Стезею Каина, Пшибышевский Станислав, Год: 1913

Глава
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Скачать в PDF

Книгоизд-во ‘ЗАРЯ’

Москва — 1913 г.

Сатанизмъ

М. Арцыбашевъ, Н. Абрамовичъ, Пшибышевскій, Брюсовъ, Сологубъ, д’Оревильи и др.

СТ. ПШИБЫШЕВСКІЙ,

СТЕЗЕЮ КАИНА.

ФРАГМЕНТЫ.

Тамъ, предъ ними, въ пламени меча Архангелова, пылалъ, словно разлившееся солнце, ихъ Рай…
Лопнули обручи, страшное пламя разлилось по небу, вскипало бурлящими валами, стекало по небу огненной лавой, взметало пучины огня,— и глубоко, туда, за югъ, уходили кровавые языки пламени, лизавшіе черную бездну ночи.
Словно міръ весь пылалъ!
Опершись о камень, что одинъ среди этой пустыни былъ свидтелемъ допотопныхъ безумствъ, сидлъ человкъ — и у ногъ его лежала женщина безъ чувствъ.
И человкъ подперъ обими руками голову,— чело его изрыли глубокія борозды, а глаза, что отъ безумнаго отчаянья и боли почти выступили изъ орбитъ, глядли впередъ на страшный пожаръ.
Ихъ рай, ихъ рай!
Громы ударили въ него, волосы дыбомъ вставали къ небу, словно пылающій лсъ, спину его хлестали бичи молній небесныхъ,— а онъ, какъ гадъ, припалъ къ вратамъ утраченнаго Рая — и глаза его пронзали ночь…
Душой своей онъ выросъ до огромности Перваго
Солнца, что, ослпши отъ свта и блеска, возгорвшись, божественной мощью, превышающей Бога (ибо Бога оно создало изъ себя), въ мощи своей разлилось потолкомъ, огня надъ мертвенной землей.
И въ этомъ кровавомъ пожар, какъ пламенные встники восходящаго солнца — волосы ея, и въ пылающемъ зарева міра словно расцвтшая роза лицо ея,— такое чистое, такое тихое, такое ясное…
Напрасно, напрасно!
Онъ утонулъ своей душою въ безбрежности извчной Пустоты того Мрака и Тишины, когда еще суша не отдлилась отъ воды, когда кружило въ хаос Первоначало — въ отчаянныхъ безумствахъ зачатія, въ бур и ураганахъ жажды: проявить себя.
Для нея настилалъ онъ изъ небесной лазури ложе отдохновенія, ея пробужденіе привтствовалъ онъ пышностью разсвтовъ и, укладывая ее ко сну, окутывалъ чарами сумерокъ, лучезарными чудесами ночи, черными флерами безумныхъ упоеній…
Напрасно, напрасно!
Въ безумной мощи его была сила Бога, что воскресилъ жизнь и вс созданія, возслъ на цпяхъ горъ и небо изорвалъ въ клочья, разлился силою своею по водамъ морей и впиталъ въ себя лазурь, распростерся на звздахъ — и небо, миріады звздъ его сдлалъ для нея искрящейся игрушкой.
Напрасно, напрасно!
Лицо ея блднло, утихало, гасло…
Ея испуганные глаза, широко открытые ужасомъ, глядли на страшное безуміе пылающаго Рая.
— Видишь его?— шепнула она поблвшими устами.
Глаза его покрылись пеленой, ибо блескъ, исходившій отъ меча Архангелова, подобный сверканью огненной купины, ослплялъ ихъ мощь.
Голова его повисла, какая-то непостижимая сила вытянула его тло, руки въ крестъ — и страшнымъ стономъ дышала грудь его:
Архангелъ!
Архангелъ, Ты, сильнйшій въ сонм ратей небесныхъ,— Ты — мой Грхъ?
Ты, стоящій на наивысшей ступени лстницы небесной, Ты — только Преступленіе мое и боле ничто?
— Забудемъ!..— рыдала женщина,— забудемъ!..
Ха! ха! ха! Забыть!..
Авель! Авель! Зачмъ я долженъ былъ убить тебя?!
Былъ ты тихъ и сладокъ, когда говорилъ со мной, ты словно прощенья просилъ у меня за то, что осмлилися прервать глухое молчанье моей души. Когда ты касался моей руки, словно боялся ты разнуздать во мн невдомыя и скрытыя отъ тебя силы, страшныя для меня и преступныя…
Зачмъ же взялъ ты въ жены ту, кого я любилъ?
О, мука моихъ вспоминаній постылыхъ!
Страданій мучительныхъ адская память!..
Помню, когда я подкрадывался къ вашему шалашу, очами души прорывался я сквозь толстыя кожи кровли и видлъ, какъ ласкалъ онъ тебя и прижималъ къ себ, какъ пылающими устами раскрывалъ розу твоего тла!
А твои глаза, устремленные куда-то вдаль — а душа твоя, блуждавшая въ пространствахъ — а тло твое — чужое, словно оно теб не принадлежало…
Куда же отлетала твоя тоска? Гд кружили широкія крылья желаній твоихъ? За кмъ гнались глаза, освобожденные отъ узъ тла?
Помню, какъ огонь боли испепелялъ мою душу, какъ безуміе скрутило мозгъ мой, словно мокрую ткань!..
Я хотлъ оторваться и не могъ двинуться съ мста, страшная тяжесть обрушилась на меня, и, какъ острый ножъ, прибило меня отчаянье къ земл.
И въ душ моей шепталъ Сатана:
— Любовь, агнецъ божій, ты, что очищаешь грхи міра, святой Гизонъ, что омываешь душу отъ всякихъ винъ и всякихъ каръ, подай мн силы!
— ‘Не пожелай жены ближняго твоего!’ — гремлъ гласъ Іеговы въ громахъ Синая —
А жена сія — жена брата твоего!
Волосы встали дыбомъ, я дрожалъ всмъ тломъ, какъ человкъ, которому показываютъ орудія страшнйшихъ пытокъ.’. Любовь, сила, возводящая Бога на тронъ и низвергающая Его въ прахъ, обращающая рай въ пустыни и творящая рай новые, стократъ прекрасне — ужели Ты не сильне заповдей Его?—

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Его сладостные глаза!
Глаза его были — охъ, какъ это выразить?..
Его глаза проникали насквозь — казалось, нтъ такой толстой стны, которой бы они не пронзили,— нтъ такой затвердвшей души, которая не растворилась бы въ ихъ божественномъ свт,— нтъ такого сердца, которое не билось бы громкимъ эхо и не кричало:
Я Твое, о, Господи!
Какъ песъ, прильнулъ я къ его ногамъ, изъ глазъ его пилъ я сладчайшій медъ освобожденія, искупленіе кровавой моей вины, каждое слово его было для меня блаженною лаской и залогомъ жизни на лон Того, Кто есть, былъ и будетъ’,
Магдалина! Магдалина!
Ты видла меня тогда?
О, если бы я никогда тебя не зналъ!
Душа моя была бы спасена, сердце мое было бы умиротворено и освобождено отъ тяжести братоубійства.’
Замолкъ.
Съ такою тяжестью не свалила съ въ долину ни одна горная вершина, съ какою глаза его упала на выпрямленные желзные пальцы рукъ. Они согнулись подъ ея бременемъ, и она упала на колни. Опустилась на землю.
— Іуда! Іуда!— въ ужас кричала женщина.
— Брата убилъ ты, Спасителя предалъ!.. Гд же рай мой, гд избавленіе?
Онъ очнулся, взглянулъ вокругъ холоднымъ взоромъ. Холоднымъ удивленнымъ взоромъ, точно очнулся посл Тысячелтняго сна.
Каинъ!? Іуда?!
А! Помню, помню!
Вскочилъ.
Покажи мн траву, по которой ступали ноги его, чтобы могъ цловать я каждую былинку, покажи мн отпечатокъ ноги его на липкой глин, по которой онъ шелъ, чтобы я могъ припасть къ ней губами и пить святое, покаянное наслажденіе.
Магдалина! Магдалина!
Не или туда, не иди!— кричало сердце мое.
Но я не смлъ сказать этого громко. Еще не видли тебя мои глаза, а я уже вдыхалъ ароматъ твоихъ ослпительныхъ объятій, видлъ гибкую лозу твоего тла, ласкалъ дрожащими руками это чудо, обнажалъ тебя,— моя святая, прекрасная сладчайшая, возлюбленная.
А ты хочешь теперь бросать мн въ глаза проклятія, впиться руками, опьяненными отчаяньемъ, въ мое тло…
Ха, ха, ха!
О, какъ прекрасна была ты, возлюбленная моя!
Говоритъ теб объ этомъ?
Нтъ, нтъ!
Ты умерла вмст съ нимъ! Я постылъ и противенъ
Теб!
Знаю, знаю!
Ты припала къ его могил. Вмст съ нимъ ты празднуешь праздникъ Вознесенія.
Но теперь слушай меня, слушай!
Онъ схватилъ ея руки, а она слушала съ широко-огкрытыми глазами.
И онъ не говорилъ уже, а шиплъ, рыдалъ, билъ, словами, какъ бшеный конь стальными подковами.
Тысячи словъ затерялись во мгл и сумрак.
Когда очнулся, услышалъ, наконецъ, свои слова:
…и страшная была минута, когда ты стала на колни у его ногъ, ароматными маслами натирала ихъ и обливала потоками своихъ золотистыхъ волосъ…
Магдалина! Магдалина!
Онъ, устремивъ взоры въ чудеса извчныхъ тайнъ, говорилъ со своимъ Богомъ и не видлъ тебя.
Но моя душа скорчилась въ страшныхъ судорогахъ страданія, когда увидлъ я, какъ золотистымъ шелкомъ своихъ волосъ ты вытирала ноги его, какъ уста твои льнули горячими поцлуями къ тому мсту, которое вскор, должны были пронзить ржавые, длинные гвозди, толстые, какъ палецъ,— какъ припала ты къ узкимъ, прекраснымъ, блымъ ногамъ его!
Магдалина! Не цлуй этихъ ногъ! Не цлуй — кровь заливаетъ мн глаза!.. Въ страшномъ, кровавомъ пожар, которымъ объятъ передо много весь міръ — торчитъ крестъ!
Вонъ ты припала лицомъ къ его ногамъ, обвила ихъ змями твоихъ золотистыхъ объятій — ты забыла, что онъ не видитъ тебя — какъ ласковый котенокъ, ласкаешь ты ноги его, цлуешь и прижимаешь къ себ — взяла обими руками его блыя, прекрасныя ноги… Не длай этого, Магдалина, не длай — твоя обнаженная грудь поднялась, распрямилось твое гибкое тло — дрожь пробжала по твоей спин, стянулись мускулы твоихъ бедеръ… Не длай этого, Магдалина, не длай!
Разв не видишь ты, что взоръ его отлетлъ отъ земли — разв не чувствуешь, что обнимаешь мертвое тло. Душа его говоритъ съ Богомъ и давно уже отлетла.
Не ласкайся, не искушай, не искушай его!
Ха, ха, ха!
Нжными глазами ребенка взглянулъ онъ на тебя и улыбнулся Своей безконечной тихой улыбкой Божьяго Агнца, что вскор закланіемъ своимъ искупилъ грхи міра.
‘О, сестра моя!’
Сестра?!
Никогда еще женщина, рожденная во грх и разврат, не встрчала боле страшной пощечины, боле унизительнаго оскорбленія!
И вотъ, вотъ, съ дьявольскимъ наслажденіемъ чувствовалъ я, что ты бросишься на Него, изъ глазъ твоихъ брызнутъ молніи оскорбленныхъ желаній — дикій тріумфъ закиплъ въ моей душ — и вдругъ, вдругъ… какъ песъ, ты припала къ Его ногамъ, уста твои поблли, тло твое стало корчиться, слезы брызнули изъ твоихъ глазъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если бы ты кусала и грызла Его въ той бшеной страсти, съ какою стала цловать Его ноги —
Если бы ты разожгла Его кровь съ самымъ хитрымъ, самымъ проницательнымъ искусствомъ твоихъ ласкъ —
это не было бы для меня такою страшною болью, какъ крикъ твой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И свтъ глазъ Его, какъ острый ножъ, пронзилъ молніей мракъ моей души — такой страшный свтъ озарилъ ее, такую страшную наготу почувствовалъ я, что казалось мн, будто горю я въ аду.
Ушелъ я.
Магдалина! Магдалина!
Слышу, какъ Онъ спрашиваетъ меня:
‘Отчего ты избгаешь меня, Іуда,— отчего глаза твои смотрятъ въ землю,— отчего потускнли твои мудрые глаза и точно пеленой покрылись,— отчего за одну ночь посдли волосы твои, а спина твоя сгорбилась, точно тебя запрягли въ ярмо?’.
Насмшкой, недостойной Бога, показались мн эти слова — кровь бросилась мн въ голову, и языкъ мой, что, казалось, присохъ уже къ небу, вдругъ заговорилъ:
Сердце женщины, которое было моимъ, ты притянулъ къ себ, Господи, душу ея опуталъ незримыми нитями твоей Божьей мощи.
Тогда безуміе рчи моей прервалъ его удивленный, столь ужасающе мудрый, столь всепроникающій взглядъ.
Съ тхъ поръ мы уже не говорили другъ съ другомъ.
Какъ тнь, ты тащилась за мною!
О, Магдалина, Магдалина — не длай этого!
Сатана — Магдалина, отойди отъ сына Божьяго!
И вотъ пришла минута… Нтъ… Нтъ… Нтъ!
Я поцловалъ его, Магдалина, Нтъ… Нтъ… Нтъ!
Учитель возлюбленный,— шепталъ я.— Нтъ… Нтъ… Нтъ!
Магдалина, нтъ…
Охъ, охъ! была Ты у подножія креста его, а теперь со мной!
Со мной, Магдала, со мной! Отъ ногъ Искупителя оторвалъ я тебя, я — Каинъ, Іуда Искаріотъ — на вчную муку, вчное осужденіе, на вчное вмст и вчное горе, на вчное Единство и вчное горе!
Сатана! На помощь!
Братъ мой единый, ты — лучезарный, великій Царь, нкогда сверженный съ небесныхъ высотъ за то, что хотлъ по мряться съ нимъ, съ нимъ сравняться силой своей — ты — прекраснйшій, ты — свтоносный!
— Будь со мною!
— Забудемъ, забудемъ!— рыдала женщина.
Ха, ха, ха!— смялся сатана.
Словно сирень, едва расцвтшая въ тихія, весеннія ночи,— шепталъ человкъ,— одурялъ ароматъ твоего тла, блескъ волосъ твоихъ яснымъ потокомъ заливалъ руки твои, словно драгоцннйшій шелкъ, касались ихъ волны лица моего,— а глаза твои, какъ дв звзды, разлились въ темномъ океан моей души.
Ха, ха, ха!— смялся сатана.
— Мощь и благословеніе словъ моихъ слышишь?— шепталъ человкъ.
— Авеля убилъ ты, Христа предалъ.
— Ради тебя,— ради тебя,— стоналъ человкъ.
— Я ласкалъ тебя моимъ томленіемъ, я расцвтилъ тебя моею любовью, я украсилъ тебя чудесной зеленью ивановскихъ ночей, я вдохнулъ въ тебя всемогущее дыханіе моихъ творческихъ силъ, я напиталъ тебя огнемъ, который укралъ у Бога, я насытилъ тебя тмъ дыханіемъ, которымъ Онъ, непостижимый Царь Царей, Вождь ратей архангельскихъ, вдохновилъ меня. Я кормилъ тебя своею кровью, озарилъ звздами черную ночь твою, мракъ твой расцвтилъ огнями тысячецвтныхъ радугъ — создалъ новый рай для тебя.
— Вернемся, вернемся!— шептала женщина.
— Слишкомъ поздно!
Замолчалъ Ибо вотъ — взглянулъ онъ въ глаза херувима.
Великою мощью сверкалъ его огненный мечъ, взоръ его насквозь пронзалъ сердце человка, а незримыя молніи гнва его ударяли вокругъ, словно звзды, сорванныя въ темныя пропасти.
А сатана прислъ на краю того камня, что одинъ среди этой пустыни былъ свидтелемъ допотопныхъ безумствъ, уставился глазами на страшный пожаръ рая и больше не смялся.
Онъ увидлъ брата своего и смрилъ его удивленнымъ гордымъ взоромъ.
— Херувимъ, херувимъ! Спрячь въ ножны свой свтозарный мечъ! Блескъ его — слпая мгла для очей моихъ,— твой грозный видъ — призракъ согбеннаго стража, достойный жалости призракъ стража, что по повелнію господина своего охраняетъ незрлые плоды сада отъ шаловливаго воровства дерзкихъ мальчишекъ!
— Я, Каинъ,— я, Іуда,— я, одтый мглою и тучами дыма моихъ жертвъ, что возлюбили меня больше, чмъ Бога,— я, что пировалъ съ Богомъ, что въ темныхъ аллеяхъ Сада цловалъ блдное лицо Его Сына и говорилъ Ему, что возлюбилъ Его больше всего.
Я надругаюсь сегодня надъ твоей архангельской мощью — я самъ создалъ этотъ Рай, я самъ веллъ изгнать меня изъ него, чтобы измритъ силу любви моей огромностью страданія, умножить мощь ея превыше жизни и смерти.
Ха, ха!
Я не жажду Раевъ твоихъ — мой Рай во мн и отъ меня…
И вдругъ открылась передъ глазами его, открылась страшная ясность.
Словно внезапная тяжелая молнія разорвала плотный сжатый мракъ сорвавшихся тучъ.
— Сатана! Ты обманулъ меня!
Ты соткалъ для меня тончайшую сть измны,— и, какъ чудовищный паукъ, ты ждалъ, скоро ли несчастный комаръ попадетъ въ твою сть.
Ты привилъ нашимъ душамъ зной желаній, ядъ страсти,— ты съ коварствомъ и хитростью насадилъ блаженное древо любви, что даетъ отличать добро и зло, что открываетъ глаза на мощь твою и силу…
Коварный сатана! Ты обманомъ не далъ мн сравняться съ тобой, ты опуталъ душу мою кровавыми путами слпца, что тщетно силится увидть свтъ.
Любовью, любовью ты ослпилъ меня! И то, что дало бы мн дорости до огромности силы твоей, ты сдлалъ грхомъ и преступленіемъ!?
— Будь проклятъ! Будь проклятъ!
У тебя, всемогущаго вождя неисчислимыхъ ратей ангеловъ падшихъ, не было другой силы, кром коварства и измны?
На помощь, сатана, на помощь! Повтори то, чмъ искушалъ ты отцовъ моихъ — повтори!
Ты — только жалкій искуситель, подлая гадина, главу которой растоптала дочь Евы! Надъ жалкой ложью не возносятся стальныя стрлы твоей всемогущей силы, стрлы твоихъ словъ.
Откликнись!
Но Онъ молчалъ.
— Ха, ха, ха!— засмялся человкъ.— Сатана оставилъ меня, и вотъ я, преступникъ, осужденный, обращаюсь къ теб, херувимъ, и благословляю тебя! Слпое орудіе сатаны, благословляю тебя!
Слуга сатаны, прости мн мое кощунство — но я не хочу твоего Рая, ибо создалъ въ душ своей Рай, сто кратъ прекрасне —
Замолкъ человкъ, и закрылись ихъ глаза. Вчность цлую боролись они въ страшной борьб, но ничто не сравнится съ силой Того, Кто былъ, есть и будетъ.
А сатана вился въ смх мучительной боли, а женщина упала со стономъ на землю, а Архангелъ: Боль, Грхъ, Мука, Преступленіе — стоялъ на страж.
Пшибышевский Станислав
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Из книги ‘Синагога сатаны’, Пшибышевский Станислав, Год: 1897
  2. Как мы живем нынче, Троллоп Энтони, Год: 1876
  3. Трое молодых людей, Кок Поль Де, Год: 1830
  4. Синагога сатаны, Пшибышевский Станислав, Год: 1897
  5. Партия вчетвером, Экштейн Эрнст, Год: 1872
  6. Счастливый брак, Троллоп Энтони, Год: 1879
  7. Анжелюс, Мопассан Ги_Де, Год: 1895
  8. Новыя лица и старые друзья, Де-Амичис Эдмондо, Год: 1892
Электронная библиотека