ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОСТ-ИНДИИ <*>
(*) Из Гафнерова путешествия по берегам Ориксы в Короманделе.
ПРИМЕЧАНИЯ
А. Янушкевич
Воспоминание об Ост-Индии, Гафнер Якоб Готфрид, Год: 1808
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 2.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
Я собирался выехать из Визагапатнама1, когда мне сказали, что в соседней деревне Велуре, отстоявшей на полтора часа езды от этого города, приготовлено было погребение и что молодая вдова из касты Хеторисов будет сожжена с телом своего мужа в яме, нарочно для сего случая приготовленной (заметим, что в каждой части Короманделя2 жены обыкновенно сожигают себя на кострах). Я не хотел пропустить сего случая, для меня совершенно нового, пошел пешком в деревню Велур и скоро увидел большую толпу людей, посреди которой молодая вдова сидела под балдахином, окруженная родственниками своими обоего пола. Не думаю, чтобы она имела более 28 лет: лицо ее было очень приятно. Она раздавала знакомым своим и сродникам бетель3, шевелила губами, как будто читая молитву, и, казалось, совсем не чувствовала страха, но я не мог смотреть на нее равнодушно. Вместе с многочисленною толпою людей пошел я на то место, которое приготовлено было для погребения. Мы вышли в поле, увидели яму, в десять футов длиною, в восемь шириною и в восемь же глубиною, она была наполнена угольями, в которые беспрестанно бросали сухие поленья. Скоро увидели мы погребальную процессию. Тотчас окружили яму высокими ширмами, зрители, отступивши на несколько шагов, составили обширный круг, и в это самое время несчастная жертва суеверия и любви супружеской приблизилась к месту сожжения.
Платье на ней было великолепное, унизанное жемчугом и алмазами. В одной руке держала она лимон с гвоздичным корешком, который беспрестанно нюхала. За нею шли родственники, брамины4 и великое множество женщин, а впереди музыканты, которые играли веселые, торжественные песни. Остановившись в некотором отдалении от ямы, вдова сложила с себя все уборы, разделила их между родными, разделась и, окруженная своими подругами, омылась в ближнем водоеме, потом надела на себя простое белое платье из хлопчатой бумаги, наконец спокойно приблизилась она, при торжественных песнях браминов и шумной игре музыкальных инструментов, к пламенной яме, все еще заставленной ширмами, и на краю которой стояли носилки с бездыханным трупом ее мужа.
Несколько минут смотрела она в молчании на покойного, ударила себя в грудь и заплакала, потом поклонилась, три раза обошла вокруг ямы и всякий раз, проходя мимо носилок, кланялась. В третий и последний раз остановилась она у самого тела, взглянула на своих родных, простилась с ними, взяла из рук одного брамина кувшин с маслом, которым оросила своего мужа, поставила кувшин на голову и, воскликнув громким голосом: Нарайна (Боже), прыгнула в пылающую яму, в минуту ширмы упали, тело брошено в уголья, и яма засыпана тысячью зажженных факелов. Барабаны, бубны и трубы загремели звучнее прежнего, женщины подняли страшный крик (печальный или радостный, не знаю), и высоким столбом понеслось из ямы трескучее пламя.
Хотя я и уверен был, что эта несчастная задохлась в одну минуту, но сердце мое страдало, и я возвратился в деревню в великом унынии. Было уже темно, я не хотел, однако, ночевать в Велуре и отправился в Визагапатнам. Более часа, кажется мне, шел я, задумавшись, оглянулся и вижу, что сбился с дороги, со мною встретился старик, спрашиваю, он сказывает, что очень далеко от Визагапатнама, советует мне возвратиться в Велур и указывает ближнюю дорогу. Послушавшись доброго совета, пошел я по указанной дороге, иду: темнота увеличивается, наконец, все помрачилось, вдалеке блеснули огни, всхожу на пригорок, огни исчезли. Пошел проливной дождь, я совсем потерял дорогу, опять очутился на пригорке, ступил шаг, чувствую, что земля подо мною осыпается, хватаюсь за куст, он обломился, вообразите мой ужас, я полетел стремглав в глубокую пропасть.
Несколько минут лежал я без всякого чувства. Прихожу в память, все тихо и мрачно, чувствую противный запах, начинаю щупать руками: подле меня лежал мертвый буйвол. Вскакиваю поспешно, бегу в сторону, остерегаясь, однако, чтобы еще куда-нибудь не обрушиться, и, мучимый горестным чувством, стараюсь проникнуть черную, непроницаемую мрачность: досада, скорбь и нетерпение мучили попеременно мою душу, наконец, успокоившись немного, решился я дождаться утра, сел на камень и скоро заснул глубоким сном.
Просыпаюсь, сначала кажется мне, что все случившееся со мною было печальный сон, но скоро этот обман миновался: утро занялось, свет его проникнул во глубину ямы, и с ужасом увидел я, в каком отчаянном положении находился. Яма была не иное что, как глубокая пещера со сводами и с двумя большими впадинами, которых конца от чрезвычайной темноты не можно было видеть. На верху свода находился пролом, в который проникал свет. Высокие каменные стены были совершенно перпендикулярны и со всех сторон удалены от пролома, так что не было никакой возможности по ним до него добраться. Тогда увидел я, каким образом мог обрушиться в эту пещеру, как очутился в ней и бедный буйвол, и какого жребия мне ожидать надлежало.
Что делать? На что решиться? Кричать? Но это место казалось мне уединенным и безлюдным. Какая же польза изнурять себя криком? Я сделал один опыт: напрасно! Мой голос весьма глухо раздавался под сводом и совсем почти не доходил до высокого пролома. День прошел, утешительное сияние солнца потухло, вокруг меня сделалось мрачно, как будто во гробе. Могу ли описать те страшные чувства, которые мучили меня в продолжении этой ночи, нестерпимо долгой? Летучие мыши порхали с шумом над головою моею, и дикие шакалы, привлекаемые запахом, подбегали стаями к пролому и выли. Здесь я погибну, сказал я самому себе, здесь должен истлеть, как этот несчастный буйвол! Слабое сияние месяца блеснуло в отверстие, волнение мое несколько утихло. Будучи совсем обессилен, погрузился я в сон, но страшные сновидения не давали мне покоя.
Опять наступил день, и с первыми лучами солнца новая надежда оживила мою душу. Я начал кричать и кричал долго, наконец потерял и голос, и силу, и все было напрасно. Ужас и отчаяние мною овладели, голод и жажда меня томили, я победил отвращение, вынул кортик, отрезал кусок от мертвого буйвола, и силы мои, сверх всякого чаяния, подкрепились: я начал думать о средствах спастися. Дойти до пролома было невозможно: стена была крута и совершенно гладка. Но боковые впадины (подумал я) не приведут ли меня к какому-нибудь выходу? Нечего медлить, иду! Если погибель моя неизбежимо определена от Неба, то все равно, где бы я ни истлел, на дне ли этой пещеры или несколькими футами глубже! Часы мои показывали полдень. Решившись, запасаюсь куском мяса, иду, сердце мое сильно трепетало. Что ожидает меня в этом непроницаемом мраке, думал я с содроганием. Я видел еще свет, и мужество мое не исчезало, но вдруг последнее бледное сияние угасло, я остановился, хотел воротиться, одумался: ‘Вперед, вперед’, — воскликнул я и с новою бодростию, вверив себя Провидению, бросился в ужасную мрачность. Для осторожности шел я близ самой стены, держась за нее рукою и следуя всем ее бесчисленным изгибам: это казалось мне единственным способом найти какой-нибудь выход из страшного подземелья.
Земля надо мною была усыпана мелким камнем. Кучи песку, отломки от утесов, ямы и возвышения поминутно попадались мне под ноги. Я подвигался вперед очень медленно, ощупывая землю кортиком. Странствование мое продолжалось около двух часов, вдруг что-то хрустнуло под ногами моими и покатилось, трогаю ногою, кажется, кости, прикасаюсь руками: всемогущее Небо, это человеческий остов! Какая минута, и теперь, воспоминая о ней, содрогаюсь. Волосы на голове моей поднялись дыбом, я принужден был сесть. Вот жребий твой, сказал я самому себе, и залился горькими слезами.
Вдруг послышался мне легкий шорох, я вскочил, начал кричать, голос мой, отозвавшись несколько раз в глубоких впадинах перехода, умолк, и все опять утихло. Как исступленный кинулся я вперед, решившись умереть или спастися… Вдруг вижу перед собою две меленькие огненные точки, удивление оковало меня на одном месте. Что значило это блистание: дневные лучи или пламенные глаза змеи, прямо на меня ползущей? Я хотел остановиться, но это бы не спасло меня, подумал и быстрыми шагами побежал вперед: нечто неизвестное животворило мне душу.
Огненные точки были неподвижны, беспрестанно увеличивались и становились ярче. ‘Нет, это не змея, — восклицаю, исполненный радости, — это или две лампады, или проницающее сияние солнца’. В эту минуту стена, около которой я шел ощупью, поворотилась вкруте, глазам моим представилась расщелина утеса и в ней заходящее вдали вечернее солнце. Боже, Боже, с какими неописанно сладкими чувствами бросился я в сии врата жизни, столь неожиданно для меня отворившиеся! Пробившись сквозь дикий кустарник, со всех сторон закрывавший расщелину, я начал с жадностию вбирать в себя чистый воздух и восхищался, видя себя опять посреди свободного, великолепного Божия мира.
Солнце закатилось, все живописные окрестности, и в малом расстоянии от меня Визагапатнам, сияли в розовом блеске. Наконец я возвратился к своим и был от них принят с восхищением, ибо все воображали, что меня уже нет на свете. По всем моим описаниям догадались, что я упал в одну из подземных пещер, находившихся прежде в сообщении с храмами, и которых выходы известны одним только браминам. Таким образом, еще раз, по собственному опыту, уверился я, что нет такого положения в жизни, в котором бы можно было совершенно предаваться отчаянию. Сначала опасался я занемочь опасною или продолжительною болезнию, но, к счастию, этого не случилось, я чувствовал легкую лихорадку, она очень скоро совсем прекратилась, и через две недели я мог уже выехать из Визагапатнама.
Автограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1809. Ч. 47. No 20. Октябрь. С. 249—258 — в рубрике ‘Литература и смесь’, с заглавием: ‘Воспоминания об Ост-Индии’ и примечанием: ‘Из Гафнерова Путешествия по берегам Ориксы в Короманделе’, вынесенным в сноску на с. 249.
В прижизненных изданиях: Пвп 1. Ч. 5 (‘Смесь’). С. 216—227, Пвп 2. 4. 3. С. 209—216 — с тем же заглавием.
Печатается по Пвп 2.
Датируется: между маем и сентябрем 1809 г.
Источник перевода: Erinnerung aus Ostindien [Воспоминание об Ост-Индии] // Morgenblatt fr gebildete Stande. 1809. No 90. Sonnabend, 15 April — с примеч.: Aus der Reize langs de Kusten Orixa en Choromandel door F. Haafner. Amsterdam by Allart 1808. 2 Vol. 8. и подписью под примеч. и в конце текста: Fischer. См.: Eichstdt. 5. 17.
Немецкий путешественник Хафнер Якоб Готфрид (1754—1809) одним из первых познакомил европейскую культуру с таинственным миром, нравами и обычаями Ост-Индии. В раннем детстве Хафнер вместе с родителями переселился в Голландию. В качестве юнги на корабле своего отца он посещает различные области Восточной Индии. В течение 1765—1785 гг. накапливаются его впечатления, которые стали основой его будущих воспоминаний и травелогов. В 1809 г. выходит в свет его книга ‘Reise in einem Palankin’ (‘Путешествие в одном паланкине’), написанная еще в 1785—1786 гг. Третья глава из этого сочинения послужила источником для публикации в немецком ‘Утреннем листке для образованного сословия’ и для перевода Жуковского. Первоначально книга вышла на голландском языке, и, как явствует из примечания, ее переводчиком был некий Фишер. X. Эйхштедт удалось установить, что это был Христиан Август Фишер (1771—1829), профессор истории и статистики (Eichstdt. S. 17, примеч. 49).
Интерес Жуковского к ориентальным сюжетам и в частности к мирообразу Индии — отдельная тема. Многочисленные упоминания долины Кашемира, приобретшей в дневниках поэта символический смысл земного рая (см.: ПССиП. Т. XIII. С. 91, 474, примеч. 47), обращение к переводу отрывка из поэмы английского романтика Т. Мура ‘Лалла Рук’, стихотворная повесть ‘Наль и Дамаянти’, интерес к драме Калидаса ‘Саконтала’, уже переведенной на русский язык H. M. Карамзиным, — все это звенья общего творческого процесса первого русского романтика 1810—1840-х гг. И в этом смысле перевод ‘Воспоминаний об Ост-Индии’ имел не только просветительский характер.
В целом перевод точно воссоздает не только содержание, но и стилистику подлинника. Небольшие эмоциональные вкрапления, типа: ‘сердце мое страдало’, ‘в великом унынии’, ‘вообразите мой ужас’, ‘Могу ли описать те страшные чувства, которые мучили меня в продолжении этой ночи, нестерпимо долгой?’, ‘нечто неизвестное животворило мне душу’, ‘с какими неописанно сладкими чувствами’ — способствуют драматизации текста и вполне отвечают элегическому стилю раннего Жуковского. Любопытна замена эпитета ‘steil’ (крутой, отвесный), относящегося к описанию высоких стен, на ‘перпендикулярный’.
Очевиден моралистический подтекст перевода, связанный с идеей преодоления препятствий и терпения. Слова: ‘Таким образом, еще раз, по собственному опыту, уверился я, что нет такого положения в жизни, в котором бы можно было совершенно предаваться отчаянию’ — вполне корреспондировали с той жизненной ситуацией, в которой оказался поэт именно в это время.
1 Визагапатнама — Вишакхапатнам — город и порт в Индии, на Бенгальском заливе, в штате Андхра-Прадеш.
2 Коромандель — область на восточном побережье полуострова Индостан в Индии.
3 Бетель — смесь пряных листьев перца бетель, кустарника семейства перечных (разводимого в тропической Азии), с кусочками семян пальмы арека и небольшим количеством извести. Используют как средство для возбуждения нервной системы.
4 Брамины (брахманы) — одна из высших каст в Индии, по происхождению — древнее сословие жрецов, совершающих религиозные ритуалы.