Желание быть человеком, Вилье-Де-Лиль-Адан Огюст Де, Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Вилье де Лиль-Адан
ЖЕЛАНЕ БЫТЬ ЧЕЛОВКОМЪ.

Катюллю Мендесу.

…Могла бы встать Природа
И крикнуть міру: ‘То былъ человкъ!’
Шекспиръ. ‘Юлій Цезарь’.

Било полночь на Бирж, подъ небомъ, полнымъ звздъ. Въ т времена надъ гражданами тяготли еще условія военнаго положенія, и, согласно съ правилами о тушеніи огня, гарсоны еще освщенныхъ заведеній торопились запирать ихъ.

На бульварахъ, внутри кафэ, газовыя бабочки жирандолей очень быстро улетали одна за другой въ темноту. Снаружи слышался шумъ стульевъ, укладываемыхъ по четыре на мраморные столы, это былъ тотъ психологическій моментъ, когда каждый продавецъ лимонада считаетъ своевременнымъ указать рукою, оканчивающейся салфеткой, на Кандинское ущелье низкой двери послднимъ постителямъ.

Въ то воскресенье свистлъ печальный октябрьскій втеръ. Рдкіе листья, пожелтвшіе, запыленные и шуршащіе, носились въ порывахъ втра, ударяясь о»камни, волочась по асфальту, потомъ, наподобіе летучихъ мышей, исчезали въ тни, возбуждая такимъ образомъ мысль о будничныхъ дняхъ, навсегда изжитыхъ. Театры на бульвар Кримъ, въ которыхъ въ продолженіе вечера перезакалывали другъ друга наперерывъ вс Медичи, вс Сальвіати и вс Монтефельтры, поднимались притонами Молчанія, нмыя двери которыхъ оберегались каріатидами. Экипажи и пшеходы съ минуты на минуту становились все рже, тутъ и тамъ уже свтились скептическіе фонари тряпичниковъ, фосфорическое свченіе, выдляемое кучами нечистотъ, надъ которыми они бродили.

На высот улицы Отвиль подъ фонаремъ, на углу кафэ довольно роскошнаго вида, остановился высокій прохожій, съ лицомъ сумрачнымъ, бритымъ подбородкомъ, сомнамбулической повадкой, длинными сдющими волосами подъ фетровой шляпой фасона Людовика XII, черными перчатками на трости съ набалдашникомъ изъ слоновой кости, завернутый въ старый плащъ цвта bleu du roi, опушенный сомнительнымъ барашкомъ, казалось, что прохожій машинально колеблется, перейти ли ему черезъ улицу, отдлявшую его отъ бульвара Бонъ-Нувель.

Возвращался ли этотъ запоздавшій человкъ къ себ домой? Или одн случайности ночной прогулки привели его на этотъ уголъ улицы? Это трудно было бы выяснить по его вншнему виду. Какъ бы то ни было, замтивъ вдругъ направо отъ себя одно изъ тхъ зеркалъ, узкихъ и длинныхъ, какъ его фигура — въ род тхъ общественныхъ зеркалъ, что вставляются иногда въ витрины пышныхъ кофеенъ,— онъ сразу остановился, уставился прямо на свое изображеніе и принялся ршительно разсматривать себя съ сапогъ до шляпы. Потомъ, вдругъ приподнявъ свой фетръ съ жестомъ, отъ котораго повяло его давнишнимъ прошлымъ, онъ поклонился самъ себ не безъ нкоторой учтивости.

Когда такъ неожиданно онъ обнажилъ голову, въ немъ можно было узнать знаменитаго трагика, Эспри Шоваля, урожденнаго Лепентръ, именуемаго Монантйль, происходившаго изъ очень достойной семьи малуинскихъ лоцмановъ и по случайностямъ Судьбы призваннаго сдлаться актеромъ на первыя роли въ провинціи, гастролеромъ за границей и соперникомъ (часто счастливымъ) Фредерика Лемэтра.

Пока онъ разсматривалъ себя почти въ оцпенніи, гарсоны сосдняго кафэ надвали пальто на послднихъ изъ своихъ постоянныхъ постителей и подавали имъ ихъ шляпы, другіе же съ шумомъ опрокидывали содержимое никелевыхъ копилокъ и выкладывали на подносъ въ кружокъ мдный дневной заработокъ. Эта поспшность, эта растерянность происходили отъ угрожающаго присутствія двухъ неожиданныхъ сержантовъ, которые, остановившись на порог со скрещенными руками, пронизывали своимъ холоднымъ взглядомъ запоздавшаго хозяина.

Вскор навсы въ своихъ желзныхъ рамахъ были заперты болтомъ, за исключеніемъ только зеркальной ставни, которая, по странной оплошности, была забыта среди общей поспшности.

Затмъ бульваръ замолкъ совсмъ. Шоваль одинъ, не замчая, какъ все опустло, продолжалъ стоять въ своей изступленной поз на углу улицы Отвиль, на тротуар, передъ забытымъ зеркаломъ.

Это синеватое, лунное зеркало, казалось, давало артисту то ощущеніе, которое онъ испытывалъ бы, купаясь въ озер, Шоваль дрожалъ.

Увы! скажемъ прямо! въ жестокомъ и мрачномъ стекл актеръ увидлъ, что онъ старетъ.

Онъ отмчалъ, что его волосы, вчера еще цвта перца съ солью, приближались къ оттнку луннаго свта, все было кончено! Прощайте вызовы и внки, прощайте розы Таліи и лавры Мельпомены! Нужно было навсегда проститься съ пожатіями рукъ и со слезами, со всми Эллевіусами и Ларюеттами, съ пышными ливреями и съ пышными округленностями рчи, съ Дюгазонами и съ ingnues.

Нужно было поспшно сойти съ, колесницы еспиды и смотрть, какъ она удаляется, увозя товарищей! Потомъ видть, какъ мишура и галуны, еще утромъ разввавшіеся на солнц до самыхъ колесъ — игралища радостнаго втра Надежды!— видть, какъ они исчезаютъ за далекимъ изгибомъ дороги, въ сумеркахъ.

Шоваль, вдругъ почувствовавшій свои пятьдесятъ лтъ (онъ былъ человкомъ искреннимъ), вздохнулъ. Какой-то туманъ прошелъ передъ его глазами, что-то въ род зимней лихорадки овладло имъ, и галлюцинація расширила его зрачки.

Угрюмая пристальность, съ которой онъ пронизывалъ посланное судьбою зеркало, придала подъ конецъ его зрачкамъ ту способность увеличивать предметы и наполнять ихъ торжественностью, которая была подмчена физіологами у лицъ, пораженныхъ сильнымъ волненіемъ.

И вотъ длинное зеркало преобразилось подъ его взоромъ, отягощенномъ мутными и беззвучными мыслями. Воспоминанія о дтств, о побережьяхъ и серебристыхъ волнахъ заплясали въ его мозгу. И это зеркало, несомннно, благодаря звздамъ, которыя углубляли его поверхность, сначала произвело на него впечатлніе спящей воды въ залив. Потомъ, еще разрастаясь, подъ вліяніемъ вздоховъ старика, зеркало приняло видъ моря и ночи, этихъ двухъ старыхъ друзей одинокихъ сердецъ.

Онъ опьянялся нкоторое время этимъ видньемъ, но фонарь, окрашивавшій въ красное холодную изморозь сзади, надъ его головой, и отраженный въ ужасномъ зеркал, вдругъ представился ему свтомъ маяка, алое сіяніе котораго предупреждаетъ объ опасности корабль, сбившійся съ пути.

Шоваль стряхнулъ съ себя это головокруженіе и выпрямился во весь свой высокій ростъ, разразившись нервнымъ, фальшивымъ и горькимъ смхомъ, который заставилъ вздрогнуть подъ деревьями обоихъ сержантовъ. Къ счастью для.артиста, они предположили, что тутъ какой-нибудь обыкновенный пьяница или разочарованный влюбленный и продолжали свою офиціальную прогулку, не придавая особаго значенія несчастному Шовалю.

— Что же, отречемся!— сказалъ онъ просто и тихимъ голосомъ, подобно приговоренному къ смерти, разбуженному неожиданно, который говоритъ палачу: ‘Я къ вашимъ услугамъ, мой другъ’…

И тутъ старый комедіантъ, въ какой-то тупой угнетенности началъ свой монологъ.

— Я поступилъ предусмотрительно,— продолжалъ, онъ,— поручивъ недавно вечеромъ мадемуазель Пинсонъ, моей доброй подруг.. (которой министръ охотно подставляетъ свое ухо, а, впрочемъ, и свою подушку), выпросить для меня, между двумя страстными признаніями, то мсто сторожа на маяк, которымъ пользовались, мои. отцы, на берегахъ океана. Такъ вотъ оно что!.. Теперь я понимаю странное впечатлніе, которое произвелъ на меня тотъ фонарь въ зеркал!.. Это. было моей задней мыслью.— Пинсонъ: пришлетъ мн, мое назначеніе, это несомннно.. И вотъ, я спрячусь въ свой маякъ, какъ крыса въ сыръ. Я стану освщать корабли въ мор, издалека. Маякъ!— въ немъ всегда есть что-то декоративное. Я — одинъ на свт: такое убжище вполн, подходитъ къ моимъ старымъ годамъ.

Вдругъ Шоваль прервалъ свое раздумье.— Ахъ, да!— проговорилъ онъ, ощупывая грудь подъ своимъ плащомъ,— да вдь… то письмо, поданное мн почтальономъ, когда я выходилъ изъ дому, это, вроятно, и есть отвтъ? Какъ! вдь я хотлъ прочесть его, войдя въ кафэ, и позабылъ о немъ! Право же я опускаюсь!— Ну, вотъ и оно!

Шоваль извлекъ изъ своего кармана широкій конвертъ, откуда, едва онъ былъ вскрытъ, выскользнула министерская бумага, которую онъ лихорадочно поднялъ и пробжалъ однимъ взглядомъ, подъ краснымъ свтомъ фонаря.

— Мой маякъ! мое назначеніе!— воскликнулъ онъ.— О, мой Богъ! я спасенъ!— прибавилъ онъ, какъ бы по старой машинальной привычк и такимъ рзкимъ фальцетомъ, столь отличавшимся отъ его собственнаго голоса, что. онъ оглянулся вокругъ себя, подумавъ, что здсь есть кто-то третій.

— Ну, успокоимся же и… будемъ человкомъ,— продолжалъ онъ вскор.

Но при этомъ слов Эспри Шоваль, урожденный Лепентръ, именуемый Монантйль, остановился, какъ-будто обращенный въ соляной столбъ, казалось, это слово сдлало его недвижимымъ.,

— Что?— продолжалъ онъ посл нкотораго молчанія.— Что это я тутъ пожелалъ себ? Быть Человкомъ? А, впрочемъ, почему бы и нтъ?

Онъ скрестилъ руки, раздумывая.

— Вотъ ужъ скоро полъ-вка, какъ я изображаю, какъ я разыгрываю страсти другихъ, никогда не испытывая ихъ самъ,— ибо, въ сущности, я никогда ничего не испыталъ. Значитъ, я бываю похожъ на этихъ другихъ только для забавы.— Значитъ, я — только тнь? Страсти, чувства, реальные поступки! реальные, вотъ что составляетъ Человка, въ настоящемъ значеніи слова! Итакъ, разъ возрастъ заставляетъ меня вернуться въ Человчество, я долженъ добыть страсть или хоть какое-нибудь реальное чувство., потому что это условіе sine qua non, безъ которого нельзя разсчитывать на титулъ Человка. Вотъ это называется крпко разсудить, прямо лопается отъ здраваго смысла! — Такъ изберемъ.же для переживанія ту изъ страстей, которая боле всего подходитъ къ нашей натур, наконецъ-то воскресшей. Онъ подумалъ, затмъ меланхолично продолжалъ:

— Любовь?.. слишкомъ поздно.— Слава?… я зналъ ее!— Тщеславіе?.. предоставимъ этотъ вздоръ государственнымъ людямъ.

Вдругъ онъ вскрикнулъ:

— Нашелъ!— проговорилъ онъ.— Угрызенія Совсти!.. вотъ что подходитъ, къ моему драматическому темпераменту.

Онъ посмотрлъ въ зеркало, длая содрогающееся лицо, какъ бы скорченное отъ сверхчеловческаго ужаса.

— Такъ, такъ,— заключилъ онъ.— Неронъ, Макбетъ, Орестъ, Гамлетъ, Геростратъ!— Призраки! Я тоже, въ свою очередь, хочу настоящихъ призраковъ, какъ вс т люди, которымъ выпало счастье шага не ступать безъ привидній.

Онъ ударилъ себя по лбу.

— Но какъ?.. Я невиненъ, какъ агнецъ, колеблющійся явиться на свтъ Божій?

И опять, спустя немного времени:

— Ну, за этимъ дло не станетъ!— продолжалъ онъ,— желающій цли, желаетъ также и средства!.. Имю же я право достигнуть во что бы то ни стало того, чмъ я долженъ быть. Я имю право на Человчность! Чтобы испытывать угрызенія, совсти, нужно совершить преступленія? Ну, хорошо, согласенъ на преступленія, что же тутъ такого, разъ они длаются… изъ добрыхъ побужденій?— Да…— Пусть! (И онъ принялся за діалогъ): Я свершу ужасныя преступленія.— Когда? Сейчасъ. Не слдуетъ откладывать на завтра!— Какія же?— Одно единственное! Но великое! Но необычайное по своей жестокости! Но такое, которое заставитъ всхъ Фурій выйти изъ ада!— А какое?— Чортъ возьми, самое яркое… Браво! Нашелъ! Поджогъ! Итакъ, мн осталось времени только, чтобы поджечь! Запаковать свои чемоданы! Вернуться, спрятавшись, какъ должно, за стекломъ какого-нибудь фіакра, упиться своимъ торжествомъ среди испуганной толпы! хорошенько запомнить проклятія умирающихъ,— и поспть на сверозападный вокзалъ съ запасомъ угрызеній совсти на весь, остатокъ моихъ дней! Потомъ я спрячусь въ свой маякъ! въ свтъ! среди Океана! гд, такимъ образомъ, полиція никогда не найдетъ меня, ибо мое преступленіе мн не принесетъ никакой пользы.- И тамъ я буду хрипть одинъ (тутъ Шоваль выпрямился, импровизируя стихъ совершенно въ духъ Корнеля):

За муки совсти мн будетъ грхъ порукой!

— Ршено. А теперь,— закончилъ великій артистъ, осмотрвшись вокругъ себя, чтобы убдиться, что онъ одинъ, и поднимая съ земли булыжникъ,— а теперь теб не придется отражать боле никого!

И онъ бросило’ камень въ зеркало, которое разбилось въ тысячу сверкающихъ осколковъ.

Исполнивъ этотъ первый долгъ и, быстро убгая,— какъ бы удовлетворенный этимъ первымъ. но энергичнымъ подвигомъ,— Шоваль устремился къ бульварамъ, гд, спустя нсколько минутъ, по его знаку, остановился экипажъ: онъ прыгнулъ въ него и исчезъ.

Два часа спустя пламя огромнаго бдствія, брызнувшее изъ большихъ керосиновыхъ, масловыхъ и спичечныхъ складовъ, отражались во всхъ стеклахъ предмстья Тампль. Скоро пожарныя части, подкатывая и подталкивая свои снаряды, сбжались со всхъ сторонъ, и ихъ трубы, разсыпая зловщіе- крики, сразу будили обитателей этого населеннаго квартала. Безчисленные поспшные шаги раздавались по тротуарамъ: толпа запруживала собою большую площадь Шато д’О и сосднія улицы. Спшно образовались цпи. Мене, чмъ черезъ четверть часа, отрядъ солдатъ составилъ кордонъ вокругъ пожара. Полицейскіе, при кровавомъ свт факеловъ, удерживали по сосдству натискъ человческихъ массъ.

Экипажи, захваченные въ плнъ, боле не двигались. Слышались вопли. Раздавались отдаленные крики среди ужаснаго треска огня. Жертвы, захваченныя этимъ адомъ, рычали, и крыши домовъ проваливались на нихъ. Около сотни семействъ изъ рабочихъ тхъ мастерскихъ, что горли, оставались безъ средствъ къ жизни и безъ крова.

Одинокій фіакръ, нагруженный двумя большими чемоданами, стоялъ за толпой, остановленной у Шато д’О. И въ этомъ фіакр сидлъ Эспри Шоваль, урожденный Лепентръ, именуемый Монантйль, время отъ времени онъ раздвигалъ штору и любовался своимъ произведеніемъ.

— О,— тихо говорилъ онъ себ,— я чувствую, какой ужасъ внушаю я Богу и людямъ!— Да, вотъ, вотъ она — печать проклятія!…

Лицо добраго стараго комедіанта сіяло.

— О, я несчастный!— бормоталъ онъ,— какія мстительныя безсонницы извдаю я среди призраковъ своихъ жертвъ. Я чувствую, какъ во мн поднимается душа Нероновъ, сжигающихъ Римъ въ изступленіи художника! Геростратовъ, сжигающихъ Эфесскій храмъ изъ любви къ слав!.. Растопчиныхъ, сжигающихъ Москву изъ патріотизма! Александровъ, сжигающихъ Персеполисъ изъ учтивости къ ихъ безсмертной Тайс!.. Я же сжигаю по долгу, не имя иного средства къ существованію! Я поджигаю потому, что я задолжалъ себ самого себя!.. Я расплачиваюсь. Какимъ человкомъ я сдлаюсъ! Какъ я буду жить! Да, я, наконецъ, узнаю, что испытываешь, когда тебя терзаютъ.— Какія ночи, великолпныя, своимъ ужасомъ, я буду восхитительно проводить!.. Ахъ, я дышу, я возрождаюсь!.. я существую! И подумать только, что я былъ комедіантъ!.. А теперь, когда въ грубыхъ глазахъ простыхъ людей я являюсь только висльникомъ,— бжимъ съ быстротою молніи. Идемъ и спрячемся въ нашъ маякъ, чтобы тамъ спокойно насладиться своими угрызеніями совсти.

Черезъ два дня, вечеромъ, Шоваль, прибывшій безпрепятственно къ мсту своего назначе, нія, вступалъ во владніе своимъ разореннымъ маякомъ, расположеннымъ на нашемъ сверномъ побережь: то было полуразрушенное зданіе свтомъ котораго уже давно не пользовались, и которое лишь по министерскому снисхожденію было снова вызвано къ жизни ради Шоваля.

Врядъ ли сигналы этого маяка могли приносить какую-либо пользу: то была, такъ сказать, суперфетація, чистая синекура, квартира съ освщеніемъ надъ головой, нчто, безъ чего могли бы обойтись вс, кром одного Шоваля.

Итакъ, достойный трагикъ, перенеся туда свою постель, запасъ състныхъ припасовъ и большое зеркало, чтобы изучать въ немъ выраженія своего лица, заперся тамъ, немедленно, укрывшись отъ всякаго человческаго взора.

Вокругъ него плакало море, въ которомъ старая небесная бездна купала свои звздныя сіянія. Онъ смотрлъ, какъ волны осаждали его башню при внезапныхъ перемнахъ втра, подобно восточному Столпнику, который могъ любоваться песками, гонимыми его къ столпу порывами втра пустыни.

Вдалек слдилъ онъ безмысленнымъ взглядомъ за дымомъ пароходовъ или за парусами рыбаковъ.

Съ каждой минутой этотъ мечтатель забывалъ о своемъ пожар. Онъ всходилъ и сходилъ по каменной лстниц.

Итакъ, повторяемъ, вечеромъ на третій день, Лепентръ, сидя въ своей комнат въ шестидесяти футахъ надъ водой, перечитывалъ No парижской газеты, гд описывалось несчастное происшествіе, случившееся три дня тому назадъ.

‘Неизвстный злоумышленникъ, подбросилъ нсколько спичекъ въ керосиновые склады. Чудовищный пожаръ, поставившій на ноги на всю ночь пожарныхъ и все населеніе окружающихъ кварталовъ, разразился въ предмсть Тампль.

Насчитываютъ около ста жертвъ: семейства несчастныхъ ввержены въ самую ужасную нищету.

Вся площадь была въ траур и еще дымилась.

Осталось неизвстнымъ имя преступника, а главное, что побудило его на преступленіе’.

Прочтя это, Шоваль воскликнулъ, лихорадочно потирая руки:

— Какой успхъ! Какой я великолпный злодй! Достаточное ли число привидній поститъ меня? Ахъ, сколько призраковъ я увижу! Я отлично зналъ что стану Человкомъ.— Средство было жестоко, я согласенъ! Но такъ было нужно!.. такъ было нужно!

Перечитывая парижскій листокъ, Шоваль при упоминаніи, что будетъ дано экстраординарное представленіе въ пользу погорльцевъ, прошепталъ:

— Вотъ какъ! мн слдовало бы предложить содйствіе моего таланта въ пользу моихъ жертвъ. Это могло бы быть моимъ прощальнымъ спектаклемъ!— Я продекламировалъ бы Ореста. Я былъ бы весьма естествененъ…

Посл этого Шоваль сталъ жить въ своемъ маяк.,

И вечера проходили, чередуясь, и ночи. Происходило нчто, поразившее артиста. Нчто ужасное. Вопреки его надеждамъ и предположеніямъ совсть его не кричала ему никакихъ укоровъ. Не показывалось ни одного единаго призрака! Онъ не испытывалъ ничего, ну, ршительно ничего.

Онъ не могъ врить этому Молчанію. Не могъ опомниться.

Порою, смотрясь въ зеркало, онъ замчалъ, что его добродушное лицо совсмъ. не измнилось. Тогда въ ярости онъ бросался къ сигналамъ, которые портилъ, въ лучезарной надежд заставить погибнуть вдалек какое-нибудь судно, чтобы ускорить, возбудить упорныя угрызенія совсти, чтобы содйствовать имъ!— чтобы вызвать привиднія! Напрасные труды!

Безплодныя покушенія! Безполезныя усилія! Онъ ничего не испытывалъ. Онъ не видлъ предъ, собой ни одного угрожающаго призрака. Онъ не спалъ боле,— до того душили его отчаяніе и стыдъ.

Наконецъ, однажды ночью, пораженный въ своемъ, залитомъ свтомъ уединеніи приливомъ кропи къ мозгу, онъ нашелъ свою смерть, и въ агоніи, подъ шумъ океана, подъ гулъ мощнаго втра, ударившаго въ его башню, потерянную въ Безконечномъ, онъ кричалъ:

— Призраковъ!.. Ради Бога!.. Пусть я увижу, хоть одинъ призракъ!— Я заслужилъ его!

Но Богъ, къ Которому взывалъ онъ, не оказалъ ему этой милости,— и старый скоморохъ угасъ продолжая декламировать съ напыщенной страстностью про свою жажду увидть призраки… и онъ не понялъ, что самъ былъ тмъ, чего жаждалъ.

———————————————————

Источник текста: Вилье де Лиль-Адан. Жестокие рассказы. Перевод с французского Брониславы Рунт. Под редакцией и с предисловием Валерия Брюсова. — Москва: Книгоиздательство ‘Польза’, В. Антик и К^о, 1912.

Вилье де Лиль-Адан ЖЕЛАНЕ БЫТЬ ЧЕЛОВКОМЪ.

Читайте также:

Вилье де Лиль-Адан
ЖЕЛАНЕ БЫТЬ ЧЕЛОВКОМЪ.