Н. Стороженко.
Опыты изученія Шекспира.
Изданіе учениковъ и почитателей.
МОСКВА.
Типо-литографія А. В. Васильева и К®, Петровка, домъ Обидиной.
1902.
Школьный Шекспиръ.
Школьный Шекспиръ.
Школьный Шекспир, Стороженко Николай Ильич, Год: 1902
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Нельзя не отнестись сочувственно къ мысли г. Полеваго издать важнйшихъ европейскихъ классиковъ для школы въ вид цлаго ряда небольшихъ книжекъ. При распространенномъ у насъ схоластическомъ способ преподаванія словесности, сократившемъ чуть не до нуля знакомство съ европейскими писателями и ограничивающемся у большинства преподавателей извстнымъ кругомъ вопросовъ, искусственно извлеченныхъ изъ разбираемыхъ въ класс жалкихъ отрывковъ, появленіе изданій въ род Европейскихъ Классиковъ г. Вейнберга или Библіотеки школьныхъ классиковъ г. Полеваго, заключающихъ въ себ переводъ одного цльнаго произведенія великаго писателя, съ его біографіей и критическимъ этюдомъ о немъ, могло бы не мало содйствовать умственному развитію воспитанниковъ нашихъ среднихъ школъ, предлагая имъ обильный матеріалъ для изученія и размышленія. Разумется, для достиженія этой цли необходимо, чтобъ переводъ избраннаго классика былъ хорошъ и по возможности близокъ къ недоступному для юношества подлиннику, чтобъ біографія, была составлена толково на основаніи твердыхъ, критически провренныхъ данныхъ, чтобъ наконецъ объяснительныя статьи были выбраны умючи и приходились бы какъ разъ по плечу тому возрасту, для котораго он предназначаются. Въ какой мр удовлетворяетъ этимъ условіямъ изданіе г. Полеваго читатели увидятъ изъ нижеслдующаго разбора.
Задумавъ познакомить подростающее поколніе съ Шекспиромъ, г. Полевой избралъ для этой цли Гамлета въ старинномъ перевод Н. А. Полеваго, къ переводу онъ приложилъ составленную имъ самимъ довольно пространную біографію Шекспира, примчанія и три объяснительныя статьи, изъ которыхъ дв принадлежатъ Блинскому и одна — И. С. Тургеневу. Хорошо понимая, что въ настоящее время нсколько странно рекомендовать юношеству переводъ Гамлета, сдланный въ тридцатыхъ годахъ, когда въ русской литератур существуютъ новые и лучшіе переводы этой пьесы (одинъ изъ нихъ, именно переводъ г. Кронеберга, признается самимъ г. Полевымъ за боле знакомящій съ духомъ подлинника и способомъ выраженія Шекспира), издатель Школьнаго Шекспира распространяется о достоинствахъ избраннаго имъ перевода, въ особенности налегая на то, что переводъ Н. А. Полеваго, удовлетворявшій всмъ, даже самымъ строгимъ, требованіямъ современной ему литературной критики, до сихъ поръ держится на сцен. На нашъ взглядъ такое оправданіе равносильно обвиненію. Что критика тридцатыхъ годовъ, сличавшая переводъ Полеваго не съ подлинникомъ, а съ тяжеловатымъ, хотя и боле врнымъ, переводомъ Вронченка, могла отдать преимущество первому, какъ боле удобочитаемому — это вполн понятно, не удивительно и то, что переводъ Полеваго, пріобрвшій всероссійскую извстность, благодаря геніальному исполненію роли Гамлета Мочаловымъ, до сихъ поръ держится на сцен: удивительно, какимъ образомъ эти соображенія, имющія для насъ лишь историческое значеніе, могли заставить издателя Школьнаго Шекспира предпочесть худшій переводъ лучшимъ. А что переводъ Гамлета, сдланный Н. А. Полевымъ, несмотря на свои литературныя достоинства, безконечно ниже новыхъ переводовъ гг. Кронеберга и Загуляева, это не тайна для всякаго, кто пробовалъ сличать его съ подлинникомъ. Въ строгомъ смысл слова переводъ Н. А. Полеваго даже не можетъ быть названъ переводомъ, а разв передлкой Гамлета для сцены. Преслдуя исключительно эту цль, переводчикъ позволялъ себ обращаться весьма безцеремонно съ подлинникомъ: онъ не только измнялъ сценаріумъ Гамлбта, сокращая дв сцены въ одну и т. п., что иногда бываетъ необходимо при постановк Шекспировскихъ пьесъ на современной сцен, но покушался исправлять Шекспира: замнялъ Шекспировскія выраженія своими, урзывалъ рчи дйствующихъ лицъ, когда находилъ, что он слишкомъ задерживаютъ ходъ дйствія {Г. Полевой-junior старается уврить насъ, что измненія и сокращенія, допущенныя въ перевод Н. А. Полеваго, касаются не существенно-важныхъ подробностей, но это едва ли такъ. Достаточно вспомнить, что совты Гамлета актерамъ (Актъ III, сцена II), драгоцнные въ особенности потому, что въ нихъ Шекспиръ устами Гамлета высказываетъ свой взглядъ на сценическое искусство, занимающіе въ подлинник около двухъ страницъ, сокращены у г. Полеваго въ пять строкъ.}. Кто знаетъ, можетъ-быть, отчасти благодаря этимъ урзкамъ, сокращающимъ пьесу по крайней мр на одну четверть, переводъ Н. А. Полеваго до сихъ поръ держится на сцен, хотя бы ему давно уже пора уступить мсто другимъ переводамъ. Если бы недостатки перевода Полеваго ограничивались одними пропусками и урзываніями, сдланными имъ изъ чисто-сценическихъ соображеній, то бда была бы поправимая: стоило бы учителю захватить съ собой въ классъ переводъ Кронеберга и дополнить изъ него то, чего недостаетъ у Полеваго. Но дло въ томъ, что помимо сокращеній и урзокъ, условливаемыхъ сценическими соображеніями, переводъ Полеваго кишитъ всякаго рода ошибками и искаженіями, которыя не могутъ быть оправданы никакими соображеніями. Въ большинств случаевъ трудно даже объяснить, отчего происходятъ эти ошибки и искаженія: отъ плохого ли знанія англійскаго языка или отъ превратнаго пониманія своей задачи переводчикомъ, который вмсто того, чтобъ стараться врне передать смыслъ и способъ выраженія подлинника, повидимому, всего боле заботился о томъ, чтобъ обезличить своеобразный стиль Шекспира, смягчить его могучую суровость и такимъ образомъ приблизить его къ пошлому и безцвтному стилю купца Иголкина и Параши-Сибирячки. Приведемъ примры. Во второмъ акт Полевой заставляетъ умнаго и продувного Полонія, пришедшаго сообщить королев свои соображенія касательно сумасшествія Гамлета, говорить такую безсмыслицу:
Онъ сумасшедшій — мы согласны — вотъ и остается
Найти причину таковыхъ послдствій,
Иль лучше сказать таковыхъ безслдствій,
Ибо слдствіе есть то, что слдъ пропалъ отъ дла.
(Школьный Шекспиръ, стр. 42).
Между тмъ какъ въ подлинник рчь Полонія, хотя и смшитъ своимъ педантизмомъ, своей схоластической игрой словъ, наслдіемъ школьныхъ диспутовъ того времени, но далеко не лишена дкаго смысла. Безсмыслица въ перевод произошла во-первыхъ оттого, что переводчикъ хотлъ передать по-русски непереводимую игру словами effect (слдствіе) и defect (недостатокъ) и во-вторыхъ оттого, что онъ очевидно не понялъ послдняго стиха подлинника:
For this effect defective comes by cause,
т.-е. что y этого дефективнаго эффекта (такъ Полоній на своемъ схоластическомъ жаргон называетъ сумасшествіе Гамлета, которое, будучи слдствіемъ или эффектомъ любви его къ Офеліи, было въ то же время болзнью, недостаткомъ, дефектомъ по отношенію къ самому Гамлету, отсюда выраженіе дефективный которое всего ближе передать по-русски выраженіемъ — пагубное слдствіе) должна же быть какая-нибудь причина. Особенно искажена въ томъ же акт первая встрча Гамлета съ Розенкранцемъ и Гильденштерномъ: здсь что ни слово, то ошибка или умышленное искаженіе. Начать съ того, что простые придворные при встрч съ принцемъ крови, говорятъ ему: почтеннйшій и любезнйшій, что положительно немыслимо (въ подлинник Гильденштернъ называетъ Гамлета mine honour’d Lord, а Розенкранцъ — my most dear Lord!) Дале въ разговор Гамлета съ Розенкранцемъ и Гильденштерномъ, сокращенномъ почти на половину, переводчикъ позволяетъ себ замнять Шекспировскія выраженія фразами своего собственнаго измышленія. На вопросъ Гамлета, счастливы ли они, Розенкранцъ и Гильденштернъ, у Шекспира отвчаютъ, что они счастливы тмъ, что не слишкомъ счастливы, что они не самая верхушка на шапк Фортуны.
Гамлетъ. Но и не подошвы же ея башмаковъ?
Розенкранцъ. И не подошвы, милордъ.
Гамлетъ. Въ такомъ случа, вы живете возл ея таліи, въ самомъ центр ея милостей и т. д.
Въ перевод Полеваго это мсто читается такъ: ‘мы счастливы потому, что не думаемъ о большемъ счастіи’.
Гамлетъ. Такъ что если счастье даете вамъ щелчки и то ладно?
Розенкранцъ. Ну, это не, принцъ.
Гамлетъ. Такъ вы добиваетесь средины вещей и т.д.
Приведенное мсто можетъ служить образчикомъ безцеремоннаго, можно даже сказать, варварскаго обращенія переводчика съ подлинникомъ. Подчеркнутыхъ нами фразъ совсмъ нтъ въ подлинник: он принадлежатъ къ тмъ цвтамъ краснорчія, которыми переводчикъ смягчаетъ и замняетъ характеристическія выраженія Шекспира. Такихъ украшеній не оберешься: они сыплются какъ изъ рога изобилія и замняютъ такія выраженія подлинника, которыя ясны какъ божій день. Такъ, напр., въ отвтъ на заключеніе Розенкранца, что свтъ становится лучше, Гамлетъ у Шекспира говоритъ: Then is dooms-day near, по-русски: стало-быть близокъ день страшнаго суда. Вмсто этихъ словъ Полевой заставляетъ Гамлета произнести такую фразу:
Гамлетъ. Въ самомъ дл? Да что же онъ (св,тъ) разв съ ума сошелъ?
Нсколько дале Гамлетъ говоритъ: ‘Помните, что я сумасшедшій только при сверо-западномъ втр, а при южномъ я сумю отличить сокола отъ цапли’. Г. Полевому это сравненіе показалось неудачнымъ и онъ замнилъ сокола свчкой, а цаплю солнцемъ. Когда Гамлетъ доканчивалъ эту фразу, въ комнату вошелъ Полоній съ извстіемъ, что пріхали актеры. Гамлетъ слушаетъ его и задумчиво повторяетъ первые стихи старинной англійской баллады: ‘о Іевфай, судья израильскій, какимъ сокровищемъ ты обладалъ, имлъ одну прекрасную дочь и любилъ ее страстно’ {Баллада эта напечатана у Перси въ Reliquies English Poetry и по мннію Warton’a написана какимъ-то William Petowe.}. Г. Полевой, вроятно, предполагая, что московская публика его времени никогда не слышала объ Іевфа, передлалъ это мсто на свой ладъ и заставилъ Гамлета говорить стихи въ род тхъ, которые въ старину писались на конфетныхъ билетикахъ:
О чудное чудо,
О дивное диво!
Какимъ сокровищемъ обладаешь ты!
Дочь прелестную имешь
И любить ее умешь.
Въ III акт въ знаменитой сцен Гамлета съ Офеліей, Полевой влагаетъ въ уста Гамлета такую фразу: ‘Если ты честная и хорошенькая двушка, такъ не заставляй красоты своей торговаться съ добродтелью’, фразу, съ которой совсмъ не вяжется отвтъ Офеліи: ‘Но кто можетъ быть лучшимъ товарищемъ красоты, если не добродтель’. Очевидно, здсь что-нибудь не такъ: Гамлетъ говоритъ о торговой сдлк красоты съ добродтелью, Офелія — объ ихъ товариществ. Такъ какъ трудно допустить, чтобъ Офелія не поняла Гамлета, то остается предположеніе, что переводчикъ не понялъ подлинника. У Шекспира Гамлетъ говоритъ Офеліи: ‘If your be honest and fair, your honesty should admit no discourse to youre beauty’, т.-е. если ты хороша и честна, то твоя честность не должна знаться съ твоей красотой. Смыслъ этого мста, на первый взглядъ темнаго, вполн удовлетворительно разъясненъ еще въ прошломъ столтіи англійскимъ критикомъ Теобальдомъ, который обратилъ вниманіе на то, что слова Гамлета составляютъ перифразы извстныхъ словъ Ювенала: rara est adeo concordia formaeque atque puditiciae. Язвительно заповдуя Офеліи, чтобъ ея красота избгала сношеній съ честностью, Гамлетъ хочетъ сказать, что честность и красота несовмстимы въ женщин.
Къ числу самыхъ вопіющихъ искаженій и пропусковъ IV акта принадлежитъ окончаніе знаменитаго монолога Гамлета, посл его встрчи съ войсками Фортинбраса. Не имя намренія распространяться о значеніи этого монолога для характеристики Гамлета, замтимъ только, что нигд идеализмъ героя пьесы не рисуется въ такомъ яркомъ свт, какъ здсь. ‘Не тотъ истинно великъ,— восклицаетъ онъ,— кто не возстаетъ безъ важной причины, но тотъ, кто готовъ биться за соломинку, когда задта честь’. Русскій переводчикъ совсмъ выпустилъ эти слова и взамнъ вставилъ отъ себя нсколько плохихъ стиховъ прямо противоположнаго значенія:
. . . . . . . . . . . . . . . . .Честь не велика,
Не велика и слава жертвовать собою
Ничтожному дянью.
Оставляя въ сторону сцену появленія сумасшедшей Офеліи и ея псни, которыя искажены переводчикомъ ршительно до неузнаваемости, переходимъ къ послднему акту, составляющему въ перевод Полеваго въ своемъ род перлъ. Какъ извстно, пятый актъ открывается разговоромъ двухъ могильщиковъ, роющихъ могилу для Офеліи. Лица эти комическія (не даромъ они въ подлинник называются просто клоунами), но они далеко не дураки и своимъ остроуміемъ даже удивляютъ Гамлета, который по этому поводу замчаетъ, что они острятъ несравненно удачне дворянъ. Между тмъ Полевой влагаетъ имъ въ уста сущую безсмыслицу въ род того, что рка можетъ утонуть. Вотъ какъ у Полеваго одинъ могильщикъ объясняетъ другому разницу между добровольной и невольной смертію:
‘Погоди!— Вотъ рка — такъ, тутъ человкъ — такъ, если человкъ пошелъ къ рк и утонулъ — спорь онъ или не спорь — онъ пошелъ — видишь ли? онъ, а не она! Вотъ если бы она пошла, такъ вышло бы, что она утонула, и выходитъ, что тотъ не виноватъ въ своей смерти, кто не покушался на смерть’.— На вопросъ Гамлета, для кого онъ роетъ могилу, для мужчины или женщины, могильщикъ у Шекспира отвчаетъ: Для той, которая была прежде женщиной, а теперь — Господь упокой ея душу — трупъ. (One, that was а woman, sir, but rest her soul, she is dead). Русскій переводчикъ и тутъ не удержался, чтобъ не прибавить что-нибудь отъ себя. На вопросъ: кого схоронятъ въ этой новой могил могильщикъ у Полеваго отвчаетъ: ‘Того, кто была женщина, а теперь — такъ, дрянь: ни то, ни се!’… Предоставляемъ читателямъ судить, насколько такое циническое отношеніе къ покойнику естественно въ устахъ простого человка.— Кто не знаетъ наизусть тхъ глубоко-прочувствованныхъ и высоко-поэтическихъ словъ, съ которыми Гамлетъ обращается къ черепу своего стариннаго пріятеля знаменитаго Іорика? Самая общеизвстность этого мста, повидимому, должна была бы побудить переводчика быть возможно-точнымъ въ передач его. Не тутъ-то было! Полевой распорядился и съ этимъ чуднымъ монологомъ съ свойственной ему безцеремонностью. Не понявъ заключительной фразы монолога, онъ, не долго думая, замнилъ ее другой собственнаго изобртенія, а каковъ вышелъ результатъ этой замны можно судить изъ сравненія его перевода этого мста съ переводомъ г. Загуляева, весьма близкимъ къ подлиннику.
Переводъ Загуляева. ‘Что жъ ты не смешься надъ гримасой, которую скорчила? Гд твои полныя, румяныя щеки? Ну-ка, поди теперь въ этомъ вид въ спальню одной изъ нашихъ модныхъ красавицъ, скажи ей, что какъ бы она ни блилась, сколько бы ни румянилась, а все-таки придетъ день, когда у нея будетъ такое же лицо и заставь ее посмяться надъ этимъ’.
Переводъ Полеваго: Неужели не осталось ни одной (остроты), чтобъ хоть посмяться надъ самимъ собою? Какую глупую рожу ты длаешь? Ни слова? Что, не пойдешь ли ты расхвалить какую-нибудь красавицу? разсмшить ее?’
Дале едва ли можетъ идти искаженіе даже у Полеваго, и на этомъ мст мы оканчиваемъ неблагодарный и скучный трудъ сличенія его перевода съ подлинникомъ, предупреждая впрочемъ читателей, что мы далеко не исчерпали всхъ курьезовъ, въ немъ заключающихся. Если мы и приняли на себя этотъ трудъ, то исключительно съ цлью предупредить тхъ изъ преподавателей, которые, полагаясь на рекомендацію издателя Школьнаго Шекспира, вздумали бы дать переводъ Полеваго въ руки своихъ учениковъ. Въ настоящее время, когда-то славный переводъ Полеваго иметъ лишь историческое значеніе, и рекомендовать его современному юношеству, какъ это длаетъ издатель Школьнаго Шекспира, значило бы идти назадъ, а не впередъ, или, употребляя безсмертное выраженіе самого Н. А. Полеваго, значило бы ‘по раковому манеру пятиться задомъ на пути жизни’. (Гамлетъ, актъ II, явленіе I).
Біографическій очеркъ Шекспира, составленный г. Полевымъ, служитъ новымъ подтвержденіемъ той общественной истины, что для составленія хорошей популярной статьи нужно знать больше того, сколько заключается въ учебникахъ и популярныхъ книжкахъ. Хотя г. Полевой и увряетъ своихъ читателей въ предисловіи, что въ составленномъ имъ очерк жизни Шекспира онъ представляетъ ‘все достоврно—извстное о Шекспир (курсивъ въ подлинник) и окончательно выработанное критикою новйшихъ изслдователей’, но бглый взглядъ, брошенный на его очеркъ, заставляетъ насъ усомниться въ справедливости его показаній. Если бы г. Полевой не на словахъ только, а на самомъ дл былъ знакомъ съ трудами новйшихъ изслдователей о Шекспир, онъ наврное не утверждалъ бы такъ ршительно (стр. XXXIV), что Шекспиръ еще въ 1589 году былъ однимъ изъ акціонеровъ (shareholders) блакфрайерскаго театра, не утверждалъ бы, во-первыхъ, потому, что самый документъ, откуда почерпнуто сообщаемое имъ извстіе, признанъ новйшей критикой (въ лиц Ингльби, Стаунтона и др.) подложнымъ, во-вторыхъ, потому, что изъ документовъ, обнародованныхъ въ новомъ сочиненіи Голлиуэля Illustrations of the life of, London 1874, видно, что зданіе, изъ котораго былъ перестроенъ знаменитый блакфрайерскій театръ, было пріобртено Борбеджемъ только въ 1596 г. Равнымъ образомъ, если бъ г. Полевой имлъ случай заглянуть въ книгу Ингльби Shakspeare’s Centurie of Fraise, London, въ которой собраны вс отзывы о Шекспир его современниковъ и ближайшихъ потомковъ за цлое столтіе (отъ 1592—1692), онъ конечно не преминулъ бы заимствовать изъ нея въ высшей степени важные въ біографическомъ отношеніи отзывы Четтля и Бенъ-Джонсона, лично знавшихъ Шекспира, объ его нравственномъ характер, отсутствіе этихъ отзывовъ весьма непріятно поражаетъ въ біографіи Шекспира, написанной на основаніи новйшихъ изслдователей. Но всего не перечтешь, что могло бы войти въ біографію Шекспира и что было бы вычеркнуто изъ нея, если бы заявленіе г. Полеваго о томъ, что онъ пользовался новйшими изслдованіями, не было недостойной рекламой {Къ чести г. Полеваго нужно замтить, что онъ, очевидно, еще новичокъ въ составленіи спекулятивныхъ рекламъ: заявивши въ предисловіи, что біографія Шекспира написана имъ на основаніи новйшихъ критическихъ работъ о Шекспир, онъ въ разсянности оставилъ подъ ней прежнюю подпись Херсонъ 1868, и такимъ образомъ вслдствіе сердечной неопытности самъ себя выдалъ головой. Впрочемъ весьма возможно, что г. Полевой и не зналъ, что важнйшія критическія изслдованія о Шекспир вышли въ свтъ посл 1868 г.}.
Такое небрежное отношеніе къ длу со стороны издателя Школьнаго Шекспира тмъ боле досадно, что составленный имъ очеркъ жизни Шекспира написанъ очень живо, занимательно и безъ сомннія былъ бы прочтенъ съ большимъ интересомъ и пользой воспитанниками нашихъ среднихъ школъ. Въ настоящее же время его біографію Шекспира также рискованно дать имъ въ руки, какъ и переводъ Гамлета Н. А. Полеваго. Какъ тамъ на ряду съ врной передачей подлинника можно встртить самое вопіющее искаженіе его, такъ и здсь на ряду съ достоврными фактами сообщаются факты сомнительные или совершенно ложные. Какъ въ самомъ дл ршиться рекомендовать юнош біографію Шекспира, гд выдается за достоврный фактъ фантастическое преданіе о томъ, что лордъ Соутамптонъ далъ Шекспиру 1000 фунтовъ стерлинговъ на какое-то предпріятіе (стр. XXIII), или гд ученикъ можетъ прочесть небылицу въ род той, что Марло былъ убитъ на дуэли Бенъ-Джонсономъ (стр. XXXIV), котораго онъ, по всей вроятности, и въ глаза не видалъ, гд въ противность всему, что мы знаемъ о Шекспир, утверждается, напримръ (стр. XXXVI), что около 1600 г. Шекспиръ, не довольствуясь временнымъ и скоропреходящимъ успхомъ своихъ пьесъ на сцен, начинаетъ самъ издавать ихъ въ свтъ и что такимъ образомъ появились раннія in 4-to Ричарда II, Ромео и Юліи и т. д. Гипотезы и ошибки, подобныя приведеннымъ нами, ршительно неумстны въ сочиненіи, предназначенномъ для юношества, гд должны быть сообщаемы только твердые и критически провренные факты. Въ удачномъ подбор такихъ фактовъ и ихъ освщеніи состоитъ самостоятельность педагогическая, и потому, намъ кажется г. Полевой поступилъ бы весьма практично, если бы, отказавшись отъ претензій на самостоятельность другого рода, во второмъ изданіи своего Школьнаго Шекспира, вмсто своей біографіи Шекспира, помстилъ бы толковое извлеченіе изъ прекрасной и небольшой по объему біографіи Шекспира, написанной Боденштедтомъ {William Shakspeare. Ein Rckblick auf sein Leben und Schaffen. Leipzig 1871.}, разумется, пополнивъ ее недавно вышедшимъ сочиненіемъ Эльце {William Shakspeare von Carl Elze. Leipzig 1877.}, заключающимъ въ себ результаты всхъ послднихъ критическихъ работъ о жизни Шекспира.
Намъ еще остается сказать нсколько словъ объ объяснительныхъ статьяхъ, приложенныхъ г. Полевымъ къ изданному имъ переводу Гамлета. Дв изъ нихъ принадлежатъ Блинскому и одна И. С. Тургеневу. Мы ничего не имемъ противъ перепечатки извстныхъ статей Блинскаго, хотя думаемъ, что въ изданіи, предназначенномъ для школы, они должны быть изданы съ нкоторыми пропусками или по крайней мр съ примчаніями. Что напр. пойметъ незнакомый съ философской фразеологіей тридцатыхъ годовъ ученикъ VI или VII класса изъ слдующей тирады Блинскаго: ‘У Гамлета была своя жизнь, въ сфер которой онъ сознавалъ себя какъ нчто дйствительное. Вдругъ ужасное событіе насильственно выводитъ его изъ того опредленія, въ которомъ онъ понималъ и жизнь и самого себя: естественно, что Гамлетъ теряетъ всякую точку опоры, всякую сосредоточенность, изъ явленія длается элементомъ и изъ созерцанія безконечнаго впадаетъ въ конечность’.
Что же касается до блестящей, богатой мыслями, хотя и крайне парадоксальной статьи Тургенева, то намъ сдается, что ей ршительно не мсто въ изданіи, предназначаемомъ для школы. Не считая умстнымъ пускаться въ сравнительную оцнку взглядовъ Блинскаго, и Тургенева на характеръ Гамлета, спшимъ замтить, смотря на дло исключительно съ педагогической точки зрнія, что взгляды эти до того противоположны между собой, что не пополняютъ, а исключаютъ другъ друга. Блинскій видитъ въ Гамлет душу, созданную для добра и способную любить, какъ только могутъ любить глубокія и могучія души, Тургеневъ, напротивъ того, видитъ въ Гамлет прежде всего скептика и безсердечнаго эгоиста, живущаго только для себя, вчно возящагося съ самимъ собой и положительно неспособнаго ни на какое чувство. Легко представить себ физіономію гимназиста, который прочелъ одну за другой статьи Блинскаго и Тургенева. Какъ онъ, бдняжка, долженъ утруждать свой мозгъ, чтобы согласить несогласимое! Оба писателя давятъ его и своимъ авторитетомъ и своими доказательствами. Кто же изъ нихъ правъ, и кому изъ нихъ врить? Такъ будетъ думать бдный гимназистъ, предоставленный самому себ, изнывая въ мукахъ сомннія. Г. Полевой говоритъ въ предисловіи, что онъ легко могъ бы помстить въ своемъ изданіи цлый рядъ критическихъ статей, заимствованныхъ изъ англійской и въ особенности изъ нмецкой Шекспировской литературы, но что ему было пріятно обставить Гамлета именно этими русскими статьями, ясно указывающими на то, какъ мы самостоятельно оцниваемъ и понимаемъ Шекспира. По нашему мннію г. Полевой поступилъ бы гораздо педагогичне, если бы, не думая о своемъ удовольствіи и — прибавимъ — удобствахъ (ибо легче перепечатать готовыя статьи, нежели самому переводить ихъ), подумалъ бы о потребностяхъ того возраста, для котораго онъ предназначалъ свое изданіе. Статья Тургенева, при всхъ своихъ достоинствахъ, вовсе не подъ силу семнадцатилтнимъ юношамъ, и г. Полевой сдлаетъ очень хорошо, если во второмъ изданіи замнить ее знаменитой характеристикой Гамлета, помщенной въ Вильгельм Мейстер Гёте, которая легла въ основу всей послдующей критики этого типа.
Г. Полевой заключаетъ свое предисловіе къ Школьному Шекспиру слдующими словами: ‘остальные томики школьныхъ классиковъ — если имъ суждено явиться въ свтъ — будутъ составлены по одному плану съ Школьнымъ Шекспиромъ’. Желая отъ всей души, чтобъ ему удалось поскоре выпустить ихъ въ свтъ, мы ршаемся присоединить къ нашему желанію надежду, что онъ отнесется къ своей задач съ большимъ вниманіемъ и добросовстностью. Г. Полевой обладаетъ многими качествами, необходимыми для удачнаго выполненія задуманнаго имъ предпріятія. Ему нельзя отказать въ знаніи иностранныхъ языковъ, въ извстной начитанности и въ безспорномъ дар живого и занимательнаго изложенія, равно какъ и въ способности составлять изъ мелкихъ культурныхъ подробностей цльную картину, единственное, что ему нужно пожелать — это побольше добросовстности и педагогическаго такта.