Трое молодыхъ людей.
Трое молодыхъ людей.
Первая глава изъ Романа: Блый домъ.
Соч. Поль-де-Кока (*).
(*) Сей Романъ переводомъ конченъ и скоро поступитъ въ печать.
‘Сынъ Отечества’ и ‘Сверный Архивъ’, No XX, 1830.
Трое молодых людей, Кок Поль Де, Год: 1830
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Въ половин Іюля 1825 года, лишь только пробило на башн четыре часа, чиновники заперли свои ящики, уложили бумаги въ портфели, оставивъ перья подл чернилицъ и взявъ шляпы, спшили выйти изъ Департамента, чтобы остатокъ дня посвятить своимъ собственнымъ занятіямъ.
Въ толп сей, тснившейся въ длинныхъ коридорахъ, находился человкъ лтъ 27-ми, который, убравъ вс свои письменныя принадлежности съ большею исправностью, нежели какъ это водится у молодежи, взялъ подъ мышку большой зеленый портфель, издали казавшійся принадлежащимъ Начальнику Отдленія, и съ веселымъ лицемъ слдовалъ за толпою кланяясь на лво и на право товарищамъ, которые встрчаясь, говорили ему: ‘прощай, Робино… до свиданія.’
Но отойдя на сто шаговъ отъ Департамента, Робино вдругъ совсмъ перемнился: вмсто Пріятной улыбки, принялъ Надменный и покровительствующій видъ, насупилъ брови, поглядывая на свой толстый портфель, которымъ толкалъ проходящихъ, не извиняясь, словомъ, это можно бъ было скоре принять за Директора, нежели за простаго чиновника.
Однако же со всею его надменностію, Робино направлялъ шаги свои въ ресторацію, гд за 4о су подавали ему обдъ,— который находилъ онъ превосходнымъ, потому что не въ состояніи былъ имть лучшаго, въ этомъ случа Робино поступалъ очень благоразумно: ибо умнье довольствоваться тмъ, что имешь, есть врный способъ быть счастливымъ, а такъ какъ мы на каждомъ шагу встрчаемъ богатыхъ, которые ни чмъ не бываютъ довольны, то бднымъ остается по невол быть умренными въ своихъ желаніяхъ.
Проходя чрезъ садъ Пале-Рояля, Робино былъ остановленъ двумя пріятелями, молодыми щеголями, которые загородили ему дорогу. Одинъ изъ нихъ, человкъ лтъ 34-хъ, былъ сухощавъ, высокаго роста и сутуловатъ, какъ вообще люди, неслужившіе въ военной служб. Не смотря на сей малый недостатокъ, въ обращеніи его замчалось благородство, правильное лице его, большіе голубые глаза и русые волосы, небрежно падающіе на высокій лобъ, давали ему пріятный видъ, но блдность и врзавшіеся подъ глазами морщины, показывали, что онъ рано насладился всми удовольствіями жизни.— Товарищъ его, средняго роста, имлъ черты лица мене правильныя, однако же боле привлекалъ своею наружностью: черные кудрявые волосы, румяныя щеки, пріятный голосъ и улыбка производили впечатлніе, которое довершали его томные глаза.
При встрч съ сими двумя пріятелями, лице чиновника снова прояснилось, онъ поспшно схватилъ руку высокаго блокураго мужчины и сказалъ: ‘А! здравствуй, Альфредъ-де-Марси! какъ я радъ, что тебя встртилъ, а ты Эдуардъ какъ поживаешь? Вы врно спшите куда нибудь къ обду?’
На блдномъ, но умномъ лиц Альфреда появилась язвительная улыбка, при взгляд на нашего чиновника съ большимъ портфелемъ,— улыбка, за которую всякій бы разсердился, если бъ въ ту же минуту онъ не сказалъ съ видомъ добродушія и веселости: ‘Помилуй, любезный Робино, тебя нигд не видно? меня совсмъ забылъ Ба! да что у тебя за фасонъ шляпы?— какая высокая! это прошлогодней моды, ты врно для того носить такую, чтобы казаться выше? А этотъ покрой фрака!… ха! ха! ха!.. ты въ немъ настоящій Перъ Французскій,— да кто тебя такъ одваетъ?— Знаешь ли, что ты полувкомъ отсталъ отъ моды!’
Робино не оскорбился сими насмшками, и отнявши свою руку, простодушно отвчалъ: ‘Хорошо вамъ, господа, богатымъ, имя по 50 да по 100 тысячъ франковъ годоваго дохода, можно гоняться за всми модами, замчать покрои фраковъ и наблюдать за фасонами шляпъ, — а намъ, бднымъ чиновникамъ, гд гоняться за вами! Намъ должно наблюдать бережливость, чтобы не надлать долговъ, которыхъ заплатить будетъ нечмъ,— я же и не занимаюсь туалетомъ, былъ бы только опрятно одтъ, а что мн нужды — длинный ли или короткій фракъ, все равно.’
‘Какимъ же ты Робино сталъ философомъ!— ну, а эти кудри, которыя такъ симметрически причесаны на об стороны, отъ природы ль?— Безъ сомннія: я до нихъ никогда не дотрогиваюсь. — А я готовъ биться объ закладъ, Робино, что ты не ложишься спать не заявившись, — что, угадалъ?’ Сказавъ сіи слова Альфредъ взглянулъ на своего друга, который не сводилъ глазъ съ толстаго портфеля.
‘Скажи-ка, Эдуардъ, продолжалъ Робино: ‘какъ идетъ твоя Литература, теа’тральныя пьесы? Всегда съ успхомъ, по ‘обыкновенію, не правда ли?’
При сихъ словахъ Эдуардъ вздрогнулъ, какъ отъ электрическаго удара, а товарищъ его не могъ удержаться отъ сильнаго смха. ‘Ну, Робино, въ пору сталъ ты спрашивать его объ успх,’ сказалъ Альфредъ. ‘Какую же ты струну задлъ — неужели сіе наморщенное лице теб ничего не объясняетъ?— Поэтъ, который только что испыталъ превратность судьбы, содлавшись добычею зависти… интригъ и, словомъ, предъ тобою стоитъ освистанный сочинитель.’ — ‘Какъ, Эдуардъ, теб была неудача?’ — ‘Да’ — отвчалъ Эдуардъ съ тяжелымъ вздохомъ.— ‘Право смшно!’ сказалъ Робино.— ‘А что ты тутъ нашелъ смшнаго?— То бишь мн хотлось сказать, странно… посл всегдашнихъ успховъ и… такъ стало Эдуардъ, пьеса твоя была очень дурна? .. то бишь, не понравилась ну’блик?’
‘Разумется, нтъ, если ее освистали,’ сказалъ съ сердцемъ Эдуардъ.— ‘Но я увренъ,’ продолжалъ Робино: ‘что твоя пьеса не могла быть хуже той, которую я вчера видлъ въ Фейдо,— вообрази себ безсмыслицу въ высочайшей степени, безпрерывныя явленія,— выходы,— словомъ — глупость за глупостью, такъ, что я не могъ удержаться, чтобъ не освистать ее вмст съ прочими, и признаюсь, далъ себя знать! свисталъ, какъ гремучій змй!’
Альфредъ съ трудомъ могъ удержаться нсколько времени отъ смха, между тмъ Эдуардъ съ принужденною улыбкою, взявъ Робино за руку, сказалъ: ‘Благодарю васъ, сударь, за ваше содйствіе въ погребеніи моей пьесы….’ — ‘Какъ?… возможно ли… это ваше произведеніе?’ сказалъ Робино, стараясь какъ можно боле выпучить свои маленькіе черные глаза.— ‘Да’ отвчалъ Альфредъ: ‘это была та самая его пьеса, которую ты такъ мастерски освисталъ… ‘ ‘Ахъ, Боже мой, какъ мн совстно…. какъ мн жаль… если бъ я зналъ… но это, Эдуардъ, твоя вина, зачмъ не прислалъ мн билета… тогда бы этого неслучилось… Однако же я вспомнилъ, въ піес было много хорошихъ словъ,— прекрасныхъ сценъ… право, мн такъ больно, Эдуардъ, что…’
‘Я не сержусь на тебя, Робино, нсколько свистковъ больше или меньше ‘разницы не длаютъ, и признаюсь, скоре предпочту громкую неудачу тихому ‘успху!’
‘Такъ ты не сердишься, Эдуардъ?’ — ‘Помилуй, за что же?’ сказалъ Альфредъ: ‘ты доказалъ ему свою дружбу: кого люблю, того и наказую…. притомъ же лучшіе полководцы теряли сраженія…. Я готовъ объ закладъ биться, Эдуардъ, что теб это твердили по крайней мр 50 разъ со вчерашняго дня?’ — Эдуардъ улыбнулся, но на сей разъ отъ чистаго сердца, и пожалъ руку друга, который насмшливо поглядывалъ на Робино.— ‘Ты все по прежнему, всегда занятъ?’ спросилъ онъ его.— ‘Всегда’ — отвчалъ чиновникъ, ‘у насъ чертовская работа: начальникъ мой ни во что не входитъ, вся отвтственность на мн.’ — ‘А что у тебя въ этомъ портфел, который ты такъ крпко прижалъ? Видно, ты хочешь сегодня играть роль Нотаpiyca.’ — ‘Нтъ, Альфредъ, тутъ дла,— и — дла самыя важныя!… Я цлыя ночи иногда за ними просиживаю… правда, за это и награды получаю.’
Альфредъ на сіе ничего не отвчалъ, закусивъ губы, онъ посмотрлъ на Эдуарда и потомъ спросилъ: ‘А любовныя длишки, Робино, каково идутъ? много ли теперь у тебя любовницъ?..’ ‘Извините, господа, мн нкогда, я спшу къ обду, на который недлю тому назадъ былъ приглашенъ.’ Сказавъ сіи слова, Робино протянулъ руку Альфреду, но тотъ вытащилъ въ то же время у него портфель.— ‘Ахъ, Боже мой! я не люблю подобныхъ шутокъ: прошу возвратить мой портфель…’ ‘Послушай, Робино, хочешь ли держать закладъ на обдъ у Бери, что въ немъ лежитъ одна блая бумага?’ сказалъ Альфредъ.— ‘Мн нкогда, отдай мой портфель… тамъ секретныя дла.’ — Но Альфредъ не послушался, открылъ портфель, и вынулъ четыре тетрадки блой почтовой бумаги, три палочки сургучу, карандашъ и два пакета булавокъ. ‘А! Робино, вотъ надъ чмъ ты проводишь ночи?’ сказалъ Альфредъ, между тмъ Эдуардъ былъ очень доволенъ, что нашелъ случай въ свою очередь посмяться надъ тмъ, кто освисталъ его пьесу.— ‘Ахъ, Боже мой, какъ я ошибся! взялъ бумаги, но совсмъ не т,— увряю васъ, господа, я заваленъ длами, и если бъ теперь не ждали меня обдать, я бы возвратился въ Департаментъ.’
‘Милостивйшій Государь,’ сказалъ Альфредъ,— ‘возвращаю вамъ назадъ секретныя бумаги,’ — и отдалъ портфель, который опять перешелъ на прежнее мсто.
‘Прости, Робино, профана, который осмлился заглянуть въ министерскій портфель,— докажи, что ты не сердитъ на меня за шутку,— и приходи ко мн сегодня, батюшка, не знаю, по какому-то случаю, даетъ вечеръ — будутъ много хорошенькихъ, вкусный ужинъ — экарте… что жъ, будешь? и Эдуардъ общался пріхать…
Чиновникъ нашъ, услышавъ приглашеніе на вечеръ, съ чувствомъ благодарности пожалъ руку Альфреда, и отвчалъ: ‘Любезный другъ… безъ сомннія… я очень благодаренъ за такое пріятное приглашеніе…
‘Ахъ, Боже мой! оставь свои учтивости, между нами нтъ чиновъ,— я еще вчера хотлъ тебя пригласить,— но ты знаешь, какъ я втренъ — совсмъ изъ памяти вонъ… приходи же, смотри.’
‘Безъ всякаго сомннія, я буду имть эту честь’ — отвчалъ, кланяясь, Робино.
‘Такъ до свиданія, мы постараемся вечеромъ порядкомъ повеселиться.’ Сказавъ сіе, длинный молодой человкъ взялъ подъ руку товарища и удалился, оставивъ нашего чиновника въ такомъ восторг отъ приглашенія, что тотъ въ радости чуть не наткнулся на скамью и не повалилъ сидящихъ на ней.