Старый звонарь, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1885

Время на прочтение: 5 минут(ы)

Владиміръ Короленко.

Старый звонарь.
(Весенняя идиллія.)

Очерки и разсказы.

Изданіе седьмое
Редакціи журнала ‘Русская мысль’.

Москва.
Типолит. Высочайше утвержд. Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К®.
Пименовская ул., собств. домъ.
1895.

Стемнло.
Небольшое селеніе, пріютившееся надъ дальнею рчкой, въ бору, тонуло въ томъ особенномъ сумрак, которымъ полны весеннія звздныя ночи, когда тонкій туманъ, подымаясь съ земли, сгущаетъ тни лсовъ и застилаетъ открытыя пространства серебристо лазурною дымкой… Все тихо, задумчиво, грустно.
Село тихо дремлетъ.
Убогія хаты чуть выдляются темными очертаніями, кое-гд мерцаютъ огни, изрдка скрипнутъ ворота, залаетъ чуткая собака и смолкнетъ, порой изъ темной массы тихо шумящаго лса выдляются фигуры пшеходовъ, продетъ всадникъ, проскрипитъ телга. То жители одинокихъ лсныхъ поселковъ собираются въ свою церковь встрчать весенній праздникъ.
Церковь стоитъ на холмик, въ самой середин поселка. Окна ея свтятъ огнями. Колокольня — старая, высокая, темная — тонетъ вершиной въ лазури.
Скрипятъ ступени лстницы… Старый звонарь Михеичъ подымается на колокольню, и скоро его фонарикъ, точно взлетвшая въ воздух звзда, виснетъ въ пространств.

——

Тяжело старику взбираться по крутой лстниц. Не служатъ уже старыя ноги, поизносился онъ самъ, плохо видятъ глаза… Пора ужь, пора старику на покой, да Богъ не шлетъ смерти. Хоронилъ сыновей, хоронилъ внуковъ, провожалъ въ домовину старыхъ, провожалъ молодыхъ, а самъ все еще живъ. Тяжело!… Много ужь разъ встрчалъ онъ весенній праздникъ, потерялъ счетъ и тому, сколько разъ ждалъ урочнаго часа на этой самой колокольн. И вотъ привелъ Богъ опять…
Старикъ подошелъ къ пролету колокольни и облокотился на перила. Внизу, вокругъ церкви, маячили въ темнот могилы сельскаго кладбища, старые кресты какъ будто охраняли ихъ распростертыми руками. Кое-гд склонялись надъ ними березы, еще не покрытыя листьями… Оттуда, снизу, несся къ Михеичу ароматный запахъ молодыхъ почекъ и вяло грустнымъ спокойствіемъ вчнаго сна…
Что то будетъ съ нимъ черезъ годъ? Взберется ли онъ опять сюда, на вышку, подъ мдный колоколъ, чтобы гулкимъ ударомъ разбудить чутко-дремлющую ночь, или будетъ лежать… вонъ тамъ, въ темномъ уголк кладбища, подъ крестомъ? Богъ знаетъ… Онъ готовъ, а пока привелъ Богъ еще разъ встртить праздникъ. ‘Слава-те Господи!’ — шепчутъ старческія уста привычную формулу, и Михеичъ смотритъ вверхъ, на горящее милліонами огней звздное небо, и крестится…

——

— Михеичъ, а Михеичъ! — зоветъ его снизу дребезжащій, тоже старческій, голосъ. Древній годами дьячокъ смотритъ вверхъ на колокольню, даже приставляетъ ладонь къ моргающимъ и слезящимся глазамъ, но все же не видитъ Михеича.
— Что теб? Здся я! — отвчаетъ звонарь, склоняясь съ своей колокольни.— Аль не видишь?
— Не вижу… А не пора ли и вдарить? По-твоему какъ?
Оба смотрятъ на зввды. Тысячи Божьихъ огней мигаютъ на нихъ съ высоты. Пламенный ‘Возъ’ поднялся уже высоко… Михеичъ соображаетъ.
— Нтъ еще, погоди мало… Знаю вдь…

——

Онъ знаетъ. Ему не нужно часовъ, Божьи звзды скажутъ ему, когда придетъ время… Земля и небо, и блое облако, тихо плывущее въ лазури, и темный боръ, невнятно шепчущій внизу, и плескъ невидной во мрак рчки — все это ему знакомо, все это ему родное… Не даромъ здсь прожита цлая жизнь…
Передъ нимъ оживаетъ далекое прошлое… Онъ вспоминаетъ, какъ въ первый разъ съ тятькой взобрался на эту колокольню… Господи Боже, какъ это давно и… какъ недавно!… Онъ видитъ себя блокурымъ мальчонкой, глаза его разгорлись, втеръ,— но не тотъ, что подымаетъ уличную пыль, а какой-то особенный, высоко надъ землею машущій своими безшумными крыльями,— развваетъ его волосёнки… Внизу, далеко-далеко, ходятъ какіе-то маленькіе люди, и домишки деревни тоже маленькіе, и лсъ отодвинулся вдаль, и круглая поляна, на которой стоитъ поселокъ, кажется такою громадною, почти безграничною.
— Анъ вотъ она, вся тутъ! — улыбнулся сдой старикъ, взглянувъ на небольшую полянку.
Такъ вотъ — и жизнь… Смолоду конца ей не видишь и краю… Анъ вотъ она вся, какъ на ладони, съ начала и до самой вонъ той могилки, что облюбовалъ онъ себ въ углу кладбища… И чтожь,— слава-те Господи! — пора на покой. Тяжелая дорога пройдена честно, а сырая земля — ему мать… Скоро, ужь скоро!…

——

Однако, пора. Взглянувъ еще разъ на звзды, Михеичъ поднялся, снялъ шапку, перекрестился и сталъ подбирать веревки отъ колоколовъ… Черезъ минуту ночной воздухъ дрогнулъ отъ гулкаго удара… Другой, третій, четвертый… одинъ за другимъ, наполняя чутко дремавшую предпраздничную ночь, полились властные, тягучіе, звенящіе и поющіе тоны…

——

Звонъ смолкъ. Въ церкви началась служба. Въ прежніе годы Михеичъ всегда спускался по лстниц внизъ и становился въ углу, у дверей, чтобы молиться и слушать пніе. Но теперь онъ остался на своей вышк. Трудно ему, притомъ же онъ чувствовалъ какую-то истому. Онъ прислъ на скамейку и, слушая стихающій гулъ расколыхавшейся мди, глубоко задумался. О чемъ? — онъ самъ едва ли могъ бы отвтить на этотъ вопросъ… Колокольная вышка слабо освщалась его фонаремъ. Глухо гудящіе колокола тонули во мрак, снизу, изъ церкви, по временамъ слабымъ рокотомъ доносилось пніе, и ночной втеръ шевелилъ веревки, привязанныя къ желзнымъ колокольнымъ сердцамъ…
Старикъ опустилъ на грудь свою сдую голову, въ которой роились безсвязныя представленія. ‘Тропарь поютъ!’ — думаетъ онъ и видитъ себя тоже въ церкви. На клирос заливаются десятки дтскихъ голосовъ, старенькій священникъ, покойникъ отецъ Наумъ, ‘возглашаетъ’ дрожащимъ голосомъ возгласы, сотни мужичьихъ головъ, какъ сплые колосья отъ втру, нагибаются и вновь подымаются… Мужики крестятся… Все знакомыя лица и все-то покойники… Вотъ строгій обликъ отца, вотъ старшій братъ истово крестится и вздыхаетъ, стоя рядомъ съ отцомъ. Вотъ и онъ самъ, цвтущій здоровьемъ и силой, полный безсознательной надежды на счастіе, на радости жизни… Гд оно, это счастіе?… Старческая мысль вспыхиваетъ, какъ угасающее пламя, скользя яркимъ, быстрымъ лучомъ, освщающимъ вс закоулки прожитой жизни… Непосильный трудъ, горе, забота… Гд оно, это счастіе? Тяжелая доля проведетъ морщины по молодому лицу, согнетъ могучую спину, научитъ вздыхать, какъ и старшаго брата…
Но вотъ, налво, среди деревенскихъ бабъ, смиренно склонивъ голову, стоитъ его ‘молодица’. Добрая была баба, царствіе небесное! И много же приняла муки, сердешная… Нужда да работа, да неисходное бабье горе изсушатъ красивую бабу, потускнютъ глаза и выраженіе вчнаго тупого испуга передъ неожиданными ударами жизни замнитъ величавую красоту молодицы… Да, гд ея счастіе?… Одинъ остался у нихъ сынъ, надежда и радость, и того осилила людская неправда…
А вотъ и онъ, богатый ворогъ, бьетъ земные поклоны, замаливая кровавыя сиротскія слезы, торопливо взмахиваетъ онъ на себя крестное знаменіе и падаетъ на колни, и стукаетъ лбомъ… И кипитъ-разгорается у Михеича сердце, а темные лики иконъ сурово глядятъ со стны на людское горе и на людскую неправду…
Все это прошло, все это тамъ, назади… А теперь весь міръ для него — эта темная вышка, гд втеръ гудитъ въ темнот, шевеля колокольными веревками… ‘Богъ васъ суди, Богъ суди!’ — шепчетъ старикъ и поникаетъ сдою головой, и слезы тихо льются по старымъ щекамъ звонаря…

——

— Михеичъ, а Михеичъ!… Чтожь ты, али заснулъ?— кричатъ ему снизу.
— Ась? — откликнулся старикъ и быстро вскочилъ на ноги.— Господи! неужто и вправду заснулъ? Не было еще экаго сраму!…
И Михеичъ быстро, привычною рукой, хватаетъ веревки. Внизу, точно муравейникъ, движется мужичья толпа, хоругви бьются въ воздух, поблескивая золотистою парчой… Вотъ обошли крестнымъ ходомъ вкругъ церкви и до Михеича доносится радостный кличъ: ‘Христосъ воскресе изъ мертвыхъ’.
И отдается этотъ кличъ волною въ старческомъ сердц… И кажется Михеичу, что ярче вспыхнули въ темнот огни восковыхъ свчей, и сильнй заволновалась толпа, и забились хоругви, и проснувшійся втеръ подхватилъ волны звуковъ и широкими взмахами понесъ ихъ въ высь, сливая съ громкимъ, торжественнымъ звономъ…

——

Никогда еще такъ не звонилъ старый Михеичъ.
Казалось, его переполненное старческое сердце перешло въ мертвую мдь, и звуки точно пли и трепетали, смялись и плакали и, сплетаясь чудною вереницей, неслись вверхъ, къ самому звздному небу. И звзды вспыхивали ярче, разгорались, а звуки дрожали и лились, и вновь припадали къ земл съ любовною лаской…
Большой басъ громко вскрикивалъ и кидалъ властные, могучіе тоны, оглашавшіе небо и землю: ‘Христосъ воскресе!’
И два тенора, вздрагивая отъ поочередныхъ ударовъ желзныхъ сердецъ, подпвали ему радостно и звонко: ‘Христосъ воскресе!’
А два самые маленькіе дисканта, точно торопясь, чтобы не отстать, вплетались между большихъ и радостно, точно малые ребята, пли вперегонку: ‘Христосъ воскресе!’
И казалось, старая колокольня дрожитъ и колеблется, и втеръ, обввающій лицо звонаря, трепещетъ могучими крыльями и вторитъ: ‘Христосъ воскресе!’
И старое сердце забыло про жизнь полную заботъ и обиды… Забылъ старый звонарь, что жизнь для него сомкнулась въ угрюмую и тсную вышку, что онъ въ мір одинъ, какъ старый пень, разбитый злою непогодой… Онъ слушаетъ эти звуки, поющіе и плачущіе, летящіе къ горнему небу и припадающіе къ бдной земл, и кажется ему, что онъ окруженъ сыновьями и внуками, что это ихъ радостные голоса, голоса большихъ и малыхъ, сливаются въ одинъ хоръ и поютъ ему про счастіе и радость, которыхъ онъ не видалъ въ своей жизни… И дергаетъ веревки старый звонарь, и слезы бгутъ по лицу, и сердце усиленно бьется иллюзіей счастья…

——

А внизу люди слушали и говорили другъ другу, что никогда еще не звонилъ такъ чудно старый Михеичъ…
Но вдругъ большой колоколъ неувренно дрогнулъ и смолкъ… Смущенные подголоски прозвенли не оконченною трелью и тоже оборвали ее, какъ будто вслушиваясь въ печально-гудящую долгую ноту, которая дрожитъ и льется, и плачетъ, постепенно стихая въ воздух…
Старый звонарь изнеможенно опустился на скамейку, и дв послднихъ слезы тихо катятся по блднымъ щекамъ…

——

Эй, посылайте на смну! Старый звонарь отзвонилъ…
1885 г.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека