Шиллеровы мысли о томъ, что низко и обыкновенно въ изящныхъ искусствахъ.
В. И.
‘Встникъ Европы’, No 5—6, 1813
Шиллеровы мысли о том, что низко и обыкновенно в изящных искусствах, Шиллер Фридрих, Год: 1813
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Называю обыкновеннымъ все то, что не приноситъ удовольствія душ и дйствуетъ только на чувства. По сему опредленно есть множество вещей обыкновенныхъ по своей матеріи, но какъ искусство можетъ украсить матерію, давъ ей особенную форму: то въ изящныхъ искусствахъ рчь идетъ только о томъ, что обыкновенно или низко въ отношеніи къ форм.
Обыкновенный умъ можетъ испортить предметъ самый благородный, умъ возвышенный, напротивъ того, уметъ облагородствовать предметъ самый обыкновенный, сдлавъ его привлекательнымъ для души нашей, и представивъ въ нкоторомъ блеск. Такъ историкъ обыкновенный разскажетъ незначущія дла своего героя столь же подробно какъ и знаменитйшіе его подвиги, посвятитъ столько же страницъ его генеалогіи, костюму, домашней жизни, сколько его предприятіямъ и намреніямъ, и наконецъ опишетъ великія вещи такъ, что мы будемъ искать ихъ величія. Напротивъ того писатель съ обширнымъ умомъ и благородною душею заставитъ насъ принять участіе въ самыхъ малйшихъ длахъ своего героя, во всхъ подробностяхъ его приватной жизни, и придаетъ имъ цну необыкновенную. Фламанскіе и Голландскіе живописцы имютъ вкусъ обыкновенный. Вкусъ Италіянской школы есть — благородный и великій. У Грековъ сей вкусъ былъ въ превосходной степени, они стремились всегда къ изящному, отвергали черты обыкновенныя и всегда избирали предметы благородные.
Живописецъ портретный можетъ быть великимъ или обыкновеннымъ. Онъ будетъ обыкновеннымъ, если выразитъ случайныя подробности также рачительно какъ и особенныя черты своего подлинника, если изобразитъ не великое, но млкое и недостойное вниманія. Онъ будетъ великимъ, если уметъ означить т великія черты, которыя приносятъ истинную цну его подлиннику, если отдлитъ случайныя подробности отъ подлинныхъ особенностей человка, если укажетъ только на первыя, и со всмъ стараніемъ истиннаго дарованія изобразитъ послднія, если не забудетъ, что безъ души нтъ ничего великаго въ лиц, въ осанк, въ тлодвиженіяхъ человческихъ.
Тотъ есть обыкновенный поетъ, кто описываетъ млочи и не обращаетъ своего вниманія на важное, но тотъ великъ, кто возвышаетъ предметъ свой, и длаетъ его піитическимъ. Работа и отдлка щита есть самая обыкновенная вещь, но Ахиллесовъ щитъ, отработанный Вулканомъ, въ Иліад иметъ величіе и благородство.
Степенью ниже обыкновеннаго находится низкое или подлое, которое отличается отъ обыкновеннаго тмъ, что оно не состоитъ, какъ послднее, въ одномъ недостатокъ вкуса и благородства: обыкновенное есть нчто отрицательное, а низкое, напротивъ того, нчто положительное. Низкое показываетъ грубость мыслей, чувства и нравовъ. Можно желать себ тхъ достоинствъ, которыхъ отсутствіе составляетъ обыкновенное, а чего недостаетъ низкому, на то всякой можетъ имть требованіе. Такъ злопамятство и мстительность будутъ, во всхъ случаяхъ, обыкновенными страстями, ибо он предполагаютъ недостатокъ великодушія. Но есть и низкое мщеніе, которое себ въ удовлетвореніе употребляетъ способы презрительныя. Слово низкое всегда означаетъ нчто грубое, и только простому народу свойственное. Но человкъ высокой породы и хорошаго воспитанія можетъ быть обыкновеннымъ въ длахъ, словахъ и мнніяхъ, если иметъ посредственныя качества. Тотъ обыкновенный человкъ, кто дйствуетъ только для собственной пользы, и тмъ разнится отъ великодушнаго человка, забывающаго себя для выгоды другихъ. Но человкъ обыкновенный сдлается низкимъ съ того часа, какъ онъ предпочтетъ пользу чести, безъ всякаго уваженія къ долгу добродтели и благопристойности. И такъ все обыкновенное противоположно благородному, и низкое противоположно и благородному и благопристойному. Уступать всмъ страстямъ своимъ, удовлетворять вс желанія, не смотря на препятствія, и не внимая законамъ чести или нравственности, есть доказательство и знакъ души низкой.
Поеты и художники могутъ также впадать въ низкое, избирая для себя предметы противные чести и благопристойности, или обработывая неблагородно какой нибудь другой предметъ, что случается всякой разъ, когда они выводятъ передъ глаза ту часть предмета, которая требуетъ покрывала, или представляютъ такія черты, которыя возбуждаютъ неблагородныя мысли. Въ жизни великихъ людей бываютъ низкія обстоятельства, но чистый вкусъ не дозволяетъ изображать ихъ.
Есть картины, на которыхъ представлены праведные и святые съ такими лицами, какъ будто бы ихъ писали по образцу, взятому въ толп подлой черни. Сіи картины показываютъ низкой вкусъ, и мы заключаемъ изъ того справедливо, что живописецъ имлъ чувства грубыя и простонародныя.
Есть однакожъ случай, гд позволяется употреблять низкое въ искусствахъ, и именно когда хотимъ возбудить смхъ. Человкъ, хорошо воспитанный, можетъ иногда, не измняя чистоты вкуса, заниматься грубымъ, но забавнымъ представленіемъ природы, и сравненіемъ нравовъ простаго народа съ нравами свтскихъ людей. Пьяный человкъ въ хорошемъ обществ не понравится никогда, какъ бы его искусно не представили, но пьяный почталіонъ, матросъ, извощикъ можетъ насъ занять приятно. Несносная шутка въ устахъ воспитаннаго человка кажется намъ забавною въ простолюдин. Таковы многія сцены въ Аристофан, но иногда сей комикъ переступаетъ за границы, и подвергается осужденію. По той же причин забавляемся мы пародіями, гд рчи, мысли и поступки площадныя даны тмъ лицамъ, которыхъ епическій или трагическій поетъ заставлялъ говорить и дйствовать величаво.
И такъ, когда поетъ хочетъ насъ разсмшить, ему можно простить низкое, но ему надобно остерегаться, чтобы не возбудить въ насъ негодованія, или отвращенія. Онъ возбуждаетъ негодованіе, когда приписываетъ такія мысли или поступки тмъ людямъ, отъ которыхъ ожидаемъ совсмъ другаго, ибо черезъ то онъ оскорбляетъ наше нравственное чувство, и сверхъ того нарушаетъ истину. Если сіе неприятное дйствіе не иметъ мста, какъ выше сказано, ни въ пародіи, ни въ фарсахъ, то главная причина есть та, что въ сихъ родахъ сочиненія истина почитается безполезною, и нкоторымъ образомъ она изключена по тайному условію между сочинителемъ и зрителемъ. Никогда читатель не ожидаетъ въ пародіи Ореста или Дидоны найти истинную Дидону, или истиннаго Ореста. Сего рода стихотворцы уволены отъ подражанія истин, и не льзя имъ отказать въ семъ преимуществ, если хотимъ, чтобы они смшили насъ, ибо комическое дйствіе есть только представленіе чудесъ сверхъ естественныхъ. А какъ отклониться отъ истины, и въ то же время пребыть ей врнымъ?
Въ трагическомъ род есть также случаи, хотя очень рдкіе, гд позволяется низкое. Но тогда надобно перелить его въ ужасное, надобно, чтобы минутное оскорбленіе, нанесенное нашему вкусу, скрадывалось подъ сильными движеніями чувствительности, и чтобы, сіе дйствіе разрушалось дйствіемъ трагической силы. Напримръ, кража есть нчто совершенно низкое, такъ что, вопреки всмъ извиненіямъ, приносимымъ иногда обстоятельствами и сожалніемъ человколюбія, вчное пятно покрываетъ вора, и въ отношеніи къ искусству, кража есть и будетъ всегда предметомъ низкимъ. Въ этомъ случа вкусъ безпощадне морали, и судъ его есть гораздо строжайшій, ибо искусство отвтствуетъ за вс принадлежныя идеи, производимыя въ насъ изображеніемъ его предмета, тогда какъ мораль, въ своихъ ршеніяхъ, оставляетъ безъ замчанія идеи отвратительныя и неприличныя. И такъ ворующій человкъ есть такое лице, котораго искусство не позволяетъ вводить въ важныя сочиненія. Но представь вора убійцею, сей характеръ, осуждаемый моралью, можетъ быть одобренъ вкусомъ и представленъ искусствомъ. Въ семъ отношеніи, и только въ отношеніи къ одному искусству, человкъ, унизившій себя безчестіемъ, можетъ возвыситься преступленіемъ, и обратить на себя вниманіе поета и артиста. Сей различный судъ, въ отношеніи къ искусству и морали, достоинъ замчанія. Разсмотримъ причины сего различія.
Во первыхъ, я замтилъ уже, что въ искусствахъ судъ нашъ, отъ изображенія зависящій, необходимо измняется окружными, такъ сказать, понятіями, пробуждаемыми предметомъ. А если идеи низки, то и главный предметъ унижается.
Во вторыхъ: въ длахъ, представленныхъ искусствомъ, мы смотримъ на силу и разительность, а въ дйствительныхъ длахъ человческихъ, на справедливость или нравственность. Тотъ достоинъ презрнія, кто не иметъ душевной силы, и мы презираемъ малодушныхъ: всякая низость, всякая подлость возмущаетъ наше нравственное чувство. Если подлость обращается въ злодйство, если преступникъ обнаруживаетъ духъ смлой предпріимчивости и душевной силы: то она радуетъ насъ нкоторымъ образомъ въ произведеніяхъ искусства. Кража показываетъ только подлость и низость, смертоубійство иметъ по крайней мр наружный и обманчивый видъ душевной силы, особенное участіе, нами принятое въ произведеніяхъ искусства, размряется тогда по степенямъ и сил того преступленія, которое намъ представляютъ.
Третье, когда идетъ дло о преступленіи, наше вниманіе обращается не столько на мерзость, сколько на слдствія сего преступленія, сильнйшимъ движеніемъ заглушаетъ ее другое гораздо слабйшее. Мы не заглядываемъ далеко въ душу преступника, но смотримъ ближе, на судьбу его, на обстоятельства его преступленія. Когда ужасъ овладлъ нами, сомннія чистаго вкуса умолкли. По этой причин воровство молодаго человка въ одной Ифландовой піес {Въ Ferbrechen aus ehrsacht.} не иметъ на сценъ ничего противнаго вкусу, но иметъ много трагическаго. Поетъ умлъ такъ устроить вс обстоятельства, что зритель не иметъ времени отдохнуть. Нищенское состояніе семейства молодаго человка, отчаяніе его отца и другіе подобные предметы отвлекаютъ наше вниманіе отъ преступника, и обращаютъ его на судьбу и побужденія сего преступника. Мы растроганы до того, что не размышляемъ о постыдномъ длъ воровства. Однимъ словомъ, низкое переливается здсь въ ужасное.
Надобно еще отличать подлыя чувства отъ подлаго состоянія. Первое недостойно быть предметомъ изящнаго искусства, а другое не иметъ во многихъ случаяхъ ничего противнаго чистому вкусу. Рабство есть низкое состояніе, но одн рабскія чувства въ свободномъ человк презрительны, тогда какъ рабство при благородныхъ чувствахъ не унизительно. Етого не довольно. Низкое состояніе, соединенное съ высокою душею, можетъ имть величіе. Такое величіе оказалъ Епиктетъ, когда господинъ его ударилъ. Низость и бдность могутъ также возвысить истинное благородство. Искусство можетъ смло представить въ рубищ своего героя, если видно душевное его величіе.
Но что позволяется поету, то не всегда позволяется живописцу. Первый представляетъ сіи предметы воображенію? а другой чувствамъ. И такъ не только картина производитъ впечатлніе сильнйшее нежели поема, но живописецъ не можетъ раскрыть передъ нами душу героя, подобно поету, а въ предположенномъ здсь случа, одн внутреннія качества могутъ примирить насъ съ наружностію презрительною. Когда Гомеръ представляетъ намъ Улисса въ нагот нищаго, наше воображеніе дописываетъ картину, и никогда рубище его не произведетъ въ насъ неприятнаго чувства или отвращенія. Но он возбудились-бы неминуемо въ душ нашей, если бы живописецъ или актеръ хотлъ врно представить намъ Гомерова Улисса. Здсь сила впечатлнія зависитъ не отъ одного воображенія, мы принуждены видть, что показываетъ живописецъ, и нельзя намъ отклонить такихъ вещей, которыя возбуждаетъ въ насъ его картина.