Екатерина Семеновна Семенова, Сиротинин Андрей Николаевич, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 41 минут(ы)

ЕКАТЕРИНА СЕМЕНОВНА СЕМЕНОВА.
(Очеркъ изъ исторіи русскаго театра).

Wer fr die Besten seine Zeit gelebt,
Der hat gelebt fr alle Zeiten.
Schiller.

Происхожденіе Екатерины Семеновой, подобно большинству нашихъ артистовъ, было незначительно. Ея родители, крпостные люди смоленскаго помщика, Путяты, были подарены имъ впослдствіи одному учителю кадетскаго корпуса, Прохору Ивановичу Жданову, въ благодарность за воспитаніе сына. Отца звали Семеномъ, а мать Дарьей. Мать Екатерины Семеновны была подарена Жданову еще двушкой, но потомъ, когда она забеременла отъ своего новаго барина, ее выдали замужъ за Семена, и отъ этого-то брака и родилась 7-го ноября 1786 года наша артистка {Русская Старина, 1872 г., т. VI, стр. 289.}. Воспитаніе свое она получила въ театральномъ училищ, основанномъ еще въ царствованіе Екатерины -й, при содйствіи знаменитаго артиста Дмитревскаго. Воспитаніе это было незавидное. Въ то время полагали, что вс зависитъ отъ одного природнаго таланта, что, разъ онъ есть, не нужно никакого ученія, никакого образованія. ‘Чувство и мысль, — говорили тогда, — не нуждаются въ учител, ибо сами выше всего’. Понятно, что, при такомъ взгляд на искусство, нечего было и ждать, чтобы Семенова получила въ театральной школ т необходимыя подготовительныя знанія, безъ которыхъ немыслима самостоятельная творческая работа. Правда, тамъ преподавались и исторія, и словесность, и географія, но все это было поставлено на самыхъ узкихъ основаніяхъ и совершенно затушевывалось чисто практическими спеціальными упражненіями, изученіемъ ролей и декламаціей, которой училъ Семенову самъ патріархъ русскихъ актеровъ, И. А. Дмитревскій. Какъ ни рутинны и высокопарны были пріемы тогдашней сценической школы артистовъ, но и изъ-подъ всей этой мишуры французскаго псевдоклассицизма, пересаженнаго на русскую почву, уже въ школ ярко проглядывалъ блестящій, самобытный талантъ Семеновой. Ея обаятельный голосъ, красота и выразительность лица, и въ особенности глубокое, душу захватывающее чувство и тогда уже обращали на себя общее вниманіе, и т, кто видлъ ее на школьныхъ спектакляхъ, никогда посл не могъ позабыть этой полной жизни и неподдльной страстности игры {Семейн. хрон. и воспомин. С. Т. Аксакова, изд. 1879 г., стр. 432.}.

Будучи еще воспитанницей театральной школы, она уже дебютировала 3-го февраля 1803 года въ заглавной роли комедіи

Вольтера ‘Нанина’, которую она приготовила подъ руководствомъ Дмитревскаго, а черезъ годъ, въ 1804 году, пользуясь совтами другаго знаменитаго актера того времени, Плавильщикова, выступила въ роли Ирты, въ его трагедіи ‘Ермакъ’ {Записки П. А. Каратыгина, 1880 г., стр. 108.}. Эти оба дебюта, при всей своей относительной успшности, все же были не на столько удачны, на сколько можно было ожидать отъ громаднаго таланта дебютантки, но причиною этого была не столько сама артистка, сколько неумлый выборъ ролей или неподходящихъ къ чисто трагическому характеру ея дарованія, какъ роль Нанины, или не дающихъ достаточно простора для обнаруженія истиннаго чувства, какъ роль Ирты. Для таланта Семеновой нуженъ былъ иной репертуаръ, иныя пьесы, — и, къ счастью русскаго театра, почти одновременно съ появленіемъ на сцен Семеновой, возникъ и новый литературный талантъ. Озеровъ явилъ собою новую эпоху въ исторіи русской трагедіи. Какими бы намъ ни казались теперь герои и героини его трагедій, все же они были гораздо жизненнй и осязательнй, чмъ поднятыя на ходули, надутыя созданія Сумарокова, Княжнина и ихъ послдователей. Отъ произведеній Озерова повяло чмъ-то свжимъ, боле теплымъ, боле близкимъ сердцу, изъ-подъ шумихи торжественныхъ словъ стало выглядывать чувство человка, а не героя, и для того, чтобы выразить это чувство, мало было той декламаціи, то крикливой, то пвучей, той картинности, или, врне сказать, натянутости позъ и движеній, которая царила тогда на сцен. Для этого нужно было то же непосредственное, свжее чувство, и это чувство съ избыткомъ нашлось въ юномъ, еще неиспорченномъ рутиной дарованіи Семеновой. Оно ждало только минуты, чтобы проявиться въ увлекающемъ, стремительномъ порыв, — и этотъ случай представился съ появленіемъ трагедіи Озерова ‘Эдипъ въ Аинахъ’.

Въ 1804 году, Озеровъ прочелъ свою пьесу въ дом Оленина, и тогда же было ршено приготовить для роли Антигоны, тогда все еще воспитанницу, Семенову. Князь Шаховской, бывшій въ то время начальникомъ репертуарной части, съ отличающимъ его жаромъ и ревностью принялся за это приготовленіе, объясняя молодой двушк вс ситуаціи ея трудной роли. Наконецъ, насталъ день дебюта — 23-е ноября 1804 года, — день, которому суждено остаться навсегда памятнымъ въ лтописяхъ русскаго театра. Это было торжество и автора, и юной артистки. Когда Антигона-Семенова, ведя подъ руку престарлаго Эдипа, появилась на сцен, — вс зрители были поражены. И было отъ чего! Рдкая красота Семеновой бросалась въ глаза: ‘Строгій, благородный профиль ея красиваго лица, по выраженію современиика, напоминалъ древнія камеи, прямой, пропорціональный носъ, съ небольшимъ горбомъ, каштановые волосы, темно-голубые, даже синеватые глаза, окаймленные длинными рсницами, умренный ротъ, — все это вмст обаятельно дйствовало на каждаго, при первомъ взгляд на нее’ {Записки П. А. Каратыгина, стр. 110.}… Въ своемъ греческомъ костюм она могла бы служить великолпной моделью для скульптора. Стоило ей только заговоритъ, и успхъ ея дебюта былъ уже ршенъ: такъ обаятеленъ, такъ глубоко-прочувствованъ былъ ея чудный, контральтовый голосъ. Въ юной артистк соединилось все, и роскошныя вншнія средства, и глубокая сила чувства. Эта сила не знала предловъ. Когда въ 3-мъ дйствіи трагедіи отъ Антигоны похищаютъ ея нжно-любимаго отца, а она стремится за нимъ, дебютантка позабыла все, позабыла и сцену и зрителей, и всецло слилась съ ролью Антигоны. Въ порыв неудержимаго чувства, она, произнеся первые четыре стиха своего монолога:

Постойте, варвары! пронзите грудь мою,

Любовь къ отечеству довольствуйте свою.

Не внемлютъ — и бгутъ поспшно по долин,

Не внемлютъ — и мой вопль теряется въ пустын…

съ силою вырвалась изъ рукъ удерживавшихъ ея воиновъ и, позабывъ о требованіяхъ пьесы, бросилась за кулисы, какъ бы нагоняя уведеннаго отца. Когда воины, — свидтельствуетъ современникъ, — притащили снова Антигону на сцену насильно, то громъ рукоплесканій потрясъ театръ {Сем. хрон. и восп. С. Т. Аксакова, стр. 457.}.

Такимъ необычнымъ успхомъ сопровождался выходъ артистки. Но этого мало: Семенову ждала еще новая награда. Посл эрмитажнаго спектакля 15-го декабря ей, воспитанниц, былъ пожалованъ высочайшій подарокъ, который явился лишь залогомъ ея будущихъ успховъ. Въ 1805 году, подъ руководствомъ того же князя Шаховскаго, она сыграла роль Зафиры въ трагедіи Княжнина ‘Росславъ’ и съ 4-го іюля того же года стала числиться на служб {Лтопись руск. театра Арапова, стр. 201.}.

Эта служба представляется намъ непрерывнымъ рядомъ успховъ юной артистки. Почти каждая новая роль была въ то же время и новымъ для нея торжествомъ. Восхищенные зрители, смотря на ея одушевленную глубокимъ чувствомъ игру, видли въ Семеновой актрису необыкновенную, какой на русской сцен еще не бывало. Ни Троепольская, ни Синявская, ни непосредственная ея предшественница, Каратыгина, не могли съ нею равняться. Увряютъ даже, будто со времени появленія на сцен Семеновой на Каратыгину стали смотрть съ отвращеніемъ {Воспом. Ф. Ф. Вигеля, изд. 1866 г., ч. 5, стр. 35.}. Это, конечно, преувеличеніе, но въ своемъ основаніи оно не лишено нкоторой доли истины. И Каратыгина, и другія русскія артистки прежняго времени, воспитались на трагедіяхъ Сумарокова. Изображая его надутыхъ и всегда неестественныхъ героинь, он и сами становились на ходули и выработали себ совершенно неестественную манеру игры. Чмъ ‘неистове’, какъ тогда въ похвалу выражались, была эта игра, тмъ большіе восторги вызывала она у зрителей. Вс боле или мене сильныя чувства — гнвъ, негодованіе, страхъ, жалость, по тогдашнимъ понятіямъ, должны были выражаться въ крайнемъ напряженіи голоса, въ движеніяхъ порывистыхъ, въ жестахъ неумренныхъ. Во всемъ этомъ, конечно, не могли не сказываться и природныя дарованія той или другой артистки, только дарованіямъ этимъ давалось слишкомъ мало простору, да и не говоря уже о самыхъ условіяхъ неблагопріятныхъ для ихъ развитія, он и до внутренней своей сил совершенно блднли въ сравненіи съ великимъ, самобытнымъ талантомъ Семеновой. Напрасно раздавались впослдствіи голоса, старавшіеся доказать, что талантъ этотъ былъ исключительно подражательный, что все, что было въ немъ хорошаго, являлось не чмъ инымъ, какъ сколкомъ съ игры знаменитой французской актрисы, Жоржъ. Съ самыхъ первыхъ шаговъ своей дятельности, когда даже геній творитъ подражательно, Семенова уже выказывала сквозь вншнюю оболочку привитыхъ пріемовъ и декламацій, глубокую, самобытную силу таланта. Вс современники въ одинъ голосъ почти утверждаютъ, что лучшимъ и выдающимся элементомъ ея игры была не строго обдуманная декламація, не ровное и гладкое исполненіе, но страстная порывистость чувства, всепокоряющій творческій геній. ‘Все искусство ея, — говоритъ состояло въ изящной природ и высокихъ ощущеніяхъ… Все длалось какимъ-то художническимъ инстинктомъ, какимъ-то вдохновеніемъ. Выходки были нечаянны, поразительны, всегда врны’ {Репертуаръ, 1840 г., кн. 7, стр. 25.}. Еще неиспорченная традиціонною манерой игры, еще не подчинившаяся губительному, охлаждающему вліянію привычки, неподдльная сила чувства артистки, заставляя ее освобождаться отъ оковъ принятой декламаціи, невольно наталкивала на массу тонкихъ и въ высокой степени правдивыхъ деталей, страстность души ея, легко воспламеняющаяся, невольно заставляла ее прибгать не къ крику только и напряженію голосовыхъ средствъ, но и къ вкрадчивому шопоту и къ тихому воркованію, — однимъ словомъ ко всмъ тмъ столь разнообразнымъ интонаціямъ, въ которыхъ проявляется въ жизни истинная страсть. Влагодаря такому самобытному творчеству, въ ея игр явилось много новаго, еще неслыханнаго и невиданнаго на нашей сцен. Правда, эта игра по вдохновенію имла своимъ слдствіемъ и неровность, и шероховатость исполненія, но вс эти недостатки легко забывались очарованными зрителями. Они даже не замчали ихъ и въ своемъ восторг недаромъ говорили, что Семенова первая въ Россіи успла открыть

Искусство тайное — какъ сердцу говорить.

Такъ передъ этимъ юнымъ, но могучимъ дарованіемъ затушевались образы былыхъ знаменитостей русской сцены, какъ затушевались передъ свжими созданіями Озерова чопорныя и натянутыя трагедіи Сумарокова.

Слава Семеновой, начало которой такъ знаменательно совпало съ началомъ славы Озерова {Первая трагедія Озерова ‘Смерть Олега Древлянскаго’, поставленная въ первый разъ въ 1798 г. на петербургскомъ театр, успха не имла.}, и росла вмст съ нею, поддерживаясь главнымъ образомъ его произведеніями. Фингалъ, Дмитрій Донской, Поликсена — вс эти трагедіи Озерова давали обильный и богатый матеріалъ для новыхъ твореній Семеновой. ‘Идеально-прелестная’ въ самоотверженной, великодушной Ксеніи, нжная, вся проникнутая чувствомъ любви въ Монн, чудно-прекрасная въ Поликсен — она своими появленіями въ трагедіяхъ Озерова въ глазахъ современниковъ на дл оправдывала то извстное изреченіе, что великій трагикъ родитъ и великую актрису. И не безъ основанія говорили біографы Озерова, что именно его должны мы благодарить за Семенову {Сочиненія Озерова, изд. 1817 г., стр. XLV—XLVI.}. Репертуаръ дйствительно иметъ громадное значеніе въ дл образованія сценическихъ артистовъ. Всякое коренное измненіе въ его состав влечетъ за собой и измненіе сценической школы, причемъ на этой школ отражаются вс т недостатки и достоинства, которыми характеризуется вызвавшее ее новое литературное направленіе. Въ этомъ отношеніи въ талантахъ Озерова и Семеновой нельзя не замтить много поразительно схожихъ чертъ. У обоихъ было немало лживаго, привитаго традиціей, но и у той и у другаго изъ-подъ этого стараго и отживающаго свой вкъ ключемъ била неподдльная, внутренняя сила таланта. Оба своимъ появленіемъ знаменовали новую, восходящую зарю театральнаго искусства. Недаромъ же въ воспоминаніяхъ старинныхъ театраловъ имя Семеновой всегда связывается съ именемъ Озерова и наоборотъ. Недаромъ же и Пушкинъ, называя Озерова, не могъ позабыть и о Семеновой, говоря, что

…Озеровъ невольны дани

Народныхъ слезъ, рукоплесканій

Съ младой Семеновой длилъ *).

*) Соч. Пушкина, изд. 1882 г., т. 3, стр. 8.

Такъ нераздльно сливались въ своихъ созданіяхъ и поэтъ, и сценическая художница! Припоминая успхи артистки въ твореніяхъ Озерова, другой знаменитый поэтъ-современникъ въ 1809 году въ такихъ стихахъ, посвященныхъ Семеновой, выразилъ то неизгладимое впечатлніе красоты, которое производила она на него въ роляхъ Антигоны, Ксеніи, Моины:

Я видлъ красоту, достойную внца,

Дочь добродтельну, печальну Антигону,

Опору слабую несчастнаго слпца,

И въ рубищ простомъ почтенной нищеты

Узналъ богиню красоты.

Я видлъ, я позналъ ее въ Моин страстной

Средь сонма древнихъ бардъ, средь копій и мечей,

Ея гласъ сладостный достигъ души моей,

Ея взоръ пламенный, всегда съ душой согласный,

Я видлъ — и позналъ небесныя черты

Богини красоты.

О, дарованіе одно другимъ внчанно ¹),

Я видлъ Ксенію стенящу предо мной:

Любовь и строгій долгъ владютъ вдругъ княжной,

Боренье всхъ страстей въ ней къ ужасу сліянно.

Я видлъ, чувствовалъ душевной полнотой

И счастливъ сей мечтой!

Я видлъ — и хвалить не смлъ въ восторг страстномъ,

Но посл, истиной священной вдохновенъ,

Скажу, красотъ соборъ въ ней ясно съединенъ:

Душа небесная во образ прекрасномъ

И сердца добраго вс рдкія черты,

Безъ коихъ ничего и прелесть красоты ²).

¹) Дарованіе поэта и актрисы (прим. автора).

²) ‘Цвтникъ’, журналъ Измайлова и Беницкаго, 1808 г., ч. 3, стр. 409—410.

Эти прелестные стихи Батюшкова не были выраженіемъ лишь его личныхъ впечатлній, въ нихъ отразилось уже господствовавшее тогда общее мнніе. Къ 1809 году, за какія-нибудь пять-шесть лтъ со дня дебюта Семеновой въ Эдип, слава ея успла окрпнуть, и молодая, пылкая и прекрасная актриса имла уже огромное число поклонниковъ, особенно среди молодежи, которая, будучи увлекающейся и восторженной, съумла оцнить пылкость души Семеновой. Но боле опытные, бол хладнокровные люди, понимая истинное достоинство ея игры, уже въ то время стали замчать, что талантъ юной артистки начиналъ портиться, что, подчиняясь вліянію традиціонной школы, она сама стала играть мене просто, боле налегая на хороректную декламацію. Въ числ этихъ немногихъ скептиковъ находились даже нкоторые молодые театралы, которые, зная необразованность Семеновой и видя ея громадное, не выносящее никакого порицанія самолюбіе, смло высказывали своя далеко не безосновательныя сужденія объ ея артистической будунщости. ‘Семенова — красавица, — писалъ еще въ 1807 году въ своемъ дневник Жихаревъ, — Семенова — драгоцнная жемчужина нашего театра, Семенова иметъ все, чтобы сдлаться одной изъ величайшихъ актрисъ своего времени, но исполнятъ ли она свое предназначеніе? Сохранитъ ли она ту постоянную любовь къ искусству, которая заставляетъ избранныхъ пренебрегать выгодами спокойной и роскошной жизни, чтобы предаться необходимымъ трудамъ для пріобртенія нужныхъ познаній? не слишкомъ ли рано нарядилась она въ бархатные капоты, облеклась въ турецкія шаля и украсилась разными дорогими погремушками? Сколько я отъ всхъ слышу, да и самъ частью испыталъ на репетиціи Дмитрія Донскаго, когда она меня такъ грубо отпотчивала своимъ высоко мрнымъ ‘чего-съ’, — въ ней не достаетъ образованности, простоты сердца и тоя душевной теплоты, которую французы разумютъ подъ словомъ amnit’ {‘Отеч. Записки’. 1855 г., No 9, стр. 146—147.}. Къ глубокому огорченію всхъ истинныхъ поклонниковъ дарованія Семеновой, всмъ этимъ опасеніямъ Жяхарева суждено было самымъ блестящимъ образомъ оправдаться въ недалекомъ будущемъ. Чудный талантъ Семеновой не только не развился съ теченіемъ времени, но все боле и боле ослабвалъ.

Исторія постепеннаго паденія этого таланта съ высшей степени интересна. И теперь, спустя много лтъ, она являетъ собой поучительный для современныхъ сценическихъ художниковъ примръ того, какъ самое громадное природное дарованіе портится, а въ иныхъ случаяхъ и гибнетъ, благодаря недостаточному образованію и плохому общему развитію артиста.

Если и теперь еще у насъ слышатся частыя жалобы на плохую сценическую подготовку того или другаго артиста, то можно себ представить, что было въ то время, когда искусство русское едва вышло изъ колыбели, когда въ артисты шли, по большей части, люди простые и малообразованные и самое поверхностное развитіе не считалось необходимымъ. У новаго руководителя Семеновой, князя Шаховскаго, нердко попадались даже такія ученицы, которымъ надо было растолковать, что Альбіонъ не альбиносъ, какъ он думали, а Англія, что великаго англійскаго артиста зовутъ не Рюрикомъ, а Гаррикомъ, что Стиксъ не олимпійскій богъ, а рка въ подземномъ царств, и что не слдуетъ, поэтому, произнося это слово, указывать рукою на небо. По этимъ не многимъ, но характернымъ примрамъ легко судить объ общемъ уровн развитія тогдашнихъ сценическихъ артистовъ. Семенова, какъ и другіе, не блистала образованіемъ. Къ тому же ея природный умъ не равнялся ея таланту. Видя вокругъ себя всеобщіе восторги и поклоненіе. она невольно усвоила себ то мнніе, что вс эти подготовительныя работы-я образованіе, о которомъ такъ докучливо толкуютъ ей нкоторые изъ ея поклонниковъ, совсмъ не нужны для сценическихъ успховъ. Вмсто того, чтобы пополнить свое образованіе и потомъ идти самостоятельнымъ путемъ въ своей творческой дятельности, сознательно открывая новые пути для искусства, она находила удобне пользоваться чьей либо посторонней помощью и вполн полагалась на волю своихъ учителей, которымъ такимъ образомъ пришлось не только указывать общій тонъ роли, но и объяснять все до мельчайшихъ подробностей, приготовлять за нее всю ту чорную подготовительную работу, которая такъ легка для артистки образованной. Трудно, почти немыслимо было при такихъ условіяхъ дать учениц возможность самостоятельной работы. Все невольно наталкивало на способъ начитыванія ролей съ голосу, и дйствительно этого способа не могъ избгнуть даже такой учитель Семеновой, какъ князь Шаховской, по справедливости считавшійся въ то время однимъ изъ лучшихъ, если не лучшимъ преподавателемъ драматическаго искусства. ‘Прослушавъ обыкновенно чтеніе ученика или ученицы, князь, по свидтельству одной изъ своихъ воспитанницъ, вслдъ за тмъ читалъ имъ самъ и тутъ ужъ требовалъ рабскаго себ подражанія’ {Восп. А. Я. Каратыгиной, ‘Русск. Вст.’, 1881 г., No 4, стр. 571.}. Правда, не смотря на свое тяжеловатое и пискливое произношеніе, онъ всегда умлъ хорошо передать вс самые тонкіе оттнки рчи, но все же это не могло выкупать недостатковъ его методы обученія, лишь отчасти находившей себ оправданіе въ необразованности ученицъ. Очень удачно сравниваемая съ насвистываньемъ разныхъ псенъ ученымъ канарейкамъ, эта метода, вмсто того, чтобы развивать дарованіе ученика, лишь притупляла его творческій геній, вотъ почему несправедливы были т люди, которые приписывали сценическіе успхи Семеновой преподаванію князя Шаховскаго. Все, что являлось въ ея игр самобытнаго, яркаго, новаго, — все это являлось безсознательно, подъ наитіемъ вдохновенія, — и князь Шаховской, какъ и послдующіе учителя Семеновой, были тутъ не при чемъ. Но какъ напрасно было приписывать князю заслугу развитія таланта Семеновой, такъ не мене не справедливо было бы и взваливать на него вину паденія ея таланта. Если кто либо изъ ея учителей и могъ ей принести несомннную пользу, такъ это именно князь Шаховской съ его всестороннимъ образованіемъ и глубокимъ знаніемъ сценическаго искусства. Самая декламація его, хотя утрированная, но всегда полная смысла, пониманія и изящества являлась уже шагомъ впередъ на русской сцен и была достойна всякаго изученія, но и она не могла благодтельно подйствовать на развитіе дарованія Семеновой, ибо представляла собой лишь результатъ наблюденій князя надъ существующими образцами искусства, а въ великомъ талант Семеновой крылась отличающая высоко-даровитаго человка способность къ созданію чего нибудь новаго. Натолкнуть на это новое могъ лишь ея собственный умъ и развитіе, при не~ возможности же самостоятельно творческой работы, обусловливаемой подготовительными знаніями, какихъ у Семеновой не было, дарованіе ея рано или поздно должно было угаснуть, и въ этомъ угасаніи, конечно, прежде всего была виновата сама артистка и отчасти т условія жизни, которыя не позволили ей образовать и развить свой природный умъ.

Но какъ бы то ни было, а жалобы на князя Шаховскаго стали раздаваться все громче и громче и особенно усилились съ тхъ поръ, какъ на сцен появилась новая ученица князя, дочь извстнаго въ свое время балетмейстера, Марія Ивановна Валберхова. Умная и образованная, она вскор стала возбуждать опасенія поклонниковъ Семеновой, которая и сама начала смотрть на нее, какъ на серьзную себ соперницу. И въ самомъ дл Валберхова, хотя и далеко уступавшая по сил своего таланта Семеновой, уже съ самыхъ первыхъ своихъ шаговъ на сцен, привлекла къ себ очень большое число поклонниковъ. Причиной этому было то, что она, и Семенова, представляли собой два совершенно противоположные типа артистовъ. Чего не доставало одной — было у другой. Семенова брала своимъ творческимъ огнемъ, чувствомъ, проникавшимъ ея игру, Валберхова не столько воспріимчивостью своей натуры, сколько обдуманностью и изученіемъ. Т изъ тогдашнихъ театраловъ, которые были недовольны шероховатостью и неровностью игры Семеновой, само собой разумется, должны были плниться умомъ и благородствомъ гладкаго исполненія Валберховой и перешли на сторону послдней. Это послужило новымъ поводомъ къ обвиненіямъ противъ князя Шаховскаго. Говорили, будто ради выгодъ Валберховой, своей любимой ученицы, онъ старается мшать успхамъ Семеновой, будто ‘не назначаетъ ей ролей, присвоенныхъ ея амплуа, учитъ ее умышленно неправильной декламаціи и заставляетъ понимать и произносить стихи въ трагедіяхъ совершенно противно ихъ смыслу, путаетъ ее на репетиціяхъ, искажаетъ пантомиму’ {Восп. С. П. Жихарева, ‘Отеч. Зап.’, 1854 г., No 10, стр. 130.}… Смшныя я въ то же время очень характерныя для Семеновой обвиненія! Артистк уже знаменитой и славной нуженъ учитель, ее заставляютъ понимать роли такъ, какъ хотятъ, она сама не сметъ думать, — думаютъ за нее учителя… Трудно поврять возможности такихъ обвиненій, но они существовали, и князь Шаховской скоро въ глазахъ большинства сдлался какимъ-то недругомъ и притснителемъ Семеновой, отъ котораго ее надо избавить. А между тмъ, князь я не думалъ длать чего либо подобнаго. Онъ одинаково училъ и ту и другую и, хотя, можетъ быть, любилъ больше Валберхову, ибо она никогда не измняла своему учителю, но, тмъ не мене, заботился я о Семеновой, и вс самыя лучшія и выгодныя роли доставались Семеновой, тогда какъ Валберховой приходилось въ большинств случаевъ играть въ устарлыхъ и нелюбимыхъ публикой пьесахъ. Самое соперничество даже, казалось бы, было невозможно, ибо об артистки занимали различныя амплуа: одна играла сильныя роли царицъ, другая роли молодыхъ принцессъ, но, тмъ не мене, соперничество возникло, и скоро все населеніе Петербурга, интересовавшееся театромъ, раздлилось на партіи. Каждая партія отстаивала свою любимицу и въ своемъ усердіи доходила до крайностей, Современники разсказываютъ, что даже ‘за каретами обихъ артистокъ бгали ихъ приверженцы, останавливали ихъ, выражали имъ своя похвалы и ссорились на улиц за превосходство каждой актрисы’ {Театральн. воспом. P. М. Зотова, изд. 1860 г., стр. 82.}. Но въ конц концовъ Семенова побдила. Въ 1812 году, нсколько разъ неудачно выступивъ въ ‘Семирамид’ Вольтера, ‘Британик’ Расина и нкоторыхъ другихъ пьесахъ, Валберхова сошла со сцены съ тмъ, чтобы спустя три года во всемъ блеск своего таланта появиться снова и на этотъ разъ уже въ своемъ амплуа — въ комедіи.

Эта отставка соперницы и тмъ какъ бы признаніе ею своего безсилія бороться съ Семеновой должны были сильно польстить самолюбію послдней и доставить ей новые лавры. Правда, эти лавры нсколько запоздали я не были уже на столько пріятными для артистки, какъ нсколько лтъ тому назадъ. Слава побды надъ Валберховой неминуемо должна была померкнуть въ сравненія съ той славой, которою къ 1812 году озарилась Семенова, благодаря счастливому окончанію другаго своего соперничества съ знаменитой французской актрисой m-lle Georges. Еще въ 1808 году, когда впервые появилась передъ петербургской публикой m-lle Georges, нкоторые изъ наиболе восторженныхъ поклонниковъ Семеновой стали указывать на нее, какъ на будущую соперницу французской знаменитости, и не прошло и года, какъ Семенова на дл оправдала ихъ предположенія. Соперничество съ m-lle Georges окончательно упрочило ея славу, какъ первой русской актрисы, но съ другой стороны оно же въ высшей степени пагубнымъ, можно даже сказать, роковымъ образомъ отразилось на внутреннемъ развитіи ея дарованія. Плненная игрою французской артистки, она стала рабски копировать ее во всемъ, а на сколько это было для нея вредно, можно видть уже изъ самой поверхностной характеристики таланта m-lle Georges.

М-lle Georges была актриса чисто техническая. Не обладая ни особеннымъ умомъ, ни блестящимъ талантомъ, она за то щедро надлена была отъ природы и красотою лица, въ высшей степени подвижнаго и выразительнаго, и роскошной пластичностью своихъ формъ, и какой-то особенной, ей лишь одной свойственною царственностью фигуры. При помощи столь богатыхъ вншнихъ средствъ, работая по указаніямъ опытныхъ и талантливыхъ руководителей, она съумла выработать себ замчательную, поражающую своей эффектностью и блескомъ технику. Каждую роль она тщательно изучала передъ зеркаломъ, придумывая самыя мельчайшія подробности своей игры и неизмнно повторяя ихъ каждый разъ, такъ что въ конц концовъ у ней образовался цлый запасъ разъ заученныхъ пріемовъ, которые она и вставляла то въ то, то въ другое мсто своей роли. При изученіи ролей она не заботилась ни о характер изображаемаго лица, ни объ общемъ тон пьесы, ни объ ансамбл исполненія. Она знала только свою роль, да и въ той старалась лишь о томъ, какъ бы получше блеснуть своими пустыми и безсмысленными эффектами. На сколько все у m-lle Georges приносилось въ жертву блестящей, хотя бы и безсодержательной вншности, можно видть уже изъ одной ея декламаціи, которая преимущественно стала образцомъ для Семеновой и по тому самому заслуживаетъ подробнаго разсмотрнія. ‘Всякую роль, — говоритъ С. Т. Аксаковъ, — m-lle Georges предварительно разскала на множество кусковъ: въ каждомъ изъ нихъ находились иногда два стиха, иногда полтора, иногда одинъ, иногда нсколько словъ, а иногда и одно слово, которымъ она поражала слушателей, для усиленія эффекта избранныхъ стиховъ, выраженій и словъ, она употребляла три способа: 1) она тянула, пла, хотя всегда звучнымъ, но сравнительно слабымъ голосомъ, стихи, предшествующіе тому выраженію, которому надо было дать силу, вся наружность ея какъ будто опускалась, глаза теряли свою выразительность, а иногда совсмъ закрывались, и вдругъ бурный потокъ громозвучнаго органа вырывался изъ ея груди, вс черты лица оживлялись мгновенно, раскрывались ея чудные глаза и неотразимо-ослпительный блескъ ея взгляда, сопровождаемый чудной красотой жестовъ и всей ея фигуры, довершалъ пораженіе зрителя. 2) Громозвучная, протяжная и всегда гармоническая декламація вдругъ обрывалась, и выразительнымъ шопотомъ, слышнымъ во всхъ углахъ театра, произносились т слова, которымъ назначено было, такъ сказать, встраиваться въ душу зрителя. 3) Третій способъ состоялъ въ томъ, что изъ скороговорки вдругъ вылетали нсколько словъ, и нердко одно слово, произносимое безъ напва, протяжно, какъ бы по складамъ, съ сильнымъ удареніемъ на каждый слогъ, такъ что избранное выраженіе или слово поразительно впечатлвалось въ слух и, пожалуй, въ душ инаго зрителя’ {Сем. хрон. и восп. С. Т. Аксакова, стр. 444—445.}. Такимъ образомъ и декламація m-lle Georges, какъ и общій характеръ ея игры, были исключительно построены на ложныхъ и неестественныхъ эффектахъ. Въ этомъ отношеніи между ею и Семеновой была цлая пропасть, причемъ преимущество явно стояло на сторон русской артистки. Игра одной, ослпляя своимъ великолпіемъ глазъ зрителя, не исторгала у него слезъ, игра другой, мене блестящая, но всегда проникнутая внутреннимъ смысломъ и глубокою силою чувства, оставляла неизгладимое впечатлніе въ душ каждаго зрителя. Это превосходство таланта Семеновой не скрылось и отъ самой m-lle Georges. ‘Я иногда какъ-то деревеню мои чувства, — сказала она однажды московскому актеру С. Н. Сандунову, — а m-lle Semenow блистаетъ всюду’ {Репертуаръ рус. театра, 1841 г., кн. 10, стр. 36.}. И, все-таки, не смотря на это явное превосходство, Семенова задумала вымнять свое яркое, самоцвтное дарованіе на мишурный блескъ таланта m-lle Georges. Вмсто того, чтобы оттнить недостатки своей соперницы, развивъ и обработавъ именно т стороны своего таланта, какихъ недоставало у той, она, какъ вс тогда говорили въ Петербург, ‘день и ночь упражнялась въ подражаніи, или, лучше сказать, передразниваніи эффектной декламаціи m-lle Georges’ {Сем. хрон. и восп. С. Т. Аксакова, стр. 433.}. Это было, конечно, роковымъ для нея заблужденіемъ. Творческій геній и холодная, бездушная, полная искусственности вншность не могутъ ужиться другъ съ другомъ, и первый рано или поздно заглохнетъ подъ мертвящимъ вліяніемъ послдней. Къ сожалнію, тогда этого не понимали, или не хотли понять, и заблужденіе Семеновой нашло себ сильную поддержку въ лиц большей части ея поклонниковъ.

Только немногіе, наиболе понимающіе въ сценическомъ искусств люди, съ неодобреніемъ отзывались о новыхъ занятіяхъ Семеновой, и въ числ этихъ немногихъ былъ князь Шаховской. Открыто и прямо высказывалъ онъ свое недовольство, но за эту откровенность ему же пришлось и поплатиться.

Неудовольствіе его истолковали завистью, желаніемъ сбить Семенову съ истиннаго пути и стали подстрекать артистку бросить своего учителя. Та сама давно уже стала косо посматривать на князя и съ недовріемъ относиться къ его урокамъ. Теперь, видя его покровительство Валберховой, не одобряемая въ своемъ подражаніи m-lle Georges, она мало-по-малу старалась отдаляться отъ его руководства и прибгала за совтами къ новому руководству.

Уже давно въ кабинет князя, когда онъ въ присутствіи Дмитревскаго, Крылова и нкоторыхъ другихъ своихъ знакомыхъ, обучалъ Семенову, можно было встртить человка съ особенной любовью и вниманіемъ слдившаго за молодой артисткой. Это былъ Гндичъ, которому и суждено было стать новымъ наставникомъ Семеновой. Въ біографіи Гндича Семеновой пришлось играть важную роль. По выраженію одного изъ его біографовъ, она ‘составляла въ одно и то же время и муку, и счастье его жизни’. Онъ любилъ е и какъ женщину, и какъ артистку. Не имя возможности осуществить свои мечты о семейной жизни съ Семеновой, Гндичъ былъ счастливъ уже тмъ, что на его долю выпала , завидная участь руководить этимъ первокласснымъ дарованіемъ, и онъ съ энергіей и пыломъ отдался своему новому длу.

Еще ране не разъ, выражая свои восторги Семеновой, онъ обращался къ ней съ совтами и увщаніями, и эти совты всегда говорили и объ его ум, и объ его искренней любви къ артистк. Вотъ, между ярочямъ, какими словами напутствовалъ онъ ея молодое дарованіе при посвященіи ей въ 1808 году своего перевода трагедіи ‘Леаръ’, въ которой Семенова создала одну изъ лучшихъ ролей своего репертуара, Корделію:

Свершай путь начатый, онъ труденъ, но почтенъ,

Дается свыше даръ, и всякой даръ священъ!

Но ихъ природа намъ не втун посылаетъ:

Природа даръ даетъ, а трудъ усовершаетъ,

Цни его и уважай.

Искусствомъ, опытомъ, трудомъ обогащай,

Я шествуй гордо въ путь, въ прекрасный путь за славой *).

*) ‘Соч. Гндича’, изд. 1854 г., стр. 151.

Съ такими чувствами и мыслями приступалъ Гндичъ къ своей новой обязанности. Все это было очень хорошо и благородно, но, къ сожалнію, слишкомъ неясно и расплывчато, слишкомъ обще. Недостаточно говорятъ: ‘учитесь’, надо сказать, чему и какъ учиться, и вотъ въ этомъ-то отношеніи Гндичъ зналъ въ ту же ошибку, что и Семенова.

Образованный литераторъ и даровитый поэтъ, онъ никогда спеціально не изучалъ драматическаго искусства. Пріучивъ себя къ стройному, пвучему размру гомеровскаго стиха, онъ и въ декламацію свою внесъ ту же протяжность и пвучесть. Къ тому же всегда страстная и осмысленная, она была полна треска, крика и самаго неестественнаго напряженія голоса. До какой степени она была неумренна, можно видть уже изъ того, что чрезмрное напряженіе Гндичемъ голоса при обученіи Семеновой повело впослдствіи къ разрыву одной артеріи, что и послужило косвенной причиной его смерти {Біогр. Н. И. Гндича, сост. Виленкинымъ, въ изд. соч. Гндича, 1884 г., стр. 49.}. Но главный вредъ его преподаванія заключался, собственно говоря, не въ этой декламаціи, а особенно въ томъ, что онъ сталъ поощрять подражательныя наклонности Семеновой. Очарованный игрою m-lle Georges, онъ пришелъ къ тому убжденію, что пріемы ея игры и декламація представляютъ собой верхъ совершенства. Правда, его художническое чутье подсказывало ему, что у m-lle Georges не достаетъ творческаго огня, но тмъ боле укрплялся онъ въ своей мысли, что если къ творческому таланту Семеновой придать блистательную технику, то Семенова окончательно ее побдитъ и представитъ собою идеалъ трагической актрисы. И вотъ онъ самымъ ревностнымъ образомъ начинаетъ ей растолковывать игру французской актрисы, помогаетъ такимъ образомъ ея незнанію французскаго языка и ни одной роли m-lle Georges не оставляетъ безъ особаго примненія къ игр Семеновой. Упорствуя въ своей мысли показать все превосходство русской артистки надъ m-lle Georges, онъ переводитъ для нея вольтеровскаго ‘Танкреда’ и самъ приготовляетъ ее къ роли Аменаиды, въ которой плняла петербуржцевъ m-lle Georges. Уже на первомъ представленіи этой трагедіи сказалось все гибельное вліяніе Гндича на развитіе таланта Семеновой.

Это было 8-го апрля 1809 года. Весь Петербургъ собрался смотрть Семенову. Сама m-lle Georges пріхала въ театръ, и поклонники Семеновой съ трепетомъ ожидали выхода артистки. Блестящъ и славенъ былъ этотъ выходъ. Семенова была въ особенномъ вдохновеніи, и находившіеся подъ ея всесильнымъ обояніемъ зрители то и дло оглашали залу рукоплесканіями, только опытные и наиболе хладнокровные люди, не смотря на все свое увлеченіе ея игрою, успли разгадать, такъ сказать, механизмъ ея исполненія и замтили въ ней слды новыхъ вліяній, новаго учителя. ‘Игра Семеновой, въ роли Аменаиды, — какъ анализировалъ ее Шушеринъ, — слагалась изъ трехъ элементовъ: первый состоялъ изъ незабытыхъ еще пріемовъ, манеры и формы выраженія всего того, что игрывала Семенова до появленія m-lle Georges, во второмъ — слышалось неловкое ей додражаніе въ напв и быстрыхъ переходахъ отъ оглушительнаго крика въ шопотъ и скороговорку, третьимъ элементомъ, слышнымъ боле другихъ, было чтеніе самого Грдича, пвучее, трескучее, крикливое, но страстное и, конечно, всегда согласное со смысломъ произносимыхъ стиховъ, чего, однако, онъ не могъ добиться отъ своей ученицы. Вся эта амальгама, озаренная поразительной, сценической красотой молодой актрисы, проникнутая внутреннимъ огнемъ и чувствомъ, передаваемая въ сладкихъ, гремящихъ звукахъ неподражаемаго, очаровательнаго голоса — производила увлеченіе, восторгъ и вызывала громъ рукоплесканій’ {Сем. хрон. и восп. С. Т. Аксакова, стр. 433.}. Особенной силой чувства отличалась, какъ передаютъ современники, та сцена 5-го дйствія, когда Аменаида, какъ бы не желая увриться въ смерти своего возлюбленнаго, съ крикомъ ‘Танкредъ!’ бросается на его трупъ и потомъ въ ужас отступаетъ и тяжкимъ шопотомъ произноситъ: ‘онъ мертвъ!’ ‘Съ этой поры, — замчаетъ Араповъ, — слава Семеновой утвердилась’ {Лтоп. рус. театра Арапова, стр. 192.— Впослдствіи (въ 1816 г.) Гндичъ издалъ ‘Танкреда’ особымъ изданіемъ и приложилъ къ нему портретъ Семеновой, гравированный Н. И. Уткинымъ по рисунку Кипренскаго. Подъ портретомъ слдующая надпись, почему-то забытая во всхъ изданіяхъ сочиненій Гндича, даже въ послднемъ ‘полномъ’ собраніи Вольфа:

Любимица безсмертной Мельпомены!

Въ Россіи первая успла ты открыть

Искусство тайное — какъ сердцу говорить,

Твои черты — потомству драгоцнны.}. Многіе изъ поклонниковъ m-lle Georges перешли на сторону молодой русской артистки, которая въ этой роли ршительно превосходила французскую знаменитость, побждая е силою своего всепокоряющаго чувства. Но съ этой же роли и паденіе таланта Семеновой пошло впередъ все боле и боле быстрыми шагами.

Выдающійся успхъ ‘Танкреда’ окончательно заставилъ Семенову покончить съ Шаховскимъ. Съигравъ подъ его руководствомъ, 14-го мая 1809 года, роль Поллксены въ послдней трагедіи Озерова, она навсегда отринула его совты и, какъ ядовито выразился Яковлевъ, ‘поступила на выправку’ къ Н. И. Гндичу. Съ тхъ поръ каждая новая роль ея отдавалась сперва на разсмотрніе Гндичу, а потомъ уже посл многихъ объясненій и наставленій Семенова принималась за работу. Такимъ образомъ въ преподаваніи Гндича былъ тотъ же недостатокъ, что и въ метод князя Шаховскаго. Таланту ученицы давалась слишкомъ малая и, главное, несамостоятельная работа. Даже пріемамъ m-lle Georges Семенова подражала, такъ сказать, изъ вторыхъ рукъ. Гндичъ былъ ея авторитетнымъ цензоромъ, и при ученіи ролей дйствовалъ боле его умъ и его вкусъ. Семеновой оставалось только перенять отъ него пониманіе извстной роли, выслушать его чтеніе и, наконецъ, затвердить это чтеніе, уча роль при помощи тхъ тетрадокъ, которыя онъ ей давалъ. Въ этихъ тетрадкахъ, — какъ разсказываетъ очевидецъ, — ‘вс слова были то подчеркнуты, то надчеркнуты, смотря по тому, гд должно было возвышать или понижать голосъ, а между словъ въ скобкахъ были сдланы замчанія: съ восторгомъ, съ презрніемъ, нжно, съ изступленіемъ, ударивъ себя въ грудь, поднявъ руку, опустивъ глаза, и проч.’ {Восп. Жихарева, ‘От. Зап.’, 1854 г., No 11, стр. 36.}. Съ самодовольствомъ показывалъ Гндичъ эти тетрадки, не понимая, что въ нихъ заключалось полное осужденіе его способа преподаванія. Правда, Араповъ, въ своей лтописи русскаго театра, отрицалъ приведенное свидтельство Жихарева, утверждая, что Гндичъ никогда не писалъ для Семеновой никакихъ тетрадокъ, но, судя по всему, въ этомъ можно усомниться тмъ боле, что въ общихъ чертахъ слова Жихарева подтверждаются почти всми другими современниками. Во всякомъ случа, писалъ Гндичъ или не писалъ Семеновой тетрадки, онъ училъ ее съ голосу, и нельзя лучше охарактеризовать его методу преподаванія, чмъ это сдлалъ одинъ изъ его близкихъ друзей, м. Е. Лобановъ. ‘Кто не знаетъ, любезнйшій другъ, — писалъ онъ Гндичу, — что Семенова славна только вами, что она тогда только восхищала насъ и была истинно неподражаема и высока, когда въ ней сидли вы, но не стало идола, — и мы не слышимъ умнаго жреца’ {‘Историч. Встн.’, 1880 г., т. II, стр. 680.}. Итакъ, Семенова представлялась Лобанову какимъ-то истукановъ, за котораго дйствовалъ Гддичъ, — и дйствительно такова была метода Гндича, что невольно вызывала на это сравненіе.

Благодаря этой метод, благодаря вліянію трескучей декламаціи самого Гндича и эффектныхъ пріемовъ игры m-lle Georges, развитіе таланта Семеновой, и раньше находившее себ сильную помху въ преподаваніи князя Шаховскаго, теперь окончательно было задержано. Уже посл втораго представленія Аменаиды, знаменитый Шушерянъ, передавая свои впечатлнія своему молодому другу, Аксакову, сказалъ ему о Семеновой: ‘Дло кончено: Семенова погибла безвозвратно, т. е. она дальше не пойдетъ. Она не получила никакого образованія и не такъ умна, чтобы могла сама выбиться на прямую дорогу. Да и зачмъ, когда вс восхищаются, вс въ восторг? А что могло бы выйдти изъ нея’!.. ‘И Шушеринъ, — прибавляетъ Аксаковъ, — былъ совершенно правъ’ {Семейн. хрон. и воспом. С. Т. Аксакова, стр. 433.}. Будущее только подтвердило эти въ высокой степени знаменательныя слова.

Но, странное дло, чмъ сильне чувствовалась справедливость этихъ словъ, чмъ боле слаблъ талантъ Семеновой, тмъ ярче разгоралась ея слава. Въ особенномъ блеск обаяніе ея игры проявилось въ Москв, гд она прогостила зиму 1811—1812 гг. Здсь ей снова пришлось встртиться съ своей детербургской соперницей m-lle Georges, и снова об артистки раздлили на партіи театральную публику. Но на этотъ разъ на сторон Семеновой было явное преимущество. И въ журналахъ, и въ публик открыто заявляли, что французскую артистку хвалятъ, между прочимъ, и для того, чтобы не показаться невждой, а Семенову единственно только подъ вліяніемъ ея таланта {‘Встникъ Европы’, 1812 г., ч. LXI, No 2, стр. 158.}. Въ ‘Мероп’ и ‘Танкред’ обпартіи соединились и об съ одинаковымъ восторгомъ рукоплескали русской артистк. Въ ‘Танкред’, данномъ для ея бенефиса 7-го февраля 1812 года, восторгъ публики дошелъ до высшихъ предловъ. Въ знаменитой сцен 5-го дйствія игра артистки такъ увлекла зрителей, что они вс, движимые ужасомъ и состраданіемъ къ бдной Аменаид, невольно поднялись съ своихъ мстъ и съ трепетомъ слдили за игрою Семеновой. Рдко приходится слышать о такомъ всеобщемъ увлеченіи — и великъ же долженъ быть талантъ артистки, чтобы дйствительно заставить всхъ забыть о сцен. Роскошная брилліантовая діадема и несмолкаемыя рукоплесканія публики были наградой Семеновой {Воспом. Н. Горчакова. Реп. и пант. рус. теат., 1843 г., кн. 7, стр. 4.}. Подъ впечатлніемъ ея дивной игры, одинъ изъ извстныхъ тогдашнихъ поэтовъ, Ю. А. Нелединскій-Мелецкій написалъ экспромтъ, воспользовавшись стихомъ:

Il s’en prsentera, gardez-vous d’en douter,

въ которомъ говорится, что у Аменаиды всегда найдется защитникъ. Обративъ этотъ стихъ въ тэму мадригала, поэтъ такъ выражалъ единодушный восторгъ публики:

Не сомнвайся въ томъ, — предстали бы толпою,

Семенова! защитники твой,

Когда бы критикой завистною и злою

Твои мрачилися талантомъ славны дни…

Аменаиду намъ явя собой на сцен,

Органа сладостью, плнительной игрой,

И чувствомъ движима, лица ты красотой,

О музъ, питомица, любезна Мельпомен,

Всхъ привела въ восторгъ, Твоихъ страшася бдъ,

Всякъ чувствами къ теб, всякъ зритель былъ Танкредъ ¹).

¹) ‘Встникъ Европы’, 1812 г., ч. LXII, кн. 5.

Въ своемъ увлеченіи и поэтъ, и вся публика, не допускали никакой критики, но критика и сама смолкала передъ чуднымъ талантомъ Семеновой.

Такъ было въ Москв, но не меньшіе, хотя и боле привычные, восторги возбуждала артистка и въ Петербург. Каждый ея бенефисъ оставлялъ по себ долгую память у любителей театра: зрительная зала, всегда переполненная, вся залитая огнями, безпрестанно оглашаемая криками бурнаго и порывистаго восторга — все это придавало бенефисамъ Семеновой какой-то особый, привлекающій оттнокъ. Это была, по мткому выраженію князя Вяземскаго, своего рода ‘поэзія бенефисовъ’. Задолго передъ этимъ торжественнымъ днемъ вс почитатели Семеновой приходили въ волненіе, авторы драматическихъ пьесъ на перебой старались поднести ей свои произведенія, надясь, что ея расцвтшій талантъ доставитъ имъ особенно блестящій успхъ. Гндичъ, Катенинъ, Лобановъ, Жандръ, даже самъ Шаховской переводили для нея пьесы. Такъ, еще въ 1809 году, для ея перваго бенефиса Гндячъ задумалъ перенести трагедію Вольтера ‘Заиру’, и цлая компанія литераторовъ дружно откликнулась на его призывъ. Въ 1811 году, Катенинъ переводитъ для нея ‘Аріадну’ Расина. Жандръ трудится надъ передлкой драматическаго представленія Шяллера, ‘Семелла’, Лобановъ посвящаетъ ей свой переводъ трагедіи Расина ‘Ифигенія въ Авлид’, наконецъ, Моринъ, переводя ‘Меропу’, даетъ Семеновой еще одинъ лишній разъ возможность посоперничать съ m-lle Georges и пожать новые лавры. Однимъ словомъ, время 1809 — 1819 годовъ было самой цвтущей порой артистической дятельности Семеновой. За этотъ періодъ она создаетъ цлую массу ролей: Герміону въ ‘Андромах’, Аріадну, Меропу, Гофолію, Антигону въ трагедіи Капниста, Клитемнестру, Эсфирь, Семирамиду, Камиллу въ ‘Гораціяхъ’, Эдельмону въ передлк ‘Отелло’, Офелію въ передлк ‘Гамлета’, Медею, играетъ даже въ классическихъ пьесахъ Шиллера, Марію Стюартъ, Амалію и Семеллу, не отказываясь и отъ тхъ старыхъ ролей, которыя доставили ей извстность. Въ упоеніи своей славой она даже ршается испробовать свои силы на новомъ, ей совершенно чуждомъ, амплуа и принимается за роли комическія. Такъ, сыгравъ въ 1815 году въ свой бенефисъ Заиру, она для контраста и для того, чтобы выставить во всемъ разнообразіи свой талантъ, исполняетъ роль Маруси въ водевил князя Шаховскаго ‘Казакъ-стихотворецъ’, берется затмъ за роль Эльмиры въ комедіи Грибодова ‘Молодые супруги’ и играетъ Кларансу въ пьес ‘Влюбленный Шекспиръ’. Правда, эти попытки лишь заставляютъ сожалть о самообольщеніи артистки, но толпа, не понимая, все же рукоплещетъ Семеновой, на этотъ разъ потому только, что она — Семенова. 3-го ноября 1817 года, умираетъ Яковлевъ, и съ этою смертью, по словамъ лтописца русскаго театра, ‘осиротла наша трагедія’. Семенова одна осталась опорою классическому репертуару и, такъ какъ тогда этотъ репертуаръ не утратилъ еще своего господствующаго положенія, то она легко пришла къ тому убжденію, что она представляетъ собою главнйшую опору и вообще сценическаго искусства.

Къ сожалнію, это убжденіе не только не усилило въ ней желанія трудиться, но, наоборотъ, она стала еще шире, чмъ прежде. лользоваться своимъ положеніемъ первой и любимой публикой актрисы и почила на своихъ лаврахъ. Зачастую можно было услышать жалобы на ея лность и капризы, не разъ она отказывалась по какой либо прихоти играть, не разъ отговаривалась болзнью, ^не будучи больна, и вообще, нисколько не стсняясь, употребляла во зло излишнюю снисходительность дирекціи и публики. Успхи вскружили ей голову, и она вообразила себя театральной владычицей, будучи отъ природы вовсе не злой и не глупой, она развила въ себ самолюбіе, этотъ червь, такъ сильно гложущій сердце артистовъ. Малйшее противорчіе или даже замчаніе было ей непріятно. Привыкнувъ къ похваламъ и поклоненію, съ своимъ повелительнымъ выраженіемъ лица и величественной осанкой, она не могла выносить упрековъ и порицанія, какъ бы справедливы они ни были. Это глупое тщеславіе было причиною цлаго ряда театральныхъ ссоръ и, можетъ быть, оно играло немалую роль и въ тхъ жалобахъ на притсненія, которыя ршилась однажды принести Семенова государю императору на своего прежняго наставника, князя Шаховскаго. Счастье, улыбаясь, шло ей навстрчу, и все, что она хотла, исполнялось, какъ же ей было не капризничать, когда капризы эти сходили ей даромъ? Она желала главенствовать на сцен и главенствовала безраздльно впродолженіе почти 10 лтъ. Но всегда такъ продолжаться не могло, и скоро обстоятельства измнились.

Къ концу десятыхъ годовъ стала мало-по-малу обозначаться перемна въ текущемъ репертуар, какъ бы подготовляя новый періодъ въ исторіи русскаго драматическаго искусства. Классическая трагедія, въ которой первенствовала Семенова, стала отступать на второй планъ, а впередъ продвигалась романтическая драма, и къ 1819 году уже явно можно было видть ея недалекую побду надъ прежнимъ направленіемъ. Съ паденіемъ классицизма Семеновой не было дла. По самому характеру своего дарованія она не могла играть въ драмахъ. ‘Это была, по выраженію . В. Булгарина, богиня, которая сходила съ олимпа на землю только въ необыкновенныхъ случаяхъ, когда страсть надлежало возвысить до героизма’ {Воспоминанія . В. Булгарина, ‘Пантеонъ’, 1840 года, ч. 1, стр. 86.}. Новое литературное теченіе должно было вызвать на дло и новое артистическое поколніе, подъ вліяніемъ романтической драмы сформировались таланты молодыхъ артистовъ, и вотъ въ конц 1818 года дебютировала на русской сцен артистка, которой суждено было прославиться именно въ этомъ новомъ род пьесъ. Это была Александра Михайловна Колосова, впослдствіи Каратыгина, третья по счету и на этотъ разъ уже послдняя соперница Семеновой.

Громкимъ привтомъ встртили молодую артистку театральные судьи того времени и провозгласили въ ней въ будущемъ замчательную трагическую актрису. Они ошибались въ опредленіи амплуа, но, какъ бы то ни было, достаточно было ихъ приговора, чтобы возбудить въ Семеновой зависть и тревожныя опасенія. Къ тому времени ей было ужъ за 30 лтъ, и она перешла на сильныя роли царицъ, но, первенствуя до сихъ поръ въ трагедіи, появлялась и въ роляхъ молодыхъ принцессъ, а именно въ этомъ самомъ амплуа и выступила Колосова. Понятно, что Семенова должна была встревожиться, и дйствительно она пустила въ ходъ все свое вліяніе, чтобы выказать свое неудовольствіе по поводу принятія на сцену Колосовой и дать ей его почувствовать. Къ счастію, въ то время въ Петербург жила вдова князя Смоленскаго, княгиня Екатерина Ильинична Голенищева-Кутузова-Смоленская. Любя всею душою искусство и восхищаясь чуднымъ талантомъ Семеновой, она съ огорченіемъ смотрла на т закулисныя дрязги, которыя затвала послдняя изъ мелкихъ, эгоистическихъ разсчетовъ, не понимая, на сколько это вредно для искусства. Княгиня старалась уговорить Семенову, и ея просвщенный умъ одержалъ верхъ надъ грубыми и необразованными понятіями артистки. Она указала ей, на сколько непристойно для нея, первой трагической артистки, бояться соперничества съ начинающей дебютанткой, и уговорила ее сыграть съ Колосовой вмст въ переводной трагедіи Лобанова ‘Ифигенія въ Авлид’. Семенова въ сущности была доброй, хотя избалованной судьбой женщиной, и простыя, полныя правды рчи княгини нашли доступъ къ ея сердцу, тмъ боле, что он сильно польстили ея самолюбію, и вотъ она выступила въ роли Клитемнестры, причемъ Ифигенно играла Колосова. Вс театралы присутствовали на этомъ спектакл, и, по словамъ Колосовой, восторгъ публики былъ невыразимый. Вызывали и ее, и Семенову, и Семенова появилась вмст съ дебютанткой, обняла ее въ виду у всей публики {Воспоминанія А. М. Каратыгиной, ‘Русскій Встникъ’, 1881 года, No 4, стр. 568.}. Уже заслуженная и славная артистка какъ бы благословляла этимъ молодую двушку на то самое поприще, на которомъ сама она пожала столько лавровъ. Это былъ благородный поступокъ со стороны Семеновой, къ сожалнію, природная доброта ея души сказывалась лишь минутами, и скоро опять темное чувство зависти овладло ея помыслами. Со смхомъ вспоминала потомъ артистка, бесдуя съ своей бывшей соперницей, былую вражду и непріятности, и об он называли это соперничество невозможнымъ {‘Русская Старина’, 1880 года, іюль, стр. 570.}, но такъ только казалось имъ, спустя много лтъ, когда быльемъ поросло для нихъ прошлое, а въ т давно минувшіе годы Колосова, хотя и на иномъ амплуа, но, все-таки, грозила Семеновой многимъ. Уже одно то должно было нарушать покой Семеновой, что любовь и восторги публики, до сихъ поръ безраздльно достававшіеся на ея долю, теперь должны были длиться между ею и юною, едва выступавшей артисткой. Даже въ ея бенефисы стало замтно это раздленіе, и рядомъ съ вызовами бенефиціантки слышались и не мене шумные вызовы Колосовой. Такъ, когда 15-го мая 1819 года Семенова въ свой бенефисъ выступила въ ‘Меде’, то, не смотря на все преимущество любимой публикой исполнительницы главной роли, она должна была уступить часть своихъ лавровъ своей соперниц, а между тмъ роль Медеи была однимъ изъ ея лучшихъ созданій, и она замчательно врно олицетворяла эту страстную и сильную въ любви и ненависти натуру. ‘Когда Медея, — разсказываетъ очевидецъ, — зарзавъ своихъ дтей, является въ изступленіи къ Язону: въ правой рук она держитъ окровавленный кинжалъ, а лвой указываетъ на него, вперивъ свирпые глаза въ измнника, и говоритъ ему:

Взгляни…. вотъ кровь моя и кровь твоя дымится!

потрясающее впечатлніе овладвало зрителями и вызывало громъ рукоплесканій’ {Записки П. А. Каратыгина, 111—112.}. Но не мене громкимъ одобреніемъ привтствовали и Колосову, игравшую плаксивую и гораздо мене выгодную роль Креузы. Такъ публика колебалась въ своихъ симпатіяхъ между старой заслуженной любимицей и новымъ, возникающимъ свтиломъ. Каково же было переносить это колебаніе для Семеновой съ ея непомрнымъ самолюбіемъ, съ ея привычкою властвовать. Кто знаетъ, чмъ бы окончилось это соперничество, если бы оно не было прервано неожиданнымъ выходомъ въ отставку Семеновой.

При ея характер и капризахъ немудрено было натолкнуться на непріятности, и это рано или поздно должно было случиться, особенно если принять во вниманіе личность тогдашняго директора театровъ, князя Тюфякина. Грубый и далеко не чуждый цинизма въ своемъ обращеніи съ артистами князь и самолюбивая, далеко занесшаяся Семенова столкнулись — произошли какія-то неудовольствія, и Семенова, не желая продолжать боле своей службы, подписала обязательство не требовать пенсіона за 20-тилтнюю службу, и 17-го января 1822 года покинула сцену, на которой такъ долго и такъ блестяще подвизалась {Лтоп. рус. теат. Арапова, стр. 294.}.

Ей легко было это сдлать, потому что тогда она была вполн обезпечена въ матеріальномъ отношеніи. Еще гораздо ране этого времени она сблизилась съ княземъ Иваномъ Алексевичемъ Гагаринымъ, съ самаго начала ея дятельности бывшимъ въ числ наиболе страстныхъ ея поклонниковъ. Сенаторъ и дйствительный тайный совтникъ, князь не походилъ на большинство тогдашней знати, въ немъ не было тхъ аристократическихъ замашекъ, которыя обыкновенно сопровождаютъ блестящее, но пустое тщеславіе. Любя страстно искусство во всхъ его формахъ, онъ восхищался красотою и талантомъ Семеновой, и скоро это преклоненіе передъ артисткой перешло въ любовь къ женщин. Но и тутъ князь остался вполн вренъ своему благородному характеру: онъ искалъ у Семеновой не той любви, которую обыкновенно ищутъ знатные люди у артистокъ, но полюбилъ е, какъ свою жену, и понятно, что Семеновой, живя съ нимъ, нечего было думать о будущемъ. Къ тому же спокойная и роскошная жизнь длали свое дло, театръ ужъ иногда мшалъ ей, и неудивительно, что она могла въ порыв досады принести въ жертву самолюбію свою артистическую дятельность. Но, выйдя изъ театра, она не переставала, однако, любить сценическое искусство и не разъ невольно наводило на нее скуку отсутствіе привычныхъ и незабвенныхъ для каждой артистки впечатлній. Не разъ, можетъ быть, подъ вліяніемъ этого чувства, она устроивала домашніе спектакли и даже сама принимала въ нихъ участіе, играя вмст съ любителями и нкоторыми молодыми артистами. Такъ, въ одинъ изъ подобныхъ спектаклей она впервые исполнила роль Саши въ комедіи Хмльницкаго ‘Воздушные замки’. Но вс это не могло воротить ей прошлаго, я служило лишь дтской забавой, а между тмъ прошлое рисовалось все въ боле и боле привлекательномъ свт. Со времени ея отставки прошло уже почти два года, и, чмъ дале, тмъ сильне стала ощущаться потребность чего-то прежняго, знакомаго, оставшагося лишь въ воспоминаніяхъ, мечталось о слав, о бурныхъ восторгахъ, о сильныхъ, потрясающихъ впечатлніяхъ, выплыло на верхъ и самолюбіе, и захотлось снова увидть бывалое преклоненіе передъ своимъ талантомъ. Казалось, вс благопріятствовало удовлетворенію этихъ желаній. Мсто князя Тюфякина заступилъ уже другой, Майковъ, память о былыхъ непріятностяхъ какъ-то стушевалась, и вотъ ровно черезъ два года, 16-го января 1822 года Семенова снова появилась на сцен..

Назначенъ былъ бенефисъ ея бывшей соперницы, Валберховой. Потерявъ къ тому времени отца и мать, эта артистка осталась во глав многочисленнаго семейства. На ней лежала обязанность воспитать своихъ братьевъ и сестеръ, и при отсутствіи матеріальныхъ средствъ, ей было особенно дорого получаемое ею жалованье и бенефисные сборы. Можетъ быть, сострадая къ своей бывшей сослуживиц, а всего вроятне, видя въ этомъ удобный предлогъ для выхода на сцен, Семенова предложила ей принять участіе въ ея бенефис. Съ радостью согласилась на это бенефиціантка, и ни она, ни Семенова, не остались отъ этого въ проигрыш. Какъ только пронесся до столиц слухъ о предстоящемъ выход любимой и давно уже невиданной артистки, какъ только была вывшена афиша, извщавшая о томъ, что она исполнитъ роль Клитемнестры въ ‘Ифигеніи въ Авлид’, — вс театралы пришли въ страшное волненіе. Каждому хотлось увидть свою любимицу, и уже за нсколько дней до спектакля вс билеты были распроданы. Сборъ достигъ неслыханной въ то время цифры 12,000 рублей ассигнаціями. Валберхова могла быть довольною, но еще боле была довольна Семенова. Громкій взрывъ рукоплесканій раздался при первомъ ея появленіи на сцену, и чмъ дале, тмъ боле возросталъ восторгъ публики. Это была одна изъ самыхъ дорогихъ, незабвенныхъ для Семеновой минутъ. Растроганная и умиленная этимъ привтомъ публики, передъ которой такъ долго не появлялась, артистка пришла въ то вдохновенное состояніе, которымъ характеризуются великіе художники. Вся прежняя сила ея таланта возвратилась къ ней и, позабывъ вс, она всецло отдалась переполнявшему ее чувству. Восхищенный Гндичъ. который и теперь еще руководилъ ея дарованіемъ, говорилъ, что она отбросила въ сторону вс его наставленія и явилась истинной, самобытной художницей. Къ концу спектакля ‘восторгъ зрителей, — передаетъ очевидецъ: — дошелъ до чрезвычайныхъ размровъ и особенно въ сцен 4-го дйствія, когда Клитемнестра, прижимая къ своимъ объятіямъ Ифигенію, говоритъ съ упрекомъ Агамемнону. Сяла голоса Семеновой, омраченной горестью, была поразительна:

Безжалостный отецъ! свирпйшій супругъ!

Ты долженъ вырвать дочь изъ сихъ кровавыхъ рукъ,

Приди и, не страшась ни вопля, ни проклятій,

Дерзни исторгнуть дочь изъ материнхъ объятій.

При послднемъ стих театръ огласился троекратнымъ взрывомъ аплодисментовъ, продолжавшихся нсколько минутъ…. Артистку какъ встртили, такъ и проводили громомъ рукоплесканій. Лишь только опустился занавсъ, какъ вся публика стала вызывать Семенову, желая еще разъ увидться со своей любимицей. Только немногіе кричали еще: ‘Брянскаго!’. Когда онъ вышелъ, раздались возгласы: ‘не надо! не надо!!’ — и Семенова, къ которой относилась вся честь этого пріема, раскланялась передъ привтствовавшей ее публикой. ‘Колоссальный’, по выраженію того же современника, успхъ этого спектакля заставилъ дирекцію театра предложить Семеновой вновь возвратиться на сцену. и, конечно, она не отказалась отъ этого предложенія {Лт. руc. театра, стр. 311—315. Ст. также ‘Руc. Стар.’, 1880 г., No 10, стр. 272, и Записки П. А. Каратыгина, стр. 109.}.

Но, при заключеніи контракта, дирекція, памятуя о капризахъ и лности артистки, которые не разъ бывало отзывались на состав репертуара, существенно измнила условія контракта. Помимо 4,000 жалованья, она предложила Семеновой платить ей по 300 рублей за каждый выходъ. Въ результат получалась сумма еще большая, чмъ та, которую получаютъ нын артистки перваго амплуа, но дирекціи было выгодно тогда заключать подобное условіе. Она по прежнему опыту знала, что представленія Семеновой посщались чрезвычайно охотно, театръ былъ всегда полонъ? и потому съ одной стороны жалованье Семеновой съ избыткомъ окупалось длаемыми ею сборами, съ другой стороны плата за каждый выходъ особо должна была заинтересовать ее матеріально и заставить играть боле часто. Подобная уловка дирекціи была примнена къ Семеновой впервые, и такимъ образомъ возникновеніе у насъ такъ называемой поспектакльной платы (разовыхъ) тсно связано съ именемъ этой артистки {Записки П. А. Каратыгина, стр. 107. См. также Лт. рус. теат., стр. 314.}.

Поступивъ снова на сцену, Екатерина Семеновна скоро дала себя почувствовать всему окружающему. Зная непомрную къ себ любовь публикя, матеріально обезпеченная, она еще боле, чмъ прежде, стала играть въ театр роль чуть не полновластной владычицы. Сценическіе подмостки скоро напомнили ей былыя чувства, и въ душ ея опять зашевелились и мелочной эгоизмъ, и унизительная для нея зависть со всми тми послдствіями, которыя они влекутъ за собой. Начались безпрестанныя интриги, самолюбіе все боле и боле раздражалось… Въ то время среди всхъ свтилъ театральнаго міра особенно яркой звздой блистала Александра Михайловна Колосова, съ самыхъ первыхъ своихъ сценическихъ шаговъ, пробудившая къ себ въ Семеновой какое-то неукротимое чувство недоброжелательности. Изящная простота ея игры и благородство манеръ, развитой образованіемъ умъ и постоянный успхъ на сцен — все это еще боле теперь усилило въ Семеновой это чувство, хотя Колосова, играя уже, по большей части, въ романической драм, рдко встрчалась съ ней. Пока еще жива была княгиня Смоленская, все мало-но-малу обходилось, но со времени ея смерти, 23-го іюля 1824 года, Семенова ршительно обрушилось на бдную Колосову всею тяжестью своего гнва, и, имя за собой большія связи, скоро вынудила ее ршиться на крайнюю мру — подать жалобы на притсненія со стороны начальства самому государю императору, а слдствіемъ этой жалобы было увольненіе Колосовой отъ службы. Правда, Александра Михайловна, впослдствіи, разсказывая эту грустную исторію въ своихъ воспоминаніяхъ, ни словомъ не упоминаетъ при этомъ о Семеновой, но въ частныхъ разговорахъ, передавая ее близкимъ ей людямъ, она прямо указывала на Семенову, какъ на виновницу всхъ этихъ непріятностей {‘Русская Старина’, 1880 г., No 11, стр. 275.}. И современникъ этой исторіи, будущій супругъ Колосовой, В. А. Каратыгинъ, описывая это происшествіе въ письм къ Катенину, такъ заключаетъ свое описаніе: ‘Вотъ бабья дружба! Семенова со смерти миротворицы Кутузовой и рветъ, и мечетъ на Колосовыхъ, ругаетъ ихъ не на животъ, а на смерть — этого должно было ждать’… {Ibidem, стр. 287.}. Такимъ образомъ хоть не прямое, но косвенное участіе Семеновой въ этомъ увольненіи Колосовой отъ театра несомннно тмъ боле, что стоило только послдней снова поступить на сцену въ октябр 1825 года, какъ снова начались и интриги Семеновой, которая ршительно не пропускала ни одного случая, чтобы хоть чмъ нибудь уколоть нелюбимую ею артистку. До какихъ мелочей простиралась зависть Семеновой, можетъ служить примромъ слдующій случай. Къ тому времени князь Шаховской выхлопоталъ постановленіе о томъ, чтобы наканун спектакля на афиш не выставлять именъ участвующихъ въ немъ артистовъ, но ради Колосовой было сдлано исключеніе, какъ вообще ради всякой дебютантки. Семенова, недовольная этимъ, объявила, что она не выйдетъ на сцену, если ея имя наканун не будетъ выставлено на афиш, и она вопреки утвержденному самимъ государемъ постановленію стала выставляться. ‘На что же вс эти правила?!’ — съ негодованіемъ замчаетъ въ своемъ дневник Андр. Bac. Каратыгинъ {Ibidem, стр. 275.}, и дйствительно трудно было не чувствовать негодованія при вид всхъ интригъ и продлокъ Семеновой.

Читая хронику русскаго театра, на каждомъ шагу сталкиваешься съ новыми проявленіями ея произвола. Всегда и везд почти она являлась главнымъ дйствующимъ лицомъ, а начальство или безпрекословно подчинялось ея прихотямъ, или смотрло на нихъ сквозь пальцы. Благодаря такому поощренію, капризы артистки все усиливались и, наконецъ, не ограничиваясь своимъ закулиснымъ вліяніемъ, она и изъ публики захотла сдлать послушное орудіе своихъ мелкихъ интригъ и вздумала руководствовать ея мнніями, чуть что не прямо требуя, чтобы зрители апплодировали только тмъ, кому покровительствуетъ она, шикали ея врагамъ и однимъ словомъ подчинялись ея капризамъ такъ же, какъ имъ подчинялось и начальство. Въ этомъ отношеніи, чрезвычайно характернымъ для исторіи тогдашнихъ порядковъ и біографіи самой Семеновой эпизодомъ служитъ ея столкновеніе съ извстнымъ въ свое время драматическимъ писателемъ и критикомъ П. А. Катенинымъ.

Это случилось 18-го сентября 1822 года въ бенефисъ актера Толченова. Шла ‘Поликсена’ съ новымъ распредленіемъ ролей. Пирра игралъ тогда еще молодой, только-что поступившій на сцену Василій Каратыгинъ, Гекубу — Семенова, которая до сихъ поръ ни разу не выступала съ Каратыгинымъ въ одной пьес, играя вс свои роли съ Брянскимъ. Она не жаловала Каратыгина за его пріятельскія отношенія къ Колосовымъ, и этому спектаклю суждено было еще боле усилить эту вражду. Пріемъ молодаго артиста, какъ единогласно утверждаютъ вс современники, былъ удивительный. Публика любила его, и посл каждаго его монолога раздавались бурные аплодисменты. Страшная желчь и зависть поднялись въ сердц Семеновой, но безсильная помшать успху своего товарища, она ршилась хоть чмъ нибудь высказать свою злобу и негодованіе публик, которая, казалось, ради Каратыгина забывала и ее, и покровительствуемую ею Азаревичеву. Не лишенная дарованія, но совсмъ негодная для ролей трагическихъ, Азаревичева, не смотря на руководство и протекцію Семеновой, ршительно не могла равняться съ Колосовой, а Семеновой того только и хотлось. Пользуясь отсутствіемъ Колосовой за границу, она думала приготовить ей въ лиц Азаревичевой опасную соперницу, но публика, склонявшаяся передъ геніемъ Екатерины Семеновны, не захотла склоняться передъ ея капризами, и Азаревичеву всегда принимали плохо. Такъ было и на этотъ разъ. Семенова, однако, не обратила на это вниманія, и раздраженная успхомъ Каратыгина, уязвленная въ самое больное свое мсто, она пошла наперекоръ желаніямъ публики, и, когда по опущеніи занавса ее стали вызывать одну, она вышла съ Азаревичевой и, отступивъ нсколько шаговъ назадъ, безмолвно указала публик на свою ученицу, какъ на ту, къ которой должны относиться вс рукоплесканія зрителей. Надо знать, какъ дорого цнились въ то время вызовы, считавшіеся высшей наградой для артиста, чтобы понять все неприличіе этого поступка Семеновой. Бывшая въ театр публика заволновалась, раздались крики: ‘Азаревичеву не надо’! произошелъ шумъ, г. Катенинъ, мннія котораго очень цнились тогда любителями театра, громко замтилъ, что выводить Азаревичеву было со стороны Семеновой дерзостью и что публика не позволитъ артистк играть ею по произволу. Все это не могло не дойдти до слуха Семеновой. Катенина она не любила и раньше: онъ подготовлялъ для сценическаго поприща и Колосову, и Каратыгина, а этого уже было довольно, чтобы возбудить въ Семеновой чувство непріязни. Къ тому же Катенинъ не разъ во всеуслышаніе порицалъ ея собственныя слабости и часто не безъ злости подсмивался надъ ея самолюбіемъ. Понятно поэтому, что уже издавна накоплявшаяся къ нему злоба Семеновой теперь должна была дойдти до высшихъ своихъ предловъ, и дйствительно раздраженная Семенова на другой же день лично отправилась къ тогдашнему петербургскому генералъ-губернатору, графу Милорадовичу, съ жалобой на Катенина. Разсказавъ ему, можетъ быть, еще въ преувеличенномъ вид все происшедшее въ театр, она заявила, что, если онъ не запретитъ Катенину здить на т спектакли, въ которыхъ она участвуетъ, то она не покажется боле передъ публикой. Милорадовичъ самъ не долюбливалъ Катенина за то, что тотъ нердко открыто говаривалъ противъ его театральныхъ распоряженій, и потому, призвавъ его къ себ, объявилъ ему о ршеніи Семеновой и сказалъ, что, такъ какъ исполненіе этого ршенія было бы очень непріятно для публики, то онъ, графъ, проситъ его не посщать боле театра въ то время, когда Семенова будетъ играть. Съ Катенина была взята въ этомъ подписка, но дло еще этимъ далеко не кончилось. Графъ Милорадовичъ донесъ обо всемъ государю, повидимому, въ нсколько превратномъ свт, и вотъ, 7-го ноября 1822 года, Катенину было повелно выхать изъ столицы {Лт. рус. теат. стр., 328—329. См. также ‘Записки’ П. А. Каратыгина, стр. 89—92.}. Трудно себ представить въ настоящее время, чтобы прихоти какой бы то ни было артистки такъ поощрялись начальствомъ и вызывали подобныя послдствія. И теперь въ театрахъ ведутся интриги, и теперь он составляютъ непреодолимое зло, но теперь, по крайней мр, он не выходятъ дальше кулисъ, и ни одна изъ актрисъ не ршится такъ безцеремонно бравировать мнніемъ публики и обществомъ, какъ это было съ Семеновой. Невольно скажешь вмст съ Грибодовымъ:

Свжо преданіе, а врится съ трудомъ!

Но фактъ на лицо, и по невол приходится врить, тмъ боле, что онъ находитъ себ объясненіе въ томъ положеніи, которое занимала тогда въ театр Семенова.

Странное было это положеніе. Сила ея, какъ мы видли, была велика, почти неограниченна среди начальства и актеровъ и простиралась даже на публику. Въ зрительной зал ее любили и превозносили до небесъ, но, не смотря на весь этотъ блескъ и славу, Семенова. все-таки, оставалась одинокой и среди общаго теченія тогдашней театральной жизни, и среди закулисныхъ партій. Къ Шаховскому она примкнуть не могла: тотъ хорошо помнилъ т непріятности, которыя она ему когда-то доставляла, и очень косо смотрлъ на нее. Отъ Колосовой и Каратыгина она сама отшатнулась, и не даромъ посреди закулисныхъ раздоровъ е вс же боле влекло къ Шаховскому, чмъ къ молодой партіи Колосовой: она какъ бы инстинктивно чувствовала, что Колосовой и Каратыгину суждено замнить для публики е, нкогда безраздльно царившую въ театр. Она видла въ нихъ нчто молодое, свжее, что вышло впередъ и мало по-малу затмвало то старое. представительницей котораго на сцен являлась она. Лишь ею держался прежній классицизмъ, лишь ея всемогущій талантъ заставлялъ публику хоть изрдка наслаждаться нкогда излюбленными, но теперь уже ставшими надодать пьесами Расина и Вольтера. И публику, и авторовъ, и самихъ актеровъ еще съ конца десятыхъ годовъ потянуло къ новому теченію — романтической драм, и теперь за нею была ршительная побда. Трагическій репертуаръ какъ-то обособился, какъ-то мало разнообразился… Семенова, можетъ быть, хорошо и не сознавала этого паденія классицизма, но за то она инстинктивно должна была чувствовать’ что ея время проходитъ, если уже не прошло, что новое, молодое и свжее теченіе беретъ верхъ надъ старымъ, и вотъ она возненавидла тхъ изъ артистовъ, кто стоялъ во глав этого теченія. Колосова и Каратыгина подверглись особенно сильному преслдованію, и мы видли, до какихъ геркулесовыхъ столбовъ доходила вражда къ нимъ Семеновой.

Но стараясь закулисными раздорами затоптать представителей новаго теченія, въ своей дятельности она ршилась пойдти ему навстрчу, — и вотъ идетъ цлый рядъ попытокъ Семеновой выступить въ романтической драм. Такъ, 12-го мая 1822 года, она играетъ Ксенію въ драм Коцебу ‘Нашествіе Батыя на Венгрію’, такъ, 23-го ноября того же года она выступаетъ въ романтической комедіи князя Шаховскаго ‘Таинственный Карло’ и другихъ пьесахъ подобнаго рода, но вс эти попытки, за исключеніемъ одной только роли страстной и мстительной Заремы въ ‘Бахчисарайскомъ фонтан’, оканчиваются неудачей. Въ своемъ метаніи изъ стороны въ сторону, въ этомъ безсильномъ желаніи идти вслдъ за новымъ теченіемъ, артистка бросается уже въ совершенно ей чуждую область и снова возобновляетъ свои прежнія попытки играть въ комедіи. Такъ, 15-го января 1823 года, она на публичной сцен выступаетъ въ игранной его когда-то на любительскомъ спектакл роли Саши въ комедіи Хмльницкаго ‘Воздушные замки’, а еще раньше, 11-го декабря 1822 года, въ бенефисъ Самойловой играетъ еклу въ комедіи Крылова ‘Урокъ дочкамъ’. Трудно удачне охарактеризовать эти спектакли, чмъ это сдлалъ самъ авторъ послдней комедія, Крыловъ. Когда его кто-то спросилъ, понравились ли ему его дочки, онъ сказалъ: ‘Хороши-то — он хороши, только названіе комедіи нужно было бы измнить: это былъ урокъ не дочкамъ, а бочкамъ’ {Записки П. А. Каратыгина, стр. 243.}. И дйствительно, если раньше притязанія Семеновой на комическій талантъ были смшны, то теперь они еще боле обличали въ ней ршительное отсутствіе артистическаго такта. Къ тому времени ей было уже подъ 40 лтъ, фигура ея пополнла, и странно было видть почтенную лтами артистку разъигрывающею 16-тилтнихъ наивностей. Даже въ трагедіи, которая была боле сродна ея таланту, она уже казалась старой и неподходящей къ ролямъ молодыхъ принцессъ, и т, кто видлъ артистку въ эту пору въ ея блестящихъ прежнихъ созданіяхъ — Ксеніи, Моин, и другихъ, находилъ ея игру ‘далеко не безукоризненною’. Въ удлъ Семеновой теперь должны были исключительно достаться такъ называемыя роли царицъ, какъ Клитемнестра, Медея или Меропа. Гд нужна была молодость и выраженіе нжной, юной, едва разцвтающей жизни, она уже не могла играть съ прежнимъ вдохновеніемъ. Наоборотъ, роли сильныя, полныя той жгучей, всеразрушающей страсти, которая загорается уже въ лта поздней молодости, — эти роли ей особенно удавались, и въ нихъ она стала пользоваться наибольшимъ успхомъ. Но, при вторичномъ поступленіи на сцену, ей уже рдко приходилось создавать новыя роли подобнаго амплуа. Миновала та пора, когда авторы и переводчики драматическихъ пьесъ готовы были къ ея услугамъ. Рдко-рдко какой нибудь отсталый поклонникъ классицизма переводилъ новую драму Расина или сочинялъ свою оригинальную трагедію по лже-классическимъ образцамъ, и Семеновой доставалась новая работа. Большей же частью, ей приходилось повторять свои прежнія созданія, и ради нея возобновлялись ‘Медея’, ‘Ифигенія въ Авлид’, ‘Семелла’, ‘Меропа’, ‘Семирамида’… Поклонники ея таланта часто жаловались на долгій ея ‘сонъ’, на то, что она ‘запускаетъ свое дарованіе’ {‘Русск. Архивъ’, 1881, кн. 1, вып. I, стр. 147.}, но жалобы эти были лишь отчасти справедливы. Семеновой поневол приходилось оставаться на одномъ мст. Псня ея была спта, и незамтно для самой себя, незамтно для публики, она со своимъ классицизмомъ становилась въ сторон отъ общаго теченія, длалась ненужною, лишней. Вотъ почему, если до 20-хъ годовъ новыя творенія артистки считаются десятками, теперь, посл ея вторичнаго поступленія на сцену, за 4 года можно назвать разв только одно дйствительно блестящее ея созданіе — это Федру.

Еще задолго до выхода въ отставку Семеновой, Лобановъ задумалъ перенести для нея эту трагедію Расина, но неожиданное увольненіе артистки отъ театра заставило переводчика, какъ онъ самъ говоритъ въ предисловіи къ своему переводу, отказаться отъ своего труда, ибо одна Семенова съ ея великимъ трагическимъ талантомъ могла, до его мннію, достойнымъ образомъ воспроизвести ужасныя страданія Федры. Поэтому стоило лишь Семеновой вторично появиться на сцен, какъ Лобановъ снова принялся за начатый переводъ, и 9-го ноября 1823 года Семенова уже выступала въ ‘Федр’. Въ памяти артистки еще живо рисовался нкогда особенно плнявшій ее въ этой роли образъ m-lle Georges, и при своемъ исполненіи она не могла удержаться отъ подражанія ей. Федра-Семенова была боле или мене сколкомъ съ Федры m-lle Georges, только глубокая, поражающая сила страсти выражалась у Семеновой съ несравненно большимъ вдохновеніемъ, чмъ у m-lle Georges, и оживляла все исполненіе. Успхъ артястки былъ громадный. Уже въ первомъ акт, когда Федра и хочетъ, и не ршается признаться Энон въ гибельной любви своей къ сыну, она увлекла всю зрительную залу. Федра боится произнесть завтное имя ‘Ипполитъ’, она ждетъ, чтобы Энона сама догадалась, и когда та дйствительно догадалась, она едва внятно, полная робости и и недоврія яроизноситъ полустишіе:

Ты назвала его!

‘Троекратные взрывы рукоплесканій сопровождали эти слова ея. Вообще роль Федры, — заканчиваетъ свое описаніе этого спектакля Араповъ, — была внцомъ славы Семеновой’ {Лт. рус. теат. стр. 345—346.} И дйствительно эта роль явилась, можно сказать, послднею, лебединою пснею этого чуднаго таланта. Съ 1823 года Семенова играла еще не разъ въ новыхъ пьесахъ, но уже эти ея роли не были вдохновенными созданіями артистки и безслдно забылись публикой, тогда какъ память о ‘неподражаемой Федр’ долго сохранялась еще у старыхъ театраловъ и особенно у поклонниковъ классицизма. Это представленіе было ихъ торжествомъ, но какъ сильно было ихъ ликованіе при этомъ достопамятномъ спектакл, такъ же сильно пришлось имъ скоро и опечалиться. Успхъ ‘Федры’ не спасъ погибавшія классическія традиціи: он все дальше и дальше отступали на задній планъ и наконецъ окончательно рушились. Спустя два года посл представленія ‘Федры’, единственная артистка, которою еще держались эти традиціи, Семенова покинула сцену. Въ начал 1826 года на сцен Большаго театра она въ послдній разъ простилась съ публикой въ роли Ольги въ трагедіи Крюковскаго ‘Пожарскій’, — и навки закатилась ея артистическая звзда.

Съ этихъ поръ жизнь артистки существенно измняется. Нтъ уже въ ней ни прежняго оживленія, ни быстрой смны различныхъ впечатлній, ни кипучей творческой дятельности. Мало-по-малу вс страсти улегаются, застываютъ въ разъ опредленныя очертанія, не движутся, не живутъ… Мрно, разъ заведеннымъ чередомъ пошла жизнь, и рдко-рдко что либо нарушало ея обычное теченіе. Не сразу, конечно, могъ установиться такой порядокъ, цлый годъ со времени отставки Семеновой прошелъ для нея еще подъ живымъ вліяніемъ недавнихъ впечатлній, но семейныя и матеріальныя заботы брали свое. Свобода артистки была уже связана: 15-тилтняя жизнь съ княземъ И. А. Гагаринымъ, четверо дтей — одинъ сынъ и три дочери — должны были навки сдлать ихъ неразлучными. Скоро князю Ивану Алексевичу пришлось совсмъ покинуть Петербургъ: обширныя тамбовскія имнія съ 4,000 душъ крестьянъ требовали за собой лучшаго, ближайшаго надзора, — и вотъ въ феврал 1827 года Екатерина Семеновна переселяется вслдъ за княземъ въ Москву. Здсь у князя было немало родни, живы еще оставались родныя сестры его — вдовы и бездтный вдовецъ, его дядя, князь Петръ Ивановичъ Гагаринъ. Вс они благосклонно приняли Екатерину Семеновну въ кругъ своей семьи, а князь Петръ Ивановичъ, знавшій ее и раньше, теперь особенно ее полюбилъ, своей старческой опытностью и умомъ угадавъ въ ней любящее сердце и природную доброту души, которая теперь могла обнаружиться во всей своей крас, когда неизбжное почти въ каждой артистк самолюбіе и родъ зависти не находили себ боле пищи. Цня человка только по его внутреннимъ достоинствамъ, князь Петръ Ивановичъ уже давно совтовалъ своему племяннику закрпить свой союзъ съ Семеновой въ церкви, передъ алтаремъ Божіимъ, теперь онъ сталъ еще боле настаивать на этомъ брак, и Семенова, прежде этому противившаяся, теперь начала мало-но малу поддаваться его внушеніямъ. Прежде ее удерживала боязнь, что званіе княгини несовмстимо со званіемъ артистки, теперь эта боязнь утратила свою силу. Дореформенный покой, въ которомъ почивала тогда Москва, ея медленно и вяло текущая жизнь, повяли на артистку чмъ-то усыпляющимъ… Е невольно потянуло къ спокойной, лишенной тревогъ семейной жизни, — и вотъ уже посл смерти князя Петра Ивановича, въ ма 1828 года, въ церкви, что въ Лужникахъ, невдалек отъ Двичьяго ноля, раннимъ утромъ состоялась въ присутствіи немногихъ родныхъ и знакомыхъ свадьба Семеновой, и она изъ безродной артистки стала княгиней Екатериной Семеновной Гагариной {Русск. Стар., 1873 г., No 2, стр. 266—267.}.

Такъ законнымъ образомъ закрпился ея давнишній союзъ съ княземъ Иваномъ Алексевичемъ, но эта перемна по форм не могла измнить всего строя ея жизни, и дни попрежнему шли за днями съ своими обычными, разъ установившимися интересами. Но и посреди этого ровнаго переживанія изо дня въ день, когда все улегалось и успокоивалось въ душ, Екатерина Семеновна не утратила былой любви своей къ искусству. Нердко собирались у нея въ дом ея прежніе поклонники: Аксаковъ, Надеждинъ, Погодинъ, даже самъ нкогда преклонявшійся передъ ‘очаровательной Клитемнестрой’ Пушкинъ, и тутъ, среди старыхъ знакомыхъ, стояло только упомянуть о театр, какъ снова оживлялось бывалымъ одушевленіемъ все еще прекрасное лице Семеновой, разгорались ея большіе, красивые глаза, и безъ умолку готова была она бесдовать объ искусств, о сцен, о прошломъ, и разсказы шли за разсказами, воспоминанія смняли воспоминанія. Лта уходили, но жаръ души, уже успокоивающейся подъ вліяніемъ приближающейся старости, все еще таялся въ глубин сердца и готовъ былъ отозваться на призывъ. Любовь къ сцен не разъ проявлялась и не въ однихъ разговорахъ объ искусств, не разъ выступала Екатерина Семеновна на домашнихъ театрахъ своихъ знакомыхъ, даже сама устроила у себя театръ, а въ 1830 году, имя около 50 лтъ, ршилась снова появиться передъ публикой ради благотворительныхъ цлей, въ зал московскаго благороднаго собранія, здсь она сыграла одно изъ лучшихъ своихъ созданій — Медею, и, кром того, выступила въ знаменитой буржуазной драм Коцебу ‘Ненависть къ людямъ и раскаяніе’, гд въ сцен прощанія съ мужемъ и дтьми, говорятъ, заставляла зрителей плакать. Эти спектакли были искрами, ярко озарявшими ея однообразную жизнь, въ эти вечера ей вновь приходилось переживать сладкія, исполяенныя радости мгновенія. Но этимъ же спектаклямъ суждено было и еще одинъ лишній разъ подтвердить, что Семенова во время покинула сцену. Не прошло и 5 лтъ съ этого времени, а русское искусство уже на столько двинулось впередъ, что и отъ пріемовъ игры артистки, и отъ тхъ традицій, которыхъ она свято держалась, повяло какимъ-то анахронизмомъ. Судьба, казалось, скрпляла свой приговоръ надъ артистической дятельностью Семеновой и указывала, что ей осталась одна сфера — семейная жизнь. Екатерина Семеновна и отдалась этой жизни, но и здсь ей скоро пришлось встртиться съ несчастіемъ: 12-го октября 1832 года, умеръ князь Иванъ Алексевичъ, проживъ неразлучно съ Семеновой боле 20-ти лтъ, а черезъ годъ въ сентябр 1833 года овдоввшая княгиня отдала замужъ свою старшую дочь, княжну Надежду Ивановну, за начальника отдленія въ департамент министерства юстиціи, Матвя Михайловича Карніолинъ-Пинскаго. Не много радости принесъ Екатерин Семеновн этотъ бракъ. На старости лтъ, когда она боле всего нуждалась въ поко, когда думала найдти новыя радости въ счасть своихъ дтей, ей пришлось изъ-за этого брака мучиться и страдать. Счастье, съ такой привтливой улыбкой шедшее ей въ начал жизни навстрчу, подъ конецъ ея измнило Семеновой. Въ 1845 году, Карніолинъ-Пинскій началъ противъ своей жены уголовное преслдованіе, разъ возбужденное дло затянулось на цлыя 8 лтъ, и Семеновой не суждено было дождаться его окончанія. На него она положила вс свои силы, здила въ Петербургъ, хлопотала, не жалла денегъ, но время шло, и деньги тратились, и здоровье подъ вліяніемъ заботы, тревогъ и старости все ухудшалось. Это былое тяжкое, грустное для Семеновой время, но даже здсь, даже при постоянно угнетающихъ душу непріятностяхъ, она не забывала сцены и любимаго ею искусства. Зазжая въ Петербургъ, она не одинъ разъ уступала желанію своихъ неизмнныхъ поклонниковъ и на дач извстнаго въ свое время богача, А. К. Галлера, игрывала на его домашнемъ театр. Въ послдній разъ она сыграла передъ публикой за два года до своей смерти, въ 1847 году, въ дом Энгельгардта. Ей было ужъ боле 60-ти лтъ. Слды ея нкогда поразительной красоты еще сохранились, въ ея голос еще попрежнему звучали обаятельныя, проникающія въ душу нотки, а, главное, въ ней оставался какъ бы нетлннымъ святой огонь вдохновенія и, повинуясь его велнію, внутреннему чувству своей души, она все еще была минутами прекрасна, не смотря на всю устарлость своей игры. Молодежь, которая не помнила былыхъ созданій артистки, съ пренебреженіемъ и усмшкой смотрла на нее, эту ‘верховную жрицу Мельпомены’, и, всегда крайняя и рзкая въ своихъ приговорахъ, спрашивала: ‘неужели эти развалины могли быть когда нибудь знаменитостью’? ‘Да, можетъ быть, это были и развалины, — замчаетъ, припоминая эти спектакли, П. А. Каратыгинъ, — но развалины Колизея, на которыя художники и теперь еще смотрятъ съ благоговніемъ’ {Записки Каратыгина, стр. 115—116.}… И дйствительно, если старикамъ, быть шжетъ, потому только и дороги, и пріятны были минуты ея игры, что напоминали имъ ихъ молодые годы, если при вид своей современницы они, быть можетъ, сами возсоздавали въ своемъ воображеніи ея нкогда дивныя созданія, то все же неправа была и молодежь, въ своемъ увлеченіи не могшая оцнить ея талантъ по тмъ позднимъ его искоркамъ, которыя проблескивали въ игр престарлой, уже близкой къ смерти Семеновой. Черезъ два года, 1-го марта 1849 года, все еще подъ бременемъ хлопотъ о судьб своей несчастной дочери, она скончалась на ея рукахъ, кто говоритъ — отъ тифозной горячки, кто — отъ паралича {Зап. Каратыгина, стр. 116, и ‘Рус. Ст.’, 1873 г., No 2, стр. 268.}.

Скромны и не блестящи были ея похороны. Семенову уже забыли. То поколніе, которое восхищалось ею, сходило въ могилу, новое, ей незнакомое и чуждое, заступало его мсто. Не много людей проводило покойную на Митрофаніевское кладбище. Семья Каратыгиныхъ и среди нихъ ея бывшая соперница Колосова, Брянскій, Сосницкій, да еще нсколько другихъ знакомыхъ и родныхъ отдали ей послднюю честь. Тихо, ни для кого незамтно прошла ея смерть, какъ будто умерла простая, ничмъ неизвстная женщина. Такова общая судьба всхъ сценическихъ дятелей:

…Скоро и безслдно передъ мыслію

Скользитъ искусство пламенное мимо.

Но современники, которымъ она доставляла глубокое наслажденіе своей дивной игрой, сохранили намъ разсказы о ея дятельности, въ ихъ одушевленныхъ увлеченіемъ воспоминаніяхъ какъ бы отпечатллся передъ нами образъ ея могучаго, дивнаго дарованія, и мы теперь, взвшивая вс темныя и свтлыя ея стороны, помянемъ ее добрымъ словомъ. Золотыми буквами запишется ея имя на скрижаляхъ исторіи русскаго театра. Геніальная, самобытная натура метеоромъ промчалась она по русской сцен, и пусть, какъ метеоръ, не оставила за собой слда въ вид прочно основавшейся школы, пусть необразованная и неразвитая, не усовершенствовала своего природнаго дарованія, но за то минутами ея вдохновенной игры передъ глазами современниковъ открывались новыя, имъ досел невданныя тайны искусства, въ цломъ ряд блестящихъ созданій она воспроизвела имъ творенія Озерова, воскресила величавыхъ героинь Корнеля и Расина, а, главное, своей игрой и мучила, и очаровывала столько тысячъ сердецъ, доставляя пользу и наслажденіе лучшимъ людямъ своего времени, а

Кто лучшимъ современникамъ приноситъ

Благую пользу,— не умретъ во вки.

А. Н. Сиротининъ.

‘Историческій встникъ’, No 9, 1886.

ЕКАТЕРИНА СЕМЕНОВНА СЕМЕНОВА.(Очеркъ изъ исторіи русскаго театра).

Читайте также:

ЕКАТЕРИНА СЕМЕНОВНА СЕМЕНОВА.
(Очеркъ изъ исторіи русскаго театра).