ВОСПОМИНАНІЕ О ТИМОЕ НИКОЛАЕВИЧ ГРАНОВСКОМЪ 1)
ВОСПОМИНАНІЕ О ТИМОЕ НИКОЛАЕВИЧ ГРАНОВСКОМЪ 1)
‘Примите увреніе и пр.’
(Посвящено ученикамъ его).
П. КУДРЯВЦЕВЪ.
‘Отечественныя Записки’, т. 103, 1885
Воспоминание о Тимофее Николаевиче Грановском, Кудрявцев Петр Николаевич, Год: 1855
Время на прочтение: 12 минут(ы)
(1) Читатели наши знаютъ уже изъ газетъ о горестной утрат, которую понесъ Московскій Университетъ въ лиц профессора исторіи и декана филологическаго факультета, T. Н. Грановскаго, скончавшагося 4-го октября на 43-мъ году отъ рожденія. Предлагаемое здсь ‘Воспоминаніе’, получили мы отъ профессора Московскаго Университета П. Н. Кудрявцева, при слдующемъ письм:
‘М. Г. Вамъ уже извстна потеря, понесенная Московскимъ Университетомъ… Мы еще не въ состояніи оцнить всей великости такой потери, мы еще не успли собрать нашихъ мыслей… Было бы желательно имть врную біографію покойнаго и полную оцнку его профессорской и литературной дятельности, но на первое время приходится ограничиться лишь немногими свжими для насъ воспоминаніями. Я надюсь, впрочемъ, что вы не откажете дать имъ мсто въ вашемъ журнал, страницы котораго не разъ украшались историко-критическими статьями покойнаго…
Въ горькой утрат нтъ ничего утшительне, какъ воспоминаніе объ утраченномъ. Мы вс, побившіе покойнаго и такъ неожиданно-потерявшіе его, чувствуемъ, что потеря наша невознаградима, и воспоминаніями о его жизни стараемся облегчить столько тяжелую для насъ мысль о его смерти. Намъ все хочется думать, что онъ еще съ вами, и что не смерть, а сонъ смежилъ его вки и связалъ на-время его языкъ.
Дорогая всмъ намъ память T. Н. Грановскаго вызываетъ у насъ различныя воспоминанія. Каждому памятно и дорого въ немъ свое. Кто не можетъ довольно наговориться о его профессорской дятельности, кто съ особенною любовью вспоминаетъ его задушевную бесду въ тсномъ дружескомъ кругу, тотъ задумывается надъ чувствительною потерею, которую понесло въ немъ цлое общество, тотъ, наконецъ, оплакиваетъ въ немъ просто человка, котораго нельзя было не любить, зная его лично. Любили же его вс мы — друзья, товарищи и ученики разныхъ возрастовъ и поколній, и потому вс мы охотно присоединяемъ наши голоса къ счастливому напоминанію о немъ стихомъ древняго поэта, которое какъ-будто само-собою сказалось во время застольной бесды, бывшей посл погребенія у одного изъ присутствовавшихъ — такъ оно шло къ покойному Грановскому:
Quis desiderio sit pudor, aut modus,
Tam cari capitis? (1).
(1) Horat. Carm. Od. XXIV. Это напоминаніе принадлежитъ М. П. Погодину.
Tam cari capitis! повторили мы въ одинъ голосъ вслдъ за говорившимъ. Лучше нельзя было выразить истины нашего чувства. Древній поэтъ, все-равно, какъ бы онъ ни назывался, нашелъ для него врное слово и образъ. Въ ту минуту мы, въ-самомъ-дл, не столько думали объ осиротвшей каедр профессора, еще мене хотли помнить о томъ, что опустло столько видное мсто въ общественномъ кругу, сколько чувствовали отсутствіе между нами дорогаго намъ человка. Не находила себ отзыва самая нжная привязанность, не слыхала боле ни привта, ни отвта себ самая теплая симпатія, внушенная нашему чувству его же незабвенною личностью. Не было больше съ нами того, къ кому мы привязаны были вашею сердечною любовью! Какая же могла быть мра нашимъ слезамъ, или кто изъ васъ устыдился бы неумренной скорби о немъ — tarn cari capitis?
Но надобно также дать мсто и мысли, или боле-отчетливому воспоминанію о достоинствахъ покойнаго. Онъ самъ училъ насъ поврять наши чувства сознательною мыслью. Да позволено же будетъ мн, имвшему счастіе быть ученикомъ его, а черезъ нсколько лтъ потомъ и товарищемъ по каедр, сказать нсколько словъ въ объясненіе того обаятельнаго притяженія, которое онъ постоянно оказывалъ на всхъ окружающихъ. Я могу несовсмъ-точно выразить мои мысли о немъ, но думаю, что, во всякомъ случа, он найдутъ себ врный отголосокъ въ тхъ, которые дорожатъ его памятью. Передъ нами прошло одно изъ тхъ прекрасныхъ жизненныхъ явленій, надъ которыми стоитъ задуматься въ поученіе самимъ себ. Чтобъ знать настоящую цну прекраснаго, надобно постараться дать себ отчетъ въ его привлекательныхъ свойствахъ. Пусть каждый, призванный къ тому, скажетъ о немъ свое мнніе Чмъ разнообразне будутъ сужденія, чмъ врне опредлится явленіе, тмъ больше понятіе о немъ выиграетъ въ истин. Мы обязаны сдлать это ради самой памяти вашего Грановскаго.
У всхъ насъ въ свжей памяти увлекательная и въ то же время исполненная достоинства рчь профессора, въ которой онъ передавалъ намъ свои историческіе уроки. Въ ней заключалась тайна перваго очарованія для молодыхъ его слушателей. Онъ умлъ говорить ею лучшимъ, благороднйшимъ человческимъ чувствамъ, онъ дйствовалъ на свою аудиторію симпатически. Громкимъ и пышнымъ фразамъ не находилось мста въ его рчи, не пренебрегая живописнымъ выраженіемъ, онъ любилъ преимущественно врное и мткое слово. И оно удавалось ему какъ-нельзя-боле. Вс ученики его согласны въ томъ, что фраза его отличалась удивительною оконченностью и легко укладывалась въ памяти, не нуждаясь въ повтореніи. Но тайна производимаго имъ дйствія заключалась не въ одной художественной рчи: всякій, слышавшій его на каедр, выносилъ съ собою какое-то новое возбужденіе къ лучшему, всякій располагался къ добру съ большею душевною силою. Въ отвтъ на его рчь отзывались въ душ каждаго самые чистые инстинкты человческой природы, и это не было только дйствіе его изящнаго слова, но и того глубокаго сочувствія, котораго самъ онъ исполненъ былъ ко всмъ великимъ явленіямъ исторической жизни. Рдкій историческій урокъ не переходилъ у него въ живое созерцаніе минувшихъ длъ и событій. Ихъ поэзія всегда находила въ немъ готовый органъ себ. При великомъ историческомъ имени воодушевленіемъ загорались глаза его, и въ самомъ ею голос, тихомъ и въ то же время необыкновенно-благозвучномъ, всегда находились струны, которыя мгновенно передавали другимъ каждое движеніе его благородной души. Обаяніе было тмъ выше и полне, что дйствовало не на одну только умственную сторону слушателя, но на все его нравственное существо. Кто не вовсе лишенъ былъ воспріимчивости, тотъ не могъ противиться обаятельному дйствію симпатической рчи профессора.
Строго-систематическое, послдовательное изложеніе всего содержанія науки не было его дломъ. Въ узкія, тсныя рамки системы не любилъ онъ вводить прошлую жизнь человчества, какъ не умщается въ нихъ настоящее широкое ея развитіе. Въ своемъ изложеніи предмета онъ хотлъ быть врнымъ самому историческому духу, вмсто того, чтобъ заниматься разстановкою всхъ отдльныхъ явленій исторической жизни по мстамъ. Онъ любилъ соприкасаться съ самыми живыми сторонами исторіи. Великія эпохи, равно-какъ и великія историческія личности, въ-особенности влекли къ себ его вниманіе и надолго привязывали къ себ его умственное и сердечное участіе. Такъ любилъ онъ останавливаться въ своихъ чтеніяхъ на многозначительной эпох разложенія стараго римскаго общества и созиданія новаго, христіанскаго. Живое сочувствіе къ высокому назначенію послдняго не исключало въ немъ трогательнаго участія въ трагической судьб перваго. Такъ вчно-юный образъ Александра-Великаго плнялъ его блескомъ своихъ длъ и высокою душевною доблестью, которой не могли совершенно помрачить никакія тни, хотя бы он и дйствительно имли мсто въ жизни македонскаго завоевателя. Аннибалу были отданы его симпатіи не столько ради великаго военнаго генія карагенскаго полководца, сколько ради рдкой силы его духа въ борьб съ враждебною судьбою и ради его трагическаго характера. Лудовикъ IX всегда привлекалъ его къ себ своего нравственною красотою и безукоризненною чистотою своей свтлой души. Въ немъ узнавалъ онъ высшій идеалъ благороднйшихъ средневковыхъ стремленій, и потому такъ живо симпатизировалъ ему. Въ Бэкон Веруламскомъ высокій умъ и глубокій теоретическій смыслъ не заслоненъ былъ для него, какъ въ глазахъ многихъ другихъ, нкоторыми житейскими недостатками въ нравственномъ характер англійскаго мыслителя, и наоборотъ, его блестящая умственная дятельность не могла измнить совершенно въ его пользу неподкупнаго суда нашего историка…
Но мы бы долго не кончили, еслибъ хотли перечислить вс явленія исторической жизни, на которыя онъ отзывался своимъ сочувствіемъ. Большая часть изъ нихъ въ памяти его недавнихъ слушателей. Они хорошо знаютъ, какъ, проходя въ быстромъ очерк темныя и безплодныя эпохи въ исторіи, умлъ онъ сосредоточивать свое и ихъ вниманіе на лучшихъ представителяхъ духа времени въ каждомъ историческомъ період, и какими вривши, полными жизненной силы чертами изображалъ ихъ передъ внимательною аудиторіею. Когда дло шло о великихъ историческихъ дятеляхъ, казалось, не медленное слово ученаго, а врный рзецъ художника проводилъ ихъ отчетливо-ясные очерки. Оттого глубоко западали они въ воображеніи и не изглаживались послдующими разнообразными впечатлніями школы и жизни. Оттого, по выход изъ школы, у многихъ рвалась крпкая сть логически-выведенныхъ понятій, а начертанные имъ образы всецло оставались въ мысли. Но, сверхъ-того, эти образы такъ удачно были выбраны и такъ врно очерчены, что, говоря за самихъ себя, они въ то же время, можетъ-быть, еще краснорчиве говорили за цлое время, которому принадлежали. Слушатели выигрывали вдвойн: въ поэтически-прекрасныхъ очеркахъ вставала передъ ними прошлая жизнь человчества.
Когда же подходили ближе къ профессору, чтобъ попросить у него объясненія на разные вопросы, вызванные большею-частью его же чтеніями, тогда узнавали его и научались лучше цнить съ другой, немене-замчательной стороны. Тутъ, въ простой бесд съ глазу на глазъ, открывалось все необыкновенное богатство его литературнаго образованія въ самомъ обширномъ смысл слова. Говоря о другомъ, надобно было бы употребить слово ‘эрудиція’, но къ нему это выраженіе не идетъ. Собранный имъ, посредствомъ чтенія и занятій многихъ лтъ, литературный запасъ вовсе не походилъ у него на тяжелую ученую арматуру, обременительную для памяти и нердко отяготительную для самой науки. Онъ не любилъ наряжаться въ него, щеголять имъ вншнимъ образомъ, а между-тмъ зналъ ему цну и умлъ употреблять его въ дло. Въ своихъ урокахъ и историческихъ сочиненіяхъ онъ прямо давалъ готовый результатъ своего обширнаго знакомства съ литературою предмета, не наполняя ихъ множествомъ литературныхъ именъ и заглавій. Вншній аппаратъ науки и ея содержаніе сливались у него въ одно цлое, мысль его свободно располагала всмъ научнымъ матеріаломъ. Словомъ, онъ владлъ тайною живаго знанія. Кто стоялъ отъ него дальше, тотъ могъ, пожалуй, и не считать его ученымъ, кто жь входилъ съ нимъ въ ближайшія сношенія по предмету науки, тотъ не могъ довольно надивиться неистощимости его знаній. Ему боле, чмъ кому-либо изъ насъ, принадлежала тайна художественной обработки науки, искусство формы, вмщающей въ себ много разнообразнаго матеріала и въ то же время скрывающей отъ глазъ внутренніе его спаи.
Относительно литературы предмета, съ нимъ почти равно могли совтоваться ученики и товарищи. Не было въ ней довольно-темнаго уголка, въ который бы онъ не усплъ заглянуть. Историческая литература Германіи, Франціи, Англіи были, казалось, въ полномъ его распоряженіи. Неудивительно: онъ обыкновенно проходилъ ихъ самъ, съ карандашомъ въ рук. Такъ длалъ онъ до послдняго дня своей жизни. Быстрое соображеніе и врный взглядъ облегчали ему какъ чтеніе, такъ и оцнку нердко весьма-многотомнаго сочиненія, между-тмъ, какъ счастливая память твердо хранила большую часть ввреннаго ей ученаго богатства. Стоило только затронуть любознательнымъ вопросомъ его ученыя воспоминанія — и заглавія ученыхъ сочиненій вставали въ его мысли одно за другимъ, какъ давно-знакомыя ему имена лицъ, съ которыми онъ связанъ былъ продолжительнымъ знакомствомъ. Заглавіе книги тотчасъ напоминало ему и самое направленіе автора. Навыкъ его въ оцнк историческихъ сочиненіи былъ такъ великъ, что часто по нсколькимъ страницамъ онъ могъ довольно-врно опредлить характеръ и достоинство произведенія. Какъ-скоро книга разъ заняла его вниманіе, возбудила въ немъ интересъ, онъ не могъ оторваться отъ нея до конца. Но всегда-бдительный умъ нельзя было подкупить однимъ блескомъ изложенія. Недостатокъ основательности и строгой отчетливости не выкупался для него самыми яркими сторонами авторскаго таланта. Еще наканун своей смерти, кончивъ чтеніе одной новой книги, которая въ высокой степени возбуждала его ученый интересъ, онъ такъ отозвался о ней: ‘Я бы не желалъ написать такой книги. Это легкомысленно, такъ писать нельзя’. И, несмотря на то, онъ сознавался, что книга, впрочемъ, иметъ свои достоинства и можетъ произвести большой эффектъ въ читающей публик.
Всмъ готовъ былъ онъ подлиться со всякимъ любознательнымъ слушателемъ, что самъ зналъ или думалъ о замчательныхъ явленіяхъ исторической литературы. Впрочемъ, литературный интересъ его далеко не ограничивался ея предлами. Онъ хотлъ полнаго человка и искалъ его во всей литератур, прошлой и современной. Поэтическіе памятники разныхъ временъ и народовъ были постояннымъ и любимымъ предметомъ его изученія. Онъ часто переходилъ къ нимъ отъ собственно-историческихъ занятій, глубоко понимая связь ихъ съ самою жизнью, онъ имлъ обычай доспрашиваться у нихъ многаго, недосказаннаго исторіею. Въ тхъ случаяхъ, когда недостатокъ знанія того или другаго древняго языка мшалъ ему изучать произведенія въ подлинник, онъ обращался къ переводамъ и искалъ лучшіе изъ нихъ въ разныхъ европейскихъ литературахъ. Какъ часто выражалъ онъ намъ свое глубокое сожалніе, что, по особеннымъ условіямъ своего образованія, онъ лишенъ былъ возможности читать въ подлинник греческихъ писателей! Но это не значитъ, чтобъ онъ не старался, всми зависящими отъ него средствами, пополнить недостатокъ непосредственнаго знакомства съ ними. Въ стать о ‘Нифлунгахъ’ видимъ мы образчикъ того, какъ умлъ онъ входить въ давно-забытые поэтическіе интересы и извлекать изъ нихъ тотъ самый жизненный духъ, которымъ они нкогда были созданы. По той же самой причин всегда привлекала его къ себ современная литература вообще. Она служила ему указателемъ другихъ, боле-внутреннихъ сторонъ жизни, которыя большею-частью остаются недоступны для наблюденій историка. За недостаткомъ другихъ данныхъ, по ней часто узнавалъ онъ присутствіе жизненныхъ силъ въ народ. Талантливый романистъ всегда былъ замченъ имъ и оцненъ по достоинству. Ни одна строка даровитаго писателя не была имъ пропущена, ни одинъ литературный вопросъ не ускользалъ отъ его вниманія. Его независимое мнніе обыкновенно предупреждало литературный судъ и высказывалось прямо и непринужденно.
Никогда, впрочемъ, совершенно не удовлетворяло его знакомство съ современностью черезъ призму поэтическихъ произведеній: онъ хотлъ полнйшаго и боле-положительнаго. Объ-руку съ изученіемъ идеальной стороны жизни шло у него знакомство съ дйствительнымъ бытомъ и состояніемъ общества. Онъ почерпалъ его обыкновенно изъ европейскихъ путешествій по всмъ странамъ Стараго и Новаго Міра. Надобно было удивляться, когда и какъ находилъ онъ довольно времени, чтобъ побывать везд, каждый замчательный европейскій путешественникъ имлъ въ немъ незнаемаго, но тмъ не мене врнаго спутника себ. Чего недоставало большимъ описаніямъ путешествій по разнымъ частямъ свта, или въ чемъ они отстали отъ современности, того искалъ онъ въ періодическихъ изданіяхъ. Впечатлнія его были такъ живы, что многіе его разсказы, заимствованные имъ у европейскихъ путешественниковъ, можно было принимать за истину непосредственнаго наблюденія. Его много занимали физическія особенности края и нравы его жителей, но боле всего — ихъ политическій и общественный бытъ вмст съ предлагаемыми средствами для его усовершенствованія. Въ дл знаній этого рода онъ всегда могъ подать добрый совтъ и указать желающему надежнаго современнаго руководителя. У себя въ кабинет, безъ труда и усилій, лишь съ помощью умнаго выбора путешествій, дорожныхъ записокъ и другихъ повременныхъ извстій, устроилъ онъ нкотораго рода умственную обсерваторію, откуда наблюдалъ за движеніемъ современности въ разныхъ ея видахъ и направленіяхъ. Отъ этого никогда нельзя было привлечь его вниманіе одностороннимъ, исключительнымъ взглядомъ въ пользу или во вредъ той или другой народности: подобныя воззрнія вызывали у него лишь улыбку, которой смыслъ былъ довольно-понятенъ. Въ памяти его былъ такой огромный запасъ положительныхъ свдній, что нельзя было надяться сколько-нибудь занять его мысль односторонними сужденіями, которыя имютъ свой корень въ ограниченности понятій.
Вообще, съ какой бы стороны ни подходили къ профессору, во всемъ чувствовалось его умственное превосходство. Оно равно обнаруживалось и какъ знаніе и какъ сужденіе. Трудно было хотть помриться съ нимъ въ первомъ: потому-что запасъ знанія собирался имъ многіе годы съ рдкимъ постоянствомъ и сдланъ былъ съ тою необыкновенною легкостью и быстротою, которыя всегда отличали его занятія. Какъ бы ни усильно спшили за нимъ, онъ былъ всегда впереди. Въ области науки, которой преимущественно посвящалъ онъ свои занятія, немного находилось новыхъ наблюденій и открытій, которыя были бы для него совершенною нечаянностью. Сколько разъ на извщеніе въ этомъ род отвчалъ онъ намъ ссылкою на книгу, проложившую первый путь ко вновь-сдланному открытію! Поврку всегда можно было сдлать по его же указанію на полкахъ его библіотеки. Также мало доставалось кому застать неготовымъ его сужденіе. Врный тактъ и твердо-установленный образъ мыслей, особенно въ послдніе годы жизни, замняли ему во многихъ случаяхъ необходимую подготовку. Всякое замчательное общественное явленіе оставляло свой слдъ въ его воспріимчивомъ ум и приводило въ движеніе его постоянно-бодрую и дятельную мысль. Въ своихъ сужденіяхъ о лицахъ онъ обыкновенно показывалъ много той великодушной снисходительности, которая лучше любитъ останавливаться на добрыхъ свойствахъ человка, чмъ выставлять на видъ его дурныя стороны. Если были замтные недостатки въ нравственномъ профил того или другаго лица, онъ видлъ ихъ, можетъ-быть, лучше другихъ, но неохотно касался ихъ въ разговор. Но какъ-скоро въ его присутствіи хотли представить эти самые недостатки въ выгодномъ свт и даже выдать ихъ за совершенство, онъ не считалъ себя боле обязаннымъ къ молчанію и энергически высказывалъ свое противорчіе. Ничто такъ не оскорбляло его нравственное чувство, какъ извращеніе понятій. Воспитывать чувство правды въ другихъ — было для него святою обязанностью не только на кафедр, но и въ самой жизни. Молодыя, неиспорченныя сердца особенно-хорошо понимали это нравственное превосходство души его, и потому влеклись къ нему такимъ горячимъ сочувствіемъ.
Превосходство нравственное и умственное, соединенныя въ одномъ лиц, естественно внушаютъ, вмст съ глубокимъ уваженіемъ, и нкоторое чувство робости. Таково въ-особенности бываетъ первое дйствіе высокихъ умственныхъ качествъ на умы юные, неопытные. Сознавъ разъ высокое умственное превосходство въ другомъ лиц, они останавливаются передъ нимъ въ невольномъ удивленіи и долго потомъ не ршаются войдти съ нимъ въ ближайшія сношенія, хотя бы ожидали отъ того существеннйшей пользы для себя. Чувство весьма-понятное: неопытность гораздо-мене можетъ защититься отъ него, чмъ самонадянная посредственность. Чмъ больше молодой умъ исполняется уваженія къ высокимъ умственнымъ достоинствамъ другаго лица, тмъ больше смущается своего передъ нимъ безсилія. Онъ забываетъ даже о своей польз и боится, какъ бы не оскорбить своимъ приближеніемъ то самое превосходство, которое уважаетъ и любитъ въ другомъ.
Многіе изъ насъ испытали это чувство на себ въ своихъ личныхъ отношеніяхъ къ покойному Грановскому, но оно держалось недолго. Оно оказывалось особенно-неумстно въ его ближайшемъ присутствіи, такъ много было ободрительнаго въ его взгляд на васъ, такъ много дружелюбнаго въ его обращеніи съ вами. Если вы приносили съ собою хоть искру любви къ наук, хотя робкое желаніе войдти въ ея высокіе интересы, вы уже пріобрли себ право на его доброе расположеніе. Вамъ стоило только заикнуться передъ нимъ о желаніи имть лучшія ученыя пособія, какъ онъ уже готовъ былъ служить вамъ средствами своей библіотеки. По его книгамъ, какъ и изъ его уроковъ, учились многія поколнія. Въ своемъ былъ какъ-то особенно-простъ и исполненъ снисходительнаго вниманія къ вопросамъ и недоумніямъ, часто довольно-наивнымъ, любознательной юности. Простоту своего обращенія онъ доводилъ до такой степени, что именно въ его присутствіи забывалось чувство умственнаго его превосходства. Съ двухъ-трехъ разъ онъ умлъ внушить столько нравственнаго доврія къ себ, что самая неопытная мысль высказывалась передъ нимъ безъ всякаго внутренняго принужденія. Передъ его дружески-благосклоннымъ взглядомъ и ободрительнымъ выраженіемъ какъ-будто исчезало различіе возрастовъ, ума, знанія, и окружающіе его молодые слушатели, несмотря на ихъ незрлость, казались сверстниками его — если не по уму, то по чувству. Ихъ поднимало и ободряло не чувство собственнаго достоинства, котораго, большею-частью, еще недоставало, а самое это пребываніе въ Сфер нравственной личности, умвшей нисходить до ихъ уровня, и соприкосновеніе съ нею въ предлахъ одной умственной области.
Изъ людей, знавшихъ лично профессора, не вс, конечно, но также очень-многіе имли случай испытать на себ его доброжелательную волю, или, по-крайней-мр, быть свидтелями выраженія ея на другихъ. Она обнимала не только все, чего касались его симпатіи, но часто простиралась и гораздо-дале. Природное влеченіе къ добру онъ воспиталъ въ себ до живаго и дятельнаго начала. Чмъ только могъ, готовъ онъ былъ всегда содйствовать общеполезному длу — именемъ, совтомъ, ходатайствомъ, наконецъ матеріальными средствами. Съ радостью привтствовалъ онъ всякій успшный трудъ, и между молодыми нашими учеными, которымъ приходилось издавать въ свтъ свои сочиненія, не одинъ произноситъ его имя съ глубокою признательностью. Еще незадолго до его смерти, нсколько ученыхъ трудовъ было предпринято вновь по его указанію и возбужденію. Успхъ доброй книги, чье бы имя она ни носила на себ, радовалъ его не мене своего собственнаго. Рдко выступалъ онъ какъ критикъ, еще мене любилъ литературную полемику, но никогда не прочь былъ предпослать свое одобреніе полезному изданію, чтобъ облегчить обращеніе его въ публик. Литераторы разныхъ направленій являлись къ нему предлагать чтеніе своихъ произведеній: если они не надялись заслужить полнаго его одобренія, то льстились уже его благосклоннымъ вниманіемъ. И они большею-частью не ошибалось въ разсчет, только совершенная бездарность истощала мру его благосклонности и длала его крайне-нетерпливымъ.
Но трудъ, но усердіе къ длу имли въ немъ самаго постояннаго Я заботливаго доброжелателя. Сколько прошло мимо насъ молодыхъ людей, обойденныхъ несправедливою судьбою и встртившихъ въ немъ готовую руку помощи! Онъ былъ счастливъ, если могъ устроить способнаго человка, вытащить его изъ грязи и дать ему приличное занятіе. Онъ былъ бы еще счастливе, еслибъ могъ еще боле увеличить кругъ своего благодтельнаго дйствія. Впрочемъ, мы уврены, и безъ того найдется много людей, которые вспомнятъ о немъ со слезами искреннйшей благодарности. Они знаютъ, что онъ сдлалъ для нихъ, и, въ большей части случаевъ, едва-ли знаетъ еще кто другой, кром нихъ самихъ.
Сосудъ былъ онъ знанія, добра и чести. Щедрою рукою расточалъ онъ ихъ вокругъ себя, мы же слали ему въ отвтъ пашу любовь и преданность. Другихъ даровъ мы не могли принести ему, столь-богато одаренному. Любовь наша усыпала послдній путь его цвтами, она плела ему внки на гробъ — пусть ея же теплый лучъ сіяетъ вчно и надъ его могилою! И если земные плоды могутъ рости и на Божіей нив, то пусть и на его могильной насыпи взойдутъ для насъ и принесутъ обильный плодъ смена знанія, добра и чести!
17 октября 1855.