Сцены из жизни в Норвегии, Джемс-Сельмер Эгот, Год: 1904 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

0x01 graphic

Сцены изъ жизни въ Норвегіи.

Эготъ Джемсъ-Сельмера.

ГЛАВА I.
Гд мы живемъ.

Далеко, далеко на свер живемъ мы. Нужно сдлать большой путь къ сверному полюсу, чтобы добраться до насъ, но, правда, не такой большой, какъ сдлалъ Нансенъ.

Бывало зимою, когда Нансенъ находился еще на пути къ сверному полюсу, мы въ мрачную, бурную, холодную погоду часто говорили: ‘Бдный Нансенъ! Ему, наврное, теперь не хуже, чмъ намъ!’ Но когда мы осматривались потомъ въ нашей маленькой, теплой, спокойной и уютной комнатк, раздавался общій крикъ: ‘О нтъ, конечно, Нансену гораздо хуже — особенно посл-того, какъ онъ оставилъ свой пароходъ ‘Фрамъ’!

Каждый канунъ Рождества, когда Нансенъ былъ еще въ пути, мы думали и говорили о немъ и желали, чтобы и ему было такъ же хорошо и уютно, какъ намъ, чтобы ему не приходилось страдать ни отъ голода, ни отъ холода. Мы вс страшно увлекались Нансеномъ, а одна изъ нашихъ маленькихъ двочекъ до сихъ поръ такъ увлечена имъ, что постоянно носитъ брошку съ портретомъ Нансена.

Но Боже мой! Я вдь не о Нансен собралась разсказывать, а о томъ, гд мы живемъ. Да, итакъ — это далеко, далеко на свер. Нужно добраться до Тромзэ, чтобы найти насъ на карт.

И разъ ужъ вы заберетесь такъ далеко на сверъ, что сможете увидть Тромзэ, зеленющее, какъ чудный садъ, посреди высокихъ снжныхъ горъ, то вы увидите длинную, узкую бухту, которая врзывается въ материкъ, эта бухта называется Бальсъ-фіордъ.

Эта бухта, съ высокими скалами по обимъ сторонамъ, длаетъ много изгибовъ и угловъ, а на карт выглядитъ совсмъ какъ сапогъ. Тамъ внутри, приблизительно въ каблук этого сапога, живемъ мы. Вы думаете, конечно: какъ страшно должно быть жить на такомъ далекомъ свер, но я скажу только одно: Здсь въ тысячу разъ прекрасне, чмъ на Капри — такъ увряла наша тетя Августа, когда нсколько лтъ тому назадъ пріхала къ намъ прямо изъ Италіи. Правда, это было въ середин лта, въ чудный, ясный солнечный день. ‘Хотла бы я знать, думала ли бы ты тояіе самое, если-бы ты попала сюда въ то время, когда здсь становится темно’ — отвтила только на это мама. Вс эти люди съ юга имютъ такія странныя представленія о ‘сверной стран’. Они называютъ сверной страной все, что лежитъ сверне Тронтгейма безразлично принадлежитъ ли это къ округу Нурланда, Тромзэ или Финмаркета. Они даже не знаютъ совсмъ, что отъ каждаго изъ этихъ мстъ до другого пять дней пути.

Мы живемъ почти что посредин, въ округ Тромзэ. Съ берега выступаютъ въ фіордъ мысы, одинъ за другимъ, и почти на каждомъ такомъ мыс стоитъ маленькій свтленькій домикъ, почти на каждомъ изъ нихъ устроена пристань для парохода, и тамъ живетъ экспедиторъ, — это человкъ, который подплываетъ всегда къ пароходу, принимаетъ отъ него почту и получаетъ посылки, товары и тому подобное, потому что здсь на свер у насъ нтъ пристаней для выгрузки.

Нердко, когда вс мужчины узжаютъ на рыбную ловлю, къ пароходу должны подплывать женщины, и он это длаютъ такъ аккуратно, такъ ловко, какъ любой мужчина. Здшняя жизнь и условія длаютъ людей съ дтства проворными, способными и безстрашными. И видть сверянина въ лодк, все равно, что видть птицу въ воздух или рыбу въ вод. Лодка была и есть часть его самого, и въ ней онъ чувствуетъ себя лучше всего.

Чмъ дальше входишь въ фіордъ, тмъ все уже и уже становится онъ, скалы подымаются все выше и выше, и въ томъ мст, гд мы живемъ, фіордъ оканчивается, какъ большое красивое озеро, осненный гордыми снжными скалами, покрытыми до самой границы снга рдкимъ, легкимъ и нжнымъ березнякомъ.

Да, лсъ прекрасенъ, и каждый разъ, какъ мы его видимъ снова зеленющимъ, онъ кажется намъ еще прекрасне, чмъ когда либо.

Но зима здсь долгая. Девять мсяцевъ! Это вдь немалый срокъ. И подумайте только, цлыхъ два мсяца мы не видимъ ни одного солнечнаго луча, солнце исчезаетъ, совсмъ исчезаетъ, уходитъ туда, къ вамъ, на югъ.

Да, это не шутка, когда солнце говоритъ намъ послднее прости

18-го Ноября мы видимъ его въ послдній разъ, какъ большую, сіяющую звзду, какъ разъ надъ горнымъ хребтомъ на юг.

Какъ намъ тогда бываетъ грустно!

Въ послдніе дни предъ тмъ, какъ оно совсмъ уходитъ, освщеніе тамъ внизу, на юг, надъ скалами, чудесное. Небо никогда такъ не сіяетъ, какъ въ эти дни, какъ будто солнце хочетъ сдлать все, лишь бы насъ утшить за свое долгое отсутствіе, какъ будто оно хочетъ вознаградить насъ за то, что оно надолго оставляетъ насъ.

Оно сіяетъ краснымъ и фіолетово-зеленымъ цвтомъ, сіяетъ золотомъ и окрашиваетъ все въ блдно-голубую краску. Облака, которыя сверкаютъ, какъ перламутръ, радужными красками, висятъ надъ скалами, словно разсыпанные лепестки розы, и, красня, шепчутъ: прощайте! прощайте!

А въ комнату падаютъ все боле и боле наклонные послдніе солнечные лучи. Въ послдній разъ освщаютъ они уголъ надъ роялемъ и, проходя черезъ призмы люстры, играютъ и танцуютъ на картинахъ, которыя висятъ надъ диваномъ. Все получаетъ своеобразный и странный отпечатокъ чего-то невыразимо грустнаго, что нжно и тихо шепчетъ намъ о разлук. И мы стоимъ вс у окна, молчаливые и печальные — на всхъ лицахъ отражается чудное сіяніе — это само небо зажигаетъ фейерверки въ честь уходящаго солнца.

Отецъ и мать, и маленькія двочки, и Буби, и наша учителытица, и вс служанки заходятъ въ комнату чтобы сказать солнцу послднее прости.

Оно опускается и опускается — все глубже и глубже внизъ, — о, какъ быстро оно движется, — а мы стоимъ вс тихо, такъ тихо, но въ нашихъ сердцахъ все дрожитъ: ‘солнце! солнце! Неужели ты уйдешь и оставишь насъ здсь въ полномъ одиночеств?’

Лучи скользнули по морю, затанцовали, словно крупныя звзды въ вод, послдній поцлуй солнце дарить наілему маленькому ‘Золотому острову’, тамъ на фіорд, куда мы отправляемся въ хорошія лтнія ночи, варимъ тамъ кофе и бгаемъ по его мягкимъ, покрытымъ цвтами, лужайкамъ — ахъ! еще не скоро, не скоро вернемся мы туда.

Медленно скрывается солнце за стною скалъ.

Ушло!— Тихо какъ то сразу стало! Будто внутри насъ что то умерло… Свтъ — самая высшая радость жизни! Быстро потухаютъ на скалахъ розовыя краски, и вся природа покрывается траурною вуалью. И внутри, въ комнат, будто что то исчезло.

Мать отворачивается и вытираетъ слезу такъ, чтобы никто этого не видлъ, но говоритъ сейчасъ же улыбаясь: ‘Прощай, наше ясное солнышко! Возвратись къ намъ скоре! Не забывай насъ! Каждый день мы думаемъ о теб и каждый день стремимся къ теб’.

И солнце не забываетъ насъ, наврное оно возвратится — и тогда оно будетъ свтить намъ день и ночь какъ бы вознаграждая насъ за долгіе и темные зимніе мсяцы.

* * *

Теперь мы начинаемъ готовиться къ зим. Мы закупориваемся и законопачиваемъ внутри нашъ домъ, завшиваемъ его коврами и мхами, запираемся двойными окнами, потому что у насъ здсь на свер есть лютый врагъ, зовутъ его восточнымъ или ‘материковымъ’ втромъ. Не легко защитить себя отъ этого злодя, каждую зиму мы боремся съ нимъ. Онъ выдаетъ себя своимъ голосомъ, голосокъ у него, Богъ свидтель, не изъ нжныхъ.

Въ воздух проносится странный, грозный шумъ и свистъ, весь домъ вздрагиваетъ отъ удара, мы вс вскакиваемъ среди ночи съ нашихъ постелей и прислушиваемся… прислушиваемся…. что это приближается… Мы чувствуемъ, какъ вся комната леденетъ въ одинъ мигъ, мы дрожимъ, зубъ на зубъ не попадаетъ.— Бррръ!— это восточный втеръ прилетлъ къ намъ. Мама моментально вскакиваетъ съ кровати, подходитъ къ каждой маленькой кроватк, закутываетъ насъ хорошенько и кладетъ каждому изъ дтей сверху еще одно теплое одяло, она знаетъ, что насъ ждетъ. Это, вдь, только начало. Восемь градусовъ тепла показываетъ термометръ. Для комнаты это не особенно много, но будетъ еще хуже. За ночь буря все больше и больше усиливается. Утромъ на двор четыре градуса мороза, а въ спальн нуль… бррръ! А буря такая, что невозможно нагрть комнаты, мама опускаетъ вс гардины, снимаетъ цвты съ оконъ, сдвигаетъ занавсы, топитъ каминъ углемъ такъ, что онъ раскаляется до красна… и все-таки мы мерзнемъ. Къ вечеру морозъ достигаетъ десяти градусовъ, а буря прямо невообразимая.

— Мама, какъ ты думаешь, прекратится ли это когда-нибудь? Бррръ, это прямо ужасно,— говоритъ маленькая Лейвъ, она у насъ такая трусиха и всегда прячетъ голову въ колняхъ мамы.

— Сегодня вечеромъ пап вдь не нужно хать на море,— говоритъ Буби, который тоже держится поближе къ матери.— Нтъ, мой мальчикъ, слава Богу, отецъ сидитъ въ своемъ кабинет, въ такую погоду нельзя никому посовтовать пуститься въ море. Буря наврное скоро пройдетъ, дайте мн календарь, въ какомъ положеній луна?

Во время непогоды единственное утшеніе матери смотрть въ календарь, потому что если скоро должно наступить новолуніе, то, обыкновенно, наступаетъ перемна погоды,— въ деревн пріучаешься обращать вниманіе на всякія предсказанія погоды… Къ сожалнію, до новолунія еще цлая недля,— плохое предсказаніе.

— Да, но вдь это календарь за прошлый годъ, мама, — говоритъ Тотъ, старшая изъ двочекъ.

— Ахъ, слава Богу,— это большое облегченіе!

— Впрочемъ, нельзя требовать, чтобы буря успокоилась въ тотъ же моментъ, какъ она началась, мы будемъ очень рады, если она прекратится черезъ три дня. Однажды у насъ была такая страшная буря въ продолженіи трехъ недль,— говоритъ мама.

Но маленькая Лейвъ не можетъ этого помнить, потому что это было въ первые годы, когда мы поселились здсь наверху, и ея еще не было на свт. Тогда восточный втеръ дулъ впродолженіи трехъ недль, и мн кажется, что это была самая страшная буря, какую мы только пережили здсь. Къ концу третьей недли фіордъ былъ совсмъ блый отъ морской пны.

Да, мама тогда чуть не потеряла разсудка отъ страха и безпокойства,— въ первые годы она еще не привыкла съ такой непогод,— и даже отецъ утратилъ свое спокойствіе. Онъ то и дло выходилъ изъ дому и заходилъ обратно, смотрлъ на облака и на море, на снжную пыль, которая покрывала, какъ облако, склоны,— онъ все ждалъ, не прекратится ли буря. Но напрасно, ничто не предвщало этого.

Все это время почти не было возможности выйти за дверь, если мы хотли перейти напротивъ въ больницу, то мы должны были ползти на четверенькахъ, такая сильная была буря.

О томъ, чтобы выплыть въ море, не могло быть и рчи. И дорогъ тоже не было совсмъ, такъ что мы не могли даже пойти къ священнику, который живетъ отъ насъ въ разстояніи получаса ходьбы.

Я думаю, что большинству городскихъ жителей трудно даже представить себ, какъ можно жить безъ всякихъ дорогъ. Это было въ ма,— снгъ началъ таять и размякъ, такъ что мы погружались выше щиколотокъ, когда хотли пробраться къ сосду. Вдоль берега отъ двора къ двору шла узенькая дорожка для пшеходовъ, и бурные ручьи неслись мимо домовъ внизъ, такъ что нужно было длать хорошіе прыжки, чтобы перейти черезъ нихъ. ‘Прыгай за мною, здсь ручей’, раздавалось часто, когда папа и мама ходили вдвоемъ вдоль берега, но во время бури, которая тогда бушевала, о прыганій нельзя было и думать, потому что на ногахъ вообще нельзя было устоять. Далеко предъ домомъ Нейльса, нашего ближайшаго сосда, лежалъ якорь большого ‘фешберинга’ {Большая лодка, съ домикомъ на ней.}, которому дикая буря грозила опасностью.

Каждую минуту, казалось, что его выброситъ сильными волнами на сушу и разобьетъ въ дребезги объ огромныя кучи камней на берегу. Нтъ, этого нельзя допустить, надо все же попробовать выйти на море, чтобы посмотрть, выдержитъ ли цпь, иначе нельзя знать, что будетъ ночью. Но при такомъ сильномъ восточномъ втр оттолкнуться отъ берега вовсе не такая легкая вещь,— особенно въ маленькомъ, зексринг {Лодка съ тремя парами веселъ, которая употребляется только для рыбной ловли у береговъ.}. Смотрть на это было не особенно пріятно. Казалось, что гребцамъ уже не выбраться живыми. Лодка, какъ орховая скорлупка, то исчезала надолго между волнами, то всплывала наверхъ, иногда ее снова бросало на берегъ — и все же гребцы усидли въ лодк и вернулись благополучно обратно. Если вы хотите узнать, на что годенъ сверянинъ, нужно видть его въ лодк.

Да, здсь, у насъ на свер, настоящіе моряки! Они такіе гибкіе, здоровые, такіе ловкіе и проворные, что доставляетъ истинное удовольствіе смотрть на нихъ и говорить съ ними. У нихъ всегда наготов остроумные и находчивые отвты, такъ что въ лодк у нихъ вы не соскучитесь, какъ бы долго ни длилась поздка. Но зато они еще маленькими карапузами сживаются съ лодкой, и, прямо чудо, что они при этомъ не тонутъ дюжинами. Дтишки трехъ, четырехъ, пяти лтъ перевшиваются за бортъ лодки, принимаютъ участіе въ рыбной ловл, скачутъ и пляшутъ по скамейкамъ лодки, раскачиваются вмст съ лодкой — и если случается, иногда, что кто нибудь изъ нихъ кувырнется въ воду, то можно быть спокойнымъ, что онъ какъ нибудь да выкарабкается. Изъ такихъ ребятъ, вдь, должны выйти отважные моряки, не правда ли?

* * *

Но нкоторые изъ нихъ иногда рано узнаютъ серьезную сторону жизни, съ ея заботами и печалями.

Однажды здсь у насъ случилось большое несчастье: четыре смлыхъ моряка столкнулись наверху у Флинмаркена съ другой большой лодкой,— ихъ лодку вмигъ точно перерзало пополамъ — и вс они утонули.

Это были наши ближайшіе сосди, и мы видли и слышали горе и отчаяніе тхъ, которые остались дома одинокими — ихъ женъ и дтей. Маленькій мальчикъ, котораго звали Мейеръ, потерялъ своего отца. Онъ былъ старшимъ ребенкомъ въ семь, и тогда ему только что минуло тринадцать или четырнадцать лтъ. Теперь онъ долженъ былъ заботиться о всей семь, а въ такомъ возраст это не легко.

Бдный мальчикъ! Ахъ, какъ часто мн бывало жаль его. Онъ былъ такой маленькій и такъ рано долженъ былъ начать борьбу за существованіе. Нердко онъ приходилъ къ намъ, чтобы продать куропатокъ и зайцевъ, которыхъ ловилъ силками.

Я точно вижу его еще, какъ онъ стоитъ у насъ на кухн со своимъ яснымъ, открытымъ лицомъ и каштановыми кудрями.

Но самое худшее было то, что онъ не имлъ лодки, такъ что не могъ отправляться на рыбную ловлю.

Подумайте только. Однажды приходитъ къ нему нашъ священникъ и говоритъ ему, что у него теперь будетъ собственная лодка. Ахъ, что это была за радость!

Мейеръ сначала не могъ даже поврить своему счастью, ему казалось это невозможнымъ.

Сдлавшись собственникомъ лодки, онъ показалъ себя настоящимъ молодцомъ, рано утромъ и поздно вечеромъ отправлялся онъ на рыбную ловлю, продавалъ уловъ, помогалъ матери обрабатывать поле, все это несмотря на то, что былъ такой юный.

Мейеръ, однако, не единственный которому пришлось стоять на собственныхъ ногахъ, въ такомъ возраст.

Нтъ, здсь на свер очень много мальчиковъ и двочекъ, которые съ самыхъ малыхъ лтъ должны работать и терпть невзгоды. Какъ только они конфирмованы,— а это происходитъ, когда имъ исполняется четырнадцать лтъ,— отецъ и мать требуютъ, чтобы они помогали имъ, какъ взрослые, но задолго до этого они уже помогаютъ имъ зимою въ конюшн, носятъ воду въ такихъ большихъ и тяжелыхъ ведрахъ, что было-бы подъ стать даже для взрослыхъ, съ наступленіемъ весны, когда сно приходитъ къ концу, они проводятъ много часовъ въ лодк, собирая водоросли.

Это тоже страшно тяжелая работа.

Здсь, гд зима такая долгая, часто случается, что съ наступленіемъ апрля или мая, кормъ для скота приходитъ къ концу. И такъ какъ въ это время снгъ лежитъ еще на поляхъ, проходитъ много времени, пока зазеленетъ трава и можно выпустить коровъ на лугъ.

Въ такихъ случаяхъ крестьяне на свер, обыкновенно, пополняютъ недостатокъ корма ‘водорослями’. Это родъ морской травы, которая растетъ на морскомъ дн по близости берега, и коровы дятъ ее съ охотой — это лучше, чмъ ничего, ну да и къ тому же коровы не избалованы и не лакомки.

Итакъ, крестьяне забираются въ маленькомъ ‘зексринг’ на мелкія мста, захвативъ съ собой нсколько большихъ и тяжелыхъ граблей съ громаднйшими рукоятками. Этими граблями они вылавливаютъ водоросли. Это трудная и тяжелая работа, проходитъ нсколько часовъ, пока они наберутъ полную лодку.

При здшнихъ холодахъ, какъ они дрогнутъ и мокнутъ, эти бдные мальчики и двочки, которые сидятъ въ лодк. Да, это ужасная работа, насквозь мокрые, они сидятъ тамъ и вытаскиваютъ эту длинную, мокрую, тяжелую морскую траву.

Но за то какъ хорошо, когда они, наконецъ, возвращаются на берегъ, въ теплую комнату, къ матери, гд ихъ ждтъ сухая одежда и чашка хорошаго, горячаго кофе.

Потомъ водоросли кладутъ въ печь и высушиваютъ для коровъ, самое лучшее, если къ нимъ примшиваетъ немного муки, чтобы он были вкусне.

Этотъ удивительный кормъ называется ‘лонингъ’ (‘Loing’), и пока онъ есть, до тхъ поръ нтъ нужды.

Все-таки, я рада, что наши маленькія двочки и Буби не должны весною добывать водоросли.

Если случается иногда, что нужно исполнить ту или другую работу, которую они находятъ не особенно пріятной: убрать со стола, вымыть посуду или выполоть въ саду сорную траву, все то, что маленькія двочки не особенно любятъ, мама говоритъ тогда: ‘Вспомните о тхъ, которые должны лежать тамъ въ лодк, посинвъ отъ холода и насквозь мокрые’. И въ самомъ дл, надо вспоминать о всхъ, кому живется гораздо хуже, чмъ намъ. Разв не такъ?

——

Чмъ дальше вы подвигаетесь на сверъ отъ Тронтьейма, тмъ боле срыми и пустынными становятся берега.

Утесы и шхеры, упирающіеся въ море, уныло тянутся вдоль берега. Но какъ она ни убога, какъ ни пустынна, все-же это наша страна.

Каждый островокъ, каждая хижина, каждая лодочка, все говоритъ намъ про нашу страну, про нашъ народъ, который проводитъ здсь свою одинокую и скромную жизнь, какъ герой носится по морю, воздлываетъ свой маленькій, тощій клочокъ земли между скалами, чтобы прокормить жену и дтей, да двухъ, трехъ коровъ въ стойл. Удивительно сильное, бодрящее чувство охватываетъ тебя, когда стоишь на палуб парохода и видишь, какъ предъ тобой проносится родная страна. Сразу чувствуешь, что составляешь съ ней одно неразрывное цлое. Въ сердц горячей волной поднимается чувство, которое подступаетъ къ горлу и вызываетъ слезы умиленія: Отечество! Слово это обладаетъ чудодйственной силой и заставляетъ дрожать и трепетать въ душ человка тысячи струнъ. Эти маленькіе домишки, которые то здсь, то тамъ выглядываютъ изъ-за горъ, каждое судно на мор, каждая рыбацкая лодочка, все это было твое уже давно, давно, гораздо раньше, чмъ ты самъ сдлался сознательнымъ человкомъ, все это часть твоей души, все это ты любишь и не согласился бы никогда промнять на пышную и плодородную роскошь южныхъ странъ.

У меня, по крайней мр, не было этого желанія, когда я много лтъ тому назадъ въ одинъ осенній день въ первый разъ хала на сверъ. Но когда я въ бурный октябрскій день добралась до Луфутена, и не видала передъ собою ни одной травинки, ни одной березки, которая блла бы изъ горнаго ущелья,— только высокія скалы, которыя подымались прямо въ облака и падали отвсно въ холодное море, бушевавшее подъ напоромъ сверо-западнаго втра…

Тогда…. да, тогда мое сердце замерло отъ огромнаго вопроса!

Куда только хваталъ глазъ — всюду острыя дикія скалы тснились въ самыхъ причудливыхъ очертаніяхъ одна за другой. То он походили на лошадь, то на старую бабушку,— тамъ сидли веселые женихъ и невста и тянулись другъ къ другу, чтобы поцловаться. Да, этимъ причудливымъ скаламъ не было конца.

Въ одномъ мст, которое мы прозжали, стояли, выстроившись въ рядъ, семь горныхъ вершинъ — ихъ зовутъ ‘Семью Сестрами’ — он чудно выглядли прилунномъ свт подъ своими блыми чепцами. Въ другомъ мст стояла гора, которую называютъ Воротами. Это какъ бы ворота въ скал, черезъ которыя можно проходить, а дальше стояла фигура, точь въ точь какъ гордый всадникъ на кон.

А тамъ почти на горизонт лежало что то и сіяло въ золотыхъ лучахъ заходящаго солнца — это ‘Слезы’ — группа острововъ, похожая на большой, роскошный сказочный замокъ.

‘Жить здсь постоянно, этого я бы не хотла’, думала я про себя, когда стояла тамъ и старалась найти хоть клочекъ голубого неба между срыми облаками, которыя неслись надъ нами. ‘Жить здсь? Всегда?’

‘Но, Боже! Я должна жить! Я должна хать еще дальше на сверъ! До границы съ Финмаркеномъ! Тамъ то что будетъ’?

Я вдь думала, чмъ что дальше къ сверу, тмъ будетъ пустынне, сурове и мрачне.

Да, тогда я, правда, мало знала, и, слава Богу, въ этомъ я сильно ошиблась.

Какъ я была удивлена, когда мы вышли изъ Луфутена и похали дальше на сверъ.

Снова показался лсъ, поля и луга улыбались намъ такъ доврчиво, и вдругъ мы увидли красивую, вороную лошадь, которая паслась на берегу.— Ахъ!— тогда снова поднялась въ насъ радость жизни. Лошадь! Въ такомъ случа, вдь, здсь должны быть и люди!

Чмъ дальше мы подвигались на сверъ, тмъ лсъ становился гуще, все выше и пышне, — весело, весь въ золот, стоялъ онъ въ своемъ осеннемъ убор и освщалъ всю гору до верху, до тхъ мстъ, гд онъ упирался въ снгъ.

Это потому что береза, свтлая, красивая, блестящая лсная красавица, живетъ въ дружб со снгомъ, и здсь, на далекомъ свер, они прекрасно уживаются вмст. Иногда только они ссорятся другъ съ другомъ — это осенью и весною.

* * *

Осенью снгъ такъ торопится, что его нельзя удержать. Онъ падаетъ безумно рано, ложится на золотыя кудри березы и спрашиваетъ ее, не думаетъ ли она, что ей уже пора на покой? Березка качаетъ головой и золотитъ землю, осыпая ее своимъ желтымъ шелковымъ покровомъ. Она находитъ, что еще рано ложиться спать — вдь солнце еще свтитъ. ‘Ты могъ бы подождать еще немного, снгъ’! говоритъ береза. ‘Кто же захочетъ ложиться въ постель, когда еще солнце свтитъ! Не правда ли? Солнце и такъ бываетъ здсь очень недолго. Да и голубые колокольчики еще стоятъ свжими и поютъ такъ тихо надъ горными вершинами свою вечернюю пснь’.

Но это не помогаетъ. Снгъ не даетъ себя такъ легко уговорить, онъ знаетъ, что маленькіе цвты скоро отправятся на отдыхъ — они также нуждаются въ поко, какъ и все живое въ природ. Долгая, темная зима стоитъ у дверей, мягко и тихо ложится снгъ и закрываетъ все, цвты, траву и березы, и всю чудную красоту лсной жизни, быстро засыпаютъ они вс подъ первымъ, легкимъ снжнымъ покрываломъ, которое потомъ зимою сдлается такимъ плотнымъ и теплымъ, что ни одинъ цвточекъ не замерзнетъ подъ нимъ оъ холода.

А весною березка опять даетъ знать о себ, она просыпается на самомъ разсвт и съ любопытствомъ оглядывается кругомъ своими полуоткрытыми, маленькими почками.— ‘Ну, ты, снгъ! Теперь убирайся поскоре! Убирай скоре свое одяло. Разв ты не слышишь, какъ внизу въ земл что-то шепчетъ и шелеститъ? Это тысячи маленькихъ жизней, цвты, которые стремятся возстать отъ зимняго сна, стремятся увидть первое сіяніе роскошнаго, голубого неба, стремятся къ первому поцлую яркаго солнца, а больше всего стремятся услышать первый крикъ радости маленькихъ дтей, когда они увидятъ первое проявленіе весенней жизни: ‘Смотри, смотри-ка, первая фіалка, а тамъ желтоглавъ, а вотъ скоросплка!’ Снгъ слегка негодуетъ на всю эту стремительность и потихоньку стаиваетъ и стекаетъ внизъ по стволамъ березки.

— ‘Разв ты не видишь, снгъ, что моя макушка уже совсмъ зеленая?’ — говоритъ береза, полная нетерпнія — ‘это совсмъ не дло стоять въ середин мая зеленой посреди кучъ снга! Завтра прійдетъ въ гости солнце — вотъ, оно теб задастъ!’ И вотъ, вечеромъ, проносится въ воздух какой-то шумъ. Ночью подымается съ юга буря:— весь домъ дрожитъ,— флагштокъ гнется, но онъ не такъ скоро поддается, — онъ пережилъ худшія времена.

Есть что-то необыкновенное въ южномъ втр. Когда онъ скользитъ черезъ фіордъ, то приноситъ съ собою жизнь и тысячи радостныхъ голосовъ. Прекрасный, приносящій счастье южный втеръ!

Да, далеко, далеко отсюда, уноситъ онъ зиму со всми ея снгами и льдами, съ ея мракомъ и холодомъ. И утромъ, когда мы просыпаемся, радость свтится на голубомъ неб и въ голубыхъ глазахъ людей! Радость, согрвающая вс сердца! Новая жизнь! Спасибо! спасибо! Гд же зима? Гд же снгъ? Ушелъ въ землю. Ура! Теперь лто! Береза, которая еще вчера, ворча, стояла въ снгу, блеститъ и сіяетъ сегодня, и улыбается солнцу. И дрожащія росинки, которыя, какъ слезы, блестятъ на листьяхъ березы, падаютъ одна за другою на землю, а первыя фіялки удивленно смотрятъ и спрашиваютъ себя: ‘Почему это береза плачетъ сегодня, когда наступило лто?’

Да, самое необыкновенное здсь на свер это то, что у насъ почти совсмъ нтъ весны. Тянется долгая зима, и потомъ вдругъ сразу лто. Никакого перехода. Какъ только приходитъ апрль, мы становимся такими же любопытными, какъ и береза,— скоро ли сойдетъ снгъ? И тогда мы начинаемъ держать пари.

Папа и мама.

Мама всегда самоувренна и споритъ такъ смло.

— Когда, думаешь ты, мы увидимъ верхушки палисадника?

— Въ середин апрля.

— Ахъ, раньше,— говоритъ мама.— Ну, а когда, ты думаешь, мы увидимъ первый свободный отъ снга кусокъ картофельнаго поля?

— Въ середин мая.

— Ахъ, нтъ, въ середин іюня,— говоритъ папа.

Мама проигрываетъ. ‘Да, но я вдь выиграла’, говоритъ она, ‘разв ты не помнишь?’ ‘Да, конечно,’ вспоминаетъ, папа — онъ съ удовольствіемъ позволяетъ мам провести себя немного. Потомъ начинаютъ держать пари маленькія двочки, но только о томъ, растаетъ ли снгъ къ 17-му мая, или нтъ?

Ни одинъ вопросъ не обсуждается у насъ такъ горячо, какъ этотъ. У мамы, наконецъ, начинаетъ кружиться голова отъ всхъ этихъ вопросовъ. ‘Скажи же мама, какъ ты думаешь,— растаетъ ли снгъ?’

— Да, я думаю, я въ этомъ уврена.

Но этотъ отвтъ недостаточно успокаиваетъ насъ — далеко недостаточно.

— Нтъ, мама, ты скажи, дйствительно ли ты такъ думаешь?

Тогда мама говоритъ съ большой торжественностью: ‘Да, снгъ стаетъ, я знаю это, будьте совершенно спокойны, снгъ стаетъ.’

И если мама сказала что нибудь съ увренностью, то это исполнится также врно, какъ гора стоитъ, и вс врятъ тому, что сказала мама, и это прекрасно. И мама оказывается правой.

17-го мая снгъ уже стаиваетъ съ земли, и лсъ зеленетъ. Да, мн наврное незачмъ говорить, почему двочки такъ боятся, что 17-го мая снгъ будетъ еще лежать на земл.

Вдь это нашъ національный праздникъ — день возрожденія нашего отечества, и поэтому мы устраиваемъ въ этотъ день повсюду празднества, въ городахъ и въ деревняхъ, даже въ нашемъ заброшенномъ углу!

Чудное, радостное 17-ое мая! Въ лучшее время весны, въ расцвтъ ея — оно сдлало насъ свободнымъ и самостоятельнымъ народомъ!

Конечно, мы не можемъ принимать участія въ большихъ процессіяхъ со знаменами въ городахъ,— но чтоже изъ этого? Мы устраиваемъ сами шествіе съ флагами, и это выходитъ еще красиве. Но объ этомъ я разскажу въ другой разъ.

ГЛАВА II.
Кто мы такіе?

Раньше, чмъ продолжать разсказъ, можетъ быть, вамъ интересно узнать, кто мы?

Мы вс составляемъ докторскую семью.

Насъ цлая семья. Папа и мама, и маленькія двочки, и Буби, и вс наши служанки, и вс бдные больные, которые живутъ здсь въ нашей больниц, и коровы, и телята, и козы, и куры, и маленькіе цыплята.

Да, вотъ и все,— потому что, видите ли, мышей въ погреб я не считаю, он не принадлежатъ къ нашей семь. У нихъ собственное хозяйство.

Нашъ папа — докторъ, и много здитъ въ окрестностяхъ по вод и по суш, онъ долженъ часто узжать изъ дому въ плохую погоду. Но для папы это ничего не составляетъ, онъ постоянно веселъ и доволенъ, все равно, дуетъ ли втеръ такъ, что весь домъ дрожитъ, или на двор такая снжная буря, что мы не ршаемся высунуть носъ за дверь.

Здшніе крестьяне называютъ папу ‘онъ самъ’, и это его самый почетный титулъ.

Если кто нибудь изъ нихъ хочетъ продать рыбу, яйца или что нибудь въ этомъ род, они должны непремнно видть ‘его самого’.

Однажды къ одному изъ нихъ вышла мама и спросила, не можетъ ли онъ переговорить съ ‘ней самой’. Но изъ этого ничего не вышло. Крестьянинъ хотлъ поговорить съ ‘самимъ’. Онъ оскорбился и ушелъ.

Мам это кажется обиднымъ, потому что вдь она завдуетъ кухней. Но женщины здсь не въ почет. Нтъ,— ‘онъ самъ’ долженъ присутствовать при этомъ для того, чтобы вышелъ какой нибудь толкъ.

Если приходитъ больной, и ‘его самого’ нтъ дома, тогда они просятъ у мамы совтовъ и лекарствъ противъ всхъ болзней, но мама благодаритъ ихъ за честь и требуетъ чтобы они подождали ‘его самого’.

Случается иногда, кбнечно, что мама должна замнять доктора, она длаетъ это въ исключительныхъ случаяхъ и очень неохотно. Однажды въ самомъ дл ее позвали къ паціенту, и какъ она ни отказывалась — ничего не помогло. Больной настаивалъ, чтобы она пришла, и она должна была пойти. Леченіе мамы заключалось въ томъ, что она выслушала пульсъ, измрила температуру и успокоила больного словами. Это подйствовало. Но въ другой разъ дло обошлось не такъ просто.

Папа ухалъ куда то, и мама взялась за леченіе, потому что ршался вопросъ о жизни и смерти. Однажды къ намъ во дворъ въхала крестьянка, державшая на колняхъ маленькаго мальчика. ‘Дома ‘онъ самъ?’ — ‘Нтъ, его нтъ дома!’

Мальчикъ спалъ у нея на рукахъ и хриплъ, и личико у него было блдно, какъ у мертвеца.

— Что это онъ все спитъ да спитъ? Со вчерашняго дня онъ спитъ, не просыпаясь?— спросила женщина.

Сама она была въ тревог и блдна.

— Ничего, онъ скоро поправится, ничто такъ не укрпляетъ, какъ сонъ,— сказала мама. Но вдругъ ей пришла въ голову страшная мысль! Она тронула вки мальчика,— глаза его смотрли неподвижно, точно стеклянные, а зрачки казались не больше булавочной головки.

— Не проглотилъ ли онъ чего нибудь ядовитаго?— спросила мама.

— Право не знаю,— сказала крестьянка испуганнымъ голосомъ,— вчера вечеромъ онъ все игралъ пузырькомъ съ морфіемъ,— подумайте, разв это игрушка для трехлтняго мальчика,— а когда я вернулась домой и хотла отнять у него пузырекъ, онъ оказался пустымъ.

Ну, теперь уже не трудно было понять въ чемъ дло. Мальчикъ выпилъ цлый пузырекъ яда — морфія, необходимо было сейчасъ же подать помощь.

Мама взяла мальчика въ домъ, начала обливать его холодной водой, влила ему въ ротъ хининъ и крпкій кофе,— перепробовала все, чтобы только разбудить и оживить его. Наконецъ онъ открылъ глаза.

Въ эту минуту мама почувствовала себя самымъ счастливымъ человкомъ въ мір. Такимъ образомъ опасность миновала, когда явился ‘онъ самъ’ и, къ большому облегченію мамы, взялся за леченіе мальчика.

Когда папа отправлялся въ свои далекія поздки, онъ часто, бывало, рисковалъ жизнью, но признаваться въ этомъ никогда не хотлъ, ему всегда казалось, что объ этомъ не стоитъ говорить, что никакой опасности нтъ, и что это мама рисуетъ въ своемъ воображеніи всевозможные ужасы.

Но мама потихоньку разспрашивала лодочниковъ и узнавала отъ нихъ всю правду.

Однажды вечеромъ, много лтъ тому назадъ, когда папа и мама были еще совсмъ одни, приплыли крестьяне и просили папу похать къ одному больному на другую сторону фьорда. Былъ темный осенній вечеръ, но, къ счастю, на мор царила тишина, такъ что мама спокойно осталась дома, прислушиваясь къ постепенно замиравшимъ ударамъ веселъ.

Но вдругъ она услыхала что-то, похожее на далекій ударъ, весь домъ сразу дрогнулъ, балки затрещали, ламповыя стекла и люстра задрожали и задребезжали. Мама вскакиваетъ. Что случилось? Мама еще не знала тогда ‘берегового втра’ такъ хорошо, какъ она знаетъ его теперь,

Буря! А папа на мор! Теперь онъ долженъ, быть какъ разъ посредин разбушевавшагося фьорда. Въ первый моментъ мама совсмъ растерялась — она была вн себя отъ ужаса. Она выбжала на берегъ, чтобы найти лодку и плыть въ море, она не въ состояніи была оставаться въ комнат, но какъ только мама вышла изъ дома, буря подхватила ее и, какъ мячикъ, отбросила назадъ, въ дверь. Ей пришлось крпко схватиться за что попало, чтобы устоять. Нтъ, видно, ничего другого не оставалось, какъ стоять у дверей, пристально вглядываться въ темноту и прислушиваться боязливо къ бур, которая все усиливалась и усиливалась, такъ что мама почти не могла стоять на ногахъ.

— Милая барыня, войдите въ комнаты, вдь васъ унесетъ! А на мор вовсе не такъ опасно, какъ кажется,— сказала Маргетъ, просовывая голову въ дверь.

Да, эту ночь мама наврное никогда не забудетъ. Когда папа подъ утро вернулся домой, онъ только смялся и уврялъ, что было вовсе не такъ трудно и опасно, и что самое непріятное было то, что они совершенно ничего не могли видть, что длалось кругомъ.

Но лодочники разсказывали совершенно другое, когда мама начала ихъ разспрашивать,— Да, ‘онъ’ {Крестьяне здсь, на свер, про втеръ говорятъ ‘онъ’.} былъ ужасенъ,— говорилъ одинъ изъ нихъ,— а лодка такая маленькая — ужъ я и не

Сцены изъ жизни въ Норвегіи.

Эготъ Джемсъ-Сельмера.

ГЛАВА I.Гд мы живемъ.

ГЛАВА II.Кто мы такіе?

Читайте также:

ГЛАВА I.
Гд мы живемъ.

ГЛАВА II.
Кто мы такіе?