СЕСТРА МАРТА.
СЕСТРА МАРТА.
Разсказъ Эфэра *).
Переводъ Ю. М. Загуляевой.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
VI.
VI.
VII.
VII.
VIII.
VIII.
IX.
Сестра Марта, Рише Шарль, Год: 1893
Время на прочтение: 63 минут(ы)
*) Эфэръ — псевдонимъ извстнаго французскаго физіолога Шарля Рише.
Вернувшись къ себ домой въ пять часовъ, Лоранъ Вердинъ нашелъ у себя слдующую телеграмму:
‘Бабушка моя умерла въ замк Планшйль. Прізжай.— Жоржъ Оливье’.
Лоранъ немедленно справился съ ‘Указателемъ желзныхъ дорогъ’. Планшйль отстоитъ въ нсколькихъ километрахъ отъ Мулэнъ. Если онъ выдетъ изъ Парижа сегодня же вечеромъ, онъ будетъ на мст завтра утромъ.
Онъ не колебался ни единой секунды, вдь онъ былъ лучшимъ, единственнымъ другомъ Жоржа! Не теряя времени, онъ сталъ приготовляться къ отъзду, уложилъ въ чемоданъ три или четыре книги и кое-что изъ одежды, запасся хорошимъ дорожнымъ одяломъ, далъ нсколько приказаній старой прислуг, присматривавшей за его хозяйствомъ, и ухалъ. Вотъ онъ уже и въ вагон.
Жоржъ де-Планшйль несомннно лучшій его другъ! Онъ припоминалъ теперь большое путешествіе, совершенное ими обоими восемь лтъ тому назадъ, Атлантическій океанъ, огромные бразильскіе лса, Ріо-Жанейро, Кордильеры, опасные и богатые разными приключеніями переходы.
Еще въ школ между ними завязалась самая нжная дружба. Лоранъ Вердинъ, сынъ неизвстнаго провинціальнаго доктора, и Жоржъ, сынъ генерала Оливье де-Планшйль, почувствовали другъ къ другу съ самаго дтства одну изъ тхъ глубокихъ и быстрыхъ симпатій, которыя длятся потомъ всю жизнь, не страшась никакихъ превратностей. Въ одинъ прекрасный день, сдавши благополучно экзамены на степень баккалавра, они ухали вмст въ Америку.
Фантазія эта навлекла на Лорана всеобщее порицаніе, но дисциплина для него ршительно не существовала. Онъ имлъ продерзость возвести беззаботность въ принципъ и огромную, непростительную смлость,— думать по своему. Между тмъ, для того, чтобы добиться удачи въ жизни, необходимо гораздо больше придавать значенія мннію другихъ, нежели своему собственному. И такъ, Лоранъ былъ тмъ, что наше современное, щепетильное и лицемрное общество всего строже осуждаетъ, а именно оригиналомъ, и ужь, конечно, подобный школьническій побгъ заслуживалъ примрнаго наказанія.
Однако, наказанъ онъ не былъ, напротивъ. По своемъ возвращеніи во Францію онъ очень быстро занялъ видное мсто среди своихъ сверстниковъ, студентовъ-медиковъ. Скоро онъ успшно кончилъ курсъ и сдлался докторомъ. Какъ время-то идетъ! уже докторъ. Но это еще только начало, многого еще надо ему достигнуть, а главное — передъ нимъ еще цлый міръ таинственныхъ и интересныхъ вопросовъ, фактовъ, въ глубь которыхъ необходимо проникнуть, въ которыхъ надо разобраться. Лоранъ чувствовалъ къ своему длу какую-то страстную любовь,— очень рдкое явленіе въ наше скептическое, положительное время.
Мчавшійся на всхъ парахъ поздъ все больше и больше удалялся отъ Парижа. Передъ глазами Лорана, освщенные фантастическимъ свтомъ луны, мелькали долины, рки, мосты, холмы, длинныя дороги, обсаженныя деревьями, деревни съ ихъ домиками или хижинами, глядя на все это, Лоранъ припоминалъ мысленно вс происшествія своей жизни, промелькнувшія почти также быстро, какъ эти дорожные силуэты, свое путешествіе, труды, дружескія и любовныя связи. Онъ думалъ о трудномъ, предпринятомъ имъ, полномъ неожиданностей, изученіи странныхъ, измнчивыхъ формъ человческаго ума, этой тайны изъ тайнъ, онъ чувствовалъ, что наука эта и привлекаетъ, и пугаетъ его своей неслыханной глубиной, съ ея невдомыми, бездонными пропастями на каждомъ шагу. Все перепуталось, смшалось въ его голов, прошедшее съ будущимъ, надежды съ сожалніями. Гд предлъ его любопытству? А вдругъ предъ нимъ откроются новые міры…
Онъ проснулся въ Мулэнъ, вышелъ полусонный изъ вагона и подозвалъ стоявшую во двор желзнодорожной станціи небольшую коляску, запряженную двумя маленькими, но сильными лошадками. Кучеръ взмахнулъ кнутомъ и лошадки весело побжали черезъ небольшой городъ.
Теперь Лоранъ не мечтаетъ больше о магнетизм и медицин, онъ думаетъ о тхъ, кого найдетъ въ Планшйл, о своемъ друг Жорж, о старух покойниц-бабушк, объ отц Жоржа, генерал Оливье де-Планшйль, самомъ простомъ и самомъ честномъ изъ людей. Несмотря ни на что, онъ все-таки не намренъ долго оставаться среди этой опечаленной семьи,— такъ много дла ждетъ его дома!
Первый человкъ, котораго Лоранъ увидалъ въ замк Планшйль, былъ Жоржъ, бросившійся обнимать его, со слезами на глазахъ.
— Бдная бабушка,— сказалъ онъ,— умерла совсмъ тихо! Въ ея годы смерть приходитъ безъ сотрясенія. Какъ это мило съ твоей стороны, что ты пріхалъ! Надюсь, что ты останешься здсь нсколько дней, твое присутствіе развлечетъ немного отца, который очень опечаленъ. Затмъ, я представлю тебя жен, которую ты видлъ только мелькомъ въ день нашей свадьбы, нсколько мсяцевъ тому назадъ, а вдь съ тхъ поръ… Но, прежде всего, пойдемъ въ твою комнату.
Отведенная ему комната находилась въ нижнемъ этаж. Стеклянная дверь-окно вела изъ нея прямо въ паркъ. По близости, нсколько позади замка, стояла небольшая церковка, принадлежавшая, повидимому, къ замку, а отъ нея шла обсаженная липами аллея, ведшая въ маленькой ршетк. За этой ршеткой начиналась деревушка, состоявшая изъ группы домовъ, остроконечныя крыши которыхъ были ясно видны изъ комнаты Лорана.
Черезъ нсколько минутъ друзья перешли въ гостиную и генералъ принялся жать руку Лорана съ такой силой, точно онъ намревался сломать ее.
— Спасибо вамъ, дорогой Лоранъ, спасибо! Да, мы переживаемъ тяжелое испытаніе. Много пережилъ ужь я на своемъ вку, черезъ многое прошелъ!.. Пережилъ я смерть жены… Пережилъ Седанъ… Пережилъ много другихъ ужасовъ!.. Но я долженъ признаться, что смерть моей старухи-матери всего меня перевернула, никогда не было еще мн такъ тяжело. Спасибо, еще разъ спасибо, и за Жоржа, и за меня.
Похороны были назначены на слдующій день. Лоранъ сказалъ себ:
— Завтра же я уду во свояси.
Тмъ не мене ему оставалось провести здсь цлый день и онъ сталъ подумывать о томъ, на что употребить этотъ нескончаемый день?
Желая избгнуть, хотя бы ненадолго, тяжелой атмосферы, обычной дому, въ которомъ находится покойникъ, онъ вышелъ погулять одинъ и принялся бродить безцльно по парку и окрестностямъ. Такимъ образомъ онъ пробродилъ цлый день, слдуя за извилинами маленькой рчки, протекавшей по лугамъ.
Несмотря на то, что онъ былъ парижанинъ и скептикъ, Лоранъ былъ, тмъ не мене, немного поэтъ. Такъ всякій благороднаго ума человкъ заключаетъ въ себ частицу поэзіи. Подъ впечатлніемъ этого прекраснаго сентябрьскаго дня сердце его наполнялось понемного смутной нжностью къ людямъ и даже къ окружающимъ его предметамъ. ‘Быть можетъ,— думалось ему,— счастье-то именно здсь. Зачмъ бороться, трудиться, воевать тамъ, въ Париж, затеряннымъ въ водоворот злобы, зависти и соперничества? Зачмъ не жить здсь, на лон благодтельной природы? Здсь можно свободно любить людей, не заботясь ни о ихъ тщеславныхъ стремленіяхъ, ни о ихъ спорахъ. Чмъ дальше жить отъ нихъ, тмъ легче ихъ любить’.
Когда онъ немного усталъ и вернулся въ замокъ, солнце только-что сло. Горизонтъ пламенлъ, точно освщенный огромнымъ, великолпнымъ заревомъ, зрлище было грандіозное и Лоранъ наслаждался имъ съ восторгомъ. Но скоро стемнло и въ наступающемъ мрак исчезали одинъ за другимъ очертанія деревьевъ, церковки и деревенскихъ крышъ.
Вдругъ среди этой тишины раздались близко-близко звуки органа. Звуки доносились изъ маленькой церковки и Лоранъ узналъ Ave Maria Гуно.
Онъ слушалъ съ восторгомъ эту мелодичную, чистую пснь, такъ неожиданно раздавшуюся въ тни и тиши ночной. ‘Но это-же это,— спрашивалъ онъ себя,— играетъ на орган здсь, въ Планшйл? Должно быть, это жена Жоржа’.
Впрочемъ, ему было мало дла до личности органиста. Онъ весь отдавался прелести этой чудной музыки, онъ облокотился на овно, вдыхая съ наслажденіемъ душистый воздухъ ранней осени, вдыхая полной грудью молодость и жизнь и чувствуя, что волненіе его все растетъ и растетъ.
Ave Maria было кончено. Лоранъ услыхалъ, какъ захлопнулась церковная дверь, онъ высунулся изъ окна, чтобы видть, кто пройдетъ, и разглядлъ какую-то тнь, мелькавшую между деревьями аллеи. Затмъ наступила полная тишина. И такъ, это была не жена Жоржа. Такъ кто-же это былъ?
За вечернимъ ужиномъ въ большой столовой замка онъ познакомился съ деревенскимъ священникомъ, аббатомъ Ленегръ, человкомъ нсколько простымъ, но добродушнымъ и умнымъ. ‘Настоящій типъ славнаго деревенскаго священника!’ подумалъ про него Лоранъ.
Не разъ, во время ужина, хотлось ему спросить о томъ, кто это такъ хорошо играетъ на орган, но каждый разъ его удерживалъ какой-то ложный стыдъ. Онъ боялся выдать испытанное имъ волненіе, иногда очень молодые люди стыдятся иныхъ глубоко запавшихъ имъ въ душу впечатлній и даже скрываютъ ихъ какъ нчто, за что приходится краснть, притворяясь безчувственными, какъ это принято такъ называемымъ хорошимъ тономъ.
Генералъ и его сынъ старались изо всхъ силъ занять и развлечь гостя, отвлечь его отъ думъ о печальной обязанности, которую онъ пріхалъ исполнить. Завязался простой, дружескій разговоръ, но скоро вс разошлись.
— Не позволите-ли вы мн проводить васъ до дому?— сказалъ Лоранъ старому священнику.
— О! я живу очень недалеко отсюда, но принимаю ваше предложеніе, чтобы имть удовольствіе поговорить съ вами еще нсколько минутъ.
Выйдя изъ замка, они прошли мимо церковки и Лоранъ не могъ удержаться, чтобы не спросить:
— Неужели это и есть ваша церковь, батюшка?
— Да, да,— сказалъ добродушно старикъ,— это и есть моя церковь. Старая церковь сгорла двадцать лтъ тому назадъ и генералъ выстроилъ вотъ эту домовую церковку, въ ожиданіи постройки настоящей приходской церкви. Вотъ уже двадцать лтъ, какъ мы ждемъ этой постройки, на которую все никакъ не можемъ найти нужныхъ средствъ. Увы! мы переживаемъ очень безбожное время… и вы тоже, вроятно…
— Да нтъ-же, батюшка,— сказалъ Лоранъ улыбаясь,— я вовсе ужь не такой безбожникъ. Смю васъ уврить, что на насъ, докторовъ, порядочно клевещутъ. Далеко не вс доктора похожи на тхъ циниковъ-атеистовъ, которыхъ вы обыкновенно рисуете такими мрачными красками. Поврьте, что мы умемъ уважать хорошихъ людей, не разбирая ихъ общественнаго положенія. А какъ не бытъ, напримръ, тронутымъ при вид такой патріархальной, врной стариннымъ преданіямъ семьи, какъ семья Планшйль?.. Кстати, разъ ужь мы говоримъ о церкви, я слышалъ сегодня тамъ звуки органа. У васъ, значитъ, имются и органъ, и органистъ, и даже талантливый органистъ?
— Ага! вы замтили…— сказалъ священникъ.— Это играла, наврное, сестра Марта.
— Сестра Марта?
— Да, одна изъ нашихъ монахинь… То есть она еще не монахиня, а только послушница. Но она приметъ постриженіе черезъ нсколько недль. Вдь у нея есть талантъ, не правда-ли?
— У нея большой талантъ, батюшка… Я кое-что понимаю въ этомъ дл, ибо (хотя вы и считаете меня безбожникомъ) я самъ играю на орган. Было-бы черезчуръ долго разсказывать вамъ, благодари какому стеченію обстоятельствъ а пріобрлъ это небольшое искусство. Словомъ, хорошо-ли, дурно-ли, а я тоже умю играть на орган. Но такъ какъ я вовсе не завистливъ, подобно настоящимъ артистамъ,— артисты, знаете-ли, самые завистливые изъ людей,— то а вамъ утверждаю, что сестра Марта одарена большимъ талантомъ, а не зналъ, что у васъ тутъ имется и монастырь.
— О, нтъ, монастыри у насъ не имется, а есть только школа, которой мы тоже обязаны генералу. Учатъ въ этой школ монахини ордена святого Викентіи де-Поль. Смотрите, мы какъ разъ подошли къ ихъ жилищу.
Лоранъ и спутникъ его вышли уже за ршетку парка и проходили теперь мимо большого благо дома, на верху котораго высился крестъ, рзко вырисовывавшійся на звздномъ ночномъ неб.
— Такъ вотъ, мой молодой другъ, сестра Марта ходитъ каждый вечеръ играть на орган въ церковь, но надо вамъ сказать, что она больна, бдняжка, очень больна, такъ что даже… какая непростительная въ мои годы разсянность! Какъ это я не подумалъ до сихъ поръ сказать вамъ это? Надо будетъ, чтобы вы осмотрли ее, и дали-бы ей докторскій, добрый совтъ. Вотъ было-бы отлично, зайдите за мною завтра утромъ, въ восемь часовъ, до начала похоронъ. Я васъ сведу сюда къ сестрамъ, вы осмотрите сестру Марту, скажите намъ, что надо сдлать, чтобы попытаться вылчить ее.
— У нея, вроятно, чахотка?
— Кажется, да, въ несчастію! Это всхъ насъ очень печалитъ, такъ какъ сестра Марта, благодаря своему неутомимому рвенію, особенно полезна намъ. Знаете-ли вы, молодой человкъ, что требуется не мало мужества дли того, чтобы вбить азбуку въ упрямыя головы здшнихъ двочекъ. А сестра Марта проводитъ цлые дни за этимъ неблагодарнымъ занятіемъ. Въ свободныя минуты, по вечерамъ, по окончаніи классовъ, она ходитъ въ церковь играть на орган. Впрочемъ, завтра, во время печальной церемоніи вы услышите ея маленькихъ ученицъ и констатируете сами врность ихъ голосовъ и правильность ихъ пнія. Ахъ, докторъ, если-бы вы могли спасти сестру Марту, вы сдлали-бы по истин доброе дло.
— Увы! Мы, доктора, такъ безсильны! Но я вамъ, все-таки, общаю приложить все свое стараніе. Скажите, батюшка, какъ она научилась играть на орган! Не вы-ли давали ей уроки музыки?
— О, нтъ! Я совсмъ профанъ… въ музык, конечно… и, кром катехизиса, не могу ничему учить другому. Но дло въ томъ, что сестра Марта жила нкоторое время въ Париж, получила отличное образованіе, и даже, скажу вамъ между нами, жизнь ея нсколько романична. Не будь такъ поздно, я бы разсказалъ вамъ эту исторію… Ой, ой,— прибавилъ онъ, доставая изъ глубокаго кармана своей рясы старинные часы,— одиннадцать часовъ! Это уже похоже на кутежъ. До свиданія, мой молодой другъ, вотъ я и дома. До завтра-же: я разсчитываю на васъ, помните.
Лоранъ вернулся въ замокъ, легъ и спокойно заснулъ, не думая ни о священник, ни о сестр Март. Разъ тайна, касающаяся органа была выяснена, она теряла для него всякій интересъ.
На слдующее утро Лоранъ всталъ рано. Легкій туманъ тонкой дымкою заволакивалъ долину. Свжій и бодрый, Лоранъ распахнулъ окно, перешагнулъ черезъ него и направился быстро въ деревню. Когда онъ подошелъ въ дому священника, онъ увидалъ его гуляющимъ по саду съ молитвенникомъ въ рукахъ.
— А-а! оказывается, что вы очень аккуратны, докторъ. Ну-съ! войдите-же и взгляните на мои розы… Но я вижу, что он васъ не занимаютъ и что вы предпочитаете узнать исторію сестры Марты… Сядьте-за вотъ здсь, въ этой зеленой бесдк… Сестра Марта, видите-ли, воспитывалась въ Париж, въ пансіон при одномъ знаменитомъ парижскомъ монастыр, куда ее отдали совсмъ ребенкомъ. Говорили, что она сирота, и ее никто никогда не навщалъ. Въ каникулярное время, когда вс остальныя двочки весело разъзжались къ себ домой, она оставалась въ монастыр одна, съ настоятельницею и другими монахинями. Нельзя сказать, однако, чтобы она была совершенно покинута, у нея былъ опекунъ, очень богатый и очень серьезный господинъ, который изрдка длалъ ей коротенькіе визиты, освдомлялся о ея занятіяхъ, удовольствіяхъ и огорченіяхъ, привозилъ ей конфектъ, игрушекъ и книгъ. Разъ настоятельница призвала къ себ Анжель,— это было мірское имя сестры Марты, до ея послушничества,— и сказала ей: ‘Васъ постигло большое несчастіе, дитя мое: опекунъ вашъ внезапно скончался. Мужайтесь, дочь моя, и молитесь Богу за упокой его души’. На другой день она снова призвала Анжель и сказала: ‘Дочь моя, пути Господни неисповдимы. Вы не сирота, ибо мать ваша жива, она бдна и несчастна и зоветъ васъ въ себ. Согласны-ли вы жить съ нею?’ — ‘О, да!..’ воскликнула Анжель… Настоятельница грустно улыбнулась, поцловала Анжель, и Анжель ухала.
— Однако!— сказалъ Лоранъ,— это настоящій романъ.
— Увы! остальное далеко уже не романично. Мать Анжель была крестьянка, настоящая простая крестьянка, во время оно она отличалась красотой и довольно легкимъ поведеніемъ… Вы, конечно, понимаете, въ чемъ дло… и, разумется, сообразили уже, кто былъ мнимый опекунъ Анжель. Такъ какъ по его смерти не осталось завщанія, то Анжель и ея мать оказались безъ всякихъ средствъ. Имъ пришлось жить обимъ въ глубокой нищет, особенно тягостной для Анжель, непривычной ни къ полевымъ, ни къ домашнимъ работамъ. Подумайте, каково переходить сразу отъ жизни въ самомъ богатомъ парижскомъ монастыр въ жизни въ бдной хижин!
— Значитъ, сестра Марта знаетъ, кто былъ ея опекунъ?
— О, нтъ, упаси Боже!— сказалъ священникъ. Честь матери должна быть священна для ея ребенка. Никто никогда не ршился сказать ей всю правду, и я ни за что бы не разсказалъ вамъ этой исторіи, если-бы не считалъ васъ за честнаго человка, неспособнаго разболтать ее. Я узналъ все это отъ настоятельницы парижскаго монастыря, но сестра Марта ничего этого не знаетъ и не должна знать… Въ заключеніе скажу вамъ, что скоро посл того мать Анжель умерла, и бдная двушка, совершенно одинокая, написала своей бывшей настоятельниц, что хочетъ сдлаться монахиней. И правда, что ей оставалось длать? Она получила настоящее барское воспитаніе, могла-ли она превратиться снова въ крестьянку. И такъ, Анжель вернулась въ монастырь, откуда ее прислали къ намъ для окончанія ея послушничества. Къ несчастію, здоровья она крайне слабаго, вс превратности ея грустной жизни отразились на ея нжномъ организм. Она очень нервна, почти болзненно нервна, и подвержена какимъ-то тяжелымъ припадкамъ, которые скрываетъ по мр силъ и которые крайне насъ тревожатъ. Помимо ея грудной болзни, у нея болзнь нервной системы, или, какъ вы называете это, неврозъ. Жоржъ утверждаетъ, что вы какъ разъ изучали эти болзни, а потому я думаю, что вы могли-бы помочь ей… А теперь, отправимтесь къ ней, пора, похороны назначены въ десяти часамъ, и времени намъ осталось немного.
Сестра-начальница школы, добродушная, толстая и улыбающаяся женщина, встртившая священника, искренно обрадовалась, узнавъ, что батюшка привелъ съ собою парижскаго доктора для сестры Марты.
— Войдите сюда, прошу васъ, я сейчасъ позову нашу милую сестру. Я уврена, что она будетъ очень недовольна, когда я извщу ее о приход доктора. Она все увряетъ, что вовсе не больна. Увы! бдняжка, она жестоко ошибается! Но что бы я ни говорила, она не хочетъ лчиться, хотя я всетаки надюсь уломать ее и ей придется позаботиться о своемъ здоровь… Подождите насъ, пожалуйста, здсь, господа, одну минутку, я сейчасъ приведу ее.
Лоранъ и священникъ ожидали стоя въ большой, сырой, холодной и мрачной комнат, единственнымъ украшеніемъ которой служило большое распятіе грубой работы, стульевъ не было, вдоль стнъ стояли ряды скамеекъ изъ благо дерева, да на стн, рядомъ съ распятіемъ, висла, покачиваясь, раскрашенная карта Франціи.
Сестра Марта вошла и точно солнечный лучъ проникъ въ мрачную комнату.
Лоранъ сдлалъ удивленный жестъ.
Сестра Марта была вся — цломудріе и грація. Ея строгій монашескій костюмъ особенно рельефно оттнялъ ея задумчивые глаза, блдный и чистый лобъ, блокурые волоса, выбивавшіеся сзади изъ-подъ благо ореола чепчика, тонкія, прозрачныя руки… Она была похожа на чудное видніе, Лоранъ почувствовалъ себя смущеннымъ, взволнованнымъ и восхищеннымъ.
— Право-же, батюшка,— сказала она,— вы слишкомъ добры… Вы, вдь, знаете, что я вовсе не больна.
— Напротивъ, дитя мое, я знаю, что вы нездоровы. Каждый вечеръ у васъ бываетъ приступъ лихорадки и вамъ пора, очень пора лчиться. Мой молодой другъ, здсь присутствующій, докторъ Лоранъ Вердинъ осмотритъ васъ, поразспроситъ обо всемъ и укажетъ вамъ, что нужно длать, чтобы поправиться.
— Хорошо, батюшка,— сказала сестра Марта, слегка покраснвъ,— я повинуюсь вамъ.
Тогда Лоранъ, немного смущенный, взялъ руку сестры Марты. Да, конечно, у нея была лихорадка. Затмъ онъ приложилъ ухо къ ея груди и сдлалъ ей нсколько вопросовъ, на которые молодая послушница отвчала вполголоса.
— Теперь все, благодарю васъ,— сказалъ онъ, наконецъ,— серьезнаго нтъ ничего, увряю васъ. Я скажу вашей начальниц, въ чемъ именно должно заключаться ваше лченіе.
Она подняла на него свои прекрасные глаза и сказала:
— Благодарю васъ, докторъ.
Лоранъ поклонился.
— Могу я уйти, теперь, батюшка?— прибавила она.— Мои двочки ждутъ меня.
— Да, дитя мое, вы можете идти,— сказалъ священникъ.
Лоранъ слдилъ за нею глазами до тхъ поръ, пока закрывшаяся дверь не скрыла ея. Въ ту же самую минуту, въ другую дверь вошла начальница.
— Что-же, г-нъ докторъ, каково ваше мнніе о сестр Март?..
— Увы! положеніе ея порядкомъ таки серьезно. Конечно, я пропишу ей кой-какія лкарства, но признаюсь вамъ, что плохо врю въ возможность успха. Что мы можемъ сдлать съ нашими снадобьями противъ поврежденныхъ легкихъ? Попробуемъ, однако. Вотъ рецептъ: танинъ въ облаткахъ и дв капли мышьяку каждое утро. Но всего нужне для этой бдной двушки былъ-бы живительный морской воздухъ, ей слдовало-бы похать къ морю, но не въ туманному океану, а къ Средиземному морю съ его благодтельнымъ солнцемъ. У насъ уже почти осень, ни подъ какимъ видомъ сестра Марта не должна проводить здсь зимы. Пусть она удетъ, пусть отправится въ Алжиръ, въ Ниццу или на Мальту, отъ этого зависитъ ея жизнь.
Начальница вздохнула…
— Постараемся, докторъ. Подобное путешествіе — вещь не легкая, на это нужно денегъ, много денегъ, однимъ словомъ, мы употребимъ вс усилія…
Деревенскія похороны представляютъ всегда изъ себя нчто трогательно-праздничное, въ одно и тоже время и боле торжественное, и боле простое, чмъ пышныя и претенціозныя городскія церемоніи.
Въ замк Планшйль собрались крестьяне и крестьянки всхъ возрастовъ. Они надли свои лучшія праздничныя платья и входили нсколько неловко въ церковь, съ застнчивымъ и почтительнымъ видомъ, опасаясь постороннихъ наблюденій, но внимательно наблюдая за всмъ и за всми.
Изъ Парижа пріхало нсколько родственниковъ покойной, они вошли вслдъ за генераломъ и за Жоржемъ и сли на первую скамейку. Лоранъ услся въ сторон, какъ можно ближе къ органу. Онъ видлъ, какъ вошла сестра Марта со своими маленькими ученицами, наивно любопытные дтскіе взгляды остановились на секунду на Лоран. Что же касается до сестры Марты, то она прошла мимо него, не замчая его, хотя ему и показалось, что она покраснла. И онъ тоже глупо-преглупо покраснлъ, самъ не зная почему. Но чмъ больше онъ сердился на себя за свою глупость, тмъ боле и боле краснлъ.
Сестра Марта сла немедленно за органъ и дти запли хоромъ. Лоранъ любовался съ своего мста чистымъ профилемъ молодой двушки, освщавшимся косыми лучами солнца, проникавшими черезъ цвтныя оконныя стекла. Двственная красота Анжель, дтскіе голоса, звуки органа, молитвенное настроеніе присутствующихъ, полусдерживаемыя слезы генерала и Жоржа,— все это не могло-бы не потрясти души любого поэта. И закаленный скептикъ Лоранъ чувствовалъ въ себ смутно поднимающееся религіозное чувство, то неясное, высшее стремленіе къ чему-то неизвстному, которое заключается въ глубин каждой человческой души.
Къ концу обдни Лоранъ подошелъ къ сестр Март и шепнулъ ей что-то. Она немедленно встала и Лоранъ занялъ ея мсто у органа… Онъ чувствовалъ какой-то приливъ вдохновенія и заигралъ съ необычайной страстностью тотъ гимнъ, который слышалъ наканун вечеромъ въ исполненіи сестры Марты, а именно Ave Maria Гуно.
Никогда еще въ маленькой церковк Планшйля не раздавались такіе патетическіе, раздирающіе звуки. Сестра Марта, стоя у органа, слушала въ какомъ-то чудномъ экстаз. Генералъ и Жоржъ плакали.
Лоранъ поклялся себ, что въ тотъ-же вечеръ удетъ обратно въ Парижъ, но его такъ настойчиво удерживали, что ему пришлось сдаться. Генералъ отвелъ его, посл завтрака, въ сторону и сказалъ, со слезами на глазахъ:
— Нтъ, мой другъ, вы не можете еще покинуть насъ! Смотрите: племянники и двоюродные братья моей бдной, дорогой матушки, совсмъ о насъ не думаютъ. Они вс уже разъхались, вернулись къ своимъ дламъ или удовольствіямъ и оставили насъ опять однихъ съ нашимъ горемъ. Какъ пусто будетъ теперь въ этомъ замк! Какъ грустно! Какъ мрачно и тяжело! О! я не говорю, конечно, о Жорж! Для него она была, вдь, только бабушка, а не родная мать, его горе не такъ велико. Кром того, онъ молодъ, страстно любитъ свою жену и вся жизнь у него еще впереди, тогда какъ моя жизнь уже кончена, и не будь дружбы… И такъ, ршено! Вы остаетесь. Вы побудете еще нсколько дней со мною. Мы будемъ говорить о бдной матушк, будемъ охотиться и философствовать вдвоемъ…
Лоранъ остался.
Въ тотъ-же самый день онъ совершилъ съ Жоржемъ и съ генераломъ продолжительную прогулку по сосднимъ долинамъ, но онъ не могъ наслаждаться многочисленными красотами богатой природы Планшйля, такъ сильно онъ былъ разсянъ, озабоченъ и встревоженъ. Онъ старался оправиться, овладть собой, остановить безумныя мечты расходившагося воображенія и не могъ. Сестра Марта! сестра Марта! не безумно-ли было такъ упорно думать о сестр Март! Зачмъ онъ остался? Не для того-ли ужь, чтобы снова увидть ее и предаваться глупйшимъ, сумасброднйшимъ фантазіямъ? Нтъ, нтъ, онъ остался, уступая просьбамъ генерала…
Однако, въ глубин души, онъ сознавалъ, что просьбы генерала были тутъ не причемъ, что онъ остался изъ-за сестры Марты, остался для того, чтобы снова увидть ее и, быть можетъ, вылчить, вылчить! Опять безуміе! Разв чахотку вылчиваютъ? И имъ овладвало страшное горе при мысли, что эта бдная двушка была заране обречена на смерть. ‘Да право-же,— говорилъ онъ самъ себ,— не о чемъ тутъ горевать! мало-ли я видлъ несчастныхъ двушекъ, тронутыхъ чернымъ крыломъ чахотки, намтившей ихъ себ въ жертву. Прочь этотъ вздоръ! Не зачмъ думать объ этомъ’.
Но вс эти разсужденія оказывались безполезными: образъ сестры Марты не покидалъ его ни одной минуты во все время прогулки.
А прогулка вышла долгая и домой вернулись только къ ночи. Проходя мимо церкви, Лоранъ замтилъ, что дверь ея закрыта. Вроятно, сестра Марта приходила, по обыкновенію, играть на орган и опять ушла. Какъ жаль, что они вернулись такъ поздно! Вмсто того, чтобы бродить безцльно по этимъ лугамъ и лсамъ, похожимъ на вс остальные луга и лса, онъ могъ-бы говорить съ сестрой Мартой, смотрть на нее, сидть рядомъ съ нею. Какъ жаль!
Обдъ прошелъ не такъ молчаливо, какъ наканун. Сдлавъ надъ собою усиліе, Жоржъ принялся оживленно болтать, стараясь разогнать облако грусти, омрачавшее чело его молодой жены и отца. Генералъ охотно вторилъ ему и разговаривалъ со своей обычной любезностью и добродушіемъ. Но Лоранъ не развеселялся.
— Ну-ка, Лоранъ,— сказалъ ему генералъ,— разскажите намъ, гд и какъ вы научились играть на орган? Случилось-ли это съ вами въ лсахъ Амазонской рки или въ аудиторіяхъ медицинской академіи?
— Разв вы не знаете, батюшка,— сказалъ Жоржъ,— что Лоранъ обладаетъ всми талантами? Онъ и путешественникъ, и охотникъ, и музыкантъ, и докторъ, и даже магнетизеръ.
— Какъ!— сказалъ генералъ,— вы врите въ магнетизмъ?..
— Я принужденъ въ него врить,— отвчалъ Лоранъ улыбаясь.
— Это, должно быть, очень интересно,— сказала Клара, жена Жоржа.
— Это несомннно интересно,— сказалъ Лоранъ,— и даже боле чмъ интересно! Но за то тутъ имются и большія непріятности. Смю васъ уврить, что это настоящая и вчная пытка, это зрлище поразительныхъ феноменовъ, которыхъ не понимаешь и знаешь, что никогда такъ-таки и не поймешь. Сколько разъ, увы! приходилось мн становиться втупикъ передъ какой-нибудь непроницаемой тайной или глубокимъ мракомъ! У одного нмецкаго поэта есть сказка о нкоемъ колдун, который, посл продолжительныхъ поисковъ въ кабалистическихъ книгахъ, нашелъ, наконецъ, то самое слово, которому послушны гномы. И вотъ онъ произноситъ это завтное слово и немедленно является гномъ, несущій сосудъ съ водою, какъ это и подобаетъ гному. Но бдный колдунъ не знаетъ другого магическаго слова, необходимаго для пріостановленія начатаго заклинанія, такъ что адскій гномъ продолжаетъ себ лить воду. И льетъ онъ ее, льетъ безъ конца. Колдунъ не можетъ ни отослать его обратно, ни остановить его работу и несчастный гибнетъ, тонетъ во всей этой вод… Такъ точно и мы. Мы вызываемъ, почти наугадъ, такія силы всего могущества, которыхъ мы не знаемъ. Он являются на нашъ зовъ и принимаются хозяйничать, а когда мы желаемъ справиться съ ними, мы оказываемся безсильными.
— Въ конц-концовъ, что же вы можете сдлать?— сказалъ Жоржъ.
— Немного, но все-таки кое-что мы можемъ. Напримръ, мы можемъ создавать новыя лица.
— Новыя лица!— сказалъ генералъ.— Дйствительно, мн доводилось слышать уже объ этомъ, но я никогда не могъ понять, въ чемъ тутъ дло.
— О! это вовсе не такъ сложно. Видите-ли, въ каждомъ изъ насъ, въ душ каждаго изъ насъ, повидимому единой, находятся многочисленныя разнообразныя существа. Въ насъ кишатъ разныя личности, изъ которыхъ каждая надлена своимъ образомъ мысли и отдльнымъ характеромъ. При внимательномъ наблюденіи, въ каждомъ изъ насъ легко нашлись-бы элементы для созданія изъ насъ или святого, или искателя приключеній, развратника, преступника, ростовщика и героя. Такъ вотъ! посредствомъ магнетизма мы можемъ вызвать всхъ этихъ, далеко въ насъ скрытыхъ, спрятанныхъ существъ, которыя въ обыденной, каждодневной жизни совершенно заслоняются главнымъ дйствующимъ лицомъ, нами самими. Впрочемъ, вс эти спрятанные въ насъ господа, опять-таки ничто иное, какъ мы сами, а наше ‘я’ есть просто собраніе всхъ этихъ индивидуумовъ… Ужь, право, не знаю, толково-ли я объяснилъ, но мн самому это вполн ясно. Я знаю, напримръ, одну даму, которая въ обыкновенной жизни самая простая, буржуазная хозяйка, сводящая вс заботы къ своему столу и вязанью. Она любитъ шутки, гривуазные намеки, но не мечтаетъ ни о чемъ вн ухаживаній за своимъ мужемъ и за дтьми. Но какъ только ее усыпить магнетическимъ сномъ, она сейчасъ-же принимается ненавидть эти низменныя занятія, отрекается отъ этой прозы! Она проклинаетъ хозяйство, дтей и мужа, непремнно хочетъ видть Всевышняго лицомъ въ лицу и жалуется, что не можетъ сдлаться двственницей и мученицей.
— Но если такъ,— сказала Клара,— которая-же изъ этихъ двухъ женщинъ настоящая? Святая или буржуазная хозяйка?
— Да об. И он тмъ боле искренни об, что он другъ друга не знаютъ. При пробужденіи все забывается, ничего, какъ есть ничего, не остается въ памяти. Получается полное забвеніе, полное уничтоженіе какихъ-бы то ни было воспоминаній, полное невдніе, всякій разъ заново насъ поражающее, до того оно громадно и безусловно. Впрочемъ, я не знаю хорошенько, чему такъ удивляются, такъ какъ въ сущности мы вс, боле или мене, похожи на этихъ сомнамбулъ. Да, сударыня, смю васъ уврить, что каждый изъ насъ носитъ въ себ зародыши всхъ чувствъ и всхъ страстей, и мы нисколько не лучше знаемъ тайныя пружины, управляющія нашей жизнью, чмъ усыпляемые знаютъ тхъ людей, которыми они бываютъ во сн.
Когда священникъ явился въ конц обда, разговоръ все еще шелъ о магнетизм.
— Что бы вы тамъ ни говорили,— сказалъ честный и простой священникъ,— а это, все-таки, вредные опыты, которые въ конц концовъ дурно отзываются на тхъ, кто ихъ длаетъ. Смотрите, молодой человкъ, берегитесь! Тутъ не безъ дьявольскаго навожденія во всей этой выдумк, быть можетъ, вы не врите въ діавола! Ну, а я твердо въ него врю. Qaaerens quem devoret, искуситель бродитъ вокругъ насъ и принимаетъ иногда, чтобы лучше обмануть насъ, личину науки.
Лоранъ улыбнулся, но ничего не отвтилъ. Онъ подумалъ про себя, что искуситель принимаетъ ршительно вс личины, не исключая даже личины цломудренной монахини.
На другой день Лорану понадобились чудеса дипломатіи, чтобы заставить всхъ незамтнымъ образомъ вернуться пораньше домой. Кое-какъ ему это удалось и въ четыре часа пополудни вся компанія была уже дома. Но, вмсто того, чтобы уйти къ себ въ комнату, онъ направился въ церкви, осторожно посматривая кругомъ себя, точно онъ боялся, что за нимъ слдятъ, но онъ не замтилъ ничего подозрительнаго и вошелъ ршительно въ церковь.
Прятаться онъ не думалъ, но ему вовсе не хотлось, чтобы его видли, а потому онъ и слъ подальше, въ темномъ уголк, на скамейк, помщавшейся позади каедры, и принялся ждать, горло его судорожно сжималось, сердце билось отъ волненія, словомъ, онъ былъ похожъ на человка, пришедшаго на любовное свиданіе. Заходящее солнце бросало лучи сквозь цвтныя стекла оконъ, окрашивавшіе эти лучи въ красный, синій и зеленый цвта, и скромная церковка была погружена въ тишину и спокойствіе. Какое-то особенное, набожное молчаніе царило въ ней.
‘Такъ всегда начинаются большія безумія,— подумалъ Лоранъ.— Но, не будь на свт подобныхъ безумій, жизнь была бы смертельно, невыносимо скучна. Придетъ ли она? А почему бы ей не придти, разъ она иметъ привычку играть на орган каждый вечеръ?’
Вдругъ дверь открылась и снова закрылась. Вошла сестра Марта и направилась спокойно къ органу.
Тогда Лоранъ всталъ и сдлалъ шагъ впередъ, что заставило ее слегка вскрикнуть отъ удивленія.
— Простите, пожалуйста! Я думала, что тутъ никого нтъ,— сказала она.
— Не вы, а я долженъ просить у васъ прощенія,— пробормоталъ Лоранъ, порядкомъ взволнованный.— Вчера утромъ вы такъ великолпно играли на орган, что мн страшно захотлось еще послушать васъ, и вотъ я пришелъ. Не дерзко ли это съ моей стороны? Если да, то я уйду сію же минуту.
— Ахъ! monsieur,— сказала она улыбаясь,— я боюсь, что вы сметесь надо мной. Вы сами играете такъ хорошо, такъ хорошо, что, въ сравненіи съ вами, я просто неопытная ученица, не больше.
— Вовсе нтъ, я совсмъ не такъ ужь хорошо играю, какъ это вамъ кажется. Но дло въ томъ, что на мою долю выпало рдкое счастіе,— мн давалъ уроки превосходный учитель, одинъ изъ нашихъ величайшихъ артистовъ, которому я и обязанъ тмъ немногимъ, что я знаю.
— Знаете что,— сказалъ, онъ, садясь въ органу,— позвольте мн съиграть первому, это придастъ вамъ смлости. Помнится, въ тотъ вечеръ вы играли тутъ, Ave Maria? Вотъ, послушайте, какъ слдуетъ начинать эту музыкальную піесу. Необходимо, чтобы съ самаго начала слышно было горячее воззваніе къ небу, крикъ благодарности, глубокій порывъ безпредльной нжности. Это какъ бы торжественное жертвоприношеніе, иміамъ покорной, преданной молитвы, медленно и величественно возносящійся въ голубому небу. Въ гимн этомъ есть все, но преобладаютъ въ немъ поклоненіе и любовь.
Теперь Лоранъ не заботился уже боле о присутствіи сестры Марты, всецло отдаваясь наплыву вдохновенія. И вотъ опять въ вечерней тишин звуки ‘Ave Maria’ потрясали церковныя стны, неслась вверхъ пснь безконечной, почти божественной любви, въ которую Лоранъ вкладывалъ всю свою душу!
Вдругъ онъ взглянулъ на сестру Марту. Она стояла подл него, неподвижная, съ остановившимся, впереннымъ въ пространство взоромъ. Лоранъ немедленно узналъ эту позу, эту экстатическую неподвижность.
Что такое? Не припадокъ ли это сомнамбулизма? Онъ зналъ, что музыка вызываетъ иногда подобные припадки у нервныхъ натуръ. Неужели же и эта монахиня?.. Какое предположеніе!..
Онъ сейчасъ же оправился и быстрымъ, энергическимъ жестомъ протянулъ руку ко лбу сестры Марты. Она въ ту же минуту глубоко вздохнула и глаза ея закрылись.
— Сестра Марта?— сказалъ онъ очень тихо.
— Я вовсе не сестра Марта,— сказала она, гордо выпрямляясь,— меня зовутъ Анжель де-Мерандъ.
Такъ какъ Лоранъ, остолбенвшій отъ изумленія, не отвчалъ ей ни слова, то она прибавила очень тихимъ голосомъ съ ласковой кротостью:
— Чего вы хотите отъ меня?
Лоранъ былъ смущенъ. Очевидно, Анжель была въ магнетическомъ сн, но что же онъ станетъ длать? что ему говорить?
— Я хочу вылчить, я хочу спасти васъ.
— Ахъ! это вы о монахин говорите,— сказала она съ величайшимъ презрніемъ.— Но вдь вы же отлично знаете, что у нея чахотка и что она должна умереть.
— Нтъ, она не должна умереть, я хочу, чтобы она была жива. Она должна жить.
Анжель призадумалась немного и качнула равнодушно головой, говоря:
— Да не все ли вамъ равно?
Потомъ она подошла совсмъ близко къ Лорану и, положивъ ему руку на плечо, сказала умоляющимъ голосомъ:
— Поиграйте еще, прошу васъ.
— Нтъ,— сказалъ Лоранъ,— я не стану больше играть. Я хочу вылчить ее.
— Ахъ, Господи, да не все ли вамъ равно? Вдь вы же знаете, что она не можетъ любить васъ.
Любить! да, она осмлилась произнести это страшное слово! Она, сестра Марта!
Лоранъ почувствовалъ, что сильно блднетъ, замтилъ, что руки его дрожатъ и понялъ, до какой степени имъ владетъ въ эту минуту странное, чудное волненіе. Но онъ уклонился отъ отвта и только, почти машинально, повторилъ свою первую фразу:
— Я не хочу, чтобы она умерла! Мы спасемъ ее, не правда ли, что мы спасемъ ее?
— Ну, хорошо,— сказала Анжель, беря въ свои об руки дрожащую руку Лорана,— пусть такъ, коли вамъ этого хочется. Разв вы не знаете, что я буду повиноваться вамъ всегда?
— Всегда!— прошепталъ Лоранъ, какъ бы разговаривая самъ съ собою.
Онъ уже почти не сознавалъ, что говоритъ. Онъ чувствовалъ себя какъ бы во сн и даже не смлъ высвободить своей руки изъ горячихъ рукъ Анжель. Сколько разъ приходилось ему, наклонившись къ лицу магнетизированныхъ имъ больныхъ, жадно подслушивать ихъ слова, разсматривать съ любопытствомъ ихъ позы, силясь открыть хоть одну изъ грандіозныхъ тайнъ ума, проявляющихся въ такія минуты краткими, мимолетными проблесками! Но сегодня не священный огонь науки заставлялъ такъ биться его сердце и такъ сжималъ его грудь. Любить сестру Марту, любить Анжель! Неужели онъ дошелъ уже до подобнаго безумія?
Анжель взяла его за руку и поцловала ее.
Онъ вырвалъ свою руку и сказалъ твердымъ голосомъ:
— Нтъ!.. Я не хочу этого. Не хочу. Я тутъ господинъ, я приказываю, а ты должна меня слушать и безусловно повиноваться мн.
— Ахъ!— воскликнула она, поднося об руки въ своей груди.— Прошу васъ, не говорите со мною такъ жестко. Мн это очень больно.
— Прости, прости меня!
Онъ уже отказывался отъ своей роли. Онъ стоялъ теперь на колняхъ и слезы слышались въ его голос.
— Анжель, Анжель,— сказалъ онъ,— поймите же меня. Я не буду боле жестокъ съ вами, не стану васъ больше огорчать. Дло идетъ не о васъ, а о другой, о монахин, о сестр Март, которая скоро пострижется. Ее необходимо вылчить и спасти. Вы одна можете остановить страшную болзнь, угрожающую ей, и я хочу, чтобы вы спасли ее.
Наступило продолжительное молчаніе. Анжель глубоко задумалась и, казалось, размышляла.
— Хорошо,— сказала она, наконецъ.— Я даю вамъ слово, что она не умретъ.
— О! благодарю, благодарю васъ!
Теперь уже онъ сжималъ въ своихъ рукахъ руки Анжель, а она улыбалась, съ закрытыми глазами, какъ будто эта чистая ласка длала ее счастливою до глубины души.
Лоранъ, отдаваясь прелести этого виднія, являвшагося ему, не могъ оторвать глазъ отъ очаровательнаго личика, на которомъ играла теперь тонкая и нжная усмшка. Вдругъ онъ пришелъ въ себя и выпустилъ изъ своихъ рукъ руки молодой двушки.
Она старалась задержать ихъ, но онъ сопротивлялся.
— Прощайте, Анжель, прощайте. Поздно, пора снова вызвать сестру Марту.
— Нтъ, я не хочу, чтобы она возвращалась. Я ненавижу сестру Марту. Да и на что она намъ?
— Это необходимо,— повторилъ Лоранъ,— это необходимо.
Съ минуты на минуту сумерки сгущались, онъ не различалъ уже очертанія половыхъ плитъ и распятіе главнаго алтаря на половину исчезало въ темнот.
Онъ понялъ, что пора принять окончательное ршеніе. Собравъ послднія усилія, онъ взялъ Анжель за об руки и поспшно дунулъ ей на лобъ.
Она слегка вздохнула и немедленно открыла глаза, посмотрла вокругъ себя и, посл секундной нершительности, направилась въ двери.
— Благодарю васъ, докторъ,— сказала серьезно сестра Марта.— Когда я буду опять играть ‘Ave Maria’, я непремнно припомню только что данный мн вами урокъ.
И она вышла. Лоранъ, стоя, слдилъ за нею глазами, пока она не скрылась за ршеткой парка.
Вполн понятно, что въ этотъ день, за обдомъ, Лоранъ былъ разсянъ и очень невнимательно прислушивался къ разговору хозяевъ.
Опять заговорили о магнетизм и Лоранъ вдругъ разгорячился и вышелъ изъ себя.
— Въ сущности магнетизмъ громаднйшій вздоръ и отнын я его ненавижу. Никогда больше не стану я заниматься этой чепухой, это только потеря времени и я охотно-бы отдалъ десять лтъ моей жизни, чтобы похерить мои прежнія занятія этой проклятой наукой.
— Какъ!— сказалъ Жоржъ,— это говоришь ты, лично присутствовавшій при поразительныхъ феноменахъ и знающій обо всемъ этомъ больше другихъ?
— Наоборотъ, я знаю гораздо меньше другихъ. Знаешь-ли, милый другъ, что меня приводитъ въ отчаяніе? А то, что я вчно буду напрасно работать, чтобы, все-таки, ничего не понимать. Взгляни хотя-бы на исторію! Вдь магнетизмъ ничто иное, какъ вопросъ о запредльномъ, объ этомъ ужасномъ, туманномъ запредльномъ, которымъ мы такъ глупо и такъ напрасно увлекаемся. Скажи, пожалуйста, когда-же хоть кто-нибудь близко подходилъ въ разршенію этой загадки? Вотъ уже три тысячи лтъ, какъ люди изучаютъ это, а они за эти три тысячи лтъ нимало не подвинулись впередъ. Жрецы Изиды ломали надъ этимъ головы въ продолженіи царствованія двадцати пяти династій, и такъ-таки ничего не открыли. Вотъ уже двадцать вковъ, какъ въ Тибетскихъ горахъ факиры умерщвляютъ свою плоть и бичуютъ себя, а чего они достигли? А мы, обитатели нашей ученой Европы, еще боле безсильны, чмъ эти старые факиры. Единственно, что утшаетъ меня, такъ это сознаніе, что посл насъ другіе будутъ стараться и искать этой истины также напрасно, какъ и мы. Нтъ, положительно самое лучшее,— это оставить всякія подобныя претензіи и мирно почить среди вздорныхъ старинныхъ заблужденій. Будемъ спать, сть, пить, ходить и жить, не ломая себ головы надъ разгадкою того, что разгадать невозможно.
— Ладно-ка!— сказалъ генералъ, — все это одн фразы и совершенно неискреннія. Вы первый стали-бы негодовать, еслибы васъ заставили жить спокойно.
— Нтъ, генералъ, клянусь вамъ, что нтъ. Ахъ! я думаю, что батюшка былъ правъ и что это, дйствительно, адскія загадки. Добираясь до ихъ глубины, я потерялъ, потерялъ навки, увы! божественное сердечное спокойствіе.
— Сердечное спокойствіе, сердечное спокойствіе, вотъ важная штука, подумаешь! У однхъ только улитокъ оно и есть, это сердечное спокойствіе, вотъ что.
Вечеромъ, покуривая сигару на террас замка, генералъ и Лоранъ снова разговаривали. Они говорили о счастіи, этой неосязаемой и недосягаемой мечт каждаго изъ смертныхъ, этой напрасной, обманчивой фантазіи, за которой вс люди гонятся, утомляясь и ничего не добиваясь. Заключеніе генерала было таково, что счастіе — ни отдыхъ, ни дятельность, а дятельность съ надеждою на будущій отдыхъ, Лоранъ, наоборотъ, уврялъ, что безъ огромной глупости не можетъ быть счастія. Скромное благосостояніе и какая нибудь настойчивая, умренная и удовлетворенная страсть, въ род страсти къ собиранію коллекціи марокъ или бабочекъ, незначительное служебное положеніе, монотонныя обязанности котораго заполняютъ день безъ утомленія для васъ, безупречный, ни отъ чего не разстраивающійся желудокъ и жесточайшій, ничмъ не смущающійся эгоизмъ,— таковы, по его мннію, условія настоящаго, солиднаго счастія.
Бдный Лоранъ! онъ чувствуетъ, что счастіе не для него, онъ не можетъ вернуться назадъ и изгладить изъ памяти прежніе образы и воспоминанія, упорно ему являющіеся. Никто не господинъ своей мысли, никто не можетъ сказать себ: ‘Забудемъ прошлое, остановимся’. Даже совершая несомннное безуміе, невозможно ни забыть, ни остановиться. Вдь это глупйшее приключеніе не можетъ кончиться иначе, какъ сквернйшимъ скандаломъ. Значитъ, необходимо ухать, ухать немедленно. Но ухать,— это не видть ея больше. Какая жестокость судьбы!
Онъ провелъ безсонную ночь. Стоя на своемъ балкон, онъ смотрлъ на пейзажъ, освщаемый луной, при свт которой выдлялись контуры церковки. Глубокая тишина царила повсюду.
— Сестра Марта спитъ теперь. Но та, другая, эта очаровательная Анжель, гд-то она въ эту минуту? въ какой мракъ спряталась она? Стоитъ мн только захотть, и она никогда больше не появится. А зачмъ мн этого хотть? Не найду-ли я въ ней настоящую, чистую глубокую любовь, такую любовь, какую ни одна женщина въ мір дать не можетъ? Да и не только любовь, а и могущество вмст съ нею, такое огромное могущество, какое не снится ни одному человку. Любовь и могущество, что еще можетъ заставить сильне биться человческое сердце?
Счастіе, любовь, наука, могущество, будущность! Большія все слова, а какая-же правда скрывается за ними и есть-ли она?
Лоранъ заснулъ только къ солнечному восходу.
Слдующій день посвященъ былъ охот, Жоржъ и генералъ пообщали Лорану, что доставятъ ему возможность убить нсколько фазановъ, пожалуй, даже и глухаря, крайне рдкую дичь, почти не встрчающуюся во Франціи. И вотъ, рано утромъ, они отправились вс трое на охоту.
Лоранъ старался забыться, разсяться, подавить въ себ нездоровое волненіе, владвшее имъ всю ночь. Онъ проходилъ весь день съ охотниками, причемъ ему удалось убить нсколькихъ фазановъ, къ великой радости генерала, удивлявшагося тому, что этотъ парижанинъ оказывался такимъ славнымъ охотникомъ.
Жоржу захотлось первому домой и онъ ушелъ. Скоро и генералъ послдовалъ его примру и Лоранъ остался совершенно одинъ въ лсу, въ компаніи съ двнадцатилтнимъ мальчуганомъ, несшимъ за нимъ ружейные патроны и убитую дичь.
До этой минуты онъ все еще крпился, но когда онъ очутился одинъ, предоставленный самому себ, охотничій задоръ мигомъ соскочилъ съ него. На склон холма, въ просвтахъ каштановыхъ деревьевъ, виднлись въ дали башенки замка и около нихъ, вся блая, маленькая церковка, гд наканун сестра Марта…
Анжель или сестра Марта? Онъ не отдляетъ одну отъ другой,— онъ влюбленъ. Влюбленъ! Ну, не сумасшествіе-ли это? Конечно, ему уже приходилось быть влюбленнымъ,— сколько разъ именно? Да два раза всего счетомъ. Первый разъ,— ему было всего двадцать два года,— онъ влюбился въ какую то молоденькую, веселую, беззаботную швейку, очень элегантную и чрезвычайно нжную, которую онъ и любилъ безумно по меньшей мр — цлый мсяцъ. Потомъ, уже двадцати восьми лтъ, онъ влюбился вторично въ одну прелестную, милую и хорошенькую молодую женщину. Но эти два любовныхъ каприза, скоре чувственныхъ, нежели любовныхъ, ни мало не походили на это тревожное сердцебіеніе, въ одно и то же время сладостное и утомительное, которое такъ сжимало его грудь при одномъ воспоминаніи объ Анжель.
Вдругъ онъ замтилъ, что выбралъ инстинктивно такую тропинку, которая приближала его къ деревн, вмсто того, чтобы удалять отъ нея. И онъ замтилъ также, что вмсто того, чтобы опускаться по ней медленно и чинно, какъ подобаетъ охотнику, внимательно оглядывающемуся по сторонамъ, онъ летлъ во весь духъ вдоль кустовъ по каменистой тропинк, точно страшно куда-то спшилъ. Его молодой спутникъ совсмъ запыхался отъ такой ходьбы.
— Докторъ, докторъ!— закричалъ ему кто-то, въ нсколькихъ шагахъ отъ тропинки, но которой онъ шелъ.
Онъ остановился какъ вкопанный. Подъ дубомъ сидлъ старый священникъ съ молитвенникомъ въ рукахъ.
— Вы, повидимому, молодой человкъ, возвращаетесь въ деревню? Отлично! Идемте вмст. Теперь около пяти часовъ, какъ разъ время вернуться домой.
— Обопритесь на мою руку, батюшка.
— Зачмъ это? Ноги у меня еще крпки… Я вижу, что охота ваша была удачна.
— Да, батюшка, жаловаться нечего, денекъ выдался довольно-таки удачный, вотъ только глухари не дались.
— Ага! Они прехитрыя бестіи. Если хочешь видть ихъ, надо подняться рано, ранешенько.
Наступило молчаніе. Батюшка шелъ впереди Лорана и имъ приходилось пробираться черезъ колючіе кустарники, стараясь притомъ не споткнуться о камни.
— Да, кстати,— спросилъ священникъ, оборачиваясь,— вы намрены или нтъ дать сегодня вечеромъ еще урокъ музыки сестр Март?
— Я право не знаю, можетъ быть,— отвчалъ Лоранъ.
— Она въ восторг отъ вчерашняго урока. У васъ положительно недюжинный музыкальный талантъ, дорогой докторъ. Знаете-ли, что вы привели всхъ насъ просто въ восхищеніе, въ день похоронъ, вашимъ исполненіемъ Ave Maria? Конечно, у сестры Марты большая способность къ музык, но ей еще очень далеко до васъ, и я увренъ, что нсколько уроковъ такого артиста, какъ вы, будутъ ей полезне, чмъ цлыхъ два года самостоятельныхъ упражненій… Два года! Вопросъ еще, проживетъ-ли бдняжка два-то года?
— Признаюсь, батюшка, что я вовсе не теряю надежды на ея выздоровленіе. Боюсь, что я васъ напрасно напугалъ своимъ преждевременнымъ заявленіемъ о неизлчимости ея болзни. Вдь, на дл, природа великій врачъ, располагающій крайне разнообразными средствами.
— Не слдуетъ забывать Провиднія, молодой человкъ,— сказалъ серьезно священникъ.
Лоранъ не отвчалъ, ничуть не желая вступать въ споръ. Священникъ принялся расхваливать сестру Марту, а на этой почв краснорчію его не было предловъ. По его словамъ, сестра Марта была лучшею изъ учительницъ, перебывавшихъ на его памяти въ Планшйл.
— Вс наши двочки обожаютъ ее, кром того, нужно ли помочь какому-нибудь больному или утшить скорбящаго, сестра Марта всегда тутъ какъ тутъ. И подумать только, что есть люди, предпочитающіе мірскихъ учительницъ! Нтъ, откровенно говоря, мой другъ, найдется-ли среди вашихъ городскихъ учительницъ такая женщина, какъ сестра Марта?.. Знаете что? Я нарочно зайду въ школу и пошлю къ вамъ вашу ученицу.
Было ровно пять часовъ, когда Лоранъ вошелъ въ церковку, куда черезъ нсколько минутъ явилась и сестра Марта.
— Позвольте мн еще разъ поблагодарить васъ за вашу любезность, докторъ. Батюшка сказалъ мн, что вы ожидаете меня и вотъ я пришла…
— Я вполн къ вашимъ услугамъ и радъ быть вамъ полезнымъ. Ну-съ! садитесь около меня. Сегодня мы займемся, если вы ничего не имете противъ этого, не Ave Maria, а Stabat Россини. Обратите вниманіе, какъ съ первыхъ-же аккордовъ въ псн этой слышится величественное и глубокое горе, наполняющее душу Матери Господней.
Лоранъ ршилъ заране, что не станетъ вызывать Анжель, но ему не хватило духу сдержать данной самому себ клятвы. Когда онъ замтилъ, что взглядъ ея остановился, устремленный куда-то въ пространство, онъ протянулъ руку въ ея лбу. Она опять, какъ наканун, глубоко вздохнула и глаза ея закрылись. И на ея, дотол серьезномъ и холодномъ лиц, заиграла улыбка.
Она встала, подошла къ нему и взяла его за руки.
— Ахъ, какъ я вамъ благодарна за то, что вы снова призвали меня. Если-бы вы знали, какъ я васъ ждала! Всю ночь я думала о васъ,— я, видите-ли, всегда вижу сны по ночамъ и хожу въ тмъ, кого люблю. Такъ вотъ, сегодня ночью, я видла васъ: вы стояли у окна и смотрли на эту церковку.
— Это правда,— прошепталъ Лоранъ.
— И какъ это та, другая монахиня, ничего не понимаетъ? Она, вдь, не знаетъ, что я уходила, она не знаетъ, что я могу видть васъ по ночамъ. Она не знаетъ, что я могу читать ваши мысли.
— Что! Читать мои мысли?
Она горделиво улыбнулась.
— Разв вы не знаете этого, вы, такъ тщательно изучившій магнетизмъ? Да, я умю читать то, что происходитъ въ вашемъ воображеніи, я угадываю движенія вашей воли. И я длаю это безъ малйшаго усилія: все мн представляется совершенно отчетливо, точно въ зеркал… Сказать вамъ, о чемъ вы думали сегодня ночью и о чемъ вы думаете въ эту минуту?
Насмшливо глядя на него, она улыбалась кротко и чуть-чуть хитро. Лоранъ, пораженный, ничего не отвчалъ.
Тогда она сказала очень тихимъ голосомъ, почти про себя:
— Какъ я вамъ благодарна за вашу любовь во мн… Да, вы любите меня.
— Не говорите этого, Анжель. Не произносите этого слова. Вы не можете понимать, что такое любовь.
Она подошла къ нему вплотную и положила руку ему на плечо.
— Отнын мы соединены навсегда и ничто не можетъ разлучить насъ. Что бы вы ни думали, что бы вы ни длали, отнын я буду постоянно тутъ, около васъ. Я намрена даже охранять васъ. Впрочемъ, смотрите, какъ я послушна всякому вашему приказанію. Да я и не могу поступать иначе, ибо я горжусь вами и рада вамъ повиноваться. Вдь вы мн сказали, что сестра Марта должна поправиться, да, такъ? Знайте-же, что сестр Март уже лучше со вчерашняго дня, и я даю вамъ слово, что черезъ три мсяца она перестанетъ кашлять и будетъ совсмъ здорова. Довольны-ли вы мною, мой повелитель, мой господинъ?
Лоранъ не отвчалъ. Да и что онъ могъ бы отвтить! Рука Анжель продолжала тихонько опираться на его плечо. Какъ тутъ быть?— Онъ говорилъ себ: ‘Сейчасъ я разбужу ее и мы снова очутимся лицомъ въ лицу съ дйствительностью, съ жестокою, безпощадною дйствительностью. И тогда будетъ передо мною снова сестра Марта, чужая для меня, какъ я чужой для нея’.
Анжель уже проникла его мысль и сказала:
— Вамъ стоитъ только захотть, мой другъ, и я останусь съ вами навсегда и сестра Марта никогда больше не появится. Вы можете ухать отсюда и увезти меня съ собою,— никто ничего-бы не узналъ. Я закуталась-бы въ большой плащъ и никогда-бы не отходила больше отъ васъ. Я была-бы вашей рабыней, вашей вещью и здила-бы съ вами повсюду, въ Парижъ, въ Италію, въ Англію, всюду. Разв вы не свободны, разв вы не можете длать все, что вамъ угодно? Никто не можетъ помшать намъ. Вы не позволили-бы больше сестр Март возвращаться, и, пожалуй, это кончилось-бы тмъ, что она сама не могла-бы больше вернуться, и осталась-бы одна лишь ваша Анжель. Бдная сестра Марта! она еще не пострижена, она приметъ постриженіе еще только черезъ три мсяца. Она, вдь, не хотла поступать въ монахини и призваніе ея есть результатъ тяжелыхъ превратностей. Она, несомннно, много пострадала, но это дло прошлое и теперь она ужь не страдаетъ. Сказать вамъ нчто, Лоранъ? она знаетъ только свою мать и ей совершенно неизвстно, что отецъ ея никто иной, какъ… графъ де-Мерандъ.— Анжель сказала это имя такъ тихо, что Лоранъ едва разслышалъ его.— Теперь его нтъ уже въ живыхъ, а такъ какъ не осталось никакихъ письменныхъ доказательствъ, то никто не знаетъ и никто не можетъ доказать, что онъ ея отецъ. Это онъ всегда навщалъ ее въ монастыр. Сестра Марта думаетъ, что это былъ ея опекунъ, но вдь онъ вовсе не опекунъ, не правда-ли? Это былъ ея отецъ, ея родной отецъ. Общайте мн, мой другъ, что вы не откроете этой тайны сестр Март. Это ее огорчило-бы по отношенію къ памяти ея матери.
— Даю вамъ слово,— сказалъ Лоранъ.
Онъ слушалъ ее съ безконечнымъ изумленіемъ. Да, правда, Анжель не только читала его самыя сокровенныя мысли, но она еще была одарена способностью прозрвать такіе факты, которыхъ никто не зналъ. Сколько разъ Лоранъ пытался добиться отъ магнетизируемыхъ имъ сюжетовъ подобнаго ясновиднія! И вдругъ, безъ малйшаго усилія съ его стороны, Анжель давала ему самое яркое доказательство этого ясновиднія.
Однако, въ эту минуту, Лоранъ не думалъ ни о ясновидніи, ни о наук. Онъ былъ взволнованъ до глубины души. Нжный голосъ и влюбленныя рчи Анжель страшно смутили его, довели до смятенія. Эта маленькая опиравшаяся на него ручка, дрожащая отъ внутренняго волненія, производила на него впечатлніе безконечно нжной, чистой ласки. Разумъ положительно покидалъ его… Да, ухать, бжать съ нею, вдвоемъ, далеко… А почему-бы и нтъ? Къ чему думать о будущемъ? Дни печали, сожалній и угрызеній совсти наступятъ потомъ, позже. Въ эту минуту она около меня, она любитъ меня, забудемъ-же все остальное, будемъ думать о ней лишь одной.
Анжель, казалось, слдила за каждой смутной мыслью, зарождавшейся въ его голов, проникая въ сокровеннйшіе уголки его души. И внезапно она вывела изъ всего этого свое заключеніе.
— Ахъ! merci! значитъ, мы узжаемъ, мы узжаемъ вмст.
Она направилась уже къ двери, но Лоранъ вдругъ спохватился и совершенно оправился.— Нтъ, нтъ, это невозможно. Ухать съ сестрой Мартой! А что скажутъ въ Планшйл? Что скажетъ генералъ? А вдругъ въ этомъ увидятъ уголовщину, преступное обольщеніе? Лоранъ почувствовалъ дрожь при мысли о жандармахъ, уголовномъ суд. Да и кого не устрашитъ подобная перспектива! Нтъ, нтъ, ршительно это невозможно, это одно изъ тхъ безумствъ, которыя совершать прямо непростительно.
Онъ всталъ, взялъ Анжель за руку и сказалъ, глядя на нее въ упоръ:
— Не хочу.
Она старалась высвободить свою руку и отвернула отъ него голову, но онъ сказалъ ей съ силою:
— Помни твердо мои слова, Анжель! она должна выздоровть и она выздороветъ.
И, не давая ей времени отвтить, онъ дунулъ ей въ лицо. Она слегка вздохнула, и сестра Марта вернулась.
— Благодарю васъ, докторъ,— сказала она.— Теперь я буду играть Stabat именно такъ, какъ вы учили меня играть его.
Лоранъ провелъ еще боле тревожную ночь нежели предъидущая, но на этотъ разъ безсонница оказалась благотворною для него. Мысль объ уголовномъ суд, сначала смутная, разрослась теперь до такихъ размровъ, что на него напалъ ужасъ. Въ это время какъ разъ газеты много говорили о процессахъ, въ которыхъ дло шло объ обольщеніи посредствомъ гипнотизма. Между тмъ, увези онъ Анжель, ему ни за что не доказать, что гипнотизмъ тутъ не при чемъ. Фактъ побга этой набожной и добродтельной монахини всего посл двухъ встрчъ съ нимъ не могъ быть объясненъ иначе, какъ преступленіемъ. И на него обрушится законъ со всею строгостью. И онъ погибнетъ, раздавленный, уничтоженный огромностью подобнаго скандала. Значитъ, необходимо отказаться отъ этой безумной идеи, оставить Анжель и бжать, бжать отъ нея какъ можно дальше.
Да, надо забыть все это. И забыть возможно, ибо не произошло ничего непоправимаго. Сегодня мысль его всецло занята Анжель, это несомннно, но вдь черезъ нсколько дней, самое большое черезъ нсколько мсяцевъ, Анжель превратится для него въ какое-то смутное воспоминаніе. Это романическое приключеніе, начавшееся въ церкви, должно оборваться тамъ-же. И отъ этого чуднаго, мимолетнаго виднія останется одно лишь очаровательное, далекое воспоминаніе, одно изъ тхъ воспоминаній, которыми необходимо запасаться въ молодости, чтобы скрашивать потомъ ими мрачные часы старости.
Къ несчастію, онъ не могъ ухать въ тотъ же день, такъ какъ предполагалась большая охота. Охотники собирались отправиться въ большой лсъ, километрахъ въ десяти отъ Планшйля, ибо въ этомъ лсу надялись встртить глухарей, эту миическую птицу для охотниковъ.
Лоранъ не хотлъ опечалить генерала немедленнымъ отъздомъ. Впрочемъ, этотъ лишній день, что онъ останется здсь, не могъ быть опасенъ, возвращеніе въ Планшйль не могло состояться раньше восьми часовъ вечера, слдовательно будетъ слишкомъ поздно для свиданія съ сестрой Мартой, это будетъ послдняя ночь, которую онъ проведетъ въ замк, а утромъ въ шесть часовъ онъ уже удетъ въ Мулэнъ. Въ тотъ же самый день онъ будетъ уже въ Париж, гд не будетъ ни органовъ, ни сестры Марты, ни любовнаго романа. И снова имъ завладетъ безраздльно кипучая дятельность. Прощайте, сумасбродныя химеры, глупйшія приключенія! Онъ чувствовалъ, что уже слишкомъ старъ для всего этого.
День прошелъ, какъ проходятъ обыкновенно дни охоты. Лоранъ старался развеселить себя и всмъ казалось дйствительно, что ему очень весело. Но какъ онъ ни усиливался увлечься преслдованіемъ дичи, онъ никакъ не могъ заставить себя интересоваться вылетавшими передъ нимъ фазанами или отдаленнымъ крикомъ глухарей. Мысль его была далеко отъ всего этого, образъ Анжель стоялъ передъ его глазами и ея чудный голосъ раздавался еще въ его ушахъ…
Все кончено, все кончено навсегда! Никогда больше онъ не увидитъ этой прелестной двушки, никогда больше онъ не услышитъ этого гармоническаго голоса, говорившаго ему о сладостномъ упоеніи любви.
Позволяю себ спросить у каждаго мыслящаго человка: есть ли на свт что либо мучительне вчнаго разрыва съ тмъ, что больше не вернется, мучительне, окончательнаго разставанія съ тмъ, что больше никогда не повторится? А между тмъ увы! что такое вся наша жизнь? Ничто иное, какъ цпь непрерывныхъ, безнадежныхъ разлукъ.
Тмъ не мене Лоранъ былъ доволенъ своимъ ршеніемъ и наблюдалъ съ истиннымъ облегченіемъ за тмъ, какъ солнце все поднималось и поднималось, а потомъ стало спускаться на горизонт, вотъ оно уже склонилось за крайнюю линію холмовъ,— шесть часовъ! Сумерки уже наступаютъ, въ Планшйль они вернутся не ране восьми часовъ, т. е. къ ночи. А завтра онъ удетъ въ Парижъ. Парижъ! онъ смотрлъ теперь на него какъ на своего избавителя.
Когда Лоранъ извстилъ своихъ друзей о своемъ скоромъ отъзд, его стали упрашивать остаться, но онъ оказался непреклоненъ. Впрочемъ, онъ общалъ скоро пріхать опять.
— Хорошо,— сказалъ генералъ,— помните же свое общаніе, вашъ отъздъ очень меня огорчаетъ, что же длать. Завтра утромъ въ шесть часовъ, ужь если вы этого непремнно хотите, экипажъ будетъ ждать васъ, чтобы отвезти въ Мулэнъ. Обнимите же меня, мой другъ, и до скораго свиданія!
Лоранъ вернулся въ свою комнату. Прежде чмъ лечь, онъ захотлъ взглянуть въ послдній разъ на паркъ и раскрылъ настежь окно. Ночь была торжественно тиха. И вдругъ имъ овладла безконечная грусть. И такъ, онъ больше не увидитъ ея, этой Анжель, сердце которой билось такъ близко около его сердца! Не обманчивымъ ли призракамъ приноситъ онъ въ жертву такую любовь? Какую награду получитъ онъ за свое самопожертвованіе, за этотъ героизмъ, за эту добродтель? Да полно, самопожертвованіе ли это? И не прикрываетъ ли эта маска добродтели просто трусость?