Семья древнего Рима, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 85 минут(ы)

Семья древняго Рима.

Большинство такъ называемой образованной публики у насъ, да и во всей Европ, иметъ весьма смутное понятіе о семейной и общественной жизни древняго Рима, и не только смутное, но и ошибочное, во многихъ отношеніяхъ совершенно превратное. Со школьной скамьи насъ пріучали и пріучаютъ изучать только героическую, такъ сказать, сторону античнаго Рима, намъ толкуютъ о военныхъ подвигахъ и доблестяхъ римлянъ временъ Республики, сдлавшихъ Римъ обладателемъ міра, о высокихъ образцахъ общественныхъ и семейныхъ добродтелей, о простот и строгости нравовъ, упадокъ которыхъ почитается чуть ли не главнйшею причиной паденія римскаго могущества, о законодательств Рима, ставшемъ краеугольнымъ камнемъ, на которомъ основаны въ большей ими меньшей степени вс существующіе нын законы европейскихъ государствъ. Сами учителя наши, сами ученые люди не могутъ отршиться отъ вковыхъ предубжденій въ пользу древняго Рима и поддерживаютъ вполн искренно неврныя представленія, вызвавшія и охраняющія преклоненіе передъ античною культурой римлянъ. Даже такіе свтлые и критически-настроенные умы, какъ Эрнестъ Ренанъ, не избгли общей участи и продолжаютъ увлекаться крпко сложившеюся фикціей о чистот античныхъ нравовъ и семейныхъ добродтеляхъ римскихъ матронъ. Лишь въ ныншнемъ, только что начавшемся, году противъ вковыхъ увлеченій такою историческою неправдой выступилъ Поль Лакомбъ своею книгой: La famille dans la socit romaine {Paul Lacombe: ‘La famille dans la socit romaine. Etude de moralit compare’. Paris, 1889.— Lecrosnier et Bab, libraires-diteurs.}, въ которой очень вскою аргументаціей и основательною критикой подрываетъ установившіяся мннія о римскомъ обществ и семейномъ въ немъ быт временъ величайшаго разцвта, могущества и культуры древняго Рима. Ни въ какой области знанія мы никогда не дорожили ‘насъ возвышающимъ обманомъ’, ни, тмъ боле, обманомъ, ‘возвышающимъ’ чью бы то ни было старину путемъ извращенія исторіи, замною былой дйствительности какими-то иллюзіями о ‘золотомъ вк’, или хотя бы просто ‘о добромъ старомъ времени’. Во вс вка бывало не мало людей, склонныхъ восхвалять прошедшее, отдавать ему предпочтеніе передъ настоящимъ и взывать въ современникамъ о благотворности и необходимости ‘возврата назадъ’, къ тмъ временамъ я порядкамъ, когда все было умилительно просто, патріархально и высоко-нравственно. Неудовлетворительность настоящаго всегда представлялась умамъ извстнаго склада результатомъ упадка нравственности, расшатанности ‘основъ’, идеалы такихъ умовъ видлись ими назади, въ прошедшемъ, частичное и иногда исключительное возводилось въ общее, неудобное для панегирика старин, просто откидывалось, какъ ненужное и непригодное, въ цляхъ обличительныхъ и учительныхъ. Изъ этого выходила и выходитъ такая странность, что, но нкоторымъ писаніямъ вполн убжденныхъ людей, человчество не прогрессируетъ нравственно, а изъ вка въ вкъ все боле и боле погрязаетъ въ бездн пороковъ, выходитъ, будто умственный ростъ и культурное развитіе не возвышаютъ, а, наоборотъ, унижаютъ нравственность отдльныхъ народовъ и всего человчества. Поль Лакомбъ въ своей книг пытается возстановить истину относительно привлекательности прошлаго въ смысл нравственномъ и даетъ намъ такія картины этого прошлаго, которыя доказываютъ совершенно обратное тому, что говорили и говорятъ поклонники старины, призывающіе къ возврату вспять, видящіе идеалы въ ‘добромъ старомъ времени’, т.-е. тамъ, гд люди этого стараго времени, такіе же почитателя того, что было стариною для нихъ, въ свою очередь видли и упадокъ, и развращеніе нравовъ. Если бы какая-нибудь группа людей вздумала послушаться подобныхъ призывовъ стала бы возвращаться, то, очевидное дло, такой групп пришлось бы со ступеньки на ступеньку пройти обратно весь путь, сдланный человчествомъ въ его поступательномъ движеній къ идеаламъ, манящимъ и влекущимъ его все впередъ. А къ чему бы пришла предполагаемая группа искателей золотаго вка въ прошедшемъ, то съ большою ясностью изложилъ въ вышеназванной книг Поль Лакомбъ. Вс европейскіе народы въ большей или меньшей степени оказываются наслдниками древняго Рима. Даже на нашу долю, на долю Россіи, выпала не малая часть этого’ наслдства, дошедшаго до насъ сперва черезъ Византію, а затмъ путемъ заимствованія отъ Запада. А потому для насъ, русскихъ, весьма полезно будетъ поближе и поврне познакомиться съ бытомъ и нравами тхъ, отъ кого мы въ порядочной мр восприняли нравы, законы, культуру и передъ кмъ мы, подъ вліяніемъ классицизма, такъ же слпо преклоняемся, какъ то длаютъ западные наши сонаслдники.

Первая часть книги Лакомба (около трети) составляетъ какъ бы введеніе къ его изслдованію о семь древняго Рима и длится на три главы: 1) эволюція въ брачныхъ отношеніяхъ, приведшая къ моногаміи, 2) эволюція, ведущая въ равенству между супругами, и 3) эволюція, ведущая къ независимости дтей отъ родителей. Въ этой первой части авторъ лишь изрдка, вскользь, касается семейныхъ отношеній римлянъ. Вс три главы посвящены изложенію той послдовательности, той эволюціи, путемъ которой человчество переходило отъ состоянія дикаго, близкаго къ животнымъ, къ полудикому, которое донын можно наблюдать у нкоторыхъ племенъ Африки, Австраліи и Америки, а затмъ — въ культурному, причемъ долго и упорно сохранялись остатки прежняго быта подъ вліяніемъ различныхъ условій, благопріятствовавшихъ переживанію такихъ формъ человческихъ отношеній, которыя давно исчезли изъ обычаевъ другихъ народовъ. Такое переживаніе древнйшихъ формъ брачныхъ и вообще семейныхъ отношеній въ особенности долго держится въ Индіи, Японіи и Кита, несмотря на ихъ многовковую культуру. Прежде чмъ взаимныя отношенія двухъ подовъ сложились въ какія бы то ни было постоянные виды брака, существовалъ, по мннію автора, такой періодъ въ жизни первобытнаго человчества, когда браковъ въ настоящемъ смысл этого слова не существовало совсмъ. Размножалось человчество вслдствіе случайныхъ встрчъ особей обоего пола. Такія отношенія половъ авторъ обозначаетъ словомъ promiscuit, которое мы замнимъ выраженіемъ: безразличіе. Спенсеръ допускаетъ существованіе періода такого безразличія, но критикуетъ Лёббока, полагающаго, будто вс человческія племена пережили подобные періоды, Летурно, наоборотъ, думаетъ, что безразличіе было только явленіемъ исключительнымъ. Авторъ излагаемой нами книги находитъ, что разногласіе знаменитыхъ соціологовъ есть результатъ проста. то недоразумнія, а не кореннаго несогласія. Лакомбъ убжденъ, что отсутствіе опредленныхъ формъ брака было общимъ положеніемъ, причемъ не отрицаетъ возможности существованія, въ то же время, постоянныхъ брачныхъ союзовъ въ вид исключенія, когда между сожительствующими особями почему-либо установлялась прочная связь. По его мннію, тутъ все дло въ томъ, какъ относилось въ вопросу о сожитіи все общество, каковъ былъ общепринятый порядокъ, что почиталось извстною человческою группой нормальнымъ. И нашъ авторъ приходитъ путемъ логическихъ разсужденій къ такому выводу, что безразличіе было общепринятымъ, но не препятствующимъ и прочимъ видамъ сожитія.

Мы не станемъ слдить за авторомъ и излагать содержаніе первой части его книги, а ограничимся лишь передачей его конечныхъ выводовъ и положеній. ‘Въ начал, — говоритъ П. Лакомбъ, — необходимо признать существованіе безразличія (promiscuit), которое я назову неограниченною поліандріей. Изъ этого порядка вещей человчество одновременно (по всей вроятности) выходитъ двумя различными путями. Изслдуя первый, я нахожу, что многомужіе (поліандрія) превращается: 1) въ племенное многомужіе, 2) въ многомужіе кастовое или родовое (кланное), 3) въ многомужіе семейное. На второмъ пути я нахожу такія стадіи: 1) единомужіе съ многоженствомъ (monoandrie polygyuiqu) или просто многоженство, 2) многоженство конкубинатное, 3) единоженство (monogynie). Намъ остается опредлять ту силу или т силы психическія, которыя вели человчество съ одной стадіи на другую по этимъ румъ направленіямъ. Эволюція была вызвана отнюдь не нравственнымъ чувствомъ, а равно и не чувствомъ любви. Совершенно наоборотъ, нравственныя, понятія и чувства симпатіи явились послдствіемъ эволюціи, они суть результаты, а не причины. Все произошло подъ вліяніемъ экономическихъ интересовъ’. Подъ вліяніемъ тхъ же экономическихъ причинъ эволюція въ вышеуказанныхъ двухъ направленіяхъ привела, съ одной стороны, къ главенству въ семь женщины-матери, съ другой — къ патріархату, главенству мужчины-отца.

На обоихъ указанныхъ путяхъ ршающее вліяніе въ дл эволюціи имлъ способъ добычи женъ, въ особенности же важное значеніе имлъ онъ въ томъ направленіи, которое привело отъ многоженства къ единобрачію,— важное въ томъ смысл, что единобрачіе есть окончательная форма, въ которую сложились отношенія между двумя полами у народовъ, достигшихъ высшей культуры. Сложились такія отношенія путемъ долгой эволюціи, переживя и переживая многія колебанія до нашихъ рей, такъ какъ единобрачія въ строгомъ смысл слова нигд до сихъ поръ не существуетъ, прежде всего, вслдствіе повторительности браковъ овдоввшихъ и разведенныхъ супруговъ. Повторительные браки, особливо во второмъ случа и при легкости разводовъ, Лакомбъ называетъ polygamie successive — послдовательнымъ многоженствомъ, о чемъ мы будемъ говорить ниже.

Въ эволюціи брака, въ поступательномъ измненіи обоюдныхъ отношеній между мужчинами и женщинами, издревле весьма важными факторами были гетеризмъ и проституція двушекъ, какъ прямое слдствіе семейнаго рабства. Вс первобытныя формы брака, кром поліандріи, носятъ характеръ насилія надъ волею женщины. Мужчины добывали себ женъ или покупкою ихъ у семьи, или посредствомъ похищенія, часто захватомъ въ вид военной добычи. Во всхъ трехъ случаяхъ женщина становилась рабой купившаго или взявшаго ее съ бою господина и даже боле чмъ рабой — его собственностью въ томъ же значеніи, какъ домашняя скотина. Родители, продававшіе дочерей въ замужство, очень рано догадались, что для нихъ выгодне не выпускать двушку изъ дому, а пользоваться ею, какъ доходною статьей, до тхъ поръ, пока на нее имется спросъ. Параллельно съ этимъ сложился и гетеризмъ. Въ томъ и другомъ положеніи явилась необходимость улучшенія женщины-товара (denree, по выраженію Лакомба), возникъ вопросъ о конкурренціи, имвшей два послдствія огромной важности для женщины. Съ одной стороны потребовались заботы о ея вншней красот и объ ея образованіи, сообразномъ вкусамъ мужчинъ-покупателей. Гетеры были первыми образованными женщинами древности. Съ другой стороны явилось и такое соображеніе, что съ лтами привлекательность товара умаляется и совершенно пропадаетъ, а въ семь остается лишній человкъ, котораго надо содержать безъ возможности получать отъ него выгоды. Гетеры припасали себ къ старости средства къ жизни и нердко, соскучившись своимъ ремесломъ, находили себ мужей, именно благодаря тому, что имли состояніе. Семьи, получавшія доходъ отъ проституціи двушекъ, стали длать то же, т.-е. часть пріобртаемаго двушкой оставляли въ ея по льву. При помощи такихъ сбереженій, двушки въ свое время находили себ тоже мужей, по преимуществу, разумется, изъ людей бдныхъ. Гетеризмъ и семейная проституція, а равно и проституція захваченныхъ на войн или купленныхъ рабынь, привели къ уменьшенію и до нкоторой степени къ прекращенію спроса на покупку двицъ въ замужство.

Гетеризмъ и семейная проституція были созданы нуждою и поддерживались общею бдностью. Между тмъ, началось накопленіе богатствъ, изъ общаго уровня стали выдляться люди зажиточные, вліятельные своимъ достаткомъ и гордые имуществомъ и значеніемъ. Въ этомъ класс весьма естественно было зародиться стремленію отличиться отъ рядоваго бднаго люда всякими вншними признаками. Гетеризмъ, какъ мы сказали, былъ послдствіемъ бдности и, стало быть, однимъ изъ ея признаковъ. Понятно, что для богатыхъ проституція не представлялась такою необходимостью, какою была для неимущихъ, и не давала такихъ выгодъ, которыми нельзя бы было пренебречь ради личной и семейной гордости. А потому въ богатыхъ классахъ гетеризмъ и проституція двушекъ были уничтожены не по сознанію ихъ безнравственности, въ смысл нравственномъ то и другое было дломъ совершенно безразличнымъ или, врне, просто обычнымъ,— а потому они были откинуты, что этимъ самымъ состоятельныя семейства отличались отъ бдноты. Въ доказательство правильности своихъ положеній авторъ ссылается на Японію, гд проституція двушекъ была въ общемъ обыча еще въ наше время и до сихъ поръ не исчезла совершенно и гд уничтоженіе ея началось съ высшихъ классовъ. Такимъ образомъ, и въ древности гетеризму былъ нанесенъ первый ударъ накопленіемъ богатствъ, а съ тмъ вмст задтъ былъ и обычай продавать въ жены двушекъ свободныхъ классовъ. Отъ человческаго сознанія не могло ускользнуть большое сходство, почти тождество, двухъ способовъ торговли дочерьми. къ этому слдуетъ добавить, что наплывъ рабынь на рынокъ въ еще большей мр подорвалъ и гетеризмъ, и проституцію, ставшіе удломъ купленныхъ невольницъ, и продажу въ замужство, приравнивавшую свободную двушку въ рабын, купленной на рынк. Изъ вышеизложеннаго слдуетъ, что никакой видъ торговли двушками не считался безнравственнымъ, и лишь мало-по-малу, съ выдленіемъ изъ общаго уровня богатаго класса, продажа родителями дочерей для проституціи или въ замужство стала почитаться дломъ неприличнымъ, дломъ, такъ сказать, дурнаго тона, допустимымъ лишь въ низшихъ классахъ общества.

И такъ, съ одной стороны, уменьшеніе спроса на покупку женъ, съ другой-желаніе состоятельныхъ классовъ выдлиться отъ бднаго народа были главными причинами уничтоженія обычая покупать женъ и продавать дочерей въ замужство, или извлекать отъ дочерей доходъ, отдавая ихъ проституціи. Отъ этого остается одинъ шагъ къ тому, чтобы оберегать двушекъ до замужства отъ безнравственнаго, по нашимъ понятіямъ, но не почитавшагося въ древности ни безнравственнымъ, ни предосудительнымъ, что намъ, опять-таки, доказываютъ еще не исчезнувшіе нравы Японіи. Ни религіи древнихъ, ни обычаи не придавали никакого значенія цломудрію незамужнихъ женщинъ. Да и для замужнихъ съ представленіемъ о супружеской врности не соединялось никакого нравственнаго понятія, что доказывается безчисленными фактами продажи мужьями женъ на боле или мене короткое время и прямая проституція женъ, или религіозная проституція въ Вавилон, напримръ/ Обязательная врность женъ мужьямъ была ничмъ инымъ, какъ логическимъ послдствіемъ положенія женщины, купленной или взятой съ бою и представлявшей въ томъ и другомъ случаяхъ собственность мужа, существо, лишенное права располагать собою по своему усмотрнію или желанію. Распоряжался ею мужъ, какъ хотлъ, какъ находилъ для себя удобнымъ или выгоднымъ. Тамъ, гд двушка — раба семьи, вещь, товаръ, подлежащій всякаго рода торговл, гд жена — собственность мужа, почти ничмъ не отличающаяся отъ другихъ рабовъ и даже отъ домашняго скота,— тамъ не можетъ быть и рчи о семейныхъ добродтеляхъ или о нравственности, тамъ существуютъ только обязанности по отношенію къ домовладык или, врне, одна обязанность — слпо повиноваться его вол. Первымъ шагомъ къ выходу женщины изъ такого положенія полнаго безправія былъ гетеризмъ, а затмъ выходъ въ замужство женщинъ, составившихъ себ состояніе проституціей. Тутъ впервые можетъ быть употреблено слово приданое (dot). О томъ, какое громадное вліяніе имло приданое на брачныя отношенія, мы будемъ говорить ниже, когда перейдемъ къ римскому обществу. Авторъ книги, о которой мы ведемъ рчь, затрудняется объяснить, какимъ образомъ произошло столь коренное измненіе въ дл заключенія браковъ, т.-е. что и при какихъ обстоятельствахъ побудило родителей, вмсто полученія платы за дочерей, давать приплату изъ своихъ достатковъ ради того, чтобы выдать двушку замужъ. На этотъ счетъ Лакомбъ высказываетъ только свои догадки, обоснованныя на вышеизложенныхъ нами положеніяхъ. При этомъ онъ. еще разъ указываетъ, и совершенно правдоподобно, на то, что первыми давателями приданаго были люди богатые, желавшіе отличиться передъ бдняками дяніями, совершенно невозможными для этихъ послднихъ {Мы думаемъ, что почтенный французскій ученый въ этомъ случа упустилъ изъ. вида одно нелишенное значенія указаніе, а именно: видоизмненіе калыма у нкоторыхъ, татарскихъ племенъ, живущихъ въ Россіи. Первоначально калымъ былъ платой родителямъ за покупаемую у нихъ двушку въ жены, и плата эта всецло поступала въ пользу родителей, какъ плата за невольницу. Такая торговля двушками сохранилась у нкоторыхъ кавказскихъ магометанъ. У татаръ, живущихъ въ Россіи, калымъ, или частью, или полностью, поступаетъ въ пользу выходящей замужъ двушки и составляетъ какъ бы ея приданое (врне же — нчто въ род douaire), дающее ей нкоторую независимость въ семь мужа и по отношенію къ самому мужу. При легкости разводовъ у магометанъ, калымъ, отданный двушк при замужств, въ значительной мр предохраняетъ женщину отъ опасности быть выгнанной мужемъ, такъ какъ при развод калымъ полностью возвращается отпущенной жен. Родители-татары даютъ выходящимъ замужъ дочерямъ отъ себя платья, шубы, цнныя вещи, иногда лошадей и скотъ,— словомъ, настоящее приданое, которое ничуть не исключаетъ собою калыма. Въ нкоторыхъ Мстностяхъ этотъ обычай такъ укоренился, что ему вынуждены слдовать и бдные люди, вся разница состоитъ въ цнности приданаго, а значеніе калыма, какъ плата за покупаемую жену, совсмъ уничтожилось, и калымъ превращается въ нчто, вполн сходное съ французскимъ douaire.}.

Проданная родителями въ замужство, а тмъ паче захваченная силою женщина, ставши женою покупателя или побдителя, теряла всякую связь съ своею родиной и семьей. Съ уничтоженіемъ продажи и, въ особенности, съ введеніемъ обычая давать приданое, жена получила нсколько иное значеніе въ дом мужа и сохранила связь съ своими родными, связь эта служила ей серьезною опорой противъ произвола мужа и его семьи. При заключеніи браковъ явилась возможность разныхъ договорныхъ соглашеній, въ числ которыхъ самымъ существеннымъ было, конечно, обязательство со стороны жениха не брать себ другихъ женъ, что повело къ уничтоженію многоженства, но далеко еще не исключало собою конкубината.

Мы въ самыхъ короткихъ и нсколько отрывочныхъ чертахъ передали нкоторыя положенія первой части книги Лакомба лишь въ той мр, въ какой это считали необходимымъ для того, чтобы перейти къ главному занимающему насъ предмету — къ очерку семейнаго быта въ древнемъ Рим, къ чему мы и приступимъ въ слдующей глав.

II.

Источники, изъ которыхъ изслдователи черпаютъ свднія о семейномъ быт римлянъ и о нравственности римскихъ женщинъ, такъ разнорчивы и даже противурчивы, что разобраться въ нихъ и придти къ выводамъ, близкимъ къ истин, представляется дломъ крайне труднымъ. Изъ римской литературы, какъ, впрочемъ, изъ всякой другой, можно сдлать какіе угодно выводы и вс они будутъ подкрплены самыми основательными доказательствами. Тутъ все дло въ метод изслдованія. Во вс времена и у всхъ народовъ были люди добродтельные и люди порочные, рядомъ съ образцами высокой нравственности встрчались примры величайшей безнравственности. Т и другіе оставили свой слдъ въ литератур. По изъ этого мы, все-таки, не можемъ сдлать общихъ заключеній о нравахъ данной эпохи, тмъ боле, что одни писатели описывали свое время въ слишкомъ привлекательномъ вид, другіе расписывали его мрачными красками Ювенала. Попытка составить себ врное представленіе о нравахъ извстнаго времени по тому, что въ это время считалось похвальнымъ и что предосудительнымъ, не можетъ привести къ желаемому результату, ибо одно дло — восхвалять добродтель, другое дло — поступать добродтельно. Можетъ ли быть что-либо преисполнено боле добродтелью, чмъ писанія, оставленныя намъ Сенекой? Это кодексъ образцовой нравственности, основанной на полномъ самоотреченіи, на высокой доблести, любви къ ближнему и безкорыстія, доходящемъ до аскетизма. И тотъ же Сенека скопилъ на служб у Нерона состояніе въ 200,000 милліоновъ сестерцій, былъ льстецомъ Абасканта, евнуха и любимца Нерона, и не чуждъ участія въ убійств Агриппины. Тацитъ пользовался благорасположеніемъ такого чудовища, какъ Домиціанъ, и самъ говоритъ объ этомъ… Лакомбъ ршительно возстаетъ противъ способа опредленія нравовъ римскаго общества на основаніи панегириковъ добродтели и проповдей о нравственности. Онъ избираетъ иной путь, по нашему мннію, боле надежный и врне ведущій къ истин. Онъ говоритъ:

‘Латинская литература изобилуетъ точными и ясными свдніями о политическихъ, домашнихъ и соціальныхъ порядкахъ, о занятіяхъ и развлеченіяхъ,— однимъ словомъ, объ условіяхъ, оказывавшихъ вліяніе на данную эпоху’… ‘Изслдуя литературу съ этой стороны, мы находимъ не только обиліе нужныхъ намъ указаній, но и почти абсолютную правдивость свидтельствъ и ихъ полную согласность между собою’. Въ вид примра приложенія своего метода, авторъ останавливается на опредленіи возраста, въ которомъ обыкновенно выдавали двушекъ замужъ въ Рим. Если ихъ выдавали слишкомъ рано, то, само собою разумется, участіе ихъ въ выбор мужа было самое ничтожное, а это не могло не оказывать дурнаго вліянія на ихъ послдующее поведеніе замужемъ. Относительно брачнаго возраста согласны между собою вс свднія, начиная съ дошедшихъ до насъ отъ юрисконсультовъ Дигестъ до оставленныхъ намъ поэтами. Кром того, въ данномъ случа нтъ поводовъ заподозривать какую-либо неврность, умышленное извращеніе, такъ какъ фактъ передается самъ по себ безразличный и о немъ упоминается вскользь, между прочимъ. Предположивши, что такой-то фактъ долженъ вести къ такимъ-то послдствіямъ, и, удостоврившись въ существованіи взятаго нами основнаго факта, намъ остается только проврить источники и въ нихъ найти подтвержденіе тому, что предположеніе наше о его послдствіяхъ было правильно. Не окажется такихъ подтвержденій, это будетъ означать, что предположеніе ошибочно. Наоборотъ, подтвердится наша гипотеза какими-либо свидтельствами, и мы вправ будемъ заключить о правильности нашихъ выводовъ и о достоврности свидтельствъ, ихъ подтверждающихъ.

Другой примръ: надо ршить, въ какой мр слдуетъ полагаться на свидтельства Ювенала. Опредленное мнніе на этотъ счетъ можетъ сложиться только изъ извстнаго числа частныхъ сужденій о сообщаемыхъ имъ фактахъ. Вотъ одинъ изъ такихъ фактовъ. Ювеналъ изображаетъ намъ вліяніе на чувственность женщинъ {Tuccia vesicae non imperat, Appula gаnnit sicut in amplexu, etc… Satine, V, 64.} пантомимъ, разыгрывавшихся въ театр. Можно ли врить ему, или есть основаніе заподозрить его въ преувеличеніи? Если мы обратимся въ проврк его показаній другими авторами, то вопросъ останется для насъ, все-таки, неразршеннымъ. Но разсмотримъ, при какихъ обстоятельствахъ происходили изображенные Ювеналомъ факты. Обстоятельствъ этихъ Ювеналъ выдумать не могъ, къ тому же, они подтверждены другими писателями. А заключались они въ томъ, что на театр изображалось приключеніе Леды съ лебедемъ, или еще — Венера и Марсъ, застигнутые Вулканомъ и всми богами Олимпа, и иныя сцены подобнаго же характера. Сцены эти исполнялись съ отличнйшею экспрессіей лицами замчательной красоты, обладавшими совершеннйшими формами, мастерскими и выразительными жестами. При иныхъ условіяхъ ихъ не приняли бы на сцену. Принявши во вниманіе вс эти обстоятельства, мы считаемъ достаточно обоснованными нижеслдующія наши заключенія: въ данномъ случа Ювенала нельзя заподозрить въ преувеличеніи, переданное имъ, по меньшей мр, правдоподобно и значительное число зрителей и зрительницъ должны были получать т именно впечатлнія, о которыхъ онъ говоритъ.

Какъ воспользовался авторъ своимъ методомъ для опредленія нравовъ и семейнаго быта римлянъ, мы увидимъ ниже.

III.

Вс писатели первыхъ вковъ нашей эры прославляютъ чистоту нравовъ древняго Рима, т.-е. Рима до войнъ пуническихъ. Тутъ слдуетъ обратить вниманіе на два обстоятельства: во-первыхъ, вс восхваленія обрываются какъ разъ въ то время, когда появляются документальныя свидтельства, во-вторыхъ, относительно всего періода, покрытаго мракомъ, восторженныя хвалы воздаются и цломудрію женщинъ, и патріотизму мужчинъ. Вс добродтели, вс доблести человческія представляются въ эти невдомыя намъ времена достигающими величайшаго совершенства. Авторъ приводить обращикъ того восторженнаго тона, какимъ Валерій Максимъ говоритъ объ этихъ доисторическихъ временахъ (кн. II, гл. I, 3—5).

Но, — разсуждаетъ Лакомбъ, — какъ Валерій Максимъ, такъ и другіе панегиристы старины повторяютъ только преданія, такъ какъ никакихъ лтописей, ни иныхъ писанныхъ документовъ не существовало до второй пунической войны, т.-е. до того времени, когда, по общему признанію, нравы уже измнились къ худшему. Слдовательно, вс эти отзывы суть только отголоски слуховъ. А извстно, что у всхъ народовъ существуетъ такое поврье, будто старина была не въ примръ лучше, настоящаго Мы же теперь хорошо знаемъ цну подобныхъ мнній. Другое дло, когда имются въ наличности документальныя свидтельства, тогда они подлежатъ разсмотрнію и обсужденію.

Мы имемъ четырехъ свидтелей: Валерія Максима, Діонисія Галикарнасскаго, Плутарха и Авла- Гелла, которые сообщаютъ намъ удивительный фактъ и, притомъ, съ явнымъ намреніемъ насъ удивитъ: въ теченіе, по крайней мр, пяти столтій въ Рим не было ни одаого случая развода супруговъ, хотя законами разводъ дозволялся. Первый разводъ состоялся въ 523 году отъ основанія Рима между Спуріемъ Корниліемъ Ругой и его женою. Мужъ клятвенно удостоврилъ передъ цензорами, что вступилъ въ бракъ, дабы имть дтей, а супруга его оказалась безплодною, его друзья, къ совту которыхъ онъ обратился, высказалісь за разводъ. Такимъ образомъ, видно, что названные авторы знаютъ все по этому длу до мельчайшихъ подробностей: имя мужа, поводы, обстоятельства, точное число. Свидтельство точное, даже излишне точное, чмъ, впрочемъ, отнюдь не увеличивается наше къ нему довріе, въ особенности когда мы примемъ въ соображеніе, что т же авторы съ такою же точностью передаютъ намъ о первомъ отцеубійств, совершенномъ въ древнемъ Рим, мало того, они знаютъ, напримръ, еще и о томъ, когда произошла первая ссора между свекровью и невсткой,— правда, безъ обозначенія въ точности года. Но дло было при Тарквиніи Гордомъ, невстку звали Талея, она замужемъ была за Пинаріемъ, свекровь звали Геганіей (см. у Плутарха).

Изъ той же книги Валерія Максима видно, что за сто лтъ до знаменитаго развода Карвилія были казнены 172 женщины за отравленіе своихъ мужей. Съ точки зрнія добрыхъ нравовъ, — говоритъ Лакомбъ, — было бы предпочтительне втрое большее число разводовъ. Но дло въ томъ, что разводы-то, все-таки, по всей вроятности, были, иначе трудно было бы объяснить установленіе закона о развод и еще трудне допустить существованіе въ теченіе нсколькихъ вковъ закона, не имвшаго практическаго примненія. Во всякомъ случа, часто или не часто примнялся этотъ законъ, или же совсмъ не примнялся, пользоваться имъ могла только одна сторона. Не можетъ подлежать сомннію, что римляне, подобно другимъ народамъ, въ продолженіе нсколькихъ вковъ добывали себ женъ посредствомъ похищенія и путемъ покупки ихъ у родныхъ. Въ лтописяхъ, правда, на это нтъ прямыхъ указаній. Но въ данномъ случа ихъ замняютъ для насъ указанія сравнительной соціологіи, и общая исторія восполняетъ собою умолчаніе исторіи частной. Съ самаго начала исторіи Рима мы видимъ достоврный фактъ, что мужъ иметъ неограниченное право надъ женою, а равно и надъ дтьми, — право полной собственности. Жена — его служанка, раба, его вещь. Поздне юристы придумали особливое выраженіе для обозначенія такого права, по этому выраженію, жена находится in manu mariti. Существовалъ или нтъ такой юридическій термимъ на зар римской исторіи — это безразлично, такъ какъ самое право, несомннно, существовало. А мы знаемъ, что у грековъ съ одной стороны, у германцевъ — съ другой, да и у всхъ народовъ, гд жена находилась in manu, какъ въ Рим, тамъ она либо была похищена, либо взята на войн, либо куплена у родныхъ. Равнымъ образомъ извстно, что жена, взятая съ бою или пріобртенная покупкою, везд была настоящею рабыней мужа. Для допущенія, что положеніе женъ въ древнемъ Рим представляло исключеніе изъ этого общаго закона, требуются очень убдительныя доказательства, каковыхъ въ дйствительности не имется. Напротивъ, все, уцлвшее отъ первобытныхъ временъ Рима, только подтверждаетъ вышеприведенный общій законъ. Такъ, напримръ, государственные чиновники и общественныя власти не имли права вмшиваться въ дла супруговъ {Подобно тому, какъ у насъ до сихъ поръ суда не вправ принимать отъ меня жалоба на оскорбленіе ее мужемъ.}. Мужъ распоряжался женою и расправлялся съ нею по своему усмотрнію. Онъ вправ былъ ее убить за пьянство или за дурное поведеніе, если таковое доказано или же заподозрно. Впослдствіи право мужа карать жену смертью подверглось нкоторому ограниченію въ томъ смысл, что мужъ обязанъ былъ чинить такой судъ совмстно съ своими родными, а потомъ, еще поздне, въ этомъ домашнемъ суд дано было мсто и роднымъ жены.

Возвращаясь къ вопросу о развод, мы обязаны признать, что жена, собственность мужа, лишена была возможности развестись съ супругомъ. Это было бы равносильно допущенію права рабыни освободиться, по своему желанію, отъ своего господина. Такимъ образомъ, вся категорія разводовъ, которые мы увидимъ впослдствіи, какъ результатъ свободы женщины, не могла имть мста въ разсматриваемое нами время, и право развода всецло оставалось на сторон только мужа. Преданіе же о единственномъ въ пятьсотъ лтъ развод остается для насъ, все-таки, сказкой. Мы готовы допустить, что разводы были тогда очень рдки, но полагаемъ, что обстоятельство это отнюдь не служитъ доказательствомъ высоко приподнятаго нравственнаго чувства мужей. По всей вроятности, мужъ, удалявшій отъ себя жену, черезъ это самое лишался права на возвратъ заплаченной за нее роднымъ стоимости. Таково общее правило у народовъ, у которыхъ жены покупаются. А римляне долго были бдны, и ихъ супружеское постоянство могло обусловливаться экономическимъ разсчетомъ. Да и поводовъ къ разводамъ не могло быть особенно много. Предположимъ, что дурнымъ нравомъ или легкостью поведенія жена сдлалась невыносимою для мужа, тогда онъ единолично, или, для вящей формальности, по совщаніи съ своими родными, присуждалъ жену къ смерти и совершенно легально ее убивалъ. Этимъ способомъ устраняется въ значительномъ числ случаевъ необходимость развода,— правда, разводъ замненъ убійствомъ. То, что мы нынче называемъ несходствомъ характеровъ, не могло имть въ Рим никакого значенія уже по тому, что право развода принадлежало исключительно мужу, и ему же, по закону, по обычаю и по праву сильнаго, принадлежало право давать полную волю своему характеру и подавлять проявленіе характера другой стороны всми мрами, до убійства включительно.

Остается одинъ поводъ къ разводу — склонность мужа къ женщинамъ. Но Въ древнемъ Рим для удовлетворенія этой склонности мужу не было никакой надобности разводиться съ женою. Со временъ самыхъ отдаленныхъ, благодаря войнамъ, римляне, даже небогатые, имли у себя рабовъ и въ особенности рабынь. Говорить о положеніи молодыхъ рабынь въ Рим намъ нтъ надобности, когда у всхъ еще въ памяти крпостное право въ Россіи и невольничество въ Южныхъ Штатахъ Америки, уничтоженное только: въ 1865 г. Рабство въ Рим было, конечно, неизмримо тяжеле крпостнаго права. Тамъ и отношенія господъ къ невольницамъ ничмъ не маскировалось даже при существованіи въ дом законной жены. Признанныя любовницы назывались pellices и concubinae (наложницами). Вопросъ о конкубинат возбуждалъ не мало ученыхъ споровъ. Чтобы разобраться въ немъ, его слдуетъ разсмотрть съ двухъ сторонъ: съ точки зрнія законовъ и съ точки зрнія общественнаго мннія. Въ древнемъ римскомъ законодательств мы не находимъ слдовъ какого-либо осужденія женатаго человка, имющаго ору или нсколькихъ наложницъ, и это — по той простой причин, что домовладыка въ Рим, какъ супругъ и отецъ, былъ владыкою въ полномъ значеніи слова, господиномъ неограниченнымъ. Законодатель не считалъ себя вправ касаться его домоправительства. Лакомбъ приводитъ указаніе Авла Гелла на законъ, относящійся, будто бы, ко времени Нумы Помпилія, изъ котораго видно, что женатые люди держали у себя въ домахъ наложницъ pellices {А.-Gellii: ‘Noctium atticarum’, IV, 3.}. Даже поздне, много поздне, мы находимъ доказательства того же порядка вещей. Что же касается общественнаго мннія, то есть много основаній предполагать, что оно не находило въ этомъ ничего ненормальнаго. Лакомбъ указываетъ, между прочимъ, на Corpus inscriptionum latinarum, гд въ пятомъ том воспроизведенъ надгробный памятникъ, на которомъ покойникъ, нкто Кервоній, изображенъ между своею женою Цинціей и наложницею Циліей. Если бы общественное мнніе относилось къ конкубинату такъ, какъ оно относится въ наше время, не могущее, впрочемъ, похвалиться особенною высотой нравственности, то подобный могильный монументъ, конечно, не былъ бы воздвигнутъ.

И такъ, у римлянина были одновременно законная жена и наложницы. Кром того, въ Рим существовали куртизанки. Въ то далекое время это были женщины, содержимыя для проституціи работорговцами и по цн доступныя для всякихъ состояній (см. у Плавта). Таковы были границы строгой нравственности римлянъ, и затмъ они, разумется, уже не посягали на женъ своихъ согражданъ, тмъ боле, что и сдлать это было крайне трудно, такъ какъ каждый держалъ жену въ строгомъ заключеніи дома. Тогдашняя матрона выходила изъ дома не иначе, какъ съ дозволенія мужа и только по извстному длу, непремнно закутанная покрываломъ (Валерій Максимъ, кн. VI, 3, 10). Мужчины видались между собою лишь на форум и на улиц, въ домахъ другъ друга не посщали, званыхъ обдовъ еще не было. Вс жили небогато и скромно. Дома были тсны, а хозяйки постоянно на виду у дтей, домочадцевъ и слугъ. При такимъ условіяхъ, адюльтеры, естественно, были явленіемъ очень рдкимъ и возможнымъ лишь въ домашнемъ круг, какъ въ наше время въ Кита,— съ кмъ-нибудь изъ родныхъ, съ свекромъ, съ деверемъ, или съ кліентомъ, прикащикомъ, слугою-рабомъ. Эти послдніе были особенно опасными соперниками для мужей. Между ними и ихъ рабами не могло существовать большаго различія въ манерахъ и образованіи, весьма нердко превосходство бывало на сторон раба, воина-плнника, которому измнило боевое счастье. Мужъ почти ежегодно отправлялся въ походы на боле или мене продолжительное время, и если въ дом не было родныхъ, то жена оставалась одна съ рабами въ лсномъ дом, безъ посторонняго надзора. Какъ бы то ни было, воображаемая простота и строгость нравовъ древнихъ римлянъ сводятся къ нижеслдующему: къ совершенному безправію женщины и суровой строгости къ ней, и къ полной свобод мужчинъ удовлетворять свои страсти всяческими способами, предоставляемыми въ ихъ распоряженіе тогдашнимъ обществомъ.

Безправіе женщинъ переходило и на дтей. Дитя въ рукахъ взрослыхъ представляетъ собою такую же собственность, вещь, какъ и женщина, убійство новорожденныхъ или еще неродившихся дтей практиковалось безъ малйшаго стсненія такъ же, какъ выкидываніе дтей на Велябры {Велябри (Velabram) — болотистая мстность по дорог къ Авентину, впослдствіи осушенная и застроенная домами.}, гд ихъ подали собаки, если не успвалъ кто-нибудь подобрать. Хорошо было положеніе матерей! Но и сами матери были такою же собственностью, которую мужъ вправ былъ продать или отдать на подержаніе, какъ мы увидимъ ниже. Дома ее держать въ строгомъ заключеніи, наравн съ рабами, ей запрещено пить вино, за нарушеніе этого правила ее убиваютъ, и общественное мнніе одобряетъ такую жестокость. Бднякъ, занявшій деньги во дни голода за непомрные проценты и не имющій средствъ уплатить долгъ, кидается кредитору, который вправ держать его въ заключеніи, заковать въ цпи, бить, увчить и, наконецъ, продать въ рабство. О положеніи рабовъ и говорить нечего. Пока рабъ молодъ, его изнуряютъ работой и едва кормятъ, состарется онъ или занеможетъ, его выбрасываютъ на улицу умирать, какъ собаку. Если такъ поступалъ съ своими рабами Катонъ цензоръ, то, надо полагать, поступало такъ же и большинство его -современниковъ. Сверху до низу, во всемъ царилъ безграничный произволъ правящихъ и власть имющихъ и полнйшее, безпощадное безправіе подчиненныхъ, подначальныхъ, кто бы они ни были.

Таковъ былъ древній Римъ съ его прославленною ‘строгостью и чистотою’ античныхъ нравовъ.

IV.

Что вывело женщину изъ этого приниженнаго положенія? Единственною причиной измненія положенія женщины въ римской семь Лакомбъ считаетъ возникновеніе обычая давать приданое двушкамъ, выходящимъ замужъ. Какъ сложился такой обычай, ршить съ полною достоврностью мы не имемъ возможности, по отсутствію въ источникахъ прямыхъ указаній. По всей вроятности, не римляне выдумали приданое, они только заимствовали обычай у грековъ. Но этимъ не разъясняется вопросъ о происхожденіи приданого, а только перемщается, и мы можемъ лишь привести догадки по этому предмету Лакомба. Отчасти мы уже о нихъ говорили выше. Вс он сводятся къ тому, что подъ вліяніемъ наплыва женщинъ-рабынь, куртизанокъ изъ Греціи и работорговцевъ, занимавшихся проституціей молодыхъ невольницъ, число законныхъ браковъ сильно сократилось. ‘Перестали жениться’,— говоритъ авторъ,— вслдствіе легкости и обилія способовъ обходиться безъ законной семьи. Какъ ни мало стснительна жена in manu mariti, все же она требовала большихъ расходовъ и заботъ, чмъ рабыня. Что же касается дтей, какъ продолжателей рода и хранителей культа предковъ, то первобытный Римъ не длалъ почти никакого различія между дтьми одного отца, рожденными отъ жены и отъ наложницъ, къ тому же, законъ предоставлялъ широкій просторъ усыновленіямъ. Черезъ это отпадалъ важный побудительный поводъ къ заключенію законныхъ браковъ.

Спросъ на двушекъ въ жены прекратился, и этотъ нжный, легко утрачивающій цну товаръ оставался на рукахъ у родныхъ. По мр уменьшенія числа браковъ, стали все чаще и чаще повторяться случаи появленія на свтъ дтей, рождаемыхъ двицами въ родительскихъ домахъ, что, разумется, не могло быть пріятнымъ родителямъ, тмъ боле, что отцами такихъ дтей бывали, по большей части, свои же домовые рабы. Съ одной стороны этимъ уязвлялась семейная гордость, съ другой — подрывалась дисциплина, домашняя субординація, которую такъ ревниво охраняли древніе. Люди передовые не могли такъ же относиться безразлично и къ рожденію дтей холостяковъ отъ рабынь. Этимъ затрагивалось уже національное чувство, такъ какъ сильная раса побдителей утрачивала свою первобытную чистоту и вырождалась, мшаясь съ побжденными и, слдовательно, низшими и презираемыми. Наконецъ, большое значеніе куртизанокъ и проституціи должно было отразиться неблагопріятно на общемъ числ рожденій. Ни отцы семействъ, ни законодатели не могли оставаться равнодушными ко всмъ этимъ явленіямъ. Единственнымъ средствомъ борьбы противъ разроставшагося зла было введеніе приданаго за дочерьми, и приданое было введено. Очевидно, что обычай давать приданое возникъ въ сред богатаго класса гражданъ, чмъ и обезпечивался за нимъ быстрый и прочный успхъ, такъ какъ на поддержку ему явилось одно изъ сильнйшихъ человческихъ побужденій — тщеславіе. Выдача за дочерью приданаго стала такимъ же признакомъ богатства и хорошаго рода, какъ щегольство дорогимъ платьемъ, похвальба хорошимъ домомъ, чмъ каждый стремился отличиться передъ сосдями.

‘Приданое,— говорятъ Помпоній и Павелъ,— есть установленіе общественно-полезное. Оно иметъ своимъ послдствіемъ, что люди женятся и что городъ постоянно наполняется гражданами’ (Dig., lib. XXIII, t. III, 2, и lib. XXIV, t. III). Есть основаніе думать, что такія соображенія, высказанныя много позре, вліяли и на самое возникновеніе приданаго.

Мы не можемъ опредлить съ точностью время возникновенія этого обычая и вынуждены ограничиться гипотезою. По Валерію Максиму, Плутарху, Діонисію и Авлу Геллу, какъ уже сказано, первый разводъ произошелъ въ 523 г. отъ основ. Рима, или около этого времени. Наибольшею точностью отличается Авлъ Геллъ, и, что очень важно, мы знаемъ, откуда онъ почерпнулъ это свдніе: отъ юрисконсульта Сервія, современника Цезаря. До 523,— говоритъ Сервій,— не было слышно о поручительств или о сдлкахъ относительно приданаго. ‘Въ таковыхъ не было надобности,— добавляетъ онъ,— ибо разводовъ не бывало’. Изъ этого можно заключить, что приданое Возникло въ начал VI в. Рима. Годами пятидесятаго поздне предполагаемаго года мы находимъ первыя опредленныя свидтельства у Плавта. Онъ неоднократно говоритъ о приданомъ и о женщинахъ, надленныхъ приданымъ, и постоянно въ смысл неодобрительномъ. Мужья продаютъ себя за приданое, продаютъ свою супружескую власть, доходятъ до того, что продаются старымъ и безобразнымъ женщинамъ. Получившая приданое женщина становится заносчивымъ тираномъ или удручающе скучнымъ педагогомъ, она вчно ‘лается’, — приводимъ подлинное выраженіе. ‘Не знаю, ошибаюсь ли я,— замчаетъ Лакомбъ,— но въ словахъ Плавта мн слышится раздраженіе, какое обыкновенно возбуждаютъ противъ себя новшества, съ которыми насъ еще не успли примирить время и привычка’.

Введеніе приданаго имло большой важности послдствія, хорошія и дурныя. До тхъ поръ, пока мужъ покупалъ жену, онъ имлъ непререкаемое право прогнать ее или уступить другому, продать, отдать на подержаніе, уничтожить, не встрчая ни съ чьей стороны ни возраженія, ни протеста. По понятіямъ того времени, онъ былъ собственникомъ жены. Такъ же несложны были его отношенія къ женниной семь: онъ заплатилъ деньги и получилъ товаръ. Никакихъ черезъ эту сдлку родственныхъ связей не установлялось, женщина переставала даже быть дочерью своихъ родителей, и эти послдніе лишены были права и возможности въ какомъ бы то ни было вид вмшиваться въ дла и въ поведеніе зятя. Вначал мужъ sui juris, или, когда онъ не былъ самостоятельнымъ, глава семьи могъ распоряжаться замужнею женщиной, какъ ему заблагоразсудится. Общественная власть отказывалась принимать къ своему разсмотрнію дла о преступленіяхъ, совершенныхъ женщинами. Власти знали только главу семьи, домовладыку, который и отклонялъ отъ себя отвтственность, жестоко карая женщину или предоставляя ее на полную волю потерпвшей стороны.

Съ введеніемъ приданаго вс взаимныя отношенія подверглись коренному измненію. Давшій приданое отецъ заявлялъ тотчасъ же претензію на сохраненіе надъ замужнею дочерью своего полнаго potestas, родительской власти. Право собственности мужа на жену, manus mariti, оказывалось несовмстимымъ съ potestas и должно было уступить ему мсто. Замужняя дочь стала юридически считаться принадлежащею родительской семь, она участвовала въ культ родной семьи и въ наслдованіи. По отношенію же къ мужу она, наоборотъ, сдлалась чужою, пришлою для завдыванія хозяйствомъ и для рожденія дтей, съ которыми она тоже не имла юридически уже никакой родственной связи. Вка пройдутъ, прежде чмъ сенатскія опредленія (senatus consultus) Тертуліана и Ориціена (при Адріан и Марк Авреліи) возстановятъ законную связь между дтьми и матерью. Дла приняли такое положеніе: при замужств съ приданымъ мужъ лишался своего manus, и patria оставалось въ полной сил. Безприданница же, безразлично, была ли она куплена, или нтъ, всецло попадала in manu mariti. По мр того, какъ обычай давать приданое входилъ въ большое употребленіе, власть мужа ослаблялась и укрплялась власть отеческая до тхъ поръ, пока первая почти совершенно исчезла.

Давая приданое, родители не только сохраняли свои семейныя права надъ дочерьми, но естественно подучили возможность вмшиваться и въ дла ихъ мужей. Отецъ даетъ свои деньги и желаетъ имть наблюденіе за ихъ употребленіемъ. Весьма возможно, что вначал разъ выданное приданое уже не возвращалось родителямъ. Но такой порядокъ не могъ продержаться долго. Общественное мнніе и судьи были на сторон отцовъ, власть которыхъ почиталась священною, а установленіе приданаго признавалось полезнымъ для государства. Отцы начали выговаривать возвратъ приданаго при разводахъ. До этого времени право развестись, врне — удалить жену, принадлежало мужу, теперь жены или, правильне, ихъ отцы стали удалять мужей. Закона, установляющаго такое право жены, быть можетъ, не существовало, но никакимъ закономъ это не воспрещалось. Такою неполнотой закона не замедлили воспользоваться въ широкихъ размрахъ.

Установленіе приданаго оказало ршающіе вліяніе на конкубинатъ. Женщина, входившая въ домъ мужа не въ качеств купленной собственности, а хозяйкой, имющею свое отдльное состояніе, имющею за собою поддержку отца и родной семьи, естественно должна была вооружиться противъ наложничества. Приданое послужило въ установленію полной моногаміи. Правда, такой прогрессъ былъ скоре кажущимся, чмъ дйствительнымъ, такъ какъ, за отсутствіемъ признанныхъ наложницъ, въ распоряженіи мужей всегда оставались служанки-невольницы.

До введенія въ обычай приданаго, если молодому человку не удавалось добыть себ жену кражей, похищеніемъ, то отецъ покупалъ ее для сына у какого-нибудь сосда, причемъ, конечно, не справлялся о вкусахъ сына. Вроятно, все дло кончалось между родителями обоихъ будущихъ супруговъ, какъ то бывало не такъ еще давно у насъ въ Россіи. Молодые люди часто и въ глаза не видали другъ друга до свадьбы. Введеніе приданаго ни въ чемъ не могло измнить такого порядка. Браки всецло зависли отъ воли, врне сказать — отъ произвола родителей, и не только браки, но и разводы, какъ мы увидимъ ниже, и не отъ однихъ только родителей… Но перейдемъ къ примрамъ, приводимымъ Лакомбомъ.

Цезарь въ очень раннемъ возраст былъ помолвленъ отцомъ съ Коссуціей, принадлежавшей къ семь простыхъ всадниковъ. Для Юлія это былъ неравный бракъ, msalliance, но Коссуція была богатйшею невстой. Очевидно, сватовство это состоялось вопреки желанію Цезаря, такъ какъ онъ тотчасъ по смерти отца, на шестнадцатомъ году отъ роду, какъ только помучилъ полную самостоятельность, отказался отъ Коссуціи и впослдствіи женился на Корнеліи. Светоній, изъ котораго почерпнуто это свдніе, сообщаетъ весьма знаменательный фактъ относительно Корнеліи. Бракъ этотъ возбудилъ неудовольствіе диктатора Суллы, смотрвшаго опасливо на союзъ двухъ вліятельныхъ родовъ. Сулла хотлъ заставить Цезаря развестись, присвоивая себ право главы семьи, отцовское право. На основаніи такого же права главы, Августъ принудилъ Тиверія развестись съ любимою имъ женою Агриппиной, отъ которой у него былъ уже сынъ и которая была беременна вторымъ ребенкомъ, а затмъ заставилъ Тиверія жениться на Юліи. Августъ распоряжался въ качеств главы государства, т.-е. пользовался отеческою властью надъ семьею подданныхъ, и въ этомъ случа онъ длалъ лишь то, что вправ былъ длать въ каждой семь домовладыка-отецъ. Такъ же точно онъ заставилъ Агриппу развестись съ женою, чтобы женить его на своей дочери Юліи, оставшейся вдовой посл брака съ Марцеломъ, сыномъ его сестры Октавіи. Намъ могутъ возразить, что примры взяты изъ императорской семьи и изъ такой знатной фамиліи, какъ Юліи. Но у Овидія мы находимъ доказательства такого же порядка и въ семействахъ простыхъ всадниковъ. И не только родители и родные имли ршающіе вліяніе въ длахъ заключенія и расторженія браковъ, но и друзья, люди одной партіи. Такъ, во время переговоровъ о мир Октавія (впослдствіи Августа) съ Антоніемъ солдаты обихъ сторонъ потребовали, чтобы примиреніе было скрплено брачнымъ союзомъ. Октавій, уже помолвленный съ дочерью Сервилія Исаврійскаго, принужденъ былъ отказаться отъ невсты и жениться на Клавдіи, падчериц Антонія. Клавдія была еще совсмъ ребенкомъ, и бракъ остался только формальнымъ, фиктивнымъ. Какъ только Августъ пріобрлъ свободу дйствій, онъ уничтожилъ этотъ бракъ и женился на Скрибоніи (см. у Светонія и у Плутарха).

Главнымъ же доказательствомъ полнаго произвола родныхъ въ длахъ брачныхъ служитъ возрастъ дтей, въ которомъ обыкновенно заключались браки. До Юстиніана закономъ былъ установленъ для двушекъ двнадцатилтній возрастъ, для мужчинъ — четырнадцатилтній. Уже то обстоятельство, что законодатели нашли нужнымъ установить такой минимумъ, служитъ доказательствомъ, что родители женили своихъ дтей въ еще боле раннюю пору. Но и узаконеніе этого минимальнаго возраста не всегда достигало цли, не предупреждало преждевременныхъ браковъ. Законодательство осуждаетъ это, но не ршается установить какія-либо кары за нарушеніе означенныхъ постановленій (Dig., lib. XXIII, t. II, 1, 4). Почему? Это мы увидимъ ниже.

Въ Рим существовалъ обычай, тсно связанный съ бракомъ, — это sponsalia, помолвка, на который до сихъ поръ не было обращено должнаго вниманія. А онъ-то и раскрываетъ передъ нами истинную причину преждевременныхъ браковъ, мотивы, подъ вліяніемъ которыхъ дйствовали родители. Новыми законами европейскихъ народовъ установленъ извстный возрастъ, достигши котораго сынъ можетъ жениться безъ разршенія отца. Ничего подобнаго не допускалъ древній Римъ, пока живъ былъ отецъ, дти не имли права вступать въ бракъ помимо его воли. За то римскій законъ установлялъ, что отецъ не вправ женить сына безъ его на то согласія. Но стоитъ всмотрться въ дло поближе, чтобы убдиться въ практическомъ ничтожеств такого постановленія. Родителямъ предоставляется право помолвки (sponsalia) дтей съ семилтняго возраста. Формальнаго согласія дтей тутъ не требуется. Да и что можетъ значить согласіе семилтнихъ ребятишекъ? Мальчику, играющему на двор съ товарищами, объявляютъ, что въ такой-то день его помолвятъ съ такою-то двочкой. Онъ отвчаетъ согласіемъ, или ничего вовсе не отвчаетъ, и дло считается съ этой стороны поконченнымъ. Все остальное улаживаютъ родители между собою, всего чаще черезъ третьихъ лицъ — посредниковъ. Между тмъ, помолвка далеко не пустая формальность. Въ силу закона и общественнаго мннія, sponsalia есть ‘половина внца’,— употребляя нашъ чисто-русскій терминъ, относящійся къ обрученію въ старые годы. Помолвленныя дти на половину повнчаны, и не изъ чего не видно, чтобы впослдствіи, при заключеніи брака, по достиженіи ими установленнаго возраста, требовалось повтореніе или подтвержденіе ихъ согласія. Если бы таковое требовалось, то sponsalia утратила бы всякое значеніе и, конечно, не удержалась бы въ обыча. Въ глазахъ общества и по закону, бракъ есть только дополненіе къ формально состоявшейся помолвк. Въ закон, правда, установлено, что для заключенія брака требуется спеціально выраженное согласіе вступающаго въ бракъ, но это должно относиться лишь къ тмъ случаямъ, когда браку не предшествовала помолвка. Такіе случаи не были рдкими не потому, чтобы родители не устраивали предварительныхъ помолвокъ, а потому, что сами же родители очень часто отступались отъ своихъ предварительныхъ соглашеній и уничтожали заключенныя сдлки, чтобы вступить въ новыя, боле для нихъ подходящія.

Что касается двушки, то отсутствіе съ ея стороны протеста законъ признаетъ за выраженіе согласія. Протестовать же, выражать формальное несогласіе на бракъ ей дозволялось лишь въ двухъ, ясно опредленныхъ случаяхъ: если выбранный для нея женихъ человкъ зазорнаго поведенія или если онъ низкаго (honteux — подлаго) состоянія. Вн этихъ двухъ случаевъ несогласіе со стороны двушки не допускалось. Многіе тексты Дигестъ установляютъ, что сынъ не можетъ быть повнчанъ противъ воли, и ни одинъ не говоритъ того же относительно двушки. Тутъ нельзя допустить пропуска въ закон. Это, очевидно, умышленное и обдуманное умолчаніе.

Но все это формальныя, такъ сказать, теоретическія постановленія законовъ. Практически же, мы знаемъ, никакое противодйствіе вол отца было немыслимо. Отецъ имлъ право лишить сына наслдства вначал всецло, впослдствіи — съ нкоторыми ограниченіями. Вначал отецъ могъ продать сына, впослдствіи законъ и общественное мнніе запретна! продажу взрослыхъ дтей, но отецъ сохранилъ право выгнать его и отвергнуть отъ семьи или отдать его во власть кредитора за долгъ, сдлать который легко было именно ради этого. Отецъ иметъ право наказывать сына тлесно, заковать въ цпи, держать въ своемъ дом въ заключеніи,— отослать его въ деревню и заставить работать наравн съ рабами, каково бы ни было его общественное положеніе, наконецъ, онъ можетъ убить сына. При какихъ обстоятельствахъ и за какую вину? Тутъ крайне трудно найти границу отцовскаго права, хотя такая граница несомннно существовала. Примры пользованія этимъ правомъ приводятся Діонисіемъ Галипарнасскимъ, Валеріемъ Максимомъ и Салюстіемъ. къ этому слдуетъ добавить, что въ Рим дти, при жизни отца, не могли имть никакой личной собственности, ни даже располагать тмъ, что получали отъ личнаго -заработка, отъ занимаемыхъ ими должностей или инымъ путемъ. А безъ собственности и рчи быть не можетъ о какой-либо независимости.

Въ томъ, что отцы женили своихъ дтей, не справляясь о ихъ желаніи, нельзя сомнваться еще и потому, что они ихъ разженивали по собственному усмотрнію и произволу. И право это признавалось за ними закономъ и общественнымъ мнніемъ. Въ этомъ отношеніи весьма характеренъ случай изъ жизни Катона Утическаго, уступившаго жену своему другу Гортензію, какъ передано намъ Плутархомъ. Гортензій, стремясь породниться съ Катономъ, начинаетъ съ того, что проситъ у него руки его дочери Порціи. Порція была въ то время замужемъ и имла дтей. Стало быть, требовался предварительный разводъ. Плутархъ и говоритъ весьма опредленно, что Гортензій просилъ Катона развести дочь съ мужемъ. Не сумасшедшій же былъ Гортензій, этотъ великій ораторъ, соперникъ Цицерона. Во всякомъ случа, если бы такая просьба заключала въ себ что-либо нелпое или несодянное, то Катонъ прямо отвергъ бы такое предложеніе съ негодованіемъ или съ пренебреженіемъ. Ничуть не бывало, отказа съ его стороны мы не видимъ. Правда, по причинамъ, намъ неизвстнымъ, разводъ и вторичное замужство Порціи не состоялись, но Катонъ нашелъ возможнымъ удовлетворить желаніе Гортензія инымъ способомъ. Какъ бы то ни было, исторія эта очевидно доказываетъ, что просьба, обращенная Гор’тензіемъ въ Катону, была исполнима по закону и по обычаю,— словомъ, что такъ поступали или могли поступать порядочные люди.

Право отцовъ разводить сыновей и дочерей оставалось неприкосновеннымъ до временъ Марка Аврелія, который первый сдлалъ попытку ограничить такое право. Но попытка эта была, во-первыхъ, очень нершительная, что доказываетъ всю силу и устойчивость стародавняго обычая, во, вторыхъ, легальныя ограниченія, постановленныя Маркомъ Авреліемъ, не могли имть большого практическаго значенія въ виду громадности отеческой власти. Дти женатыхъ сыновей, попрежнему, принадлежали не отцу по рожденію, а дду-доновладык, до тхъ поръ, пока онъ былъ живъ. Вс отцовскія права принадлежали безраздльно ему одному, и нежелающему развестись по его требованію сыну онъ всегда ногъ сказать: ‘Ты дорожишь’, женою, когда я хоту ее прогнать, въ такомъ случа, выбирай между женою и дтьми. Я выгоню ихъ изъ дому, отдамъ чужимъ людямъ, или — ихъ я оставлю у себя, а тебя прогоню вонъ въ чемъ мать родила. Ршай, что теб дороже, жена или дти’.

Вправ ли были дти разводиться безъ согласія родителей? Относительно дочери не можетъ быть никакого сомннія въ томъ, что ей предоставлялось только право жаловаться на мужа своему отцу, и разводъ завислъ отъ его личнаго усмотрнія, былъ in arbitrio suo. Тутъ кстати будетъ упомянуть объ одномъ закон Марка Аврелія, въ высшей степени характерномъ. Законъ этотъ гласить: ‘Отецъ не вправ заставить дочь возвратиться къ мужу, съ которымъ она разведена по вол отца или съ его согласія’ Изъ этого слдуетъ, что до Марка Аврелія отецъ имлъ право отдать дочь замужъ насильно, насильно же развести ее съ мужемъ и опять насильно же вторично отдать тому же супругу. Сыновья въ подобныхъ случаяхъ пользовались сравнительно большею самостоятельностью, по крайней мр, легально. Какъ на заключеніе брака, такъ и на разводъ, по закону, требовалось ихъ согласіе.

О томъ, какое громадное значеніе придавалъ въ Рим законъ отцовской власти, можно судить по нижеслдующимъ примрамъ: установляя права мужа убить жену, застигнутую въ адюльтер, законодатель счелъ нужнымъ добавить, что право это принадлежитъ мужу даже тогда, когда онъ находится въ зависимости отъ отца. Такая же точно оговорка имется въ закон, предоставляющемъ мужу обвинять жену въ адюльтер передъ судомъ безъ согласія отца. Законъ возлагаетъ отвтственность не на сына, а на отца въ тхъ случаяхъ, когда сынъ женится на вдов до истеченія срока ея траура, а также за двоеженство и за одновременную помолвку съ двумя невстами, не только въ тхъ случаяхъ, когда это произошло по отцовскому приказанію, но и тогда, когда это сдлалось лишь съ вдома отца.

Только приданое, одно оно, да и то, если было значительно, являлось факторомъ, обуздывавшимъ отцовскій произволъ. Благодаря приданому, молодая женщина пріобртаетъ извстное положеніе въ дом свекра. Съ нея приходится стсняться, приходится уступать ей, и не только ей, но и ея роднымъ. Въ противномъ случа они возьмутъ ее обратно и потребуютъ назадъ приданое, отдавать которое всегда трудно и очень непріятно, въ особенности когда знаешь, что съ этимъ приданымъ разведенная жена войдетъ законною супругой въ домъ сосда или соперника. Такое положеніе жены до нкоторой степени отражалось благопріятно и на положеніи ея мужа въ отцовскомъ дом. По милости женина приданаго мужъ получаетъ долю самостоятельности по отношенію къ своему отцу, цною, впрочемъ, зависимости отъ жены и ея родителей. Въ законахъ Марка Аврелія мы находимъ указаніе на любопытную черту правокъ. Случалось, что мухъ, сговорившисъ съ женою, разводился съ нею единственно для того, чтобы досадить отцу принужденіемъ отдать приданое или, того хуже, выплатить договорную сумму, общанную жен при заключеніи брака (Новелла, XXII, гл. 19). Маркъ Аврелій, Діоклетіанъ и Юстиніанъ пытались оградить интересы отцовъ отъ такихъ случайностей, и только закономъ Юстиніана постановлено, что для развода сына требуется согласіе его отца.

Во все время существованія языческаго Рима и даже много спустя разводы не подвергались ни малйшему стсненію. Для законности брака не требовалось никакихъ формальностей, ни религіозныхъ, ни гражданскихъ, достаточно было выраженнаго желанія вступить въ супружество, разумется, съ согласія родителей, какъ говорено выше. Бракъ могъ быть заключенъ даже заочно черезъ повреннаго. Такъ же точно происходили и разводы безъ формальностей черезъ повренныхъ или черезъ письма. Вслдъ за разводами заключались новые браки такъ же просто и необыкновенно быстро. Вдов запрещалось вступать въ бракъ до истеченія срока траура по умершемъ муж. Для разведенныхъ не полагалось никакого срока между разводомъ и послдующимъ бракомъ. Светоній передаетъ, что Цезарь уничтожилъ бракъ одного бывшаго претора, заключенный черезъ два дня посл развода жены съ прежнимъ мужемъ. Тиверій, по словамъ Светонія же, удалилъ отъ должности одного квестора на то, что тотъ развелся съ женою на другой день по вступленіи съ нею въ бракъ. Адріапъ отправилъ въ ссылку нкоего господина, который, встртивши на улиц замужнюю женщину, уговорилъ ее идти къ нему въ домъ и стать его женою. Письменное извщеніе о развод она послала прежнему мужу изъ дома новаго супруга. Такія распоряженія императоровъ были актами чистйшаго произвола, ибо по принципамъ римскаго права вс эти лица вступали въ бракъ вполн законнымъ образомъ. По нашимъ понятіямъ, такимъ связямъ нельзя даже дать наименованія браковъ. Совершенно иначе смотрли на дло и законы римскіе, и общественное мнніе.

Въ Дигестахъ мы находимъ два интересныхъ закона: de jure dotium (64) и de solutione matrimonii (66), которыми предусмотрнъ нижеслдующій казусъ: женщина развелась съ мужемъ и нкоторое время жила отъ него врознь, приданаго же своего не отобрала, по какимъ бы то не было причинамъ. Затмъ она опять вернулась къ оставленному супругу, продолжающему пользоваться ея приданымъ. Законъ, по отношенію къ этому приданому, признаетъ вторичный бракъ съ тмъ же мужемъ продолженіемъ перваго. Весьма возможно, что за время между этими двумя браками уходившая отъ мужа жена успла побывать замужемъ за другимъ лицомъ. Это ровно ничего не значитъ и какъ бы въ счетъ не идетъ. ‘Не знаю, какъ смотритъ на это читатель, — говоритъ Лакомбъ, — мн же кажутся очень подозрительными и жена, оставляющая приданое и потомъ возвращающаяся къ первому мужу, и этотъ мужъ, принижающій обратно уходившую отъ него жену. Мн думается, что приданое она оставляла дабы обезпечить себ снисходительность мужа и возможность возврата на случай неудачи или, того хуже, что она положительно предвидла и подготовляла свое возвращеніе и что самъ ея супругъ предвидлъ то же самое. Второй, врне, промежуточный, бракъ не могъ быть продолжительнымъ, второй супругъ не согласился бы оставить на года пользованіе приданымъ первому мужу. Мы вправ думать, что второй бракъ продолжался нсколько мсяцевъ, пожалуй, лишь медовый мсяцъ,— словомъ, пока не прошелъ капризъ, и что супруга вернулась съ согласія мужа, очень довольнаго возможностью не отдавать приданаго. Поистин, законъ, освящающій именемъ втораго брака подобныя продлки женщинъ, былъ слишкомъ покладистъ и соблазнителенъ. Онъ представлялъ слишкомъ большія удобства для удовлетворенія обычныхъ требованій общественнаго мннія, т.-е для соблюденія приличій’.

При указанной легкости разводовъ, въ Рим существовали и такіе поводы къ нимъ, которыхъ нтъ въ современномъ намъ обществ. Начать съ того, что ранніе браки, въ особенности первые, заключаемые по вол родителей, сами по себ не могли быть прочными и очень часто кончались разводами, какъ только мужья получали свободу располагать собою. Быть можетъ, еще чаще сами родители бывали главными и даже единственными виновниками разводовъ дтей. Дочери, какъ мы видли, были въ безусловной зависимости отъ своихъ отцовъ, которые во всю жизнь распоряжались ими по произволу. Римъ былъ всегда городомъ партій, политическихъ интригъ, въ пылу которыхъ сегодняшніе друзья и союзники нердко длались назавтра рьяными противниками, заклятыми врагами и, наоборотъ, недавніе враги становились союзниками. Выбирая сноху или зятя, каждый руководился интересами минуты. Но обстоятельства измнялись, и связь двухъ семей, скрпленная бракомъ и представлявшаяся выгодною, оказывалась стснительною, иногда опасною или же неоправдавшею ожиданій. Являлась возможность боле выгодной комбинаціи. Тогда дтей разводили и переженивали ихъ соотвтственно новымъ соображеніямъ. Все, что передаютъ намъ римскіе историки, латинскіе и греческіе, приводитъ къ заключенію, что отцы, просто:на-просто, торговали дочерьми, разводя ихъ и выдавая вновь замужъ, согласно своимъ измнчивымъ политическимъ видамъ. Такъ было въ республиканскомъ Рим. Положеніе мало измнилось въ періодъ императорскій, когда система политическихъ доносовъ вынуждала каждаго искать безопасности въ вліятельныхъ связяхъ и порывать связи компрометирующія.

Сенека говорить: ‘Женщины сдлали себ изъ брака какую-то забаву’… ‘он считаютъ мужей по числу консульствъ’. Мы же думаемъ, что очень значительная доля вины въ этомъ падаетъ на отцовъ, а въ тхъ случаяхъ, когда отцы не причемъ, дочери, въ сущности, слдуютъ только преподаннымъ имъ примрамъ, идутъ по указанному имъ пути. Въ словахъ Сенега, будто ‘женщины считаютъ мужей по числу консульствъ’, есть, конечно, преувеличеніе. Невозможно допустить, чтобы он мняли мужей ежегодно. Тмъ не мене, такой порядокъ вещей, по справедливости, можетъ быть названъ ‘послдовательнымъ многоженствомъ’.

При такой свобод разводовъ и браковъ, возможно благопріятное для римскаго общества предположеніе, что случаи супружеской неврности были въ немъ рдкостью. Предположеніе это оказывается совершенно ошибочнымъ. Не говоря уже о бракахъ, расторгать которые было нежелательно по разсчету, въ иныхъ случаяхъ самое расторженіе брака не повело бы ни къ чему, а именно въ тхъ случаяхъ, когда нельзя выйти замужъ за любимаго человка: такъ, напримръ, когда женщина сенаторской фамиліи любила отпущенника, или когда женщина, какого бы то ни было происхожденія, любила своего собственнаго отпущенника, или же раба, что тоже случалось нердко, или, наконецъ, женатаго человка, не желающаго или не могущаго развестись съ своею женой. А затмъ надо опять припомнить, что дочь легально не могла развестись безъ согласія своихъ родныхъ, сынъ не могъ фактически воспользоваться своимъ правомъ. Что же осталось длать супругамъ, соединеннымъ помимо ихъ воли, часто вопреки ихъ личному желанію?

Женщина не только не могла разойтись съ мужемъ, но, въ большинств случаевъ, не имла основаній даже желать развода, ибо отлично знала, что отецъ опять выдастъ ее замужъ за кого ему выгодно. Переходя, такимъ образомъ, нсколько разъ изъ рукъ одного мужа въ руки другаго, женщина, во-первыхъ, не находила удовлетворенія сердечнымъ запросамъ любви, во-вторыхъ, она утрачивала чувство стыдливости, въ-третьихъ, привыкала смотрть на бракъ, какъ на временную связь, мало чмъ отличающуюся отъ любовной связи, тмъ боле, что эту послднюю всегда легко было легализировать и безъ особаго труда превратить въ законный бракъ. Нердко, на самомъ дл, адюльтеръ бывалъ ни чмъ инымъ, какъ прелюдіей къ браку, пробнымъ сожительствомъ.

Мы упомянули о чувств стыдливости. Но и это чувство не могло быть сильно развито у римской женщины, какъ и вообще всякое представленіе о нравственномъ и безнравственномъ, по нашимъ теперешнимъ понятіямъ. Двочкою она постоянно видла, какъ ея родственницы, пріятельницы и знакомыя ея матери живутъ то съ однимъ мужемъ, то съ другимъ. Сама ея мать очень нердко мняла мужей на ея глазахъ. А двочка, въ большинств случаевъ, оставалась въ дом подъ властью мачихи или перемнныхъ мачихъ, ея воспитаніе всецло. находилось въ рукахъ рабовъ, не стснявшихся, разумется, судить и рядить о поведеніи хозяевъ въ присутствіи ребенка. Въ двнадцать лтъ ее спшили отдать замужъ, сбыть съ рукъ, выпроводить ‘отъ грха’. Она вступала въ бракъ почти ребенкомъ, но такимъ ребенкомъ, который, благодаря окружавшей его сред, уже все знаетъ, умъ и воображеніе котораго загрязнены и раздражены этою средой. Послдствія такого воспитанія угадать но трудно, и мы настаивать на нихъ но будетъ, отмтимъ только, что сами юрисконсульты, законники того времени, ясно высказываютъ подозрніе въ томъ, что поводами къ разводамъ служатъ незаконныя связи женщинъ при существованіи брака. Мы постоянно встрчаемъ предположенія, что новый мужъ есть прежній любовникъ, и такія предположенія, по всей вроятности, нердко бывали вполн справедливы. Съ другой стороны, Сенека говоритъ про женщинъ своего времени: ‘Он часто берутъ себ мужей для прикрытія своей связи съ любовникомъ’. Тутъ, очевидно, рчь идетъ о вдовахъ и разводкахъ, выходившихъ замужъ не за любимаго человка, а за другаго. Надо думать, что такіе случаи бывали довольно часто, если Сенека нашелъ нужнымъ упомянуть о нихъ. Примровъ онъ не приводитъ, за то мы находимъ у Тацита (Лтописи, I, 53) очень любопытное указаніе. Юлія, дочь Августа, во время замужства за Агриппой, имла любовника Семпронія Гракха. Агриппа умеръ, Юлія стала женою Тиверія, связь же съ прежнимъ любовникомъ продолжалась. Тацитъ не договариваетъ одного, что Юлія три раза была выдаваема замужъ отцомъ и, конечно, всякій разъ не сама, не по личной склонности, выбирала себ супруга. Говоря о бракахъ, которыми прикрывались незаконныя связи, Сенека и Тацитъ забываютъ упомянуть о деспотизм отцовъ, устраивавшихъ такіе браки. Если же мы возстановимъ это обстоятельство и примемъ его въ соображеніе, тогда намъ станетъ понятнымъ, что факты, вызвавшіе осужденіе Сенеки, случались довольно часта и что вина въ томъ лежитъ на отцахъ.

Въ теченіе многихъ вковъ мы видимъ страшную неурядицу семейныхъ, отношеній, всми признаваемую, всми осуждаемую, и видимъ, что никто — ни моралисты, ни философы, ни сатирики, ни законодатели не подумали о единственномъ средств, способномъ ее устранить, т.-е. о томъ, чтобы сдлать затруднительнымъ разводъ. По мннію Лакомба, это можетъ бытъ объяснено такимъ соображеніемъ: если бы свобода разводовъ представляла удобства и выгоды только супругамъ, то рано или поздно была бы сдлана попытка ее уничтожить или ограничить. Но пользу-то и выгоду изъ такой свободы извлекали для себя отцы, т.-е. старйшіе, т, въ чьихъ рукахъ была власть. Въ дйствительности, разводы служили страстямъ отцовъ, а не супруговъ. Къ этимъ послднимъ обращены укоры въ безнравственности, и никто не предложилъ реформы, которая задла бы весьма чувствительно всхъ отцовъ. Неограниченность отцовской власти, врне сказать — отцовская автократія, была основаніемъ всхъ римскихъ законовъ, доходила она до того, что дти всю жизнь работали только на отцовъ и никогда не могли располагать своими заработками. И римляне не только не видли въ этомъ никакой несправедливости,— Напротивъ, именно этою-то особенностью они всего боле превозносились надъ другими народами и за то потерпли жестокую кару.

Римскіе законодатели не понимали огромнаго вреда, который причиняла народу такая полная экономическая зависимость взрослыхъ сыновей отъ родителей. Они не додумались до того соображенія, что право отцовъ на заработанное трудами дтей убивало въ этихъ послднихъ всякое стремленіе къ пріобртенію, которое въ свою очередь возбуждаетъ дятельность, трудолюбіе, упорство въ работ, изобртательность, ставшія обновой всей жизни и экономическаго преуспянія народовъ. Римлянинъ до смерти отца оставался безучастнымъ къ, экономическимъ интересамъ и апатичнымъ, а когда онъ достигалъ самостоятельности, то привычки его уже успвали окрпнуть, характеръ и положеніе — вполн опредлиться. Я нахожу,— говоритъ Лакомбъ,— что новйшіе историки въ ряду причинъ упадка римскаго могущества не придали этому обстоятельству того значенія, которое ему принадлежитъ.

Вообще Лакомбъ въ дл эволюціи брачныхъ и семейныхъ отношеній отводитъ первенствующее мсто экономическимъ причинамъ, чаще всего онъ видитъ въ экономическомъ положеніи единственнаго фактора эволюціи нравственности не только въ римскомъ обществ, но и во всякомъ другомъ, и ршительно опровергаетъ мннія нкоторыхъ ученыхъ (Фюстедь де Куланжа, напримръ) о преобладающемъ вліяніи религіи на нравственную эволюцію. Вотъ какими доводами нашъ авторъ возражаетъ сторонникамъ такой философіи исторіи. Если допустить, что семья у древнихъ грековъ и римлянъ происхожденіемъ своимъ обязана религіи, то слдуетъ признать, что вс происшедшія съ теченіемъ времени коренныя измненія въ семейныхъ отношеніяхъ и самыхъ чувствахъ явились результатомъ предварительнаго измненія идей и чувствъ религіозныхъ. Послдствія не могутъ быть различными, если причины остаются неизмнными. Въ римской исторіи мы находимъ чрезвычайно драгоцнное указаніе для историка-философа. Ко времени Плавта, а, можетъ быть, за пятьдесятъ или сто лтъ до него, древняя семья оказывается совершенно переродившеюся во всхъ отношеніяхъ. Пусть же будетъ доказано, что къ этому времени произошли соотвтственныя по своей важности измненія въ дл религіи,— что возникли новыя врованія или что утратилась вра въ то, во что врили прежде. Въ данномъ случа авторъ иметъ въ виду исключительно только религію древняго, дохристіанскаго Рима.

Мы уже видли, какое вліяніе на эту эволюцію оказалъ обычай давать приданое. Въ тсной связи съ измненіемъ положенія женщины въ семь, произведеннымъ этимъ обычаемъ, и въ зависимости отъ него стоитъ возникновеніе общественныхъ, свтскихъ отношеній (relations mondaines), незнакомыхъ древнему міру, дикимъ и варварскимъ народамъ, ни Востоку, ни Индіи и Персіи, ни даже древней Греціи. У древнихъ, какъ и у дикихъ народовъ, бывали общественныя празднества, носившія боле или мене религіозный характеръ, но не было свтской жизни въ томъ вид, какъ она существуетъ у насъ. Каждый жидъ особнякомъ въ своемъ дом, гостей не принималъ, обдовъ, вечеровъ и иныхъ увеселеній у себя не устроивалъ, съ знакомыми сходился лишь въ общественныхъ мстахъ. Женщины веля жизнь совершенно замкнутую. Въ Греціи мужское общество собиралось, правда, у гетеръ и куртизанокъ, и можно сказать, что тамъ существовало то, что мы называемъ ‘полусвтомъ’. Настоящая же свтская жизнь стала складываться у римлянъ съ того времени, когда выдлился классъ богатыхъ людей и, въ особенности, когда путемъ наслдованія и полученія приданаго женщины сдлались обладательницами собственныхъ состояній. Такимъ образомъ, и на этотъ разъ въ основаніи измненія общественной жизни лежатъ чисто-экономическія причины. Какъ складывалась въ свои новыя формы общественная жизнь въ Рим и какое вліяніе эти формы оказывали на семейныя отношенія и на общественную нравственность,— это мы разсмотримъ въ слдующихъ главахъ.

(Окончаніе слдуетъ).

‘Русская мысль’, кн.II, 1889

**Семья древняго Рима *).**

*’) Русская Мысль, кн. II.

VI.

Римляне вставали рано: лтомъ въ шесть часовъ, зимою — въ семь. Мы говоримъ о богатыхъ классахъ. По обычаю, установившемуся съ незапамятныхъ временъ, въ ихъ вставанію являлись привтствовать ихъ кліенты. Въ сопровожденіи этихъ послднихъ они шли на Форумъ, гд оставались часовъ до одиннадцати. По возвращеніи домой они завтракали. Завтракъ бывалъ обыкновенно довольно легкій. Светоній ставитъ, между прочимъ, въ большой укоръ Нерону, что онъ начиналъ свои обды съ двнадцати часовъ дня. Посл утренней трапезы наступалъ часъ отдыха — сіесты. Въ два часа римляне вторично выходили изъ дому на прогулку въ Марсовомъ пол. Тамъ молодежь играла въ мячъ, въ шары, забавлялась бганьемъ, борьбой, фехтованьемъ, люди, слишкомъ пожилые для такихъ упражненій, снимали съ себя одежды и грлись на солнц. Въ три часа раздавался колоколъ, призывающій въ термы, и Марсово поле тотчасъ же пустло. Свободные люди обоего пола расходились по обширнымъ общественнымъ купальнямъ и по множеству частныхъ заведеній этого рода. Къ пяти часамъ общепринятый и ежедневный обычай купаться бывалъ исполненъ, и наступало время серьезно позаботиться объ удовлетвореніи голода и, быть можетъ, въ еще большей мр, жажды.

Изъ дошедшихъ до насъ авторовъ явствуетъ, что римляне рдко и очень неохотно обдали въ своей семь, безъ гостей. Человкъ богатый искалъ застольныхъ собесдниковъ на Форум и въ термахъ, небогатый человкъ хорошаго общества, съ своей стороны, приносилъ туда же желаніе быть приглашеннымъ. Дло устраивалось къ обоюдному удовольствію. Римлянинъ, пообдавшій безъ гостей, зналъ, что его ждетъ томительно-скучный вечеръ, что посл обда ему дваться некуда. Въ наше время мы и дла свои длаемъ вечеромъ, и вс наши развлеченія и удовольствія пріурочена къ вечеру. Въ Рим вс дла заканчивались къ часу купанья, таковъ былъ обычай, соблюдавшійся съ неуклонною точностью. Римлянинъ выходилъ изъ дому вечеромъ только въ случа неотложной надобности. Вечернихъ прогулокъ никто не длалъ, представленія въ театрахъ бывали днемъ и лишь въ извстныя времена года, въ Рим не существовало ничего похожаго на наши балы, музыкальные или танцовальные вечера, на наши клубы и собранія. Вечеръ можно было занять единственно только обдомъ, римляне такъ и устроились, что ихъ обды продолжались до поздней ночи и представляли собою въ нкоторомъ смысл смшеніе того, что даютъ намъ концерты, спектакли и балы. Всякій сколько-нибудь состоятельный хозяинъ, пригласивши къ обду хотя бы одного гостя, считалъ своею обязанностью попотчивать его музыкой, по меньшей мр, игрою одного флейтиста. Въ богатыхъ домахъ къ флейтистамъ присоединялись игроки на цитр, пвцы, пвицы, цлые хоры, обдъ превращался въ настоящій концертъ и въ балъ, въ то же время, иди, выражаясь точне, въ балетъ. Правда, иногда случалось, что развеселившіеся собесдники пускались въ пляску. Но есть основаніе думать, что въ хорошемъ обществ этого не длалось и боле тоннымъ почиталось смотрть на пляски наемныхъ танцовщицъ. У людей зажиточныхъ нердко въ числ рабовъ бывали искусники, способные разыграть мимическую сцену, ателлану {Ателлана — маленькая театральная пьеса, буффонада, названіе свое она получила отъ гор. Осковъ Ателла. Ателлани вошли въ моду къ V в. отъ основ. Рима.}, даже цлую пантомиму. У настоящихъ богачей дло шло еще дальше. Подобно тому, какъ теперь оперныя артистки приглашаются пть на великосвтскихъ вечерахъ, такъ въ Рим приглашались тогдашнія театральныя знаменитости, мимы и пантомимы, увеселять обдающее общество своими представленіями. Такія изысканныя удовольствія обходились, разумется, очень дорого. Нкоторые хозяева доводили утонченность своего радушія до того, что доставляли гостямъ зрлище небольшаго боя гладіаторовъ. Едва ли эти артисты бились во время обдовъ у частныхъ лицъ такъ же усердно, какъ на арен передъ большою публикой. Тмъ не мене, раны другъ другу они наносили, и мы имемъ указанія на то, что кровь лилась, и иногда ея брызги смшивались съ виномъ въ кубкахъ зрителей.

Обды римлянъ длились цлый вечеръ и состояли изъ несравненно большаго числа перемнъ и блюдъ, чмъ наши теперешніе обды. Слушая музыку и глядя на представленія, римляне переставали сть, быть можетъ, но, конечно, не переставали пить. Угощеніемъ напитками распоряжался у нихъ не хозяинъ дома, какъ это длается у насъ, а особливый предсдатель, по жребію, — царь пира, провозглашавшій тосты и пользовавшійся деспотическою властью назначать количество кубковъ, которое слдовало выпить при каждомъ тост. Обычными, врне — обязательными были тосты за здоровье императора, потомъ за здоровье хозяина, за высокопоставленныхъ гостей, за красивыхъ женщинъ. При каждомъ тост должно было выпить количество кубковъ равное числу буквъ въ имени того лица, за чье здоровье предложенъ тостъ. Такимъ образомъ, когда владыкой Рима былъ Веспасіанъ (Vespasianus), приходилось по первому же разу осушить одиннадцать кубковъ. Начало, надо признаться, весьма основательное.

Вина того времени были довольно крпки, и римляне пили ихъ не иначе, какъ разбавленными водой, но пили въ такомъ количеств, что примсь воды не спасала отъ опьяннія. Лакомбъ, авторъ книги La famille dans la socit romaine, содержаніе которой мы передаемъ, замчаетъ, на основаніи достоврныхъ свидтельствъ современниковъ, что женщины тогдашняго общества охотно помогали предсдателямъ пировъ напаивать гостей до-пьяна. Тому же не мало способствовала вся обстановка римскихъ обдовъ, происходившихъ въ тсныхъ и душныхъ столовыхъ, не имвшихъ никакого сообщенія съ просторомъ улицы. Столовыя находились внутри домовъ, выходили дверями и окнами на галлереи, окаймлявшія тсный дворикъ, носившій названіе impluvium и представлявшій собою совершенно замкнутое пространство. Въ спертомъ воздух, сильно нагртомъ дневнымъ жаромъ, крон небольшаго, обыкновеннаго, числа гостей, толпились рабы, служившіе за столомъ, и забавлявшіе господъ музыканты, пвцы, пвицы, танцовщицы, всякіе скоморохи, во много разъ превосходившіе числомъ обдавшихъ. Помимо этого, воздухъ нагрвался множествомъ лампъ, заправленныхъ ароматизированнымъ масломъ, и насыщался одуряющими благовоніями, обильно умащавшими головы присутствовашихъ, разлитыми по полу и даже примшанными къ винамъ. Принявши все это во вниманіе, можно себ представить, какова была атмосфера, въ которой за столомъ возлежали и благодушествовали римляне за безпрерывно наполняемыми кубками. При такихъ-то условіяхъ, способныхъ безъ вина отуманить головы, римляне были поставлены въ необходимость разршить мудреную задачу, состоявшую въ томъ, чтобы не напиться до-пьяна.

Само по себ опьянніе не почиталось римлянами непристойнымъ или предосудительнымъ. Во вс времена существованія древняго Рима можно указать на людей, занимавшихъ высокое положеніе и прославившихся чрезмрнымъ употребленіемъ вина или, прямо говоря, своимъ пьянствомъ, какъ, напримръ, Катонъ Утическій. О нравственномъ значеніи пьянства римляне не имли никакого представленія и если относились къ опьяннію до нкоторой степени боязливо, то совсмъ по инымъ причинамъ. По ихъ понятіямъ, выпивавшій человкъ тмъ самымъ попадалъ во власть бога вина, который доводитъ людей до умоизступленія и часто до совершенія преступленій, какъ о томъ свидтельствуютъ исторія и легенды. По и не доходя до преступленія, опьянвшій человкъ всегда рискуетъ оскорбить кого-нибудь изъ сильныхъ міра, выдать опасный секретъ, сказать, наконецъ, такое слово, за которое онъ можетъ тяжело поплатиться. При Нерон или при Калигул, у которыхъ повсюду были наемные шпіоны и усердствующіе добровольцы-доносчики, приходилось быть до крайности осторожнымъ въ словахъ. На такого рода опасенія мы имемъ вполн опредленныя указанія у Плинія. Сообщивши о нкоторыхъ преступленіяхъ, совершонныхъ подъ вліяніемъ вина, онъ вину же приписываетъ многія несчастія своего времени. ‘По его милости,— говоритъ онъ,— выходятъ наружу тайные помыслы. Одни люди открываютъ содержаніе своихъ завщаній, другіе ведутъ опасныя рчи, высказываютъ такія слова, за которыя жизнью заплатятъ (mortifera loquuntur). Сколько людей погибло такимъ образомъ’ (Плиній Старшій, кн. XIV, 28).

И такъ, выходитъ, что пьянымъ напиваться опасно. Съ другой стороны, не напиться на обд, при вышеизложенныхъ условіяхъ, крайне мудрено. Остается одно средство — совсмъ не посщать обдовъ, т. е. совершенна отказаться отъ всякаго общества и запереться въ своемъ дом. Такъ и поступали очень немногіе люди, извстные своею воздержанностью, философы нкоторыхъ сектъ,— такъ жили Цицеронъ и Сенека. Слдовать ихъ примру было въ высшей степени трудно и, помимо скуки быть вчно одному, стало даже небезопаснымъ при такихъ императорахъ, какъ Неронъ, или Калигула. Человкъ, ведущій замкнутую жизнь, очень быстро возбуждалъ противъ себя подозрнія, грозившія самыми серьезными послдствіями. Поневол пришлось искать средства бывать въ обществ, пить наравн со всми и не напиваться пьянымъ. Римляне, дйствительно, искали и вообразили, будто открыли такое средство. Состояло оно въ томъ, чтобы выходить изъ-за стола и опоражнивать желудокъ извстнымъ способомъ. Въ еще большемъ употребленіи было другое средство: между купаньемъ и обдомъ римлянинъ выпивалъ большую чашу вина и тотчасъ же отправлялъ его обратно, и такъ до трехъ разъ. Это считалось врнйшимъ презервативомъ противъ опьяннія. Къ такимъ средствамъ прибгали въ одинаковой мр какъ мужчины, такъ и женщины (Сенека: ‘Письма’, 95, 20).

Самымъ распространеннымъ мнніемъ было, что римляне длали эти гадости изъ-за обжорства, ради того, чтобы състь еще и еще выпить, когда переполненный желудокъ отказывается отъ дальнйшаго принятія пищи и питья. Лакомбъ, не отрицая вполн такого взгляда, подкрпленнаго современными моралистами, доказываетъ довольно убдительно, что первенствующимъ мотивомъ, положившимъ начало этимъ непріятнымъ и тяжелымъ для организма ухищреніямъ, было, все-таки, стремленіе предохранить себя отъ опьяннія. Подкрпляя свои доводы ссылками на Овидія,нашъ авторъ приходитъ къ очень любопытнымъ заключеніямъ. Вотъ, напримръ, какіе совты преподаетъ Овидій свтской молодежи своего времени: ‘Будучи на пиру и возлежа на одномъ лож съ женщиной, моли Бахуса, да не омрачитъ вино твоего разсудка. Сохранивши ясность головы,ты легко найдешь возможность дать понять сосдк свои желанія словами и иными способами, ибо есть не мало средствъ и безъ словъ объясниться понятно. Я укажу теб мру, которую ты долженъ соблюдать въ питіи. Голова твоя и ноги должны постоянно сохранять силу длать свое дло. Всего больше остерегайся ссоръ, возбуждаемыхъ виномъ, и берегись быть слишкомъ скорымъ на руку’ {Ars arnandi, lib. I, 565 до 608.}. Тутъ замчательны слова: ‘моли Бахуса’, сказанныя отнюдь не въ шутку, а совершенно серьезно и съ убжденіемъ. Кто пьетъ вино, тотъ, несомннно, отдается во власть этого бога, я чтобы не потерять самообладанія, не достаточно личной воли, необходимо еще заручиться милостью божества. Таково врованіе древности.

‘Настоящее опьянніе можетъ повредить теб, притворное же опьянніе можетъ помочь. Длай видъ, будто языкъ твой слегка заплетается. Все, что ты сдлаешь или скажешь немного боле вольнаго, чмъ бы слдовало, будетъ приписано вліянію вина’… и потому будетъ сочтено извинительнымъ. Ясно, кажется, что не опьянніе, само по себ, могло уронить молодаго человка въ глазахъ дамъ,— иначе Овидій не посовтовалъ бы притворяться пьянымъ, да еще ради того, чтобы снискать себ снисхожденіе. При этомъ надо замтить, что Овидій иметъ въ виду не какихъ-нибудь дамъ полусвта, а настоящее свтское общество, въ которомъ, вмст съ дамами, находятся и ихъ мужья. ‘Старайся понравиться своей красавиц,— говоритъ онъ, — но старайся также понравиться и ея мужу’. Доказательство того, что люди хорошаго общества нердко напивались пьяны на обдахъ, мы находимъ въ письм Овидія къ одной замужней женщин, съ которою онъ былъ въ связи и которая приглашена на обдъ вмст съ мужемъ. ‘Напаивай мужа до послдней крайности, и украдкой, когда онъ пьетъ, если будетъ можно, подливай вина въ его смсь. Когда же онъ достаточно погрузится въ опьянніе и въ сонъ, мы поступимъ сообразно обстоятельствамъ и удобствамъ мста’. Кто же этотъ мужъ, способный погрузиться въ опьянніе? Конечно, человкъ значительный, такъ какъ немного ниже поэтъ говоритъ: ‘Когда ты поднимешься узжать, мы вс встанемъ’. Очевидно, дло относится до знатной дамы, при отъзд которой вс встаютъ съ мстъ и провожаютъ ее до дверей. Извстно, къ тому же, что Овидій вращался въ самомъ лучшемъ кругу и въ самомъ высшемъ, такъ что въ любовной связи съ нимъ могла быть заподозрна принцесса императорской крови, вторая Юлія, дочь божественнаго Августа. Продолжаемъ выписку: ‘Когда ты поднимешься узжать, мы вс встанемъ. Не забудь помститься въ середин толпы. Тамъ ты найдешь меня или я тебя найду и’… дале слдуетъ непереводимое выраженіе желанія, чтобы эта знатная дама воспользовалась тснотою для ласкъ самаго вольнаго характера {Amores, lib. I, eleg. N.}. Въ Ars amandi, когда говорится о выход изъ обда, мы находимъ, приблизительно повтореніе того же самаго, и этимъ ясно доказывается, что пиры заканчивались при обстоятельствахъ, допускавшихъ возможность молодымъ людямъ позволять себ съ женщинами очень большія вольности.

У Сенеки, у Квинтиліана, у Плинія Старшаго, даже у Колумелля, автора чисто сельско-хозяйственнаго трактата, мы находимъ указанія на пьянство за римскими обдами, доводившее пирующихъ до непристойностей. Повидимому, женщины мало уступали въ этомъ отношеніи мужчинамъ. Мы не станемъ ссылаться на Ювенала и припомнимъ лишь слова Сенеки: ‘Женщины,— говоритъ онъ,— сидятъ на пирахъ такъ же долго, какъ мужчины, и такъ же напиваются’. И въ другомъ мст: ‘Он тягаются съ мужчинами на вин и на масл’ {Упоминаніе о масл относится къ женщинамъ, учившимся бороться и фехтовать. Сенека: ‘Письма’, 95. 20. ‘Non minus pervigilant, non minus potant, et oleo et mero viros provocant. Aeque invitis ingesta visceribus os reddunt et vinum omne vomitu remitiuntur’.}. Въ этомъ есть, быть можетъ, нкоторая доля преувеличенія, но совершенно устранить свидтельство Сенеки, вслдъ за Ювеналомъ, мы не можемъ потому уже, что оно находитъ себ подтвержденіе у поэтовъ, у Марція, напримръ. Всего же лучше обратиться къ Овидію и посмотрть, какіе совты даетъ онъ свтскимъ красавицамъ {Ars amandi, lib. III, 49 и слд.}. ‘Вы ожидаете, разумется, что я буду вашимъ спутникомъ на пиру, — говорилъ онъ, — и вотъ вамъ мои наставленія. Являйтесь поздно, когда уже зажжены факелы. Ожиданіе благопріятно богин любви, и хотя бы вы были дурны собою, вы покажетесь красавицами людямъ, отуманеннымъ виномъ’. Слова эти потому въ особенности заслуживаютъ полнаго вниманія и доврія, что сказаны они не Ювеналомъ и не Сенекой, не моралистами съ цлью обличенія, а вышли изъ-подъ пера поэта лишь мимоходомъ, по совершенно иному поводу. ‘Дома, собираясь на обдъ, не кушайте много, но и сидя за столомъ умйте воздерживаться. Вамъ приличне выпить лишнее, чмъ сть слишкомъ много. Пейте, однако, не больше того, что подъ силу вашей голов, пейте настолько, чтобы не ослабли ни голова ваша, ни ноги и чтобы въ глазахъ у васъ не двоилось’. И дале: ‘Большою неосторожностью было бы для женщины заснуть на пиру (какъ это бываетъ съ пьяными), съ тми, которыя засыпаютъ, случаются, обыкновенно, многія непристойныя вещи’. Очевидно, рчи эти относятся не къ женщинамъ полусвта, не къ куртизанкамъ или полу-куртизанкамъ. Не такъ наивенъ былъ Овидій, чтобы говорить имъ: ‘не напивайтесь, иначе мужчины могутъ отнестись къ вамъ не достаточно почтительно’. Такія женщины нашлись бы, что отвтить проповднику, и насмялись бы надъ нимъ.

Общественное мнніе относилось къ пьянымъ женщинамъ иначе, чмъ къ мужчинамъ. Во время Овидія у всхъ еще былъ на памяти законъ, дозволявшій мужу прогнать жену въ случа, если она напьется пьяна, и живы еще были разсказы о томъ, какъ мужъ, при участіи родныхъ, приговорилъ жену къ смерти за кражу ключа отъ виннаго подвала. Конечно, никому въ голову не приходило требовать смертной казни женщины за пьянство, но общественное мнніе сохраняло уваженіе къ античной строгости и пьяныхъ женщинъ карало своимъ презрніемъ, самою страшною изъ нравственныхъ каръ.

VII.

Во вс времена разговоры въ обществ, гд были мужчины и женщины, состояли, главнымъ образомъ, въ пересудахъ знакомыхъ и въ этомъ мало отличались отъ нашихъ теперешнихъ разговоровъ. Для довершенія сходства, у римлянъ были газеты, что нын вполн доказано. Въ этихъ рукописныхъ листахъ разсказывались, боле или мене открыто, разные случаи изъ частной жизни людей извстныхъ. Это давало возможность римлянамъ и римлянкамъ касаться въ своихъ пересудахъ многихъ лицъ вн крута ихъ знакомыхъ. Кром того, мы вправ сказать, что въ Рим вс знали другъ о друг несравненно больше, чмъ знаемъ мы въ наше время. Это и очень понятно, такъ какъ всякій сколько-нибудь состоятельный римлянинъ съ утра до вечера жилъ на улиц, на Форум, на Марсовомъ пол, въ термахъ, и къ обду успвалъ поговорить съ огромнымъ числомъ людей, ведущихъ одинаковую съ нимъ жизнь. Постившіе его раннимъ утромъ кліенты, частью длавшіеся его спутниками и по выход изъ дому, чтобы угодить патрону, собирали для него и приносили съ собою обильный запасъ новостей. Окружавшіе его многочисленные рабы сообщали ему все, что удавалось имъ узнать отъ рабовъ сосдей. Передъ рабами никто не стснялся, и потому они имли возможность обмниваться очень интересными разсказами про своихъ господъ. Мы говоримъ ‘обмниваться’, такъ какъ сомннія быть не можетъ въ томъ, что они столько же приносили своимъ господамъ, сколько про нихъ самихъ разносили по городу. При этомъ нельзя упускать изъ вида, что въ Рим кругъ людей богатыхъ, составлявшихъ такъ называемое ‘общество’, былъ очень немногочисленъ. Въ немъ насчитывалось около пяти сотъ семей сенаторскихъ и не боле двухъ тысячъ домовъ, принадлежащихъ всадникамъ. Изъ лицъ, такъ или иначе составившихъ себ большое или же только обезпеченное состояніе, рдко кто оставался вн этихъ двухъ классовъ. Въ двухъ съ половиною тысячахъ состоятельныхъ домовъ было отъ трехъ до четырехъ сотъ тысячъ слугъ-рабовъ, усердно разносившихъ по городу разсказы о томъ, что длается у ихъ господъ. Такимъ образомъ, что бы ни длалось, что бы ни говорилось въ дом римлянина, все становилось очень быстро достояніемъ цлаго города и предметомъ пересудъ всхъ знакомыхъ и множества незнакомыхъ.

Издревле и до нашихъ дней обыкновенную тему для разговоровъ даютъ семейныя дла ближняго, домашнія неурядицы, открытыя или только предполагаемыя неврности супруговъ, уходы женъ отъ мужей, разводы. Очень можетъ быть, что адюльтеровъ въ тогдашнемъ обществ было не больше, чмъ въ нашемъ, за то разводы были дломъ ежедневнымъ и представляли неистощимый матеріалъ для застольныхъ бесдъ. Но между ныншними и тогдашними разговорами была существенная разница въ томъ, что римляне ничуть не стснялись входить въ такія подробности, которыя у насъ считаются совершенно невозможными. Римляне были натуральне насъ, они обсуждали анатомическія и физіологическія качества мужчинъ и женщинъ такъ же откровенно, какъ наши охотники разбираютъ достоинства породистыхъ животныхъ, и даже еще откровенне, такъ какъ они называли вещи и дянія просто ихъ настоящими именами. Это настолько общеизвстно, что не требуетъ доказательствъ или примровъ.

Самые оживленные споры возбуждались по поводу ‘зеленыхъ’ и ‘голубыхъ’ наздниковъ на бгахъ. Мало пищи давали они уму и сердцу, во едва ли приносили какой-либо вредъ. Совсмъ иное значеніе имли разговоры объ амфитеатр и о театр. Тамъ разыгрывались совершенно неправдой подобныя сцены. Мы имемъ неопровержимыя свидтельства о томъ, что исторіи Пазиаи и быка, суда Париса, Венеры и Марса, застигнутыхъ Вулканомъ, многократно бывали воспроизводимы на римскихъ театрахъ съ ужасающею точностью. Можно себ представить, каковы были потомъ разговоры объ этихъ предметахъ за обдами въ кругу людей пьяныхъ или только подпившихъ. Но еще худшее вліяніе имли на женщинъ разсужденія о модныхъ пантомимахъ, замчательно красивыхъ и стройныхъ артистахъ, изображавшихъ съ поразительною врностью и экспрессіей такія вещи, о которыхъ въ наше время даже намеками говорить неудобно. Къ этого рода артистамъ намъ придется еще возвратиться.

Нердко заходили рчи о громкихъ процессахъ, разбиравшихся на Форум, по разнообразнымъ обвиненіямъ противъ извстныхъ и выдающихся лицъ, объ императорахъ, ихъ образ жизни и нравахъ. Отчасти, быть можетъ, искренно, отчасти притворно, изъ очень понятныхъ побужденій, такіе разсказы имли всегда хвалебный характеръ, хотя, по своему содержанію, далеко не всегда служили къ поднятію нравственнаго уровня общества. О политик почти и помину не было. Съ тхъ поръ, какъ Римъ сталъ центромъ громадной имперіи, войны велись непрерывно, но происходили он далеко, на окраинахъ. Ихъ удачный исходъ считался неподлежащимъ сомннію, а случайная неудача не представляла никакой опасности. Никто не тревожился и не интересовался тмъ, что длается въ чужихъ краяхъ. Въ результат получился полный индифферентизмъ, патріотизмъ исчезъ совершенно, а съ нимъ вмст и воинственный духъ, не стало и серьезнаго раздленія на партіи съ ихъ энергическою борьбой. Все свелось къ обоюднымъ частнымъ обвиненіямъ, семейнымъ распрямъ и мщеніямъ. Съ утратою націей дятельнаго участія въ длахъ государственныхъ угасъ и политическій духъ народа.

Литература и искусство, преимущественно излюбленная древними скульптура, давали, несомннно, боле возвышенные мотивы для бесдъ, чмъ все предъидущее. Но и литературами искусство едва ли могли содйствовать нравственному подъему общества. Во время Овидія дамы читали Даллимаха, Саео, Проперція, Тибула, Галла, Анакреона, потомъ самого Овидія, быстро ставшаго ихъ любимцемъ. Женщины высшаго общества знали на память многія мста изъ произведеній этого поэта. Мы готовы допустить, что он заучивали лишь самыя невинные отрывки, но не думаемъ, чтобы, читая Овидія, он пропускали то, что мы называемъ нецензурнымъ, какъ, напримръ, пятьдесятъ послднихъ стиховъ Ars amandi. При Домиціан римскія дамы измнили Овидію для Марціала, къ вящему преуспянію безстыдства. Но самъ Марціалъ, не останавливавшійся ни передъ какимъ сюжетомъ, ни передъ какимъ выраженіемъ, краснлъ за своего собрата, нкоего Сабелла, и возмущался его произведеніями. По одному этому можно себ представить, каковы они были. До насъ они не дошли, мы знаемъ только, что содержаніе ихъ сходно съ сонетами Пьетро Аретино. Непристойные романы были, повидимому, довольно многочисленны. Изъ нихъ уцлли до нашихъ дней Метаморфозы Апулея, Луціада и Сатириконъ Петронія. По этимъ обращикамъ можно судить объ утраченныхъ книгахъ, услаждавшихъ досуги римскихъ женщинъ. Здсь кстати будетъ отмтить, что дамы того времени сами сочиняли иногда эротическія стихотворенія, какъ, напримръ, Сульниція, молодая женщина, современница Марціала, о которой онъ говоритъ съ большою похвалой и съ уваженіемъ къ ея добродтели.

Мужчины издавна усвоили обычай лежать за трапезой, тогда какъ женщины сидли за обдами. Къ концу республики куртизанки первыя завели моду лежать за столомъ, подобно мужчинамъ. Ихъ примру послдовали честныя матроны, хорошо зная, кому он подражаютъ. Обыкновенно женщины размщались по ложамъ особнякомъ отъ мужчинъ. Застольныя ложа,— мы будемъ называть изъ кушетками,— вмщали не боле трехъ человкъ. Въ томъ случа, когда за обдомъ присутствовало число женщинъ, не поддающееся дленію на три, приходилось либо оставлять нкоторыя мста пустыми, либо помщать на одной кушетк гостей обоего пола. Тогда мужья ложились около своихъ женъ. По мужья могли быть въ отсутствіи, въ числ гостей могли быть вдовы и разведенныя женщины. А потому нердко бывало, что на одной кушетк лежали рядомъ женщина и мужчина, совершенно другъ другу чужіе. Лакомбъ съ большими подробностями говоритъ о томъ, въ какихъ позахъ и въ какой близости они находились другъ къ другу, затмъ описываетъ туалетъ дамъ, очень свободный и допускавшій возможность со стороны сосда мужчины такія вольности, о которыхъ мы и представленія имть не можемъ. На все это есть положительныя указанія у Овидія.

Вся обстановка пира, удушливая, наполненная благоуханіями атмосфера, музыка и пніе, разговоры собесдниковъ и мимическія представленія, пляски испанскихъ танцовщицъ, едва прикрытыхъ легкимъ газомъ или же совсмъ ничмъ неприкрытыхъ, самый характеръ плясокъ,— все было направлено къ возбужденію чувственности и отнюдь не могло содйствовать развитію скромности и стыдливости. Да и вообще эти два поняты — о скромности и о стыдливости — у древнихъ весьма разнятся отъ усвоенныхъ нами. Мы не будемъ ссылаться на нкоторыя помпейскія фрески,— он могутъ быть сочтены недостаточно доказательными. Мы укажемъ на надгробные памятники, уцлвшіе отъ той эпохи. На многихъ изъ нихъ, на саркофагахъ и погребальныхъ урнахъ, умершія дамы изображены совершенно безъ одеждъ, на иныхъ мы видимъ семейную сцену, представляющую мужа и жену обдающими вроемъ. Вдвоемъ не значитъ тутъ, что они одни съ глазу на глазъ: они одни за столомъ, и имъ прислуживаетъ толпа рабовъ. Въ столовой жарко, мужчина сбросилъ съ себя вс одежды и сидитъ совершенно нагой, его супруга спустила платье до пояса. Слуги одты, сообразно обычаямъ времени, они подаютъ, принимаютъ и какъ бы не существуютъ для господъ. Нельзя предположить, конечно, что на могильныхъ памятникахъ изображались сцены, выходящія изъ ряда обыденной жизни и въ чемъ-либо отступающія отъ общепринятыхъ приличій.

Если таковы были представленія о приличіяхъ дома, то на пирахъ, при описанной выше обстановк, разгоряченные виномъ мужья, лежа рядомъ съ своими (законными женами, естественно, должны были дозволять себ такіе поступки, которые намъ кажутся невозможными и немыслимыми. Они и въ дйствительности мало стснялись заявлять свои супружескія права, возлежа на обдахъ и пирахъ. Описаніе того, до какихъ предловъ,— врне сказать, до какой безпредльности,— доходили супружескія нжности, намъ оставилъ, опять-таки, Овидій въ письм къ своей возлюбленной, приглашенной съ мужемъ на обдъ, на которомъ долженъ былъ присутствовать и поэтъ. Лакомбъ находитъ невозможнымъ передать въ точности написанное въ подлинник, мы же, съ своей стороны, затрудняемся привести переданное французскимъ ученымъ своими словами и въ значительно смягченномъ вид. Смыслъ письма не оставляетъ сомннія въ ревнивомъ ожиданіи Овидія, что супругъ дамы его сердца можетъ очень широко воспользоваться своимъ правомъ, своимъ положеніемъ и всми особенностями туалета своей супруги. ‘Увы,— говоритъ поэтъ,— многаго я опасаюсь потому, что многое самъ длалъ, и терзаюсь я, благодаря собственному опыту. Часто я и моя возлюбленная… nous avons, sous l’abri de la paila {Palla — верхняя одежда римлянки, нчто врод широкаго плаща, который женщины за обдомъ спускали до пояса и которымъ закрывали себ ноги.}, drob des plaisirs rapides, tu ne feras pas cela, mais pour que je ne te souponne pas de l’amoir fait, rejette au loin cette palla perfide’.

Не разъ было высказано мнніе, будто Овидій заимствовалъ свои изображенія изъ міра куртизанокъ и отпущенниковъ и для нихъ писалъ свои стихи. Самъ поэтъ заявляетъ объ этомъ въ начал Ars amandi. Но было бы весьма большою наивностью давать вру такому заявленію. Оно ршительно опровергается выше сдланными ссылками на это произведеніе {Овидій писалъ Ars amandi въ то время, когда Августъ стремился улучшить нравы и издавалъ соотвтствующіе этой дли законы. Поэтъ отлично понималъ, что своею книгой идетъ наперекоръ намреніямъ императора, и опасался непріятныхъ для себя за то послдствій, которыя онъ и думалъ предупредить такимъ заявленіемъ. Провести Августа ему не удалось и поплатился онъ жестоко. Фридлендеръ тоже не поддался обману (см. т. I, стр. 311 и слд., по французскому переводу).}. Къ тому же, только-что указанное письмо Овидія взято изъ другой его книги — Amores (кн. I, элегія IV, 45 и слд.) и, по нашему мннію, служитъ неопровержимымъ доказательствомъ крайней распущенности, царившей за обдами римлянъ. Правда, рчь тутъ идетъ о законныхъ супругахъ. Но, во-первыхъ, законные супруги позволяли себ открыто, на глазахъ у всхъ, длать много такого, чего мы не ршаемся передать словами, и тайкомъ, подъ покровомъ паллы,— еще больше, во-вторыхъ, Овидій говорятъ, что самъ продлывалъ то же съ своею возлюбленной на -обдахъ, т.-е, въ присутствіи множества постороннихъ лицъ. Продлывалъ онъ все это, разумется, съ большою осторожностью и не такъ явно, какъ законный мужъ, и весьма правдоподобно, что съ тою самою дамой, къ которой писано его посланіе. Во всякомъ случа, нтъ никакихъ основаній предполагать, будто высказанное имъ относится къ какой-нибудь куртизанк.

Светоній разсказываетъ про Калигулу, что онъ былъ въ любовной связи съ одною изъ своихъ сестеръ, съ Друзиллой, и обращался съ нею какъ съ женой. Въ доказательство этой связи онъ приводитъ то обстоятельство, что Друзилла за столомъ занимала мсто на кушетк впереди Калигулы. Не потому только указываетъ на это Светоній, что занимаемое Друзилдой мсто принадлежало исключительно законной жен, а, главнымъ образомъ, потому, что такое положеніе брата и сестры само по себ представлялось непристойнымъ, почти скандальнымъ. У Овидія мы находимъ разъясненіе этого, Овидій какъ бы дополняетъ для насъ Светонія. Вообще ‘пвецъ любви’ оказывается важнымъ свидтелемъ и вполн достоврнымъ, такъ какъ вс его показанія являются случайными, можно сказать, непроизвольными, непреднамренными. Онъ отнюдь не задавался мыслью обличать или порицать, подобно Тациту, Ювеналу, Сенек, и не могъ даже предвидть, какой смыслъ для потомства будутъ имть его стихи и посланія. Свидтельства его получаютъ ршающее значеніе, ибо они подтверждены всми другими свидтелями и ни однимъ изъ нихъ не опровергаются. Плиній Старшій, одинъ изъ серьезнйшихъ людей своего времени, пировъ, разумется, не описывалъ, по разъ, когда ему представился случай коснуться обдовъ, онъ сказалъ, между прочимъ: ‘Жадные глаза выпивающихъ за столомъ торгуютъ матрону, томные взгляды которой выдаютъ ее мужу’. Тутъ дло идетъ, уже несомннно, о настоящей матрон. Не мене серьезный человкъ, Квинтиліанъ говоритъ: ‘Опасаются дурнаго вліянія публичныхъ школъ на нравственность дтей. Родительскаго дома слдуетъ бояться… нашихъ пировъ, напримръ. Всякій пиръ (отпе convivium) оглашается безстыдными пснями и представляетъ собою такія зрлища, о которыхъ я стыжусь говорить’. Сомнваться нельзя въ томъ, что Квинтиліанъ озабоченъ участью дтей не куртизанокъ, и подъ ‘родительскимъ дономъ’, опасными для нравственности дтей., разуметъ жилища добрыхъ гражданъ или даже сенаторскія палаты.

Самое пространное и самое обстоятельное описаніе римскаго пира даетъ Штроній въ разсказ о банкет Тримальціона. Мы на немъ не будемъ останавливаться и ограничимся лишь указаніемъ на присутствіе за столомъ миньоновъ, что вызываетъ рзкіе укоры женщинъ, обращенные, къ мужьямъ въ самыхъ точныхъ выраженіяхъ. Въ лиц Тримальціона авторъ изобразилъ разбогатвшаго отпущенника, нажившагося дурными средствами и задающаго роскошные праздники своимъ друзьямъ,— конечно, такимъ же, какъ онъ, выскочкамъ и бывшимъ рабамъ. Стало быть, это не настоящее свтское общество, а боле низкій слой. Но дло въ томъ, что это все люди богатые и знакомые съ обычаями высшаго свта, которому они несомннно стремились подражать, какъ это длаютъ выскочки (parvenus) нашего времени. Подражаніе выходить у нихъ каррикатурно и забавно, быть можетъ, сама же каррикатура есть не иное что, какъ утрированное изображеніе дйствительности. И въ банкет Тримальціона мы имемъ нчто врод каррикатуры высшаго общества, въ которомъ, очевидно, происходило приблизительно то же самое, что у Тримальціона на пиру, хотя происходило нсколько иначе, вроятно. Равнымъ образомъ Лукіанъ, описывая пиръ у богатаго человка, представляетъ намъ въ каррикатурномъ вид явившихся на обдъ философовъ. Одинъ изъ нихъ, циникъ, продлываетъ неописуемыя безобразія, за что, однако же, его не выгоняютъ вонъ изъ дому. Слдовательно, подобныя гадости были возможны, и длались въ дйствительности, иначе Лукіанъ не написалъ бы о нихъ, такъ какъ зналъ бы, что никто ему не повритъ, Не поврить же ему нельзя,если сопоставить описанное имъ съ тмъ, какъ Тримальціонъ выходилъ изъ-за стола, объясняя присутствующимъ, зачмъ онъ ихъ оставляетъ, и въ особенности, если припомнить разсказанную Сенекой исторію обвиненія Павла, римскаго всадника, человка очень извстнаго, въ томъ, что онъ будто бы, выйдя изъ-за стола, не снялъ съ руки перстня съ портретомъ императора. Присутствовавшія на обд лица засвидтельствовали,что въ данный моментъ перстня на его рук не было, и Тмъ спасли Павла. Стало быть, все, послужившее поводомъ къ обвиненію, происходило на ихъ: глазахъ въ самой столовой, и, стало быть, не одни циники позволяли себ длать во время обдовъ непередаваемыя непристройности.

Среди такого общества, изображеніе котораго мы воспроизвели по книг Лакомба, строго удерживая вс его ссылки на источники, нравственность женщинъ, естественно, не могла стоять на высокомъ уровн. Въ ихъ присутствіи и при ихъ участіи велись такіе разговоры, предъ ихъ глазами проходили такія зрлища, наконецъ, съ ними съ самими происходили такія вещи, которыя обязательно должны. быки, такъ сказать, стирать съ ихъ сознанія различіе между нравственнымъ и безнравственнымъ, между приличнымъ и непристойнымъ. Мотивы,¹ побуждающіе женщину оставаться Нравственною и честною, вытекаютъ, во-первыхъ, изъ чувства самоуваженія и, во-вторыхъ, изъ желанія сохранить уваженіе Окружающихъ людей, мнніемъ которыхъ она дорожитъ. Все то, что переживала римская женщина у себя дома и чему подвергалась въ гостяхъ на обдахъ, должно было принижать ее въ собственныхъ глазахъ, уничтожать въ ней чувства стыдливости и самоуваженія. Съ другой стороны, что еще пагубне, не могла она сохранить уваженіе къ мужской половин своего общества, безобразія котораго ее унижали и развращали. Въ результат получалось, что женщины переставали придавать какую бы то ни было цну уваженію мужчин и приходили къ такому заключенію, что изъ-за такихъ ничтожныхъ пустяковъ ршительно не стоитъ стснять себя и сдерживать порывы страсти…

Проповдники морали, Плиній, Сенека, Ювеналъ, Квинтиліанъ, Тацитъ, возставали противъ безнравственности, рзко порицали порокъ, но вс ихъ проповди разлетались на втеръ, какъ это происходитъ и въ наши дни. Проповдниковъ выслушиваютъ, ничего имъ не возражаютъ, а просто отвертываются отъ нихъ и продолжаютъ жить, какъ жили. Проповди обличаютъ и сатиры бичуютъ насмшкою извстныя, данныя явленія жизни и не въ силахъ устранить причинъ, вызвавшихъ, взростившихъ и поддерживающихъ эти явленія. Найдите средства уничтожить причины и уничтожьте ихъ, тогда ихъ слдствія, порицаемыя и осмиваемыя явленія, сами собою исчезнутъ. А до тхъ поръ, дока не устранены причины, порицаемая и осмиваемая жизнь только насмется надъ проповдью и обличеніемъ.

VIII.

Домашняя прислуга римлянъ состояла почти исключительно изъ рабовъ, подобно тому, какъ у насъ въ Россіи еще не очень давно прислуга барскихъ домовъ состояла изъ крпостныхъ дворовыхъ. Различіе между рабствомъ въ Рим и нашимъ крпостнымъ правомъ очень велико, но въ положеніи домовыхъ рабовъ и дворовыхъ людей сходство въ нкоторыхъ чертахъ оказывается поразительное. Лакомбъ незнакомъ съ бывшею дворней, наполнявшею наши господскіе дома въ дореформенное время, и длаетъ сопоставленія римской дворовой челяди съ вольною прислугой въ странахъ Западной Европы. Въ этомъ мы не будемъ слдовать за французскимъ ученымъ. Господа въ Рим всегда горько жаловались на крайнюю порочность рабовъ, какъ, впрочемъ, вс господа въ мір стуютъ на негодность прислуги. Римляне въ своихъ жалобахъ были, повидимому, совершенно правы, но они едва ли сознавали, насколько порочность слугъ была необходимымъ слдствіемъ ихъ безправности. Лживость, склонность къ воровству, къ пьянству, къ лизоблюдству, лности и разврату были издавна пороками рабьими и обусловливались жалкимъ во всхъ отношеніяхъ положеніемъ людей, находящихся въ безграничной зависимости отъ воли и прихотей господъ. Лакомбъ не безъ нкотораго удивленія говоритъ о многочисленности римскихъ домовыхъ рабовъ, количествомъ своимъ превосходившихъ, по крайней мр, вчетверо нашу ныншнюю прислугу. Насъ же, помнящихъ барскія дворни въ помстьяхъ и городамъ, нисколько не поражаютъ примры, приводимые почтеннымъ французскимъ авторомъ.

Батонъ Утическій,— говоритъ онъ со словъ Валерія Максима,— лишенный части, своихъ доходовъ, во время междоусобной войны Помпея съ Цезаремъ, вынужденный интересами своей партіи постоянно перезжать изъ одного мста въ другое, человкъ экономный и скромный въ привычкахъ, чуть-чуть не стоикъ, путешествовалъ въ сопровожденіи дюжины слугъ. Скавръ (тоже по Валерію Максиму) былъ бденъ, когда онъ сдлался сенаторомъ, все его имущество состояло изъ 35,000 сестерцій (около 2,000 руб.) и изъ 10 рабовъ. Отношеніе между капиталомъ и числомъ рабовъ кажется Лакомбу несоразмрнымъ, Приблизительно такое же соотношеніе оказывается въ состояніи Пудентиллы, которое Апулей опредляетъ въ милліонъ сестерцій при 800 рабахъ. Римскій гражданинъ скромнаго достатка имлъ не мене десяти рабовъ, у всадниковъ ихъ насчитывалось до сотни и больше, въ домахъ сенаторовъ бывало ихъ по нскольку сотенъ, у императоровъ число рабовъ доходило до полуторы и даже до двухъ тысячъ. Римскій префектъ Педаній Секундъ, убитый своимъ рабомъ, имлъ 400 слугъ въ одномъ изъ своихъ городскихъ домовъ (Тацитъ: ‘Лтопись’, XIV, 42 {Вс они были казнены по указу сената. Народъ возсталъ противъ такой жестокости и не допускалъ совершенія казни. Императоръ Неронъ приказалъ оцпить путь войсками и исполнить приговоръ сената (Тацитъ).}).

Въ наше время вс домашнія потребности удовлетворяются вольными мастеровыми и рабочими, все покупается: обувь, ткани, одежды, печеный хлбъ, украшенія, статуи, картины и проч. Въ богатыхъ римскихъ домахъ все длалось у себя домовыми рабами. Но этимъ, все-таки, нельзя объяснить необыкновенной ихъ многочисленности. Тутъ замшивались въ дло еще иные мотивы и, прежде всего, спсивое желаніе похвастаться количествомъ рабовъ, которымъ опредлялись значительность дома и важность господина, сопровождаемаго по улицамъ толпою челядинцевъ. Такова была своего рода роскошь, которою щеголяли римляне, уступавшіе эпох среднихъ вковъ въ убранств домовъ и въ богатств одеждъ. Въ т времена побдитель не только грабилъ побжденнаго, какъ это длается до нашихъ дней, но онъ завоевывалъ страну и обращалъ въ рабовъ весь побжденный народъ или только часть народа. Вслдствіе безпрерывныхъ и побдоносныхъ войнъ, наплывъ рабовъ въ Римъ былъ огромный и, соотвтственно этому, невысока была ихъ покупная цна. Заурядный рабъ, пригодный лишь для простой работы, продавался обыкновенно за шесть- или семьсотъ франковъ. Надо, впрочемъ, замтить, что, за исключеніемъ предметовъ первой необходимости, въ Рим все было очень дорого: такъ, напримръ, рыба краснобородка (surmullet), сколько-нибудь крупнаго размра, стойла отъ пяти до шестисотъ франковъ. По выраженію одного изъ современниковъ, можно было за равную цну купить рыбу и поймавшаго ее рыбака.

Помимо тщеславія, была еще другая причина, побуждавшая римлянъ держать при себ большое число рабовъ. Римъ постоянно былъ ареною борьбы двухъ партій, доходившей временами до крайняго ожесточенія. Внутри самыхъ партій существовали сильнйшіе раздоры, наслдственная вражда между знатными фамиліями играла тоже не малую роль въ общественной жизни Рима. Взаимныя отношенія усложнялись соперничествомъ изъ-за должностей, очень многочисленныхъ, замщавшихся по выборамъ, происходившимъ ежегодно. Система должностей представляла собой нчто похожее на лстницу. Забравшійся на одну ея ступеньку всми силами тянулся подняться на слдующую и пускалъ въ ходъ вс средства, которыя давало ему занимаемое имъ положеніе. Благодаря этому, общественная жизнь доходила до крайняго напряженія, которое поддерживалось римскими уголовными законами. Въ новыхъ государствахъ право обвиненія передъ судомъ почти по всмъ ддамъ принадлежитъ короннымъ чиновникамъ и составляетъ ихъ обязанность. Въ древнемъ Рим правомъ обвинять частнаго человка или должностное лицо пользовался каждый гражданинъ и часто злоупотреблялъ такимъ правомъ, тмъ боле опаснымъ, что, при чрезмрномъ множеств карательныхъ законовъ, нкоторые проступки, противъ которыхъ они были направлены, представлялись довольно неопредленными и даже трудно опредляемыми, какъ, напримръ, briga и peculat. Не было ни одного лица, домогавшагося выбора или получившаго должность по выбору, которое не могло бы подпасть справедливому или, по меньшей мр, правдоподобному обвиненію въ бриг, т.-е. въ домогательств, въ искательств, въ интригахъ и т. под. для полученія должности. Ни одно оставляющее службу лицо не было ограждено отъ обвиненія въ дйствительномъ или только предполагаемомъ пекулат, т.-е. въ незаконномъ стяжаніи. Составъ суда былъ очень многочисленный, набирался онъ изъ случайно и временно попадавшихъ въ него гражданъ и представлялъ собою толпу, волнуемую политическими страстями. При этомъ обвиняемому грозили самыя тяжелыя кары: изгнаніе, политическая смерть, конфискація имнія. Надо замтить, что тмъ же наказаніямъ подвергался и обвинитель, не доказавшій своего обвиненія.

Одинаковость риска для обихъ тяжущихся сторонъ превращала процессъ въ своего рода поединокъ и возбуждала напряженный интересъ въ публик. Такая опасность обвиненія имла пагубное вліяніе въ томъ отношеніи, что въ глазахъ общества и въ собственномъ сознаніи обвинителя снимала съ него нравственную отвтственность за ложное обвиненіе. Молодой, неизвстный человкъ, выступая съ обвиненіемъ противъ лица извстнаго и сильнаго, поддерживая обвиненіе смло, искусно и краснорчиво, могъ разсчитывать не только на снисхожденіе общества, но и на его сочувствіе. Онъ становился чуть не героемъ, сразу пріобрталъ извстность. Многіе люди съ громкими историческими именами начинали свою политическую карьеру безсовстнйшими обвиненіями. Понятія извратились до того, что въ заслугу и славу ставились смлость, врне — дерзость обвиненія, ловкость и изворотливость обвинителя, не разбирая, справедливо или ложно само обвиненіе по существу. Совсмъ иначе смотрлъ на докащика обвиняемый, для него возбудившій ложное обвиненіе былъ, просто, негодяемъ, противъ котораго позволительно защищаться всякими средствами. И мы едва ли ошибемся, когда скажемъ, что, по понятіямъ того времени, можно было оставаться вполн честнымъ человкомъ и поддаться искушенію отвтить на ложный извтъ ударомъ кинжала, не самолично, разумется,— на то были рабы, приказывать которымъ не предстояло даже и надобности, не слдовало только мшать, а ужь они свое дло знали.

Посл всего сказаннаго понятно, почему всякій богатый человкъ держалъ толпы слугъ-рабовъ, готовыхъ защищать его домъ противъ ночнаго нападенія и обязанныхъ сопровождать господина по улицамъ и площадямъ. При недостаточности общественной охраны личной безопасности, такое средство защиты, естественно, превращалось въ средство для нападенія Въ случа надобности, и враждующія стороны часто бывали вынуждены увеличивать число своихъ рабовъ, чтобы не отстать въ сил отъ противника. Извстно, что Клодій и Милонъ ходили по городу съ цлыми маленькими арміями. Въ одной изъ стычекъ между ними Клодій былъ убитъ. Мене извстенъ тотъ фактъ, что многіе другіе водили за собою такіе же огромныя толпы отчаянныхъ головорзовъ. Многочисленная свита рабовъ была средствомъ обороны и нападенія и, кром того, вншнимъ признакомъ богатства, знатности и великолпія. Въ домашнемъ обиход эти толпы, разумется, бездльничали, чтобы чмъ-нибудь прикрыть ихъ праздность, раздленіе обязанностей между рабами было доведено до послдней крайности: рабъ, приставленный носить за господиномъ дождевый зонтъ, не бралъ уже въ руки солнечнаго зонта, при которомъ состоялъ другой служитель, сопровождавшій госпожу по утрамъ уже только по утрамъ и ходилъ за нею: для вечернихъ выходовъ были другіе рабы. Сами господа были вынуждены придерживаться такихъ разъ навсегда установленныхъ распорядковъ подъ страхомъ, что не къ своему длу назначенный рабъ сдлаетъ его неохотно и на зло дурно.

Мы очень мало знаемъ о бракахъ (contubernium) между рабами, о нихъ почти ничего не говорится въ римскихъ законахъ, и понятно — почему. Рабъ и рабыня были въ такой безграничной зависимости отъ господина, что вс ихъ взаимныя отношенія опредлялись исключительно его произволомъ. Браки, или ихъ подобіе, конечно, существовали, какъ о томъ свидтельствуетъ Колумелль по отношенію къ рабамъ-прикащикамъ, завдывавшимъ сельскимъ хозяйствомъ. Несомннно существовали браки и между домовыми рабами въ тхъ видахъ, чтобы семьею привязать ихъ къ дому. О какихъ-либо соображеніяхъ нравственнаго характера тутъ, повидимому, не можетъ быть и рчи. Все дло сводилось къ вопросамъ о выгод или невыгод для хозяина. Мы видимъ, напримръ, что въ самую цвтущую эпоху Рима пользующійся всеобщимъ уваженіемъ господинъ отдавалъ рабынь содержателямъ притоновъ для проституціи, единственное ограниченіе заключалось въ запрещеніи ему самому заниматься этимъ постыднымъ торгомъ. Катонъ Утическій строго отдлялъ въ своемъ дом рабовъ мужчинъ отъ женщинъ и допускалъ сношенія между ними не иначе, какъ подъ условіемъ уплаты ему рабомъ каждый разъ извстной, Опредленной суммы. Объ этомъ мы знаемъ отъ Плутарха (Cato major, 21), что не мшаетъ ему считать Катона мудрйшимъ изъ мудрыхъ. У Плутарха же есть указаніе, до какой предупредительности доходило гостепріимство Вибія, оказанное скрывавшемуся у него Брассу {Плутархъ: ‘Crassus’, I. Сравн. съ Плавтомъ: ‘Marc’., I, 1, 101. Лакомбъ длаетъ сопоставленіе этого факта съ передаваемыми Шельхеромъ въ его книг Французскія колоніи (стр. 78). Помнящимъ крпостное право у насъ нтъ надобности такъ далеко искать соотвтствующихъ примровъ.}.

При Антонинахъ былъ изданъ законъ, запрещавшій разлучать рабовъ-супруговъ, продавать мужа безъ жены или родителей безъ дтей. Но никакой законъ не пытался даже опредлить границу произвола господина надъ рабами у себя въ дом. Владлецъ. распоряжался и тшился своею живою собственностью, какъ ему хотлось, забавлялъ и тшилъ ею своихъ друзей и гостей, насколько то ему было угодно, нисколько не стсняясь брачными союзами рабовъ. Безправный слуга, въ виду неотвратимости факта, не смлъ давать волю чувству ревности по отношенію къ господину и къ друзьямъ господина, а затмъ безцльно было бы съ его стороны ревновать жену и къ кому-либо изъ рабовъ, такъ какъ, въ случа неврности жены, онъ лишенъ былъ возможности отомстить за себя, не могъ ни убить, ни изувчить жену или своего соперника потому, что этимъ нанесенъ былъ бы ущербъ собственности хозяина. Какъ ни слабы »ыли сдерживающіе, мотивы для замужнихъ рабынь, все же о ли существовали. Для рабынь-двушекъ не было ршительно никакихъ нравственныхъ сдержекъ, кром страха передъ господами, о чемъ забылъ упомянуть Лакомбъ.

Нкоторыя надписи на надгробныхъ памятникахъ указываютъ на существованіе прочныхъ, настоящихъ брачныхъ союзовъ между рабами. Таковые, несомннно, существовали по вол господъ, когда они въ томъ видли свою выгоду, какъ нами упомянуто выше на основаніи свидтельства Колумелли о бракахъ управляющихъ. Вопросъ здсь въ томъ, много или пало было такихъ браковъ. Указываемыхъ надгробныхъ надписей мы знаемъ очень немного, и имъ Лакомбъ противупоставляетъ другія надписи въ доказательство крайней безпорядочности семейныхъ отношеній рабовъ, установленныхъ волею ихъ господъ. Такъ, въ одной надписи рабомъ объяснено, что онъ былъ женатъ на своей родной сестр (Момзенъ: ‘Inscr. Neap.’, 7072), въ другой — мужъ оплакиваетъ одновременно кончину двухъ женъ (Грутеръ, 974, 4). Въ одной изъ комедій Плавта (Stichus) изображено возвращеніе домой изъ дальняго путешествія съ господиномъ двухъ рабовъ къ ихъ единственной, общей жен. Такіе тройственные союзы, по всей вроятности, не были рдкостью.

Ничуть не отрицая возможности взаимной любви и основаннаго на ней прочнаго и продолжительнаго брачнаго сожитія между рабами, мы думаемъ, однако же, что примры такого постоянства ничего не доказываютъ по отношенію къ общему уровню нравственности рабовъ. Поставленные въ необходимость безпрекословно служить всякимъ прихотямъ развратныхъ господъ {‘Non turpe est quod dominus jubet’. Петроній, 75.— ‘Impudicitia in servo est necessitas’. Сеннека: ‘Controv.’ IV, prol.}, рабы, естественно, не могли и даже не должны были сохранять нравственныя чувства, у нихъ не:было къ тому никакихъ побужденій, существовавшихъ для людей свободныхъ. А мы знаемъ, насколько слабо бы по воздйствіе таковыхъ побужденій на нравственность самихъ господъ, въ томъ, что касалось взаимныхъ отношеній обоихъ половъ. Такимъ образомъ, населеніе каждаго римскаго дома представляло изъ себя дв части, существенно различныя между собою въ смысл нравственномъ: одна была подчинена точно опредленнымъ правиламъ, всми уважаемымъ въ теоріи, хотя бы и нарушаемымъ въ практик, для другой не существовало ни установленныхъ правилъ, ни какихъ-либо нравственно сдерживающихъ побужденій. Эта послдняя, многочисленнйшая часть должна была имть очень вредное вліяніе на высшій классъ и въ дйствительности его имла, какъ мы увидимъ ниже.

IX.

Между нами и нашими слугами (даже при крпостномъ прав) разстояніе во всхъ отношеніяхъ неизмримо больше, чмъ то было въ древнемъ Рим. Тамъ рабы были постоянными и необходимыми свидтелями всего, что говорится и длается ихъ господами. Какъ потому, что рабовъ было слишкомъ много, такъ и по неудобству римскихъ жилищъ, отъ слугъ ршительно нельзя было укрыться ни при какихъ обстоятельствахъ,— римляне, впрочемъ, мало объ этомъ заботились. Для нихъ рабъ былъ такою же вещью, какъ собака или кошка, и передъ рабомъ такъ же мало стснялись, какъ передъ домашнимъ животнымъ. Да если бы господа и вздумали отдалить рабовъ, то сдлать это было бы все равно невозможно. За обдами, кончавшимися пьянствомъ и всякими безобразіями, немыслимо было обходиться безъ слугъ, къ тому же, римляне щеголяли количествомъ рабовъ, ихъ красотою, богатствомъ ихъ одеждъ и ихъ талантами,— именно за обдами-то все это и выставлялось на-показъ гостямъ.

Имя въ своемъ распоряженіи огромное число прислуги, римляне отвыкли или просто разучились длать что-либо своими руками, Есть основаніе думать, что они даже гордились своею неумлостью, какъ признакомъ изнженности, свидтельствующей о знатности и богатств. Обычай, ради безопасности, чванства и личныхъ удобствъ, таскать за собою постоянно толпу рабовъ, какъ свою собственную тнь, привелъ къ тому, что къ нимъ и относиться стали, какъ къ собственной тни. Лукіанъ, Петроній, Апулій сообщаютъ на этотъ счетъ совершенно непередаваемыя подробности. Но для насъ достаточно указать на Лтопись Тацита (XIII, 44), гд разсказана исторія убійства Понціи трибуномъ Октавіемъ Сагиттой во время любовнаго свиданія, причемъ свидтелями были приведенный Сагиттой отпущенникъ и служанка, сопровождавшая Понцію. Подробности изображены, великимъ историкомъ съ его обычною краткостью и съ античною откровенностью.

Ограждая себя рабами отъ вншнихъ опасностей, господа часто у себя, дома боялись своихъ же рабовъ и имли на то достаточныя причины. Изъ среды рабовъ нердко выдлялись мстительные люди или доведенные до отчаянія и жестоко расправлялись съ господами. Римляне обыкновенно выбирали двухъ-трехъ любимцевъ, длали ихъ своими приближенными, любимцы же въ свою очередь угнетали рабовъ и, изъ собственныхъ выгодъ, поддерживали подозрительность господъ. Довренный рабъ, на врность котораго хозяинъ разсчитывалъ, спалъ ночью у входа въ господскую спальную, прикрытаго простою драпировкой или тонкою дверью. Находясь въ Двухъ шагахъ отъ супруговъ, онъ слышалъ вс ихъ разговоры и супружескія нжности. Привычка ни въ чемъ не стсняться передъ рабами деморализовала слугъ и господъ. Распущенность нравовъ однихъ неминуемо отражалась на другихъ, а постоянное присутствіе рабовъ умаляло чувство стыдливости, что сказалось особенно вредными послдствіями для женщинъ. Дурное вліяніе рабства на свободнаго гражданина начиналось, можно сказать, съ колыбели. Очень немногія матери достаточныхъ классовъ кормили сами своихъ дтей, ихъ сдавали на руки кормилицамъ, разумется, рабынямъ, и для этого выбирали предпочтительно гречанокъ, изъ желанія съ самаго ранняго возраста пріучить дтей къ греческому языку. Знаніе этого языка считалось обязательнымъ для каждаго римлянина, въ такой же мр, въ какой у насъ еще такъ недавно почиталось обязательнымъ знать французскій языкъ. Въ помощь кормилиц давалось дв или три служанки, ея же соотечественницы. Такимъ образомъ, дти римлянъ выростали въ греческой сред и пріобртали отличный навыкъ въ греческомъ язык. Когда ребенокъ достигалъ семилтняго возраста, приходилось подумать о теоретическомъ его обученіи тому же языку, и родителямъ представлялось ршить — посылать ли ребенка въ общественную школу, или приставить къ нему учителя дома. Вопросъ: что лучше?— возбуждалъ большіе споры, судя по Квинтиліану (Inst, orat., кн. I, гл. II). Этотъ знаменитый педагогъ былъ на сторон школы, и то, что онъ говоритъ о домашнемъ воспитаніи, представляетъ огромный интересъ. Но мы, но не разъ уже объясненнымъ причинамъ, вынуждены во многомъ отступить отъ подлинника и многое пройти молчаніемъ. Квинтиліанъ соглашается съ мнніемъ, что дти очень испорчены въ общественныхъ школахъ, съ грустью признаетъ онъ, что дтямъ ‘знакомы вс пороки ране, чмъ они могутъ уразумть, что такое пороки’. Но такая испорченность не въ школ зародилась, она занесена въ нее изъ родительскихъ домовъ. ‘Ребенокъ знаетъ нашихъ любовницъ нашихъ миньоновъ, онъ знаетъ, что поется и что длается во время нашихъ оргій’. Дти, конечно, не присутствовали за обдами, переходившими слишкомъ часто въ оргіи, ихъ удаляли тотчасъ посл первой перемны. Но изъ разговоровъ рабовъ они знали все, что тамъ длалось, и съ. комментаріями, далеко не ослаблявшими дйствительности. Кром того, хорошенькихъ маленькихъ рабовъ съ банкетовъ не удаляли,— напротивъ, они тамъ играли видную роль. И эти-то ребятишки, развращаемые всмъ видннымъ, были постоянными и ближайшими товарищами господскихъ дтей. Квинтиліанъ совершенно врно говоритъ: ‘Неужели вы думаете’ что такое общество мене вредно для вашихъ дтей, чмъ товарищество имъ равныхъ?’ Квинтиліанъ упускаетъ изъ вида лишь одно, что школа не устраняла товарищества ребятишекъ-рабовъ, внклассное время дти господъ проводили, все-таки, съ ними.

Отдача дтей въ школу избавляла, по крайней мр, отъ необходимости держать въ дом учителя,— эту сущую язву, по словамъ Квинтиліана. Въ учителя обыкновенно брали грековъ, рабовъ или отпущенниковъ, и нердко такихъ, которые оказывались непригодными ни на какое другое дло. Плутархъ говоритъ: ‘У кого есть хорошій слуга, тотъ длаетъ его капитаномъ корабля, прикащикомъ, управителемъ, а драннаго пьяницу раба, не пригоднаго на услуги, берутъ въ преподаватели къ сыновьямъ’. Нсколько короче, но то же самое подтверждаетъ Тацитъ. Педагогическіе пріемы такихъ учителей отличались замчательною простотой и сводились къ нещаднымъ побоямъ учениковъ. Дале Лакомбъ передаетъ ужасы, по Квинтиліану же, и высказываетъ мнніе, что обученіе въ школ едва ли было чмъ лучше домашняго, такъ какъ, вмсто преподавателя, надъ ученикомъ издвался репетиторъ, педагогъ, какъ его называли, обязанный водить своего воспитанника въ школу и готовить съ нимъ уроки дома. Такой педагогъ былъ, разумется, тотъ же рабъ и методы его обученія были т же.

Во времена республики не много знаній требовалось отъ женщинъ, умющая прясть, шить, читать и писать считалась наилучше образованною. Къ началу христіанской эры дло приняло совсмъ иной оборотъ, античная суровость значительно смягчилась, началъ развиваться вкусъ къ танцамъ и къ музык. Родители, не имвшіе средствъ давать за дочерьми крупное приданое, стали заботиться о томъ, чтобы придать своимъ двицамъ наибольшую личную привлекательность, и ввели въ кругъ ихъ образованія обученіе танцамъ и пнію. Съ захватомъ власти Августомъ быстро измнилась вся общественная жизнь римской аристократіи и буржуазіи. Политическія партіи одна за другою сходили со сцены, а съ ними исчезало публичное обсужденіе длъ общественныхъ. Серьезное краснорчіе, направленное исключительно на сущность предмета, уступило мсто литературному диллетантизму,— ораторъ превратился въ діалектика и ритора. Въ то же время, при Гораціи и Виргиліи, насталъ золотой вкъ латинской поэзіи. Благодаря ли дйствительному увлеченію, или подъ вліяніемъ моды, каждый римлянинъ высшихъ классовъ восчувствовалъ неопродолимую страсть къ стихамъ и въ риторическимъ словоупражненіямъ. Это новое направленіе не замедлило отразиться на женскомъ образованіи, и многіе родители ршили пополнить недостатокъ приданаго своихъ дочерей обученіемъ ихъ тому, что казалось столь привлекательнымъ мужчинамъ. Мало по-малу вошло въ обязательную для всхъ моду давать двушкамъ литературное образованіе. Од стали читать и комментировать латинскихъ поэтовъ, заучивать множество стиховъ на память и искусно декламировать. Иныя сами принялись писать ‘стихи по-латыни, Другія взялись за греческій языкъ. При такихъ запросахъ на образованіе, рабыни оказались совсмъ непригодными, ихъ самихъ ничему не обучали, кром танцевъ и музыки. Пришлось обратиться къ учителямъ-рабамъ. Мы не можемъ съ достоврностью сказать, къ какимъ нравственнымъ результатамъ приводило обученіе двицъ мужчинами-рабами. Но, судя по тому, что мы знаемъ объ этихъ учителяхъ отъ Квинтиліана, мы вправ предполагать, что моральная сторона воспитанія немало отъ того страдала, и мы едва ли ошибемся, сказавши, что такое воспитаніе было одною изъ важныхъ причинъ упадка нравовъ того времени.

Для молодыхъ римлянъ товарищество съ рабами не превращалось съ выходомъ изъ дтскаго возраста. Напротивъ, въ это то именно время оно становилось всего интимне и еще пагубне. Спутникъ дтскихъ игръ, почти ровесникъ своего господина, рабъ длался его спутникомъ во всхъ его юношескихъ похожденіяхъ, и не только спутникомъ, но часто руководителемъ, всегда усерднйшимъ помощникомъ. Въ доказательство Лакомбъ приводитъ сюжеты комедій. Плавта, въ которыхъ молодой рабъ является прототипомъ Мольеровскаго Скапена. Для удовлетворенія любовныхъ прихотей молодого господина, онъ обманомъ добываетъ дляцего хорошенькую невольницу, мошеннически вытягиваетъ деньги у его отца, онъ словомъ и ддомъ обучаетъ молодаго человка всякимъ негодяйствамъ. Безнравственный отъ рожденія, развращенный съ дтскихъ лтъ, рабъ длалъ это иногда изъ любви къ господину, съ которымъ выросъ вмст, при отсутствіи же такой привязанности, рабу были просто выгодны кутежи и всякія похожденія его господина: тутъ и въ денежномъ, и въ иномъ отношеніи кое-что перепадало и на его долю, а близость съ молодымъ господиномъ сулила еще большіе выгоды въ будущемъ. Случалось, конечно, и нердко, что за наглую ложь, за слишкомъ нахальныя продлки рабы тяжко платились. Но ихъ не пугали ни побои, ни жестокія кары, къ тому и другому они относились съ отчаяннымъ презрніемъ, съ извстною похвальбой тмъ, что ихъ заслужили. Въ ихъ сред сложилось своего рода общественное мнніе, ставившее въ заслуги какъ разъ то, за что безпощадно наказывали господа {Плавтъ: ‘Asinaria’, III, II.— Mostell, III, I.— Miles gloriosus, II, IV, 374 и слд.}. Дерзость проступковъ являлась признакомъ удальства, презрніе къ карамъ представлялось почти геройствомъ. Такимъ впечатлніямъ поддавались порою сами господа, по крайней мр, молодые, и, вмст съ удивленіемъ передъ молодечествомъ негодяевъ, невольно воспринимали извращенные рабскіе взгляды на безнравственные поступки.

Римляне женили сыновей очень молодыми, въ томъ разсчет, что они раньше остепенятся. Но жизнь Рима представляла не мало условій, крайне неблагопріятныхъ для поддержанія согласія супруговъ и для охраненія ихъ взаимной врности, одною изъ важныхъ причинъ семейнаго разлада слдуетъ признать вліяніе рабовъ, въ особенности личныхъ слугъ молодыхъ мужей, товарищей ихъ дтства, и затмъ юношескихъ похожденій, о которыхъ мы только что говорили.

Остепенялся молодой господинъ, волей-неволей приходилось остепениться и его врному спутнику, что отнюдь не могло быть ему по вкусу. Его тянуло къ прежней жизни, разгульной и веселой, и, къ тому же, дававшей возможность быстро собрать деньги для выкупа на волю. И вотъ онъ пускалъ въ ходъ всю свою ловкость, вс ухищренія, чтобы заманить господина въ какую-нибудь любовную интрижку, въ большинств случаевъ, это ему скоро удавалось. По словамъ Ювенала (Сатира VI, стихъ 5111), женщины всегда ненавидли приближенныхъ рабовъ своихъ мужей и имли полное къ тому основаніе. Здсь мы вынуждены, хотя вскользь, упомянуть объ извстнаго сорта рабахъ, еще боле отвратительныхъ для женщинъ. Общественное мнніе мужчинъ относилось къ тому, о чемъ мы говоримъ, съ поражающею снисходительностью. Надо полагать, что женщины смотрли на дло съ большею строгостью, а на мужей, нуждающихся въ такой снисходительности, съ меньшимъ уваженіемъ. Нечего, кажется, настаивать на томъ, что утрата женою уваженія къ мужу не способствуетъ ни семейному согласію, ни поддержанію добрыхъ нравовъ.

Въ годы старые, во времена Плавта, женская прислуга была не многочисленна и состояла изъ здоровенныхъ и грубыхъ уроженокъ Италіи, пригодныхъ для всякой тяжелой работы и очень мало привлекательныхъ. Однако же, и ими прельщались ихъ господа. Катонъ Утическій, образецъ добродтелей, имя котораго во вс вка употреблялось, какъ нарицательное, для обозначенія человка высокой нравственности, имлъ любовную связь съ своею рабыней на глазахъ у сына и его молодой жены (Плутархъ). Сципіонъ Африканскій, прославленный за великодушный поступокъ съ красавицей плнной испанкой, въ то время, когда ему было всего двадцать шесть лтъ, потомъ, будучи мужемъ превосходнйшей женщины, Терціи Эмиліи, отцомъ семейства, пожилымъ человкомъ, достигнувшимъ высшихъ почестей и величайшей славы, жилъ въ любовной связи съ одною изъ своихъ служанокъ (Валерій Максимъ). Если такъ поступали Батонъ и Сципіонъ, лучшіе люди своего времени, то нельзя сомнваться въ томъ, что другіе длали то же самое и стснялись, вроятно, еще мене. Въ подтвержденіе мы еще разъ сошлемся на Плавта и его Asinaria. Но въ его время прославленныя за свою красоту рабыни гречанки были еще рдки и дороги. Впослдствіи, съ расширеніемъ завоеваній, съ накопленіемъ богатствъ и съ наплывомъ въ Римъ плнныхъ, число рабынь въ римскихъ домахъ значительно умножилось, и рядомъ съ гречанками въ нихъ появились красавицы другихъ типовъ, изъ Галліи, Германіи, Испаніи, Сарматіи и изъ всхъ извстныхъ тогда странъ. Не обладая удивительною чистотой линій гречанокъ, он имли своего рода привлекательность для мужчинъ, доказательствомъ чего намъ служитъ то обстоятельство, что римскія женщины стали поддлываться подъ нихъ и придавать своимъ волосамъ: искусственно блокурый или рыжій цвтъ, природный у этихъ плнницъ. Въ результат подучилось, что всякій зажиточный римлянинъ имлъ у себя въ дом цлый гаремъ, превосходно подобранный. Установленная законами моногамія была только номинальною и стсняла лишь того, кто самъ хотлъ стсняться. А много ли такихъ было, мы предоставляемъ ршить читателю.

Въ наше время (только не въ крпостное въ Россіи) всякая служанка легко можетъ избжать ухаживаній хозяина, если захочетъ, для этого у нея есть самое простое средство: взять разсчетъ и уйти. Римская служанка была беззащитна, она была собственностью, вещью своего господина, который имлъ право длать съ нею все, что ему угодно. Не подчиниться его желаніямъ она не могла и даже того боле: у рабыни было не мало мотивовъ предупреждать желанія господина, стараться понравиться ему и угодить. Благорасположеніе хозяина, во-первыхъ, гарантировало ее отъ дурнаго съ нею обращенія и, наоборотъ, обезпечивало хорошее, во-вторыхъ, давало надежду получить свободу и, пожалуй, даже выйти замужъ. Слдовательно, нтъ ничего удивительнаго въ томъ, что служанки сами вызывали ухаживанья господъ, увлекали ихъ и отбивали у своихъ госпожъ ихъ мужей, а порою и любовниковъ, какъ о томъ разсказываетъ Овидій. Марціалъ до женитьбы своей, какъ и посл женитьбы, молитъ боговъ послать ему малую толику денегъ, чтобы купить хорошенькую невольницу, которая служила бы ему и любила бы его. Помимо хозяина дома, служанка не имла никакихъ способовъ уклониться отъ ухаживаній его взрослыхъ сыновей, его друзей, рабовъ, живущихъ въ одномъ съ нею дом, въ самой интимной близости, длавшей ее почти беззащитною. Впрочемъ, ей и -защищать было нечего и защищаться не для чего, объ этомъ не думали ни ея родные, ни она сама. Лишенная всякаго образованія, всякихъ понятій о нравственности,— ее на лучшій конецъ учили пснямъ и пляск,— рабыня жила только инстинктами и побужденіями, не зная ничего, могущаго ихъ сдерживать. Ея дтство проходило въ сред, гд стыдъ былъ незнакомъ и невыгоденъ, кто былъ ея отецъ она, въ большинств случаевъ, не могла съ увренностью сказать, со всхъ сторонъ ее окружали ложь и безстыдство, и выростала она безстыдною, лживою и нахальною до виртуозности.

Молодая римлянка, двушка высшихъ классовъ, росла и воспитывалась окруженная толпою такихъ созданій, и чмъ богаче, чмъ знатне она была, тмъ многочисленне была и эта толпа. Изъ ея среды избирала двочка ближайшую себ подругу, туда же, въ эту среду, шла она подлиться первыми тревогами своего юнаго сердца, шла за разъясненіемъ своихъ первыхъ недоумній. Едва ли нужно настаивать на томъ, какое вліяніе оказывало это на умъ и сердце римской двушки. Выйдя замужъ, молодая женщина,— слишкомъ молодая, какъ мы видли,— находила въ дом мужа точь-въ-точь такую же обстановку. къ тому же, изъ родительскаго дома она непремнно приводила съ собою двухъ или трехъ рабынь, своихъ любимицъ. Эти подруги дтства были врнйшими слугами молодой госпожи, надежнйшими повренными всякихъ ея тайнъ, готовыми все на свт сдлать какъ изъ привязанности къ ‘своей’ госпож, такъ и изъ любви къ интригамъ и, въ особенности, изъ-за личныхъ выгодъ. Въ извстныхъ случаяхъ, о которыхъ говоритъ Овидій, на долю служанокъ перепадало не мало денегъ, которыхъ он и въ глаза не увидали бы при другихъ обстоятельствахъ и служа честно. Надо, именно, у Овидія {Ars amandi, кн. I, стихи 351—370, ibid, 886 и слд., кн. II, 251 и слд., кн. III, 610 и слд.} прочесть, чтобы составить себ понятіе, какими он были неутомимыми и неустрашимыми гонцами, переносившими любовную переписку_s какъ ловко умла он проскальзывать мимо отцовъ, братьевъ, мужей, не затрудняясь никакими препятствіями. Съ неподражаемымъ мастерствомъ умли он прятать крошечныя таблички, содержавшія любовныя посланія. Случалось, что слишкомъ подозрительные мужья ловили посланницъ на дорог, обыскивали и раздвали до-гола,— напрасный трудъ: он знали секретъ такихъ чернилъ, которыми госпожа писала на спин или на груди своей повренной буквами, невидимыми для ревнивца мужа. Тотъ, кому письмо адресовано, съуметъ вызвать написанное на живой табличк, на слишкомъ живой,— живой настолько, что табличка часто наноситъ ущербъ тексту, и чтеніе его прерывается… Но изъ этого совсмъ не слдуетъ заключать, буро служанка длалась соперницей госпожи. Ничуть не бывало: ревность — слишкомъ мудреное и слишкомъ высокое чувство для такой двчонки. Она, попрежнему, съ тмъ же усердіемъ и увлеченіемъ будетъ служить своей госпож. Такія пылкія и преданныя сообщницы не ограничивались тмъ, что помогали адюльтерамъ,— он ихъ устраивали.

Рабы представляли для семейной жизни римлянъ не меньшую, если не большую опасность, чмъ рабыни-служанки. Добытые изъ Греціи, Малой Азіи, Египта или рожденные въ дом отъ родителей, вывезенныхъ съ Востока, рабы отличались замчательною красотой и, что еще важне, врожденными изяществомъ и граціей. По всей вроятности, значительную роль игралъ тутъ и подборъ: некрасивыхъ, грубыхъ рабовъ господа назначали на тяжелыя работы, отправляли въ свои помстья, а при себ оставляли такихъ, которыми можно было похвалиться передъ знакомыми. Мы уже говорили, какъ охотно выставляли римляне на-показъ свою прислугу и какъ богато ее одвали. И не изъ одного только тщеславія они такъ поступали,— римляне были знатоками и цнителями физической красоты и нердко наряжали своихъ рабовъ лучше и роскошне, чмъ служанокъ. Мы не станемъ повторять за Лакомбомъ съ большими подробностями о томъ, какими мотивами обусловливалось такое предпочтеніе. Людямъ, сколько-нибудь знакомымъ съ античными нравами, подобныя разъясненія не нужны.! Сущность дла въ томъ, что красавцы рабы, восхищавшіе римлянъ, едва ли могли не производить такого же впечатлнія на римлянокъ.

Потомки богато одаренныхъ расъ, эти рабы соединяли съ физическою красотой большую смышленность, остроту ума, способность подсмотрть и угадать самыя тайныя вожделнія господина и госпожи, безотказную готовность исполнить всякую ихъ прихоть и умнье своей отчаянной лести придать иногда, самыя утонченныя формы. Если, по вол господина, ихъ принимались чему-либо обучать, они жадно хватались за ученіе и преуспвали въ немъ съ необыкновенною быстротой. Обученіе рабовъ представляло очень большія выгоды для ихъ господъ, такъ какъ цна обученнаго раба во много разъ превосходила стоимость простаго рабочаго. Грамматикъ, напримръ, продавался тысячъ за двадцать^—франковъ, во столько же и дороже цнился музыкантъ, ювелиръ, сколько-нибудь талантливый пантомимъ. Въ тхъ случаяхъ, когда удавалось напасть на особенно выдающіяся способности, афера выходила блистательнйшая, и хозяину доставались въ руки т баснословныя суммы, о которыхъ говоритъ Плиній Старшій. Средства пріобртенія, дозволенныя свободному гражданину высшихъ классовъ, были очень немногочисленны, и мы имемъ основаніе думать, что многіе сенаторы и всадники занимались обученіемъ рабовъ на продажу и тмъ составили себ состояніе. Мы знаемъ, что изъ такихъ-то школъ вышло не мало людей талантливыхъ, и можемъ назвать даже геніальныхъ: Ливій Андроникъ, творецъ латинской комедіи, былъ рабомъ, а также Плавтъ, Теренцій, Федръ и великій стоикъ Эпиктетъ, много лтъ своей жизни проведшій въ рабств у отпущенника императора Нерона.

Римляне были страстными поклонниками искусства, въ какой бы вншней форм оно ни представлялось: они не садились за обды безъ музыки, безъ цвтовъ на головахъ, восторгались поэзіей, декламаціей, краснорчіемъ, пніемъ, скульптурой, и не мене увлекались представленіями пантомимовъ, гимнастовъ, гладіаторовъ, ловкостью кучеровъ и наздниковъ. Эта страсть доходила у нихъ до того, что люди высшей аристократіи добровольно являлись на сценахъ, пли тамъ и танцовали, другіе принимали личное участіе въ конныхъ ристаніяхъ, въ бояхъ гладіаторовъ. Неронъ плъ публично, Коммодъ публично бился гладіаторомъ, правда, оградивши себя нкоторыми предосторожностями на всякій случай, что, впрочемъ, къ занимающему насъ предмету не относится. Для насъ важно, что оба — одинъ своему пнію, другой фехтованію — придавали больше значенія, чмъ своему положенію владыкъ міра. Лакомбъ не раздляетъ довольно распространеннаго мннія, приписывающаго такіе, на нашъ взглядъ, нелпые поступки римскихъ императоровъ безумію, порожденному чрезмрностью власти, доставшейся въ ихъ руки. Въ нихъ,— говоритъ нашъ авторъ,— только съ большею яркостью выразились вкусы времени, настолько распространенные въ тогдашнемъ обществ, что на манію эту жаловались моралисты, а законодатели пытались бороться съ нею различными мрами, оказавшимися, однако же, безплодными. Тутъ дйствовала не одна любовь къ искусству и къ извстнаго рода упражненіямъ,— къ любви примшивалась жадная погоня за извстностью, за славой, за апплодисментами цлаго народа, собиравшагося въ циркахъ. Въ этихъ античныхъ театрахъ все было колоссально: помщеніе, число зрителей, выраженія одобреній,— и впечатлнія отъ того получались непомрныя, намъ незнакомыя. Въ нашихъ театрахъ представленія даются ежедневно, мы посщаемъ ихъ отъ времени до времени на нсколько часовъ, вынесенныя оттуда впечатлнія быстро изглаживаются подъ напоромъ дловой сутолоки или же другихъ развлеченій. Въ Рим театральныя представленія бывали періодически, на нихъ шли вс, зрители проводили въ театр цлые дни въ продолженіе недль и даже мсяцевъ. На это время зридище наполняло собою всю жизнь, поглощало собою всего человка, захватывало все еге существованіе и доводило до необычайнаго напряженія. И надъ всмъ этимъ властвовалъ тотъ, кто вызывалъ восторги зрителей, онъ былъ царемъ, владыкой этой безчисленной толны. Для очень многихъ его лавровый внокъ ничмъ не уступалъ внцу императорскому, если не былъ еще выше. Такимъ царемъ былъ гистріонъ — скоморохъ и гаеръ.

Обыкновенно такой царь выходилъ изъ среды рабовъ, бывалъ отпущеникомъ, иногда — настоящимъ рабомъ, только ожидающимъ освобожденія. До этого никому дла не было, и власть его надъ зрителемъ народомъ достигала такихъ размровъ, что о ней вынуждена говорить исторія. Тацитъ разсказываетъ, какъ при Тиверіи страсти поклонниковъ двухъ соперничающихъ актеровъ разыгрались до настоящаго побоища: ‘были убиты не только зрители изъ народа, но даже солдаты и центуріонъ и раненъ трибунъ преторіанской когорты’ (Тацитъ: ‘Лтопись’, кн. I, гл. 77). Дло дошло до сената,— ‘и въ отвращеніе безпутства ихъ покровителей сдлано много постановленій. Вотъ важнйшія: сенатору не позволяется входить въ жилище пантомима, всадники не должны окружать ихъ при появленіи въ публику, актеры могутъ являться только въ театр’ {Переводъ А. Кронеберга. Москва, 1858 г.}. И такъ, вліяніе актера доходило до того, что потребовался законъ, воспрещающій сенаторамъ и всадникамъ раболпствовать передъ вчерашнимъ рабомъ. Здсь надо замтить, что такія мры приняты при Тиверіи, человк, пропитанномъ аристократизмомъ и консервативнымъ, даже реакціоннымъ духомъ, къ тому же, Тиверій не любилъ ни зрлищъ, ни гистріоновъ, подобно Нерону или Коммоду, онъ относился къ нимъ даже съ меньшею терпимостью, чмъ Августъ, и уже отнюдь не вліялъ на публику въ благопріятномъ для нихъ направленіи. Судя потому, что при немъ происходило и вопреки его вкусамъ, можно составить себ понятіе о сил общественнаго увлеченія при другихъ властителяхъ.

Само собою разумется, что женщины въ этомъ отношеніи нисколько не отставали отъ мужчинъ, быть можетъ, шли еще дальше, подъ вліяніемъ большей впечатлительности къ обаянію славы и моды. Мы знаемъ, что въ Рим были не только женщины-поэты и романистки, но и женщины-ораторы, и даже женщины-гладіаторы. Цезари поступали съ женщинами отчасти такъ, какъ имъ самимъ того хотлось, и, во всякомъ случа, какъ он того заслуживали, и заставляли появляться на публичной арен. Какъ зрительницы же, он посщали театры наравн съ мужчинами и уступали имъ разв въ томъ только, что не принимали участія въ рукопашныхъ свалкахъ изъ-за актеровъ,— по крайней мр, женщины высшихъ классовъ. Что же касается вліянія гистріоновъ на ихъ семейную жизнь, то, придерживаясь системы Лакомба, мы не станемъ ссылаться на Ювенала {Ювеналъ: ‘Сатиры’, VI, стихъ 60 и слд.} и ограничимся указаніемъ на короткія, но очень многозначительныя свднія, сообщаемыя Тацитомъ. Выше нами приведенъ законъ 15 года отъ P. X. (768 отъ осн. Рима), повелвающій актерамъ ‘являться только въ театр’, т.-е. запрещающій имъ появляться въ частныхъ домахъ. При сопоставленіи съ предшествующими двумя параграфами, того, же закона, можно заключить, что этимъ имлось въ виду устранить поводъ сенаторамъ и всадникамъ унижаться передъ гистріонами. Дло, надо полагать, состояло вотъ въ чемъ: богатые люди, желая сами насладиться любимымъ зрлищемъ и угостить имъ своихъ друзей, наперерывъ приглашали въ свои дома, на свои пиры знаменитыхъ пантомимовъ. Но, чтобы заполучить актера, очевидно, недостаточно было дорого заплатить ему, надо было просить, ухаживать, снискивать его благорасположеніе, унижаться до положенія его кліента. Противъ этого-то и принялъ свои мры сенатъ. Такое объясненіе вполн правдоподобно, только едва ли оно будетъ полно. Если принять во вниманіе, что говоритъ Тацитъ въ 14 глав IV книги, то для насъ выяснится нчто боле серьезное и боле близкое къ занимающему насъ предмету.

Подъ 23 г. отъ P. X. въ Лтописи Тацита мы читаемъ: ‘Много разъ жаловались преторы на дурное поведеніе комедіантовъ (гистріоновъ), но большею частью безполезно, наконецъ, выступилъ противъ нихъ самъ Цезарь (съ такою рчью): ‘Они ужъ слишкомъ безчинствуютъ въ публичныхъ мстахъ и поселяютъ развратъ въ частныхъ донахъ’… Это коротко и макъ нельзя боле ясно. По настоянію Тиверія, гистріоны были изгнаны изъ Италіи, но, повидимому, они скоро опять пробрались въ Римъ и фактами, записанными исторіей, удостоврили, насколько были справедливы слова императора, обращенныя къ сенату. Въ числ многихъ любовниковъ Мессалины былъ пантомимъ Мнестеръ, императрица Домиція была въ открытой связи съ актеромъ Парисомъ, первенствовавшимъ тогда на театр. Демногимъ поздне супруга императора Пертинакса влюбилась въ цитареда {Цитаредъ — пвецъ, акомпанирующій себ на струнномъ инструмент.}. Извстно также, что самъ достойнйшій Маркъ-Антонинъ относился какъ подобаетъ истинному философу ко многимъ пантомимамъ, съ которыми его супруга Фаустина публично позорила его имя. Когда она умерла въ 141 г., незлобивый и благочестивый Антонинъ причислилъ ее къ сонму боговъ. А ея дочь, тоже Фаустина, по прозванію ‘младшая’, супруга Марка Аврелія, не только пошла по слдамъ матери, но съумла и ее превзойти такъ, что многіе считали гладіатора отцомъ ея сына, Коммода. Посл смерти (175 г.) и она возведена въ число боговъ, ей посвящены храмы и алтари, въ честь ея установлены игры, названныя ея именемъ. Если супруги императоровъ до такой степени увлекались комедіантами и гладіаторами, То что же, полагать надо, длалось въ семействахъ частныхъ лицъ, сколькимъ мужьямъ пришлось призывать на помощь философію при тхъ же обстоятельствахъ, при которыхъ владыки міра искали въ ней утшенія въ своихъ супружескихъ невзгодахъ?

Все сказанное вполн выясняетъ для насъ вышеприведенныя мста изъ Лтописи Тацита. Зло началось, однако же, раньше Тиверія. ‘Августъ,— читаемъ мы у Светонія,— принималъ энергическія мры противъ безпутства гистріонов и приказалъ на трехъ театрахъ высчь розгами Стефаніона, а потомъ изгналъ его, ибо до свднія Августа дошло, что этотъ комедіантъ заставилъ себ прислуживать матрону, одвши ее мальчикомъ и подбривши ей волосы кругомъ головы, какъ у рабовъ’ (Августъ, XLV). Это случай исключительный, вроятно, даже единственный, но онъ показываетъ, до какой наглости доходили уже тогда гистріоны. Если мы не имемъ другихъ указаній въ томъ же род, то лишь потому, что и матроны, и гистріоны поступали осторожне, не доводили дла до скандаловъ и огласки. При Тиверіи же мры, принятыя противъ комедіантовъ, вызваны, уже не единичнымъ случаемъ, а, очевидно, такою распространенностью зла, которою встревожились даже римское общество и сенатъ.

Какъ бы то ни было, комедіанты и всякіе скоморохи общественныхъ, римскихъ театровъ были немногочисленны и вредъ, наносимый ими нравственности, могъ затрогивать непосредственно семейные интересы очень ограниченнаго числа лицъ. Но дло Въ томъ, что, благодаря рабству и обычаямъ, о которыхъ мы говорили по поводу римскихъ обдовъ, въ каждомъ мало-мальски зажиточномъ дом были свои собственные артисты-лицеди, музыканты и т. под. {Марціалъ, XIV, 214. Дигесты, XXI, I, 34, XL, 5, 12.}, обязанные тшить господъ, ихъ друзей и гостей. Положеніе такихъ артистовъ-рабовъ бывало всегда привилегированное въ дом: ими тшились, ими забавлялись и ихъ баловали уже потому, что они составляли одну изъ важнйшихъ приманокъ, привлекавшихъ въ домъ гостей, иногда высокопоставленныхъ и вліятельныхъ. Первымъ и обязательнымъ ихъ качествомъ была красота, безъ этого необходимаго условія невозможно было попасть ни на публичную сцену, ни въ число дворовыхъ артистовъ, такъ какъ для обученія такого рода искусствамъ господа выбирали только самыхъ красивыхъ дтей. По поводу домашнихъ актеровъ есть у Сенеки такая фраза: Privatum urbe tota sonat pulcrum, in hoc viri, in hoc feminae tripudiant, mares inter se uxores que contendunt uter det latus illis — то-есть: ‘весь городъ оглашается представленіями въ частныхъ домахъ, гд выплясываютъ мужчины и женщины, мужья и ихъ супруги соперничаютъ изъ-за близости съ ними (комедіантами)’ {Сенека: ‘Quaestiones naturales’, VII, XXXI, 3.}. Намъ могутъ возразить, что такъ говоритъ завзятый моралистъ, слова котораго не слдуетъ принимать въ буквальномъ смысл, какъ и слова сатириковъ. Такому возраженію мы противупоставимъ свидтельства такого панегириста, какъ Плиній Младшій. Въ одномъ изъ своихъ писемъ, восхваляя молодаго человка, Квадрата, онъ, между прочимъ, говоритъ про его бабку, Квадраталлу: Habebat pantomimos favebat que effusius quam principi feminae conveneret (‘У нея были пантомимы, которыхъ она ласкала боле, чмъ это прилично женщин высокаго рода’). Дале изъ того-же письма явствуетъ, что Квадратъ видлъ пантомимовъ своей бабушки только одинъ разъ, и то въ театр, на домашнихъ же представленіяхъ у нея никогда, не присутствовалъ потому, что Квадратилла его въ эти дни удалила ‘изъ уваженія’ (reverentia) {Плиній Младшій: ‘Письма’, кн. III, 24.}. Плиній не поясняетъ, изъ уваженія къ кому она удаляла внука отъ любимыхъ ею зрлищъ, но, при всемъ нашемъ желаніи, мы не можемъ сказать, чтобы, по теперешнимъ нашимъ понятіямъ, заслуживала особеннаго уваженія старушка, ласкавшая своихъ пантомимовъ и наслаждавшаяся ихъ представленіями, смотрть на которыя непристойно молодому человку. Зная похожденія артистовъ публичныхъ театровъ, мы вправ думать, что и забавлявшіе римлянъ домашніе комедіанты-рабы, одаренные молодостью, красотою, талантомъ, часто оказывались собственностью, крайне опасною для семейнаго спокойствія своихъ господъ.

Рабы другихъ профессій не длали такого шума, по милости котораго гистріоны попали на страницы исторіи, и, очень понятно почему: они были меньше на виду, ихъ положеніе было скромне и незамтне. Но изъ этого нельзя заключать, чтобы въ семейной жизни римлянъ они не играли той же роди, что комедіанты. Ювеналъ разсказываетъ, какъ жена сенатора, Эппія, мать семейства, убжала съ гладіаторомъ Сергіемъ (Сатиры, VI, стихи: 82. и слд.) и многое еще. Но, держась принятой Лакомбомъ системы не ссылаться на сатириковъ, мы и на этотъ разъ обратимся къ Марціалу, человку нрава веселаго и отнюдь уже не моралисту. Разъ, по крайней мр, двадцать говоритъ онъ о женщинахъ, находящихся въ связи съ своими или чужими рабами (Марціалъ, кн. VI, 31). ‘Харидемъ, ты знаешь и терпишь любовную связь жены съ твоимъ медикомъ, хочешь умереть, не бывши болнь’. Сомннія быть не можетъ въ томъ, что этотъ медикъ — рабъ или отпущенникъ, такъ какъ римляне свободныхъ классовъ медициной не занимались, ясенъ намекъ: при помощи врача ты хочешь отдлаться отъ болзни, берегись яда. Авторъ обращается къ Алавду: ‘Твоя жена зоветъ тебя служаношникомъ (servantier), ты можешь назвать ее носильщицей, и вы не останетесь въ долгу другъ у друга’ (кн. XII, 58). Прямой намекъ на рабовъ, носившихъ госпожу въ носилкахъ. Въ эпиграмм Цинн говорится, что супруга его, Марулла, дала ему семерыхъ дтей, изъ которыхъ онъ ни одного не можетъ назвать своимъ, дале слдуетъ перечисленіе всей дворни — повара-мавра, хлбопека, шута, флейтиста, прикащика и даже собственнаго миньона Цинны (кн. VI, 39). Въ дополненіе къ этому и въ заключеніе Лакомбъ приводитъ выдержки изъ бесды на пиру Тримальціона (Петроній: ‘Satyrieon’, гл. XLV и XLIX).

Повствованія Петронія и Марціала не представляютъ достоврности историческихъ свидтельствъ. Это, конечно, вымыслы, но поэтъ и романистъ, измышляя свои произведенія, берутъ факты непремнно изъ дйствительной жизни. Во всякомъ случа, мы считаемъ необходимымъ проврить ихъ по даннымъ, имющимъ боле серьезное значеніе, а именно-т-по законодательнымъ актамъ.

Уголовныя кары римлянъ за нарушеніе супружеской врности опредлялись закономъ Юлія, но мы не можемъ съ точностью сказать, какія наказанія имъ назначались,— по всей вроятности, они измнялись сообразно воли императоровъ. Доподлинно, однако же, извстно, что закономъ Юлія предусмотрны случаи неврности матроны, учиненной, съ рабомъ, и говорится о нихъ очень пространно. Отецъ и мужъ матроны имли, право убить застигнутаго раба, тогда какъ убить свободнаго гражданина предоставлялось только отцу и отнюдь, не мужу. О такомъ различіи намъ придется говорить ниже. Матрона, свободная отъ брачныхъ узъ, будучи уличена въ связи съ чужимъ рабомъ, подвергалась кар не по закону Юлія, а со временъ Клавдія на основаніи сенатскаго опредленія, Senatus consultum Claudianum, которымъ все ея имніе отдавалось въ собственность и сама она въ рабство господину ея любовника-раба, если только связь эта не была допускаема самимъ господиномъ. Въ этомъ послднемъ случа матрона, все-таки, теряла свое достоинство и низводилась на положеніе отпущенницы. Исключеніе допускалось въ двухъ случаяхъ: 1) если виновная была подъ властью отца (in potestate patris) и 2) если рабъ принадлежалъ сыну виновной. На отцовскую власть даже такой законъ не дерзнулъ посягать. Въ законахъ нтъ точнаго указанія, чему подвергалась замужняя женщина, уличенная въ связи съ чужимъ рабомъ, а также ничего не говорится о женщин, находящейся въ связи съ своимъ собственнымъ рабомъ. Молчаніе закона о случаяхъ этого послдняго рода, наиболе частыхъ, вроятно, объясняется тмъ, что предоставлялось родителямъ и нужу расправляться ‘по-старин’, какъ имъ заблагоразсудится. къ тому же, доказывать такія дянія было почти невозможно, такъ какъ закономъ не допускалось свидтельство рабовъ противъ ихъ господъ. Сенатусъ-консультъ Клавдія остается въ дйствіи въ теченіе пяти столтій почти безъ измненій. Нкоторые слишкомъ ревностные юристы пытались примнить его даже къ-свободнымъ мужчинамъ, вступившимъ въ связь съ чужою рабыней безъ согласія на то ея господина. Такое распространительное толкованіе было признано неправильнымъ. Клавдіевъ законъ не примнялся также въ случа конкубинатнаго сожитія свободной женщины съ рабомъ, при нкоторыхъ обстоятельствахъ, но при какихъ именно — мы того не знаемъ.

Законъ Клавдія былъ сперва измненъ, а потомъ и совсмъ отмненъ только, при Юстиніан, и тяжесть наказаній перенесена на раба, и его господина, не принявшаго мръ къ прекращенію скандала. Отмни закона мотивирована такими соображеніями, что зазорно для почтенныхъ семействъ и для высокопоставленныхъ лицъ, когда ихъ родственница попадаетъ въ рабство къ людямъ низшаго состоянія. Надо полагать, что были очень важныя причины, заставлявшія сохранять въ дйствіи этотъ страшный законъ такъ долго и вопреки вышеприведеннымъ соображеніямъ, которыя должны были представляться и ране Юстиніана. Случаи связи госпожи съ собственнымъ рабомъ, предоставленные домашней расправ, не вызывали особенно тяжкихъ каръ и нердко оставались совсмъ безнаказанными со стороны родныхъ, естественно, избгавшихъ огласки и скандала. Удобства для совершенія такихъ проступковъ и слабость противодйствія имъ повели, полагать, надо, къ тому, что число ихъ сильно умножилось, къ такому заключенію приводитъ то обстоятельство, что при император Константин, съ переходомъ власти въ руки христіанъ, строгихъ, и непреклонныхъ поборниковъ нравственности, за этотъ проступокъ была установлена смертная казнь для обоихъ виновныхъ, съ тмъ различіемъ, что раба сжигали (Кодексъ, кн. IX, титулъ XI).

На нкоторыхъ, дошедшихъ до насъ могильныхъ надписяхъ мы читаемъ: такая-то воздвигла этотъ памятникъ такому-то, своему мужу и отпущеннику,— или такой-то, мужъ и отпущенникъ… и т. д. {Ореллій, 3029. XLVII, No 3020. и 4633.— inscript., стр. 1668, 16 9.}. Такихъ надписей, правда, немного, но малочисленность ихъ объясняется тмъ, что, во-первыхъ, большинство ихъ для насъ потеряно, и, во-вторыхъ, тмъ, что не на всхъ монументахъ обозначалось, непремнно и точно, званіе умершаго или поставившаго памятникъ. Тертуліанъ, на свидтельство котораго вполн положиться можно, говоритъ: ‘Очень многія женщины предпочитаютъ выходить замужъ, за отпущенниковъ’. Несомннно, что для заключенія такихъ неравныхъ браковъ были достаточно серьезныя побудительныя причины, и ‘одною изъ наиболе часто представлявшихся была, конечно, любовь. Лакомбъ высказываетъ весьма правдоподобное мнніе, что такая любовь, въ особенности къ собственному отпущеннику, въ большинств случаевъ, начиналась еще въ то время, когда онъ былъ рабомъ, что замужствами за отпущенниковъ узаконивались ране установившіяся связи, что далеко не вс такія связи заканчивались законными браками и что большое число такихъ браковъ даетъ право предполагать существованіе еще большаго числа связей, не завершившихся браками.

XI.

До сихъ поръ мы говорили только о причинахъ, породившихъ упадокъ нравственности въ древнемъ Рим. Теперь считаемъ необходимымъ указать, какія мры принимали законодательство и общество противъ безнравственности, чмъ они пытались обуздать порочныя наклонности и положить предлъ разврату. Отъ временъ, предшествующихъ правленію Августа и его закону de adulteriis, до насъ сохранились неясныя и неточныя свднія. Въ теченіе очень долгаго періода времени, почти до самаго установленія имперіи, государственная власть не вмшивалась въ семейныя дла, за очень рдкими исключеніями: Все предоставлялось вол отца семейства или супруга. Въ т времена, когда жены покупались, он были собственностью мужей, которые и были судьями ихъ поступковъ, но не единоличными судьями, кром случаевъ flagrant dlite — захвата на мст преступленія, Мы уже говорили, что для произнесенія приговора надъ виновною супругой собирался семейный судъ. Но изъ кого состоялъ этотъ семейный судъ и ради какихъ соображеній оказывался онъ нужнымъ? Существуетъ мнніе, что такой коллективный судъ требовался закономъ, государственною властью. Лакомбъ не раздляетъ этого мннія. Онъ полагаетъ, что никакой законъ не установилъ предловъ власти мужа надъ женою и никакая государственная власть не вступалась за женщину въ тхъ случаяхъ, когда мужъ убивалъ ее хотя бы по одному подозрнію въ неврности, ничмъ не подтвержденному. Но мужу, при такихъ обстоятельствахъ, приходилось считаться съ роднею жены и не упускать изъ вида возможности мести, вендетты, со стороны жениныхъ родныхъ. А потому весьма правдоподобно, что семейный судъ (concilium), о которомъ упоминаютъ источники, обязанъ своимъ происхожденіемъ желанію мужей отклонить отъ себя въ извстныхъ случаяхъ отвтственность не передъ закономъ, а передъ свойственниками. Принявши такое положеніе за врное, не трудно уже ршить, что на concilium призывались когнаты, родные жены, свойственники. Призывались, однако же, и агнаты, родные мужа, дабы и на нихъ пала доля участія въ суд, доля отвтственности за приговоръ и дабы заручиться ихъ поддержкой на случай какихъ-либо могущихъ впослдствіи возникнуть недоразумній. Что касается права отца карать проступки дочери, то почти полная безграничность такого права всми признается безъ спора. Этимъ косвенно подкрпляется вышеприведенное мнніе о причинахъ возникновенія семейныхъ совтовъ, такъ какъ отецъ не имлъ основанія опасаться вендетты съ чьей-либо стороны. Только къ концу республиканскаго періода законъ начинаетъ вмшиваться въ этого рода дла. Делій, находившійся въ переписк съ Цицерономъ, упоминаетъ о приговор, постанови ленномъ по длу о супружеской неврности на основаніи закона Сканткнія. По что это за законъ, когда онъ установленъ и каково его содержаніе — мы не знаемъ. Какъ бы то ни было, античные семейные суды продолжали существовать одновременно съ этимъ закономъ и даже совмстно съ закономъ Юлія {Светоній: ‘Тиверій’, 35.: ‘Лтописи’, II, 50.}.

Право мужа и семейныхъ совтовъ наказывать неврность супруги, по своему усмотрны), даже смертью было съ теченіемъ времени ограничено. Повидимому, обычнымъ наказаніемъ была высылка виновной, по крайней мр, за 200 миль отъ Рима (Тацитъ, тамъ же). Кром того, виновная лишалась права носить одежду матроны и должна была одваться въ тогу куртизанки. Кара жестокая, конечно, но сводившаяся ни къ чему, если родные, не отказывали въ поддержк обвиненной, при ихъ помощи она могла возвратиться въ Римъ, жить при нихъ и носить какой ей угодно костюмъ,— такъ какъ не существовало тогда полиціи, обязанной строго слдить, за исполненіемъ приговоровъ. Что же касается сообщника виновной, то. для него никакой кары установлено не было.

Иной оборотъ принимало дло, когда виновные были застигнуты на мст. Если жена была in manu mariti, его собственностью, то мужъ, надо думать, имлъ право расправляться съ нею, какъ ему угодно. Если же ея отецъ сохранялъ надъ нею свое potestas, то этимъ ограничивалось право лужа, онъ не смлъ посягать на чужую собственность, и есть основаніе предполагать, что дло разбиралось семейнымъ совтомъ. У авторовъ, упоминающихъ довольно часто объ убійств любовниковъ, мы не находимъ указаній ни на одно убійство жены мужемъ. Вроятно, мужу предоставлялось право безнаказанно убить любовника жены. Однако же, судя по дошедшимъ до насъ авторамъ, обычною расправой было не убійство, а нчто, быть можетъ, еще худшее: мужъ задерживалъ любовника на долгіе часы, истязалъ его, увчилъ, отдавалъ на поруганіе (самое безнравственное) своимъ рабамъ. Тутъ происходили ужасы, и смотрть на нихъ сбгался цлый кварталъ. Къ этому надо добавить, что нердко оскорбленнымъ мужемъ руководилъ простой денежный разсчетъ. Законъ и общественное мнніе допускали полученіе мужемъ выкупа, и вс истязанія клонились къ тому, чтобы изъ попавшагося вымучить возможно большую сумму. О такихъ зврскихъ и противныхъ чести поступкахъ мы имемъ многочисленныя свидтельства. Они попали даже на сцену ‘Miles gloliosus’, послдняя сцена), гд продлывались безстыдныя вещи, кончавшіяся тмъ, что пойманный любовникъ, подъ угрозой омерзительной операціи, соглашается заплатить огромный выкупъ. Развязка, очевидно, взятая изъ дйствительности. Открытый такимъ обычаемъ путь оказался довольно скользкимъ и повелъ къ тому, что ивой мужъ, зная уже поведеніе жены и разъ отъ того хорошо попользовавшись, не препятствовалъ ей слдовать своимъ легкомысленнымъ наклонностямъ, пожалуй, даже побуждалъ ее къ этому, а самъ разставлялъ соотвтствующія обстоятельствамъ ловушки. Могло случаться, что и въ своей супруг онъ находилъ усердную помощницу. Указаніе на это мы найдемъ ниже.

Августъ, очень строгій къ порокамъ другихъ, нашелъ нужнымъ вооружиться противъ разроставшейся безнравственности и издалъ законъ Юлія de adulteriis, который почти безъ измненій просуществовалъ до Юстиніана. Этимъ закономъ запрещалось убійство мужемъ жены, а также и любовника, за нкоторыми, впрочемъ, исключеніями. Любовника разршалось задерживать на двадцать часовъ и выставлять его на-показъ свидтелямъ въ томъ вид, въ какомъ онъ былъ застигнутъ. Отцу дозволялось убить дочь и ея любовника, но непремнно обоихъ одновременно и на мст, и то если застигнуты они въ его дом или въ дом его зятя. Мужу, подъ страхомъ серьезныхъ каръ, воспрещено оставлять при себ жену, уличенную въ неврности. Онъ обязанъ немедленно удалить ее и не вправ когда-либо возвратить. Мужъ, не исполнившій одного изъ этихъ требованія закона, приравнивался къ Zeno, къ посреднику, извлекающему свои выгоды изъ разврата. Предположеніе, выраженное такимъ закономъ, должно служить доказательствомъ, что сохраненіе супружескаго сожитія съ неврною женой, во мнніи законодателей и общества, почиталось признакомъ не только терпимости, но склоненія къ разврату, lenocinum. А этимъ ясно доказывается существованіе фактовъ этого рода и даже ихъ многочисленность, ибо на рдкіе и исключительные случаи не издается законовъ, особливо такихъ строгихъ. Тутъ оказывается, что любовникъ жены остается ненаказаннымъ, а ни въ чемъ неповинный, обманутый мужъ несетъ тяжелую кару. Въ томъ-то и дло, что невиновности мужа никто не вритъ я всякій подозрваетъ, что любовникъ былъ завлеченъ съ цлью обобрать его, съ цлью шантажа. Съ другой стороны, сопоставленіе кары, опредленной закономъ для виновной жены, съ безнаказанностью ея любовника приводитъ къ заключенію, что законъ заподозриваетъ и жену въ соучастіи съ мужемъ въ заманиваніи съ корыстною цлью. Стало быть, случаи этого рода бывали тоже нердко.

Съ введеніемъ закона Юлія нарушеніе супружеской врности преслдуется не только по жалоб мужа, какъ это длается у насъ: обвинять женщину въ адюльтер получаетъ право всякій гражданинъ, одинаково со всми другими преступленіями, но и съ нкоторыми любопытными ограниченіями. До тхъ поръ, пока женщина живетъ съ мужемъ, ее прямо обвинять нельзя, надо предварительно обвинять мужа и доказать, что онъ продавалъ свою жену. Но если захвата на мст (flagrant dlit) не было, то весьма трудно было доказать lenocinum мужа. Такимъ образомъ, пока жена находилась при муж, она была въ значительной мр ограждена отъ публичнаго доноса. Овдоввши же или разошедшись съ мужемъ, она рисковала подвергнуться прямому нападенію обвинителя. Въ первые два мсяца по прекращеніи брака отецъ и мужъ имли преимущественное передъ другими права обвиненія, по прошествіи же узаконеннаго срока могли пользоваться такимъ, правомъ наравн со всми. На это былъ установленъ еще четырехмсячный срокъ. Если вдова или разведенная успвала выйти замужъ, то этимъ, до извстной степени прикрывался проступокъ, и обвиненіе приходилось опять начинать съ мужа. Въ большинств случаевъ, столь быстро устраивавшіеся браки заключались между соучастниками въ адюльтер. Оскорбленные мужья или постороннія лица, желавшіе начать обвиненіе и предвидвшіе заключеніе новаго брака, должны были предупредить женщину а своемъ намреніи возбудить противъ нея обвиненіе. Тогда новый бракъ не могъ уже оградить ее отъ процесса. Если обвиненіе велось противъ успвшаго безпрепятственно жениться сообщника въ адюльтер и было доказано, то это и касалось только его лично. Для признанія же виновности женщины надо было начинать новый процессъ, который могъ кончиться ея оправданіемъ. Оправданіе же соучастника ограждало вполн женщину: противъ нея уже нельзя было начинать дла. Ни при какихъ условіяхъ не допускалось одновременное обвиненіе противъ обоихъ участниковъ въ адюльтер. Такими ограниченіями законодатель (Августъ), очевидно, желалъ содйствовать заключенію браковъ, Отступая отъ непреклонной строгости и жертвуя немного логикой.

Наказанія за нарушенія супружеской врности были въ Рим довольно суровы. Однако же, по единогласному свидтельству авторовъ, незамтно, чтобы нравы отъ введенія закона Юлія сколько-нибудь улучшились. Лакомбъ объясняетъ это отчасти самымъ характеромъ Проступка и отчасти способами его преслдованія. На первомъ мы останавливаться не будемъ и скажемъ лишь отъ себя, что относимся съ большимъ недовріемъ къ возможности улучшенія нравовъ строгостью карательнымъ мръ до тхъ поръ, пока не устранены причины, обусловливающія собою упадокъ нравственности. Что же касается втораго, то на это стоитъ обратить вниманіе, главнымъ образомъ, потому, что тутъ попытка оградить нравственность родила причину новой безнравственности. Въ Рим возбудившій обвиненіе и не доказавшій виновности противника самъ подвергался тому же наказанію, подъ которое онъ подводилъ обвиняемаго. Всякій процессъ, помимо этой опасности, доставлялъ обвинителю множество хлопотъ и непріятностей. И, само собою разумется, необходимо было, чтобы обвинитель имлъ въ виду большія для себя выгоды. Такъ это въ Рим и было, безъ чего система частныхъ обвиненій совсмъ не могла бы существовать. Размры вознагражденія, получавшагося обвинителемъ изъ имущества обвиненнаго, колебались, смотря по роду длъ и по времени. При дурныхъ императорахъ размры увеличивались, при хорошихъ уменьшались. Въ длахъ объ адюльтерахъ общественное мнніе всегда неблагопріятно относилось къ обвинителямъ — постороннимъ лицамъ. Вслдствіе этого, люди честные или сколько-нибудь порядочные совершенно уклонялись отъ вчинанія такихъ длъ, и брались за нихъ непорядочные, которые и вести ихъ стали нечестно, превратили ихъ въ средство шантажа богатыхъ женщинъ и даже самихъ мужей. Тогда общественное мнніе уже съ полнымъ презрніемъ Стало относиться къ обвинителямъ и весьма правдоподобно, что негодяйство обвинителей, движимыхъ исключительно хищническими инстинктами, нердко возбуждало негодованіе и отвращеніе судей и побуждало ихъ давать оправдательные приговоры даже въ случаяхъ очевидной виновности привлеченной къ отвту.

Кром уголовнаго процесса, для преслдованія супружеской неврности существовалъ въ Рим процессъ гражданскій — judicium morum, имвшій своими послдствіями разводы и присужденіе оскорбленному мужу боле или мене значительной части имнія виновной жены. Мужья нердко пользовались такою двойственностью суда для того, чтобы оградить себя и своихъ женъ отъ хищническихъ покушеній постороннихъ обвинителей. Мужъ пользовался преимущественнымъ передъ всми другими правомъ обвиненія, и какъ только выступалъ кто-либо другой противъ его жены, такъ мужъ тотчасъ же предъявлялъ преимущество своего права и обращался къ judictum morum. Вслдствіе этого, для посторонняго процессъ, какъ средство наживы, утрачивалъ всякій смыслъ, такъ какъ большая часть имнія жены или даже все имніе досталось бы мужу, а обвинитель остался бы при однхъ хлопотахъ. Такая постоянная угроза со стороны мужа воспользоваться judicium morum сдерживала рьяность постороннихъ обвинителей, т.-е. одинъ законъ ослаблялъ другой почти до полной недйствительности обоихъ.

Въ занимающихъ насъ длахъ общественное мнніе иметъ неизмримо большее значеніе,.чмъ какіе бы то ни было законы. Само собою разумется безъ всякихъ доказательствъ, что мужья въ Рим, а съ ними вмст и общественное мнніе, предпочитали супругъ цломудренныхъ и врныхъ мужьямъ инымъ супругамъ. Мы знаемъ, что на нкоторыхъ надгробныхъ памятникахъ сохранились наименованія: domiseda, pudica, lanifica, которымъ нкоторые ученые придавали большее значеніе, чмъ они имютъ на самомъ дл, ибо мы знаемъ также, какими посмертными почестями напутствовали два Антонина своихъ двухъ Фаустинъ. Но дло не въ томъ, что писалось на монументахъ и что признавалось въ теоріи. Неизмримо важне то, какъ относилось общественное мнніе къ людямъ при ихъ жизни. Изъ дошедшихъ до насъ документовъ мы имемъ основаніе вывести заключеніе, что въ разсматриваемое нами время общественное мнніе въ Рим весьма слабо противодйствовало безнравственности, оно относилось къ супружеской врности, приблизительно, такъ же, какъ мы это видимъ въ аристократическомъ обществ Франціи XVIII вка. Какъ тамъ подвергались осмянію мужья, осмливавшіеся требовать врности отъ своихъ женъ, такъ и въ Рим осмивали строгихъ мужей и надляли ихъ обидными кличками (Овидій, Сенека, Тацитъ).

Общественное мнніе вліяетъ на нравы, но и наоборотъ — нравы оказываютъ едва ли не еще большее вліяніе на общественное мнніе. Чмъ больше число лицъ какого-либо общества, въ силу обычаемъ принятыхъ условій жизни, отступаетъ отъ извстныхъ требованій нравственности, тмъ съ большею снисходительностью относится къ такимъ отступленіямъ общественное мнніе. Въ Рим, какъ мы видли, вс условія складывались неблагопріятно для нравственности, начиная съ легкости разводовъ, послдующихъ браковъ, конкубинатныхъ сожитій, почти совершенно приравненныхъ къ браку, и кончая обыденнымъ времяпрепровожденіемъ римлянъ, ихъ обдами, увеселеніями, зрлищами, то кровавыми и жестокими, то представляющими вс виды разврата, или рабствомъ и, въ конц-концовъ, ихъ религіей.

Вся общественная и домашняя жизнь римлянъ съ древнйшихъ временъ сложилась гибельно для семьи, въ которой не было другой связи, кром установленной закономъ и охраняемой страхомъ, и держалась римская семья, можно сказать, только механическими скрпами. Въ ней отсутствовало основное начало добра — не было любви, источника радости и счастья. Власть отца, доведенная до послднихъ крайностей деспотизма, и власть мука, полнаго господина жены въ теченіе долгихъ вковъ — безотвтственнаго владыки, внушали только страхъ, поддерживали вншнюю крпость семьи и устраняли изъ нея всякую сердечность. По вол отцовъ, а не по любви дтей, заключались браки, по капризу или разсчету отцовъ, они расторгались и заключались новые, причемъ о дтяхъ, происшедшихъ отъ этихъ браковъ, никто не думалъ, и всхъ мене думали ихъ родители. При жизни отца, главы дома, они лишены были даже возможности заботиться о своихъ дтяхъ, такъ какъ, по закону и обычаю, ихъ дти были полною собственностью домовладыки. Настоящіе отцы бывали у дтей лишь тогда, корда ихъ отецъ былъ самъ домовладыкой, настоящихъ же матерей они почти никогда не знали, такъ какъ сами-то матери были слишкомъ слабо связаны съ отцами своихъ дтей и съ семьями, которымъ принадлежали рожденныя ими дти. Нравственной связи между дтьми и poдителями не существовало и никогда не могло образоваться. Большая легкость развода отнимала дтей отъ матери, давай въ замну мачиху, всего же чаще — перемнныхъ мачихъ, и лишала мать дтей, бросая женщину то въ ору семью, то въ другую, то въ третью. По милости такихъ обычныхъ порядковъ, материнская любовь не могла ни укрпиться, ни развиться, ни выйти изъ очень тсныхъ границъ естественнаго чувства самки животнаго къ своему дтенышу,— чувства, длящагося лишь настолько, насколько дтенышъ нуждается въ естественныхъ заботахъ матери. Такихъ заботъ на римской женщин не лежало,— ея дитя съ минуты рожденія поступаю на руки рабынь-кормилицъ и нянекъ. Въ рабской сред дитя выростало, рабскимъ молокомъ было вскормлено рабскимъ ученіемъ воспитано, въ рабскомъ положеніи стояло по отношенію къ отцу-домовладык и господину. По образу жизни римлянъ мы знаемъ, что отцы все свое время проводили вн дома: на Форум, на Марсовомъ нол, въ термахъ, на обдахъ. И если дти видали своихъ отцовъ, то либо въ вид грозы, передъ которой они дрожали наравн съ рабами, либо въ такомъ вид, въ- которомъ человкъ теряетъ всякое право на уваженіе. Въ томъ и въ другомъ случа для чувства любви не было ни мста, ни основанія.

Непрочность брачныхъ союзовъ и ихъ зависимость отъ родныхъ не давали возможности укрпиться супружеской любви даже въ томъ случа, если бракъ былъ заключенъ по обоюдной склонности женившихся. И, опять-таки, повторяемъ, домашняя жизнь римлянъ держала супруговъ въ такомъ отдаленія другъ отъ друга или сводила ихъ вмст при такихъ обстоятельствахъ (на обдахъ, пирахъ и зрлищахъ), при которыхъ далеко не могли развиваться обоюдныя симпатіи. Вмсто нравственныхъ и возвышающихъ чувствъ прочной любви и взаимнаго уваженія, римляне и римлянки знали влюбленность и любовь въ ихъ скоропреходящихъ проявленіяхъ и отнюдь не съ психической ихъ стороны, нравственной связи между супругами, основанной на любви къ дтямъ, существовать не могло, какъ мы то объяснили выше. Такимъ образомъ, никакія нравственныя узы не связывали ни супруговъ между собою, ни родителей съ дтьми, никакія морально задерживающія побужденія не препятствовали мужчинамъ и женщинамъ давать полную волю своимъ инстинктамъ и вкусамъ. Семья древняго Рима сохраняла свой вншній образъ только благодаря насилію.

Религія римлянъ вообще не имла облагораживающаго нравственнаго вліянія. Не было у нихъ ни проповди, ни того, могущественнаго средства воздйствія на своихъ послдователей, на которое Лакомбъ указываетъ у первыхъ христіанъ. Средство это есть своего рода общественное мнніе тсно сплоченныхъ христіанскихъ общинъ. Какъ вступленіе въ нихъ, такъ и пребываніе были обусловлены, точно опредленными и строго охраняемыми правилами, нарушеніе которыхъ вело за собою неодобреніе, осужденіе и совершенное исключеніе, отлученіе отъ общенія съ единоврцами. Этимъ способомъ, т.-е. посредствомъ отлученія недостойныхъ, производился, такъ сказать, нравственный отборъ, устрашавшій слабыхъ, укрплявшій нетвердыхъ, поддерживавшій сильныхъ. Ничего подобнаго не было у римлянъ-язычниковъ, да и самая религія ихъ не представляла примровъ нравственности, за исключеніемъ очень немногихъ миовъ романтическаго характера. Бракъ же и вся организація семейныхъ отношеній не стояли ни въ какой, даже и вншней, связи съ религіей: чисто-гражданскія установленія, они и регулировались исключительно гражданскими законами, которые не длаютъ различія между нравственнымъ и безнравственнымъ, а опредляютъ только границы дозволеннаго или, врне, безвреднаго, опять-таки не для личной нравственности каждаго, а для безопасности его согражданъ и для крпости государства.

Крпость Римскаго государства создалась войнами и войнами же поддерживалась, т.-е. изъ насилія, вытекла и жила насиліемъ меньшинства высшихъ классовъ Рима, очень немногочисленныхъ, какъ мы видли, надъ огромнымъ большинствомъ безправныхъ побжденныхъ, обращенныхъ въ рабовъ въ самомъ Рим, по крайней мр. Война была единственнымъ средствомъ обогащенія для государства, а также и для частныхъ лицъ, особенно высшихъ классовъ. Для нихъ не существовало другихъ способовъ пріобртенія, кром грабежа на войн, и при управленіи завоеванными провинціями. Скопленіе богатствъ въ рукахъ меньшинства и ихъ очень неравномрное распредленіе всегда дйствовали деморализующимъ образомъ, въ особенности если богатства составлялись такими способами, какъ въ Рим, а не пріобртались постепенно упорнымъ и долгимъ трудомъ. Богатые классы везд пользуются своими большими средствами, чтобы пожить въ свое удовольствіе, что никогда не обходится безъ ущерба для нравственности, преимущественно въ супружескихъ и семейныхъ отношеніяхъ. Въ Рим это проявилось съ особенною силой потому, что состоянія тамъ были громадныя и составлялись они необыкновенно быстро, безъ труда и безнравственными способами.

Такимъ образомъ, въ заключеніе нашего очерка, мы, вмст съ Лакомбомъ или, врне, слдуя за нимъ, приходимъ къ тому же положенію, которое было высказано въ начал, а именно: своимъ возникновеніемъ бракъ обязанъ причинамъ экономическимъ, подъ вліяніемъ экономическихъ причинъ совершилась эволюція брака отъ ‘супружескаго безразличія’ до установленія единоженства, экономическія же причины произвели отмченныя нами измненія во взаимныхъ отношеніяхъ супруговъ и затмъ полное нравственное разложеніе семьи древняго Рима. Изъ этого слдуетъ, что отъ экономическихъ причинъ находится въ большей или Меньшей зависимости вся нравственная сторона жизни народа, весь бытъ его и даже сама его культура. А потому для правильнаго пониманія исторіи, какъ всеобщей, такъ и частной, какой-либо страны, прежде всего, необходимо изучить ея экономическое положеніе. Экономическими особенностями даннаго народа и ихъ послдовательнымъ развитіемъ могутъ быть объяснены и его историческія судьбы съ большею врностью и опредленностью, чмъ это могло бы быть сдлано на основаніи литературы и культа этого народа. Въ основ жизни всякой отдльной личности лежитъ неизбжная необходимость, прежде всего, удовлетворить насущнымъ потребностямъ питанія и защиты отъ климата, и отъ способовъ удовлетворенія этихъ потребностей зависитъ психическое состояніе личности. Такъ же точно проявленія народной жизни стоятъ въ прямой и необходимой зависимости отъ тхъ же экономическихъ основаній.

М. Р.

‘Русская Мысль’, кн.III, 1889

Семья древняго Рима.

Семья древняго Рима *).

Читайте также:

**Семья древняго Рима *).**