Старая реформа, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

СТАРАЯ РЕФОРМА.
Разсказъ.

Августовское утро было уже съ крпкимъ холодкомъ, когда въ губернскій городъ Энскъ вползалъ громадный сибирскій обозъ изъ семидесяти возовъ. Гд-то звонили къ ранней обдн. Городскія галки съ отчаяннымъ крикомъ перелетали съ одной крыши на другую. Магазины начинали растворять свои гостепріимныя двери. Въ обоз, въ числ другой клади, помщалась артелька бурсаковъ въ пять человкъ, хавшихъ въ ‘губернію’ для поступленія въ энскую духовную семинарію.

— Ну, братцы, того, шабашъ!— проговорилъ средняго роста блокурый мальчикъ лтъ пятнадцати, какой-то весь взъерошенный, съ приплюснутымъ носомъ и веснущатымъ лицомъ.

— Да, Аристашка, того…— отвтилъ съ сосдняго воза худенькій черноволосый мальчикъ, ежившійся отъ холода.

Всхъ бурсаковъ было пять человкъ, и Аристархъ Блоусовъ былъ въ этой артели чмъ-то въ род старосты. Они хали съ обозомъ ровно три недли и такъ свыклись съ обозной жизнью, что было какъ-то жаль даже думать, что вотъ сегодня все это кончится. Ямщики сдадутъ кладь и удутъ обратно, а они останутся здсь, въ чужомъ город, среди чужихъ людей. У каждаго на душ накипала смутная тревога за неизвстное будущее.

Аристархъ Блоусовъ съ удивленіемъ разсматривалъ большіе каменные дома и мысленно сравнивалъ ихъ съ маленькими домишками своего узднаго захолустнаго городка. Да, въ Энск жили, какъ казалось Блоусову, одни богачи, у которыхъ деньгамъ нтъ счета. Впрочемъ, обозъ скоро свернулъ съ главной улицы и потянулся къ Черному рынку, обложенному постоялыми дворами и дешевой мщанской стройкой.

— Ну, такъ какъ, Аристархъ Иванычъ?— спрашивалъ обозный староста.— Задете съ нами на постоялый или прямо въ бурсу?

— Нтъ, сначала на постоялый…

— И отлично… Чайку попьемъ на прощанье.

Староста, коренастый мужикъ съ окладистой бородой, относился къ бурсакамъ съ какой-то особенно хорошей мужицкой жалостью, какъ умютъ необидно жалть только очень сильные физически люди. Блоусова онъ навеличивалъ почему-то Аристархомъ Иванычемъ, причемъ улыбался и скалилъ зубы.

Бурсаки умились, пріодлись и напились съ ямщиками чаю. Бойкій городской саешникъ принесъ цлый коробъ городскихъ булокъ, колачей и саекъ, что явилось для голодныхъ бурсаковъ большимъ соблазномъ. Они удовлетворились тмъ, что купили по копеечной сайк. У всхъ деньги были на исход, а у Аристарха Иваныча оставалось всего тридцать копеекъ.

— Что, страшно итти къ начальству?— спрашивалъ староста, ожигаясь чаемъ.— Экзаменты будете выправлять? Слыхивали… У насъ въ сел дьячокъ такой-то. Сорвался экзаментомъ и сейчасъ въ полной ничтожности. Извстно, работать не уметъ, а блый-то хлбъ на черной земл родится…

Обозный староста любилъ побалагурить отъ свободности, хотя длалъ это по добродушію.

Бурсаки отправились въ семинарію, которая стояла на гор, противъ желтаго каедральнаго собора, это было длинное каменное, трехъэтажное зданіе, показавшееся узднымъ бурсачкамъ необыкновенно величественнымъ, какъ и слдуетъ быть храму науки.

— Налво по колидору, въ канцеляріи,— объяснилъ солдатъ-сторожъ, когда они вошли въ шинельную.— Тамъ спросите Ивана Васильича.

Секретарь правленія духовной семинаріи Иванъ Васильичъ, молодой черноволосый человкъ, сидлъ за своимъ столомъ и что-то усиленно строчилъ. Не глядя на вошедшихъ, снъ коротко спросилъ:

— Изъ какого училища?

— Богоявленскаго…

— Документы въ порядк?

— Въ порядк…

— Черезъ пять дней приходите на экзаменъ.

Бурсаки, переминаясь, только посмотрли другъ на друга.

— Мы казеннокоштные,— объяснилъ за всхъ Аристархъ Иванычъ.— Намъ говорили въ училищ, что можно прямо пріхать въ семинарію.

— Это прежде такъ было, а нынче преобразованіе… Кого примутъ, т и будутъ жить въ семинаріи.

— А чмъ же мы будемъ жить?

Иванъ Васильичъ отвалился отъ своей работы и посмотрлъ на бурсаковъ добрыми близорукими глазами. Ему сдлалось ихъ жаль, потому что въ свое время и онъ прошелъ черезъ горнило вчно голодной бурсы.

— Чмъ вы будете жить?— повторилъ онъ въ раздумь.— А ужъ это ваше дло… У насъ нынче все по-новому. Требуется во всемъ строгая отчетность… да. А то вы проживете пять дней на казенный счетъ и вдругъ не поступите, тогда съ кого получать деньги?

Бдные бурсаки вышли изъ семинаріи, какъ говорится, не солоно хлебавши. Они постояли у семинарскаго крыльца, почесали въ затылк и пошли на берегъ — семинарія выходила задними пристройками къ рк. Энскъ расположился очень красиво на крутомъ берегу рки Межевой.

— Вотъ такъ рка!— ахнулъ Блоусовъ,

Подъ городомъ Межевая разливалась громаднымъ плсомъ въ версту шириной. Городской берегъ былъ сплошь усаженъ амбарами, пристанями, плотами, барками и пароходами. Провинціальные бурсаки ничего подобнаго въ своемъ захолусть не видали и только удивлялись.

— А народу, народу сколько!— говорилъ за всхъ Блоусовъ.

Съ вершины горы люди, копошившіеся на пристаняхъ, походили на муравьевъ. И вс куда-то торопились, что-то такое кричали — работа кипла ключомъ. Бурсаковъ больше всего занимали пароходы, которыхъ они еще но видали.

— Вотъ такъ штука, братцы! Побольше, пожалуй, нашего духовнаго училища вонъ тотъ пароходъ будетъ…

— А дымъ какъ изъ него валитъ, точно изъ бани…

Они на время даже забыли о своемъ положеніи. Вдь сколько народу живетъ и кормится въ Энск, ну, и они какъ-нибудь проживутъ. На рк чувствовалось что-то такое бодрое и хорошее, какъ при всякой дружной работ. Бурсаки спустились къ самымъ пристанямъ и долго ходили по берегу, любуясь на чужую работу. Дольше всего они простояли около грузившихся пароходовъ. На пароходной пристани была настоящая толкучка.

— Что вы тутъ торчите?— накинулся на нихъ какой-то сердитый старикъ-сторожъ.— Люди работаютъ, а вы глазете…

Бурсаки вернулись на свой постоялый дворъ, когда голодъ далъ себя почувствовать. Они сосчитали свои капиталы, и у каждаго на день приходилось не больше трехъ-пяти копеекъ. Значитъ, кром ржаного хлба ничего нельзя сть. Обозный староста вошелъ въ ихъ положеніе и замтилъ:

— Ничего, ребята, не сумлвайтесь. По-нашему такъ говорится: будетъ день, будетъ и хлбъ. Какъ-нибудь перебьетесь пока что…

II.

Обозъ отдыхалъ въ город всего нсколько дней. Нашлась обратная кладь, и бурсаки съ грустью проводили пріятелей-ямщиковъ до заставы.

— Главное, ничего не бойтесь, братцы!— повторилъ на прощаніе обозный староста.— Дйствуй, Аристархъ Иванычъ… Зимой опять, можетъ, будемъ съ обозомъ у васъ, такъ увидимся.

Пять дней ожиданія тянулись безъ конца. Всхъ томила одна и та же мысль: а вдругъ не примутъ? Цлые дни они проводили на берегу, гд съ ранняго утра до ночи кипла работа, а на пароходныхъ пристаняхъ и ночью, когда приходили или уходили пароходы. Ежедневно бурсаки заглядывали въ семинарію, чтобы не пропустить какъ-нибудь экзамена. Тутъ они познакомились съ своимъ будущимъ начальствомъ, т.-е. узнали, по объясненію солдата-сторожа, кто ректоръ, инспекторъ, экономъ и т. д. Ректоръ о. Иннокентій, протоіерей въ камилавк, бгалъ по громаднымъ семинарскимъ коридорамъ удивительно бойко, причемъ держалъ голову немного набокъ. Онъ немного картавилъ и имлъ такой видъ, точно постоянно на кого-то сердился. Но всего боле бурсаковъ интересовалъ инспекторъ, молодой, красивый священникъ, который ходилъ, откинувъ гордо голову назадъ, и размахивалъ широкими рукавами срой рясы, причемъ у него на груди болтался серебряный магистерскій крестъ. Инспекторъ былъ гроза всей семинаріи. Когда его кто-нибудь спрашивалъ, онъ еще сильне отгадывалъ голову и смотрлъ черезъ золотое пенснэ взвшивающимъ взглядомъ и только потомъ отвчалъ. Новичковъ больше всего пугалъ его пріемъ спрашивать неожиданно, въ упоръ. Остановится, разставитъ ноги и скажетъ:

— Что прикажете?

Такъ было и съ Аристархомъ Иванычемъ. Бдняга-бурсачокъ не нашелъ, что ему отвтить, а инспекторъ, оглядвъ его съ ногъ до головы, проговорилъ:

— Нечего сказать, не столько милъ, сколько хорошъ…

Повернувшись быстро на каблукахъ, инспекторъ быстро зашагалъ по коридору, а Аристархъ Иванычъ долго смотрлъ ему вслдъ и со страхомъ думалъ, что именно вотъ этотъ инспекторъ его и не пропуститъ на экзамен.

Какъ ни крпились бурсаки, но черезъ три дня вс ихъ средства были исчерпаны. Главной статьей расхода являлась плата за постоялый по 8 к. въ сутки, а потомъ отъ бездлья всхъ томилъ страшный голодъ. Когда на всхъ пятерыхъ въ общей касс осталось всего 13 к., наступилъ моментъ глухого отчаянія. Даже за ночлегъ нечмъ было заплатить за четвертыя сутки. Никто и ничего не говорилъ, потому что у всхъ на носу была одна бда. Выручило всхъ совершенно неожиданное обстоятельство. Разъ вс они вмст шли по Черному рынку, гд въ обжорномъ ряду продавались такія соблазнительныя вещи, какъ печенка, студень, пироги, колачи и т. д. Вроятно, голодный видъ несчастныхъ бурсаковъ бросался въ глаза постороннимъ людямъ, и ихъ остановилъ довольно грубый голосъ лаконическимъ вопросомъ:

— Новички?

— Да.

— сть хотите?

Новички замялись, а незнакомецъ засмялся и отвтилъ за нихъ самъ:

— До смерти жрать хочется… Да? Ахъ, вы, телячьи головы!.. Наврно, изъ пятерыхъ двое Поповы… да? Такъ и зналъ… Ну, а я Богоявленскій. Богословъ и пвчій изъ семинарскаго хора… Впрочемъ, нынче преобразованіе — и не будетъ ни словесниковъ, ни философовъ, ни богослововъ. Отлично.

Когда богословъ узналъ, что новички изъ богоявленскаго духовнаго училища, то хлопнулъ Аристарха Иваныча по плечу и ршилъ:

— Значитъ, родственники, и, значитъ, я васъ долженъ угостить.

Онъ засунулъ руку въ карманъ и вытащилъ какую-то мдную мелочь.

— Эге, какъ разъ довольно на шестерыхъ, братцы. Васъ-то торговки еще надуютъ, а меня ужъ никто не проведетъ. Сами у воды безъ хлба сиживали…

Пвчій Богоявленскій былъ настоящій блокурый богатырь. Ему было уже подъ двадцать лтъ, и у него пробивались усы и борода. Блокурые, слегка вившіеся волосы открывали блый, умный лобъ, а срые глаза смотрли удивительно добродушно. Онъ былъ одтъ въ казенный семинарскій костюмъ изъ казинетоваго сюртука и глухой черной жилетки. Суконная черная фуражка съ чернымъ бархатнымъ околышемъ была ухарски сдвинута на затылокъ. Онъ провелъ своихъ новыхъ пріятелей подъ деревянный навсъ, гд такъ аппетитно пахло горячими щами, вареной печенкой, лукомъ и свжеиспеченнымъ ржанымъ хлбомъ.

— Ну, садись, ребята,— командовалъ Богоявленскій, усаживаясь у большого деревяннаго стола.

Торговки, видимо, его знали и наперебой предлагали самыя соблазнительныя вещи.

— На пятакъ щей да пожирне,— командовалъ онъ.— На пятакъ студеня, на пятакъ ржаного хлба, на пятакъ колачей и на пятакъ сбитня. Пей и шь, душа…

Такого пышнаго обда голоднымъ бурсакамъ еще не случалось сть даже на постояломъ двор. Въ конц шестидесятыхъ годовъ время было дешевое, и на пятакъ торговка налила цлую деревянную чашку дымившихся отъ жара жирныхъ щей. Остальное было въ томъ же род — много, горячо и удивительно вкусно.

— шьте, братцы, а наголодаться еще успете,— проговорилъ Богоявленскій, любуясь на аппетитъ новичковъ.

Закончилось это пиршество сбитнемъ, густымъ и сладкимъ. Это уже была роскошь, такъ что новичкамъ сдлалось даже совсти о, что они такъ объдаютъ и опиваютъ добраго человка.

— Ничего, какъ-нибудь сочтемся,— успокаивалъ ихъ Богоявленскій.— Деньги — пустое дло. Сегодня есть — завтра нтъ… А вотъ что будетъ съ преобразованіемъ. Очень ужъ стращаютъ… Ну, да ничего: страшенъ сонъ, да милостивъ Богъ.

Отъ Богоявленскаго новички узнали фамиліи будущихъ экзаминаторовъ и вс ихъ достоинства и недостатки, Оказалось, что, въ сущности, народъ былъ все хорошій, кром инспектора.

— Да и онъ ничего, только форсунъ,— объяснялъ Богоявленскій.— ‘Что прикажете?’ Ха-ха… Любитъ запугать и напустить пыли…

— Я его боюсь,— откровенно признался Аристархъ Иванычъ.

— О, вздоръ…

Богоявленскій подробно разспросилъ новичковъ объ ихъ училищ, гд они воспитывались, и пришелъ въ восторгъ, что они хали съ обозомъ цлыхъ три недли.

— Лучше нтъ, какъ быть обознымъ ямщикомъ или бурлакомъ,— задумчиво говорилъ онъ.— Тоже хорошо быть рыбакомъ…

Эта встрча и обрадовала и ободрила новичковъ. Богоявленскій для нихъ сдлался своего рода идеаломъ, особенно для Аристарха Иваныча, который старался также выпячивать грудь колесомъ и также говорить молодымъ басомъ, обрывавшимся на высокихъ нотахъ, какъ у молодыхъ птуховъ.

— Ты это что надуваешься-то, какъ мышь на крупу?— замтила ему хозяйка постоялаго двора, очень сварливая баба, съ краснымъ, какъ кумачъ, лицомъ.— Не великъ еще въ перьяхъ-то…

— Ладно, разговаривай,— съ гордостью отвтилъ Аристархъ Иванычъ.— Не вашего бабьяго ума дло.

Аристархъ Иванычъ совершенно напрасно нагрубилъ хозяйк, но ему казалось, что Богоявленскій сдлалъ бы то же самое.

Въ семинарской канцеляріи длалось все шумне, и Иванъ Васильичъ буквально съ утра до вечера не разгибалъ спины. Изъ пяти духовныхъ училищъ набралось новичковъ до полутора сотъ человкъ. Составленіе однихъ списковъ чего стоило. Подъ конецъ Иванъ Васильичъ сдлался злымъ и придирчивымъ и все чаще употреблялъ фразу:

— Что — разорваться мн для васъ?

III.

Наступилъ и роковой день пріемныхъ экзаменовъ. Семинарія сейчасъ походила на громадный улей, куда слетлись пчелы упиться сладкимъ медомъ науки. Въ коридорахъ происходила настоящая давка. Экзаменующихся раздлили по училищамъ. Каждое училище экзаменовалось въ отдльномъ класс. Ученикамъ богоявленскаго училища досталась актовая зала, большая, свтлая комната съ расписнымъ потолкомъ и цлымъ рядомъ шкаповъ, гд были размщены физическіе приборы. По разнымъ предметамъ экзамены производились за разными столиками. Какъ на бду, въ актовой зал экзаменаторами были и ректоръ и инспекторъ. Аристархъ Иванычъ чувствовалъ себя очень скверно, точно предчувствуя неминучую бду. Другіе тоже чувствовали себя не лучше. Царила мертвая тишина. Вс боялись главнымъ образомъ инспектора, который сегодня имлъ особенно строгій видъ.

Передъ началомъ была совершена общая молитва, а потомъ ректоръ сказалъ коротенькую рчь по поводу преобразованія семинарій.

— Вы, бгатцы, должны быть счастливы, что попали именно въ эпоху пгеобгазованія,— объяснялъ онъ.— Все будетъ по-новому. Высшее начальство позаботилось обо всемъ, чтобы дать вамъ лучшее образованіе. Вы себ даже пгедставить не можете, сколько умныхъ людей габотало надъ этимъ. Сколько собгано комиссій, сколько было засданій каждой комиссіи, сколько сдлано докладовъ — однимъ словомъ, все взвшено, измнено и пгедусмотгено.

‘Ну, теперь все кончено,— ршилъ про себя Аристархъ Иванычъ, окончательно падая духомъ.— Учили по-старому, а экзаменовать хотятъ по-новому’.

Экзаменующихся вызывали по алфавиту, и первой пострадала буква ‘а’. Изъ шести человкъ провалилось трое. Одинъ бдняга пострадалъ изъ-за греческаго языка, а двое — по географіи. Изъ послдняго предмета экзаменовалъ инспекторъ и проявлялъ особенную свирпость. Экзаменующіеся сразу пріуныли. Учитель географіи въ богоявленскомъ училищ, дйствительно, плохо велъ свое дло, и ученики отвчали изъ рукъ вонъ плохо. Ректоръ обратилъ вниманіе на срзавшихся, подошелъ къ инспекторскому столику и что-то долго объяснялъ инспектору.

— Воля ваша, а я не могу итти противъ совсти,— сказалъ инспекторъ, красня отъ волненія.— Богъ знаетъ, что такое отвчаютъ… Семинарія не богадльня для неучей.

Инспекторскій столикъ явился чмъ-то въ род мста казни. Аристархъ Иванычъ, когда его вызвали, чувствовалъ, какъ у него затряслись руки и ноги. Онъ зналъ, что погибнетъ именно на географіи.

— Ну-съ, побесдуемъ, молодой человкъ,— говорилъ инспекторъ, улыбаясь и поправляя пенснэ.— О чемъ прикажете васъ спросить?

Аристархъ Иванычъ только переминался съ ноги на ногу и молчалъ. Весь остальной міръ больше для него уже не существовалъ. Посл двухъ-трехъ вопросовъ инспекторъ пригласилъ ректора, чтобы онъ лично убдился въ его снисходительности.

— Очень милый субъектецъ,— объяснялъ онъ, показывая глазами на Аристарха Иваныча.— Однимъ словомъ, гордость и слава богоявленскаго духовнаго училища. Итакъ, молодой человкъ, будемте продолжать нашу бесду. Вопросъ идетъ о томъ, куда впадаетъ рка Волга…

Аристархъ Иванычъ переминался.

— Куда впадаетъ Волга?— повторилъ вопросъ ректоръ.

Доведенный до отчаянія, Аристархъ Иванычъ отвтилъ:

— Въ Ледовитый океанъ…

— Очень хорошо,— похвалилъ инспекторъ.— Это цлое географическое открытіе… да. Ну-съ, а какъ вы думаете, кому принадлежитъ Испанія?

— Русскимъ…— сразу отвтилъ Аристархъ Иванычъ, плохо понимая, что говоритъ.

Инспекторъ посмотрлъ улыбавшимися глазами на ректора и еще разъ похвалилъ Аристарха Иваныча.

— Очень хорошо, молодой человкъ. Подарите намъ еще какое-нибудь государство…

Противъ фамиліи Аристарха Иваныча появилась очень жирная единица, которую инспекторъ вывелъ съ особеннымъ наслажденіемъ. Продолжать экзамены дольше было безполезно.

— Эхъ, бгатецъ, нехогошо,— пожаллъ ректоръ.

Аристархъ Иванычъ вышелъ изъ залы въ какомъ-то туман. У него все вертлось передъ глазами, такъ что онъ даже не узналъ встртившагося въ коридор Богоявленскаго.

— Обзатылили?— спросилъ тотъ.— Экъ, угораздило тебя, Аристархъ Иванычъ…

— Въ географіи нарвался…

— Инспекторъ?

— Да. Онъ ужъ человкъ восемь провалилъ.

Богоявленскій говорилъ въ утшеніе что-то о переэкзаменовк и вообще старался утшить, но Аристархъ Иванычъ ничего не понималъ. Онъ только махнулъ рукой и побрелъ къ выходу, точно самыя стны семинаріи его давили. Онъ очнулся только на берегу рки. Присвъ на скамейку, онъ долго смотрлъ на пристани внизу, на противоположный берегъ, на темную массу далекаго лса и никакъ не могъ понять, что ему теперь нужно длать. Вс надежды исчезли, и впереди было темно. Пропало даромъ цлыхъ шесть лтъ ученья въ духовномъ училищ, шесть лтъ тяжелой бурсацкой науки. Какая ужасная вещь такая школьная единица. Она загораживала Аристарху Иванычу всю будущность. А тутъ еще явилась мысль о далекой степной деревн, гд мать Аристарха Иваныча жила просвирней. Отецъ умеръ, когда ему было всего пять лтъ, и мать кое-какъ перебивалась. Единственной надеждой въ ея жизни оставался Аристархъ Иванычъ, и эта надежда была убита. А какъ она безпокоится за него, какъ будетъ ждать письма дни и ночи и какъ будетъ плакать, когда наконецъ получитъ это роковое письмо… У Аристарха Иваныча, несмотря на бурсацкую выдержку, появились слезы на глазахъ.

Да, другіе поступятъ въ семинарію, будутъ учиться, а онъ выпущенъ съ волчьимъ паспортомъ на вс четыре стороны. Что стоило инспектору поставить всего два съ плюсомъ. У Аристарха Иваныча даже явилась мысль спуститься внизъ и броситься откуда-нибудь съ пристани въ рку. Разъ — и ничего не будетъ, ни одной единицы больше не будетъ… Ахъ, если бы не мать!..

Аристархъ Иванычъ подумалъ и другое. Вдь не всмъ же людямъ на свт кончать курсъ въ энской духовной семинаріи. А съ другой стороны, вдь не одинъ онъ пострадаетъ. Будутъ и другіе неудачники. Не всмъ же бросаться въ рку. Эта послдняя мысль о товарищахъ по несчастію являлась единственнымъ утшеніемъ. Да они и сами скоро явились на берегъ, точно сговорились впередъ. Кто срзался по греческому языку, кто по латыни, кто по географіи — у каждаго была своя бда.

— Что мы теперь будемъ, братцы, длать?

Этотъ вопросъ оставался безъ отвта. Никто и ничего не зналъ. Даже завтрашній день являлся загадкой,— гд пріютиться, чмъ кормиться.

IV.

Всхъ невыдержавшихъ вступительныхъ экзаменовъ оказалось больше сорока человкъ. Поочередно они являлись въ семинарскую канцелярію за полученіемъ документовъ, и Иванъ Васильевичъ спрашивалъ каждаго, изъ какого предмета провалился, качалъ головой и говорилъ:

— Экъ тебя угораздило…

Иногда выходилъ ректоръ и тоже жаллъ. Даже инспекторъ, встртивъ Аристарха Иваныча въ коридор, освдомился, что онъ думаетъ длать.

— Не знаю ничего…— отвтилъ мальчикъ.

— Гм… да… Вроятно, домой подешь?

— Денегъ нтъ.

— Гм… да… Придется, пожалуй, всю обратную географію пшедраломъ сдлать.

— Сапоги худые.

— Гм… да…

Какъ устраивается человкъ, у котораго нтъ на денегъ, ни работы, ни сапогъ — вопросъ очень сложный и мудреный. Аристарху Иванычу пришлось испытать цлый рядъ непріятностей, тогда за нимъ затворились двери семинаріи. Первое, что пришлось испытать — это отсутствіе ночлега, потому что нечмъ было платитъ на постояломъ двор. Первыя три ночи онъ ночевалъ на берегу подъ открытымъ небомъ, причемъ познакомился съ городскими золоторотцами.

— Поступай къ намъ,— приглашали его золоторотцы.— Мы, братъ, всему научимъ… Въ семинаріи-то васъ не учатъ кули таскать.

Эти ночевки на открытомъ воздух прекратились, когда зарядило осеннее ненастье. Золоторотцы пригласили Аристарха Иваныча ночевать съ ними на самомъ берегу подъ опрокинутыми лодками, но и тутъ настигла нежданная бда, когда золоторотцевъ накрылъ ночной полицейскій обходъ. Опытные въ этихъ длахъ золоторотцы успли разбжаться, а попался одинъ Аристархъ Иванычъ.

— Что за человкъ?— грубо спрашивалъ его полицейскій, крпко держа его за плечо.

— Ученикъ духовнаго училища…

— Э, знаемъ мы вашего брата… Маршъ въ участокъ, тамъ Порфиръ Семенычъ разберетъ. Кто вчера обрзалъ канатъ у баржи?

— Не знаю…

— А кто подломилъ лавку на Черномъ рынк — тоже не знаешь?

Аристархъ Иванычъ даже былъ радъ, когда могъ выспаться въ участк,— и тепло и дождемъ не мочитъ. Утромъ въ десять часовъ его вызвали къ околоточному. Это и былъ знаменитый Порфиръ Семенычъ, наводившій грозу на всхъ золоторотцевъ.

— Пачпортъ!— строго спросилъ онъ, не глядя на арестанта и перебирая какія-то бумаги.

Прочитавъ училищное свидтельство Аристарха Иваныча, околоточный покачалъ головой и замтилъ:

— Ахъ ты, горе луковое… Что я съ тобой буду длать?

Добродушный и толстый Порфиръ Семенычъ съ изрытымъ оспой лицомъ и рыжими усами подробно разспросилъ мальчика обо всемъ и, возвращая свидтельство, проговорилъ:

— Ну, вотъ что, Аристархъ Иванычъ… Сейчасъ я тебя отпущу съ Богомъ, а въ слдующій разъ не попадайся вмст съ золоторотцами. Плохо будетъ… Много васъ не приняли въ семинарію? Больше сорока человкъ? Вотъ такъ преобразованіе, нечего сказать… Надо учителей гнать, которые плохо учатъ…

Ночлегъ являлся для Аристарха Иваныча самымъ мудренымъ вопросомъ. Конечно, были знакомые семинаристы, которые жили по частнымъ квартирамъ, но нигд для него не находилось свободнаго уголка. На время выручилъ Богоявленскій.

— Погоди, я поговорю съ кашеваромъ Сенькой,— объяснялъ онъ.— Онъ устроитъ какъ-нибудь.

Благодаря этой протекціи Аристархъ Иванычъ на цлыхъ дв недли устроился въ семинарской кухн, гд спали повара. Но тутъ опять вышла бда. Солдаты потребовали магарычъ, и Аристарху Иванычу пришлось продать на толкучемъ чуть не послднюю рубашку.

— Ахъ, озорники!— жаллъ его кашеваръ Сенька.— Креста на нихъ нтъ…

Это благополучіе продолжалось всего дв недли. Кто-то изъ сторожей донесъ семинарскому эконому о скрывавшемся на кухн бурсак, и Аристархъ Иванычъ былъ изгнанъ съ позоромъ.

— У насъ не ночлежный домъ,— коротко объяснилъ экономъ, обругавъ кашевара Сеньку.— Этакъ вс ползутъ на кухню, а я отвчай за всхъ…

Богоявленскій еще разъ устроилъ Аристарха Иваныча, въ которомъ принялъ большое участіе. Въ семинарію носилъ булки саечникъ Николка, разбитной малый и балагуръ,

— А я его въ нашу булочную опредлю,— ршилъ Николка.— По крайности сытъ будетъ и въ тепл. Можетъ, хозяинъ и жалованье потомъ опредлитъ…

Булочная помщалась въ старомъ деревянномъ домишк на самомъ краю города, гд начиналась уже солдатская слободка. Всхъ рабочихъ было одиннадцать человкъ, Аристархъ Иванычъ пришелся двнадцатымъ.

— Пусть попробуетъ,— уклончиво замтилъ хозяинъ, оглядывая новаго рабочаго съ ногъ до головы.— Только едва ли толкъ изъ тебя выйдетъ… Наша работа тяжелая.

Дйствительно, работа въ булочной оказалась не изъ легкихъ, главнымъ образомъ потому, что приходилось печь булки ночью. Рабочіе отнеслись къ Аристарху Иванычу подозрительно, какъ къ блоручк, который ни за что не уметъ взяться. Впрочемъ, они скоро помирились съ нимъ, когда узнали, что онъ грамотный. Въ булочной никого не было грамотнаго, и даже самъ хозяинъ вмсто фамиліи ставилъ крестъ. Здсь Аристарху Иванычу выпалъ первый заработокъ, онъ писалъ письма рабочимъ по копейк за штуку и заработалъ нсколько копеекъ, на которыя и отправилъ письмо матери.

— Теб не булки печь, а по письменной части надо устраиваться,— замтилъ хозяинъ.— Кажется, ежели бы я былъ грамотный, такъ чего бы не надлалъ…

Черезъ недлю Аристархъ Иванычъ былъ уволенъ безъ всякой видимой причины.

— Ничего изъ тебя по выйдетъ по нашей булочной части,— замтилъ хозяинъ.— Поищи другого подходящаго мста. Городъ, слава Богу, великъ…

Скитанья по другимъ мстамъ тоже не привели ни къ чему. Аристархъ Иванычъ пробовалъ работать въ переплетной, потомъ у столяра, у сапожника — и везд его находили неподходящимъ.

— Учили тебя, да не тому,— объяснялъ сапожникъ.— Сноровки никакой нтъ по нашему длу, а кормить тебя начетисто. Великъ выросъ и одного хлба сколько съшь… Иди куда-нибудь по своей части.

‘Часть’ Аристарха Иваныча заключалась только въ томъ, что онъ умлъ хорошо пть на гласы и недурно зналъ церковную службу.

Въ теченіе мсяца своей жизни съ волчьимъ паспортомъ Аристархъ Иванычъ усплъ обойти вс присутственныя мста, но его нигд не принимали. Вс мста были заняты, и везд получался одинъ и тотъ же отказъ, Положеніе получалось самое безвыходное, такъ что даже Богоявленскій приходилъ въ отчаяніе.

— Должно же быть гд-нибудь твое мсто?— повторялъ онъ.— Вс люди живутъ…

Единственнымъ результатомъ этихъ поисковъ работы было то, что въ духовной консисторіи Аристарху Иванычу предложили мсто, именно, клеить конверты въ ожиданіи понамарской вакансіи. Но онъ не могъ воспользоваться и этимъ счастливымъ случаемъ, потому что нужно было прослужить безъ всякаго жалованья мсяца три. По части питанія выручилъ Богоявленскій, снабжавшій Аристарха Иваныча кусками чернаго хлба, которые онъ выносилъ изъ семинарской столовой. Хорошо, что былъ и кусокъ чернаго хлба.

Наступала глубокая осень. Деревья пожелтли, вода въ рк казалась темно-бурой, ночи длались холодными. На улицахъ Энска стояла непролазная грязь. Вс обыватели готовились къ зим, вставляя зимнія рамы, заготовляя дрова и доставая шубы. И днемъ было холодно. Чтобы погрться, Аристархъ Иванычъ заходилъ въ духовную консисторію и по цлымъ часамъ сидлъ съ разными просителями. Были тутъ и вдовы, хлопотавшія о пенсіи, и заштатные священники, и ветхозавтные дьячки, вызванные въ консисторію по разнымъ дламъ. Нкоторые ходили въ консисторію недли по дв, дожидаясь ршенія своего дла.

— Ты это чего здсь толчешься, паренекъ?— спрашивали Аристарха Иваныча и, узнавъ, въ чемъ дло, участливо качали головами.— Ахъ, бдняга… Много народу осталось на улиц по преобразованію. А впрочемъ, начальство лучше насъ знаетъ…

Изъ непринятыхъ въ семинарію въ город осталось очень мало. Вс разъхались по домамъ, кому было поближе. Аристархъ Иванычъ завидовалъ имъ отъ всей души и мечталъ о своемъ родномъ сел, какъ объ ра. Только бы добраться туда… А что будетъ тамъ, Аристархъ Иванычъ какъ-то не думалъ. Нужно было прохать больше четырехсотъ верстъ да еще въ осеннюю распутицу. Кром того, у Аристарха Иваныча не было теплой зимней одежды, каковой казеннокоштнымъ воспитанникамъ не полагается.

— Ахъ, только бы ухать домой!— мечталъ Аристархъ Иванычъ.— Только бы ухать…

Богоявленскій попрежнему оставался для него добрымъ геніемъ. Онъ, между прочимъ, подарилъ свои сапоги и старое осеннее пальто.

— Въ семинарію похожу и въ худыхъ сапогахъ,— объяснялъ онъ.— А осеннее пальто мн совсмъ даже не нужно…

Аристарха Иваныча огорчало только одно, именно, что Богоявленскій былъ противъ того, чтобы онъ халъ домой.

— Что ты будешь длать дома?— разсуждалъ Богоявленскій.— Конечно, можно со временемъ поступить въ псаломщики или волостные писаря, но нужно протекцію. У тебя есть кто-нибудь вліятельный знакомый?

— Нтъ, никого нтъ, кром церковнаго старосты.

— Ну, съ твоимъ старостой недалеко удешь. Да… А впрочемъ, вс понемногу устраиваются и въ деревн. Какъ-нибудь перебьешься.

Все это были пустыя слова, которымъ Богоявленскій и самъ не врилъ. Его огорчало главнымъ образомъ то, что Аристархъ Иванычъ не могъ нигд устроиться, ни къ какому ремеслу, пока не понялъ, въ чемъ дло.

— Переросъ ты, Аристархъ Иванычъ, вотъ въ чемъ бда,— объяснялъ онъ.— Въ ремесло поступаютъ восьмилтними мальчиками и учатся изъ-за хлба, а тебя держать изъ-за хлба, пока выучишься — невыгодно хозяину. Ремесло, братъ, великое дло. Съ нимъ нигд не пропадешь… А нашъ греческій да латинскій языкъ кому нужны? Вотъ посмотри, какъ живутъ городскіе мщане — и свой домикъ и свое хозяйство почти у каждаго, потому что у каждаго есть свое дло, кто чмъ промышляетъ. Съ нашимъ-то волчьимъ паспортомъ у воды безъ хлба досыта насидишься…

Съ каждымъ дномъ положеніе Аристарха Иваныча длалось все хуже. Начались уже первые заморозки. Старики ходили въ шубахъ. Разъ въ такое холодное утро Аристархъ Иванычъ зашелъ погрться въ пріемную духовной консисторіи. Тамъ народу набралось особенно много, потому что везд полевыя работы кончились, а также и сборъ ‘осенняго’ по приходамъ. Аристархъ Иванычъ прислушивался къ чужимъ разговорамъ и завидовалъ всмъ, потому что вс пріхали въ Энскъ только на время, а потомъ вернутся къ себ домой. Что можетъ быть лучше своего угла вообще, а осенью въ особенности? Аристархъ Иванычъ былъ изумленъ, когда услышалъ, какъ его кто-то назвалъ по фамиліи.

— Не знаешь ли, гд живетъ Блоусовъ?— спрашивалъ сдой сгорбленный старичокъ въ деревенскомъ подрясник и въ косичкахъ такимъ тономъ, точно въ Энск вс должны были знать Блоусова.

Сдой старичокъ, очевидно, изъ деревенскихъ дьячковъ, уже началъ сердиться, что никто не знаетъ Блоусова, даже посл того, когда онъ объяснилъ, что этотъ Блоусовъ изъ богоявленскаго духовнаго училища.

— А какъ его зовутъ?— спросилъ Аристархъ Иванычъ, не вря собственнымъ ушамъ.

— А вотъ этого я и не знаю,— отвтилъ старичокъ.— Мать-то вотъ какъ наказывала его разыскать и имя называла, а я имя-то и забылъ.

— Не Аристархомъ ли?

— Вотъ, вотъ… Онъ самый. Экая память-то: до половины дороги все помнилъ, а тутъ изъ головы все вытрясло. Именно, Аристархъ Блоусовъ. Я и отца его зналъ: отецъ Иванъ.

— Значитъ, вы меня разыскиваете: я и есть Аристархъ Иванычъ.

Въ первую минуту сдой старичокъ почему-то не поврилъ и только убдился тогда, когда Аристархъ Иванычъ показалъ свое училищное свидтельство.

— Вотъ ужъ поистин, что гора съ горой не сходится, а человкъ съ человкомъ сойдется,— бормоталъ старичокъ, пытливо разсматривая Аристарха Иваныча съ ногъ до головы.— И вдь на отца похожъ… Ахъ, ты, братецъ мой, какая исторія съ географіей вышла!.. Мать-то теб отцовскую шубу послала да пять рублей деньгами… Вотъ какое дло.

Аристархъ Иванычъ просто не врилъ собственнымъ ушамъ, точно все происходило во сн.

— Ахъ, ты, грхъ какой вышелъ!— разсуждалъ старичокъ, начиная шарить въ карманахъ своего подрясника.— Главное-то и забылъ: вдь теб и письмо есть отъ матери. Домой тебя зоветъ… А я твое-то письмо чуть съ своимъ прошеніемъ въ консисторію не отдалъ.

Письмо было наконецъ отыскано, и Аристархъ Иванычъ по адресу на конверт узналъ руку матери. Она писала ему, чтобы онъ халъ съ старикомъ-дьячкомъ домой, а тамъ,— прибавила она,— ‘увидимъ’. Между прочимъ, она сообщала, что нынче у нея уродилась такая хорошая картошка, какой еще не бывало, потомъ — что отелилась коровка телочкой и т. д.

— Вотъ только я управлюсь съ своими длами и сейчасъ махнемъ домой,— объяснялъ старикъ.— Хоть и начались заморозки, ну, да въ шуб-то стрлой не прошибешь…

Старый дьячокъ остановился на постояломъ двор, куда переселился и Аристархъ Иванычъ. Онъ сразу ожилъ духомъ и, конечно, сейчасъ же сообщилъ обо всемъ Богоявленскому.

— Что же, можетъ-быть, и хорошо,— условно согласился тотъ.

— Да ужъ только бы выбраться изъ Энска… И дома найдемъ работу.

Стараго деревенскаго дьячка звали Матвемъ Иванычемъ. Онъ пріхалъ въ Энскъ по какому-то длу, о которомъ хлопоталъ лтъ двадцать и о которомъ въ консисторіи давно вс забыли.

— Этакое дло, срокъ пропустилъ,— жаловался Матвй Иванычъ.— А дома-то старуха вотъ какъ ждетъ… Боится, главное, что меня дорогой разбойники убьютъ.

Въ Энск старикъ хотлъ прожить, пока не ршится его дло, но потомъ неожиданно перершилъ все. Проснулся утромъ, посмотрлъ въ окошечко постоялаго двора и проговорилъ:

— Ну, Аристархъ Иванычъ, пора намъ съ тобой и по домамъ. Будетъ, погостили въ губерніи. Въ гостяхъ хорошо, а дома и лучше того…

Аристархъ Иванычъ разыскалъ обозъ, и все было готово. Наканун отъзда вечеромъ на постоялый дворъ пришелъ Богоявленскій. Онъ былъ сегодня какой-то грустный и нсколько разъ проговорилъ:

— Эхъ, и я бы съ вами похалъ, братцы…

Они втроемъ долго сидли вечеромъ за самоваромъ и успли наговориться обо всемъ, а главнымъ образомъ о реформ духовно-учебныхъ заведеній. Матвй Иванычъ только вздыхалъ, поглядывая на Аристарха Иваныча.

— Что же, за битаго двухъ небитыхъ даютъ,— проговорилъ онъ задумчиво.— Да на людяхъ, говорятъ, и смерть красна. Да, вообще… А меня что, главное, удивляетъ. По-нашему, по-деревенскому, ежели въ семь подросъ парень — вдь это цлый капиталъ. Да какъ имъ дорожатъ-то… да. А тутъ по преобразованіи гонятъ людей въ три шеи… Мать-то у тебя, Аристархъ, какъ убивается, я ее утшалъ… Вотъ мое дло: послднее-распослднее дло дьячокъ — такъ? А у меня ремесло: кузницу завелъ и свой кусокъ хлба имю. Посмотри-ка, какія у меня руки…

Старикъ показалъ свои обожженныя мозолистыя руки и засмялся.

— Вотъ эти ручки ничего не боятся, и ты ничего не бойся. Такъ и матери скажи: Матвй Иванычъ мн ничего не веллъ бояться. Ужъ въ худой день я въ своей кузниц рубль заработаю… Теперь вотъ васъ по Рассе большія тысяче съ волчьимъ паспортомъ пустили, а вы не бойтесь. Ничего не бойтесь, братцы… Ну, преобразованіе, ну, гонятъ въ три шеи, а разв однихъ васъ гонятъ. Посчитайте-ка, сколько въ гимназіи кончатъ: поступили шестьдесятъ, а кончили шесть.

А Богоявленскій соглашался съ Матвемъ Иванычемъ и ршилъ сдлаться кузнецомъ, какъ раньте мечталъ быть бурлакомъ или рыбакомъ.

— Нтъ, ужъ ты лучше кончай свою семинарію,— совтовалъ Матвй Иванычъ.— А тамъ, чмъ хочешь, тмъ и будь… Совсмъ другая музыка. Я-то говорю о лишенныхъ по преобразованію образованія… Значитъ, которые отъ одного берега отстали, а къ другому не пристали. Однимъ словомъ, съ волчьимъ паспортомъ… да…

Раннимъ утромъ на другой день обозъ потянулся изъ Энска. Богоявленскій пришелъ проводить и дохалъ на возу до заставы.

— Ну, съ Богомъ,— прощался онъ.— Ничего, Аристархъ Иванычъ, какъ-нибудь устроишься.

— Да ужъ устроимся,— отвтилъ Матвй Иванычъ, кутаясь въ шубу.— Не пропадать же, въ самомъ-то дл.

1902.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

СТАРАЯ РЕФОРМА.Разсказъ.

Читайте также:

СТАРАЯ РЕФОРМА.
Разсказъ.