Вилье де Лиль-Адан
ВРА.
Вилье де Лиль-Адан
ВРА.
Графин д’Осмуа.
Форма тла существенне содержанія.
Современная Физіологія.
———————————————————
Вера, Вилье-Де-Лиль-Адан Огюст Де, Год: 1874
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Любовь сильне Смерти, сказалъ Соломонъ: да, ея таинственная власть безгранична.
То было на склон осенняго дня, въ наши годы, въ Париж. Къ темному Сенъ-Жерменскому предмстью катились экипажи, съ уже зажженными фонарями, запоздавшіе, посл часа прогулки въ Булонскомъ лсу. Одинъ изъ нихъ остановился передъ порталомъ обширнаго аристократическаго дома, окруженнаго вковымъ садомъ, надъ аркой возвышался каменный щитъ съ гербомъ древней фамиліи графовъ д’Атоль, а именно: по лазоревому полю, съ серебряной звздой посередин, девизъ ‘Pallida Victrix’, подъ княжеской короной, опушенной горностаемъ. Тяжелыя двери распахнулись. Человкъ лтъ тридцати — тридцати пяти, въ траур, со смертельно-блднымъ лицомъ вышелъ изъ экипажа. На крыльц мрачные слуги держали факелы. Не видя ихъ, онъ поднялся по ступенямъ и вошелъ. Это былъ графъ д’Атоль.
Шатаясь, онъ поднялся по блымъ лстницамъ, которыя вели въ ту комнату, гд еще утромъ онъ уложилъ въ бархатный гробъ и покрылъ фіалками, въ волнахъ батиста, свою возлюбленную, свою блднющую супругу Вру, свое отчаяніе.
Наверху тихая дверь скользнула по ковру, онъ приподнялъ занавсъ.
Вс предметы были на томъ самомъ мст, гд наканун ихъ оставила графиня. Внезапная Смерть поразила громомъ. Прошлую ночь его возлюбленная обезсилла въ восторгахъ, столь глубокихъ, изнемогла въ объятіяхъ, столь сладостныхъ, что ея сердце, разбитое наслажденіемъ, не вынесло: ея губы неожиданно омрачились смертнымъ пурпуромъ. Она едва успла дать своему супругу прощальный поцлуй, улыбаясь, не произнося ни одного слова, потомъ ея длинныя рсницы, подобно траурнымъ вуалямъ, опустились на прекрасную ночь ея глазъ.
Миновалъ день, которому нтъ названія. Около полудня, графъ д’Атоль, посл ужасной церемоніи, въ фамильномъ склеп, отослалъ съ кладбища мрачную процессію. Потомъ, запершись одинъ съ похороненной между четырьмя мраморными стнами, онъ притворилъ за собою желзную дверь мавзолея. На треножник, передъ гробомъ, курился ладанъ, свтящійся внецъ лампадъ, въ изголовь юной усопшей, сіялъ надъ ней,
Графъ, задумчивый, полный однимъ чувствомъ безнадежной нжности, оставался тамъ, стоя, весь день. Около шести часовъ вечера, въ сумеркахъ, онъ покинулъ священное мсто. Запирая склепъ, онъ вырвалъ изъ замка серебряный ключъ и, поднимаясь на послднюю ступеньку порога, онъ осторожно бросилъ его во внутренность гробницы. Онъ бросилъ его на внутреннія плиты черезъ отверстіе въ форм трилистника, которое было надъ порталомъ.— Зачмъ?… Вроятно, тайно ршившись не возвращаться сюда никогда.
А теперь онъ снова увидлъ овдоввшую комнату.
Окно, подъ широкими драпировками изъ кашемира цвта mauve, затканнаго золотомъ, было открыто: послдній вечерній лучъ озарялъ, въ рамк изъ стариннаго дерева, большой портретъ усопшей. Графъ посмотрлъ вокругъ себя: платье, брошенное наканун въ кресло, на камин, драгоцнности, жемчужное колье, полузакрытый веръ, тяжелые флаконы духовъ, вдыхать которые Она боле не будетъ. На кровати изъ чернаго дерева съ витыми колоннами, оставшейся неубранной, около подушки, на которой среди кружевъ еще былъ замтенъ слдъ дивной, обожаемой головы, онъ увидлъ платокъ, окрашенный каплями крови, въ которой передъ смертью трепетали крылья ея юной души. Открытое піанино, затаившее въ себ навсегда неоконченную мелодію, индійскіе цвты, сорванные ею въ оранжере и умиравшіе въ старыхъ саксонскихъ вазахъ, а въ ногахъ ея кровати, на черномъ мх, маленькіе туфли изъ восточнаго бархата, на которыхъ сверкалъ вышитый жемчугами ликующій девизъ Вры: Qui verra Vera l’ameira, обнаженныя ноги возлюбленной играли въ нихъ вчера утромъ, и лебяжій пухъ цловалъ ихъ на каждомъ шагу! А тамъ, тамъ, въ тни,— часы, пружину которыхъ онъ сломалъ, чтобы они больше не били другихъ часовъ!
Итакъ она ушла… Куда же?… Жить теперь? Къ чему?.. Это было невозможно, нелпо.
И графъ терялся въ незнакомыхъ раздумьяхъ.
Онъ думалъ о всей прошлой жизни.— Шесть мсяцевъ прошло посл этого брака. Вдь это за границей, на балу въ одномъ посольств, онъ увидлъ Вру въ первый разъ?… Да, это мгновенье воскресало передъ его взоромъ, со всей опредленностью. Онъ снова видлъ передъ собой этотъ балъ и ее, сіяющую. Въ тотъ вечеръ ихъ взгляды встртились. Они признали другъ друга, поняли, въ самой глубин души, что они — близки, что они должны любить другъ друга — вчно.
Лживые намеки, подстерегающія улыбки, клевета, вс затрудненія, какія воздвигаетъ свтъ, чтобы замедлить неизбжное счастье тхъ, кто принадлежитъ другъ другу, разсялись передъ спокойной увренностью одного въ другомъ, которая овладла ими въ единый мигъ.
Вра, утомленная приторными условностями своей среды, при возникновеніи первыхъ затрудненій, прямо пришла къ нему, упростивъ этимъ царственнымъ поступкомъ вс т пошлые пріемы, въ которыхъ обычно растеривается драгоцнное время жизни.
И вс пустые толки, какіе вела на ихъ счетъ равнодушная толпа, при первыхъ словахъ показались имъ стаей ночныхъ птицъ, возвращающихся въ мракъ! Какой улыбкой они обмнялись! Какимъ несказаннымъ объятіемъ!
Однако жъ, ихъ души были, по-истин, изъ самыхъ странныхъ!— То было два существа, одаренныхъ чудесной чувствительностью, но исключительно земной. Ощущенія длились въ нихъ съ тревожной.напряженностью. Переживая ихъ, они въ этихъ ощущеніяхъ забывали сами себя. Наоборотъ, нкоторыя идеи, идея души, напримръ, Безконечности, даже идея Божества, были какъ бы скрыты отъ ихъ пониманія. Вра большинства людей въ сверхъестественное была для нихъ лишь предметомъ смутнаго удивленія: непроницаемая тайна, надъ которой они не задумывались, т’къ какъ у нихъ не было возможности ни отвергнуть ее, ни принять. Вотъ почему, отлично сознавая, что міръ чуждъ имъ, они удалились тотчасъ посл своего брака въ этотъ старинный и мрачный домъ, гд глушью сада смягчался наружный шумъ.
Тамъ оба влюбленныхъ потонули въ томъ океан томительныхъ и извращенныхъ радостей, въ которыхъ духъ смшивается съ тайною плоти. Они исчерпали до дна всю силу желаній, вс содроганія и вс изступленныя ласки. Каждый изъ нихъ сдлался трепетомъ жизни другого. Въ нихъ душа такъ полно проникала тло, что формы ихъ тла казались имъ какъ бы одухотворенными, а поцлуи, какъ огненныя звенья цпи, сковали ихъ въ сліяніи неразрывномъ. Долгое обольщеніе! И вдругъ очарованіе исчезло, ужасный случай разъединилъ ихъ, ихъ руки разомкнулись. Что за тнь отняла у него дорогую умершую? Умершую! Нтъ. Разв душа віолончели умираетъ въ стон лопнувшей струны?
Проходили часы.
Онъ смотрлъ изъ окна на ночь, которая торжествовала въ небесахъ — и Ночь олицетворялась передъ нимъ: она казалась ему королевой, меланхолично бродящей въ изгнаніи, и, какъ брилліантовый аграфъ ея траурной туники, одинокая Венера блестла надъ деревьями, затерявшись среди лазурной глубины.
‘Это Вра’, подумалъ онъ.
При этомъ имени, произнесенномъ тихо, онъ вздрогнулъ, какъ человкъ, который просыпается, потомъ, выпрямившись, онъ посмотрлъ вокругъ себя.
Предметы въ комнат были теперь освщены раньше едва ощутимымъ свтомъ лампады, которая бросала синій отблескъ на темноту и тоже казалась звздой, благодаря ночи, взошедшей на небосклон. Эта лампада, пахнувшая ладаномъ, была передъ божницей, семейной святыней Вры. Складень изъ стариннаго драгоцннаго дерева вислъ тамъ, на своей русской тесемочк, между стекломъ и образомъ. Изнутри мерцающій отблескъ золота падалъ на колье и на другія драгоцнности, разложенныя на камин.
Внчикъ Мадонны, въ небесныхъ одяніяхъ, блестлъ, осненный византійскимъ крестомъ, тонкія и красныя линіи котораго, постепенно теряясь, оттняли алымъ цвтомъ блескъ озаренныхъ жемчужинъ. Съ самаго дтства Вра привыкла, глядя большими глазами на чистый материнскій ликъ семейной иконы, жалть его, но, по своей природ, не могла посвятить Мадонн ничего, кром суеврной любви, и порой она ее предлагала ей наивно, задумчиво проходя передъ лампадой.
Графъ, при этомъ вид тронутый до глубины души мучительными воспоминаніями, выпрямился, быстро задулъ священный огонь и, ощупью, въ темнот, протянувъ руку къ шнурку, позвонилъ.
Появился слуга, то былъ старикъ, одтый въ черное, онъ держалъ лампу, которую поставилъ передъ портретомъ графини. Когда онъ обернулся, то съ дрожью суеврнаго ужаса увидлъ, что его господинъ стоитъ, улыбаясь, какъ-будто въ его жизни не произошло ничего.
— Раймондъ,— спокойно сказалъ графъ,— сегодня вечеромъ мы очень утомлены, графиня и я, ты подашь ужинъ къ десяти часамъ. Кстати, мы ршили еще больше уединиться здсь, съ завтрашняго дня. Ни одинъ изъ моихъ слугъ, кром тебя, не долженъ провести этой ночи въ дом. Ты выдашь имъ жалованье за три года, и пусть о ни уходятъ. Потомъ ты запрешь входъ на засовъ, зажжешь свтъ внизу, въ столовой, намъ будетъ достаточно твоихъ услугъ. Отнын мы не будемъ никого принимать.
Старикъ дрожалъ и внимательно смотрлъ на графа.
Графъ закурилъ сигару и спустился въ садъ.
Слуга подумалъ сначала, что слишкомъ тяжкое, слишкомъ отчаянное горе разстроило разсудокъ его господина. Онъ зналъ графа съ самаго дтства, онъ сразу понялъ, что толчокъ слишкомъ быстраго пробужденія могъ стать роковымъ для этого лунатика. По его первымъ долгомъ было — оберегать подобную тайну.
Онъ склонилъ голову. Преданное соучастіе въ этой благочестивой грез? Повиноваться?.. Продолжать прислуживать имъ обоимъ, не принимая въ расчетъ Смерти? Что за странная мысль!… Продержится ли она одну ночь?…Завтра, завтра, увы!…Ахъ, какъ знать?…Быть можетъ!…Во всякомъ случа, святой замыселъ!— Какое право иметъ онъ разсуждать?…
Онъ вышелъ изъ комнаты, съ точностью выполнилъ приказанія, и съ того же вечера началось необычайное существованіе графа.
Нужно было создать ужасный миражъ.
Неловкость первыхъ дней быстро сгладилась. Раймонду, сначала въ какомъ-то оцпенніи, потомъ со снисходительностью и съ нжностью, такъ хорошо удалось быть естественнымъ, что не прошло и трехъ недль, какъ онъ сталъ чувствовать себя почти обманутымъ собственнымъ усердіемъ. Задняя мысль блднла. Порою, испытывая нчто въ род головокруженія, онъ долженъ былъ говорить себ, что графиня подлинно умерла. Онъ увлекался этой мрачной игрой и каждый мигъ забывалъ о дйствительности. Вскор’ ему уже нужно было нчто большее, чмъ простое размышленіе, чтобы убдить себя и опомниться. Онъ хорошо видлъ, что, въ конц концовъ, онъ всецло предастся тому страшному магнетизму, которымъ графъ пропитывалъ всю атмосферу вокругъ нихъ. Ему становилось страшно, но страхъ его былъ нершительный, тихій.
Въ самомъ дл, д’Атоль жилъ въ полномъ невдніи о смерти своей возлюбленноні Образъ молодой женщины такъ былъ слитъ съ его собственнымъ, что она какъ бы постоянно была близъ него. То на садовой скамь въ солнечные дни онъ читалъ вслухъ т стихотворенія, которыя она любила, то вечеромъ у камина,— дв чашки чая на столик,— онъ разговаривалъ съ улыбающейся Иллюзіей, сидвшей, въ его глазахъ, на другомъ кресл.
Улетли дни, ночи, недли. Ни тотъ, ни другой не зналъ, что они творили. Уже совершались странныя явленія, въ которыхъ трудно было отличить ту точку, гд вымышленное тожественно съ реальнымъ. Чье-то присутствіе ряло въ воздух, какой-то образъ силился проявиться, выткаться на пространств, ставшемъ неопредлимымъ.
Д’Атоль жилъ двойной жизнью, какъ фанатикъ.
Нжное и блдное лицо, мелькнувшее, какъ молнія, между двумя мгновеньями, тихій аккордъ, вдругъ взятый на піанино, поцлуй, закрывшій ему уста въ ту минуту, когда онъ начиналъ говорить, сродство женственныхъ мыслей, возникавшихъ въ его ум въ отвтъ на то, что онъ говорилъ, его собственный двойникъ, который различалъ онъ, какъ бы въ зыбкомъ туман, головокружительно-нжные духи своей возлюбленной около себя, и ночью, между бодрствованіемъ и сномъ, едва разслышанныя тихія слова,— все служило ему предвщаніемъ. Это было отрицаніе Смерти, возвысившееся до невдомой власти!
Однажды д’Атоль почувствовалъ и увидлъ ее такъ близко около себя, что сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ, но это движеніе разсяло ее.
— Дитя!— прошепталъ онъ улыбаясь.
И онъ уснулъ, какъ любовникъ, на котораго дуется его возлюбленная, смющаяся и полусонная.
Въ день ея именинъ, онъ шутя присоединилъ безсмертникъ къ букету, который бросилъ на подушку Вры.
— Это потому, что она считаетъ себя умершей,— сказалъ онъ.
Благодаря глубокой и всесильной вол д’Атоля, который силой любви выковывала’ жизнь и присутствіе своей жены въ уединенномъ дом, такое существованіе приняло, въ конц концовъ, мрачное и убждающее очарованіе. Даже Раймондъ не испытывалъ боле никакой боязни, освоившись постепенно съ этими впечатлніями.
Черное бархатное платье, замченное на поворот аллеи, смющійся голосъ, позвавшій его въ гостиной, звонокъ, раздававшійся утромъ, при его пробужденіи, какъ раньше,— все это сдлалось для него привычнымъ, какъ-будто бы умершая играла въ невидимки, словно ребенокъ. Она чувствовала, что ее такъ любятъ! Это было вполн естественно.
Прошелъ годъ.
Вечеромъ, въ годовщину, графъ, сидя у огня, въ комнат Вры, только-что прочелъ ей флорентійское фабліо: Каллимахъ. Онъ закрылъ книгу, потомъ, наливая себ чаю:
— Душка,— сказалъ онъ,— помнишь ли ты Долину Розъ, берега Лана, замокъ Четырехъ Башенъ? Не правда ли, этотъ разсказъ напомнилъ теб ихъ?
Онъ всталъ и въ синеватомъ зеркал увидлъ себя блдне обыкновеннаго. Онъ вынулъ изъ кубка жемчужный браслетъ и внимательно посмотрлъ на жемчуга. Разв Вра не сняла ихъ только-что съ руки, передъ тмъ какъ раздваться? Жемчужины были еще тепловаты, и ихъ блескъ казался какъ бы смягченнымъ теплотой ея тла. А опалъ сибирскаго ожерелья, который такъ любилъ прекрасную грудь Вры, что болзненно блднлъ въ своей золотой ршетк, если молодая женщина забывала его на нкоторое время! Когда-то графиня любила за это свой врный камень!.. Въ этотъ вечеръ опалъ сверкалъ такъ, какъ-будто его только-что сняли и какъ-будто онъ былъ еще проникнутъ чудеснымъ магнетизмомъ прекрасной усопшей. Кладя на мсто ожерелье и драгоцнный камень, графъ дотронулся нечаянно до батистоваго платка, на которомъ влажныя капли крови краснли, какъ гвоздики на снгу!… А тамъ, на піанино, кто же повернулъ послднюю страницу прежней мелодіи? Какъ! священная лампада снова зажглась передъ божницей! Да, ея золотистое пламя таинственно освщало ликъ Мадонны съ закрытыми глазами. А эти свже-сорванные восточные цвты, которые распускаются тамъ въ старыхъ саксонскихъ вазахъ,— чья рука расположила ихъ тамъ? Какъ-то многозначительне и напряженне, чмъ обыкновенно, комната казалась радостной и наполненной жизнью. Но ничто не могло поразить графа! Это все казалось ему вполн естественнымъ, и онъ даже не обратилъ вниманія на то, что снова шли часы, остановленные годъ тому назадъ.
И, однако, можно было сказать, что въ тотъ вечеръ Вра изъ глубины тней страстно порывалась вернуться въ эту комнату, напоенную ею! Такъ много оставалось въ ней ея самой! Все, что составляло ея существованіе, влекло ее туда. Тамъ струилось ея обаяніе, долгія усилія, сдланныя страстной волей ея супруга, должны были ослабить тонкія узы Невидимости вокругъ нея!..
Она была принуждена къ этому. Все, что она любила, было тутъ.
Въ ней должно было возникнуть желаніе — прійти и снова улыбаться себ въ этомъ таинственномъ зеркал, въ которомъ она столько разъ любовалась своимъ лилейнымъ лицомъ. Тихая усопшая вздрогнула, должно быть, тамъ, подъ своими фіалками, подъ погасшими лампадами, божественная усопшая затрепетала, должно быть, въ своемъ склеп, гд покоилась она совсмъ одна, глядя на серебряный ключъ, брошенный на плиты. Ей также захотлось прійти къ нему. Но ея воля терялась въ иде ладана и одиночества. Смерть есть послднее ршеніе для тхъ, кто надется на небо, но Смерть, и Небо, и Жизнь,— все это заключалось для нея въ объятіяхъ любви! И вотъ одинокій поцлуй ея супруга привлекалъ ея губы, во мрак. И отзвучавшія мелодіи, опьяненныя слова прошлаго, ткани, покрывавшія ея тло и хранившія прежнія благоуханія, эти волшебные каменья, хотвшіе ея, въ своей мрачной симпатіи,— а главное, глубокое и абсолютное ощущеніе ея присутствія, увренность, раздляемая даже неживыми предметами,— все призывало ее туда, влекло ее такъ давно и такъ нечувствительно, что не хватало лишь одной Ея, излчившейся, наконецъ, отъ сонной Смерти!
Ахъ, Идеи — это живыя существа!.. Графъ выдолбилъ въ воздух форму своей любви, и было необходимымъ, чтобы эта пустота наполнилась единственнымъ существомъ, которое было однородно съ нимъ, иначе Міръ рухнулъ бы. Возникло въ тотъ мигъ ощущеніе, ршающее, простое, абсолютное, что Она должна была оказаться здсь, въ комнат. Въ этомъ графъ была такъ же спокойно увренъ, какъ въ своемъ собственномъ существованіи, и предметы вокругъ него были насыщены этимъ убжденіемъ. Она была видна въ нихъ! И такъ какъ не хватало только самой Вры, осязаемой, вншней, это было необходимо, чтобы она находилась здсь и чтобы великое Сновидніе Жизни и Смерти пріоткрыло на мгновеніе свои безконечныя.двери! Путь воскрешенія былъ ей посланъ врою! Свжій взрывъ музыкальнаго смха освтилъ своей радостью брачное ложе, графъ обернулся. И тамъ передъ его глазами, созданная волей и воспоминаніями, облокотившись, прозрачная, на кружевную подушку, поддерживая рукой свои тяжелые норные волосы, съ устами, восхитительно пріоткрытыми въ улыбку, таящую весь рай сладострастіи, прекрасная до того, что можно было умереть, словомъ,— сама графиня Вра смотрла на него, еще не совсмъ пробудившись.
— Рожэ!..— проговорила она отдаленнымъ голосомъ.
Онъ подошелъ къ ней. Ихъ губы соединились въ блаженств, божественномъ, все забывающемъ, безсмертномъ.
И тогда они замтили, что, въ сущности, они лишь одно существо.
Часы, своимъ чуждымъ полетомъ, едва касались этого экстаза, въ которомъ впервые сливались земля и небо.
Вдругъ графъ д’Атоль вздрогнулъ, какъ бы пораженный какимъ-то роковымъ воспоминаніемъ.
— А, теперь я помню!..— сказалъ онъ.— Что со мной? Да вдь ты умерла!
Въ тотъ же мигъ, при этомъ слов, таинственная лампада предъ божницей погасла. Блдный утренній свтъ,— свтъ будничнаго, сроватаго и дождливаго утра,— проникъ въ комнату сквозь щели занавсей. Свчи поблднли и потухли, язвительно задымивъ своими красными фитилями, огонь исчезъ подъ слоемъ тепловатой золы, цвты увяли и засохли въ нсколько мгновеній, маятникъ часовъ остановился снова. Несомннность всхъ предметовъ неожиданно отлетла. Мертвый опалъ не сверкалъ боле, капли крови на батист около него тоже померкли, и, исчезая изъ безнадежныхъ рукъ, тщетно искавшихъ новыхъ объятій, страстное блое видніе вернулось въ пространство и потерялось въ немъ. Слабый прощальный вздохъ, явственный и отдаленный, долетлъ до души Рожэ. Графъ поднялся, онъ только-что замтилъ, что былъ одинъ. Его мечта разсялась разомъ, онъ порвалъ нить своей лучезарной ткани однимъ единственнымъ словомъ. Вокругъ теперь была та атмосфера, какъ въ дом, гд покойникъ.
Подобно такъ называемымъ батавскимъ слезкамъ, изъ стекла, элементы которыхъ сцплены между собою неправильно и которыя все же столь тверды, что ихъ нельзя разбить молоткомъ, если ударять по ихъ боле толстой части, но которыя разсыпаются во внезапную и неосязаемую пыль, если сломать ихъ оконечность, боле тонкую, чмъ булавочная головка,— разсялось все.
— О,— прошепталъ онъ,— значитъ, все кончено!— Погибла!.. И я совсмъ одинъ!— По какой же дорог теперь можно дойти до тебя? Укажи мн тотъ путь, который приведетъ меня къ теб!..
Вдругъ, какъ бы въ отвтъ, съ брачнаго ложа на черную шкуру упалъ съ металлическимъ стукомъ блестящій предметъ, лучъ ужаснаго земного свта озарилъ его!… Покинутый нагнулся, схватилъ его, и прекрасная улыбка освтила его лицо, когда онъ узналъ эту вещь: то былъ ключъ отъ гробницы.
Источник текста: Вилье де Лиль-Адан. Жестокие рассказы. Перевод с французского Брониславы Рунт. Под редакцией и с предисловием Валерия Брюсова. — Москва: Книгоиздательство ‘Польза’, В. Антик и Ко, 1912.