Николай Дмитриевич Телешов
Николай Дмитриевич Телешов
Самоучка
Самоучка
(Из книги ‘Записки писателя. Воспоминания и рассказы о прошлом‘)
(Из книги ‘Записки писателя. Воспоминания и рассказы о прошлом‘)
Самоучка, Телешов Николай Дмитриевич, Год: 1943
Время на прочтение: 8 минут(ы)
В восьмидесятых годах жил в Москве Алексей Иванович Слюзов, очень тихий и простой человек лет двадцати семи, среднего роста, с темной бородкой и ясными, добрыми глазами. Носил он обычно длинный сюртук и синюю косоворотку, а в карманах у него всегда лежали стихи — в рукописях, в гранках, в брошюрах. Особенностью его было не то, что он сочинял стихи, но то, что не писать стихов он не мог. В стихах была вся его радость, все его горе, в них была вся его жизнь. Это был крест его жизни, которым, однако, он нес до гробовой доски с необыкновенной любовью и верил, что несет его он не зря.
Слюзов не только автор многочисленных стихотворений, но и издатель многих сборников, преимущественно мелких брошюр в тридцать—пятьдесят страничек. И не только писал и издавал он их, но и торговал ими вразнос, появляясь то на Волге, то на Дону, то в Москве. Издавал он и компанейские сборники стихотворений начинающих авторов, ‘самоучек’ и неудачников. Появляясь в каком-либо городе, он прежде всего старался узнать, нет ли где людей, пишущих стихи, и нельзя ли этих людей перезнакомить между собой, чтобы общими силами и на общие средства издать брошюрку.
О своем происхождении и о первых шагах Слюзов сам рассказывает довольно откровенно в предисловии к одному из таких сборников. Родился он в Казани, в 1858 году, в семье приказчика. Вскоре отец его, оставив службу, открыл бакалейную торговлю, к которой стал приучать девятилетнего сына, успевшего пройти только один класс приходского училища. Молодой Слюзов сидел в лавке, ездил с отцом по ярмаркам, почитывал украдкой книжки и, будучи уже юношей, начал тайно от родителей писать в свободное время стихи, которые затем издал в 1882 году.
‘Матушка дала мне денег на издание, но выдумку мою не одобрила,— пишет Слюзов.— В том же году я издал еще вторую брошюрку на займы у товарищей, через год издал третью: ‘Рассказы и сцены’, и сделал публикацию о предложении издать сборник начинающих поэтов на общие средства. По публикации нашлось 10 авторов, и мы издали сборник в 43 страницы’.
Насколько его интересовала бакалейная торговля и как сладка была жизнь, можно судить по следующему стихотворению:
Так же дут дни за днями
Жизни скучной нашей,
Так же мы едим, как ели,
Те же щи да кашу,
Те же мелкие расчеты
Убыли, наживы
Нас и радуют и мучат,
Пока все мы живы.
И века еще продлятся,
Нас уже не будет,
И житье мещан все то же,
То же, то же будет.
И из этой скучной жизни
Рвусь я поневоле
На простор искать куда-то
Лучшей в жизни доли.
Пусть в борьбе нужда подкосит
Молодые силы,
Но сменить я жизнь пустую
Рад и на могилу.
Вскоре Слюзов лишился матери, о которой всю жизнь вспоминал с благодарностью и благоговением. Отец женился вторично, но пасынок с мачехой не ужился и был отпущен отцом с радостью ‘на все четыре стороны’, как говорит сам Слюзов.
С этого времени и начинается для него тяжелая жизнь. Казанские, самарские, ростовские и другие провинциальные издания охотно печатали его стихи, но денег за них не платили, а если иногда и платили, то такие гроши, на которые нельзя было жить даже впроголодь. Приходилось задумываться о ‘месте’, то есть опять надевать ненавистное ярмо. Но без всякой рекомендации Слюзову приходилось встречать лишь подозрения, крайне обидные. Искание места не охладило, однако, Слюзова к издательству, и он издал вновь четыре брошюры стихов и один сборник на общие средства, в котором участвовало уже пятнадцать авторов. Заканчивается автобиография тем, что, простившись с родным углом, Слюзов уехал в Москву искать работы.
Снилась мне разлука с садиком моим…
Я прощался с каждым деревцем родным.
Маленькими, помню, я их насадил.
С ними я, прощаясь, грустно говорил:
‘Садик мой зеленый, навсегда прости,
Будь благополучен — расцветай, расти…
Уж твоих плодов мне больше не срывать
И в тени-прохладе больше не лежать…’
Явившись в Москву, он прежде всего публикует в газетах о желании издать сборник и призывает начинающих авторов к совместной работе по изданию, затем печатает свои новые стихотворения отдельной маленькой книжкой, быть может, уже десятой по счету.
Я познакомился со Слюзовым в 1885 или 1886 году, когда он приехал в Москву, полный надежд, и когда нужда и горе еще не успели подорвать его силы.
Вот одно из писем Слюзова, как образец его переговоров с начинающими поэтами, откликнувшимися на его публикацию об издании товарищеского сборника, по его выражению, ‘на общие средства, с общей пользой’.
‘Условия по изданию сборника будут состоять: 1) из неограниченного числа стихотворений от одного лица, 2) каждый автор платит за то место в сборнике, какое он занимает, то есть по количеству, и получает столько книг сборника по выходе из печати, сколько падает на его деньги (без пользы издателю), платеж денег можно сделать прямо в типографию или же избранному лицу из среды участвующих.
Выбор стихотворений будет зависеть от всех участвующих в сборнике, для чего и будут назначены где-то сходки. Все мы, по моему мнению, должны ознакомиться лично — это поведет к пользе всеобщего развития в спорах, и вообще приятно иметь в числе друзей коллег.
В трудах издания мы должны помогать друг другу (если кто-нибудь будет иметь для этого возможность), я, например, первый зачинщик, не могу быть редактором сборника, потому что полуграмотен — самоучка, но тоже пишущий стихотворения и уже издавший в провинции девять брошюр, в том числе два сборника — один в Казани, а другой в Самаре — на таких же условиях, как предполагается издать в Москве. Не могу быть корректором, но беру на себя труд переписчика в общую тетрадь стихотворений для цензуры, беру на себя хлопоты по цензуре и по издательским делам, которые мне знакомы как нельзя быть лучше. Если общество участвующих забракует мои стихи, которые бы мне хотелось поместить в сборнике, то и тогда я не прочь предложить свои безвозмездные услуги за идею объединения литературных начинающих сил.
Итак: страница сборника приблизительно обойдется в 80 коп. На ней вместится от 20 до 24 строк, если вы займете 10 страниц, вам будет стоить это 8 рублей, если пять — 4 рубля. Сборник будет издан в 1200 экземплярах, и вот на 4 рубля вы получите несколько экземпляров сборника, сдадите их на комиссию, и, кроме пользы, ничего быть не может.
Мне желательно с вами познакомиться лично, я вам подарю изданный сборник в Самаре, где вы увидите и мою стряпню, в нем участвовало 15 авторов. Напишите, когда я вас могу застать (если это возможно, то есть личное знакомство). К себе не прошу — редко бываю дома и живу далеко. Простите, что навязываюсь,— нельзя иначе. Ваш покорнейший слуга Алексей Слюзов. 7 марта 86 г.’.
Жил он бедно, но без нужды, имея на черный день триста рублей, скопленных за пятнадцать лет торговых занятий, но и эти деньги у него были вскоре отобраны благодаря его доверчивости и простодушию. Однажды он явился ко мне сияющий и счастливый, директор одного из правлений пожелал помочь Слюзову и принял его на службу в общество с жалованьем по рублю в день, но с непременным залогом в триста рублей. Как рад и счастлив был тогда Слюзов! Но радость его была не долга: залог взяли, места не дали, и триста рублей пропали за директором, который обездолил Слюзова на всю жизнь, чтобы отсрочить свой крах на несколько дней или часов.
— Последние деньги у меня стащили,— говорил мне впоследствии Слюзов.— Теперь уж не могу жить привольно. Нужно опять становиться за прилавок.
И на последние десятки рублей открыл возле Курского вокзала торговлю: продавал извозчикам булки, селедки, подсолнухи и горячую колбасу, которую тут же поджаривал в маленькой железной печке, но месяца через два уже жаловался:
— Что-то плохо торгую. Место надо переменить.
И переехал на Цветной бульвар, где сначала была у него в лавке жареная колбаса, а через полгода остался лишь тесовый ящик с рукописями, газетами и сборниками, никому не нужными.
— Пролетел! — грустно смеялся над собою Слюзов.
На судьбу он часто жаловался, но о людях я никогда не слыхал от него дурного слова. Ненавидел он только свою мачеху. Зато уже ненавидел до бешенства, до несправедливости, даже есть стихотворение, начинающееся так: ‘Мачеха, мачеха, чтоб тебя черти забрали в ад поскорей’. Вообще о ней Слюзов никогда не мог говорить без крайнего раздражения. Но про того же директора, который его разорил, он говорил очень снисходительно:
— Не пошла ему на пользу моя беда: все равно кредиторы у него все отняли.
В связи со своим разорением и, как он выражался, ‘пролетевшей торговлей’ и дававшей уже себя чувствовать нищетой и полной безработицей Слюзову пришлось пережить личную тяжелую драму.
Ой, девица бестолковая,
Не люби ты парня бедного.
Ты послушай бабу старую,
А скажу я правду-истину:
‘Вот как есть-то будет нечего,
Одежонка истаскается
Да по детям-малолеточкам
Все сердечко исстрадается,
Так раскаешься, вздыхаючи,
Свою долю проклинаючи.
Ой, послушай, бестолковая:
Не люби парня бездомного’.
Так старуха красну девицу
Научала уму-разуму,
А девица молча фартуком
Утирала слезы горькие.
Она плакала да думала:
‘Хорошо учить-советовать,
А вели-ка быстрой реченьке
Воротить назад течение’.
Нищета с каждым днем становилась ощутительней. В борьбе с нею Слюзов нанялся было в работники, но через месяц отказался:
— Заставляют шестипудовые ящики на спине носить, а я так измучен, что и трех пудов поднять не могу.
Наступили опять безработица и нужда, и ‘старая баба’ из стихотворения восторжествовала: не допустила девичьей любви к бездомному человеку. Слюзов уехал внезапно из Москвы в Ростов-на-Дону, откуда лишь через год я получил от него известие, что живет он не дурно: торгует вразнос галантерейным товаром и своими двумя новыми книжками, которые издала какая-то типография, разумеется, без всякого гонорара, и верит автору в кредит не более десятка экземпляров.
Как весна настанет —
Я цыган в душе:
В степи меня манит,
К жизни в шалаше.
Там бы на свободе
Песенки я пел,
Там бы на коне я
Вихрем полетел,
Там бы полюбил я
Милую нежней,
Там бы не стыдился
Бедности своей.
‘Написал бы вам и раньше, да вышла заминка в делах: товара имею на 1 руб. 30 коп., а наличных от выручки не хватило на марку: все уходило на хлеб да ночлег’.
К письму было приложено несколько стихотворений на обычные его темы — о лишениях и утратах:
Всю могилу понакрыла
Молодая ива,
А вокруг растет могилы
Жгучая крапива.
Не пускает та крапива
Казака босого —
Словно мать от дочки гонит
Бедняка-милого.
‘Ой, ты, жги, крапива ноги,
Жги больней, больнее.
Меня люди не жалеют,
Жги, ты, не жалея!’
Так казак сказал, а ветер
Речь понес и вскоре
Разболтал травинке каждой
О казачьем горе.
На траве кобзарь в ту пору
Отдыхал, и кашка
Кобзарю то разболтала,
Как казак-бедняжка
Плакал долго на могиле,
Причитая только:
‘Гой, ты, Катря, моя Катря,
Зорька моя, зорька!’
С тех пор я не видел более Слюзова, хотя переписывался с ним лет около двенадцати. То получал я письма из Ростова, то из Самары, то откуда-нибудь из провинции, и всегда из этих писем узнавал, что Слюзов издал новую брошюрку или новый сборник и что хорошо торгует им вразнос, но наличность ‘кассы’ редко позволяет ему истратить семь копеек на марку.
Матушка, милая,—
Вести печальные
С родины я получил:
Будто могилка твоя обвалилася,
Крест повалился, подгнил,
Вся заросла она травушкой сорною,
Некому травку сполоть.
Вновь возвратиться на родину милую
Ты помоги мне, господь.
Я бы песочком усыпал могилушку,
Я бы слезами ее окропил,
Знала бы ты, что, далекий от родины,
Сын твой тебя не забыл.
Так писал Слюзов, намереваясь посетить, наконец, свою родину — Казань, где в сырой земле лежала его мать, о которой он всегда вспоминал в радостные и тяжелые минуты жизни.
На могиле скорбя,
Одинокий стою,
Вспоминаю тебя
Я, родную мою.
Много лет не бывал
У тебя я в гостях,
Много бед испытал
У нужды я в когтях,
И в Москве голодал,
И в Самаре я жил,
В те года и страдал,
И безумно любил,
И, как вихорь, злой рок
На меня налетал.
Но везде твой сынок
За себя постоял.
Честь и гордость пока
Не сломились нуждой,
Ради хлеба куска
Не кривил я душой,
И не сгиб под грозой,
Устоял я в бою
И в гостях у родной,
Не краснея, стою.
Но неприветливо отнеслась к нему родина. После долгого промежутка я получил от Слюзова осенью 1898 года письмо из Казани. Называя себя ‘безродным на родине’, он сообщает, что лежит уже около месяца в Александровской больнице.
‘Долго, кажется, пролежу, и, быть может, в часовню стащат. До сих пор я был торговцем вразнос, за что здесь никакой платы не берут, и колотился кое-как, да вот занемог и больше месяца не шел в больницу, да, наконец, из сил выбился и вынужден был лечь в больницу. И не хотелось мне, ой, как не хотелось. Больница для казанских мещан бесплатная, и я лежу бесплатно. Недели две чая не пил и не курил. Это казенное не полагается, а больные не дают: сами все казанские сироты — нищие, и я такой же оказался, дошел ‘донельзя’, так что у меня осталось на 28 копеек всего товара да на письмо к вам 4 копейки. Но, несмотря на все неудачи в жизни, я доволен жизнью, как никогда не был доволен. Радует меня все: небо, и травка, и моя разноска, но год был тяжелый у нас, и хлеб дорогой. Скучно в больнице. К больным ходят родственники, знакомые, а ко мне никто. Сирота на родине…’
В письме этом сказывалась не одна бедность, не одна беспомощность, но отчаянная и кровная обида. ‘Безродный на родине’, ‘сирота на родине’ — это был вопль оскорбленного умирающего человека.
Скончался Слюзов весной 1900 года в Казани. Вот последняя весть о нем:
‘Исполняя вашу просьбу, уведомляю вас, что поступивший в 1900 г. на излечение в Александровскую больницу Алексей Иванович Слюзов помер в больнице 4 марта того же года и был похоронен на местном городском кладбище. Смотритель Александровской больницы С. Е. Боголюбов. Казань’.
Пересматривая теперь целую связку брошюр в синих, желтых и серых обложках, изданных в Самаре, Казани, Ростове, Москве, я невольно чувствую удивление перед энергией этого несчастного человека, не искавшего ни карьеры, ни славы, но бескорыстно работавшего всю жизнь над любимым делом и редко встречавшего что-либо, кроме насмешек.
Прав он был или нет, но он твердо верил в культурное значение русских самоучек, стихов, товарищеских сборников и дешевых изданий, надеясь, что этим путем, по его же словам:
Вековечный застой разбивается:
Будет грамотен русский народ.
А где в небе заря занимается,
Там и красное солнце взойдет!
Источник текста: Н. Телешов. Записки писателя. Рассказы. Москва. Издательство ‘Правда’. 1987
OCR и вычитка Ю.Н.Ш. yu_shard@newmail.ru. Октябрь 2005 г.