Сентъ-Бёвъ и новйшая критика.
Сентъ-Бёвъ и новйшая критика.
Georg Brandes: ‘Die Litteratur des XIX Jahrhunderts in ihren Hauptstrmungen’. V. I. ‘Die romantische Schule in Frankreich’).
I.
II.
III.
‘Русская Мысль’, кн.V, 1887
Сент-Бёв и новейшая критика, Брандес Георг, Год: 1887
Время на прочтение: 32 минут(ы)
Въ то время, какъ литературно-критическіе труды Теофиля Готье {О Теофил Готье см. тамъ же: ‘Die romantische Schule in Frankreich’, стр. 386—350.}, хотя они и составляютъ такую значительную долю въ его произведеніяхъ, разсматриваемыхъ въ совокупности, почти уже забыты въ сравненіи съ тмъ, что онъ создалъ въ другой области, одинъ изъ его современниковъ, бывшій, подобно ему, поэтомъ и критикомъ и имя котораго при жизни ихъ обоихъ часто называлось рядомъ съ его именемъ, имлъ противуположную участь. Мсто, постепенно пріобртенное Сентъ-Бёвомъ въ качеств критика, было такъ высоко, что заслонило предъ потомствомъ его поэтическія и боле крупныя историческія произведенія. Какъ поэтъ, Сентъ-Бёвъ обладалъ тонкимъ и оригинальнымъ талантомъ, но, какъ критикъ, это былъ умъ, составляющій эпоху, это былъ одинъ изъ тхъ, которые призываютъ къ жизни самостоятельный методъ и полагаютъ основаніе особому виду искусства. О немъ можно сказать, что, какъ новаторъ въ своей области, онъ имлъ еще боле значенія, чмъ остальные писатели того періода въ своей сфер, такъ какъ до Гюго не существовала новйшая лирика, но до Сентъ-Бёва не было, въ боле строгомъ смысл, новйшей критики. Во всякомъ случа, онъ преобразовалъ критику, какъ Бальзакъ преобразовалъ романъ. Въ послдніе года своей жизни онъ достигъ неоспоримаго авторитета, однако, лишь въ т четырнадцать лтъ {‘Die romantische Schule in Frankreich’ вышла въ 1883 г.}, которые прошли со времени его смерти, его значеніе было настоящимъ образомъ понято образованными людьми и за предлами Франціи. Превосходный знатокъ французской литературы, Карлъ Гиллебрандъ назвалъ его самымъ выдающимся умомъ всего періода,— сужденіе, которое можетъ показаться нелпымъ только тмъ, кто ставитъ критику, какъ критику, ниже драмы или лирики, но это, думается мн, устарлый способъ воззрнія. Для писателя высочайшее искусство то, въ которомъ онъ можетъ дать самое полное развитіе своей природ, и если, безъ сомннія, существуютъ разряды умовъ, то все же крайне сомнительно существованіе различныхъ степеней между видами искусства, тмъ боле, если производительный умъ преобразовалъ видъ искусства, наложивъ на него свою особенную, почти личную печать. По крайней мр, врно то, что по отношенію къ умственной дятельности (не только къ разсудочной способности) Сентъ-Бёвъ былъ безусловно выше всхъ въ поколніи 1830 гг. Его особенность заключается въ слдующемъ: это былъ умъ, понимавшій и выяснявшій , множество другихъ умовъ. Если, тмъ не мене, я не могу признать за нимъ преимущества надъ остальными выдающимися личностями той группы, то это зависитъ отъ односторонности его способностей. Какъ ни былъ обширенъ его кругозоръ, ему недоставало общаго взгляда. Рдкій историкъ и мыслитель былъ мене систематиченъ. Это свойство имло, конечно, свою хорошую сторону. Благодаря тому, что онъ былъ свободенъ отъ систематичности, онъ сохранилъ свжесть, это давало ему возможность постоянно видоизмняться и обновляться. Такимъ образомъ, онъ, возбудившій въ 1827 г. вниманіе Гёте своими первыми статьями въ Clobe, стоялъ еще въ 1869 г. съ полнымъ единомысліемъ, окруженный всестороннею симпатіей, въ сред, даже во глав того кружка боле молодыхъ ученыхъ и художниковъ, который оправдывалъ въ то время высокія притязанія Франціи на уваженіе Европы. Поэтому и въ послдніе годы своей жизни Сентъ-Бёвъ еще считался прирожденнымъ полководцемъ, предъ которымъ ‘молодой гвардіи’ было всего пріятне отличиться. Но такъ какъ онъ былъ лишенъ дара соединять части въ одно цлое, то, при всемъ этомъ, онъ не имлъ возможности оставить какое-либо опредленное капитальное произведеніе, точно также какъ и не могъ овладть рисункомъ въ общихъ чертахъ, сильнымъ стилемъ. Его проницательный взоръ всюду видлъ знаменательныя, значительныя частности, но общее ускользало отъ него. Онъ видлъ эти частности въ постоянно мняющемся движеніи,—въ томъ движеніи, въ которомъ заключается жизнь, и, подражая всмъ этимъ движеніямъ въ своемъ ум и перомъ своимъ, онъ надлялъ свои образы невиданною дотол правдой. Но онъ не могъ съ достаточною силой властвовать надъ деталями, ему недоставало склонности, а, вмст съ тмъ, и способности выводить ближайшія причины изъ высшихъ, эти послднія опять-таки изъ одной единичной. Какъ критикъ, онъ могъ изображать только отдльную личность, и даже эта отдльная личность никогда не являлась у него разомъ, въ цльномъ представленіи, но то съ одной, то съ другой стороны, то въ томъ, то въ другомъ возраст, то въ этомъ, то въ иномъ отношеніи къ окружающимъ. Больше того, онъ даже отдльной статьи не былъ въ состояніи сконцентрировать. Одъ излагалъ свои лучшія мысли въ придаточныхъ предложеніяхъ, свои самыя тонкія поясненія въ примчаніяхъ, онъ крошилъ свой хлбъ жизни, онъ пряталъ свое золото, какъ это длали въ прежнее время крестьяне, подъ половицы, или въ стнныя щели, на дно ящика или въ чулокъ, онъ не владлъ искусствомъ длать изъ него статуэтки.
Независимость отъ всего систематическаго, составлявшая его силу, имла для него тотъ весьма благой результатъ, что предохранила его сочиненія отъ всякой натянутой симметріи. Ничего, какъ бы ни было оно незначительно, не приносилъ онъ въ жертву внутреннему равновсію своего произведенія, тмъ мене упрощенію своего изложенія и стиля, если въ данный моментъ предъ нимъ носилось что-либо, что онъ считалъ необходимымъ высказать. Онъ не избгалъ сложнаго, равно какъ и запутанности или недостатка законченности. Отсутствіе тхъ философскихъ способностей, которыя принуждаютъ писателя нанизывать предметы и предъявлять ихъ представленію, какъ цлое,—причина того, что отъ сочиненій Сентъ-Бёва никогда не получается сильныхъ, ясныхъ впечатлній. Важное и мене важное стоитъ слишкомъ часто на одномъ план. Если смотрть на него, какъ на художника, то онъ напоминаетъ тхъ японскихъ живописцевъ, за которыми Европа признала въ послдніе годы высокое мсто, принадлежащее имъ въ искусств, они поражаютъ благотворнымъ образомъ, потому что у нихъ не встрчается ни слда академической симметріи, они никогда не удовлетворяютъ вполн, потому что издваются надъ всякою перспективой, но порою они достигаютъ въ необычайной степени передачи дйствительной жизни.
Шарль-Огюстенъ Сентъ-Бёвъ родился 23 декабря 1804 г. въ Приморской Булони (Boulogne-sur-mer). Его отецъ, дльный, тонко образованный чиновникъ, могъ лишь въ 52 года подумать объ устройств домашняго очага. Женщин, на которой онъ женился, было въ то время 40 лтъ, едва минулъ годъ посл ея брака, какъ она лишилась мужа, за два мсяца до рожденія сына. Отъ этого отца, котораго Сентъ-Бёвъ никогда не видалъ и который питалъ живой интересъ къ литератур, въ особенности къ поэзіи (въ книгахъ изъ его библіотеки встрчаются выписки, примчанія на поляхъ и разбросанныя мысли, по своему духу и по форм необыкновенно напоминающія замтки его сына {Эти обрывки мыслей отца можно найти частью напечатанными въ приложеніи къ изданнымъ Мораномъ (Morand) письмамъ Сентъ-Бёва къ аббату Барбъ.}, онъ, по-видимому, унаслдовалъ способность къ критическому размышленію, отъ матери, рано научившей мальчика англійскому языку (его мать была англичанка), ведетъ свое начало его -столь рдкое тогда во Франціи влеченіе къ англійскимъ лирикамъ, Баульзу, Крэббу, Кауперу и особенно къ Вордсворту и прочимъ поэтамъ озерной школы, которыхъ онъ такъ часто переводилъ и цитировалъ. Что-то стариковское, проглядывающее въ немъ вмст съ оттнкомъ грусти, можно съ достаточною увренностью объяснить отчасти немолодыми лтами его родителей, отчасти же подавленнымъ настроеніемъ его матери, на которую обрушились въ то время, какъ она носила подъ сердцемъ ребенка, болзнь и кончина мужа.
Въ дтств Сентъ-Бёвъ былъ задумчивъ и робокъ. Подъ вліяніемъ материнскаго воспитанія у двнадцатилтняго мальчика развилась почти непріятная религіозная восторженность, съ самымъ пламеннымъ усердіемъ отправлялъ онъ за обдней обязанности клирошанина. Это былъ только временный католическій пароксизмъ, но онъ оставилъ довольно явственные слды, которые оживились впослдствіи. Становясь юношей, онъ сохранялъ не только набожное отношеніе къ христіанской религіи, но и наклонность къ религіознымъ сомнніямъ и богословскимъ умствованіямъ. Это не покидало его до тхъ поръ, пока, сдлавшись студентомъ, онъ не услыхалъ философовъ восемнадцатаго столтія и бывшихъ тогда въ живыхъ представителей сенсуалистической философіи, де-Траси, Дону, Ламарка, тогда онъ быстро эманципировался отъ теологіи. При вступленіи въ зрлый возрастъ его основой былъ чистый эмпиризмъ, это начало, которое было еще разъ, хотя только мимолетно, оттснено религіозными настроеніями и мечтаніями, поздне всплыло въ немъ съ-изнова и оказалось окончательнымъ и ршительнымъ. Сентъ-Бёвъ отличался въ школ въ историческихъ и филологическихъ предметахъ. Вопреки своему влеченію къ литератур, онъ, однако, посвятилъ себя изученію медицины, отчасти ради будущаго, отчасти же для того, чтобъ имть противовсъ исключительно риторическому образованію. Отъ 1823— 1826 гг. онъ, рядомъ съ литературными занятіями, съ усердіемъ и интересомъ изучалъ физіологію и анатомію. Онъ былъ бденъ, хотя при своей умренности никогда не терплъ нужды, и чрезвычайно прилеженъ.
Юный медикъ былъ далеко не красивъ. Его большая круглая голова была почти тяжела для тла, станъ лишенъ изящества, свтлорыжіе волосы и взъерошены, и жидки. Но въ голубыхъ сверкающихъ глазахъ, порою странно расширявшихся, казавшихся то большими, то маленькими, блистали тысячи вопросовъ, сіяло самоувренное лукавство и просвчивало мечтательное стремленіе, на половину чувственное, на половину поэтическое,—стремленіе, плнявшее сердца. Знакомство бднаго, некрасиваго студента съ прекраснымъ поломъ врядъ ли шло дале гршницъ Латинскаго квартала. У него былъ чувственно-пылкій, грубый темпераментъ, искавшій непосредственнаго удовлетворенія, результатомъ этого послдняго бывали для него уничиженія и угрызенія совсти. При этомъ онъ обладалъ сильно развитымъ, мечтательно-поэтическимъ воображеніемъ, которое, прикрытое нжною меланхоліей, обращалось къ романтик и мистицизму. Быть можетъ, ему была отчасти присуща невольная непріязнь некрасивыхъ людей къ мужчинамъ, однимъ своимъ появленіемъ уже покоряющимъ женскія сердца, а, въ то же время, и нкоторая доля неотразимости, свойственной вкрадчивымъ людямъ.
Въ начал 1827 г. онъ написалъ въ Globe дв статьи объ Odes et Ballades Виктора Гюго, слдствіемъ которыхъ было его вступленіе въ романтическій лагерь. Гюго постилъ его, чтобъ его поблагодарить, но не засталъ его дома. Когда Сентъ-Бёвъ, нсколько дней спустя, явился въ домъ Гюго, то онъ сразу познакомился съ двумя личностями, долженствовавшими играть величайшую роль въ его молодые годы. Онъ быстро сдлался профессіональнымъ критикомъ романтической школы. Прежде всего потребовалось доказать связь новйшей школы съ прежнею французскою культурой, создать ей національныхъ предковъ. Сентъ-Бёвъ разршилъ ату задачу въ превосходномъ критическомъ произведеній своей юности Tableau de la posie franaise au XVI sicle (1827—28). Основная мысль его была слдующая: протянуть нить отъ поколнія 1830 гг., минуя классическій періодъ, къ Ронсару, дю-Беллэ, Филиппу де-Портъ и прочимъ поэтамъ эпохи Возрожденія, такъ долго и такъ несправедливо остававшимся въ пренебреженіи. Эта книга представляетъ, по отношенію къ авторской дятельности Сентъ-Бёва, совершенную параллель того, чмъ были Les Grotesques въ литературной дятельности Теофиля Готье, она старше послдней, затмъ въ ней столько же основательности и тонкаго анализа, сколько въ Les Grotesques пластичности и причудливости.
Въ 1829 году послдовалъ первый сборникъ его стихотвореній Les posies de Joseph Delorme, оригинальныя и манерныя пьесы, возбудившія немалое вниманіе. Фикція гласила, что он написаны молодымъ студентомъ медицины, умершимъ отъ чахотки, но подъ прозрачнымъ псевдонимомъ Сентъ-Бёвъ въ предисловіи изображалъ самого себя и свою собственную жизнь. Жозефъ Делормъ — потомокъ Обермана, бдный, даровитый, полный сочувствія къ несчастіямъ человчества, геніальный и безцвтный умъ, какъ и его родоначальникъ, но еще многосторонне въ своей внутренней жизни, чмъ тотъ {Объ Оберман см. ‘Die Emigranten-litteratur’, стр. 59.}, ибо Жозефъ Делормъ, въ одно и то же время, сознаетъ себя философомъ и чувствуетъ себя несчастнымъ, вслдствіе своего неврія, онъ идеаленъ въ своихъ упованіяхъ и стремленіяхъ и, тмъ не мене, склоненъ къ низменному распутству. Герой здсь — обыкновенный, отчаянный юноша 1830 гг., однакожъ, сведенный къ боле скромнымъ пропорціямъ, чмъ у прочихъ поэтовъ, его отчаяніе не такъ высокопатетично, но боле правдоподобно. Относительно формы эти стихотворенія замчательны обнаруживающимся въ нихъ пристрастіемъ къ возобновленію прелестныхъ старинныхъ французскихъ размровъ по Ронсару и Карлу Орлеанскому, вмст съ тмъ, они показываютъ, какъ сильно привлекала Сентъ-Бёва (приблизительно такъ же, какъ и А. В. Шлегеля) форма сонета. Но, прежде всего, они интересны реализмомъ, который уже здсь прорывается у автора и, хотя порою и можетъ быть приписанъ вліянію англійской озерной школы, но уже смлымъ выборомъ сюжетовъ (сравните, наприм., стихотвореніе Bose) почти сплошь доказываетъ свою оригинальность и чисто-французское происхожденіе. Идеальный элементъ представленъ тми стихотвореніями, гд авторъ предается восторгамъ по поводу Cnacle (кружокъ поэтовъ и живописцевъ, принявшій его въ свою среду), сочлены котораго прославляются то въ отдльности, то вс вмст. Его восхищеніе друзьями переступаетъ вс предлы. Нкоторыя изъ этихъ стихотвореній находили, въ то время до такой степени изысканными, что потшались надъ ними. Les rayons jaunes, въ самомъ дл, граничатъ со смшнымъ. Другія находили ихъ плоскими. Гизо назвалъ Жозефа Делорма un Werther jacobin et carabin (якобинецъ и студентъ медицины), но въ общемъ можно сказать, что книга имла не малый успхъ, и успхъ заслуженный.
Слдующій сборникъ стихотвореній Сентъ-Бёва (мартъ 1830 г.) знаменуетъ, въ соединеніи съ его романомъ Volupt (1834 г.) и двумя первыми томами Port-Royal, сантиментальный и отчасти проникнутый ханжествомъ періодъ его литературной дятельности. Les Consolations, въ выраженіяхъ истерическаго поклоненія и съ акомпаниментомъ христіанскаго раскаянія, посвящены Виктору Гюго, имя котораго встрчается почти на каждой страниц. Первое стихотвореніе, какъ и многія другія, обращено къ m-me Гюго. Она была юношескою любовью Сентъ-Бёва, въ дйствительности ей преподнесъ онъ съ благоговніемъ всю книгу, хотя и не засвидтельствовалъ этого печатію. Его отношенія къ ней изложены съ излишнею откровенностью въ сборник стихотвореній, повидимому, совершенно согласномъ съ истиной, Le livre d’amour, который Сентъ-Бёвъ хотя и отдлъ въ печать, но не выпустилъ въ свтъ, то, что въ немъ есть боле иди мене значительнаго, помщено въ недостойной книг Понса Sainte-Beuve et ses inconnues. Та же тема служитъ основой всмъ главнымъ частямъ романа Volupt, отношенія автора къ Виктору Гюго и его семь не трудно угадать въ отношеніяхъ Амори къ признанному политическому вождю Куаэну и его супруг. Самъ Сентъ-Бёвъ и многіе другіе посл него намекали на то, что вся группа его работъ, носящая слабо-католическую окраску или скоре полировку и возникшая въ пору его увлеченія m-me Гюго и ихъ взаимныхъ мечтаній, была прямо внушена ею, эта дама, въ боле зрлые годы проявившая въ своихъ сочиненіяхъ ревностное свободомысліе, въ молодости придерживалась строго-католическихъ воззрній. Утверждали, что Сентъ-Бёвъ, въ своихъ стараніяхъ пріобрсти ея расположеніе, дошелъ до того, что привыкъ говорить въ ея дух и воспринимать ея ощущенія. Я считаю что объясненіе ложнымъ и убжденъ, что Сентъ-Бёвъ обманывалъ какъ себя, такъ и другихъ тмъ пріемомъ, который онъ употреблялъ впослдствіи, отзываясь о своихъ юношескихъ произведеніяхъ. Въ письм, помченномъ іюлемъ 1863 г., онъ пишетъ писательниц Гортензіи Алларъ де-Меританъ (пыпе Саманъ): ‘Въ молодости я немножко занимался христіанскою миологіей, но она испарилась. Она была для меня тмъ, чмъ были для Юпитера лебединыя перья у Леды, — средствомъ получать доступъ къ красавицамъ и ловить боле нжныя мгновенія. Молодость не торопится и пользуется всякимъ средствомъ…’ Мн не нравится фривольность, которою онъ здсь пытается прикрыть черту, проистекавшую совершенно просто изъ мягкости и несамостоятельности его юношескаго характера, въ силу котораго католицизмъ долженъ былъ привлекать его. Это направленіе, прежде чмъ миновать окончательно, получило боле значительную глубину, благодаря потоку времени, который, какъ это всегда бываетъ, готовился какъ разъ сдлаться моднымъ теченіемъ. Этотъ моментъ обозначается возрожденіемъ философскаго спиритуализма. Сентъ-Бёвъ былъ въ 1828 г. слушателемъ лекцій, которыя Жоффруа читалъ посл своего увольненія у себя на дому, и, кром того, находился, какъ почти вс молодые люди той эпохи, подъ вліяніемъ Кузена. Философы новаго времени, прежде всего, оторвали его отъ сенсуализма. Многіе изъ младшихъ еще считали романтизмъ тмъ, чмъ онъ былъ съ самаго начала для Гюго,—реакціей противъ языческаго искусства и литературы классиковъ. Сверхъ того, одинъ флангъ романтическаго лагеря, въ своемъ рвеніи къ поэтическому возрожденію среднихъ вковъ, былъ тсно связанъ съ младокатолическою школой, сплотившеюся вокругъ Ламеннэ и аббата Лакордэра и основавшею газету l’Avenir, въ которую и Сентъ-Бёвъ поставлялъ статьи, нтъ ничего удивительнаго, если къ молодымъ писателямъ попало нсколько капель святой воды изъ кропильницы новокатоликовъ и если этими каплями оросились новыя книги, исходившія изъ романтическаго лагеря. Лакордэръ былъ даже до нкоторой степени авторомъ заключительной части Volupt, описанія монастырской жизни. Святошество, преобладающее въ Les Consolations и сердившее, между прочимъ, Бейля, который былъ, тмъ не мене, искреннимъ почитателемъ Сентъ-Бёва, и дымъ кадильный, наполняющій послднюю половину Volupt, живо напоминаютъ подобныя же явленія у нмецкихъ романтиковъ.
Романъ Volupt, несмотря на свою растянутость и медлительный ходъ дйствія, тонкій, глубокомысленный психологическій разсказъ. Это признанія во вкус Руссо, но стиль богаче образами и красками, выказываетъ боле тонкіе оттнки и отличается извстною чувствительностью, напоминающею тотъ родъ лирики, который былъ нсколько позже примненъ Ламартиномъ къ Jocelyn, да и вообще это послднее произведеніе, хотя и боле цломудренное, родственно съ романомъ Сентъ-Бёва по своему сюжету. Эта книга представляетъ проникнутую глубокими н острыми размышленіями картину жизни юноши, жаждущаго наслажденій,— юноши, въ которомъ чувственныя и нжныя душевныя влеченія одинаково уничтожаютъ бодрость и энергію. Главнымъ образомъ, въ этой книг идетъ рчь о мягкой дружеской склонности къ другому полу, въ особенности къ молодымъ женщинамъ, на которую даровитые юноши нердко растрачиваютъ столько времени и свои лучшія силы. Однакожь, Сентъ-Бёвъ никогда не считалъ совершенно серьезно такой способъ проводить юность простою, безполезною тратой, онъ самъ однажды поставилъ въ упрекъ одному геніальному, но, пожалуй, слишкомъ грубому и одностороннему писателю, то, что онъ работалъ слишкомъ усиленно и слишкомъ одиноко и повредилъ себ, посщая слишкомъ рдко то общество, ‘которое среди всхъ обществъ самое лучшее, гд больше всего и самымъ пріятнымъ образомъ теряешь время: общество женщинъ’.
Герой романа, Амори, поставленъ между тремя женщинами: одну изъ нихъ, супругу своего властелина и вождя, онъ любитъ слишкомъ пламенно, чтобъ осмлиться дать ей это замтить, онъ отказывается отъ другой, невсты своей юности, ради первой, и, въ то же время, съ третьей, то желая обладать ею, то оскорбляя ее холодностью и равнодушіемъ, вступаетъ въ любовную интригу, которая не можетъ удовлетворить его и, вмст съ тмъ, не предохраняетъ его отъ бурнаго распутства съ недостойными женщинами. При его любознательности, честолюбіи, при одушевляющемъ его упорномъ прилежаніи, такое множество сильныхъ возбужденій изнуряетъ его духовныя силы. Подъ конецъ онъ видитъ единственное спасеніе въ подчиненіи строгой дисциплин католической церкви. Съ этой исходной точки Амори окидываетъ взоромъ свою молодость и представляетъ ее читателю. Такимъ образомъ, этотъ разсказъ является до нкоторой степени исповдью католическаго священника, чтб придаетъ ему мстами совершенно нестерпимую елейность. Взрывы раскаянія, нравственныя и религіозныя увщанія, молитвы и проповдныя темы, прерывающія ходъ дйствія,—наимене привлекательныя части книги. Но самая суть романа вознаграждаетъ читателя: она выражается въ ясномъ взгляд на исторію развитія души и ея болзни,—взгляд, основанномъ на внимательномъ изученіи самого себя и указывающемъ будущаго критика, она выражается дале въ пониманіи женскихъ натуръ, которое выдаетъ женственную черту въ собственномъ характер Сентъ-Бёва и возвщаетъ необычайное дарованіе, обнаруженное имъ вскор посл того, въ качеств критика, при изслдованіи и истолкованіи тайниковъ женской души. Въ этомъ состоятъ достоинства этой книги.
Я приведу нсколько обращиковъ тонкой наблюдательности и обилія мткихъ размышленій, которыя она заключаетъ въ себ: ‘Какъ юность неблагодарна отъ природы! Съ презрительнымъ видомъ она далеко отбрасываетъ отъ себя то, что не пріобртено ею самою. Лишь т узы цнитъ она, которыя она сама завязала, она хочетъ имть друзей для себя одной, хочетъ имть существъ по своему собственному выбору, такъ какъ думаетъ, что въ душ ея есть сокровища, которыми она можетъ покупать сердца, и потоки нжности, которыми она способна оплодотворять ихъ. И мы видимъ, какъ она отдается на всю жизнь друзьямъ, которыхъ еще вчера не знала, и клянется въ вчной любви и врности молодымъ двушкамъ, которыхъ едва видла’… ‘Какъ же ничтожны человческія дружескія связи! Какъ одна исключаетъ другую! Какъ он слдуютъ другъ за другомъ и опрокидываются, подобно волнамъ! О горе! Этотъ домъ, въ который ты входишь вечеромъ и утромъ, который кажется теб какъ бы домашнимъ очагомъ, даже лучше его, и ради котораго ты пренебрегаешь всякою прежнею привтливостью,— будь увренъ, что наступитъ день, когда этотъ домъ теб сдлается непріятенъ, ты станешь избгать его, какъ какого-то страшнаго мста, и если когда-нибудь теб случится проходить по сосдству съ нимъ, ты сдлаешь большой крюкъ, чтобъ его не видть. Чмъ ты даровите, тмъ врне это сбудется’. Вотъ предложеніе, которое пойметъ и оцнитъ, при всей его поразительной сжатости, всякая искренняя натура, уже испытывавшая горестную необходимость о чемъ-либо умалчивать: ‘Выражая свое дйствительное ощущеніе, я длалъ видъ, что выражаю то, чего не чувствую, чтобы, обманывая ее, быть честнымъ къ самому себ’. Вотъ краткое, грустное воззрніе на жизнь: ‘Отрядъ войска медленно проходитъ по дорог, непріятельскіе стрлки, лежащіе въ засад по обимъ сторонамъ, замышляютъ противъ него страшное кровопролитіе, и начинается бой. Если затмъ начальникъ отряда съ тмъ или другимъ счастливо отдлавшимся батальономъ и съ изодраннымъ знаменемъ вступитъ еще до вечера въ ближайшій городъ, то это называется тріумфомъ. Если та или другая часть нашихъ плановъ, нашего честолюбія, нашей любви пострадала не такъ сильно, какъ все остальное, то мы говоримъ о слав или счастіи’. Вотъ,наконецъ,тонко очерченная картинка ревнивой любви: ‘Въ т мгновенія, когда она стремится одержать побду и раздражается и ожесточается всякимъ сопротивленіемъ, даже всякимъ нжнымъ чувствомъ къ другимъ, я готовъ сравнить ее съ тми азіатскими деспотами, которые, чтобы проложить себ путь къ трону, умерщвляютъ своихъ близкихъ и своихъ родственниковъ, даже своихъ родныхъ братьевъ’.
Книгой Les Penses d`Avt Сентъ-Бёвъ закончилъ свое поэтическое поприще. Это единственный изъ его сборниковъ стихотвореній, совсмъ не имвшій успха, и очевидно, что это и самый холодный изъ нихъ, но мн кажется, хотя я остаюсь одинъ при своемъ мнніи, что только здсь оригинальность автора проявилась во всей своей полнот. Здсь встрчается реализмъ, не имющій себ равнаго въ лирик романтической школы, ни одинъ изъ прежнихъ поэтовъ не отважился воспринять въ лирику столько оборотовъ рчи, свойственныхъ обыденной жизни, и столько явленій изъ ея объективнаго міра. На свер, гд даже въ настоящее время еще съ трудомъ ршаются удлить мсто въ лирическомъ стихотвореніи омнибусу или желзной дорог, на пьесы, подобныя этимъ, приходится смотрть почти какъ на лирику будущаго.
Здсь, какъ и въ стихотвореніяхъ Жозефа Делорма, на французскую почву отчасти пересажены стиль и воззрнія англійской озерной школы.. Здсь, какъ и тамъ, трезвое, простое наблюденіе дйствительности, здсь, какъ и тамъ, изображеніе опирается на убжденіе, что нтъ надобности соблюдать существенное различіе между прозой и поэтическою рчью. Но, тогда какъ въ тхъ англійскихъ стихотвореніяхъ ощущается поразительный недостатокъ интеллектуальной pointe, здсь выступаетъ чисто-французское драматическое напряженіе. Это маленькая драма, разыгрывающаяся въ очертаніяхъ небольшаго лирическаго разсказа.
Я обращаю вниманіе на стихотвореніе: А madame la comtesse de T.. Разсказываетъ графиня, которой оно посвящено. Она детъ по Рейну отъ Кёльна до Майнца. Чтобы лучше насладиться видомъ, она сла въ свой экипажъ, поставленный на палубу втораго класса, такимъ образомъ, она сидитъ теперь среди пассажировъ этого класса: среди прислуги, рабочихъ съ ихъ женами, бдныхъ путешественниковъ. Вдругъ кто-та изъ ея дтей восклицаетъ: ‘Мама! Графъ Поль находится въ числ пассажировъ’. Она оборачивается и видитъ, хотя не этого знакомаго, но человка съ тонкими чертами лица и блыми руками, которому грубая, старая одежда рабочаго служитъ, какъ ей кажется, средствомъ остаться неузнаннымъ. Онъ неразлучный товарищъ бдной лондонской рабочей семьи: мужъ — человкъ неотесанный, безпрестанно занятый дой, если не дымитъ изъ своей трубки, жена — на первый взглядъ невзрачна, съ ними дочь, лтъ четырнадцати, милое дитя. Графиня думаетъ сначала, что молодой человкъ, въ которомъ она предполагаетъ политическаго бглеца,поляка,— дло происходитъ въ 1831 г.,— увлеченъ молодою двушкой, затмъ она замчаетъ, что сама мать не отрываетъ отъ него взоровъ. И эта женщина уже не молода, хотя немного лтъ тому назадъ была, вроятно, еще красива, ея станъ изященъ, несмотря на изношенное платье, и у нея великолпные волосы. Съ заботливостью, которая не любовь, а только нжная внимательность къ тмъ, сердцу которыхъ мы дороги, молодой человкъ держитъ надъ ней зонтикъ и, такъ какъ начинается дождь, укутываетъ ее въ ея плащъ, ея маленькимъ мальчикамъ онъ покупаетъ дорогаго винограду. Графин приходитъ мысль, что въ чужомъ город, гд онъ искалъ безопасности, эти бдные обитатели предмстья оказались для него друзьями. Но, какъ и она сама, онъ хочетъ высадиться въ Майнц, между тмъ какъ другіе дутъ дальше на пароход.
‘Онъ собирался оставить пароходъ. И тутъ мн пришлось быть свидтельницей горя. Онъ поцловалъ двухъ маленькихъ мальчиковъ, обнялъ мужа, подалъ руку дочери (и двочка коварно улыбнулась, любопытная, какъ маленькая Ева), онъ пожалъ об руки жен, избгая ея взгляда’. Тогда раздался послдній звонокъ. Онъ поспшно перешелъ мостъ и стоитъ на берегу. Вс. кланяются и киваютъ ему, дти, для которыхъ все забава, съ какою-то радостью кричатъ ему ‘прощай!’
‘Но женщина, женщина! Она стояла, не двигаясь, съ поднятою рукой, въ которой держала красный съ синимъ носовой платокъ. Она не махала имъ, она казалась безжизненной и, право, заслуживала того, чтобы небо умилосердилось надъ ней и превратило ее въ камень… Я подумала: Бдняжка! Вдова безумной любви! Что будетъ съ тобою весь вечеръ, и завтра, и всегда? Этотъ неуклюжій, грубый мужъ, эта глубокая бдность, эта дочь, которая все знаетъ и, конечно, безъ всякой снисходительности все выслдила во время путешествія — какая участь!’ ‘На другой день,— заключаетъ графиня,— такъ какъ молодой человкъ былъ моимъ попутчикомъ, я обратилась къ нему со словами: ‘Вы сегодня очень одиноки’.— ‘Да,— холодно отвтилъ онъ,— прямо изъ Лондона я халъ въ теченіе шести недль съ этими добрыми людьми’. Аристократическая самоувренность тона находилась въ противорчіи съ доброжелательными словами. ‘А скоро ли вы снова увидитесь съ ними?’ — ‘Никогда!— отвчалъ онъ съ странною усмшкой.— Я, наврное, никогда не встрчусь съ ними, я ду въ Швейцарію, а оттуда еще дальше’.
Я укажу еще на маленькую, геніальную пьесу Monsieur Jean, le matre d’cole. Это разсказъ въ стихахъ о бдномъ, не имющемъ ни отца, ни матери, сельскомъ учител, который выросъ въ воспитательномъ дом и узнаетъ однажды, что его отецъ —никто иной, какъ самъ знаменитый Жанъ-Жакъ Руссо, какъ извстно, подкидывавшій всхъ своихъ дтей, рожденныхъ отъ его Терезы. До тхъ поръ школьный учитель ничего не читалъ изъ сочиненій Руссо. Теперь онъ принимается за нихъ и съ великимъ восторгомъ читаетъ Эмиля, Элоизу и вс остальныя его произведенія. Онъ чувствуетъ глубже, чмъ кто-либо, какъ геніальный жаръ, такъ и ничтожную долю добросовстности, которая заключается въ этихъ книгахъ. Подъ конецъ онъ не въ силахъ противустоять желанію познакомиться со своими родителями. Онъ детъ въ Парижъ, отыскиваетъ домъ и поднимается по лстниц. На самомъ верху, гд одна дверь полуотворена, онъ слышитъ брань пронзительнаго женскаго голоса, здсь его цль. Онъ входитъ и пытается найти подходящее вступленіе для изложенія своего дла. Старикъ сидитъ, повернувшись къ нему спиной и наклонившись надъ письменнымъ столомъ, онъ слушаетъ его, не оборачиваясь. Сынъ, запинаясь, начинаетъ разсказывать, въ чемъ дло, но, не усплъ онъ еще объяснить причину своего появленія, какъ на него падаетъ подозрительный взглядъ, ожидающій встртить въ немъ шпіона и вывдчика, и этотъ взглядъ прогоняетъ его. Онъ чувствуетъ себя вторично отвергнутымъ своимъ отцомъ,— отцомъ, котораго онъ хотлъ на колняхъ вымолить у Бога и котораго съ гордостью призналъ бы предъ цлымъ свтомъ,— вторично отвергнутымъ своею матерью, этою женщиной съ грубою вншностью и жесткимъ взглядомъ. И онъ спшитъ прочь, снова въ деревню, чтобъ осуществить въ смиренномъ званіи школьнаго учителя нкоторыя изъ тхъ истинъ, которыя находятся въ сочиненіяхъ его отца и отъ которыхъ его отецъ отрекается на дл. Путемъ того воспитанія, которое онъ, въ качеств учителя, даетъ дтямъ, то, что есть истинно хорошаго въ Эмил Руссо, пускаетъ ростки въ дйствительной жизни.
Les Penses d’Avt появились въ 1837 г. Съ этого времени Сентъ-Бёвъ исключительно критикъ.
Измнить поэзіи заставило Сентъ-Бёва его настоящее, боле высокое призваніе. Но оно не отдалило его отъ поэзіи. Напротивъ того, эта послдняя сдлалась съ этихъ поръ подземнымъ источникомъ, оплодотворявшимъ его критическія изысканія, даже ихъ самыя сухія и серьезныя области, и надлявшимъ ихъ свжестью и роскошною жизненностью. Между тмъ, интересно прослдить, какими зигзагами шелъ первый великій новйшій критикъ, прежде чмъ онъ медленно достигъ индивидуальной зрлости, необходимой для своего призванія. Къ тому времени, когда, въ іюльскую революцію, романтическій Cnacle распался, Сентъ-Бёвъ настолько примирился съ главными дятелями реставраціи, что готовился получить отъ Полиньяка назначеніе въ секретари посольства, чтобы въ этомъ званіи сопровождать поэта Ламартина въ Грецію. Онъ не имлъ бы ничего противъ принятія такого мста, столь желательнаго для молодаго поэта, отъ тхъ людей, въ чьихъ рукахъ была власть. Вслдствіе этого, онъ невольно питалъ нкоторое чувство горечи къ новому правительству, при которомъ почти вс его литературные друзья выдвинулись въ политик. Въ немъ всегда была извстная національная и демократическая основная черта (наприм., онъ отбросилъ отъ своего имени de, хотя унаслдовалъ его отъ отца), такъ и теперь его привлекала оппозиція противъ правительства, и вскор онъ дошелъ до того, что сдлался помощникомъ и до нкоторой степени толмачомъ наивновосторженнаго и совершенно бездарнаго въ стилистическомъ отношеніи соціальнаго философа Пьера Леру. Точно такъ же онъ остался сотрудникомъ газеты Le Globe даже и тогда, когда она перешла изъ рукъ доктринеровъ къ сенъ-симонистамъ и, какъ органъ этихъ послднихъ, приняла девизомъ: А chacun selon sa vocation, chaque vocation selon ses oeuvres. Онъ восторгался (какъ и Генрихъ Гейне) отцомъ Анфантеномъ и въ одной стать 1831 г. ставилъ религіозныя сочиненія Сенъ-Симона гораздо выше Воспитанія рода человческаго Лессинга.
Едва разстался онъ въ 1832 г., по распаденіи сенъ-симонистской ‘семьи’, съ учениками Сенъ-Симона, какъ сблизился съ Арманомъ Каррелемъ, литературнымъ вождемъ республиканской Франціи. Хотя въ стать, написанной имъ въ 1852 г. о Каррел, онъ скрылъ свои близкія отношенія къ нему, однако, врно то, что онъ въ теченіе цлыхъ трехъ лтъ писалъ для National, и писалъ какъ о политик, такъ и о литератур.
Подобно тому, какъ ране онъ сходился съ романтиками, роялистами, сенъ-симонистами, такъ онъ теперь столкнулся съ республиканцами и познакомился ближе и съ ними. Въ то же время, его другъ Амперъ ввелъ его въ L‘Abbaye des Bois, гд царила престарлая madame Рекамье и гд поклонялись Шатобріану, какъ кумиру. Когда, вслдствіе статьи о Балланш, въ которой Сентъ-Бёвъ, казалось, обнаруживалъ легитимистскія симпатіи, между нимъ и Каррелемъ произошелъ разрывъ, онъ больше сблизился съ Ламеннэ, который, впрочемъ, первый обратилъ на него вниманіе. Вскор онъ сдлался его задушевнымъ другомъ и совтникомъ. Въ Ламеннэ его интересовало отчасти пламя, горвшее въ душ великаго священника, отчасти же его основная идея: для того, чтобы неудержимо поднимающійся потокъ демократіи не вышелъ изъ береговъ, необходимо воздвигнуть, въ вид плотины, надъ столь могущественнымъ и въ извстныхъ предлахъ столь истиннымъ демократическимъ принципомъ другой, еще боле могущественный—религіозный, который могъ бы убдительно говорить съ народами и съ одинаковою силой обращаться къ королямъ. Сентъ-Бёвъ былъ до такой степени увлеченъ Ламеннэ въ первый его періодъ, что въ одной изъ своихъ статей сдлалъ ему даже условный упрекъ но поводу его ршительнаго отпаденія отъ Рима. Онъ полагалъ, что тотъ, кто такъ недавно ратовалъ за приведеніе умовъ подъ власть господствующей церкви, не иметъ права выступать теперь демагогомъ, противникомъ папы.
Три года (1834—37) были наиболе горестно-тревожными въ жизни Сентъ-Бёва. Его отношенія къ madame Гюго разршились въ 1837 г. внезапнымъ кризисомъ, кризисъ этотъ порвалъ и узы, соединявшія его съ романтическою школой, и положилъ конецъ его религіознымъ мечтаніямъ. Онъ покинулъ Парижъ и направился въ Лозанну, гд между 1837—38 гг. началъ чтенія, изъ которыхъ возникло его обширное произведеніе Port-Royal. Планъ къ нимъ былъ уже ране набросанъ, начало уже ране написано, тонъ этихъ лекцій до извстной степени опредлялся тмъ, что он читались предъ протестантскою, хотя и врующею, аудиторіей. Въ Лозанн Сентъ-Бёвъ пришелъ въ соприкосновеніе съ замчательнымъ швейцарскимъ реформатскимъ священникомъ Винё, однимъ изъ немногихъ, къ кому онъ до самой смерти сохранилъ благоговніе. Этотъ человкъ, строго, искренно религіозный и, въ то же время, крайне тонкій, проницательный критикъ французской литературы, чрезвычайно интересовалъ Сентъ-Бёва и какъ характеръ, и какъ умственная личность. Опредленіе, которое далъ Винё христіанству, назвавъ его усердіемъ, произвело впечатлніе на живое отношеніе Сентъ-Бёва къ теологіи, и когда знаменитый французскій писатель ходилъ рядомъ съ нимъ, внимательно его слушая, Винё убждался въ томъ, что обратилъ его въ свою вру. Тмъ не мене, Сеитъ-Бёвъ ухалъ неврующимъ изъ Лозанны въ Италію, а оттуда назадъ въ Парижъ, гд вновь принялся за свою дятельность критика въ большихъ размрахъ, чмъ когда либо, и, прежде всего, съ тою разницей, что онъ, выступившій вначал воинствующимъ критикомъ, явился теперь объясняющимъ и поучающимъ писателемъ. Онъ пользовался высокимъ уваженіемъ, какъ рецензентъ Revue des Beux Mondes, достигъ большаго вліянія и, какъ свтскій человкъ, былъ желаннымъ и дорогимъ гостемъ въ аристократическихъ салонахъ. При этомъ, несмотря на свою независимость, онъ считался спокойнымъ и достойнымъ писателемъ. Въ политик онъ принадлежалъ къ центру, ближе къ правой. Одна дама, ъъ которой онъ вскор вступилъ въ самую нжную дружбу, обезпечила его положеніе въ высшемъ свт: это была m-me д’Арбувиль, написавшая нсколько хорошенькихъ меланхолическихъ повстей, вдова генерала и племянница перваго министра, графа Молё. Зимой Сентъ-Бёвъ проводилъ свободное время въ ея дом и въ салонахъ ея знакомыхъ, лтомъ онъ гостилъ у ея родственниковъ въ деревн. Онъ сдлался другомъ графа Молё и его литературнымъ совтникомъ. Когда представлялся къ тому случай, онъ бралъ сторону и этого тонко образованнаго дворянина изъ классической школы противъ своихъ собственныхъ старыхъ союзниковъ, романтиковъ, если они выказывали недостатокъ вкуса или факта {См. статью Сентъ-Бёва о пріем въ академію де-Виньи, кром того, сообщенное имъ самимъ письмо къ нему одной дамы (m-me Гюго) объ этомъ пріем.}. Уже въ 1844 г., ни разу передъ тмъ не испытавъ отказа, онъ былъ принятъ членомъ во французскую академію, благодаря покровительству всхъ монархическихъ и классическихъ салоновъ (по поводу этого обстоятельства можно прочесть горькія нападки на него въ письмахъ m-me де-Жирарденъ, остроумнаго врага Сентъ-Бёва) {Lettres parisiennes. IV, р. 179.}. Церемонія вступленія эксъ-романтика имла ту пикантную сторону, что Виктору Гюго, принятому въ академію лишь посл троекратнаго отверженія, пришлось произнести привтственную рчь.
Впрочемъ, этотъ новый кружокъ, точно также какъ и прежніе, не могъ удержать Сентъ-Бёва. Революція 1848 г. разсяла это общество, и, когда торжествующіе республиканцы смертельно оскорбили его, взведя на него совершенно нелпое обвиненіе, онъ почувствовалъ себя боле одинокимъ, чмъ когда-либо {Его обвинили въ томъ, что онъ будто бы принялъ взятку изъ тайнаго фонда Іюльской монархіи въ сумм 100 франковъ. Оказалось, что эти деньги были употреблены на починку печи въ Мазариновской библіотек, хранителемъ которой былъ Сентъ-Бёвъ.}. Онъ вторично оставилъ Францію на продолжительное время. Въ Люттих онъ сталъ читать лекціи, которымъ обязана своимъ возникновеніемъ его книга Chateaubriand et son groupe littraire — лекціи, по тону и содержанію своему, безъ сомннія, задвавшія за живое монархическую партію и выказывавшія значительное отрезвленіе автора.
М-me д’Арбувиль умерла въ 1850 г. Ея смерть порвала личныя узы, соединявшія его со старыми партіями. Демократическій и соціалистическій инстинктъ, привлекавшій его къ сенъ-симонистамъ и къ Каррелю, побудилъ его обратиться ко Второй имперіи. Какъ и другіе представители 1830 г. (за исключеніемъ пользовавшагося недолгое время знаменитостью, честнаго, вообще же мало даровитаго поэта, Огюста Барбье), Сентъ-Бёвъ былъ далеко не свободенъ отъ увлеченія всеобщимъ наполеоновскимъ культомъ, онъ смотрлъ на имперію какъ на поддерживаемый народомъ, направленный противъ господства буржуазіи имперіализмъ, и въ извстной, возбудившей много нападокъ стать Les regrets не только объявилъ о своемъ присоединеніи къ Наполеону III, но даже отозвался объ орлеанистахъ и легитимистахъ топомъ насмшки, которая свидтельствовала о наивной забывчивости съ его стороны. Онъ писалъ сначала .для Le Constitutionnel, затмъ нкоторое время для Moniteur officiel, потомъ опять для Le Constitutionnel, наконецъ, въ послдній годъ своей жизни, для оппозиціонной газеты Le Temps. Очевидно, онъ былъ вполн искрененъ въ своихъ чувствахъ, дло въ томъ, что, какъ всегда, онъ и здсь невольно поддавался вліянію, чтобы впослдствіи, съ еще большею ясностью во взглядахъ, проявить еще большую проницательность въ своей критической дятельности. Лично онъ лишь мелькомъ приходилъ въ соприкосновеніе съ императоромъ. Онъ примкнулъ къ ‘лвой сторон имперіи’, принцесса Матильда и принцъ Наполеонъ отличали его и обращались съ нимъ, какъ съ другомъ, и онъ прекраснйшимъ образомъ пользовался своими дружескими отношеніями къ принцесс, а именно съ цлью тайной широкой благотворительности .
Лишь въ этотъ послдній періодъ его жизни талантъ его достигъ полнаго разцвта. Некритическій писатель долженъ обыкновенно ожидать, что онъ будетъ ослабвать съ годами, тогда какъ критикъ иметъ надежду въ старости усовершенствоваться. И Сентъ-Бёвъ съ каждымъ годомъ и до самой смерти развивался все богаче. Его любовь къ истин, съ самаго начала столь же глубокая, какъ и влеченіе къ труду, ране часто встрчавшая преграду во вншнихъ условіяхъ, выступала теперь все открыте, между тмъ какъ его способность къ работ сохранялась въ прежней сил. Онъ написалъ около пятидесяти томовъ, н въ нихъ не найдется ни одной небрежной строчки, едва ли какая-нибудь неточность. Но только въ этотъ послдній періодъ Сентъ-Бёвъ окончательно отважился говорить тмъ прямымъ языкомъ, который былъ ему необходимъ для выраженія его дйствительныхъ воззрній въ области религіи и философіи. Все, что онъ подавлялъ въ себ съ тхъ поръ, какъ въ молодости изучилъ философовъ XVIII столтія, сдлалось теперь извстнымъ. Несмотря на его недостаточное пониманіе гораздо боле грубой природы Бальзака и еще боле своеобразнаго характера Бейля, всегда останутся памятными мужество и ршимость, съ которыми онъ теперь стоялъ въ литератур, какъ защитникъ и вождь подростающаго поколнія. Не слдуетъ также забывать, что онъ отказался написать статью о Vie de Csar Наполеона. И съ неменьшею ршимостью выступилъ онъ въ сенат, совершенно одинъ, сильнымъ и безпощаднымъ противникомъ клерикализма. Въ март 1867 г. онъ защищалъ Ренана и его Жизнь Іисуса. Въ іюн того же года, когда, на основаніи жалобы провинціальной знати въ Сентъ Этьен, хотли изгнать изъ народныхъ библіотекъ всю литературу, непріятную для духовенства (включая Вольтера, Раблэ и многихъ другихъ), Сентъ-Бёвъ оказался въ раболпномъ и клерикальномъ сенат единственнымъ поборникомъ свободнаго изслдованія, восторженнымъ охранителемъ чести французской литературы. Студенты, освиставшіе его въ 1855 г. за его присоединеніе къ имперіи, почтили его въ этомъ случа депутаціей и прокричали ему виватъ. По поводу интимнаго обда, случайно даннаго имъ въ страстную пятницу, клерикальная печать распространила о немъ лживые слухи, провозглашавшіе его прямо враждебнымъ христіанству, называвшіе его новоявленнымъ Вольтеромъ, и когда, въ 1868 г., онъ собрался съ послдними силами и слабымъ голосомъ, по съ неслыханною смлостью вступился въ сенат за свободу прессы и возсталъ противъ законопроекта о католическихъ университетахъ, тогда имя Сентъ-Бёвъ сдлалось знаменемъ, символомъ свободной мысли. Въ январ 1869 г. опъ окончательно порвалъ съ имперіей. 13 октября 1869 года онъ испустилъ послдній вздохъ посл четырехлтней болзни и долгихъ, мучительныхъ страданій, которыя переносилъ со стоическою твердостью.
Сентъ-Бёвъ, какъ мы видли, подвергся, при своей необыкновенно впечатлительной натур, цлому ряду религіозныхъ, литературныхъ и политическихъ видоизмненій. Это была школа, которую онъ по необходимости долженъ былъ пройти, чтобы сдлаться основателемъ новйшей критики. Но, что должно признать за нимъ, несмотря на всю измнчивость его мнній, это — честность. Личные мотивы въ важныхъ вопросахъ могли имть лишь ничтожную власть надъ человкомъ, столь же правдивымъ по своимъ личнымъ свойствамъ, какъ и по тому характеру, который сказывается въ его произведеніяхъ. Ибо, какъ говоритъ Франклинъ, правда и честность подобны огню и пламени. Он имютъ извстный природный блескъ, котораго нельзя передать красками и кистью.
Самое большое дльное сочиненіе, написанное Сентъ-Бёвомъ, это Port-Royal (1840—59 гг.). Оно единственно въ своемъ род. Нежеланіе Сентъ-Бёва идти широкими путями изслдованія и возникшая въ немъ съ раннихъ лтъ романтическая склонность къ религіозной мечтательности побудили его избрать своею главною темой исторію янсенизма во Франціи. Янсенизмъ былъ восторженною, живою и пламенною формой религіозности, хотя онъ опирался на почву католицизма, но все же онъ имлъ личную, то-есть еретическую, страсть къ истин. Между тмъ какъ его искренность привлекаетъ разумъ, онъ, въ то же время, вызываетъ сочувствіе тмъ героизмомъ, съ которымъ презиралъ гоненія и принужденіе. Какъ янсенизмъ, такъ и его исторія, представленная въ Tort-Royal, достигаютъ своей кульминаціонной точки въ Паскал, и худощавая, болзненная фигура послдняго служитъ его представителемъ въ контрастъ полнокровному, здоровому, восторженному нмцу, который, боле чмъ за столтіе передъ тмъ и съ большимъ успхомъ, велъ въ сосдней стран подобную же борьбу противъ Рима.
Сентъ-Бёвъ обладалъ всми данными для того, чтобы написать исторію янсенизма. Онъ не принадлежалъ къ числу врующихъ, но былъ или, по крайней мр, думалъ, что былъ нкогда врующимъ. Мы рдко бываемъ въ состояніи подвергнуть разсмотрнію воззрніе, которому сами преданы, такого воззрнія, которое было всегда чуждо намъ, мы не можемъ постичь, лучше всего понимаемъ мы тотъ способъ воззрнія, котораго когда-то держались и теперь уже не раздляемъ. Если вы сомнваетесь, дйствительно ли понимаетъ Сентъ-Бёвъ эти средневковыя чувства, это стремленіе бжать отъ міра, эту борьбу, которую выноситъ сокрушенная душа, то внимающая голосу природы, то ищущая убжища въ вчной благодати,— если вы сомнваетесь, хорошо ли онъ знаетъ, какимъ духомъ проникнуты эти проповди и богословскія разсужденія, и какія сердца трепещутъ подъ всми этими монашескими одяніями, какой восторгъ, какое благоговніе, какія упованія и какое томленіе, какая мистическая мечтательность и какой святой экстазъ возгораются въ тсныхъ предлахъ этого освященнаго мста,—прочтите только два первыхъ тома до главы о Паскал, понять котораго было ему уже легче, такъ какъ его образъ крупне и извстне. Познакомьтесь только съ двумя мастерски выполненными портретами: Франсуа де-Саль и Сенъ-Сирана, которые даетъ намъ Сентъ-Бёвъ, и приглядитесь къ тому, какъ онъ, изъ устныхъ и письменныхъ отзывовъ, изъ нсколькихъ сочиненій и проповдей, съумлъ создать два образа, до того правдивыхъ и человчныхъ, что мы положительно живемъ съ ними. Всюду чувствуется, что Сентъ-Бёвъ началъ съ дятельности романиста. Какъ много сценъ между невинными обитательницами этой голубятни, этого женскаго монастыря, написано столь же живо, какъ въ роман! И, тмъ не мене, Сентъ-Бёвъ пользуется своею фантазіей только для изображенія, никогда не служитъ она ему для вымысла или для искаженія.
Это произведеніе иметъ тотъ недостатокъ, что въ первыхъ томахъ, самыхъ занимательныхъ, мы не находимъ историческаго стиля. Здсь непріятнымъ образомъ даетъ себя чувствовать бывшій беллетристъ. Port-Royal является для Сентъ-Бёва только точкой исхода. Можно сказать, что древній монастырь — не боле, какъ крпость, изъ которой, онъ предпринимаетъ вылазки въ другія укрпленія, онъ проводитъ параллели и указываетъ аналогіи, заимствованныя то изъ литературы, то изъ дйствительной жизни, хотя и поучительныя, но часто крайне натянутыя. Такъ, онъ мимоходомъ разбираетъ не только Корнеля, Расина, Мольера, Вовейарга, но даже вполн современныхъ писателей, какъ Ламартинъ и Жоржъ Зандъ. Въ послдующихъ томахъ, гд изображеніе носитъ боле историческій и трезвый характеръ, ощущается недостатокъ притягательной силы тхъ эпизодовъ, и сюжетъ, несмотря на любовное стараніе, съ которымъ онъ излагается, пожалуй слишкомъ спеціаленъ, чтобы возбудить продолжительный интересъ.
Гораздо выше, чмъ въ этой книг, считающейся его главнымъ произведеніемъ, стоитъ Сентъ-Бёвъ въ длинномъ ряд томовъ, появившихся подъ заглавіемъ Causeris du lundi и Nouveaux lundis и содержащихъ боле короткія статьи изъ лучшаго періода его авторской дятельности. Эти статьи врядъ ли скоро позабудутся. Ульбахъ написалъ о нихъ тотчасъ же посл смерти Сентъ-Бёва: ‘Я не знаю, что сохранитъ время изъ литературы, которой мы теперь гордимся. Нсколько стихотвореній Ламартина и Виктора Гюго, нсколько романовъ Бальзака? Но врно то, но крайней мр, что будетъ невозможно писать исторію, не отыскавши Сентъ Бёва и не прочтя его съ начала до конца’.
У Сентъ-Бёва было дв различныхъ манеры. Въ молодости, особенно благодаря изученію XVI столтія, онъ усвоилъ привычку такъ тщательно взвшивать и отдлывать стилистическое выраженіе, что его изысканность заслуживала критики, хотя и не столь жестокой и язвительной, какъ та, съ какою обрушился на него Бальзакъ, раздраженный нсколькими, отчасти насмшливыми, статьями Сентъ-Бёва. Это стремленіе къ изощренію стиля исчезло, однако, когда Сентъ-Бёвъ сдлался журналистомъ. Литтре сказалъ очень удачно: ‘Такъ какъ онъ обязался поставлять каждую недлю по фельетону, то у него не остается боле времени портить свои статьи’. Не легко охарактеризовать этотъ стиль, и острый, и гибкій, какъ сталь. Читатель, не очень свдущій во французскомъ язык, вовсе не пойметъ, что здсь есть нчто такое, что можно было бы назвать стилемъ. Предложенія слдуютъ одно за другимъ, не сгруппированныя, безъ ритма, небрежно, подобно тому, какъ маршируютъ зуавы. Никогда не встрчается патетическаго предложенія, рдко — восклицаніе, мстами лишь воззваніе: ‘о, поэтъ!’ или что-нибудь въ этомъ род. Рчь течетъ, какъ вода, мягко волнуемая дуновеніемъ втерка. Но внимательный читатель придетъ въ восхищеніе отъ благородной утонченности этого языка. Тонъ нершителенъ, но спокоенъ и слегка скептиченъ. Я привожу взятый на-удачу примръ:
‘Такъ что же преобладаетъ въ немъ — твердое основаніе, или волнообразное? Ты думаешь, волнообразное? Но разв подъ нимъ нтъ другаго, боле твердаго фундамента? Ты думаешь, твердое? Но разв подъ нимъ нтъ другой, волнообразной почвы?’
Какъ много личностей, по поводу которыхъ психологъ долженъ былъ бы это спрашивать, но какъ мало кто уметъ ставить вопросъ такъ врно и тонко. То, что въ его стил называли причудливымъ, ничто иное, какъ тотъ, часто неожиданный способъ, которымъ онъ выставляетъ образъ, ибо этотъ послдній всегда поразительно точенъ. Такъ, онъ однажды дополнилъ описаніе одного знаменитаго, но строгаго проповдника изъ XVI столтія и его далеко не цвтистой рчи слдующимъ выраженіемъ, что современники сравнивали его по его сухой строгости съ терновникомъ. Нсколько поздне онъ передаетъ изъ жизни того же человка черту благороднаго и мощнаго негодованія и затмъ прибавляетъ: ‘Его называли терновникомъ и кустомъ безъ цвтовъ, можно прибавить, что онъ бывалъ подчасъ горящимъ терновникомъ’. Хотите слышать, какъ этотъ гибкій стиль принимаетъ видъ насмшки и сатиры? Сентъ-Бёвъ описываетъ языкъ, которымъ пользуется Низаръ,—нкоторое время его соперникъ въ литератур,— и вставляетъ среди горькосладкихъ похвалъ слдующее небольшое замчаніе: ‘Одинъ академикъ нашелъ его сильнымъ, многіе ученые находятъ его граціознымъ’. О Кузен онъ говоритъ: ‘Это заяцъ съ орлинымъ взоромъ’. Хотите примръ способности этого стиля къ характеристик, прочтите предложеніе о Мюссе: ‘То, чмъ онъ производитъ впечатлніе, это не переливы цвтовъ, какъ утреннее солнце пылинку, такъ онъ порою золотитъ дйствительность, которую описываетъ, и, какъ бы въ божественномъ преображеніи, она видоизмняется предъ нашими очами’. Хотите, наконецъ, обращикъ того, какъ этотъ простой, ровный стиль принимаетъ выраженіе негодованія, прочтите слдующій отрывокъ, одновременно изображающій самого автора. Рчь идетъ здсь объ одномъ сочиненіи, которому академія въ полномъ состав своихъ членовъ отказала въ преміи, присужденной ему избранною коммиссіей спеціалистовъ, и отказала потому, что основныя воззрнія этого сочиненія находились въ противорчіи съ оффиціальною эклектическою политическою философіей. Сенъ-Бёвъ говоритъ объ этомъ: ‘Да, дйствительно, существуетъ очень немногочисленный классъ тихихъ, умренныхъ философовъ, которые живутъ очень немногимъ, не интригуютъ и одушевлены единственнымъ стремленіемъ добросовстно искать истину, образовывая свой умъ и отдаляясь отъ всякой другой страсти, которые, внимательно относясь къ общимъ міровымъ законамъ, занимаются тмъ, что прислушиваются къ каждой отдльной части природы, въ которой имъ открывается міровая душа и міровая мысль, и изслдуютъ ее, классъ людей, которые въ глубин своего сердца стойки, которые стараются длать добро и мыслить настолько хорошо и опредленно, насколько это имъ возможно, безъ увлекательной надежды на личную награду въ будущемъ, довольствуясь сознаніемъ того, что они находятся въ согласіи съ собою и со всеобщею міровою гармоніей. Прилично ли,— спрашиваю я,— клеймить этихъ людей гнуснымъ именемъ, на основаніи этого удалять ихъ или, по крайней мр, унижать терпимостью, подобно тому, какъ милуютъ заблудшихъ и виновныхъ людей, уличенныхъ въ преступленіи? Разв они еще не завоевали у насъ своего мста и своего уголка на солнц, разв,— о, благородные эклектики, которыхъ я такъ охотно сравниваю съ ними, вы, чье полное нравственное безкорыстіе и неизмнное душевное величіе предъ очами Божіими извстны міру!— разв они не имютъ права стоять, по крайней мр, наравн съ вами, въ силу чистоты своего ученія, честности своихъ намреній и непорочности своей жизни? Это было бы конечнымъ, достойнымъ прогрессомъ девятнадцатаго вка, достиженіе котораго я желалъ бы еще видть передъ своею смертью!’
Реформа, которую Сентъ-Бёвъ произвелъ въ критик, была многосторонняя. Во-первыхъ, онъ далъ ей подъ ноги почву, а именно историческую и естественно-научную. Старая, такъ называемая философская критика считала литературный документъ свалившимся съ неба, обсуждала его безъ всякаго отношенія къ автору и помщала его подъ тою или другою эстетическою или историческою рубрикой. Сентъ-Бёвъ въ своемъ изслдованіи произведенія восходилъ до момента его возникновенія, за бумагой онъ умлъ открывать человка. Онъ показалъ современникамъ и потомкамъ, что нельзя понять ничего, никакого сочиненія и никакого документа изъ прошедшаго, пока не удалось постичь то душевное состояніе, изъ котораго они проистекли, и составить себ представленіе о личности, отъ которой они происходятъ. Лишь такимъ образомъ документы получаютъ жизнь, лишь тогда исторія становится одушевленною, лишь благодаря такому пониманію произведеніе искусства становится прозрачнымъ.
Господствующимъ свойствомъ Сентъ-Бёва была любознательность, и она выступала у него въ той форм, которую можно было бы назвать научнымъ любопытствомъ. Она направляла его жизнь еще прежде, чмъ свободно выразилась въ его критик. Первое время она еще мало замтна, такъ какъ онъ началъ по отношенію къ своимъ современникамъ, Шатобріану, Ламартину, Гюго, де-Виньи и многимъ другимъ, съ восхваленій, которыя поздне долженъ былъ значительно умрить. Такимъ образомъ, его карьера была противуположна карьер Теофиля Готье, который началъ такъ рзко, но постепенно впалъ въ снисходительность, лишенную всякой силы. Но первыя, не критическія похвалы Сентъ-Бёва, тмъ не мене, имли своимъ источникомъ его склонность къ критик. Преувеличенная похвала явилась слдствіемъ того, что въ молодости онъ былъ слишкомъ близокъ съ тми, кого подвергалъ своей критик, но даже и это обстоятельство имло причиной любознательность Сентъ-Бёва. Для него, который смутно догадывался о различіи между книгами и жизнью еще ране, чмъ онъ узналъ послднюю, для него, который былъ мене, чмъ кто-либо, расположенъ относиться съ уваженіемъ къ тому, за что писатель выдавалъ себя, или щадить то представленіе о немъ, которое толпа должна была воспринимать изъ его сочиненій,—его пытливость, его тонкая психологическая способность, его жажда видть вещи самому и вблизи, была побужденіемъ обходить оффиціальное и данное и отыскивать то истинное,что скрыто, то незначительное, что ведетъ къ пониманію.
Такимъ образомъ, критическое недовріе, собственно говоря, безсознательно влекло его къ знакомству со всми и каждымъ, тогда какъ въ своемъ юношескомъ простодушіи онъ полагалъ, что сближается лишь изъ энтузіазма къ идеямъ съ тми личностями, отъ которыхъ эти идеи исходили.
Здсь обыкновенно является безконечно-затруднительная дилемма для критика. Только о живыхъ знаетъ онъ истину, только о мертвыхъ можетъ онъ сказать ее. Но, во всякомъ случа, получается непріятное впечатлніе, когда смерть внезапно производитъ совершенную перемну въ характер критики, какъ было, наприм., по кончин Шатобріана съ критикой Сентъ-Бёва. Его первая статья о Шатобріан — чистый иміамъ. Чувствуется, подъ какимъ соціальнымъ давленіемъ она написана: какъ піэтизмъ и уваженіе, симпатія и личныя отношенія, боязнь вызвать гнвъ прекрасныхъ очей, невозможность оскорбить такую любезную даму, какъ m-me Рекамье, выраженіемъ порицанія ея домашнему идолу,— какъ все это способствовало тому, чтобы первый очеркъ о Шатобріан вышелъ изъ-подъ пера Сентъ-Бёва рефератомъ, въ которомъ дано мсто только одному удивленію. Его большая книга и позднйшія статьи о томъ же писател, напротивъ того, одушевлены истинною страстью къ отрицанію, стремленіемъ срывать маски. Однако, когда Сентъ-Бёвъ достигъ высшей точки своего развитія, то можно сказать о немъ, что онъ придерживался золотой середины. Онъ уже не восхищается всмъ на свт и не объясняетъ всего благородными мотивами, но и не, выискиваетъ низкихъ побужденій, онъ не прославляетъ человческой природы, но и не чернитъ ея. Онъ знаетъ ее, и его тактъ мало-по-малу до того изощрился, благодаря сношеніямъ съ самыми разнообразными людьми, благодаря безпрерывнымъ критическимъ занятіямъ, благодаря французской утонченности,, равно какъ и парижскому лоску, что онъ все боле и боле познаетъ ее. Тамъ, гд онъ особенно высокъ, онъ напоминаетъ Гёте универсальностью своего ума. Иногда чувствуешь поползновеніе назвать его ‘мудрымъ’ и едва ли существуетъ другой критикъ, который вызывалъ бы у насъ это слово. Никогда не ослпляется онъ и не руководится традиціонными представленіями, связанными съ какимъ-нибудь именемъ, будь они возвышенны, трогательны или отрицательны, нтъ, онъ изучаетъ происхожденіе писателя, состояніе его здоровья, его имущественное положеніе, первоначальный кругъ его идей, исторію его развитія, онъ подхватываетъ признаніе, невольно вырвавшееся у этого человка, доказываетъ, что оно подтверждается другими словами его, что оно освщаетъ и выясняетъ его поступки, онъ изображаетъ его въ его благородныя, лучшія мгновенія, онъ застигаетъ его врасплохъ, въ силу своей замчательной ‘способности находить иголку въ стог сна’, онъ уметъ вывдать, что хранилъ покойный въ самомъ потаенномъ уголк своего сердца. Съ спокойною обдуманностью естествоиспытателя онъ взвшиваетъ и сравниваетъ склонность къ добру и злу и такимъ образомъ выполняетъ достоврный портретъ или, скоре, рядъ портретовъ, изъ которыхъ каждый достовренъ самъ по себ, но вс противорчатъ одинъ другому. Ибо какъ пи великъ Сентъ-Бёвъ, какъ критикъ, онъ все же постоянно уклоняется отъ одной изъ главныхъ трудностей, которыя приходится преодолвать критику, а именно отъ слдующей: добросовстный критикъ обыкновенно нсколько разъ и на различныхъ ступеняхъ развитія читалъ произведеніе, которое хочетъ объяснить и обсудить, всякій, разъ онъ поражался чмъ-нибудь другимъ и, подъ конецъ, онъ видитъ это произведеніе со столькихъ точекъ зрнія, что ему невозможно, безъ внутренняго насилія надъ собою, удержать одно единственное настроеніе и одинъ взглядъ. Если требуется объяснить не отдльное произведеніе, а изобразить на различныхъ ступеняхъ его развитія чрезвычайно плодовитаго писателя или же цлую школу въ литератур, то является еще большая трудность сконцентрировать въ одну общую картину это разнообразіе впечатлній, которыя получались въ совершенно различные душевные моменты. Зданіе, которое мы видли одинъ единственный разъ, на половину освщенное солнцемъ, на половину закрытое громадною тнью, остается отчетливо въ пашемъ воспоминаніи въ этомъ самомъ освщеніи, съ своими очертаніями и съ своимъ опредленнымъ заднимъ планомъ, если мы возьмемъ, наоборотъ, зданіе, которое мы видали во всякую пору дня, въ сумерки и при лунномъ свт, и со всхъ сторонъ, съ самыхъ различныхъ пунктовъ, которое мы знаемъ какъ извнутри, такъ и снаружи,— домъ, въ которомъ мы жили и комнаты котораго казались намъ вначал большими, потомъ маленькими, по мр того, какъ мы сами росли,—о такомъ зданіи трудно дать врное представленіе. Вотъ эту-то трудность обходитъ Сентъ-Бёвъ, благодаря тому, что постояно даетъ новыя изображенія одного и того же предмета и новые отзывы о немъ и предоставляетъ читателю самому составить свое мнніе. Съ полнымъ правомъ избралъ Онъ девизомъ цлаго ряда своихъ сочиненій слдующія слова Сенака де-Мельгана (Snac de Meilhans): Nous sommes то-biles et nous jugeons des tres mobiles.
Послднюю часть этого предложенія, а именно, что каждое человческое существо, которое мы подвергаемъ своему сужденію, находится въ постоянномъ развитіи, Сентъ-Бёвъ понималъ такъ, какъ никто этого не понималъ до него. Каждый разъ онъ съ предметомъ измняетъ и тонъ, даже его способъ положенія становится другимъ, какъ скоро характеръ одного и того же предмета измняется, подъ конецъ его гибкій умъ находитъ возможность подражать всмъ отдльнымъ движеніямъ человческой души во время ея развитія {Оба слдующія предложенія изъ Port-Royal служатъ знаменательными примрами. Въ первомъ онъ съ смлымъ прямодушіемъ отказывается установить единство между набросками своихъ портретовъ, во второмъ онъ стремится соединить въ одно зрлое вс стороны душевной жизни: ‘C’est le М. de Saint-Cyran tout—fait dfinitif et mr, que j’envisage dsormais, c’est de lui qu’est vrai ce qui va suivre, si quelque chose dans ce qui prcde ne cadre plus, qu’on le rejette, comme, en avanant, il l’a rejet lui-mme.
‘Certes on peut tailler dans M. de Saint-Cyran un calviniste, mais c’est condition d’en retrancher mainte partie vitale’.}. Форма его изложенія становится поэтому столь же непостоянною, какъ и его сюжетъ. Онъ безпрестанно перемшиваетъ біографію съ критикой, онъ вставляетъ въ свои періоды множество разнообразно оттненныхъ оговорокъ и вводныхъ предложеній, помщаетъ фразы, смягчающія и ослабляющія одна другую, проявляетъ пристрастіе къ употребленію техническихъ словъ, влачащихъ за собой длинный хвостъ идейныхъ ассоціацій, и охотно пользуется неопредленными оборотами, которые намекаютъ больше, чмъ говорятъ. Ибо хотя Сентъ-Бёвъ и пробирается сквозь мракъ біографій съ увренностью водолаза, видящаго чрезъ воду растительность на дн моря, все же онъ по многимъ причинамъ любитъ нкоторую неопредленность въ своемъ способ выраженія о данномъ предмет, если онъ говоритъ о людяхъ, находящихся еще въ живыхъ, то онъ можетъ лишь намеками упоминать объ ихъ частной жизни, а умершіе имютъ обыкновенно потомковъ или родственниковъ, которые опасаются правды, поскольку она касается ихъ жизни. Поэтому онъ охотно довольствуется возможностью дать почувствовать, что хотя онъ и знаетъ все на свт, но не считаетъ удобнымъ на этомъ останавливаться.
Съ годами Сентъ-Бёвъ сталъ смле и началъ вводить больше физіологіи въ свою психологію. Послушайте, какъ онъ самъ защищаетъ свой методъ. Въ одинъ изъ послднихъ годовъ своей жизни (9 мая 1863 г.) онъ пишетъ одному критику, упрекавшему его въ извстныхъ отрицательныхъ сужденіяхъ: ‘Искуство — особенно-же чисто-духовное искусство, какъ критическое — есть инструментъ, которымъ трудно владть, оно годится лишь настолько, насколько годится художникъ. Но если допустить это, то разв не необходимо въ такомъ случа порвать, наконецъ, со всми этими превратными обычаями, которые предписываютъ судить о писател не только по его намреніямъ, но даже по его притязаніямъ? Какъ! я обязанъ усматривать въ Фойтэн только великаго, тонкаго, благороднаго, изящнаго художника и не смю видть мелочнаго, вспыльчиваго, чувственнаго гуляку, какимъ онъ былъ?… Или, что касается нашего времени, я прожилъ 36 лтъ въ непосредственной близости съ Вилльменомъ, этимъ великимъ талантомъ, этимъ высокихъ умомъ, который положительно вздувается, на подобіе флага, отъ великодушныхъ, либеральныхъ, человколюбивыхъ, христіанскихъ, цивилизаторскихъ и т. п. чувствъ — и мн будетъ возбранено изобразить въ лиц его самую грязную душу, самую злую обезьяну, какая только существуетъ на свт? Неужели мы вчно должны восхвалять его благородныя, возвышенныя чувства, какъ это единодушно длается вокругъ него? Разв же мы обязаны позволять водить себя за носъ и подремать другимъ? Разв писатели, историки, проповдники нравственности только, актеры, которыхъ нельзя видть вн заученной ими роли? Разв ихъ можно видть только на сцен? Разв не разршается смло и, тмъ не мене, осторожно зондировать то мсто, гд латы спаяны, указывать скальпелемъ на шовъ, составляющій переходъ отъ души къ таланту,— хвалить послдній, но и обозначать недостатки душевнаго состояніе, которые мы усматриваемъ изъ этого самаго таланта, равно какъ я изъ дйствія, производимаго имъ съ теченіемъ времени? Потеряетъ ли вслдствіе этого литература долю своего блеска?Это возможно, но познаваніе умовъ несомннно чрезъ это выиграетъ’.
Такимъ образомъ, первый шагъ: твердая почва подъ ногами, отсутствіе ложной идеальности! Второй шагъ состоитъ въ томъ, что критика, бывшая до сихъ поръ раздробляющею и анализирующею, сдлалась у Сентъ-Бёва связующею, хотя и съ тмъ ограниченіемъ, которое вытекало изъ природы великаго критика. Его критика, подобно поэзіи, надляетъ свой предметъ органическою жизнью. Она не разбиваетъ матеріалъ въ мелкіе камни и щебень, она воздвигаетъ изъ него архитектура мое произведеніе. Она не разбираетъ составныя части человческой души, такъ что мы знакомимся только съ мертвою машиной, не зная, какой видъ она иметъ, когда находится въ дйствіи,— нтъ, она даетъ намъ возможность заглянуть въ ея работу, такъ что мы, знакомясь съ ея механизмомъ, видимъ огонь, порождающій движущую паровую силу, и слышимъ шумъ, производимый работающею машиной.
И такъ, благодаря реформ Сенть-Бёва, исторія литературы, считавшаяся до него какъ бы историческою побочною наукой, сдлалась путеводителемъ исторіи въ собственномъ смысл, боле того — самою одушевленною, самою живою частью исторіи, потому что въ литературахъ она обладаетъ самымъ богатымъ матеріаломъ, который только иметъ въ своемъ распоряженіи исторія.
Мы сказали вначал, что литературная дятельность Сенть-Бёва не сдлала его чуждымъ поэзіи. Теперь мы можемъ доказать еще положительне, что критика, въ томъ вид, въ какомъ онъ ее разрабатывалъ къ концу своей жизни, находясь на высшей точк своего развитія, вступи въ самое тсное родство съ поэзіей новйшаго времени. Ибо когда критика стала синтетическою, то одновременно и поэзія, также вслдствіе постепеннаго завоеванія современной умственной жизни естественными науками, сдлали подобное движеніе. Въ начал столтія фантазія, какъ свободное воображеніе, считалась настоящимъ поэтическимъ даромъ, творческая способность, какъ таковая, длала поэта поэтомъ. Онъ не былъ подчиненъ природ и дйствительности, онъ чувствовалъ себя такъ же свободно въ сверхъестественномъ мір, какъ и въ мір видимомъ. Въ поколніи 1830 гг. поэты, какъ Нодье и Александръ Дюма, каждый въ своемъ род, служатъ представителями этого способа воззрнія. Но когда романтизмъ мало-по-малу вошелъ въ смыслъ и изученіе дйствительности, то поэзія стала все боле и боле отказываться въ своихъ фантастическихъ, безцльныхъ блужданій въ эфирномъ пространств. Она стала, пожалуй, еще боле стремиться къ пониманію, чмъ въ изобртенію, и въ этомъ приблизилась въ критик. Романъ сдлался психологіей. Романистъ и критикъ берутъ въ наши дни одну и ту хе исходную точку для своихъ изображеній: атмосферу умственной казни того или другаго вка. Въ ней выступаютъ образы. Одинъ хочетъ представить и объяснить дйствія человка, другой — написанное произведеніе, и оба стараются это сдлать такъ, чтобы дйствіе и сочиненіе являлись продуктами, которые человкъ создаетъ вслдствіе дйствительной или кажущейся необходимости, при соединеніи извстныхъ внутреннихъ наклонностей и вншнихъ вліяній. Существенное различіе заключается въ томъ только, что поэтъ заставляетъ своихъ вымышленныхъ лицъ, которыя, тмъ не мене, обыкновенно нарисованы по моделямъ изъ дйствительной жизни, говорить и поступать какъ можно соотвтственне съ данными обстоятельствами, тогда какъ критикъ всецло подчиненъ фактическому, такъ что дятельность его фантазіи ограничивается единственно возстановленіемъ того душевнаго состоянія, изъ котораго воспослдовалъ или которымъ былъ обусловленъ фактъ. Романістъ по наблюдаемому характеру судитъ объ его возможныхъ дйствіяхъ, критикъ изъ наблюдаемаго сочиненія длаетъ выводъ о характер, лежавшемъ въ основ его.
Критика, т.-е. даръ преодолвать посредствомъ многосторонней симпатіи первоначальные предлы собственной природы, была выдающеюся способностью величайшихъ поэтовъ нашего вка. Эмиль де-Монтегю понималъ критику въ этомъ смысл, когда назвалъ ее младшимъ геніемъ, замарашкой среди умовъ. ‘Критика,— писалъ онъ,— десятая муза. Съ нею Гёте сочетался тайнымъ бракомъ. Она создала изъ него двадцать поэтовъ. Что такое основаніе нмецкой литературы, какъ не критика? Что такое англійскіе поэты нашего времени? Взволнованные критики. Что такое благородный Леопарди въ Италіи? Пламенющій… критикъ. Изъ всхъ новйшихъ поэтовъ только Байронъ и Ламартинъ не были критиками, и за это они поплатились многосторонностью и разнообразіемъ и сдлались до такой степени монотонны’. Если понимать критику въ боле широкомъ и боле истинномъ смысл, тогда должно ршиться отвергнуть и это послднее ограниченіе. Ибо, какъ способность подвергать обсужденію существующее, она была вдохновляющею -силой и для великихъ лириковъ этого вка, она является такою силой у Виктора Гюго, какъ и у Байрона,— у Жоржъ-Зандъ, какъ и у Ламартина. Съ того мгновенія. когда поэзія перестала ограждаться отъ жизни и отъ идей своихъ современниковъ, съ той эпохи, когда лирико-романтическіе поэты превратились въ органы идей, въ ихъ созданіяхъ ощущается критика, какъ животворный принципъ. Она внушила Les Chtiments Гюго, какъ внушила и Донъ-Жуана Байрону. Она указываетъ путь человческому уму. Она обноситъ дорогу плетнями и освщаетъ ее факелами, она пролагаетъ новые пути и расчищаетъ старые. Ибо ни что иное, какъ критика, перемщаетъ горы, вс исполинскія высоты авторитета, предразсудка, безъидейной власти и мертваго преданія.