‘СОВРЕМЕННЫЙ ТИПЪ.’
‘СОВРЕМЕННЫЙ ТИПЪ.’
Романъ Клауса Ритланда.
Переводъ съ нмецкаго З. Журавской.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
Современный тип, Ритланд Клаус, Год: 1902
Время на прочтение: 124 минут(ы)
Онъ вернулся со службы очень не въ дух Во-первыхъ, онъ сегодня вообще нервничалъ, во-вторыхъ, этотъ олухъ — старшій совтникъ правленія, Кунце — сегодня положительно извелъ его. Старшій совтникъ правленія всегда дйствовалъ на него, какъ запахъ клея (одна изъ его многочисленныхъ идіосинкразій!). Всякій разъ, какъ почтенный совтникъ пространно и нудно начиналъ: ‘Мы не должны забывать, любезный коллега, что всякое дло можно освтить съ различныхъ точекъ зрнія’… молодымъ ассесоромъ овладвало чувство почти физической тошноты. Словно ржавчина начинала сть его душу, когда передъ нимъ въ теченіе трехъ четвертей часа ‘освщали’ какое-нибудь самое обыкновенное дло, которое свободно можно было разобрать въ пять минутъ. Вотъ и сегодня — о Боже! какая безнадежная тоска! настоящее испытаніе, продолжавшееся до тхъ поръ, пока у совтника не заурчало въ живот, тогда только пробилъ часъ избавленія.
Медленно, привычной усталой походкой въ развалку плелся ассесоръ Ширмеръ къ Королевскимъ воротамъ. Мимо него прошла хорошенькая двушка. Какая прелесть! Чисто померанскій типъ, свжая, розовая, настоящая двичья красота!
Онъ съ удовольствіемъ посмотрлъ ей вслдъ.
Но уже черезъ нсколько секундъ чувство удовольствія смнилось чувствомъ живйшаго негодованія. Фу чортъ, какая неуклюжая походка! И желтые башмаки, осенью, въ эту сырость и холодъ! И на каждомъ шагу подолъ плохо подобранной юбки хлесталъ по желтымъ каблукамъ, оставляя на нихъ пятна грязи. И эта юбка изъ выцвтшаго сукна bleu gendarme, обшитая бархатомъ не совсмъ въ тонъ… Весь ореолъ исчезъ.
Безвкусія Александръ Ширмеръ не могъ простить женщин. Лучше ужъ гусыня, или нравственный уродъ, чмъ безвкусно одтая женщина!
Сзади послышались шаги, кто-то догонялъ его, ‘Пстъ! Пстъ! Александръ!’ А, это его школьный товарищъ, Павелъ Шульце, что называется, отличный малый, всегда веселый, бодрый и живой, агентъ по распространенію колоніальныхъ товаровъ, то есть, попросту говоря, странствующій приказчикъ. Фамильярно подхвативъ подъ руку ассесора, онъ звучнымъ громкимъ голосомъ съ берлинскимъ выговоромъ разсказывалъ ему о своихъ недавнихъ удачахъ — о томъ, сколько мшковъ сливъ онъ продалъ въ Пазевальк во время своего послдняго ‘тура’ и сколько центнеровъ кофе въ Трентов.
— Недурны длишки, а? Ну, а у васъ какъ? Что это лто хорошъ былъ уловъ сельдей? Великолпный, а?
Ассесоръ Ширмеръ нетерпливо пожалъ плечами.
— Право, не имю понятія. Слишкомъ мало интересуюсь этимъ.
Коммерціи совтникъ Ширмеръ, папаша ассесора, безспорно, былъ шефомъ одной изъ крупнйшихъ фирмъ, ведущихъ торговлю сельдями — это, конечно, фактъ, и вовсе ужъ не такой непріятный, потому что селедка — золотая рыбка!— но когда васъ интервьюируютъ насчетъ этого на главной улиц города, и при томъ такъ орутъ, это по меньшей мр несносно! И, разумется, какъ разъ въ эту минуту мимо проходили двое демминскихъ уланъ, изъ самыхъ чопорныхъ и тонныхъ, Александръ Ширмеръ познакомился съ ними на послднемъ балу у командира полка..
— Не зайдешь ли ты со мной въ кафе перехватить малость, а?— добродушно предложилъ Павелъ.— Пойдемъ? Не будь такой лягушкой, Александрикъ. Нтъ? Торопишься? Ну, Богъ съ тобой, прощай!..
Наконецъ-то убрался!
Ассесоръ перешелъ на противоположную сторону улицы, гд не было домовъ,— дома тянулись только по одной, а съ другой раскинулось старое кладбище, превращенное въ бульваръ,— и подивился, какъ часто и раньше дивился, что боящееся смерти человчество не боится гулять на подобномъ бульвар. Самъ онъ нисколько не боялся смерти — ни чуточки — и все же мысль о старыхъ истлвшихъ костяхъ, лежавшихъ тутъ подъ землею, была ему противна. ‘Когда придетъ мой чередъ,— говорилъ онъ себ,— я, во всякомъ случа, переселюсь заблаговременно въ Готу,— сгорть цликомъ, быстро, безъ запаха, это все же аппетитне’…
Это пріятное теченіе мыслей было прервано появленіемъ двухъ хорошенькихъ велосипедистокъ, которыя, поравнявшись съ нимъ, остановились и соскочили съ своихъ велосипедовъ. То была его сестра, Вра, и ея подруга, Марія Луиза фонъ-Грутенау.
— Угадай, Саша, откуда мы?— крикнула Вра своимъ звонкимъ рзкимъ голоскомъ.— Отъ Густава, длали репетицію крестильнаго обряда. Марилиза никогда еще не держала на рукахъ маленькаго ребенка и очень боялась за завтрашній день. Нтъ, знаешь, что я теб скажу…
— Фрейлейнъ фонъ-Грутенау будетъ крестной матерью?— прервалъ Александръ, vulgo Саша, ея оживленную рчь.
— Ну, разумется, разв ты не зналъ? Мы безумно рады этому — не правда ли, Марилиза?
— Гмъ… да.— Марилиза была немножко скупа на слова и становилась разговорчивой только, когда рчь заходила о спорт. Лошади, собаки, охота — это волновало ея сонную двичью кровь, это была ея стихія. Больше всего лошади. ‘Онъ скверно сидитъ на лошади’ — боле сурового приговора мужчин она произнести не могла.
Въ сущности Саша находилъ страннымъ, что она будетъ крестить первенца у его брата. Она вовсе не такъ ужъ близка съ Густавомъ и его женой. Но, разумется, это дло Вриныхъ рукъ. Врина спеціальность — подруги аристократки. Она всегда выбирала себ пріятельницъ только среди знати. А Марилиза баронесса и дочь генерала. Выводъ ясенъ.
— Слушай, Саша,— продолжала тараторить его сестренка,— ты непремнно долженъ пойти съ нами къ Грутенау и посмотрть портретъ Марилизы. Это слишкомъ хорошо. Не правда ли, ты сама это находишь, моя милочка?
Пріятельница кивнула головой.— Да, Мута это уметъ…
— Ее пишетъ Эрдмута Ленцъ, молодая художница изъ Мюнхена, съ которой Грутенау познакомились прошлымъ л.томъ въ Тегеризее, ты вдь знаешь, Саша.
— Ахъ, да, такъ.— Саша не имлъ понятія, о комъ идетъ рчь.
— Да, вамъ, правда, надо познакомиться съ нею,— замтила Марилиза.— Она такая, такая милая! 1
— То есть — все таки большая оригиналка, — смягчила Вра,— и едва-ли она Саш понравится. Она прямая противоположность Саш.
Марилиза засмялась.— О, безъ сомннія!
Любопытство асессора было задто.— Если позволите, я завтра же приду взглянуть на портретъ.
— Отлично.
— Смотри,— шепнула Вра пріятельниц: — оглянись-ка направо…— Марилиза оглянулась и хихикнула.
— Опять эта лягушка!
— Кто?— спросилъ ассесоръ.
— Тссъ!— произнесла Вра.
Мимо прошелъ молодой человкъ, франтовато, но шутовски одтый, тощій, съ большой головой, бросая умильные взгляды на обихъ дамъ.
— Новый обожатель Вры,— пояснила Марилиза, когда онъ прошелъ мимо.
— Мы его прозвали человкомъ-лягушкой,— продолжала, давясь отъ смха, Вра,— ты замтилъ, какой у него смшной огромный ротъ и выпученные глаза? Вотъ уморительная физіономія!.. Однако, не пора ли намъ двинуться дальше? Или,— она лукаво взглянула на подругу,— не разсказать ли мн сначала Саш, что ты говорила, когда мы..
Узенькое, рзко-очерченное породистое личико Марилизы покрылось густымъ румянцемъ.— Посмй только!.. демъ. Прощайте, господинъ ассесоръ!
Он вскочили на велосипеды и покатили. Асессоръ задумчиво смотрлъ вслдъ двумъ удалявшимся изящнымъ фигуркамъ и насмшливая улыбка играла на его устахъ!
— Ага! такъ вотъ оно къ чему клонится… Да, это было бы очень на руку мам и Вр. Сашинъ beau pè,re — его превосходительство, генералъ фонъ Грутенау!..
Что мать и Вра носятся съ этимъ планомъ — это онъ замтилъ уже давно. Но сегодня ему впервые показалось, что и другіе, Грутенау…
Почему бы и нтъ? Денегъ у нихъ немного, но за то есть благородныя страсти… А кровныхъ лошадей можно покупать и на мщанскія деньги.
Такъ нтъ же! Ихъ разсчетъ невренъ. Вс они забываютъ, что главный факторъ въ ршеніи задачи — онъ, Саша. А ему жениться? ему? Смшно. Плодить такихъ же усталыхъ, до времени изжившихся людей? Прямо таки непозволительно.
— Нтъ, Марилиза, нтъ, стройная баронесса, ищи себ другой туго набитый кошелекъ съ обязательнымъ приложеніемъ супруга. Я уклонюсь.
На слдующее утро онъ нанесъ визитъ генеральш фонъ Грутенау. Генеральша была тощая блесоватая дама, очень некрасивая, но умвшая импонировать и съ равнодушнымъ видомъ говорить непріятнымъ ей людямъ дерзости, отъ которыхъ т буквально становились въ тупикъ. Но на Саш Ширмер она этого таланта никогда не примняла. Ему она выказывала безграничное благоволеніе, даже что-то врод уваженія. Хотя онъ былъ чиномъ всего только ассесоръ и не дворянскаго происхожденія, но съ нимъ никто бы не позволилъ себ обойтись неуважительно. Скоре съ его родными. Эти, въ своемъ ненасытномъ тщеславіи, способны были проглотить многое. Но если иные и качали головами, говоря объ этой семь честолюбцевъ, все же она добилась своего: она принадлежала не только къ лучшему купеческому кругу, но и вообще къ лучшему обществу. Ширмеры бывали и у оберъ-президента и у командира полка, высшія должностныя лица, вновь назначаемыя въ городъ, обязательно длали имъ визитъ. То обстоятельство, что супруга коммерціи совтника была родомъ русская, придавало ей особую экзотическую прелесть. Она была очень свтская, и лишь не въ мру чопорныя штеттинскія матроны ставили ей въ вину тотъ фактъ, что ея супругъ познакомился съ ней и влюбился въ нее на скользкой почв — въ Монте-Карло, и что она развелась съ первымъ мужемъ.. Вдь и на солнц есть пятна.
А дти ихъ были поистин превосходно воспитаны. Крошка Вра считалась въ Штетин одной изъ первыхъ по изяществу и туалетамъ, ассесоръ же былъ такъ красивъ, держался съ такимъ тактомъ — безукоризненный, прямо-таки безукоризненный кавалеръ!
— Какъ это мило съ вашей стороны, любезный ассесоръ, что вы хотите постить нашу импровизированную мастерскую,— сказала генеральша, протягивая вошедшему сухую тощую руку.— Братъ недавно разсказывалъ мн, что вы баснословно тонкій знатокъ искусства.— Братъ госпожи фонъ Грутенау былъ предсдатель губернскаго правленія и начальникъ ассесора.
— Мой уважаемый шефъ клевещетъ на меня, ваше превосходительство,— возразилъ онъ, приложившись къ ручк, какъ велитъ обычай:— я совершенный варваръ.
— Все же мн любопытно знать, что вы скажете.
И она повела его въ такъ называемую мастерскую. Передъ мольбертомъ стояла высокая статная дама въ синемъ передник. Марилиза сидла въ сторонк. При вход асеесора она быстро стащила салфетку съ близь стоящаго столика и прикрыла ею свои обнаженныя плечи.
— Милая фрейлейнъ Мута, я привела вамъ строгаго критика,— сказала генеральша, представляя гостя.
— Ой-ой, это страшно!
Художница обернулась, кивнула головой и устремила на молодого человка долгій, внимательный взглядъ. Въ ея широко-раскрытыхъ глазахъ свтился наивный интересъ, но ни тни женскаго кокетства.
Такъ вотъ она, эта знаменитая Мута.
Широкоплечая молодая женщина, полногрудая, не элегантная, но рослая и статная. На крпкой ше — интересная голова, короткіе вьющіеся волосы, круглое лицо съ широкими скулами, полныя твердыя губы, тупой, довольно толстый носъ и блестящіе темносиніе глаза. Лицо нельзя сказать, чтобы красивое, но въ немъ свтилось то, что рдко можно встртить у женщинъ: юморъ.
— Умна и добра,— думалъ Саша, вглядываясь въ эти выразительныя черты,— но не для меня. Вра права. Для такихъ цльныхъ натуръ я не гожусь.
Цльную натуру онъ угадалъ въ двушк съ перваго взгляда.
Онъ подошелъ къ почти оконченному портрету, испытующе всматриваясь въ него.
Въ первый моментъ онъ подумалъ: Бдная Марилиза, теб не польстили.
А въ слдующій: Да, но все же портретъ хорошій. Похожъ. Она, какъ живая.
Вглядвшись еще внимательне, онъ пришелъ къ заключенію, что оригиналъ все-таки прикрашенъ и даже очень, но это была художественная, тонкая лесть. Въ эту рожицу на портрет вложено было гораздо больше выраженія, чмъ она имла въ натур, вложена была индивидуальность.— О, дточка, будь ты такъ интересна, какъ здсь, на полотн!.. въ этомъ гордомъ, ршительномъ, пикантномъ личик видна раса, порода. Нтъ, маленькая баронесса, въ дйствительности, теб далеко до этого.
— Хорошо,— сказалъ онъ, кивнувъ головой,— умно сдлано.
— О!— вскричала обманутая въ своихъ ожиданіяхъ Мута.— Умно! Это двусмысленная похвала.
— А вотъ здсь нехорошо,— онъ указалъ на шею сзади.— Красное сюда не идетъ. Оно убиваетъ все окружающее.
Мута засмялась, отошла на два шага и не совсмъ охотно согласилась:
— Вы правы. Иногда приглядишься и не замчаешь… послушайте, я подозрваю, что вы тоже немного изъ нашей братіи…
— Да нтъ-же, вы знаете, что онъ ассесоръ губернскаго правленія,— вставила Марилиза.
— Жаль! она, несомннно, глупа,— подумалъ Саша,— но неужели у нея дйствительно такая чудная шея?
И его взглядъ скользнулъ по тоненькой, гибкой шейк, съ которой соскользнула спасительная салфеточка.
Модель покраснла, но на этотъ разъ не прикрылась опять и спросила:
— Вы не находите забавнымъ, что меня пишутъ dcollete? Я хотла непремнно въ амазонк… Но она такъ,— такъ…
— Я упряма, какъ оселъ,— докончила Мута.— Тотъ, кого я пишу, на время становится моей собственностью, и я наряжаю его по своему вкусу. И писать я могу не всякаго. Оригиналъ долженъ хоть сколько-нибудь интересовать меня, иначе моя кисть отказывается служить. Вотъ этимъ,— она указала на портретъ,— я довольна. Это настоящій типъ двушки fin-desiè,cle, изъ породы здоровыхъ, дрессированныхъ на свобод. Ни жиру, ни блдности отъ сиднья взаперти, ни вялости тканей: тло гибкое, плотное, вс мышцы хорошо развиты… взгляните, напримръ, на этотъ великолпный мускулъ затылка…
Она обернулась къ своей модели, похлопала по указанному мсту и, увлекшись, даже не сообразила сразу, почему Марилиза такъ сконфузилась и прошептала:— Но, Мута, какъ вы можете?..
— Разв не жаль было-бы закрыть этотъ дивный мускулъ глупымъ чернымъ сукномъ? И потомъ красный шелкъ такъ выгодно оттняетъ этотъ чистый, чуть желтоватый тонъ кожи… Ага! тутъ надо исправить.
Она взяла кисть и продолжала писать.
— Вы не находите, что я поступила правильно, взявъ лицо не прямо, а trois quarts?— спрашивала она, не переставая работать.— Собственно говоря, лицо для этого слишкомъ узко. Но надо же было выдлить линію носа,— эту фамильную черту!
— Словно передъ ней не человкъ сидитъ, а кукла,— думалъ Саша.
Но Марилиз, повидимому, нравилась эта безцеремонная критика ея вншности. Она была боле обыкновеннаго оживлена.
Черезъ четверть часа, когда Саша собрался уходить, чтобъ не мшать художниц работать, та запротестовала:— Ахъ нтъ, оставайтесь. Вы ничуть не мшаете. Напротивъ. Малютка сидитъ уже давно, а въ такихъ случаяхъ у нея лицо принимаетъ сонное выраженіе… Разговоръ отличное подспорье…
— Разскажите мн о гамбургскихъ скачкахъ, пожалуйста!— хорошо?— просила Марилиза.— Вдь вашъ Локи, говорятъ, чуть-чуть не взялъ перваго приза?
Онъ засмялся.— Чуть-чуть, да. Въ сущности, это былъ жестокій — провалъ…— И онъ подробно разсказалъ, какъ было дло.
Марилиза чувствовала себя, какъ рыба въ вод. Она знала имена и родословную всхъ извстныхъ скаковыхъ лошадей и сыпала спортсменскими терминами, словно профессіональный жокей.
— Вы могли бы, господинъ ассесоръ, приходить почаще и разсказывать ваши скаковые анекдоты,— сказала Мута, когда сеансъ былъ оконченъ.
— Разв вы тоже интересуетесь спортомъ?
— Я? Нтъ. Я даже и не слушала. Но мой портретъ… совсмъ иначе пишется, когда эта мордочка вся смется и свтится оживленіемъ!
Ага, значитъ, онъ нуженъ только какъ средство для достиженія цли. Въ неискренности Муту Ленцъ упрекнуть было трудно!
Въ дом Ширмера junior происходили крестины.
— Слава Богу, первое дйствіе кончилось,— сказалъ Саша, присаживаясь къ нарядно изукрашенному столу, возл двицы фонъ-Грутенау.— Я не терплю подобныхъ церемоній, по крайней мр, въ такихъ домахъ, какъ нашъ, гд каждый зваетъ украдкой…
— Вовсе нтъ,— возмутилась молодая двушка:— все было такъ торжественно — убранный цвтами алтарь и чудная игра на гармоніум…
— И рчь, которой, къ счастью, на три четверти никто не разслышалъ.
— Да, это, правда, было нсколько утомительно. Я такъ боялась, какъ бы не расхохотаться!
Дло въ томъ, что священный обрядъ, выполненный пасторомъ надъ утопающимъ въ кружевахъ младенцемъ, показался этому послднему неслыханной дерзостью, и онъ протестовалъ энергическимъ крикомъ. Чмъ больше возвышалъ священникъ свой кроткій сдобный голосъ, тмъ громче ревло маленькое чудовище, словно канарейка, которая, какъ извстно, заливается всего усердне во время оживленной бесды. По счастью, къ наступленію торжественной минуты, когда крестные должны были вступить въ исполненіе своихъ обязанностей, ребенокъ докричался, наконецъ, до того, что уснулъ. Но Марилиза долго еще не довряла маленькому спящему гршнику и каждую минуту ждала, что произойдетъ что-то ужасное. Вытянувшись въ струнку и не шевелясь, словно держа подносъ, уставленный стеклянной посудой, она держала опасный конвертикъ на вытянутыхъ тонкихъ рукахъ и поспшила, какъ только это было возможно, передать его Вр.
Вра выказала больше умнья. Прелестная, какъ мадонна, она склонилась надъ сморщеннымъ краснымъ личикомъ и улыбалась ему такъ кротко, такъ мило, что ея кумъ, молодой Браунштедтъ — Браунштедтъ и Ко, фабриканты химическихъ продуктовъ — въ тотъ же мигъ смертельно влюбился въ не. Но всего примрне держалъ себя второй крестный, совтникъ ремесленной управы, Бушманъ, старый холостякъ. Онъ, повидимому, спеціально ради этого случая изучилъ руководство для мамокъ, и все время, пока ребенокъ оставался у него на рукахъ, переступалъ съ ноги на ногу, тихонько укачивая младенца. Не доставало только, чтобъ онъ заплъ: ‘Баю-баю’!
Церемонія, наконецъ, кончилась, теперь можно было отдохнуть отъ неудобнаго торжества, подкрпляясь шампанскимъ и устрицами.
Столъ, по совту Вры, былъ убранъ сиренью, той чахоточной, искусственно доведенной до преждевременнаго расцвта сиренью, которая въ этотъ сезонъ общала сдлаться моднымъ цвткомъ. Въ pendant къ этому вс лампы были затнены лиловымъ. Мягкій матовый свтъ смягчалъ блескъ серебра и хрусталя. Голубоватый свтъ нжно и скромно игралъ на глянцовитой лысин дда новорожденнаго, сидвшаго на почетномъ мст, возл хорошенькой юной матери, почти черезчуръ нарядной въ своемъ тяжеломъ плать изъ розовой парчи.
Онъ прекрасно выглядлъ, старый — то есть, такъ называемый старый Ширмеръ, типъ крупнаго коммерсанта, съ своими пепельными бакенбардами-котлетками, статной фигурой и свжимъ, немного пухлымъ лицомъ, на которомъ выраженіе полнаго достоинства добродушія уживалось рядомъ съ несомнннымъ лукавствомъ.
Напротивъ него, на почетномъ мст рядомъ съ пасторомъ, сидла его супруга. Она была средняго роста, но еще и теперь видно было, что когда-то она была красавица, хотя теперь она ожирла и поблекла, сильно пудрилась и сверкала ослпительными вставными зубами. Лицо у нея было какое-то натянутое и время отъ времени нервно подергивавшееся, такъ что на не тяжело было долго смотрть.
Она оглядывала сидвшее за столомъ общество въ черепаховый лорнетъ, кивала головой то одному, то другому, улыбаясь приторно слащавой улыбкой, и про себя находила, что Густавъ и его жена не умютъ составить себ приличнаго круга знакомыхъ. Ея невстка, Сузхенъ — славная и хорошенькая бабеночка, но добиться успха въ свт, принимать у себя — этого она совершенно не уметъ. Да и самъ Густавъ — онъ, правда, не чуждъ маленькаго тщеславія, но, въ сущности, и онъ всего привольне чувствуетъ себя за товарищескимъ, непринужденнымъ обдомъ въ кругу ‘молодыхъ Шульце’ и ‘юныхъ Ничке’. Онъ дльный купецъ, Густавъ, но очень дюжинный человкъ… Онъ похожъ на свою старшую сестру, Ольгу — эту добрую Ольгу, которая, будучи дочерью милліонера, настолько не поняла своего призванія, что восемнадцати лтъ отъ роду влюбилась въ красиваго учителя гимназіи и вышла за него замужъ, не убоявшись скромности этой партіи.
Теперь она опустилась, вчно сидитъ дома и каждый годъ рожаетъ дтей… Съ такой далеко не удешь. То-ли дло Саша и Вра. О, эти двое! ‘Твои хваленые любимчики’,— дразнитъ е мужъ, но въ сущности онъ самъ влюбленъ въ свою прелестную дочку. А насмшливому умниц-сынку ассесору тоже нтъ ни въ чемъ отказа…
Саш не досталось дамы.
Онъ долженъ былъ фактически занимать Марилизу… Ея номинальный кавалеръ, совтникъ ремесленной управы Бушманъ, за столомъ посвящалъ себя исключительно д и считался въ высокой степени неопаснымъ для женскихъ сердецъ. Хитрая Вра нарочно посадила его рядомъ съ подругой. Она съ другого конца стола подняла бокалъ, показывая брату и Марилиз что пьетъ за ихъ здоровье, лукаво блеснувъ свтлоголубыми глазами, и сдлала подруг какой-то знакъ, отъ котораго та смутилась и захихикала.
— Глупое ребячество!— подумалъ Саша.— Но линія носа, дйствительно, хороша, въ ней есть стиль.
Сегодня Марилиза казалась ему красиве прежняго. Посл художественной оцнки Муты Ленцъ она выросла въ его глазахъ — при томъ-же онъ все-таки питалъ маленькую слабость къ голубой крови, хотя и насмхался надъ аристократическими стремленіями матери и Вры.
— Не посвятите-ли вы меня въ языкъ знаковъ, съ помощью котораго вы переговариваетесь съ моей сестрой?— спросилъ онъ, наклонившись къ своей сосдк.
— Можетъ быть… если вы будете сегодня очень милы!
Ага, Марилиза начинаетъ кокетничать!
— Тссъ!— произнесла она. Священникъ, маленькій, кругленькій человчекъ — одно брюшко — поднялъ бокалъ и провозгласилъ цвтистый тостъ за героя дня, или, врне, его достоуважаемыхъ родственниковъ. Растроганнымъ голосомъ онъ перечислялъ христіанскія и гражданскія добродтели, жи-. вущія въ этой милой, почтенной семь, и поздравлялъ младенца, которому благосклонный рокъ судилъ родиться среди такого скопища добродтелей.
Саша нервно барабанилъ пальцами по краю тарелки и думалъ про себя: ‘Старый лицемръ! вдь онъ самъ не вритъ ни одному слову изъ того, что говоритъ. Дятельная любовь къ ближнему! Ба! Онъ отлично знаетъ, что папаша ставитъ въ спискахъ пожертвованій крупныя цифры только потому, что этого требуетъ репутація фирмы,— что мама только потому такъ усердно посщаетъ швейные вечера въ женскомъ обществ, что она встрчается тамъ съ женой оберъ-президента,— что Густавъ бываетъ въ церкви только разъ въ годъ,— въ день рожденія императора,— чтобы показаться въ форм поручика запаса,— а нашу маленькую Вру онъ самъ поймалъ на томъ, что она за урокомъ Катихизиса читала ‘Monsieur, Madame et Bb’, пряча книгу подъ столъ. Наконецъ, я… положимъ, именно во мн есть кое-какіе задатки религіозности, и я, пожалуй, могъ-бы сдлаться врующимъ, если бъ — да, если бъ все вокругъ меня было совсмъ, совсмъ по другому… У меня бывали иногда метафизическія стремленія…
Но тотчасъ же онъ расхохотался самъ надъ собой. У него метафизическія стремленія! У него, съ его усталой, безплодной душей!.. Нервные аффекты, сплинъ, — потребность въ ощущеніяхъ — ничего больше, ничмъ инымъ и не могли быть эти овладвающіе имъ по временамъ приступы тоски по чемъ-то хорошемъ, святомъ, ради чего стоитъ жить…
Въ сущности, онъ совершенно изъ того же тста, что и вс эти вылощенные, упитанные, изукрашенные драгоцнными камнями женщины и мужчины, окружающіе его — можетъ быть, немножко утонченне, чуточку вдумчиве, съ боле тонкими нервами…
— Да-да, вы совершенно правы, спуску давать нельзя, такую лошадь нужно воспитывать,— говорилъ онъ, разсянно улыбаясь Марилиз, только что описывавшей ему проказы своей молодой рыжей лошади.
— Ахъ!— вздохнула она, — я такъ желала бы избавиться отъ Гудруны! О, если бъ я могла длать, что хочу…
— Ну, чего же такъ жаждетъ ваще сердечко?
Новый вздохъ.— Графъ Дона продаетъ своего Валаха, это двухлтокъ, чудный, породистый — отъ Губернатора и Лейлы,— этого довольно, не правда-ли?.. Вотъ было бы наслажденіе здить на немъ! Но Дона проситъ за него такую цну… объ этомъ нечего и думать. Папаша прямо высмялъ меня, когда я завела рчь о Валах. А между тмъ…
— Достойные друзья и милые гости!— Это поднялся тайный коммерціи совтникъ. Его рчь была красой всхъ застольныхъ рчей. Вслдъ затмъ консулъ Мейеръ предложилъ тостъ за здоровье крестныхъ, потомъ молодой Пичке — за здоровье братьевъ и сестеръ Ширмеръ, тосты слдовали одинъ за другимъ, всегда находился какой-нибудь милый, достойный, превосходнйшій человкъ, котораго необходимо было почествовать…
Застольное остроуміе, трогательныя рчи, рукопожатія, брудершафты, трескъ конфектъ съ сюрпризами, крики ‘Hoch!’ въ повышающихся и понижающихся аккордахъ, одинаково фальшивыхъ — настоящее, неподдльное, оживленное настроеніе семейнаго торжества, подъ конецъ все боле и боле переходящее въ банальную и шумную развязность!..
— У васъ такой видъ, какъ будто все происходящее здсь васъ ни капельки не интересуетъ,— замтила Марилиза, несовсмъ довольная своимъ кавалеромъ,— вамъ, должно быть, смертельно скучно.
— Помилуйте, возл васъ…
Марилиза пожала плечами, потомъ засмялась, не безъ лукавства.
— Знаете, что про васъ сказала Мута, когда вы ушли?
— Что же? Это интересно.
— Собственно говоря, это страшная нескромность…
— Нескромности приправа разговора. Итакъ…
— Она сказала: ‘Прекрасный трупъ!’ Но что она подразумвала подъ этимъ, этого она не объяснила.
— И сказаннаго достаточно.
Саша задумался. Онъ ожидалъ другого — какого-нибудь лестнаго замчанія о его художественномъ чуть, пониманіи дла…
Прекрасный трупъ! Значитъ-ли это…
Въ сущности, эта грубіянка Мута права.
Ему чего-то недостаетъ для того, чтобы быть настоящимъ, живымъ человкомъ.
Вдь вотъ только что онъ чувствовалъ себя — какъ слишкомъ часто чувствовалъ себя въ веселой компаніи — совершенно несчастнымъ, все ему казалось пошлымъ, противнымъ, вс лица каррикатурными. И это зовется удовольствіемъ, радостью жизни!— а въ немъ этой радости нтъ ни капли, ни единой капли! Скорй бы ужъ это кончилось! Больше онъ ничего не желалъ, — но при всемъ томъ онъ казался себ существомъ высшей породы, исключительнымъ человкомъ…
Эти курьезныя слова странно волновали его. Что мшаетъ ему быть веселымъ съ веселыми? Быть можетъ, просто утонченность вкуса, умственное превосходство надъ окружающими? Или же нравственное безсиліе, слабость, душевная пустота?..
— Prosit, Саша!— подошла Вра съ полнымъ бокаломъ и чокнулась съ нимъ, но при этомъ глядя не на него, а прямо передъ собой. Саша не могъ понять, кого она ищетъ глазами и что въ нихъ за странный, переливающійся блескъ… Тамъ возл окна сидятъ одни только пожилые люди. Вдь не на толстаго же консула Мейера она смотритъ съ такимъ выраженіемъ. Пфуй, какая гадость — конечно, нтъ! Это вульгарное мдно-красное лицо. И при томъ, онъ уже совсмъ готовъ.— Чортъ побери, что же вы зваете по сторонамъ!— только что крикнулъ онъ лакею, пролившему на полъ шамианское. То былъ Францъ, конюхъ коммерціи совтника, котораго сегодня облекли въ ливрею и отправили къ Густаву, въ помощь тамошнимъ слугамъ… Какъ можно такъ кричать на чужого лакея!
— Ну что, Сашурка, теб весело?— спрашивала Вра, насмшливо заглядывая въ лицо брату.
Какіе у нея странные глаза! ‘Глаза мадонны’ — говорили люди, въ первый разъ видвшіе Вру Ширмеръ.
Но нтъ, то не были глаза мадонны. Въ нихъ свтилось что-то извращенное, что-то нечистое. И вся ея элегантная фигурка съ выгнутой линіей стана, съ плоской маленькой грудью, выдвинутой впередъ, благодаря искусному покрою платья, съ пикантнымъ личикомъ, обрамленнымъ пепельноблокурыми вьющимися волосами, напоминала, женскіе типы изъ Vie parisienne. ‘Плнительное созданіе!— но я предпочелъ бы, чтобы она не была моей сестрой’, — думалъ Саша.
— За здоровье твоего человка-лягушки!— сказала Марилиза, чокаясь съ подругой.
— Ахъ да, милый человкъ-лягушка!— засмялась Вра.— Сегодня онъ опять чуть не цлый часъ парадировалъ подъ нашими окнами. Такая любовь не можетъ не тронуть. Мое сердце начинаетъ пламенть къ нему. Ахъ, Марилиза!— Она вздохнула съ комической аффектаціей.— Но какая ты сегодня прелесть, мое сокровище!— И она съ демонстративной нжностью поцловала пріятельницу прямо въ губы.
Саша испытывалъ такое чувство, какъ будто ему слдовало защитить Марилизу отъ этихъ ласкъ. Маленькая спортсменка рядомъ съ Врой смотрла такой простенькой и чистой.
Это, по крайней мр, настоящій двичій взглядъ. Исцлиться душой, окунувшись въ эту чистоту…
Можетъ быть…
Ахъ, вздоръ какой! въ сущности, Марилиза не что иное, какъ маленькая овечка.
Онъ положительно начинаетъ впадать въ сантиментальность.
Это вліяніе шампанскаго. Пройдетъ…
Было около полуночи.
Саша Ширмеръ удалился въ свои покои. Вытянувшись во всю длину, онъ лежалъ на покойнйшемъ диван и курилъ наргиле, вывезенное имъ изъ Константинополя. Обвитый золотой спиралью рукавъ блестящей змйкой вился по краю дивана. Саша любилъ курить кальянъ. Онъ находилъ, что медлительное втягиваніе дыма успокаиваетъ нервы.
Мать была очень не прочь удержать его посл крестинъ на часокъ у себя и посмяться вмст съ нимъ надъ мелкими промахами невстки, надъ слишкомъ молодымъ туалетомъ коммерціи совтницы Гесфельдъ и глупымъ тостомъ консула Мейера, съ Сашей она любила посмяться надъ другими — онъ былъ такъ наблюдателенъ, ея мальчикъ, и она всегда гордилась, когда онъ раздлялъ ея мнніе. Но сегодня онъ не доставилъ ей этого маленькаго удовольствія, отговорившись, усталостью, полнымъ изнеможеніемъ.
Взоры его мечтательно блуждали по комнат, отдланной съ утонченной роскошью. Совсмъ особенная комната. Преобладающій стиль — японскій. Богатыя шелковыя вышивки на стнахъ, хорошенькая черная мебель съ инкрустаціей, расписныя вазы, старая японская бронза и рзная слоновая кость, и тутъ же множество произведеній современнаго искусства. На мольберт стояла великолпная копія Беклиновскаго Лсного Безмолвія, надъ письменнымъ столомъ висла въ рамк изъ темныхъ драпировокъ чудная, масляными красками писанная картина: воздушная, вся пронизанная лучами заката женская фигура Бенара — гордость Саши, заплатившаго за нее цлое маленькое состояніе! На полкахъ вдоль стнъ красовались переливавшіеся всми цвтами радуги бокалы Галле и пестрыя майолики, въ одномъ углу стоялъ желтоватый мраморный бюстъ — изящная головка Клео де-Меродъ, съ потолка спускалась дивной красоты лампада желтой мди, древне-арабской работы. Плоская оконная ниша была весьма цлесообразно превращена въ библіотеку, мягкій бархатный персидскій коверъ раскинулъ передъ диваномъ свой изящный узоръ.
Теперь все здсь было окутано мягкимъ сумракомъ, только на диванъ падалъ розовый свтъ электрической лампочки подъ колпачкомъ изъ розоваго стекла.
— И къ чему было все это таскать сюда?— думалъ Саша, останавливая взглядъ на Лсномъ Безмолвіи, почти неузнаваемомъ въ этомъ полусвт,— вдь это же нелпость. Потому только, что вещь намъ когда-то и гд-то понравилась, мы хотимъ пригвоздить испытанное наслажденіе, какъ будто обладаніе нравящимся предметомъ гарантируетъ намъ вчное наслажденіе! А между тмъ, именно привычка убиваетъ чувство удовольствія, воспріимчивость въ данномъ направленіи притупляется, вещь перестаетъ дйствовать, настроенія не удержать. А когда нтъ надлежащей воспріимчивости, Лсное Безмолвіе кажется намъ совершенно такимъ же безсмысленнымъ, какъ какая-нибудь глупйшая модная картинка.— Какъ его когда-то захватила эта картина! Теперь онъ напрасно старался вызвать въ себ прежній благоговйный трепетъ, это ему ршительно не удавалось.
Какъ давно ужъ онъ не испытывалъ подобнаго трепета, не ликовалъ, не благоговлъ!.. О, еще бы хоть разъ забыться, потопить свое я въ могучемъ захватывающемъ чувств!..
Лучше этого вдь ничего нтъ на свт.. Почему у него цлый вечеръ не выходитъ изъ головы этотъ глупый отзывъ художницы? ‘Прекрасный трупъ!..’ Онъ всталъ, зажегъ свчи на туалетномъ столик въ прилегающей къ кабинету спальн и сталъ разглядывать въ зеркало благородную узкую голову съ рдющими уже на темени блокурыми волосами, съ обведенными тнью глазами, блднымъ лицомъ и остроконечной бородкой Henri-guatre… Аристократическое лицо. Кто-то уврялъ, что онъ напоминаетъ знаменитый портретъ Ванъ-Дейка… И выраженія въ этихъ чертахъ, право, достаточно!— Прекрасный трупъ!— Пошлое опредленіе! А между тмъ, оно задвало Сашу. Какъ будто эта двушка съ лучистыми глазами заглянула въ его душу и съ перваго взгляда замтила тамъ страшную усталость и пустоту — отсутствіе душевной бодрости и охоты, нердко вызывавшее въ немъ самомъ отвращеніе къ себ…
Онъ былъ сегодня въ раздумчивомъ настроеніи.
Онъ много пилъ, но этотъ хрупкій нервный человкъ могъ поглощать неимоврныя количества вина — этому онъ выучился въ Гейдельберг. Вино только возбуждало въ немъ мозговую дятельность, по крайней мр, первыя три бутылки… Онъ вернулся въ кабинетъ и вынулъ изъ рамки фотографію — свою собственную, въ пятнадцать лтъ.
Съ какой-то нжностью смотрлъ онъ на это тонко-очерченное, грустное дтское лицо. Это былъ эскизъ его собственной личности, многобщавшій эскизъ,— картина не сдержала этихъ общаній.
Тогда жизнь была для него еще закрытой волшебной книгой, и онъ стоялъ передъ ней, пылкій, требовательный, полный любопытства и страстной тоски.
Теперь онъ раскрылъ книгу и вмсто волшебныхъ формулъ, полныхъ глубокаго смысла, нашелъ въ ней лишь банальныя азбучныя истины…
А вдь судьба не была ему мачихой, напротивъ: она дала ему очень многое и дала бы еще больше, еслибы онъ только захотлъ.
Юношей онъ мечталъ о карьер художника: его необычайный талантъ къ рисованію бросился ему въ голову,— но отецъ скоро выбилъ у него изъ головы эту дурь, преподнеся ему въ вид вознагражденія блестящую завидную молодость въ своемъ собственномъ вкус.
Сначала годы студенчества съ безконечной смной впечатлній, потомъ веселое время службы въ гусарахъ, потомъ… потомъ нервныя боли, эти безобразные припадки, которые такъ часто пугали его… Докторъ предписалъ полный отдыхъ, и Саша въ теченіе двухъ лтъ путешествовалъ, побывалъ въ Италіи, Испаніи, Египт, Индіи, объздилъ половину земного шара.
Потомъ онъ поступилъ на службу. И всюду ему сглаживали дорогу, всюду у него находились хорошія связи, складывалась пріятныя отношенія…
Да, если смотрть на вещи объективно, жизнь собственно все время не переставала баловать его, все время усыпала розами его путь, а между тмъ ему теперь казалось иногда, что подъ розами скрывались острые когти. Потихоньку, прикрываясь сладкими льстивыми словами, эта лицемрка-жизнь украла у него его лучшія сокровища: наивную жизнерадостность, вру въ людей, довольство самимъ собой.
Быть можетъ, онъ слишкомъ расходовалъ себя, слишкомъ интенсивно жилъ, слишкомъ часто заглядывалъ въ потайные уголки и щели, и зрніе у него было слишкомъ острое…
— Сплинъ и ничего больше. Мн не слдовало пить стараго шабли. Посл него на меня всегда нападаетъ хандра.
Онъ распахнулъ окно и высунулся въ него.
Его комнаты выходили на заднюю сторону дома, въ превосходно содержащійся миніатюрный паркъ. Вздрагивая отъ холода, онъ вглядывался въ волшебную картину ночного пейзажа.
Деревья бросали длинныя, рзко очерченныя тни на гравій залитыхъ луннымъ свтомъ дорожекъ.
Ни звука вокругъ.
Мертвая тишина, словно садъ этотъ былъ забытъ цлымъ свтомъ, словно втеръ никогда не шелестилъ листами этихъ деревьевъ, никогда птица не пла на этихъ втвяхъ…
Этотъ тихій садъ наввалъ тоску, наполнялъ душу какимъ-то томленьемъ, печальнымъ, какъ смерть.
Саша закрылъ окно.
Сегодня онъ не могъ выносить этой тишины, этого луннаго свта. Онъ хотлъ, чтобы его настроеніе вылилось въ опредленную форму. Для этого ему нужны были нкоторыя вншнія приспособленія. Онъ бросился на диванъ, уткнулся головой въ большую подушку, обтянутую шелковой прохладной хрустящей тафтой, взялъ маленькую рзную деревянную табакерку — сирійскаго происхожденія,— разливавшую вокругъ совсмъ особенный, сладкій, ядовито удушливый запахъ, и раскрылъ свою любимую книгу — стихотворенія Боделэра, демоническаго родоначальника ныншняго декадентства.
Онъ читалъ Madrigal triste… Мягкій ритмъ этихъ стиховъ, въ соединеніи съ восточнымъ ароматомъ и прикосновеніемъ хрустящаго шелка, вызывалъ въ его воображеніи всегда одинъ и тотъ же образъ — образъ женщины, которую онъ когда-то любилъ — болзненной красавицы русской, съ блдной, какъ воскъ, кожей и грустными зелеными глазами. Это было нчто врод вызыванія духовъ естественнымъ путемъ, но сегодня и это не удавалось — блдная Татьяна не хотла явиться… Что-то мшало этому, съ ковра подымался какой-то рзкій назойливый запахъ, непріятный, но бодрящій и благодтельно дйствовавшій на Сашу — совсмъ иначе, чмъ запахъ сирійскаго букса. Чмъ же это пахнетъ?.. чмъ? А — теперь онъ знаетъ — скипидаромъ. Горничная сегодня натирала паркетъ… Теперь онъ зналъ и то, почему этотъ запахъ наввалъ на него такое пріятное чувство свжести. Точно также пахло вчера у Грутенау, когда Эрдмута Ленцъ работала надъ портретомъ. И вдругъ она встала передъ нимъ, какъ живая — крупная, сильная, широкоплечая, съ роскошнымъ бюстомъ и грубоватымъ, полнымъ юмора лицомъ, насмшливо улыбающаяся, глядя на него. Крупныя выразительныя губы усмхнулись, прошептавъ: ‘Прекрасный трупъ!’ И, не смотря на насмшку, улыбка была добрая, и отъ всей этой крупной фигуры вяло такимъ отраднымъ тепломъ… Саша почувствовалъ себя утомленнымъ, онъ всталъ, погасилъ электричество и пошелъ спать. Засыпая, онъ зналъ, что ему будутъ сниться хорошіе сны.
Прошла недля. На верфи Вулкана царило еще большее оживленіе, чмъ обыкновенно — какая-то особенно веселая праздничная работа, торжественное ожиданіе.
Сегодня долженъ былъ совершиться спускъ новаго броненосца, и принцъ Карлъ оахимъ милостиво выразилъ согласіе самолично окрестить новое судно.
Огромный и массивный высился гигантъ корабль, въ послдній разъ показывая дневному свту все свое тло, прежде чмъ наполовину окунуться въ стихію, которой онъ отнын долженъ былъ принадлежать.
На площадк, отведенной для зрителей, направо тснилась огромная толпа народа, съ любопытствомъ ожидая прибытія своего повелителя. Посредин, въ самой гущин стояли Саша Ширмеръ и Эрдмута Ленцъ. Саша терпть не могъ толкаться въ толп, да еще ради того, чтобы присутствовать при крещеніи судна. Это была жертва, принесенная имъ молодой художниц. Ей такъ хотлось увидть спускъ броненосца. А такъ какъ изъ Грутенау никто не могъ похать, онъ предложилъ въ проводники себя.
Онъ и Мута были уже не чужіе другъ другу.
Уже на другой день посл семейнаго торжества онъ воспользовался ея приглашеніемъ приходить почаще и забавлять ея модель анекдотами изъ области спорта, и съ тхъ поръ не разъ возобновлялъ свои посщенія.
Результатъ каждый разъ получался отличный. Какъ только онъ входилъ въ комнату, въ породистомъ личик появлялись жизнь и движеніе.— Она влюблена въ него. Это благопріятное обстоятельство,— думала Мута.
Собственно Марилиза была влюблена въ долговязаго Притвица, пазевалькскаго кирасира. Это было естественно. Такъ ужъ изстари ведется, чтобы нормальныя дворянскія двицы влюблялись въ поручиковъ. Въ иной форм убогая фантазія Марилизы до сихъ поръ не рисовала себ любви.
Но у Пригвица было немного, а у Марилизы и вовсе ничего.
А потому этой страсти суждено было остаться безнадежной. Безнадежныя же страсти хороши въ романахъ — даже иной разъ страшно трогательны,— но въ жизни съ теченіемъ времени надодаютъ. И потому сердечко двицы фонъ-Грутенау съ недавняго времени перемнило курсъ и билось уже въ другомъ направленіи. Марилиза неожиданно пришла къ убжденію, что можно любить и штатскаго… когда онъ сынъ милліонера, превосходно сидитъ на лошади, носитъ сюртуки: только отъ Шлихтера въ Гамбург и всми понимающими людьми признанъ безукоризненнымъ кавалеромъ.
Съ каждой встрчей перспектива принести себя въ жертву, сдлавшись женой чиновника мщанскаго происхожденія, казалась Марилиз все мене и мене тягостной.
Да и происхожденіе Саши Ширмера было не такое ужъ низкое. Мать его изъ русскихъ мелкопомстныхъ дворянъ, а одинъ ея дядюшка, съ фамиліей на ‘кой’ или на ‘овъ’, былъ даже чмъ-то врод князя.
Нтъ, Марилиза твердо ршила принять его предложеніе. Что дло зависитъ только отъ нея, это было ясно, какъ день. Иначе чего бы ради ему такъ часто приходить въ мастерскую?
Ей даже не приходило въ голову, что Сашу могъ притягивать другой магнитъ.
Правда, въ большинств случаевъ онъ очень скоро переходилъ съ разговоровъ о спорт на другія темы и подолгу бесдовалъ съ художницей объ искусств, литератур, взглядахъ на жизнь, и въ этихъ бесдахъ модель не всегда оказывалась ‘на высот’. Ну такъ что-жъ? Конечно, Мута очень милая и интересная. Не удивительно, что умница Саша охотно болтаетъ съ ней. Но влюбиться въ нее? О нтъ! Мута не создана для любви — такая самостоятельная, талантливая работница.
И до извстной степени Марилиза была права.
Нтъ, Саша не былъ влюбленъ въ эту высокую смуглую двушку.
Но ему было съ ней хорошо.
Она дйствовала на него, какъ углекислая ванна. А Саша обожалъ углекислыя ванны.
Когда они ссорились, а они ссорились часто — его душа словно просыпалась отъ долгой зимней спячки, жизнь казалась ему чмъ-то новымъ, свжимъ,— почти казалось, что стоитъ жить.
Ему хотлось бы всегда имть ее возл себя.
Это онъ навелъ генеральшу на мысль заказать Мут портретъ и старшей дочери, госпожи фонъ-Штейнъ изъ Пазевалька, пріхавшей къ нимъ погостить съ своимъ маленькимъ сыномъ. Возможно, что ее попросятъ написать и малютку.
Такимъ образомъ, пребываніе художницы въ Штетин обезпечено на нсколько недль.
Вначал она возражала, говоря, что ей неудобно такъ надолго отлучаться изъ Мюнхена, что заживаться такъ долго въ чужомъ дом,— это уже граничитъ съ прихлебательствомъ. Но тмъ не мене, ей жилось у Грутенау хорошо и привольно, и вся семья, начиная отъ добраго, стараго чернобородаго генерала и кончая маленькимъ Гансомъ, была безъ ума отъ милой двушки.
Сегодня она была довольна, какъ ребенокъ. Эта огромная верфь со складами угля и лсопильными машинами, съ кузнечными горнами, плотничьими мастерскими, доками, гд строили, и доками, откуда спускали суда, весь этотъ огромный муравейникъ, съ кипучей, многообразной и разнообразной работой, былъ для нея новымъ міромъ. До сихъ поръ промышленность была ей чужда.
Сегодня она впервые постигла величіе совмстной работы массъ для общей практической цли, впервые почувствовала поэзію труда.
Взоръ ея съ удивленіемъ скользилъ по высокой стн корабля, и она внимательно слушала объясненіе молодого человка, случайно очутившагося возл нея въ толп и охотно отвчавшаго на вс ея вопросы по поводу судостроительства, которыми она напрасно осыпала Сашу. Это, очевидно, былъ техникъ и знающій дло. Сашу нсколько шокировала непринужденность, съ которой она вела разговоръ съ этимъ совершенно незнакомымъ ей — ужъ совсмъ не салоннаго типа — юношей, и онъ старался отвлечь ея вниманіе, направивъ его на публику.
Но въ данный моментъ корабль интересовалъ ее больше.
— Только бы онъ, подлецъ, съхалъ, какъ слдуетъ!— говорилъ техникъ.— Вдь бываетъ и такъ, что корабль нейдетъ да и только. Я самъ видлъ. Вс ждутъ, канаты перерзали, а онъ, мерзавецъ, стоитъ и стоитъ, словно приросъ къ элингу. Этакая пакость! Должно быть, деревянные рельсы не натерли, какъ слдуетъ, мыломъ.
— Начинается, фрейленъ Мута, — шепнулъ Саша пріятельниц.
На трибун, противъ форштевена показался принцъ, высокій пожилой господинъ въ флотскомъ мундир, за нимъ слдовала его свита, директора правленія Вулкана, и пара штеттинскихъ ‘шавокъ’.
Напротивъ этой трибуны, передъ самымъ корпусомъ судна тмъ временемъ тоже собралось много народу: чиновники Вулкана, инженеры, техники и толпа рабочихъ.
Сердце Муты забилось быстрй, когда она сравнила между собой эти дв группы. Тамъ декорація, фирма, здсь — трудъ. Двушку больше тянуло къ послдней групп. Она сама была изъ простого званія и демократическихъ взглядовъ. Но больше всего приковывали ея вниманіе, какъ художницы, отдльныя личности — крупныя плечистыя фигуры, загорлыя лица, этотъ сверно-нмецкій типъ былъ въ ея вкус.
Торжество началось.
Принцъ говорилъ долго и хорошо.
Рзкимъ, пронзительнымъ, настоящимъ командирскимъ голосомъ говорилъ онъ о значеніи флота для прогресса родины, о необходимости имть большія силы на мор, о постоянномъ отрадномъ рост нмецкаго флота, и почтенной дятельности этой по заслугамъ процвтающей верфи. Потомъ онъ перешелъ къ значенію сегодняшняго торжества и сказалъ, что кораблю будетъ дано имя, сыгравшее крупную роль въ исторіи Гогенцоллерновъ, имя человка, заложившаго фундаментъ зданію прусской монархіи.
При этихъ словахъ, онъ возвысилъ голосъ, и обернулся къ кораблю.— Что это онъ кричитъ, словно унтеръ-офицеръ на своихъ рекрутовъ!— шепнула непочтительная Мута своему другу, который, вмсто отвта, наморщилъ лобъ и сдлалъ: Тссъ! Тссъ!
— Ступай же въ твою волнующуюся стихію, гордый корабль, и неси славу и честь нмецкаго имени въ далекія чужія моря. Въ память великаго предка нашего царствующаго дома, я даю теб имя Бурграфа Фридриха!
Принцъ поднялъ руку,— бутылка шампанскаго разбилась о форштевень броненосца, въ то же мгновеніе спеціальный приборъ, врод гильотины, опустившись, перерубилъ послдніе канаты, удерживавшіе на мст колосса, и ‘Бурграфъ Фридрихъ’ вначал медленно, величественно, потомъ все быстрй и быстрй съхалъ внизъ по крутому спуску и, наконецъ, стремительно, словно смлый водолазъ, ринулся въ зеленыя волны.
Моментъ, когда это гигантское сооруженіе тронулось съ мста, былъ захватывающій — моментъ напряженнаго трепетнаго вниманія, тайнаго страха,— что если оно вдругъ накренится на бокъ, что если оно упадетъ! вдь оно размозжитъ все вокругъ! И въ тотъ же моментъ иное, благороднйшее волненіе проникло въ сердца, заставивъ ихъ биться быстре — радость свершеннаго дла.
Мута не могла удержаться, чтобъ не высказать своихъ мыслей.
— Когда видишь такія вещи, гордишься тмъ, что ты человкъ. Выдумать этакую махину, пригнать вмст вс составныя части такъ искусно, такъ цлесообразно,— какой это колоссальный физическій и умственный трудъ! Удивительное животное человкъ: все-то онъ подчинилъ себ, все заставилъ себ служить, перехитрилъ стихіи, извлекаетъ выгоды изъ силъ природы…
Саша пожалъ плечами.
— И при всемъ томъ, онъ не что иное, какъ жалкій червь. Стоитъ поселиться въ его органахъ двумъ тремъ крошечнымъ, невидимымъ простому глазу низшимъ организмамъ, и они понемножку разрушатъ этотъ внецъ творенія, какой-нибудь глупый, безобразный, жестокій недугъ, — и погибъ творческій геній, и погибла сила, все дивное зданіе распадается на отвратительныя составныя части.
— Отдльная личность, да,— задумчиво возразила Мута,— но разв дло въ отдльной личности? Забавно,— продолжала она,— когда эта громада соскользнула въ воду, она вамъ не казалась одушевленнымъ существомъ? Это тоже въ своемъ род начало жизненной карьеры.
Ея глаза сіяли, какъ два солнца. И въ сердце равнодушнаго ассесора закралась зависть. Есть же на свт такіе люди, способные приходить въ восторгъ отъ спуска корабля. Прямо трогательно. Невзыскательная душенка!.. Но нтъ, нтъ, это не скромность. Это только художественный взглядъ. Художники, какъ лошади, все видятъ въ преувеличенномъ масштаб. И какъ кошки — у нихъ глаза свтятся и въ темнот.
Саша нашелъ это сравненіе очень удачнымъ и только что хотлъ преподнести его Мут, какъ замтилъ, что толпа оттснила ее, и она осталась позади.
Въ то же мгновеніе его окликнулъ сослуживецъ, ‘красавецъ Фрейтагъ’:
— Послушайте, Ширмеръ, кто эта дама, съ которой вы такъ долго бесдовали?
— Артистка, изъ…
— Ага, я такъ и думалъ. Новая героиня изъ городского театра, а? Тяжеловсная особа!
— Ахъ, да нтъ же…— И Саша вкратц объяснилъ коллег, кто такая Мута. А Мута ужъ стояла передъ ними.
Его сердило, что Фрейтагъ принялъ ее за актрису. Почему? онъ врядъ ли сумлъ бы объяснить. Быть можетъ, потому, что подъ этимъ- крылось невысказанное осужденіе, что въ Мут было что-то вызывающее, бросающееся въ глаза…
Пока ‘красавецъ Фрейтагъ’ представлялся ей, онъ разглядывалъ ее со стороны.
Безспорно, зеленое суконное платье, съ вышитымъ золотомъ краснымъ болеро, и огромная мягкая красная войлочная шляпа были не совсмъ по шаблону, но все же очень приличны.
И красавцу Фрейтагу, повидимому, приглянулась эта незаурядная двушка, потому что онъ поспшилъ ссть въ одинъ вагонъ конки съ Сашей и Мутой. Саша разсердился на себя, зачмъ онъ послушался Муты и избралъ этотъ плебейскій способъ сообщенія.
Въ манер Фрейтага, когда онъ подслъ къ молодой художниц, было что-то наглое, полу-насмшливое. Онъ, повидимому, смотрлъ на нее, какъ на какой-то курьезъ. Да и Мута слишкомъ внимательно разглядывала его.
— Нравится онъ вамъ?— спросилъ Саша, когда тотъ, наконецъ, вышелъ.
— Нтъ. Сначала я думала, что онъ красивъ. Но когда онъ снялъ шляпу, красоты какъ не бывало. Неблагородная форма черепа и слишкомъ большія глазныя впадины.
— Штеттинскія дамы находятъ его неотразимымъ.
— Что он смыслятъ въ красот!— презрительно замтила художница.
И вдругъ громко расхохоталась.
— О чемъ вы подумали?— спросилъ Саша.
— О томъ, какое у васъ было кислосладкое лицо, когда вамъ пришлось представить мн этого долговязаго франта. Я васъ въ эту минуту очень стсняла.
— Фрейленъ Мута, что за идея!
— Да вдь мы не очень-то подходимъ другъ къ другу. Знаете, чмъ я себ иногда кажусь, когда мы бываемъ вмст?
— Ну?
— Чмъ-то врод человка, который въ альпійскихъ сапогахъ, подбитыхъ гвоздями, скользитъ по паркету. Вы такъ адски изящны…
— Что вы потшаетесь надо мной.
— Бываетъ. Но все же это мило съ вашей стороны, что вы взяли меня съ собой на Вулканъ… И вообще въ васъ масса хорошаго, только все оно немного подпорчено…
— Чмъ же?..