Сандуновы, Сиротинин Андрей Николаевич, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

САНДУНОВЫ.
(Очеркъ изъ истори русскаго театра).

Любителямъ отечественной старины не безъизвстна романическая исторя свадьбы актера и актрисы Сандуновыхъ, много разъ и на разные лады пересказывавшаяся въ нашей литератур. Едва ли, однако, кто-нибудь изъ неспецалистовъ иметъ вполн ясное представлене объ артистической дятельности и жизни Сандуновыхъ. Между тмъ, даже личность одного Сандунова стоитъ того, чтобъ посвятить ему отдльный бографическй очеркъ. Это былъ не только замчательный артистъ, но и очень своеобразный, выдающйся по своей не заурядной физономи человкъ.

Сандуновъ происходилъ отъ благородной грузинской фамили. Отецъ его, Николай Моисеевичъ, былъ человкъ со средствами и имлъ свое помстье. Современемъ, однако, обстоятельства его измнились, и дла пришли въ разстройство. Тмъ не мене, старикъ Сандуновъ съумлъ все-таки дать своимъ сыновьямъ хорошее потому времени образоване {‘Драм. альбомъ’ 1850 г. стр. XXXIV. Отсюда заимствованы нами и послдующя свдня о жизни Сандунова до поступленя его въ актеры.}. Оба они, Сила Николаевичъ актеръ (род. въ Москв въ 1756 г. {Такъ значится на памятник Сандунова въ Москв на Лазаревскомъ кладбищ.} и Николай Николаевичъ, впослдстви сенатскй оберъ-секретарь и профессоръ Московскаго университета (род. 13-го октября 1769 г.), передали свои имена потомству. Николай Моисеевичъ умеръ рано, въ 1772 г., въ то время, когда старшему сыну было всего 16 лтъ, но, кажется, еще при своей жизни усплъ его пристроить, опредливъ на службу въ мануфактуръ-коллегю канцеляристомъ.

Съ раннихъ лтъ своего дтства Сандуновъ выказывалъ необыкновенныя способности: умъ подвижной и проницательный, чрезвычайно быструю сообразительность и замчательный даръ слова. Онъ отличался очень живымъ характеромъ, былъ остроуменъ и мтокъ на слова и любилъ чтене и литературу. Все это вмст общало ему успхи въ какой бы то ни было карьер, но у него проявилась особенная страсть къ театру, которая и ршила его судьбу.

Открылась она на первый взглядъ совершенно случайно. Но то былъ не случай. Не говоря уже объ единственномъ въ своемъ род комическомъ талант Сандунова, къ его характеру, природнымъ наклонностямъ и влеченямъ, всего боле подходила актерская жизнь. Въ первый разъ завелъ его въ театръ одинъ изъ его знакомыхъ, Юдинъ. Давали комедю ‘Наслдство’, гд одно изъ главныхъ мстъ занимало, по тогдашнему обыкновеню, лицо пронырливаго, ловкаго плута-слуги, одного изъ тхъ безчисленныхъ Арлекиновъ, Пасквиновъ, Пролазовъ и имъ подобныхъ, которыхъ русская комедя унаслдовала отъ французской. Смотря на комическя выходки такого плутоватаго лакея, Сандуновъ, говорятъ, воскликнулъ: ‘Да я и самъ не хуже этого сыграю!’ Тутъ-то онъ впервые созналъ свои творческя силы и призване.

Испытавъ на себ разъ то неотразимое впечатлне, которое способно произвести на душу человка лишь одно драматическое искусство, это высшее изъ искусствъ, Сандуновъ уже не могъ удержаться отъ искушеня заглянуть въ театръ, въ другой, въ третй разъ… Чмъ дале, тмъ посщеня эти учащались. Вмст съ тмъ, онъ съ свойственнымъ ему увлеченемъ набросился на чтене драматическихъ произведенй, постоянно прикидывалъ себ въ ум, какъ бы сыгралъ онъ ту или другую роль. Тайкомъ отъ матери, не безъ предубжденя смотрвшей на театръ, онъ мало-по-малу, сталъ разучивать роли. Случайно, или нтъ, онъ познакомился въ это время съ знаменитымъ впослдстви Шушеринымъ. Это знакомство было величайшимъ счастьемъ для Сандунова. Шушеринъ тогда только-что начиналъ свою блестящую сценическую карьеру. Оба они были молоды, оба интересовались однимъ и тмъ же — театромъ, и потому скоро сблизились. Шушеринъ сравнительно давно уже вращался въ театральной сфер и могъ поразсказать Сандунову много любопытнаго, многому его научить. Ему Сандуновъ приходилъ прочитывать свои роли, отъ него услышалъ и первое одобрене и первые дльные совты и — кто знаетъ — быть можетъ именно благодаря бесдамъ съ Шушеринымъ и укрпилось въ немъ окончательно то, что еще ране бродило въ голов — мысль сдлаться самому актеромъ.

Московскй театръ какъ разъ въ это время вступалъ въ новый перодъ своего существованя. Начинался высшй въ Москв XVIII вка разцвтъ сценическаго искусства. Театръ отживалъ свою младенческую пору — пору всякаго рода превратностей и невзгодъ. Какъ извстно, въ первые годы московскй театръ имлъ полулюбительскй характеръ, возникнувъ при университет, среди студентовъ. Попытка организовать театральное дло на новыхъ основаняхъ, сдланная въ 1759 г. Волковымъ, окончилась неудачей и съ тхъ поръ театръ до самой половины семидесятыхъ годовъ переходилъ изъ рукъ въ руки, отъ одного антрепренера къ другому, которые вс (за исключенемъ разв полковника H. C. Титова) смотрли на свою антрепризу, какъ на забаву, или еще чаще, какъ на средство наживы и, не обладая организаторскимъ талантомъ, терпли неудачу. Посл чумы 1771 г., со смертью одного изъ содержателей, Бельмонти, театръ окончательно упалъ, антрепренеровъ совсмъ не было, или являлись плохе, пока, наконецъ, изъ рукъ послдняго такого антрепренера, Гроти, театръ не перешелъ къ князю Петру Васильевичу Урусову, и, вмст съ тмъ, для него наступила новая, лучшая пора, Это и было въ томъ 1776 г., когда Сандуновъ ршился сдлаться актеромъ.

Но не князь Урусовъ былъ виновникомъ разцвта московскаго искусства, душею вновь возникшаго театра явился его сотоварищъ — Медоксъ. Неизгладимую и лестную память среди московскихъ старожиловъ оставилъ по себ Медоксъ, какъ единственный въ своемъ род антрепренеръ. Дйствительно, чуткость къ потребностямъ данной минуты, тонкое знане вкуса своей публики, организаторскя способности, врожденная изворотливость и ко всему этому неутомимая энергя и смлость, соединявшаяся съ искуснымъ разсчетомъ, длали изъ него, такъ сказать, антрепренера по рожденю и ручались за успшное имъ ведене дла. Къ нему-то и явился Сандуновъ. Сверхъ всхъ своихъ качествъ, Медоксъ обладалъ еще однимъ — проницательностью, умньемъ съ перваго взгляда отличить человка способнаго. Ему достаточно было только разъ услышать чтене Сандунова, чтобы убдиться, что передъ нимъ человкъ съ замчательнымъ дарованемъ — истинная находка для его труппы. Онъ тотчасъ же взялъ его къ себ и даже (если врить Арапову) далъ сразу 1, 200 р. жалованья, — окладъ, котораго не получалъ на петербургскомъ придворномъ театр самъ Дмитревскй {Врне всего, что цифра немного преувеличена. Высшй окладъ въ Медоксовомъ театр — 2,000 р.— получалъ одинъ только первый актеръ — Померанцевъ. Едва ли между окладами перваго актера и никому неизвстнаго дебютанта могла быть такая сравнительно небольшая разница.}.

Лтопись театра не сохранила извстя о дн дебюта молодого актера, но мы знаемъ пьесу, въ которой впервые испробовалъ свои силы Сандуновъ. Это — княжнинске ‘Чудаки’. Сандуновъ игралъ въ нихъ слугу Пролаза. Самое имя длаетъ излишнимъ характеристику персонажа. Скажемъ только, что это главное лицо пьесы, въ рукахъ котораго вся ея интрига. Для успшнаго исполненя его, не говоря уже о большомъ талант, требуется опытность. Сандуновъ былъ новичкомъ въ искусств, но не въ его натур было чмъ-нибудь смущаться, оробть. Смлость и ршительность, умнье найтись, отличавшя его и въ жизни, и на сцен, придали ему надлежащую увренность въ себ, непринужденность игры. При томъ же Сандуновъ былъ молодъ, подвиженъ и ловокъ, обладалъ веселостью и той саркастической жилкой, которая позволила ему ярко оттнить сатирическя замчаня Пролаза о чудачествахъ дйствующихъ лицъ. Въ игр Сандунова, Пролазъ предсталъ передъ зрителями во всей полнот своего характера. Успхъ артиста былъ громаденъ.

Одна только мать молодого актера не безъ смущеня и тревоги отнеслась къ вступленю сына на сцену. Но съ чмъ не примирится любящее сердце матери для счастья сына? Сандуновъ скоро ее успокоилъ, а его матеральное положене, возростающая слава и внимане къ нему многихъ уважаемыхъ лицъ, сгладили послдня опасеня ея относительно его новой карьеры.

Сандуновъ сразу занялъ одно изъ самыхъ видныхъ мстъ въ трупп Медоксова театра. А между тмъ, труппа эта блистала и тогда уже отличными дарованями. Пламенный и порывистый Померанцевъ съ своимъ необыкновенно свжимъ и глубокимъ талантомъ до слезъ трогалъ зрителей въ драм, его молодая зкена, съ успхомъ раздляя лавры мужа въ роляхъ драматическихъ, въ то же время съ истинной живостью и бойкой веселостью исполняла съ Сандуновымъ служанокъ, къ нимъ присоединялись опытный, вдумчивый П. И. Калиграфъ, жена его, единственная въ свое время Медея и мистрисъ Марвудъ (въ Сар Самисонъ). Надежда Калиграфова, даровитая Синявская на роли трагическихъ героинь и, наконецъ, Ожогинъ, своеобразный, чисто русскй юморъ. котораго и неистощимое буффонство заставляло деревенскихъ барынь нарочно прзжать въ Москву, чтобы посмотрть на его игру. Значитъ, дйствительно, была велика сила природнаго таланта Сандунова, если онъ, молодой, неопытный актеръ не только не затерялся, но даже выдвинулся среди такого блестящаго сонма талантовъ. Даровитый Базилевичъ, раньше занимавшй амплуа слугъ, въ виду новаго, свжаго дарованя былъ забытъ. Московская публика оцнила талантъ Сандунова, а тогдашняя публика была далека отъ того разнокалибернаго, съ сомнительнымъ эстетическимъ образованемъ, состава зрителей, которые теперь задаютъ тонъ театральной зал. Медоксовъ театръ имлъ два необходимыя условя для процвтаня театральнаго дла. У него былъ, во-первыхъ, художественный, понимающй дло директоръ, а затмъ, была и художественная публика. Ближайшя къ оркестру мста, табуреты, были всегда заняты театральными завсегдатаями, лицами просвщеннйшими въ тогдашней Москв, изъ которыхъ многя имли свои театры и не на словахъ только любили и — что еще важне — понимали искусство. Только ихъ просвщенный приговоръ и цнился актерами. Въ театр, такимъ образомъ, создавалась особая, художественная атмосфера, изящество, вкусъ, понимане какъ-то сами собой прививались исполнителямъ. Необходимо замтить при этомъ, что спектаклей было не боле 75 въ годъ, что давало возможность тщательно срепетовать пьесу, такъ что спектакль при дльныхъ замчаняхъ просвщенныхъ любителей театра, при такомъ руководител, какъ Медоксъ, проходилъ что называется? безъ сучка и задоринки. Обаяне художественной атмосферы, окружавшей Медоксовъ театръ. осталось за нимъ даже въ пору его упадка, и московске старожилы до поздней старости не могли безъ увлеченя вспоминать о Медокс и его актерахъ, Померанцевыхъ, Шушерин и Сандунов.

Быстро промелькнули для Сандунова первые 7—8 лтъ его московской жизни. Между 1783—1786 гг. прхалъ въ Москву предсдатель учрежденнаго въ 1783 г. въ Петербург особаго театральнаго комитета, А. В. Олсуфьевъ. Онъ, конечно, не преминулъ побывать въ Петровскомъ театр и до того плнился игрой Сандунова, что предложилъ ему перейти на придворный театръ. Въ половин восьмидесятыхъ годовъ Сандуновъ сдлался, такимъ образомъ, артистомъ петербургскаго придворнаго театра.

Въ Петербург онъ наслдовалъ уже не Базилевичу, а знаменитому Шумскому, украинцу изъ цирюльниковъ, у котораго природный комизмъ и юморъ его родной Малоросси были ключемъ. Но Шумскй уже старлся, а Сандуновъ былъ въ полномъ разцвт таланта, и соперничество не оказалось ему страшно. Его скоро полюбили, и даже самые недостатки его, какъ актера, — склонность къ скабрезнымъ намекамъ и сальностямъ — нашли себ поклонниковъ. Впрочемъ, недостатокъ этотъ и развился лишь благодаря современному репертуару, именно подъ влянемъ только что зарождавшейся тогда въ Петербург комической оперы, перенесенной къ намъ съ итальянской сцены.

Историкъ литературы и театра не обойдетъ молчанемъ этого вляня, мало-по-малу растлившаго добрую нравственность русскаго театра. Стоило только положить начало, а тамъ русске авторы, видя успхъ пошлаго и скабрезнаго итальянскаго буффонства, стали сами играть на дурныхъ инстинктахъ публики и вводить въ свои пьесы грязные намеки и двусмысленныя остроты — ‘гнилыя слова’, какъ говаривали наши предки. Особенно прославился въ этомъ отношени Клушинъ, авторъ нсколькихъ комедй и издатель ‘Зрителя’. Строге ревнители доброй нравственности напрасно вооружались противъ ‘безстыдства’, напрасно обрушивались на оперу, какъ на ‘развратительницу цломудря русскаго театра’, говоря, что она ‘чувственной потхой глазъ и ушей отвлекла отъ благородныхъ наслажденй ума и сердца драматическаго театра’:— новое течене трудно было остановить. Намъ, привыкшимъ къ наглому безстыдству современной оперетки, кажутся преувеличенными эти нападки на скабрезность старинныхъ русскихъ комедй, хотя бы Клушина, но вспомнимъ, что то были лишь начатки развращающаго вляня, которые уже не дале, какъ въ начал ныншняго столтя дали таке плоды, что вызвали печатный протестъ со стороны многихъ зрителей {Одинъ изъ такихъ протестовъ былъ напечатанъ въ ‘Сверн. Встник’ за 1804 г.}. Къ сожалню, Сандуновъ былъ изъ числа тхъ актеровъ, которые боле всего подчинились новому теченю, Онъ и его подражатель, Сторожевъ, по словамъ князя Шаховскаго, ‘объясняли зрителямъ взглядомъ, усмшкою и даже жестами грязную замысловатость авторовъ и свою собственную, и принудили дирекцю употребить строгя мры для удержаня ихъ послдователей отъ такого безчиннаго промысла рукоплесканй’ {Лт. рус. театра кн. Шаховскаго. ‘Реперт.’ 1840 г. No 2, стр. 9.}. Эта черта — единственная, набрасывающая на Сандунова-актера извстную тнь, и, конечно, одно стороннее вляне не могло бы ее образовать, если бы для нея не нашлось благопрятной почвы въ самой природ Сандунова. Можно сказать вообще, что какимъ видли его зрители на сцен, такимъ былъ онъ и въ жизни. Играя роли развращенныхъ плутовъ-слугъ, помогающихъ любовнымъ шашнямъ своихъ господъ и обманывающихъ ихъ отцовъ, онъ самъ обладалъ всми типическими чертами этихъ персонажей — бойкимъ, веселымъ складомъ ума, неистощимой изобртательностью, хитростью, граничившей съ плутовствомъ.

Сандуновъ всегда не прочь былъ поволокитничать. Его бойкй умъ и красивая, оригинальная наружность доставили ему много побдъ и въ Москв, и въ Петербург. Но насталъ чередъ и ему полюбить. Въ петербургской театральной школ воспитывалась тогда новая, восходящая звзда только-что зародившейся русской оперы, грацозная, даровитая Лизанька едорова {Императрица посл ея перваго дебюта велла ей переименоваться въ Уранову по имени тогда только-что открытой новой кометы.}, любимица императрицы и истиный баловень публики. Лизанька, съ прекраснымъ, ‘чистымъ, какъ хрусталь, и звонкимъ, какъ золото’, голосомъ, съ необыкновенной выразительностью игры и пня, соединяла еще замчательную прятность наружности. Ея больше черные, ‘искрометные’ глаза затронули не одно сердце, а задорная, обворожительно-плутоватая улыбка могла бы расшевелить самаго апатичнаго человка. Когда Лизанька впервые выступила на сцен 29 января 1790 г. {Записки Храповицкаго.} на эрмитажномъ театр въ роли Амура въ ‘Даниномъ древ’ — вс невольно сознались, что это былъ самъ Амуръ. Блестяще гвардейцы, весь цвтъ высшей петербургской молодежи, старались плнить молодую двушку и сулили ей горы золота, но помимо всхъ своихъ достоинствъ Лизанька была еще натурой неиспорченной, и напрасны остались посулы. Тогда къ прежнему названю прибавилось новое и Лизанька прослыла ‘Амуромъ, не пойманнымъ золотой сткой’. Въ нее-то и влюбился Сандуновъ со всмъ пыломъ и страстью своей южной натуры. Пролазъ въ жизни, какъ и на сцен, онъ усплъ найти доступъ къ Лизанк, и она полюбила его въ свою очередь всей силой первой любви. Ршено было, какъ только выпустятъ ее изъ школы, сейчасъ же повнчаться. Но прежде чмъ это случилось, молодымъ людямъ пришлось пройти еще черезъ цлый рядъ превратностей.

Въ числ неудачныхъ обожателей Лизаньки былъ могущественный графъ Безбородко. Сластолюбивый, онъ въ то же время, какъ вс малороссы, былъ чрезвычайно упрямъ въ достижени своихъ цлей. Что только не длалъ онъ, чтобъ склонить на свои предложеня молодую двушку! Директоры театра — ихъ было тогда двое — Соймоновъ и Храповицкй — держали его руку. Но Лизанька оставалась непреклонной. Узнавъ, что она любитъ Сандунова и ужъ ршила выйти за него замужъ, какъ только ее выпустятъ изъ школы, Соймоновъ и Храповицкй надумали избавиться отъ Сандунова и, замедливъ выпускъ Лизаньки, уволили его подъ какимъ-то предлогомъ отъ службы.

10 января 1791 г. назначенъ былъ ему передъ отъздомъ въ Москву прощальный бенефисъ на городскомъ театр. Давали комедю его прятеля, Клушина ‘Смхъ и горе’, въ которой Сандуновъ игралъ свою обычную роль плута-слуги, Семена. По упорству и мстительности Сандуновъ не уступалъ Безбородк. Коса нашла на камень, и ничтожный актеръ задумалъ отмстить вельмож и его друзьямъ-директорамъ. Онъ упросилъ Клушйна придлать къ пьес монологъ, гд бы намеками разсказывалось о причинахъ его удаленя со сцены, о незаконныхъ дйствяхъ дирекци и Безбородки. Монологъ вышелъ чрезвычайно дкимъ и желчнымъ, и когда Сандуновъ читалъ его, объясняя публик, что съ прискорбемъ разстается съ ней, по необходимости удаляясь со сцены, —

‘Гд графы и бароны

‘Въ подарки тратятъ миллоны

‘И силу — силою гнетуть’, —

публика, изъ которой многимъ, конечно, были извстны городске слухи, разразилась рукоплесканями {‘Пантеонъ’, 1840 г., ч. 1, стр. 99—100.}. Ударъ былъ не въ бровь, а прямо въ глазъ. Но дирекця не оставила произведеннаго Сандуновымъ скандала безнаказанно: его, говорятъ, посадили подъ арестъ. Сандуновъ, однако, могъ похвастаться своей местью. Слухъ о происшестви дошелъ до императрицы и директорамъ театра, особенно Храповицкому, который былъ ея ежедневнымъ докладчикомъ, порядкомъ досталось. Напрасно ея ‘умникъ’ — такъ называла Екатерина Храповицкаго — старался себя выгородитъ, говорилъ о развратной жизни Сандунова, что онъ жилъ съ актрисой Михайловой… и, слюбясь съ матерью Лизы, хотлъ подъ видомъ женитьбы выманить ее изъ школы {Зап. Храповицкаго, подъ 12 янв. 1791 г.}. Императрица приняла сухо эти объясненя.

Въ это время на эрмитажномъ театр готовилась къ постановк новая опера ‘едулъ съ дтьми’. Въ ней Лизанька Уранова исполняла роль Дуняши и, между прочимъ, должна была пть знаменитую въ свое время арю: ‘Во сел, сел Покровскомъ’, все содержане которой будто нарочно было написано по поводу домагательствъ Безбородки. Дуняша поетъ:

‘Призжалъ ко мн дтинка

‘Изъ Санктпитера сюда:

‘Онъ меня красну двицу

‘Подговаривалъ съ собой,

‘Серебромъ меня дарилъ,

‘Онъ и золото сулилъ.

‘Позжай со мной, Дуняша.

‘Позжай, онъ говорилъ….’

а Дуняша отвчаетъ:

‘Нтъ, сударикъ, не поду,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Я совтую теб

‘Имть равную себ,

‘Въ вашемъ город обычай,

‘Я слыхала ото всхъ,

‘Что всхъ любите словами,

‘А на сердц никого,

‘А у насъ-то вдь въ деревн

‘Здсь прямая простота…’

Можно представить, съ какой особенной выразительностью пропла Лизанька эту арю. Императрица была въ восхищени. Но каково было ея удивлене, когда, по окончани ари, ея любимица вдругъ упала на колна, вынула свернутую бумагу и, обратясь къ государын, подала ей просьбу, Императрица приказала своему камердинеру тотчасъ же взять отъ нея просьбу и велла привести къ ней Лизаньку въ кабинетъ. Здсь на колняхъ передъ государыней молодая двушка разсказала ей подробно о проискахъ Безбородки и дирекци. Императрица давно уже замчала что-то неладное въ отношени дирекци къ ея любимиц. Еще посл перваго ея дебюта: съ ‘Даниномъ древ’ она сказала Храповицкому: ‘pourquoi les empcher de se marier’ {Зап. Храповицкаго, подъ 30 янв. 1790 г.}, очевидно разумя замужество съ Сандуновымъ, потомъ съ удивленемъ видла нападки на Лизаньку, наконецъ, увольнене Сандунова и теперешняя просьба молодой двушки открыли ей все дло. Она чрезвычайно разгнвалась. Соймоновъ и Храповицкй были смщены. Судьбу же Лизаньки императрица взялась устроить сама.

14 февраля Лизанька и Сандуновъ были обвнчаны въ малой придворной церкви {Зап. Храповицкаго.}. Екатерина сама заботилась о своей любимиц, сдлала ей богатое приданое, дала прекрасный гардеробъ и брилланты и, наконецъ, какъ бы въ довершене своихъ милостей, подарила ее, какъ разсказываетъ со словъ С. Н. Глинки, Кони — словомъ любви и благоволеня монаршаго: когда Лизаньку одвали, ей услуживали вс ея подруги по сцен и пли ей хоромъ свадебную псню, которую до того времени никто не слыхалъ:

‘Какъ красавица одвалася.

‘Одвалася, снаряжалася

‘Дай милаго друга,

‘Жданнаго супруга, —

‘Вс подружки

‘Другъ отъ дружки.

‘Ей старались угождать.

‘Красавицу снаряжать!

‘За любовь, за ласку —

‘Та поясъ несетъ,

‘Та несетъ подвязку,

‘Та кольцо даетъ.

‘Вс подружки.

‘Другъ отъ дружки.

‘Угождать старались ей

‘За доброе сердце,

‘А доброе сердце

‘Намъ милй всего!’

Начальные стихи этой псни поетъ хоръ во второмъ дйстви оперы ‘Февей’, сочиненной императрицей. Но кто написалъ остальные стихи, никто не зналъ. Только на другое утро, когда Лиза стала открывать сундуки съ своимъ приданымъ, она нашла въ первомъ изъ нихъ сверху эту псню, а подъ пснью стояло: ‘Екатерина II’. Этотъ высшй знакъ милости императрицы тщательно хранился въ семейств Сандуновыхъ {‘Пантеонъ’, 1840 г., ч. I, стр. 98—99.}.

Спустя нсколько дней посл свадьбы, на театр шла передланная Дмитревскимъ съ итальянскаго опера ‘Рдкая вещь’ (Cosa rara). Лизанька, теперь уже Елисавета Семеновна Сандунова, играла въ ней роль Гиты. Здсь ей приходится пть арю, еще боле подходившую къ ея истори съ Безбородкой, чмъ даже псня: ‘Во сел, сел Покровскомъ’. Театръ былъ полонъ публики, между зрителями въ крайней лож къ сцен сидлъ Безбородко. Лукавая Лизанька не выдержала, чтобъ не воспользоваться случаемъ къ отместк ему и, когда дло дошло до ея главной ари, она ловко выдвинула изъ своего радикюля кошелекъ съ деньгами, подошла къ рамп и, поднявъ руку съ кошелькомъ, обратившись прямо къ лож Безбородки, устремила на него свои лукавые, смющеся глаза и насмшливо запла:

‘Престаньте льститься ложно,

‘И мыслить такъ безбожно,

‘Что деньгами возможно

‘Въ любовь къ себ склонить.

‘Намъ нужно не богатство,

‘Но младость и прятство…

‘Еще что-то такое, —

тутъ она сдлала значительное фермато и задорно продолжала, —

‘Что можетъ насъ прельщать,

‘Что можетъ уловлять’.

Весь театръ захлопалъ этой остроумной и забавной выходк своей любимицы. Вс знали исторю съ Безбородкой и невольно обратили глаза къ его лож. Но Безбородко не смутился и самъ же усиленно хлопалъ и требовалъ повтореня ари. На другой день Лизанька получила отъ него богатый подарокъ — шкатулку, полную бриллантовъ {Этотъ случай далъ поводъ Арапову написать свой водевиль ‘Лизанька’ изданный въ 1858 г. Къ нему приложенъ портретъ Сандуновой.}.

Однако, Сандуновы сочли боле благоразумнымъ ухать изъ Петербурга. Испросивъ разршеня у императрицы и получивъ отъ нея щедрое единовременное вознаграждене, въ конц 1791 г., Сандуновъ со своей молодой женой отправился въ Москву. Первымъ дломъ его по прзд было пожертвовать подаренныя Безбородкой драгоцнности сиротамъ Воспитательнаго дома — поступокъ, рисующй Силу Николаевича съ той стороны, съ которой онъ всего мене извстенъ.

Съ распростертыми объятями приняли москвичи молодую талантливую чету. Блестящй актерскй талантъ Саидунова, его занимательность въ обществ, были памятны всмъ, а слухъ о необыкновенномъ голос и прекрасной наружности его молодой жены давно уже носился по Москв. Медоксу прздъ Сандуновыхъ оказался особенно на руку. Дла его театра къ тому времени явно разстроивались. Онъ, что называется, ‘зарвался’ въ своей антрепренерской дятельности, не соразмривъ потребностей публики съ количествомъ тогдашнихъ московскихъ увеселенй. При сравнительной малочисленности театральной публики, въ Москв, кром Петровскаго театра и лтняго театра въ воксал, также выстроеннаго Медоксомъ, было еще около двадцати частныхъ домашнихъ театровъ, гд привтливыми хозяевами предлагалось даровое наслаждене зрлищами. При такихъ условяхъ слдовало тщательно уберегаться отъ излишнихъ расходовъ. Медоксъ не удержался и вошелъ въ неоплатные долги. Сандуновы, конечно, не могли поправить его дла окончательно, но могли привлечь публику, поднять интересъ къ театру, а Медоксу было хорошо и это {Бографъ Сандуновой, Р. М. Зотовъ, сообщаетъ, будто бы Сандунова появилась на Московскомъ театр только 1798 году, оставаясь до того времени безъ дла, ибо только въ 1798 году Медоксъ завелъ у себя оперу. Но Сандунова играла и въ драм, да и оперы давались на московскомъ театр задолго до 1798 года. Первая опера ‘Перерождене’, игранная на Медоксовомъ театр, шла 8-го января 1777 года. Интересное замчане объ этомъ спектакл находимъ въ ‘Драм. Словар 1787 года’ (стр. 105—106): ‘Прежде сей оперы, читаемъ здсь, никакихъ еще оперъ на Московскомъ театр не играли, и не прежде оную играть ршились, какъ испрося у публяки позволене сдланнымъ особливо на сей случай разговоромъ между большею комедею и сей оперой’. Публик новинка понравилась и ей аплодировали.— Вообще хронологическя свдня сообщаемыя Р. М. Зотовымъ о Сандуновой, сомнительны. По его словамъ, она пробыла на петербургской сцен около 3 лтъ, считая начало службы со дня ея выпуска, 18-го марта 1791 года, и кончая 3-го мая 1794 года, когда она была уволена. Но ршительно вс остальныя свидтельства согласны въ томъ, что Сандуновы ухали въ Москву, недолгое время спустя посл свадьбы, приблизительно въ конц 1791 года.}.

Въ талант Сандунова было что-то ршительно увлекающее, и это оттого, что онъ самъ, играя, увлекался до такой степени, что не видлъ театральной залы: передъ нимъ были только лица, его окружавшя. Онъ именно ‘входилъ’ въ свою роль, воплощался въ изображаемый характеръ. Дароване его нельзя назвать слишкомъ обширнымъ — онъ былъ только комикомъ и даже въ этомъ объем игралъ преимущественно только слугъ да подъячихъ — но въ этихъ предлахъ онъ былъ само совершенство. Когда, бывало, онъ выйдетъ на сцену, юркй, живой и ‘подвижный, какъ ртуть’, небольшого роста, но прекрасно сложенный, съ своими маленькими, прищуренными глазами, изъ которыхъ ‘такъ и сверкали язвительныя молни’, — онъ сразу приковывалъ къ себ всеобщее внимане и мастерски умлъ даже одной вншностью своей дать зрителямъ поняте о характер изображаемаго лица. Булгаринъ, который видлъ его въ ‘Скапиновыхъ обманахъ’, въ 1805—1806 гг., когда Сандуновъ съ женой прзжалъ на гастроли въ Петербургъ, говоритъ, что, не смотря на немолодыя уже лта, въ немъ сохранилась и тогда еще живость юности. Такъ Скапина не играли и въ самомъ Париж. ‘Лишь только вышелъ онъ на сцену, пишетъ Булгаринъ, оглянулся, потеръ руки и пожалъ плечами — то, не сказавъ еще ни слова, уже характеризовалъ свою роль. Нельзя было не догадаться, что этотъ Скапинъ плутъ. Какя интонаци въ голос, какая естественность въ движеняхъ, что за плутовске взгляды и ухватки! Мольеръ расцловалъ бы нашего Скапина, еслибъ даже и не понималъ по-русски’ {‘Пантеонъ’, 1840 г., No 1, стр. 81—82.}. Остроты, колкости, сатирическя выходки, которыми пересыпаны роли слугъ въ старинныхъ русскихъ комедяхъ, выходили у него какъ-то особенно ловко, точно создавались именно въ данную минуту, конечно, оттого, что Сандуновъ самъ былъ чрезвычайно остроуменъ и колокъ. Хитрость и плутовство воспроизводились имъ неподражаемо: ‘онъ высматривалъ — говорятъ — каждое движене того, съ кмъ говорилъ и, казалось, проникалъ его насквозь’. Веселость же его исполненя была заразительна и быстро сообщалась зрителямъ. Надо было посмотрть на него, когда онъ игралъ вмст съ молодой, лукавой и живой Полянской {Актриса Медоксова театра. Ее хвалилъ самъ Карамзинъ въ своемъ ‘Moсковскомъ Журнал’.} — онъ въ роли пронырливаго слуги, она въ роли хитрой служанки — это былъ дуэтъ поистин виртуозный. ‘Видть ихъ вмст на сцен было истинное наслаждене, — разсказываетъ С. Н. Глинка.— Какъ живо обмнивали они взоры, жесты и слова! Какъ ловко родилась у нихъ каждая сцена! Точно какъ будто они были другъ для друга рождены! {‘Пантеонъ’, 1840 г., ч. I, стр. 96.} Сандуновъ на сцен былъ всегда въ движени, ‘разсыпался мелкимъ бсомъ’ и чувствовалъ себя совсмъ, какъ дома. Оттого игра его носила какой-то особенный отпечатокъ cилы, смлости, своего рода щегольства. Когда въ княжнинскомъ ‘хвастун’ онъ игралъ Полиста, слугу, переодвающагося въ барина, его манеры были такъ ловки, такъ увренны и красивы, что тогдашне франты старались перенять у него искусство держать себя въ обществ. Что касается до ролей подъячихъ, то разв одинъ Шумскй могъ съ нимъ здсь посоперничать. Жихаревъ, видвшй его въ роли Клима Гаврилыча въ ‘Рекрутскомъ набор’, нкогда знаменитой драм Илыша, говоритъ, что ‘это былъ настоящй подъячй съ приписью’. Самый типъ подъячаго въ то время уже не существовалъ, и молодое поколне невольно видло въ немъ извстную каррикатурность, но страсть къ сутяжничеству, къ ябед передавалась Сандуновымъ удивительно. И замчательно то, что, не смотря на все однообразе всхъ этихъ плутовъ-слугъ и крючковъ-подъячихъ, Сандуновъ умлъ каждому изъ нихъ придать особыя, индивидуальныя черты, видоизмнять одинъ и тотъ же типъ. Гримъ онъ былъ превосходный и въ этомъ отношени, по словамъ Жихарева, онъ являлся совершеннымъ Протеемъ. Въ начал восьмисотыхъ годовъ давалась комедя ‘Алхимистъ’, гд Сандунову приходилось являться въ семи разныхъ персонажахъ, изъ молодого румянаго парня, онъ превращался въ дряхлаго старика, изъ мущины въ женщину, и зрители удивлялись до какой неузнаваемости доходили у него эти превращеня {‘Отеч. Зап.’, 1855 г., No 4, стр. 380.}. Игра артиста всегда была нова, смла и оригинальна. Здсь будетъ умстно привести одинъ случай изъ его сценической практики, гд своеобразныя черты его и какъ актера и какъ человка сказались особенно ясно.

Въ одинъ изъ своихъ бенефисовъ, онъ вздумалъ поставить одну изъ лучшихъ старинныхъ оперъ ‘Рауль Сиръ де Креки’, при чемъ самъ взялъ на себя роль тюремщика. Надо знать, что щедро надленный отъ Бога талантами всякаго рода, Сандуновъ не имлъ одного — способности къ музык: у него не было ни достаточнаго для пня голоса, ни даже музыкальнаго слуха, а между тмъ въ опер ему приходилось пть. Понятно, что вс любопытствовали знать, какъ онъ справится съ своей ролью. Театръ. какъ впрочемъ въ большинств его бенефисовъ, былъ набитъ биткомъ. ‘Лишь только Сандуновъ вышелъ — разсказываетъ (со словъ С. Н. Глинки) Кони — его привтствовали тремя залпами рукоплесканй. Но едва онъ затянулъ первую свою арю:

‘Лишь взойдетъ заря багряная

‘Въ гости къ бочкамъ я хожу’ — и пр.

какъ весь театръ залился хохотомъ. Сандуновъ такъ перепуталъ слова и ноты, заплъ такъ въ разладъ съ музыкой, что оркестръ остановился. Но смлый Сандуновъ, не смутившись ни мало, доплъ свою арю безъ музыки и, наконецъ, подойдя къ оркестру, сказалъ публик какъ бы по секрету:

‘Пусть себ театръ смется,

‘Что усплъ пвца поддть:

‘Сандуновъ — самъ признается,

‘Что плохой онъ мастеръ пть’.

Театръ загремлъ отъ браво и рукоплесканй. Никогда еще оперный пвецъ не имлъ столь блистательнаго успха, какъ Сандуновъ въ эту минуту’ {‘Пантеонъ’, 1840 г., ч. I. стр. 97.}. На завтра экспромтъ актера облетлъ всю Москву. Публика любитъ находчивость и остроуме: вотъ причина особаго успха Сандунова, особаго расположеня къ нему публики. Онъ умлъ создать между собой и зрительной залой невидимую связь: поддерживали эту связь не только игра его, но и обаяне его личности, его сатирическаго ума.

Въ обществ Сандунова любили такъ же, какъ и на сцен, и онъ былъ принятъ въ лучшихъ домахъ Москвы и Петербурга. ‘Бойкй талантъ, ума — палата, языкъ — бритва’, — таково было о немъ ходячее мнне. И оно было врно. Многими чертами своего характера Сандуновъ, по справедливому замчаню Кони? сходился съ Бомарше: такая же склонность къ интриганству, такая же неуживчивость, тотъ же сатирическй складъ ума быстраго, проницательнаго, та же язвительная колкость. Остроуме Сандунова не знало пощады никому: въ кого бы ни мтила его острота — въ отца ли, друга ли, начальника — ему было безразлично: остроты срывались у него съ языка сами собой, невольно. ‘Какъ-то разъ, — читаемъ въ запискахъ одного современника, — Сандуновъ, повстрчавшись на вечеринк съ братомъ своимъ, Н. Н., извстнымъ переводчикомъ Шиллеровыхъ ‘Разбойниковъ’ и сенатскимъ оберъ’ секретаремъ, такимъ же острякомъ, какъ и онъ самъ, они о чемъ-то заспорили, а какъ братья ни за что не упустятъ случая поподчивать другъ друга сарказмами, то H. H. въ пылу спора и сказалъ брату. ‘Тутъ, сударь. и толковать нечего: вашу братью всякй можетъ видть за рубль!’ — Правда, отвтилъ актеръ, за то вашей брати безъ красненькой и не увидишь’, Остро!— замчаетъ разсказчикъ, однакожъ въ отношени къ H. H. несправедливо’… {‘Зап. современника’. изд. 1859 г., стр. 104. То же самое съ незначительными варантами разсказываетъ князь П. А. Вязем

Читайте также: