Стихотворения, Андреевский Сергей Аркадьевич, Год: 1895

 
 С. А. Андреевский Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Поэты 1880-1890-х годов. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание Л., 'Советский писатель'. Составление, подготовка текста, биографические справки и примечания Л. К. Долгополова и Л. А. Николаевой ---------------------------------------------------------------------------- Содержание Биографическая справка 203. Вопль 204. Счастье 205. 'Много птичек скрылось...' 206. 'Не повторяй, что радости превратны...' 207. 'Я вспомнил детские года...' 208. 'В начале жизненной дороги...' 209. 'Неуловимая минутная отрада...' 210. Эхо (Из Ф. Коппе) 211. Мрак 212. Петропавловская крепость 213. Пигмей 214. 'Оглянись: эти ровные дни...' 215. 'Грустно! Поникли усталые руки...' 216. Dolorosa 217. Раскопки 218. Май 219. 'Нельзя в душе уврачевать...' 220. Кончина Тургенева 221. 'От милых строк, начертанных небрежно...' 222. 'Я ревнив к этой зелени нежной...' 223. 'Еду в сумерки: зимняя тишь...' 224. На крыше конного вагона 225. Мадригал ('Склоняюсь пред тобой, как робкий богомолец...') 226. Мимо возрастов 227. Укор 228. 'Сказал бы ей... но поневоле...' 229. Отрывок ('Чудесный вечер... Мы уселись группой...') 230. 'Не отрывай пленительной руки...' 231. 'Когда поэт скорбит в напевах заунывных...' Сергей Аркадьевич Андреевский родился 29 декабря 1847 года в селе Александровка Славяносербского уезда Екатеринославской губернии. Отец его, Аркадий Степанович Андреевский, {В своей автобиографии, говоря об отце, Андреевский упомянул о том, 'что единственное произведение... отца - фельетон 'Пятигорск', в котором появилось первое известие о смерти Лермонтова, отмечено Белинским (Соч. Белинского, т. V, стр. 347)'. - ПД.} был председателем Екатеринославской казенной палаты, мать, Вера Николаевна, рожденная Герсеванова, принадлежала к родовитой и влиятельной по своим связям дворянской фамилии. До девяти лет Андреевский жил на попечении своей прабабушки в большом барском доме, стоявшем на берегу Донца, в живописном селе Верхняя Гора, недалеко от Луганска. В доме было много дворни из крепостных - дворецкий, ключник, староста, нянька, прачка, булочница, птичница, коровница и т. п. Андреевский в раннем детстве застал еще нетронутый крепостной быт с его характерным колоритом. Свою семью - отца, мать, сестру и братьев - Андреевский впервые увидел лишь при поступлении в Екатеринославскую гимназию. После окончания гимназического курса он, по решению отца, поступил на юридический факультет Харьковского университета. Студенческие годы Андреевского совпали с полосой общественного подъема 60-х годов, широким распространением просветительских идей в среде университетской молодежи. Андреевский писал впоследствии в 'Книге о смерти': 'Всюду царствовали 'положительное знание' и 'материя'. И мне было до слез жалко моего единого бога с его простым сотворением мира, с его незабвенными Адамом и Евой и первыми 'земледельцами'... А кроме того, еще совсем недавно: Гете, вопрошавший 'всесильного духа', Байрон, грозивший небу, Пушкин, гармоничный, пылкий, душевный и глубокий, Лермонтов с его 'Демоном', с его взыванием к облакам и звездам, - куда же все это девалось!..' {С. А. Андреевский, Книга о смерти (Мысли и воспоминания), Л., 1924, с. 116-117.} В письме от 24 мая 1886 года к С. А. Венгерову Андреевский отметил, что он окончил университетский курс в 1869 году, 'в самый разгар писаревского влияния', которое надолго отбросило его 'от прежних литературных кумиров'. {ПД.} В 1870 году Андреевский начал службу по судебному ведомству и назначен следователем в Карачев. В том же году, вопреки желанию своей властной матери, он женился на любимой девушке из бедного семейства и совершенно лишился материальной поддержки со стороны родителей. При содействии А. Ф. Кони, с которым близко сошелся Андреевский, он поступил на должность товарища прокурора окружного суда сначала в Казани, а потом в Петербурге. В столичной прокуратуре тогда было немало блестящих имен, и 'между ними, - отмечает А. Ф. Кони, - видное место занимал и Андреевский'. {А. Ф. Кони, С. А. Андреевский (По личным воспоминаниям).- В кн.: С. А. Андреевский, Книга о смерти (Мысли и воспоминания), Л., 1924, с. 11.} В 1878 году успешно начатая карьера Андреевского-прокурора оборвалась из-за его отказа выступить обвинителем по делу Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. Условием своего выступления на суде Андреевский ставил осуждение некоторых беззаконных распоряжений Трепова, а также выяснение политических мотивов совершенного против него акта. В такой постановке обвинения молодому прокурору, было отказано, а после оправдания Веры Засулич судом присяжных Андреевский был уволен от должности прокурора и перешел в сословие адвокатов. Адвокатской деятельностью Андреевский занимался много лет и завоевал себе репутацию талантливого юриста, владеющего всеми тонкостями психологически мотивированной защиты. Книга С. А. Андреевского 'Защитительные речи' (1891) в свое время пользовалась успехом не только в судейском мире и выдержала пять изданий (последнее - 'Драмы жизни', Пг., 1916). Собрание речей Андреевского ценил, например, А. П. Чехов: 'Для меня речи таких юристов, как Вы, Кони и др., представляют двоякий интерес. В них я ищу, во-первых, художественных достоинств, искусства и, во-вторых, того, что имеет научное или судебно-практическое значение'. {А. П. Чехов, Собрание сочинений, т. 11, М., 1956, с. 544.} Кстати, в том же письме А. П. Чехов упомянул и сборник стихотворений Андреевского, который он прочел с большим удовольствием. 'Стихи Ваши целое лето лежали у меня на круглом столе, и их читали целое лето я и все, кому случалось подходить к оному столу'. {А. П. Чехов, Собрание сочинений, т. II, М., 1956, с. 543.} Видимо, речи Андреевского понравились А. П. Чехову несколько больше, чем его стихи, во всяком случае он отозвался о них с большим воодушевлением. По собственному признанию Андреевского, до тридцати лет он не написал ни одного стихотворения. Первыми его 'упражнениями в рифме' был перевод 'Ночей' Альфреда Мюссе, затем Андреевский написал несколько оригинальных стихотворений и, неожиданно для себя, решил переложить стихами отрывок Тургенева 'Довольно'. 'Переложение тургеневского 'Довольно' на стихи есть, конечно, дерзость, - писал потом Андреевский, - но дерзость идолопоклонника. Я восхищался этим отрывком еще в детстве и уже тогда подслушал в его прозе какой-то особый, скрытый ритм'. {С. Андреевский, Стихотворения. 1878-1887, изд. 2, СПб., 1898, с. V-VI.} Стихотворная вариация Андреевского на тему 'Довольно' стала известна Тургеневу, он отметил, что стихи эти 'большей частью очень звучны и красивы - у г-на Андреевского несомненный талант', однако просил не печатать переложение, поскольку в оригинале были выражены когда-то слишком личные, субъективные чувства и воспоминания, меньше всего предназначенные для публики. 'Мне было бы жутко, - заключал Тургенев, - если б все это опять всплыло наружу. Да и в самом г. Андреевском настолько собственного фонда, что ему не для чего занимать у других и писать комментарии на чужие темы'. {И. С. Тургенев, Письма, т. 12, М.-Л., 1966, с. 322.} Просьба Тургенева была исполнена. {И. С. Тургенев, Письма, т. 12, М.-Л., 1966, с. 322.} В письме к М. М. Стасюлевичу в 1878 году он еще раз отметил молодого поэта и просил сообщить Андреевскому от своего имени, что 'при его таланте ему непременно следует продолжать свою стихотворную деятельность'. {И. С. Тургенев, Письма, т. 12, с. 327.} Андреевский исполнил этот завет лишь отчасти: профессиональным литератором он не стал, но продолжал свою стихотворную, а также критическую деятельность, совмещая ее с активной судебной практикой. На всю жизнь Андреевский сохранил двойственное отношение к миру, сочетавшее общественную активность универсанта-шестидесятника и философский пессимизм, настроения тоски и разочарования, особенно характерные для русского общества конца 70-х - начала 80-х годов. В темную посленекрасовскую пору русской поэзии эти настроения получили определенный общественный резонанс, и безнадежно-меланхолическая лирика Андреевского была воспринята современниками как эхо унылого времени. 'Но где укрыться? Мир - могила. Мне жизнь бесцельная постыла. Где прежний блеск, и шум, и рай?' Сказало эхо: 'Умирай!' Эти строки, переведенные Андреевским из Франсуа Коппе, точно соответствовали его собственному умонастроению. В августе 1881 года, вскоре после убийства Александра II и казни первомартовцев, Андреевский написал политическое стихотворение 'Петропавловская крепость', в котором подводится общий безнадежный итог кровавого 'турнира' между самодержавием и его противниками. Стихотворение это ни при каких обстоятельствах в то время не могло быть напечатано, и автор читал его в узком кругу друзей и доверенных лиц. Прямые знаки политической современности, отчетливо сказавшиеся в стихотворении 'Петропавловская крепость', в лирике Андреевского, как правило, отсутствуют, но ее философское и эмоциональное содержание целиком определяется политической и духовной атмосферой 80-х годов. Оригинальные и переводные стихотворения Андреевского, печатавшиеся с конца 70-х годов в 'Вестнике Европы', 'Деле' и других журналах, обратили на него внимание читателей и критики. Однако лишь в 1886 году, после больших колебаний и сомнений, С. А. Андреевский решился выпустить первый сборник своих стихотворений ('Стихотворения. 1878-1885', Пб., 1886), по существу единственный в его поэтической биографии. Еще до выхода в свет первого сборника стихотворений Андреевского его имя упоминалось в общих обзорах новейшей русской поэзии, среди которых самим поэтом в автобиографии был отмечен очерк В. Чуйко, вошедший в его книгу 'Современная русская поэзия в ее представителях' (Пб., 1885). Появление сборника вызвало довольно многочисленные отзывы в печати. {'Вестник Европы', 1886, No 3, 'Северный вестник', 1886, No 8, 'Новости', 1886, 29 января, 'Новое время', 1886, 6 февраля, 'Новь', 1886, 15 февраля, 'Живописное обозрение', 1886, 16 марта, и др.} Несколько позднее С. А. Венгеров следующим образом охарактеризовал эти критические отклики: 'Критика встретила 'Стихотворения' А<ндреевского> довольно сдержанно, но отвела, однако же, автору их видное место в ряду современных поэтов'. {С. А. Венгеров, Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, т. 1, Пб., 1889, с. 546.} В предисловии ко второму изданию этого сборника (1898) Андреевский признавался: 'Вот уже десять лет я не пишу стихов и никогда более к ним не возвращусь'. Очевидно, сам автор сознавал, что время его поэзии миновало. {По поводу этого предисловия едко иронизировал в своей статье П. Ф. Якубович, охарактеризовав Андреевского как певца 'изящных чувств и приличных мыслей', как поэта с 'неглубокой, чисто салонной меланхолией и внешним, опять-таки чисто салонным изяществом' ('Русское богатство', 1898, No 1, отд. 'Новые книги', с. 38).} Не меньший интерес, чем стихи, представляют литературные очерки и статьи Андреевского о русских писателях (Баратынском, Достоевском, Гаршине, Некрасове, Лермонтове, Льве Толстом), собранные в книге 'Литературные чтения' (Пб., 1891). Эти статьи были произведениями оратора и критика одновременно, так как возникали в результате серии докладов и лекций, прочитанных в разных публичных собраниях и на заседаниях 'Литературно-драматического общества' в Петербурге. Постоянными оппонентами Андреевского в этих чтениях были Я. П. Полонский, К. К. Случевский, Д. С. Мережковский. В своей нашумевшей книге 'О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы' Мережковский оценил критические этюды Андреевского выше его поэтических произведений: 'В его стихотворениях есть иногда женственная прелесть и грация, но все-таки он более самостоятельный и оригинальный художник в своих критических работах. Его превосходные монографии русских писателей - Тургенева, Лермонтова, Баратынского, Некрасова, Достоевского - похожи на портреты, набросанные быстрыми, воздушно-легкими штрихами карандаша, но удивительные по живому сходству с оригиналом, изящной простоте и проникновению в личность писателя'. {Д. С. Мережковский, О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы, Пб., 1893, с. 94-95.} Свои 'Литературные очерки' в третьем и четвертом изданиях (1902 и 1913) Андреевский дополнил новыми работами. Среди его статей выделяется этюд о 'Братьях Карамазовых' (1891), написанный ранее известной книги В. В. Розанова о том же романе и повлиявший на многих авторов, писавших о Достоевском. Сформировавшийся в 80-е годы и близкий во многом по своему умонастроению новым поэтам, Андреевский, однако, не разделял их формальных исканий. Андреевскому принадлежит, в частности, довольно резкая статья 'Вырождение рифмы (Заметки о современной поэзии)', весьма скептически оценивающая реформу русского стиха, предпринятую после Некрасова. Не случайно с ответом на эту статью выступил Валерий Брюсов, решительно отклонивший упреки Андреевского в том, что 'новые поэты' хотят 'растрепать романтический стих'. 'Он заявляет о смерти стиха вообще, - возражал Брюсов, - так как иного стиха и представить себе не может'. {Валерий Брюсов, Ответ г. Андреевскому. - 'Мир искусства', 1901, No 5, с. 247. С этой статьей Андреевского пространно полемизировал и Н. Михайловский (см.: '...г. Андреевский, вырождение рифмы и 'Мир искусства'. Поэт, критик и оратор. - 'Русское богатство', 1901, No 9, с. 21-43).} Скончался Андреевский от воспаления легких 9 ноября 1919 года в своей петроградской квартире. В 1924 году была издана 'Книга о смерти' Андреевского (подготовленная к печати А. Ф. Кони), прихотливо соединяющая воспоминания о детстве и юности с пессимистическими размышлениями о бренности всего живого. 203. ВОПЛЬ Куда бежать? В какой дали Укрыться мне от злого горя? Оно пространнее земли И глубже моря! Где стану жить? В какой тиши На мир светлее глянут очи? Угрюмый мрак моей души Чернее ночи. Зачем, зачем ничья рука Не поразит меня? Поверьте, Моя безумная тоска Страшнее смерти! <1878> 204. СЧАСТЬЕ О, не теряй на счастье упованья! Пускай судьба его таит, - Но, верь, в лучах небесного сиянья Оно нежданно прилетит. Ни ропот слез, ни жар твоих молений Его не вызвали на путь, Но разогнать печаль твоих сомнений Оно должно когда-нибудь! Иди за ним с надеждой терпеливой, Оно блеснет издалека, Как свет зари, как радуга над нивой, Как в темной зелени река. Оно со звезд падет росой алмазной, Дождем сольется с облаков, Среди утрат и скорби неотвязной К его лобзанью будь готов. Когда в песках томительной пустыни Судьба сметет его следы, Оно, шутя, в безжизненной равнине Воздвигнет райские сады. Под сводом ли удушливой темницы Надежда крылья разобьет - Оно, как тень залетной голубицы, В душе унылой промелькнет. Когда его ты в юности не встретил - Узнаешь в зрелые года: Его приход не меньше будет светел, Не будет поздним никогда! Оно прольет по жилам опьяненье У старца, чуждого мечтам, И может дать в предсмертные мгновенья Блаженство стынущим устам! <1878> 205 Много птичек скрылось, Лилий - отцвело, Звездочек - скатилось, Тучек - уплыло, Много вод кипучих В бездну унеслось, Много струн певучих В сердце порвалось! <1878> 206 Не повторяй, что радости превратны И кратковременны мечты: Беспечным детям суеты Слова печали непонятны. Нас тешит мир, Как шумный пир, Где ярко светит газ, и женщины смеются, И звуки вальса раздаются. Пускай немая ночь, за мраморной стеной, Черна, как траур погребальный: Не заразится воздух бальный Ее безжизненною тьмой. Взгляни: тяжелый штоф, и тюль, и кружева На окнах складками повисли, - Мы гоним сумрачные мысли, В нас жажда счастия жива! Иди с своей тоской, задумчивый пророк, В лесные дебри и в пустыни, Где, в созерцании святыни, Ты будешь вечно одинок. Там речи дальних звезд отшельникам понятны, Там тихо падают листы, Там будешь повторять, что радости превратны И кратковременны мечты... <1878> 207 Я вспомнил детские года... Понять их сердце не сумело, И всё, что прежде в нем горело, В нем не оставило следа. Я вспомнил детские черты... Куда ты, время, их девало? Как сном навеянной мечты, Улыбки ласковой не стало. Скажи, дитя: где голос твой? Где нежно сотканное тело? Увы! Мы чуждые с тобой, Ты отделилось... улетело. Желал бы, о тебе горюя, Пойти оплакивать твой след, - Твоей гробницы не найду я: Тебя нигде на свете нет! Что смерть убьет - над тем могила Отраду горести дает, Что море жизни унесет - То будто вовсе и не жило. <1878> 208 В начале жизненной дороги Я знал неясные тревоги. Я видел много милых снов В тени сиреневых кустов. Когда в саду цвели жасмины, Я волновался без причины. О чем при звездах, по ночам, Я слезы лил - не знаю сам. И нынче также, дни и годы, При вое зимней непогоды, При летнем солнце и весной, В тени сирени молодой, Я часто слезы проливаю, - Но слез, увы! причину знаю... <1879> 209 Неуловимая минутная отрада, Коварная, как блеск изменчивого взгляда, Мне греет иногда безжизненную грудь И к счастью прошлому указывает путь: Как искорки, горят в душе воспоминанья - Минувшая любовь, отжившие желанья Слетают чередой, в туманном полусне, Тревожат радости, застывшие во мне. В обманчивом бреду я сердцем оживаю И старой песне в лад - аккордом отвечаю, И, кажется, ловлю, сквозь дальний сумрак лет, Заглохшего огня мерцающий просвет, - Но вскоре, отрезвясь, я снова каменею И силы юных чувств постигнуть не умею. <1879> 210. ЭХО Из Ф. Коппе Я громко сетовал в пустыне: 'Кто будет близок мне отныне, Как были близки сердцу вы?' Мне эхо вторило: 'Увы!' 'Как буду жить больной и скучный, Томим печалью неотлучной И рядом горестных годин? Мне эхо вторило: 'Один!' 'Но где укрыться? Мир - могила. Мне жизнь бесцельная постыла. Где прежний блеск, и шум, и рай?' Сказало эхо: 'Умирай!' <1879> 211. МРАК Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви. Пушкин Поэт Из долгих, долгих наблюдений Я вынес горестный урок, Что нет завидных назначений И нет заманчивых дорог. В душе - пустыня, в сердце - холод, И нынче скучно, как вчера, И мысли давит мне хандра Тяжеловесная, как молот! Ни развлеченье, ни покой, Ни встречи с чернью деловитой, Средь шума жизни городской, Не служат больше мне защитой: Тоска всесильна надо мной! Приди, мой гений темнокрылый С печальным взором умных глаз, Мне по душе твой вид унылый И твой таинственный рассказ. Ты мог всегда полунамеком В прошедшем, тусклом и далеком, Немое чувство оживить И скорбью сердце уязвить. Своим укором ядовитым Оцепененье разреши: Мне тяжко жить полуразбитым, Мне гадок сон моей души! Дух Видел я лицо немое И потухший взор: О блаженстве, о покое Пел угрюмый хор. К небесам с кадильным дымом Несся вопль сердец, В отчужденьи нелюдимом. Почивал мертвец. Весь гирляндами украшен, Но не тот, что был! Он для тех казался страшен, Кто его любил... Грудь без теплого дыханья, Без лучей глаза: Что ему - слова прощанья? Что ему - слеза?.. Поэт О, помню я!.. Такие звуки Давно не трогали мой слух: Живым порывом горькой муки В те дни кипел мой юный дух! Теснили грудь мою рыданья, Я образ друга вызывал: Казалось мне, без очертанья Он тихо в воздухе витал И в душу мне вникал глубоко. В церковной мгле, среди лампад, Полусмущен, я чуял взгляд Его всевидящего ока: Он был слезам и скорби рад! 'Теперь, - я думал, - он измерит Всю глубину моей любви И чувства тайные мои Судом взыскательным поверит!..' И - почему, не знаю сам - Мой взор тянулся к небесам... Но там - ни звука, ни намека В ответ на пламенный порыв: Таков удел того, кто жив... Бессилен гнев, слова упрека Безумством были б сочтены! С тех пор с тобою мы дружны, Мой гений, небу непокорный: На всем дрожит твой профиль черный И светит недовольный взор. На небе жизни с этих пор - Сгустится ль мрак, взойдут ли зори - Ты всё поешь: memento mori! {*} {* Помни о смерти! (лат.) - Ред.} Но странно - верится едва! - Твои ужасные слова Для сердца глохнут с каждым годом... И там, где над могильным сводом, Придя молиться в горький день, Я сторожил родную тень, - Там в годы зрелости холодной Я дал взрасти траве негодной! И тот кладбища свежий сад С угрюмой надписью у входа, Где снился мне видений ряд, - Не больше трогает мой взгляд, Чем вся безмолвная природа!.. Я понял жизни наготу, Потерян ключ от милых бредней... Но, вызвав старую мечту, Ты дал блеснуть слезе последней, - Благодарю! Ее прилив Напомнил мне, что я был жив, Что жить нам дважды не дается. Слеза блестит, - она не льется! Дух Тени туманные, звуки неясные, Образы прошлого, вечно прекрасные, Вечно сокрытые мглой отдаления, - Встаньте из мрака в лучах обновления! Встаньте без горечи, светло-нарядные, В жизненном облике, сердцу понятные, Душу воздвигните силой целебною, - Двигайтесь, образы, цепью волшебною! Тучки летние дымятся, Оросив кусты, Уж под солнцем золотятся Башни и кресты. В небе радуги огнистой Тает яркий путь, Воздух ясный и душистый Тихо нежит грудь. Тешась шумом наводненья, Звонкий хор детей Сыплет листья и каменья В пенистый ручей. На песке аллеи влажной, Где бежал поток, Уж оставил след отважный Легкий башмачок. И под сетью обновленной Зелени сквозной Слышен грядки орошенной Запах земляной. Вот и небо засинело Всё - из края в край: Иль в душе не просветлело И земля - не рай? Вдохнул ли ты свежительную силу? В подобный миг ты прежде сожалел Своих друзей, опущенных в могилу, И к свету дня любовью пламенел. Ты повторял, мой образ устраняя: 'Мне жизнь мила! Я жить готов, не зная, К чему я здесь... Прекрасен мой удел!..' Поэт Случалось мне, в ребяческие годы, Обласканный улыбкою природы, Я веровал в несбыточные сны: То призраки заветной старины! В те дни, как друг, со мной шепталась ива У синих вод весеннего разлива, И в свежий мрак задумчивых долин С своей мечтой спускался я один Вверять им пыл неясных ожиданий... Я не люблю таких воспоминаний! Куда ни глянь: в безмолвии лесном, В роях светил на куполе ночном, Во всех углах роскошной панорамы - Везде, везде - покинутые храмы! Дух Темных призраков не стало, Словно дыма битв: Сердце в мире отыскало Образ для молитв! У желанного порога Робко стынет кровь: То блаженная тревога - Первая любовь! И свежа, как ландыш мая. Юностью блестя, Вот стоит она, живая, Грез твоих дитя... И вот она с тобой идет в лесную тень, Где в яркой зелени, осыпав старый пень, Белеют звездами ромашки, И шелк ее волос колеблется едва, И ветер утренний ей дышит в рукава Ее узорчатой рубашки, Уж наших спутников замолкли голоса. Кругом - зеленый мрак, пахучая роса... Застигло нас уединенье... Признанье вырвалось невольно у тебя, Ты высказал его, робея и любя, Едва сдержав свое волненье. А помнишь ли ту ночь, когда в волнах реки Померкшей пристани дрожали огоньки И в лодке хор звучал певучий?.. В тот миг она рукой взмутила пену струй, И влажных пальчиков коснулся поцелуй, Как воздух нежный и летучий. Иль поздней осенью, при сумраке дневном, Пред затуманенным, обрызганным окном Ты с ней сидишь, бывало, рядом, И, очарованный, не смеешь ты дохнуть, Следя, как движется ее живая грудь Под скромным будничным нарядом. А это первое объятье нежных рук, Когда в твоей груди родного сердца звук Отдался в трепетном биеньи, И грезились тебе: то запах темных кос, То взгляд медлительный, понятный, как вопрос, То стан, так близкий на мгновенье! И рдела ли весна, иль выла песня вьюг, Ненастье ль тусклое сгущалося вокруг, Иль солнце грело и струилось, Звучал ли колокол, шумел ли разговор, - Всегда лишь ей одной внимали слух и взор, И ровным счастьем сердце билось. Ты помнишь ли те дни? Согрета и полна, Душа надеждами была окружена, И крепла в ней живая сила, Счастливая рука работала легко, От сердца чистого всё было далеко, Что совесть чуткая клеймила. И пусть иной робел пред сонмами светил, Пускай других пугал холодный сон могил, Но, чуждый горестным тревогам, Ты не был одинок средь бездны мировой: Твой дух тонул в лучах души тебе родной, И свет любви был вашим богом!.. Поэт Волшебный дух воспоминаний, Печальник радостных минут, Не тронь любви очарований: Они ушли и не придут! Мне часто снится это время, Но первый пыл неуловим: Так первым отпрыском живым Уже развернутое семя Не сблизит вновь свои края И не годится для посева, Так в летней трели соловья Уж нет весеннего напева! Я иногда гляжу кругом С невыразимым утомленьем И жадно жду, когда и в чем Душа спасется обновленьем? Взываю к памяти - ив ней Недосягаемой святыней Сверкают дни любви моей, Как над безжизненной пустыней Живые яхонты звезды, А дальше - тянутся ряды Ночей угрюмых, дней, убитых На суетливые труды, И ряд волнений пережитых, Влечений, памятных едва Иль непонятных, к изумленью, Как полустертые слова В тетрадях, преданных забвенью... И мне тех призраков не жаль!.. Зато в душе темно и скучно, И сердце к прошлому беззвучно, А к жизни холодно, как сталь! И в час той скорби безутешной (Тебе открою мой секрет) В моей груди, больной и грешной, О злобе дня - заботы нет! Тогда - напрасно лицемерить - Ищу с отчаяньем слепца: Кого любить? Во что мне верить? К чему трудиться до конца, Не зная светлых утешений, С тоскливым ропотом сомнений, Что мы уйдем, как и пришли, - Плоды случайные земли!.. И эта язва тайно гложет Не только страстного певца, - Она мыслителя тревожит И ранит бодрого дельца. Иной, под маской скомороха, Развязен с виду, но приди - Его раздумье проследи: Не сдержит он больного вздоха В обезнадеженной груди! И как на родину с чужбины равнодушной, Как из тюремной тьмы на волю и на свет, Мечта моя летит посланницей воздушной К живому чувству юных лет! Туда - где радостью трепещет ожиданье. Где струйки алые так жизненны в крови, Где страстным холодом под сердцем содроганье Зовет к неведомой любви... Где ночи лунные горят для тихой встречи, Где жжет пожатье рук, где ровной белизны, Как воск и лилия, нетронутые плечи Невинной прелести полны... Там всё готовится для праздничного пира. Богат и радужен телесный наш убор... Но вспомнишь - для чего?.. Для чуждых целей мира - И время грабит нас, как вор! Поймет ли кто-нибудь подавленные слезы Убогой старости, когда на скате дней Пред свежей красотой томительные грезы На миг пробудятся у ней? Не стыдно ль нам тогда за блеклые седины, За кожу мертвую, просящуюся в гроб, За речь неясную, но ясные морщины, За мудрый обнаженный лоб? И мрак в душе... Но вот иные всходят цели! Служение другим - работа на людей: Мудрец берет перо, и врач идет к постели, Отец растит своих детей, О благе лучших дней поет, вздыхая, лира, Судья познанья лет влагает в приговор... Но вспомнишь - для чего?.. для чуждых целей мира, А нас - долой метут, как сор!.. И снова грозной тьмы не смею я измерить, И снова я ищу с отчаяньем слепца: Кого любить? Во что мне верить! К чему трудиться до конца, Не зная светлых утешений, С тоскливым ропотом сомнений, Что мы уйдем, как и пришли, - Плоды случайные земли!.. Угрюмый дух, волшебный гений! Спаси, внемли! Дух Ты всё излил, чем страждет грудь поэта, А может статься - и моя... Я вечный спутник бытия, Я голос тьмы: не знаю света... <1880> 212. ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ У самых вод раскатистой Невы, Лицом к лицу с нарядною столицей, Темнеет, грозный в памяти молвы, Гранитный вал с внушительною спицей. Там виден храм, где искони внутри Опочивают русские цари, А возле стен зарыты коменданты, И тихий плач в гробницы льют куранты, И кажется, на линию дворцов, Через Неву, из недр иного света, Глядят в столицу тени мертвецов, Как Банко тень на пиршество Макбета.. Завидна ль им исторгнутая власть? Полна ль их совесть запоздалой боли, И всем царям они желают пасть, А всем гнетомым встать из-под неволи? Или свои алмазные венцы Они сложили кротко пред Еговой И за грехи народа, как отцы, Прияли там иной венец, терновый? Иль спор ведут перед Царем царей Повешенный с тираном на турнире, Чей вздутый лик величия полней, Раба в петле - иль царственный, в мундире? Иль, убоясь своих кровавых рук, Крамольники клянут свои деянья? Или врагов на братские лобзанья Толкнула смерть, в забвеньи зол и мук?.. Но я люблю гранитную ограду И светлый шпиль при северной луне, Когда куранты грустную руладу Издалека разносят по волне. Они поют в синеющем тумане О свергнутых земных богатырях, О роскоши, исчезнувшей в нирване, О подвиге, задавленном впотьмах, - О той поре, где всякий будет равен, И, внемля им, подумаешь: 'Коль славен...' Август 1881 Ночь. Дворцовая набережная 213. ПИГМЕЙ Следя кругом вседневные кончины, Страшусь терять бегущий мимо час: Отживший мир в безмолвии погас, А будущий не вызван из пучины, - Меж двух ночей мы царствуем одни, Мы, в полосе движения и света, Всесильные, пока нас греют дни, Пока для нас не грянул час запрета... И страшно мне за наш ответный пост, Где гению возможен светлый рост, Где только раз мы можем быть полезны, - И жутко мне над краем бездны! Но демон есть: он весь - лукавый смех, Он говорит, спокойный за успех: 'Как дар судьбы, великое - случайно, И гения венчают не за труд, Неправеден потомства громкий суд, И ты, пигмей, сойдешь со сцены тайно. Порыв души заносчивой умерь, Войди в тот рай, куда открыта дверь: Под этим солнцем, видимым и ясным, В живом тепле, которым дышишь ты, Владей любовью свежей красоты - Цветущим телом, гибким и атласным... Объехав мир, насыть кристалл очей Эффектами закатов и восходов, Величьем гор и вольностью морей, И пестрой вереницею народов... Порой забавься вымыслом чужим За книгою, на сцене, в галерее, Не предаваясь пагубной затее Свой ум и чувство жертвовать другим... К земным дарам питай в себе охоту: Люби вино, и шелк, и позолоту, Здоровый сон, живую новость дня, И шум толпы, и поздний свет огня... Свой век прожив разумным воздержаньем, Ты отпадешь, как полновесный плод, Не сморщенный до срока увяданьем, Не сорванный разгулом непогод'. Но, слушая те здравые советы, Задумчиво внимает им пигмей: Претят ему доступные предметы, Манит его туманный мир идей. Тревожимый упреком потаенным, В невыгодной заботе о других, Идет он мимо прелестей земных С лицом худым и гневом убежденным! И, созданный в подобие зверям, В оковах плоти спутанный как сетью, Он, не стремясь к благому долголетью, Идет на смерть, служа своим мечтам... И если мир цветущий и прелестный На полный мрак им гордо обменен, Зато во всей могучей поднебесной Нет ничего прекраснее, чем он! Нет ничего священнее для взора, Как белые, сухие черепа Работников, сошедших без укора, - Молись их памяти, толпа! <1882> 214 Оглянись: эти ровные дни, Это время, бесцветное с виду, - Ведь тебя погребают они, Над тобою поют панихиду! Живописный и томный закат Или на ночь гасимые свечи - Неужели тебе не твердят Ежедневно прощальные речи? Отвечай им печалью в лице Или тихим, подавленным вздохом, Не иди мимо дум о конце Беззаботно-слепым скоморохом. Но в уныньи себе не готовь Ни веревки, ни яду, ни бритвы, - Расточай благородную кровь Под ударами жизненной битвы. <1882> 215 Грустно! Поникли усталые руки, Взор опечаленный клонится долу, Всё дорогое, без гнева и муки, Хочется в жертву отдать произволу! Грустно... Не трогайте сердца больного, Мимо идите с участием, други: Бросить могу я вам горькое слово Жесткою платой за ваши услуги. Дайте мне, люди, побыть нелюдимым, Дайте уняться неведомой боли: Камнем тоска налегла некрушимым... Эх, умереть, разрыдаться бы, что ли! <1882> 216. DOLOROSA {*} В саду монастыря, цветущую как розу, Я видел в трауре Мадонну Долорозу. На белый памятник она роняла взор, Густые волосы разъединял пробор, Теряясь под косой, завешенной вуалью, Она дышала вся молитвой и печалью! На матовой руке, опущенной с венком, Кольцо венчальное светилось огоньком, И флером сборчатым окутанная шея Сверкала юностью, сгибаясь и белея. <1883> {* Скорбящая (итал.). - Ред.} 217. РАСКОПКИ Мы к снам заоблачным утратили порывы, И двери вечности пред нами заперты: Земля, одна земля!.. И по краям - обрывы И нет ни выхода, ни цели для мечты... Почуяв страшные, отвесные стремнины Вокруг земной коры, где тлеет наш очаг, Сказали мы себе: 'Мы дети этой глины, И от плотских забот отныне - ни на шаг! Довольно веровал и мучился наш предок, На небо возводя благочестивый взор, - Рассеять мы хотим опасный этот вздор Путем анализа и тщательных разведок'. С незыблемых святынь покровы сняты прочь, - Открыты в чудесах секретные пружины, Всё взрыто, свергнуто, везде зияет ночь, Где прежде таяли волшебные картины... И резче всё, черствей звучит недобрый смех Утешенной попытки разрушенья, Нам чуть мерещатся, сквозь длинный ряд помех, Когда-то милые для сердца заблужденья... На глыбы черные роняет только свет Фонарь, колеблемый рабочим утомленным, Но не скорбит задумчивый Гамлет Над черепом, раскопкой обнаженным, Под костью звонкою, во впадине пустой, Гуляет ветер шумный и ненастный, А рядом труженик сурово-безучастный Во мрак спускается опасною тропой... <1883> 218. МАЙ Из лучшей стороны струясь и прибывая, Тепло нахлынуло, и брызнул дождик мая, Как дым кадильницы, пахучая листва Деревья зимние одела в кружева, На кленах - крылышки, сережки - на осинах, Цветы на яблонях, цветы на луговинах, Цветные зонтики в аллеях золотых, Одежды светлые на торсах молодых, И слабый звон пчелы меж крестиков сирени, И трель певца любви, певца вечерней тени - Плодотворение, истома, поцелуй - Очнись, печальный друг, очнись и не тоскуй! Но ты не слушаешь... Лицо твое уныло, Как будто всё, что есть, тебе уже не мило, Как будто взор очей, для счастья неживой, От чуждых радостей желал бы на покой. Ты видел много лет, ты знаешь эту моду Весной отогревать прозябшую природу, Тревожить мирный сон ее глубоких сил, Вздымать могучий сок из потаенных жил Затем, дабы, на миг убрав ее показней, - Расчесться за убор ценой осенних казней... Ты знаешь и молчишь, и нет в очах любви. Ты шепчешь горестно: 'Где спутники мои? Иные - отцвели, иные - опочили, Мы вместе знали жизнь, и вместе мы любили'. <1883> 219 Нельзя в душе уврачевать Ее старинные печали, Когда на сердце их печать Годами слезы выжигали. Пусть новый смех звучит в устах И счастье новое в чертах Свой алый светоч зарумянит, - Для давней скорби миг настанет: Она мелькнет еще в уме, Пришлет свой ропот присмиревший, Как ветер, в листьях прошумевший, Как звук, заплакавший во тьме... <1883> 220. КОНЧИНА ТУРГЕНЕВА (22-го августа 1883 г.) Ударил гром... И много лет Мы темной тучи не разгоним: Погас наш тихий, кроткий свет - Мы часть души своей хороним!.. Свободы вождь передовой, 'Из стаи славных осталой', Родных кумиров современник, Он был для нас - их след живой, Их кровный, подлинный преемник! Мы с детства слушали рассказ Его простой, прелестной музы, И в нашем сердце крепли узы С душою, светлой как алмаз... Когда мы позже были юны, На праздник девственной любви Его пленительные струны Нам песни рая принесли! Когда бороться за науку Рванулись свежие умы, Он новобранцам подал руку И рассевал туманы тьмы... Он дал впервые проводницу Бойцам проснувшейся страны: На смелый труд из тишины Он вызвал русскую девицу. И был он друг ее мечты, Души глубокий познаватель, Ее стыдливой красоты Неподражаемый ваятель! Родное поле, степь и лес, В цветах весны, в одежде снежной, Под всеми красками небес - Он обессмертил кистью нежной... И пел нам голос дорогой... Вопросы дня, вопросы мира - Всему, под дивною рукой, Ответный звук давала лира! Прощайте, чудное перо, Нас одарявшее с чужбины, И ненаглядные седины - Маститой славы серебро! Ты к нам желал на север дикий Укрыться с юга на покой: Сойди же в грудь земли родной, Наш вечно милый и великий! 1883 221 От милых строк, начертанных небрежно Когда-то жившею рукой, Незримый дух, безропотно и нежно, Нам веет тихою тоской. Безмолвен гроб, портреты безответны, И вы лишь, бледные слова, Забытым здесь даете знак заветный, Что тень души еще жива! Между 1878 и 1885 222 Я ревнив к этой зелени нежной, Первой зелени вешних лесов, И до самой зимы белоснежной Любоваться бы ею готов. И в конце плодотворного мая, Примечая богатство листвы, Я уж думаю, грустно мечтая: 'Где ты, юность! о, юность... увы!' Между 1878 и 1885 223 Еду в сумерки: зимняя тишь, Всё белеет, куда ни глядишь, И больница, и церковь, и дом Мирно светятся ярким огнем. Теплый ветер подул и затих, Свежим дымом запахло на миг, И дрожит при лучах фонарей На снегу тень лошадки моей, И кругом суеты не слыхать, Словно жизнь утомилась роптать, - Будто легче звучат голоса, Будто ближе к земле небеса, И я жду - сердце бьется в груди Тайной радости жду впереди... Между 1878 и 1885 224. НА КРЫШЕ КОННОГО ВАГОНА Люблю, в ласканьи ветерка, На крыше конного вагона, С перил плебейского балкона Глядеть на город свысока, Нестись над морем экипажей, Глазеть по окнам бельэтажей, В кареты взоры опускать И там случайно открывать На складках шелкового платья Двух рук любовное пожатье... Люблю глядеть и за бор ты Колясок пышных и глубоких (Хотя внутри они пусты), Люблю камелий быстрооких, В сияньи наглой красоты, Обозревать в углу коляски, Где, развалясь и глядя вбок И туфли выставив носок, Они прохожим строят глазки... Люблю весеннею порой С высокой крыши подвижной За институтские ограды Бросать непрошеные взгляды... Никто наверх не поглядит, Никто в боязни малодушной Пред нашей публикой воздушной Не лицемерит, не хитрит, Л взор повсюду наш парит... И вот, когда мне прямо к носу Вагон с услугой подкатит - Всегда наверх меня манит: Взберешься, вынешь папиросу, Сосед предложит огонька, Кивнешь признательно, закуришь, Поговоришь, побалагуришь - И все, в ласканьи ветерка, На крыше конного вагона, С перил плебейского балкона На мир глядим мы свысока. Между 1878 и 1885 225. МАДРИГАЛ (Л. С. Я.) Склоняюсь пред тобой, как робкий богомолец, Рука лилейная, прекрасная без колец, И горько сетую: как поздно наконец В тебе мне встретился желанный образец Руки, невиданной меж мраморов старинных, - Ни пухлых пальчиков, ни ямочек рутинных, Но что за линяй и что за красота! Гляжу и думаю, любуясь и ревнуя: К кому же ты прильнешь, в преграду поцелуя, Ладонью нежною на пылкие уста? Между 1878 и 1885 226. МИМО ВОЗРАСТОВ Я перешел рубеж весны, Забыв доверчивые сны И грезы юности счастливой, В туманы осени дождливой Вступил я вялый и больной, Проспавши тупо летний зной. Но вот зима уж на пороге - И я опомнился в тревоге.... Между 1878 и 1885 227. УКОР Часы бегут с поспешностью обычной Для жизни праздничной и жизни горемычной, И каждого бесследный их полет В иные дни к раскаянью зовет... Но без борьбы, со вздохом незаметным, Мы шлем 'прости' мечтам своим заветным, Теряя жизнь, пред будущим пустым Мы со стыдом беспомощно стоим. А как подчас настойчивы укоры! Вы помните ль: на улице глухой, Под ровный шаг походки деловой, Следили вас невидимые взоры... В сырую ночь, при блеске фонаря, В котором газ от ветра волновался, Не злой ли вихрь в душе у вас промчался И лучших дней не вспыхнула ль заря? Иль, громоздясь стеной под небесами, Ряды домов не жали вашу грудь? Их мрачный вид - с докучными мечтами Не звал ли вас расчесться как-нибудь?.. Но всё ж без дел, со вздохом незаметным, Мы шлем 'прости' мечтам своим заветным, Мы шлем 'прости' встревоженным мечтам, - А злой укор всё ходит по пятам.... Между 1878 и 1885 228 Сказал бы ей... но поневоле Мне речь страшна: Боюсь, что слово скажет боле, Чем шепот сна. Откуда робость? Почему бы Не быть храбрей? И почему коснеют губы, Когда я с ней? Признанья в ветреные годы Я делал вмиг, От той уверенной свободы Отстал язык. Боюсь, что понял я неверно Порыв любить, Боюсь слезою, лицемерной Глаза смочить. Она хоть искренно польется, Но, может, в ней Лишь с грустью чувство отзовется Минувших дней... Между 1878 и 1885 229. ОТРЫВОК Чудесный вечер... Мы уселись группой В траве зеленой, на опушке леса, Пред насыпью железного пути. Вздымались ели темною грядою На светлом небе, и кресты верхушек Отчетливо, недвижные, чернели. Порой пред нами проносился поезд, И долго, долго в гулком отдаленьи В тиши вечерней шум его катился... Вдруг месяц круглый глянул с вышины Меж двух шпалер померкнувшего леса, Как в глубине громадной, тихой сцены... И все мы смолкли, словно притаились. А шар луны, как незваный свидетель, Всё выступал, неотразимо ясный, И в тихом небе тихо поднимался, И, наконец, уставился на нас. Мелькнули звезды. Раздались меж нами Обычные мечтанья и вопросы: Там есть ли люди, и в мирах далеких Нам суждено ль иную жизнь изведать? 'Нас там не будет - и на купол звездный Я избегаю пристально смотреть: Мутится ум, и слово стынет в горле, И друга благородные черты Мне кажутся пустой и скверной маской, А пестрый день, картинный и шумливый, - Обманом жалким, над которым втайне Смеются там стальные очи мрака!.. К чему дано нам вечно созерцать Алмазную метель и вихрь миров В бездонной синеве ночного неба - И ясно видеть их недостижимость?! Какая неотместная обида!' 'Ваш ропот странен. Полно вам глядеть На этот мир из узкой, темной трубки! На первый план вы ставите себя. Но в сфере звезд никто о вас не думал, Никто, рассудком сходный с человеком, Созданием миров не управлял, Природа есть, откуда - мы не знаем, И ваши распри с этим неизвестным, Едва ль носящим образ существа, Поистине достойны сожаленья! Ваш гнев измышлен, или вы больны. Но и в разгаре затаенной злобы Вы дышите, вы смотрите - вам любо. А с этой злобой, будь она правдива, Вам жить нельзя...' - 'И лучше бы не жить! Мое несчастье и несчастье многих, Что жизнь мила при думах безотрадных... Но с каждым днем растут самоубийства, И устарело в наши времена Гамлетовское 'быть или не быть?'. Загробных снов никто уж не боится... Пугает нас, напротив, смерть ума, Его тлетворной, внутренней беседы Внезапное, глухое прекращенье... Мы с ним страдаем и страдать не прочь За гранью гроба: лишь бы не расстаться! А многим страшен малый промежуток Удушья, муки, гадкого чего-то, С чем неразлучен жалкий наш конец... Нас гложут мысли. Я скажу к примеру: Прельщен ли я сияньем этой ночи? Не так, как вы! Ваш мир ненарушим. А я - вникаю в эту тишину И слышу в ней придушенные звуки Тревожной жизни, бьющейся вокруг: Там люди мрут, и в судорожном хрипе Колеблются бесчисленные груди... Что, если бы те звуки слить в один? Какой бы хор пронесся в тихом небе!! А поцелуев рой соединенный С мильонов уст, поспешных и безумных, Какой бы шум они произвели Своим бессвязным, птичьим щебетаньем! А вопль родильниц? А рыданье скорбных?.. Теперь любуйтесь этой тишиной... И вспомните, что п_о_лог облаков Почти отвсюду дымчатой пустыней На вышине задернут над землею - И никому не виден этот мир, И никому не слышен дольний звук, Как звуки тленья в замкнутой могиле Не слышны людям!.. Мы живем как тени, Водимые неведомой рукой По чуждому, безвыходному замку: Когда порой начнем стучаться в окна, Откуда нас прельщают чудеса, - Ни отзыва, ни помощи не слышно! И все мы гибнем, чуждые друг другу... Мы - тени! тени!..' <1886> 230 Не отрывай пленительной руки От жарких уст, прильнувших к ней с мученьем! Пускай чрез миг мы будем далеки И поцелуй исчезнет сновиденьем. Я чувствую: ты странно смущена, Колеблешься и словно каменеешь, Твоя рука борьбой напряжена, - Бежишь ли ты? Иль ты меня жалеешь? Помедли миг! Безмолвна и горда, Дай угадать, теснится ли дыханье В твоей груди смущенной, - и тогда Уйди, уйди, без звука на прощанье... <1888> 281 Когда поэт скорбит в напевах заунывных И боль страдания слышна в его речах - Не сетуйте о нем: то плачет в звуках дивных Печаль далекая, омытая в слезах. Когда ж напев любви, отрады, упоенья, Как рокот соловья, чудесно зазвенит, - Он жалок, ваш певец: не зная утешенья, Он радость мертвую румянит и рядит... <1895> ПРИМЕЧАНИЯ Настоящий сборник преследует цель дополнить представление о массовой поэзии 1880-1890-х годов, которой посвящены другие тома Большой серии 'Библиотеки поэта'. За пределами сборника оставлены поэты того же периода, уже изданные к настоящему времени отдельными сборниками в Большой серии 'Библиотеки поэта' (П. Ф. Якубович, А. Н. Апухтин, С. Я. Надсон, К. К. Случевский, К. М. Фофанов, А. М. Жемчужников), не включены в сборник произведения поэтов, вошедших в специальные тома Большой серии: 'Революционная поэзия (1890-1917)' (1954), 'Поэты-демократы 1870-1880-х годов' (1968), 'Вольная русская поэзия второй половины XIX века' (1959), 'И. З. Суриков и поэты-суриковцы' (1966) и др. За пределами сборника оставлены также поэты конца XIX века, имена которых были известны в свое время по одному-двум произведениям, включенным в тот или иной тематический сборник Большой серии (например, В. Мазуркевич как автор слов известного романса 'Дышала ночь восторгом сладострастья...', включенного в состав сборника 'Песни и романсы русских поэтов', 1965). Составители настоящего сборника не стремились также ни повторять, ни заменять имеющиеся многочисленные стихотворные антологии, интерес к которым на рубеже XIX-XX веков был очень велик. Наиболее крупные из них: 'Избранные произведения русской поэзии' В. Бонч-Бруевича (1894, изд. 3-1908), 'Русские поэты за сто лет' А. Сальникова (1901), 'Русская муза' П. Якубовича (1904, изд. 3 - 1914), 'Молодая поэзия' П. Перцова (1895) и др. Во всех этих сборниках поэзия конца века представлена достаточно широко. Следует, однако, заметить, что никаких конкретных целей - ни с тематической точки зрения, ни со стороны выявления каких-либо тенденций в развитии поэзии - составители этих и подобных изданий, как правило, перед собой не ставили. {Исключение представляет лишь сборник, составленный П. Перцовым и ориентированный, как видно из заглавия, на творчество поэтов начинающих. О трудностях, возникших при отборе имен и определении критериев отбора, П. Перцов подробно рассказал в своих 'Литературных воспоминаниях' (М.-Л., 1933, с. 152-190).} Столь же общий характер имеет и недавняя хрестоматия 'Русские поэты XIX века' (сост. Н. М. Гайденков, изд. 3, М., 1964). В задачу составителей данного сборника входило прежде всего дать возможно более полное представление о многообразии поэтического творчества и поэтических исканий 1880-1890-х годов. Этим и объясняется известная пестрота и 'неоднородность' в подборе имен и стихотворных произведений. Главная трудность заключалась в том, чтобы выбрать из большого количества имен те, которые дали бы возможность составить характерное представление об эпохе в ее поэтическом выражении (с учетом уже вышедших в Большой серии сборников, перечисленных выше, из числа которых на первом месте следует назвать сборник 'Поэты-демократы 1870-1880-х годов'). Для данного издания отобраны произведения двадцати одного поэта. {Некоторые поэты, включенные в настоящий сборник, вошли в состав книги 'Поэты 1880-1890-х годов', выпущенной в Малой, серии 'Библиотеки поэта' в 1964 г. (вступительная статья Г. А. Бялого, подготовка текста, биографические справки и примечание Л. К. Долгополова и Л. А. Николаевой).} Творчество каждого из них составители стремились представить с возможной полнотой и цельностью. Для этого потребовалось не ограничиваться примерами творчества 1880-1890-х годов, но в ряде случаев привести и стихотворения, созданные в последующие десятилетия - в 1900-1910-е годы, а иногда и в 1920-1930-е годы. В результате хронологические рамки сборника несколько расширились, что позволило отчетливей выявить ведущие тенденции поэтического творчества, складывавшиеся в 1880-1890-е годы, и те результаты, к которым они в конечном итоге привели. При отборе произведений составители старались избегать 'крупных' жанров - поэм, стихотворных циклов, драматических произведений. Несколько отступлений от этого правила сделаны в тех случаях, когда требовалось с большей наглядностью продемонстрировать особенности как творческой эволюции поэта, так и его связей с эпохой. Сюда относятся: Н. М. Минский (драматический отрывок 'Последняя исповедь', поэма 'Гефсиманская ночь'), П. С. Соловьева(поэма 'Шут'), С. А. Андреевский (поэма 'Мрак'). В число произведений Д. С. Мережковского включен также отрывок из поэмы 'Смерть', а в число произведений Н. М. Минского - отрывок из поэмы 'Песни о родине'. В сборник включались преимущественно оригинальные произведения. Переводы помещались лишь в тех случаях, если они были характерны для творческой индивидуальности поэта или если появление их связано было с какими-либо важными событиями общественно-политической жизни (см., например, переводы Д. Л. Михаловского, С. А. Андреевского, А. М. Федорова, Д. П. Шестакова и некоторых других). В основу расположения материала положен хронологический принцип. При установлении порядка следования авторов приняты во внимание время начала творческой деятельности, период наибольшей поэтической активности и принадлежность к тем или иным литературным течениям. Стихотворения каждого автора расположены в соответствии с датами их написания. Немногочисленные отступления от этого принципа продиктованы спецификой творчества того или иного поэта. Так, в особые разделы выделены переводы Д. Л. Михаловского и Д. П. Шестакова, сонеты П. Д. Бутурлина. Даты стихотворений по возможности уточнены по автографам, письмам, первым или последующим публикациям и другим источникам. Даты, указанные в собраниях сочинений, как правило, специально не оговариваются. Даты в угловых скобках означают год, не позднее которого, по тем или иным данным, написано произведение (как правило, это время его первой публикации). Разделу стихотворений каждого поэта предшествует биографическая справка, где сообщаются основные данные о его жизни и творчестве, приводятся сведения о важнейших изданиях его стихотворений. Были использованы архивные материалы при подготовке произведений С. А. Андреевского, К. Р., А. А. Коринфского, И. О. Лялечкина, М. А. Лохвицкой, К. Н. Льдова, Д. С. Мережковского, П. С. Соловьевой, О. Н. Чюминой, Д. П. Шестакова. В ряде случаев архивные разыскания дали возможность не только уточнить дату написания того или иного стихотворения, но и включить в текст сборника никогда не печатавшиеся произведения (ранние стихотворные опыты Д. С. Мережковского, цикл стихотворений К. Н. Льдова, посвященных А. М. Микешиной-Баумгартен). На архивных материалах построены биографические справки об А. Н. Будищеве, А. А. Коринфском, И. О. Лялечкине, Д. М. Ратгаузе, Д. П. Шестакове. Во всех этих случаях даются лишь самые общие указания на архив (ПД, ГПБ, ЛБ и т. д.). {В биографической справке о Д. П. Шестакове использованы, кроме того, материалы его личного дела, которое хранится в Государственном архиве Татарской АССР (Казань).} Стихотворения печатаются по тем изданиям, в которых текст впервые окончательно установился. Если в последующих изданиях стихотворение иередечатьшалось без изменений, эти перепечатки специально не отмечаются. В том случае, когда произведение после первой публикации печаталось без изменений, источником текста для настоящего издания оказывается эта первая публикация и данное обстоятельство в каждом конкретном случае не оговаривается. Специально отмечаются в примечаниях лишь те случаи, когда первоначальная редакция претерпевала те или иные изменения, произведенные автором или возникшие в результате цензурного вмешательства. Примечания строятся следующим образом: вслед за порядковым номером идет указание на первую публикацию произведения, {В связи с тем, что в сборник включены представители массовой поэзии, произведения которых печатались в большом количестве самых разных изданий, как периодических, так и непериодических, не всегда с абсолютной достоверностью можно утверждать, что указанная в настоящем сборнике публикация является первой. Это относится прежде всего к произведениям, приводимым по стихотворным сборникам.} затем следуют указания на все дальнейшие ступени изменения текста (простые перепечатки не отмечаются), последним обозначается источник, по которому произведение приводится в настоящем издании (он выделяется формулой: 'Печ. по...'). Далее следуют указания на разночтения по сравнению с автографом (или авторским списком), данные, касающиеся творческой истории, историко-литературный комментарий, пояснения малоизвестных реалий и т. п. Разделы, посвященные А. Н. Будищеву, П. Д. Бутурлину, К. Н. Льдову, Д. С. Мережковскому, Н. М. Минскому, Д. Л. Михаловскому, Д. М. Ратгаузу, П. С. Соловьевой, Д. П. Шестакову, подготовил Л. К. Долгополов, разделы, посвященные С. А. Андреевскому, А. А. Голенищеву-Кутузову, К. Р., А. А. Коринфскому, М. А. Лохвицкой, И. О. Лялечкину, С. А. Сафонову, А. М. Федорову, С. Г. Фругу, Д. Н. Цертелеву, Ф. А. Червинскому, подготовила Л. А. Николаева, раздел, посвященный О. Н. Чюминой, подготовил Б. Л. Бессонов. СОКРАЩЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ В ПРИМЕЧАНИЯХ BE - 'Вестник Европы'. ВИ - 'Всемирная иллюстрация'. ГПБ - Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград). ЖдВ - 'Журнал для всех'. ЖО - 'Живописное обозрение'. КнНед - 'Книжки 'Недели''. ЛБ - Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. ЛН - 'Литературное наследство'. ЛПкН - 'Ежемесячные литературные приложения к 'Ниве''. МБ - 'Мир божий'. Набл. - 'Наблюдатель'. НВ - 'Новое время'. ОЗ - 'Отечественные записки'. ПД - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР. ПЖ - 'Петербургская жизнь'. РБ - 'Русское богатство'. РВ - 'Русский вестник'. РМ - 'Русская мысль'. РО - 'Русское обозрение'. СВ - 'Северный вестник'. СМ - 'Современный мир'. С. А. Андреевский Стих. 1886 - Стихотворения, 1878-1885, СПб., 1886. Стих. 1898 - Стихотворения, изд. 2, СПб., 1898. СТИХОТВОРЕНИЯ 203. BE, 1878, No 4, с. 698. Перевод стихотворения 'Ou vivre? Dans quelle ombre...' французского поэта Жана Ришпена (18491926), одного из известных в России иностранных поэтов с середины 1880-х годов. Н. В. Шелгунов в 'Очерках русской жизни' писал: 'Усталость - вот что составляет красную нить, проходящую через все произведения Андреевского... Даже в переводах г. Андреевский избирает сюжеты, почти исключительно подходящие к его тоскливому настроению' (РМ, 1889, No 12, с. 210). Положено на музыку М. Н. Колачевским. 204. 'Дело', 1878, No 8, с. 197. Печ. по Стих. 1886, с. 285. Перевод стихотворения Гаммерлинга (1830-1889) 'О verzweifle nicht am Glticke...'. П. Ф. Якубович, отрицательно оценивший поэзию Андреевского в целом, отдал должное его переводам: 'Справедливость заставляет нас, однако, сказать, что некоторые из переводов г. Андреевского недурны, так, из Гаммерлинга им переведена живописи ным и трогательным стихом небольшая пьеска 'Счастье'' (РБ, 1898, No 1, с. 38). 205. 'Дело', 1878, No 9, с. 128. Перевод стихотворения Гаммерлинга 'Viel Traume' ('Viel Vogel sind geflogen...'). 206. BE, 1878, No 12, с 584, в цикле под загл. 'Песни'. Печ. по Стих. 1886, с. 13. 207. BE, 1878, No 12, с. 585, в цикле под загл. 'Песни'. Печ. по Стих. 1886, с. 2. 208. BE, 1879, No 1, с. 61, вместе со стихотворениями 'Чистый образ виденья любимого...', 'Я перешел рубеж весны...', под общим загл. 'Из Катулла Мендеса'. Печ. по Стих. 1886, с. 37. 209. 'Дело', 1879, No 1, с. 212, без загл., Стих. 1886, с. 15, под загл. 'Даль прошлого'. Печ. по Стих. 1898, с. 17. 210. BE, 1879, No 6, с. 757. Печ. по Стих. 1886, с. 261. Перевод стихотворения 'L'echo' французского поэта Франсуа Коппе (18421908). Н. К. Михайловский в обзоре современной поэзии воспользовался этим стихотворением (процитировав его полностью) для иллюстрации своего рассуждения о том, что 'если бы наша нынешняя метромания в самом деле могла знаменовать собою возрождение 'золотого века', то только в смысле сужения сферы деятельности сознания'. 'Некоторые наши поэты, - писал далее критик, - беспредметною виртуозностью своих стихов заставляют иногда задумываться... Вот, например, стихотворение г. Андреевского, стихотворца несомненно талантливого: 'Я громко сетовал в пустыне...' Рифмы, как видите, богатейшие, даже до перехода в каламбур, вообще техническая сторона дела безукоризненна' (Дневник читателя. Заметки о поэзии и поэтах. - СВ, 1888, No 3, с. 136). Положено, на музыку Н. А. Римским-Корсаковым, А. И. Юрасовским, Я. М. Любияым. 211. BE, 1880, No 6, с. 709. С. А. Венгеров в биографическом очерке о С. А. Андреевском писал в связи с этой поэмой о его творческой эволюции. Ссылаясь на признание самого поэта о том, что в молодости он находился всецело под влиянием Писарева, критик утверждал, что к началу активной поэтической деятельности Андреевского 'от идей энергичного гонителя 'эстетики' в недавном поклоннике их не осталось ни малейшего следа'. Поэму 'Мрак' и несколько других стихотворений С. А. Венгеров причислил к тем именно произведениям, в которых 'поэт прямо сознается, что общественные инстинкты в нем замерли: В моей груди, больной и грешной, О злобе дня - заботы нет. Поэт с горечью относится к своим прежним воззрениям, в которых не видит ничего зиждущего: Мы к снам заоблачным утратили порывы'. (С. А. Венгеров, Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, т. 1, СПб., 1889, с. 546). Эпиграф - из стихотворения Пушкина 'Я помню чудное мгновенье...'. Отрывок 'Тени туманные, звуки неясные...' положен на музыку И. Н. Ковалевским. 212. Печ. по автографу (ПД). Стихотворение написано после убийства Александра П. В архиве ПД (собр. Щеголева) сохранилась записка Андреевского об истории его создания. 'Я понимал, - писал Андреевский, - что крамола, погубившая государя, была, по-своему, героична, исполняя какую-то необходимую историческую миссию, сулящую неведомые блага в будущем... И я закончил стихи неопределенным предчувствием 'равенства'.... Воцарился непреклонный Александр III. Мое стихотворение могло ходить только по карманам близких друзей, без подписи. Но вот вступает на престол Николай II... Дошло до того, что я прочитал 'Петропавловскую крепость' публично в кружке Полонского, в присутствии М. О. Меньшикова, с большим успехом... Наконец на адвокатском 'митинге' в театре Мосоловой, уже во времена А. Ф. Керенского, я продекламировал свои стихи. Меня заставили бисировать для помещения в газетах' (ПД). Однако стихотворение напечатано не было. Петропавловская крепость с конца XVIII в. стала одной из самых страшных политических тюрем царской России. Здесь находились в заключении представители всех трех поколений русских революционеров. Грозный в памяти молвы, Гранитный вал. В 1826 г. на валу кронверка были казнены вожди декабристов. Там виден храм - Петропавловский собор с многоярусной колокольней, увенчанной шпилем. Собор стал усыпальницей русских царей и членов царской фамилии. Комендантов крепости хоронили около стен собора. Как Банко тень на пиршество Макбета. Призрак Банко, убитого Макбетом, являлся ему во время пиршества, вызывая у него приступы безумия (Шекспир, 'Макбет', сцена 4). Егова - одно из библейских имен бога. 'Коль славен...' ('Коль славен наш господь...') - первая строка вольного стихотворного переложения псалма 47, сделанного М. М. Херасковым и положенного на музыку Д. С. Бортнянским. Мелодию 'Коль славен...' вызванивали куранты Петропавловской крепости. 213. BE, 1882, No 6, с. 588. 214. BE, 1882, No 11, с. 149, под загл. 'Поучение'. Печ. по Стих. 1898, с. 78. Критик К. К. Арсеньев в статье о первом сборнике стихотворений Андреевского 1886 г., ссылаясь на эпиграф к сборнику из Э. По ('Красота - единственная законная область поэзии, меланхолия есть наиболее законное из поэтических настроений'), писал, что меланхолия - преобладающий мотив поэзии Андреевского, но при этом указывал на стихотворения другого плана. 'Нельзя сказать, чтобы г. Андреевский не затрагивал более глубоких сторон современного пессимизма, - писал К. Арсеньев, - чтобы он никогда не реагиро- вал против уныния и бесплодных жалоб, у него есть попытки и того, и другого рода...' К числу таких стихотворений критик относит 'Поучение', 'Раскопки' (К. Арсеньев, Новейшие поэты. - BE, 1887, No 1, с. 241). 215. BE, 1882, No 11, с. 150, под загл. 'Тягость'. Печ. по Стих. 1898, с. 65. Положено на музыку А. А. Крейном. 216. BE, 1883, No 11, с. 249. 217. BE, 1883, No 11, с. 250. См. примеч. 214. 218. BE, 1883, No 11, с. 251. 219. BE, 1883, No 11, с. 252, под загл. 'Нельзя'. Печ. по Стих. 1886, с. 70. 220. 'Новости', 1883, 27 сентября, под загл. '22-е августа'. Печ. по Стих. 1886, с. 79. С. А. Андреевский пытался опубликовать это стихотворение в газете 'Новости'. А. И. Урусов сообщал ему в письме: 'Все обстоит благополучно! Редактор 'Новостей' выслушал твое стихотворение с восторгом. Оно будет напечатано целиком во вторник, 22 сентября. Даже роковой стих 'свободы вождь передовой' не поднял дыбом волоса редакторской главы. В случае же сомнений серьезного свойства я разрешил ему спасительные точки...' (ПД). С. А. Андреевскому принадлежит большая критическая работа о творчестве Тургенева, переложение в стихах тургеневского 'Довольно' (см. биограф, справку, с. 267). 'Из стаи славных осталой' - измененная цитата из стихотворения Пушкина 'Перед гробницею святой...' ('Сей остальной из стаи славной...'). 221. Стих. 1886, с. 8. 222. Стих. 1886, с. 27. 223. Стих. 1886, с. 29. 224. Стих. 1886, с. 35. 225. Стих. 1886, с. 39. Л. С. Я. - лицо неустановленное. С. А. Венгеров отнес это стихотворение к числу тех, в которых поэт сознается, что 'общественные инстинкты в нем замерли' (см. примеч. 211). 226. Стих. 1886, с. 40, где ст. 7-8: 'И вот озноб колотит зубы, А я без топлива и шубы'. Печ. по Стих. 1898, с. 40. 227. Стих. 1886, с. 63. 228. Стих. 1886, с. 248. Перевод стихотворения 'Distraction' ('A mon insu j'ai dit ma chere'...') французского поэта Сюлли Прюдома (1839-1907). 229. BE, 1886, No 11, с. 358. Печ. по Стих. 1898, с. 99. 230. РВ, 1888, No 11, с. 192. 231. ВИ, 1895, No 1378, с. 495. Положено на музыку А. С. Аренским.