Вилье де Лиль-Адан
СЕНТИМЕНТАЛИЗМЪ.
Вилье де Лиль-Адан
СЕНТИМЕНТАЛИЗМЪ.
Жану Марра.
Я себя мало уважаю, когда вникаю въ себя,
но много, когда сравниваю себя съ другими.
Господинъ, какъ вс.
——
———————————————————
Сентиментализм, Вилье-Де-Лиль-Адан Огюст Де, Год: 1876
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Въ одинъ весенній вечеръ, двое благовоспитанныхъ молодыхъ людей, Люсьенна Эмери и графъ Максимиліанъ де В***, сидли подъ большими деревьями въ одной изъ аллей Елисейскихъ Полей
Люсьенна, это — та прекрасная молодая женщина, которая всегда одта въ черное, лицо которой мраморно-блдно и чья исторія неизвстна.
Максимиліанъ, о трагической кончин котораго въ свое время сообщалось, былъ поэтомъ, выдающимся по дарованію, кром того, онъ былъ хорошо сложенъ, съ самыми совершенными манерами. Въ его глазахъ отражался блескъ ума, они были очаровательны, но нсколько холодны, подобно драгоцннымъ каменьямъ.
Ихъ близость длилась едва шесть мсяцевъ.
И вотъ, въ тотъ вечеръ, они въ молчаніи смотрли на смутные силуэты экипажей, тней гуляющихъ.
Вдругъ мадамъ Эмери взяла нжно за руку своего возлюбленнаго.
— Не кажется ли вамъ, мой другъ,— сказала она ему,— что безпрестанно волнуемые искусственными и, такъ сказать, абстрактными переживаніями, великіе художники, какъ вы, въ конц-концовъ, притупляютъ въ себ способность дйствительно переживать страданія и наслажденія, назначенныя имъ Рокомъ! Во всякомъ случа, вы не безъ затрудненія, по которому васъ можно бы счесть за безчувственныхъ, выражаете т личныя чувства, которыя жизнь заставляетъ васъ испытывать. При вид холодной размренности вашихъ движеній можно подумать, что вы трепещете только изъ учтивости. Постоянная забота объ Искусств, безспорно, преслдуетъ васъ даже въ любви и въ гор. Анализируя всю сложность этихъ чувствъ, вы слишкомъ боитесь не быть совершенными въ ихъ выраженіи, не правда ли?.. не быть достаточно точными въ изображеніи вашего смятенія?.. Вы никакъ не можете отдлаться отъ этой предвзятой мысли. Она парализуетъ ваши лучшіе порывы и умряетъ вашу природную откровенность. Какъ-будто бы вы — владыки иной вселенной — безпрестанно окружены невидимой толпой, готовой къ критик или къ оваціямъ. Однимъ словомъ, когда вамъ выпадаетъ блаженство или великое несчастье, первое, что пробуждается въ васъ, даже еще раньше, чмъ вашъ разсудокъ отдаетъ себ въ этомъ отчетъ, это смутное желаніе освдомиться у какого-нибудь выдающагося актера, какимъ жестамъ подобаетъ предаться при данномъ обстоятельств. Неужели Искусство ведетъ къ безчувствію?.. Эта мысль меня тревожитъ.
— Люсьенна,— отвтилъ графъ,— я зналъ одного пвца, который у смертнаго одра своей невсты, слыша конвульсивныя рыданія ея сестры, не могъ не обратить вниманія, несмотря на все свое горе, на т голосовые недостатки, которые можно было отмтить въ этихъ рыданіяхъ, и невольно сталъ думать объ упражненіяхъ, которыя придали бы имъ ‘больше стройности’. Это кажется вамъ дурнымъ?.. Однако жъ, нашъ пвецъ умеръ отъ этой разлуки, а оставшаяся въ живыхъ сняла трауръ какъ разъ въ день, полагающійся по обычаю.
Мадамъ Эмери посмотрла на Максимиліана.
— Послушать васъ,— сказала она,— такъ станетъ трудно опредлить, въ чемъ состоятъ истинное чувство и по какимъ признакамъ можно его узнать!
— Я охотно разсю ваши сомннія на этотъ счетъ,— отвтилъ, улыбаясь, господинъ де В***. Но… техническіе термины… скучны, и я боюсь…
— Полноте! у меня мой букетъ пармскихъ фіалокъ, у васъ — ваша сигара, я слушаю васъ.
— Ну, хорошо! пусть будетъ такъ, я повинуюсь,— отвчалъ Максимиліанъ.— По вашимъ словамъ, мозговыя фибры, затронутыя ощущеніями радости или горя, какъ бы ослаблены у художника той чрезмрностью интеллектуальныхъ эмоцій, къ которой ежедневно принуждаетъ служеніе Искусству? А я, напротивъ, считаю, что эти таинственныя фибры у него напряжены боле! Прочіе люди кажутся одаренными нжными свойствами, боле упорядоченными, страстями, боле искренними, боле серьезными, однимъ словомъ?..
А я утверждаю, что спокойствіе ихъ организмовъ, еще немного омраченныхъ Инстинктомъ, побуждаетъ ихъ давать намъ, подъ видомъ высшихъ выраженій чувствъ, просто чрезмрность животности.
Я утверждаю, что ихъ сердце и ихъ мозгъ плохо обслуживаются нервными центрами, которые, будучи погружены въ обычное оцпенніе, вибрируютъ гораздо слабе и глубже, чмъ наши. Они какъ-будто спшатъ излить въ вопляхъ свои впечатлнія лишь для того, чтобы дать себ иллюзію жизни или чтобы оправдать заране ту инерцію, въ которую они неизбжно впадутъ снова.
Эти натуры, лишенныя эхо, представляютъ собою то, что свтъ зоветъ людьми ‘съ характеромъ’,— существа, сердца — яростныя и ничтожныя. Не будемъ боле обманываться тупостью ихъ криковъ. Выставлять напоказъ свою слабость, въ тайной надежд распространить свою заразу и извлечь пользу, хотя бы фиктивную въ собственныхъ глазахъ, изъ того истиннаго волненія, которое удается возбудить въ другихъ, благодаря такому притворству,— разв не приличествуетъ это лишь несовершеннымъ существамъ?
Во имя какихъ реальныхъ правъ хотятъ они установить, что вс эти порывы, боле чмъ сомнительнаго качества, неизбжны для выраженія страданій или упоеній жизни, и называть безчувственными тхъ, кого стыдливость удерживаетъ отъ этого? Разв лучъ, падающій на необдланный алмазъ, отражается въ немъ лучше, чмъ въ хорошо отшлифованномъ брилліант, въ который проникаетъ самая сущность свта? Въ самомъ дл, мужчины и женщины, которыхъ трогаютъ чрезмрныя проявленія чувства, предпочитаютъ нестройные звуки глубокимъ мелодіямъ: вотъ и все.
— Простите, Максимиліанъ,— прервала мадамъ Эмери,— я слушаю вашъ, можетъ-быть, слишкомъ тонкій анализъ съ искреннимъ восхищеніемъ… но не будете ли вы любезны сказать мн, который это бьетъ часъ?
— Десять часовъ, Люсьенна!— отвтилъ молодой человкъ, глядя на свои часы при свт сигары.
— А!.. Хорошо, продолжайте.
— Но откуда въ васъ это небывалое безпокойство о часахъ?
— Потому что это — послдній часъ нашей любви, мой другъ) — отвтила Люсьенна.— Я приняла свиданіе съ де-Ростанжемъ въ половин двнадцатаго, сегодня вечеромъ, я медлила сообщить вамъ объ этомъ до послдней минуты. Вы разсердились на меня за это? Простите меня.
Если графъ при этихъ словахъ и сталъ немного блдне, то покровительственный сумракъ скрылъ этотъ признакъ волненія, ни малйшая дрожь не обнаружила того, что должно было пережить все его существо въ эту минуту.
— А!— сказалъ онъ ровнымъ и благозвучнымъ голосомъ,— это одинъ изъ самыхъ совершенныхъ молодыхъ людей, весьма заслуживающій вашу привязанность. Итакъ, позвольте попрощаться съ вами, дорогая Люсьенна,— прибавилъ онъ.
Онъ взялъ руку своей любовницы и поцловалъ ее.
— Кто знаетъ, что готовитъ намъ будущее?— отвтила ему Люсьенна, улыбаясь, хотя и немного разочарованная.— Ростанжъ — лишь непреодолимый капризъ.— А теперь,— прибавила она посл короткаго молчанія,— продолжайте, мой другъ, прошу васъ. Мн хотлось бы узнать, раньше чмъ мы разстанемся, что даетъ право великимъ художникамъ такъ презирать пріемы друзахъ людей.
Прошло мгновеніе, ужасное, нмое, между обоими любовниками.
— Однимъ словомъ, мы переживаемъ обычныя ощущенія,— продолжалъ Максимиліанъ,— съ той же интенсивностью, какъ и всякій другой. Да, естественный, инстинктивный фактъ ощущенія мы испытываемъ физически, какъ и вс! Но только при самомъ начал мы переживаемъ его такимъ человческимъ образомъ!
Только невозможность выразить непосредственное продолженіе этого чувства заставляетъ насъ казаться какъ бы парализованными, почти всегда, во многихъ обстоятельствахъ. Въ ту минуту, когда другіе люди уже впадаютъ въ забвеніе, такъ какъ въ нихъ нтъ достаточной жизненной энергіи, ощущенія возрастаютъ въ насъ, ну, какъ ропотъ волнъ, когда приближаешься къ морю.
Воспріятіе этого сокровеннаго продленія ощущеній, этихъ безконечныхъ и чудесныхъ вибрацій и даетъ превосходство нашей рас. Отсюда-то возникаютъ т кажущіяся противорчія между сознаніемъ и манерой держать себя, когда кто-либо изъ насъ пытается выразить, подобно всмъ, то, что онъ испытываетъ. Подумайте, какое разстояніе отдляетъ насъ отъ тхъ первобытныхъ временъ Чувства, такъ давно затерянныхъ въ глубин нашего духа! Беззвучность голоса, аномаліи жестовъ, подыскиваніе словъ,— все противорчіе общепризнаннымъ проявленіямъ откровенности и пошлостямъ обычной рчи, приспособленной къ чувствамъ большинства. Мы звучимъ фальшиво: насъ находятъ ледяными. Женщины, приглядываясь къ намъ, не прощаютъ намъ. Он охотно воображаютъ, что мы также будемъ безумствовать хотя немного, что мы отправимся, наконецъ, на т самыя ‘облака’, гд, какъ извстно, укрываются ‘поэты’, согласно съ выраженіемъ, умышленно распространеннымъ буржуазіей. Каково же ихъ изумленіе при вид какъ разъ противоположнаго! Презрительное отвращеніе, испытываемое ими при этомъ открытіи, по отношенію къ тмъ, кто обманулъ ихъ на нашъ счетъ, переходитъ вс границы,— и если бы мы захотли мести, она была бы забавна для насъ.
Нтъ, Люсьенна, мы неумышленно изъясняемся дурно при тхъ лживыхъ признаніяхъ, въ которыхъ люди проявляютъ себя. Мы бы напрасно старались снова одться во вс эти человческія рубища, забытыя въ нашей передней съ незапамятныхъ временъ! Мы слились съ самой сущностью Радости! съ живой идеей Страданія! Что жъ длать! Это такъ. Одни, среди людей, мы достигли почти божественной власти: преображать простымъ прикосновеніемъ радости Любви, напримръ, или ея муки въ непосредственный знакъ вчности. Въ этомъ наша неизреченная тайна! Инстинктивно мы не даемъ ей обнаружиться,— чтобы избавить, насколько возможно, нашего ближняго отъ стыда сознанія, что мы для него непостижимы. Увы! мы похожи на т могучіе восточные хрустальные сосуды, въ которыхъ спитъ чистая эссенція мертвыхъ розъ и которые герметически закрыты тройной оболочкой изъ воска, золота и пергамента.
Единой слезы этой эссенціи, хранимой такъ въ большой драгоцнной амфор (богатство цлаго рода, которое передается по наслдству, какъ священное сокровище, благословенное предками), достаточно, чтобы насытить ароматомъ много мръ чистой воды, увряю васъ, Люсьенна! А такая вода, въ свою очередь, можетъ наполнить благоуханіями много жилищъ, много гробницъ, въ продолженіе долгихъ лтъ!.. Но мы нисколько не похожи (и въ этомъ наше преступленіе) на т флаконы, наполненные банальными духами, жалкія и скудныя склянки которыхъ часто забываютъ закупорить и достоинство которыхъ прокисаетъ или разлетается со всми мимолетящими вяніями. Овладвъ чистотою ощущеній, недоступной профанамъ, мы оказались бы лгунами въ собственныхъ глазахъ, если бы усвоили принятыя пантомимы и ‘освященныя’ выраженія, которыми довольствуется заурядный человкъ. Мы поспшили бы, по совсти, разуврить его. если бы онъ поврилъ, хотя бы на одно мгновенье, первому крику, который иногда вырываетъ у насъ счастливая или роковая случайность. Правильному пониманію Искренности обязаны мы тмъ, что остаемся умренными въ жестахъ, разборчивыми въ словахъ, осторожными въ порывахъ, сдержанными въ отчаяніи.
Итакъ, значитъ, обвиняютъ насъ въ холодности именно за достоинства нашей способности чувствовать.— Право же, дорогая Люсьенна, если бы намъ захотлось (отъ чего избавь насъ, Боже) перестать быть непонятными для большинства субъектовъ,— потребовать отъ ихъ разумнія иной чести, кром равнодушія,— то было бы, въ самомъ дл, желательно, какъ вы это только что говорили сейчасъ, чтобы въ выдающихся случаяхъ хорошій актеръ становился позади насъ, просовывалъ бы свои руки подъ наши, и потомъ говорилъ бы и жестикулировалъ бы за насъ. Мы были бы уврены тогда, что растрогаемъ толпу именно тмъ, что одно только и доступно ей.
Мадамъ Эмери, въ глубокой задумчивости, смотрла на графа де В***.
— Ну, право же, мой дорогой Максимиліанъ,— воскликнула она,— въ конц-концовъ, вы не посмете боле произносить ‘здравствуйте’ или ‘прощайте’ изъ страха, что покажется, будто вы… заимствуете эти выраженія… у большинства смертныхъ 1 У васъ бываютъ восхитительныя и незабвенныя минуты, въ этомъ я сознаюсь, и горжусь тмъ, что внушала ихъ вамъ… Порою вы ослпляли меня глубинами вашего сердца и тихими изліяніями вашей нжности, да, вплоть до какого-то восхищенія, о которомъ я уношу навсегда причудливое и волнующее воспоминаніе!..Но какъ же быть!..вы ускользаете отъ меня — куда-то, куда я не могу за вами слдовать!— и никогда я не буду вполн уврена, что сами вы испытываете инымъ образомъ, а не только въ воображеніи, то, что вы заставляете чувствовать другого. И вотъ, благодаря этому, Максъ, я могу лишь разстаться съ вами.
— Все же мн приходится не быть обыкновеннымъ, хотя бы я и долженъ былъ подвергнуться за это презрнію всхъ честныхъ людей, которые (можетъ-быть, справедливо)считаютъ себя устроенными лучше, чмъ я,— отвтилъ графъ.— Къ тому же, мн кажется, что вс въ настоящее время боле или мене перестали переживать что бы то ни было. Я надюсь, что въ скоромъ времени въ каждой столиц будетъ по четыреста или пятисотъ театровъ, въ которыхъ обычныя приключенія жизни будутъ разыгрываться значительно лучше, чмъ въ дйствительности, тогда никто не станетъ утруждать себя жить въ самомъ дл. Когда кто-нибудь захочетъ увлечься или растрогаться, онъ купитъ себ мсто въ партер, онъ будетъ проще. Разв такой пріемъ не будетъ въ тысячу разъ предпочтительнй, съ точки зрнія здраваго смысла?.. Къ чему истощать свои силы на страсти, обреченныя на забвеніе!.. А что не забывается въ продолженіе полугода? Ахъ! если бы вы знали, сколько молчанія носимъ мы въ себ!.. Но, простите, Лгосьенна: уже половина одиннадцатаго, и было бы неделикатно не напомнить вамъ объ этомъ посл только что сдланнаго вами признанія,— тихо проговорилъ Максимиліанъ, улыбаясь и вставая.
— Ваше заключеніе?..— сказала она.— Я успю дохать.
— Вотъ мое заключеніе, — отвтилъ Максимиліанъ,— Когда какой-нибудь господинъ восклицаетъ по поводу одного изъ насъ, ударяя по наружнымъ стнкамъ груди, какъ бы для того, чтобы отвлечься отъ той пустоты, которую онъ самъ въ себ сознаетъ: ‘У него слишкомъ много ума, чтобы имть сердце!’ — то, во-первыхъ, весьма вроятно, что господинъ этотъ не на шутку разсердился бы, если бы ему отвчали, что у него ‘слишкомъ много сердца, чтобы имть умъ!’ — что доказываетъ, что, въ сущности, мы не избрали худшую часть, по признанію того самого, который насъ въ этомъ упрекаетъ. Во-вторыхъ, замчаете ли вы, чмъ становится эта фраза посл внимательнаго анализа? Это все равно, что сказать:
‘Этотъ человкъ слишкомъ хорошо воспитанъ, чтобы стараться имть хорошія манеры!’ Въ чемъ состоятъ хорошія манеры? Этого ни невоспитанный, ни самый благовоспитанный человкъ никогда не узнаетъ, несмотря на вс кодексы приличій, самые добросовстные и ребячески точные. Такъ что эта фраза только съ наивностью выражаетъ ту инстинктивную и, такъ сказать, меланхолическую зависть нкоторыхъ натуръ къ намъ. То, что насъ, въ самомъ дл, раздляетъ, не есть различіе: это — безконечность.
Люсьенна встала и взяла подъ руку Г. де В***.
— Я выношу изъ нашего разговора ту аксіому,— сказала она,— что какъ бы ни казались противорчивы ваши слова и ваши поступки, но, иногда, при ужасныхъ или радостныхъ обстоятельствахъ вашей жизни, они совсмъ не доказываютъ, что вы…
— Деревянный!..— докончилъ графъ съ улыбкой.
Они смотрли на прозжавшіе освщенные экипажи. Максимиліанъ сдлалъ знакъ одному изъ нихъ, который и приблизился. Посл того, какъ Люсьенна, услась, молодой человкъ молчаливо поклонился.
— До свиданья!— крикнула Люсьенна, посылая ему поцлуй.
Экипажъ удалился. Графъ нкоторое время слдилъ за нимъ глазами, какъ бы по обязанности, потомъ, пройдя авеню, пшкомъ, съ сигарой въ зубахъ, онъ вернулся домой, описавъ полукругъ.
Когда же онъ остался одинъ, въ своей комнат, онъ слъ у своего рабочаго стола, взялъ изъ несессера маленькую пилочку и, казалось, весь ушелъ въ заботу о полировк оконечности своихъ ногтей. Затмъ онъ написалъ нсколько стиховъ объ… одной шотландской долин, воспоминаніе о которой довольно неожиданно пришло къ нему среди всхъ случайностей раздумья.
Потомъ онъ разрзалъ нсколько страницъ новой книги, пробжалъ ихъ и бросилъ томъ.
Пробило два часа ночи, онъ потянулся.
— Это сердцебіеніе, право, невыносимо!— прошепталъ онъ.
Онъ поднялся, опустилъ тяжелыя занавски и драпировки, подошелъ къ письменному столу, открылъ его, вынулъ изъ ящика маленькій пистолетъ ‘кулачный ударъ’, приблизился къ соф, приложилъ дуло къ своей груди, улыбнулся и пожалъ плечами, закрывая глаза.
Раздался глухой, подавленный драпировками выстрлъ, немного синеватаго дыма поднялось отъ груди молодого человка, который упалъ на подушки.
Съ тхъ поръ, когда спрашиваютъ Люсьенну о причин ея темныхъ нарядовъ, она отвчаетъ всмъ своимъ возлюбленнымъ веселымъ тономъ: — Ну, что же вы хотите! Черное мн такъ идетъ!
Но траурный веръ трепещетъ тогда на ея груди, какъ крыло ночной бабочки на надгробномъ камн.
Источник текста: Вилье де Лиль-Адан. Жестокие рассказы. Перевод с французского Брониславы Рунт. Под редакцией и с предисловием Валерия Брюсова. — Москва: Книгоиздательство ‘Польза’, В. Антик и Ко, 1912.