе извстнаго порядка вещей, была для Жильбера конечной цлью его стремленій, исполненіемъ любимой мечты. Онъ проснулся посл темной ночи своего прошлаго, чтобы увидть утро, которое принесло ему съ собою свободу и любовь, и теперь переживалъ лучшія минуты въ своей жизни.
Но для леди Эліоттъ это было время двойной борьбы. Она любила и вмст съ тмъ боялась Жильбера, въ которомъ нашла олицетвореніе всего того, что она нкогда мечтала встртить въ любимомъ человк. Онъ былъ полонъ жизни, дятельности, энергіи, красивъ собою, благороденъ во всхъ своихъ помыслахъ и поступкахъ,— что же заставляло ее бороться съ такою силою противъ той любви, которую она чувствовала къ нему? ‘Слишкомъ поздно’, говорила она себ. Она видла въ немъ идеалъ своей утраченной молодости и мстителя за то, что этотъ идеалъ по ея вин недоступенъ для нея. ‘Арзасъ!’ невольно повторяла она, и это имя всякій разъ вызывало въ ея душ отголосокъ далекаго прошлаго. Бывали минуты, когда присутствіе Жильбера приводило ее въ трепетъ. Онъ былъ представитель революціи, которая наступила для суда и наказанія и должна была очистить свтъ отъ лжи и водворить правду. Но разв она не лжетъ передъ нимъ?.. Эта мысль терзала ее, не давала покоя, но она все-таки не ршалась на признаніе. Если бы она даже захотла разсказать ему все, что ей было извстно о Натали, то какъ обойти тотъ моментъ, когда судьба любимой подруги была въ ея рукахъ и она вроломно предала ее, уничтоживъ письмо Орлеанскаго. Имла-ли она право разсказать о грхахъ умершей и умолчать о живущихъ. Все прошлое возставало въ ея памяти и свидтельствовало противъ нея. Передъ своимъ судьей леди Эліоттъ теряла всякое мужество. Не могла же она назвать герцога Орлеанскаго, не упомянувъ принца Уэльскаго.
Жильберъ, пройдя черезъ аскетизмъ тюрьмы, вполн сочувствовалъ, строгимъ правиламъ Робеспьера, который принялъ своимъ девизомъ: ‘наши враги порочны,— мы будемъ добродтельны’. Но даже помимо этого могла-ли леди Эліоттъ признаться Жильберу, человку изъ народа, что она была любовницей принца. ‘Нтъ, лучше смерть, чмъ подобное признаніе!..
Леди Эліоттъ въ своихъ долгихъ бесдахъ съ Жильберомъ всегда говорила ему о своемъ прошломъ въ общихъ чертахъ, и только вскользь разсказала ему о своемъ раннемъ замужеств и скоромъ вдовств, добавивъ, что посл того она жила одна и совершенно независимо. Но обо всемъ остальномъ она упорно молчала. Это молчаніе поразило Жильбера съ самаго начала ихъ сближенія, но онъ объяснилъ себ его какъ влюбленный. Онъ былъ увренъ, что причина такихъ пробловъ — несчастная любовь, и въ душ его пробудилось странное чувство ревности.
— Ты любила, Грэсъ, разскажи мн объ этомъ,— сказалъ онъ ей однажды.
— Если я любила,— отвтила съ смущеніемъ леди Эліоттъ, то я лишилась того, кого любила. Ты не будешь требовать отъ меня, Жильберъ, чтобы я будила старое горе, говоря о прошломъ.
— Разв любовь никогда не забывается.
— Никогда!— съ живостью воскликнула леди Эліоттъ.— Если только это не былъ обманъ чувствъ.
— Ты не любишь меня!— сказалъ Жильберъ.— Неужели я не буду въ состояніи изгладить изъ твоей памяти образъ того, котораго ты любила и потеряла на всегда.
Леди Эліоттъ молчала.
— Твое молчаніе для меня краснорчиве твоихъ словъ, Грэсъ. Ты щадишь меня и потому не говоришь ‘нтъ’. Разв не лучше сразу узнать всю правду, чмъ успокоивать себя обманомъ, который, удаляя минуту признанія, длаетъ ее еще страшне.
Эти слова поразили леди Эліоттъ въ самое сердце. Но она предпочла вынести муку самообвиненія, нежели признаться любимому человку, что она недостойна его любви.
— Жильберъ, сказала она: передъ тобою открыто блестящее поприще дятельности. Народъ возлагаетъ на тебя свои надежды, ты призванъ къ великому длу съ лучшими и избранными людьми Франціи. Для человчества только что наступаетъ заря новой жизни — она освтитъ и твою жизнь. Зачмъ ты обращаешь твои взоры на ту, для которой все кончено…
— Ты несчастна, Грэсъ. Тмъ лучше для меня. Быть можетъ мн удастся возвратить теб счастье.
— Счастье, Жильберъ!.. счастливы только т, которые отреклись отъ всего.
— Нтъ, Грэсъ, скромная доля счастья дана людямъ и въ ихъ наслажденіяхъ. Разв революція извратила міръ… изгнавъ лжецовъ и мнимыхъ пророковъ, она не думала отнимать отъ насъ то, что составляетъ лучшую красу жизни. Если она преслдуетъ пороки и распущенность гнилаго общества, то съ тмъ, чтобъ создать иную нравственность,— на иныхъ началахъ. Кто можетъ отвергать святость и чистоту любви, основанной на истинномъ чувств. Каждый изъ насъ носитъ небо въ своей душ. Кто любитъ — тотъ святъ.
— Есть также несчастная любовь.
— Разв существуетъ грховная добродтель и временная вчность! возразилъ съ нетерпніемъ Жильберъ. Это ложь и противорчіе, которыми пробавлялось старое поколніе съ его извращенною моралью. Это гнилыя подпорки, которыми слишкомъ долго держался старый порядокъ вещей. Прочь ихъ! Революція уничтожила ихъ,— она олицетвореніе правды.
— Она олицетвореніе мести, Жильберъ.
— Нтъ, Грэсъ, революція — любовь. Корень ея въ чистой безкорыстной любви къ человчеству, непреложной и неумолимой какъ смерть. Ея пламя…
— Пламя, которое все разрушаетъ.
— Да, какъ молнія, падающая съ неба. Но грозы очищаютъ воздухъ. Кругомъ насъ постоянно совершаются перевороты. Рядъ геологическихъ переворотовъ создалъ нашу землю. Революція на мсто стараго создаетъ новый свтъ.
— Но если рушится старый свтъ, то живущіе въ немъ должны погибнуть.
— Быть можетъ и мы послдуемъ за нашими врагами,— отвтилъ Жильберъ,— они идутъ къ эшафоту путемъ преступленія, мы избрали другой путь — въ этомъ вся разница. Революція не для революціонеровъ — ихъ ждетъ могила и безсмертіе въ памяти потомства. Разрушители погибнутъ сами подъ развалинами, жертвы настоящаго послужатъ спасеніемъ для будущаго. Тогда начнется новый міръ. Охладвшая лава украсится вновь виноградными лозами и цвтами. Роскошне ростетъ посвъ на почв долины, удобренной иломъ наводненія, изъ пепла сгорвшаго лса подымается буковое дерево и величественный дубъ, символъ силы и свободы. Когда все совершится, пронесутся бури и наступитъ новый, лучшій міръ, тогда въ тишин природы, вдали отъ людей мы найдемъ счастіе, которое вознаградитъ меня за вынесенныя страданія, заставитъ и тебя забыть прошлое.
— Ты только что сказалъ, Жильберъ, что революція не для революціонеровъ.— Переживемъ ли мы ее?
— Кто знаетъ… Если бы это случилось, въ цломъ свт не было бы человка счастливе меня!— Сколько разъ ты сама, Грэсъ, подавала мн надежду въ будущемъ. Когда цль будетъ достигнута, ты будешь моя.
— Но достигнемъ ли мы ея?.. нершительно отвтила леди Эліоттъ.
— Если у человка опредленная цль, то.онъ долженъ достигнуть ея. Тогда, Грэсъ, ничто уже не разлучитъ насъ.
— Да, тогда… тихо проговорила она — и слеза упала съ ея глазъ на его руку, которую онъ протянулъ, чтобы обнять ее.
Какъ хороша она была въ эту минуту. Блескъ и полнота молодости покинули ее, но нжныя черты лица стали еще выразительне и едва-ли не прекрасне прежняго, на нихъ былъ тотъ отпечатокъ страданія и грусти, который длаетъ такими дорогими и милыми иныхъ женщинъ для любящаго человка.
Въ любви Жильбера къ леди Эліоттъ уже не было страстности первой встрчи, его чувство сдлалось боле спокойнымъ, глубокимъ и серьезнымъ. Онъ объяснялъ себ ея молчаніе относительно прошлаго боязнью оскорбить его воспоминаніями о человк, нкогда любимомъ ею,— и она казалась ему еще чище и святе. Даже самая эта таинственность и ея стремленія къ самоотреченію привлекали его, онъ не могъ еще больше любить ее, если бы даже встртилъ полную горячую взаимность съ ея стороны.
Возвратить счастіе существу, которое мы любимъ и обоготворяемъ, для людей высокаго нравственнаго развитія своего рода наслажденіе, которое иметъ для нихъ большую прелесть, нежели пробудить первое ощущеніе счастія въ юной, ничего не испытавшей душ. Въ такой любви нтъ эгоизма и чувственности, и такою любовью Жильберъ любилъ леди Эліоттъ. Идеалистъ въ душ онъ искалъ и въ любви идеала. Стремленіе обладать той, которую онъ считалъ совершенствомъ женской добродтели и красоты, было для него дороже самаго обладанія.
— Когда мы достигнемъ цли, я буду твоей,— сказала она ему, и эта надежда постоянно поддерживала его. Онъ шелъ спокойный и довольный но избранному имъ пути, съ каждымъ днемъ все боле и боле привязываясь къ леди Эліоттъ, которая незамтно для него сдлалась центромъ всхъ его Чувствъ, мыслей и самой жизни.
Леди Эліоттъ видла это и боялась образа, созданнаго любовью Жильбера. Она знала, что не иметъ ничего общаго съ этимъ образомъ. До знакомства съ нимъ она твердо начертала себ планъ своей будущей жизни и это доставляло ей спокойствіе въ минуты тревоги. Но теперь, когда между ею и ея планомъ стоялъ Жильберъ, она уже не чувствовала твердой почвы подъ собою и съ ужасомъ думала о своей будущности.
Леди Эліоттъ даже усомнилась въ той задач, которая прежде удовлетворяла ее. Она не разъ задавала себ вопросъ: зачмъ она взяла на себя воспитаніе мальчика, случайно встрченнаго ею и что выйдетъ изъ него?
Вс ея попытки узнать что-либо о его прошломъ окончились неудачей. Она ходила съ Шарлемъ на лвый берегъ Сены, чтобы онъ указалъ ей улицу и мсто, гд стоялъ домъ г-на Бариньи. Мальчикъ тотчасъ же узналъ мсто, тмъ боле, что домъ разрушенный въ начал революціи, еще лежалъ въ развалинахъ загороженный ршеткой. Но развалины не дали разршенія тайны, котораго напрасно искала леди Эліоттъ. Г-нъ Бариньи не оставилъ посл себя семьи, а вс его друзья и знакомые выхали изъ Парижа. Также нельзя было найти и слда прежняго гувернера Шарля, который пропалъ безъ всти при пожар дома г-на Бариньи.
Маленькій Шарль значительно выросъ и похорошлъ въ это время, но чмъ больше онъ развивался, тмъ сильне выступала индивидуальность его лица. Леди Эліоттъ часто съ удивленіемъ смотрла на него:-это былъ тотъ-же широкій лобъ, прямой выдающійся носъ, полныя губы — неужели подобное сходство могло быть дломъ одной случайности? Она не могла доле обманывать себя, прошлое живо воскресло въ ея памяти и, не смотря на вс усилія, она уже не въ состояніи была относиться къ ребенку съ прежнимъ чувствомъ. Борьба въ ея душ становилась мучительне.
Между тмъ Жильберъ, узнавъ отъ леди Эліоттъ о странной судьб красиваго и понятливаго мальчика, относился къ нему съ большимъ сочувствіемъ. Маленькій Шарль съ радостью встрчалъ его, бросался къ нему въ объятья и ждалъ, пока Жильберъ отдастъ ему свою шляпу съ плюмажемъ и трехцвтный шарфъ. Мальчикъ наряжался въ нихъ и важно расхаживалъ по комнат, повторяя подслушанныя имъ фразы.
— Я хочу быть представителемъ народа,— сказалъ онъ однажды.— Эй, вы! Уваженіе къ верховной власти французской націи.
Жильберъ улыбался, слушая его, но леди Эліоттъ была видимо недовольна.
— Положи на столъ шляпу и шарфъ, Шарль,— сказала она — и оставь насъ однихъ.
Маленькій Шарль поспшно удалился.
Жильберъ былъ очень удивленъ такою строгостью.
— Почему запрещаешь ты ему играть и веселиться.
— Мн было непріятно, что онъ украшаетъ себя отличительными знаками революціи, которые запятнаны кровью его отца, или врне сказать,— добавила она,— кровью того человка, котораго онъ считаетъ своимъ отцомъ. Я ему не сказала еще, что не Бариньи отецъ его… Но непремнно скажу. Можетъ быть это ему пригодится въ будущемъ.
— Какъ!— воскликнулъ Жильберъ.— Неужели ты можешь быть такой жестокой. Бдный ребенокъ, какъ ты сама разсказывала, не зналъ даже, что у каждаго человка должна быть мать, а ты хочешь отнять у него и отца.
Голосъ Жильбера задрожалъ. Онъ думалъ о своей собственной участи, которая имла такое сходство съ судьбой маленькаго Шарля.— Оставь ему это заблужденіе,— продолжалъ Жильберъ.— Что ты можешь дать ему взамнъ этого?
Леди Эліоттъ не смла сообщить свое предположеніе относительно происхожденія мальчика, такъ какъ ей пришлось бы коснуться одного пункта, который она утаила отъ Жильбера. Она сознавала съ болью въ сердц, что все больше и больше путается въ паутин лжи и скрывательства. Но воля окончательно оставила ее.
Жильберъ не замтилъ страннаго выраженія на лиц леди Эліоттъ. Онъ думалъ о мальчик, о своемъ прошломъ, къ которому неизмнно примшивалось воспоминаніе о Натали. Въ это время на него всегда находило мирное расположеніе духа.
— Что можетъ быть счастливе дтства,— сказалъ онъ.— Для дтей не существуетъ ни воспоминаній, ни обманчивыхъ надеждъ. Они живутъ настоящимъ. У нихъ новое впечатлніе изглаживаетъ старое, такъ что въ позднйшіе годы мы и сами не понимаемъ, какъ выступаютъ въ нашей памяти одинъ за другимъ образы дтства.
Леди Эліоттъ была, напротивъ того, въ нервномъ и раздраженномъ состояніи.
— Вотъ это и заставляетъ меня сомнваться въ вчной справедливости,— сказала она.— Почему каждый человкъ, являясь на свтъ Божій, не можетъ начать новую жизнь независимо отъ прошлаго и долженъ отвчать за грхи, которые были совершены до него.
— Какъ можешь ты называть это вчной справедливостью, другъ мой,— возразилъ Жильберъ.— Только люди но своей ограниченности не могутъ различить, за что человка слдуетъ привлечь къ отвтственности и въ чемъ онъ совершенно невиновенъ.
— Какъ!— воскликнула леди Эліоттъ.— Разв я не слышала тысячу разъ отъ васъ,— когда васъ упрекали въ жестокости къ Людовику XVI и Маріи Антуанетт, которыхъ вы мучите и заставляете выносить всевозможныя оскорбленія,— что они отвчаютъ за грхи отцовъ.
— Да, за грхи отцовъ, отъ которыхъ они не хотятъ отршиться. Революція указывала имъ средство къ спасенію. Они отвергли ея предложенія, приняли участіе въ заговор нашихъ враговъ внутри Франціи и эмигрантовъ за-Границей. Разв не стоятъ войска коалиціи на нашихъ границахъ? Революція требовала отъ нихъ открытаго, честнаго способа дйствій. Они дали намъ одну ложь, и она погубитъ ихъ.
Леди Эліоттъ въ смущеніи опустила глаза.
— Неужели ты думаешь,— продолжалъ Жильберъ,— что я и мои друзья желаемъ республики. Къ несчастію, для республики нужны республиканцы, а мы знаемъ, чего можно ожидать отъ Французскаго народа, который при своихъ вковыхъ путахъ перенялъ вс пороки, отъ которыхъ ему приходилось страдать, и они крпко привились къ нему.. Но не далекъ день, когда мы должны будемъ провозгласить республику и создать республиканцевъ. И мы создадимъ ихъ,— добавилъ. Жильберъ, и прекрасное лицо его приняло мрачное и ршительное выраженіе.
Леди Эліоттъ не смла взглянуть на него.
— Тогда, сказалъ Жильберъ,— и рука его судорожно сжала ручку кресла, на которомъ онъ сидлъ,— тогда братъ возстанетъ на брата, сынъ не пощадитъ отца.
— Жильберъ! воскликнула леди Элліотъ,— не можетъ революція требовать отъ людей того, что противно законамъ природы.
— Противенъ законамъ природы и настоящій порядокъ вещей, и мы уничтожимъ его. Мы сами ужасаемся крови, потому что мы первые подали голосъ за уничтоженіе смертной казни, но мы должны пролить кровь, чтобы напомнить людямъ, что не должно существовать другаго порядка вещей кром разума и правды!
— Жильберъ, сказала леди Эліоттъ робкимъ умоляющимъ голосомъ и подходя къ нему,— вспомни, что ты человкъ и блуждаешь во тьм. Революція кричитъ теб свое ужасное ‘впередъ!’ А знаешь-ли ты, куда она ведетъ тебя? Быть можетъ наступитъ день, когда ты почувствуешь, что ты считалъ себя сильне, чмъ ты окажешься въ дйствительности. Отъ тебя могутъ потребовать больше того, что человкъ въ состояніи выполнить…
Жильберъ задумался. Рука его въ минуту машинально прикоснулась медальона, висвшаго у него на груди.— Прочь! воскликнулъ онъ, длая жестъ, чтобы сорвать его съ шеи: на что мн эта тайна, которая не принадлежитъ мн и которую я не хочу знать…
— Что ты длаешь! воскликнула леди Эліоттъ.— Вспомни, Натали!
Жильберъ опустилъ руку. Блдное лицо его судорожно исказилось.
— Дорогая тнь, сказалъ онъ: я отомщу за тебя! Костеръ уже готовъ,— и первой его жертвой будетъ ненавистный человкъ, погубившій твою жизнь и сдлавшій тебя безучастной свидтельницей страданій твоего брата!…
— Господи! вскрикнула леди Эліоттъ вн себя отъ ужаса и бросаясь на шею Жильберу.— Ты думаешь, что шевалье…
— Да. C.-Мало, отвтилъ Жильберъ, отстраняя ее отъ себя.
— Ты не посмешь этого сдлать, проговорила она, рыдая и падая передъ нимъ на колни.— Не онъ… другой… я… Она хотла заставить себя говорить, но не могла произнести ни одного слова.
— Встань, Грэсъ, сказалъ Жильберъ.— Ты не остановишь правосудія. Близокъ кровавый день возмездія, и въ этотъ день погибнетъ С.-Мало…
Леди Эліоттъ замолчала. Въ ея рукахъ было только одно средство спасти С.-Мало, но она не ршилась на него.
Волненіе въ Париж росло съ каждымъ днемъ. По городу ходили разные слухи, шопотомъ поговаривали и о предстоящей развязк — Людовикъ XVI длалъ послдній смотръ своимъ войскамъ, революція длала смотръ своимъ.
Уже совсмъ стемнло, когда Жильберъ пришелъ къ леди Эліоттъ. Онъ казался серьезне и мрачне чмъ когда-либо.
— Я пришелъ, Грэсъ, проститься съ тобой. Я долженъ отправиться въ путь. Если вернусь, то мы скоро увидимся, если нтъ…
— Жильберъ! воскликнула леди Эліоттъ уже не владя собою, съ глазами полными слезъ.
— Революція готовится выступить противъ своего врага,— я долженъ покончить съ моимъ. Скоро увидимся. До свиданія.
Онъ ушелъ.
Леди Эліоттъ смотрла ему вслдъ одну секунду. Но потомъ, какъ бы опомнившись, она набросила на себя шляпку и плащъ и поспшно вышла изъ дому.

ГЛАВА IV.
Подъ тнью.

Леди Эліоттъ шла, прикрываясь тнью домовъ, чтобы Жильберъ не замтилъ ее, потому что едва окончились вечернія сумерки, какъ взошелъ мсяцъ. Она послдовала за нимъ въ лабиринтъ узкихъ улицъ, въ которыхъ высокія крыши рисовались черными силуэтами на неб. По темнымъ улицамъ двигался народъ. Бородатые мужчины съ засученными рукавами рубашекъ стояли группцми, женщины несли дтей, на рукахъ, подростки лежали на мостовой. Невольное безпокойство овладло леди Эліоттъ, но она шла не останавливаясь изъ боязни отстать отъ Жильбера.
Онъ обогнулъ длинную улицу St.-Antoine, которая вела въ одно изъ предмстьевъ, населенныхъ работниками. Ночь была тихая и теплая, народная толпа становилась все гуще. Многіе знали Жильбера и раскланивались съ нимъ.
— Добрый вечеръ, citoyen reprйsentant, говорили ему нкоторые, подходя къ нему,— а что, будетъ намъ работа?
— Будьте на-готов, отвчалъ Жильберъ,— секціи останутся въ сбор цлую ночь.
— Браво! воскликнулъ одинъ изъ вожаковъ.— Да здравствуетъ нація!
Возгласъ этотъ, повторенный тысячами голосовъ, пронесся по узкой улиц какъ волна, которая то останавливается, то катится вновь съ новой силой.
Жильберъ остановился почти на конц улицы передъ высокимъ домомъ, нижніе этажи котораго были освщены. Надъ дверью висла черная старая доска, служившая вывской, съ полустертою надписью: ‘Au soleil d’or’, которую трудно было разобрать даже при лунномъ свт. Это былъ питейный домъ.
Въ первомъ этаж возсдалъ такъ называемый комитетъ возстанія, назначенный якобинскимъ клубомъ для раздачи денегъ обитателямъ предмстьевъ и на ихъ попойки, съ цлью ‘возбужденія патріотизма’. Всмъ было извстно, что комитетъ этотъ расходуетъ деньги, получаемыя изъ Пале-Рояля и еще изъ какого-то неизвстнаго таинственнаго источника.
Такимъ образомъ Орлеанскій и здсь игралъ самую незавидную роль. Преданный одному наслажденію, никогда ничмъ не занятый, ничего не читавшій, онъ принадлежалъ къ старой школ ‘rous aimables’ и подобно придворнымъ Людовика XV, между которыми онъ получилъ свое образованіе, былъ способенъ только на мелкія интриги, а не на крупные заговоры. Очутившись посреди революціи и людей съ образованіемъ другаго времени, онъ не могъ пристать къ нимъ и по своей апатичной натур всегда и везд игралъ пассивную роль. Однако въ немъ была одна страсть, которая могла воодушевить его и придать ему энергіи — это было чувство мести. Онъ никогда не прощалъ свои личныя обиды. Оскорбленія, вынесенныя имъ въ Тюльери, были ему на столько чувствительны, что онъ сразу всталъ на сторону самой крайней партіи. Онъ былъ слишкомъ не предпріимчивъ, чтобы думать о достиженіи престола въ данный моментъ, когда еще живы были король, королева и дофинъ, и онъ могъ встртить на этомъ пути тысячи всевозможныхъ препятствій. Наказать тхъ, которые приготовили ему позорный пріемъ въ Тюльери, дать просторъ ненависти, которую онъ теперь чувствовалъ къ королю и всегда имлъ къ королев — таковы были главныя побудительныя причины, связавшія его съ партіей ‘дйствія’. Партія эта поспшила воспользоваться богатствомъ Орлеанскаго, но не трудно было предвидть, что рано или поздно и она отстранитъ его, какъ это сдлали до нея другія партіи. Шаткость положенія Орлеанскаго приводила его изъ дурныхъ рукъ въ худшія, и хотя его собственное чувство возставало противъ этого, но для него не было другаго выбора, кром тайнаго общенія съ подкупленными имъ людьми возстанія, которые пользовались его золотомъ и напивались его виномъ. Самъ онъ никогда не присутствовалъ въ засданіяхъ комитета возстанія, устроеннаго на его деньги, изъ боязни компрометировать себя. Но когда леди Эліоттъ вслдъ за Жильберомъ подошла къ питейному дому, она увидла фигуру Орлеанскаго, который шелъ съ противоположной стороны. Леди Эліоттъ тотчасъ же узнала герцога, хотя на немъ была шляпа съ широкими полями, низко надвинутая на лобъ. Смшавшись съ толпой, она ускользнула отъ его вниманія, но сама зорко слдила за нимъ и за входомъ въ ‘Soleil d’or’, въ который вошелъ Жильберъ.
Жильберъ былъ членомъ комитета, засдавшаго въ первомъ этаж. Хотя ночь била теплая, но вс окна этого этажа были закрыты и только въ нихъ по временамъ мелькали тни. Голосовъ не было слышно, все было тихо и таинственно.
За то въ нижнемъ этаж слышался страшный шумъ. Окна были отворены настежь. Огонь въ комнатахъ смшивался съ луннымъ свтомъ. Можно было ясно различить говоръ множества голосовъ, крикъ, смхъ, звукъ разбитыхъ кружекъ, чоканье стакановъ. По временамъ въ окнахъ показывались освщенныя мсяцемъ фигуры распорядителей попойки, устроенной на деньги комитета, съ бутылками въ рукахъ, но которые тотчасъ же исчезали въ толп наполнявшей комнаты. Иные входя бросали пригоршни монетъ, которыя, блеснувъ въ воздух, падали на полъ, и чернь съ жадностью кидалась подымать ихъ, кричала, шумла, барахталась,— пока каждый не получалъ своей доли. На минуту водворялась тишина, а затмъ раздавался громкій крикъ: ‘да здравствуетъ революція’. Нкоторые подходили къ окнамъ и разговаривали съ народомъ, стоявшимъ на улиц, другіе съ улицы входили въ комнаты черезъ окна, пока наконецъ улица приняла тотъ же кабачный видъ: слышались вскрикиванія, дикій смхъ, кругомъ царило пьянство и грубое, необузданное веселіе.
Въ это время къ дверямъ питейнаго дома подошелъ человкъ геркулесовскаго сложенія. Онъ снялъ съ головы свою красную шапку и, утирая потъ со лба, громко воскликнулъ: ‘Sacre tonnere! вино горячитъ, а ночь и безъ того не прохладная’…
Леди Эліоттъ замтила, что онъ искалъ кого-то глазами и наконецъ подошелъ къ герцогу Орлеанскому, стоявшему на противоположной сторон улицы въ тни дома, такъ что его трудно было отличить отъ темной стны, о которую онъ опирался.
Леди Эліоттъ незамтно подошла къ нимъ подъ прикрытіемъ сновавшей взадъ и впередъ толпы.
— Добрый вечеръ, citoyen-герцогъ, сказалъ человкъ въ красной шапк, ударивъ по плечу Орлеанскаго, погруженнаго въ свои думы.
Герцогъ вздрогнулъ.
— Ты ли это, Николай Трюшонъ? спросилъ онъ.
— Клянусь своей шапкой, что я, а никто другой! крикнулъ великанъ своимъ хриплымъ голосомъ.
— Потише, другъ мой. Ты видишь, мы не одни. Я не хочу, чтобы говорили объ Орлеанскомъ, что онъ присутствовалъ, когда произносили смертный приговоръ надъ Бурбонами…
— Нечего сказать, хорошій гражданинъ! презрительно замтилъ Трюшонъ.— Какъ онъ Заботится о приличіяхъ! Ну, да это и должно быть. Разв мы уже не прятались подъ деревьями въ Булонскомъ лсу. Но я во всякомъ случа желаю Орлеанскому на завтрашній день лучшаго успха, чмъ три года тому назадъ въ Берсали.
— Негодяй! пробормоталъ герцогъ про себя.
Трюшонъ смялся и не разслышалъ этого лестнаго для себя эпитета. Онъ дружески потрепалъ герцога по плечу и сказалъ:— ‘Однако не безпокойся, citoyen-герцогъ, Николай Трюшонъ не выдаетъ своихъ друзей.
— Николай Трюшонъ, сказалъ герцогъ, пересиливъ себя,— мн рекомендовали тебя какъ надежнаго человка. Возьми это вмсто задатка и подлись съ товарищами.
Герцогъ подалъ ему тяжелый кошелекъ.
— Тутъ кажись золото, сказалъ Трюшонъ, ощупывая кошелекъ. Ну, такъ и быть. За хорошую плату не грхъ и поработать. Честная сдлка мн всегда по-сердцу. Чего требуетъ отъ меня герцогъ Орлеанскій?
— Николай, сказалъ герцогъ вполголоса,— завтра наступаетъ великій праздникъ революціи.
— Да, мы вс надемся, возразилъ Трюшонъ рзкимъ тономъ.— Сегодня мы пили вино Орлеанскаго, завтра будемъ пить вино короля. Ты добровольно угощалъ насъ, это очень похвально съ твоей стороны. Ну, а къ Людовику Капету мы сами заберемся въ погреба и разнесемъ ихъ, у насъ запляшутъ бутылки.
— Отлично, другъ мой! отвтилъ Орлеанскій,— а та знатная дама…
— О ней позаботятся марсельцы. Она назвала нашихъ солдатъ арміей подлецовъ!… Sacre tonnerre! Подожди, голубушка, они напомнятъ твою кличку ‘Coquins’. Уже пятнадцать тысячъ ихъ стоитъ подъ ружьемъ, и когда мы подадимъ знакъ — тогда начнется потха!
— Да, сказалъ герцогъ, давно пора! Измнники, враги народа, погибнутъ въ собственныхъ стяхъ, ни одному изъ нихъ не нужно давать пощады, Трюшонъ,— слышишь-ли, ни единому…
— О комъ это говоритъ Орлеанскій?— спросилъ Трюшонъ, понижая голосъ.
— Объ одномъ аристократ, рыцар кинжала. Вс они носятъ кинжалъ, спрятанный на груди, и поклялись убивать друзей народа. Не примтилъ ли ты въ числ ихъ шевалье С.-Мало.
— Шевалье С.-Мало!— воскликнулъ Трюшонъ, и его грубый голосъ задрожалъ при этихъ словахъ.
— Что съ тобой? спросилъ герцогъ.— Разв ты знаешь его?
— Не служилъ-ли онъ прежде при вашей особ?
— Да, онъ былъ моимъ адъютантомъ, но теперь онъ носитъ голубой мундиръ гвардіи Бриссака.
— У него блдное лицо, черные волосы, темные глаза…
— И тонкія непріятныя губы,— добавилъ герцогъ.
— Клянусь честью, это онъ… Въ дни своей молодости онъ соблазнилъ мою бдную дочь, и она бросилась въ Сену… Съ этимъ человкомъ я самъ расправлюсь, герцогъ! Я тогда-же подалъ на него жалобу въ судъ, но въ т времена не существовало правосудія для народа. Меня же сочли виновнымъ и отправили какъ преступника на галеры въ портъ св. Павла, гд со мной обходились хуже чмъ съ собакой въ теченіе пяти лтъ.
— Ну, значитъ ты хорошо знакомъ съ нимъ?
— Относительно C.-Мало, будьте покойны, герцогъ.
— Только дай мн слово, что назовешь ему мое имя передъ смертью.
— Я не забуду ему напомнить объ васъ и кстати назову ему имя отца, у котораго онъ отнялъ единственную дочь.
— Однако, сказалъ герцогъ, намъ нужно разстаться, за нами подсматриваютъ.
Трюшонъ хотлъ было отойти, но герцогъ остановилъ его.
— Еще одно слово, сказалъ онъ съ видимымъ усиліемъ.— Скажи мн пожалуйста, гд Жильберъ Лагэ?
— Онъ засдаетъ на верху въ комитет,— отвтилъ Трюшонъ, указывая на питейный домъ.
— Не можешь-ли ты устроить такимъ образомъ, чтобы мн повидаться съ нимъ… Скажи ему, что на улиц его ждетъ человкъ, который хочетъ переговорить съ нимъ объ одномъ дл.
— Разумется, это не трудно сдлать.
— Но смотри, не говори, что это я.
— Хорошо, citoyen.
— Ну, скоре, я останусь на этомъ мст.
Трюшонъ направился быстрыми шагами къ питейному дому и исчезъ въ дверяхъ.
Леди Эліоттъ отошла. Не задуманное убійство, не жестокость утонченной мести,— ничто изъ того, что она слышала, не потрясло ее въ такой степени, какъ мысль, что опять дло шло о жизни С.-Мало. Жильберъ и Трюшонъ имли право мстить ему,— а Орлеанскій… Неужели революція можетъ пользоваться подобными людьми какъ герцогъ и поручать имъ правосудіе! Гд въ этомъ господство вчной справедливости? Сомнніе и страхъ овладли леди Эліоттъ. Въ первый разъ у ней явилось сознаніе, что идетъ по ложной дорог и, изнемогая отъ волненія и усталости, она перешла на другую сторону улицы и сла на порогъ одного дома, стоявшаго рядомъ съ ‘Soleil d’or’.

ГЛАВА V.
Въ питейномъ дом.

Въ это время попойка въ питейномъ дом была въ полномъ разгар. Дятели революціи сидли у длинныхъ столовъ, пили дешевое вино изъ ломанныхъ кружекъ и стакановъ и курили табакъ изъ грязныхъ глиняныхъ трубокъ. Вся комната была наполнена чадомъ, свчи на столахъ горли такъ тускло, что едва можно было различить ружья и пики, поставленныя у стнъ. Вино разгорячило головы и развязало всмъ языки, слышались удары кулаковъ по столу, патріотическія псни, проклятія тиранамъ, громкіе тосты за свободу и республику. Большинство присутствующихъ отличалось оборванными одеждами и мрачными лицами. Въ числ ихъ возсдалъ Муцій Сцевола и, ораторствуя, приглашалъ своихъ друзей пить и веселиться, а самъ былъ пьяне и веселе всхъ. Краснорчіе лилось потокомъ изъ его устъ вмст съ латинскими цитатами. Наконецъ онъ умолкъ и принялся насвистывать припвъ вновь появившейся псни:
‘Tt, tt, tt
Battons chaud’…
— Каково!— воскликнулъ сосдъ Сцеволы.— Да это новая псня, которая на-дняхъ произвела такой фуроръ въ театр Vaudeville. Пропой-ка намъ ее кстати.
— Съ удовольствіемъ,— отвтилъ добродушный Сцевола, который всегда готовъ былъ длиться всмъ, что имлъ — золотомъ, которое только изрдка попадало ему въ1 руки, и своими артистическими талантами, хотя они доставляли ему всегда больше насмшекъ чмъ похвалъ.
Онъ тотчасъ же заплъ своимъ крикливымъ голосомъ:
Бднякъ я прежде былъ.
Таковъ и нын я,
Бдный и голодный,
Безъ хлба и вина…
Куплетъ понравился присутствующимъ и они подхватили хоромъ:
Tt, tt, tt,
Battons chaud,
Je n’eus jamais d’aussi bon temps
Qu’avec les sans-culottes!
Однако сапожникъ Симонъ, сидвшій противъ Муція Сцеволы, повидимому не раздлялъ общаго удовольствія и искоса поглядывалъ на пвца.
— Бднякъ ты прежде былъ, душа моя,— сказалъ онъ, обращаясь къ Муцію Сцевол съ злобной усмшкой,— бдный и голодный… Да, эта псня какъ разъ сочинена про тебя. Не знаю, что дальше говорится въ ней, мы еще не дослушали конца…
Но Муцій привыкъ къ насмшкамъ и на подобныя выходки не обращалъ никакого вниманія.
— Мы не должны забывать, что наши стаканы пусты,— сказалъ онъ добродушнымъ тономъ, обращаясь къ остальной публик.— Дайте мн вина. Augurium futuroruni est!— incenditque animum, или, другими словами — вино веселитъ человка. Narratin’ et prisci Catonis — говорятъ, что добродтелямъ древняго Катона не мало способствовало вино.
— Дайте ему вина,— воскликнулъ сосдъ Сцеволы, шорникъ Роше, некрасивый человкъ въ шерстяномъ красномъ колпак, съ длинной бородой и сиплымъ голосомъ.— Мое сердце всегда радуется, когда хорошій республиканецъ пьетъ.
— Однако и у лучшаго республиканца только дв ноги,— сказалъ сапожникъ Симонъ, который повидимому поставилъ Себ задачей, разсердить Сцеволу.
На этотъ разъ Сцевола противъ обыкновенія потерялъ терпніе, потому что слишкомъ часто прикладывался къ бутылк.
— Homo sum, если ты хочешь знать,— воскликнулъ онъ.— Я человкъ, и ничто человческое мн не чуждо. Какъ видишь, я еще твердо стою на ногахъ, но если у меня раздерутся сапоги, то я отдамъ ихъ теб въ починку, citoyen Симонъ.
Вс захохотали.
— Но дломъ теб, citoyen Симонъ,— замтилъ шорникъ Роше.— Браво Муцій! не нужно никогда оставаться въ долгу съ отвтомъ.
— Я теб задамъ… проклятый оборванецъ! Ты узнаешь, какъ издваться надо мной. Я плюю на твою латынь!… Пьяница!— кричалъ Симонъ.
— Успокойся, citoyen,— сказалъ Сцевола, польщенный замчаніемъ шорника и чувствуя себя въ безопасности въ его сосдств.— Положимъ, я пьяница, citoyen Симонъ, но у каждаго свое ремесло. Мы равны. Я пью вино, а ты нашиваешь заплаты на старые сапоги. Ne sutor supra crepidam.
— Я теб пробью башку, если ты не заткнешь свой негодную глотку. Нищій, а туда же лзетъ…
— Въ такомъ случа,— отвтилъ, улыбаясь, Сцевола, воодушевленный одобреніемъ и апплодисментами присутствующихъ, я — попрошу тебя вымыть себ руки. Я не желаю, чтобы отъ меня несло дратвой и кожей при моемъ погребеніи.
Симонъ окончательно разсвирплъ и вскочилъ съ своего мста съ кружкой въ рук:— Старый лакей аристократа! шутъ! Ты смешь насмхаться надъ моимъ ремесломъ.
При этихъ словахъ онъ поднялъ кружку съ очевиднымъ намреніемъ бросить ее въ голову своего противника.
Муцій Сцевола струсилъ, остальная компанія также опомнилась, видя, что зашла слишкомъ далеко въ своихъ шуткахъ.
— Онъ вовсе не хотлъ обижать тебя, citoyen Симонъ,— сказалъ молодой человкъ щеголеватой наружности.— Какое отношеніе имютъ руки къ образу мыслей. Мои руки пахнутъ помадой, а всему Парижу извстно, что парикмахеръ Сире поставилъ первый трехцвтное знамя на развалинахъ Бастиліи.
— Смотрите,— сказалъ другой, показывая свои огромные кулаки изъ-подъ грязныхъ рукавовъ рубашки.— Мои руки достаточно черны, а все-таки он подняли высоко на воздухъ маленькаго Капета, когда citoyen Симонъ надлъ на него красную шапку въ Тюльери. Успокойся, дружище,— сказалъ онъ, обращаясь къ Симону,— ты сапожникъ, я кожевникъ Гибонъ — мы работаемъ другъ для друга, а вс трудимся для націи.— Да здравствуетъ Французская нація!
Тостъ этотъ былъ встрченъ громкими криками одобренія. Вс подняли свои стаканы и кружки. Одинъ только Симонъ ворчалъ и сердился.
Въ это время въ комнату вошелъ Николай Трюшонъ. Еще въ сняхъ онъ слышалъ шумъ, но только съ трудомъ могъ добраться до своихъ друзей, расталкивая толпу своими здоровыми кулаками.
— Что у васъ такое?— спросилъ онъ, подходя къ столу.
— Bella, horrida bella!— воскликнулъ Муцій Сцевола, который тотчасъ-же почувствовалъ мужество при появленіи своего друга и покровителя.
— Онъ оскорбилъ меня,— сказалъ Симонъ.
— А онъ обругалъ меня,— пожаловался въ свою очередь Сцевола.
— Молчать!— крикнулъ Трюшонъ.— Нашли время для споровъ! Народъ уже стоитъ подъ ружьемъ, а вы ругаетесь тутъ изъ-за пустяковъ. Симонъ, и ты, Муцій, подайте другъ другу руки и чтобы все было кончено. Слышите!
Муцій тотчасъ же повиновался.— Redeunt Saturnia regna!— воскликнулъ онъ, протягивая руку своему противнику.
Симонъ неохотно подалъ свою Сцевол.— Погоди,— пробормоталъ онъ: я теб напомню когда-нибудь, какъ ты насмхался надо мною въ ныншнюю ночь.
Время быстро летло, пока пьяная компанія шумла и бражничала въ питейномъ дом въ ожиданіи наступающаго дня. На городскихъ башняхъ пробило два часа ночи. Вошелъ Жильберъ Лагэ — посланный отъ комитета. Въ комнат водворилась мертвая тишина.
— Засданіе кончилось!— сказалъ онъ.— Участь Капета ршена! Члены комитета посланы въ разныя секціи для распоряженій на завтрашній день.
— Друзья,— продолжалъ онъ, вставая на столъ, на которомъ стояли свчи, кружки и стаканы,— когда регулярныя арміи выступаютъ въ бой, передъ ними развваются красивыя знамена, военная музыка предшествуетъ имъ, вооруженіе ихъ ярко блеститъ на солнц. Съ чмъ же выступитъ Французскій народъ? Съ своею бдностью и лохмотьями… Но у него есть будущность… Да здравствуетъ нація!..
— Да здравствуетъ нація!— громко повторили присутствующіе, и шапки полетли въ воздухъ.
— У кого изъ васъ еще нтъ оружія, идите къ арсеналу, возьмите его… Пора мести наступила…
Громкій звукъ оружія прервалъ его. Вс схватились за пики, копья, сабли, ружья и пистолеты, прилаженныя къ стн и лежавшія на столахъ и скамейкахъ.
— Не давайте никому пощады!— говорилъ Жильберъ — и не принимайте ее… вы знаете вашихъ враговъ…
— Долой швейцарцевъ!— закричала толпа, отуманенная виномъ и рчью Жильбера.— Долой рыцарей кинжала… Не давать пощады контръ-революціи…
— Бдное дитя мое, и ты будешь отомщена!— пробормоталъ Трюшонъ.
Толпа становилась все боле и боле безпокойной.
Жильберъ сошелъ со стола.— Citoyen Маларъ, сказалъ онъ, вотъ, приказъ, позаботься, чтобы онъ былъ прибитъ на всхъ углахъ парижскихъ улицъ.
Онъ подалъ Малару большой листъ, на которомъ было написано крупными буквами:
‘Смерть всмъ, кто будетъ стрлять въ народъ’.
— Citoyen Сире, ты несъ наше знамя въ день взятія Бастиліи, ты будешь нести его при штурм Тюльери.
Жильберъ передалъ стоявшему возл него Сире пику, къ концу которой былъ привязанъ красный платокъ.
Въ этотъ моментъ послышался глухой бой барабана.
— Идутъ марсельцы, они уже недалеко…— сказалъ Жильберъ.
Среди тишины ночи, которая еще покрывала своимъ покровомъ возростающее возстаніе, послышалась всмъ знакомая псня…
— ‘Le jour de gloire est arriv’,— повторилъ Жильберъ глубоко растроганный, снимая шляпу съ головы.— Святой день, ты близокъ… продолжалъ онъ, подходя къ окну. Свжій воздухъ утренней зари пахнулъ на него, мсяцъ слабо свтилъ, готовясь исчезнуть при появленіи дня.
— Вина!— воскликнулъ Жильберъ.— Я выпью за здоровье братьевъ, которые,-подобно намъ, привтствуютъ этотъ день. Наполняйте стаканы, выпьемъ за успхъ наступающаго дня.
Шумно, подъ звонъ стакановъ и оружія, обнимался грубый, пьяный народъ, превращенный на минуту въ героевъ истиннымъ энтузіазмомъ Жильбера.
Мечтатель революціи стоялъ выпрямившись съ непокрытой головой, освщенный блдными лучами заходящаго мсяца, не предчувствуя, какъ скоро эта революція, которой онъ поклонялся, раздавитъ, его самого.
Трюшонъ подошелъ къ нему и сказалъ что-то на ухо.
— Кому я нуженъ теперь, въ эту послднюю минуту!— воскликнулъ Жильберъ, какъ бы пробуждаясь отъ сна.— Хорошо, я иду,— добавилъ онъ, подходя къ двери.
Какая-то фигура скользнула мимо его, но онъ не узналъ ее.
Это была леди Эліоттъ. Она незамтно прокралась за нимъ, слышала и видла все. Сердце ея было полно ненавистью къ Орлеанскому, восторженнымъ удивленіемъ къ Жильберу и горемъ о самой себ. Какъ тнь скользнула она въ сумерки исчезающей ночи.
Орлеанскому долго пришлось ждать Жильбера.
Съ того дня, какъ Жильберъ Лагэ, благодаря Робеспьеру, выдвинулся на высоту и сталъ играть видную роль, Орлеанскій почувствовалъ къ нему особенное участіе. Онъ былъ сильно взволнованъ, когда, войдя въ Законодательное Собраніе, увидлъ впервые Жильбера, который сидлъ на сторон монтаньяровъ вмст съ его непримиримыми врагами, и конечно раздлялъ ихъ убжденія. Тмъ не мене Орлеанскій не сводилъ съ него глазъ, и только на минуту, опустилъ ихъ, красня, когда ему показалось, что за нимъ слдятъ.
Онъ имлъ сильное желаніе подойти къ Жильберу, но у него не хватило на то мужества, а тамъ пропасть, раздлявшая его отъ Робеспьера и его приверженцевъ, все больше увеличивалась и сближеніе становилось все трудне. Орлеанскій длалъ не разъ. попытки войти въ сношеніе съ Жильберомъ косвенными путями, но къ своему несчастію герцогъ всегда предпочиталъ ихъ прямому способу дйствій и это окончательно удалило его отъ того, кого онъ искалъ, потому что партія Робеспьера относилась крайне враждебно ко всему, что имло видъ подкупа.
Такъ прошелъ годъ, наступилъ вечеръ 9-го августа и нужно приписать особенному возбужденію, которое сообщалось каждому, помимо его воли, что Орлеанскій принялъ ршеніе, которое было для него своего рода геройствомъ.
Онъ хотлъ говорить съ Жильберомъ и надялся имть на столько силы воли, чтобы открыть ему тайну, которая съ каждымъ днемъ все боле и боле тяготила его. Минуты ожиданія казались ему безконечными. Но вотъ въ дверяхъ показался наконецъ Жильберъ. Герцогъ поспшно подошелъ къ нему и увелъ въ тнь дома, лежавшаго на противоположной сторон.
Жильберъ не узналъ герцога, такъ какъ онъ былъ весь закутанъ въ плащъ, но онъ чувствовалъ, что рука, лежавшая на его плеч, сильно дрожала и что призвавшій его не ршается говорить.
— Кто ты?— спросилъ Жильберъ, чтобы положить конецъ молчанію.— Что ты хочешь сообщить мн?
— Жильберъ… сказалъ герцогъ дрожащимъ голосомъ, который также былъ незнакомъ Жильберу Лагэ, потому что ему никогда не приходилось разговаривать съ Орлеанскимъ.
Но тутъ возл него появилась неожиданно черная фигура.
— Остерегайся Орлеанскаго,— сказала она рзкимъ голосомъ.
Герцогъ въ бшенств бросился на нее и сорвалъ вуаль съ ея лица.
— Леди Эліоттъ,— проговорилъ онъ, блдня.— Мой злой геній… Все кончено!…
— У меня нтъ ничего общаго съ Орлеанскимъ,— проговорилъ Жильберъ презрительно, отворачиваясь отъ него.
На башняхъ Notre-Dame раздался набатъ.

ГЛАВА VI.
У дома леди Эліоттъ.

Вслдъ за набатомъ въ собор Notre-Dame начался звонъ всхъ парижскихъ церквей на далекомъ разстояніи. Во всхъ кварталахъ били генералъ-маршъ, раздавались пушечные выстрлы, служившіе сигналомъ къ сбору.
Леди Эліоттъ, изнемогая отъ усталости, дошла до своего дома и не раздваясь бросилась на постель. Но она не могла успокоиться, потому что набатъ длался все сильне, а шумъ въ отдаленіи замтно увеличивался.
Наступилъ прекрасный лтній день. Надъ Елисейскими полями плъ жаворонокъ, утренняя заря освщала своимъ золотистымъ отблескомъ верхушки деревьевъ и Сену.
Наконецъ усталость взяла свое, и леди Эліоттъ задремала, но тотчасъ же опять проснулась.
Среди звона колоколовъ, барабаннаго боя, пушечныхъ выстрловъ послышалось вдали стройное пніе многихъ тысячъ голосовъ. Революція выливала свою душу въ псн,— нжной и сильной, торжественной и жалобной въ то-же время.
Народъ плъ марсельезу.
Леди Эліоттъ подошла къ окну, погруженная въ свои думы и, сложивъ руки, долго стояла на мст, не замчая времени. Слезы текли по ея лицу.
Проходили часы. Парижъ плавалъ въ крови. Тихая улица, на которой жила леди Эліоттъ, отдаленная отъ мста рзни, скоро сдлалась свидтельницей ужасающихъ сценъ.
Разогнанные солдаты Швейцарскаго отряда, покрытые порохомъ и копотью дыма, истекавшіе кровью отъ глубокихъ ранъ, разбжались по городу, спасаясь отъ своихъ преслдователей. Крупныя капли крови на мостовой служили для нихъ уликой,— ихъ рубили у пороговъ мирныхъ гражданъ, которые, быть можетъ, пріютили бы ихъ, если бы небоязнь подвергнуться мести разъяренной толпы. Нкоторымъ удалось скрыться въ погребахъ и подъ крышами, но и тутъ враги отыскивали ихъ и не давали пощады.
Трое безоружныхъ и окровавленныхъ солдатъ пронесли умирающаго офицера мимо оконъ леди Эліоттъ.
— Спасайтесь, друзья мои,— сказалъ онъ солдатамъ.— Для меня все кончено.
Они внесли его на дворъ дома леди Эліоттъ и бережно положили на землю, но не ршились оставить его.
— Уходите скоре,— сказалъ онъ.— Если увидите опять наши горы, вспомните обо мн, а если судьба занесетъ васъ когда-нибудь въ С.-Галленъ, гд Рейнъ тснится между Альпами и Боденскимъ озеромъ и гд между оршниками выглядываетъ старая башня Цицерса… тамъ моя милая деревня… замокъ Саллисъ на гор… поклонитесь моему отцу, скажите ему, что сынъ его умеръ, не измнивъ своей клятв… Да здравствуетъ король!
— Тише, ради Бога, капитанъ,— воскликнули солдаты.— Если васъ услышатъ, мы погибли.
— Для меня все кончено, и для короля тоже… Оставьте меня… Уходите, умоляю васъ.
Но они не слушались. Одинъ изъ нихъ постучался въ дверь дома леди Эліоттъ.— Дайте пристанище умирающему!— крикнулъ онъ.
Леди Эліоттъ сошла съ лстницы и сама отворила дверь.
— Вносите его,— сказала она солдатамъ.
Но уже было слишкомъ поздно, потому что изъ сосдней улицы высыпала дикая толпа. Они тащили за собой одного швейцарца, котораго разрубили на глазахъ леди Эліоттъ, такъ что стны ея дома были обрызганы кровью.
— Злоди,— воскликнула леди Эліоттъ, бросаясь къ нимъ.— Неужели вы не можете дать пощады умирающимъ!
— Не будетъ никому пощады!— кричали они, и одинъ изъ нихъ замахнулся прикладомъ ружья на леди Эліоттъ.
Раненый капитанъ, сдлавъ отчаянное усиліе, неожиданно всталъ на ноги и, отклонивъ ударъ, толкнулъ леди Эліоттъ къ двери. Она тотчасъ заперла ее на засовъ. Капитанъ въ изнеможеніи опустился на землю, въ ту же минуту на него бросилось нсколько человкъ. Напрасно товарищи его силились прикрыть его собою за неимніемъ оружія.— Спасайтесь,— сказалъ онъ имъ еще разъ.— Да здравствуетъ король!…— прошепталъ онъ, умирая.
— Добивайте швейцарцевъ! Да здравствуетъ республика!— слышалось въ толп, и посл недолгаго боя у двери дома леди Эліоттъ лежали четыре обезображенныхъ трупа, около нихъ образовалась цлая лужа крови.
Убійцы, перешагнувъ черезъ мертвыя тла, стали ломиться въ дверь, ударяя въ нее своими пиками и дубинами.
— Мы доберемся до тебя, аристократка! Нечего щадить ее! Она врагъ народу!
На счастіе леди Эліоттъ, крпкая дубовая дверь выдержала первый натискъ осаждающихъ, а затмъ вниманіе ихъ было отвлечено неожиданнымъ появленіемъ мальчика лтъ десяти или одиннадцати.— ‘Отецъ мой!… кричалъ онъ, обращаясь къ толп.— Я не могу найти его!’
Мальчикъ этотъ былъ барабанщикъ Швейцарскаго отряда. На немъ былъ красный мундиръ съ блыми отворотами, блые эполеты, оловянныя пуговицы съ короной и лиліями и маленькая шляпа съ блой кистью и блой оторочкой. Онъ былъ безъ барабана. Лицо его выражало испугъ и отчаяніе. Онъ громко кричалъ и плакалъ.
Люди, осаждавшіе дверь леди Эліоттъ, остановились, услышавъ крикъ мальчика.
— А вотъ еще маленькій мятежникъ!— воскликнулъ одинъ изъ толпы, выбжавъ на улицу и хватая его.
— У насъ уже четверо готовы, пятый не мшаетъ для компаніи.
Мальчика притащили къ мертвымъ тламъ. Но едва онъ увидлъ ихъ, какъ пронзительно вскрикнулъ и, вырвавшись изъ рукъ своихъ враговъ, бросился на одинъ изъ лежавшихъ труповъ.
Крикъ его былъ такой раздражающій, что леди Эліоттъ невольно подошла къ окну.
Мальчикъ такъ крпко прицпился къ трупу, что не было возможности отцпить его.
— Ну, и такъ можно покончить съ нимъ!
— Разрубимъ-ка въ куски этого щенка!
— Нтъ, лучше удавить его!
Угрозы эти вроятно не пропали бы даромъ, если-бы въ это время не ворвалась въ улицу новая толпа людей съ пиками, ружьями и ножами. Въ числ ихъ былъ одинъ, котораго леди Эліоттъ тотчасъ-же узнала и подозвала къ себ.
Это былъ Николай Трюшонъ.
Его сверкающіе глаза и суровое, мрачное лицо напоминали льва, упившагося кровью. Голыя руки и свсившіяся рукава рубашки были покрыты багровыми и темными пятнами, грудь его была вся расцарапана ногтями его жертвъ.
— Кто зоветъ меня?— спросилъ Трюшонъ, лниво подходя къ окну. Усталость и похмлье ночной попойки повидимому уже начали овладвать имъ. Изнеможеніе сказывалось въ несвойственной ему медленности движеній и въ самомъ тон его голоса.
Леди Эліоттъ молча указала ему на мальчика, котораго старались силой оттащить отъ мертваго тла.
— Что это значитъ?— спросилъ Трюшонъ.
— Онъ не хочетъ разстаться съ тломъ своего отца,— отвтили разомъ нсколько человкъ.
— Вы убили его отца?
— Да, citoyen.
— Оставьте его въ поко.
— Но вдь это сынъ мятежника.
— Пусть дти живутъ, чтобы они могли разсказывать впослдствіи, какъ кончили жизнь отцы ихъ.
Трюшонъ обратился къ мальчику.— Вставай!— сказалъ онъ.— Теб будетъ пощада!
— Не нужно,— отвтилъ мальчикъ.— Убейте меня.
Трюшонъ сдлалъ знакъ своей шайк. Мальчика схватили и поднесли къ нему.
— Стащите его на гауптвахту Feuillants, пусть его держатъ тамъ вмст съ другими. Судъ разберетъ, что длать съ нимъ.
Мальчика унесли.
Толпа опять бросилась къ дому леди Эліоттъ.
— Ну, теперь можно расправиться съ аристократкой! Нечего щадить враговъ народа!
Трюшонъ остановилъ толпу, которая повиновалась ему съ видимой неохотой.
— Citoyenne, сказалъ Трюшонъ обращаясь къ леди Эліоттъ, серьезнымъ, почти торжественнымъ тономъ.— Сегодняшній день я праздную двойную побду. Шевалье C.-Мало лежитъ мертвый въ Тюльери.
Леди Эліоттъ не могла подавить легкаго нервнаго движенія на своемъ лиц.
Оно не ускользнуло отъ вниманія Трюшона.— Что это значитъ! воскликнулъ онъ.— Ты жалешь враговъ народа. Еще разъ говорю теб. Помни ту клятву, которую ты когда-то дала мн. Иначе, sacre tonnerre, даже Николай Трюшонъ не въ состояніи будетъ защитить тебя.
— En avant, закричалъ онъ громкимъ голосомъ стоявшей кругомъ его толп.
На улиц опять все смолкло. Осталась только пролитая кровь и четыре трупа, лежавшіе у дома леди Эліоттъ.
Наступила ночь. Взошелъ мсяцъ. Но шумъ и смятеніе не умолкали на парижскихъ улицахъ. Леди Эліоттъ прислушивалась къ нимъ съ замираніемъ сердца. Тяжелыя мысли наполняли ея голову. Она не была малодушна, но чувствовала невольный ужасъ при разрушеніи ‘міра лжи’, какъ назвалъ его Жильберъ, и сознавала, что въ ‘новомъ мір правды’ для нея нтъ мста… Куда двалось великолпіе дворцовъ, нкогда окружавшее ее, ослпляющій блескъ, ея молодость, заблужденія, любовь, наслажденіе жизнью!… Все прошло,— а она жива.
Она ясно видла, что все кончено для нея.— ‘Зачмъ не убили меня эти люди,— проговорила она съ отчаяніемъ — когда я стояла передъ ними беззащитная? Они убивали на глазахъ моихъ этихъ несчастныхъ швейцарцевъ, но если-бы они знали, что и я была такая же прислужница, или еще хуже… Я отверженная наложница принца’…
Она низко опустила голову и сидла неподвижно въ какомъ-то оцпенніи. Но это подавленное состояніе продолжалось не долго, гордость заговорила въ ней.
— Довольно!— воскликнула она, не замчая, что бесдуетъ сама съ собою.— Къ чему вся эта ложь — я буду правдива… я сама выдамъ себя… Пойду и брошусь къ ногамъ несчастной французской королевы и всмъ открыто скажу: да здравствуетъ король!
Она стала спокойне. Отчаяніе придало ей новыя силы.— ‘Чего мн бояться, думала она,— я пойду наперекоръ жизни, всему, чмъ, дорожила до сихъ поръ’.
Мсяцъ свтилъ прямо въ окно, у котораго она сидла, и освщалъ ее своимъ холоднымъ, ровнымъ свтомъ. Но она не замчала, его, не видла ничего, что длалось вокругъ нея.
Между тмъ въ комнату вошелъ человкъ и боязливо приблизился въ ней.
— Слава Богу, сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ,— что я наконецъ добрался сюда. Господи! что тутъ творилось сегодня у вашего дома!…
Леди Эліоттъ съ невольнымъ испугомъ вскочила съ своего мста — Кто это?— вскрикнула она.
— Это я, моя дорогая леди,— отвтилъ голосъ въ темнот.— Мосье Друэ… Друэ Бекки…
— Что это значитъ?… Въ такой часъ! Что теб нужно?
— Ради Бога, миледи… сжальтесь.
— Говори скоре, въ чемъ дло,— прервала его съ досадой леднэліоттъ.
— Ахъ, миледи,— сказалъ старикъ, у котораго дрожали колни отъ страха,— если вы когда-нибудь совершили- прегршеніе…
— Какъ ты смешь!… воскликнула леди Эліоттъ, возвысивъ голосъ.
— Мы вс гршны, миледи… Но если вы хотите очистить свою душу, заслужить передъ Господомъ… Отъ васъ зависитъ спасти жизнь человку!
— Кто этотъ человкъ?
— Враги ищутъ его… Пойдемте къ нему. Онъ истекаетъ кровью… некому помочь ему. Онъ пропадетъ, если вы не спасете его.
— Я хочу знать его имя.
— Пойдемте со мной. Ради Бога. Вы все узнаете… Вы не ршаетесь, миледи! Мы опоздаемъ.
Друэ съ отчаяніемъ направился къ двери.
— Ты кажется хочешь меня съ ума свести!— воскликнула леди Эліоттъ, которая въ эту минуту была въ сильномъ волненіи отъ мысли, промелькнувшей въ ея голов.— Не зовешь-ли ты меня къ Жильберу?
Друэ подошелъ и молча взялъ ее за руку.
— Пойдемъ, сказала леди Эліоттъ,— скоре, умоляю тебя…
Теперь она торопилась больше самого Друэ и первая вышла изъ. дому.
Она перешагнула черезъ мертвыя тла, лежавшія у ея порога, прошла по луж крови, мимо обезображеннаго трупа швейцарца убитаго на ея глазахъ. Сердце ея не дрогнуло. Друэ едва поспвалъ, за нею.

ГЛАВА VII.
DlES IRAE.

— Ну, скоре, не отставай отъ меня, старикъ,— говорила леди Эліоттъ, проходя улицы, наполненныя грудами мертвыхъ тлъ.
— Какъ ты медленно идешь, Друэ, намъ еще такъ далеко идти,— сказала она опять.
— Да, далеко, отвтилъ Друэ,— я и то спшу, ноги-то у меня ужъ не т, что были прежде.
Леди Эліоттъ повернула въ переулокъ, чтобы избгнуть толкотни и не быть на виду у народа. Но въ переулкахъ давка была еще сильне. Имъ пришлось съ трудомъ пробираться сквозь толпу и вынести не мало грубостей отъ черни, которая теперь царила въ Париж. Однако леди Эліоттъ не теряла присутствія духа и невольно прислушивалась къ тому, что говорилось вокругъ нея. Особенно встревожилъ ее одинъ разговоръ, который повидимому имлъ прямое отношеніе къ занимавшей ее мысли.
— Онъ живъ еще,— сказалъ одинъ.
— Не можетъ быть,— отвтилъ другой.
— Честное слово.
— Онъ казался совсмъ мертвымъ. Я самъ видлъ, какъ онъ упалъ прострленный и проколотый насквозь, какъ заяцъ.
— Такъ это и было. Но онъ опять поднялся и пошелъ по улиц. Онъ былъ въ мундир національной гвардіи, жена парикмахера Сире не узнала его и подала ему воды, но одинъ изъ подмастерьевъ, который прежде видалъ его, клянется, что это онъ…
— Куда-же онъ двался?
— Изъ улицы l’Echelle онъ прошелъ къ St.-Honor, а тамъ пропалъ.
— А что говоритъ Николай Трюшонъ?
— Онъ только-что узналъ объ этомъ и совсмъ разсвирплъ: говоритъ, что добудетъ его живымъ или мертвымъ. Онъ разставилъ своихъ людей на всхъ перекресткахъ улицы St.-Honor и по всему предмстью и клянется, что убьетъ каждаго, который окажетъ помощь раненому.
— Кто же посметъ сдлать это, сказалъ кто-то изъ толпы, которая въ это время тснилась къ бульвару, такъ какъ тамъ появился вооруженный всадникъ въ красной шапк и въ трехцвтномъ шарф, въ сопровожденіи шести человкъ съ пиками, къ которымъ были привязаны фонари.
Шествіе остановилось, провожатые опустили пики, и человкъ, сидвшій на лошади, при свт фонарей прочелъ громкимъ голосомъ прокламацію парижскаго муниципалитета, по которой запрещалось гражданамъ, подъ угрозой смертной казни, принимать кого бы то ни было изъ бывшихъ въ этотъ день въ Тюльери при корол, скрывать ихъ или оказывать имъ помощь.
— Мы погибли, шепнулъ Друэ на ухо леди Эліоттъ,— насъ всхъ убьютъ здсь.
Но леди Эліоттъ успокоила его, и они достигли наконецъ улицы de Charonne, гд находился домъ мосье Друэ.
И тутъ были вооруженные люди, пики, факелы, валялись трупы на мостовой. Бекки стояла у воротъ своего дома и боязливо выжидала появленія леди Эліоттъ и Друэ.
Она узнала ихъ издали и тотчасъ же отворила дверь.
— Моя дорогая леди! воскликнула она сквозь слезы, бросаясь на шею своей бывшей госпож.— Господи, до чего мы дожили!.. Какъ я рада, что вы пришли.
— Веди меня къ нему, сказала леди Эліоттъ съ нетерпніемъ.— Я хочу видть его! Гд онъ?
— Мы его снесли наверхъ къ больной англичанк. Тамъ онъ всего безопасне… Это подъ самой крышей… Не скоро доберутся туда.
Мосье Друэ не совсмъ точно исполнилъ приказаніе леди Эліоттъ относительно миссиссъ Францисъ, потому что въ его дом было не мало комнатъ лучше той, въ которой онъ помстилъ англичанку, но онъ считалъ, что ‘нищей’ все годится.
Леди Эліоттъ прежде всхъ поднялась на лстницу, не дожидаясь огня, о которомъ хлопоталъ Друэ. Она хорошо знала дорогу въ комнату англичанки, такъ какъ часто посщала ее.
Въ комнат былъ полумракъ, и только луна освщала ее своимъ блднымъ свтомъ. Больная сидла у окна въ большомъ кресл, безучастная ко всему, что длалось вокругъ нея. Въ противоположномъ углу лежалъ человкъ въ полудремот. Онъ не двигался и повидимому не замтилъ, какъ отворилась дверь и вошла леди Эліоттъ въ сопровожденіи Бекки.
— Ну что, какъ ваше здоровье?.. Что съ нимъ? Я слышала онъ раненъ…
— Благодарю васъ за насъ обоихъ. Но кажется и спрашивать нечего, сами видите…
Леди Эліоттъ подошла къ человку, лежавшему на земл и наклонилась надъ нимъ, прислушиваясь къ его неровному дыханію.
Въ этотъ моментъ вошелъ Друэ со свчой въ рукахъ.
— C.-Мало! воскликнула леди Эліоттъ, отскочивъ отъ него какъ ужаленная.
Раненый открылъ глаза.
Миссиссъ Францисъ была видимо заинтересована. На лиц ея появилась злая улыбка. Она не понимала причины испуга леди Эліоттъ, но для нея достаточно было самаго факта, и сердце ея забилось отъ радости. Она по прежнему ненавидла ту, которой была обязана жизнью и своимъ дальнйшимъ существованіемъ.
Между тмъ C.-Мало, блдный какъ смерть и весь окровавленный, поднялся на ноги.
— Моя жизнь въ вашихъ рукахъ, миледи, сказалъ онъ слабымъ голосомъ.
— Зачмъ ты не сказалъ мн, что здсь C.-Мало? спросила леди Эліоттъ оторопвшаго Друэ.
— Я былъ увренъ, что миледи сама догадалась объ этомъ изъ моихъ словъ, пробормоталъ старикъ.
— Неужели ты думаешь, что я пришла бы сюда для шевалье C.-Мало? проговорила съ негодованіемъ леди Эліоттъ.
Она надялась увидть Жильбера и вмсто него встртила ненавистнаго ей человка. Она вспомнила разговоръ, слышанный ею на улиц, и теперь ей стало ясно, что говорили о C.-Мало и что Трюшонъ не добилъ своей жертвы.
Мысль объ опасности, которой подвергался шевалье, оставаясь въ Париж, невольно пугала ее. Но въ прав ли она спасти этого человка? Не будетъ ли это неблагодарностью относительно Трюшона? Она вспомнила послднія слова его, содержаніе слышанной прокламаціи,— по страхъ смерти никогда не останавливалъ ее. Хотя она ненавидла C.-Мало, однако онъ первый обращается къ ней за помощью. Сознаніе вины передъ нимъ опять проснулось въ ея душ. Кто знаетъ, можетъ быть все было бы иначе, еслибы тогда… Не она ли виновата въ томъ, что онъ стоитъ теперь передъ ней униженный, побжденный, несчастный?…
— Что могу я сдлать для васъ? спросила она боле ласковымъ голосомъ, обращаясь къ С.-Мало.
— Миледи, отвтилъ шевалье,— каждому человку дана извстная задача въ жизни, я желалъ бы исполнить ее…
— Вы кажется очень ослабли отъ потери крови? прервала его леди Эліоттъ.
— Да, я весь изрзанъ. Но отчаяніе — лучшее лкарство. Теперь меня ничто не испугаетъ посл тхъ ужасовъ, которые мн пришлось видть сегодня.
— Вы сами не щадили ихъ, замтила леди Эліоттъ.
— Да, мы защищали короля до послдней возможности или, лучше сказать, до тхъ поръ, пока король не ршился искать спасенія въ Національномъ Собраніи. Королева сильно противилась этому, плакала, становилась на колни передъ его величествомъ, говорила, что скоре дастъ себя пригвоздить къ стнамъ Тюльери, чмъ сдлаетъ подобный шагъ. Ничто не помогло: Людовикъ стоялъ на своемъ. Можетъ быть онъ надялся этимъ поступкомъ остановить рзню и спасти своихъ близкихъ… вдь онъ не понимаетъ революціи и судитъ о ней по себ. Когда королева, покидала дворецъ, то она сказала мн на прощанье: ‘Намъ вроятно придется раскаяться… Но я должна покориться вол короля… До свиданія, хотя Богъ знаетъ, увидимся ли мы когда нибудь’.
C.-Мало замолчалъ. Онъ чувствовалъ такую слабость, что едва держался на ногахъ, однако переселилъ себя и продолжалъ, воодушевляясь все боле и боле.
— Не смотря на бгство короля и на то, что на каждаго изъ насъ приходилось по десяти враговъ, мы принудили ихъ отступить. Но тутъ пришелъ злополучный приказъ короля, и мы должны были сложить оружіе… Этимъ распоряженіемъ Людовикъ погубилъ насъ и отдалъ въ руки черни…
Чуть ли не весь отрядъ швейцарцевъ и батальонъ св. омы были изрублены въ куски. Кровь лилась ркою, всюду лежали мертвыя тла, гауптвахта, Place du Carrousel были покрыты ими. Пушки громили своими ядрами стны Тюльери. Народъ постоянно прибывалъ изъ предмстьевъ, золотыя вещи, брилліанты, книги, свчи, серебряная посуда, вазы, бархатъ, шелковыя матеріи,— все это переходило изъ рукъ въ руки, исчезало въ карманахъ или безпощадно уничтожалось. Дорогія вещи валялись по полу, сломанныя, запачканныя кровью. На лстницахъ была такая давка, что перила ломались отъ напора толпы, одни входили, другіе спускались, толкая другъ друга, перелзая черезъ мертвыя тла. Со шпагой въ одной рук и пистолетомъ въ другой я добрался до дворцовой капеллы. Она представляла ту же картину раззоренія. Алтарь, священные сосуды были обрызганы кровью… маленькій савояръ, сидя у органа, наигрывалъ ‘Dies ігае’.
C.-Мало остановился. Лицо его выражало ужасъ, онъ протянулъ руку, отстраняя кого-то: ‘Вотъ онъ стоитъ передо мною’… проговорилъ онъ какъ-бы въ бреду. ‘Я вижу его въ первый разъ, но я знаю, кто онъ… Мн не будетъ пощады… Онъ убьетъ меня! Гд моя шпага’?…
— Что съ вами?— прервала его леди Эліоттъ. О комъ вы говорите?..
Слова эти заставили опомниться С. Мало. Онъ продолжалъ боле спокойнымъ голосомъ:
— Да, я тотчасъ узналъ его… Это былъ братъ Натали. Его мрачный взглядъ поразилъ меня… Повязка спала съ моихъ глазъ — я понялъ значеніе революціи!.. Она. взяла свое — Людовикъ въ плну — C.-Мало изгнанникъ… Кругомъ меня враги, но можно ли бояться смерти, когда у насъ отняли все, за что мы боролись и страдали, и въ насъ осталось только сознаніе своего ничтожества и безполезности существованія…
Слова эти произвели глубокое впечатлніе на леди Эліоттъ. Не къ тмъ ли самымъ выводамъ пришла она нсколько часовъ тому назадъ, сводя итоги собственной жизни?
— Вы поймете меня,— продолжалъ C.-Мало, какъ бы угадывая ея мысли.— Хотя вы молоды, но чаша страданій не миновала васъ… Если мы не можемъ имть другъ къ другу братское чувство, то насъ все-таки тсно связываетъ то поруганіе, которому подверглось существо когда-то близкое обоимъ намъ. То же хотлъ я сказать Жильберу въ ту минуту, когда онъ готовился напасть на меня.
Леди Эліоттъ подошла къ нему.— ‘Я спасу васъ,— прошептала она съ замираніемъ сердца,— но подъ однимъ условіемъ… Говорите тише, они не должны слышать то, что я скажу вамъ’.
— Я исполню все, что потребуетъ отъ меня миледи, если только это въ моей власти.
— Поклянитесь, что вы не измните мн… сказала она чуть слышнымъ голосомъ,— вы никогда не скажете ему ни одного слова о моемъ прошломъ и даже не сдлаете ни одного намека…
На блдныхъ губахъ C.-Мало промелькнула горькая усмшка. Но леди Эліоттъ не замтила ее, потому что въ углу комнаты, гд они стояли въ эту минуту, было совсмъ темно.
— Клянусь своей честью!— сказалъ онъ, подавая ей руку.
Леди Эліоттъ содрогнулась отъ ея ледянаго прикосновенія, и въ душ ея проснулось мучительное сомнніе: ‘Ты выдала ему свою тайну, подумала она.— Ты въ его власти! Если онъ когда нибудь измнитъ теб… Однако нтъ, я спасу его, онъ будетъ благодаренъ мн… Онъ исполнитъ свое слово’…
— Пожалйте меня,— шепнула она ему умоляющимъ голосомъ, дружески пожимая его холодную руку.
— Миледи,— отвтилъ С.-Мало,— вы не довряете мн… Правда, жъ ту ночь… въ Брайтон… когда я засталъ у васъ Орлеанскаго, у меня явилось одно подозрніе… я позволилъ себ назвать васъ его сообщницей. Но вашъ разрывъ съ принцемъ Уэльскимъ, врная дружба къ бдной Натали,— которую мн уже не удалось видть,— вся ваша послдующая жизнь доказали мн, что я тогда напрасно обвинилъ васъ. Простите того, который давно простилъ Натали.
Леди Эліоттъ молчала.
— Даже Жильберъ готовъ былъ подать мн руку примиренія, продолжалъ С.-Мало взолнованнымъ голосомъ.— Мы встртились у алтаря капеллы. Тускло горла надъ нами лампада, ея потухающій свтъ падалъ на лицо Жильбера. Онъ стоялъ какъ прикованный къ мсту, съ поднятой шпагой и смотрлъ на меня своими печальными глазами, въ которыхъ выражалось глубокое страданіе. Это окончательно обезоружило меня. Пистолетъ выпалъ изъ моихъ рукъ, и я невольно протянулъ ему свои объятія. Онъ опустилъ шпагу… одни только ступени аітаря раздляли насъ… Но тутъ ворвался якобинецъ съ окровавленными руками и поднятымъ кинжаломъ: ‘Стой, Жильберъ’, крикнулъ онъ: ‘я самъ расправлюсь съ этимъ человкомъ’!
— Вы должны были помнить этого якобинца — прервала его леди Эліоттъ.— Имя его Николай Трюшонъ, отецъ несчастной двушки, которая…
— Да, онъ напомнилъ мн одно любовное приключеніе молодости… отвтилъ C.-Мало съ холодной усмшкой, которая такъ пугала леди Эліоттъ въ былыя времена.
Но улыбка скоро исчезла съ лица его.— Ударъ якобинца сразилъ меня, продолжалъ онъ прежнимъ серьезнымъ тономъ, я потерялъ сознаніе и, когда опомнился, то увидлъ себя на Тюльерійскомъ двор, среди массы мертвыхъ тлъ, солнце пекло мн голову, лежавшіе возл меня трупы леденили меня. Подъ вечеръ пришелъ какой-то человкъ, одтый въ мундиръ національной гвардіи, онъ искалъ между убитыми своего пріятеля. Видя, что я еще живъ, онъ отдалъ мн свое платье и посовтовалъ искать спасенія въ бгств. Благодаря новому костюму, я выбрался на улицу безъ всякихъ приключеній, хотя изнемогалъ отъ потери крови, голода и жажды. По дорог я зашелъ въ парикмахерскую и попросилъ встртившую меня женщину дать мн воды и кусокъ хлба. Но едва слъ я у стола, кащ’ черезъ заднюю Дверь вошло нсколько подмастерьевъ, изъ которыхъ одинъ показался мн знакомымъ, я тотчасъ же обратился въ бгство и подъ прикрытіемъ сумерокъ добрался до этого дома. Друэ, какъ вамъ извстно, мой бывшій слуга, онъ далъ мн убжище, перевязалъ мои раны, но я не могу доле оставаться здсь, не подвергая опасности этихъ добрыхъ людей. Моя дальнйшая судьба въ вашихъ рукахъ, помогите мн скрыться отъ моихъ враговъ.
— Пойдемте, сказала леди Эліоттъ, я сдлаю все, что могу.
C.-Мало молча послдовалъ за ней.
Медленно стали они спускаться съ лстницы, Друэ заботливо поддерживалъ раненаго, Бекки несла свчу. Шаги ихъ слышались все ниже и ниже.
Больная англичанка, все время сидвшая неподвижно въ своемъ кресл, прокралась къ двери и смотрла имъ вслдъ, пока они не скрылись изъ ея глазъ. Тогда она открыла окно и увидла, какъ дв темныя фигуры перешли на другую сторону улицы.
Она дико захохотала и, сжавъ кулакъ, погрозйла имъ вслдъ.
— Ты опять хочешь оказать благодяніе… проговорила она съ бшенствомъ.
Но голосъ ея оборвался, и она упала безъ чувствъ у своего кресла. Луна безучастно глядла на нее изъ открытаго окна, освщая своимъ блднымъ свтомъ ея исхудалое лицо и длинные волосы, которые протянулись отъ ея головы по полу, какъ красныя зми.

ГЛАВА VIII.
Бгство.

Леди Эліоттъ не ршилась скрыть C.-Мало въ своемъ дом. Она боялась Трюшона, который невидимому не доврялъ ей, потому что счелъ нужнымъ еще разъ предостеречь ее отъ сближенія съ врагами народа и вроятно будетъ теперь зорко слдить за нею. Въ виду этого она ршилась искать другаго убжища для шевалье.
Друэ совтовалъ имъ отправиться къ одному садовнику, который жилъ за городомъ но близости Арсль и нкогда служилъ у старика Бургиньона, такъ что можно было смло разсчитывать, что онъ не откажется дать пріютъ шевалье C.-Мало. Леди Эліоттъ вполн одобрила этотъ планъ, но для большей безопасности отказалась на-отрзъ отъ предложенія Друэ, который хотлъ во что бы то ни стало сопровождать ихъ.
Однако едва вышли они на улицу, какъ у шевалье закружилась голова отъ слабости.
— Вы видите, миледи, я не въ состояніи идти… сказалъ онъ. Вы только напрасно будетъ подвергать свою жизнь опасности. Оставьте меня здсь!…
Леди Эліоттъ не хотла и. слышать объ этомъ. Она тотчасъ же отправила Друэ отыскивать экипажъ, хотя знала, что это будетъ не легкая задача для бднаго старика.
Раненый опустился въ изнеможеніи на ступени ближайшаго дома, леди Эліоттъ встала возл него у стны.
Уже было за полночь. Городъ почти опустлъ. Герои дня, утомленные отъ грабежей и убійствъ, разбрелись по мрачнымъ домамъ парижскихъ предмстьевъ, кто съ богатой добычей, кто съ угрызеніями совсти и вс въ тяжеломъ похмльи отъ пролитой ими крови. Все рже и рже показывались на улиц темныя и медленно двигавшіяся фигуры. Леди Эліоттъ тревожно приглядывалась къ нимъ, но никто не обращалъ на нее вниманія.
Наконецъ въ Сосдней улиц послышался стукъ колесъ. Это былъ двухъ-мстный кабріолетъ въ одну лошадь. Друэ нанялъ его къ застав Enfer. Отсюда вела большая дорога въ Иври, Витри, Фонтэнбло, а тамъ уже проселочной дорогой не трудно было добраться до Арсль. Кучеръ былъ не въ дух, говорилъ, что ни за что не подетъ ночью въ такую даль, однако сразу уступилъ, когда ему предложили непомрно высокую плату. Но тутъ на него опять нашло сомнніе, почему даютъ ему такую цну, и онъ пробормоталъ что-то сквозь зубы объ ‘аристократахъ’! Леди Эліоттъ принуждена была объяснить ему, что живетъ за городомъ по близости Медона и торопится домой къ своему мужу, а на вопросъ кучера: кто этотъ мужчина, который подетъ съ нею? она отвтила, что это ея лакей.
Кучеръ нсколько успокоился и сказалъ, что такъ и быть: онъ довезетъ ихъ до заставы, но что не сдлаетъ ни одного лишняго шагу. Леди Эліоттъ и ея спутникъ сли въ кабріолетъ и наконецъ двинулись въ путь. Лошадь бжала крупною рысью, они прохали цлый рядъ улицъ и переулковъ, которые по мр удаленія отъ центра становились все пустынне, дома попадались рже, между ними тянулись сады, обнесенныя заборомъ пашни и поля, пустыри, виноградники, деревья, живыя изгороди. Городъ мало по малу превращался въ деревню, застава уже была въ нсколькихъ саженяхъ отъ нихъ.
Леди Эліоттъ приказала кучеру остановиться.
— Мн кажется, что мой лакей совсмъ пьянъ: смотрите, какъ онъ сидитъ. Пожалуйста, помогите ему выйдти изъ экипажа.
— Да, я уже это давно замтилъ, онъ едва держался на ногахъ, когда вы нанимали меня. Ну, негодяй, проваливай! мн съ тобой возиться некогда.
Съ этими словами онъ такъ хватилъ по спин раненаго, что тотъ едва не умеръ отъ боли.
Кучеръ, получивъ общанную плату, сдлался любезне и выразилъ сожалніе, что бдной дам придется совершить такой длинный путь съ такимъ пьяницей, который себя не помнитъ.
Леди Эліоттъ отвтила въ томъ же тон и, поблагодаривъ кучера, пожелала ему счастливаго пути.
Застава Enfer, не существующая въ настоящее время, представляла собою тогда низкое, продолговатое зданіе съ двумя дворами, къ обимъ сторонамъ котораго примыкали городскія стны. Она служила только таможней и потому въ эту ночь была довольно плохо охраняема. Нкоторые изъ сторожей лежали у воротъ на скамьяхъ, другіе сидли въ караульной у стола и пили вино при тускломъ освщеніи лампы.
Когда леди Эліоттъ подошла къ нимъ съ своимъ спутникомъ, они удовольствовались обычными вопросами. Но имъ показалась подозрительною личность шевалье, и они выразили удивленіе, какъ могли ранить человка, одтаго въ мундиръ національной гвардіи.
— Бднякъ изъ любопытства отправился сегодня въ Тюльери, отвтила леди Эліоттъ.— Тамъ онъ попалъ въ свалку и едва не былъ убитъ. Мн хочется поскоре довести его домой, онъ совсмъ ослаблъ отъ потери крови.
Стража пропустила ихъ. Леди Эліоттъ вздохнула свободне, когда они перешли заставу. Передъ ними открылось пустынное поле, освщенное луной. На всемъ пространств, на сколько можно было окинуть взглядомъ, нигд не видно было ни кустика, ни деревца, и только кое-гд, какъ черныя точки, виднлись маленькія, низкія хижины. Истощенная почва, жесткая и красноватая, казалась какъ будто выжженной и мертвой. Самый видъ этой безплодной, однообразной равнины производилъ подавляющее впечатлніе. Между тмъ въ получасовомъ разстояніи отсюда ландшафтъ неожиданно измняется и около Арсель, Шантильи, Монружъ и Медона начинается роскошная растительность съ цвтущими лугами, плодородными полями, тнистыми группами деревьевъ, горы, перемежаясь долинами, представляютъ рядъ роскошныхъ видовъ.
Леди Эліоттъ и ея спутникъ шли не останавливаясь по песчаной обнаженной равнин, пока не достигли первыхъ признаковъ растительности и не увидли въ отдаленіи широкую церковную башню Арсель, которая рельефно выступала среди густой зелени каштановыхъ деревьевъ. Они вошли въ темную аллею изъ вязовъ. Верхушки деревьевъ шумли при лтнемъ втерк, смшиваясь съ журчаніемъ протекавшаго вблизи ручья, лунный свтъ ярко озарялъ листву, окрестные холмы и долины, подъ тнью втвей царила пріятная прохлада. По временамъ слышался лай собаки или бой колокола съ сосдней башни, который, медленно замирая, терялся вдали.
— Какъ жаль, сказалъ C.-Мало, садясь подъ тнью вяза, что мы не можемъ вполн насладиться тишиной этой прекрасной ночи! Почему судьба осудила насъ на изгнаніе? Чего не доставало міру. Зачмъ пролито столько крови и слезъ!…
— Вы ли это спрашиваете, шевалье, отвтила леди Эліоттъ, прислоняясь къ стволу дерева, подъ которымъ сидлъ С.-Мало.— Разв вы, я,— вс мы, не подкапывали тмъ или другимъ способомъ чудный храмъ природы, созданное для насъ святилище, пока оно не рушилось и не увлекло насъ въ своемъ паденіи? Мирныя наслажденія не существуютъ для насъ, мы не способны даже ощущать ихъ. Только но временамъ мы чувствуемъ еще болзненное стремленіе къ нимъ или, врне сказать, мы невольно тоскуемъ о томъ, что безвозвратно потеряно для насъ.
— Но разв человческое сердце можетъ отказаться отъ надежды. Отымите ее у меня, и я не сдлаю ни одной попытки, чтобы скрыться отъ моихъ враговъ. Такая лунная ночь какъ эта, полная таинственной прелести, тихій шопотъ листьевъ, сонное журчанье ручья,— все это разв не находитъ доступа къ нашей душ, если она способна понимать языкъ природы.
— Вы сами невольно обманываете себя, шевалье. Неужели вы серьезно врите, что для васъ или для меня еще возможно наслажденіе въ какомъ бы то ни было вид. Намъ не зачмъ скрывать другъ передъ другомъ наше прошлое, такъ какъ оно хорошо извстно обоимъ намъ, а съ такимъ прошлымъ погоня за счастіемъ одна мечта. У насъ нтъ почвы подъ ногами, куда мы ни вступимъ, передъ нами яма, обойдя ее, мы встрчаемъ другую…
— Вы ошибаетесь, моя великодушная спасительница, и слишкомъ мрачно смотрите на жизнь. Правда, намъ нтъ нужда скрывать другъ отъ друга свое прошлое. Да я и не считаю нужнымъ отрекаться отъ тхъ проступковъ, въ которыхъ признаю себя виновнымъ. Одно только чистосердечное признаніе въ нихъ можетъ спасти насъ и возстановить нравственно. Я знаю, что главная ошибка моей жизни заключалась въ суетности, въ неуваженіи чужихъ правъ и наконецъ въ томъ, что я не разбиралъ средствъ для достиженія своихъ цлей. Это нашъ общій грхъ и въ этомъ корень революціи. Мы сами вызвали ее и она караетъ насъ послдствіями нашихъ дяній. Разв я не все потерялъ, чему придавалъ наибольшую цну, благодаря своему ослпленію? Разв не отняли у меня честь, имущество, завидное положеніе въ свт? На меня возсталъ тотъ, чьи права были попраны мною… мн пришлось бжать отъ Трюшона, кто поручится, что онъ въ эту же минуту не набросится на меня съ своей шайкой убійцъ… Да, вы правы, намъ нечего скрываться другъ передъ другомъ, но если вы признаете, что искреннее покаяніе можетъ быть единственнымъ искупленіемъ моего прошлаго, то почему же вы не считаете возможнымъ, примнить это къ себ?
— Вы забываетесь, шевалье, сказала леди Эліоттъ, вся вспыхнувъ отъ гнва.— Кто далъ вамъ право говорить со мною этимъ тономъ?
— Вы сами, миледи. Зачмъ намъ лицемрить другъ передъ другомъ? Вы потребовали, чтобы я не касался вашего прошлаго. Я готовъ исполнить данное мною слово. Но я не понимаю вашей цли. Неужели правда такъ невыносима для васъ?
— Я не хочу слышать правды отъ васъ…
— Вы считаете меня своимъ врагомъ, миледи?..
— Вы всегда относились ко мн враждебно.
— Между тмъ вы теперь одни со мною на большой дорог ночью и ршились способствовать моему бгству.
— Я ршилась на это по-невол…
— Такъ сдлайте одолженіе, оставьте меня здсь… Возвратитесь въ Парижъ, пока еще есть возможность… Еще моментъ, и вамъ дйствительно по-невол придется раздлить мою участь.
— Я взялась за дло и кончу его.
— Зачмъ же вы брались за него. Что побудило васъ оставить свой домъ и поспшить на помощь раненому.
— Я думала, что меня зоветъ Жильберъ.
C.-Мало поднялся съ своего мста.
— Миледи, сказалъ онъ, подходя къ ней и пристально глядя на нее, если вы намрены измнить мн, если…
Въ отдаленіи послышался шумъ, не похожій ни на журчанье ручья, ни на шелестъ листьевъ…
— Уходите, ради Бога! воскликнулъ С.-Мало.— Они напали на нашъ слдъ!…
— Нтъ, я не уйду, отвтила леди Эліоттъ,— я докажу вамъ на дл, на сколько основательно ваше подозрніе, хотя бы это стоило мн жизни…
Все опять затихло, слышался только шелестъ листьевъ и мрное журчанье ручья.
— Мы кажется ошиблись, сказала леди Эліоттъ,— вы видите, все тихо.
— Я виноватъ передъ вами и готовъ просить прощенія, сказалъ С.-Мало.— Если въ этотъ моментъ я вн опасности, то все-таки мн не избжать смерти… Я чувствую, что стою на краю гроба и потому выслушайте отъ меня горькую истину, леди Эліоттъ. Вы избрали ложный путь. Отрекаясь отъ прошлаго, вы никогда не избавитесь отъ него. Вы похожи въ этомъ на героевъ ныншняго дня, которые, совершая убійства въ Тюльери, считаютъ себя революціонерами, дтьми свободы. Жалка та революція, которая топитъ кровь въ крови и за старые грхи отплачиваетъ новыми, худшими преступленіями. Переворотъ долженъ совершиться въ насъ самихъ, мы должны прежде всего покаяться въ нашихъ проступкахъ, а не призывать къ отвтственности невинныхъ людей за т несправедливости, которыя намъ приходится переносить въ жизни. Пусть лучше мы будемъ мучениками, чмъ мучить другихъ. Только въ этомъ смысл я и понимаю революцію… и вы видите, меня преслдуютъ… Я изгнанникъ, осужденный на смерть… Вы же перешли въ лагерь враговъ съ прежними понятіями, съ гнилью и ложью старыхъ порядковъ въ душ, хотите прикрыть мантіей свободы продажное тло и думаете затопить мученія совсти въ пролитой крови и въ усладительномъ зрлищ общаго разрушенія. Сть лжи и притворства будетъ все больше и больше опутывать васъ, пока вы не преодолете эту малодушную боязнь правды.
Слезы безсильной ярости полились изъ глазъ леди Эліоттъ.
— Если это и правда, воскликнула она, то вы не смете говорить мн такія вещи. Кто далъ вамъ власть читать въ моей душ и длать мн упреки. Безумецъ! ты считаешь лишнимъ стсняться со мною, потому что мы въ двухъ шагахъ отъ твоего убжища, но если я захочу, то я и теперь могу погубить тебя! Мн стоитъ только крикнуть — и вся деревня- подымется на ноги, забьютъ въ набатъ, и ты пропалъ… слышишь ли!?…
Она выбжала изъ аллеи и среди ночной тишины неожиданно раздался ея громкій, протяжный зовъ. Не прошло и минуты, какъ со стороны деревни ясно послышался шумъ и говоръ.
Леди Эліоттъ, не помня себя отъ ужаса, бросилась назадъ.
— Господи, что я сдлала? воскликнула она,— я погубила его… теперь ничто не спасетъ его… за деревьями виднются ружья и пики… Куда намъ дваться!…
— Что же, вы достигли своей цли… сказалъ С.-Мало.— Идите къ нимъ на встрчу и объявите имъ, что здсь лежитъ раненый роялистъ… Вы получите за это хорошую плату…
— Ради Бога, замолчите. Я больше не могу выносить этого… Но вы не погибнете… Клянусь, я не оставлю васъ, пока вы не будете въ полной безопасности…
— Оставьте меня, холодно отвтилъ С.-Мало.— Посмотримъ, удастся ли вамъ также легко отдлаться отъ своей совсти, какъ, отъ меня…
Въ конц аллеи послышались шаги приближавшихся людей, бряканье ружей и пикъ.
— Умоляю васъ, встаньте и идите за мною, сказала леди Эліоттъ съ горькимъ плачемъ, бросаясь на колни передъ своей жертвой.— Еще время не ушло…. Не отказывайтесь… Пожалйте меня!
— Идемте, сказалъ шевалье, поднимаясь съ усиліемъ на ноги.
Они вышли изъ аллеи на долину, освщенную луной. Между тмъ шаги приближавшихся людей слышались все ясне, даже можно было различить ихъ голоса и отдльныя слова.
Укрыться отъ нихъ не было никакой возможности, потому что каждый предметъ на пустынной равнин былъ отчетливо виднъ издали.
Преслдователи тотчасъ же замтили бглецовъ и ускорили шаги, чтобы нагнать ихъ, кричали имъ, чтобы они остановились, стрляли имъ вслдъ. Рзко раздавались выстрлы среди ночной тишины. Все было плоско и голо кругомъ, земля, освщенная луной, казалась совсмъ блою и какъ бы покрытою саваномъ. Бглецы спшили впередъ и на столько опередили своихъ враговъ, что пули не достигали ихъ. Они добрались такимъ образомъ до заставы.
— Сюда, въ эти ворота, воскликнула леди Эліоттъ, таща за собою своего изнемогающаго спутника.— На другой сторон караульные.
Они вошли во дворъ.
Теперь уже для нихъ не было никакого спасенія. Стража увидла ихъ — замелькали фонари, забрякали ружья, раздался набатъ и въ то же время съ поля послышался дикій крикъ торжествующихъ враговъ, готовыхъ наброситься на свою добычу.
— Благодарю васъ, сказалъ шевалье, слабымъ, едва слышнымъ голосомъ.— Для меня все кончено… Но и вы пропали…
— Нтъ!… воскликнула леди Эліоттъ, съ отчаяніемъ отыскивая выхода со двора и бросаясь къ стн, въ которой увидла проломъ.— Здсь ниша… а тутъ въ земл какъ будто подвалъ…
Она ухватилась обими руками за желзное кольцо и тянула его къ себ изо всхъ силъ, пока ей не удалось поднять широкую деревянную доску, плотно прилегавшую къ каменнымъ плитамъ, которыми былъ вымощенъ дворъ.
Свтъ луны, падавшій сверху, освтилъ черную открывшуюся яму и полусгнившую деревянную лстницу, которая вела въ подземелье.
— Сюда, скоре, сказала она, хватая за руку C.-Мало, который едва держался на ногахъ отъ слабости, и толкая его къ лстниц.— Здсь никто не найдетъ васъ, а когда опасность пройдетъ, я приду къ вамъ.
Выждавъ минуту, когда шевалье скрылся изъ ея глазъ, она опять захлопнула доску, которая опустилась съ страшнымъ грохотомъ, глухо раздавшимся подъ землею.
Въ тотъ же моментъ въ воротахъ показалась толпа людей въ якобинскихъ шапкахъ, съ ружьями и пиками, и дворъ освтился множествомъ фонарей и факеловъ.
— Они вроятно тутъ! крикнуло разомъ нсколько голосовъ.

ГЛАВА IX.
Заживо погребенный.

Леди Эліоттъ увидла себя окруженною со всхъ сторонъ вооруженными людьми. Одинъ изъ нихъ поднесъ фонарь къ ея лицу.
— Наконецъ-то мы поймали тебя, голубушка! воскликнулъ онъ хриплымъ голосомъ,— мы ужъ давно гонимся за тобой, но ты неслась передъ нами точно лань вмст съ своей тнью, такъ что намъ казалось, что васъ двое.
— Да ихъ было двое, крикнулъ одинъ изъ сторожей.— Когда она прошла заставу, часа два тому назадъ, съ ней былъ больной человкъ.
— Вы ошибаетесь, сказала леди Эліоттъ, обращаясь къ толп.— Мн не зачмъ было скрываться отъ васъ… Съ больнымъ сдлалось дурно… я его оставила на дорог у одной хижины, а сама побжала за докторомъ въ предмстье. Пожалуйста не задерживайте меня, иначе будетъ поздно и онъ можетъ умеретъ.
— Ну, бда не велика, если онъ умретъ, а ты должна идти съ нами.
— Что ты стоишь тутъ?.. сказалъ другой, схвативъ ее за руку и сталкивая съ мста: доска гнилая и ты провалишься въ катакомбы.
Леди Эліоттъ вырвала свою руку и опять встала на прежнее мсто.
— Что ты упрямишься, сойди съ доски! закричало нсколько голосовъ.
Ее стащили съ мста.
— Катакомбы! повторила леди Эліоттъ, не помня себя отъ ужаса. Она живо представляла себ положеніе несчастнаго шевалье,— раненнаго, изнуреннаго, безъ пищи, питья, свта и воздуха, въ безконечномъ лабиринт подземныхъ ходовъ, среди камней и скелетовъ. Оставить его тамъ значило обречь на врную гибель. Не лучше ли для него умереть здсь, подъ открытымъ небомъ, отъ ударовъ враговъ, чмъ тамъ, въ страшной пропасти среди мертвецовъ… Но въ прав ли она выдать его?..
— Куда ты двала своего спутника? спросилъ ее одинъ изъ сторожей, стоявшій у воротъ.
Она готова была произнести слово, которое освободило бы бглеца изъ его подземной темницы и предало бы въ руки его враговъ, но слово это замерло на ея губахъ.— ‘Нтъ, подумала она, тогда уже ничто не спасетъ его. Я не имю нрава лишить его послдней надежды. Если бы мн удалось спровадить ихъ’…
— Пойдите и сыщите его, сказала она, обращаясь къ толп,— я вамъ подробно опишу домъ, гд я его оставила… Видите ли, тамъ, у дороги…
Она едва сознавала то, что говорила. Ее занимала теперь одна мысль: какъ бы удалить всхъ этихъ людей и спасти заживо погребеннаго, хотя въ другую минуту она сразу сообразила-бы, на сколько это невозможно.
Но окружавшіе ее люди не хотли и слушать ее.
— У насъ и безъ того довольно работы, закричали они.— Пусть онъ лежитъ, и намъ какое дло до него, а ты пойдешь съ нами въ городъ.
— Сжальтесь, проговорила она рыдая.— Отпустите меня къ больному. Я не уйду отсюда… Не лишайте меня свободы…
Она опять бросилась къ доск и ухватилась изо всхъ силъ за желзное кольцо. Но грубыя руки оттащили ее и вывели изъ воротъ.
Она очутилась среди красныхъ шапокъ, пикъ и фонарей, которые представляли странный контрастъ съ бловатой равниной, освщенной луннымъ свтомъ.
Это былъ обходъ, который преслдовалъ нсколькихъ убжавшихъ швейцарцевъ и застигъ ихъ но близости Арсль. Захвативъ плнныхъ, они уже готовы были двинуться въ путь, когда услыхали крикъ леди Эліоттъ. Но прійдя въ аллею, они никого не застали, и, замтивъ издали женскую фигуру, бжавшую но равнин, бросились за нею.
Обезоруженные плнники стояли со связанными руками. Полная апатія виднлась на ихъ лицахъ, они знали, какая участь ожидаетъ ихъ, и равнодушно шли на встрчу смерти.
Шествіе двинулось въ путь, но въ тотъ же моментъ леди Эліоттъ бросилась къ желзной ршетк заставы.
— Я не уйду отсюда, проговорила она съ отчаяніемъ.
Однако, не смотря на сопротивленіе, она должна была идти за ними.
— Убейте меня, сказала она,— мн легче будетъ…
— Какая храбрая!— замтилъ одинъ изъ стоявшихъ возл нея людей.— Не боишься смерти, а вся дрожишь какъ въ лихорадк.
Леди Эліоттъ ничего не отвтила. Видя, что сопротивленіе безполезно и изнемогая отъ усталости, она добровольно пошла съ толпой.
Рядомъ съ нею шелъ человкъ въ якобинской шапк, но безъ всякаго оружія. Мрный шумъ шаговъ, которые глухо раздавались по пустынной улиц, надолъ ему, и онъ вдругъ заплъ:
Tt, tt, tt
Battons chaud,
Je n’eus jamais d’aussi bon temps
Qu’avec les sans-culottes!
Но пніе это не понравилось человку, который невидимому считался начальникомъ отряда.
— Избавь насъ отъ своего нескладнаго пнія,— сказалъ онъ повелительнымъ тономъ.— Кто не въ состояніи носить пику, тому нечего распвать псни.
— Я молчу, citoyen Симонъ,— отвтилъ пвецъ, замолчавъ сразу. Hinc illiae lacrymae. Тутъ дло не въ пик, а въ томъ, что ты постоянно пикируешься со мною….. Но мудрецъ долженъ владть собою. Ты не задвалъ-бы меня, еслибы здсь былъ Николай Трюшонъ.
— Убирайся къ чорту съ своимъ Трюшономъ — отвтилъ Симонъ. Придетъ время, когда тебя не спасутъ ни твоя латынь, ни твой пріятель.
— Permitte divis cetera!— пробормоталъ про себя безстрашный поклонникъ классиковъ.
Леди Эліоттъ, услыхавъ знакомое имя, пріободрилась. Она посмотрла на шествовавшаго возл нея якобинца, наружность котораго была на столько комична, что не могла внушить ни малйшаго страха.
— Какъ тебя зовутъ, citoyen?— спросила она его.
— Муцій Сцевола,— отвтилъ онъ, выпрямившись.
— Ты знаешь Николая Трюшона?
— Это мой alter-ego, мое второе я. Non ego paucis offendor maeulis,— нтъ меня не легко обидть, но я жалю, что онъ не съ нами.
— Онъ также оказалъ мн нкогда большую услугу,— сказала она вполголоса, какъ-бы про себя. Затмъ, обращаясь къ Сцевол, спросила:— Не можешь-ли ты сказать мн, куда насъ ведутъ?
— Nec seit quod sit iter… Право не знаю!… Должно быть въ ратушу или въ тюрьму… Куда же больше?
— И меня задержатъ тамъ,— прошептала леди Эліоттъ съ отчаяніемъ… Онъ погибнетъ отъ голода, жажды, недостатка воздуха и умирая будетъ проклинать меня… Боже мой, что я надлала!…
— Умоляю тебя, помоги мн,— продолжала она, обращаясь къ Сцевол со слезами на глазахъ.
Добрякъ совсмъ растерялся.— Что могу сдлать для тебя, моя милйшая женщина?— спросилъ онъ.
— Не отходи отъ меня. У тебя есть сердце… а другіе…
— Говори тише: если они тебя заслышатъ, ты пропала, и я не въ состояніи буду помочь теб.
Присутствіе Сцеволы, не смотря на его странную наружность, успокоительно подйствовало на леди Эліоттъ.
— Скажи мн пожалуйста,— спросила она, кто этотъ человкъ съ чернымъ лицомъ и великолпной бородой, который идетъ впереди?
— Это сапожникъ Симонъ,— отвтилъ шопотомъ Муцій Сцевола, какъ-бы изъ боязни, что его услышатъ. Теперь это ни по чемъ — вчера онъ шилъ сапоги, сегодня онъ народный вождь, а что будетъ завтра — никто не знаетъ… Быть можетъ наступитъ день, моя милйшая, когда этотъ самый сапожникъ захватитъ у насъ верховную власть въ свои руки…
Прошло около часу, пока шествіе совершило путь отъ заставы до набережной Сены. Въ узкихъ кварталахъ St.-Marceau царила мертвая тишина и мракъ и одна только луна освщала высокія крыши. Но когда они вышли изъ лабиринта улицъ окружающихъ университетъ, на открытый берегъ Сены, то передъ ними предстало огромное зарево со стороны Тюльери, окрасившее рку своимъ багровымъ свтомъ.
— Что это?— воскликнули вс въ одинъ голосъ.
— Горитъ дворецъ.
— Morbleu! они подожгли Тюльери.
— Смотрите, какъ высоко подымается пламя.
— Ну, это плохая шутка. Разв не могли они подождать насъ. Вдь поджечь Тюльери легче, чмъ брать его штурмомъ.
Разговаривая такимъ образомъ, толпа достигла Pont-Neuf. Здсь они невольно остановились передъ бронзовой статуей Генриха IV, освщенной отблескомъ пожара. Эта статуя, хорошо знакомая каждому парижанину, была обезглавлена, одно только безжизненное туловище удерживало взвившуюся на дыбы лошадь. Это зрлище поразило даже людей, пережившихъ ужасы 10 августа. Но это продолжалось всего одну секунду. Кто-то изъ толпы нашелъ голову статуи, лежавшую въ пыли и поднялъ ее на пику. Раздался громкій крикъ торжества и толпа бросилась на изувченный памятникъ, ударяя въ него пиками, прикладами ружей и камнями, пока статуя не рухнула съ грохотомъ на мраморный пьедесталъ.
Стащивъ ее на землю и покончивъ такимъ образомъ дло разрушенія, толпа продолжала свой путь. Но подходя къ Тюльери, они убдились, что дворецъ не тронутъ и что зарево происходитъ отъ гигантскихъ костровъ, разведенныхъ на тюльерійскихъ дворахъ для сожиганія мертвыхъ тлъ, подобранныхъ во дворц, въ садахъ, на улицахъ, всюду — гд только было побоище. Телги, тяжело нагруженныя мертвыми и изувченными тлами, гремли по мостовой вызжая одна за другой съ дворовъ des Princes, du Pavillion Marsan, черезъ ворота Pont-Royal’я, съ праваго берега Сена и улицы Nicaise, со стороны ci-devant Пале-Рояля, переименованнаго теперь въ Palais d’Orlйans. Стоявшіе кругомъ люди то покрывались копотью отъ подымавшагося дыма, то казались совсмъ красными отъ взвивавшагося пламени, одни вытаскивали окровавленный грузъ изъ телгъ и бросали его въ пылающіе костры, другіе мшали огонь желзными крючьями. Воздухъ оглашался мрнымъ пніемъ марсельезы, огромные столбы пламени съ трескомъ подымались къ лунному небу, подернутому облаками, и разсыпались. искрами на вс стороны. Густой, смрадный дымъ валилъ черными клубами изъ пылающихъ костровъ, окрашивался огнемъ и бросалъ фантастическія тни на ярко освщендыя стны, балконы и фасады старыхъ, мрачныхъ домовъ, окружавшихъ тогдашнюю площадь Карусель. Между тмъ телги подвозили все новые и новые трупы и возвращались, нагруженныя пепломъ и полусгорвшими костями, чтобы выбросить ихъ въ Сену, которая должна была принять такимъ образомъ остатки четырехъ тысячъ людей, убитыхъ въ этотъ день.
По другую сторону Тюльери отблескъ зарева освщалъ стны большаго продолговатаго зданія, называемаго ‘Манежемъ’ и бывшаго недавно главной конюшней его высочества графа д’Артуа, при которой Мара нкогда исполнялъ должность ветеринара. Но съ самаго начала революціи и бгства графа д’Артуа Національное Собраніе превратило бывшую конюшню въ залу своихъ засданій. Здсь искалъ себ убжища король 10-го августа, спасаясь изъ Тюльери, отсюда же онъ написалъ приказъ, которымъ обезоружилъ своихъ приверженцевъ и предалъ ихъ въ руки враговъ: ‘Le Roi ordonne aux Suisses de deposer l’instant leurs armes et de se retirer dans leurs casernes’…
Шествіе подъ предводительствомъ сапожника Симона остановилось у воротъ Манежа, гд стояла цлая толпа, ожидавшая окончанія происходившаго въэ то время засданія. Дворъ Feuillants былъ также переполненъ народомъ, такъ что не было никакой возможности перейти на другую сторону зданія, гд находился караулъ и гд Симонъ предполагалъ сдать свою добычу.
Благодаря этому, усталымъ плнникамъ позволили ссть на скамьи, стоявшія подъ деревьями терассы Feuillants.
Въ тхъ мстахъ, гд теперь возвышается великолпная колоннада и находятся улицы съ громкими названіями въ честь побдъ, какъ-то: de Castiglione, Rivoli, d’Alger и des Pyramides, были тогда узкіе переходы и извилистые дворы, окружавшіе залу Манежа, а за ними виднлся старый монастырь Feuillants, выходившій фасадомъ на площадь, которая до настоящей ночи носила названіе ‘Place Louis le Grand’. Но въ эту ночь конная статуя великаго монарха была свергнута и площадь получила названіе ‘Place des piques’. Впослдствіи ее переименовали въ ‘Place Vendфme’, а на мст прежней статуи поставлена бронзовая колонна, отлитая изъ завоеванныхъ пушекъ съ фигурой Наполеона I. Въ этотъ вечеръ, положившій начало республики, онъ стоялъ въ нсколькихъ шагахъ отсюда на своемъ посту въ качеств артиллерійскаго офицера и съ негодованіемъ глядлъ на происходившіе вокругъ него ужасы, не подозрвая, что совершенныя въ этотъ день убійства и насилія, эти самые костры, пылавшіе на его глазахъ, послужатъ для него первою ступенью къ достиженію власти.
За часъ передъ тмъ былъ прочитанъ декретъ, предлагавшій Французскому народу составить національный конвентъ, такъ какъ Франція уже не имла больше короля.
Собравшаяся на улиц толпа ожидала теперь съ лихорадочнымъ нетерпніемъ ршенія дальнйшей участи Людовика XVI.
Между тмъ двери манежной залы оставались закрытыми и черезъ освщенныя окна видны были только тни ходившихъ взадъ и впередъ людей.
На часовой башн Тюльери, а затмъ въ церквахъ Feuillants и de l’Assomption пробило два часа.
Въ толп пробжалъ глухой шопотъ.
— Засданіе кончилось, послышалось со всхъ сторонъ.
Изъ Манежа, вышелъ одинъ изъ членовъ собранія и громко объявилъ народу:
— Людовикъ Капетъ и его семейство будутъ заключены въ монастырь Feuillants.
Симонъ и его товарищи изъ боязни пропустить такое любопытное зрлище тотчасъ же подняли на ноги сидвшихъ подъ деревьями плнниковъ:
— Ну, пошевеливайтесь! кричали они. Вы видли на мосту, какъ мы расправлялись съ статуями, а теперь мы вамъ еще нр то покажемъ…
Несчастныя жертвы молча повиновались, между тмъ какъ ихъ тюремщики, расталкивая народъ, громко провозгласили:
— Пропустите плнниковъ народа.
Толпа немедленно очистила имъ дорогу, и Симонъ съ своими товарищами и плнниками очутился въ первомъ ряду.
Почти въ тотъ же моментъ въ воротахъ Манежа показалось шествіе и двинулось по двору.
Впереди всхъ шла величественная фигура женщины съ гордо поднятой головой и печальнымъ разбитымъ сердцемъ.
Эта женщина была дочь Маріи Терезіи — Марія Антуанетта. Окруженная солдатами національной гвардіи, которые воткнули зажженные огарки въ дуло своихъ ружей, она медленно шла черезъ темный дворъ, мимо живой шпалеры, которую толпа образовала съ обихъ сторонъ. Марія Антуанетта вела за руку маленькаго дофина, за нею слдовала madame Royale, позади всхъ шелъ король.
— Полюбуйтесь-ка на свою королеву! воскликнулъ сапожникъ Симонъ, обращаясь съ торжествующимъ видомъ къ плнникамъ.
Швейцарцы почтительно поклонились, когда Марія Антуанетта проходила мимо ихъ. Она грустно улыбнулась, увидя своихъ врныхъ приверженцевъ, и отвтила на ихъ привтствіе легкимъ поклономъ.
Въ этотъ моментъ съ правой стороны показались башни и павильоны Тюльери, освщенные отблескомъ потухающихъ костровъ.
Королева отвернулась отъ этого зрлища, слезы душили ее…
Шествіе достигло мрачнаго входа въ монастырь Feuillants и исчезло за его. воротами. Толпа, уже не сдерживаемая присутствіемъ королевы, вдругъ зашумла. Одни громко запли ‘madame Veto,’ другіе кричали: ‘что медлить! давайте ее сюда, мы расправимся съ нею!..
Симонъ, недовольный вмшательствомъ Трюшона, крикнулъ своей команд сердитымъ голосомъ: ‘Marchons! теперь дорога очищена!’
Леди Эліоттъ, увидя депутатовъ, выходившихъ изъ боковой двери Манежа, ршилась на отчаянное средство для своего спасенія.
— Другъ мой, спросила она, обращаясь къ Сцевол, не знаешь ли ты Жильбера Лагэ?
— Разумется! Это тотъ citoyen reprsentant, который вчера ночью сказалъ намъ такую прекрасную рчь ‘au Soleil d’or’… Да вотъ онъ идетъ…
— Зови его скоре сюда, иначе я пропала…
Муцій бросился къ Жильберу и привелъ его къ леди Эліоттъ въ тотъ моментъ, когда она должна была перешагнуть порогъ гауптвахты по приказу Симона.
— Несчастная женщина, воскликнулъ Жильберъ въ ужас, какъ могла ты попасть въ руки этихъ людей!
Леди Эліоттъ съ мольбою протянула къ нему свои руки, но тотчасъ же опустила ихъ въ смущеніи. Она не могла выносить его взгляда!
— Отпустите ее, сказалъ Жильберъ, обращаясь къ Симону. Я ручаюсь за нее своимъ трехцвтнымъ шарфомъ и кокардой.
Сапожникъ Симонъ нехотя и съ ворчаніемъ разстался съ своей жертвой.
Леди Эліоттъ вернулась домой въ полу-сознательномъ состояніи. Она не могла дать себ отчета: видла ли она сонъ или въ дйствительности случилось все то, что она пережила въ эту страшную ночь.

ГЛАВА X.
Отъ утренней до вечерней зари.

Леди Эліоттъ не могла заснуть цлую ночь, самыя дикія виднія преслдовали ее, она съ ужасомъ думала о человк, котораго едва не предала врагамъ, а затмъ погребла заживо въ страшномъ подземель. Тишина, царившая въ дом, покой постели, мрный бой стнныхъ часовъ — были для нея невыносимы.
Наконецъ она не выдержала и, вставъ съ постели, бросилась передъ распятіемъ изъ чернаго дерева, которое было съ нею еще въ Монфлри и съ которымъ она не разставалась съ тхъ поръ. Розовый лучъ восходящаго солнца озарялъ печально опущенную голову съ терновымъ внцомъ, часть стны и потолокъ, но утренній свтъ не радовалъ несчастную, измученную женщину. Долго молилась она и плакала, закрывъ лицо руками, но ни слезы, ни молитва не могли заглушить ея мучительныхъ думъ и угрызеній совсти.
Она поднялась на ноги.
‘Нтъ, я не могу боле оставаться здсь!’ проговорила она съ отчаяніемъ.— ‘Я должна отыскать его’…
Она вышла изъ дому и, пройдя рядъ пустынныхъ улицъ, опять очутилась за заставой, въ тхъ самыхъ мстахъ, гд проходила наканун съ C.-Мало. Опять увидла она широкую церковную башню Арсбль, выступавшую среди густыхъ каштановыхъ деревьевъ. Крупныя капли росы на цвтахъ, трав и листьяхъ ярко блестли при утреннемъ солнц. Вдали разстилалась темная масса Парижа и его предмстьевъ, подернутая туманомъ, изъ которой выступали возвышенности Montmartre и P&egrave,re Lacliaise, верхушки башенъ, куполы церквей, и мстами проглядывала рка. Старинные парки Bois de Boulogne и Vincennes, прилегавшіе съ обихъ сторонъ къ стнамъ Парижа, были погружены въ голубоватый паръ.
Леди Эліоттъ, изнемогая отъ усталости, опустилась на небольшой холмъ и прижала свое пылающее лицо къ влажной земл. Она невольно упивалась свжимъ утреннимъ воздухомъ, запахомъ травы и цвтовъ. Вблизи слышалось мрное журчанье ручья, кругомъ пли птицы. Всюду пробуждалась жизнь. Солнце заглянуло въ каждый потаенный уголокъ, каждую щель въ скал, въ глубину овраговъ, разсыпая всюду искры и щедро вплетая золотистыя нити въ фантастическую ткань лсовъ. Земля разоблачила передъ нимъ вс свои сокровища красокъ и цвтовъ, все свое безконечное разнообразіе мховъ и камней.
Леди Элліотъ опустила руку въ ручей и, зачерпнувъ горсть прозрачной воды, освжила ею свои горвшія, запекшіяся губы. Благодтельная прохлада вяла на нее съ кустовъ, подъ которыми она лежала. Чувство нги охватило ее — и она задремала. Но сознаніе тяжелой дйствительности тотчасъ же вернулось къ ней.
Наступалъ полдень. Виднвшійся издали Парижъ со своими башнями и церквами, безконечной вереницей домовъ и зеленью примыкавшихъ къ нему парковъ, горлъ какъ въ огн подъ отвсными лучами августовскаго солнца. Кругомъ разстилалась безотрадная пустынная равнина.
Леди Элліотъ поднялась съ мста. Мысли путались въ ея голов. Юна горько упрекала себя за минуту забвенія.
‘Разв отдыхъ существуетъ для меня?’ подумала она съ отчаяніемъ.— ‘Какое я имю право наслаждаться чмъ бы то ни было? Мн ли прятаться отъ жары и зноя’?…
Она вышла на равнину. Пустынная, плоская поверхность земли при солнц казалась еще печальне, чмъ при лунномъ освщеніи. Везд былъ свтъ и жаръ и полное отсутствіе тни или мста для ‘отдыха. Леди Эліоттъ сла на выступъ скалы, ярко освщенный полуденнымъ солнцемъ. Но она почти не чувствовала зноя-и только думала о томъ, что долженъ теперь испытывать C.-Мало подъ землею, среди мрака и могильной сырости. Она должна была ожидать наступленія сумерекъ, чтобы спасти его. Медленно тянулось время. Кругомъ все было мертво, только слышалось бряканье цпей и шумъ подъемныхъ машинъ изъ ближайшей каменоломни, да стукъ молотковъ въ маленькихъ, черныхъ хижинахъ, разбросанныхъ по долин, въ которыхъ также работали каменьщики.
Между тмъ солнце склонялось къ западу. Тни сгущались надъ землей, вечерняя заря освщала только верхушки деревьевъ и церквей и отдльныя возвышенности. Въ город не слышно было обычнаго вечерняго звона колоколовъ,— они вс были сняты съ тмъ, чтобы перелить ихъ въ пушки, а въ каждомъ приход оставлено по одному колоколу для боя часовъ и набата.
Понемногу стихла работа въ каменоломн и въ маленькихъ, черныхъ хижинахъ. Леди Эліоттъ видла, какъ изъ нихъ выходили работники и поспшно направлялись въ сосднія деревни, гд жили ихъ семьи.
Но вотъ потухъ и послдній отблескъ зари и медленно вышла полная луна, освщая синеву неба своимъ серебристымъ блескомъ.
Леди Эліоттъ поднялась съ своего мста и, войдя въ одну изъ хижинъ, только что оставленныхъ работниками, взяла стоявшую на стол кружку, наполнила ее водою изъ ближайшаго ручья и опять вернулась въ хижину. Посл долгихъ поисковъ ей удалось наконецъ отыскать фонарь, употребляемый въ каменоломняхъ, она зажгла его и, прикрывъ платьемъ, съ кружкой въ другой рук, направилась къ застав. Enfer. Здсь она вошла во дворъ никмъ незамченная и, благодаря яркому лунному свту, нашла подъемную дверь въ катакомбы. Поставивъ кружку и фонарь на землю, она уже готова была поднять доску,— но остановилась, такъ какъ на нее опять напало сомнніе.
— Не оставить ли его въ подземель, подумала она.— Если онъ умретъ, то некому будетъ разоблачить мою тайну. Все будетъ кончено… Зачмъ я стану спасать его? Съ того дня, когда мы въ первый разъ встртились въ Стюдлей-Голл, онъ всегда приносилъ мн несчастія, но тутъ она опомнилась.— ‘Что ты длаешь, Грэсъ, громко воскликнула она: въ подобную же минуту ты погубила Натали. Вспомни, сколько разъ ты жалла объ этомъ’…
Она крпко ухватилась за кольцо и подняла доску.
Мертвящее дыханіе земли встртило ее. Она еще разъ оглянулась.
Луна стояла высоко на неб, освщая крыши парижскихъ домовъ, отъ которыхъ протягивались по земл длинныя, черныя тни. Невольная дрожь пробжала по ея тлу. Она взяла кружку съ водой и фонарь и стала спускаться съ лстницы.
Тяжелая доска упала надъ ея головой, и она очутилась въ парижскихъ катакомбахъ.

ГЛАВА XI.
Въ парижскихъ катакомбахъ.

Жильберъ былъ сильно взволнованъ неожиданной встрчей съ леди Эліоттъ на двор Манежа и на другой же день утромъ отправился къ ней въ улицу Miromsnel, чтобы узнать, при какихъ обстоятельствахъ она попалась въ руки Симона и предостеречь ее на будущее время отъ подобныхъ непріятностей. Но онъ не засталъ ея.
Никто изъ ея домашнихъ не зналъ, гд она.
Леди Эліоттъ вернулась вчера очень поздно и вроятно вышла сегодня до восхода солнца, потому что прислуга, поднявшись чуть ли не съ разсвтомъ, напрасно искала ее по всему дому.
Жильберъ терялся въ догадкахъ. Онъ невольно спрашивалъ себя: не имло ли какой связи ея загадочное поведеніе со вчерашними событіями? Что значило ея внезапное исчезновеніе наканун вечеромъ и сегодня утромъ?
Маленькій Шарль былъ также въ полномъ невдніи и даже едва отвчалъ на его разспросы. Бдный ребенокъ, напуганный мыслью, что леди Эліоттъ покинула его и что онъ теперь одинъ на свт, въ первый разъ плакалъ горькими слезами о своей невдомой матери.
Жильберъ не въ состояніи былъ утшить его. Помимо безпокойства, другія мысли терзали его. Онъ такъ любилъ ер, а она, не дождавшись его прихода, не удостоивъ ни малйшимъ объясненіемъ, скрылась изъ дому такимъ загадочнымъ образомъ. Чувство недоврія впервые проснулось въ немъ. Была ли это своего рода ревность,— онъ самъ не могъ дать себ въ этомъ отчета.
Прошлое леди Эліоттъ до сихъ поръ было для него святыней, которой онъ не смлъ касаться даже мысленно посл первыхъ неудачныхъ попытокъ вызвать ее на откровенность. Зачмъ-же теперь это прошлое такъ неотступно преслдуетъ его? Но разв не сама леди Эліоттъ виновата въ этомъ? Она первая выступила изъ заколдованнаго круга, который охранялъ ее. Если онъ не имлъ нрава спрашивать о томъ, что было до него, то ея настоящая жизнь прямо касалась его, потому что онъ любилъ ее и врилъ, что и она платитъ ему взаимностью. А ея прошлое? Видно его нельзя отбросить какъ негодную ветошь… Человкъ только самъ можетъ отршиться отъ него путемъ долгихъ усилій и полной переработки своей личности. А Грэсъ?.. Разв она отршалась отъ своего прошлаго?.. Можетъ быть она опять вернулась къ старому?
Теперь какъ будто повязка спала съ его глазъ.
Если въ любви утрачивается вра, то сомнніямъ нтъ конца. Любовь держится довріемъ. Кто не можетъ доврять всецло и отъ всего сердца любимому существу, тотъ перестаетъ любитъ. Обманутое чувство у однихъ превращается въ ненависть, у другихъ, боле возвышенныхъ натуръ — въ презрніе, а это худшій исходъ любви.
‘Почему она никогда не говорила съ мной о своихъ прежнихъ отношеніяхъ?’ спрашивалъ себя Жильберъ. ‘Нтъ ли въ нихъ чего, либо такого, что она желала бы скрыть отъ меня? Не заключаетъ ли ея прошлое инаго рода воспоминаній, помимо безгршнаго съ твердостью вынесеннаго несчастія… Тогда вполн понятенъ ея отказъ говорить объ этомъ. Что значитъ эта новая тайна? Скрытность передъ любимымъ человкомъ есть начало грха или желаніе скрыть прежніе проступки’…
Смя сомннія такъ глубоко запало въ его душу, что теперь уже ничто не могло успокоить его. Что ожидало его въ будущемъ? Любовь несогласная съ разсудкомъ… Но можетъ ли быть что нибудь мучительне этого чувства?.. Не лучше ли умертвить его какъ больной нервъ…
Жильберъ, выйдя изъ улицы Miromsnil, отправился къ сапожнику Симону, чтобы узнать о ближайшихъ причинахъ, вызвавшихъ арестъ леди Эліоттъ.
Симонъ разсказалъ ему, что возвращаясь съ своими людьми изъ Арсель, онъ замтилъ, что какая-то фигура, напуганная ихъ приближеніемъ, бросилась бжать по равнин. Но такъ какъ они вели плнныхъ, изъ которыхъ многіе были ранены, то имъ удалось настигнуть ее только на двор заставы Enfer. Здсь онъ убдился, что это была дама, но имени ея онъ не зналъ. Товарищи его были уврены, что ихъ было двое, хотя въ этомъ случа трудно сказать что либо положительное, потому что мало ли что можетъ показаться при лунномъ свт.— ‘Впрочемъ,— добавилъ Симонъ: дама сама объявила, что она была не одна, но что ея спутникъ внезапно заболлъ и остался гд-то на дорог у крестьянской хижины’.
— Разв вы не отыскали его? спросилъ Жильберъ взволнованнымъ голосомъ.— Она вамъ не сказала, гд остался ея спутникъ?
— Да, citoyen reprsentant, она указывала намъ на одну изъ хижинъ у дороги, но мы дорожили временемъ, такъ какъ уже былъ поздній часъ ночи… Возвращаться назадъ было неудобно…
Жильберъ снова отправился въ улицу Miromsnil, но леди Эліоттъ еще не вернулась. Онъ тотчасъ же послалъ людей для развдки мстности между Медономъ и Арсль до самой заставы Enfer. Вс они должны были сойтись къ десяти часамъ вечера. Жильберъ надялся, что къ этому времени которой-нибудь изъ посланныхъ партій удастся напасть на слдъ леди Эліоттъ или ея спутника. Послдній едва ли не боле занималъ его. чмъ даже мысль отыскать любимую женщину.
Мсяцъ высоко стоялъ на неб, когда Жильберъ достигъ заставы Enfer. Сторожа у воротъ ничего не знали о случившемся въ этотъ день. Они помнили только, что вчера ночью у нихъ арестовали одну даму, которая пристально смотрла на входъ въ катакомбы и не хотла сойти съ подъемной двери, такъ что ее силою пришлось стащить съ мста. При этомъ сторожа добавили, что эта самая дама за часъ или два до ареста прошла заставу съ какимъ-то мужчиной.
— Вы видли этого человка? спросилъ Жильберъ, особенно заинтересованный послднимъ извстіемъ.
— Да, отвтили сторожа.— Онъ былъ въ мундир національной гвардіи и казался опасно раненымъ. Онъ былъ такъ слабъ, что при ходьб опирался на ея руку.
— Молодой онъ или старикъ? спросилъ Жильберъ съ видимымъ волненіемъ.
— Твоихъ лтъ, citoyen reprsentant, отвтилъ одинъ изъ сторожей.
— Нтъ, сказалъ другой,— онъ будетъ постарше. Теб, citoyen reprsentant должно быть двадцать шесть лтъ или около этого, а ему наврное тридцать, если не больше.
— Что онъ, красивъ? какой видъ у него?
— Какъ теб сказать… Онъ шелъ понуривъ голову, лицо у него было такое блдное,— впрочемъ хорошо сложенъ и красивый малый, только пуля или желзо порядкомъ искалчили его.
— Теперь все ясно, воскликнулъ Жильберъ, выходя черезъ мрачныя ворота заставы на лунный свтъ.— Она любитъ другаго, а я былъ игрушкой для нея. У меня былъ идеалъ — образъ свободы, олицетворенный ею. Свобода и Грэсъ одновременно вступили въ мою жизнь, которая до этого была чужда любви, цли, надежды. Я не искалъ ихъ, он сами явились ко мн: свобода вывела меня изъ мрака темницы, любовь научила чувствовать свободу. Все рушилось. Грэсъ была для меня свобода, будущность, вчность. Можетъ ли свобода улыбаться мн безъ Грэсъ… Долой маску, лживая женщина! Неужели я родился для того, чтобы узнать собственнымъ опытомъ, что судьба распоряжается нами, а не мы ею. Къ чему продолжать борьбу, когда не предвидишь исхода… Лучше было бы умереть въ тюрьм, среди моихъ мечтаній, я наслаждался тогда, созерцая идеальные образы, которые плавали по небу, подобно утреннимъ облакамъ. Они хороши только въ отдаленіи… Прикасаясь къ земл, они теряютъ свое обаяніе. Вы не узнаете созданныхъ вами образовъ — они отталкиваютъ васъ и повергаютъ еще глубже и безнадежне въ бездну отчаянія… Лучше не знать счастія, чмъ потерять его… На что мн жизнь безъ Грэсъ…
Онъ громко зарыдалъ, закрывъ лицо руками, но услышавъ вблизи шаги, тотчасъ же овладлъ собою.
Это была одна изъ партій, посланныхъ имъ на поиски Грэсъ.
Сердце Жильбера усиленно билось, онъ вышелъ къ нимъ на встрчу.
Въ партіи было человкъ двнадцать. Они прошли все пространство отъ Медона до Арселя, но не могли собрать никакихъ свдній о раненомъ, который сопровождалъ даму, такъ какъ онъ невидимому исчезъ безслдно. Они привели съ собой крестьянина изъ Медона, который, проходя мимо, видлъ сегодня утромъ незнакомую женщину сидвшую на холм. Но его описанію можно было думать, что это была леди Эліоттъ. Возвращаясь назадъ черезъ какихъ-нибудь полчаса, крестьянинъ уже не засталъ ее на прежнемъ мст и не зналъ, куда она отправилась.
Между тмъ подошла другая партія, изслдовавшая мстность но сосдству съ Seaux и Robinson. Она захватила съ собою нсколькихъ каменьщиковъ, которые, возвращаясь вечеромъ домой, видли среди долины какую-то женскую фигуру, но не обратили на нее никакого вниманія.
— Давно ли это было? спросилъ Жильберъ.
— Часа два тому назадъ, не больше,— отвтили оци.
— Значитъ она должна быть гд-нибудь въ этой мстности! воскликнулъ Жильберъ.— Мы должны отыскать ее.
Они обошли въ разбродъ всю долину, заглянули въ мастерскія каменьщиковъ и обшарили вс углы, но все было напрасно.
Наконецъ одинъ изъ рабочихъ, войдя въ хижину у дороги, замтилъ, что фонари, которые они обыкновенно ставили въ рядъ, лежали разбросанные по полу.
— Тутъ былъ кто-то! сказалъ рабочій и, сосчитавъ фонари, объявилъ, что одинъ изъ нихъ украденъ.
Тотчасъ же донесли Жильберу о сдланномъ открытіи.
— Огниво также пропало, она врно воспользовалась имъ, сказали каменьщики.
— На что ей могъ понадобиться фонарь? съ недоумніемъ спросилъ Жильберъ.
Никто не отвчалъ ему, только каменьщики многозначительно переглянулись между собою.
Сдланное открытіе въ связи, съ разсказомъ сторожей заставы навело Жильбера на такое дикое предположеніе, что онъ самъ испугался его.
— Нтъ, это невозможно, подумалъ Жильберъ, но тутъ-же добавилъ ршительнымъ голосомъ: — возьмите каждый по фонарю и зажгите ихъ.
— Куда это онъ насъ ведетъ?— спрашивали съ недоумніемъ другъ друга сопровождавшіе его люди, однако безпрекословно исполнили его приказаніе.
Минуту спустя Жильберъ былъ окруженъ множествомъ зажженныхъ фонарей, которые казались красными точками при серебристомъ свт лунной ночи.
— Идите за мной, сказалъ Жильберъ, и красная мерцающая линія потянулась къ застав.
Здсь Жильберъ еще разъ переспросилъ сторожей и веллъ имъ указать мсто, гд была захвачена эта дама.
Сторожъ, бывшій при арест леди Эліоттъ, повелъ ихъ на западный дворъ.
— Ее нашли на этомъ мст, сказалъ онъ, указывая на почернвшія доски, освщенныя мрачнымъ свтомъ фонарей.— Здсь она бросилась на землю и кричала, что не уйдетъ отсюда. Наконецъ схватилась за это желзное кольцо… Но что это такое… какая-то блая тряпка!…
Сторожъ наклонился и поднялъ съ земли батистовый носовой платокъ.
Вс съ любопытствомъ обступили его. Жильберъ взялъ платокъ дрожащей рукой и при свт фонаря увидлъ богато вышитую мтку: ‘Грэсъ Дальримпе Эліоттъ’.
Онъ едва не потерялъ сознаніе, но тотчасъ же опомнился и громко воскликнулъ:— Нечего мшкать! подымите доску. Она внизу!
Эти слова привели въ ужасъ сопровождавшихъ его людей.
— Какъ, ты хочешь вести насъ въ катакомбы, citoyen reprsentant! заговорили вс разомъ подъ вліяніемъ страха.
Жильберъ не хотлъ слушать никакихъ возраженій и вторично приказалъ поднять доску.
Одинъ изъ каменьщиковъ открылъ дверь, но тотчасъ же отскочилъ назадъ при вид черной пропасти, которая разверзлась у его ногъ, такъ какъ видны были только верхнія ступени полусгнившей лстницы, освщенныя двойнымъ свтомъ лупы и фонарей.
— Чего вы боитесь! воскликнулъ Жильберъ.— Идите за мной!
Онъ началъ спускаться съ лстницы. Сопровождавшіе его люди послдовали за нимъ — постепенно исчезали одинъ за другимъ фонари, скрываясь въ подземель, и теперь на опуствшемъ двор виднлись только края чернаго подземелья и верхнія ступени лстницы, освщенныя луной.
Парижскія катакомбы образовались изъ прежнихъ заброшенныхъ каменоломенъ, въ которыхъ Новый Вавилонъ схоронилъ многообразные и бренные остатки долгой жизни, пережитой имъ въ теченіе цлыхъ вковъ.
Катакомбы занимаютъ собою громадное пространство земли, на поверхности которой расположена южная часть Парижа, вся построенная изъ камня: предмстье St-Germain, университетъ, улицы Veaugirard, St-Jacques, La Harpe, L’Odйon, le Panthon, Val-de-Grce, l’Observatoire и пр. Вс, эти улицы и зданія висятъ надъ страшною пропастью, которая достаточно велика и глубока, чтобы поглотить ихъ, и отдлены отъ нея тонкой земляной корой не боле ста футовъ толщины.
Прошло нсколько сотъ лтъ съ тхъ поръ, какъ перестали добывать камень изъ парижскихъ катакомбъ, он были заброшены и забыты. Но во второй половин прошлаго столтія катакомбы неожиданно заявили о своемъ существованіи. Размытыя водой шахты, оставленныя на произволъ судьбы и отягощенныя всомъ ежедневно возростающей массы каменныхъ зданій, стали разрушаться. Слабыя подпорки сдались, въ сводахъ показались трещины и въ нсколькихъ мстахъ поверхности образовались провалы.
Посл этого грознаго предостереженія, Парижъ уже не забывалъ, что стоитъ надъ открытой могилой, и привыкъ смотрть на катакомбы, какъ на фундаментъ, отъ котораго зависитъ безопасность города.
Тотчасъ же приступили къ работ, укрпили галлереи, наполнили пустыя мста, и мало-по-малу подъ землей выросъ второй не мене обширный Парижъ. Въ 1784 году ршено было перевезти въ катакомбы кости съ кладбища des Innocents, а затмъ и изъ другихъ упраздненныхъ въ это время городскихъ кладбищъ. У главнаго входа поставленъ былъ тогда въ вид украшенія такъ-называемый ‘Croix Gastine’, старый могильный крестъ, съ которымъ было связано много темныхъ преданій, отчего и вся окрестность получила дурную славу въ народ. Говорили, что здсь показываются привиднія и что нечистый часто удостоиваетъ это мсто своимъ посщеніемъ. ‘Croix Gastine’ былъ снесенъ при дальнйшемъ ход революціи, уничтожившей многіе памятники благочестивой старины. Но въ ту августовскую ночь, о которой идетъ рчь, крестъ еще не былъ разрушенъ и оснялъ собою площадь, подъ которой собраны были останки многихъ милліоновъ людей, накопившіеся въ теченіе цлыхъ столтій.
Такимъ образомъ катакомбы превращены въ городъ мертвыхъ, населенный тнями людей, жившихъ и умершихъ въ Париж съ самаго основанія города. Общая судьба соединила ихъ: тутъ были кости и черепа мужчинъ, женщинъ и дтей, богатыхъ и нищихъ, добрыхъ и злыхъ, духовныхъ и свтскихъ людей, безъ различія званія или состоянія. Хотя и здсь виднлись мстами могильные кресты, памятники и урны, но кто могъ сказать, гд прахъ людей, въ намять которыхъ они были воздвигнуты.
— Однако тутъ настоящая республика, подумалъ Жильберъ, сойдя съ лстницы и вступая въ катакомбы.— Здсь все общее, полная равноправность, братство, свобода… Черепъ на череп, кость на кости — все смшалось здсь… Да здравствуетъ смерть! она одна осуществляетъ идеалы недосягаемые въ жизни.
Но, сдлавъ еще нсколько шаговъ, Жильберъ невольно остановился. Кругомъ царилъ непроницаемый мракъ, куда ни падалъ свтъ его фонаря, онъ видлъ всюду разсыпанные но земл черепа и кости. Нервная дрожь пробжала но его тлу.— Да здравствуетъ смерть!— громко воскликнулъ онъ, чтобы пріободрить себя и товарищей. Какъ-бы въ отвтъ на это восклицаніе въ нсколькихъ шагахъ отъ него послышался шорохъ. Онъ повернулъ фонарь и увидлъ передъ собой большой черепъ, который еще на столько сохранился, что въ челюстяхъ уцлли вс зубы,.- блые и блестящіе какъ слоновая кость. Жильберу показалось, что этотъ черепъ дружелюбно осклабился и ему пришла фантазія поднять его, но въ ту-же минуту изъ него выскочила огромная крыса, испуганная свтомъ, и бросилась на щеку Жильбера. Онъ упалъ навзничь какъ-бы пораженный выстрломъ и выронилъ изъ рукъ фонарь, который разлетлся въ дребезги.
— Опять крысы! воскликнулъ онъ, не помня себя отъ ужаса и теряя сознаніе. Но это продолжалось всего одну секунду, онъ поднялся на ноги и, замтивъ, что обрзалъ себ руку осколками стеколъ, поспшно обвязалъ ее платкомъ, найденнымъ у входа въ катакомбы.
Платокъ леди Эліоттъ напитался его кровью…
Эта мысль возвратила ему прежнюю энергію.
— Все это вздоръ! сказалъ онъ спокойнымъ голосомъ.— Дайте мн другой фонарь. Мы и такъ потеряли много времени…
Онъ бодро пошелъ впередъ, хотя все еще чувствовалъ сильное волненіе. Происшествіе съ крысой живо напомнило ему страшныя ночи, проведенныя имъ въ заключеніи въ обществ крысъ. Къ этому примшивалось мучительное безпокойство о леди Эліоттъ. Здсь въ присутствіи смерти вс чувства смолкли въ немъ, кром состраданія. Онъ готовъ былъ простить ее, и только видлъ въ леди Эліоттъ несчастную женщину, которая можетъ погибнуть въ этомъ царств мертвыхъ и которую нужно спасти во что бы то ни стало.
Они пошли дальше, сплотившись какъ можно тсне, изъ боязни затеряться, и поднявъ кверху фонари. Дорога освтилась на вс стороны. Всюду виднлись кучи костей, скрещенныхъ ключицъ, черепа безъ глазъ, которые смотрли на нихъ своими темными глазными впадинами, свтъ фонарей, падая на ихъ обезображенныя остовы, придавалъ имъ мнимую жизнь, и ихъ полуразрушенныя челюсти складывались въ какую-то уродливую, страшную улыбку. Теперь все чаще и чаще попадались имъ кресты, пирамиды, памятники съ надгробными надписями, разукрашенные костями. Затмъ слдовали обвалившіяся лстницы, арки, галлереи, цлый міръ развалинъ, сооруженія на подобіе капеллъ, фантастически сложенныя изъ костей и обвалившихся камней.
Жильберъ и его спутники шли на-угадъ, среди лабиринта костей и камней, такъ какъ катакомбы состояли изъ множества переходовъ, которые перекрещивались какъ улицы стоявшаго надъ ними города. Тутъ были переулки, главные, боковыя и даже глухія улицы безъ выхода, кончающіяся стной. Кругомъ царила глубокая тишина, нарушаемая шумомъ ихъ шаговъ, фонари тускло горли, освщая подземелье своимъ красноватымъ свтомъ.
Но путники піли безъ, устали, не замчая времени, потому что въ катакомбахъ нтъ ни восхода, ни захода солнца. Иногда имъ казалось, что они слышатъ какъ бы отдаленный громъ, потрясавшій своды. Они останавливались, и когда все стихало, шли дальше. Но вотъ снова послышался громъ надъ ихъ головами и повторялся все чаще и чаще. Это былъ стукъ экипажей, они находились теперь подъ одной изъ самыхъ оживленныхъ улицъ Парижа.
— Тамъ ужъ видно давно.день, замтилъ одинъ изъ каменьщиковъ, а у насъ все ночь, да кажется ей и конца не будетъ.
Жильберъ ничего не отвтилъ. Онъ почувствовалъ среди окружающей ихъ духоты и сырости какъ бы легкій притокъ свжаго воздуха. Вдали ‘показался голубоватый свтъ и въ то же время они услышали глухой стонъ въ одной изъ боковыхъ га-ллерей.
Сердце Жильбера сильно забилось. Онъ боялся встртить ту, которую искалъ, и въ то же время трепеталъ отъ мысли, что это не она, а кто нибудь другой.
— Не будьте бабами, крикнулъ онъ своимъ испуганнымъ товарищамъ,— держите повыше фонари и не отставайте отъ меня.
Подземелье сразу освтилось и на нихъ опять смотрли со всхъ сторонъ мертвыя головы.
Одинъ изъ каменьщиковъ едва не упалъ, споткнувшись на что-то твердое, лежавшее на земл.
— Чортъ возьми! пробормоталъ онъ съ досадой.— Здсь не мудрено сломать себ шею. Везд валяются черепа…
Онъ наклонился и, освтивъ землю, увидлъ фонарь.
Толпа остановилась.
— Да это мой фонарь! воскликнулъ другой каменьщикъ, разглядывая его, онъ уже столько лтъ служитъ мн, да вотъ и наша кружка…
Жильберъ подошелъ. Глаза его невольно остановились на старомъ могильномъ крест, на которомъ виднлась крупная надпись:
‘Vidi impiuin superexaltatum’… прочелъ онъ, но тутъ едва не вскрикнулъ, замтивъ около креста человческую фигуру. Свтъ его фонаря освтилъ прислоненное къ пьедесталу креста женское лицо, которое было блдно какъ смерть и смотрло на него широко раскрытыми безжизненными глазами.
— Грэсъ, ты ли это? воскликнулъ Жильберъ вн себя отъ ужаса.
Голосъ его не разбудилъ ее.— Неужели она умерла?
Онъ хотлъ взять ее за руку, но тотчасъ же отскочилъ назадъ, увидя рядомъ съ нею мужскую фигуру.
— Шевалье C.-Мало! воскликнулъ Жильберъ. Но въ этомъ возглас не было ни тни гнва или упрека. Онъ былъ слишкомъ удивленъ, чтобы ощущать что либо, тмъ боле что душа его была полна состраданіемъ къ любимому существу.
— Грэсъ, моя дорогая, что съ тобой? Опомнись… упрашивалъ онъ ее нжнымъ, умоляющимъ голосомъ.
Она не двигалась. Глаза ея неподвижно глядли въ пустое пространство.
— Грэсъ! сжалься надо мною… Скажи хотя одно слово… Можетъ быть я напрасно обвинилъ тебя… Ты была другомъ Натали… а тутъ C.-Мало… Это невозможно! Объясни мн, что это значитъ!..
C.-Мало медленно поднялся съ мста. Его желтое, изнуренное лицо ожило и онъ протянулъ къ Жильберу свою костлявую, холодющую руку.
— Клянусь этой рукой умирающаго человка! Ты напрасно подозрваешь ее… Мы всегда были врагами, я и теперь ненавижу ее отъ всей души… Она продала твою сестру Орлеанскому…
Жильберъ судорожно зарыдалъ.
— Я умираю, продолжалъ C.-Мало чуть слышнымъ голосомъ.— Но я завщаю теб мою ненависть… Ты отомстишь Орлеанскому…
С.-Мало упалъ на землю въ предсмертной _агоніи.
Грэсъ Эліоттъ сама разсказала своему врагу исторію уничтоженнаго письма, которая была извстна ей одной.
Жильберъ сорвалъ съ груди медальонъ, посланный ему умирающей сестрой, который онъ постоянно носилъ на груди.
— Прочь! проговорилъ онъ глухимъ, отрывистымъ голосомъ.— Она больше не существуетъ для меня — ничто уже не привязываетъ меня къ земл… Клянусь этими мертвымй костями, что съ этой минуты я не буду имть ничего общаго ни съ жизнью, ни съ людьми… На свт одна ложь… Теперь боле чмъ когда нибудь я преклоняюсь передъ революціей… любовь обманула меня — посмотримъ, что будетъ съ ненавистью…
Онъ бросилъ на землю золотой медальонъ, который упалъ у ногъ леди Эліоттъ.
Она наклонилась и подняла его. Это былъ единственный признакъ жизни поданный ею, а затмъ она опять впала въ прежнее апатичное состояніе и позволила увести себя безъ малйшаго сопротивленія.
Сдлавъ нсколько шаговъ, они снова увидли голубоватый свтъ вдали, который становился все больше и больше.
Это былъ дневной свтъ, проникавшій сквозь ршетчатую дверь, служившую выходомъ изъ катакомбъ.
Уже былъ полдень, когда Жильберъ и его спутники вышли на свтъ Божій.

——

Леди Эліоттъ заболла медленною, но крайне опасною болзнью. Нсколько недль она пролежала въ безпамятств близкомъ къ смерти. У ея постели неотлучно сидли два преданныхъ ей существа: маленькій Шарль и Бекки, которая не задумавшись оставила свой домъ и мосье Друэ, чтобы ухаживать за своей прежней госпожой. По временамъ на больную находилъ бредъ и она шептала какія-то странныя, непонятныя слова, приводившія въ ужасъ врную Бекки. Такъ, однажды она бросилась съ постели и, протягивая руки, громко проговорила:
‘Арзасъ, мое спасеніе!
Онъ избавляетъ меня
Отъ грозящихъ мукъ’…
Въ другой разъ, пробудившись отъ сна, она такъ долго и пристально смотрла на Шарля, что тотъ наконецъ испугался и заплакалъ.
— Зачмъ явился сюда принцъ? воскликнула больная взолновайнымъ голосомъ, не сводя глазъ съ мальчика.— Разв принцъ недоволенъ тмъ, что онъ сдлалъ меня несчастной при жизни и хочетъ еще насладиться моей мучительной смертью. Я умерла… слышите… скажите принцу, что я умерла!..
Бекки увела маленькаго Шарля и больше не пускала его къ больной. Врная служанка теперь окончательно убдилась, что ея дорогая леди сошла съ ума и горько оплакивала ее. Чтобы успокоить ее, она принялась пть свою старую колыбельную псню, не подозрвая, что это пніе было пыткой для леди Эліоттъ. Чмъ дальше пла Бекки, тмъ безпокойне становилась больная, метаясь по постели, прижимала руки къ груди, какъ будто отъ сильной боли, и лицо ея принимало невыразимо печальное и страдальческое выраженіе. Она опять начала бредить и, не смотря на вс усилія, не могла заставить Бекки прекратить свое пніе. Между тмъ въ ушахъ ея раздавался все тотъ же заунывный, однообразный напвъ:
‘Я не хочу цловать тебя, грозный Аргиль,
Не стану я цловать тебя нжно’…

ГЛАВА XII.
Герцогъ Орлеанскій провозглашаетъ тостъ.

Людовикъ-Іосифъ-Филиппъ, носившій еще тогда титулъ герцога Орлеанскаго, ходилъ быстрыми шагами по зал своего дворца Palais d’Orlans — прежняго Пале-Рояля, обращенной окнами на дворъ. Тусклый свтъ пасмурнаго сентябрьскаго дня, освщая залы дворца и дворъ, придавалъ имъ мрачный, унылый видъ.
Наступалъ вечеръ 3-го сентября 1792 года.
Паническій страхъ господствовалъ въ Париж,— тотъ безотчетный страхъ, который иногда овладваетъ внезапно всми, каждый невольно предается ему, дрожитъ за cbojo жизнь въ ожиданіи общей гибели и не видитъ исхода грозящей всмъ опасности.
Союзныя войска въ это время были на двухъ или трех-дневномъ разстояніи отъ Парижа. Пограничныя крпости были въ рукахъ непріятеля, Донгви сдался на капитуляцію, Верденъ, главный оплотъ государства, стсненный со всхъ сторонъ, находился въ блокад, и не предвидлось возможности послать ему подкрпленіе. Такъ называемая Французская ‘Сверная армія’, покинутая Лафайетомъ, была въ полномъ разстройств. Прославленный герой революціи въ Новомъ и Старомъ свт бжалъ изъ своего отечества посл неудачной попытки спасти заключеннаго короля. Войско было въ самомъ печальномъ состояніи, между тмъ какъ хорошо вооруженныя и организованныя арміи союзниковъ подъ предводительствомъ искусныхъ и опытныхъ генераловъ подступали все ближе и ближе. Французскимъ главнокомандующимъ назначенъ былъ человкъ ничмъ не заявившій своихъ военныхъ способностей, о которомъ было только извстно, что онъ большой интриганъ, тонкій и хитрый дипломатъ школы Людовика XV и Дюбарри, ловко устраивавшій свои дла въ кабинет Людовика XVI. Пользуясь различными партіями для своихъ цлей, онъ длалъ видъ, что отдаетъ себя въ ихъ распоряженіе, и теперь извлекалъ выгоды изъ революціи, какъ прежде изъ абсолютизма. Революція была для него смлой и умной азартной игрой, гд онъ впередъ разсчитывалъ вс шансы и, предугадывая, на чьей сторон будетъ успхъ, всегда готовъ былъ перейдти на сторону побдителей.
Этотъ, человкъ былъ Дюмурье. Надялись, что новый главнокомандующій поспетъ во-время на выручку Вердена и отржетъ союзникамъ дорогу въ Парижъ. Но изъ войска не было никакихъ извстій: боялись сдачи Вердена и вступленія пруссаковъ въ столицу.
Въ то-же время распространилась паника другаго рода. ‘Франція въ Париж’, сказалъ Дантонъ, Парижъ спасетъ Францію и приведетъ въ трепетъ нашихъ враговъ.
1-го сентября но распоряженію Дантона пробили генералъ-маршъ, зазвонили въ набатъ, и сдланъ былъ сигнальный выстрлъ изъ пушки.
— Этотъ выстрлъ,— сказалъ Дантонъ, служитъ сигналомъ къ походу противъ нашихъ противниковъ. Что нужно, чтобы побдить и напугать ихъ? Смлость,— только смлость и опять-таки смлость!..
Въ ночь съ 1-го на 2-е сентября получена была депеша отъ Дюмурье:
‘Верденъ взятъ, жду пруссаковъ. Лагерь въ Grandprй и Isletten — ермопилы Франціи, но я надюсь быть счастливе Леонида’.
2- то сентября, рано утромъ на башняхъ парижской ратуши и Notre-Dame появились черныя знамена. Наступили дни террора.
Парижъ превратился въ лобное мсто ужасающихъ казней и убійствъ. Картечный огонь и топоръ свирпствовали безостановочна надъ беззащитными толпами въ теченіе долгихъ часовъ дня и ночи. Во всхъ тюрьмахъ безпощадно разстрливали и убивали монаховъ, епископовъ, священниковъ, дворянъ, роялистовъ, швейцарцевъ, всхъ находившихся въ заключеніи и пережившихъ ужасы 10 августа. Рзня продолжалась и на другой день. Дворы тюремъ были загромождены трупами, сосднія улицы обагрены кровью. Въ церквахъ, монастыряхъ, алтаряхъ и ризницахъ происходили т-же сцены жестокихъ убійствъ. Вода въ главныхъ каналахъ была окрашена кровью, воздухъ наполнился смрадомъ разлагавшихся труповъ.
Наступилъ вечеръ Герцогъ Орлеанскій ходилъ быстрыми шагами взадъ и впередъ по зал. Страхъ и безпокойство наполняли его душу. Хотя онъ былъ въ полной безопасности въ своемъ дворц, не видлъ ужасовъ, совершавшихся въ церквахъ и тюрьмахъ, но воображеніе постоянно рисовало ему знакомую голову, которую ему подносила на блюд чья-то рука и въ душ его пробуждалось чувство, похожее на то, которое долженъ былъ испытывать Иродъ при вид головы Іоанна Крестителя. Ему чудились странные звуки въ воздух, похожіе на стонъ и крики невинно убиваемыхъ жертвъ, слышались проклятія убійцъ и среди всего этого раздавались грозные голоса невидимыхъ судей.
Со стнъ глядли на герцога портреты его предковъ — мрачная и молчаливая толпа мужчинъ и женщинъ съ темнымъ колоритомъ протекшихъ столтій, который казался еще темне при наступающихъ сумеркахъ. Глаза всхъ ихъ были обращены на него, наслдника ихъ крови, имени и дяній. Тутъ были дти Генриха IV, Людовика XIII, сестра послдняго Генріетта, королева англійская, видвшая смерть своего супруга на эшафот и еще другая Генріетта — Орлеанская, миловидная сирена, которая своими кознями не мало способствовала тому, что другой король, ея братъ, долженъ былъ сойти съ престола своихъ предковъ и искать спасенія въ бгств. Тутъ была и Анна Австрійская, гордая противница Гишелье, и сыновья ея — Людовикъ XIV, король Франціи, и братъ его Филиппъ. Нила тутъ и широкоплечая, сильная Елизавета Шарлотта, дочь курфирста Пфальцскаго и ея геніально-распутный сынъ регентъ.-Былъ тутъ и отецъ герцога и ддъ, который нашелъ себ убжище въ монастыр отъ грховныхъ радостей, пороковъ и соблазновъ міра…
Герцогъ, глядя на вс эти лица, на эту смсь эгоизма, властолюбія, энергіи и слабости, горя, раскаянія, нрроковъ и интригъ — невольно спрашивалъ себя: могъ ли онъ идти другой дорогой, чмъ та, по которой онъ шелъ? Не завщанъ ли былъ его нредками тотъ путь, но которому неудержимо влекла его судьба? Разв не вели они сотни лтъ той-же борьбы противъ Бурбоновъ? Теперь борьба подходила къ концу. Кто знаетъ, не наступилъ ли день, когда Бурбоны должны смириться передъ Орлеанскими, когда…
Орлеанскій остановился. Онъ чувствовалъ гд-то въ потаенномъ уголк своего сердца остатокъ совсти, который нужно было подавить и для своего успокоенія сталъ припоминать вс огорченія и оскорбленія, вынесенныя имъ отъ королевскаго дома. Онъ вспомнилъ Іо іюля, канунъ штурма Бастиліи, когда онъ явился къ королю за приказаніями и, тотъ рзко сказалъ ему передъ цлымъ дворомъ: ‘Я не желаю говорить съ вами, идите туда, откуда вы пришли’. Живо представилось герцогу и послднее невыносимое оскорбленіе, полученное имъ въ Тюльери, куда его заманили какъ въ западню беззащитнаго и не смотря на его добрыя намренія, обманули самымъ постыднымъ образомъ. Вся кровь бросилась ему въ голову при этомъ воспоминаніи.
— Теперь все кончено! воскликнулъ онъ.— Бурбоны свергнуты, и дорога очищена… Теперь ничто не мшаетъ Орлеанскому занять престолъ французскихъ королей…
Онъ подошелъ къ окну и задумчиво глядлъ на дворъ и садъ своего дворца. Онъ видлъ передъ собою построенныя имъ великолпныя галлереи, аркады, базаръ, блествшій всевозможными драгоцнностями и предметами роскоши, тутъ былъ и театръ, и рестораны, и красивый дворъ, обращенный имъ въ увеселительное мсто для публики… Но вотъ наступилъ день, гд онъ съ трепетомъ ожидалъ момента, который долженъ былъ увнчать его усилія. Онъ съ сожалніемъ думалъ о томъ времени, когда безпечно наслаждался блескомъ и всми удовольствіями жизни, не задаваясь никакими честолюбивыми замыслами. Затмъ онъ бросился очертя голову въ революцію — что руководило имъ тогда? Быть можетъ легкомысленное желаніе перемны и сильныхъ ощущеній… Но ходъ событій увлекъ его дальше, чмъ онъ ожидалъ. Теперь возвратъ къ прошлому былъ невозможенъ.
Послднія событія застали его врасплохъ, и это была главная причина того безпокойства, которое онъ испытывалъ въ эту минуту.
Передъ глазами его былъ Caf de Foy и скамейка, съ которой Камиллъ Дюмуленъ призывалъ народъ къ возстанію и дерево, подъ которымъ онъ роздалъ первыя трехцвтныя кокарды. Дерево это поблекло и было покрыто желтыми листьями, втви, его печально опустились. Кафе, галлереи, аркады, лужайки, скамьи — все было пусто. Только изрдка мелькали человческія фигуры, похожія на тни при мертвенномъ колорит пасмурнаго осенняго вечера. Дворъ и садъ представляли печальный видъ увеселительнаго мста при наступленіи утренней зари: шумъ и суета смолкли, исчезли блестящіе праздничные наряды, золото, жемчугъ, брилліанты… Между тмъ все оставалось на прежнемъ мст, за окнами противоположной лавки точно также стояли восковыя, гипсовыя и мраморныя изображенія какъ и въ тотъ день, когда отсюда были торжественно вынесены бюсты Мирабо. Неккера, Лафайета и самого Орлеанскаго и народъ съ громкими криками понесъ ихъ по улицамъ Парижа. Гд теперь Мирабо? Онъ умеръ — быть можетъ отравленный той партіей, которой онъ измнилъ. Гд Неккеръ? въ изгнаніи… А Лафайетъ? Онъ бжалъ въ непріятельскую землю, попалъ въ плнъ и томится теперь въ казематахъ Магдебурга.
Изъ нихъ уцллъ одинъ только герцогъ Орлеанскій и смотрлъ теперь изъ оконъ своего дворца на дворъ, гд происходили вс эти событія, которыя живо представлялись его памяти въ эту минуту. Но дворъ, всегда оживленный и наполненный толпой, былъ тихъ и безлюденъ и производилъ на герцога тяжелое, подавляющее впечатлніе своимъ унылымъ видомъ.
— Ничего не придумаешь, пробормоталъ онъ съ отчаяніемъ. Не мы, а судьба распоряжается нами. Нотокъ влечетъ меня съ неудержимою силою, онъ или подыметъ меня на высоту, или унесетъ въ бездну вмст съ собой…
Герцогъ отошелъ отъ окна. Взглядъ его случайно упалъ на фарфоровый бюстъ его великаго предка Генриха IV, стоявшій на мраморномъ камин, на голов котораго была большая трещина. Въ т времена, когда еще Робеспьеръ бывалъ во двор Орлеанскаго, онъ разъ случайно задлъ бюстъ неловкимъ движеніемъ и уронилъ его на полъ. Замтивъ трещину, Робеспьеръ началъ извиняться, но Орлеанскій остановилъ его шутливымъ замчаніемъ: Робеспьеру не привыкать къ такимъ вещамъ, а этотъ не заслуживаетъ лучшей участи. Робеспьеръ улыбнулся своей обычной саркастической улыбкой и отвтилъ спокойнымъ голосомъ:— Только т изъ нихъ заслуживаютъ эту участь, которые покоряются ей. Они всегда могутъ избгнуть ея, если у нихъ хватитъ на это ума.
Герцогъ невольно вспомнилъ эти слова, стоя передъ каминомъ.
— Ты самъ сказалъ, если у нихъ хватитъ ума. Посмотримъ удастся ли теб перехитрить меня. Одно изъ двухъ: мечъ или твое краснорчіе — тронъ или трибуна — Орлеанскій или Робеспьеръ. Увидимъ, что выйдетъ изъ всего этого…
Въ эту минуту въ сосднемъ корридор послышались тяжелые шаги и бряцанье сабли. Орлеанскій вздрогнулъ и обернулся. Въ комнату вошелъ человкъ, растерянный видъ котораго и перепачканныя кровью руки ясно показывали, что онъ принималъ непосредственное участіе въ тхъ ужасахъ, которые совершались въ этотъ день въ различныхъ частяхъ Парижа.
Это былъ Николай Трюшонъ. За нимъ волочилась но полу длинная сабля, которую онъ пристегнулъ къ своему кушаку, на его якобинской шапк красовалась огромная трехцвтная кокарда.
— Ну, Николай, какія всти? спросилъ герцогъ запирая дверь и съ видимымъ нетерпніемъ ожидая отвта.
— Не особенно веселыя… отвтилъ Трюшонъ, понуривъ голову и съ видимымъ смущеніемъ.
— Я надюсь, что ты исполнилъ въ точности мои приказанія?
— Да, на сколько было возможно… я сдлалъ, что могъ, но…
— Скажи мн только одно, прервалъ его герцогъ: удалось ли теб спасти ее… жива ли она?…
— Нтъ, citoyen-герцогъ, она умерла!
— Умерла… убита?… воскликнулъ герцогъ въ ужас, бросаясь на кресло и закрывъ лицо руками.
Глубокая тишина царила въ комнат, молчаливо глядли со стнъ темныя лица и пасмурный осенній свтъ изъ оконъ.
— Убита!… повторилъ еще разъ герцогъ глухимъ голосомъ. Ты -это знаешь наврное?…
— Да, она умерла. Не стану же я обманывать васъ!
— Значитъ нтъ никакой надежды, никакого спасенія…
— Никакого, отвтилъ равнодушно Трюшонъ.
— Негодяй! воскликнулъ герцогъ, не помня себя отъ ярости. Какимъ ты голосомъ говоришь?…
Герцогъ вскочилъ съ кресла и схватилъ Трюшона за шиворотъ, но тотъ стоялъ также неподвижно кцкъ столбъ врытый въ землю.
— Когда вы успокоитесь, citoyen герцогъ, сказалъ Трюшонъ, тогда я сообщу вамъ все какъ было. Посудите сами, кто въ этомъ виноватъ — я или ея собственные грхи, что она теперь мертвый изувченный трупъ. Клянусь своей душой, что не было никакой возможности спасти ее. Неужели вы думаете, что я пришелъ бы сюда, еслибы чувствовалъ за собою какую нибудь вину.
— Я и не думаю сердиться на тебя, сказалъ герцогъ, опять садясь въ кресло. Газсказывай, я хочу знать все до малйшихъ подробностей.
— Вы знаете, citoyen-герцогъ, началъ Трюшонъ, что я сдлалъ все отъ меня зависящее, чтобы ее не водили вчера на судъ. Но вчера никто не могъ бы ничего сдлать, потому что народъ жаждалъ крови, sacre tonnerre! Онъ не разбиралъ была ли это кровь барона, епископа или принцессы-. Вотъ я и поставилъ своего друга Муція Сцеволу у входа темницы, гд она лежала, чтобы кто нибудь не вывелъ ее оттуда. Я выигралъ этимъ цлыя сутки, а наши тмъ временемъ порядочно истомились. Шутка ли проработать топоромъ цлые двадцать четыре часа безъ устали днемъ и ночью. Вы только представьте себ это, citoyen-герцогъ…
— Это ужасно! воскликнулъ герцогъ взволнованнымъ голосомъ.
— Дворъ тюрьмы la Force, продолжалъ Трюгаонъ, былъ наполненъ мертвыми тлами епископовъ, священниковъ, монаховъ, дворянъ,— кого тамъ только не было, ихъ живо прибирали, но все еще оставались цлые груды труповъ. Дворъ нсколько разъ устилали соломой, но кровь просачивалась насквозь, и если приходилось идти черезъ дворъ, то ноги вязли какъ въ болот. Народъ съ женами и дтьми толпой стоялъ подъ стнами тюрьмы и глазлъ на это зрлище цлый день и половину ночи и разршелся всего на какіе нибудь полчаса, чтобы отдохнуть, а наши такъ и не ложились и только на-скоро позавтракали на двор у труповъ. Наконецъ пробило четыре часа ночи и стало разсвтать. Я прошелъ въ комнату, гд засдали судьи. Они передъ этимъ такъ здорово выпили, что вс спали крпкимъ сномъ, кто на полу, кто на стульяхъ. На стол еще горли свчи и стояли бутылки и стаканы, тутъ же валялись списки заключенныхъ и показанія свидтелей, залитыя виномъ. Въ первую минуту мн показалось, что они запачканы кровью, но это оказалось красное вино… Я разбудилъ Герберта и шепнулъ ему на ухо, что теперь настоящая пора справить наше дло. Сначала Гербертъ и слышать ничего не хотлъ, говорилъ, что не нужно давать пощады врагамъ націи…
— Мошенникъ! воскликнулъ герцогъ, вдь онъ взялъ съ меня деньги!…
— Я вдь зналъ это, отвтилъ Трюшонъ. и напомнилъ ему о нихъ…
— Что же, ты общалъ ему прибавку въ случа удачи?
— Какже, я видлъ, что иначе съ нимъ не справишься. Ну, такъ и быть, сказалъ онъ, попробуемъ. Я тотчасъ же спустился съ лстницы и подошелъ къ ея темниц, у которой поставилъ своего пріятеля. Онъ также спалъ, но во всякомъ случа исполнилъ мое порученіе. Дверь была на замк, какъ и въ прошлый вечеръ. Наступила пасмурная утренняя заря. Я отперъ двери и тотчасъ же закрылъ ихъ за собою. Какъ только заскрипли петли, она поднялась на ноги. Темница ея освщалась маленькой лампой, которая уже догорала и отъ нея шелъ чадъ.— Ну теперь колецъ!— сказала она, падая на солому и заложивъ руки за голову…
— Какой у нея былъ видъ? спросилъ герцогъ, который съ напряженнымъ вниманіемъ слдилъ за каждымъ словомъ Трюшона.
— Она была очень блдна. Глаза у ней впали, на лбу были глубокія морщины, должно быть отъ безсонницы.
— Оставьте меня! дайте мн умереть здсь, сказала она слабымъ голосомъ, такъ какъ въ это время къ дверямъ подошли люди съ пиками, чтобы вести ее въ судъ. Я наклонился и шепнулъ ей на ухо: Идите за мной, не бойтесь! Я пришелъ сюда, чтобы спасти васъ по порученію герцога…— Какого герцога! быстро воскликнула она — я видлъ, какъ она вдругъ вся покраснла.
— Что же, ты сказалъ ей? Назвалъ ты ей другое имя?
— Да, я такъ и сдлалъ, отвтилъ Трюшонъ посл нкотораго колебанія.
— Я ожидалъ этого, пробормоталъ герцогъ, опустивъ голову.
— Но когда она услышала имя старика герцога, она сдлала надъ собою усиліе и сла на постель. ‘Если онъ этого желаетъ, то я согласна’. Мы ее подняли, и она пошла за людьми, которые ожидали ее у дверей съ пиками. Но она была такъ слаба, что мы съ Муціемъ должны были поддерживать ее. Я воспользовался этимъ и шепнулъ ей на ухо: ‘Если васъ будутъ допрашивать, то давайте только т отвты, которые я вамъ подскажу’.— ‘Если только буду въ состояніи’, сказала она. Мы поднялись на лстницу и вошли въ комнату, гд засдали судьи. Они пріободрились и чинно сидли на своихъ мстахъ. Гербертъ былъ президентомъ. Я подмигнулъ ему, онъ тотчасъ же понялъ, въ чемъ дло — и слдствіе началось. Къ несчастью вс двери были открыты настежь, и такъ какъ уже совсмъ разсвло, то видны были сваленные тамъ трупы и между ними несчастныя фигуры осужденныхъ, которыхъ убивали топорами, саблями и прикладами ружей. Не знаю, этотъ ли видъ или запахъ крови подйствовали на нее, толькосъ ней сдлался обморокъ, и она упала ко мн на руки. Я веллъ, запереть двери и старался на сколько могъ привести ее въ чувство.— ‘Вспомните о старик’, шепнулъ я ей на ухо. Наконецъ она пришла въ себя и отвтила мн: — ‘Да, вы правы, я сдлаю все что могу’. Затмъ судьи спросили объ ея имени, званіи и знала ли она что нибудь о заговор 10-го августа. Она сказала:— ‘Я Марія Луиза Ламбалль, принцесса Савойская, оберъ-гофмейстерина ея королевскаго величества и ничего не знала о заговор 10-го августа’.— ‘Ну хорошо, сказалъ одинъ изъ судей, этого довольно, поклянитесь теперь намъ, что вы поклоняетесь равенству и свобод и ненавидите короля, королеву и королевскую власть’.— ‘Клянитесь! шепталъ я ей,— только поднимите руку, только это и требуется’… Но рука ея не шевельнулась и, къ моему ужасу, она отвтила: — ‘Я готова поклясться въ первомъ, но второй клятвы не могу произнести, потому что мое сердце противъ этого!’ — ‘Сумасшедшая, гордая аристократка!’ крикнулъ я ей со злости. Одинъ изъ Судей уже отдалъ приказъ отвести ее въ аббатство… а вы знаете, citoyen герцогъ, что это значитъ. Но Гербертъ подалъ знакъ судьямъ, чтобы они молчали, и наклонившись къ ней сказалъ вполголоса:— ‘Клянитесь во всемъ, что отъ васъ требуютъ, или вы обречены на смерть’. Но принцесса ничего не отвтила, подняла об руки къ глазамъ и сдлала шагъ къ ршетк.
— Благородная душа! пробормоталъ герцогъ, который опять началъ ходить по- зал быстрыми шагами.— Зачмъ мн суждено было заслужить твою ненависть…
— Я отвелъ Герберта въ уголъ комнаты, продолжалъ Трюшонъ,— и наскоро переговорилъ съ нимъ.— ‘Хорошо, сказалъ онъ, уведите ее, только постарайтесь, чтобы она кричала ‘vive la nation’, когда пойдете по двору и по улицамъ’.—‘Постараюсь’, отвтилъ я, и Гербертъ громко крикнулъ ‘Qu’on largisse, jnadame!’ Дверь опять отворили и, когда мы вышли на дворъ, то меня разбиралъ страхъ, чтобы съ ней опять не сдлалось дурно. Но не тутъ-то было. Она точно переродилась. Смло закцнувъ голову, она остановилась на порог, и какъ будто королева стояла въ своемъ черномъ шелковомъ илать, бломъ платк на ше и длинныхъ спутанныхъ волосахъ, которые широкими прядями падали съ ея плечъ.— ‘Не держитесь такъ гордо, сказалъ я ей, и крикните одинъ разъ ‘vive la nation’, вамъ это ничего не стоитъ’. А она вмсто этого громко воскликнула: ‘Боже мой, какіе ужасы творятся здсь! ‘ Тогда я счелъ за лучшее зажать ей ротъ рукой, такъ что она поневол замолчала. Мы ее схватили на руки съ Муціемъ и живо пронесли черезъ дворъ и вс трупы. Выйдя на улицу я вздохнулъ свободно.— ‘Ну теперь бда миновала, сказалъ я, только пожалуйста будьте осторожны и не держитесь такъ прямо, опустите голову’. Мы благополучно достигли улицы Des droits des hommes, которая прежде называлась rue du roi de Sicile и повернули въ переулокъ Cul-de Sac des Prtres. Вы знаете этотъ узкій проходъ, который ведетъ изъ тюремъ въ улицу St.-Antoine. У меня было точно предчувствіе, я боялся особенно этой улицы, которая не больше любаго двора, и такая темная и шумная, но миновать ея не было возможности и мы уже добрались до питейнаго дома а L’ancre nationale. Тутъ была цлая толпа людей, которая собралась здсь изъ разныхъ тюремныхъ дворовъ, и при этомъ почти вс были вооружены. Двое молодыхъ людей пристали къ намъ, кажется просто изъ дурачества, одинъ изъ нихъ, если не ошибаюсь, Шарло, помощникъ парикмахера Сире тронулъ пикой ея длинные волосы — также шутя. ‘Ламбалль! Принцесса Ламбалль!’ повторяли они съ хохотомъ. Я дружески поздоровался съ ними. Но бываютъ же такія несчасгія… У ней подъ шляпкой было спрятано письмо и когда одинъ изъ этихъ шутниковъ приподнялъ пикой шляпу съ ея головы, то письмо упало на землю. Нсколько человкъ изъ окружавшей насъ толпы бросились поднимать его.— ‘Это почеркъ нашей Autrichienne! письмо m-me Капетъ!’— завопили они. Видя, что дло плохо, я опять шепнулъ ей, чтобы она теперь одинъ только разъ крикнула: ‘vive la nation’, хотя бы ради своего отца. Но она отвтила: ‘Мой отецъ желаетъ, чтобы я жила, но онъ не требуетъ лжи’. Это были ея послднія слова.
Трюшонъ замолчалъ.
— Что же дальше было? говори ради Бога,— воскликнулъ герцогъ.
— Дальше?.. сказалъ Трюшонъ.— Тутъ и конецъ. На нее набросилось разомъ чуть ли не двадцать человкъ и насквозь прокололи пиками. Я видлъ, какъ она упала на землю…
— Ну, а потомъ?..
— Они отрубили ей голову и положили на прилавокъ питейнаго дома, хотли ненременно, чтобы хозяинъ выпилъ за ея здоровье, а когда онъ сталъ отнкиваться, то его стащили на дворъ тюрьмы La Force къ груд труповъ и онъ только спасъ себ жизнь тмъ, что усплъ вовремя прокричать ‘vive la nation’. Между тмъ другіе, воспользовавшись отлучкой хозяина, выпили у него все вино, разграбили кассу, надли на пику голову принцессы и съ крикомъ и пніемъ отправились къ Temple, чтобы показать ее семейству Капота.
Герцогъ такъ крпко прижался лбомъ къ стеклу окна, что едва не раздавилъ его, но тотчасъ-же опомнившись, отошелъ отъ окна.
— Вотъ онъ, этотъ народъ,— воскликнулъ герцогъ, для котораго я пожертвовалъ высокимъ положеніемъ въ свт, своимъ именемъ, предразсудками тысячелтій, которому я отдалъ все что имлъ, и взамнъ не могъ получить даже такой ничтожной вещи, какъ жизнь женщины? Fi la canaille!
— Citoyen-герцогъ, сказалъ Трюшонъ, подходя къ двери.— я не слыхалъ вашихъ послднихъ словъ.
— Ты слышалъ ихъ и можешь воспользоваться ими, если хочешь.
— Не прикажете ли воспользоваться и тмъ, о чемъ мы говорили съ вами въ ночь на 10 августа передъ питейномъ домомъ Au Soleil d’or? спросилъ Трюшонъ съ усмшкой, но спокойнымъ голосомъ.
— Замолчи!— воскликнулъ герцогъ.— Я не хочу ничего слышать объ этомъ.
— Вы не поврите, citoyen — герцогъ, какъ мн обидно, что этотъ шевалье С. Мало выскользнулъ изъ моихъ рукъ.— Въ этомъ виновата одна женщина, которой я имлъ глупость оказать услугу. Она его стащила въ катакомбы, гд онъ умеръ спокойной смертью! Клянусь именемъ моей покойной дочери, что я никогда не прощу этой обманщиц.
Герцогъ не слушалъ его.
— Нтъ исхода!— воскликнулъ онъ, забывая, что онъ не одинъ, и что Трюшонъ слышитъ каждое его слово.— Все кончено! Мн такъ хотлось спасти ее! Бдный старикъ, которому я причинилъ столько горя, въ первый разъ обратился ко мн съ просьбой и я не могъ исполнить ее… Что стоило имъ пощадить жизнь женщины, когда въ ихъ рукахъ столько жертвъ, что они едва могутъ справиться съ ними. Жалкій народъ! ты доказалъ мн, на сколько ты неблагодаренъ… Стоило ли хлопотать изъ-за тебя!.. Если бы я могъ только предвидть это!
Герцогъ въ отчаяніи прислонился къ косяку окна и началъ опять перечитывать письмо съ черною печатью, на которой былъ гербъ герцога Пентьевръ, хотя зналъ его почти наизусть.
— Онъ проситъ меня спасти его невстку… проговорилъ герцогъ взволнованнымъ голосомъ, пишетъ, что изъ-за этого готовъ пожертвовать всмъ своимъ состояніемъ и даже собственной жизнью… Это его первая просьба ко мн. Если бы мн удалось исполнить ее, то многое измнилось бы… Это дало бы мн возможность загладить прошлое… Изъ-за нихъ все пропало для меня. Если они такъ относятся ко мн, то и я не стану церемониться съ этимъ народомъ. Увидимъ, кто кого одолетъ, у меня найдутся союзники!…
— Citoyen-герцогъ,— сурово замтилъ ему Трюшонъ,— опомнитесь, вдь и съ вами могутъ расправиться…
Герцогъ не слушалъ его, такъ какъ былъ весь погруженъ въ чтеніе письма.
‘Если на то Божья воля,— прочелъ онъ вслухъ, и ей суждено умереть, то умоляю васъ, мой дорогой герцогъ, распорядиться чтобы мн отдали по крайней мр ея дорогое тло для погребенія въ Dreux, гд покоится прахъ ея мужа и куда я надюсь вскор послдовать за нею’…
Герцогъ задумался и стоялъ молча съ письмомъ въ рукахъ.
— Трюшонъ,— сказалъ онъ наконецъ, ты долженъ добыть ея трупъ.
— Не знаю, удастся ли… Но сдлаю, что могу.
— Я заплачу теб за это… На, возьми мой кошелекъ.
— Оставьте его у себя. Вы мн заплатили впередъ за дло, которое мн неудалось. Посмотримъ, не посчастливится ли мн хотя на этотъ разъ.
— Ну, слушай. Сегодня ночью мы спрячемъ тло въ моемъ загородномъ замк Mousseaux, а завтра мы отправимъ его прямо въ Бретань.
— Я согласенъ.— отвтилъ Трюшонъ. Ждите меня, сегодня вечеромъ въ одинадцатомъ часу, въ улиц Du Bocher, у заставы.
— Хорошо, я непремнно приду.
— До свиданія, citoyen-герцогъ.
Трюшонъ вышелъ.
Немного погодя дверь опять отворилась, и въ комнату вошелъ Ромэнъ, старый слуга герцога, бывшій при немъ со дня его рожденія и который съ безпокойствомъ слдилъ за дйствіями герцога, предчувствуя, что рано или поздно они приведутъ его къ гибели.
Ромэнъ пришелъ доложить герцогу, что обдъ поданъ и гости собрались.
— Можно ли обдать въ такіе дни!— воскликнулъ герцогъ, какъ бы пробуждаясь отъ сна.
— Не только можно, но даже необходимо, отвтила дама, которая въ эту минуту незамтно вошла въ залу черезъ ‘petits appartements’ дворца.
Это была мадамъ Бюффонъ, сожительница герцога Орлеанскаго, семейство котораго разсялось по свту. Его супруга герцогиня вернулась къ своему отцу Пентіевру, дочь его ‘Mademoisselle Egalit’, была въ Англіи съ своей воспитательницей мадамъ Жанлисъ-Силлери. Старшій сынъ, Шартрскій, ‘General Egalit’, находился въ Сверной арміи въ штаб Дюмурье, а второй сынъ, Монпансье, въ Ницц — въ качеств адъютанта Бирона. Они разошлись съ отцомъ за его отношенія къ королевскому семейству, а также изъ-за политическихъ убжденій. Такимъ образомъ Пале-Рояль опустлъ преждевременно и въ замнъ покинувшей его семьи при герцог осталась только одна мадамъ Бюффонъ. Она была очень привлекательная женщина, хотя излишняя полнота формъ и рзкость чертъ лица ясно показывали, что ей уже подъ сорокъ. Волосы ея были завиты la Titus, а на каме, которой былъ заколотъ шейный платокъ, красовалась голова Брута.
— Къ чему такія сантиментальныя фразы, мой другъ! Мы должны радоваться что народъ торжествуетъ надъ своими врагами. Такой день какъ сегодня долженъ быть праздникомъ для насъ.
Герцогъ молчалъ.
— Надюсь, вы не хотите навлечь на себя подозрніе, что вы сочувствуете измнникамъ народа, продолжала мадамъ Бюффонъ.
— Нтъ, отвтилъ герцогъ,— объ этомъ пока и думать нечего.
Онъ подалъ руку мадамъ Бюффонъ и повелъ ее въ столовую, находившуюся въ той части Пале-Рояля, которую построилъ Ришелье и въ которой долго жила Анна Австрійская и Людовикъ XIV, пока дворецъ не былъ подаренъ брату короля, Филиппу Французскому, а затмъ сыну послдняго Филиппу Орлеанскому, бывшему впослдствіи регентомъ.
Столовая представляла собою обширную и великолпную залу съ балкономъ, выходившимъ на улицу Richelieu. Въ этотъ день герцогъ обдалъ en petit comit. Общество состояло всего изъ нсколькихъ человкъ англичанъ, г-на Силлери, Камилля-Дюмулена, самаго даровитаго и любезнаго изъ революціонеровъ, затмъ Фабра д’Еглантинъ, Лежандра и Лакло.
Вс были въ наилучшемъ расположеніи духа, хотя въ тюрьмахъ Аббатства и Кармелитскомъ монастыр кровь лилась потоками и разъяренный народъ опустошивъ тюрьмы, за неимніемъ другихъ жертвъ, принялся за сумасшедшихъ Бисетра и больныхъ de la Salptri&egrave,re.
Камилль-Дюмуленъ поднялъ бокалъ шампанскаго и сказалъ: ‘Они упиваются кровью, мы — виномъ. Какая разница между нами! Гд опьяненіе, тамъ жизнь’…
— Жизнь то же опьяненіе! воскликнулъ Фабръ д’Еглантинъ.— Лучше смерть, чмъ тихое однообразное существованіе…
Въ этотъ моментъ послышался глухой шумъ въ отдаленіи.
— Это народъ, сказалъ Лежандръ.— Я узнаю его голосъ, онъ идетъ сюда.
— Что ему нужно отъ меня?! воскликнулъ съ досадой герцогъ.
Шумъ становился все сильне и приближался все ближе и ближе къ Пале-Роялю. Это былъ смшанный говоръ тысячи голосовъ, среди котораго можно было ясно различить отдльныя восклицанія: ‘Да здравствуетъ citoyen-герцогъ! Давайте его сюда! Орлеанскій! Гд Орлеанскій!’
— Ты долженъ выйти къ нимъ, citoyen, сказалъ Фабръ.— Народъ требуетъ тебя. Ты долженъ показаться ему.
— Я вовсе не желаю этого, отвтилъ герцогъ,— и не расположенъ разговаривать съ нимъ.
— Одинъ народъ можетъ имть капризы, замтилъ ему Дюмуленъ.
Герцогъ приказалъ открыть балконъ и вышелъ къ народу.
— Браво Орлеанскій! браво! браво! кричала толпа.
Между тмъ къ дворцу приблизилась процессія съ барабанами и свистками. Она тащила за собой по мостовой обезглавленный изуродованный трупъ въ одной рубашк, привязанный къ длинной веревк, а передъ нимъ какой-то пьяный несъ голову на пик, блую какъ алебастръ, съ закрытыми глазами, перепачканную кровью и грязью.
Это была женская голова, окровавленная, но не изуродованная, сохранившая всю прелесть линій и выраженія. Красивыя губы были полуоткрыты, длинные, блокурые волосы, запачканные кровью, завиты и напудрены парикмахеромъ съ площади Бастильи для предполагаемой прогулки по улицамъ Парижа.
Процессія, сравнявшись съ Пале-Гоялемъ, остановилась. Голову подняли на балконъ и показали ее Орлеанскому.
Онъ узналъ ее.
Это была голова несчастной принцессы Ламбалль, которую онъ пытался спасти отъ смерти, но безъ успха.
Орлеанскому сдлалось дурно и онъ едва не упалъ на руки Лежандра.
Мадамъ Бюффонъ, опомнившись отъ перваго испуга и не теряя присутствія духа, поспшила подать ему бокалъ съ шампанскимъ.
— Что это значитъ? спросилъ герцогъ взволнованнымъ голосомъ.— Газв не довольно всего этого!…
— Вы должны провозгласить тостъ за здоровье народа и выпить этотъ бокалъ, сказалъ Фабръ д’Еглантинъ.
— Повторяйте мои слова, шепнулъ Дюмуленъ.
Герцогъ подошелъ къ решетк балкона и поднялъ бокалъ.
— Да постигнетъ та же участь всхъ враговъ народа! сказалъ Дюмуленъ.— Да здравствуетъ торжествующій народъ! Да здравствуетъ нація!
Но герцогъ не въ состояніи былъ выговорить этихъ словъ. ‘Несчастная! пробормоталъ онъ, если бы ты довряла мн, можетъ быть мн удалось бы спасти тебя’…
Онъ поднесъ бокалъ къ губамъ, но тотчасъ же выронилъ его изъ рукъ, такъ какъ имъ овладло непреодолимое чувство ужаса и отвращенія.
Бокалъ разбился въ дребезги о желзную ршетку, и осколки стекла полетли въ толпу вмст съ брызгами вина.
Народъ не понялъ значенія этого происшествія и объяснилъ его въ свою пользу.
— Да здравствуетъ Орлеанскій! крикнула толпа.— Браво, citoyen-герцогъ!
Они удалились и унесли съ собою мертвую голову.
Лежандръ и Камилль Дюмуленъ отвели герцога въ его спальню, гд онъ безъ чувствъ упалъ на диванъ.

ГЛАВА XIII.
Сентябрскія ночи.

Въ тотъ же вечеръ герцогъ Орлеанскій не дожидаясь условленнаго часа, вышелъ изъ дворца никмъ незамченный. Онъ не могъ дольше оставаться въ комнатахъ, которые казались ему слишкомъ душными,— его тянуло на свжій воздухъ, но и воздухъ въ эти страшныя времена былъ зараженъ міазмами.
Несмотря на ранній часъ вечера, въ Париж царствовала мертвая тишина. Замолкли и опустли улицы, еще такъ недавно оживленныя здой и шумомъ экипажей, цлыми толпами пшеходовъ, смшаннымъ гуломъ и говоромъ многолюдной столицы. Только время отъ времени слышался бой барабана, который съ наступленіемъ сумерекъ долженъ былъ пройти вдоль и поперегъ по всему городу, приглашая гражданъ расходиться по домамъ. Отданъ былъ строгій приказъ, чтобы съ двухъ часовъ по полудни жители не смли показываться на улицахъ, а съ десяти часовъ вечера запрещено было жителямъ выходить изъ домовъ. Вс лавки были закрыты, двери и окна заперты на-глухо. Каждый боялся за свою жизнь и имущество и вс съ трепетомъ ожидали наступленія ночи. Секціи, суды, клубы прекратили свои засданія въ виду важнаго и боле настоятельнаго дла. Въ Париж, который еще наканун* и даже часа два тому назадъ, былъ наполненъ дикимъ смятеніемъ революціи, стало такъ тихо, что теперь каждый шагъ Орлеанскаго глухо отдавался по мостовой и онъ чувствовалъ себя какъ въ пустын.
На городскихъ башняхъ пробило десять часовъ и тотчасъ же на всхъ улицахъ и гауптвахтахъ послышался барабанный бой. До этого всюду была непроницаемая тьма, такъ какъ ни одинъ фонарь не былъ зажженъ, но тутъ неожиданно весь городъ освтился сразу. Во всхъ окнахъ появились одновременно зажженныя свчи согласно опубликованному въ этотъ день декрету. На улицахъ было также свтло какъ днемъ, хотя никто не показывался, кром нсколькихъ людей, вооруженныхъ съ головы до ногъ. Орлеанскій вынужденъ былъ идти самой дальней дорогой и пробираться узкими переулками, такъ какъ здсь онъ меньше подвергался опасности быть замченнымъ.
Передъ домами все казалось спокойно, но неспокойно было въ домахъ.. Никто не ршался лечь въ постель въ эту ночь. Въ каждомъ дом были спрятаны или люди или вещи: изъ-за нихъ вс живущіе въ немъ могли быть призваны къ отвтственности при ‘visites domiciliaires’, которыхъ теперь ждали съ минуты на минуту. Парижскими секціями были выбраны особые комиссары, которые именемъ закона и съ помощью вооруженной силы должны были произвести одновременный обыскъ во всемъ город. Объявлено было, что ‘единственная цль этихъ ночныхъ посщеній — конфискація оружія, такъ какъ непріятель уже не далекъ отъ Парижа, а въ город скрываются сотни противниковъ революціи, которые могутъ воспользоваться благопріятной минутой и измнить отечеству. Въ виду этого каждый гражданинъ обязанъ предъявить имющееся у него оружіе и отдать его. Въ противномъ случа онъ будетъ арестованъ, равно и каждый посторонній человкъ найденный въ чужомъ дом. Пустые дома и т. которые не будутъ отворены при первомъ требованіи, должны быть опечатаны. Вооруженныя парижскія секціи возьмутъ на себя поставку часовыхъ и патрулей во глав которыхъ будетъ который-нибудь изъ комиссаровъ, членъ Національнаго Собранія или парижской коммуны, въ качеств представителей закона’.
Ужасъ царилъ въ воздух и Орлеанскій невольно ощущалъ его, прокрадываясь изъ улицы въ улицу, пока не достигъ rue du Kocher у заставы, гд надялся встртить Трюшона. Но его не было на условленномъ мст и у Орлеанскаго замерло сердце, когда онъ замтилъ, что ворота заставы заперты, а дворы заняты вооруженными людьми. Пройти ворота не было никакой возможности. Между тмъ за четверть часа ходьбы отъ заставы былъ его паркъ и замокъ Mousseaux… сколько разъ онъ совершалъ этотъ путь въ веселомъ обществ своихъ пріятелей. Можетъ быть его и пропустили бы за городъ, но онъ не желалъ чтобы узнали его въ эту минуту и боялся разойтись съ Трюшономъ. Ему ничего не оставалось какъ ждать на одномъ изъ перекрестковъ. Городъ блестлъ огнями свчей, которые виднлись въ каждомъ окн съ чердака до подваловъ, за зеркальными и простыми стеклами и въ тусклыхъ крошечныхъ окнахъ бдняковъ. Такая же иллюминація была въ Париж двадцать лтъ тому назадъ, когда Людовикъ XVI, тогда еще дофинъ, и его невста Марія Антуанета совершали свой торжественный въздъ въ столицу Франціи, а затмъ въ іюльскую ночь 1790 года, когда Парижъ праздновалъ годовщину взятія Бастиліи и провозглашеніе первой конституціи. Но теперь улицы были пусты. Куда двалась эта несмтная толпа людей, которые такъ радостно привтствовали дофина и Марію Антуанету своими громкими криками восторга, а затмъ провозглашеніе конституціи!.. Они вс были заключены въ своихъ домахъ и каждый трепеталъ за свою жизнь и имущество.
Мрачныя мысли терзали и мучили Орлеанскаго. Онъ ходилъ безъ устали по узкому пространству за высокой темной стной, останавливался и опять ходилъ взадъ и впередъ, но ничмъ не могъ заглушить своихъ тяжелыхъ мыслей и воспоминаній. Парижъ сдлался для него адомъ. Онъ до сихъ поръ чувствовалъ леденящее прикосновеніе бокала, который ему предлагали выпить за здоровье палачей несчастной Ламбалль. Воображеніе живо представляло ему ужасный образъ мертвой головы, которую держали передъ нимъ, ея закрытые глаза, длинные волосы, мокрые отъ крови, посинвшія губы.
Наконецъ голосъ Трюшона прервалъ нить его непріятныхъ размышленій.
— Ну что досталъ… гд трупъ?— спросилъ герцогъ взволнованнымъ прерывающимся голосомъ.
— Ничего не досталъ кром головы.
Герцогъ готовъ былъ разразиться проклятіями, но Трюшонъ остановилъ его:
— Успокойтесь и не говорите такъ громко citoyen-герцогъ, разв вы не видите, что въ десяти шагахъ отъ насъ часовые? Вы погубите и себя и меня… Честное слово, я сдлалъ все что могъ, да и это не легко было устроить. Разв вы не замтили меня, когда мы остановились передъ вашимъ дворцомъ? Sacre tonnerre! Какъ только я вышелъ тогда отъ васъ, я примкнулъ къ шествію и сопровождалъ его до той минуты, когда они подошли къ вашему балкону…
— Не напоминай мн объ этомъ!— прервалъ его герцогъ съ досадой.
— Посл того шествіе вернулось въ предмстье С. Антуанъ. Голову несли впереди, а я шелъ сзади и не терялъ ее изъ виду, какъ бы высоко они не поднимали ее на пик, а подъ конецъ, когда уже совсмъ стемнло, то я все-таки могъ различить волосы которые распустились и разввались но втру какъ знамя. Когда мы проходили мимо воротъ La Force, какой-то негодяй подбжалъ, и, наклонивъ пику съ мертвой головой, обрзалъ ей волосы. Это было сдлано съ быстротой молніи. Diantre! еслибы я не боялся отстать отъ шествія, я непремнно погнался бы за этимъ человкомъ. Вы неповрите, какъ я разсердился на него…
— Ну-же, разсказывай скоре,— крикнулъ герцогъ,— что же ты потомъ сдлалъ.
— Мы добрались такимъ образомъ до угла улицы Des Ballets, гд питейный домъ. Народъ уже почти весь разошелся… Шарло, который все время несъ пику съ головой, должно быть усталъ порядкомъ, объявилъ тутъ, что умираетъ отъ жажды и, прислонивъ свою ношу къ двери, зашелъ въ пивную съ товарищами. Я тотчасъ воспользовался этимъ, снялъ голову съ пики, завернулъ ее въ платокъ и убжалъ оттуда.
— Гд-же ея тло, Трюшонъ?— спросилъ герцогъ.
— Они бросили его въ одинъ пустой полуразрушенный домъ на кучу другихъ тлъ,— хотя я не трусъ, но не ршился искать его тамъ. Вдобавокъ, это было бы совершенно безполезно. Еще вопросъ, удастся ли намъ вынести изъ города даже эту голову.
— Ну, это будетъ сдлано во всякомъ случа,— воскликнулъ герцогъ. Если намъ удалось вырвать у нихъ только одну голову, то она по крайней мр должна послужить залогомъ примиренія между мной я старикомъ…
Трюшонъ расхохотался.
— Вы разсуждаете какъ будто уже все кончено. Паркъ Mousseaux почти у самой заставы, и вы уврены, что ничего не стоитъ пробраться туда. Ну-ка попробуйте! Съ полудня на всхъ парижскихъ заставахъ поставленъ двойной, а гд и тройной караулъ. Никто не можетъ сегодня ни войти въ городъ, ни выйти изъ него, сверхъ этого вооруженныя секціи образовали еще второй кордонъ, который какъ стна опоясываетъ городъ на всемъ протяженіи. Поиски производятся и въ окрестностяхъ обыскиваютъ сады, парки, вс увеселительныя мста. Вамъ не удастся выйти изъ города,— не стоитъ и думать объ этомъ.
— Нельзя ли пробраться въ лодк вдоль Сены?
— Невозможно! Вся рка усяна лодками съ вооруженными людьми, а на двухъ концахъ города стоятъ эскадроны, которые никого не пропустятъ безъ особаго распоряженія начальства. Поврьте мн, что вс дороги закрыты, и отсюда никто не выберется сегодня, ри водой, ни сухимъ путемъ.
— Отдай мн голову. Если я не могъ спасти ее отъ насильственной смерти, то клянусь, что посл смерти я избавлю ее отъ поруганія.
— Я не понимаю, какая вамъ польза отъ этого! У васъ найдутъ голову принцессы и заподозрятъ въ сочувствіи къ особ, которую постигла народная месть. Вдь это равносильно заговору- Я не совтовалъ бы вамъ citoyen-герцогъ брать на себя такую отвтственность.
— Да это просто тиранство!— воскликнулъ герцогъ, топнувъ ногой. Когда же кончатся вс эти проклятыя исторіи и я опять буду дышать свободно…
Герцогъ остановился изъ боязни разсердить Трюшона.
Но тотъ сдлалъ видъ, какъ будто не слышитъ словъ герцога.
— Я держу пари,— продолжалъ Трюшонъ,— что васъ найдутъ, гд бы вы ни спрятались. Черезъ какіе нибудь полчаса начнутся обыски во всхъ домахъ и поврьте мн, что во всхъ тридцати пяти секціяхъ Парижа не останется ни одного подвала, чердака, камина или трубы, куда бы ни проникли наши секціонеры! Никакіе замки и преграды не помшаютъ имъ, они не оставятъ камня на камн, бревна на бревн, если за ними будетъ скрываться измнникъ. Наши sansculottes храбрый народъ citoyen-герцогъ и мы справимся съ нашими врагами и въ Париж и за его стнами!
— Нужно попытаться, нельзя ли спрятать ее въ моемъ дворц, сказалъ герцогъ, не обращая никакого вниманія на патріотическій порывъ Трюшона и занятый только мыслью о томъ, какъ бы ему спасти голову принцессы во время предстоящихъ обысковъ.
— Не считаете ли вы дворецъ вашъ боле безопаснымъ убжищемъ, чмъ любой изъ парижскихъ домовъ? спросилъ насмшливо Трюшонъ. — Неужели вы думаете, что народъ станетъ больше церемониться съ измнниками, которые будутъ найдены въ Пале-Роял, чмъ съ тми, которые были заключены въ Тюльери.
— Замолчишь ли ты! крикнулъ герцогъ, не помня себя отъ ярости.
— Успокойтесь citoyen-герцогъ, я сказалъ это только въ вид предположенія. Я убжденъ, что никогда не случится ничего подобнаго. Впрочемъ, если вы ужъ такъ дорожите этой мертвой головой, то можетъ быть мн и удастся доставить вамъ ее завтра во дворецъ, а вы ее продержите тамъ, пока не явится возможность вывезти ее изъ Парижа. Днемъ мн будетъ легче пробраться къ вамъ, нежели ночью, а теперь это невозможно.
— Куда же ты двалъ голову?
— Я снесъ ее въ безопасное мсто, недалеко отсюда, хотя собственно такихъ мстъ теперь нтъ въ Париж. Я надялся, что проберусь съ моимъ другомъ Сцеволой за заставу, пока не освтятъ, оконъ, но это не удалось намъ. Улицы освтились сразу и мы едва успли спрятать голову въ дом одной знатной дамы, которой я когда-то оказалъ услугу, значитъ и она можетъ услужить мн, а если попадется, то я плакать не стану. Sapristi, кто знаетъ, долго ли мы проживемъ?… Нужно торопиться кончать счеты, пока еще есть время!…
— Сведи меня туда, сказалъ герцогъ взволнованнымъ голосомъ.
— Вы не довряете мн?… спросилъ Трюшонъ.
— Ничего подобнаго… Я не думаю подозрвать тебя… Ты разв не понимаешь… я…
Герцогъ остановился. Онъ не могъ доле продолжать отъ судорожныхъ рыданій, которыхъ не въ состояніи былъ остановить, не смотря на вс свои усилія.
Трюшонъ съ изумленіемъ смотрлъ на него, но тутъ лицо его, на половину закрытое бородой, неожиданно просіяло.
— Хорошо, сказалъ онъ,— я сведу васъ, только помните, что когда вы перейдете порогъ этого дома, то моя отвтственность кончается… что бы ни случилось съ вами — это ужъ ваше дло.
— Ну, да, разумется, прервалъ его герцогъ съ нетерпніемъ.
Они отправились.
Орлеанскій хотлъ было опять свернуть въ переулокъ, но Трюшонъ остановилъ его.
— Выйдемте на свтъ. Пока вы со мною, вамъ не грозитъ никакая опасность. Николаю Трюшону нечего прятаться отъ кого бы то ни было.
Они повернули въ ярко освщенныя улицы предмстья. Теперь уже въ нихъ не было прежней тишины, такъ какъ пробило полночь и начались ‘visites domiciliaires’. На улицахъ появились вооруженныя толпы людей. Всюду раздавался стукъ молотковъ, точно заколачивали разомъ сотни гробовъ. Это были молотки грозныхъ ночныхъ постителей, которые этимъ способомъ требовали себ доступа въ домат и войдя въ домъ, безъ умолку стучали въ стны и полы чтобы убдиться нтъ-ли гд потаенной двери или пустого пространства. Страхъ и отчаяніе царили всюду. Чуть-ли не въ каждомъ дом происходили дикія и ужасающія сцены. Находили людей, заколоченныхъ на глухо въ стнахъ, полумертвыхъ отъ недостатка воздуха и неестественнаго положенія, другихъ вытаскивали изъ подъ матрацовъ, изъ бочекъ и трубъ. По всмъ улицамъ, по которымъ проходилъ Орлеанскій съ Трюпюномъ, слышались раздирающіе крики отчаянія, плачъ женщинъ и дтей, неясный говоръ мужскихъ голосовъ, шумъ оружія. Они видли въ нсколькихъ мстахъ, какъ изъ домовъ выводили ‘подозрительныхъ людей’, и вся семья съ громкими воплями бросалась за ними въ безумной надежд удержать ихъ и вырвать изъ рукъ народнаго правосудія. Женщины совершали чудеса самоотверженія и неустрашимости. Но все было напрасно. Патрули въ шестьдесятъ человкъ вооруженныхъ съ головы до ногъ, съ коммиссаромъ во глав, были разставлены на всхъ улицахъ.
Орлеанскаго везд пропускали свободно, благодаря Трюшону, но тмъ не мене этотъ странный ночной шумъ, крики, плачъ, неумолкаемый стукъ молотковъ, трескъ дверей срываемыхъ съ нетель — все это производило на него дикое подавляющее впечатлніе. Сердце его усиленно билось при вид стоявшихъ везд патрулей, виднныхъ имъ потрясающихъ сценъ, представлявшихъ странный контрастъ съ ликованіемъ и возгласами, которые слышались въ домахъ секцій вмст съ звономъ стакановъ и криками пьяной, собравшейся тамъ толпы.
Наконецъ оба путника достигли цли своего странствованія и вошли въ маленькую тихую улицу, которая была такъ же ярко освщена, какъ и вс улицы Парижа въ эту ночь.
Трюшонъ остановился у одного дома.
— Здсь, сказалъ Трюшонъ.— Мы ее принесли сюда въ ящик. Если вы не раздумали, citoyen-герцогъ, то я прикажу отворить.
Орлеанскій кивнулъ головой въ знакъ согласія и Трюшонъ постучалъ въ наружную дверь дома, которую тотчасъ же открыли.
На порог показалась толстая фигура Бекки съ лампочкой въ рук.
— Св. Андрей Шотландскій! воскликнула она съ удивленіемъ.— Да это герцогъ Орлеанскій!
— Гд я? спросилъ герцогъ, испуганный этимъ возгласомъ и недоумвая, какъ могла узнать его совершенно незнакомая ему женщина.
— Вы у леди Эліоттъ, отвтилъ якобинецъ, почти вталкивая герцога въ домъ и захлопывая за нимъ дверь.
Трюшонъ, очутившись одинъ на улиц, захохоталъ во все горло.
— Вотъ такъ мастерская штука! воскликнулъ онъ, потирая руки отъ удовольствія.— Оба въ ловушк. Если ты попалъ въ нее, citoyen-герцогъ, то это твоя вина. Теперь посмотримъ какъ ты выберешься отсюда! Ну, а ты, хитрая аристократка, обманщица, продажная душа! Я теб отплатилъ какъ слдуетъ. Ты запоешь, когда у тебя найдутъ голову Ламбалль!
Трюшонъ опять захохоталъ злобнымъ смхомъ и дойдя до конца улицы, свернулъ въ переулокъ.
Между тмъ герцогъ все еще стоялъ молча передъ Бекки и старался припомнить, гд онъ могъ видть ее.
— Я тотчасъ узнала васъ, сказала наконецъ Бекки, которая по прежнему не выносила долгаго молчанія. Помните, вы приходили къ намъ въ Брайтонъ въ ту ночь, когда бдная Натали С.-Мало…
Герцогъ вздрогнулъ.— Замолчишь ли ты! воскликнулъ онъ взволнованнымъ голосомъ,— или я…
— Сдлайте одолженіе, не горячитесь! спокойно замтила Бекки, не спуская съ него своихъ черныхъ глазъ.— Я васъ нисколько не боюсь, г-нъ герцогъ, хотя-бы вы со мной сдлали тоже, что съ этимъ несчастнымъ шевалье С.-Мало.
— Кто-же ты такая?.. Откуда.. Какъ ты смешь говорить со мной такимъ образомъ…
— Вы желаете знать: кто я. Извольте… Я родилась въ Шотландіи и всю жизнь длала только одн глупости, г-нъ герцогъ. Но я врно служила моей дорогой леди съ самаго ея рожденія до той минуты, когда вы явились къ намъ въ Брайтонъ. Тогда все пошло вверхъ дномъ. Я заподозрила ее, поврила всему, что говорили о ней злые языки и бросила одну въ гор съ умирающей… Я ухала изъ Англіи, вышла замужъ и воображала, что буду счастлива, но это не удалось мн… У меня точно камень лежалъ на сердц, и чмъ дальше все было хуже. Я чувствовала, что не она дурная женщина, а я сама, потому что думать худо о человк такъ же гршно, какъ и длать ему зло. Совсть упрекала меня днемъ и ночью и не давала ни минуты покоя и я безпрестанно плакала. Это все вы надлали, г-нъ герцогъ, положительно вы… Изъ-за васъ я бросила ее и вотъ причина всхъ несчастій, которыя постигли мою дорогую леди. У ней никого небыло, кто могъ бы утшить ее и дать добрый совтъ, она всегда слушалась меня и если бы я разсказала вамъ, какъ бывало въ старину, когда она была еще ребенкомъ, а потомъ въ Монфлери…
— Монфлери! повторилъ полусознательно герцогъ и въ душ его проснулся цлый рой давно забытыхъ воспоминаній.
— Посл этого она не захотла больше оставаться въ Лондон и покинула пашу милую и дорогую Англію и пріхала сюда въ этотъ проклятый омутъ, гд кровь льется какъ вода. Здсь она переходила отъ одного бдствія къ другому, пока наконецъ въ эту страшную августовскую ночь, недли три тому назадъ, не захватила горячку и теперь такъ мучится и въ такомъ бреду, что кажется камень тронулся бы слушая ее!..
Бекки горько заплакала.
Герцогъ не въ состояніи былъ сказать что-нибудь въ свое оправданіе и молча слушалъ разсказъ болтливой-женщины.
— Она врно простудилась въ ту ночь, когда помогала бгству C.-Мало, продолжала Бекки.— Мосье Друэ былъ прежде камердинеромъ у шевалье и уговорилъ мою дорогую леди спасти несчастнаго С.-Мало, котораго ваши пріятели, г-нъ герцогъ, едва не убили. Но онъ умеръ а моя бдная леди лежитъ теперь наверху при смерти и вы виноваты въ этомъ, г-нъ герцогъ… Вы еще спрашиваете: кто я?— Служанка, г-нъ герцогъ, простая служанка, которая разъ въ жизни сдлала дурное дло и хочетъ посвятить остатокъ своей жизни чтобы загладить его… Я оставила мужа и домъ, чтобы ухаживать за моей больной госпожей, и лягу на порогъ ея комнаты, буду защищать ее собственнымъ тломъ, если окажется нужнымъ и не покину ее до тхъ поръ, пока она не выберется изъ этого Содома и Гоморы — Парижа и Франціи! Будь они прокляты! Я успокоюсь только тогда, когда моя леди удетъ въ нашу милую и дорогую Англію, тогда я вернусь домой къ мужу, буду спокойно выносить тоску по родин и муку жить въ этомъ омут до конца моей жизни и посл такого жестокаго наказанія умру покойная и довольная въ мир съ Богомъ и съ моей совстью. Вы хотли узнать мое имя, г-нъ герцогъ — называйте меня Бекки, если вамъ угодно говорить со мной.
Герцогъ чувствовалъ себя разбитымъ и уничтоженнымъ. Событія послднихъ дней какъ то странно смшивались въ его голов съ тяжелыми воспоминаніями прошлой жизни. Онъ не могъ дать себ отчета, зачмъ онъ попалъ въ домъ леди Эліоттъ и что хочетъ отъ него эта старуха, которая мрачно смотритъ на него своими черными блестящими глазами. Наконецъ онъ опомнился и отвтилъ нершительнымъ голосомъ:
— Я вовсе не желаю безпокоить твою больную госпожу, мн нужно только видть мертвую, которую спрятали въ этомъ дом.
— Какъ же, знаю, пробормотала Бекки,— вы врно говорите объ ящик, въ которомъ ничего нтъ кром головы. Это самая ужасная исторія, которую я когда либо слышала, даже вспомнить страшно, но всего хуже, что вы замшаны въ этомъ. Мн еще тогда пришло это въ голову, когда явились сюда т два чудовища съ ящикомъ и потребовали, чтобы я спрятала его на ночь въ нашемъ дом. Теперь приходится длать все, что потребуютъ эти люди… Господи помилуй! Они уже на улиц!… воскликнула съ испугомъ Бекки, приложивъ ухо къ двери.— Святой Андрей Шотландскій, чмъ все это кончится!… Нтъ это не сюда… Они прошли мимо… Ну, вотъ, видите ли, продолжала Бекки боле спокойнымъ голосомъ, эти два дикаря подняли такой крикъ, какъ будто я сопротивлялась, а я имъ и слова не сказала. Что могла я подлать съ ними, они едва не ворвались въ домъ… Я только думала о томъ, чтобы они не разбудили мою бдную леди и чтобы она какъ нибудь не узнала что въ дом покойница. Это могло бы убить ее. Она очень боится мертвецовъ и даже въ бреду все говорила о какомъ то покойник. Чтобы скоре спровадить этихъ людей я согласилась и сдлала видъ какъ будто не понимаю въ чемъ дло и да проститъ мн Господь, если я этимъ навлекла новое несчастіе на мою дорогую леди…
— Гд же этотъ ящикъ? спросилъ герцогъ.
— Они снесли его въ погребъ.
— Сведи меня туда.
Бекки съ недоумніемъ взглянула на герцога и не двигалась съ мста.
— Чего ты боишься? сказалъ герцогъ. Я не думаю нарушать спокойствія этого дома. Я не разбужу твою леди, а покойницы мн не разбудить, какъ бы я не желалъ этого.
Бекки стояла въ нершимости и молча глядла на герцога.
— Сведи меня къ ней, повторилъ онъ взволнованнымъ дрожащимъ голосомъ. Эта голова самой красивой и лучшей женщины, которую я когда либо зналъ въ моей жизни. Я видлъ ее еще во времена ея цвтущей молодости — слышалъ какъ она смялась и пла… Пусти меня къ ней…
Въ этихъ словахъ слышалось столько горя и глубокаго отчаянія, что Бекки была тронута.
— Идите за мной, сказала она герцогу и повела его черезъ сни на лстницу, а затмъ въ погребъ, гд на земл стоялъ простой деревянный ящикъ.
Орлеанскій бросился на него съ громкими рыданіями, которыя глухо раздались среди тишины мрачнаго погреба.
Бекки едва не расплакалась.
— Раскаяніе великое дло! сказала она, думая утшить герцога, вдь у мертвыхъ также можно просить прощенія.
— Но они не слышатъ насъ, отвтилъ полусознательно герцогъ.
— За то слышитъ насъ Тотъ, который властенъ надъ жизнью и смертью.
— Они не чувствуютъ нашихъ слезъ.
— Но мы чувствуемъ, какъ съ каждой искренней слезой, все легче и легче становится у насъ на душ.
Герцогъ поднялся на ноги.
— Да, сказалъ онъ боле спокойнымъ голосомъ. Если бы она могла слышать меня, то я готовъ былъ бы просить у ней прощенія за то зло, которое я сдлалъ ей въ жизни, но клянусь что я не повиненъ въ ея смерти…
Въ эту минуту послышался сверху какой то странный шумъ и стукъ молотковъ, который повторился нсколько разъ.
Бекки вздрогнула. Маленькая лампа задрожала въ ея рукахъ.
— Святой Андрей Шотландскій, воскликнула она, не помня себя отъ ужаса.
— Что съ тобой! спросилъ герцогъ,
— Разв вы не слышите? Вдь они у нашего дома! Злоди напугаютъ до смерти мою бдную леди. Ну и вамъ не сдобровать, если они найдутъ васъ въ этомъ дом.
Герцогъ былъ до того погруженъ въ свои мысли, что ничего не слыхалъ, но слова Бекки и сознаніе неминуемой опасности заставили его мало но малу придти въ себя.
— Да правда, сказалъ онъ, мы въ Париж… Это домъ леди Эліотъ, а тутъ эта мертвая голова… Если они найдутъ здсь герцога Орлеанскаго…
Между тмъ стукъ молотковъ съ улицы опять повторился и становился все сильне.
— Это обыскъ, сказалъ герцогъ.
— А должна идти наверхъ, они еще пожалуй выломаютъ двери…. сказала Бекки, поднимаясь по лстниц неврными шагами.
— Что ты длаешъ! воскликнулъ герцогъ. Я ни за что не останусь здсь одинъ съ покойницей.
— Вамъ же будетъ плохо, если они увидятъ васъ! крикнула Бекки, которая чувствовала все большее безпокойство по мр того, какъ стукъ въ двери становился громче и движеніе на двор увеличивалось.
— Но еще будетъ хуже, если они найдутъ меня здсь съ головой принцессы Ламбалль… Тогда все кончено!… пробормоталъ герцогъ съ отчаяніемъ, я напрасно пожертвовалъ моимъ прошлымъ именемъ… всмъ, что было для меня дорого… а теперь…
Но Бекки исчезла. Послдній отблескъ лампы еще разъ освтилъ сводъ погреба и герцогъ очутился среди непроницаемой тьмы.
Двойной страхъ овладлъ имъ: онъ настолько же боялся мертвой головы, какъ и людей ворвавшихся въ домъ для обыска.
Онъ протянулъ руки и едва не упалъ на ящикъ съ мертвой головой. Ему казалось что онъ прикоснулся холоднаго лица, губъ, волосъ, и сердце его замерло отъ ужаса.
Онъ слышалъ, какъ сверху отодвинули засовъ, повернули ключъ въ замк, какъ заскрипла дверь выходившая на улицу и распахнулась настежъ. Онъ сдлалъ нсколько шаговъ и встртилъ препятствіе, которое думалъ одолть, но напрасно,— передъ нимъ была каменная стна.
— Вотъ такъ будешь въ тюрьм, подумалъ герцогъ, падая въ изнеможеніи на кучу щебня и сора лежавшую въ углу погреба. Онъ чувствовалъ такую слабость, что не въ состояніи былъ шевелить губами. Даже страхъ оставилъ его въ эту минуту. У него было одна ощущеніе — потребность спокойствія. Голова кружилась, сознаніе дйствительности замнилось дикими и туманными галюцинаціями,— ему казалось что онъ лежитъ мертвый въ гробу и слышитъ какъ надъ его головой ходятъ взадъ и впередъ люди.

ГЛАВА XIV.
Орлеанскій мняетъ свое имя.

Между тмъ Бекки отворила дверь и впустила патруль, состоящій изъ шестидесяти человкъ, которые вошли въ домъ, гремя саблями и пиками.
— Сжальтесь надъ моей бдной леди! воскликнула Бекки, сложивъ руки на груди.— Она очень больна, ей не пережить такого испуга!
— Я зналъ, что она больна и потому самъ пришелъ сюда, отвтилъ коммисаръ, выйдя изъ толпы вооруженныхъ людей.— Мы не станемъ безпокоить ее.
Съ этими словами онъ подошелъ къ лстниц, ведущей въ верхній этажъ, и обращаясь къ товарищамъ сказалъ:
— Citoyens, я долженъ предупредить васъ, что въ этомъ дом лежитъ больная. Шумъ, новыя лица, испугъ, могутъ быть для нея смертельны. Мы исполнимъ нашу обязанность, но сдлаемъ это на человчески.
Свтъ лампы, висвшей у лстницы, освщалъ его стройную фигуру, трехцвтный шарфъ, шляпу съ перьями и его блдное лицо.
— Лагэ! Жильберъ Лагэ! шептали между собою слуги леди Эліоттъ, выбжавшіе въ сни изъ разныхъ комнатъ при вход патруля.
— Жильберъ Лагэ! воскликнула съ умиленіемъ Бекки. Она наконецъ увидла того, о которомъ Друэ говорилъ не иначе, какъ со слезами на глазахъ, и котораго леди Эліоттъ такъ часто звала въ своемъ бреду.
Бекки въ эту минуту чувствовала непреодолимое желаніе упасть передъ нимъ на колни, какъ передъ высшимъ существомъ, и выразить ему свою благодарность и уваженіе. Она сама не могла дать себ отчета, откуда могло явиться у ней такое желаніе,— не потому-ли, что Лагэ такъ дорогъ Друэ и леди Эліоттъ? Однако, благодаря присутствію постороннихъ людей, она не ршилась выразить своихъ чувствъ и только воскликнула:— ахъ, если бы моя леди знала, что вы здсь!…
Жильберъ взглянулъ на нее своими печальными глазами и сдлалъ движеніе, какъ будто хотлъ кого-то отстранить отъ себя.
— Если моя леди узнаетъ, что вы опять въ ея дом, продолжала Бекки.— она непремнно выздороветъ и я опять увижу улыбку на ея милыхъ губахъ, которыя теперь горятъ отъ лихорадки, и пульсъ сдлается какъ слдуетъ — и все опять пойдетъ по старому…
— Не говори мн объ этомъ, прервалъ ее Жильберъ. Между тмъ онъ дорого далъ бы, чтобы услышать еще что-нибудь и какъ можно больше о той, которую онъ не могъ забыть и которую напрасно старался изгнать изъ своего сердца! Ея образъ и его сердце неразрывно слились между собою. Онъ тысячу разъ повторялъ себ, что навсегда отказался отъ этой женщины, что она ненавидитъ его и измнила ему самымъ недостойнымъ образомъ, но онъ все-таки любилъ ее по прежнему или даже еще сильне, безнадежне, съ большею страстью. Любовь эта была его жизнью.
— Довольно… замолчи пожалуйста… сказалъ опять Жильберъ почти умоляющимъ голосомъ.
Но не легко было остановить Бекки и еще въ такую минуту.
— Я уврена, что все пойдетъ по старому, сказала она.— Если только моя дорогая леди узнаетъ, что вы пришли и только взглянетъ на васъ, то это можетъ спасти ее — возвратить здоровье, жизнь, счастье…
Каждое слово болтливой женщины было для него пыткой. Онъ долженъ былъ вооружиться мужествомъ и почти уже потерялъ его. Тамъ, въ нсколькихъ шагахъ отъ него была ея комната. Она лежала теперь больная, безъ памяти… его появленіе могло быть для нея небеснымъ блаженствомъ… онъ могъ увидть ее… она опять протянула бы къ нему свои руки, эти милыя руки, которыя онъ такъ давно не цловалъ,— ея милые, дорогіе глаза снова взглянули бы на него съ прежнимъ выраженіемъ… Быть можетъ она…
Нтъ этому не бывать…
— Однако, что же мы теряемъ время, citoyens, крикнулъ онъ.— Пора приниматься за дло. Вы не должны тревожить больную, но будете караулить эту лстницу, сни и двери, и прежде всего осмотрите погребъ, какъ сказано въ приказ.
— Погребъ! воскликнула Бекки, которая въ эту минуту съ ужасомъ вспомнила объ Орлеанскомъ и мертвой голов.— Нтъ, ради Бога, не ходите туда! Что вы тамъ найдете… мусоръ и всякій соръ… ящики, сундуки, ломанную посуду, бутылки… тамъ искать-то нечего…
— Тмъ лучше, отвтили ей, и нсколько человкъ, отдлившись отъ толпы, отправились въ погребъ. Бекки бросилась къ лстниц, чтобы загородить имъ дорогу, но ее удалили.
— Ну, вс несчастія обрушились на этотъ домъ! воскликнула она, отходя отъ лстницы съ замирающимъ сердцемъ.
Черезъ, дв-три минуты люди вернулись изъ погреба, таща за собою герцога Орлеанскаго, у котораго платье и волосы были покрыты пылью и известью. Онъ не сопротивлялся и только низко надвинулъ шляпу на лобъ изъ боязни, чтобы его не узнали, хотя самъ сознавалъ, что это не удастся ему.
— Мы нашли этого человка въ погреб, сказалъ одинъ изъ секціонеровъ.— Онъ спрятался въ углу, а около него былъ ящикъ съ головой Лймбалль.
— Ламбалль! повторила толпа съ удивленіемъ.
Орлеанскаго вывели на середину сней и онъ очутился противъ Жильбера.
— Долой шляпу! крикнуло разомъ нсколько голосовъ и не смотря на сопротивленіе Орлеанскаго, шляпа слетла съ его головы. Свтъ лампы упалъ на его лицо, искаженное страхомъ и волненіемъ.
— Орлеанскій! послышалось со всхъ сторонъ, и въ этомъ возглас было столько же злобы, сколько затаеннаго презрнія.
Глаза Жильбера заискрились недобрымъ огнемъ.
— Герцогъ Орлеанскій въ дом леди Эліоттъ! проговорилъ онъ съ усиліемъ и рука его инстинктивно ухватилась за рукоятку сабли.
Между тмъ Орлеанскій, выведенный силой изъ мрака уединеннаго погреба и видя кругомъ себя толпу вооруженныхъ людей долго не могъ опомниться и понять, гд онъ. Наконецъ онъ увидлъ Жильбера — лучъ радости пробжалъ по его блдному лицу и на глазахъ навернулись слезы.— Жильберъ! проговорилъ онъ. протягивая къ нему свои дрожащія руки.
— Трусъ! крикнулъ Жильберъ. Удержи эти постыдныя слезы! Не унижай достоинства мужчины…
— Ты не понимаешь меня Жильберъ, сказалъ герцогъ, взявъ его за руку.
Но тотъ съ гнвомъ и ненавистью оттолкнулъ его отъ себя: Прочь!.. убійца моей сестры! Ты думаешь умилостивить меня!..
— Жильберъ, выслушай меня, дай мн сказать теб одно слово. Какъ давно хотлъ- я открыть тайну, которая тяготила меня — она можетъ спасти и тебя и меня…
— Я и слышать не хочу.
— Я всюду искалъ тебя… неотступно ходилъ за тобой — въ собранія, въ клубы, по улицамъ, чтобы найти удобную минуту, и поговорить съ тобою наедин…
— Чтобы поймать меня въ свои сти какъ Демулена и Фабра. Но ты долженъ былъ знать, герцогъ, что я не такой человкъ, чтобы сидть у твоего стола, нить твое вино… и болтать съ женщинами Пале-Рояля. Я служу революціи и другъ Робеспьера…
— Жильберъ, умоляю тебя прикажи отойти этимъ людямъ. Выслушай меня, отъ этого зависитъ спасеніе твоей души…
Жильберъ захохоталъ злобнымъ смхомъ.
— Спасеніе моей души! воскликнулъ онъ.— Разв можетъ оно быть въ рукахъ человка, запятнавшаго себя всевозможными злодяніями!1 Не этими ли руками ты прикасался къ Натали… Не ты ли осквернилъ этого ангела! Не спасенія души жду я отъ тебя, а удовлетворенія мой мести. Ты убилъ Натали, а я братъ ея! Жизнь за жизнь.
Онъ поднялъ саблю и лезвее ея блеснуло надъ головой Орлеанскаго.
Но въ эту минуту на верху лстницы показалась женская фигура, которая ясно обрисовалась на темномъ фон корридора. Слышенъ былъ шелестъ ея длиннаго благо платья. Темные волосы падали по ея плечамъ, представляя рзкій контрастъ съ ея блднымъ овальнымъ лицомъ, все еще сохранившимъ прежнюю красоту, не смотря на лихорадочный блескъ глазъ и запекшіяся губы.
Жильберъ, при вид ея, выронилъ изъ рукъ саблю, которая съ шумомъ упала на каменный полъ.
Стоявшая на верху женщина вздрогнула, но не двигалась съ мста и пристально глядла на Жильбера, хотя по ея лицу трудно было замтить: узнала ли она его или нтъ.
Бекки первая прервала молчаніе.
— Боже мой! воскликнула она, всплеснувъ руками, это моя леди!
Жильберъ опомнился и, сдлавъ надъ собой усиліе, обратился къ вооруженной толп.
— Мы исполнили нашу обязанность, citoyens, сказалъ онъ возвысивъ голосъ, герцогъ дастъ свои показанія на суд секціи и объяснитъ, что привело его въ этотъ домъ и въ такую пору. Откройте двери и выпустите его. Вы теперь свободны герцогъ и можете идти куда вамъ угодно. Я пощадилъ васъ сегодня только потому, что надюсь разсчитаться съ вами боле достойнымъ образомъ. Близокъ день, когда я возвышу голосъ въ собраніи представителей націи и скажу имъ указывая на васъ: Орлеанскій — измнникъ!
Вооруженная толпа по знаку Жильбера бросилась къ герцогу и вытолкнула его на улицу.
— Такъ вотъ до чего дошло! бормоталъ герцогъ, поспшно удаляясь отъ дома леди Эліоттъ.— Максимиліанъ Робеспьеръ хочетъ выдать меня за измнника, меня, который стоялъ во глав революціи еще въ то время, когда никто не зналъ объ его существованіи… Мы будемъ имть это въ виду… Посмотримъ, кто кого пересилитъ… Орлеанскій не уступитъ своимъ врагамъ!.. Дло идетъ не только о спасеніи жизни, но и достиженіи престола!..
Патруль считая свое дло оконченнымъ отправился въ домъ ближайшей секціи, чтобы дать свои показанія относительно результатовъ обыска въ дом леди Эліоттъ.
Одинъ только Жильберъ остался на мст. Онъ хотлъ пробыть еще одну минуту въ ея дом, взглянуть на то мсто, гд она стояла. Ему казалось, что она протягиваетъ къ нему руки и молитъ его, чтобы онъ поспшилъ къ ней и прижалъ ее къ своему сердцу.
Онъ взглянулъ на верхъ. Она все еще стояла у лстницы. Глаза ихъ встртились. Оба чувствовали непреодолимое желаніе броситься другъ къ другу въ объятія, забыть все и всхъ на свт. Онъ сознавалъ, что еще минута и онъ уже не будетъ властенъ ни надъ своими мыслями, ни надъ своими поступками.
Но тутъ, вооружившись внезапной ршимостью, онъ наклонился къ полу, поднялъ свою саблю и выбжалъ изъ дому.
Очутившись на улиц, онъ глубоко вздохнулъ.
— Опять эта сирена едва не опутала меня своими чарами! воскликнулъ онъ.— Въ моемъ безуміи я готовъ былъ забыть, что она иметъ сношенія съ моими врагами. Разв не засталъя ее съ тмъ человкомъ, который лишилъ меня крова — сегодня я застаю у ней убійцу моей сестры. И тотъ, и другой — враги народа и свободы.— Если она такъ желаетъ этого, то она погибнетъ съ ними.

* * *

Наконецъ посл страшныхъ, такъ называемыхъ, ‘сентябрскихъ ночей’, въ Париж опять водворилось спокойствіе. Черные флаги были сняты съ городскихъ башенъ и замнены трехцвтными знаменами, которыя красиво разввались при осеннемъ солнц.
Со всего города собраны были мертвыя тла и свезены въ громадныхъ телгахъ на долину Montrouges, гд ихъ побросали въ катакомбы. Голова ‘ci-devant’ принцессы Ламбалль, найденная въ дом леди Эліоттъ, въ ту же ночь была сдана въ секцію ‘Quinze-vingt’, откуда она была унесена какимъ-то неизвстнымъ человкомъ и погребена на кладбищ Воспитательнаго Дома незаконнорожденныхъ дтей, для которыхъ бездтная принцесса Ламбалль была всегда второй матерью. Обезглавленное тло этой, едва ли не самой невинной изъ всхъ жертвъ революціи, вроятно было брошено въ катакомбы среди безчисленныхъ костей и скелетовъ на то мсто, гд теперь виднется черный могильный памятникъ съ надписью: ‘Massacre de Septembre 1792’.
Но катакомбы — городъ мертвыхъ и побжденныхъ, онъ скрылъ послдніе остатки рзни, и 4-го сентября, утромъ, столица Франціи опять приняла свой обычный оживленный видъ.
Умолкъ набатъ. Праздничная музыка, пніе, веселый говоръ наполняли парижскія улицы.
20-го сентября происходило первое засданіе Національнаго Конвента.
21-го сентября конные гренадеры объявили по всмъ улицамъ Парижа отршеніе Людовика Канета отъ престола.
Въ тотъ же день съ границъ Франціи получено было радостное извстіе, которое моментально разнеслось по городу: ‘пруссаки побиты! пруссаки и эмигранты обратились въ бгство!’ ‘Да здравствуемъ Дюмурье, побдитель при Вальми, спаситель республики!’ кричалъ народъ. Съ этого дня Дюмурье, возведенный въ свою должность наканун битвы, почти никому неизвстный, сдлался героемъ дня, самымъ могущественнымъ, вліятельнымъ и популярнымъ человкомъ новой республики. Встрча его въ Париж походила на древне-римскій тріумфъ.
— Я не довряю такимъ людямъ, сказалъ Робеспьеръ своимъ приближеннымъ.
Чмъ выше возносило Дюмурье народное расположеніе — это подвижное ‘aura popularis’, тмъ подозрительне становится онъ Робеспьеру, который все больше и больше окружалъ его своими шпіонами.
Затмъ наступили печальные дни, когда лишенный престола Людовикъ долженъ былъ предстать передъ Національнымъ Конвентомъ, посл чего слдовало голосованіе, приговоръ, его смерть.
Въ мрачное холодное утро, 21-го января 1793 года, воздвигнутъ былъ эшафотъ на томъ мст, гд до революціи стояла статуя Людовика XV. На этотъ эшафотъ вошелъ человкъ съ длинной бородой, блдный и исхудалый — его окружало несмтное, шумное море людей, всюду виднлись штыки и ружья. Со стороны набережной разставлены были пушки, заряженныя картечью, командовалъ citoyen-gnral Сантеръ. Стоявшій на эшафот человкъ приготовился къ смерти и обратившись къ толп, сказалъ: ‘Franзais, je meurs innocent’… но слова эти были заглушены сотнями барабановъ. Затмъ человкъ этотъ положилъ голову подъ гильотину, духовникъ его наклонился къ нему и набожно произнесъ: ‘иди на небо сынъ святаго Людовика’… Палачъ поднялъ окровавленпую голову бывшаго французкаго короля и показалъ ее народу.
Тло его было снесено въ церковь Madelaine и погребено среди тхъ, которые двадцать три года тому назадъ погибли въ давк на площади Louis Quinze въ день его възда въ Парижъ, здсь же лежали и бренные останки швейцарцевъ, пожертвовавшихъ для него жизнью 10-го августа. Могила его, залитая известью, имла 12 футовъ глубины и 6 футовъ ширины, какъ значилось въ Moniteur, 23-го января 1793 года.
А герцогъ Орлеанскій?— Онъ уже не носилъ боле этого титула. Онъ выхлопоталъ себ у комуны новое или, не имвшее ничего общаго съ именали французскихъ королей и принцевъ. Онъ назывался теперь Филиппъ Egalit, а его дворецъ, прежній Пале-Рояль, нереименованъ былъ въ maison Egalit и на фасад его появилась крупная трехцвтная надпись: ‘Республика’. Равнымъ образомъ переименованы были примыкавшія къ нему улицы, площадь, набережная и садъ, носившіе названіе Пале-Рояля въ les rues, la place, le qai et le jardin Egalit.
Орлеанскій хотлъ всмъ этимъ доказать Робеспьеру, что онъ пошелъ дальше его — онъ принцъ крови, который отрекся отъ своего прошлаго и несмотря на свое родство съ королевскимъ домомъ вотировалъ смерть Людовика и смотрлъ на его казнь въ открытомъ кабріолет.
Но Робеспьеръ и въ этомъ случа повторилъ ту-же фразу: ‘я не довряю такимъ людямъ’.
Въ ночь посл казни Людовика XVI произошло заране условленное свиданіе между Филиппомъ Egalit, ci-devant Орлеанскимъ и Дюмурье, главнокомандующимъ ‘сверной’ арміей, который для этой цли тайно пріхалъ изъ своего лагеря въ Парижъ и оставался здсь нкоторое время инкогнито, хотя ни одинъ изъ тогдашнихъ правительственныхъ лицъ и членовъ конвента не подозрвалъ этого.
Однако это совщаніе вскор получило громкую огласку и должно было имть роковыя послдствія для обоихъ заговорщиковъ.

Конецъ третьей части.

Часть IV.

ГЛАВА I.
Свиданіе леди Эліоттъ съ Филиппомъ Egalit.

Мартовское солнце ярко свтило въ окна дола леди Эліоттъ, наполняя комнаты весеннимъ свтомъ и тепломъ. Леди Эліоттъ уже настолько понравилась посл своей продолжительной болзни, что могла встать съ постели. Но силы медленно возвращались къ ней, она все еще чувствовала тяжесть и боль въ голов, хотя давно не была такъ спокойна, какъ теперь. Ея бдное, измученное сердце, посл всхъ испытанныхъ волненій и страданій въ теченіи длинныхъ лихорадочныхъ ночей, билось также ровно, какъ бьются сердца людей, не тронутыхъ жизнью или покончившихъ съ нею.
Леди Эліоттъ сидла у окна въ большомъ покойномъ кресл. Сверхъ длиннаго сраго платья на плечи ея была накинута лиловая мантилья, а на голов надтъ ея вдовій чепчикъ. Противъ нея у стола сидлъ маленькій Шарль и занимался рисованіемъ. Она хотла принудить себя любить его, какъ свое собственное дитя, но со времени ея послдней болзни это сдлалось для нея еще трудне. Лицо мальчика все опредленне напоминало ей тяжелое и унизительное для нея время, равно какъ и человка, бывшаго виновникомъ всхъ ея несчастій. Ей нужно было длать надъ собой усиліе, чтобы глядть на маленькаго Шарля или говорить съ нимъ.
Мальчикъ съ своей стороны инстинктивно чувствовалъ перемну, которая совершилась относительно его въ сердц леди Эліоттъ. Во время ея продолжительной болзни онъ не смлъ входить въ ея комнату, потому что докторъ замтилъ, что его присутствіе тревожитъ больную. Когда онъ опять увидлъ ее черезъ нсколько мсяцевъ, то сталъ называть ее ‘madame’, а не ‘maman’, какъ прежде,— и леди Эліоттъ сдлала видъ, что не замчаетъ этого.
— Что ты рисуешь Шарль?— спросила она.
— Корабль я море — отвтилъ мальчикъ, соскакивая со стула, чтобы показать ей рисунокъ.
— Корабль и море!— повторила улыбаясь леди Эліоттъ,— но мн кажется, что корабль вышелъ у тебя больше, чмъ слдуетъ. Смотри, мачта выше деревьевъ на берегу, а этого никогда не бываетъ въ дйствительности. Теб слдовало-бы сперва научиться копировать съ рисунковъ.
— Нтъ, это скучно!— воскликнулъ мальчикъ. Мн гораздо веселе, когда я рисую что-нибудь изъ головы. Вотъ я нарисую корабль и мн представляется, что я на мор, слышу какъ свищетъ втеръ, и я несусь по волнамъ…
— Ты вроятно хотлъ бы опять увидть море?— спросила леди Эліоттъ.
— Не только увидть, но и плыть по морю. Когда я выросту, непремнно сдлаюсь морякомъ.
— А лошади Шарль! разв ты совсмъ разлюбилъ ихъ?
— Нтъ, не я желалъ бы имть красивую, дикую лошадь, на которой я могъ бы скакать на свобод по нолямъ и лсамъ черезъ рвы и заборы. зда въ манеж совсмъ другое дло, только и видишь передъ собой доски, стны и крышу. Тутъ ничего не представишь себ.
— Ну, а если бы ты халъ на собственной лошади?..
Лицо маленькаго Шарля просіяло.
— Тогда, сказалъ онъ. я вообразилъ-бы себ, что несусь на корабл, а кругомъ меня море…
— Твое желаніе исполнится Шарль. Ты недавно разсказывалъ мн о ворономъ понни въ манеж Астлей, который такъ понравился теб. Пойди и узнай, не продается ли еще эта лошадь. Если да.— то я куплю ее для тебя.
Ей хотлось вознаградить чмъ-нибудь мальчика за то отчужденіе, которое она чувствовала къ нему. Цль ея была вполн достигнута. Маленькій Шарль пришелъ въ полный восторгъ и нжно поцловавъ ея руку, тотчасъ же выбжалъ изъ комнаты, чтобы навести справки о лошади, которая теперь занимала вс его помыслы.
Леди Эліоттъ осталась одна. Тяжелое чувство полнаго одиночества всецло охватило ее, она постоянно испытывала его съ тхъ поръ, какъ Жильберъ покинулъ ее. Посл высказаннымъ имъ подозрній, всякая мысль о немъ была для нея пыткой и она употребляла вс усилія, чтобы забыть объ его существованіи. Съ окружающемъ ее вншнемъ мір она также не находила ничего отраднаго. Во Франціи была революція, за предлами Франціи — страхъ передъ революціей, всюду царилъ раздоръ, безпокойство и несогласіе. Наступило время, когда, казалось, буквально исполнились слова Евангелія: ‘предастъ-же братъ брата на смерть и отецъ сына и возстанутъ дти на родителей и умертвятъ ихъ’.
Въ самомъ Конвент происходила борьба партій. Французская революція шла обычнымъ путемъ всякой революціи, которая не разбивается съ самаго начала о геніальныя противорчія и поэтическія иллюзіи ея зачинщиковъ, а развивается въ рукахъ ихъ послдователей въ систему, которая бываетъ также логична и непреложна, какъ любая математическая задача.
Дантонъ отступилъ, какъ только прошли въ немъ первыя минуты восторга и упоенія, а когда онъ опять хотлъ захватить власть въ свои руки, то уже было поздно.
Жирондисты были наканун своего паденія. Робеспьеръ уже почти достигъ апогея своей власти. Въ одномъ маленькомъ средневковомъ город, душа молодой двушки, все боле и боле воодушевлялась исторіей Юдии — отъ ея руки долженъ былъ впослдствіи погибнуть Маратъ. Въ Ванде свирпствовала междоусобная война, а на границахъ Франціи шла война съ коалиціей. Почти вс европейскія государства выслали свои арміи противъ молодой республики, чтобы загладить постыдныя результаты ‘военной прогулки’, легкомысленно предпринятой прусаками противъ арміи ‘адвокатовъ’. Англія также мобилизировала свои войска, которыя высадились въ Бельгіи, подъ предводительствомъ герцога Іоркскаго, брата принца Уэльскаго, между тмъ какъ линейные англійскіе корабли крейсировали на мор. Англійскій посланникъ лордъ Говеръ выхалъ изъ Парижа какъ только начался процессъ короля, а вслдъ за его казнью французскій посланникъ М. de Chauvelin былъ позорно изгнанъ изъ Лондона. Никогда еще ненависть къ англичанамъ не была такъ сильна во Франціи, какъ въ это время. Національное соперничество, игравшее тутъ главную роль, съ той и другой стороны было пущено въ ходъ, чтобы искуственно увеличить эту ненависть. Слово ‘Питтъ’ сдлалось браннымъ словомъ у французовъ, Англія служила поводомъ сатирическихъ и уличныхъ псенъ, а каждый англичанинъ, жившій тогда въ Париж, постоянно подвергался насмшкамъ и насилію. Многіе изъ нихъ выхали одновременно съ своимъ посланникомъ, а т, которые остались, могли ежеминутно ожидать смерти, такъ какъ нкоторые изъ ихъ соотечественниковъ уже сдлались жертвою революціи.
Но леди Эліоттъ была равнодушна къ опасности, которая грозила ей больше, чмъ кому-нибудь другому посл того, какъ голова Ламбалль была найдена въ ея дом. Смерть и бури вншняго міра уже не пугали ее съ тхъ поръ, какъ разлука съ Жильберомъ лишила ее послдней надежды въ жизни. Оставшись одна посл ухода Шарля, она сняла съ шеи медальонъ, съ которымъ не разставалась въ послдніе мсяцы. Это былъ тотъ самый медальонъ, который сперва носила Натали, а затмъ Жильберъ и который она подняла въ катакомбахъ во время ихъ послдней встрчи. Это было все, что у ней осталось отъ Жильбера и единственная вещь, связывавшая его съ ней. Когда Шарля не было дома, она снимала съ себя медальонъ и долго разсматривала его. Трудно сказать, что чувствовала она въ эти минуты: было ли это сожалніе о прошломъ или желаніе узнать неразршимую тайну? Несмотря на тяжелыя воспоминанія, связанныя съ медальономъ, она чувствовала особенное удовольствіе держать его въ рукахъ и смотрть на него, какъ это длала она и въ настоящую минуту, потому что была въ полной увренности, что никто не нарушитъ ея уединенія.
Но дверь неожиданно отворилась и вошелъ слуга.
— Cytoyen Egalit проситъ миледи принять его.
— Egalit! повторила она въ смущеніи, досадуя, что ее застали врасплохъ.— Я даже никогда не слыхала такого имени.
Она хотла спрятать медальонъ, но не успла, такъ какъ въ дверяхъ появилась мрачная фигура ci-devant герцога Орлеанскаго, одтаго съ головы до ногъ въ глубокій трауръ, только на шляп его виднлась трехцвтная кокарда изъ атласныхъ лентъ. Худощавое лицо его казалось сильно взволнованнымъ, хотя онъ длалъ видимыя усилія чтобы овладть собою.
Три года прошло съ тхъ поръ, какъ онъ стоялъ передъ леди Эліоттъ лицомъ къ лицу въ Брайтон, затмъ они встрчались нсколько разъ, но всегда случайно и помимо своей воли. Герцогъ тщательно избгалъ ту, которая еще двочкой нравилась ему въ Монфлери и которая впослдствіи поразила его своей красотой, когда онъ встртилъ ее въ Англіи и возбудила въ немъ мимолетную страсть. Воспоминаніе объ этомъ времени смущало его, потому что въ любовныхъ длахъ у него никогда не было искренняго глубокаго чувства. Относительно леди Эліоттъ онъ не испытывалъ теперь ни стыда, ни гнва, ни даже желанія мести, которое было бы естественно въ отвергнутомъ поклонник. Онъ скоре чувствовалъ къ ней какое-то физическое отвращеніе и смутную боязнь, что эта женщина, связанная съ темной стороной его прошлаго, будетъ играть роковую роль въ его будущемъ. Въ ршительныя минуты его жизни она являлась передъ нимъ предвстницей несчастія и всякій разъ разрушала его планы, начиная съ той ночи въ Брайтон, когда она неожиданно вывела къ нему Натали, чтобы вынудить у него тяжелое признаніе. Затмъ она явилась ему въ ночь на 10-е августа у ‘Soleil d’or’, когда она выросла точно изъ-подъ земли, чтобы оторвать отъ него Жильбера, наконецъ въ третій разъ онъ также неожиданно увидлъ ее въ день обыска въ ея дом, когда едва не погибъ отъ руки Жильбера.
Съ этого раза суеврный страхъ герцога къ леди Эліоттъ еще больше увеличился. Онъ не могъ отдлаться отъ мысли, что она рано или поздно погубитъ его, связь существовавшая между ею и Жильберомъ была для него предметомъ постояннаго безпокойства и онъ былъ увренъ, что разлучивъ ихъ избгнетъ опасности. Ему казалось, что она стоитъ у него на дорог и виновна въ томъ, что онъ не можетъ сблизиться съ Жильберомъ и что ея затаенная цль — довести ихъ обоихъ до послдней крайности. Орлеанскій такъ долго думалъ объ этомъ, что это сдлалось у него ide fixe и онъ наконецъ ршилъ, что для него нтъ иного исхода, какъ искать личнаго свиданія съ леди Эліоттъ. Онъ надялся, что вслдствіе этого разговора она удетъ изъ Парижа и оставитъ ему Жильбера, или же они удутъ вмст и тогда сама собою кончится неестественная борьба, которая не предвщала ничего хорошаго.
Но для того, чтобы достигнуть такихъ результатовъ, нуженъ былъ значительный запасъ энергіи, осмотрительности и главнымъ образомъ мужества, которымъ никогда не отличался Орлеанскій. Благодаря этому, онъ довольствовался полумрами, которыя только могли ухудшить положеніе длъ. Онъ не осмлился прямо искать свиданія съ леди Эліоттъ, по слдилъ за каждымъ ея шагомъ, зналъ до малйшихъ подробностей все, что касалось ея жизни въ Париж и нсколько разъ переписывался о ней съ принцемъ Уэльскимъ. Послдній, несмотря на свое легкомысліе, сохранилъ къ леди Эліоттъ боле глубокое чувство, нежели можно было ожидать отъ него. Ея прощальное письмо произвело на него сильное впечатлніе, угаснувшая любовь опять проснулась въ немъ. Оттолкнувъ отъ себя леди Эліоттъ самымъ постыднымъ и унизительнымъ Образомъ, какъ игрушку своего каприза, онъ только теперь оцпилъ эту любящую, врную, способную на самоотверженіе женщину и понялъ ея значеніе въ окружавшей его сред разврата, фальши и корыстолюбія. Когда море, революція, и любовь леди Эліоттъ къ другому человку, окончательно раздлили ихъ, онъ почувствовалъ раскаяніе и у него явилось напрасное стремленіе къ ней,-онъ жаллъ о потерянномъ счасть, имвшемъ для него значеніе лучшихъ воспоминаній молодости. Ко всему этому примшивалось чувство естественнаго состраданія къ той, которую онъ оскорбилъ когда-то, и которую видлъ теперь въ опасности среди революціоннаго Парижа… Онъ хотлъ во что бы то ни стало спасти ее, и съ этой цлью написалъ ей письмо, поручивъ герцогу лично передать его при первой возможности.
Герцогъ не сомнвался въ полномъ успх возложеннаго на него порученія и охотно взялся за него, тмъ боле что оно совпадало съ его тайными намреніями.
Такимъ образомъ письмо принца и связанныя съ нимъ надежды побудили его сдлать визитъ, который онъ откладывалъ со дня на день. Не зная ничего о разрыв леди Эліоттъ съ Жильберомъ, онъ радовался, что наконецъ нашлось средство разлучить тхъ, которыхъ союзъ былъ непріятенъ ему и удалить ненавистную для него женщину, которую онъ самъ на свое несчастье уговаривалъ когда-то пріхать въ Парижъ.
Письмо принца, лежавшее у него въ карман, придало ему настолько бодрости, что онъ смло явился въ домъ леди Эліоттъ и вошелъ въ комнату, гд она сидла, не дожидаясь возвращенія слуги.
— Герцогъ Орлеанскій! воскликнула леди Эліоттъ быстро поднимаясь съ своего мста и роняя изъ рукъ медальонъ, который упалъ съ ея колнъ на полъ. Она хотла поднять его, но почувствовала такое сильное головокруженіе, что тотчасъ же снова опустилась въ свое кресло.
Слуга вышелъ. Герцогъ Орлеанскій заперъ за нимъ дверь и подошелъ къ леди Эліоттъ.
— Я зналъ, что мое неожиданное появленіе йснугаетъ васъ, но меня не было въ Париж довольно долгое время и…
— Вы въ траур? спросила леди Эліоттъ, длая надъ собой усиліе чтобы подавить овладвшее ею волненіе.
— Я ношу трауръ но моемъ тест, герцог Пентьевръ. Онъ пережилъ только нсколькими мсяцами свою невстку герцогиню Ламбалль. Мы погребли его на дняхъ въ его фамильномъ склеп Dreux. Я только-что вернулся въ Парижъ…
Леди Эліоттъ замтила въ эту минуту медальонъ, лежавшій на ковр у ея ногъ и наклонилась чтобы поднять его.
— Позвольте, сказалъ Орлеанскій съ своей обычной учтивостью и быстро сдлавъ нсколько шаговъ поспшилъ поднять упавшую вещь.
— Это мой медальонъ! Какъ онъ попалъ къ вамъ? воскликнулъ герцогъ внимательно разглядывая его.
Онъ былъ такъ пораженъ сдланнымъ открытіемъ, что совершенно забылъ о цли своего посщенія и съ замирающимъ сердцемъ ожидалъ отвта.
— Я получила его отъ умирающей, сказала леди Эліоттъ, и передала человку, жизнь котораго иметъ какую-то таинственную связь съ этимъ медальономъ. Но онъ открывается особеннымъ способомъ…
— Позвольте мн ссть миледи, сказалъ Орлеанскій, который считалъ себя сильне, чмъ былъ въ дйствительности. Онъ опять чувствовалъ необъяснимый страхъ къ леди Эліоттъ и напрасно старался преодолть себя.
Леди Эліоттъ пригласила его ссть движеніемъ руки, указавъ на стоящее возл нея кресло.
— Я не объяснилъ вамъ цли моего посщенія, продолжалъ герцогъ посл нкотораго молчанія и даже не попросилъ извиненія, въ томъ, что явился къ вамъ такъ неожиданно…
— Къ чему вы говорите это! прервала его леди Эліоттъ спокойнымъ голосомъ. При тхъ отношеніяхъ какія установились между нами, намъ нечего извиняться другъ передъ другомъ, monseigneur!
— Тише, ради Бога! воскликнулъ герцогъ оглядываясь съ испугомъ. Называйте меня citoyen… Забудьте о всхъ титулахъ, они теперь лишніе… Мое имя — citoyen Egalit.
Леди Эліоттъ улыбнулась.— Извольте, я буду называть васъ citoyen Egalit, хотя я не понимаю, зачмъ вамъ нужна эта ложь въ настоящую минуту, когда мы совершенно одни.
Разговоръ ихъ опять перешелъ на тему, одинаково занимавшую обоихъ. Герцогъ счелъ нужнымъ разсказать леди Эліоттъ исторію медальона, такъ какъ повидимому многое уже было извстно ей.
— Я долженъ предупредить васъ миледи, началъ герцогъ, что это случилось много лтъ тому назадъ, когда во Франціи существовалъ блестящій дворъ и знатные люди. Судьб было угодно, что бы одинъ изъ этихъ знатныхъ людей познакомился съ одной дамой, которая увлекла его своимъ умомъ, красотой и граціей… Она уже была замужемъ, однако… въ злополучную минуту отдалась этому человку. Сознаніе грха терзало ее даже въ лучшія минуты ихъ кратковременнаго счастья. Она потребовала разлуки. Этотъ человкъ… герцогъ… горячо любилъ ее, и хотя сердце его обливалось кровью, онъ простился съ нею навсегда, оставаясь по прежнему въ свт, который не зналъ и не долженъ былъ ничего знать объ этой связи. Разставаясь съ любимой женщиной, онъ далъ ей на намять медальонъ съ его портретомъ… Нсколько мсяцевъ спустя она сдлалась матерью… у ней родился сынъ… а вскор посл того она завяла какъ цвтокъ, подбитый бурею…
Голосъ герцога задрожалъ при этихъ словахъ.
— Другой цвтокъ выросталъ около нея, продолжалъ герногъ понизивъ голосъ. Цвтокъ этотъ представлялъ живое подобіе того, который увядалъ, съ тми-же оттнками красоты душевной и тлесной. Тогда вновь воскресла старая любовь — образъ, который герцогъ носилъ въ своемъ сердц вонлотился для него, и…
— Натали стала вашей жертвой… сказала леди Эліоттъ, не подымая глазъ.
— Вы были ея другомъ, и я знаю, что мн нечего ждать пощады отъ васъ.
— Разв вы забыли Брайтонъ?
— Не напоминайте мн о прошломъ, мы вс несемъ на себ его послдствія. Теперь не время разбирать: кто изъ насъ правъ или виноватъ. Дни золотыхъ заблужденій сдлали насъ врагами, пускай эти дни горькой дйствительности сблизятъ насъ… Мы нуждаемся другъ въ друг и должны примириться…
— А не думаю осуждать васъ, monseigneur. Я должна прощать другихъ, чтобы и они были снисходительне къ моему прошлому… Но относительно умершихъ…
— Умершихъ! повторилъ герцогъ. Разв мы не можемъ помириться съ ними?..
— Въ этомъ случа нтъ иного искупленія, кром смерти.
— Можетъ быть вы нравы, мрачно пробормоталъ герцогъ. Не то ли самое думалъ этотъ роялистъ-фанатикъ, который хотлъ убить меня въ моемъ собственномъ дворц и вмсто меня убилъ другого… Но есть еще исходъ!…
Глаза герцога зажглись выраженіемъ энергіи и воодушевленія.
— У насъ еще есть задача въ жизни, которую нужно исполнить! Я не считаю свою жизнь поконченною. У насъ еще есть извстныя желанія, надежды, планы, миледи. Пусть умираютъ т, которымъ ничего не осталось кром смерти.
Леди Эліоттъ съ удивленіемъ смотрла на своего собесдника. Вся фигура его преобразилась. Въ манерахъ и осанк Орлеанскаго было столько же величія и достоинства, какъ въ былыя времена, когда онъ возбудилъ въ ней дтское почитаніе къ нему. Такимъ она всегда видала его въ Монфлри.
— Какъ, воскликнулъ онъ, мы должны умереть въ тотъ моментъ, когда цль всей нашей жизни, мечтаній, стремленій уже почти достигнута и стоитъ только протянуть руку чтобы взять корону…
— Это еще не такъ скоро удастся вамъ monseigneur, сказала леди Эліоттъ. Прежде чмъ надть корону, вы должны отогнать отъ себя тнь этого блднаго, окровавленнаго человка съ длинной бородой и впалыми глазами…
Герцогъ вздрогнулъ и оглянулся какъ будто въ самомъ дл, ожидалъ увидть передъ собою тнь. Онъ всталъ, сдлалъ нсколько шаговъ и опять вернулся на прежнее мсто.
— Если вы намекаете на тнь Людовика XVI сказалъ онъ, спокойнымъ голосомъ, обращаясь къ леди Эліоттъ, то если бы она въ дйствительности явилась передо мною, я повторилъ бы передъ нею т же слова, какія сказалъ ночью 10 января въ засданіи Національнаго Конвента, когда пришла моя очередь подать голосъ и когда безусловно присудили къ смерти Людовика Капета за его самовластіе… Теперь французскій престолъ можетъ считаться вакантнымъ и другой займетъ мсто прежняго короля.
— Его мсто на эшафот? спросила леди Эліоттъ.
— Такая фраза прилична была бы Эндорской волшебниц!
— Разв не то же самое говоритъ ваша совсть.
— Ну, съ этимъ оракуломъ еще можно справиться, отвтилъ герцогъ шутливымъ тономъ, который представлялъ странный контрастъ съ мрачнымъ выраженіемъ его лица.
— Для васъ миледи, какъ и для всхъ, продолжалъ онъ, не было тайной, что король ненавидлъ меня и что онъ заперъ бы меня въ Бастилію посл 12-го іюля, еслибы на мое счастье ее не разрушили тогда, и будь у него средства въ рукахъ, онъ разумется веллъ бы отравить меня или обезглавить. Мои дальнйшія поступки были только прямымъ слдствіемъ горькой необходимости. Между тмъ было время, когда, я отъ всей души хотлъ примириться съ королемъ и королевой, но они отвергли меня и въ двухъ случаяхъ отнеслись самымъ оскорбительнымъ образомъ къ моимъ добрымъ намреніямъ, такъ что мн стоитъ только вспомнить объ этомъ, чтобы вся кровь бросилась мн въ голову. Посл этого мн уже не оставалось другого исхода, какъ перейти на сторону ихъ враговъ.
— Неужели вы думаете, что этотъ исходъ можетъ спасти васъ?
— Я знаю только одно, что все пошло бы иначе, еслибы я тогда встртилъ иной пріемъ въ Тюльери. Отвергнутый королемъ и дворцовой партіей, я поневол долженъ былъ опять обратиться къ друзьямъ, которыхъ имлъ въ сред народныхъ представителей…
— Къ вашимъ друзьямъ? спросила леди Эліоттъ съ презрительной улыбкой.— Не считаете ли вы также своими друзьями Мирабо и Лафайета?
Замчаніе это не понравилось герцогу.
— Время покажетъ, кто мои друзья и враги! Но я долженъ предупредить васъ миледи, что у насъ готовится переворотъ. Кром этого я разумется ничего не могу сообщить вамъ и не считаю себя въ нрав. Но вы видите, я отношусь ‘къ вамъ съ довріемъ, и вдобавокъ я долженъ предупредить васъ, что мн нужна ваша помощь.
— Моя помощь! воскликнула съ испугомъ леди Эліоттъ.
— Здравомыслящіе люди Франціи слишкомъ долго терпли гнетъ неслыханнаго тиранства. Истинная свобода скоро вступитъ въ свои нрава! Народныя бдствія вопіютъ къ небу, мы обязаны очистить отъ нихъ государство, чтобы оно не сдлалось посмшищемъ другихъ націй. Страна и народъ, которые издавна пользуются заслуженной славой, не должны управляться нищимъ адвокатомъ и отставнымъ ветеринаромъ. Кровь моя возмущается, когда я думаю объ этомъ, потому что во всякомъ случа во мн та же кровь, которая въ теченіе столтій текла въ жилыхъ французскихъ королей! Ботъ до чего дожили мы!…. королевскій принцъ Франціи украшенъ этимъ знакомъ (герцогъ едва не сорвалъ кокарды съ своей шляпы) и носитъ названіе Egalit… Вдь это абсурдъ!…
— Не только абсурдъ, но и преступленіе, замтила леди Эліоттъ.
Эти слова заставили опомниться Орлеанскаго.
— Вы измните намъ миледи, воскликнулъ онъ взволнованнымъ голосомъ.— Вы роялистка! Насъ могутъ услышать! Еще время не наступило!… Но оно наступитъ, продолжалъ онъ, увлекаясь все больше и больше, и забывая всякую осторожность,— въ одинъ прекрасный день поднимутъ знамя Орлеанскаго… и вся армія… Нтъ, я не то хотлъ сказать… наступитъ день, когда мы избавимся отъ этихъ негодныхъ плебеевъ, которымъ должны угождать теперь… я опять заставлю преклониться предо мною тхъ самыхъ людей, которые въ былое время ползали у моихъ ногъ, а теперь, благодаря моей снисходительности, осмливаются презирать меня. Мы сбросимъ съ себя ненавистную маску и уничтожимъ эту жалкую горсть людей, позорящихъ Францію!… Но изъ этой шайки я хотлъ бы спасти одного человка… привязать его къ себ, раздлить съ нимъ ожидающія меня почести, назвать тмъ именемъ, которое уже давно даетъ ему мое сердце втайн. Съ этимъ человкомъ связаны лучшія воспоминанія моей жизни, заботясь о его счастьи, я искупилъ бы то зло, которое сдлалъ другимъ людямъ… Вы должны помочь мн въ этомъ миледи…
Блдныя щеки леди Эліоттъ покрылись яркимъ румянцемъ.
— Я могу вамъ помочь? спросила она нершительнымъ голосомъ.
— Именно вы! Не было ли это предопредленіемъ судьбы, что этотъ медальонъ очутился въ вашихъ рукахъ и упалъ на землю въ. такой моментъ, что мн пришлось поднять его. Долго соблюдаемая тайна должна наконецъ открыться. Умирающая Натали поручила вамъ отдать этотъ медальонъ ея брату Жильберу Лагэ… въ медальон мой портретъ… и…
— Я отецъ Жильбера, сказалъ герцогъ и пожавъ пружину, подалъ открытый медальонъ леди Эліоттъ.
Передъ нею былъ превосходно нарисованный миніатюрный портретъ герцога Орлеанскаго въ молодости, съ изящно очерченной головой и въ мундир гусарскаго полка, который онъ носилъ въ т времена. когда еще назывался герцогомъ Шартрскимъ.
На двор въ этотъ моментъ послышались крики и топотъ лошади.
Герцогъ съ испугомъ вскочилъ на ноги. Онъ опять вспомнилъ, что онъ citoyen Egalit, его лицо, раскраснвшееся отъ волненія, покрылось смертельною блдностью, холодный потъ выступилъ у него на лбу. Воодушевлявшая его энергія изчезла,— и онъ казался истощеннымъ нравственно и физически.
— Я не смю дольше оставаться у васъ миледи, сказалъ онъ поспшно, едва переводя духъ отъ волненія,— они не должны знать, что я былъ у васъ. Не удивляйтесь и не осуждайте меня… Я надюсь оправдаться въ будущемъ. Я знаю свое положеніе и долженъ былъ поступать извстнымъ образомъ, вслдствіе горькой необходимости. Я боле достоинъ сожалнія, нежели вы думаете,— едва ли найдется во Франціи другой человкъ, который былъ бы въ такой степени игрушкой партій, какъ я, и это будетъ продолжаться до тхъ поръ, пока мн не удастся овладть ими. Но въ данную минуту я не могу распоряжаться ни моимъ именемъ, ни даже собою, и мой сегодняшній визитъ долженъ остаться тайной… Вы у нихъ въ сильномъ подозрніи!…
— Въ подозрніи! воскликнула леди Эліоттъ, прислушиваясь къ шуму на двор, который все усиливался.
— Мн некогда сообщать вамъ какія либо подробности. Я пришелъ сюда между прочимъ съ тою цлью, чтобы предупредить васъ, что одинъ изъ самыхъ страшныхъ якобинцевъ поклялся погубить васъ, его зовутъ Николаемъ Трюшонъ…
— Николай Трюшонъ! повторила леди Эліоттъ, сильно озадаченная.
— Говорятъ, что вы помогали бгству какого то шевалье…
Теперь все стало ясно для леди Эліоттъ.
— Такъ вотъ причина, сказала она задумчиво. Но вамъ должно быть извстно monseigneur, что имя этого шевалье C.-Мало, хотя вы боитесь назвать его. Я дйствительно помогала его бгству, несмотря на одинъ разговоръ передъ ‘Soleil d’or’, который я случайно подслушала. Надюсь, что вы лично не станете осуждать и меня за мою попытку спасти несчастнаго С.-Мало…
— Это воспоминаніе было непріятно герцогу.
— Зачмъ будемъ мы возвращаться къ прошлому, сказалъ онъ нахмуривъ брови.— Вамъ достаточно знать, что Николай Трюшонъ ршился отомстить вамъ и если съ вашей стороны будетъ поданъ малйшій поводъ, то онъ тотчасъ воспользуется имъ, чтобы отправить васъ въ тюрьму, а затмъ, на эшафотъ… Разумется такой порядокъ вещей не можетъ продолжаться… Но пока мы должны быть осторожны и не раздражать нашихъ враговъ… Мн кажется, миледи, что вамъ слдовало бы воспользоваться тмъ короткимъ промежуткомъ времени, когда вы еще можете располагать своей жизнью и дйствіями и выхать изъ Франціи, гд вы со всхъ сторонъ окружены опасностью. Въ противномъ случа вы рано или поздно попадете въ сти, которыя разставляетъ вамъ извстный человкъ. Узжайте скоре отсюда, никакія колебанія не должны останавливать васъ, тмъ боле, что въ вашемъ благословенномъ отечеств васъ ожидаетъ могущественный другъ, готовый загладить всми способами свою прошлую вину. Онъ дастъ вамъ положеніе боле прочное и блестящее нежели то, которымъ вы пользовались въ былые годы.
Багровый румянецъ покрылъ блдныя щеки леди Эліоттъ.
— Что значитъ этотъ намекъ, monseigneur? Кто далъ вамъ право оскорблять меня въ моемъ дом? спросила она возвысивъ голосъ.
Внизу послышалось дикое пніе, перемшанное съ крикливыми возгласами:
‘Soldats le bal va se rouvrir
Et vous aimez la danse,
L’Allemande va finir Mais
l’Anglaise commence!’
— Кто это? воскликнула съ испугомъ леди Эліоттъ.
— Кто же, какъ не народъ миледи! отвтилъ герцогъ. Однако вернемся къ нашему разговору. Вы видите, что у насъ общія интересы и желанія. Вы другъ Жильбера.
— Такъ было прежде, но не теперь, сказала леди Эліоттъ.
— Тмъ лучше. Значитъ отъздъ изъ Парижа не потребуетъ отъ васъ даже этой жертвы… а тогда уже ничто не помшаетъ моему сближенію съ Жильберомъ.
— Вы забываетесь, monseigneur! воскликнула леди Эліоттъ.
— Не вы ли возстановили противъ меня Жильбера?
— Вотъ убжденіе достойное Орлеанскаго! Я уже говорила вамъ, что мы разошлись съ Жильберомъ, благодаря вамъ, monseigneur! Но это не помшаетъ мн исполнить ваше порученіе, я постараюсь отршиться отъ собственныхъ ощущеній, увижу его и сообщу то, что узнала сегодня. Я сдлаю это не для васъ, а для Жильбера, такъ какъ считаю излишнимъ разубждать васъ и внушать вамъ лучшія понятія о людяхъ.
Между тмъ шумъ на двор настолько усилился, что леди Эліоттъ поспшно встала съ своего мста, и взглянувъ въ окно, увидла Шарля на подаренной ему лошади, въ одной рук онъ держалъ поводья, а другой махалъ хлыстомъ, чтобы защищать себя отъ окружавшихъ его уличныхъ мальчишекъ, которые хотли стащить его на землю.
— Ради Бога, отойдите отъ окна! Вы не знаете на что способенъ народъ! Позвольте предостеречь васъ..
Леди Эліоттъ не обратила никакого вниманія на слова герцога и онъ счелъ необходимымъ подойти къ ней.
— Кто этотъ мальчикъ? спросилъ онъ съ удивленіемъ, увидя изъ окна маленькаго Шарля.
— Мой пріемный сынъ!
— Вашъ сынъ… Этотъ мальчикъ!.. Какое поразительное сходство! Я знаю только одного человка, сидящаго такимъ образомъ на лошади — это принца Уэльскаго!
Слова эти опять смутили леди Эліоттъ.
— Я сообщилъ вамъ все, что вамъ было необходимо знать! сказалъ развязно герцогъ, ‘ къ которому вернулось все его самообладаніе.— Теперь мн остается передать вамъ одно письмо… Оно скоре побудитъ васъ перемнить ваше пагубное ршеніе, чмъ вс мои увщанія. Оно убдитъ васъ оставить эту негостепріимную страну и вернуться туда, гд васъ съ пламеннымъ нетерпніемъ ожидаетъ преданный другъ, Писавшій эти строки!
Герцогъ Орлеанскій вынулъ письмо принца Уэльскаго и съ торжествующимъ видомъ подалъ его леди Эліоттъ.
Она взяла письмо, но лицо ея не выразило ни гнва, ни смущенія, а приняло, къ отчаянію герцога, какое-то особенное выраженіе униженной гордости. Такою видлъ онъ ее нкогда въ Брайтон, и взглядъ ея тогда подйствовалъ на него сильне, чмъ жалобы Натали и угрозы С.-Мало.
— Теперь я понимаю, что побудило васъ постить меня monseigneur, сказала она насмшливымъ тономъ.— По вашему мннію une lettre d’amour принца Уэльскаго даже теперь можетъ тронуть меня и закрыть раздлявшую насъ пропасть. Вы можете удалиться monseigneur, но знайте, что вы немного опоздали съ своимъ порученіемъ.
Съ этими словами она бросила на полъ нераспечатанное письмо и съ презрніемъ отвернулась отъ герцога.
— Я ухожу, миледи, отвтилъ Орлеанскій, — и не сержусь на васъ! Но совтую вамъ подумать о моемъ предостереженіи… Citoyen Egalitй явился къ вамъ сегодня съ добрыми намреніями, и вы отвергли его… въ этомъ отношеніи онъ особенно несчастливъ…
Орлеанскій вышелъ, но въ его походк далеко не было той самоувренности какъ въ тон его голоса. Слуга проводилъ его заднимъ ходомъ черезъ садъ и вывелъ на Елисейскія поля.
Въ это время маленькій Шарль съ помощью хлыста наконецъ освободился отъ толпы осаждавшихъ его мальчишекъ, и ворвавшись въ комнату съ крикомъ ‘мама’ бросился на шею леди Эліоттъ, но тотчасъ же опомнился, и проговорилъ въ смущеніи: ‘Извините меня… Но если-бы вы знали, что я слышалъ отъ нихъ!’

ГЛАВА II.
Улицы.

Тайна происхожденія Жильбера была разршена. Хотя для леди Эліоттъ было мало новаго въ словахъ Орлеанскаго, но они глубоко потрясли ее.
Жильберъ сынъ Орлеанскаго!..
Она почти догадалась объ этомъ изъ разсказа Натали, но услыхавъ подтвержденіе своей догадки въ первую минуту совсмъ упала духомъ и почувствовала полную свою безпомощность.
Между тмъ, чтобы удержать Жильбера отъ возможности убить роднаго отца, для нея не было иного исхода, какъ пожертвовать остаткомъ гордости, идти къ Жильберу и сообщить ему все, что она слышала отъ герцога. Мысль о собственной опасности не занимала ее, хотя зная Трюшона она не могла сомнваться, что ей нечего ждать отъ него пощады. Она думала только о Жильбер. Теперь наступилъ моментъ для разъясненія недоразумнія, возникшаго между ними — она должна разсказать ему исторію своей жизни, свои прежнія заблужденія… Теперь или никогда!.. Это свиданіе могло спасти его, возвратить имъ обоимъ утраченное счастье… Чмъ больше думала она объ этомъ, тмъ сильне чувствовала желаніе увидть Жильбера, говорить съ нимъ.
Она поднялась съ мста, но тотчасъ-же должна была убдиться что ей не выполнить своего намренія и что воля человка иногда бываетъ безсильна противъ физическихъ страданій. Голова ея закружилась и она въ изнеможеніи опустилась въ кресло.
Обыкновенно люди всего чаще жалуются на судьбу, когда имъ приходится нести отвтственность въ томъ, что вн ихъ власти. Но если мы безпристрасно взглянемъ на факты, которые намъ приходится принимать съ тупымъ сознаніемъ своего безсилія, то увидимъ, что они представляютъ собою только логическія послдствія нашихъ собственныхъ дйствій и что мы сами связали себ руки. Въ нашемъ прошломъ всегда найдется моментъ, гд. мы имли полную возможность выбрать тотъ или другой путь. Конечно это былъ только моментъ и мы простые смертные не могли предвидть результатовъ… Но это только объясненіе, а не оправданіе… Въ подобныхъ случаяхъ мы можемъ жаловаться на жестокость Провиднія, но не иметъ права говорить объ его несправедливости.
Что мшало леди Эліоттъ разсказать Жильберу свое прошлое, сообщить ему все, что касалось его лично? разв смыслъ разсказа Натали не былъ ясенъ для нея? Сколько разъ хотлъ онъ вызвать ее на откровенность — она всегда упорно молчала. Теперь она сама хотла высказать ему все, что у ней было на душ, но его уже не было съ нею, и она не знала скоро-ли ей удастся пойдти къ нему. Каждое утро она просыпалась съ тяжелымъ сознаніемъ, что должна отложить еще на день исполненіе своего намренія. Ноги отказывались служить ей и она чувствовала постоянныя головокруженія отъ слабости.
Наконецъ она ршилась и написала письмо Жильберу въ которомъ просила его придти къ ней. Но тутъ на нее опять нашло сомнніе, что онъ не прійдетъ, такъ какъ не будетъ знать зачмъ она зоветъ его, и тогда она напрасно унизитъ себя и лишится послдней возможности увидть его. Она написала другое письмо и точно также осталась недовольна имъ, потому что оно показалось ей недостаточно яснымъ, а писать подробне было слишкомъ опасно.. Ея письмо могло попасть въ чужія руки, а это погубило бы несчастнаго герцога, котораго судьба была теперь тсно связана съ судьбой Жильбера.
До своего свиданія съ герцогомъ, леди Эліоттъ не имла никакого понятія о томъ, что длалось въ Париж посл памятной для нея ночи 10-го августа. Когда она встала съ постели, докторъ строго запретилъ ей чтеніе газетъ и летучихъ листковъ наводнявшихъ тогдашній Парижъ, а Бекки была неумолима, когда дло касалось исполненія докторскихъ предписаній. Но врная служанка не могла ни предвидть визита герцога Орлеанскаго, ни помшать ему, и леди Эліоттъ знала теперь больше того, что могли сообщить ей газеты и всевозможные листки. Бывали минуты, гд ей казалось, что ей не пережить того мучительнаго безпокойства, которымъ было переполнено ея сердце. Часы проходили для нея въ тяжелой борьб и казались ей безконечными, пока она не почувствовала въ себ настолько силъ, что проснувшись однажды утромъ ршила въ тотъ же день исполнить давно задуманное намреніе.
Это было въ апрл, въ прекрасное солнечное утро, ясное и теплое, какія только бываютъ ранней весной, когда человкъ какъ будто оживаетъ заодно съ природой и въ немъ опять пробуждаются прежнія надежды и стремленія. Счастливъ тотъ, кто способенъ испытывать это чувство, вызванное благодтельнымъ вліяніемъ природы! Онъ еще не умеръ заживо и будущее не закрыто для него.
Леди Эліоттъ уже давно не чувствовала себя такъ хорошо, какъ въ ту минуту, когда она вышла изъ своей комнаты, чтобы идти къ Жильберу. Она думала только о томъ, что опять будетъ дышать свжимъ воздухомъ и увидитъ солнце во всемъ его блеск, радовалась, что снова можетъ распоряжаться собою.
Бекки всплеснула руками, увидя свою леди одтою для прогулки и употребила все свое краснорчіе, чтобы удержать ее.
— Сдлай одолженіе, оставь меня въ поко, отвтила леди Эліоттъ. Ты видишь солнце свтитъ, на двор совершенная весна, вспомни сколько времени я уже не выходила изъ дому.
— Но моя дорогая леди, вы совсмъ больны, возьмите по крайней мр съ собой котораго нибудь изъ слугъ, или маленькаго Шарля… Пусть они проводятъ васъ…
— Мн никого не нужно, я пойду одна…
— Леди Эліоттъ вышла изъ дому. Она хорошо знала мсто, гд жилъ Жильберъ и считала себя въ полной безопасности, такъ какъ былъ еще ранній часъ утра.
Сердце ея усиленно билось въ ожиданіи встрчи, которая должна была окончательно ршить ея судьбу.
На улицахъ было тихо потому что мстность гд жила леди Эліоттъ не принадлежала тогда къ оживленнымъ пунктамъ города. На Елисейскихъ Ноляхъ слышно было пніе жаворонковъ, жуки летали по воздуху.
Та же тишина царила и на Площади Революціи. Не видно было экипажей и только изрдка встрчались прохожіе.
Но тутъ глазамъ леди Эліоттъ представилось неожиданное зрлище, поразившее ее ужасомъ. Она увидла эшафотъ, на которомъ три мсяца тому назадъ погибъ Людовикъ XVI. Эшафотъ этотъ, сколоченный изъ красныхъ балокъ, ярко свтился при весеннемъ солнц, бросая длинную тнь на площадь и на дорогу, по которой должна была идти леди Эліоттъ. Она остановилась на минуту въ нершимости, но сдлавъ надъ собою усиліе перешла тнь.
Жильберъ жилъ въ одной изъ маленькихъ улицъ, теперь уже не существующихъ, но которыя въ т времена составляли собою цлый лабиринтъ около Тюльери и Пале-Рояля.
Леди Эліоттъ свернула въ одну изъ этихъ улицъ и тотчасъ же почувствовала какъ ее охватилъ тяжелый удушливый воздухъ и говоръ огромной толпы, которая безпорядочно двигалась взадъ и впередъ.
Перемна эта была такая внезапная, что у леди Эліоттъ закружилась голова. Она походила на человка, который проснулся посл долгой летаргіи и, увидя кругомъ себя множество людей, не можетъ дать себ отчета: гд онъ и что съ нимъ? Она не понимала куда двался мирный, только что виднный ею ландшафтъ, свжая зелень Елисейскихъ Полей, прозрачное небо, солнце, и что означаетъ эта мрачная улица, масса нагроможденныхъ домовъ и вся эта безпокойная толпа. Какъ она сюда попала, и что намревалась длать?…
Наконецъ, мало но малу она стала приходить въ себя… Въ ея голов промелькнули два имени: ‘Жильберъ и Орлеанскій?’ Она вспомнила слова герцога, но еще не была уврена: слышала ли она ихъ въ дйствительности или все это приснилось ей. Она такъ долго была одна во время своей продолжительной болзни и такъ привыкла думать объ одномъ и томъ же занимавшемъ ее предмет, что масса новыхъ впечатлній совершенно подавили ее. Голова ея была отуманена. Неясныя представленія смнялись одни другими и она помимо своей воли очутилась среди потока людей, постоянно прибывавшихъ со всхъ улицъ.
Опуствшій Тюльери сдлался очагомъ революціи и въ немъ водворился Національный Конвентъ. Народъ постоянно осаждалъ собранія своихъ представителей, ожидая ршенія того или другаго вопроса. Въ это утро толпа собралась раньше обыкновеннаго, такъ какъ по городу разнеслись, хотя неопредленные, но тревожные слухи поднявшіе на ноги все парижское населеніе. Несмотря на ясное весеннее утро, вс находились въ напряженномъ состояніи и съ безпокойствомъ ожидали наступленія кризиса.
Это было первое сознательное впечатлніе, вынесенное леди Эліоттъ среди окружавшей ее сумятицы. Она знала изъ словъ Орлеанскаго, что кризисъ недалекъ и что онъ поразитъ ужасомъ даже Парижъ, который уже былъ подготовленъ къ тому, чтобы услышать самыя дурныя всти.
На перекресткахъ улицъ стояли огромныя толпы плохо вооруженныхъ и плохо или вовсе необмундированныхъ людей, въ красныхъ шапкахъ на взъерошенныхъ волосахъ. Люди эти входили въ составъ большаго ополченія въ 200,000 человкъ, собраннаго согласно послднему декрету республики.
Всюду раставлены были деревья свободы, убранныя трехцвтными лентами и знаменами, которые живописно разввались но воздуху при весеннемъ солнц.
Ополченіе должно было выступить въ самомъ непродолжительномъ времени.
Противъ кого?
Противъ Пруссіи, Австріи, Испаніи, Неаполя, Голландіи, Германіи и Великобританіи.
Чуть ли не весь свтъ возсталъ противъ новой республики. Она вызвала на свою защиту людей, никогда не владвшихъ оружіемъ. Но эти люди врили въ свое дло и знали, что на войн ихъ красное знамя одержитъ верхъ среди пестраго смшенія знаменъ и красокъ.
Звонко раздавалась въ утреннемъ воздух ихъ хоровая псня:
Que faut il au rpublicain?
Du coeur, du fer et puis du pain —
Ah a ira, a ira, a ira…
Но вдругъ пвцы онмли и все замолкло.
Слово ‘измна’, которое было у каждаго на ум и которое никто не ршался выговорить, наконецъ пронеслось въ толп и привело ее въ трепетъ.
Въ данный моментъ, когда англійскій флотъ бросилъ якорь въ Остенде, и австрійская армія начала наступательныя дйствія — сверная армія была оплотомъ Франціи. Между тмъ главнокомандующій этой арміи, прославленный герой и побдитель Вальми, навлекъ на себя подозрніе въ измн…
Республика была на краю гибели.
Дюмурье потерялъ сраженіе и посл этого оставался въ бездйствіи, или по крайней мр хотлъ убдить въ этомъ общественное мнніе, хотя втайн посылалъ въ Парижъ свои эстафеты и къ нему безпрестанно прізжали коммисары Конвента. Народъ зналъ, что Конвентъ скрываетъ отъ него какія-то важныя тайны и ропталъ. Больше было слышно проклятій противъ богатыхъ и знатныхъ людей, чмъ даже противъ пруссаковъ и австрійцевъ, и можно было ожидать возобновленія ужасовъ 2-го сентября. Люди террора были опять на сцен, театры закрыты — худая примта для Парижа.
Дня два тому назадъ, въ сверную армію ухали депутаты якобинскаго клуба, ихъ сообщенія были опубликованы въ газетахъ и листкахъ, вышедшихъ въ это утро.
Ихъ вырывали другъ у друга, каждый хотлъ ихъ прочесть.
Въ узкихъ улицахъ была такая давка, что только съ трудомъ можно было пробираться сквозь толпу. Слышался смшанный говоръ, крики, возгласы сотенъ тысячъ людей. Громадный городъ за нсколько часовъ передъ тмъ погруженный въ сонную тишину ночи, ожилъ, охваченный одной электрической искрой — сознаніемъ общей опасности. На лицахъ виднлись вс страсти — гнвъ, недовольство, ненависть, отчаяніе, вызванные длиннымъ рядомъ страданій въ вид голода, нужды, тяжелыхъ условій жизни, отсутствія крова и т. п. Между тмъ толпа и давка усиливались съ каждой минутой, леди Эліоттъ начала сознавать, что врядъ ли ей удастся достигнуть цли своихъ стремленій. Это заставило ее окончательно прійти въ себя.
Какъ перемнился Парижъ съ тхъ поръ, какъ она видла его въ послдній разъ.
Всюду среди улицъ, по близости домовъ, были подвижныя трибуны, народные ораторы говорили рчи, на всхъ стнахъ, заборахъ, загородкахъ наклеены были афиши, приказы, прокламаціи, муниципальныя распоряженія на красной, голубой, зеленой, желтой или блой бумаі’. Листъ вислъ надъ листомъ, какъ бы вытсняя другъ друга и щеголяя своими гигантскими буквами — нмые, но краснорчивые ораторы, спорившіе о нрав сказать свое слово, которое жадно ловилось на лету и повторялось толпою. Надъ дверями, на окнахъ, на фасад чуть ли не каждаго дома красовались трехцвтныя надписи: ‘Единство, нераздльность республики’.— ‘Свобода, братство или смерть’.
Между тмъ на улицахъ постоянно слышались возгласы мальчишекъ и газетчиковъ.
— Вотъ послднія извстія, только что полученныя!
— Le Moniteur!
— La Gazette de France!
— Le Thermom&egrave,tre du jour!
— Le Journal des Dbats! Le Babillard! Народный Ораторъ Фреропа!
— Публицистъ Французской республики Марата!
— Купите остатки — за два льярда.
— Письмо депутатовъ!
— Письмо! Письмо депутатовъ! слышалось со всхъ сторонъ.
Каждый хотлъ купить это письмо. Число экземпляровъ скоро оказалось недостаточнымъ.
— На трибуну! закричала толпа.— Прочитайте письмо! Мы хотимъ слышать письмо якобинцевъ!
Въ этотъ моментъ надъ толпой показался человкъ огромнаго роста, которому подмостками служили людскія плечи.
Леди Эліоттъ невольно вздохнула увидя его.
— Мой другъ Муцій Сцевола уметъ читать, крикнулъ онъ своимъ громкимъ хриплымъ голосомъ. Онъ ученый!
Толпа радостно привтствовали своего любимца. Это былъ Николай Трюшонъ, одтый въ уродливо сшитый мундиръ, съ длинной саблей, въ красной шапк и трехцвтномъ шарф. Онъ былъ недавно возведенъ въ званіе gandarme licenci, но не смотря на это повышеніе, его дружба къ злополучному ни на что негодному товарищу оставалась все та же. Его первой заботой было устроить Муція: онъ одвалъ и кормилъ ученаго мужа до послдняго времени (на счетъ націи), но теперь нація сама должна била позаботиться о немъ. Доводъ этотъ вроятно найденъ былъ основательнымъ, потому что Муцію Сцевол выданъ былъ патентъ, назначавшій его ‘porte-clefs’, т. е. однимъ изъ младшихъ тюремныхъ сторожей Темпля.
— На трибуну! крикнули сотни голосовъ, и вслдъ за тмъ остроумный пріятель Трюшона, ci-devant ученый магистръ, Муцій Сцевола былъ поднятъ толпой на бочку, стоявшую подъ однимъ изъ деревьевъ свободы.
Революція и перемна обстоятельствъ не пошли въ прокъ бдняку. Онъ былъ также худъ, какъ прежде и на лиц виднлись т же глубокія морщины, которыя впрочемъ разгладились, когда онъ взялъ печатный листъ, развернулъ его и началъ читать съ паосомъ и съ глубокимъ сознаніемъ своего достоинства:
— Письмо депутатовъ…
— Нтъ ли въ немъ извстія о…
— Молчать! послышалась со всхъ сторонъ. Не прерывать чтенія! Продолжай citoyen.
Тотчасъ же воцарилось мертвое молчаніе, изрдка прерываемое подавленными возгласами одобренія или неудовольствія.
Муцій Сцевола возвысилъ голосъ и приступилъ къ чтенію письма:
‘Депутаты якобинскаго клуба своимъ согражданамъ въ Париж:
‘Citoyens! Мы пишемъ вамъ изъ маленькаго городка въ Бельгіи по близости нашего лагеря. Онъ передъ нашими глазами, мы не потеряемъ его изъ виду и не удалимся отсюда, пока не исполнимъ обязанности, возложенной на насъ святымъ дломъ якобинцевъ. Прибывъ въ лагерь, мы въ то же утро отправились къ генералу и представили ему наши увщанія въ качеств депутатовъ якобинскаго клуба и членовъ Національнаго Конвента.— Конвента! воскликнулъ онъ, вашъ Конвентъ сборище 735 тирановъ…
Взрывъ негодованія на минуту прервалъ чтеніе.
Муцій Сцевола продолжалъ:
‘Пока у меня останется хотя дюймъ стали въ рукахъ, сказалъ намъ Дюмурье, я не потерплю чтобы царствовалъ Конвентъ и проливалъ кровь съ помощью революціоннаго судилища, которое онъ намренъ учредить! Что же касается республики, то это пустое слово…
Толпа заволновалась.
Крики: ‘Да здравствуетъ республика! Да здравствуетъ Конвентъ французской націи’, огласили воздухъ.
— Пустое слово, повторилъ Муцій, вновь принимаясь за чтеніе письма.— ‘Я врилъ революціи три дня, сказалъ Дюмурье, но посл битвы при Жемапн, я раскаивался въ каждомъ успх, пріобртенномъ мною въ такомъ позорномъ дл. Я не предвижу возможности остановить вторженіе непріятеля въ наши предлы. Полонтеры которыхъ мн посылаютъ сюда — трусы и негодяи. Франція управляется сумасшедшими людьми, это должно прекратиться, или все пропало. Учредительныя собранія необходимы для пересмотра государственнаго устройства, ихъ нужно созвать немедленно, потому что иностранныя державы согласятся вести переговоры только съ народомъ и со мной, а не съ Конвентомъ. Есть одно средство снасти отечество,— это возстановленіе конституціи 1791 года и избраніе новаго короля!..
Муцій Сцевола долженъ былъ прекратить чтеніе, потому что крутомъ его раздались оглушающіе крики: ‘Долой Дюмурье! Долой измнника! Онъ слдуетъ примру Лафайета.’
Когда шумъ затихъ, Муцій Сдевола опять принялся за письмо: ‘Теперь не время разсуждать о такихъ вещахъ, генералъ, сказалъ одинъ изъ насъ. Вы знаете съ какимъ отвращеніемъ относятся французы къ королевской власти, одно имя Людовика…— Имя ничего не значитъ,— возразилъ Дюмурье.— Не все ли равно будетъ ли называться новый король Людовикомъ или Филиппомъ…
При этихъ словахъ ярость толпы уже не знала никакихъ предловъ.
‘Филипъ… Филипъ Egalit,’ заревла толпа — ‘намъ не нужно короля! Долой узурпатора! Долой лицемра! Онъ только прикидывался нашимъ другомъ! Долой Орлеанскаго!’
Леди Эліотъ невольно вспомнила слова Орлеанскаго, что ‘ему стоитъ только протянуть р|ку, чтобы взять корону…’ Какъ ошибался онъ, разсчитывая на преданность народа! Онъ все поставилъ на карту, и долженъ былъ всего лишиться разомъ…
Теперь каждая минута была дорога. Леди Эліоттъ сдлала отчаянное усилье чтобы пробраться сквозь толпу. Она хотла предупредить Жильбера… Домъ его былъ въ нсколькихъ шагахъ отъ нея, но кругомъ стоялъ народъ сплошной стной, такъ что ей по невол пришлось остаться на мст и слушать чтеніе письма.
Муцій продолжалъ:
‘Какія же у васъ средства, чтобы достигнуть этой цли? спросилъ одинъ изъ насъ.— Моя армія, отвтилъ генералъ, она въ моихъ рукахъ… Цль будетъ достигнута, если армія объявитъ изъ лагеря или изъ какой-нибудь, крпости что она требуетъ избранія короля.— Но это поведетъ къ гибели извстнаго вамъ узника въ Тамил, возразили мы ему… Пусть падетъ послдній изъ Бурбоновъ отвтилъ Дюмурье, пусть погибнутъ и т, которые теперь въ Кобленц, но Франція будетъ имть короля!..’
— Бурбоны и Орлеанскіе захлебнутся въ собственной крови, прежде чмъ достигнутъ престола! закричала толпа.
‘А если Парижъ, добавилъ Дюмурье, совершитъ еще новыя убійства, помимо тхъ, которыми онъ опозорилъ себя, то я поведу свою армію на Парижъ, разгоню Конвентъ и успокою народъ съ помощью пушекъ…
— Что отвтили наши депутаты? закричало нсколько голосовъ.
Муцій продолжалъ чтеніе:
‘Посл этого разговора, намъ уже ничего не оставалось, какъ сообщить обо всемъ Конвенту, что мы немедленно исполнили и Конвентъ потребовалъ генерала къ отвтственности. Онъ отвтилъ отказомъ,— и въ данный моментъ, когда мы кончаемъ наше письмо, сюда пріхали депутаты отъ Конвенга и военный министръ чтобы арестовать генерала…
Но тутъ опять начался шумъ. Со всхъ сторонъ послышались громкіе крики:
— Прочь съ дороги! Пропустите! Депеши изъ лагеря! Депеши въ Конвентъ!
Толпа разступилась и мимо нее пронесся курьеръ. Онъ высоко поднялъ надъ головою свою шляпу съ трехцвтнымъ плюмажемъ.
‘Да здравствуетъ республика! прокричалъ онъ.
‘Да здравствуетъ республика!’ отвчала ему толпа, махая ему своими шапками и платками.
Леди Эліоттъ воспользовалась этимъ моментомъ, чтобы пробраться въ сосднюю улицу къ дому Жильбера.

ГЛАВА III.
LASCIATE OGNI SPERANZA.

Жильберъ жилъ въ меблированномъ отел ‘А la bonne foi’, въ мрачномъ старомъ дом съ фронтономъ. Это было высокое уродливое зданіе изъ закопченныхъ черныхъ бревенъ съ лстницами, истертыми отъ ходьбы и несмтнымъ количествомъ оконъ и этажей. Такіе дома не представляли собою исключенія въ бдныхъ и многолюдныхъ кварталахъ тогдашняго Парижа. Жильберъ больше щеголялъ своей бдностью, чмъ нкогда главный откупщикъ де-Бургиньонъ своимъ богатствомъ.
Улица показалась леди Эліоттъ совершенно пустынною, особенно посл той давки, изъ которой она только-что выбралась. Въ меблированномъ отел она даже не нашла ни одного человка, у котораго могла-бы спросить о Жильбер. Она поспшно взбжала на лстницу въ четвертый этажъ и остановилась на площадк, которая была подъ самой крышей, такъ какъ знала, что Жильберъ живетъ въ мансард. На одной изъ дверей она увидла листъ бумаги на которомъ Жильберъ собственноручно написалъ:
Le citoyen Gilbert Lahaye
Depute la Convention.
Для леди Эліоттъ наступила ршительная минуту. Сдлавъ надъ собою усиліе, она подавила всякое душевное волненіе и со спокойнымъ лицомъ постучала въ дверь.
Отвта не было. Ей и въ голову не приходило, что она можетъ не застать Жильбера. Теперь эта мысль обдала ее холодомъ.
Она постучала во второй разъ.
Но все было тихо въ комнат, а также въ сняхъ и во всемъ дом. Казалось, что домъ этотъ вымеръ среди бушующаго Парижа. Только время отъ времени слышался шумъ изъ сосднихъ улицъ, подобной реву отдаленной бури.
Леди Эліоттъ взялась за ручку двери и попробовала отворить ее, но дверь оказалась запертою.
Тяжелое чувство разочарованія овладло леди Эліоттъ, то чувство, которое такъ подавляетъ насъ, когда мы должны отказаться отъ любимой мечты, съ которой были связаны вс наши надежды. Она испытывала такую тоску и пустоту въ сердц, какъ будто для нея уже ничего не осталось на свт, все было сро и безнадежно кругомъ. Въ глазахъ у ней потемнло и она почувствовала сильную боль въ вискахъ.
Боль эта возвратила ей сознаніе дйствительности. Она съ отчаяніемъ схватилась за голову обими руками. Въ ея душ происходила сильная борьба, которая неизбжна въ страстныхъ, богато одаренныхъ натурахъ, гд чувственность идетъ объ руку съ крайнимъ идеализмомъ, малодушіе съ высокимъ самоотверженіемъ. Мы искренно жалемъ ихъ, когда он погибаютъ въ борьб и поклоняемся имъ, когда он выходятъ изъ нея побдителями. Но, что можетъ дать имъ побда? Для нихъ она состоитъ въ томъ, чтобы въ извстный моментъ пожертвовать всмъ, отказаться отъ всего, чмъ дорожило сердце, отъ любви, грзъ и наслажденій и спокойно признать тотъ фактъ, что праздникъ жизни кончился для нихъ… Что остается имъ взамнъ всего этого, кром тяжелаго сознанія: ‘все потеряно для насъ, мы спасли только самихъ себя посл крушенія нашей жизни!’ Но что можетъ дать это кром сознанія своего полнаго ничтожества и безсилія?
Леди Эліоттъ отошла отъ двери и силилась улыбнуться, но вмсто улыбки изъ глазъ ея полились крупныя слезы.
Ей сдлалось досадно на свое малодушіе. ‘Слезы ни къ чему не ведутъ, сказала она себ. Сегодня должно все выясниться. Я исполню свой долгъ до конца и достигну цли, какая-бы участь не ожидала меня…’
Она спокойно сошла съ лстницы, хотя голова ея горла и пульсъ усиленно бился. Теперь ее занимала только одна мысль: куда могъ уйти Жильберъ.
На ея счастье она увидла мальчика, который сидлъ развалившись на нижнихъ ступеняхъ лстницы и напвалъ республиканскую псню.
— Citoyen,— спросила леди Эліоттъ, разв никто не живетъ въ этомъ отел?
— Днемъ отель пустъ, потому что вс жильцы уходятъ на работу,— отвтилъ мальчикъ, надвигая на лобъ свою красную шапку. Corbleu! вмсто того, чтобы сидть здсь, я самъ охотне былъ-бы теперь на улиц, махалъ шапкой и кричалъ: да здравствуетъ республика! Но сегодня я долженъ былъ остаться дома, потому что мой отецъ отправился по какому-то длу въ Конвентъ.
— Кто твой отецъ?
Мальчикъ расхохотался.— Такъ ни не знаете этого citoyenne!— воскликнулъ онъ такимъ тономъ, какъ будто весь свтъ долженъ знать, кто его отецъ. Онъ всталъ съ мста и важно произнесъ: ‘Мой отецъ служитъ въ національной гвардіи, онъ гражданинъ французской республики и привратникъ этого дома’.
— А citoyen reprsentant Лагэ, ты, вроятно, знаешь его?
— Разумется знаю и считаю его достойнымъ всякаго уваженія, отвтилъ мальчикъ, прикладывая грязныя пальцы къ своей грязной шапк.
— Дома ли citoyen Лагэ?
— Кто же будетъ сидть дома, когда весь свтъ на улиц!… Знаешь ли что, citoyenne… Маленькій республиканецъ доврчиво взглянулъ на нее своими большими черными глазами и шепнулъ ей на ухо: ‘Сегодня дло разыграется не на шутку!’
— Какое дло? спросила леди Эліоттъ.
— Увидишь сама citoyenne!… Ну а что оно разыграется, то т,ы можешь поврить мн на слово… Citoyen Лагэ вернулся вчера изъ лагеря поздно вечеромъ, а сегодня чуть ли не на разсвт Робеспьеръ позвалъ его къ себ… Увидишь citoyenne, что это не даромъ…
Но леди Эліоттъ не слушала его. Теперь она знала, гд искать Жильбера и не хотла терять ни минуты времени. ‘Робеспьеръ!’ повторила она, поспшно удаляясь.
Мальчикъ съ удивленіемъ посмотрлъ ей вслдъ, засмялся и сказалъ: ‘Это кажется также знатная дама!’ Затмъ онъ принялся насвистывать мотивъ одной сатирической народной псни, приплясывалъ и кружился, напвая: ‘Zon, zon, zon, zon!’ пока леди Эліоттъ не скрылась изъ виду.
Домъ, въ которомъ жилъ Робеспьеръ, находился на улиц St. Honor, противъ церкви P Assomption. До сихъ поръ это мсто показываютъ путешественникамъ.
Здсь жилъ Робеспьеръ впродолженіе всей революціи, у плотника Дюпле, съ старшей дочерью котораго, Элеонорой, онъ былъ обрученъ нсколько лтъ. Сначала неизвстный, потомъ осмянный, затмъ наводившій ужасъ, онъ прожилъ въ этомъ дом до самаго момента своего паденія.
Наружность дома представляла странную противоположность съ образомъ мыслей и настроеніемъ его обитателей. Это былъ типичный домъ буржуа средней руки, безъ всякихъ архитектурныхъ украшеній и не носившій на себ никакихъ особенныхъ признаковъ бдности или богатства.
Низкая каменная стна, окружавшая домъ съ дворомъ, отдляла его отъ улицы St. Honor, которая въ тогдашнемъ Париж составляла одинъ изъ главныхъ центровъ столичной торговли. Здсь было множество лавокъ и магазиновъ, хотя безъ той нарядной публики и блестящихъ экипажей, которые наполняютъ ныншнюю улицу St. Honor. Во времена террора, по этой улиц безпрестанно прозжали телги, въ одну лошадь, съ приговоренными на казнь, которыхъ везли на эшафотъ, стоявшій на ‘революціонной’ площади.
Леди Эліоттъ подошла къ дому съ замираніемъ сердца и робко позвонила у воротъ.
Нсколько минутъ спустя отворилась калитка и на порог показалась женщина среднихъ лтъ, которую можно было принять за жену ремесленника, судя по платью и манерамъ.
— Что вамъ нужно citoyenne? холодно спросила она, въ голос ея не было и тни грубости или привтствія.
— Вы citoyenne Дюпле? спросила леди Эліоттъ, которая еще не успла оправиться отъ своего смущенія.
— Да, я жена плотника Дюпле… Вы врно съ какой-нибудь иросьбой?
— Я желала бы видть citoyen Робеспьера.
— Ну это врядъ ли будетъ возможно, по крайней мр сегодня. Citoyenne должна прійти въ другой разъ.
Она хотла запереть дверь.
— Сжальтесь надо мной, citoyenne, мн необходимо его видть… Почему онъ не можетъ принять меня сегодня?…
— Сегодня! повторила женщина съ удивленіемъ.— Весь Парижъ въ волненіи, а вы спрашиваете почему… Теперь уже около одиннадцати, значитъ часъ пріема у citoyen-representant почти конченъ.
— То, что я должна сообщить ему, слишкомъ важно. Завтра, сегодня вечеромъ, даже можетъ быть черезъ часъ будетъ слишкомъ поздно!… проговорила леди Эліоттъ съ волненіемъ.
— Такъ вотъ въ чемъ дло, замтила жена плотника съ злобной усмшкой, затмъ лицо ея приняло опять прежнее холодное выраженіе.— Знаемъ мы этихъ знатныхъ дамъ, которыя являются сюда, чтобы выпросить голову какого-нибудь измнника.
— Я и не думаю хлопотать объ этомъ, воскликнула леди Эліоттъ ршительнымъ тономъ.— Я знаю, что теперь citoyen Лагэ у Робеспьера. Дло, по которому я пришла сюда, касается Лагэ. Кто же ршится безпокоить Робеспьера въ такой день изъ-за пустяковъ. Скажите ему, что другъ Жильбера, Ррзсъ Эліоттъ, проситъ у него свиданія на нсколько минутъ… Не забудьте — другъ Жильбера Лагэ. Позвольте мн войти citoyenne, или вамъ прійдется отвчать за послдствія.
Леди Эліоттъ вошла на дворъ.
М-мъ Дюпле остановилась въ нершительности. Въ душ ея былъ уголокъ, гд она оказывалась не сильне другихъ женщинъ… она была мать и въ эту минуту невольно подумала о своей дочери — невст Робеспьера,
— Такъ и быть, сказала она, я попытаюсь.
Леди Эліоттъ была на двор, гд двигалась масса уличнаго народа: большинство было съ кавалерійскими саблями, въ красныхъ шапкахъ съ кокардами и деревянныхъ башмакахъ, и только у нкоторыхъ были трехцвтные шарфы. Между ними были просители и просительницы, которые явились сюда съ разными требованіями, письмами и рекомендаціями, такъ какъ это былъ единственный часъ, пріема у Робеспьера, ихъ лица выражавшія надежду или отчаяніе, усталость или томительное ожиданіе, представляли рзкую противуположность съ суровыми и самоувренными фигурами якобинцевъ, въ сюртукахъ наброшенныхъ на плечи. Изъ послднихъ многіе вошли потомъ въ Конвентъ, сдлались тлохранителями Робеспьера и участниками кратковременной, страшной трагедіи, которая началась съ этого дня. Они пробирались сквозь толпу съ громкими проклятіями: одни держали подъ мышкой громадные картоны съ объявленіями, за другими слдовали мальчишки изъ разныхъ типографій, которыми всегда переполненъ Парижъ, съ грязными лицами, руками и рубашками и въ красныхъ шапкахъ на взъерошенныхъ волосахъ.
Толпа была въ крайне возбужденномъ состояніи, — слышалась брань, крики, вс говорили въ одно и то же время, не слушая другъ друга: и среди всего этого изъ деревянныхъ мастерскихъ окружающихъ дворъ раздавался мрный шумъ плотничной работы, стукъ молотка, визгъ пилы, строганіе досокъ… Леди Эліоттъ была поражена страннымъ контрастомъ мирной дятельности съ тмъ лихорадочнымъ волненіемъ, которое господствовало на двор и на сосднихъ улицахъ. Она невольно задала себ вопросъ: что могло побудить этихъ людей работать въ такой день — нужда или спокойная увренность, что скоро наступитъ время, когда работа не будетъ идти рука объ руку съ нищетой и отчаяніемъ и когда идея свободы и равенства осуществится на дл…
Домъ плотника Дюпле представлялъ собою небольшое двухъэтажное зданіе, обнесенное деревянной галлереей съ перилами. Окна и двери верхняго этажа со стороны двора выходили на эту галлерею,— фасадъ дома былъ обращенъ на улицу.
М-мъ Дюпле ввела Леди Эліоттъ въ большую и опрятную комнату нижняго этажа и предложивъ ей стулъ тотчасъ-же удалилась, чтобы исполнить ея порученіе. Обстановка комнаты была проста до аскетизма: нигд не видно было слда какихъ-либо украшеній и только на окнахъ стояло нсколько горшковъ съ цвтами. Тутъ сидли дв молодыя двушки съ красивыми и правильными, но въ то-же время такими строгими, и серьезными лицами, что он напоминали собою изображеніе древнихъ римлянокъ, вырзанныя на камняхъ. Это были дочери плотника Дюпле, одна изъ нихъ была невста Робеспьера. Он сидли на деревянныхъ стульяхъ и молча занимались шитьемъ, об одинаково холодно отвтили на поклонъ леди Эліоттъ.
Какъ не безотрадно было первое впечатлніе этой изысканной простоты для леди Эліоттъ, избалованной красивыми формами богатой обстановкой, но ею овладло глубокое чувство унынія и зависти при взгляд на эту мирную, идиллическую картину среди волнующагося Парижа. Комната была наполнена ароматомъ цвтовъ, весеннее солнце, проникая въ окна, освщало блокурыя головки двушекъ, которыя сидли наклонившись надъ своей работой и казались такими спокойными, какъ будто имъ не было никакого дла до того, что совершалось кругомъ ихъ. Одна только канарейка весело чирикала и распвала изо всхъ силъ въ своей клтк, согртой теплыми лучами солнца.
‘Хорошо быть такой какъ он, подумала леди Эліоттъ, и никогда не испытывать искушенія, — он слишкомъ холодны чтобы поддаться ему… Неужели добродтель такое же прирожденное свойство, какъ и вс другія!..’
Такъ разсуждала леди Эліоттъ, сидя въ той комнат, гд обдалъ и проводила вечера Робеспьеръ. Здсь онъ высказывалъ свои задушевныя мысли своему хозяину Дюпле, съ которымъ его связывала самая тсная дружба и который вмст съ нимъ врилъ въ осуществленіе отвлеченнаго и невозможнаго идеала — ‘естественнаго человка’ Руссо.
Немного погодя въ комнату вошла м-мъ Дюпле.
— Citoyenne, сказала она, я доложила о васъ Робеспьеру, Лагэ былъ у него…
Щеки леди Эліоттъ покрылись багровымъ румянцомъ.
— Что сказалъ Жильберъ Лагэ? спросила она торопливо.
— Когда я назвала васъ, Лагэ наклонился къ Робеспьеру, шепнулъ ему что-то на ухо и ушелъ.
— Куда? спросила леди Эліоттъ.
— Онъ вышелъ на лстницу, которая ведетъ на улицу St.-Honor.
— А Робеспьеръ?
— Онъ ожидаетъ васъ citoyenne, если вамъ угодно я проведу васъ къ нему.
‘Жильберъ избгаетъ меня,’ подумала леди Эліоттъ печально опустивъ голову.
Она послдовала за хозяйкой дома, которая провела ее но деревянной лстниц въ верхнюю галлерею. Здсь сидлъ Робеспьеръ на солнечномъ припек. За его стуломъ стоялъ парикмахеръ въ красной шапк и бломъ передник и завивалъ ему волосы.
Кто объяснитъ т странныя противорчія, которыя намъ часто приходится видть въ жизни? Робеспьеръ занимался своей наружностью въ тотъ самый день, часъ и чуть ли не въ ту минуту, когда ршался для него роковой вопросъ: дастъ ли ему судьба побду и сдлается ли онъ, адвокатъ Арраса, руководителемъ республики, владыкой Франціи? Владычество это продолжалось всего годъ и три мсяца! Жалкій кратковременный срокъ, но достаточный для безсмертія, потому что эти пятнадцать мсяцевъ никогда не забудутся, сколько бы тысячелтій не прожило человчество.
Въ церкви ‘l’Assomption’ пробило одиннадцать часовъ.
Парикмахеръ, покончивъ свое дло, снялъ съ Робеспьера пудермантель и, поправивъ еще разъ его напудренные локоны ‘aux ailes dе pigeon’, сказалъ: ‘Все въ исправности citoyen-representant, теперь вы можете смло явиться публик.’
Робеспьеръ поднялся съ мста, съ его колнъ упала масса газетъ, листковъ и всякихъ писемъ, которые онъ читалъ пока, парикмахеръ убиралъ ему голову. Онъ отодвинулъ стулъ, на которомъ были остатки его завтрака: вино, хлбъ и фрукты, и сдлалъ нсколько шаговъ на встрчу леди Эліоттъ, которая вошла въ этотъ моментъ съ м-мъ Дюпле.
Леди Эліоттъ поклонилась. Робеспьеръ отвтилъ ей вжливымъ, но церемоннымъ поклономъ.
— Не угодно ли вамъ, citoyenne, войти въ комнату, сказалъ онъ указывая на дверь, передъ которой лежалъ большой бульдогъ.
Леди Эліоттъ невольно вздрогнула, когда собака поднялась съ мста и остановилась въ нершимости.
Движеніе это не ускользнуло отъ Робеспьера.
— Citoyenne боится собакъ? спросилъ онъ съ неопредленной улыбкой, которую можно было одинаково принять за выраженіе ироніи или благосклонности. Броунъ! крикнулъ онъ, и собака послушно приползла къ нему и стала лизать его руку.
Робеспьеръ отворилъ дверь въ свою комнату. Леди Эліоттъ вошла.
Обстановка комнаты была крайне проста и даже бдна. Въ углу стояла кровать орховаго дерева, покрытая голубымъ одяломъ съ блыми цвтами, около нея стоялъ столъ и нсколько Камышевыхъ стульевъ. Въ другомъ углу была полка изъ сосноваго дерева, на которой лежали рукописи, рчи, ненапечатанныя сочиненія Робеспьера и нсколько книгъ. Леди Эліоттъ замтила на стол только дв раскрытыя книги, одна изъ нихъ была: ‘Le contrat social’, другая: ‘Profession de foi du vicaire de Savoie’. Оба эти сочиненія Руссо составляли кодексъ религіозныхъ и нравственныхъ убжденій Робеспьера. Возл книгъ лежали его очки, которыя онъ употреблялъ только для чтенія и въ особенныхъ случаяхъ. На одномъ изъ стульевъ положены были его перчатки и шляпа съ кокардой. Трехцвтная кокарда была единственнымъ аттрибутомъ республики, который носилъ Робеспьеръ — предводитель якобинцевъ и sans-culottes’овъ. Онъ никогда не надвалъ на себя красной шапки, которой его приверженцы украсили бюстъ Вольтера и свои собственныя головы.
‘Я считаю это совершенно лишнимъ, говорилъ Робеспьеръ: и безъ того слишкомъ много людей скрываютъ свои пороки и эгоистическіе планы подъ волосами безъ пудры и красными шапками.’ Онъ былъ врагъ всякихъ демонстрацій и вывсокъ, имющихъ цлью удовлетвореніе тщеславія, хотя этому основному положенію противорчило украшеніе стнъ его комнаты, которыя почти исключительно были увшаны его собственными портретами. Ихъ была цлая масса, всевозможныхъ формъ и видовъ — нарисованные масляными красками, и акварелью, силуэты, миніатюры, и сверхъ того на стол и камин стояли бюсты Робеспьера.
Леди Эліоттъ была поражена спокойнымъ видомъ Робеспьера. Но спокойствіе и неподвижность его лица были только маскою, скрывавшею самыя противорчивыя чувства и страсти — боязнь наступающей минуты, надежда, гордость, честолюбіе!… Сердце его трепетало отъ ожиданія, пульсъ усиленно бился, каждая жила его была напряжена. Но желзная воля была сильне волнующейся крови. Онъ былъ тиранъ, но онъ началъ съ самого себя, а потомъ уже сдлался тираномъ надъ другими.
Въ данный моментъ ршался вопросъ его жизни. Разосланные имъ шпіоны сообщили ему самыя подробныя свднія о положеніи длъ и онъ могъ опасаться самаго худшаго исхода. Хотя по своимъ идеямъ онъ былъ крайнимъ утопистомъ, но для него не существовало иллюзій въ практическихъ вопросахъ. Его задачей было разрушеніе и онъ выполнялъ ее. Онъ принялъ заране вс мры, которыя считалъ нужными, организовалъ партію и твердо опредлилъ себ цль. Потомство еще далеко не сдлало настоящей оцнки Робеспьера. Мы обыкновенно смшиваемъ его съ лицами окружавшими его и приписываемъ ему ихъ пороки и преступленія, но исторія уже занялась возстановленіемъ его личности, равно какъ и личности Маріи Антуанетты — этихъ двухъ самыхъ сильныхъ и логичныхъ характеровъ великой революціи, и уже до извстной степени достигла этой цли.
Робеспьеръ хорошо зналъ партію, которая могла перейти на сторону герцога Орлеанскаго, еслибы главнокомандующему удалось выполнить свой планъ съ помощью арміи. Это были все люди враждебные ему — Дюмурье, жирондисты, Дантонъ, уставшій отъ борьбы и готовый пристать къ любой партіи, на сторон которой будетъ побда. Если Дюмурье удастся выполнить угрозу, соединиться съ австрійцами и повести об арміи на Парижъ, то Робеспьеръ и республика должны считать себя погибшими. Тогда неизбжно возведена будетъ на престолъ новая династія.
Что могъ предпринять Робеспьеръ въ данный моментъ? Онъ готовъ былъ воспользоваться малйшей ошибкой своихъ враговъ, сообщники его были предупреждены и онъ могъ разсчитывать на нихъ, — но побда враговъ могла разрушить вс его планы.
Власть еще не была въ его рукахъ, онъ только стремился къ ней.
Онъ могъ обличить Орлеанскаго, отправить его въ тюрьму? Но эта мра казалась ему безполезной, если совершилось предполагаемое соединеніе сверной арміи съ австрійцами, и преждевременной, пока не будетъ получено оттуда врныхъ извстій.
Заговоръ существовалъ. Участіе Орлеанскаго въ измн Дюмурье не подлежало никакому сомннію. Доказательства были на лицо. Лагэ вернулся вчера вечеромъ изъ лагеря и привезъ съ собою документъ, который служилъ прямымъ свидтельствомъ противъ Орлеанскаго. Этого документа было достаточно, чтобы убдить Робеспьера въ необходимости устранить навсегда это жалкое орудіе всевозможныхъ партій, послднюю опасность, грозившую республик. Обвинительный актъ былъ готовъ и имлъ за себя вс данныя, но Робеспьеръ не смлъ воспользоваться имъ.
Не мене убдительно было письмо трехъ депутатовъ Якобинскаго клуба. Съ минуты на минуту можно было ожидать другихъ не мене важныхъ извстій. Дюмурье отказалъ въ повиновеніи Конвенту, Конвентъ послалъ въ лагерь своихъ коммисаровъ и военнаго министра съ приказомъ арестовать главнокомандующаго. Пока Дюмурье былъ на свобод, до тхъ поръ Робеспьеръ не могъ предпринять ничего ршительнаго. Онъ долженъ былъ знать: останется ли армія врна республик или будетъ дйствовать противъ нее?
Эта неизвстность терзала Робеспьера, равно какъ и весь Парижъ: одни пророчили успхъ Дюмурье, другіе колебались между боязнью и надеждою. Но Парижъ шумно выражалъ свои чувства, а Робеспьеръ молчалъ. Въ этой разниц и заключалась тайна могущества Робеспьера надъ Парижемъ.
— Citoyenne, сказалъ Робеспьеръ, обращаясь къ леди Эліоттъ и приглашая ее ссть,— вы знакомы съ citoyen Лагэ?
— Да, я знакома съ нимъ… отвтила леди Эліоттъ, красня и запинаясь,— или по крайней мр была знакома съ нимъ…
Она чувствовала непонятную для нея робость въ присутствіи Робеспьера.
— И больше не знакомы съ нимъ? возразилъ Робеспьеръ… Это не говоритъ въ пользу того, кто былъ другомъ citoyen Лагэ.
— Citoyen-reprйsentant, сказала леди Эліоттъ,— я познакомилась съ Жильберомъ Лагэ въ тотъ самый вечеръ, какъ и съ вами.
— Со мной! повторилъ Робеспьеръ, пристально глядя на нее.
— Вы были такъ добры, что избавили меня отъ большой непріятности… Женщины не забываютъ такихъ вещей.
— Вы англичанка? спросилъ Робеспьеръ, нахмуривъ брови.
— Я родилась въ Шотландіи…
— Тмъ хуже — шотландцы еще упорне и консервативне англичанъ въ своей преданности роялизму. Впрочемъ это совершенно безразлично — англичанка или шотландка одинаково не можетъ чувствовать расположенія къ республик и благодарности къ Робеспьеру.
— Но я только что сказала вамъ…
— Возможно-ли, продолжалъ Робеспьеръ, прерывая ее,— чтобы представительница націи, во глав которой стоитъ Питтъ, могла относиться съ инымъ чувствомъ къ республик и Робеспьеру, кром ненависти! Возможно-ли, чтобы она оставалась такъ долго въ Париж съ добрыми намреніями.
— Я могла бы привести фактическія доказательства…
Робеспьеръ не далъ ей договорить.
— Нтъ, это немыслимо! продолжалъ онъ, съ замтнымъ раздраженіемъ,— народъ, который вшаетъ Кромвеля съ цпями на ногахъ, который на пьедестал свергнутаго короля сдлалъ надпись: ‘Exit tiranuus, ultimus regum — такой народъ и каждый изъ его членовъ въ отдльности лицемритъ, говоря о своей дружб къ республик… Можемъ-ли мы доврять англичанамъ въ то время, когда Боркъ ораторствуетъ противъ насъ, а Питтъ вооружаетъ эмигрантовъ, которыхъ Іоркскій ведетъ на насъ. Мн слишкомъ хорошо извстно, что гнздо всхъ смутъ, грозящихъ республик, находится но ту сторону пролива. Разв Англія не посылаетъ втайн противъ насъ оружіе на каждомъ корабл, который приходитъ во Францію или въ Парижъ. Видя, что вс орды абсолютизма безсильны противъ республиканской арміи они прибгаютъ къ интригамъ, коварству, измн… а этотъ заговоръ среди республиканской арміи, чтобы испытать врность сыновъ отечества — это ничто иное, какъ золотая цпь, первое звено которой въ Лондон, а послднее въ Париж…
— Citoyen-reprsentant! воскликнула она, что хотите вы сказать этимъ?..
— Я хочу сказать, возразилъ Робеспьеръ, возвысивъ голосъ, что противъ насъ скована цпь… Начало ея въ Карльтонъ-Гауз, конецъ въ Пале-Роял, а промежуточныя звенья среди насъ,— измна прикрывается именемъ дружбы…
Намекъ былъ слишкомъ ясенъ. Леди Эліоттъ измнилась въ лиц. Она все боле и боле теряла самообладаніе, между тмъ какъ блдно-голубые, впалые глаза Робеспьера ловили каждое мимолетное движеніе ея лица.
— Я хочу сказать, повторилъ Робеспьеръ, не сводя глазъ съ своей жертвы, что нтъ недостатка въ продажныхъ людяхъ, готовыхъ быть шпіонами…
Едва слышный возгласъ, вырвавшійся изъ груди леди Эліоттъ, на минуту прервалъ Робеспьера.
— Отечество въ опасности, продолжалъ онъ, и въ голос его послышались рзкія, крикливыя ноты.— Клянусь Творцомъ, создавшимъ насъ, что враги республики восторжествуютъ только въ случа нашей смерти. Я знаю, что она неизбжна, не даромъ возстали мы противъ всякаго насилія и пороковъ, задающихъ общество. Кто же безнаказанно защищалъ человчество! Но мы должны отстоять принципъ и внушить націи, что посл нашего ‘Le roi est mort’ для Франціи уже не существуетъ больше ‘Vive le roi!’
На двор послышался шумъ, а вслдъ затмъ раздался громкій крикъ: ‘Депеши! Депеши изъ лагеря!’
Лицо Робеспьера едва не выдало волновавшихъ его ощущеній. Яркая краска на секунду покрыла его -щеки и онъ не усплъ еще окончательно овладть собой, какъ въ комнату вошелъ красивый человкъ съ длинными блокурыми волосами, лицо котораго напоминало изображеніе Іоанна Крестителя.
Это былъ Сенъ-Жюстъ.
Онъ держалъ въ рукахъ частную денешу къ Робеспьеру, привезенную изъ лагеря тмъ же курьеромъ, который въ это утро доставилъ депеши въ Конвентъ. Теперь въ государств явилась уже другая власть и полученныя денеши должны были ршить, за кмъ останется нервенство.
Робеспьеръ, не обращая больше вниманія на леди Эліоттъ, съ нетерпніемъ сорвалъ печать и прочиталъ депешу.
Лицо его покрылось смертельною блдностью.
Депеша была слдующаго содержанія:
‘Дюмурье арестовалъ депутатовъ Конвента и военнаго министра республики и отправилъ ихъ въ заключеніе. Онъ общалъ фельдмаршалу Маку немедленно открыть крпости Cond и Valenciennes, въ вид залога за военное вмшательство австрійцевъ’.
— Республика погибнетъ и мы за нею, пробормоталъ Сенъ-Жюстъ.
Наступила минута молчанія, но эта минута возвратила Робеспьеру все его самообладаніе и сознаніе своего нравственнаго превосходства надъ другими.
— Депеша сообщаетъ намъ объ измн одного Дюмурье, сказалъ онъ въ полголоса Сенъ-Жюсту. Въ этомъ нтъ ничего неожиданнаго. Посмотримъ, какъ поступитъ армія? Въ ея рукахъ участь Франціи и республики. Пока отступникомъ можно считать одного главнокомандующаго… Исходъ борьбы неизвстенъ, примемъ мры чтобы побда враговъ не застала насъ врасплохъ…
— Citoyenne, я долженъ сказать вамъ нсколько словъ, продолжалъ Робеспьеръ, обращаясь къ леди Эліоттъ такимъ холоднымъ и равнодушнымъ тономъ, какъ будто ничего не произошло съ того момента, какъ прервался ихъ разговоръ.— Намъ давно извстно, какъ вы относитесь къ французской націи и, если вы до сихъ поръ пользовались свободой, то обязаны этимъ ходатайству Жильбера Лагэ, ему же обязаны вы и тмъ, что въ настоящую минуту вмсто заслуженнаго наказанія подвергнетесь только изгнанію. Узжайте скоре отсюда, пользуйтесь позволеніемъ, которое мы даемъ вамъ подъ условіемъ немедленнаго удаленія изъ Парижа, иначе обстоятельства могутъ заставить насъ сдлать то, отъ чего мы желали бы оградить васъ. Надюсь, что намъ удастся наконецъ очистить французскую республику отъ порочныхъ людей, измнниковъ, шпіоновъ и всхъ тхъ, которые недостойны свободы.
Робеспьеръ подошелъ къ письменному столу и, взявъ съ полки печатный бланкъ, написалъ:
‘Citoyenne Грэсъ Дальримпъ Эліоттъ на основаніи этого свидтельства обязуется выхать изъ французской республики въ двадцать четыре часа’.
Парижъ, числа…

Максимиліанъ Робеспьеръ.

Онъ хотлъ обмакнуть перо, чтобы выставить число, но услыхавъ громкіе крики торжества на двор невольно остановился.
— Новыя депеши! раздалось подъ его окнами.— Второй курьеръ! Да здравствуетъ республика!…
Нсколько человкъ ворвалось въ комнату.
— Да здравствуетъ республика! воскликнули они въ одинъ голосъ, Дюмурье…
— Тише! сказалъ имъ Робеспьеръ повелительнымъ голосомъ.— Мы не одни…
Онъ забылъ выставить число на свидтельств.
— Вотъ бумага, которая дастъ вамъ возможность выхать изъ Франціи, сказалъ онъ леди Эліоттъ.— Совтую вамъ немедленно воспользоваться ею. Завтра уже будетъ поздно.
Съ этими словами онъ церемонно поклонился ей.
Леди Эліоттъ удалилась.
— Что новаго? спросилъ Робеспьеръ спокойнымъ голосомъ, обращаясь къ вошедшимъ людямъ, которые видимо тяготились молчаніемъ и вс заговорили разомъ, перебивая другъ друга:
— Армія объявила себя на сторон республики и Робеспьера!
— Армія хотла сама арестовать главнокомандующаго?…
— Дюмурье бжалъ со своими приближенными…
— Дюмурье бжалъ къ австрійцамъ…
— Армія осталась врна…
— Да здравствуетъ республика!
— Да здравствуетъ Робеспьеръ!
Робеспьеръ пожалъ руки своимъ врнымъ приверженцамъ.
На часахъ церкви l’Assomption пробило двнадцать часовъ.
— Уже полдень! сказалъ Робеспьеръ.— Друзья мои намъ пора въ Конвентъ!..

——

Леди Эліоттъ почти безсознательно перешла дворъ и вышла на улицу St. Honor.
Въ правой рук ея былъ приказъ Робеспьера.
‘Я не уду, сказала она про себя, я останусь въ Париж, а эта бумага’…
Она хотла разорвать ее, но кто-то удержалъ ея руку.
Она оглянулась.
Передъ нею стоялъ Жильберъ.
— Выслушайте меня, сказалъ онъ печальнымъ, но твердымъ голосомъ.— Узжайте скоре изъ Парижа. Только что полученное извстіе должно ршить судьбу республики. Не дальше какъ сегодня Робеспьеръ будетъ властелиномъ Франціи, а герцогъ Орлеанскій его плнникомъ…
Онъ хотлъ уйти.
— Жильберъ! проговорила она такимъ умоляющимъ голосомъ, что казалось вся душа ея вылилась въ этомъ дорогомъ для нея имени… Не уходи отъ меня… Ты долженъ меня выслушать… Я не пущу тебя… герцогъ Орлеанскій…
Она схватила его за руку.
— Какъ! воскликнулъ съ негодованіемъ Жильберъ.— Ты еще осмливаешься… Нтъ, узжай скоре отсюда, спасай свою жизнь… Оставь меня… не оскверняй своимъ прикосновеніемъ!..
Онъ оттолкнулъ ее.
— Господи! сжалься надо мной, простонала леди Эліоттъ, прижимая руки къ пылающему лбу.
Ей казалось, что она сходитъ съ ума. Мра страданій переполнилась для нея въ эту минуту, которая показалась ей цлою вчностью,— но улица, церковь, солнце были на своихъ мстахъ, кругомъ ея волновалась и шумла ликующая толпа.
— Жильберъ! крикнула она съ отчаяніемъ.
Но онъ уже исчезъ за калиткой, ведущей въ домъ Робеспьера.

ГЛАВА IV.
Рука предателя.

Леди Эліоттъ бросилась къ калитк. Она хотла опять вернуться въ домъ Робеспьера и вырвать любимаго человка изъ рукъ этихъ людей, которые неудержимо влекли его къ преступленію. На что была ей жизнь? Стоило-ли дорожить существованіемъ безъ будущности?.. Разв сдланная ею попытка не достаточно убдила ее, что онъ глубоко презираетъ ее… Не отправиться ли ей къ Орлеанскому и предупредить его, что она не выполнила порученія и что ему нечего ждать пощады отъ Жильбера?..
Она остановилась въ нершимости, такъ какъ знала, что при тхъ подозрніяхъ, какія существуютъ противъ нея, она дастъ этимъ новое доказательство своего участія въ заговор Орлеанскаго, но вслдъ затмъ по какому-то странному противорчію вошла во дворъ Пале-Рояля. Липы только-что распустились, лужайки были покрыты зеленью. Нигд не видно было и малйшаго признака, что здсь должно совершиться не слыханное злодяніе. ‘Возможно-ли, что Орлеанскій ничего не предчувствуетъ? подумала леди Эліоттъ. Какъ могъ онъ надяться на расположеніе непостояннаго народа, который еще недавно поклонялся ему, а теперь безпощадно стремился къ сверженію своего бывшаго кумира. Можетъ ли герцогъ разсчитывать на помощь Жильбера’?..
Леди Эліоттъ подошла къ главной лстниц Пале-Рояля, но тутъ на нее нашло сомнніе, что ее могутъ задержать прежде, чмъ она увидится съ Орлеанскимъ и не лучше ли будетъ поручить это дло въ боле врныя руки. Но кому?.. Въ огромномъ Париж она была также одинока въ данную минуту, какъ въ первый день прізда. У ней не было ни друзей, ни знакомыхъ, отъ которыхъ она могла ожидать помощи или покровительства…
Наконецъ въ голов ея промелькнула мысль, за которую она тотчасъ же ухватилась. Она вспомнила объ англичанк, которую снасла когда-то изъ рукъ разъяренной толпы и пріютила въ дом своей бывшей служанки. ‘Эта женщина обязана мн жизнью — подумала леди Эліоттъ. Она врно не откажется оказать мн услугу въ такую критическую минуту’…
Эта мысль казалась леди Эліоттъ какъ-бы вдохновеніемъ свыше. Она тотчасъ же наняла одну изъ каретъ, стоявшихъ на площади Пале-Рояля и отправилась въ улицу de Cliaroime.
Въ предмсть C.-Антуанъ противъ обыкновенія царила глубокая тишина и только изрдка встрчались прохожіе, потому что все парижское населеніе въ этотъ день столпилось на улицахъ, примыкавшихъ къ Тюльери.
Мосье Друэ стоялъ безъ сюртука у воротъ своего дома и грлся на солнц съ трубкой въ рукахъ. Лицо его имло праздничное и самодовольное выраженіе человка достигшаго цли всхъ своихъ стремленій и надеждъ. Правда ему недоставало жильцовъ, но это бдствіе не было для него новостью и онъ примирился съ нимъ, считая это неизбжнымъ слдствіемъ парижскаго ‘бунта’. Послднія событія, жертвой которыхъ сдлался C.-Мало, чуть ли не на его глазахъ, заставили его нсколько иначе взглянуть на революцію, которая наконецъ получила для него извстный смыслъ. Онъ понялъ помимо своей воли, что существуетъ какая-то связь между поступками его бывшаго господина и другихъ знатныхъ людей съ печальной судьбой постигшей ихъ. Въ чемъ состояла эта связь, мосье Друэ не могъ дать себ отчета, но, тмъ не мене, вмсто прежняго презрнія чувствовалъ теперь неопредленный страхъ къ парижскому ‘бунту’, и тщательно избгалъ разговоровъ о текущихъ событіяхъ.
Не смотря на эту уступку революціи, Друэ не могъ пожаловаться на судьбу, такъ какъ при общемъ разрушеніи старыхъ порядковъ ему удалось Сохранить свои прежнія убжденія, свою трубку и собственный домъ, что совершенно удовлетворяло его личнымъ потребностямъ. Хотя онъ мало по малу лишился всхъ жильцовъ, но онъ помалчивалъ объ этомъ пункт, который былъ тсно связанъ съ революціей, такъ какъ въ сущности обязанъ былъ ей не только пріобртеніемъ дома, но и женитьбой на Бекки. Изъ всхъ жильцовъ у него, осталась одна только англичанка, м-съ Францисъ, какъ она себя называла, но Друэ постоянно тяготился ею. Онъ не терплъ этой женщины, которая цлые дни лежала на постели, хотя иногда казалась совершенно здоровою, не нравились ему и красноватые волосы м-съ Францисъ, ея молчаливость и скрытность, такъ какъ съ нею трудно было разговориться даже о самыхъ обыкновенныхъ вещахъ.
Между тмъ мосье Друэ очень любилъ задушевные разговоры, лишь бы только они не касались политики, но теперь онъ былъ лишенъ этого удовольствія съ тхъ поръ, какъ его законная жена перехала къ своей прежней госпож, чтобы ухаживать за ней во время ея болзни. Старикъ охотно согласился на это, благодаря своей сердечной доброт и съ трогательною покорностью приноравливался къ затруднительному положенію, въ которое поставило его отсутствіе хозяйки дома. Онъ самъ былъ у себя привратникомъ и поваромъ, смотрлъ за хозяйствомъ и бльемъ и даже вовсе не тяготился этимъ. Но отсутствіе собесдника становилось для него все боле и боле мучительнымъ, и это была главная причина его неудовольствія противъ англичанки. Она не отвчала на его вопросы и даже длала видъ, что не слышитъ, когда онъ обращался къ ней. Вслдствіе этого Друэ былъ очень удивленъ, когда леди Эліоттъ, подъхавъ къ его дому, объявила о своемъ желаніи видться съ англичанкой.
— Дома ли мистриссъ Францисъ? спросила леди Эліоттъ, выходя изъ экипажа.
— Слава Богу, дома, отвтилъ старикъ,— если бы не она, то меня весь домъ былъ бы пустой сверху до низу.
Онъ былъ очень радъ видть леди Эліоттъ и узнать, что она здорова, потому что могъ теперь надяться на скорое возвращеніе Бекки, но счелъ нужнымъ замтить, что англичанка злая женщина, постоянно молчитъ и вовсе не заслуживаетъ, чтобы ей длали визиты.
Леди Эліотъ не сочла нужнымъ отвтить на это замчаніе и даже отказалась отъ предложенія Друэ проводить ее, говоря, что желаетъ остаться наедин съ мистриссъ Францисъ. Старикъ окончательно разсердился и поспшно ушелъ въ свою комнату, тмъ боле, что наемный кучеръ, пріхавшій съ леди Эліоттъ, сильно походилъ на якобинца и могъ вовлечь его въ опасный разговоръ. Бесды съ такого рода людьми вообще были не по вкусу мосье Друэ и не согласовывались съ его принципами.
Между тмъ леди Эліоттъ быстро поднялась на лстницу и вошла въ комнату мистриссъ Францисъ, которая сидла у стола въ глубокой задумчивости.
Неожиданное появленіе леди Эліоттъ видимо встревожило ее: она вся вздрогнула и поднялась съ мста, ея блдныя, впалыя щеки покрылись густымъ румянцемъ.
У леди Эліоттъ сжалось сердце при взгляд на эту высокую, сгорбленную женщину, подавленную горемъ, лицо которой все еще сохранило слды прежней красоты. Она подала руку мистриссъ Францисъ, но та отвтила ей ледянымъ прикосновеніемъ руки и снова опустилась въ свое кресло.
— О чемъ это вы думали, когда я вошла въ комнату? ласково спросила леди Эліоттъ, которая настолько растерялась при вид чужаго горя, что въ эту минуту даже забыла самый поводъ своего посщенія.
— О чемъ я думала? повторила мистриссъ Францисъ, проведя рукой по лбу.— У меня въ голов только дв мысли — мое прошлое и мой ребенокъ… я знаю, что мн уже не вернуть ихъ.
— Не приходите въ отчаяніе, возразила леди Эліоттъ,— быть можетъ счастье опять улыбнется вамъ.
— Быть можетъ! воскликнула съ отчаяніемъ мистриссъ Францисъ и ея мрачные, срые глаза приняли еще боле суровое выраженіе.— Это быть можетъ и терзаетъ меня. Если бы я окончательно убдилась въ моемъ несчастій, тогда ничто не мшало бы мн положить конецъ моимъ страданіямъ…
— Мн кажется, что вы должны благодарить судьбу, а не жаловаться на нее за то, что она оставила вамъ надежду,— сказала леди Эліоттъ.— Сравните вашу участь съ участью тхъ, которые столько же потеряли, какъ и вы, и которымъ больше нечего ждать въ жизни. Только тотъ иметъ право приходить въ отчаяніе и желать смерти, кто навсегда простился съ надеждою.
— Но что пользы въ томъ, если даже осуществятся мои надежды? отвтила мистриссъ Францисъ.— А уже не разъ думала объ этомъ. Ребенку, котораго я потеряла, было всего два года — я помню его улыбку, милый лепетъ, это былъ полненькій, красивый ребенокъ съ крошечными руками и ногами… Вотъ это мое дитя, такимъ остался онъ въ моемъ воображеніи, и такимъ хотла бы я опять увидть его. Но разв это возможно! Если онъ живъ, то превратился уже въ большого мальчика, для котораго я буду совсмъ чужая… Тогда онъ все равно будетъ потерянъ для меня… Быть можетъ онъ выросъ, поумнлъ, сдлался еще красиве, но кто поручится въ томъ, что онъ не оттолкнетъ отъ себя ту, которая изъ-за него подверглась изгнанію, лишилась родины, крова, друзей, чести…
— Я не совсмъ понимаю, что вы хотите сказать?— спросила съ недоумніемъ леди Эліоттъ.
Мистриссъ Францисъ тотчасъ же опомнилась.
— Я хотла только сказать, что мн подчасъ приходитъ въ голову, что лучше было бы мн видть моего сына мертвымъ, чмъ ему видть свою мать, живущую благодяніями другихъ.
Леди Эліоттъ пожала руку бдной, озлобленной женщин.
— Теперь настала минута, сказала она, когда вы мистриссъ Францисъ можете щедро заплатить мн за ту незначительную услугу, которую я когда-то оказала вамъ, и о которой говорить не стоитъ, такъ какъ каждый изъ насъ обязанъ помогать другъ другу. Если вы согласитесь исполнить мою просьбу, то окажете мн истинное благодяніе…
— Въ самомъ дл? спросила мистриссъ Францисъ и измученное лицо ея приняло выраженіе напряженнаго вниманія.
— Слушайте-же! сказала леди Эліоттъ, понизивъ голосъ.— Дло, о которомъ я хочу просить васъ, касается герцога Орлеанскаго…
— Георга Орлеанскаго! медленно повторила мистриссъ Францисъ съ горькой улыбкой.
— Да, именно его, продолжала леди Эліоттъ. Вы дадите мн листокъ, почтовой бумаги и перо и я напишу ему нсколько словъ. Вы отнесете записку въ Пале-Рояль и отдадите ее герцогу, только непремнно ему самому. Отъ этого зависитъ и его и моя жизнь… Въ цломъ Париж у меня нтъ ни одного человка, которому я могла бы поручить это дло, кром васъ.
При этихъ словахъ на лиц мистриссъ Францисъ выразилась такая неподдльная радость, что леди Эліоттъ съ испугомъ взглянула на нее.
— Что съ вами? спросила леди Эліоттъ.
— Я такъ счастлива, что наконецъ представляется случай оказать вамъ услугу посл всего того, что вы сдлали для меня, отвтила мистриссъ Францисъ, крпко прижимая руки къ своей груди, чтобы сдержать овладвшее ею волненіе.
Леди Эліоттъ сла къ столу и написала Орлеанскому:
‘Не думайте, чтобы я стала злоупотреблять тайной, которую вы доврили мн: — я сдлала все, что могла, чтобы предупредить печальный исходъ извстнаго вамъ дла, но это врядъ-ли удастся мн. Пишу вамъ съ единственною цлью предупредить васъ. Ваша свобода и даже жизнь въ опасности. Сегодня же Конвентомъ будетъ изданъ декретъ объ вашемъ арест. Спасайтесь, пока время не ушло. Оффиціально еще ничего не объявлено, двери вашего дворца открыты: вы можете выхать изъ Парижа и добраться до границы, прежде чмъ Конвентъ успетъ распорядиться относительно вашего ареста. Не спрашивайте о причинахъ, мн он неизвстны, но фактъ существуетъ и порукой можетъ служить вамъ мое имя.

Грэсъ Дальримпъ Эліоттъ’.

— Моя жизнь будетъ теперь въ вашихъ рукахъ, сказала леди Эліоттъ, отдавая записку мистриссъ Францисъ. Ради Бога поспшите,— тутъ дорога каждая минута и отъ этого зависитъ успхъ возложеннаго на васъ порученія.
Мистриссъ Францисъ взяла записку, но рука ея такъ дрожала, что леди Эліоттъ опять почувствовала безпокойство.
— Не больны ли вы? спросила она.
— Нтъ, напротивъ, отвтила мистриссъ Францисъ взволнованнымъ, прерывающимся голосомъ. Я уже давно не чувствовала себя такъ хорошо, какъ теперь.
Она поспшно надла на себя шляпу съ вуалью и пальто и вмст съ леди Эліоттъ сошла съ лстницы.
Передъ дверью стоялъ экипажъ леди Эліоттъ. На прощанье она еще разъ протянула руку своей protйgйe, которая почтительно поцловала ее.
Леди Эліоттъ невольно вздрогнула, въ эту минуту ей почему-то вспомнился поцлуй Іуды. Но тутъ кучеръ ударилъ но лошадямъ, и экипажъ быстро покатился но улиц.
Мистриссъ Франциссъ, оставшись одна, вскрикнула отъ радости и поспшно прочла записку, зачмъ еще разъ прочитала ее и громко расхохоталась.
— Леди Эліоттъ воображаетъ, что я стану спасать Орлеанскаго! проговорила она съ злорадствомъ. Много лтъ прошло съ тхъ поръ и я ничего не забыла… Наконецъ-то представился случай отомстить ему.
Несчастная женщина чувствовала инстинктивное отвращеніе къ герцогу съ той самой минуты, какъ у ней украли ребенка. Она была убждена, что Орлеанскій прямо или косвенно содйствовалъ этому, хотя не могла отдать себ отчета, почему явилась у ней такое убжденіе. Она была нкогда довольно близко знакома съ герцогомъ, но потомъ онъ старательно избгалъ всякой встрчи съ нею, и черезъ это лишилъ ее возможности объясниться съ нимъ. Теперь же противъ всякаго ожиданія судьба Орлеанскаго была въ ея рукахъ, отъ нея зависла его жизнь и смерть.— Эта мысль совсмъ отуманила ее.
— Виновница моего несчастія сама предала мн своего сообщника, пробормотала мистрисъ Францисъ, идя но улиц. Не оттого ли я хочу погубить ее, что она оказала мн столько благодяній!… Неужели я способна обмануть ея довріе?… Но къ чему эти сомннія! Она сама заслужила ожидавшую ея участь, пусть песетъ послдствія своего великодушія. Что побудило ее спасать меня?… Она принудила меня жить, чтобы я видла, какъ она хоропіа, добра, насколько лучше и счастливе меня…
Горячія слезы полились изъ ея глазъ при этой мысли. Она вспомнила объ мальчик, котораго считала сыномъ леди Эліоттъ, и котораго не видла съ того утра, когда она встртила его на похоронахъ Вольтера. Мальчикъ этотъ поразилъ ее своимъ сходствомъ съ принцомъ Уэльскимъ, но это было мимолетное впечатлніе, потому что тогда все ея вниманіе было обращено на леди Эліоттъ. Отъ Бекки она также не могла ничего узнать, потому что изъ боязни измнить себ, она вообще избгала всякихъ разговоровъ съ болтливой служанкой.
Мысль, что леди Эліоттъ лучше и счастливе ее была для нея источникомъ постоянной зависти и нескончаемыхъ мученій. Въ душ ея явилось то странное раздвоеніе, при которомъ борьба добрыхъ и злыхъ побужденій, если послднія одержатъ вверхъ, можетъ довести человка до предательства и всевозможныхъ злодяній.
Ей стало досадно на свое малодушіе.— Какъ! воскликнула она, неужели я стану трусить теперь, когда наступила минута, которую я напрасно ожидала впродолженіе долгихъ мучительныхъ дней и безконечныхъ ночей? Нтъ у меня достаточно силъ, чтобы исполнить то, на что я твердо ршилась… Я должна радоваться, что наконецъ, представился случай отомстить за моего ребенка.
Колни дрожали у ней и она съ трудомъ дошла до конца улицы.
Здсь она остановилась передъ секціоннымъ домомъ Montrenie, гд засдалъ одинъ изъ самыхъ многочисленныхъ революціонныхъ комитетовъ. Эти комитеты состояли подъ вдніемъ ‘Комитета общественной безопасности’ и мало по малу превратились въ грозныя орудія Террора. Сюда обращались съ доносами и на основаніи ихъ здсь же длались распоряженія относительно тхъ или другихъ подозрительныхъ лицъ.
Она хотла принудить себя войти въ домъ.
— Чего я колеблюсь, подумала она, это письмо будетъ смертельнымъ приговоромъ для обоихъ.
Но она не могла сдвинуться съ мста, рука ея судорожно сжимала записку, она чувствовала, что но въ состояніи исполнить своего намренія.
— Я не могу… это невозможно пробормотала она, отходя отъ дому.
Она прошла, не останавливаясь, длинный рядъ улицъ и переулковъ, пока не достигла Пале-Рояля.
Войдя на дворъ, она въ изнеможеніи опустилась на скамейку.
— Я должна сперва успокоиться и прійти въ себя, проговорила она, прижимая руку къ сердцу, которое усиленно билось въ ея груди.

ГЛАВА V.
Дарльтонъ-Гоузъ и Пале-Рояль.

Долгое отсутствіе леди Эліоттъ сильно безпокоило Бекки. Она безпрестанно подходила къ окну и обманувшись въ своихъ ожиданіяхъ опять садилась въ свое кресло и даже нсколько разъ принималась плакать.
Наконецъ, леди Эліоттъ вернулась, но съ такимъ спокойнымъ и довольнымъ лицомъ, что Бекки пришла въ совершенное недоумніе.
— Наконецъ то! воскликнула она, осыпая поцлуями руки леди Эліоттъ. Еслибы вы знали въ какомъ я была страх все утро. Гд же вы пропадали такъ долго? Я насилу дождалась васъ, миледи.
— Какая ты добрая Бекки, ласково отвтила леди Эліоттъ. Но что бы ты сказала, если бы я вовсе не вернулась домой и мн пришлось бы навсегда проститься съ тобой? Кто знаетъ, можетъ мн прійдется выхать изъ Парижа и вернуться въ Англію.
— Еслибы это случилось, то я готова была бы на колняхъ благодарить Спасителя и св. Андрея Шотландскаго! воскликнула Бекки и ея добрые черные глаза заблестли отъ удовольствія.
Леди Эліоттъ удивилась.
— Какъ! спросила она, ты будешь радоваться если я уду?
— Разумется, отвтила Бекки, и даже пойду въ церковь… или лучше сказать пошла бы, потому что въ этой проклятой земл даже нтъ церквей, въ которыхъ бы христіанская душа могла воздать хвалу Создателю и поблагодарить его за оказанныя милости. Но здшній гршный народъ осквернилъ святые храмы, городъ этотъ хуже Вавилона и тхъ большихъ городовъ, которыхъ постилъ гнвъ Господень, какъ описано въ Евангеліи. Вотъ но этому-то я и хочу чтобы вы скоре ухали отсюда, пока еще они не добрались до васъ. Они не разбираютъ, кто нравъ, кто виноватъ.
— Это только такъ кажется, Бекки, возразила леди Эліоттъ съ печальной улыбкой. Поврь мн, что если меня постигнетъ ихъ гнвъ, то я вроятно заслужила его.
— Но, моя дорогая миледи, свтъ и безъ того не пощадилъ васъ. Не мало терпли вы непріятностей, какъ отъ своихъ друзей, такъ и враговъ, и даже т, которымъ вы сдлали столько добра огорчали васъ.
— Не говори объ этомъ, моя милая Бекки. Все давно забыто.
— Но я не забуду этого, пока не увижу васъ на свобод въ спокойствіи и безопасности въ нашемъ отечеств — да сохранитъ его Господь и св. Андрей Шотландскій — или въ какой-нибудь другой стран, гд люди лучше здшняго народа и гд можно жить и дышать спокойно.
— Я не знаю существуетъ ли гд-нибудь такая страна, отвтила леди Эліоттъ. Но для всхъ насъ несомннно существуетъ одно мсто успокоенія — это могила.
— Да сохранитъ васъ Богъ! воскликнула Бекки, набожно крестясь. Разв мало прекрасныхъ мстъ на земл гд растутъ цвты и тепло свтитъ солнце, гд утромъ и вечеромъ звонятъ колокола, люди ходятъ въ церковь и руки ихъ не осквернены кровью и сердца ихъ спокойны и счастливы. Туда и должна хать моя дорогая миледи.
— Ну, а если я уду сегодня же?
— Тмъ лучше, воскликнула Бекки, я вздохну спокойно.
— Если такъ, Бекки, то готовься къ разлук, я должна ухать отсюда прежде, чмъ наступитъ ночь.
Бекки бросилась на колни передъ своей дорогой леди, заливаясь слезами.
— Господь, да укрпитъ васъ въ вашемъ добромъ намреніи, проговорила она рыдая.
— А ты Бекки, что ты думаешь сдлать съ собой? спросила леди Эліоттъ, поднимая съ полу свою врную служанку и обнимая ее.
— Я возвращусь домой къ моему старому мосье Друэ. Мы старемся съ каждымъ днемъ, и я не хочу больше оставлять его одного: буду вмст съ нимъ переносить невзгоды жизни и утшаться мыслью, что вы моя дорогая леди вн опасности.
— Я была въ вашемъ дом сегодня утромъ и видла твоего мужа.
— Да вознаградитъ васъ Господь! возразила Бекки, и лицо ея просіяло отъ радости,— я знаю, вы всегда были добры къ намъ.
— Я также видла англичанку.
Бекки нахмурила брови.
— Ну, это было совершенно лишнее, сказала она.
— Почему Бекки?
— Потому что она никогда не нравилась мн. Она злая женщина.
— Нтъ, она скоре несчастная, нежели злая, возразила леди Эліоттъ. Вотъ моя послдняя просьба Бекки. Не оставляй ее, когда я уду отсюда. Она одинокая и всми покинутая и у ней нтъ никого, кто бы любилъ ее. Ради меня будь добра и ласкова къ ней и знай, что я всегда буду съ благодарностью вспоминать о теб и гд бы я не жила я всегда съ радостью приму тебя въ моемъ дом.
Бекки была тронута этими словами, но мысль объ англичанк не выходила у ней изъ головы.— Я надюсь, сказала она, что вы не сообщили этой женщин вашего намренія и вообще не сказали ей ничего лишняго?
— Ну, а если сказала, тогда что? спросила леди Эліоттъ.
— Въ такомъ случа мн прійдется только пожалть объ этомъ.
— Почему Бекки?
— Потому, что она не заслуживаетъ доврія, всегда такая скучная и скрытная, никогда даже не заикнется о своемъ прошломъ, и, вдобавокъ, у ней рыжіе волосы. А вы знаете шотландскую поговорку моя дорогая леди: остерегайся скалы и рыжаго человка.
У леди Эліоттъ сжалось сердце, но она пересилила себя и отвтила улыбаясь:
— Надюсь, что я не должна остерегаться тебя Бекки?
— О моя милая леди!
— Ну такъ уложи скоре мои вещи. Я возьму съ собой только самое необходимое, все остальное предоставляю теб и твоему мужу и прошу васъ распорядиться этимъ. Шарль подетъ со мной, приготовь и его вещи въ дорогу. Я еще не ршила куда я поду. Знаю только, что мн необходимо выхать изъ Франціи. ^ Я должна бжать, чтобы снасти мою жизнь… Робеспьеръ высылаетъ меня отсюда!..
— Робеспьеръ! воскликнула Бекки съ выраженіемъ ужаса на лиц.
— Ты видишь, терять времени нечего. Длай то, что теб приказано. Я очень устала и хочу отдохнуть передъ дальней дорогой.
— Какъ! вы хотите спать! воскликнула съ удивленіемъ Бекки, которая наконецъ поняла всю опасность, грозившую леди Эліоттъ.— До отдыха ли теперь!…
— Почему-же мн не отдохнуть, нока ты укладываешь вещи?
Съ этими словами леди Эліоттъ ушла въ свою комнату и заперла за собою дверь на ключъ.
Бекки стояла на мст какъ окаменлая, она не понимала, какъ могла леди Эліоттъ быть спокойной въ такую минуту. Но ея удивленіе смнилось испугомъ, когда она услыхала пніе чистаго, свжаго голоса, похожее на псню жаворонка ранней весной.
Бекки не слыхала пнія леди Эліоттъ съ тхъ поръ какъ они выхали изъ Монфлери.
Она нла старую колыбельную псню, которую такъ часто пвала Бекки укладывая спать маленькую Грэсъ и посл въ минуты тоски по родин.
Чмъ дальше пла леди Эліоттъ, тмъ сильне и задушевне становился ея голосъ. Бекки, опомнившись отъ перваго испуга, боялась пропустить слово милой родной псни. Ей казалось, что это лучшее пніе, которое она когда-либо слышала въ жизни, слезы текли но ея щекамъ и она наконецъ зарыдала какъ ребенокъ, услыхавъ знакомый припвъ:
‘Не хочу цловать тебя великій Аргиль,
Не хочу я нжно цловать тебя’…
Пніе часто прерывалось и по временамъ только отдльные слова долетали до слуха Бекки.
Наконецъ, мало по малу, пніе окончательно замолкло и въ дом водворилась мертвая тишина. Леди Эліоттъ заснула подъ звуки колыбельной псни, которую сама пропла для себя.
Она чувствовала сильную усталость, когда вошла въ свою спальню, наполненную ароматомъ цвтовъ и свтомъ весенняго солнца. Но на душ ея было свтло и покойно, давно не испытанное чувство счастья охватило ее — она сама едва могла дать себ отчетъ, что радовало ее. Не была ли эта смутная надежда, что для нея начнется новая жизнь и что теперь она навсегда простится съ горемъ и мучительными сомнніями. Подъ этимъ же впечатлніемъ безсознательно принялась она пть свою колыбельную псню, снимая съ себя вдовій чепчикъ и верхнее платье,— пла ложась въ постель, пока не заснула подъ собственное пніе.
Ей приснился сонъ. Она опять была ребенкомъ, видла родину, горы Ламмермура, голубое море, дышала ароматомъ травъ, свжестью лса и болотъ, которую навваетъ съ горныхъ странъ каждый западный втеръ. Отсюда, какъ будто на крыльяхъ, пронеслась она въ Монфлери и была опять съ своей любимой подругой. Потомъ увидла она себя въ Лондон въ лучшую нору своей молодости, кругомъ ея все знакомыя лица, они улыбаются ей, ласково привтствуютъ ее. Но вотъ вс исчезли… около нея остался только одинъ человкъ съ серьезнымъ, печальнымъ лицомъ, глаза его смотрятъ на нее съ выраженіемъ безконечной любви и нжности. Человкъ этотъ неизмримо выше и прекрасне всхъ, кого она встрчала въ своей прошлой жизни — онъ протягиваетъ ей свои руки, хочетъ обнять ее. Губы ея произносятъ имя Жильбера…
Но тугъ съ шумомъ отворилась дверь и въ комнату вбжала Бекки.
— Солдаты! кричала она, вн себя отъ ужаса, солдаты!
Были ли это продолженіе сна или дйствительность’…
Минуту спустя, леди Эліоттъ окончательно проснулась и встала съ постели.
Въ сняхъ слышался шумъ мужскихъ шаговъ и бряцанье оружія.
Леди Эліоттъ поспшно набросили на себя платье и услыхавъ женскій крикъ, вышла въ сосднюю комнату. Здсь черезъ отворенную дверь она увидла на верху лстницы женскую фигуру, которая отчаянно отбивалась отъ солдатъ національной гвардіи. Леди Эліоттъ не могла разглядть ея лица среди мундировъ, ружей и никъ и только замтила прядь рыжихъ волосъ при отблеск, вечерней зари.
— Спустите ее съ лстницы! кричали солдаты. Мы не должны допустить ихъ до разговора…
— Сжальтесь надъ нею! умоляла женщина.
— Что тутъ разговаривать, столкните ее. Зачмъ она явилась сюда.
Послышались удары ружейныхъ прикладовъ и женщина замолчала.
— Не знаешь-ли ты Бекки, кто это. спросила леди Эліоттъ.
— Разумется англичанка, она-же и выдала васъ, отвтила Бекки глухимъ голосомъ.
Солдаты ворвались въ комнату. Во глав ихъ былъ Николай Трюшонъ.
— Я пришелъ, чтобы арестовать тебя, аристократка, сказалъ онъ, кладя руку на плечо леди Эліоттъ. Помнишь-ли клятву, которую ты дала мн въ ту ночь, когда я вывелъ тебя изъ толпы и спасъ изъ рукъ нашихъ ‘tricoteuses’. Ты поклялась мн, что будешь другомъ народа. Я тогда-же разсказалъ теб о моей несчастной дочери и назвалъ имя негодяя, который довелъ ее до самоубійства. А ты сочла нужнымъ спасать его отъ меня! Вотъ твоя благодарность!.. Аристократы всегда держатъ свое слово и свои клятвы такимъ способомъ!.. Ну, да что толковать объ этомъ… Принимайтесь за дло друзья мои,— добавилъ Трюшонъ, обращаясь къ своимъ товарищамъ,— наложите печать республики на двери и свяжите ей руки. Она и безъ того слишкомъ долго гуляла на свобод!
— Ради Бога, отпустите меня, сказала леди Эліоттъ, вырываясь изъ грубыхъ рукъ, схватившихъ ее. Самъ Робеспьеръ нсколько часовъ тому назадъ далъ мн позволеніе выхать изъ Парижа и я только-что хотла воспользоваться этимъ…
— Чтобы еще разъ измнить намъ, продолжалъ Трюшонъ: знаемъ мы васъ. Теперь позволеніе Робеспьера уже не дйствительно. Ты получала жалованье изъ Англіи за свое шпіонство и вдобавокъ была любовницей Орлеанскаго…
— О, Господи! воскликнула леди Эліоттъ, закрывая лицо обими руками.
— Да, закрывай свое лицо блудница. Только жаль, что ты слишкомъ поздно почувствовала стыдъ. Будь ты проклята, продажная тварь. Теперь ты не уйдешь отъ насъ ma mignonne! Право, отличное будетъ зрлище, когда ты появишься на площади революціи и войдешь на эшафотъ. Мы вс прійдемъ смотрть на тебя.
Въ этотъ моментъ въ комнату вошелъ Шарль, въ сопровожденіи прислуги леди Эліоттъ. Они вс съ плачемъ и жалобами окружили ту, которая всегда была добра къ нимъ и должна была оставить ихъ такъ неожиданно.
Леди Эліоттъ, улыбаясь сквозь слезы, простилась съ ними.
— Прощайте друзья мои, сказала она. Благодарю васъ за ваше расположеніе ко мн. Смерть не пугаетъ меня: я знаю, что есть на свт люди, которые помянутъ меня добромъ…
— Нтъ, вы не умрете, моя дорогая леди! воскликнула Бекки. Вы не должны умирать. А не допущу до этого, пока во мн останется хотя капля крови!
Леди Эліоттъ подала руку своимъ слугамъ и поцловала Шарля.
— Успокойся Бекки, сказала она, и помни мою просьбу, теперь поневол я должна затруднить тебя новымъ порученіемъ. Ты возьмешь къ себ Шарля и будешь заботиться о немъ, какъ объ родномъ сын. Я уже ничего не могу сдлать для него, и даже не буду знать, что съ вами… Прощайте…
Громко рыдая, вырвалась она изъ рукъ Бекки и Шарля, которые силились удержать ее, цплялись за ея платье, покрывали поцлуями ея руки.
Но знаку Трюшона, солдаты силою овладли леди Эліоттъ, связали ей руки и вывели на улицу. Сходя съ крыльца она слышала, голосъ Бекки, которая плакала и кричала: ‘Нтъ, я не прощаюсь съ ней! Я увижу ее… Пока я жива, никто не посметъ коснуться хотя бы единаго волоска на ея голов’.
Леди Эліоттъ пришлось проходить черезъ большую толпу, собравшуюся передъ ея домомъ.
— Я не виновата! крикнулъ кто-то изъ толпы.
Леди Эліоттъ невольно оглянулась и увидла м-съ Францисъ, которая напрасно силилась вырваться изъ рукъ державшихъ ее солдатъ. На лиц ея выражалось полное отчаяніе, длинные красноватые волосы спутанными прядями висли по ея плечамъ.
У леди Эліоттъ сжалось сердце. Страшное подозрніе овладло ею. ‘Бекки права, подумала она,— эта женщина предала меня!’
Наступилъ теплый апрльскій вечеръ. На улицахъ освщенныхъ фонарями было также шумно, какъ и утромъ, но уже не видно было и слда прежняго мрачнаго настроенія. Среди радостной и ликующей толпы раздавались возгласы газетчиковъ: ‘Хорошія новости! Бгство великаго Дюмурье, прославленнаго спасителя Франціи!’
На всхъ перекресткахъ къ стнамъ были приклеены ярко освщенные лампами и факелами листы ‘Chant du coq’ на которыхъ виднлось изображеніе галльскаго птуха, подъ которымъ было написано громадными красными буквами:

Да здравствуетъ республика!

‘Дюмурье, его сообщники и большинство нмецкихъ гусаровъ полка Бергиньи передались непріятелю. Все-остальное войско сохранило врность республик.’.
Леди Эліоттъ видла нсколько такихъ объявленій прежде чмъ дошла до секціонной караульни. Уличная толпа провожала ее бранью и насмшками.

——

Въ то же время ршена была участь Орлеанскаго, засданіе Національнаго Конвента въ этотъ день должно было имть роковыя послдствія, хотя вншній порядокъ не былъ нарушенъ ни бурными рчами депутатовъ, ни вмшательствомъ толпы. У всхъ былъ въ виду одинъ общій непріятель и вс знали, что приближается кризисъ, который кончится торжествомъ людей, не имвшихъ ничего общаго съ измнниками и что жирондисты и Дантонъ должны будутъ защищаться. Можно было заране предвидть результатъ обвиненія, такъ какъ обвинителемъ долженъ былъ явиться Робеспьеръ. Изъ массы его противниковъ было очень мало людей, которые могли доказать, что они не сидли за однимъ столомъ съ Орлеанскимъ и не пили его вина.
Наступилъ моментъ, когда сторонники Орлеанскаго считались такими же государственными измнниками, какъ прежде роялисты. Робеспьеръ и его партія не запятнали себя дружбой съ Орлеанскимъ, не получали отъ него жалованья и ихъ неподкупность дала имъ нравственный перевсъ надъ другими партіями, побду и наконецъ владычество во Франціи.
Робеспьеръ спокойно слушалъ докладъ коммисіи о полученныхъ депешахъ и частныхъ извстіяхъ, касавшихся положенія длъ въ лагер. Лицо Робеспьера было неподвижно и на немъ не замтно было и тни волненія. Съ правой стороны возл него сидлъ Сенъ-Жюстъ, налво К угонъ, а позади Лебасъ и Жильберъ Лаго. Робеспьеръ и его приверженцы прежде всего хотли, чтобы измна Дюмурье была окончательно доказана. Ни одна изъ партій не имла ничего противъ этого требованія.
Изъ доклада было ясно, какъ логично шелъ Дюмурье къ своей преступной цли и что онъ наврно предалъ бы республику ея врагамъ — австрійцамъ, если бы въ ршительный моментъ онъ могъ разсчитывать на слпое повиновеніе своей арміи.
— Но измнникъ, продолжалъ докладчикъ,— ошибся въ разсчет. Только нмецкіе гусары, состоящіе на французской служб, остались врны ему и но его приказу арестовали нашихъ депутатовъ, но вс остальные полки и линейное войско отказали ему въ повиновеніи. Крпость Конде закрыла передъ нимъ свои ворота, изъ Валансіена стрляли въ него. Когда онъ достигъ Лилля окруженный своимъ штабомъ и нмецкими наемниками, тогда уже въ лагер извстенъ былъ приговоръ, произнесенный надъ нимъ представителями націи. Преслдуемый собственной арміей и сознаніемъ своей вины, онъ обратился въ бгство. Подъ градомъ пуль переплылъ онъ рку, отдлявшую нашъ лагерь отъ непріятельскаго и спасъ такимъ образомъ свою жалкую жизнь.
Да будетъ проклятъ измнникъ отечества, и пусть это проклятіе всюду преслдуетъ его изъ страны въ страну, куда бы онъ ни направилъ стопы свои! Главное начальство надъ сверной арміей передано Дампіеру, паши комисары оставлены въ лагер, организованы новые полки и республика спасена. Да здравствуетъ республика!’
Весь Конвентъ всталъ при этомъ возглас и трижды повторилъ его.
Робеспьеръ воспользовался этимъ моментомъ, чтобы поднять дло о сообщничеств Орлеанскаго въ измн Дюмурье. Это былъ первый и необходимый шагъ, который долженъ былъ повлечь за собою паденіе жирондистовъ и Дантона. Но Робеспьеръ говорилъ только въ тхъ случаяхъ, когда былъ окончательно увренъ въ побд, и потому предоставилъ другимъ вести дебаты.
Первый поднялся съ своего мста Каррье, сторонникъ Робеспьера и сказалъ:
— Измнники въ Бельгіи спаслись бгствомъ отъ ожидавшей ихъ кары, мы должны принять мры, чтобы оставшіеся въ Париж измнники не увеличили собой числа нашихъ враговъ — эмигрантовъ. Сынъ Egalit, находившійся до сихъ поръ въ штаб Дюмурье бжалъ вмст съ нимъ, и потому я требую чтобы немедленно былъ выданъ приказъ объ арест самого Egalit, ci-devant герцога Орлеанскаго.
Слова эти произвели сильную сенсацію въ собраніи. Хотя они ни для кого не были неожиданностью, по возбудили негодованіе въ рядахъ тхъ, которые хотя и принадлежали къ различнымъ партіямъ, но одинаково ненавидли Робеспьера.
Дантонъ и жирондисты поняли угрозу, заключавшуюся для нихъ въ словахъ Каррье и громко возстали противъ ареста Орлеанскаго. Даже Маратъ, это продажное орудіе всхъ партій, которому вскор должна была выпасть на долю незаслуженная честь умереть отъ кинжала Корде — счелъ нужнымъ поднять голосъ въ защиту герцога. Онъ напомнилъ Конвенту, что у него нтъ въ рукахъ никакого опредленнаго факта, доказывающаго измну ‘Egalit’ и, что нужно убдиться въ ней прежде чмъ прибгать къ такой мр, какъ приказъ объ арест.
Марату возражалъ Лагэ {См. ‘Moniteur universel’ Mardi. 9 апрля 1793.}. ‘У насъ въ рукахъ’,— сказалъ онъ своимъ серіознымъ ршительнымъ тономъ — нити большого заговора. Нкоторые люди хотли заране предостеречь націю, но ихъ старались очернить къ общественномъ мнніи… (Ропотъ на скамьяхъ, занятыхъ жирондистами). Однако необходимо чтобы наконецъ вс узнали имена участниковъ этого заговора. Я никогда не ршился бы обвинять кого-нибудь, на основаніи однихъ слуховъ, но я уже давно имлъ поводъ подозрвать Людовика Филиппа Egalitй: другіе также раздляли это подозрніе, которое усиливалось съ каждымъ днемъ, особенно у меня. Я неутомимо слдилъ за каждымъ его шагомъ и съ сегодняшняго утра убдился фактически въ справедливости моихъ предположеній. Ботъ письмо, которое сообщаетъ, что Филиппъ Egalit воспользовался погребеніемъ своего тестя, ci-devant герцога Пентьевръ и его именемъ для своихъ преступныхъ цлей. Онъ выдалъ себя за управляющаго покойнаго герцога и являлся переодтымъ въ Бретани, Нормандіи и въ департамент de l’Orne, распространялъ о себ благопріятные слухи и наводилъ справки — согласятся ли принять его королемъ…
(Чрезвычайное волненіе въ собраніи). Нсколько голосовъ: ‘Egalit не вызжалъ изъ Парижа!’
Лагэ: ‘Мн кажется нтъ большой разницы въ томъ — самъ ли онъ это длалъ или его агенты. Тмъ не мене на основаніи имющихся у меня доказательствъ я не отступлю отъ моего обвиненія. Во всякомъ случа мн достоврно извстно, что гражданамъ города Sez сдланъ былъ запросъ: хотятъ ли они имть короля? и съ этою цлью въ томъ же город Sez созвано было чрезвычайное собраніе: также несомннно и то, что агенты Egalit дйствовали въ его пользу и въ другихъ мстахъ. Въ виду всего этого, я считаю Филиппа Egalit опаснымъ для республики и требую чтобы его признали виновнымъ!
Нсколько голосовъ: ‘Гд же доказательства его виновности?’
Лагэ: ‘Они въ рукахъ Комитета Общественной Безопасности’.
Наступило минутное молчаніе. Ничто уже не могло спасти Орлеанскаго. Борьба между Робеспьеромъ и его противникомъ должна была кончиться гибелью послдняго.
Тюрьо, очутившись въ ложномъ положеніи и не зная какъ отклонить опасность отъ себя и своей партіи, открыто выступилъ противъ Орлеанскаго: ‘Я требую сказалъ онъ — чтобы бумаги Филиппа Egalitй были немедленно опечатаны’.
Бойэ-Фонфреръ пошелъ еще дальше: ‘Граждане, сказалъ онъ, вс’ принцы королевской крови одинаковы, мы не можемъ доврять имъ. Я требую ареста Орлеанскаго’.
Такимъ образомъ Жиронда, три мсяца тому назадъ подавшая голосъ за смерть короля, и на этотъ разъ въ угоду враждебной ей. но боле сильной, партіи возстала противъ Орлеанскаго.
Эта уступка была главной виной жирондистовъ и причиной ихъ гибели.
Конвентъ ршилъ единогласно арестъ Филиппа Egalitй и поручилъ Лагэ исполненіе этого приговора.

——

Немедленно отданъ былъ приказъ, чтобы вс ворота, переходы., входы и выходы ‘Maison Egalit’ (республиканское названіе Пале-Рояля) были заняты національной гвардіей, а равно и дворцовая площадь, дворъ и большая лстница подъ аркой главнаго входа.
Этотъ приказъ былъ отданъ посл полудня, а передъ солнечнымъ закатомъ приведенъ въ исполненіе.
Герцогъ въ это время сидлъ за обдомъ съ немногими друзьями, посщавшими его въ эти послдніе дни. Число его обычныхъ гостей дошло до minimum’а, такъ что кром м-мъ Бюффонъ, за его столомъ были только Мерлэнъ и Лакло.
Хотя въ Конвент было не мало людей, которые, для собственнаго спасенія, желали бы предупредить герцога относительно грозившей ему опасности, но никто изъ нихъ не ршился на это, такъ какъ дло, поднятое въ Конвент, застало ихъ врасплохъ.
Между тмъ, герцогъ по нкоторымъ признакамъ догадывался до извстной степени, что ему не избжать бды, но относился къ этому совершенно безучастно, какъ вс подобные ему люди, у которыхъ не хватаетъ ни энергіи, ни мужества, чтобы предпринять что-нибудь ршительное для своего спасенія. Такимъ образомъ, онъ не выказалъ ни малйшей боязни или удивленія, когда ему доложили во время обда, что къ Пале-Роялю со всхъ сторонъ собираются національныя войска. Встревоженные гости хотли встать изъ-за стола и высказывали различныя догадки о положеніи длъ. Герцогъ просилъ ихъ остаться на своихъ мстахъ и прекратить непріятный для него разговоръ. Также не обратилъ онъ никакого вниманія на ихъ усиленныя просьбы искать спасенія въ бгств, пока еще не вс выходы дворца заняты войсками.
Вмсто отвта, онъ поднялъ, улыбаясь, стаканъ съ виномъ и выпилъ его до дна, приглашая своихъ гостей послдовать его примру.
Неизвстно, дйствительно-ли герцогъ не подозрвалъ приближенія опасности или намренно игнорировалъ ее, только спокойствіе его въ эту ршительную для него минуту произвело сильное впечатлніе на окружающихъ лицъ. Если искусство умереть съ эффектомъ всегда цнилось на сцен, то не мене оно важно и въ дйствительной жизни, такъ какъ свтъ охотно апплодируетъ театральнымъ героямъ и подноситъ имъ внки.
Орлеанскій вполн понималъ это и хотлъ выдержать свою роль до конца.
— Допивайте свои стаканы, друзья мои, сказалъ Орлеанскій, и перейдемте въ другую комнату. Вы, вроятно, не откажетесь сыграть со мной партію виста.
Съ этими словами онъ всталъ съ мста и подавъ руку м-мъ Бюффонъ, пригласилъ своихъ друзей послдовать за ними.
Вс, кром Орлеанскаго, были блдны и встревожены.
Ci-devant Пале-Рояль былъ оцпленъ войсками, всякое сообщеніе съ вншнимъ міромъ было прекращено и вс находившіеся во дворц, были въ плну.
Лакеи дрожащими руками зажгли свчи, опустили дорогія занавси, заперли позолоченныя ставни и поставили карточный столъ.
Но герцогу это показалось недостаточнымъ.
— Зажгите люстры, сказалъ онъ.
Лакеи поспшили исполнить его приказаніе и въ комнат тотчасъ же засверкали сотни свчей въ хрустальныхъ и бронзовыхъ люстрахъ. Затмъ герцогъ приказалъ отворить двери въ парадныя комнаты и зажечь въ нихъ вс люстры, золотыя канделябры и жирандоли. Великолпныя залы, гостинныя и галлереи были также ярко освщены, какъ во время самыхъ блестящихъ баловъ Пале-Рояля. Темныя картины на стнахъ — боги и богини, короли и королевы, принцы и принцессы крови, храмы, ландшафты рельефно выступали въ своихъ золотыхъ рамкахъ, мраморныя стны и колонны блестли, огни отражались въ безчисленныхъ зеркалахъ, на паркет и мозаик половъ.
Но для кого зажжены эти огни? гд же разряженные бальные гости?…
Нтъ ни оркестра, ни танцевъ: безлюдны и мертвы роскошныя, ярко освщенныя залы.-гостинныя и галлереи.
— Прошу васъ садиться друзья мои, сказалъ наконецъ герцогъ, и голосъ его глухо раздался среди окружающаго блеска и могильной тишины.— Сыграемъ партію виста!
Началась сдача картъ — республиканскихъ картъ, гд почтенные, всмъ знакомые короли были замнены геніями войны, мира, искусствъ и торговли, дамы, валеты и тузы — символическими изображеніями свободы, а трефы, напоминавшіе бурбонскую лилію — дубовыми листьями.
Герцогъ и его партнеры молча сдавали и бросали карты, изрдка перекидываясь двумя-тремя словами.
Но едва начатъ былъ второй робберъ, какъ въ комнату неожиданно вбжалъ Роменъ, старый камердинеръ герцога.
Гости въ испуг вскочили съ своимъ мстъ.
— Что такое случилось, Роменъ? спросилъ герцогъ спокойнымъ голосомъ, не выпуская картъ изъ своихъ рукъ.
Но старикъ былъ такъ взволнованъ, что не могъ произнести ни одного слова.
Герцогъ оглянулся и увидлъ въ открытыхъ дверяхъ вооруженную толпу, наполнявшую корридоръ.
Въ комнату вошелъ коммисаръ Конвента, опоясанный трехцвтнымъ шарфомъ. Герцогъ, увидя его, замтно поблднлъ, положилъ карты и поднялся съ мста.
Гости по знаку герцога поспшно удалились въ сосднюю залу. Онъ заперъ за ними двери и опустилъ портьеру.
Давнишнее желаніе Орлеанскаго исполнилось, онъ былъ наедин съ Жильберомъ Лагэ.
— Подойди ко мн, сказалъ герцогъ, какая бы ни была цль твоего появленія, но ты долженъ выслушать то, что я долженъ сказать теб… Ты здсь но порученію Конвента — тебя послалъ Робеспьеръ… но ты проклянешь жестокаго человка, который заставилъ тебя взять на себя это порученіе…
Съ этими словами герцогъ подошелъ къ шкапу, стоявшему у стны, вынулъ изъ ящика золотой медальонъ и показалъ его Жильберу.
— Ты знаешь эту вещь? спросилъ герцогъ, открывая медальонъ.— Вотъ портретъ твоего отца.
‘Жильберъ онмлъ отъ удивленія. Это былъ тотъ самый медальонъ, который леди Эліоттъ отдала ему отъ имени умирающей Натали и который онъ бросилъ въ катакомбахъ. Но теперь медальонъ былъ открытъ, въ немъ виднлось миніатюрное изображеніе герцога Орлеанскаго въ молодости…
Сердце Жильбера болзненно сжалось и онъ бросился къ ногамъ Орлеанскаго.
— Отецъ мой, воскликнулъ онъ, протягивая ему руки.
Орлеанскій наклонился, чтобы поднять его, но въ эту минуту уже совершенно иныя ощущенія охватили душу Жильбера. Онъ поднялся на ноги и выйдя въ корридоръ, кликнулъ солдатъ.
Комната тотчасъ же наполнилась вооруженными людьми. Жильберъ подошелъ къ Орлеанскому, положилъ руку на его плечо и сказалъ:
— Именемъ Конвента арестую тебя! Филиппъ Egalit, ты плнникъ націи!
Солдаты національной гвардіи окружили Орлеанскаго.
М-мъ Бюффонъ и двое гостей, услыхавъ шумъ, поспшно вышли изъ сосдней залы.
Двери были опятъ открыты и весь блескъ Нале-Рояля еще разъ мелькнулъ передъ глазами несчастнаго герцога, который долженъ былъ навсегда проститься съ нимъ. Но онъ ни на минуту не потерялъ присутствія духа, спокойно простился съ м-мъ Бюффонъ и съ своими друзьями, подалъ руку старику Ромену и замтилъ, съ печальной улыбкой:
— Французская нація когда-нибудь вспомнитъ т жертвы, которыя я принесъ ей…
Затмъ онъ обратился къ солдатамъ и сказалъ:
— А готовъ слдовать за вами!
Филиппа Egalit вывели и въ тотъ же вечеръ помстили въ государственной тюрьм Аббатства.
Началось царство террора.
Власть перешла изъ рукъ Конвента въ руки Комитета Общественной Безопасности, во глав котораго стоялъ Робеспьеръ.
Революція достигла своего апогея.
А Жильберъ?
Онъ исполнилъ свой долгъ, но сердце его разрывалось отъ противорчивыхъ ощущеній, мучительныя мысли неотступно преслдовали его.

ГЛАВА VI.
Ночь на гаупвахт секціоннаго дома.

Уже было около полуночи, когда леди Эліоттъ достигла такъ называемаго corps-de-garde секціи. Здсь Трюшонъ сдалъ ее дежурному офицеру. Когда этотъ спросилъ о причин ареста, то Трюшонъ отвтилъ, что онъ беретъ на себя всю отвтственность въ качеств жандарма французской республики. Арестованная, по его словамъ, давно находилась въ подозрніи, была въ заговор съ врагами націи и сегодня онъ имлъ даже въ рукахъ несомннное доказательство ея измны и сообщничества съ Орлеанскимъ, посл того онъ отправился въ революціонный комитетъ своей секціи и вмст съ его членами произвелъ арестъ. Члены названнаго комитета, большею частью мелкіе буржуа, ремесленники и т. н. подтвердили слова Трюшона, а одинъ изъ нихъ, по ремеслу цырюльникъ, отличившійся своимъ усердіемъ во время сентябрскихъ убійствъ, съ гордость!’ объявилъ, что комитетъ общественной безопасности будетъ еще благодаренъ имъ за этотъ арестъ.
Геди Эліотъ была спокойна и не выказала ни малйшаго сопротивленія, когда ее ввели въ караульную комнату. Кругомъ на скамьяхъ лежали солдаты, нкоторые изъ нихъ были совсмъ пьяны, другіе сидли у столовъ, пили и курили дешевый табакъ изъ глиняныхъ трубокъ. Кром леди Эліотъ было еще нсколько человкъ, арестованныхъ полиціей, совершенно незнакомыхъ ей.
Солдаты уступили леди Эліотъ мсто около огня, что было очень кстати для нея, потому что она озябла и чувствовала сильную усталость. Затмъ они предложили ей вина и когда она отказалась, то солдаты немного обидлись этимъ и замтили, что ей нечего гордиться такъ какъ больше нтъ ни герцоговъ ни принцевъ и вс они хорошіе граждане.
— Ты бы сама могла быть хорошей citoyenne, сказалъ ей въ утшеніе капралъ и теперь спокойно сидла бы у себя дома, еслибы не дружилась съ измнникомъ Egalit. Но къ несчастью совты приходятъ всегда слишкомъ поздно и ты должна приготовиться къ тому, что ожидаетъ тебя. Знаешь нашу французскую поговорку: разомъ пойманы — разомъ и повшены.
— Я вовсе не боюсь этого, отвтила леди Эліотъ, потому что не знаю даже причины моего ареста.
Солдаты недоврчиво переглянулись между собой.
— Ну, этому никто не повритъ! замтилъ капралъ, закуривая свою трубку. Весь свтъ знаетъ, что ты давно въ связи съ герцогомъ и была его ‘bonne amie’.
— Однако, citoyenne, теб прійдется проститься съ твоимъ другомъ, сказалъ одинъ изъ солдатъ.
— Знаешь ли что я долженъ сказать теб, душа моя, продолжалъ капралъ, который видимо цопалъ на любимую тему разговора, твой герцогъ велъ превеселую жизнь и нужно ему отдать справедливость, что въ немъ не было ни капли гордости. Право обидно, что единственный принцъ, который казался честнымъ человкомъ, не жаллъ денегъ для бдныхъ людей и всегда привтливо обходился съ ними — все таки оказался негодяемъ!
— Ты удивляешься, Марсель, замтилъ сидвшій возл него сержантъ, а я нахожу это вполн естественнымъ. Они вс таковы. Порода рано или поздно возьметъ свое. Кошка всегда останется кошкой, какъ бы вы ее не воспитывали, лисица лисицей, а принцъ принцемъ. Вотъ мое убжденіе.
— Противъ этого я спорить не стану, возразилъ Марсель.. Можетъ быть ты и нравъ, Гилльомъ, но я тмъ не мене чувствовалъ что-то особенное къ этому человку. Одинъ видъ его чего стоитъ! Въ немъ было что то рыцарское, благородное, не знаю какъ теб объяснить. Но пойми ты меня, Гилльомъ, ты сержантъ, я капралъ,— мы оба служимъ и Боже сохрани чтобы я жаллъ измнника… Но правда должна остаться правдой. У меня сердце радовалось, когда увижу какъ онъ идетъ но улиц въ своемъ коричневомъ плать съ трехцвтными эмалевыми пуговицами и въ шелковыхъ трехцвтныхъ чулкахъ. Бывало подойдетъ къ намъ и скажетъ такъ ласково: ‘Ну, какъ вы поживаете, друзья мои’.-* Возьмите себ это и повеселитесь’,— и броситъ намъ горсть ассигнацій, а он такъ и разлетятся по воздуху…. Ну однимъ словомъ любилъ я этого человка, да и только,— право жаль, что онъ оказался измнникомъ….
Съ этими словами Марсель всталъ съ мста и доврчиво потрепавъ леди Эліоттъ по плечу сказалъ:
— Знаешь ли, citoyenne, мн положительно нравится, что ты не оставила его какъ другіе, которые были дружны съ нимъ, пока можно было пить и пировать на его счетъ, а потомъ вс бросили его. когда кончились пиры…
Леди Эліоттъ вздрогнула когда рука Марселя прикоснулась къ ея плечу, но онъ не обратилъ на это никакого вниманія и продолжалъ:
— Теб нечего стыдиться, душа моя, что ты осталась врна Орденскому, когда вс покинули его — собственная жена, дти, родные и друзья. Ты даже выиграла въ моихъ глазахъ, что не отреклась отъ. него какъ другіе, или какъ напримръ эта Бюффонъ, изъ-за которой онъ надлалъ столько глупостей, теперь она только киваетъ головой и повторяетъ какъ попугай: ‘я не хочу имть ничего общаго съ измнникомъ’. Ну, да это и понятно, съ нимъ уже длить нечего кром тюрьмы и эшафота. Но ты не такая, ты положишь голову на ту же плаху и Самсонъ обезглавитъ обоихъ васъ — вотъ это настоящее республиканское внчаніе. Вотъ по этому-то я и хвалю тебя…
Леди Эліоттъ пришла въ ужасъ, слушая эти слова. Ее не пугала ни тюрьма, ни эшафотъ, ни даже смерть въ обществ Орлеанскаго. Она не могла помириться съ мыслью, что ее считаютъ любовницей подобнаго человка. Краска стыда выступила у ней на щекахъ и она закрыла себ лицо руками. Во время ея ареста, Трюшонъ и его товарищи уже длали какіе-то намеки, но она не поняла ихъ и потому не обратила на нихъ никакого вниманія. Неужели Жильбергъ также убжденъ въ этомъ — онъ такъ жестоко обошелся съ нею въ ихъ послднее свиданіе. Но тутъ леди Эліоттъ опять овладла собою и спокойно безъ всякихъ возраженій слушала длинную рчь капрала.
— Да, сказалъ Марсель — твоя связь съ Орлеанскимъ давно извстна, хотя ты и скрываешь это. Я не ставлю теб въ вину, citoyenne, что ты не выставлялась безстыдно на показъ, какъ эта Бюффонъ, которая постоянно являлась съ нимъ въ театр и въ публичныхъ мстахъ, обвшивала себя его брилліантами и подарками. Пусть накажетъ, меня Господь, если я обвиню какую нибудь женщину, что она сошлась съ этимъ человкомъ — я самъ былъ расположенъ къ нему и радовался, когда встрчалъ его съ хорошенькими женщинами. Пусть тшится, думалъ я тогда, вдь мы не для того уничтожили монастыри, чтобы весь, свтъ обратить въ монастырь. На что намъ свобода, республика и національный, конвентъ если нельзя пить вина, любить женщинъ и нужно отказаться отъ всякихъ удовольствій. Но все конечно должно имть свои границы. Поэтому мн и нравится твоя скромность. Ты скрывала свои отношенія къ герцогу, пока онъ былъ въ слав, а выступаешь теперь, когда ему грозитъ смерть. Душа моя, твой поступокъ совсмъ рыцарскій, хотя ты и женщина и притомъ аристократка. Правду сказать, вы ловко вели свои дла,— герцогъ посщалъ тебя въ такія ночи, что и ожидать было трудно, однако все открылось, citoyenne. Теб будетъ это стоить головы, но я не упрекаю тебя, что ты была у Робеспьера чтобы выпросить прощеніе Орлеанскому, и когда не удалось, то написала своему, милому письмо, умоляя его бжать изъ Парижа отъ грозившей ему опасности. Разумется ты должна была передать письмо въ боле врныя руки.— Марсель понизилъ голосъ и проговорилъ шопотомъ: Кто знаетъ, чмъ бы все это кончилось если бы твое письмо дйствительно дошло до герцога. Я разумется не заплакалъ бы, если бы герцогъ очутился заграницей вмсто тюрьмы Аббатства. Ты вдь не выдашь меня. Онъ хотя заговорщикъ и измнникъ, но все-таки привтливый и щедрый человкъ. Мн досадно, что ты попала сюда и по моему мннію Николай Трюшонъ былъ не правъ, настаивая на твоемъ арест. Онъ одинъ виноватъ въ этомъ.
— Николай Трюшонъ!…. невольно воскликнула леди Эліоттъ. Я когда то считала его своимъ другомъ.
Марсель засмялся.
— Онъ былъ также другомъ герцога, сказалъ онъ — бралъ у него деньги, лъ и пилъ на его счетъ и одинъ изъ первыхъ явился сегодня въ его дворецъ, чтобы изловить его хитростью. Онъ-же Трюшонъ разсказалъ всмъ о вашей любовной связи и выдалъ вашу тайну. Ты должна знать лучше меня citoyenne, насколько онъ пользовался вашимъ довріемъ и помогалъ вамъ: но по моему вамъ слдовало выбрать себ боле надежнаго повреннаго, чмъ этого верзилу, который волочитъ за собой свою длинную саблю и дерзитъ себя такъ, какъ будто вся Франція была въ его рукахъ. Да накажетъ меня Господь, но изъ нихъ двухъ Трюшонъ въ десять разъ больше заслуживаетъ гильотины нежели Орлеанскій. Арестовать женщину, которая любила герцога, да это просто преступленіе въ моихъ глазахъ. Но теперь уже поздно толковать объ этомъ. Мы вроятно увидимся съ тобой citoyenne на площади Louis ‘Quinze, если только я до этого не получу приказа выступить съ моимъ полкомъ на Рейнъ или во Фландрію. Правду сказать я усталъ отъ всхъ этихъ экспедицій противъ женщинъ и безоружныхъ людей и желалъ бы отъ всей души, чтобы меня послали въ походъ противъ враговъ Франціи. Съ тми я могу вступить въ настоящій честный бой. Они также вооружены какъ и я, могутъ защищаться, убить меня, если я ихъ не убью.
Съ этими словами капралъ отошелъ отъ леди Эліоттъ и обратившись къ своему другу сержанту, попросилъ у него огня и закуривъ трубку легъ на полъ рядомъ съ своими товарищами, которые уже давно спали крпкимъ сномъ. Онъ скоро послдовалъ ихъ примру и трубка выскользнула изъ его рта.
Нее стихло въ большой караульн, въ которой вс спали кром леди Эліоттъ. Огонь въ камин догоралъ и пламя, постепенно потухая, время отъ времени бросало полосы сидта на полъ и скамьи, гд лежали солдаты.
Немного погодя въ комнат водворился полный мракъ и сдлалось сыро и холодно.
Леди Эліоттъ просидла всю ночь не двигаясь съ мста и не слыша ничего кром шаговъ часовыхъ у дверей, ровнаго дыханія спящихъ и. шума весенняго втра, который напвалъ свою тихую, монотонную псню. Не смыкая глазъ, смотрла она въ пространство и была довольна, что около нее все тихо и темно, что никто не смотритъ на нее и не говоритъ съ ней…
Но мало по малу начало свтать. Сквозь ршетку окна показался блдный, сроватый отблескъ, который постепенно желтя становился все ярче, пробгалъ но полу, подымался вдоль стны и наконецъ наполнилъ собою всю комнату.
То одинъ, то другой изъ спящихъ солдатъ начиналъ шевелиться по мр того какъ яркій лучъ восходящаго солнца падалъ на его лобъ и закрытыя глаза. Но вотъ у самыхъ дверей съ улицы послышались голоса солдатъ, спорившихъ съ какой-то женщиной, она просила впустить ее, они отказывали, сердились и подконецъ подняли такой шумъ, что разбудили всхъ спавшихъ въ караульной комнат.
— Что тамъ случилось? спросилъ съ просонья Марсель, раскрывай глаза и, протянувъ руки, поднялъ съ полу свою трубку.— Душа моя, воскликнулъ онъ съ удивленіемъ обращаясь къ лежавшему возл него сержанту, вдь она у меня опять погасла. Сдлай -одолженіе дай огня.
Позаботившись прежде всего о своей трубк, которая била для него самымъ важнымъ дломъ его жизни, Марсель поднялся съ полу и подошелъ къ двери.
— Что случилось у васъ? спросилъ онъ часовыхъ, выходя на улицу.
Но часовые не слышали его вопроса, и громко спорили съ толстой женщиной въ коричневомъ салоп, и съ корзиной въ рукахъ, которая умоляла пропустить ее въ караульную комнату. Около нея стоялъ мальчикъ.
— Господа солдаты кричала женщина, ради Бога впустите меня. Неужели вы не позволите мн снести моей бдной леди чашку теплаго чаю и кусочекъ хлба. По вашему и это преступленіе?…
— Теплый чай вещь хорошая, замтилъ Марсель открывая корзину.— Нтъ, я не считаю преступленіемъ напоить человка чаемъ. Напротивъ…. Онъ вынулъ изъ корзины чайникъ и чашку, налилъ ее до половины горячимъ чаемъ и съ видимымъ наслажденіемъ выпилъ, затмъ порывшись въ корзин досталъ хлбъ, отломилъ отъ него большой кусокъ и сълъ.— Ну, чай твой недуренъ,— citoyenne, и хлбъ также! замтилъ Марсель утирая усы и набивая заново свою трубку.— Право, нтъ ничего лучшаго на свт, какъ хорошій завтракъ и трубка… Пропустите ее, товарищи, тутъ нтъ ничего подозрительнаго, пусть она поитъ чаемъ кого хочетъ…
Толстая женщина въ коричневомъ салон и мальчикъ вошли въ караульную комнату. Леди Эліоттъ увидя ихъ, поднялась съ мста.
— Бекки! воскликнула она съ радостнымъ изумленіемъ, глубоко тронутая появленіемъ своей врной служанки. Какъ ты нашла меня? И ты Шарль также пришелъ, добавила она, съ слезами на глазахъ обнимая мальчика, который былъ блденъ и разстроенъ отъ горя и безсонницы.
Наступалъ день холодный и пасмурный, солнце скрылось за тучами, сталъ накрапывать дождь, сначала легкій и едва замтный, но вскор обратившійся въ проливной и безпрерывный. Въ большой и низкой караульной комнат была такая пронизывающая сырость и холодъ, что солдаты тотчасъ-же развели большой огонь въ камин. Леди Эліоттъ благодаря Марселю получила позволеніе ссть у огня съ Бекки и Шарлемъ.
Бекки сла на низкую скамейку у ногъ леди Эліоттъ и разсказала ей, что посл ея ареста ночью явился другой обходъ и потребовалъ чтобы ихъ пустили въ домъ.
— Едва пробило двнадцать часовъ, продолжала Бекки, какъ мы услыхали стукъ молотковъ. Мы еще вс были на ногахъ, даже Шарль, потому что никто и не думалъ ложиться спать… Я, разумется, тотчасъ же открыла дверь, такъ какъ сразу догадалась, что это обходъ. Оказалось, что это были люди той же секціи что и въ первый разъ, но между ними были и другіе… впрочемъ кто ихъ разберетъ, особенно ночью. Вс они были съ длинными пиками и съ бантами на плечахъ и на груди. У меня ноги подкосились, когда я увидала ихъ красные носы и страшные кошачьи глазищи, которые свтились въ темнот. Но они меня не тронули, а потребовали только, чтобы я отдала имъ ключи и показали мн какой то большой листъ, говоря, что это уполномочіе Комитета Общественной Безопасности для домашняго обыска. Что могла я сдлать моя милая леди! вы знаете я не умю читать писанное, поспорила съ ними нкоторое время и подконецъ отдала ключи. Они пошли по комнатамъ, а у меня просто сердце надрывалось, глядя какъ эти безбожные люди въ своихъ деревянныхъ башмакахъ шлялись по всему дому, трогали своими грязными руками прекрасныя картины, стулья, зеркала, разглядывали золотыя и фарфоровыя вещицы, красивые подсвчники, вазы, фигуры на камин, и нрятали что могли въ свои воровскіе карманы. А все терпла, но когда они хотли захватить алебастровую вазочку, въ которой у васъ всегда стоятъ цвты, то я прямо объявила имъ. что этому не бывать и что Комитетъ Общественной Безопасности вроятно послалъ ихъ къ намъ не для воровства. Они разсердились на меня и отвтили, что, забираютъ только то, что имъ кажется подозрительнымъ и что я должна молчать. Затмъ они опять принялись за свое дло, какъ они это называли, открыли шкапы и вытащили изъ нихъ все. что тамъ было: платья, блье, матеріи, полотна, набросились на дорожные ящики, которые уже были наполовину уложены, кричали, что поспли во время чтобы помшать вашему бгству, все побросали на полъ и произвели такой безпорядокъ, что упаси Богъ. Я чуть не заплакала когда увидла на полу ваши хорошія платья и блье и объявила имъ на отрзъ, что это все мои вещи и, что они не смютъ трогать ихъ, такъ какъ я ни въ чемъ не замшана… Впрочемъ они всего больше рылись въ бумагахъ, пересмотрли все до малйшаго клочка и спрятали въ большой кожанный портфель, который принесли съ собой. Туда же положили вс записочки, письма, паспорта, все, что только нашли у васъ печатаннаго или написаннаго, хозяйственныя книги, счеты башмачника, портного и лавочника, даже оберточныя бумаги и такъ наполнили несчастный портфель, что смшно было смотрть на него. Они говорили, что напали на слдъ большого заговора и отвтственны за каждую букву. Что мн оставалось длать моя дорогая леди! Я не могла запретить имъ трогать ваши бумаги и стала смотрть въ другую сторону. Вдругъ слышу радостный крикъ — я оглянулась и увидла, что одинъ изъ нихъ вытащилъ изъ угла какой то пакетъ или большое письмо, я не могла хорошенько разглядть, потому что вс остальные бросились къ нему съ фонарями и обступили со всхъ сторонъ. Они такъ обрадовались этой находк, что принялись плясать, потребовали вина и кричали, что сдлали важное открытіе и что они заране ожидали итого Тутъ они принялись клеветать на васъ моя дорогая леди и наговорили такихъ вещей, что я затопала ногами и прикрикнула на нихъ. Они говорили, что давно подозрвали васъ и теперь у нихъ въ рукахъ бумага которая служитъ несомннной уликой, что вы переписывались съ врагами Франціи. Мн стало досадно и хотя я не умю читать писаннаго, но потребовала чтобы они показали мн эту бумагу. Тогда они приняли таинственный видъ и объявили, что бумагу никто не можетъ видть, что на нее наложена будетъ республиканская печать и она прямо поступитъ въ руки высшей власти. ‘Ну какъ хотите, отвтила я имъ, я знаю что вы ничего не нашли, потому что моя леди ни съ кмъ не переписывалась’…
Такъ болтала Бекки, не умолкая ни на минуту но своему обыкновенію. Леди Эліоттъ не слушала ее, слова Бекки смшивались въ ея ушахъ съ завываніемъ втра и шумомъ дождя. Мысли ея унеслись далеко, вся ея прошлая жизнь опять припомнилась ей, она думала о своей первой встрч съ Жильберомъ, какъ все перемнилось съ тхъ поръ…
Между тмъ дождь лилъ не переставая, втеръ бушевалъ, а Бекки болтала безъ умолку.
Но тутъ передъ дверью неожиданно послышался шумъ.
Леди Эліоттъ съ испугомъ вскочила съ своего мста, какъ это всегда бываетъ съ людьми при сильномъ возбужденіи нервовъ, когда ихъ внезапно выведутъ изъ задумчивости. Она схватила за руку Бекки и прервавъ ея нескончаемый разсказъ воскликнула взволнованнымъ голосомъ:
— Слышишь ли Беккну Они идутъ сюда…
Дверь отворилась и въ комнату вошло нсколько солдатъ національной гвардіи, которые привели съ собой какую-то женщину. Лица ея въ первую минуту нельзя было различить, такъ какъ въ комнат, былъ полумракъ.
— Доброе утро, citoyenne, сказалъ Марсель, выходя на встрчу и вжливо раскланиваясь передъ вошедшей дамой, мы всегда рады гостямъ… Затмъ онъ обратился къ солдатамъ и спросилъ вполголоса: въ чемъ обвиняется арестованная ими женщина.
— Мы и сами не знаемъ, отвтилъ одинъ изъ нихъ. Нечего сказать, хорошая была ночь,— чуть ли не въ каждомъ дом произведены были аресты, скоро у насъ не хватитъ тюремъ въ Париж… А тутъ еще этотъ дождь льетъ какъ изъ ведра…
— Пусть льетъ дождь, citoyen, возразилъ Марсель, здсь мы подъ крышей, дрова горятъ исправно, кстати, товарищъ одолжи огоньку.
Трубка Марселя опять погасла. Это случалось съ нимъ такъ часто, что его товарищи увряли, будто бы онъ находитъ удовольствіе не въ куреніи табаку, а въ закуриваньи трубки. Сержантъ подалъ ему огня.
Маленькій Шарль съ любопытствомъ глядлъ на эту сцену, не вскор лицо его приняло тревожное выраженіе. Онъ прижался къ леди Эліоттъ и шепнулъ ей, указывая на женщину, приведенную солдатами:— Какіе у ней страшные глаза! Зачмъ она такъ смотритъ на васъ.
Мальчикъ узналъ т самые глаза, которые такъ напугали его вовремя похоронъ Вольтера и которые поразили его среди тысячи другихъ глазъ. Теперь они какъ будто имли другое выраженіе и были полны слезъ, но Шарль не могъ замтить этой перемны. Не нравились ему и ея красноватые волосы, распустившіеся отъ дождя, которые падали длинными прядями по ея плечамъ.
Женщина, не спуская глазъ съ леди Эліоттъ, сдлала нсколько шаговъ съ очевиднымъ намреніемъ подойти къ ней, но солдаты удержали ее, говоря, что она плнница и не сметъ отойти отъ нихъ.
Марсель замтилъ желаніе женщины приблизиться къ камину и, взявъ ее за руку, сказалъ солдатамъ:
— Я не знаю зачмъ вы запрещаете ей подойти къ огню. Вы видите она вся дрожитъ, руки ея окостенли отъ холоду: не велика бда, если она немного высушитъ свое платье. Само собою разумется, что измнники народа должны умереть, но морозить ихъ нечего… Иди сюда, citoyenne, я тебя посажу рядомъ съ этими хорошими людьми. Теперь нтъ никакой разницы между знатными и простыми дворянами и буржуа. Мы вс равны!…
Съ этими словами Марсель подвелъ женщину къ камину и та очутилась рядомъ съ леди Эліоттъ.
— Такъ это дйствительно вы миледи и я не ошиблась, сказала она взволнованнымъ голосомъ. Я была въ такомъ отчаяніи въ прошлую ночь, что больше не увижу васъ и вотъ случай свелъ меня съ вами…
Она протянула руку, но леди Эліоттъ отвернулась, такъ какъ чувствовала полное отвращеніе къ этой женщин, которая такъ безсовстно предала ее.
— Рыжій человкъ все равно, что чортъ! воскликнула Бекки вскакивая съ своего мста и отталкивая ненавистную для нея женщину. Я вамъ говорила миледи, что вы вскормили змю и что она рано или поздно укуситъ васъ своимъ ядовитымъ жаломъ… Такъ и случилось!…
Но та, къ которой относилось эта нелестное замчаніе, спокойно отстранила рукой врную служанку.
— Миледи, сказала она обращаясь къ леди Эліоттъ, позвольте воспользоваться немногими минутами, пока я могу говорить съ вами. Мн еще многое нужно сказать вамъ… Просить прощенія… Да, я виновата въ той ненависти, которую чувствовала къ вамъ, которая ослпляла меня, доводила до полнаго отчаянія и наконецъ заставила прійти къ страшной ршимости, но теперь совсмъ иныя чувства и ощущенія наполняютъ мою душу, я стала другая…
— Это вполн понятно, холодно замтила леди Эліоттъ. За успхомъ всегда слдуетъ чувство удовлетворенія. Вы можете поздравить себя,— какъ видите, вамъ вполн удалось погубить меня…
— Миледи, сказала м-съ Францисъ, я не имю никакого права требовать, чтобы вы иначе думали обо мн. Тмъ не мене вы ошиблись — у меня не хватило характера исполнить то, чего я такъ страстно желала. Я знаю, что вс доказательства противъ меня и не жалуюсь на это… Но поймите меня, миледи, могла ли я врить въ такое странное- сцпленіе обстоятельствъ, что судьба назначитъ для моего спасенія ту, къ которой я чувствовала безумную зависть и ненавидла отъ всей души, пока не научилась удивляться ей, чтобы…
— Чтобы предать ее, добавила леди Эліоттъ.
На блдныхъ щекахъ м-съ Францисъ вспыхнулъ яркій румянецъ.
— Нтъ, сказала она выпрямляясь, я этого не сдлала. Я дйствительно готова была дойти до послдней крайности, но меня остановила чья-то невидимая рука… Т мученія, которыя я вынесла въ этотъ моментъ были спасеніемъ для меня… Клянусь этимъ мальчикомъ.
Она быстро подошла къ маленькому Шарлю, который инстинктивно отодвинулся въ уголъ и робко смотрлъ на нее.
— Вотъ мое прошлое! воскликнула она пристально вглядываясь въ лицо мальчика, я узнаю его… это его лобъ, носъ, губы… Все опять ожило для меня… Вотъ началась увертюра, поднимается занавсь — кругомъ блестящій ландшафтъ, розы, ручьи… танцы, пніе передо мной прекрасный юноша — переодтый принцъ… какъ я люблю его!.. а тамъ…
— Она сошла съ ума, подумала леди Эліоттъ и прежнее чувство недоврія и отвращенія къ предавшей ее женщин смнилось невольнымъ участіемъ.
— Принцъ полюбилъ знатную леди… вотъ темный тнистый паркъ, пруды, поросшіе камышемъ… они въ бесдк… знатная леди испугалась тни…
— Говорите все… ради Бога, воскликнула леди Эліоттъ, быстро вставая съ мста. Вся кровь прилила ей къ сердцу… Она начала догадываться, о какой тни напоминала ей эта странная, загадочная женщина.
Но въ эту минуту тяжелая мужская рука опустилась на плечо леди Эліоттъ.
— Sacre tonnerre! крикнулъ за нею знакомый голосъ.:— Что за переговоры между этими двумя женщинами! Разв можно допустить чтобы измнники отечества, попавшіе къ намъ въ руки, перешептывались бы въ гауптвахт французской республики?
— Кто это кричитъ тутъ? спросилъ Марсель, подходя къ камину. Душа моя, это наврно Николай Трюшонъ, потому что въ цлой Франціи не найти такихъ здоровыхъ легкихъ и такого баса, какъ у него. Да и въ самомъ дл это ты, братъ Николай! Знаешь ли, что мы можемъ смло распустить трубачей и тебя поставить вмсто нихъ. Серьезно говоря, душа моя, когда ты орешь, то голосъ твой слышенъ на другомъ берегу Сены.
— Оставь пожалуйста свои шутки, съ досадой замтилъ ТрюШонъ, я ихъ терпть не могу.
— Ну, а я терпть не могу, когда двумъ бднымъ женщинамъ запрещаютъ грться у огня. Какія бы он не были предательницы и измнницы, а огонь республиканскій… Понимаешь ли ты меня?
— А разв ты не видлъ, что они сговаривались между собой. Вотъ я повернулъ спину, а он опять зашептались. Этому нужно положить конецъ. Я жандармъ французской республики.
Онъ сдлалъ знакъ солдатамъ и т подошли.
Марсель громко захохоталъ.— Посмотрите пожалуйста! воскликнулъ онъ. Большой Николай скоро запретитъ поцловаться двумъ головамъ, упавшимъ одна за* другой съ гильотины. Нашъ Николай любитъ крутыя мры. Ну братъ не сердись — давай огня.
Это былъ знакъ заключенія мира. Марсель и Трюшонъ пожали другъ другу руки, между тмъ какъ солдаты по ихъ приказанію окружили обихъ женщинъ и разъединили ихъ.
Англичанку вывели первую.
Немного погодя солдаты пришли и за леди Эліоттъ, говоря, что имъ приказано везти ее на мсто назначенія.
— Куда вы отвезете меня? спросила она выходя на дворъ, гд стояла тлега, запряженная въ одну лошадь, въ которой было набросано нсколько сырой соломы.
— Въ Тюльери, отвтили солдаты.
Бекки и Шарль, бросились за леди Эліоттъ съ громкимъ плачемъ и хотли силою удержать ее, но солдаты оттолкнули ихъ.
Леди Эліоттъ посадили въ телгу. Одинъ изъ солдатъ слъ около нея, а четверо другихъ подъ предводительствомъ Трюшона вооруженнаго саблей сопровождали ее верхами.
Было еще раннее утро. Колеса и лошади вязли въ грязи, мстами на улиц стояла вода, такъ какъ дождь лилъ не переставая и переполнилъ вс канавы. Шумъ дождя и бушующей вдали Сены, смшиваясь съ завываніемъ втра, производилъ тяжелое впечатлніе на леди Эліоттъ измученную безсонной ночью.
— Говорятъ, вода сильно поднялась въ Сен, сказалъ одинъ изъ солдатъ.
— Что мудренаго при такомъ втр, отвтилъ Трюшонъ.
Затмъ вс молча продолжали путь.

ГЛАВА VII.
Жильберъ.

Ночь, проведенная Жильберомъ посл ареста Орлеанскаго была самая мучительная въ его жизни. Что значили вс его прежнія страданія въ сравненіи съ тмъ, что онъ испытывалъ теперь. Повязка спала съ его глазъ, все было ясно для него, но то, что онъ узналъ наполнило его душу тревожными сомнніями. Ему казалось минутами, что онъ сходитъ съ ума. Онъ невольно спрашивалъ себя: почему судьба обрекла его на несчастіе чуть ли не съ самаго рожденія и выбрала жертвой искупленія, наказанія, или для другой неизвстной ему цли. Неужели для него нтъ исхода и въ обширной вселенной нтъ такой силы, которая могла бы измнить или вернуть прошлое. Неужели люди вчно будутъ дйствовать въ потьмахъ, такъ какъ будущее не поддается никакимъ разсчетамъ?
Онъ исполнилъ свой долгъ.
Долгъ — пустое слово, которымъ мы стараемся успокоить и обмануть себя, когда нтъ другого выбора и мы принуждены дйствовать сообразно обстоятельствамъ.
Жильберъ ходилъ быстрыми шагами по своей убогой комнат, едва освщенной маленькой лампой, горвшей на стол.
Ему стало душно и онъ открылъ окно. Была тихая и теплая апрльская ночь, по небу неслись тучи, но кое гд между ними блестли звзды, сырой воздухъ, подымавшійся съ земли былъ пропитанъ смолистымъ запахомъ распускавшихся деревьевъ и свжей зелени. Но свжесть и тихое очарованіе апрльской ночи не могли успокоить Жильбера. Съ страстнымъ порывомъ протянулъ онъ руки къ небу:
— Такъ вотъ этотъ необъятный, невдомый міръ, воскликнулъ онъ, о которомъ я мечталъ когда-то! Извдавъ все, что можетъ дать эта жизнь я испытываю теперь только одно желаніе покоя. Я хотлъ бы унестись въ пространство вмст съ тучами, втромъ, паромъ, облетть весь міръ, оставить навсегда землю — это злополучное вмстилище заблужденій, страстей, утраченныхъ надеждъ, пережитыхъ идеаловъ. На что мн это жалкое существованіе, которое подчасъ заставляетъ завидовать цвтамъ, птицамъ, каждой твари лишенной разсудка…
Жильберъ подошелъ къ столу и слъ облокотившись на него локтемъ.
Онъ чувствовалъ сильную усталость.
— Что дала революція? проговорилъ онъ глухимъ голосомъ,— кто знаетъ, каковъ будетъ исходъ ея… Она успокоится когда исполнится проклятіе надъ домомъ Лаге…
Жильберъ замолчалъ и безсознательно глядлъ на тусклый свтъ лампы.— Руссо, нашъ великій учитель, продолжалъ онъ, разсуждая самъ съ собою, сказалъ, что цль революцій возвратить естественный порядокъ вещей, но онъ не принялъ во вниманіе, что борьба за этотъ естественный порядокъ можетъ быть противоестественна….
Жильберъ задумался. Онъ вспомнилъ арестъ Орлеанскаго — какъ трудно было исполнить ему то, что онъ считалъ своимъ долгомъ….
Онъ вынулъ изъ портфеля письмо леди Эліоттъ, которое было перехвачено передъ самымъ арестомъ герцога и случайно попало въ его руки въ тотъ моментъ, когда онъ входилъ въ Пале-Рояль съ отрядомъ національной гвардіи. Это письмо равнялось смертному приговору для леди Эліоттъ, отъ Жильбера зависло уничтожить его, или представить въ Комитетъ Общественной Безопасности.
Что можетъ помшать ему исполнить свой долгъ и въ этомъ случа? Неужели онъ не въ состояніи подавить давно забытыхъ ощущеній, которыя опять зашевелились въ его сердц при взгляд на этотъ знакомый почеркъ. Но въ любви не существуетъ забвенія, если ее не замнила другая, боле сильная привязанность, достаточно, чтобы на глаза попалась вещь принадлежащая любимому человку, какая нибудь мелочь напомнила его, чтобы прежняя любовь вспыхнула съ новой силой. Въ рукахъ Жильбера было письмо ея, онъ зналъ каждую букву этого почерка. Онъ прижалъ письмо къ губамъ и покрылъ его безчисленными поцлуями. Еще минута и онъ судорожно зарыдалъ. Онъ плакалъ о женщин, которую любилъ со всмъ пыломъ первой страсти,— она была для него дороже цлаго міра и онъ долженъ былъ осудить ее….
Жильберъ еще разъ прочелъ письмо.
— Не подлежитъ сомннію, что она виновата,— воскликнулъ онъ,— въ письм прямой намекъ на то, что Орлеанскій посвятилъ ее въ тайну заговора. Разв не поддерживала она сношеній съ врагами республики еще въ то время, когда я вполн доврялъ ей. Она помогала бгству С. Мало, была замшана въ исторіи Ламбалль и состояла въ преступныхъ сношеніяхъ съ Орлеанскимъ, а это было уже прямымъ предательствомъ относительно меня… Но имю ли я право думать о себ въ этомъ дл!…
Жильберъ вскочилъ съ мста.
— Мои интересы замшаны въ этомъ дл…. Нтъ, я не гожусь въ судьи… Кто знаетъ, можетъ быть тайна, о которой говорится въ письм касалась меня лично… Нтъ, это не возможно, я немогу думать о ней хладнокровно,— я отнесусь къ ней или слишкомъ снисходительно, или слишкомъ строго… Въ моемъ безумномъ ослпленіи я мечталъ наравн съ другими положить основаніе республики на вчныхъ и непреложныхъ началахъ нравственности и справедливости и у меня нтъ силъ овладть собою.
Жильберъ подошелъ къ окну, на горизонт виднлся темнокрасный свтъ, предвстникъ солнечнаго восхода, который мало по малу принялъ лиловый, а затмъ золотистый оттнокъ. Тысячи крышъ, фронтоновъ, шпицовъ обрисовывались зигзагами на темномъ неб, утренняя заря фантастически окрашивала ихъ своимъ отблескомъ. Быстро неслись большія черныя тучи, позолоченныя солнечнымъ отраженіемъ. Подъ конецъ все небо освтилось сразу мрачнымъ унылымъ свтомъ, воздухъ казался краснымъ, весь Парижъ какъ ‘ будто плавалъ въ крови. Но это продолжалось всего одну минуту. Солнце скрылось, тучи заволокли все небо, пошелъ дождь.
Наступалъ темный пасмурный день.
Но вотъ на лстниц послышались торопливые шаги и въ комнату вошло нсколько человкъ.
— Доброе утро, citoyen-reprsentant. Ночь была на славу, а день никуда не годится.
— Что вамъ угодно, citoyens?
— Въ ныншнюю ночь мы произвели обыскъ у этой упрямой аристократки, отвтилъ одинъ изъ нихъ, леди… забылъ какъ ее зовутъ… у этихъ аристократовъ такія мудреныя имена…. леди, ну да все равно…. живетъ она въ улиц Miromsnil въ предмсть du Boule’.
Жильберъ поблднлъ, но пересиливъ себя спросилъ равнодушнымъ голосомъ:— Чего же вы хотите отъ меня, citoyens? Обратитесь въ Комитетъ Общественной Безопасности.
— Мы нашли подозрительныя бумаги и ршили передать ихъ въ твои руки, такъ какъ засданіе Комитета начнется только черезъ нсколько часовъ. Ты былъ назначенъ Конвентомъ для ареста Egalit, а эта аристократка была въ заговор съ нимъ, значитъ теб и слдуетъ передать это дло. Намъ сказали это въ секціи.
— Я готовъ принять отъ васъ бумаги, отвтилъ Жильберъ, и сегодня же представлю ихъ по назначенію. Благодарю васъ за довріе, теперь вы можете идти и будьте готовы явиться въ Комитетъ когда отъ васъ потребуются показанія.
Секціонеры положивъ на столъ портфель съ бумагами, найденными у леди Эліоттъ, удалились.
Жильберъ остался одинъ. Въ его рукахъ были документы которые могли дать ему средство спасти любимую женщину. Онъ поспшно открылъ портфель и сталъ перебирать бумаги. Тутъ были только старыя письма безъ всякаго значенія, счеты, даже старыя газеты… Наконецъ ему попался бланкъ съ знакомымъ почеркомъ. Это былъ пропускной листъ, написанный Робеспьеромъ, по которому леди Эліоттъ должна была выхать изъ Парижа въ 24 часа… Но по какой то странной случайности, ни мсяцъ, ни число не были обозначены на лист. Чмъ объяснить такую забывчивость со стороны Робеспьера, который никогда ничего не забывалъ! Хотя это была мелочь, не боле какъ отступленіе отъ формы — но для леди Эліоттъ это могло имть большое значеніе… Жильберъ отложилъ листъ и вынулъ изъ портфеля новую связку бумагъ и въ числ ихъ большое изящное письмо, адресованное леди Эліоттъ въ Парижъ. Надпись была сдлана по французски стереотипнымъ англійскимъ почеркомъ. Письмо оказалось нераспечатаннымъ и на гербовой печати можно было ясно различить корону съ страусовыми перьями — это былъ гербъ принца Уэльскаго.
Сердце Жильбера забилось, онъ нсколько разъ прошелся по комнат собираясь съ силами, наконецъ слъ къ столу и дрожащей рукой распечаталъ письмо.
— Я обязанъ сдлать это Грэсъ! проговорилъ онъ какъ бы въ свое оправданіе. Прости меня, если я помимо моей воли узнаю твое прошлое.
Жильберъ прочелъ письмо принца Уэльскаго, которымъ Орлеанскій думалъ осчастливить леди Эліоттъ:
‘Дорогая подруга прошлыхъ дней! Ты была права: наступилъ моментъ, когда я опять жажду твоего присутствія и. все чаще и чаще думаю о теб. Ты должна вернуться ко мн, Грэсъ, и опять быть моей! Твой принцъ зоветъ тебя и ты прідешь къ нему. Съ тхъ поръ какъ ты ухала изъ Англіи жизнь потеряла для меня всякій интересъ, мн опротивлъ Лондонъ, Карлтонгаузъ и даже королевскій павильонъ, который я такъ любилъ когда то! Ты скажешь мн, что я самъ виноватъ въ этомъ. Но разв стоило теб мнять Карлтонъ-Гаузъ и Брайтонъ на Тюльери и Пале-Рояль, которые теперь въ рукахъ презрнной черни? Что можетъ быть позорне этого! Исторія не представляетъ ничего подобнаго! Но вернись изъ твоего изгнанія. Время твоего избавленія наступило. Я отдалъ тебя герцогу и онъ готовъ въ свою очередь отдать тебя мн. Я все еще люблю тебя, Грэсъ, и даже больше, чмъ когда либо! Ты будешь имть гербъ принца Уэльскаго на твоей карет, какъ доказательство моего королевскаго благоволенія, а подобною милостью, какъ теб извстно пользовались весьма немногія въ нашей стран… Что же касается Франціи и французской націи, то о ней я имю подробныя свднія черезъ моего несчастнаго кузена Орлеанскаго,— я называю его несчастнымъ, потому что онъ затялъ слишкомъ азартную и рискованную игру — и считаю своими личными обидами т оскорбленія, который теб пришлось перенести въ послднее время. Но успокойся, наши войска стоятъ на готов въ Голландіи и на Бельгійской границ, англійскіе корабли крейсируютъ на мор, и мои братъ герцогъ Іоркскій отомститъ этой шайк убійцъ, отставныхъ адвокатовъ и всякаго сброда, за поруганіе священныхъ прерогативъ королевской власти. Мы вс оскорблены и месть одинаково обязательна для всхъ насъ. Въ штаб моего брата находится также мой бывшій адъютантъ Тарлетонъ, который невидимому окончательно образумился, такъ что я самъ помогъ ему получить его настоящее назначеніе.
‘Податель этого письма переговоритъ съ тобой о средствахъ, какимъ образомъ выхать теб изъ Парижа и съ полной безопасностью перебраться черезъ границу. Не откладывай своего отъзда и поспши скоре въ объятія друга, который съ томительнымъ нетерпніемъ ожидаетъ тебя’.

‘Георгъ II.

Жильберъ едва не лишился чувствъ при чтеніи первыхъ строкъ письма, но чмъ дальше читалъ онъ, тмъ становился спокойне и хладнокровне.
— Теперь все ясно, сказалъ онъ, письмо принца несомнннымъ образомъ доказываетъ ея виновность. Я не былъ увренъ въ этомъ и задержалъ ея записку къ Орлеанскому, случайно попавшую мн въ руки, но теперь, я обязанъ немедленно представить ее въ Комитетъ Общественной Безопасности. Засданіе скоро начнется…
Немного погодя Жильберъ отправился въ Тюльери.

ГЛАВА VIII.
Допросъ.

Тюльерійскій дворецъ въ 1793 году былъ мстомъ ршенія всхъ важныхъ государственныхъ вопросовъ и мстомъ, гд произвооились смертные приговоры.
Въ концертной зал бывшаго Pavillon de Marsan засдалъ Національный Конвентъ Французской Республики, а въ прежнемъ Pavillon de Flor — Комитетъ Общественной Безопасности, который занялъ ту самую комнату, гд нкогда жилъ король. Здсь стояла та же мебель, какъ и въ то время, когда Людовикъ XVI вышелъ отсюда въ послдній разъ, на тхъ же стульяхъ сидли люди приговорившіе его къ гильотин и на одномъ изъ столовъ нсколько мсяцевъ спустя подписанъ былъ смертный приговоръ королев.
Дворецъ, видвшій паденіе Людовика XVI, былъ теперь свидтелемъ возвышенія Робеспьера. Но башни, балконы и крыши также, холодно и равнодушно глядли на адвоката, случайно достигшаго власти, какъ въ былое время на наслдственнаго короля. Мы напрасно приписываемъ какое то участіе въ нашей жизни тмъ или другимъ зданіямъ и окружающей обстановк, тогда какъ имъ и дла нтъ до тхъ перемнъ, которыя совершаются въ нихъ и около нихъ.
Леди Эліоттъ ввели въ бывшую комнату короля, которая въ это утро представляла крайне мрачный и безотрадный видъ, по средин на высокой эстрад стоялъ столъ, покрытый зеленымъ сукномъ и около него сидли члены Комитета Общественной Безопасности. Въ числ ихъ были еще нкоторые изъ предводителей Жиронды — Верньо, Гвадэ, Осселенъ, Шабо, а позади всхъ виднлась наводящая общій ужасъ фигура Робеспьера.
Пасмурный свтъ дождливаго дня, едва проникая изъ глубокаго окна, тускло освщалъ высокую залу со сводами. Тяжелыя гардины изъ голубого бархата съ золотыми шнурами, кожанные коричневые обои тисненные золотомъ — эти роскошные остатки прежняго величія еще боле усиливали мрачное впечатлніе, производимое всей обстановкой.
Леди Эліотъ очутилась одна посреди могущественныхъ и грозныхъ дятелей революціи. Нкоторыхъ она встрчала прежде, но большинство ей было совершенно незнакомо. Ей указали на стулъ, стоявшій на той же эстрад гд засдали члены Комитета. Чувство полной безпомощности овладло ею, когда она, поднявшись на ступени, сла противъ своихъ судей.
Верньо былъ предсдателемъ.
На лво отъ подсудимой, отъ ея стула до конца стола, на ступеняхъ и вдоль эстрады стояли секціонеры и во глав ихъ Трюшонъ съ длинной саблей, на рукоятку которой онъ надлъ свою красную шапку.
Предсдатель спросилъ имя подсудимой.
Она отвтила едва слышнымъ голосомъ.
За тмъ ее спросили о мст ея родины.
— Эдинбургъ въ Шотландіи.
— Какого званія?
— Вдова баронета.
— Сколько лтъ?
— Двадцать семь.
Предсдатель обратился къ секціонерамъ, производившимъ арестъ и спросилъ, въ чемъ обвиняется подсудимая.
— Она заслуживаетъ гильотины, отвтилъ одинъ изъ секціонеровъ, по ремеслу цырюльникъ, черезъ нее Орлеанскій велъ переговоры съ Англіей и она была на жалованьи у наслдника англійскаго престола. Она пріхала сюда изъ Лондона въ самый разгаръ революціи, чтобы составить заговоръ, по которому предполагалось провозгласить французскимъ королемъ англійскаго принца или Орлеанскаго. Я знаю, что она состояла въ переписк съ принцемъ Уэльскимъ и убжденъ, что она заслуживаетъ смертной казни.
— Я вполн согласенъ съ этимъ, замтилъ бывшій капуцинъ Шабо. Эта женщина не заслуживаетъ ни какой пощады! Она роялистка и замшана въ заговор противъ республики. Отправьте ее въ тюрьму La Force.
Леди Эліоттъ заплакала.
— Мы не обращаемъ никакого вниманія на слезы, продолжалъ Шабо, возвысивъ голосъ. Если собрать вс слезы, пролитыя въ этой комнат, то я думаю ихъ было бы достаточно, чтобы снабдить водой вс дома Парижа!
Верньо, который никогда не отступалъ отъ общепринятыхъ правилъ вжливости, даже во время шумныхъ народныхъ собраній, гд сталкивались различныя партіи и на этотъ разъ сдлалъ попытку водворить порядокъ и избавить подсудимую отъ непріятностей.
— Citoyenne, сказалъ онъ, обращаясь къ леди Эліоттъ, васъ обвиняютъ въ сообщничеств съ Орлеанскимъ? Знакомы ли вы съ герцогомъ Орлеанскимъ, или Филиппомъ Egalit?
— Да, ршительно отвтила подсудимая.
— Что вамъ извстно о его послднихъ дйствіяхъ и планахъ?
— Я ничего не знаю о нихъ.
— Что вы притворяетесь! грубо замтилъ Шабо.— Вы разв не знаете, что Орлеанскій намревался сдлаться королемъ и разрушить республику!
— Нтъ, я не знала этого, отвтила леди Эліоттъ.
— Во всякомъ случа вамъ было извстно, что съ этою цлью Орлеанскій вотировалъ смерть короля! продолжалъ Шабо.
— Мн кажется, сказала леди Эліоттъ, что этотъ безумный поступокъ могъ скоре повредить Орлеанскому, чмъ способствовать той цли, о которой вы говорите.
Этотъ отвтъ еще боле раздражилъ бывшаго капуцина.
— Знаете ли вы, воскликнулъ онъ, что за подобныя слова васъ могутъ отправить на кладбище св. Магдалины, тмъ же способомъ, какъ и другихъ роялистовъ.
— Вы можете отправить меня куда вамъ угодно. Только я не понимаю, что подало вамъ поводъ называть меня роялисткой.
— Однако вы называете безуміемъ присужденіе къ смерти Людовика. Съ вашей стороны довольно смло выражать это мнніе въ присутствіи тхъ самыхъ людей, которые вотировали смерть Капета не съ цлью сдлаться королями, а съ тмъ, чтобы избавить землю отъ порочнаго рода Бурбоновъ, издавна позорившаго Францію. Теперь намъ остается только ршить участь человка, который, добиваясь престола, измнилъ свобод. Всему этому онъ научился въ Англіи и пользовался вашимъ посредничествомъ для сношеній съ тамошними врагами революціи. Вы не ускользнете изъ моихъ рукъ. Вы уроженка Шотландіи, а шотландцы прославились преданностью своимъ королямъ и принцамъ. Я совтую вамъ, citoyens, отправить ее въ La Force.
— Citoyens, сказалъ предсдатель, нація назначила насъ въ Комитетъ не для однихъ приговоровъ, но и для слдствія. Мы должны, познакомиться съ дломъ, прежде чмъ принять какое либо ршеніе. Кто изъ васъ производилъ арестъ?
— Я, въ качеств жандарма Французской Республики съ уполномоченными членами Комитета секціи du Boule, на основаніи форменнаго приказа Комитета Общественной Безопасности, отвчалъ Трюжонъ.
Въ подтвержденіе своихъ словъ онъ подалъ бумагу, которая оказалась вполн правильной.
Его подозвали къ столу для составленія протокола.
Трюшонъ сдлалъ нсколько шаговъ по ковру, волоча за робой свою саблю, и не дожидаясь обычныхъ вопросовъ далъ свои показанія.
— Вы знаете меня, сказалъ онъ, меня зовутъ Николай Трюшонъ. Я познакомился съ этой женщиной вскор посл ея прізда въ Парижъ. Ей удалось тогда обмануть меня относительно своихъ предательскихъ намреній, но съ памятной ночи 10-го августа она уже начала выказывать свой настоящій образъ мыслей. Въ благодарность за то, что я помогъ ей въ большой бд, она вздумала спасать того человка, который… нтъ не такъ… этого не нужно записывать… Напишите только, что она помогала бгству ci-devant шевалье С.-Мало, одного изъ роялистовъ, стрлявшихъ въ народъ 10-го августа, а въ ночь на 3-е августа она спрятала у себя голову ci-devant принцессы Ламбалль и у ней же въ дом въ эту ночь скрывался Орлеанскій. Она участвовала въ заговор и въ день ареста Орлеанскаго написала ему письмо, въ которомъ предупреждала объ опасности и совтовала бжать. Изъ-за этого письма я и арестовалъ ее.
— Какъ попало это письмо въ твои руки, citoyen Трюшонъ? спросилъ президентъ.
— Я былъ въ отряд, которому поручено было оцпить домъ Egalit. Когда мы вошли на главный дворъ, то увидли женщину, спавшую на скамейк. Шумъ нашихъ шаговъ и говоръ разбудили ее, она вскочила и хотла убжать отъ насъ, но уже было поздно, потому что у всхъ выходовъ стояла національная гвардія. Она надялась проскользнуть мимо меня, но я сразу узналъ ее по рыжимъ волосамъ. Это была англичанка, которая уже нсколько лтъ жила въ Париж и вс знали ее подъ названіемъ ‘La belle Anglaise’. Въ былыя времена у ней не было недостатка въ друзьяхъ, Орлеанскій также одно время ухаживалъ за нею. Но когда наступила наша славная революція, ей жилось плохо, пока она не стала получать денегъ отъ Эліоттъ, которая вроятно пользовалась ею для своихъ преступныхъ цлей… Однимъ словомъ la belle Anglaise попалась мн въ руки и на лиц ея было замтно такое безпокойство, что это показалось мн подозрительнымъ и я арестовалъ ее. Тутъ она стала такъ бсноваться, что мое подозрніе еще больше усилилось и я съ помощью товарища обыскалъ ее и нашелъ у ней письмо подсудимой Эліоттъ къ герцогу Орлеанскому.
Леди Эліоттъ внимательно слушала Трюшона. Легкая радостная улыбка мелькнула на ея блдныхъ губахъ, значитъ она не даромъ довряла этой женщин и напрасно обвинила ее сегодня въ измн, теперь она опять можетъ протянуть ей руку, если имъ еще суждено встртиться въ жизни.
— Посл этого, продолжалъ Трюшонъ, уже не могло быть никакого сомннія въ томъ, что la belle Anglaise намревалась передать это письмо герцогу по порученію подсудимой, но почему-то она замшкалась и попала къ намъ въ руки. Самою собою разумется, что еслибы герцогъ получилъ это письмо нсколько раньше, то убжалъ бы изъ Парижа.
— Но ты кажется не умешь читать, citoyen Трюшонъ, замтилъ президентъ, какъ ты узналъ, что было написано въ письм?
— Въ этомъ-то вся бда, citoyen-reprsentant, возразилъ Трюшонъ.— Еслибы я умлъ читать, я разумется никогда не выпустилъ бы изъ рукъ письма. Я изъ-за этого долженъ былъ идти къ одному лейтенанту, онъ прочелъ мн письмо и передалъ другому, тотъ опять отдалъ его кому-то. Такимъ образомъ письмо переходило изъ рукъ въ руки, пока наконецъ окончательно затерялось и сколько я ни спрашивалъ, никто не могъ сказать мн, гд оно.
— Теперь мы сдлаемъ допросъ другой подсудимой, сказалъ предсдатель, можетъ быть она сообщитъ намъ какія нибудь новыя подробности относительно письма. Приведите ее.
Англичанку ввели въ залу засданія. На лиц ея не видно было ни малйшаго волненія, глаза ея были опущены и она только мелькомъ взглянула на леди Эліоттъ.
Президентъ сдлалъ ей нсколько вопросовъ, но она не отвтила ни на одинъ изъ нихъ и упорно молчала. Члены Комитета начали терять терпніе, одинъ только Верньо съ своей обычной вжливостью продолжалъ допрашивать подсудимую.
— Вы слышали, сказалъ онъ, о чемъ идетъ рчь. Намъ необходимо знать, извстно-ли вамъ содержаніе письма, которое вы должны были передать Орлеанскому?
— Неужели могутъ отъ меня требовать, сказала наконецъ англичанка серьезнымъ, ршительнымъ тономъ, чтобы я дала показанія противъ той, которой сдлала мн столько добра. Вы можете приговорить меня умереть вмст съ нею, но никто не можетъ принудить меня сдлать на нее доносъ.
При этихъ словахъ Робеспьеръ поднялся съ своего мста и взявъ со стола печатный листъ постановленій Конвента, прочелъ его своимъ ровнымъ невозмутимымъ голосомъ: ‘Каждый гражданинъ, какъ мужчина, такъ и женщина, имютъ право арестовать и представить въ судъ заговорщиковъ и враговъ революціи. Они обязаны доносить, на нихъ, иначе’…
— Что бы не ожидало меня, прервала его англичанка тмъ же спокойнымъ и холоднымъ тономъ, но я объявляю, что никто не заставитъ меня говорить противъ моей совсти.
— Въ этомъ нтъ никакой надобности, воскликнулъ Шабо, вскакивая съ мста.— Повторяю еще разъ, что данный случай требуетъ скораго правосудія, подсудимая Эліоттъ заслуживаетъ смерти.
На лиц Робеспьера промелькнула неуловимая улыбка. Но Верньо счелъ нужнымъ остановить Шабо въ, качеств предсдателя.
— Citoyen, сказалъ онъ, мы должны остерегаться поспшныхъ ршеній. Пока я вижу только много поводовъ къ подозрнію, но у насъ нтъ никакихъ доказательствъ. Мы не имемъ даже права лишать ее свободы, не имя въ рукахъ ни одного документа. Письмо ея къ Орлеанскому, которое могло бы служить документомъ въ настоящемъ случа, пропало безслдно.
Въ этотъ моментъ открылась одна изъ боковыхъ дверей и въ залу вошелъ Жильберъ Лагэ. Лицо его было спокойно, хотя казалось блдне обыкновеннаго.
Леди Эліоттъ увидя его, едва не вскрикнула. Она поднялась Съ мста и протянула руки къ Жильберу.
— Я не виновата! воскликнула она громкимъ голосомъ.
Жильберъ Лагэ взошелъ на эстраду.
— Вотъ пропавшее письмо, сказалъ онъ, я вручаю его Комитету….

——

Леди Эліоттъ не слыхала дальнйшихъ словъ Жильбера, потому что лишилась чувствъ.
Посл прочтенія письма и короткаго совщанія, президентъ всталъ съ своего мста.
— Грэсъ Дальримпъ Эліоттъ, сказалъ онъ, уроженка Эдинбурга, вдова баронета, обвиняется въ сообщничеств съ ci-devant герцогомъ Орлеанскимъ и по приговору Комитета Общественной Безопасности присуждается къ заключенію въ бывшемъ монастыр кармелитовъ впредь до дальнйшихъ распоряженій. Письмо, предъявленное коммисаромъ Жильберомъ Лагэ, служитъ достаточнымъ доказательствомъ, ея виновности.
Леди Эліоттъ не слыхала и приговора, такъ какъ все еще была въ обморок. Президентъ приказалъ отнести ее въ одну изъ сосднихъ залъ, пока она не прійдетъ въ сознаніе.
Леди Элліотъ, открывъ глаза, увидла себя въ одной изъ большихъ залъ бывшаго Pavillon de Flore, которая служила теперь для помщенія обвиненныхъ во время суда. Здсь былъ и герцогъ Орлеанскій. Онъ ршилъ воспользоваться временемъ пока его позовутъ въ Комитетъ для допроса и приказалъ принести себ завтракъ изъ сосдняго ресторана.
— Сдлай одолженіе, другъ мой, сказалъ онъ одному изъ своихъ сторожей, сходи въ ресторанъ Каво и вели принести мн оттуда завтракъ по моему вкусу. Теб прійдется пройти всего нсколько шаговъ отъ Тюльери до моего бывшаго дворца Пале-Рояля. Я послалъ бы тебя къ мосье Монго, онъ отличный поваръ и нкогда служилъ у меня, но я не знаю, на сколько онъ покоенъ духомъ и въ состояніи ли онъ зажарить котлетку такъ какъ я люблю. Я долженъ замтить теб, мой другъ, что повару необходимо полное самообладаніе, чтобы въ его произведеніяхъ была та степень совершенства, которая дается только вдохновеніемъ. Такимъ образомъ отправься лучше въ Каво — тамъ поваръ завзятый республиканецъ,— онъ вроятно настолько доволенъ паденіемъ бывшаго герцога, что уже ни въ какомъ случа не испортитъ послднихъ котлетъ, которыя мн быть можетъ придется сть въ этой жизни.
По распоряженію герцога изъ его бывшаго дворца принесена была тончайшая блая скатерть, золотыя ложки, ножи и вилки, серебряные подносы, посуда изъ дорогого севрскаго фарфора и тонкіе хрустальные стаканы. Все это было старательно разставлено на стол палисандроваго дерева, покрытомъ турецкою скатертью, гд вслдъ затмъ явились устрицы, честерскій сыръ, котлеты, о которыхъ такъ заботился герцогъ, паштетъ съ трюфелями и роскошный десертъ въ позолоченныхъ корзинахъ. Тутъ была и бутылка стараго бордо, а изъ серебрянаго кубка съ льдомъ выглядывала закупоренная бутылка шампанскаго.
За тмъ, по знаку герцога, сторожа подкатили къ столу одно изъ покойныхъ, богато обитыхъ креселъ, украшавшихъ бывшіе королевскіе аппартаменты.
Герцогъ слъ въ кресло и принялся глотать устрицы, медленно запивая ихъ дорогимъ краснымъ виномъ. Онъ глоталъ стаканъ за стаканомъ и вино мало по малу благодтельно подйствовало на него. Фантазія рисовала ему самыя привлекательныя картины изъ его прошлаго. Онъ опять чувствовалъ себя свободнымъ и счастливымъ, какъ въ былыя времена, когда онъ уходилъ изъ маскарадной залы въ прохладу уединенной, роскошно убранной комнаты, сбрасывалъ маску съ пылающаго лица и садился за богато сервированный ужинъ среди друзей и красивыхъ женщинъ, между тмъ какъ издали раздавались волшебные звуки музыки. Вспомнились ему знакомыя лица близкихъ ему людей, изъ которыхъ одни умерли на гильотин, другіе были въ тюрьм или въ изгнаніи. Ему казалось что кругомъ его сидятъ знатныя дамы и кавалеры старой Франціи и онъ въ прежнемъ Pavillon de Flore,— надъ нимъ тотъ же вызолоченный потолокъ со сводами, украшенный королевскими лиліями, гербами и фресками, а надъ дверью изображеніе св. Михаила работы великаго маэстро…. Но вотъ отворилась высокая боковая дверь чернаго дерева съ серебряными инкрустаціями и нсколько человкъ внесли въ комнату спящую женщину. Блдное лицо ея показалось знакомымъ герцогу — это была опять личность изъ его прошлаго, одна изъ многихъ красивыхъ женщинъ, которыми онъ увлекался когда-то. Вошедшіе люди положили ее на бархатный диванъ, стоявшій въ ниш за тяжелыми гардинами съ золотыми кистями и молча удалились.
— Леди Эліоттъ! съ удивленіемъ воскликнулъ герцогъ и всталъ съ своего мста. Онъ подошелъ къ дивану и приподнялъ рукою гардину.
— Какъ она блдна! воскликнулъ герцогъ внимательно разглядывая тонкія и изящныя черты лица леди Эліоттъ. Спитъ ли она или умерла?…
Герцогъ еще ниже наклонился надъ нею.
Орлеанскій со времени своего ареста снялъ съ себя вс знаки, напоминавшіе республику и свободу. Онъ не хотлъ боле унижаться передъ своими врагами. Волосы его были напудрены какъ въ былые времена и гладко лежали вокругъ лба и вдоль щекъ. Онъ былъ въ своей любимой одежд спортсмэна — въ зеленомъ охотничьемъ фрак, бломъ пикейномъ жилет, узкихъ панталонахъ изъ оленьей кожи и низкихъ сапогахъ съ желтыми отворотами. Такимъ онъ являлся когда-то въ клубахъ, въ манеж и на скачкахъ, и въ этомъ же наряд хотлъ предстать передъ своими судьями и на эшафот.
Между тмъ леди Эліоттъ мало по малу пришла въ себя и медленно открыла свои темнокаріе глаза.
— Привтствую васъ, миледи и радуюсь вашему возвращенію къ жизни! весело воскликнулъ герцогъ. Я былъ здсь въ обществ мертвыхъ, занимался вызываніемъ духовъ, принялъ и васъ за видніе… Съ тхъ поръ какъ Франція сдлалась плебейской націей, насъ гонятъ со свту. Мы осуждены на смерть, постараемся умереть по крайней мр, какъ прилично людямъ нашего круга.
Леди Эліоттъ не поняла словъ герцога, но ее непріятно поразило его раскраснвшееся лицо и странный блескъ глазъ. Она отвернула голову и отклонила его отъ себя рукой.
— Воспользуемся минутой, покончимъ наши счеты съ жизнью, шепнулъ ей герцогъ на ухо…. и это скоро будетъ дломъ прошлаго…. а будущее…
Онъ не кончилъ своей фразы потому что неожиданно отворилась дверь въ темный корридоръ, наполненный вооруженными людьми и на порог показалась женская фигура въ сопровожденіи коммисара Національнаго Конвента.
— И ты здсь, Жильберъ, пробормоталъ съ удивленіемъ герцогъ, сдлавъ нсколько шаговъ ему на встрчу. И ты возсталъ противъ меня!.. Но да будетъ миръ между нами. Я не вправ сердиться на тебя, потому что ты покоряешься сил обстоятельствъ, которая издавна управляла судьбою людей. Могъ ли я ожидать чего либо иного отъ тебя, когда тотъ, котораго я открыто называлъ моимъ сыномъ и который былъ всегда дорогъ моему сердцу нанесъ мн глубокое, незаслуженное оскорбленіе…
Съ этими словами Орлеанскій вынулъ изъ кармана письмо своего старшаго сыра, герцога Шартрскаго, которое тотъ написалъ ему изъ лагеря передъ своимъ бгствомъ съ Дюмурье. Шартрскій въ жесткихъ выраженіяхъ упрекалъ отца за его способъ дйствій во время революціи и обвинялъ во всхъ несчастіяхъ постигшихъ ихъ домъ.
— Между тмъ, если меня можно упрекнуть въ чемъ либо, продолжалъ герцогъ, то разв въ излишней заботливости объ его будущности, ради этого я оставался въ Париж, пойду на эшафотъ… Но, прочь съ этимъ… (Онъ бросилъ письмо въ каминъ). Революція быть можетъ принесетъ пользу нашимъ потомкамъ, но она ужасна для тхъ, кому приходится переживать ее. Сколько разъ я завидовалъ участи англійскаго землевладльца. Даже въ то время, когда друзья мои мечтали для меня о королевской корон я охотно промнялъ бы мое положеніе, богатство, высокое званіе на небольшою помстьевъ Англіи съ тми правами, которыми пользуется каждый въ этой счастливой стран…
Вошедшій коммисаръ молча слушалъ монологъ герцога, стоя въ дверяхъ съ поникшей головой. Теперь онъ дошелъ до половины залы.
— Я никогда не ршился бы обезпокоить васъ своимъ присутствіемъ, сказалъ онъ герцогу тихимъ, почти умоляющимъ голосомъ,— но вы сами сказали, что мы поневол покоряемся сил обстоятельствъ, мы даже не можемъ разсчитать, какъ намъ прійдется поступить въ слдующую минуту…
Онъ говорилъ почти шопотомъ, но леди Эліоттъ узнала голосъ Жильбера и только сильная слабость помшала ей встать съ своего мста. Она чувствовала себя глубоко оскорбленной его поступкомъ, но преклонялась передъ человкомъ, для котораго долгъ и любовь къ родин были выше всего на свт.
Леди Эліоттъ не ошиблась. Жильберъ пришелъ къ ней вмст съ. англичанкой, которая неотступно просила его объ этомъ.
Комитетъ Общественной Безопасности въ виду нкоторыхъ соображеній ршилъ немедленно освободить англичанку Францисъ и отложилъ на неопредленное время дальнйшее слдствіе по длу вдовы Эліоттъ, присудивъ ее къ тюремному заключенію.
М-съ Францисъ съ ужасомъ выслушала этотъ приговоръ и у ней на минуту явилась надежда, что который нибудь изъ судей подниметъ голосъ въ защиту той, чья жизнь была теперь для нея дороже ея собственной. Но вс молчали и только на лиц Жильбера Лагэ выразилось глубокое страданіе. Онъ слышалъ возгласъ леди Эліоттъ ‘я не виновата’, видлъ какъ ее вынесли безъ чувствъ изъ залы и въ душ его шевельнулось раскаяніе. Можетъ быть онъ напрасно обвинилъ и обрекъ на врную гибель все еще горячо любимую имъ женщину?…
Между тмъ засданіе было прервано и члены Комитета шумной толпой выходили изъ залы. М-съ Францисъ воспользовалась этимъ моментомъ чтобы подойти къ Жильберу, она не знала его отношеній къ леди Эліоттъ, но видла впечатлніе, произведенное на него приговоромъ и ршилась обратиться къ нему съ просьбой сдлать что нибудь для подсудимой.
Жильберъ пошелъ за ней, слдуя порыву своего сердца, которое должно было замолкнуть въ борьб съ долгомъ, хотя и обливалось кровью. Но теперь все кончено и ршено, онъ вышелъ изъ борьбы побдителемъ и свиданіе съ нею уже не представляетъ для него никакой опасности. Вооруженный сознаніемъ своего права и исполненной обязанности, онъ можетъ смло послушаться голоса своего сердца и выказать состраданіе къ своей жертв.
Но онъ почувствовалъ всю свою безпомощность, когда увидлъ ее и услыхалъ свое имя, произнесенное любимыми устами.
— Вотъ мы опять видимся съ вами, сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ, подходя къ дивану, на которомъ сидла леди Эліоттъ. Я былъ вашимъ другомъ, считалъ васъ олицетвореніемъ всего лучшаго и высокаго въ мір и вы превратили меня въ неумолимаго судью, принудили произнести надъ вами смертный приговоръ.
— Я не признаю себя виноватой, отвтила вполголоса леди Эліоттъ, не поднимая на него глазъ.
— Неужели Грэсъ, вы не въ состояніи говорить правды даже въ моментъ нашей послдней разлуки, когда вы уже почти приговорены къ смерти. Вы хотите уврить меня, что я напрасно обвинилъ васъ, когда въ моихъ рукахъ письмо, открывшее мн ваше прошлое!.. Вы были продажной рабой будущаго тирана, игрушкой его каприза.
— Всмъ чмъ хотите, только не продажной и не рабой, гордо отвтила леди Эліоттъ, поднимаясь съ мста. Я добровольно отдалась ему и сама отказалась отъ него!
— Добровольно! повторилъ нершительно Жильберъ.
— Я заблуждалась, но никто не принуждалъ меня, я любила принца. Я виновна въ томъ, что любила его, но я отреклась отъ этой любви. Чмъ инымъ можетъ человкъ искупить свою вину, кром раскаянія? Врь мн, Жильберъ, что прошлое уже не существуетъ для меня, такъ какъ для меня нтъ будущности, на черномъ фон тюремныхъ стнъ не рисуются радостныя картины. Какая мн польза скрывать правду, казаться передъ тобой лучше, чмъ я на самомъ дл, когда для меня существуетъ одинъ исходъ — смерть и гильотина. Только въ томъ смысл я продала себя, что была рабой человка, недостойнаго меня. Я была молода и неопытна, кто могъ удержать меня… Я не чувствовала никакой привязанности къ моему законному мужу, потому что вышла за него, ради его богатства… Въ моей памяти онъ всегда представляется такимъ, какимъ я его видла въ послдній разъ — съ пулей въ груди, съ мертвыми неподвижными глазами, холодная рука его судорожно сжимаетъ мою руку’…
— Не обвиняйте себя въ его смерти, сказала англичанка, неподвижно стоявшая въ темномъ углу ниши. Я подговорила убить его…
Герцогъ оглянулся. Онъ не узналъ ту, которую называлъ когда то ‘la belle Anglaise’, — она сильно измнилась съ тхъ поръ и къ тому же тяжелая бархатная занавсь почти закрывала ее. Такъ же не обратилъ онъ никакого вниманія на ея слова, потому что весь былъ поглощенъ разговоромъ леди Эліоттъ съ Жильберомъ.
— Нтъ, отвтила леди Эліоттъ, я не могу не обвинять себя. Если я не участвовала въ самомъ факт его насильственной смерти, то я все таки главная причина ея. Этотъ союзъ, освщенный церковью и государствомъ былъ началомъ моего позора. Въ борьб съ долгомъ и сердцемъ, я послдовала за голосомъ сердца, но обманулась въ человк, вруя въ его силу и геройство, но я напрасно ждала отъ него избавленія… Затмъ наступило время, когда я бжала изъ Англіи, чтобы ничто не напоминало мн объ немъ. Я пріхала въ Парижъ и искала спасенія въ полномъ уединеніи. Тогда я встртила тебя Жильберъ. Я не въ состояніи выразить словами чмъ ты былъ для меня и будешь пока во мн останется хотя искра жизни, потому что ты перестанешь существовать для меня только съ прекращеніемъ жизни. Въ моемъ сердц проснулось совсмъ иное чувство, чмъ та полусознательная, мечтательная любовь, которая оставляетъ по себ одно разочарованіе. Въ твоемъ лиц предсталъ передо мной дйствительный, а не воображаемый идеалъ свободы, основанной на высокой любви къ человчеству, но онъ оставался для меня недосягаемой мечтой, которая могла бы обратиться въ дйствительность, еслибы я открыла теб мое прошлое. Но я скрывала его отъ тебя и считаю это преступленіемъ…
— А письмо?… спросилъ Жильберъ съ возрастающимъ волненіемъ, письмо принца Уэльскаго?..
— Я передалъ это письмо и считаю своимъ долгомъ сказать по этому поводу нсколько словъ въ защиту этой несчастной женщины, сказалъ Орлеанскій вставая съ своего кресла. Не только дни, но и часы мои сочтены и ты не можешь сомнваться Жильберъ въ справедливости моихъ словъ. Она не виновата въ томъ, что принцъ опять почувствовалъ къ ней прежнюю любовь и написалъ ей письмо, въ которомъ упрашиваетъ ее вернуться на родину, которую она добровольно оставила, она не хотла даже прочесть этого письма и бросила его не распечатывая. Не виновата она и въ томъ, въ чемъ обвиняютъ ее — ни въ измн, ни въ заговор, ни въ сообщничеств со мной…
Слова эти поразили Жильбера.
— Еще одинъ вопросъ, проговорилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.
— Идутъ! сказалъ герцогъ.
Жильбергъ вздрогнулъ.
Въ этотъ же моментъ съ шумомъ открылась боковая дверь.
Въ комнату вошли жандармы, посланные Комитетомъ Общественной Безопасности. Они громко произнесли имя ci-devant герцога Орлеанскаго, названнаго Egalit.
— Мн предстоитъ явиться передъ Робеспьеромъ! сказалъ герцогъ. Я считаю заране эту битву потерянной, но утшаю себя тмъ, что это будетъ для меня послднимъ униженіемъ на земл, а тамъ меня ожидаетъ полная свобода. Я навсегда избавлюсь отъ тюрьмы, эшафота, отъ этой ужасной и неврной игры въ революцію, отъ всякой лжи и притворства. Прочь со всмъ этимъ… Я опять могу дышать свободно и не долженъ больше выносить эту ненавистную тиранію черни. Смерть возвращаетъ мн мой прежній титулъ. Теперь наступаетъ для меня праздникъ смерти. Дайте мн шампанскаго! Пью за скорое свиданіе съ вами, дорогія тни друзей и женщинъ, которыхъ я любилъ въ жизни… Смющіеся духи молодости, неизмнные спутники веселыхъ дней моей жизни, исчезнувшіе съ весеннимъ ароматомъ цвтовъ, съ цвточной пылью… Тни друзей и недруговъ я увижу васъ… Король Людовикъ, твой вассалъ возвращается къ теб…
Съ этимъ словами Орлеанскій выпилъ залпомъ шампанское и бросилъ на полъ бокалъ, которой разбился въ дребезги. Затмъ онъ на скоро простился съ Жильберомъ и леди Эліоттъ и послдовалъ за жандармами въ залу суда.
М-съ Францисъ также удалилась.
Жильберъ и леди Эліоттъ бросились другъ другу въ объятія.
Онъ повернулъ къ себ ея блдное, похудвшее лицо и смотрлъ ей въ глаза съ выраженіемъ глубокой безконечной любви, она улыбалась ему. Печальный лучъ красоты еще разъ озарилъ ея лицо — это былъ послдній отблескъ жизни, которая могла быть полна счастья и веселья, еслибы судьба не распорядилась иначе. Жильберъ все крпче и крпче прижималъ къ своей груди любимую женщину и вся душа его готова была вылиться въ этомъ объятіи. Онъ забылъ гд они и даже ту опасность, которая грозила его Грэсъ, онъ чувствовалъ только, что она опять возвращена ему и ни что уже не разлучитъ ихъ. Оба они были безконечно счастливы и испытывали то невыразимое блаженство и опьяненіе, которое длится одно мгновеніе, но стоитъ цлой вчности.
Вошла стража, которая должна была отвезти леди Эліоттъ въ кармелитскую тюрьму.
Она вырвалась изъ его объятій.
— Ты также былъ заключенъ въ этомъ монастыр, Жильберъ, сказала она, но ты вышелъ изъ него въ революцію, а мн предстоитъ гильотина!…
Жильберъ ничего не отвтилъ и молча вышелъ за нею на лстницу.
У главнаго входа они встртили Орлеанскаго. Допросъ былъ оконченъ и комитетъ ршилъ отправить его въ крпость св. Іоанна въ Марсели, гд онъ долженъ былъ ожидать приговора революціоннаго трибунала.
Изъ двора Тюльери выхали одновременно два экипажа. Въ одномъ изъ нихъ была леди Эліоттъ, которую свезли въ кармелитскій монастырь на улиц Vaugirard, а въ другомъ — герцогъ Орлеанскій. Его продержали въ тюрьм день и часть ночи, а на другой день съ разсвтомъ посадили въ почтовую карету и отправили въ Марсель въ сопровожденіи шестидесяти жандармовъ.
Въ лагер роялистовъ арестъ Орлеанскаго возбудилъ общую радость, а по тюрьмамъ ходили насмшливые стихи, сочиненные по этому поводу г-жей Montrond.
Нсколько мсяцевъ спустя Орлеанскій предсталъ передъ революціоннымъ судилищемъ. Спокойно и съ достоинствомъ выслушалъ онъ смертный приговоръ и не дрогнувъ слъ на телгу, которая должна была отвезти его на эшафотъ.
Улицы отъ Palais de Justice къ Pont-Neuf были почти безлюдны и только около Пале-Рояля собирался народъ. У окна стояла м-мъ Бюффонъ, она закрыла ілицо носовымъ платкомъ, чтобы не замтили ея слезъ. Но герцогъ казался такимъ же спокойнымъ и серьознымъ, какъ въ былыя времена, когда ему приходилось фигурировать въ какой нибудь торжественной процессіи. Волосы его были сильно напудрены, руки связаны на спин и онъ былъ одтъ въ свтло-срое платье съ чернымъ воротникомъ.
Телга, поровнявшись съ Пале-Роялемъ, остановилась. Герцогъ съ полнымъ самообладаніемъ взглянулъ на фасадъ своего дворца, гд надъ прежнею трехцвтною гигантскою надписью, сдланною самимъ герцогомъ: ‘Свобода, равенство и братство’ Робеспьеръ приказалъ сдлать другую надпись такими же огромными, только черными буквами: ‘ національное имущество ‘.
Дворецъ съ тхъ поръ перешелъ въ руки спекулянтовъ, рестораны заняли окончательно нижніе этажи, въ остальныхъ появились игорные столы и т. п. Только при Наполеон I изъ галлерей изгнаны были filles perdues, которыя свили тамъ свои гнзда, закрыты были балы, пользовавшіеся дурной репутаціей и кабинеты съ непристойными восковыми фигурами.
Когда телга, отъхавъ отъ Пале-Рояля, опять двинулась въ путь, герцогъ съ негодованіемъ взглянулъ на толпу, которая ежеминутно увеличивалась. Та самая толпа, которая еще такъ недавно преклонялась передъ нимъ, осыпала его бранью и насмшками. Свистки, крики, дикія проклятія, которыя можно было разслышать на разстояніи трехъ четвертей часа преслдовали Орлеанскаго. Но онъ не выказалъ ни малйшаго волненія, ни разу не опустилъ головы и только слегка поблднлъ, когда телга повернула на площадь Louis Quinze и онъ увидлъ эшафотъ. Въ одной телг съ нимъ хало еще трое осужденныхъ, м-мъ Колли, женщина рдкой красоты, жена бывшаго откупщика, затмъ депутатъ конвента Куотаръ, приверженецъ жиронды, и кузнецъ Брусъ.
Былъ ясный ноябрскій день и только въ четыре часа по полудни телга подъхала къ эшафоту.
На пьедестал, на которомъ нкогда стояла конная статуя Людовика XV, были сдланы подмостки, окруженные барельефами, которые почернли отъ стекавшей по нимъ крови. Колоссальная посеребренная статуя свободы стояла у эшафота на томъ мст, гд впослдствіи поставленъ былъ обелискъ.
Начало смеркаться, герцога казнили перваго, чтобы народъ могъ видть его голову. Орлеанскій поспшно взбжалъ на лстницу, ведущую на подмостки. Несмтная толпа народу, наполнявшая собою революціонную площадь, видла какъ онъ еще разъ выпрямился во весь ростъ у подножья грозной статуи, бросавшей исполинскую тнь на площадь. Сансонъ снялъ съ него сюртукъ. Прислуга палача, получавшая по обыкновенію платье осужденныхъ посл казни, хотла снять сапоги съ герцога.
— Друзья мои, сказалъ онъ имъ, позвольте мн умереть въ сапогахъ. Это удобне для меня, да и вамъ легче будетъ тогда снять ихъ.
Герцогъ положилъ голову на плаху, видно было какъ блеснула скира при огненномъ свт вечерней зари. Секунду спустя народу показали его окровавленную голову.
На другой день въ ‘Moniteur» помщена была слдующая замтка:
’16. Брюмера. Трибуналъ приговорилъ къ смертной казни Людовика Филиппа Іосифа Орлеанскаго, какъ зачинщика и участника въ заговор, составленномъ противъ единства и нераздльности республики, свободы и безопасности французскаго народа’.

ГЛАВА IX.
Муцій Сцевола.

Революція водворилась и въ бывшемъ кармелитсномъ монастыр. Во время сентябрьскихъ убійствъ здсь совершено было больше преступленій, чмъ въ какомъ либо другомъ пункт Парижа. Тутъ погибло нсколько сотъ священниковъ и монаховъ, ихъ убивали въ кельяхъ, корридорахъ, у алтаря, въ монастырскомъ саду и дворахъ. Въ числ жертвъ палъ и всми уважаемый епископъ Арраса.
Впослдствіи, когда революція, переживъ дни террора, предалась дикимъ вакханаліямъ, монастырь перешелъ въ собственность садовника, по имени Лангле, который обратилъ его въ увеселительный домъ, называемый ‘Bai de Tilleuils’. Но еще до этого веселаго времени и непосредственно посл сентябрскихъ убійствъ, монастырь былъ обращенъ въ одну изъ революціонныхъ тюремъ и сюда привезена была леди Эліоттъ по распоряженію Комитета Общественной Безопасности.
Экипажъ остановился у монастырскихъ воротъ, гд привратникъ внесъ имя леди Эліоттъ въ списокъ заключенныхъ. Затмъ ее ввели въ пріемную. Здсь ее представили тюремному смотрителю, который сидлъ за столомъ съ очень красивымъ и щеголевато одтымъ молодымъ человкомъ. Они пили вино. На смотрител была красная шапка, потому что всмъ служащимъ въ тюрьмахъ въ отличіе отъ заключенныхъ предоставлено было право украшать себя этимъ знакомъ свободы. Смотритель былъ въ наилучшемъ расположеніи духа и потягивая вино плъ только что сочиненную въ это время псню:
‘La guillotine va toujours
‘Va toujours, va toujours’…
Онъ поздоровался съ леди Эліоттъ самымъ дружелюбнымъ образомъ и пригласилъ ее ссть съ ними и выпить стаканъ вина. Она не посмла отказаться и сла у стола. Немного погодя, молодой человкъ посмотрлъ на часы.
— Однако мн пора идти, сказалъ онъ.
Смотритель уговаривалъ его остаться еще немного:
— Твоя работа не начнется раньше полудня, у тебя еще полчаса времени…
Леди Эліоттъ вопросительно взглянула на молодого человка.
Смотритель замтилъ этотъ взглядъ.— Ты не даромъ разглядываешь его, citoyenne, сказалъ онъ, совтую теб познакомиться съ нимъ. Вдь это палачъ Сансонъ, младшій изъ трехъ братьевъ. Кто знаетъ можетъ быть будетъ его очередь въ тотъ день, когда теб придется взойти на эшафотъ.
Леди Эліоттъ невольно вздохнула.
Молодой Сансонъ улыбнулся.— Это вовсе не такъ страшно, какъ кажется, замтилъ онъ. Къ тому же у васъ тонкая и длинная шея, и я ручаюсь вамъ, что если вы попадете мн въ руки, то дло будетъ сдлано мене, чмъ въ секунду… вы даже не почувствуете.
Съ этими словами палачъ любезно раскланялся съ нею и, пожавъ руку пріятелю, удалился.
Смотритель повелъ леди Эліоттъ мимо карауловъ черезъ разныя ршетки и переходы въ назначенную ей келью, въ которую нужно было спуститься дв ступеньки внизъ. Это была также прежняя монашеская келья, леди Эліоттъ войдя въ нее, съ ужасомъ бросилась назадъ къ двери, увидя на блой стн кровавый отпечатокъ старческой костлявой руки.
— Чего ты такъ испугалась, citoyenne, спокойно замтилъ ей смотритель,— это слдъ руки одного непокорнаго священника, который, истекая кровью, дотронулся до стны своей костенющей рукой. Вотъ, въ бывшей трапез, гд обдаютъ заключенные, ты бы еще не то увидла… тамъ не только полъ, но даже вс стулья обрызганы запекшеюся кровью.
Онъ вышелъ и леди Эліоттъ осталась одна.
Давно уже она не чувствовала себя такой спокойной и счастливой, какъ въ эту минуту. Ничто не мшало ей думать о Жильбер — этого счастья не отниметъ у нея никакая тюрьма, она знала, что любима по-прежнему и можетъ теперь съ спокойною совстью отъ всего сердца отвчать на его любовь. Посл всего, что произошло между ними, могла ли она ожидать такого блаженства?..
Она подошла къ ршетчатому окну, вокругъ котораго вилась виноградная лоза, распустившая свои первые листья, они были еще мокры отъ недавняго дождя. Изъ окна виднъ былъ монастырскій садъ, мысли ея были настолько поглощены Жильберомъ, что ей показалось будто она видитъ его фигуру подъ однимъ изъ старыхъ втвистыхъ деревьевъ. Къ вечеру небо прояснилось, лучъ заходящаго солнца проникъ въ ея темницу черезъ ршетчатое окно, на минуту освтилась кровавая рука на стн. Леди Эліоттъ поспшно отвернулась отъ нея и въ голов ея мелькнулъ невольный вопросъ: что побуждало этого старика дорожить жизнью и такъ отчаянно отстаивать ее — разв могъ онъ быть счастливе, чмъ она чувствовала себя теперь?.. Почему же эшафотъ не пугаетъ ее?..
Она заснула крпкимъ, спокойнымъ сномъ, и во сн опять видла Жильбера и говорила съ нимъ.
Черезъ два дня она увидла свою врную Бекки, мосье Друэ и Шарля, которые были безъ особеннаго труда допущены къ ней, а вслдъ затмъ она получила позволеніе оставлять у себя мальчика въ продолженіи дня. Каждое утро Бекки приводила его, а вечеромъ приходила за нимъ.
Прошло около недли. Стояли сырые пасмурные дни и только изрдка показывалось солнце. Въ одинъ изъ этихъ дней леди Эліоттъ сидла у окна своей темницы съ маленькимъ Шарлемъ, который уже совсмъ привыкъ къ новой обстановк и болталъ безъ умолку. Леди Эліоттъ занятая своими мыслями, едва отвчала ему. Она думала о прошломъ и о загадочной женщин, которая очевидно знала ея прежнюю жизнь и необъяснимымъ образомъ играла въ ней какую-то роль. Женщина эта изъ ненависти едва не предала ее… Кто она?..
Неожиданное восклицаніе Шарля прервало размышленіе леди Эліоттъ.
— Слышите ли вы, какая музыка? кто-то играетъ въ саду на скрипк.
Леди Эліоттъ въ послдніе дни нсколько разъ слышала эту игру на скрипк и не рдко съ какимъ-то страннымъ пніемъ, которое раздавалось то въ одномъ, то въ другомъ конц огромнаго монастыря, но никогда не обращала на это никакого вниманія и только теперь начала прислушиваться.
Игра невидимаго музыканта представляла замчательную смсь всевозможныхъ мотивовъ, мелодій и перемнъ темпа,— все это быстро слдовало одно за другимъ безъ малйшей послдовательности.
— Слышите, онъ играетъ марсельезу, воскликнулъ Шарль, который только благодаря хорошему слуху, могъ различать мотивы въ этомъ своеобразномъ попури. Вотъ это изъ Фигаро… это chant du depart… вотъ и Marlborough sen va-t-en guerre… а это и моя псня, я выучилъ ее у мосье Реаля… Пьеръ Леметръ часто заставлялъ меня нтъ ее, когда мы съ нимъ ходили по улицамъ…
Но скоро и эта псня прекратилась и послышалась другая мелодія сопровождаемая пніемъ:
Quand ils m’auront guillotin,
Je n’aurais pas besoin de nez…
Шарль услыхавъ эти слова громко расхохотался.
— Если хочешь Шарль, пойдемъ въ садъ, посмотримъ кто играетъ, сказала леди Эліоттъ.
Заключеннымъ въ кармелитскомъ монастыр дозволялось въ извстные часы дня гулять по дворамъ, обнесеннымъ высокими стнами, и въ саду, гд вс выходы были заняты жандармами.
Леди Эліоттъ и Шарль прошли обширный дворъ, окруженный аллеями, съ фонтаномъ по средин, около котораго часто отдыхали лтомъ прежніе обитатели этого мирнаго убжища въ послобденное время, наслаждаясь прохладой наполненнаго водой бассейна. Но съ тхъ поръ многое измнилось на монастырскомъ двор — бассейнъ высохъ, каменныя изображенія драконовъ и другихъ баснословныхъ зврей, у которыхъ нкогда изъ пасти телка вода, лежали низвергнутые на земл.
Но прекрасный высохшій фонтанъ въ его запущенномъ вид и удивительныя каменныя фигуры, изъ которыхъ одн уцлли, а другія были на половину изувчены, привлекли вниманіе мальчика, который съ удивленіемъ разглядывалъ ихъ сильные когти и большія крылья.
— Посмотрите, какія странныя птицы! воскликнулъ Шарль, обращаясь къ леди Эліоттъ, у нихъ человческое лицо…
Но леди Эліоттъ не слушала его. Не замчая, что мальчикъ остался на двор, она вошла въ желзныя ворота ведущія въ садъ, гд деревья только что покрывались новою зеленью. Садъ былъ темный и заросшій и въ этотъ часъ дня совершенно пустой, только у стны подъ плакучей ивой сидлъ скрипачъ, онъ придерживалъ скрипку подбородкомъ, а лвой рукой управлялъ смычкомъ, представляя собою крайне комичную фигуру.
Леди Эліоттъ подошла къ нему. Шорохъ ея платья и сухихъ листьевъ, которые еще оставались на дорожкахъ съ осени, встревожили музыканта. Онъ поднялъ свое худощавое, блдное лицо, покрытое глубокими морщинами. Леди Эліоттъ тотчасъ же узнала въ немъ пріятеля Николая Трюшона, хотя теперь на голов его не было красной шапки.
— Если я не ошибаюсь, то я уже встрчала васъ прежде, сказала она.
Тотъ, къ кому были обращены эти слова, съ удивленіемъ взглянулъ на леди Эліоттъ, какъ будто бы не узналъ ее или не понималъ ея словъ.
— Разв вы не Муцій Сцевола? сцросила она нершительно.
— Муцій Сцевола! повторилъ скрипачъ равнодушнымъ тономъ. Я начинаю припоминать. Дйствительно я былъ знакомъ съ однимъ чудакомъ, который величалъ себя этимъ именемъ, вы также знали его, это былъ человкъ достойный сожалнія, довольно образованный и съ порядочными манерами. Но судьба занесла его къ варварамъ… Meiidici mimae, balatrones et hoc genus omne.
— Теперь я не сомнваюсь, что вы Муцій Сцевола, сказала леди Эліоттъ, которая говорила съ нимъ всего одинъ разъ въ жизни, въ ту ночь, когда она попала въ руки башмачника Симона, но не забыла его своеобразной физіономіи, тмъ боле что и тогда, утшая ее, онъ прибавлялъ чуть ли не къ каждому слову какое нибудь латинское изрченіе. Одно ей казалось страннымъ: какимъ образомъ другъ Николая Трюшона могъ очутиться въ тюрьм?
— Какъ вы попали сюда? спросила она его.
— Самымъ обыкновеннымъ образомъ. Меня заперли здсь.
— Какъ! воскликнула съ удивленіемъ леди Эліоттъ. Въ чемъ могли заподозрить васъ, народнаго оратора, котораго я еще недавно видла на трибун среди уличной толпы, друга Трюшона и товарища Симона.
— Fuimus Tros! сказалъ Муцій Сцевала пожимая плечами, fuimus, милая женщина. Вы правы, съ одной стороны нельзя не удивляться какъ я попалъ сюда, плебей по рожденію, бездомный бднякъ, готовый выпить со всякимъ встрчнымъ! Говоря правду, французскія тюрьмы сдлались теперь вполн аристократическими, тутъ можно встртить первыхъ представителей de l’ancien rgime — прелатовъ, пэровъ, герцогинь, маркизъ…
— Въ чемъ же обвиняютъ васъ? спросила леди Эліоттъ, прерывая его.
— Jnfandum regina jubs, сказалъ Муцій Сцевола.— Исторію моего паденія можно разсказать въ нсколькихъ словахъ. Вы знаете сапожника Симона, слдовательно мн нтъ никакой надобности описывать его. Замну только, что я всегда считалъ его хорошимъ сапожникомъ, но былъ далеко не высокаго мннія объ его умственныхъ способностяхъ. Онъ съ своей стороны также не признавалъ во мн никакихъ достоинствъ и обращался со мной свысока, это оскорбляло меня и у насъ дошло до открытой ссоры въ ту достопамятную ночь, когда мы пили вмст съ нимъ au solei d’or. Съ этого времени мы сдлались отъявленными врагами. Между тмъ меня назначили тюремщикомъ Тампля… Вы улыбаетесь, и вроятно думаете, что эта роль неприлична для философа, но я не согласенъ съ этимъ:— философъ долженъ признавать принципъ необходимости и предопредленія… На мое несчастіе, при моей новой должности у меня выходили постоянныя столкновенія съ сапожникомъ Симономъ, который былъ моимъ прямымъ начальникомъ. Особенно возмущало меня то обстоятельство, что такому человку какъ онъ поручили воспитаніе ребенка, котораго можно назвать самымъ несчастнымъ изъ всхъ дтей въ цлой Франціи, я говорю о дофин. Я пришелъ разъ къ Симону по длу, онъ лежалъ пьяный на скамь и своимъ хриплымъ голосомъ плъ непристойныя уличныя псни противъ бывшей королевы и принуждалъ маленькаго дофина пть ихъ съ нимъ вмст. Тутъ я не вытерплъ, оттащилъ ребенка отъ стола и ударилъ пьяницу. Не знаю какъ поступили бы въ этомъ случа великіе педагоги, написавшіе цлые трактаты о воспитаніи и что сказалъ бы Сократъ, Платонъ или Сенека, но я сдлалъ такъ, какъ подсказало мн сердце. Положимъ, философъ не долженъ предаваться влеченію сердца я и самъ себ говорилъ это. Въ, результат получилось слдующее: во первыхъ Симонъ обвинилъ меня въ преданности роялизму, во вторыхъ меня заключили въ тюрьму, въ третьихъ меня поведутъ на эшафотъ Quod erat demonstrandnm. Я нахожу, что все это вполн логично. Что кром смерти можетъ ожидать мечтателей и идеалистовъ въ настоящій моментъ, когда власть въ рукахъ массы? Ихъ принципы слишкомъ высоки для нея.
— Мн казалось, что вы вполн раздляли интересы массы и были довольны своей судьбой, замтила леди Эліоттъ.— Неужели тюрьма такъ подйствовала на васъ, что вы стали иначе смотрть на вещи.
— Тюрьма и одиночество сдлали свое дло, отвтилъ Муцій Сцевола, я много думалъ въ эти послдніе дни и пришелъ къ тому заключенію, что поэтъ не даромъ сказалъ: odi profanum. Масса всегда состоитъ изъ рабовъ, которыми руководитъ лнь или фанатизмъ. Какъ крестъ, такъ и эшафотъ, ничему не научатъ ихъ. Servitus crescit nova! Изгнаніе и могила ждетъ людей стремящихся къ свобод.
— Не всегда же будетъ такъ. Наступятъ и другія времена…
— Никогда, возразилъ Муцій печальнымъ голосомъ.— Toto solus in orbe Caesar liber erit! Скоро во Франціи не останется ни одного порядочнаго человка, которому бы не грозилъ кинжалъ Брута или гильотина.
Муцій замолчалъ, но черезъ нсколько минутъ заговорилъ опять и уже другимъ тономъ:— По моему мннію, намъ слдуетъ совсмъ перемнить тему разговора, милая женщина. Мн хотлось бы знать: какъ вамъ живется и съ кмъ вы познакомились въ Кармелитскомъ монастыр? О себ могу сказать, что провожу время самымъ пріятнымъ образомъ, здсь у насъ самое избранное общество — какъ напримръ, маркизъ де-Флери, графъ Мирпуа, храбрый маршалъ де-Монси, не говоря уже о прекрасной герцогин Мирвилль — и представьте себ мое удовольствіе… Вчера сидимъ мы вс за обдомъ въ бывшей монастырской трапез, вдругъ отворяется дверь и въ комнату входитъ мой старинный пріятель, аббатъ Базиръ, милый и остроумнйшій человкъ, съ которымъ мы вмст сидли на школьной скамь въ коллегіи Louis le Grand. Онъ вообще мало измнился лицомъ, не то что я, но мы тмъ не мене тотчасъ узнали другъ друга и разспросамъ не было конца. Вообще нужно сказать, что здсь у насъ нтъ недостатка въ развлеченіяхъ. Каждый вечеръ у насъ устраивается концертъ — дв віолончели, альтовая скрипка и моя скрипка. Я такъ радъ, что мн удалось захватить ее съ собой, хотя я давно не занимался музыкой, но все еще помню многіе мотивы. Мы играемъ попури изъ лучшихъ оперъ Рамо, Лулли и Гретри. A propos, я долженъ съиграть вамъ новую псню аббата Базира: C’est aujourd’hui mon jour de barbe…
Съ этими словами Муцій принялся наигрывать мотивъ псни, но не окончилъ ее и обратился къ леди Эліоттъ съ вопросомъ:
— Ну что вы скажете? не правда ли прелестная псня. Но еслибы вы слышали, какъ ее поетъ самъ аббатъ, то наврно пришли бы въ восторгъ. У него замчательный баритонъ! У насъ сегодня вечеромъ будетъ балъ. Старый маршалъ де-Монси нашъ церемоніймейстеръ. Дамы будутъ въ красныхъ платьяхъ, въ которыхъ он впослдствіи отправятся на гильотину и въ танцахъ могутъ участвовать только т лица, у которыхъ хотя бы одинъ родственникъ былъ казненъ или убитъ тмъ или другимъ способомъ. Это необходимо для настоящаго бала ‘aux victimes’ вы вроятно слышали, что такіе балы теперь въ большой мод. Вы увидите, что вамъ будетъ очень весело, если только захотите принять участіе въ нашемъ вечер. Не угодно ли вамъ приссть на этотъ старый пень, если позволите, я прорепетирую то, что мн прійдется играть сегодня…
Разговаривая такимъ образомъ, Муцій Сцевола настроилъ свою скрипку и принялся наигрывать т самые обрывки изъ различныхъ оперъ, революціонныхъ и уличныхъ псенъ, которые леди Эліоттъ уже слышала изъ своей кельи. Покончивъ часть своего репертуара скрипачъ опять началъ извстную псню Гретри: ‘Oh Richard, oh mon roi!’…
Въ это время въ садъ вбжалъ Шарль.
— Къ вамъ пришла гостья, та женщина… кричалъ онъ издали, но увидя Муція Сцеволу, остановился и съ видимымъ безпокойствомъ сталъ разглядывать его.
— Что съ тобой мой милый? спросила леди Эліоттъ, выходя къ нему на встрчу.
Мальчикъ вмсто отвта неожиданно бросился къ Муцію Сцевол.— Мосье Реаль! воскликнулъ онъ, обнимая его колни.
Муцій отороплъ при этомъ восклицаніи, но присмотрвшись къ лицу мальчика бросилъ скрипку и смычокъ.
— Шарль! проговорилъ онъ взволнованнымъ голосомъ. Мой милый Шарль! Какъ ты выросъ!.. Ты правъ, я мосье Реаль, хотя меня одно время звали Муціемъ Сцеволой.
Бывшій учитель наклонился къ мальчику и крпко обнялъ его. Ласка эта такъ тронула Шарля, что онъ громко разрыдался.
— Сынъ мой, о чемъ ты плачешь? проговорилъ мосье Реаль наставительнымъ тономъ. Мы должны радоваться, что судьба опять свела насъ, мы можемъ поговорить съ тобой о томъ времени, когда мы читали Корнелія Непота въ подлинник и Плутарха въ перевод!’ Помнишь ли, что говоритъ Горацій? Hic est aut nusquam — ну, какъ дальше?..
Мальчикъ посмотрлъ на него своими большими темносрыми глазами. Слова эти напомнили ему счастливые года его ранняго дтства.
— Hic est aut, nusquam… повторилъ онъ за своимъ бывшимъ учителемъ, aut nusquam… но дальше онъ не могъ продолжать.
— Подумай сынъ мой, сказалъ мосье Реаль. Я не могу себ представить, чтобы ты забылъ прекрасные стихи, которые мы такъ основательно заучивали съ тобой. Ну еще разъ: Hic est…
Мальчикъ молчалъ и чувствовалъ такое смущеніе, что едва опять не расплакался.
Бывшій учитель смутился въ свою очередь.
— Ну ничего, не огорчайся сынъ мой, ты можешь все это опять возобновить въ твоей памяти. Къ несчастью насъ разлучили въ такое время, когда я только что хотлъ познакомить тебя съ лучшими мстами Энеиды… Кто знаетъ удается ли намъ опять приняться за наши занятія. Будущее въ рукахъ судьбы: ‘Jpse volens, facilisque sequetur, si te fata vocant’…
Леди Эліоттъ, молча слдившая за этой сценой, сочла нужнымъ прервать на нсколько минутъ назидательную рчь мосье Реаля. Теперь для нея не могло быть никакого сомннія въ томъ, что она встртила наконецъ единственнаго человка, который могъ сообщить ей точныя свднія о происхожденіи Шарля. Она ршила не откладывать доле объясненія, которое будетъ имть большое значеніе для мальчика въ непродолжительномъ будущемъ, когда ей опять прійдется бросить его на произволъ судьбы.
— Милый Шарль, сказала она обращаясь къ мальчику,— ты будешь часто видться съ мосье Реаленъ и немного погодя опять прійдешь сюда, а пока оставь насъ однихъ на нсколько минутъ, намъ нужно переговорить объ одномъ дл.
Шарлю видимо не хотлось уходить, но онъ привыкъ къ безусловному послушанію и потому тотчасъ же удалился, обнявъ еще разъ своего прежняго учителя.
Леди Эліоттъ обратилась къ Реалю съ настоятельной просьбой сообщить ей все, что ему извстно о мальчик и съ своей стороны сообщила ему, какимъ образомъ онъ попалъ къ ней въ домъ.
Но теперь не легко было овладть вниманіемъ ученаго мужа, потому что садъ мало по малу наполнился постителями, которые исключительно заняли его. Большинство ихъ были его знакомые, другихъ онъ зналъ по именамъ. Но едва леди Эліоттъ назвала Піера Леметра, какъ Реаль выказалъ самый живой интересъ и началъ безконечный разсказъ о сестр Леметра, которая была экономкой у капитана де-Бариньи.
Леди Эліоттъ съ нетерпніемъ прервала его:
— Другъ мой, мы поговоримъ объ этомъ въ другой разъ, теперь прошу васъ разсказывать мн все, что вы знаете о Шарл. Вроятно де-Бариньи былъ его родственникомъ?
— Нтъ, онъ кажется увидлъ мальчика въ первый разъ, когда послдняго. привезли ему въ домъ.
— Кто привезъ его?
— Чтобы отвтить на этотъ вопросъ, я долженъ сперва разсказать вамъ длинную исторію.
— Ради Бога отвчайте прямо на мой вопросъ и какъ можно короче. Время дорого. Вы видите, мы уже не одни.
— Вы правы, отвтилъ Реаль. Вотъ идетъ его превосходительство маршалъ де-Монси.
— Умоляю васъ, скажите скоре, кто привезъ мальчика.
Реаль едва слушалъ леди Эліоттъ, онъ раскланивался съ знакомыми и видимо выжидалъ минуты чтобы уйдти отъ нея. Но это имло ту хорошую сторону, что онъ самъ торопился скоре окончить разговоръ.
— Вы спрашиваете, кто привезъ мальчика въ домъ де-Бариньи? сказалъ онъ… Если не ошибаюсь, одинъ изъ адъютантовъ герцога Орлеанскаго, тогда еще герцогъ былъ въ дружб гь де-Бариньи…
— Какое отношеніе могъ имть герцогъ къ мальчику? спросила леди Эліоттъ взволнованнымъ голосомъ:
— Дружба его съ принцемъ Уэльскимъ, отвтилъ Реаль, который, смотрлъ въ ту сторону, гд маршалъ де-Монси ходилъ подъ руку съ маркизомъ Мирпуа.
— Съ принцемъ Уэльскимъ! воскликнула съ удивленіемъ леди. Эліоттъ.
Это восклицаніе въ свою очередь поразило Реаля.
— Какъ! сказалъ онъ, неужели вы не знаете, что Шарль сынъ принца Уэльскаго!
Леди Эліоттъ давно догадывалась объ этомъ, но слыша подтвержденіе своей догадки, она невольно вскрикнула. Сердце ея болзненно билось. Наконецъ она сдлала надъ собою усиліе и проговорила едва внятнымъ голосомъ:
— Гд же мать его?
— Его мать? повторилъ Реаль, который былъ такъ занятъ своими мыслями, что даже не замтилъ волненія леди Эліоттъ. Я слышалъ, что принцъ, желая избавиться отъ нея, изгналъ ее изъ Лондона, но она и отсюда постоянно безпокоила его своими письмами. У ней были большія связи въ Париж и принцъ боялся, что она скомпрометируетъ его какой нибудь выходкой. Между прочимъ она грозила пріхать съ ребенкомъ въ Лондонъ и просить съ нимъ милостыню на улицахъ. Ей предлагали большія суммы денегъ, но oнa отказалась отъ нихъ. Тогда ничего не оставалось длать, какъ украсть у ней ребенка. Герцогъ Орлеанскій принялъ дятельное участіе въ этомъ дл, *онъ отдалъ ребенка капитану де-Бариньи, который скоро привязался къ нему точно къ родному сыну. Ребенка привезли въ домъ 28-го января, въ день Caroli Magni по христіанскому календарю, который еще тогда не былъ замненъ республиканскимъ календаремъ. Вотъ я и придумалъ назвать мальчика Шарлеманемъ въ память стараго короля. Де-Бариньи также называлъ его этимъ именемъ, хотя его вроятно зовутъ Георгомъ…
— А его мать? Кто она? Какъ зовутъ ее? спросила леди Эліоттъ съ нетерпніемъ.
— Она была актриса, ее звали Мэри Робинзонъ. Въ Париж она была извстна подъ названіемъ ‘la belle Anglaise’… Однако извините меня, я оставлю васъ на одну минуту. Подождите меня здсь. Я тотчасъ же вернусь. Мн нужно сказать нсколько словъ моему другу аббату и кстати разпросить нашего церемоніймейстера, маршала де-Монси, объ одной трудной фигур въ Menut la reine, который мы будемъ танцовать сегодня. Это тотъ самый минуэтъ, который танцевали въ первый разъ на свадьб бывшаго короля Людовика XVI и Маріи Антуанеты…
Съ этими словами онъ поспшно удалился.
Вскор посл этого разговора, мосье Реаль навсегда оставилъ кармелитскій монастырь, къ искреннему сожалнію своихъ товарищей по заключенію. Они любили его за добродушіе и неисчерпаемую веселость, онъ развлекалъ ихъ своими латинскими цитатами и разнообразной болтовней, подчасъ исполненной глубокаго смысла. Но день за день подъзжала телга и увозила заключенныхъ въ революціонный трибуналъ, въ другія тюрьмы и на эшафотъ. Реаль видлъ какъ мало по малу уменьшалось число его друзей, но онъ не падалъ духомъ и въ ожиданіи смерти развлекалъ себя безъ устали пніемъ и музыкой. Наконецъ наступила и его очередь — пріхала телга, которая должна была везти его на казнь. Въ тюрьму вошелъ Николай Трюшонъ чтобы проститься съ старымъ пріятелемъ, и сказалъ ему со слезами на глазахъ, что со дня смерти своей дочери онъ не испытывалъ такого огорченія, какъ въ эту минуту, но что теперь уже слишкомъ поздно и онъ ничего не можетъ сдлать для спасенія своего друга. Ученый мужъ по своему обыкновенію отвтилъ латинский цитатой: ‘Patet atri janua Ditis’ и крпко обнявъ Трюшона, слъ въ ожидавшую его телгу.
Спокойно взошелъ онъ на эшафотъ, и положилъ голову на плаху.
‘Impavidum ferient ruinae’, произнесъ онъ умирая.

ГЛАВА X.
Мэри Робинзонъ.

Леди Эліоттъ осталась одна у мрачной стны монастырскаго сада, поросшей плющомъ.
— Мэри Робинзонъ! повторила она машинально, опускаясь въ изнеможеніи на старый полусгнившій пень подъ плакучей ивой, гд за минуту передъ тмъ сидлъ Реаль.
Мысли путались въ ея голов. Она не могла дать себ яснаго отчета, дйствительно ли она слышала то, что говорилъ этотъ странный человкъ, или это былъ тяжелый неотвязчивый сонъ, отъ котораго она не можетъ отдлаться, не смотря на вс усилія.
Въ эту минуту къ ней подошла та, которая занимала вс ея помыслы.
Передъ нею стояла м-съ Францисъ, но она почти не узнала ее.
Роскошные волосы англичанки были красиво причесаны и свтились золотистымъ блескомъ при яркомъ освщеніи весенняго солнца, падавшаго сквозь листву. Все лицо ея преобразилось и. сіяло счастіемъ — большіе срые глаза смотрли радостно и привтливо.
— Я пришла къ вамъ съ хорошею встью, сказала она вполголоса, наклоняясь къ леди Эліоттъ и протягивая ей руку. Вы скоро выйдете отсюда…
Леди Эліоттъ молча глядла на нее и не двигалась съ мста.
— Что съ вами? воскликнула съ горячностью м-съ Францисъ. Неужели свобода не радуетъ васъ!… или вы не врите мн… Скажите хотя одно слово, чтобы я знала, желаете ли вы этого, или вамъ все равно…
Леди Эліоттъ молчала.
— Васъ освободятъ скоре нежели вы думаете. Едва наступятъ сумерки, сюда пріидетъ Жильберъ Лагэ…
— Жильберъ! воскликнула леди Эліоттъ.
Имя это тотчасъ же заставило ее опомниться. Мысль, что она. опять увидитъ его напомнила ея сердце чувствомъ безконечнаго счастья, но вслдъ затмъ ей живо припомнился весь разсказъ Реаля.
— Мэри Робинзонъ! сказала она протягивая руку стоявшей передъ нею женщин.
Мертвенная блдность покрыла лицо мнимой м-съ Францисъ и она съ видимымъ ужасомъ отшатнулась отъ леди Эліоттъ.
— Мэри Робинзонъ, забудемъ прошлое, сказала леди Эліоттъ съ ласковой улыбкой, поднимаясь съ своего мста.
— Забыть прошлое! Нтъ этого никогда не будетъ. Я не могу забыть какъ я бы.ну виновата передъ вами. Но такъ какъ, вроятно, мы видимся въ послдній разъ, то я ршаюсь умолять васъ о прощеніи. Только оно и можетъ примирить меня съ жизнью и собою.
— Не говорите больше объ этомъ, будемъ друзьями!
— Но вы не знаете насколько я виновата передъ вами… Моя ревность дошла до такихъ предловъ, что вс человческія чувства замерли во мн, кром желанія мести. Я неотступно преслдовала, васъ — въ Воксал, Карлтон-гауз, Стюдлей-голл… Ваше рубиновое кольцо было передано мною сэру Джону, какъ доказательство вашей измны… Я подслушала въ саду вашъ разговоръ съ принцемъ и подготовила убійство въ Гоунсловскомъ бору въ безумной надежд, что на васъ падетъ подозрніе…
Говоря это Мэри Робинзонъ печально опустила голову.
— Оставимъ въ поко мертвыхъ, сказала леди Эліоттъ. Ваше мученіе и раскаяніе служатъ достаточнымъ искупленіемъ вашей вины. Да, если бы вы знали, что вынесла я въ эти послдніе годы. Я не знала ни минуты покоя. Вс испытанныя мною униженія, даже потеря моего ребенка, были не такъ тяжелы для меня, какъ сознаніе своего безсилія и невозможности отомстить вамъ. Наконецъ, наступила давно желанная минута, вы сами отдали себя въ мои руки… Мн казалось, что я достигла цли всхъ моихъ желаній, мое сердце замирало отъ счастья при одной мысли, что я могу погубить васъ. Но у меня не хватило на это силъ и это спасло меня… Теперь вамъ извстно мое темное прошлое… Мн уже нечего скрываться передъ вами… Я Мэри Робинзонъ…
Бдная женщина громко зарыдала при этихъ словахъ.
— Да, я Мэри Робинзонъ, продолжала она, но не прежняя добрая, красивая и счастливая Мэри…
Слезы душили ее.
Леди Эліоттъ обняла ее.
— Успокойтесь, сказала она ласковымъ голосомъ. Вы принесли мн всть о свобод, я также могу порадовать васъ хорошимъ извстіемъ, идите за мной.
Мэри Робинзонъ машинально послдовала за леди Эліоттъ безучастная по всему, кром глубокаго горя, наполнявшаго ея сердце.
Он вышли изъ сада и перейдя дворъ вернулись въ темницу, гд Шарль, соскучившись въ одиночеств, спалъ крпкимъ сномъ на постели леди Эліоттъ за темною занавсью.
— Подойдите сюда, сказала леди Эліоттъ, поднимая занавсь и указывая на спящаго мальчика. Вотъ вашъ ребенокъ! Меня безпокоила его участь. Теперь, что бы ни случилось со мною, я буду знать, что онъ въ врныхъ рукахъ.
Мэри Робинзонъ недоврчиво взглянула на леди Эліоттъ, затмъ на спящаго ребенка и посл минутнаго колебанія бросилась къ нему.
— Дитя мое, Георгъ… проговорила она заливаясь слезами.
Но вслдъ затмъ встала и отошла отъ постели.
— Нтъ, я не имю права считать его своимъ, сказала она, кладя руку на голову своего сына. Клянусь, что не обниму его до тхъ поръ, пока не освободится та, которая возвратила мн его.
Прикосновеніе руки Мэри Робинзонъ разбудило мальчика. Онъ съ испугомъ посмотрлъ вокругъ себя, но увидя леди Эліоттъ съ м-съ Францисъ, которая часто бывала въ тюрьм и уже не внушала ему прежней боязни, онъ успокоился и, вскочивъ съ постели, подбжалъ къ окну въ надежд опять увидть мосье Реаля.
Мэри Робинзонъ боялась глядть на своего сына. Она закрыла лицо руками.
— Я должна исполнить это, проговорила она съ отчаянною ршимостью.
Она предложила Жильберу принести себя въ жертву, чтобы спасти леди Эліоттъ, которая должна была въ сумерки выйти вмсто нея изъ тюрьмы переодтая. Вс приготовленія къ бгству были сдланы. Съ закатомъ солнца леди Эліоттъ будетъ на свобод, а она на дорог къ эшафоту.
Мысль о близкой смерти терзала бдную женщину въ эту минуту, когда судьба возвратила ей потеряннаго сына и счастье снова улыбнулось ей. Она нашла его, чтобы снова и на вки разстаться съ нимъ. Эта мысль разрывала ея сердце и едва не поколебала ея добраго намренія, но она пересилила себя и ршила остаться врной данному слову, хотя знала, что ей нечего ждать пощады отъ революціоннаго трибунала.
Долгое молчаніе Мэри Робинзонъ не казалось страннымъ леди Эліоттъ. Она объясняла его естественнымъ волненіемъ матери, которая нашла своего потеряннаго сына посл долгихъ лтъ разлуки.
Красноватые лучи заходящаго солнца освщали блую стну темницы, на которой ясно отражалась желзная ршетка и виноградная лоза, обвивавшая окно.
Но вотъ вдоль корридора послышались мужскіе шаги и въ темницу вошелъ Жильберъ.
Онъ замтно похудлъ со времени ихъ послдняго свиданія, губы его поблднли, гордая и сильная фигура его какъ будто сгорбилась. Глубокая грусть виднлась на лиц.
Леди Эліоттъ едва не вскрикнула, увидя его въ мерцающемъ свт потухающаго дня.
На башн кармелитскаго монастыря пробило шесть часовъ.
Жильберу былъ хорошо знакомъ этотъ звукъ.
Это былъ часъ, въ который нкогда служили вечерню въ монастыр.

ГЛАВА XI.
У цли.

Жильберъ употребилъ все свое вліяніе на Робеспьера чтобы спасти леди Эліоттъ.
Но Робеспьеръ былъ непоколебимъ. Онъ заподозрилъ леди Эліоттъ, что она воспользовалась тми извстіями, которыя слышала въ его дом, чтобы предупредить Орлеанскаго о грозившей ему опасности и вслдствіе этого возненавидлъ ее.
— Мы не должны давать пощады измнникамъ, отвчалъ онъ на вс представленія Жильбера.
— Я не просилъ пощади Орлеанскому, сказалъ Жильберъ, но умоляю тебя спасти жизнь этой женщины, которая осуждена напрасно.
— Революціонный трибуналъ никогда не ошибается! возразилъ Робеспьеръ.
— Я люблю эту женщину…
— Тмъ хуже! Это можетъ заставить насъ включить тебя въ число подозрительныхъ лицъ.
Жильберъ замолчалъ. Онъ ршился во что бы то ни стало спасти леди Эліоттъ и долженъ былъ избгать всего, что могло выдать его.
Онъ былъ возмущенъ тиранствомъ Робеспьера, но больше прежняго старался выказать ему свое усердіе. Благодаря этому, Жильберу удалось опять заслужить довріе Комитета Общественной Безопасности. Онъ получилъ порученіе отправиться въ Havre de Grace въ качеств коммисара французской республики для обмна военноплнныхъ. Полномочіе было въ его рукахъ и онъ долженъ былъ немедленно выхать изъ Парижа, такъ какъ извстно было, что англійскій военный корабль, который долженъ былъ привести транспортъ плнныхъ уже подошелъ къ Остенде. Жильберъ хотлъ воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы устроить бгство леди Эліоттъ, мэри Робинзонъ вызвалась помочь ему въ этомъ дл. Леди Эліоттъ не должна была знать, что ея жизнь будетъ куплена цною жизни другой женщины, потому что въ противномъ случа она не приняла бы такой жертвы. Не легко было принять ее Жильберу и эта мысль постоянно мучила его. Самые неправдоподобные и невозможные планы приходили ему въ голову, между тмъ онъ не видлъ иного исхода и готовъ былъ ршиться даже на преступленіе чтобы спасти леди Эліоттъ, такъ какъ самц, погубилъ ее, предъявивъ въ комитетъ ея записку къ Орлеанскому.
Наконецъ, чуть ли не въ послднюю минуту вспомнилъ онъ о пропускномъ лист, который былъ выданъ Робеспьеромъ лэди Эліоттъ, и который попалъ ему въ руки въ ночь посл ея ареста въ числ другихъ бумагъ. Онъ тотчасъ отыскалъ его и къ своей величайшей радости убдился, что память не обманула его:— мсяцъ и число не были обозначены на лиц.
Скоро это радостное ощущеніе смнилось тяжелымъ сознаніемъ, что онъ долженъ совершить подлогъ чтобы воспользоваться средствомъ, которое случайно попало ему въ руки. Но что оставалось ему длать? неужели онъ дастъ погибнуть женщин, которая благодаря ему осуждена невинно, или пожертвуетъ другой женщиной пользуясь ея великодушіемъ?
Посл нкотораго колебанія, Жильберъ обмакнулъ перо и выставилъ на лист мсяцъ и число.
Въ его распоряженіи были цлыя сутки, но онъ зналъ, что не долженъ терять ни одной секунды, такъ какъ обманъ можетъ обнаружиться прежде, чмъ ему удастся достигнуть цли.
Онъ нехотя отвчалъ на разспросы леди Эліоттъ.
— Все готово, сказалъ онъ, карета ждетъ тебя въ одной изъ сосднихъ улицъ, ты выдешь изъ Парижа, я встрчу тебя у заставы.
— Ты опять оставишь меня Жильберъ? спросила она взволнованнымъ голосомъ
— Мы скоро увидимся…
— Ты удешь со мной и мы больше никогда не разстанемся.
— Кто можетъ отвчать за будущее, отвтилъ Жильберъ, понижая голосъ. Онъ былъ видимо встревоженъ и леди Эліоттъ замтила въ его манерахъ какую-то странную робость, которую она никогда не видала въ немъ прежде.
— А Мэри Робинзонъ? спросила леди Эліоттъ.
— Ты права… Я забылъ объ ней… Она больше не нужна мн…
— Что ты говоришь? воскликнула леди Эліоттъ, встревоженная безсвязною рчью Жильбера.
— Вы можете выйти изъ тюрьмы, сказалъ онъ обращаясь къ Мэри Робинзонъ, и даже ухать изъ Парижа вмст съ леди Эліоттъ, если захотите.
— Кто же останется здсь? спросила она Мери Робинзонъ.
— Никто, отвтилъ Жильберъ.
Мэри Робинзонъ смутилась и съ недоумніемъ глядла на Жильбера.
— Что это значитъ? воскликнула леди Эліоттъ.
— Что за разспросы Грэсъ сказалъ Жильберъ съ упрекомъ. Ты какъ будто не довряешь мн. Мы и безъ того потеряли много времени.
Онъ назвалъ улицу, гд Мэри Робинзонъ должна была ожидать ихъ съ мальчикомъ.
Она тотчасъ же ушла съ Шарлемъ.
Между тмъ угасъ послдній лучъ заходящаго солнца, начало темнть.
— И намъ пора, пойдемъ Грэсъ.
Леди Эліоттъ остановилась въ нершимости. У ней явилось опасеніе, что быть можетъ Жильберъ рискуетъ жизнью для ея спасенія.
— Иди же скоре Грэсъ, воскликнулъ Жильберъ съ нетерпніемъ.
Онъ подалъ ей руку и почти насильно вывелъ изъ кельи.
Въ длинномъ корридор уже были зажжены лампы.
Ихъ остановили у первой калитки, гд сидли привратники, тюремщики и жандармы.
Жильберъ представилъ имъ листъ подписанный Робеспьеромъ. Они посмотрли мсяцъ и число — все оказалось врно.
— Вы можете идти, citoyen-reprsentant, сказалъ дежурный жандармъ.— Откройте калитку.
Они прошли черезъ низкую калитку и, миновавъ цлый рядъ переходовъ, ршотокъ и карауловъ, вошли на послдній дворъ, гд уже ясно можно было различить уличный шумъ.
На двор былъ отрядъ національной гвардіи.
— Добрый вечеръ, citoyen-reprsentant! послышалось со всхъ сторонъ.
У ршетчатыхъ воротъ стоялъ дежурный капралъ и курилъ трубку. Это былъ Марсель, онъ узналъ леди Эліоттъ, когда она подошла къ нему подъ руку съ Жильберомъ.
— Corbleu! воскликнулъ онъ.— Душевно радъ, что эта дама оставляетъ тюрьму такимъ приличнымъ образомъ! Душа моя, мн было бы очень жаль, если бы я увидлъ ее въ экипаж Сансона… Хорошо, citoyen-reprsentant, бумага по всей форм, добавилъ онъ взглянувъ на пропускной листъ, который Жильеръ держалъ въ рукахъ. Затмъ онъ снова обратился къ леди Эліоттъ и приложилъ руку къ козырьку съ любезнымъ видомъ хозяина, провожающаго своихъ гостей.— Ворота отворены, сказалъ онъ, вы можете пройти, прекрасная citoyenne. Капралъ Марсель желаетъ вамъ отъ всего сердца счастливаго пути.
— Марсель вренъ себ, замтилъ стоявшій возл него сержантъ Вильгельмъ.— Онъ также любезенъ съ дамами, какъ всегда!
— Почему же мн не быть любезнымъ, возразилъ Марсель.— Положимъ я солдатъ республики, но я вмст съ тмъ французъ и что касается дамъ… Однако моя трубка опять погасла, сержантъ одолжи огня.
Жильберъ и леди Эліоттъ вышли на улицу. Былъ теплый весенній вечеръ, весело мелькали фонари на улицахъ, а сверху въ полупрозрачномъ туман свтились звзды.
Чувство полнаго невыразимаго блаженства охватило душу леди Эліоттъ. Она была опять свободна и съ нею былъ Жильберъ. Она молча пожала ему руку.
Въ сосдней улиц ожидалъ ихъ дорожный экипажъ, въ которомъ сидла Мэри Робинзонъ съ сыномъ.
У экипажа стояла Бекки и мосье Друэ.
Бекки, увидя леди Эліоттъ, заплакала отъ радости.
— Наконецъ-то исполнилось мое давнишнее желаніе! сказала она сквозь слезы.— Моя дорогая леди опять на свобод и счастлива, мн не въ чемъ будетъ упрекать себя. Да благословитъ Господь нашу дорогую родину, море, горы, лса, которыя я такъ люблю. Не забывайте свою Бекки, продолжала она, покрывая безчисленными поцлуями руки леди Эліоттъ.— Ну, кучеръ, трогай!
Леди Эліоттъ сла въ экипажъ и кучеръ погналъ лошадей.
— Теперь пойдемъ домой старикъ, сказалъ Бекки, утирая слезы. Вернемся въ нашу улицу и заживемъ по старому. Возблагодаримъ Пресвятую Дву и св. Андрея Шотландскаго за чудесное спасеніе моей милой леди!
Экипажъ быстро катился по улицамъ, унося съ собой трехъ бглецовъ.
Въ одномъ изъ дальнихъ предмстій къ нимъ присоединился Жильберъ.
У заставы онъ предъявилъ полученную имъ бумагу съ уполномочіемъ Комитета Общественной Безопасности, и ихъ пропустили безъ малйшаго затрудненія.
Наступила полночь.
Бглецы остановились на станціи для перемны лошадей. Леди Эліоттъ вышла изъ экипажа съ Жильберомъ. Мэри Робинзонъ осталась на своемъ мст, потому что мальчикъ заснулъ, положивъ голову къ ней на колни.
Леди Эліоттъ не помнила себя отъ счастья и говорила безъ умолку, между тмъ какъ безпокойство Жильбера казалось росло съ каждой минутой.
— Ты должна умрить свою радость Грэсъ, сказалъ онъ, понижая голосъ. Опасность не прошла для насъ.
— Никакая опасность не пугаетъ меня, когда ты со мною. Я достигла высшаго счастья, кто можетъ отнять его у меня?…
Экипажъ похалъ дальше по пустынной дорог, мимо погруженныхъ въ сонъ деревень.
Разстояніе между бглецами и Парижемъ все боле и боле увеличивалось. Они прозжали между дремлющихъ полей, черезъ темные лса, слышали шелестъ листьевъ, мрное журчанье ручьевъ.
Ночь была тихая и теплая, изрдка проносился легкій втерокъ.
Имъ пришлось прохать нсколько маленькихъ городовъ. Лавки были еще закрыты и только кое гд виднлись люди. Но утро уже начиналось, стало свтать и все ясне и ясне выступали очертанія домовъ.
Они увидли жаворонковъ, которые медленно поднимались съ неподвижныхъ полей, оглашая воздухъ своимъ веселымъ пніемъ. Подуло утреннею свжестью, небо озарилось первыми лучами восходящаго солнца, заблестла роса на трав, кустахъ и деревьяхъ. Все чаще и чаще встрчались экипажи и прохожіе на большой дорог, издали слышались колокольчики пасущихся стадъ.
Двадцать четыре мили отдляли теперь бглецовъ отъ Парижа. Подъ вечеръ они увидли передъ собою башни Havre de Grace,— исчезли лса, холмы, цвтущія поля, кругомъ тянулась обнаженная равнина и песокъ. По небу неслись огромныя тяжелыя тучи, горизонтъ замтно расширялся, издали виднлось море.
Жильберъ помстилъ своихъ спутниковъ въ отел и отправился въ городъ навести справки о времени прибытія плнныхъ. Онъ представилъ коменданту порта свои документы и тотъ принялъ его съ большимъ почетомъ, какъ уполномоченнаго Комитета Общественной Безопасности.
Ровно черезъ часъ посл прибытія Жильбера, къ берегу подъхалъ въ лодк капитанъ англійскаго военнаго корабля съ парламентерскимъ флагомъ. Въ одной изъ комнатъ крпости, стоявшей надъ моремъ, сдланъ былъ обмнъ ратификацій, а вслдъ затмъ началась высадка плнныхъ при громкихъ и радостныхъ крикахъ собравшейся толпы.
Жильберъ зналъ, что обмнъ плнныхъ не кончится раньше полуночи, а въ случа малйшаго замедленія можетъ продлиться до слдующаго утра. Между тмъ онъ былъ приглашенъ въ гости къ коменданту порта вмст съ другими представителями республики и капитаномъ англійскаго корабля,— слдовательно замедленіе неизбжно. Время казалось безконечнымъ Жильберу. Вотъ уже. солнце близко къ закату и медленно погружается въ зеркальную поверхность моря.
Жильберъ стоитъ въ сторон отъ гостей съ капитаномъ англійскаго корабля у бруствера, съ котораго они смотрятъ на гавань и закатъ солнца.
— Капитанъ, сказалъ Жильберъ вполголоса,— я увренъ, что вы не обманете моего доврія.
— Въ чемъ? спросилъ съ удивленіемъ капитанъ.
— Съ вашей послдней лодкой вы возьмете съ берега двухъ англичанокъ, которыхъ я спасъ отъ тюрьмы и гильотины.
— Citoyen-reprsentant! воскликнулъ капитанъ блдня.
— Вы честный человкъ…
— Да поможетъ мн въ этомъ Господь…
— Тише! насъ могутъ услышать!
Къ нимъ подошелъ комендантъ и пригласилъ ихъ выпить ещебутылку вина, за которой они просидли до ночи, когда уже на. всхъ мачтахъ въ гавани зажжены были зеленые и красные фонари. Капитанъ долженъ былъ остаться на берегу, пока не кончится обмнъ, плнныхъ и не будутъ выполнены нкоторыя формальности.
Жильберъ воспользовался удобной минутой и отправился въ городъ.
Съ разсвтомъ онъ вышелъ изъ отеля съ обими женщинами и мальчикомъ и отправился съ ними на берегъ.
Мэри Робинзонъ шла съ Шарлемъ, за ними слдовалъ Жильберъ съ леди Эліоттъ.
,— Помнишь ли Жильберъ, сказала леди Эліоттъ, ты мн сказалъ однажды:— когда мы достигнемъ дли…
— Не говори этого Грэсъ, мы еще не достигли ее — прервалъ ее Жильберъ взволнованнымъ голосомъ. Кто знаетъ удастся ли намъ это?
— Мы уже достигли ее, отвтила леди Эліоттъ.
Передъ ними въ сроватомъ свт наступающаго утра открывалось безбрежное море. Подъ ихъ ногами хрустлъ морской песокъ.
Лодка съ блымъ флагомъ стояла у берега, изъ нея высажнивались послдніе плнные, а въ отдаленіи виднлись неясныя очертанія военнаго корабля.
Капитанъ былъ въ лодк, какъ общалъ Жильберу.
Мэри Робинзонъ сла первая съ Шарлемъ, Жильберъ подалъ руку леди Эліоттъ и помогъ ей сойти со ступеней.
Въ это время изъ крпости раздался пушечный выстрлъ.
— Что это такое? воскликнулъ Жильберъ и лицо его покрылось смертельною блдностью.
— Это вроятно, сигнальный выстрлъ, отвтилъ капитанъ.
Вслдъ затмъ послышался второй выстрлъ и бомба полетла въ море.
— Они стрляютъ въ мой корабль! съ ужасомъ воскликнулъ капитанъ.
Жильберъ оглянулся. Лицо его приняло выраженіе отчаянной ршимости. Онъ увидлъ въ нсколькихъ саженяхъ отъ себя вооруженный отрядъ національной гвардіи. Леди Эліоттъ еще стояла на берегу.
— А не разстанусь съ тобой, Жильберъ! сказала она.
Жильберъ обнялъ ее съ страстнымъ порывомъ, прижалъ къ себ,
цловалъ ее въ лобъ, глаза и губы, и затмъ поднявъ ее въ земли, вырвался изъ ея объятій и силой посадилъ въ лодку.
Раздался новый пушечный выстрлъ.
— Ядро упало возл моего фрегата! воскликнулъ капитанъ.
— Отчаливайте скоре, крикнулъ ему въ отвтъ Жильберъ, отталкивая лодку.
Раздался пистолетный выстрлъ. Жильберъ пошатнулся.
Отрядъ республиканскихъ солдатъ быстро приближался къ берегу. Впереди шелъ коммисаръ посланный изъ Парижа.
— Арестую васъ именемъ Конвента, сказалъ онъ, кладя руку на плечо Жильбера.
— Слишкомъ поздно, отвтилъ Жильберъ падая на землю и истекая кровью.
— Однако онъ ловко прицлился, пуля попала прямо въ сердце, сказалъ коммисаръ. Впрочемъ, онъ хорошо сдлалъ, что покончилъ съ собой…
Леди Эліоттъ слышала выстрлъ и видла, какъ Жильберъ упалъ на землю.
— Пустите меня къ нему, кричала она, не помня себя отъ ужаса и горя. Она хотла броситься въ воду, но ее удержали силой. Лодка подплыла къ кораблю. Подняли великобританскій флагъ, натянули паруса и фрегатъ полетлъ стрлою въ открытое море, преслдуемый выстрлами съ крпости.
Леди Эліоттъ стояла на палуб и съ тупымъ спокойствіемъ отчаянія смотрла на берегъ, гд она навсегда простилась съ Жильберомъ.
— Георгъ, дитя мое! воскликнула Мэри Робинзонъ заливаясь слезами радости и обнимая своего сына.— Ты мой и навсегда.
Мальчикъ съ удивленіемъ смотрлъ на нее своими большими срыми глазами.
Комитетъ Общественной Безопасности просуществовалъ еще нсколько мсяцевъ посл смерти Жильбера, но вслдъ затмъ между членами комитета начались раздоры и Конвентъ вошелъ опять въ силу.
9-го термидора II года республики (9-го іюля 1794) Конвентъ открылъ свое засданіе въ десять часовъ утра. Противъ Робеспьера и Сенъ-Жюста выступилъ Таліенъ. Робеспьеръ хотлъ отвчать, но голосъ его былъ заглушенъ криками: ‘долой тирана!…’ Кто-то потребовалъ ареста Робеспьера,— въ отвтъ на это раздались громкія одобренія. Друзья бывшаго диктатора изъявили желаніе раздлить его участь. Ихъ желаніе было исполнено, Конвентъ въ четыре часа по полудни ршилъ арестовать Робеспьера и его товарищей. Жандармы увезли ихъ. Парижъ волновался, ударили въ набатъ,’ городской совтъ, секціи и якобинцы, встали на защиту Робеспьера, но уже ни что не могло спасти его…
На слдующій день 10-го термидора послдовала казнь двадцати двухъ террористовъ и между ними Робеспьера, котораго народная толпа провожала на смерть ругательствами и проклятіями.
Три года спустя сошелъ со сцены и Николай Трюшонъ, одинъ изъ самыхъ горячихъ приверженцевъ революціи, выступившій вмст съ нею и погибшій вслдъ за нею. Въ 1797 году, онъ былъ призванъ къ суду за участіе въ соціально-коммунистическомь заговор Бабефа и осужденъ на двадцатилтнее заключеніе въ исправительномъ дом, гд онъ вскор умеръ.

Конецъ четвертой и послдней части.

‘Историческій Встникъ’, тт. 1—2, 1880

Роденберг Юлиус
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Кромвель, Роденберг Юлиус, Год: 1883
  2. Наполеон и женщины, Массон Фредерик, Год: 1894
  3. Гетера Лаиса, Фрежак Эдмонд, Год: 1912
  4. На заре, Бенсон Эдвард Фредерик, Год: 1898
  5. Ричард Львиное Сердце, Хьюлетт Морис, Год: 1900
  6. Доктор Струэнзе, Низе Шарлотта, Год: 1909
  7. Дочь оружейника, Майер Генрих, Год: 1873
  8. Мануил Комнин, император Византии, Гонсалес Эммануэль, Год: 1879
Электронная библиотека