С волками жить..., Уйда, Год: 1880 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 70 минут(ы)

СЪ ВОЛКАМИ ЖИТЬ…
Сцены и характеры изъ новаго романа г-жи Уйда: ‘MOTHS’.

Имя г-жи Уйда не разъ встрчалось на страницахъ нашего журнала, и въ общихъ обзорахъ новйшей англійской беллетристики, и въ извлеченіяхъ изъ произведеній этого талантливаго автора. Потому, не повторяя уже сказаннаго въ журнал, ограничимся однимъ указаніемъ на значеніе новаго романа въ ряду фактовъ прежней дятельности г-жи Уйда. Новый романъ, въ нашихъ глазахъ, составляетъ переходную ступень въ ея творческой дятельности, прежній, нсколько искусственный, жанръ какъ будто оставляется авторомъ, отъ чего, конечно, читатель можетъ только выиграть, такъ какъ нельзя не предпочесть вычурной, бьющей на эффектъ фабул — простой, выхваченный изъ ежедневной жизни, и потому самому сильно-дйствующій на душу, сюжетъ.

Обыкновенная исторія молодой, умной двушки, попавшей, въ силу обстоятельствъ, въ совершенно чуждую ей среду, страданія, борьба, сомннія, столкновенія съ окружающими лицами, вся нравственная ломка, которую ей при этомъ пришлось вынести — вотъ, простая, но всегда интересная тема для романа.

Съ тонкимъ юморомъ и неподражаемой наблюдательностью, рисуетъ намъ г-жа Уйда личность матери героини, въ которой, словно въ фокус, сосредоточилось все, что антипатично ея дочери. Лэди Долли — свтская женщина до мозга костей, свтъ — ея фетишъ, ему готова она принести въ жертву все и всхъ, весьма наивно воображая, что такъ и быть должно, такія личности — не рдкость во всхъ обществахъ, он составляютъ международное явленіе, но мы не помнимъ романа (изъ новйшихъ по крайней мр), въ которомъ имъ было бы отведено такъ много мста, какъ въ настоящемъ произведеніи г-жи Уйда, вокругъ леди Долли вращается еще нсколько пріятельницъ, сродныхъ съ ней по духу, и тоже весьма ярко очерченныхъ.

Очевидно, г-жа Уйда спустилась изъ области превыспреннихъ мечтаній и идеальныхъ характеровъ (‘Идилія’, ‘Трикотринъ’, ‘Паскарель’ и пр.) въ міръ дйствительности, и рисуетъ его со всми его безобразными, раздирающими душу диссонансами.

Въ этомъ роман есть еще одна особенность: выведены на сцену наши соотечественники, успвшіе, впрочемъ, совершенно слиться съ мстнымъ обществомъ, какъ это иногда и бываетъ.

Леди Долли должна была считать себя совершенно счастливой. Она обладала всмъ, что можетъ составлять благополучіе современной женщины. Она жила въ Трувил. Она выиграла много денегъ въ карты. Она видла свою главную соперницу въ туалет, который ей былъ не къ лицу, она получила отъ мужа письмо съ извстіемъ объ его отъзд на островъ Яву, или на планету Юпитеръ, словомъ — куда-то, на неопредленное время, на ней было платье, стоившее знаменитому дамскому портному двадцати часовъ напряженныхъ размышленій: ничего, кром батиста, правда,— но батиста, доведеннаго до апоеоза при помощи старинныхъ кружевъ и геніальности артиста. Вокругъ нея толпились обожатели. Министръ сообщилъ ей, на ушко, государственную тайну, ей прочли, въ рукописи, новую комедію, мсяца за три до постановки пьесы на одной изъ парижскихъ сценъ, передъ ней разстилалось чудное, голубое море, въ лицо ей дулъ ароматный втерокъ, вокругъ нея болтали и смялись самые веселые, самые внятные люди всей Европы, и… несмотря на все это, лэди Долли жестоко страдала. Ее преслдовала одна мысль:— ‘Что я буду съ ней длахъ?’ —думалось ей. И точно: что ей было длать съ шестнадцати-лтней дочерью?— ей, хорошенькой женщин, страшной кокетк, любившей оставаться на балу до самаго конца котильона, имвшей столько же обожателей, сколько паръ ботинокъ.

— ‘Она такъ меня состарить,— соображала лэди Долли, а сама она вовсе не была стара, ей не было и тридцати-четырехъ лтъ, и къ тому же она была красива, какъ въ семнадцать, можетъ быть, еще красиве, благодаря нкоторымъ ухищреніямъ, о которыхъ не станемъ распространяться…

— Что я съ ней стану длать, Дайкъ?— вздыхала она, обращаясь къ своему интимному совтнику, сопровождавшему ее на прогулк по морскому берегу.

— Выдайте ее замужъ.

— Разумется! Двушекъ всегда выдаютъ замужъ, какіе пустяки говорите!— капризно промолвила леди Долли.

— И тогда вы будете бабушкой,— съ злобной улыбкой замтилъ совтникъ. Онъ только-что заплатилъ за нее счетъ въ магазин рдкостей, а потому былъ мене любезенъ.

Она съ досадой отвернулась отъ него, и разговорилась съ подошедшимъ къ ней молодымъ герцогомъ де-Динанъ, съ которымъ и принялась обсуждать проектъ предстоявшаго пикника, разбирать семейныя дла своихъ знакомыхъ, соображать, кто ныньче будетъ приглашенъ въ обденному столу принца Валлійскаго,— и такъ заболталась, что почти позабыла о предстоявшемъ ей испытаніи — прогуливаться съ дочерью, которая должна была пріхать къ вечеру отъ бабушки.

— Однако пора идти завтракать,— проговорила она, наконецъ, и встала. Былъ часъ пополудни, солнце начинало печь, гуляющіе разбрелись понемногу.

— На что это они тамъ гладятъ?— вдругъ замтила лэди Додли, обращаясь къ своимъ спутникамъ, и точно — головы многихъ гуляющихъ была обращены къ морю, туда же были направлены вс глаза и вс лорнеты. Что это? Принцъ, президентъ, эскадра, утопающій? ничуть не бывало, это — какія-то дв вновь прибывшія дамы. Произвести впечатлніе своимъ появленіемъ въ Трувил тмъ, кого вс знаютъ, невозможно, коронованныя лица тамъ составляютъ обыденное явленіе, министры никого не занимаютъ, маршалы наскучили, но пріздъ личностей, никому неизвстныхъ, все же возбуждаетъ нкотораго рода интересъ, хотя бы какъ пища для насмшекъ.

— Кто мы?— спрашивалъ весь Трувиль, женщины улыбались, мужчины напрягали зрніе, и вс слдили за прелестной фигурой, облеченной въ простое платье изъ небленаго полотна.

— Полотно!— скажите на милость! воскликнула лэди Долли, прикладывая лорнетъ къ глазамъ:— что это на фигура!

— Какое личико!— шептали осторожные обожатели:, они знали, что одну женщину въ присутствіи другой не хвалитъ.

Между тмъ полотняное платье приближалось, дв ручки внезапно протянулись издалека къ лэди Долли, и звучный голосъ воскликнулъ:

— Мама! неужели ты меня не узнала, мама!

Леди Долли вскрикнула и замерла.,

— Въ этомъ плать!— простонала она, очнувшись.

Берегъ, море, солнце, все кружилось въ глазахъ лэди Долли, она слышала за своей спиной хихиканье друзей, обожателей, соперницъ и враговъ, а между тмъ блестящіе и вдумчивые глаза смотрли на нее, одна рука все еще робко протягивалась къ ней.

— Но какъ ты могла явиться въ такомъ вид, не сдлавъ даже своего туалета? Я тебя ждала только къ вечеру. Это фрейлейнъ Шредеръ съ тобой… Удивляюсь, какъ это не стыдно!.. Ступай домой, Верэ, ступай домой, ступай скорй, я сейчасъ приду.

Лоди Доротея Вандердекенъ, которую вс, знавшіе ее, безъ исключенія, звали лэди Долли — была седьмой дочерью очень бднаго пэра, графа Батергомскаго, искуснаго политика, но человка всегда страдавшаго отъ хроническаго разстройства своихъ финансовыхъ длъ. Лэди Долли, семнадцати лтъ отъ роду, преглупо вышла замужъ, конечно, по любви, за своего двоюроднаго брата Герберта, младшаго сына герцога Муллъ, только-что покинувшаго Оксфордъ и вступившаго въ ряды служителей церкви. Мужъ ея прожилъ недолго: Долли не было и двадцати лтъ, когда она осталась вдовой съ младенцемъ на рукахъ. Въ теченіи двухъ недль она горько плакала, потомъ вытерла глаза, нашла, что крепъ прелестно оттняетъ ея кожу, напоминавшую лепестки чайной розы, предоставила своего ребенка попеченіямъ сначала тётки и свекрови, старой и суровой герцогини Муллъ, а сама, вмст съ своей матерью, на которую была очень похожа, отправилась для поправленія здоровья на югъ Франціи.

Черезъ годъ посл смерти Герберта, лэди Долли вышла замужъ за нкоего мистера Вандердекена, англичанина по рожденію, голландца по происхожденію, человка очень богатаго, не особенно знатнаго, финансиста, политика, очень подвижнаго и не имвшаго привычки предлагать лишніе вопросы, что ей было на руку. Ему же было выгодно породниться со многими внятными фамиліями — и пріобрсти красавицу-жену.

Свою дочь лэди Долли оставила, года три тому назадъ, у бабушки, матери покойнаго мужа, гд та и воспитывалась подъ совершенно иными вліяніями, чмъ т, какими бы окружила ее матъ, и результатомъ этого было то неловкое положеніе, въ которомъ она теперь находилась, сознавая, что ей надо сызнова знакомиться съ дочерью. Вообще, въ эту минуту лэди Делли было не легко: дочь была похожа на отца-пастора, воспоминанія нахлынули волной на душу женщины, не любившей оглядываться назадъ, глаза ея затуманились, и она, вернувшись домой, съ нкоторымъ волненіемъ постучалась въ дверь комнаты дочери.

— Могу я взойти, милая?— спросила она.

Молодая двушка отворила дверь и молча остановилась передъ нею.

— ‘Красавица, они совершенно правы’, подумала лэди Долли, ‘но по счастью совсмъ въ другомъ род, чмъ я. Удивительно похожа на отца, только еще красиве’.

Она нжно обняла и поцловала дочь.

— Ты меня сегодня застала въ-расплохъ, душа моя,— сказала она, какъ-бы извиваясь,— и, кром того, я такъ ненавижу сцены…

— Сцены?— повторила Верэ,— какія?

— Сцены! да это — ну, все, что глупо, что заставляетъ людей смяться, все, что длается передъ публикой, это такъ вульгарно.

Верэ была прекрасивая двушка, и, несмотря на свой ростъ, все еще казалась ребенкомъ. Ея маленькая головка была граціозно посажена на тонкой ше, черты ея совершенно блднаго лица были правильны, изящны, благородны, блокурые волосы прямо подрзаны надъ бровями и слегка закручены на затылк, ея прекрасный ротъ былъ серьезенъ и не такъ малъ, какъ ротъ матери, а ясные срые глаза отличались созерцательнымъ, вдумчивымъ выраженіемъ.

— Все ли у тебя есть, что нужно?— спросила леди Долли, окидывая комнату быстрымъ взглядомъ.— Ты знаешь, я, вдь, совсмъ не ждала тебя.

— Неужели бабушка не писала?

— Бабушка просто телеграфировала, что ты выхала. Какъ это на нее похоже! но, вдь, ты не жалешь, что пріхала ко мн?— продолжала она, садясь на оттоманку и привлекая къ себ дочь.

— Я была очень рада,— отвчала двушка.

— Три года я тебя не видала, если не считать нсколькихъ дней, проведенныхъ у васъ въ Бульмер, скучно тамъ было, не правда ли?

— Я не скучала, если-бъ только бабушка не такъ часто…

— Злилась,— смясь подсказала леди Долли, знаю я ее, самая непріятная женщина въ мір, старикъ-герцогъ былъ премилый и красавецъ, но ты его, конечно, едва помнишь, а бабушка твоя — старая кошка. Мы о ней говорить не станемъ. Какъ она тебя одла! Не безобразіе ли такъ одвать двушку! вдь это значитъ портить ей вкусъ. Ты очень недурна собой, Верэ.

— Неужели?— говорятъ, я похожа на отца.

— Очень.

Глаза матери затуманились, воображеніе рисовало ей облитый солнцемъ лугъ въ Девоншир, массу розановъ и ребенка у груди ея. Она пристально смотрла на Верэ, взглядъ ея становился все серьезне и серьезне.

‘Она думаетъ о прошломъ, о моемъ отц’, думала двушка, и ея молодое сердце переполнялось благоговйнымъ сочувствіемъ. Она не осмливалась прервать молчаніе матери.

— Верэ!— задумчиво проговорила лэди Додли,— я все думаю, какъ бы намъ устроиться съ твоимъ туалетомъ, придется поручить Адріенн, моей горничной: не бойся — она очень искусна, смастеритъ что-нибудь для тебя, не сидть же теб взаперти въ такую чудную погоду.

Верэ молча сидла передъ матерью.

— Ужасную эту фрейлейнъ можно отпустить, не правда ли? теб она больше не нужна?

— Ради Бога не отсылайте ее, безъ фрейлейнъ я не могу продолжать заниматься математикой, и, кром того, она такая добрая.

— Математикой, на что она теб?

— Я хочу это знать.

— Знаешь ли, что теб знать нужно? ты должна умть одться, поклониться, показать себя. Большаго съ тебя не спросятъ.

Верэ молчала.

— Что ты больше всего любишь?— неожиданно спросила ее малъ.

Верэ подняла на нее свои большіе, задумчивые глаза и отвчала:

— Греческій языкъ.

— А кром того?

— Музыку, греческій языкъ — та же музыка.

— Господи!— вздохнула лэди Долли.

— Я люблю верховую зду, охоту,— продолжала Верэ, умю грести, управлять парусомъ и рулемъ.

— Все это, пожалуй, годится, только знаешь ли что, Верэ: я ужасно боюсь, какъ бы изъ тебя не вышла недотрога. Ныньче это никому не нравятся, предупреждаю тебя.

— Не нравятся,— кому?

— Мужчинамъ, они такихъ терпть не могутъ. Ныньче только и нравятся, что русскія да американки, въ нихъ есть что-то такое, а въ теб — ничего. Глядя на тебя, можно подумать, что ты каждую минуту изучаешь библію. Итакъ, душа мня,— продолжала она,— ты будешь здить верхомъ, плавать, ахъ, да,— есть у тебя костюмъ для купанья?

— Какъ же. Желаете его видть? я прикажу подать.

Костюмъ приносятъ, онъ оказывается ужаснаго по мннію элегантной маменьки, такъ какъ закрываетъ шею и рука, она показываетъ дочери — свой, и та, съ яркимъ румянцемъ на лиц, замчаетъ, что онъ напоминаетъ ей костюмы наздницъ изъ цирка, и что она ни за что такого не наднетъ.

— Наднешь, что велятъ,— возразила мамаша:— ну, полно, поцлуй меня. Какая взрослая: посмотришь — черезъ какой-нибудь годъ и замужъ пора.

— О, нтъ!— со страхомъ воскликнула Верэ.

— Глупая двочка! какъ же ты думаешь прожить, если не хочешь выходить замужъ?

— Съ фрейлейнъ, въ деревн.

— Всю жизнь? и умереть старой двой?

— Мн все равно.

Лэди Долли засмялась.

— Зачмъ говоришь такъ, вдь ты иначе думаешь,— проговорила она шутливо.

— Нтъ, я такъ и думаю.

— Пустяки. Ну, прощай, Вра, моя душа, я стану называть тебя по-русски — Вра, это такъ мило, не правда ли?

— Не нахожу, мое имя — Верэ, да и я не русская.

— Прощай, несносная двочка, теб надо отдохнуть съ дороги, а у меня еще бездна длъ. До свиданія, ты очень мила.

— Кто этатъ господинъ, котораго я видла здсь?— спросила Верэ, когда мать встала и готовилась выдти изъ комнаты.

Леди Долли слегка покраснла.

— Это Джекъ…

— Онъ нашъ родственникъ?

— Нтъ,— другъ.

— Вдь не вс же зовутъ его Джекомъ.

— Конечно. Не говори глупостей. Онъ лордъ Іура, сынъ лорда Шетлэнда, служатъ въ гвардіи, онъ очень старый знакомый, помнить тебя маленькой… Я сейчасъ пришлю теб Адріенну, можешь смло отдаться ей въ руки, у нея бездна вкуса. Съ этими словами леди Долли отворила дверь и выскользнула изъ комнаты. Верэ осталась одна, глаза ея потускнли, она задумчиво остановилась у открытаго окна и глядла передъ собой, ничего не видя…

Знаменитая горничная явилась къ ней, съ предложеніемъ услугъ, мать зашла потомъ на одну минуту поболталъ передъ отъздомъ на вечеръ въ Казтно, ничего, казалось, не произошло особеннаго, тмъ не мене двушка чувствовала себя одинокой, несчастной, и заснула вся чуть не въ слезахъ подъ шумъ морского прилива и тихій молитвенный шопотъ доброй фрейлейнъ.

II.

На слдующее утро, Верэ проснулась въ пять часовъ, и тотчасъ вскочила съ постели, вспомнивъ, что малъ еще наканун разршила ей отправиться на раннюю прогулку, подъ однимъ условіемъ: никому не попадаться на глаза. Часъ спустя, молодая двушка была готова и вышла изъ дому въ сопровожденіи старой служанки, прибывшей съ нею изъ Англіи. Утро было дивное, по ясному небу плыли перистыя облава, Верэ быстро шла впередъ, дороги она не знала, но думала, что если все идти берегомъ, то когда-нибудь да оставитъ же позади себя эти несносные дома, окна которыхъ напоминали ей глаза и лорнеты, устремленные на нее вчера. По мр того, какъ она подвигалась, на душ у нея становилось все ясне и ясне,— свтъ, воздухъ и движеніе были ей необходимы, она привыкла къ нимъ, такъ какъ въ Бульмер бабушка ее не стснила, позволяя совершалъ огромныя прогулки пшкомъ и верхомъ, сколько ей угодно.

— Вы устали?— спросила Верэ у своей спутницы, когда Трувиль остался далеко позади ихъ, служанка согласилась, что он очень далеко ушли.

— Ахъ, вы бдная,— съ искреннимъ сожалніемъ воскликнула Верэ,— я не дала вамъ времени и пость, знаете ли что — сядьте вонъ на тонъ плоскомъ камн на берегу, а я еще похожу.

Верэ съ радостнымъ сердцемъ пустилась къ морю, долго бродила она вдоль берега, отыскала нсколько пустыхъ гнздъ, служившихъ прежде жилищемъ морскихъ куликовъ, сняла шляпу, и наконецъ стала заглядываться на воду, купаться ей нельзя, но отчего бы не снять ботинки, чулки и не окунуть хоть ноги въ эту чистую, прозрачную воду?— въ одинъ мигъ намреніе приведено въ исполненіе, обувь оставлена на берегу, и Верэ бредетъ по вод, она въ восторг, ей кажется, что она одна въ цломъ мір, кругомъ ни души, тишина невозмутимая, она какъ ребенокъ радуется, собираетъ раковины, любуется морскими анемонами, она просто въ раю.

Вдругъ откуда-то раздается голосъ, поющій отрывки изъ Реквіема Моцарта,— голосъ чистый, какъ голосъ ласточки, полный, какъ звуки органа, нжный, какъ первый поцлуй любви, словомъ — безукоризненный теноръ.

Верэ какъ стояла въ вод, такъ и замерла всмъ существомъ.

Посл ‘Реквіема’ слышатся страстныя псни ‘Ромео’ Гуно,— какъ бы ни судило потомство о Гуно, никто не ршится отрицать, что онъ великій мастеръ говорить языкомъ любви. Страстные звуки раздавались въ воздух, поднимались, казалось, до самаго неба, потомъ постепенно замирали, замирали, и наконецъ умолкли…

Верэ тяжело вздохнула, и почти вскрикнула, когда изъ-за скалы показался самъ пвецъ и, снявъ шляпу, вжливо поклонился ей, какъ-бы извиняясь въ томъ, что нарушилъ ея уединеніе. Верэ тотчасъ узнала его, это былъ онъ — Коррезъ, знаменитый пвецъ, о которомъ она много слышала въ Англіи, и котораго замтила еще наканун, когда онъ проходилъ мимо ихъ виллы во время ея совщанія съ Адріенной о модахъ, камеристка матери и назвала его ей.

Двушка разомъ спустилась съ неба на землю, тотчасъ вспомнила о своихъ мокрыхъ и босыхъ ножкахъ, и вся вспыхнула.

— Боже мой, я потеряла… прошептала она.

— Ваши ботинки?

— Да, я сняла ихъ, положила на берегу, а теперь и отыскать не могу.

— Позвольте мн помочь вамъ,— и красивый пвецъ, черные глаза котораго такъ ласково глядли на нее за минуту передъ тмъ, дятельно принялся за поиски, но вс усилія его оказались тщетными, обувь Верэ пропала, вроятно, она была унесена начинающимся приливомъ.

— Исчезли,— проговорилъ онъ наконецъ,— да и вы сами рискуете, отойдя такъ далеко отъ берега: приливъ можетъ васъ застигнуть врасплохъ.

— Я вернусь къ моей служанк, проговорила Верэ, прыгая какъ серна съ камня за камень.

— Но позвольте: между вами и ею уже цлое море. Оглянитесь!— Онъ былъ правъ: широкая полоса воды уже отдляла служанку отъ Верэ.

— Боже! она утонетъ!— простонала двушка, и хотла броситься въ воду, но онъ въ одинъ мигъ удержалъ ее, схватилъ и поставилъ на прибрежный песокъ,

— Вашей спутниц не угрожаетъ никакой опасности,— спокойно проговорилъ онъ:— закричите ей, чтобы она пробиралась потихоньку вдоль тропинки, ведущей къ скаламъ, мы пойдемъ другой дорогой и встртимся съ ней наверху. Вотъ и все.

Верэ послдовала его совту. Служанка тотчасъ поняла, чего отъ нея хотятъ, встала и пошла по указанному направленію.

Верэ осталась со своимъ новымъ спутникомъ, и они тотчасъ же принялись карабкаться по тропинк, высченной въ скалахъ. ‘Не бойтесь’, шепталъ онъ по временамъ, когда она останавливалась, чтобы перевести духъ,— ‘я позади васъ’.

— Такъ это вы пли?— спросила она его дорогой.

— Я. Пріхалъ сюда покупаться, и за-одно прорепетировать свою партію изъ новой оперы Тома, которую поставятъ въ Париж будущей весной. Въ Трувил нельзя спокойно заняться въ теченіи десяти минутъ, вотъ я и поселился здсь по дорог въ Виллервиль. Вы любите музыку, впрочемъ, не отвчайте, это сейчасъ видно.

— Я никогда не была въ опер,— шопотомъ проговорила Верэ, снова принимаясь карабкаться.

— Желалъ бы я пть въ первой опер, которую вамъ суждено услышать.

Наконецъ, они добрались до вершины скаль, Верэ опустилась на траву, надъ головой ея ряли птицы.

— Вамъ не дурно?— съ безпокойствомъ спросилъ онъ.

— Нтъ, я только устала.

— Отдохните здсь минутъ десять, а я сейчасъ вернусь.

— Хорошо.

Онъ улыбнулся дтской покорности ея. отвта, и ушелъ, она осталась на томъ же мст, любовалась моремъ, а въ душ ея все звучалъ этотъ чудный голосъ…

Онъ вскор вернулся, держа въ рук пару маленькихъ деревянныхъ башмачковъ.

— Я подумалъ, что они все же предохранятъ васъ отъ пыли и камней, миссъ Герберта, а въ этой деревушк нельзя достать ничего лучше. Не примрите ли ихъ?

Башмачки оказались ей такъ же впору, какъ стеклянная туфля Сандрильон.

— Вы очень добры,— робко проговорила она.— Но откуда вы знаете мое имя?

— Я вчера былъ свидтелемъ вашего прибытія. Однако пора, пойдемте, если вы не устали, я хочу показать вамъ кото деревеньку, я ее открылъ и питаю къ ней пристрастіе.

Деревенька оказалась состоящей изъ нсколькихъ домиковъ, разбросанныхъ подъ снью яблонь и вишневыхъ деревьевъ, по самой средин ея красовался большой оршникъ.

Подъ вишневыми деревьями, вскор явились два деревянныхъ стула, столъ, а на стол молоко, медъ, хлбъ и крупныя, сплыя вишни. Пчелы жужжали вокругъ нихъ, ласточки разрзали воздухъ въ тысяч направленій.

— Я увренъ, что вы голодны,— замтилъ гостепріимный хозяинъ,— и Верэ съ улыбкой согласилась съ нимъ.

Она съ наслажденіемъ напилась молока и принялась за вишни.

— ‘Вотъ идиллія-то!’ — думалъ ея новый товарищъ.

— Однако, m-lle Герберта, долженъ же я вамъ сказать кто я такой,— промолвилъ онъ.

— Я знаю,— отвчала Верэ, держа ягоду у губъ.

— Въ самомъ дл?

— Да, я васъ вчера видла, и мн сказали, что вы — Коррезъ.

— Мн очень лестно, что вамъ угодно было освдомиться.

— Что за жизнь должна быть ваша!— задумчиво проговорила Верэ.— Поэма.

— Жизнь артиста далеко не то, чмъ вы ее считаете, но въ ней точно много красокъ, много разнообразія. Когда-нибудь я вамъ разскажу свою исторію.

— Разскажите теперь.

Онъ засмялся.

— Да разсказывать-то почти нечего, зовутъ меня Рафаэль-де-Коррезъ,— маркизъ де-Керрезъ, если угодно, только я предпочитаю быть просто пвцомъ. Маркизовъ такъ много, теноровъ —меньше. Семья моя принадлежала къ знатнйшему савойскому дворянству, но во время террора разорилась. Я родился въ хижин, ддъ мой въ замк — вотъ и вся разница. Онъ былъ философъ и ученый, поселился въ горахъ и полюбилъ ихъ. Отецъ мой женился на крестьянк и жилъ какъ простой пастухъ. Мать моя умерла рано. Я бгалъ по горамъ и пасъ козъ. Однажды путешественникъ услышалъ мое пніе и сказалъ, что ой голосъ — состояніе. Эта мысль засла у меня въ голов. По смерти отца я отправился въ Парижъ, учился тамъ, потомъ въ Италію, и проложилъ себ дорогу,— вотъ и все.

Въ оживленномъ разговор, посреди пнія, шутокъ, время летитъ незамтно, обратный путь ихъ, уже на лодк, былъ продолженіемъ того же волшебнаго сна. Верэ сидитъ на рул, на колняхъ у нея букетъ, поднесенный ей спутникомъ, Боррезъ гребетъ, разсказываетъ ей исторіи, поетъ венеціанскія баркаролли, а лодка незамтно скользитъ по гладкой поверхности голубого моря. Наконецъ, они пріхали, и, о ужасъ! первое лицо, на которое они наталкиваются, по выход за берегъ — леди Долли, окруженная толпой сателлитовъ въ костюм для купанія. Бдную Верэ, какъ провинившуюся школьницу, отсылаютъ домой подъ конвоемъ Джека, съ приказаніемъ, не выходить изъ своей комнаты цлый день, а Коррезу довольно ясно даютъ понять, что недовольны, и весьма недовольны его образомъ дйствій. Ему все равно, у него на ум одно — она.

— ‘Какъ она мила теперь’, думалось ему, ‘какъ чиста ея душа, какъ ясны глазки. Но годъ, одинъ годъ свтской жизни — и все измнится. Она пріобртетъ шикъ, талантъ, тактъ, станетъ носить высокіе каблуки, узнаетъ, что такое сарказмы, намеки, чего стоютъ и мужчины, и женщины,— все узнаетъ. Сначала будетъ изумлена, испугана, огорчена, потомъ привыкнетъ, освоится, на мст нжнаго сердечка появится льдинка, и не станетъ моей блой розы!’

Верэ, тмъ временемъ, поставивъ букетъ свой въ воду, прилегла на кушетку, и въ мечтахъ переживала съизнова только-что канувшія въ вчность блаженныя минуты.

Тихій голосъ, произнесшій ея имя, пробуждаетъ ее, Коррезъ стоятъ внизу, на балкон, и тихо говоритъ ей:

— Пришелъ съ вами проститься. Сегодня вечеромъ ду въ Германію, я знаю, что вы въ заточеніи, а потому осмлился заговорить съ вами отсюда.

— Вы узжаете!— двушк вдругъ показалось, что вокругъ нея мракъ.

— Узжаю и на прощаніе хочу сказать вамъ проповдь: храните себя незапятнанною свтомъ! Въ васъ есть правда, чистота, ясность духа, дорожите ими. Вамъ станутъ говорить, что это допотопная тріада въ род трехъ грацій, не врьте имъ, безъ этихъ качествъ женщина не можетъ быть прекрасной, а любовь, внушаемая ею — чистой. Простите, дитя!

Онъ подалъ ей букетъ и исчезъ.

III.

У лэди Долли былъ искренній другъ — Адина, лэди Стотъ, очень кроткая съ виду женщина, съ чрезвычайно мягкимъ голосомъ, но съ желзной волей, лэди Стотъ въ теченіи предшествовавшаго сезона взяла призъ, а именно выдала свою дочь (красавицу) замужъ за молодого маркиза — пьяницу, дурака и негодяя, соединявшаго въ себ, если не считать этихъ маленькихъ недостатковъ, все, о чемъ могла только мечтать для дочери любящая мать, вс великосвтскія маменьки завидовали лэди Стотъ. Она любила длать добро всмъ, ради удовольствія, какое оно ей доставляло, готова была вынести всяческія безпокойства, лишь бы примирить какихъ-нибудь враговъ, предупредить скандалъ.

— Это моя обязанность,— говаривала она своимъ тихимъ, мелодичнымъ и вмст монотоннымъ голосомъ.

Вс знакомые считали ее за святую.

Къ этой-то святой и отправилась за совтомъ лэди Долли, не на шутку испугавшаяся вчерашнихъ похожденій дочери.

Выслушавъ подробное донесеніе друга,— лэди Стотъ только улыбнулась — и потомъ сказала:

— Все это очень похоже на Корреза, онъ самый опасный человкъ въ мір,— вс въ него влюбляются, но все же онъ не изъ нашего круга, и это, по-моему, не важно.

— Да, вдь, онъ везд принятъ.

— Да, его приглашаютъ, но все-же онъ — пвецъ.

— Говорятъ, онъ маркизъ.

— Вс пвцы — маркизы, если врить имъ. Неужели вы серьёзно боитесь Корреза?— Э, въ такомъ случа надо поскорй выдать ее замужъ.

— Она совсмъ не въ ныншнемъ вкус,— съ отчаяніемъ проговорила лэди Долли,— въ ней, правда, много врожденнаго изящества, но кто-жъ его цнить? Я убждена, что мужчины будутъ ее бояться. Что мн длать, что мн длать!

— Отчего бы не выдать ее за молодого Шамбрэ?

— Захотятъ приданаго, а у Верэ ничего, какъ есть ничего нтъ.

— А за Іура?

Лэди Долли засмялась и покраснла.

— Бдный Джэкъ, онъ ненавидитъ самую мысль о женитьб.

— Вс они ее ненавидятъ,— спокойно замтила лэди Стоть,— а тмъ не мене вс люди съ хорошимъ общественнымъ положеніемъ женятся. Что вы скажете о Серж Зуров?

На этотъ разъ лэди Долли не засмялась, она поблднла, въ еи блестящихъ глазахъ отразилась тревога.

— Зуровъ!— машинально повторяла она,— Зуровъ!

— Я бы попыталась,— спокойно продолжала лэди Стотъ,— право, попыталась бы. Возъмите ее съ собой въ Фелиситэ, для васъ было бы очень важно видать ее замужъ въ ныншнемъ году, и тмъ самымъ избавиться отъ вашего скучнаго сезона. Я-то ужъ знаю, что это такое, а вамъ, такой молодой, здить на балы съ взрослой дочерью! бдняжка,— вы этого не вынесете!

— Въ самомъ дл не вынесу!— капризно воскликнула лэди Долли, и чуть не заплакала.

Лэди Стотъ успокоила ее какъ могла, и он разстались очень довольныя другъ другомъ.

До отъзда въ Фелиситэ оставалось еще нсколько дней, и Верэ успла приглядться къ блестящему обществу, толпившемуся въ Трувил, оно было ей противно до глубины души: если это свтъ, думалось ей, то очень легко не поддаваться ему, она не знала, что изъ этихъ болотъ, переполненныхъ лестью, интригами, завистью, пикировкой, соревнованіемъ, поднимаются міазмы, противъ которыхъ не устоять и самымъ здоровымъ легкимъ. Она не знала, что жить въ свт по-своему трудне и тяжеле, чмъ во время оно удалиться въ иваиду. Всему этому ей предстояло научиться.

Иныя времена, иные нравы, и въ современномъ обществ есть мученики.

Фелиситэ былъ приморскій замокъ русскихъ князей Зуровыхъ, купленный ими у разорившагося семейства французскихъ аристократовъ и превращенный новыми владльцами въ волшебное жилище. Въ ныншнемъ году домъ былъ переполненъ гостями. Княгиня Надежда Нелагина хозяйничала у своего холостого брата. Это была женщина небольшого роста, носившая парикъ, курившая съ утра до ночи, очень умная, очень образованная, хитрая, подчасъ жестокая, но, по-своему, добрая, музыкантша, бывшая посланница, нкогда отличавшаяся при первостепенныхъ дворахъ. У нея было, въ свое время, многое множество всяческихъ интригъ, но она никогда не бывала скомпрометтирована. Она была значительно старше брата, къ которому относилась довольно строго.

Лэди Долли съ дочерью подъзжали къ Фелиситэ. На Верэ было блое платье и круглая шляпа съ широкими полями, убранная блыми перьями, она была очень блдна,— мать вообразила, что это отъ волненія, и сочла долгомъ обратиться къ ней съ материнскими наставленіями:

— Ну, теперь, душа моя, ты положительно вступаешь въ свтъ. Старайся не смотрть такъ серьёзно, мужчины ненавидятъ серьёзныхъ женщинъ, если захочешь спросить о чемъ-нибудь, не обращайся во мн, я всегда занята,— а къ Адріенн или въ лэди Стотъ. Ты знаешь, какое она милое созданіе, она теб все объяснитъ. Тамъ будетъ еще одна прелестная двушка, американка Фускія Личъ, замчательная умница. Наблюдай за ней и старайся подражать ей. Весь Парижъ сходилъ по ней съ ума прошедшей зимой. Она выйдетъ замужъ за кого заблагоразсудитъ… Ради Бога, не срами меня. Оставь вс свои глупости, свое педантство, не длай сценъ. Никогда не смотри удивленной, ни въ кому не обнаруживай антипатіи, будь со всми вжлива, и не говори, пожалуйста, о математик и библіи… Кажется — все — объ остальномъ догадывайся сама, свтъ — какъ игра въ вистъ, безъ практики ничему не научишься. Главное — слди за миссъ Личъ, по ней ты увидишь, чмъ должна бытъ, въ наше время, двушка, желающая нравиться.

— Я вовсе не желаю нравиться,— съ изумительной гримаской, отвтила Верэ.

— Это — глупо: если не хочешь нравиться, зачмъ ты живешь на свт. Какая цль нашей жизни?

Мать звнула. Вдали показалась высокая крыша Фелиситэ, окруженная купами деревъ. Замокъ стоялъ на берегу моря, не въ дальнемъ разстояніи отъ Villers-sur-Mer.

Княгиня Нелагина встртила гостей на террасс, горячо поцловала Верэ, и сказала ей, что она похожа на картину Генсборо.

Сама княгиня показалась молодой двушк волшебницей, съ своимъ маленькимъ ростомъ, веселымъ лицомъ и блестящими, темными глазами.

Три часа спустя, Верэ, одтая къ обду, стучалась въ дверь матери, лэди Долли была уже въ полномъ, довольно нескромномъ туалет, заставившемъ дочь покраснть за нее, и он отправились отыскивать хозяевъ.

Верэ молча спускалась съ широкой лстницы, освщенной золотыми канделябрами, ихъ поддерживали черные мраморные негры.

Хозяинъ дома поднялся на встрчу гостямъ, прошептавъ, какъ-бы про себя: божественно прекрасна!— а леди Стотъ подумала: что за красота! Словомъ — Верэ произвела впечатлніе, на нее же весь этотъ блескъ дйствовалъ мало, ей было скучно, какъ-то безотчетно тяжело.

Въ теченіи цлаго вечера — она всего боле разговаривала съ лордомъ Іура, и не обращала почти никакого вниманія на хозяина дома, а между тмъ Зуровъ, никогда не питавшій иныхъ чувствъ, кром отвращенія ко всмъ незамужнимъ женщинамъ, какъ-то невольно любовался ею.

Это былъ человкъ лтъ тридцати-семи, высокій, но дурносложенный, некрасивый, но безукоризненный джентльменъ, когда ему угодно было себя хоть немножко взятъ въ руки, одинъ изъ богатйшихъ людей въ Европ, принадлежавшій въ знатной и вліятельной фамиліи. Цлыхъ двадцать лтъ, со дня его выпуска изъ пажескаго корпуса, и съ минуты появленія его въ Париж, этотъ русскій аристократъ составлялъ цль всхъ стремленій. и предметъ отчаянія матерей, удрученныхъ взрослыми дщерями.

Каково-же было изумленіе всхъ, собравшихся подъ его гостепріимной кровлей, когда онъ прошелъ мимо нихъ, ведя подъ руку молоденькую дебютантку: онъ хотлъ показать ей свои оранжереи, богатая американка Фускія Личъ удивленно уставила глаза, леди Долли непремнно бы поблднла, еслибъ не была такъ размалевана, а лэди Стотъ приблизила лорнетъ къ носу, направила его на удалявшуюся пару — и улыбнулась.

IV.

Образъ жизни въ Фелисите былъ пріятный и разнообразный, съ утра до вечера вс только и помышляли что объ удовольствіяхъ. Верэ не могла съ этимъ примириться:— Господи, думалось ей, вчно смются, и какъ подумаешь, надъ чмъ? а на свт столько горя, столько бдности! Все окружающее казалось ей загадкой, она вовсе и не знала, что пріятельницы ея матери считая вс свои обязанности по отношенію въ меньшей братіи исполненными, если отъ времени до времени продавали на благотворительномъ базар фарфоръ или цвты.

— Ты до безобразія серьёзна, Верэ,— съ досадой говаривала ей мать, молодая двушка и на этотъ упрекъ отвчала молчаніемъ. Прекрасная американка Фускія Личъ пыталась съ нею сблизиться, но Верэ такъ отнеслась къ ея любезностямъ, что бойкая миссъ, привыкшая къ побдамъ, почувствовала себя не совсмъ ловко. У бабушки — Верэ любила вставать въ шесть часовъ и ложиться въ десять, проводить цлый день въ занятіяхъ и прогулкахъ на открытомъ воздух, здсь же день начинался въ два часа пополудни и оканчивался при пніи птуховъ. Ей тяжело было сознавать, что ее постоянно выставляютъ на показъ. Она мало говорила, много слушала и наблюдала, и понемногу начала понимать все противъ чего, въ неопредленныхъ выраженіяхъ, предостерегалъ ее Коррезъ.

Она уже замчала злобу, скрывавшуюся подъ медовыми фразами, ненависть — подъ привтливой улыбкой, она невольно слдила за этими маленькими заговорами, составляющими ежедневную пищу какъ мужчинъ, такъ и женщинъ, вращающихся въ обществ. Легкіе и тщеславные характеры уживаются въ подобной атмосфер, но Верэ не была ни легкомысленной, ни тщеславной, и вся эта ложь удивляла ее.

— Вы маленькая пуританка, душа моя, съ улыбкой говаривала ей лэди Стотъ.

‘Неужели это правда?’ думалось двушк. Въ исторіи она ненавидла пуританъ, вс ея симпатіи принадлежали противной сторон.

— Отчего ты не ладишь съ людьми?— приставала въ ней мать.

— Мн кажется, я имъ не симпатична,— смиренно отвчала Верэ.

— Всякій нравится настолько, насколько самъ того желаетъ, а ты не любезна,— вотъ въ чемъ вся бда.

Посл одной изъ подобныхъ стычекъ, опечаленная двушка сошла въ садъ, въ сопровожденіи Лора, большой собаки, принадлежавшей Зурову, и къ которой Верэ очень привязалась, бдняжк было крайне тяжело, она сла на садовую скамейку, обвила руками шею врнаго пса, и горько, чисто по-дтски, расплакалась.

— М-lle Врэ, что съ вами?— раздался неожиданно подл нея голосъ Сергя Зурова.

Она подняла голову, на щекахъ виднлись слды слёзъ.

— Что васъ огорчило?— продолжалъ онъ мягкимъ, совершенно несвойственнымъ ему трномъ:— если я хоть въ чемъ-нибудь могу помочь: приказывайте!

— Вы очень добры,— нершительно проговорила Верэ,— со мной ничего, такъ — пустяки, мать на меня сердится.

— Неужели! Въ такомъ случа ваша прелестная maman врно не права. Въ чемъ-же дло?

— Говорятъ, я никому не нравлюсь.

— Гд же такіе варвары, желалъ бы я знать?

Его холодные глаза оживились, но она не замтила его взгляда, она задумчиво глядла на виднвшееся вдали море.

— Я никому не нравлюсь,— устало проговорила Верэ. Maman думаетъ, что я сама тому виною. Вроятно, оно такъ и есть. Я равнодушна къ тому, что нравится другимъ, я люблю садъ, лсъ, море, собакъ.

Она притянула въ себ Лора, встала, ей не хотлось оставаться наедин съ Зуровымъ, крайне ей антипатичнымъ. Но онъ пошелъ рядомъ съ нею.

— Вамъ нравится моя собака, хотите взять ее себ?

Личико двушки вспыхнуло отъ удовольствія.

— Это было бы прелестно, если мама позволитъ.

— Maman позволитъ,— съ странной улыбкой замтилъ Зуровъ.— Лоръ счастливое животное: онъ приглянулся вамъ.

— Но я люблю всхъ собакъ.

— И никого изъ людей?

— Я о нихъ не думаю.

— Мн ничего не остается, какъ желать быть собакой,— сказалъ Зуровъ.

Верэ засмялась, но сейчасъ-же нахмурила брови.

— Собаки не льстятъ мн,— коротко замтила она.

— Чего и я не длаю, клянусь честью. Но скажите, неужели жестокая лэди Долли васъ точно заставила плакать? и вдобавокъ, у меня въ дом, мн это крайне досадно.

— Мама была права,— холодно отвчала Верэ,— она говоритъ, что я не люблю людей, и это правда.

— Въ такомъ случа у васъ отличнйшій вкусъ,— смясь, замтилъ Зуровъ.— Я не стану нападать на вашу холодность, m-lle Вра, если вамъ угодно будетъ сдлать исключеніе въ мою пользу.

Верэ молчала.

— Неужели вы хоть немножко не полюбите меня ради Лора?

Верэ молча стояла на дорожк, обсаженной розовыми кустами, и смотрла на него серьезными, ясными глазами:

— Съ вашей стороны было очень мило подарить мн Лора, я вамъ за него очень благодарна, но все-же не стану говорить неправды, это было-бы вамъ плохой наградой.

‘Что она такое: искусная кокетка, иди просто самый странный ребенокъ въ мір?’ думалъ Зуровъ, и спросилъ вслухъ:

— Чмъ же я вамъ не нравлюсь, дитя?

Вера съ минуту колебалась.

— Я думаю, что вы недобрый человкъ.

— Чмъ же я имлъ несчастіе заслужить подобное мнніе?

— Вашей манерой говорить, и потомъ, на прошлой недл, вы разъ толкнули Лора ногой.

Зуровъ громко разсмялся.

— Буду надяться, что время измнитъ вашъ взглядъ, а Лора я больше толкать не могу, онъ вашъ, разв съ вашего разршенія?..

— Его вамъ никогда не получить,— съ улыбкой отвтила Верэ, вдругъ испугавшаяся мысли, что она была очень груба съ любезнымъ и щедрымъ хозяиномъ дома…

— Не зналъ я, что вы желаете имть собаку, а то давно бы подарилъ вамъ ее,— сказалъ въ тотъ же вечеръ лордъ Іура, обращаясь въ Вера.

Она улыбнулась и поблагодарила его.

— А какъ вамъ нравится тотъ, кто подарилъ вамъ Лора?

Вера спокойно встртила его пытливый взглядъ.

— Мн онъ вовсе не нравится,— тихо отвтила она,— но можетъ быть, этого говорить не слдуетъ, онъ очень любезенъ, и мы у него въ дом.

— Потому-то и слдуетъ говорить о немъ дурно,— вставила ей мимоходомъ, смясь, одна изъ дамъ, проходившихъ въ сосднюю гостиную, гд играли въ карты.

— Не слушайте ее,— быстро проговорилъ Іура,— вамъ она можетъ только повредить… Вс здсь хороши, нечего сказать.

— Неужели такъ легко человка погубить?

— Такъ же легко, какъ запачкать перчатку,— угрюмо проговорилъ онъ.

Вера слегка вздохнула, жизнь представлялась ей дломъ мудренымъ.

— Какъ могли вы стать тмъ, что вы есть, вы, дочь Долли!

— Я стараюсь быть такою, какою бы желалъ видть меня отецъ,— шопотомъ проговорила она.

Іура былъ тронутъ.

— Желалъ бы я, чтобъ отецъ вашъ охранялъ васъ,— промолвилъ онъ.— Въ нашемъ свт, дитя мое, вы очень будете нуждаться въ Ангел-Хранител. Впрочемъ, можетъ быть, вы сами съумете охранять себя. По крайней мр, я на это надюсь.

Онъ крпко пожалъ ей руку и сильно поблднлъ.

— Вы очень добры, что думаете обо мн,— не безъ волненія проговорила она.

— Какъ же о васъ не думать,— красня, пробормоталъ Іура, и прибавилъ:— моя заботливость не должна васъ удивлять, я такой другъ вашей матери.

— Да,— серьёзно отвтила она.

— Правда ли, что Зуровъ хочетъ жениться на вашей дочери?— спросилъ Іура у Долли, въ тотъ же вечеръ.

Леди Долли на это какъ-то неопредленно улыбнулась.

— О, нтъ, не знаю, такъ много болтаютъ, не думаю, чтобъ онъ серьёзно — а вы?

— Не знаю,— коротко отвтилъ онъ.— Но вы этого желаете?

— Конечно, я желаю всего, что можетъ составить ея счастіе.

Онъ громко разсмялся.

— Что за лицемрки, эти женщины!— воскликнулъ онъ отъ всей души.

Нсколько дней спустя Іура ухалъ къ отцу въ Шотландію, и передъ отъздомъ имлъ продолжительный разговоръ съ лэди Долли, въ которомъ высказалъ ей все, что зналъ о втренной жизни Зурова въ Париж.

Она слушала разсянно, очевидно, не придавая вры его словамъ.

Прошло еще нсколько дней, однажды вечеромъ во время спектакля, на которомъ Верэ не присутствовала, такъ какъ на домашнемъ театр въ Фелиситэ давалась какая-то черезъ-чуръ ужъ неприличная оперетта, Зуровъ подслъ къ лэди Долли, и съ той недоброй улыбкой, которой она такъ боялась, безъ дальнихъ околичностей, сказалъ ей:

— Не правда ли, милэди, мы всегда были добрыми друзьями, вы меня хорошо знаете и можете судить обо мн безпристрастно. Что бы вы сказали, еслибъ я сознался вамъ, что ищу руки вашей дочери?

Лэди Долли молчала.

— У каждой матери для васъ одинъ отвтъ,— съ усиліемъ, наконецъ, заговорила она. Вы слишкомъ добры, и я слишкомъ счастлива.

— Такъ я могу говорить съ ней завтра?

— Позвольте мн прежде потолковать съ ней,— быстро проговорила она:— она такъ еще молода!

— Какъ вамъ угодно. Скажите ей, что я самъ и все, что я имю — у ея ногъ.

— Что вы только нашли въ ней, Господи Боже мой!— воскликнула она съ изумленіемъ.

— Она избгала меня,— отвчалъ Зуровъ, и потомъ прибавилъ самымъ любезнымъ тономъ:— къ тому же, она ваша дочь.

Оркестръ заигралъ, занавсъ взвился.

— Здсь очень жарко,— прошептала леди Долли:— нельзя ли отворить окно? Вы меня такъ удивили…

‘Никогда мн не убдить ее’,— думала леди Долли, широко раскрытыми глазами глядя въ темноту своей спальни, въ теченіи длинной, безсонной ночи.

На слдующее утро Верэ возвращалась изъ саду съ полными цвтовъ руками, и тихонько пробиралась по корридору, боясь разбудить кого-нибудь, какъ вдругъ дверь изъ комнаты матери отворилась, и до ушей двушки долетлъ ея голосъ, звавшій ее.

Верэ вошла свженькая и веселая, съ невысохшей еще росой на волосахъ.

Мать, уже облеченная въ изящный утренній капотъ бирюзоваго цвта, раскрыла объятія, приняла въ нихъ дочь и напечатлла поцлуй на лбу ея.

— Дорогое дитя мое,— прошептала она,— у меня есть для тебя новость, новость, которая меня несказанно радуетъ, Врэ.

— Да?— промолвила дочь, стоя передъ нею съ широко-раскрытыми глазами.

— Очень, очень радуетъ, такъ какъ обезпечиваетъ твое счастіе,— продолжала мать.— Можетъ быть, ты и догадываешься въ чемъ дло, дитя, даромъ что такъ молода, и почти не знаешь, что такое: любовь. Врэ, мой старый другъ князь Зуровъ просилъ у меня твоей руки.

— Мама!— Верэ сдлала шагъ назадъ, и остановилась. Безмолвное изумленіе, полное недовріе, невыразимое отвращеніе отразились на лиц ея.

— Ты удивлена, милочка,— продолжала, между тмъ, лэди Долли самымъ любезнымъ тономъ:— понятно, ты такое дитя. Но, подумавъ съ минуту, ты увидишь, какъ лестно для тебя это предложеніе, ты…

— Мама,— снова вскрикнула двушка, и на этотъ разъ то былъ крикъ ужаса.

— Не повторяй, сдлай милость: мама, мама!— ты знаешь, что я это ненавижу!— заговорила лэди Доли уже боле естественнымъ тономъ, ты такая глупенькая, придумать не могу, что онъ въ теб нашелъ, но что-нибудь да нашелъ же, если хочетъ на теб жениться. Это очень хорошая и выгодная партія, Врэ,— лучшей и желать нечего.

Лэди Долли остановилась на минуту, желая перевести духъ, и подалась слегка впередъ, чтобы снова поцловать дочь, но Верэ отшатнулась отъ нея, глаза ея потемнли отъ гнва, губы дрожали.

— Князь Зуровъ — не благороденъ, тихо, но съ горечью проговорила двушка.— Онъ знаетъ, что я ненавижу его и считаю дурнымъ человкомъ. Какъ же сметъ онъ такъ оскорблять меня!

— Оскорблять тебя!— почти вскрикнула лэди Долли,— да ты съ ума сошла или нтъ? Человкъ, за которымъ полъ-Европы гонялось въ теченіи пятнадцати лтъ!.. Да и когда почиталось предложеніе оскорбленіемъ, желала бы я знать?

— По-моему, оно можетъ быть величайшимъ,— по прежнему тихо проговорила Верэ.

— ‘По-твоему’, ‘ты думаешь’, да что ты такое, чтобы смть думать? Скажи лучше, что ты поражена, это пожалуй естественно. Ты не замчала, что онъ влюбленъ въ тебя, хотя вс это видли.

— Не говорите такихъ ужасовъ!

Румянецъ залилъ щеки двушки, она закрыла глаза руками.

— Ты просто смшна,— съ нетерпніемъ заговорила мать,— и если только не играешь комедіи — то ты совершенная идіотка. Не серьёзно же ты говоришь, утверждая, будто человкъ, предлагающій теб занять положеніе, на которое полъ-Европы точило зубы, оскорбляетъ тебя.

— Если знаетъ, что я не выношу его, то, конечно, оскорбляетъ,— съ сверкающими глазами проговорила Верэ.— Передайте ему это отъ меня. О, мама, мама! какъ могли вы позвать меня, чтобы заставить слушать подобныя вещи! Я не хочу выходить замужъ. Отпустите меня въ Бульмеръ. Ни я не создана для свта, ни свтъ для меня.

— Что правда, то правда,— воскликнула мать, чувствуя, что ее что-то словно душитъ за горло. Тмъ не мене ты вступишь въ свтъ подъ именемъ княгини Зуровой. Эта партія мн по душ, а меня не легко заставить отказаться отъ того, чего я разъ пожелала. Твои комедіи я ставлю ни во что. Въ шестнадцать лтъ вс двушки глупы и болтливы. Я такая же была. Слава Богу, что теб такъ посчастливилось. Я совершенно отчаявалась. Ты хороша, это правда, но за то — старомодная, непріятная педантка! Вдобавокъ у тебя нтъ гроша за душой — понимаешь ли ты это?..

— Довольно, мама,— громко и твердо проговорила Верэ.— Можете передать отъ меня князю Зурову, въ какихъ выраженіяхъ вамъ будетъ угодно, что я за него замужъ не пойду. Не пойду, и только.

Затмъ, прежде чмъ мать успла раскрыть ротъ, она собрала свои цвты, и вышла изъ комнаты.

Съ завтраку лэди Долли сошла одна, и, конечно, порученія дочери не исполняла, а только просила Зурова подождать окончательнаго отвта, говоря, что двушка смущена, взволнована, и даже сама себя не понимаетъ хорошенько. Верэ между тмъ написала своему претенденту сухой, но вжливый отвтъ, и поручила горничной отнести ему письмо, та, зная порядки, отнесла его Адріенн, которая, въ свою очередь, вручила его леди Долли. Осторожная маменька письмо сожгла, дочери не сказала ни слова, и повезла ее на нсколько дней гостить къ какой-то своей пріятельниц, давъ Зурову слово вернуться къ балу, который онъ собирался дать въ честь принца Валлійскаго, общавшаго постить его замокъ. Во все время своего отсутствія, лэди Долли безъ устали приставала въ дочери, убждая ее согласиться, увряя, что ея записка не могла произвести на Зурова никакого серьёзнаго впечатлнія, что онъ просто счелъ это за дтскую выходку и пр. Верэ по прежнему оставалась непоколебимой. На подмогу матери явилась лэди Стотъ, съ первыхъ же словъ двушка поняла, въ чему она клонитъ, и остановила ее вопросомъ:

— Мать моя прислала васъ?— затмъ прибавила: — будьте такъ добры, лэди Стотъ, передайте ей, что все это ни къ чему не поведетъ: я за князя Зурова замужъ не пойду.

— Нехорошо такъ говорить, душа моя. Если я пришла толковать съ вами, то это единственно въ вашихъ интересахъ. Много видала я молоденькихъ двушекъ, губившихъ всю свою жизнь изъ-за того только, что не хотли во-время подумать.

— Я думала.

— Думали, какъ думаютъ въ шестнадцать лтъ, но я не то хочу сказать, я желаю, чтобы вы взглянули на вопросъ сквозь очки моей опытности и привязанности, а равно — опытности и привязанности вашей матери. Вы еще очень молоды, Верэ.

— Шарлотта Корде была почти такъ же молода, какъ я, Іоанна д’Аркъ — тоже.

— Не знаю, къ чему вы ихъ припутали, но еслибъ он об вышли замужъ въ шестнадцать лтъ,— имъ это было бы весьма полезно. Вы теперь двочка, дитя мое, совсмъ маленькая двочка. Вамъ дозволяется носить одинъ жемчугъ. Вы не представлены ко двору. Вы — ничто. Въ обществ такихъ двушекъ какъ вы — сотни. Не выйди вы замужъ, васъ, въ двадцать лтъ, будутъ считать старухой и станутъ говорить: ахъ, она давнымъ давно вызжаетъ, она ужъ не молода, и что всего хуже — вы начнете это чувствовать, тогда вы будете рады выдти замужъ за кого попало, а ужасне этого ничего быть не можетъ. Вы пойдете за младшаго сына какого-нибудь баронета, за секретаря миссіи, отправляющагося въ Гонъ-Конгъ или Чили, за кого случится, лишь бы не видать боле своего лица въ зеркалахъ большой залы. Если же вы выйдете замужъ рано и хорошо, вс эти ужасы минуютъ васъ, тогда вы будете носить брильянты, будете сами себ госпожей, пожалуй пріобртете серьезное значеніе въ обществ въ то время, какъ ваши современницы еще будутъ считаться дебютантками и носить бленькія платьица, у васъ будутъ дти — вотъ вамъ и серьезный интересъ, у васъ будетъ все, что есть лучшаго въ жизни. Лучшій художникъ напишетъ вашъ портретъ, а Вортъ будетъ одвать васъ. И вс эти блага выпадутъ вамъ на долю единственно потому, что вы вышли замужъ рано, и вышли хорошо. Душа моя, для двушки подобный бракъ — то же, что для юноши — война, первая битва.

Однако и эта краснорчивая, въ своемъ род, тирада оставляетъ Верэ непреклонной. Тогда маменька ршается выдвинутъ тяжелую артиллерію, и однажды ночью вся въ слезахъ подкрадывается къ ея постели, и сообщаетъ ей что-то такое, посл чего Верэ, вся помертвлая отъ ужаса, соглашается, наконецъ, быть женой Зурова.

Мать и дочь возвращаются въ Фелиситэ, Верэ ходитъ, говоритъ, отвчаетъ на вопросы, благодаритъ за поздравленія — точно во сн.

Зуровъ былъ счастливъ и доволенъ, сестра его со слезами на глазахъ поглядывала на свою будущую невстку, вс гости были поражены удивленіемъ, никто изъ нихъ не ожидалъ, чтобы ихъ гостепріимный хозяинъ женился на дочери лади Доротеи Вандердекенъ. Мужчины жалли прекраснаго ребенка, женщины уже завидовали ей и относились въ ней враждебно. На бал Верэ всхъ поразила своей красотой и своимъ мрачнымъ видомъ. Главное украшеніе ея туалета былъ дивный жемчугъ — подарокъ жениха, ей казалось, что это цпи, сковывающія ее какъ простую рабыню… конечно, такія дикія мысли могли придти въ голову ей одной.

Изъ французскихъ газетъ угналъ Коррезъ, во время пребыванія своего въ Вн, о предстоявшей свадьб князя Зурова съ миссъ Гербертъ, онъ скомкалъ No газеты и швырнулъ его въ каминъ, и изъ Москвы написалъ лэди Долли письмо, по прочтеніи котораго съ ней сдлался истерическій припадокъ. Письмо она уничтожила и, конечно, оставила безъ отвта. Въ числ многочисленныхъ свадебныхъ подарковъ, полученныхъ Верэ, былъ одинъ, присланный безо всякаго письма, а потому какъ-бы анонимный: роскошное опаловое ожерелье съ прившенной къ нему брильянтовой звздой, подъ звздой была мушка изъ сафировъ и жемчуга, а еще ниже лучи изъ рубиновъ, какъ-бы изображавшіе пламя. Мушка такъ была прившена, что то поднималась до звзды, то опускалась и исчезала въ пламени. Верэ не требовалось никакихъ объясненій, она сразу догадалась, кто прислалъ ей эту вещь.

Отъ бабушки молодая двушка получила въ Париж, куда мать ее повезла длать приданое, очень суровое письмо. Старуха, не понимавшая компромиссовъ съ совстью, отказывалась отъ внучки, почти проклинала ее.

Между тмъ приготовленія къ свадьб быстро близились къ концу, женихъ вернулся изъ Россіи, куда здилъ по дламъ, лэди Долли любовалась соболями, бирюзами дочери, втайн завидовала ей…

Ровно черезъ дв недли по прізд князя, свадебный обрядъ былъ совершенъ свачала въ русской церкви въ Париж, потомъ въ капелл англійскаго посольства.

Ничто не было забыто, что только могло увеличить торжественность длинной церемоніи, весь большой свтъ присутствовалъ на ней. Подарки были роскошны, свадебная корзинка любой модистк показалась бы сномъ. Описанія этой свадьбы наполняли столбцы газетъ, объ одномъ только обстоятельств забыли упомянуть услужливые хроникёры, а именно, что когда посл внца мать подошла къ молодой и хотла обнять ее, та молча ее отстранила, и упала въ обморокъ на ступени, ведущія къ алтарю.

Ее не скоро привели въ чувство.

VI.

Со дня свадьбы Верэ Гербертъ прошелъ цлый годъ, за его время она побывала съ мужемъ въ Россіи, блистала въ Петербург, а теперь жила въ прелестной вилл близъ Виллафранкской бухты, все еще извстной подъ именемъ Villa Nelaguine, хотя Зуровъ купилъ ее у сестры.

Княгиня Вра прогуливалась подъ тнью пальмъ, а невстка ея, слдя за ней глазами, думала:

— ‘Надюсь, что онъ по крайней мр не жестокъ, можетъ быть, она опечалена смертью ребенка’.

Врэ точно будто угадала ея мысль.

— Я рада, что ребенокъ умеръ,— просто проговорила она, глядя ей прямо въ глаза.

Княгиня Нелагина слегка вздрогнула.

— Душа моя,— проговорила она,— этого быть не можетъ, не говори этого, женщины, даже самыя несчастныя, находятъ утшеніе въ дтяхъ. У тебя нжное любящее сердце, ты наврное…

— Мн кажется, что сердце мое превратилось въ камень,— тихимъ голосомъ проговорила молодая женщина, потомъ прибавила: въ одной поэм женщина любитъ ребенка, рожденнаго отъ ея позора, я не такая. Можетъ быть, это и очень дурно, не знаю, понимаете ли вы меня.

— Понимаю, понимаю,— быстро проговорила княгиня Нелагина, и крпко, съ искреннимъ чувствомъ, сжала руки Верэ.

Много лтъ тому назадъ сама Nadine Зурова была выдана за нелюбимаго человка, тогда какъ ей казалось, что ея собственная жизнь зарыта въ безымянной могил молодого офицера, погибшаго въ горахъ Кавказа.

— Чувства твои со временемъ измнятся, поврь мн,— продолжала она.— Въ ранней молодости горе всегда отчаянное, тмъ не мене оно не убиваетъ. Когда-то и я чувствовала то же что ты, а теперь у меня много интересовъ, много занятій, мои сыновья и дочери дороги мн, хотя они и не его дти, то же, будетъ и съ тобой.

Верэ вздрогнула.

— Люди различны,— просто проговорила она, — для меня ничто не измнится.

Она сорвала пучокъ блыхъ розъ, смяла ихъ въ рукахъ и бросила о землю.

— Вдь этимъ розамъ не расцвсть?— промолвила она.— А то, что я сдлала съ ними, братъ вашъ сдлалъ со мной. Теперь меня ничто не измнить. Забудьте все, что я вамъ наговорила, впередъ постараюсь этого не длать.

Ребенокъ ея, родившійся ранней осенью во время пребыванія князя и княгини въ Россіи, прожилъ нсколько часовъ. Мать не горевала о немъ — это былъ ребенокъ Сергя Зурова.

Странное волненіе охватило ее, когда она подошла къ безжизненному маленькому трупу, но то была не материнская любовь, не материнское горе, всего скорй — то было раскаяніе.

Въ теченіи всей своей болзни Вера только и умоляла мужа не выписывать къ ней мать, и лэди Долли преспокойно осталась въ Париж,— поздка въ Россію казалась ей, по всмъ вроятіямъ, мало привлекательной. Теперь же, когда дочь снова поселилась на юг, мать пожелала повидаться съ ней и написала, изъ Парижа, письмо въ Зурову, прося его сказать, можетъ ли она навстить ихъ. Отвтъ получился утвердительный, и въ одно прекрасное, ясное, теплое утро въ декабр лэди Долли явилась на виллу дочери.

Верэ вышла ей на встрчу на террассу въ бломъ плать, съ мантильей изъ старинныхъ испанскихъ кружевъ на голов, во всхъ движеніяхъ ея замчалась какая-то особенная лнивая грація, фигура роскошно развилась, выраженіе лица было очень холодное, мать ее не узнала.

— Неужели это Верэ?— почти вскрикнула лэди Долли.

— Это Врэ,— сухо отвтилъ Зуровъ.

— Дитя мое, какое горе, какая радость,— лепетала маменька, устремляясь къ дочери съ распростертыми объятіями.

Верэ стояла неподвижно, и позволила ей прикоснуться подкрашенными губами къ ея холоднымъ щекамъ. Глаза ея одинъ только разъ встртились съ глазами матери, и лэди Долли задрожала.

— Этоіъ ужасный втеръ!— воскликнула она, пожимаясь — хуже и въ Россіи ничего быть не можетъ.— Моя дорогая, милая Врэ, я такъ была встревожена, такъ огорчена, подумать только что ты лишилась этого ангельчика.

— Не станемъ говорить объ этомъ — совершенно спокойно попросила ее дочь.

Вообще эта поздка лэди Долли была не изъ удачныхъ, Врэ отъ нея сторонилась, Зуровъ былъ, правда, гораздо, любезне, но и онъ словно давалъ ей чувствовать, что она лишняя у нихъ въ дом, даже княгин Нелагиной — и той было не до нея, она все искала удобной минуты, чтобы переговорить съ братомъ о его жен, и наконецъ улучила ее однажды вечеромъ.

— Сергй,— сказала она ему,— Врэ смотритъ нездоровой!

— Неужели?— небрежно проговорилъ онъ,— она всегда слишкомъ блдна, и ей говорю, чтобы она румянилась, а не то она наврядъ ли будетъ имть успхъ на парижскихъ балахъ, даромъ что такъ хороша собой.

— Румяниться въ семнадцать лтъ! ты, конечно, говоришь не серьёзно. Ей одно нужно — быть счастливой. Не думаю, чтобы ты составлялъ ея счастіе. Пытался ли ты?

— Не мое дло составлять счастье женщинъ. Он могутъ быть счастливы, я имъ не мшаю. У нея десять тысячъ франковъ въ мсяцъ на ея прихоти, если этого мало — я прибавлю. Можешь передать ей это. Въ деньгахъ я никогда не отказываю.

— Ты говоришь какъ буржуа,— съ нкоторымъ презрніемъ замтила ему сестра.— Неужели ты воображаешь, что деньги — все? Для такихъ женщинъ, какъ она, он почти не имютъ значенія. Она все отдаетъ бднымъ, ей отъ нихъ нтъ радости никакой.

— Въ такомъ случа она совсмъ не похожа на свою мать,— съ улыбкой замтилъ князь.— Я съ ней ласковъ, мн кажется, нельзя же на свою жену смотрть какъ на святую, растолкуй ей это, пожалуйста. Еслибъ она была благоразумна, какъ другія, она была бы счастлива подобно имъ.

На этомъ разговоръ прекратился.

Лэди Долли, съ своей стороны, изъ себя выходила, видя постоянную тоску дочери. ‘Вотъ неблагодарность-то!’ думала она глядя на роскошь, которою зять ея окружалъ свою жену, и сознавая, какъ мало все то, что бы ее, теперь, въ ея годы, заставило прыгать отъ радости, доставляло удовольствія Вр.

— Неужели общество ее совсмъ не занимаетъ?— спрашивала Долли у княгини Нелагиной.

— Ни на волосъ — былъ отвтъ.— И я прекрасно понимаю — почему. Безъ кокетства или честолюбія, невозможно увлекаться обществомъ, каждой хорошенькой женщин слдуетъ быть кокеткой, каждой умной женщин — должно заниматься политикой, волненія, интриги, соперничество — неразлучны съ этими двумя карьерами,— это соль, безъ которой самый великолпный обдъ покажется безвкуснымъ. Женщин нужна цль, все равно какъ рыболову нужна рыба въ ручь, а то живо надостъ безъ толку хлестать удочкой по вод. Врэ, по самой природ своей, не можетъ быть кокеткой, она слишкомъ горда, къ тому же, мужчина ее не интересуетъ. Политикой ей тоже не увлечься, великіе вопросы ее, правда, занимаютъ, но ничтожныя, мелкія средства, пря помощи которыхъ люди стараются добиться своихъ цлей, ей безгранично противны, а потому и дипломаткой ей никогда не бывать.

— Да,— со вздохомъ замтила на это лэди Долли:— странно, какъ подумаешь что, Верэ — моя дочь.

— Еще странне, что она жена моего брата,— сухо проговорила Нелагина.

На слдующій же день, посл этого разговора, лэди Долли ухала съ мужемъ, пріхавшимъ повидаться съ ней, въ Англію. Она узжала съ облегченнымъ сердцемъ, дочь возбуждала въ ней зависть и досаду…

Вскор и супруги Зуровы собрались въ Парижъ, князю легко дышалось только въ этомъ город.

Сидя въ вагон, Вра все время думала о Коррез, ей не хотлось встртиться съ нимъ, что-то онъ подумалъ обо мн? размышляла она, подумалъ, конечно, что я продала себя, и мн нельзя будетъ разубдить его. А поздъ летлъ и летлъ. Съ каждой минутой приближалась она къ нему, къ человку, умолявшему ее сохранитъ себя незапятнанной свтомъ. Они пріхали въ Парижъ въ семь часовъ пополудни, милліоны уличныхъ фонарей сверкали въ отдаленіи, погода стояла очень холодная, кучеръ повезъ ихъ мимо зданія Оперы, по тому же направленію стремились толпы пшеходовъ, тянулись длинныя вереницы каретъ. Карета княгини двигалась медленно, а при газовомъ освщеніи легко было прочесть напечатанныя крупными буквами, на афиш, слова: ‘Фаустъ’ — Коррезъ.

Вра откинулась въ глубину кареты.

Вскор экипажъ въхалъ во дворъ ихъ отеля. То былъ большой, великолпно разукрашенный домъ во вкус второй имперіи. Цлые ряды лакеевъ низко склонялись передъ своей госпожей, золоченые канделябры бросали яркій свтъ на красный коверъ лстницы, украшенной кустами камелій и азалій.

Врэ прошла прямо въ свою комнату, упала на колни у кровати, уронила голову на руки, и горько зарыдала.

У дверей раздался голосъ мужа.

— Одвайтесь скорй,— кричалъ онъ ей,— мы живо пообдаемъ и еще успемъ показаться въ опер.

Жена попробовала было возражать, отговариваясь усталостью, но онъ весьма категорически объявилъ, что подобныхъ капризовъ выносить не намренъ, и она, съ невысохшими еще слезами на рсницахъ, принялась одваться. Черезъ нсколько минутъ она сошла въ столовую, на ней было блое бархатное платье, сапфиры и брилліанты сверкали въ ея свтлыхъ волосахъ, подавленное волненіе придало необычайный блескъ ея глазамъ, вызвало яркій румянецъ на щеки.

Во время обда мужъ нсколько разъ пристально на нее взглядывалъ.

— Вы послдовали моему совту и нарумянились?— вдругъ неожиданно спросилъ онъ.

— Нтъ,— отвчала жена.

— Парижъ ршитъ, что вы прекрасне всхъ остальныхъ,— небрежно замтилъ онъ.— Мы кончили, подемте.

Еще ярче вспыхнули щеки Верэ, она поняла, что подъ остальными супругъ разумлъ тхъ женщинъ, съ именемъ которыхъ Парижъ издавна привыкъ связывать свое имя.

Княгиня Зурова вошла въ свою ложу точно во сн, и сейчасъ же опустилась на стулъ.

На сцен стояли другъ противъ друга — Маргарита и Фаустъ.

Свтъ падалъ прямо на классическій профиль Корреза, стоявшаго съ опущенными глазами, и глядвшаго на двушку у его ногъ. Костюмъ выказывалъ все изящество его фигуры, а страстная меланхолія, отражавшаяся на лиц, длала красоту линій этого лица какъ-бы еще замтне.

Когда Верэ вошла, Фаустъ молчалъ, но черезъ минуту Коррезъ поднялъ голову, и въ зал раздались чудные звуки. Вся театральная зала внимала пвцу, затаивъ дыханіе, Верэ казалось, что сердце ея перестало биться, она слушала въ безмолвномъ упоеніи, подперевъ щеку рукой.

По окончаніи дйствія, ложа ея наполнилась представителями парижскаго высшаго общества.

— Вы затмили самого Корреза, княгиня,— замтилъ ей одинъ изъ нихъ:— любуясь вами, Парижъ разсянне обыкновеннаго слушалъ своего соловья, и по счастью для него, такъ какъ онъ положительно взялъ фальшивую ноту.

— Если ты очень устала, подемъ,— сказалъ ей мужъ посл четвертаго акта: съ него было довольно, онъ видлъ, какъ бинокли всей залы направлялись на русскую красавицу, какъ ее называли.

— Я какъ-будто отдохнула,— робко проговорила она.

— Капризна же ты, нечего сказать,— смясь, замтилъ мужъ: — я привезъ тебя съ тмъ, чтобы тебя видли,— цль достигнута, теперь мн пора въ клубъ — подемъ.

VII.

Зуровскій отель нсколько измнилъ свой характеръ, при появленіи въ его стнахъ молодой хозяйки, подъ управленіемъ княгини Нелагиной, онъ представлялъ нейтральную почву, на которой, во имя собственнаго удовольствія, сталкивались представители различныхъ общественныхъ слоевъ и всевозможныхъ политическихъ фракцій, Верэ нсколько иначе смотрла на вещи, чмъ ея невстка: она была строже къ себ и другимъ, и вліяніе ея личности тотчасъ отразилось на всемъ окружающемъ.

‘Живи ты лтъ сто тому назадъ,— ты бы изъ нашего дома сдлала Htel Rambouillet’, говаривалъ ей мужъ.

Женщины ея круга тяготились обществомъ молодой княгини: ‘не правда ли,— говорили он другъ другу,— при ней всегда кажется, будто находишься въ церкви?’

Успхъ молодая княгиня имла огромнйшій, но не на радость былъ онъ ей. Жизнь свою она находила до-нельзя скучной и шумной: ей казалось, что она постоянно на сцен, вчно окружена льстецами, лишена друзей, и — главное — никогда не бываетъ одна. Ничего не понимала она въ свтской жизни, а только недоумвала, почему людямъ угодно называть вс эти утомительныя упражненія — удовольствіями? Ей не оставалось часа времени для размышленій, свободной минуты для молитвы. Посреди самаго блестящаго общества въ Европ, она чувствовала себя одинокой — словно птица въ клтк, ей бы хотлось имть друга, но для этого она бала слишкомъ горда и слишкомъ робка, женщины завидовали ей,— мужчины ее боялись. ‘Лесть и удовольствія утшаютъ всхъ женщинъ,— почему не прибгните вы къ намъ?’ — безъ словъ говорили ей вс и каждый, не понимая, до какой степени опасны подобные совты.

Бурный потокъ свтской жизни уносить на своихъ, волнахъ счастье многихъ молодыхъ женщинъ, подобно тому, какъ рка въ своемъ теченія уносить плавающіе на поверхности ея розовые лепестки, но, конечно, если лепесткамъ не удастся совладать съ теченіемъ и они погибнутъ, то винитъ будутъ ихъ, и вс единогласно ршатъ: ‘лепестки виноваты!’ Сергй Зуровъ только тогда вспоминалъ, что онъ женатъ, когда лестные для его самолюбія отзывы о красот жены долетали до ушей его, все свое время проводилъ онъ въ обществ женщинъ, не стоившихъ ея мизинца, одну изъ нихъ — Noisette, вульгарную, но красивую актрису одного изъ маленькихъ театровъ, онъ отбилъ у своего лучшаго друга, другую — отличавшуюся смуглой кожей и толстыми губами, придававшими ей видъ мулатки,— у богатаго банкира, та и другая грабили его напропалую, но забавляли, а ему только это и требовалась.

Бывали, впрочемъ, минуты, когда эти милыя особы надодали Зурову, и тогда онъ бжалъ въ изящный будуаръ своего стараго друга, герцогини де-Сонназъ, и тамъ проводилъ цлые часы въ веселой, непринужденной болтовн.

Герцогиня была женщина лтъ тридцати-трехъ, она принадлежала и по рожденію, и по замужству, къ двумъ древнйшимъ родамъ французской аристократіи, ближайшіе родственники ея совершали ежегодныя путешествія въ Фрошдорфъ, сама герцогиня находилась въ числ немногихъ представительницъ Сенъ-Жерменскаго предмстья, удостоившихъ признать вторую имперію. Не въ ея характер было жертвовать собою и сидть взаперти изъ-за какого-то призрака и какой-то лиліи. Это была женщина, любившая роскошь и поклоненіе.

Одвалась герцогиня де-Сонназъ положительно лучшіе всхъ, и была очаровательна, хотя во всемъ лиц ея только и было хорошаго, что глаза, ей поклонялись вс, даже такіе люди, которые бы прошли равнодушно мимо Елены или Венеры. Съ самаго появленія молодой жены Зурова на парижскомъ горизонт, герцогиня, которую извстіе о брак ея одного стариннаго обожателя съ молодой англичанкой привело въ положительное бшенство, была съ Верэ крайне любезна, ласкова, привтлива, хвалила ее всмъ и въ особенности ея мужу, когда тотъ, въ припадк откровенности, сознавался Жанн де-Сонназъ, что ему съ женой — тоска.

— Жена ваша,— возражала ему въ такихъ случаяхъ собесдница,— принадлежитъ къ прежнему типу чистыхъ и гордыхъ женщинъ. Намъ полезно, отъ времени до времени, видать такихъ. Она бы величаво взошла на гильотину, но ей никогда не понять современныхъ условій, и всегда будетъ она питать къ нимъ тайное презрніе. Въ ней есть чувство собственнаго достоинства, въ насъ — ни искры, мы даже позабыли, что это такое. Мы злимся, если намъ подадутъ большой счетъ. Играемъ — и не платимъ, куримъ, бранимся, громко смемся, вульгарно интригуемъ, мы не въ состояніи никого вдохновить ни на что, разв на скверную войну, или на гибельную спекуляцію. Вотъ каковы мы, судите же: похожа ли на насъ ваша жена, и будьте благодарны судьб, хотя она точно святая и нсколько напоминаетъ благо лебедя въ ‘Лоэнгрин’.

Съ матерью княгиня Зурова видалась рдко: лэди Долли окончательно поселилась въ Лондон, и не могла нахвалиться своимъ выборомъ: ‘Лондонъ теперь такой милый городъ,— говорила онъ всхъ своимъ друзьямъ,— вс эти глупости на-счетъ соблюденія воскреснаго дня выводятся окончательно, и время можно проводить превесело,— стоитъ только хранить вс обычаи: бывать въ церкви въ положенные дни, никуда не показываться и ходить въ черномъ въ теченіи Страстной недли,— до остального никому дла нтъ’. Лэди Долли, лучше чмъ кто-либо, умла пренебрегать обязанностями изъ-за удовольствій, въ лиц ея примирялась рулетка и ритуализмъ: она всегда отправлялась поутру въ церковь св. Маргариты, если разсчитывала вечеромъ обдать въ одномъ изъ модныхъ ресторановъ. Кром того, лэди Долли отличалась значительной терпимостью, въ сравненіи съ прочими членами гордой семьи своего мука, когда племянникъ ея, молодой герцогъ де-Мулль, вопреки желанію бабушки и всхъ своихъ близкихъ, женился на красавиц-американк — Фускіи Личъ, и вс его родные, начиная съ Верэ Зуровой, протестовали противъ его выбора весьма энергически, и даже не согласились присутствовать на бракосочетаніи, лэди Долли одна изъ всхъ его тётокъ явилась на свадьбу, и хотя осуждала его въ глубин души, но заявляла всмъ, кто съ ней только объ этомъ разговаривалъ, что, относительно говоря, выборъ Франка еще не такъ дуренъ: онъ могъ бы жениться на пвиц изъ caf chantant, или на наздниц изъ цирка,— женятся же многіе молодые люди на подобныхъ личностяхъ!

Новую свою племянницу лэди Долли, впрочемъ, терпть не могла,— главнымъ образомъ потому, что она имла большой успхъ, большій, какъ ей казалось, чмъ ея дочь.

— Врэ сама виновата,— часто говорила она своей вчной confidente лэди Стотъ:— всякій, кто къ ней приблизится, видитъ, что ей съ нимъ скучно, а этого люди не прощаютъ. Теперь самая популярная женщина во всей Европ, это — ненавистная Фускія Муллъ. Ею восхищаются, за ней ухаживаютъ, вы думаете — потому, что она герцогиня? вовсе нтъ, душа моя: можно бытъ герцогиней — и ровно ничего не значить вн предловъ своего графства, вонъ какъ эта ужасная старая кошка въ Бульмер. Фускія нравится оттого, что сама отъ всхъ въ восторг, что все ее забавляетъ. Она весела какъ жаворонокъ. Я ее ненавижу, но тамъ, гд она — никому не бываетъ скучно. Да вотъ вамъ примръ: на томъ благотворительномъ базар въ пользу бдныхъ валаховъ — кто бы они тамъ такіе ни были — было ршительно все общество, у Вры была лавочка,— она ее наполнила великолпными, слишкомъ великолпными вещами и сидла подл, точно одинъ изъ лучшихъ портретовъ Миньяра. Она была очаровательна, прелестна, надъ головой ея возвышалась бесдка изъ орхидей, сидла она на индійскомъ рзномъ стул изъ слоновой кости. Что-жъ вы думаете?— люди сотнями стекались къ ея лавочк, любовались ея красотой — и уходили. Въ нсколькихъ шагахъ отъ нея, Фускія Муллъ торговала сквернйшимъ чаемъ, пирожками и папиросами,— къ ней почти невозможно было подойти,— такая толпа: правда, на ней была прелестная шляпа Louis XIII, восхитительное, золотистое платье съ длиннымъ бархатнымъ жилетомъ. Она цловала папироски и продавала ихъ по пяти фунтовъ за штуку. Зурову стало досадно,— онъ подошелъ къ жен и сказалъ ей: ‘вонъ тамъ за бріошку даютъ больше, чмъ за весь вашъ саксонскій и севрскій фарфоръ, или за ваши орхидеяи’. Врэ только взглянула на него — знаете ея взглядъ?— и спросила: ‘не прикажете ли мн цловать орхидеи?’ —Даже мужъ ея разсмялся, ‘нтъ,— сказалъ онъ,— вы на это не годитесь: вы не умете быть доступной’,— и это правда, а ныньче — если не умешь быть доступной, такъ и съ успхомъ простись.

Въ этомъ случа, какъ и во многихъ другихъ, леди Долли обнаруживала большой залась житейской философіи, дочь ея точно была не поплечу той сфер, въ которую бросила ее судьба. Многое въ этой сред смущало и раздражало ее: съ благотворительностью свтскихъ барынь она, напримръ, примиряться никакъ не могла, ‘Нищихъ всегда имете съ собою, сказалъ Христосъ,— говорила она однажды, обращаясь къ шумной групп своихъ знакомыхъ:— вы считаете себя послдовательницами Христа, но какъ имете вы ихъ съ собою — этихъ нищихъ?— толстая стна отдляетъ ваши палаццо отъ ихъ конуръ, вы богаты развлеченіями, которымъ вамъ угодно придавать характеръ благотворительныхъ затй: лотереи въ пользу голодающихъ, спектакли въ пользу жертвъ наводненія,— что это все такое, какъ не страшная насмшка надъ страданіемъ? Почему бы вамъ честно не сознаться, что вы равнодушны къ бднякамъ? можетъ быть, они простили бы вамъ ваше равнодушіе, но, конечно, не простятъ оскорбленія, какое вы имъ наносили вашимъ притворнымъ сожалніемъ’.

Слушательницы были скандализированы,— он совтовались со своими духовниками, и поршили, что не позволятъ боле молоденькой женщин читать имъ проповди, въ род тхъ, которыми Іоаннъ Златоустъ нкогда громилъ константинопольскихъ женщинъ.

Сама Верэ длала много добра: она каждое утро посщала бдныхъ и, кром матеріальной помощи, оказывала имъ и нравственную поддержку, лучшіе часы ея жизни были т, которые она проводила среди своихъ смиренныхъ друзей, въ обращеніи ея съ ними не было и тни обычной надменности: она всегда помнила завтъ бабушки, говорившей ей, бывало, во дни ея тихаго дтства: ‘можешь, если желаешь, надть второе свое платье дли представленія королев, но когда идешь навстить бдняка — надвай что у тебя есть лучшаго, не то огорчишь его, обидишь’. Зуровъ часто, въ насмшку, называлъ жену святой Елизаветой, но ея затямъ не мшалъ, онъ только требовалъ, чтобы она всегда возвращалась домой во-время, для прогулки въ Булонскомъ лсу или для визитовъ, но не препятствовалъ ей проводить раннее утро въ занятіяхъ, приходившихся ей по душ. Въ великосвтскихъ гостиныхъ героиня ваша часто видала Корреза, но онъ не искалъ случая быть ей представленнымъ, а потому она не имла возможности говорить съ нимъ, почти каждый вечеръ бывала она въ опер, втайн упиваясь его пніемъ и не воображая, что онъ поетъ совсмъ иначе,— еще лучше обыкновеннаго, когда видитъ издали, въ глубин ея ложи, блокурую головку, полу-закрытую веромъ…

Такъ проходилъ день за днемъ, княгиня Зурова, по прежнему, составляла предметъ разговоровъ,— о ея портретахъ, ея бюстахъ, ея туалетахъ, ея брильянтахъ писали въ газетахъ, а тоска, гнздившаяся въ ея сердц, все возростала и возростала. Однажды на одной изъ выставокъ ей бросилась въ глаза картина, изображавшая двицу, купленную для гарема, связанную веревками по рукамъ и по ногамъ и окруженную грудами драгоцнныхъ тканей, цлыми ящиками блестящихъ каменьевъ, долго, не отрываясь, смотрла Верэ на несчастную, и, наконецъ, спросила, обращаясь къ живописцу, писавшему картину: ‘неужели вамъ для этого сюжета надо было здить на Востокъ?’ Картину она купила и повсила у себя въ спальн. Таково было положеніе длъ, когда однажды въ одномъ изъ посольствъ былъ назначенъ большой костюмированный балъ.

Князь и княгиня Зуровы пріхали изъ послднихъ. На немъ былъ старинный боярскій костюмъ, состоявшій изъ соболей и драгоцнныхъ камней,— она изображала Ледъ, брилліанты и висюльки изъ чернаго хрусталія покрывала ее всю, съ головы до ногъ.

Появленіе ея было встрчено восторженными восклицаніями. Она — полюбовавшись въ теченіи нсколькихъ минуть красивой и оживленной картииной праздника, готова была сейчасъ же воротиться домой, ей, какъ всегда — было скучно!

Медленно двигалась она по комнатамъ, на груди ея сверкалъ одинъ изъ крупнйшихъ брилльянтовъ Европы, въ рук она держала опахало изъ блыхъ страусовыхъ перьевъ, шлейфъ ея поддерживали два маленькихъ де-Сонвазъ, одинъ изображалъ полярную Звзду, другой — Морозъ.

Самая ея молчаливость соотвтствовала характеру ея красоты и принятой ею на себя роли.

— Когда вы проходите мимо,— шепнулъ ей одинъ изъ принцевъ, почтившихъ праздникъ своимъ присутствіемъ, просто холодешь отъ отчаянія. Она низко присла ему, она почти ничего не слыхала, глаза ея слдили за показавшейся вдали фигурой. То былъ венеціанецъ съ лютней. Костюмъ его былъ скопированъ съ знаменитой фрески Баттиста Зелотти, онъ казался ожившимъ Джорджано. Нсколько знатныхъ дамъ, подъ прикрытіемъ маски, осыпали его цвтами и сластями. Онъ смялся и защищался при помощи золотого жезла, похищеннаго у пріятеля, изображавшаго Меркурія. Онъ быстро подвигался впередъ, но принцъ преградилъ ему дорогу и спросилъ:— Что пользы къ вашей лютн, если струны ея молчать?

— Подобно пвцу,— носящему ее, моя лютня всегда найдетъ голосъ для вашего высочества,— отвчалъ музыкантъ.

Они находились въ длинной галере вдали отъ бальной залы, въ раскрытыя окна виднлся иллюминованный садъ, стны были увшаны гобеленовыми обоями, галерея выходила прямо на мраморную террассу, за которой тянулись лужайки съ бьющими посреди ихъ фонтанами.

Венеціанецъ заплъ, подъ аккомпаниментъ лютни, романсъ на слова Гейне, содержащія, въ восьми строкахъ, разсказъ о двухъ разбитыхъ жизняхъ:

На свер дикомъ стоитъ одиноко

На голой вершин сосна,

И дремлетъ, качаясь, и свтомъ сыпучимъ

Одта, какъ розой, она.

И снится ей все, что въ пустын далекой,

Въ томъ кра, гд солнца восходъ,

Одна и грустна за утес горючемъ

Прекрасная пальма растетъ.

Какъ только первыя ноты задрожали въ воздух, Верэ еще пристальне взглянула на пвца, и узнала въ немъ Кoppeзa.

— Ради Бога, еще что-нибудь,— умолялъ принцъ, Коррезъ сдался на его просьбу и проплъ ‘La Nuit de Mai’ Альфреда де-Мюосе.

Когда онъ кончилъ — въ галере царило глубокое молчаніе, вс эти легкомысленные люди ощутили, хотя бы на минуту только, внезапную боль, смутное сожалніе о чемъ-то, словомъ — все, что ощущалъ самъ поэтъ, писавшій эти дивныя строки.

Дв крупныя слезы скатились изъ глазъ прелестной женщины на ея брилльянты. Пвецъ отвсилъ принцу низкій поклонъ и скрылся въ толп.

— А я только-что хотлъ представитъ его княгин,— съ неудовольствіемъ подумалъ высокій поклонникъ искусства,— впрочемъ, онъ, можетъ быть, правъ. Артисты, подобно богамъ, должны иногда скрываться отъ взоровъ толпы. Я его прощаю, но я ему завидую.

Принцъ замтилъ отуманившіеся взоры Верэ.

VIII.

Эта встрча не была однако послдней. Верэ, еще много разъ суждено было сталкиваться въ толп съ человкомъ, остававшемся, по-старому, ея идеаломъ, такъ однажды на большомъ вечер у герцогини Жанны онъ съ такимъ искреннимъ одушевленіемъ, съ такимъ глубокимъ чувствамъ сплъ простой романсъ, что княгиня Верэ, наконецъ, поняла, яркій румянецъ залилъ ея щеки, когда глаза его встртились съ ея глазами.

Сезонъ кончился, супруги Зуровы отправились на первые лтніе мсяцы къ себ въ Фелиситэ, герцогиня Жанна де-Сонназъ покинула Парижъ одновременно съ ними, она ршилась провести часть лта по сосдству съ ихъ имніемъ, въ Трувил.

Даже лтомъ, Верэ не суждено было, хоть немного, отдохнуть отъ того водоворота, въ которомъ она постоянно жила, обязанности хозяйки дома поглощали все ея время. Герцогиня Жанна, своими веселыми затями, оживляла ихъ маленькій кружокъ, ей, между прочимъ, были обязаны очень оригинальной мыслью, а именно по ея иниціатив устроенъ былъ въ Трувил благотворительный базаръ въ новой форм, въ вид ярмарки, причемъ во продавщицы, въ числ которыхъ были представительницы многихъ аристократическихъ именъ Европы, должны были явиться въ Бостонахъ фламандскихъ крестьянокъ, съ соотвтствующими золотыми украшеніями, въ высокихъ блыхъ чепцахъ и въ деревянныхъ башмакахъ. Княгиня Зудова, по желанію мужа, должна была также принять участіе въ этомъ праздник. Разноцвтныя палатки были разбиты на лугу въ громадномъ парк графа д’Онуль, каждая изъ нихъ была украшена флагомъ съ изображеннымъ на немъ гербомъ будущей продавщицы. Противъ голубой палатки, предназначавшейся дли княгини Зуровой, виднлась полосатая, блая съ розовымъ, надъ которой, вмсто герба, красовалось изображеніе блки, грызущей орхи, съ надписью вокругъ, гласящей:— ‘Да здравствуютъ браконьеры’. На полахъ палатки была надпись: ‘Mademoiselle Noisette’.

Вера Зурова, пріхавшая съ мужемъ, невсткой и гостями, по просьб герцогини взглянуть на приготовленія къ ея празднику, поблднла отъ гнва, замтивъ, какимъ сосдствомъ наградила ее распорядительница. Тмъ не мене она не промолвила ни слова, но въ тотъ же вечеръ, улучивъ свободную минутку, подошла къ мужу и въ самыхъ сдержанныхъ выраженіяхъ объявила ему, что если Noisette осмлится занять свою палатку, то она, Верэ, своей не займетъ. Мужъ разсвирплъ, жена оставалась непреклонной, княгиня Нелагина пыталась-было убдить невстку въ томъ, что нелпымъ требованіямъ всего лучше покориться, если не желаешь навлечь на себя еще большихъ непріятностей, молодая женщина ничего слышать не хотла, неизвстно, чмъ бы это все кончилось, а главное — къ чему бы привело супруговъ возникшее между ними неудовольствіе, еслибъ не вмшалась въ дло милосердая судьба. Въ самый день праздника княгиня Верэ прогуливалась по саду, вдругъ къ ногамъ ея упалъ камень, съ привязанной къ нему запиской.

Верэ развернула ее, а небольшомъ клочк бумаги, незнакомымъ ей, но твердымъ и изящнымъ, мужскимъ почеркомъ были начертаны слдующія слова:

‘Mademoiselle Noisette вчера была вызвана въ Парижъ. Смиренный доброжелатель умоляетъ княгиню Зурову боле этимъ обстоятельствомъ не тревожиться. Она можетъ, съ совершенно спокойной душой, удостоить ярмарку своимъ присутствіемъ’.

Прочтя письмо, Верэ оглянулась, кругомъ не было ни души, только вдали виднлась маленькая лодочка, съ сидвшимъ въ ней рыбакомъ, энергически работавшимъ веслами.

Лица его ей не было видно.

‘Врно онъ бросилъ мн письмо’, съ недоумніемъ подумала молодая женщина.

Она спокойно совершила свой обычный обходъ, побывала въ другомъ саду, въ оранжере, и часовъ въ одиннадцать возвратилась домой, гд застала все общество въ сильномъ волненіи, герцогиня только-что получила отъ одного изъ помощниковъ своихъ по устройству праздника извстіе, что Коррезъ, находящійся въ Трувил проздомъ, предлагаетъ имъ свои услуги, и проситъ отдать въ его распоряженіе павильонъ m-lle Noisette.

Предложеніе это, конечно, принимается съ восторгомъ, праздникъ удается какъ нельзя лучше, но герцогиня, отъ наблюдательности которой ничто не ускользаешь, замчаетъ, что Коррезъ, любезничающій со всми женщинами, играющій съ дтьми, забавляющій публику своими шутками, остротами, проводящій ее въ восторгъ своимъ пніемъ, веселый, оживленный Коррезъ не бросилъ ни одного взгляда на палатку княгиня Зуровой,— ‘Тутъ что-нибудь да не такъ’, думаетъ проницательная госпожа, и ршаетъ въ ум, что за безупречной красавицей не мшаетъ приглядывать, можетъ бытъ, кое-что и увидишь’!

IX.

Надъ красивымъ, утонувшимъ въ зелени Ишлемь сгущались вечернія сумерки.

Ишль, какъ молоденькая двушка, всего лучше поутру. Вечернее освщеніе недостаточно ярко, луна долго не поднимается надъ сосновыми лсами, опоясывающими городокъ, но за то, когда она покажется, то очень эффектно освщаетъ быстро катящій воды свои Траунъ, съ отражающимися въ нихъ огнями, мелькающими въ окнахъ прибрежныхъ домовъ.

Ишль спокойный, приличный, простой городокъ. Ишль не напоминаетъ кокотку — какъ прежній Баденъ, или титулованную коколетку — какъ Монако. Ишль не играетъ въ азартныя игры, не кутить, вообще не безумствуетъ, онъ отличается нсколько старомоднымъ характеромъ.

Ишль рано ложится и рано встаетъ.

Въ описываемый августовскій вечеръ, въ городк царила невозмутимая тишина, хотя постителей было чрезвычайно много. Тихія группы гуляющихъ мелькали подъ деревьями эспланады, на балконахъ сидли мужчины и женщины, по временамъ слышался лай собаки, двичій смхъ, всплески весла на рк.

Вдругъ, съ большой дороги, раздались стукъ копытъ, щелканіе бича, почтовый рожокъ, все звуки, нарушавшіе благодатную вечернюю тишину, и показалась запряженная четверикомъ коляска, съ двумя дамами и собакой.

Мужчина, сидвшій на окн отели: ‘Kaiserin Elisabeth’, тотчасъ узналъ путешественницъ.

— Судьба,— пробормоталъ онъ.— Цлыхъ два года все избгаю, и вдругъ fatum, въ лиц нашихъ докторовъ, посылаетъ насъ обоихъ сюда.

Въ эту минуту, надъ самыми ушами его, раздались звуки австрійскаго марша, убійственно исполненнаго ужаснйшимъ оркестромъ. Кургастъ бросился къ окнамъ и сталъ затворять ихъ одно за другимъ.

— Что это за шумъ? спросилъ онъ у появившагося въ его комнат слуги.

— Шумъ? это — серенада музыкальной капеллы.

— Кого же это привтствуютъ?

— Княгиня Зурова изволила прибыть.

— ‘Я честно старался избгать ее,— говорилъ себ Коррезъ, по уход слуги,— что прикажете длать — судьба!’

Стемнло. Онъ вышелъ на балконъ, перегнулся черезъ перила и заглянулъ внизъ.

Тамъ на балкон лежала собака, Лоръ, звздный свтъ отражался на ея серебристо-срой шерсти, подл, на стул, виднлись букетъ альпійскихъ розъ и большой, черный веръ.

— ‘Теперь я ей задамъ серенаду’, подумалъ Коррезъ, ‘не такую, какой подарила ее капелла’.

Онъ ушелъ къ себ въ комнату, и вынесъ оттуда большую испанскую гитару, безъ которой никогда не путешествовалъ…

Какъ только первые звуки сорвались съ устъ его, княгиня, отдыхавшая съ дороги въ салон нижняго этажа, вскочила на ноги и стала прислушиваться. Сердце ея сильно билось. Другого подобнаго голоса не было въ цломъ мір. Она вышла на балконъ, облокотилась о перила и стала слушать.

Онъ плъ: ‘Safre Dimara’, изъ Фауста.

Она слушала, наклонивъ голову, вся блдная,— она чувствовала, что онъ поетъ для нея одной.

Посл первой аріи онъ сплъ нсколько отрывковъ изъ Ифигеніи, изъ Фиделіо, и наконецъ, свою любимую пснь, пснь о сосн.

Затмъ послышалось дрожаніе словно оборвавшейся струны, стукъ затворяемаго окна — и все стихло.

Когда Ишль проснулся на другой день, утро было великолпное. Зеленая рка сверкала. Кофейныя чашки звенли на всхъ балконахъ. На плотахъ виднлись груда благо блья и толпа смющихся прачекъ. Дти бгали, хорошенькія женщины на высокихъ каблукахъ и съ длинными палками прогуливались подъ деревьями.

То была мирная, живописная, достойная кисти Ватто — картина. Трудно, невозможно было представить себ, глядя на нее, чтобы на свт существовали революціи, спекуляціи, бдность, соціализмъ, торопливость и шумъ…

Коррезъ наслаждался утромъ, стоя у себя на балкон, кто-то закричалъ ему снизу:

— Доброе утро, Коррезъ. Вчера вечеромъ вы задали намъ божественную серенаду. Приходите къ намъ завтракать въ десять часовъ, здсь мы встаемъ съ птухами.

То былъ голосъ Жанны де-Сонназъ.

Герцогиня смотрла на него и смялась, на ней быль блый пенюаръ, весь покрытый волнами кружевъ, одна живая роза красовалась въ волосахъ ея, другая на груди.

— Приходите,— продолжала она,— вы встртите Верэ Зурову. Вы ее знаете. Доктора увряютъ, будто она больна, я этого не вижу. А хорошенькое мсто Ишль, бывали вы здсь прежде? Правда, немножко напоминаетъ декорацію, только скука страшная, надюсь — вы насъ развеселите.

Коррезъ отвчалъ на ея рчи нсколькими любезными фразами, а самъ думалъ: ‘Какъ сметъ это животное доврять жену Жанн де-Сонназъ?’

Княгиня Верэ возвратилась изъ ванны, съ слегка заалвшими щеками, за ней было блое шерстяное платье, съ серебрянымъ поясомъ, къ которому былъ прившенъ молитвенникъ.

— Вы похожи на Нильсонъ, но роли Маргариты,— съ улыбкой замтила Жанна де-Сонназъ. Ахъ — да, кстати, Фауста я пригласила завтракать.

— Зачмъ, зачмъ было это длать!— воскликнула Верэ, вся поблднвъ.

— Вотъ прекрасно? да у меня сотня причинъ на то была, не пугайтесь, дорогая,— Коррезъ везд принятъ, онъ джентльменъ, даромъ что нмецъ.

Доложили о приход Корреза.

— Вы, кажется, знакомы съ княгиней Зуровой?— небрежно промолвила герцогиня.

Онъ молча поклонился.

За завтракомъ герцогиня и Коррезъ разговаривали одни, Верэ слушала.

Между прочемъ, герцогиня упрекнула пвца за его равнодушіе къ заслугамъ Бердіева.

— Нтъ,— отвчалъ онъ горячо,— я отказываюсь признать достоинства шума, отрицаю значеніе чудовищныхъ хоровыхъ массъ. Странное дло, съ каждымъ днемъ музыка становится искусственне, а прочія искусства — естественне. Я учился музык въ Италіи и врю въ одну мелодію. Простота — душа музыки. Музыка не наука,— она божественный инстинктъ. Я каждый день жду, что мою манеру пть признаютъ устарвшей.

— Но не станете же вы обращать вниманіе на подобные вещи?

Коррезъ пожалъ плечами.

— Я равнодушенъ. Равнодушіе всегда сила, теперь я длаю, что хочу, потому что я въ мод. Для насъ мода замнила славу, что-жъ, врно, мы получаемъ то, что заслужили.

— Неужели вы думаете, что участь наша всегда соотвтствуетъ нашимъ заслугамъ?— тихо спросила Верэ.

— Да, княгиня, я всегда это думалъ.

— Это жестокое ученіе.

— И ложное, можетъ быть?

На слдующій день Коррезъ вздумалъ совершить хорошую прогулку верхомъ.

Чудная дорога тянется черезъ Вейсбахскую долину, вплоть до озера Аттерзее, протяженіе ея — миль шестнадцать, если не боле, идетъ она лсомъ, изобилующимъ гигантскими, поросшими мхомъ деревьями, плющами, цвтами, пнистая рка Вейсбахъ катитъ свои волны у подножія деревъ-великановъ, вдали мелькаютъ на горизонт — горы, несчетные ручейки журчатъ между высокихъ травъ, а въ конц этой живописной дороги виднется блестящая голубая поверхность самаго большого озера во всей Австріи — Аттерзее.

Коррезъ, увлекшись красотами природы, халъ шагомъ, такъ что добрался до озера часа черезъ два, здсь онъ сошелъ съ лошади, а ршилъ, что обратный путь совершитъ пшкомъ, оставивъ лошадь въ небольшой прибрежной гостинниц, онъ только-что усплъ сдлать нсколько шаговъ, какъ завидлъ въ отдаленіи силуэты двухъ человческихъ фигуръ и собаки.

Онъ тотчасъ узналъ Верэ и ея русскаго слугу. Онъ колебался, не зная: догонять-ли ему ихъ или нтъ.

Въ эту самую минуту Верэ оглянулась, желая, вроятно, полюбоваться видомъ, и увидала его.

Онъ боле не колебался, и подошелъ къ ней.

Она просто и ласково подала ему руку.

— Вы были у озера, княгиня, я также, по лсная дорога лучше. На берегахъ Аттерзее слишкомъ много народу.

— Къ сожалнію — по озеру ходятъ пароходы. Но эта дорога — прелесть.

— Дивныя здсь мст, не иди такъ часто дождь — была бы просто Аркадія. Но скажите: довольно ли вы сильны, чтобы ходить такъ далеко?

Она быстро отвчала, что любятъ ходить, что в Париж ходить мало, и ей это гораздо вредне, чмъ подобныя прогулки.

Коррезъ пошелъ рядомъ съ нею.

Сдой, угрюмый съ виду слуга слдовалъ за ними.

Они долго молчали.

— Madame де-Сонназъ не съ вами сегодня,— наконецъ, сказалъ онъ, чтобы только заговорить о чемъ-нибудь.

Верэ отвчала ему:— Нтъ, у нея много друзей въ Ингл, она у эрцгерцогини Софіи.

— Нравится вамъ m-me де-Сонназъ? впрочемъ, что-жъ я спрашиваю, конечно — да,— разъ, что вы путешествуете вмст.

— Она сама предложила хать со мной, мужъ принялъ ея предложеніе. Это было очень мило съ ея стороны.

— Герцогиня очень остроумна, очень любезна,— она должна быть пріятной спутницей, когда въ дух.

— Вы какъ будто ее не любите, а мн вчера казалось, что она пользуется вашей симпатіей.

— Мн она нравится, какъ и вся ея сфера, когда я смотрю на нее глазами ума. Сердцемъ я ее ненавижу.

— Значитъ, вы отдляете область чувства отъ области мысли?

— Ихъ раздляетъ огромное пространство. Что, князь прідете въ вамъ сюда?

— Мы съдемся въ Вн. М-me де-Сонназъ детъ со мною въ Россію.

— Долго думаете пробыть въ Россіи?

— О, нтъ, мсяца два не боле.

— Неужели васъ не утомятъ такое продолжительное путешествіе?

— Мн кажется, я довольно сильна, чтобы вынести его. Я точно утомлена, но утомлена сознаніемъ моей безполезности. Въ нашей жизни господствуетъ такая рутина, вс дни наполнены заботами о мелочахъ. Такъ трудно быть полезной.

— Но ваши крестьяне? Мн кажется, въ Россія еще такъ сильно развито невжество, суевріе…

— Мужъ не любитъ, чтобы я имла дло съ крестьянами, кром того, я такъ мало живу въ Россія, что могу, то длаю въ Париж.

Во все время этого разговора ихъ обоихъ тревожили различныя мысли: онъ жаждалъ узнать, какія силы довели ее до этого ужаснаго брака? она жаждала объяснить ему, что не низкое тщеславіе побудило ее отдать сваю руку Сергю Зурову, но ни онъ, ни она не ршались высказать томившихъ ихъ мыслей.

‘Я не должна винить ни мать, ни мужа’,— думала она.

Щеки ея горли.

Они медленно двигались подъ величавой снью старыхъ деревьевъ. .

— Итакъ, вамъ m-me де Сонназъ нравится?— снова спросилъ онъ.

— Она очень пріятная женщина, и часто напоминаетъ мн о разныхъ вещахъ, о которыхъ я забываю. Я очень забывчива.

— Въ пустякахъ, можетъ быть. Это часто случается съ мыслящими людьми. Такъ, m-me де-Сонназъ — вашъ менторъ.

— Мужъ приказалъ мн, разъ навсегда, слдовать ея совтамъ, онъ, кажется, очень ее уважаетъ. Неужели вы считаете ее недоброй женщиной?

Коррезъ засмялся.

— Недоброй? ее-то? герцогиню? Да, она очень добра, пять минутъ посл выхода изъ исповдальни. Большинство людей, княгиня, и m-me де-Сонназъ съ ними, не добры, не злы, не чувствуютъ влеченія ни къ преступленію, ни къ добродтели. Вамъ бы не мшало присмотрться къ герцогин. Нельзя быть достаточно осторожнымъ въ выбор друзей свояхъ.

— Она мн не другъ, у меня нтъ друзей.

— Легко доврю, что нтъ. Въ нашемъ большомъ свт мало мыслятъ, симпатіи, сочувствія тамъ и искатъ нечего, а безъ сочувствія какая же дружба? Несчастіе современнаго общества заключается еще въ томъ, что вс другъ на друга похожи, не на комъ и остановиться.

На полъ-дорог отъ Аттерзее, въ Вейсбахской долин, возвышается деревянный, украшенный грубой живописью крестъ, поставленный, вроятно, въ память какого-нибудь печальнаго событія, вокругъ него растутъ тнистая деревья, неподалеку стоитъ деревянная скамья.

Наши путники, незамтнымъ для самихъ себя образомъ, дошли до этого мстечка.

— Отдохните здсь, княгиня,— сказалъ Коррезъ,— вы уже прошли нсколько миль. Полюбуйтесь на эти горы, выдляющіяся сквозь деревья, а я соберу вамъ цвтовъ, вы по прежнему любите ихъ, не правда ли?

Верэ грустно улыбнулась.

— Люблю, но и цвтами мы, несчастные, мало наслаждаемся, потому именно, что видимъ ихъ постоянно въ такомъ изобиліи,—подумайте, что ихъ гибнетъ на одномъ бал!

Верэ сидла на скамь у креста, на колняхъ ея лежали цвты, на ней было блое платье безъ всякихъ украшеній, она походила на двочку, которую Коррезъ нкогда угощалъ вишнями и молокомъ.

Онъ облокотился о древесный стволъ и не спускалъ съ нея глазъ.

Долго говорили они о постороннихъ предметахъ.

Наконецъ, молодая женщина собралась съ духомъ и проговорила:

— Вы помните, какъ вы просили меня сохранить себя незапятнанной свтомъ? Я хочу сказать вамъ, что всегда, всегда стремлюсь къ этому. Мной не руководили ни самолюбіе, ни тщеславіе, какъ вы, вроятно, думали. Больше я сказать вамъ ничего не могу. Но если вы хоть сколько-нибудь понимаете меня, то, конечно, понимаете, что я говорю правду.

— Я зналъ это прежде, чмъ вы мн сказали.

Онъ забылъ, что не такъ еще давно подозрвалъ и упрекалъ ее.

Верэ молча связывала свои цвты.

Онъ слдилъ за нею, въ его темныхъ глазахъ сверкали слезы.

— Не я одинъ васъ понялъ безъ словъ, княгиня, вроятно, свтъ васъ понимаетъ, и вотъ почему добрая половина вашихъ знакомыхъ не въ силахъ простить вамъ.

— Теперь я васъ не понимаю,— съ слабой улыбкой вопросительно проговорила Верэ.

— Да, вы меня не понимаете,— быстро проговорилъ онъ,— въ этомъ вся опасность. Знаете ли вы, чего стоитъ быть чистой женщиной въ томъ свт, въ которомъ вы живете? Знаете ли, какая казнь за это преступленіе — одиночество. Если вамъ стыдно ходить полу-одтой, если вы не желаете смяться надъ неприличными намеками, понимать непристойныя псни, имть въ числ своихъ друзей женщину съ двусмысленной репутаціей, если вы такая отсталая,— вы оскорбляете свое поколніе, вы ему живой упрекъ. Неужели вы не сознаете, что ваши современницы скорй простили бы вамъ порокъ во всей его нагот, чмъ эти незапятнанныя одежды, которыя вы достойны носитъ наравн съ дтьми и съ ангелами?

Онъ умолкъ.

Верэ слушала, лицо ея слегка зааллось, потомъ покрылось еще большей блдностью. Теперь она хорошо, слишкомъ хорошо поняла его. Смутный стыдъ закрался ей въ душу при мысли, что онъ знаетъ, какъ теменъ ея путъ, какъ ненавистна ей ея собственная участь.

Она собрала свои цвты и встала.

— Далеко мн до ангеловъ, вы слишкомъ хорошаго обо мн мннія,— проговорила она слегка дрожащимъ голосомъ.— Солнце, кажется, садится. Становится погдно.

— Да, скоро стемнетъ. Княгиня, вы не забудете моихъ словъ, вы будете осторожны съ вашими врагами?

— Кто они такіе?

— Вс женщины вашего круга и большая часть мужнинъ.

Она вышли на перекрестокъ, гд ждалъ ее экипажъ.

— Увижу ли я васъ завтра?— спросила она, подавая ему руку.

— Завтра я отправляюсь на охоту, гд пробуду, можетъ быть, нсколько дней, но по возвращенія буду имть честь привтствовать васъ.

Экипажъ покатился.

Птицы пли въ лсу. Солнце садилось.

— ‘Он поютъ и въ моемъ сердц’, подумалъ Коррезъ, ‘но ихъ слушать не надо. Гейне зналъ судьбу-капризницу, онъ не прибгнулъ ни къ какому чуду, чтобы заставить сосну встртиться съ пальмой’.

IX.

За нсколько дней до своего отъзда изъ Ишля, Верэ Зурова и герцогиня Жанна собрались, въ сопровожденіи многочисленной свиты, обозрвать старинный, живописный, оригинальный городовъ Ауссе.

Верэ, тяготившаяся болтовней своихъ спутниковъ, отстала отъ нихъ, и пошла одна-одинехонька осматривать церковь (Spital-Kirche), объ алтар которой, древне-германскомъ произведенія, относящемся въ четырнадцатому столтію, говорилъ ей Каульбахъ.

Эти старинныя церкви въ австрійскихъ городахъ способны внушать благоговйныя мысли, въ нихъ царятъ мракъ и тишина. Смлые рыцари, дла которыхъ по сіе время воспваются въ сумерки, подъ аккомпаниментъ цитры, спятъ подъ поросшими травою плитами. Высоко надъ головами молящихся, виднется колоссальное распятіе. Сквозь полу-растворенную, обитую желзомъ дверь, доносится запахъ сосны, передъ тускло-горящими лампадами непремнно стоить на колняхъ и молится какая-нибудь согбенная старушка. Такимъ же характеромъ отличается церковь въ Ауссе.

Верэ принялась срисовывать алтарь, а когда убдилась, что задача эта превосходитъ ея слабыя силы, оставила кисти и краски, сла на потемнвшую отъ времени скамью и погрузилась въ глубокую задумчивость.

Звуки органа вывели ее изъ оцпеннія, она прислушалась. Кто-то игралъ ‘реквіемъ’ Моцарта. Торжественно звучала въ маленькой церкви дивная мелодія. Къ Верэ подошелъ мальчикъ, русокудрый и голубоглазый, и подалъ ей букетъ альпійскихъ розъ, посреди которыхъ виднлся темноголубой цвтовъ: Больфиніи Коринтіаны, растущей, какъ говорятъ, исключительно на отлогостяхъ Гартверкегеля.

— Господинъ, для котораго я работалъ органными мхами, посылаетъ вамъ эти цвты, и спрашиваетъ, не можетъ ли онъ повидать васъ на минуту?

— Скажи, что да.

Черезъ мгновеніе передъ ней стоялъ Коррезъ.

— Я думала, что вы далеко,— съ усиліемъ сказала она ему,— мн казалось, вы въ Гаг.

— Я тамъ буду, но неужели вы думаете, что я такъ скоро покину Австрію, когда вы въ ея предлахъ?

— Вы писали m-me де-Сонназъ.

— Я писалъ ей многое, чему она, конечно, не поврила,— быстро возразилъ онъ. Со свтомъ приходится бороться его же оружіемъ, или быть побжденнымъ. Вы для этого слишкомъ правдивы.

Онъ вздохнулъ. Верэ молчала. Она не вполн постигала его.

— И вы все это время были среди ледниковъ?— наконецъ, спросила она.

— Нтъ, я былъ въ Каринтіи. Разв вы не знаете, что этотъ голубой цвтокъ растетъ лишь на Гартверкегел, и боле нигд во всей Европ. Мн захотлось его вамъ привезти.

— Вы только за этимъ и вднли?

— Только за этимъ. Что вамъ подарить? у васъ все есть. Князь Зуровъ купилъ вонъ одинъ изъ крупнйшихъ брильянтовъ въ свт, но не думаю, чтобы онъ ползъ доставать вамъ Вольфинію. А она не боле какъ горный цвтовъ.

— Да, не боле, какъ горный цвтовъ!— но тонъ, которымъ онъ говорилъ, придавалъ Вольфиніи значеніе цвтка Оберона.

— Почему вы знали, что я здсь?

Онъ улыбнулся.

— Очень просто. Сегодня рано я былъ въ Ишл. Вы дете въ Россію?

— Черезъ три дня.

Онъ вдругъ опустился къ ея ногамъ.

— Я не боле, какъ пвецъ,— прошепталъ онъ,— но чту васъ, какъ другіе, боле серьёзные люди чтить не могутъ. Не врьте никому, кто станетъ говорить вамъ обо мн дурно. Если вамъ когда понадобится слуга или мститель — позовите меня. Если буду живъ — явлюсь. Увы, ни мн и никому другому не спасти душу вашу вполн, но вы въ руц Божіей, если надъ нами есть Богъ. Простите.

Онъ удалился, десять минутъ спустя и она вышла изъ церкви, заслышавъ голоса друзей своихъ.

— Гд вы были, моя милая,— закричала ей герцогиня:— что это за цвтокъ, неужели онъ растетъ въ церкви?

Сдовласый посланникъ и ученый ботаникъ, лордъ Бангоръ, находившійся въ свит герцогини, посмотрлъ на цвтокъ сквозь очви.

— Вольфинія!— вскрикнулъ онъ въ восторг,— Вольфинія Каринтіана, да это фениксъ между цвтовъ, можно узнать, княгиня, гд вы достали это сокровище? Его родина — въ значительномъ отсюда разстояніи, въ Гитьчепал, въ Каринтіи.

— Онъ оттуда и есть, мн его принесъ мальчикъ,— отвчала Верэ, и покраснла, почувствовавъ, что сказала не всю правду.

Герцогиня бросила на нее быстрый взглядъ и подумала:

— ‘Коррезъ прислалъ или принесъ ей эти цвты. Я въ Гагу не врю’.

По возвращеніи въ Ишль, Верэ застаетъ тамъ мужа, который, переговоривъ о чемъ-то съ Жанной де-Сонназъ, проситъ жену пригласить Корреза къ нимъ въ Россію. Княгиня пишетъ вжливое и оффиціальное приглашеніе, но мужъ недоволенъ тономъ письма, находя его слишкомъ учтивымъ. По его мннію, артистъ этого не стоитъ. Герцогиня Жанна предлагаетъ свои услуги, и пишетъ пвцу записочку, онъ отвчаетъ отказомъ, подъ предлогомъ, будто многочисленные ангажементы не позволяютъ ему располагать своимъ временемъ.

Спустя нсколько недль, Верэ уже жила съ мужемъ въ Россіи, въ огромномъ имніи князей Зуровыхъ, на берегу Балійскаго моря. Мать къ ней пріхала изъ Карлсбада, герцогиня де-Сонназъ гостила у нихъ, княгиня Нелагина, какъ всегда, была съ ними, ожидалось множество гостей. Охоты, спектакли, обды, всевозможные праздники, непрерывной вереницей слдовали одинъ за другимъ.

Совсть леди Долли совершенно успокоилась, она успла убдить себя въ томъ, что въ дл замужства Верэ, она, какъ мать, дйствовала великодушно, съ самоотверженіемъ и мужествомъ.

— ‘Немногія женщины ршились до такой степени пожертвовать собою и всми своими личными чувствами, какъ пожертвовала я’, совершенно серьёзно говорила себ эта почтенная матрона.

Если-же, подчасъ, въ душ ея возникали еще непріятныя ощущенія, она спшила выпить немного хересу или немного хлору, смотря по времени дня, и очень скоро приходила въ нормальное настроеніе.

А дочь? Дочь по прежнему терзалась, вся гордость, свойственная ей, вся природная чистота ея — возмущались противъ мужа. Нося подаренные имъ брилльянты, сидя за его столомъ, принимая его гостей, она ненавидла его, ненавидла всми силами души, и въ то же время ненависть эту почитала грхомъ.

Камнемъ давила ее глухая безнадежность, а мужъ совтовалъ ей искать развлеченій въ тряпкахъ и побдахъ.

Однажды вечеромъ, усадивъ высокихъ гостей своихъ за карты, Верэ вышла на террассу — подышать воздухомъ. Нелагина послдовала за ней.

— Здорова-ли ты сегодня, Вра?

— Какъ всегда.

— Мн кажется, Ишль не принесъ теб пользы?

— Ишль? что можетъ сдлать для меня Ишль? Траунъ — не Лета.

— Неужели ты никогда не успокоишься?

— Не думаю.

Нелагина вздохнула.

— Скажите мн,— неожиданно заговорила Верэ,— вы его сестра, съ вами я могу говорить: неужели обязанности женщины все т же, даже если мужъ о своихъ забываетъ?

— Конечно, душа моя, то-есть — да, я думаю…

— Чувствую я, что ничто не измнить разъ принятыхъ мной на себя обязанностей,— съ лихорадочномъ румянцемъ на щекахъ заговорила Верэ.— Что общалъ, то сдержи, это врно. Значить, что бы онъ ни длалъ, оставить его нельзя?

Она глядла своими ясными очами прямо въ глаза его сестры.

— Дорогая моя,— уклончиво заговорила Нелагина,— жена не должна покидать мужа. Свтъ всегда готовъ осудить женщину,почти никогда — мужчину. Жена, покинувшая домъ мужа, всегда, въ фальшивомъ положеніи. Какъ бы другія женщины ей ни сочувствовали, рдкая изъ нихъ станетъ принимать ее, ради Бога,не думай даже объ этомъ.

— Я думала не о томъ, чего-бы я лишилась: это въ глазахъ моихъ не иметъ никакой цны,— спокойно замтила Верэ,— а лишь объ обязанностяхъ жены передъ Богомъ.

— Возвышенны твои чувства, Вра, только жаль — душа, твоя настроена нсколькими октавами выше, чмъ все тебя окружающее, ни съ кмъ ты не сходишься въ мысляхъ, ты святая, воздымающая хоругвь во время священной борьбы, мы — толпа смющихся масокъ…

— Значитъ, вы въ состояніи смяться… Однако становятся свжо, не войдемъ ли мы въ комнаты?

Быстро пролетли два мсяца охотничьяго сезона,— время, которое Зуровы разсчитывали провести въ Россіи,— и въ назначенный заране день они возвратились на свою виллу на Средиземномъ мор. Супружеская жизнь Верэ окончательно перешла въ тотъ фазисъ, когда мужъ и жена совершенно чужіе другъ другу, они обмнивались нсколькими словами лишь въ присутствіи постороннихъ.

Зуровь словно боялся ее, а она радовалась, видя, что онъ оставляетъ ее въ поко.

Очень часто Верэ, стоя на колняхъ въ тиши своей комнаты, старалась уяснить себ: насколько виновата она въ безобразномъ поведеніи мужа, но какъ ни анализировала она свои поступки, ей было ясно одно: она ничмъ не въ силахъ былъ пособить горю, даже еслибъ она любила его — и тутъ ничего бы сдлать не могла. Любовь его къ ней была основана на однихъ чувственныхъ стремленіяхъ, а привычки срослись со всми фибрами его существа. Начни она обнаруживать нжность въ обращеніи съ нимъ, онъ бы тотчасъ оттолкнулъ ее какимъ-нибудь циническимъ словцомъ. Врность въ глазахъ его была пустымъ, не имющимъ никакого значеніи звукомъ, честь поставлялъ онъ себ въ одномъ: никогда не сробть передъ мужчиной.

Честныя женщины рдко пользуются значительнымъ вліяніемъ, Жанна де-Сонназъ всегда могла вліять на Зурова, Верэ — никогда.

Жен вообще не обладать вліяніемъ равнымъ вліянію любовницы.

Однажды Верэ, отправляясь навстить больную невстку свою, жену Владиміра Зурова, жившую въ Ницц, прозжала по Promenade des Anglais, она была одна, на переднемъ сидніи коляски помщался Лоръ и большая корзина, цвтовъ, предназначавшихся въ подарокъ больной, день былъ чудный, катающихся множество. Экипажъ Верэ неожиданно обогнала викторія, напряженная парой вороныхъ, въ ней возсдала смуглая женщина съ блестящими глазами, вся запутанная въ соболя, а рядомъ съ ней полулежалъ Сергй Зуровъ.

Слабый румянецъ, покрывшій лицо Верэ, былъ единственнымъ признакомъ того, что она узнала мужа, и его спутницу.

Спустя минуту, ея лошадь рванулась впередъ и оставила викторію далеко позади. Верэ полузакрыла лицо свое букетомъ ландышей, бывшимъ у нея въ рукахъ.

Прохавъ съ полъ-мили, она приказала кучеру хать домой другой дорогой. Возвратясь на виллу, Верэ вошла въ себ въ спальню, сняла соболя, свернула ихъ, позвала горничную, и, отдавая ей мха, сказала:

— Передайте это князю, скажите ему, что мн ихъ боле не нужно, а ему они могутъ понадобиться.

Въ этотъ вечеръ на вилл обдало человкъ сорокъ гостей. Верэ, вся блдная, была въ бломъ плать, съ букетомъ блой сирени на груди, единственнымъ украшеніемъ ея туалета служилъ крупный жемчугъ, подаренный ей родными во дню ея свадьбы. Она уронила платокъ, мужъ наклонился поднять, и подавая его ей, шепнулъ:— Я не люблю театральныхъ аффектовъ, до моихъ дйствій вамъ нтъ никакого дла. Завтра вы наднете ваши соболя и подете кататься на Promenade des Anglais слышите?

— Слышу, но не поду.

— Не подете?

— Нтъ.

Гости начали съзжаться, Верэ принимала ихъ со своей обычной, нсколько холодной граціей.

Посл продолжительнаго обда все общество собралось въ блой гостиной.

Было около одиннадцати часовъ.

Гости успли уже насладиться музыкой, два искусныхъ артиста, скрипачъ и піанистъ, исполнили передъ ними нсколько пьесъ Листа и Шумана, посл того обширная комната наполнилась шумнымъ говоромъ, доказывавшимъ, насколько гости довольны хозяйкой и другъ другомъ. Дверь растворилась на об половинки, и слуги доложили:

— Г-нъ Коррезъ!

— Какое счастіе!— вскрикнула княгиня Нелагина, и, подойдя въ брату, шепнула ему:— Мы съ Врой сегодня встртили его во время утренней прогулки, и я его пригласила, скажи что-нибудь любезное, Сергй, онъ въ первый разъ у тебя въ дом.

Коррезъ, между тмъ, низко поклонившись хозяйк и отвтивъ нсколькими словами на привтствіе хозяина, подошелъ къ роялю, а потомъ, обратившись къ Зурову, сказалъ:

— Я пришелъ, чтобы спть что-нибудь вашимъ дамамъ. Это вашъ инструментъ? вы мн позволите.

— ‘По крайней мр знаетъ, зачмъ его звали’, подумалъ Зуровъ: ‘но выражается странно, можно подумать, что князь — онъ, а артистъ — я’.

Коррезъ взялъ аккордъ, въ комнат воцарилась полная тишина.

Онъ смотрлъ передъ собой и ничего не видлъ, кром цлаго моря свта, красновато-розовыхъ цвтовъ, и одной женской фигуры, облеченной въ блый бархатъ.

Онъ на минуту задумался, потомъ заплъ одинъ изъ рождественскихъ гимновъ Фелисьена Давида.

Никогда не пвалъ онъ лучше, чмъ въ этотъ день. Когда онъ кончилъ и поднялъ голову, его глаза встртились съ мрачно глядвшими на него глазами Сергя Зурова.

— Я спою вамъ еще одну вещь, если вы не устали меня слушать,— сказалъ онъ,— но такую, какой вы никогда не слыхали.

Онъ заплъ, положенное имъ самимъ на музыку, извстное стихотвореніе Сюлли-Прюдома: la Coupe.

Голосъ его гремлъ, въ немъ слышался вызовъ, онъ придалъ своему исполненію смыслъ, ясный для всхъ его слушавшихъ. Послдній же куплетъ онъ сплъ съ выраженіемъ нжной тоски.

Верэ осталась неподвижной, Зуровъ стоялъ, прислонясь къ стн, съ опущенной головой и мрачнымъ выраженіемъ въ глазахъ,— имъ овладлъ невольный стыдъ,

Коррезъ всталъ и закрылъ рояль.

— Я пришелъ съ тмъ, чтобы пть — и плъ, теперь вы мн позволите васъ оставить, такъ какъ завтра на разсвт я узжаю въ Парижъ.

Многіе пытались удержать его, но онъ остался непреклонны мъ.

Верэ подала ему руку, когда онъ выходилъ изъ комнаты.

— Благодарю васъ,— промолвила она очень тихо.

Гости тотчасъ же разъхались, всми овладло какое-то непріятное ощущеніе.

Зуровъ неровными шагами заходилъ по комнат.

— Вы пригласили его сюда, чтобы оскорбить меня?— спросилъ онъ, неожиданно останавливаясь передъ женой.

Она взглянула ему прямо въ лицо.

— Нтъ. Въ этомъ стихотвореніи не было бы никакого оскорбленія, еслибъ совсть ваша не заставила васъ отыскивать его.

На слдующій день мужъ потребовалъ, чтобы Верэ хала съ нимъ кататься. Она отказалась. Онъ пришелъ въ бшенство, упреки градомъ посыпались на ея гордую голову.

— Что вы такое были?— кричалъ онъ, не помня себя.— Разв и не купилъ васъ? Чмъ вы лучше этой женщины, носящей мои соболя? Разв только тмъ, что я за васъ заплатилъ дороже. Неужели вы никогда не подумаете объ этомъ?

— День и ночь думала, съ тхъ поръ, какъ стала вашей женой. Но вы знаете очень хорошо, что я вышла не ради вашего состоянія, вашего положенія, вообще не изъ эгоистическихъ цлей.

— Нтъ? такъ изъ-за чего же?

— Чтобы спасти мою мать — вамъ это извстно.

— Чего она вамъ наговорила?— пробормоталъ онъ, измняясь въ лиц, и выпуская ея руки, которыя крпко сжималъ въ своихъ.

— Она мн сказала, что она у васъ въ долгу, что не въ состояніи заплатить вамъ, что у васъ есть ея письма въ кому-то, что она въ вашей власти, что вы грозили ей, въ случа если я не… но вы все это знаете лучше меня. Мн казалось, что мой долгъ — пожертвовать собою, теперь я бы этого не сдлала, но тогда я была ребенокъ, и она умоляла меня именемъ отца….

Она остановилась, заслышавъ страшный смхъ мужа.

— Вотъ лгунья-то?— бормоталъ онъ: — какова миленькая, пустоголовая, на видь безвредная лэди Долли!

— Разв это неправда?— спросила Верэ.

— Что такое — неправда?

— Что она была въ вашей власти.

Онъ избгалъ встртиться съ нею глазами.

— Да, нтъ… У нея было много моихъ денегъ, но не въ томъ дло, она — она заплатила мн! Не было никакого основанія пугать и принуждать васъ.

— Значитъ, мать обманула меня.

— Да, обманула,— коротко отвтилъ онъ.

Его темныя брови нахмурились. Лицо горло.

— Теперь не въ чему толковать объ этомъ,— поздно. Мн очень жаль, васъ ввели въ обманъ. Вчерашній проклятый пвецъ правъ, вы — золотой кубокъ, а я предпочитаю ему свиное корыто.

Онъ молча поклонился ей, и отправился въ Монте-Карло, гд лэди Долли имла обыкновеніе проводить цлыя утра за игрой въ рулетку. Тамъ онъ отыскалъ ее, и категорически попросилъ боле его порога не переступать, такъ какъ онъ не желалъ видть ее подъ одной кровлей съ женою.

Лэди Долли сначала испугалась, но тотчасъ оправилась и его же осыпала упреками.

Она, какъ и вс женщины ея закала, жила въ атмосфер, пропитанной софизмами, никогда не размышляла и вообще не допускала, чтобы она могла поступить дурно. Лэди Долли была современная женщина и, какъ таковая, слабый и испорченный продуктъ современной цивилизаціи. Безполезная какъ мотылекъ, измняющая любовникамъ и друзьямъ, просто по неспособности уразумть, что значитъ говорить правду, заботящаяся лишь о своемъ личномъ комфорт, утомленная жизнью и боящаяся смерти, врующая поочередно то въ духовника, то въ доктора, но вовсе не врующая въ добродтель, засыпающая при помощи усыпительныхъ средствъ, бодрствующая при помощи крпкихъ напитковъ и сырой говядины, утомленная въ двадцать лтъ и совершенно истощенная въ тридцать — такова современная женщина, подл которой трагическія фигуры преступницъ древняго міра — Медеи, Клитемнестры, Федры,— представляются намъ чуть не чистыми и благородными.

Тотчасъ по возвращеніи на зиму въ Парижъ, Зуровъ поспшилъ навстить герцогиню де-Сонназъ.

При появленіи его она расхохоталась, онъ поглядлъ на нее, насупя брови.

— Неужели вы хоть одну минуту думали, что исторія ваша неизвстна всему Парижу? Какъ могли вы дозволить ему… и въ присутствіи сотни слушателей вдобавокъ:— закричала она,— вдь только благодаря мн, обо всемъ этомъ не было напечатано въ ‘Фигаро‘. Теперь мы вс жаждемъ видть первые признаки вашего обращенія на путь истины. Съ чего вы намрены начать: будете ли здитъ въ церковь, станете ли катать леди Долли вокругъ озера? дадите ли клятву никогда не переступать порога кофейни?

— Вамъ угодно шутить,— съ замтнымъ неудовольствіемъ сквозь зубы процдилъ Зуровъ. Тмъ не мене, когда онъ вышелъ изъ дома своей пріятельницы, полусозрвшее въ душ его намреніе:— отнын стать мене недостойнымъ жены, чмъ онъ былъ до сихъ поръ,— испарилось окончательное онъ былъ раздраженъ, уязвленъ, взбшенъ.

Вообще онъ былъ странный человкъ, характеръ его не былъ лишенъ энергіи, и немъ еще сохранилась, несмотря на его образъ жизни и на его скверныя привычки, нкоторая доля добропорядочности, заставлявшая его воздавать мысленно должную дань уваженія мужеству и самоотверженію жены.

Бывали минуты, когда ему сильно хотлось сказать ей: простите меня, молитесь за меня,— но гордость мшала. Онъ боялся быть смшнымъ, боялся, какъ бы не сказали, что Коррезъ исправилъ его при помощи одного романса, и, во избжаніе этихъ несчастій, выставлялъ свои пороки на показъ всему свту.

Медленно, тоскливо тянулся сезонъ для Верэ, она по-прежнему бывала везд: на скачкахъ въ Шаитильи, въ Булонскомъ лсу, на посольскихъ балахъ, но жизнь боле чмъ когда-либо представлялась ей чмъ-то лихорадочнымъ, безумнымъ… Неизвстно, кто первый произнесъ имя княгини Зуровой рядомъ съ именемъ Koppeза. Этого никто бы ршитъ не могъ, одно достоврно: въ обществ уже носился на ихъ счетъ какой-то зловщій шопотъ, слышалась намёки, на многихъ лицахъ мелькали улыбки.

У нея было много враговъ, ее ненавидли за красоту, за грацію, за глубокій взглядъ ея вдумчивыхъ очей, передъ которымъ, казалось, обнажались вс скверненькія побужденія тхъ, на комъ останавливался этотъ взглядъ.

Ее окружали невидимые враги, самаго существованія которыхъ она не подозрвала, что длало ихъ еще опасне. Ни одна изъ ненавидвшихъ ее женщинъ не воображала, чтобы подъ снгомъ скрывалась земля, чтобы въ чашечк дикой розы притаились червяки, но если это такъ — какое ликованіе!

Идеальная радость ангеловъ при вид одного гршника кающагося, конечно, въ тысячу разъ слабе реальнйшей радости гршниковъ, созерцающихъ паденіе чистаго дотол существа.

Верэ, между тмъ, ничего не зная, шла своей дорогой, какъ всегда — гордая и спокойная.

Въ сущности говоря, особеннаго еще не произошло ничего, такъ себ, просто въ обществ болтали.

Зуровъ объ этихъ толкахъ ничего не зналъ, когда ему случалось бывать въ свт съ женою, онъ по-прежнему слдилъ за ней мрачнымъ, изумленнымъ взглядомъ, въ которомъ сквозила нжность. Онъ корчитъ роль влюбленнаго мужа, съ досадой думала въ такія минуты Жанна де-Сонназъ.

Однажды она позволяла себ, въ его присутствіи, за чашкой кофе, нсколько полупрозрачныхъ намековъ, и когда замтила его раздраженіе, уже, не обинуясь, начала раскрывать ему глаза.

— Надо быть слпымъ,— говорила она,— чтобы не замтить, что между Врой и этимъ пвуномъ-проповдникомъ что-то есть. Вы бы могли догадаться, когда онъ отказался пріхать къ вамъ въ Россію: гд это видано, чтобы пвецъ безо всякой причины пренебрегъ кучей денегъ? Кром того, онъ былъ въ Ишл, я вамъ тогда не говорила, надобности не было,— но онъ далъ ей дивную серенаду, лазилъ невсть на какую высоту ей за цвтами, ухалъ какъ-то странно,— вдругъ.

— Онъ не боле какъ комедіантъ, — грубо перебилъ ее Зуровъ — неужели вы думаете, что она въ состояніи снизойти…

— О, нтъ, нтъ, жена ваша — жемчужина, это вс знаютъ. Тмъ не мене, такія-то жемчужины и способны хранить чувство въ сердц, подобно тому, какъ хранятъ мощи въ серебряномъ ковчежц.

Зуровъ слушалъ ее въ мрачномъ молчаніи, ревность понемногу разгоралась въ его душ, хотя онъ, покамстъ, ничему не врилъ.

— Воображеніе увлекло васъ слишкомъ далеко,— коротко замтилъ онъ.— Когда я женился на Вр, ей было шестнадцать лтъ, у англичанокъ въ эти годы не бываетъ сердечныхъ исторій, только во Франціи Купидонъ уметъ прятаться между лексиконами и молитвенниками.

Жанна де-Сонназъ разсердилась въ свою очередь. Бывши еще въ монастыр, лтъ шестнадцати отъ роду она чуть-было не учинила великаго скандала съ молодымъ офицеромъ егерскаго полка, и его, по желанію ея семьи, выпроводили въ Африку. Она не воображала, чтобы слухъ объ этой старой, глупой исторіи, дошелъ до ушей Сергя Зурова.

— Я не думала вовсе о Купидон,— небрежно замтила она.— Но я очень хорошо помню, что была какая-то романичекая исторія между Коррезомъ и вашей женой, вогда она была совсмъ, совсмъ молоденькой двушкой, чуть ли онъ не спасъ ей жизнь, одно врно: она до сихъ поръ смотритъ на него, какъ на своего ангела-хранителя. Извстно ли вамъ, что, благодаря его вмшательству, Noisette возвратилась въ Парижъ въ день вашего базара?

— Дерзость проклятая, вы уврены въ томъ, что говорите?

— Неужели вы не знали? о, какъ глупы мужчины: я тотчасъ догадалась!

— Я и теперь не врю,— упрямо повторялъ онъ.

— Тмъ лучше,— сухо замтила его пріятельница.

— Я всегда замчала,— продолжала она посл небольшой паузы,— что циники и скептики неспособны видть истину, которая бьетъ всякому въ глаза. Замтьте, что я ничего дурного о жен вашей сказать не хочу: она просто восторженнаго характера, смотритъ на жизнь какъ на поэму, на трагедію, но она женщина религіозная, вритъ въ грхъ, точно такъ же, какъ бретонскіе крестьяне врятъ въ духовъ и святыхъ: худого она никогда ничего не сдлаетъ. Что вы смотрите такъ сердито? Радуйтесь, что жена ваша поклоняется мощамъ, а не даритъ свою благосклонность дюжин молодыхъ драгуновъ. Конечно, вы могли бы ихъ прострлить, но это всегда такъ смшно, вообще мужьямъ трудно не быть смшными. Воображаю, какое у васъ было лицо, когда Коррезъ плъ свою псню: до смертнаго моего часа буду жалть, что меня тамъ не было.

Жанна откинулась на спинку кушетки, и громко засмялась, закинувъ руки подъ голову и зажмуря глаза.

Взволнованный этимъ разговоромъ, Зуровъ возвращается домой, переодться въ обду въ русскомъ посольств, и велитъ доложить о себ жен. Она принимаетъ его стоя, у картины Жерома, изображающей невольницу.

Верэ, по обычаю своему, была въ бломъ, на ше ея красовалось нсколько рядовъ жемчугу и эмблематическій медальонъ, его подарокъ.

Глаза мужа сразу замтили ненавистную ему драгоцнность.

— Кто вамъ это подарилъ?— безо всякихъ предисловій спросилъ онъ.

— Мн кажется, я не должна вамъ отвчать.

— Вашъ пвецъ прислалъ вамъ эту вещь, снимите ее.

Она молча повиновалась.

— Дайте мн ее.

Она подала.

Онъ бросилъ медальонъ объ полъ, и растопталъ каблуковъ.

Въ лиц Верэ не дрогнулъ ни одинъ мускулъ.

— Что я сдлалъ съ его подаркомъ, то сдлаю съ нмъи самимъ, если онъ когда-нибудь осмлится явиться предъ вами. Слышите?

— Слышу.

— Ну, и что-жъ?

— Что вы хотите, чтобы я вамъ отвчала. Я ваша жена, вы можете всячески оскорблять меня, а я не смю обижаться. Къ чему же мн еще говорить вамъ, что я обо всемъ этомъ думаю?

Онъ молчалъ, такъ какъ до нкоторой степени уходился. Онъ прекрасно сознавалъ, что унизилъ самого себя, поступалъ какъ дрянь, а не какъ джентльменъ.

— Вра,— пробормоталъ онъ:— клянусь Богомъ, если ты только позволишь, я буду любить тебя.

Она вздрогнула.

— Хоть отъ этого-то избавьте по крайней мр.

— Что онъ вамъ такое, этотъ пвецъ?

— Человкъ, который меня уважаетъ, и чего вы не длаете.

— Будь онъ мн ровня, я бы его вызвалъ и убилъ.

— Что-жъ, онъ можетъ защищаться, руки его такъ же чисты, какъ и совсть.

— Поклянитесь, что онъ не вашъ любовникъ?

Глаза ея сверкнули, но она взяла со стола евангеліе, поцловала и проговорила:

— Клянусь!

А затмъ обернулась въ нему и почти крикнула:

— Теперь, когда вы нанесли мн послднее оскорбленіе, какое человкъ можетъ нанести жен своей,— удовольствуйтесь этимъ, уходите!

Она указывала на дверь рукою.

— Женщины перерождаются, только когда любятъ, и вы неузнаваемы,— громко проговорилъ онъ.— Но вы не новой школы.

— Вамъ извстно, что я вамъ невренъ: почему же вы врны мн.

— Разв ваши грхи — мра моихъ обязанностей?— презрительно отвчала она.— Разв вы никогда не слыхали о самоуваженіи, о чести, о Бог?

— Я вамъ врю, все это прекрасно, но эти возвышенныя чувства продержатся до перваго искушенія, не дале, вс вы — дочери Евы.

Онъ поклонился и вышелъ.

Верэ стояла, выпрямившись, съ мрачнымъ выраженіемъ въ глазахъ.

Прошло нсколько мгновеній. Наконецъ она очнулась, наклонялась, подняла съ полу обломки медальона, заперла всю эту сверкающую пыль въ потайной ящикъ своей шкатулки, и позвонила горничную.

Двадцать минутъ спустя, она, въ сопровожденіи мужа, садилась въ карету, чтобы хать на обдъ.

——

Наступилъ іюнь мсяцъ, Зуровы, по обыкновенію, отправились въ Фелиситэ, герцогиня, также по обыкновенію, гостила у нихъ съ своими двумя двочками.

Однажды вечеромъ, поздно, проходя въ себ мимо комнатъ, занимаемыхъ Жанной де-Сонназъ, Верэ увидала, сквозь полуотворенную дверь,— своего мужа. Въ одинъ мигъ ей все стало ясно.

Она взошла въ свою комнату, взяла бумагу, перо и набросала слдующія строки:

‘Или я, или герцогиня де-Сонназъ должна покинуть Фелиситэ завтра — до полудня’.

Она приказала прислуг вручитъ письмо князю пораньше утромъ.

Всю ночь она не смыкала глазъ.

На зар ей принесли отвтъ:

‘Длайте какъ знаете, не могу же я, ради васъ, оскорбить моего друга’, отвчалъ ей мужъ.

‘Друга!’ повторила Верэ съ горькой улыбкой. Ей вспоминались различные эпизоды ея жизни въ Париж, въ Россіи, намеки, взгляды, все, чему она не придавала никакого значенія. Теперь ей все стало ясно какъ день. Она вспомнила предостереженіе Корреза: онъ, конечно, зналъ,— думалось ей.

Она собрала необходимыя вещи, выбрала подаренныя ей ея семействомъ драгоцнности, надла самое простое платье, какое только у нея нашлось. Она приготовилась покинуть домъ мужа, но ждала, такъ какъ ей не хотлось уйти тайкомъ. Будущее представлялось ей въ туман, одно она ршила: ночь не застанетъ ее подъ одной крышей съ Жанной де-Сонназъ.

Мужъ сдлалъ ей страшную, безобразную сцену, она стояла на своемъ. Герцогиня, узнавъ отъ своего друга, какъ онъ изъ-за нея оскорбилъ жену, разбранила его, нисколько не выбирая своихъ выраженій, и ухала съ дтьми, объявивъ прислуг о внезапной болзни герцога, своего мужа, вынуждавшей ее покинуть гостепріимной кровъ друзей своихъ ране, чмъ она предполагала.

Посл отъзда герцогини, Верэ получила отъ мужа письмо: ‘Вы поставили на своемъ: выжили изъ моего дома единственную женщину, обществомъ которой я дорожу. Не спшите праздновать побду, но заплатите мн за нанесенное ей оскорбленіе. Я съ вами не скажу слова, хотя бы мы тысячу разъ встрчались. Въ настоящее время я желаю избгнуть скандала, не ради васъ, но ради ея. Вы хотли оставить мой домъ, вы его оставите, какъ только гости разъдутся, т.-е. посл завтра, вы отправитесь въ сопровожденіи двухъ моихъ врныхъ слугъ и вашихъ женщинъ, въ одно мое имніе, находящееся въ Польш. Если вы пожелаете оттуда вырваться, можете искать развода, я противиться не стану.

Князь Сергй Зуровъ’.

Сначала Верэ ршила-было, что не подчинится требованіи мужа, а удетъ, будетъ жить, гд вздумается, въ случа надобности, станетъ зарабатовать хлбъ свой, словомъ — поступитъ такъ, какъ бы поступила, еслибъ Жанна де-Сонназъ не удалилась изъ дому ея, пораздумавъ, однако, она пришла къ заключенію, что благоразумне согласиться на поздку въ Польшу, если она поселится въ его имніи, скандалъ все же будетъ не такъ великъ, какъ еслибъ она совершенно исчезла у всхъ изъ виду, при одной мысли о предлагаемомъ мужемъ развод, она гордо выпрямлялась, и говорила себ: ни за что!

Въ назначенный день она покинула Фелиситэ, въ сопровожденіи нсколькихъ слугъ и собаки, покинула совершенно спокойно, словно узжала по собственному желанію.

‘Я его плнница’, подумала она, недлю спустя, входя въ огромный господскій домъ въ Шарисл, польскомъ имнія князей Зуровихъ.

То было мрачное жилище, не отличавшееся никакими архитектурными красотами, изъ узкихъ оконъ его былъ съ одной стороны видъ на безконечное хвойные лса, съ другой — на равнины и болота, между которыми протекала унылая рка, медленно катившая свои мутновато-желтыя воды, и въ этой-то обстановк должна была жить молодая женщина, изнженная, избалованная, привыкшая ко всевозможнымъ удобствамъ! Удивительная, прирожденная энергія Верэ пришла ей на помощь. Она жила въ полномъ уединеніи, ближайшій городокъ былъ отъ ея имнія еще весьма далеко, окрестные помщики относились къ ней съ холодной враждебностью, какъ къ женщин, носящей русское имя, крестьяне угрюмо на нее посматривали. У нея не было ни друзей, ни общества, ни занятій, кром тхъ, какія она сама создала себ, люди ея ей служили исправно, тщательно соблюдая ежедневный церемоніалъ — и только. Вс усилія употребляла Верэ, чтобы не поддаться овладвавшему ею, по временамъ, въ столь ужасной обстановк, унынію. Боле всего ей хотлось сохранить свою физическую крпость, съ этой цлью она до глубокой осени совершала большія прогулки верхомъ, а когда выпавшій снгъ воспрепятствовалъ этому,— то въ саняхъ, зная издавна, что свжій воздухъ и движеніе — лучшіе доктора. Мало-по-малу молодой женщин удалось завоевать расположеніе окрестныхъ крестьянъ, она входила въ ихъ интересы, посщала ихъ лачуги, помогала словомъ и дломъ, и добилась того, что ея имя произносилось съ нкоторой долей симпатіи, хотя Зуровыхъ въ томъ краю вообще не любили. Всего тяжеле становилось Верэ, когда холода и мятели не позволяли ей выходить, тогда ей точно, порою, казалось, что она въ тюрьм. Ея служанки француженки покинули ее, имъ въ Шарисл было слишкомъ холодно.

Нердко просыпалась Верэ среди ночи отъ завываній втра, вставала съ постели, и начинала ходитъ по комнатамъ, задавая себ вопросъ: ужъ не желалъ ли мужъ свести ее съ ума, что сослалъ сюда? Ей вспоминался Парижъ, оперная зала, Фаустъ, только теперь сознавала она, что любитъ Корреза. Ей ничего бы не стоило вернуться туда, гд она снова услышитъ его голосъ, будетъ глядть ему въ глаза, надо только было согласиться принимать герцогиню, тогда мужъ тотчасъ проститъ ее, но на втой мысли она даже не останавливалась.

А тмъ временемъ герцогиня де-Сонназъ перезжала изъ одного замка въ другой, везд встрчая одинаково радушный пріемъ, съ наступленіемъ осени въ ея имніи собрались ея многочисленные друзья, намревавшіеся провести охотничій сезонъ подъ ея кровлей. Герцогиня успла шепнутъ на ушко двумъ или тремъ знатнымъ пріятельницамъ, что въ Фелиситэ произошла страшная сцена, она пыталась примирить своего стараго друга съ его женой, но тщетно. Князь запрещалъ княгин принимать Корреза, а его между тмъ застали вечеромъ въ саду, конечно, серьёзнаго не было ничего — Вра святая, но тмъ не мене сцена была, и мужъ сослалъ ее въ имнье’

Въ свт княгиню Вру уже почти позабыли, говорили только:— Княгиня проводить зиму въ Польш, не правда ли, какъ эксцентрично?— Впрочемъ, она всегда была какая-то странная, святая, и со смхомъ прибавляли:

— Болтаютъ что-то про Корреза.

Княгиня Нелагина постила невстку въ ея уединеніи, и всячески убждала уступить мужу:

— Будь благоразумна, Вра,— молила она со слезами на глазахъ,— свтъ полонъ такихъ женщинъ, какъ Жанна де-Сонназъ, прими ее, что теб стоитъ? Вамъ нтъ никакой надобносги видаться часто: посщайте другъ друга въ положенные дни — и только. Вдь это ничего не стоить.

— Съ той разницей, что если я уступлю, то перестану уважать сама себя,— отвчала Верэ.

Разубдить ее не представлялось никакой возможности.

Другое — еще боле тяжелое испытаніе ожидало ее: Коррезъ, пвшій въ Берлин, пробрался въ окрестности ея имнія, и ршился постить ее. Его не впустили, такъ какъ князь, при отъзд жены, отдалъ строжайшій приказъ никакихъ постителей къ ней не допускать, тогда Коррезъ, воспользовавшись удобнымъ случаемъ — днемъ храмового праздника, проникъ въ слдъ за народомъ въ церковь и увидалъ ее, онъ подошелъ еъ ней по окончаніи службы, она упрекнула его за это посщеніе, но онъ уврялъ, что его такъ напугали разсказами объ ужасахъ, какіе ее теперь окружаютъ, что онъ не имлъ ни минуты покоя, пока не увидлъ всего собственными глазами, онъ сталъ говоритъ ей о своей любви, уговаривалъ просить развода, она и тутъ осталась непреклонной, ‘вмшательства суда ищутъ, въ подобныхъ случаяхъ, одн безстыдныя женщины’,— ршила она, и онъ, въ душ, не могъ не согласиться съ нею. Онъ ухалъ.

А мужъ ея, тмъ временемъ, наслаждался обществомъ Жанны, пріобрвшей надъ нимъ боле сильное вліяніе, чмъ то, которымъ она пользовалась въ оны дни, въ первое время ихъ связи. Она теперь нердко навщала его, даже привозила съ собой дочерей, которыхъ посылала бгать по саду, а сама, сидя въ кабинет Зурова, болтала съ нимъ. Въ одно изъ такихъ посщеній она замтила у него на стол старинную черепаховую шкатулку, обдланную въ бронзу. Что это такое?— спросила она придвигая ее къ себ, ключъ торчалъ въ замк, Жанна повернула его, и, прежде чмъ Зуровъ усплъ помшать ей, начала пересматривать, перелистывать цлую груду старыхъ писемъ:

— Все женскіе почерки!— кричала она въ восторг:— пари держу, что здсь нтъ только писемъ вашей жены, отдайте мн этотъ ящикъ, я съ такимъ удовольствіемъ разберу эти каракульки, романы ныньче все такіе скучные! Это гораздо интересне.

— Полно, Жанна, это все старыя письма, вы не должны…

— Не должна? Это что за слово, я и значенія его не знаю, пустяки, я беру ящикъ и завтра возвращу его вамъ.

Онъ поневол уступилъ.

На слдующіе день она ему сказала:

— Къ чему вы эти письма берегли, между ними были и такія, которыя васъ крпко компрометтировали, я ихъ вс сожгла, а ящикъ подарила Клар для приданаго ея куклы. Ну, на что вы злитесь? письма все были старыя — а я молчалива какъ могила.

Разговоръ принялъ другое направленіе, и боле объ этомъ, пустомъ повидимому, обстоятельств между ними не было рчи.

Посл посщенія Корреза, время стало еще боле тянуться для Верэ, она почти ничего не замчала, что кругомъ нея происходило, ей казалось, что она умерла въ ту минуту, когда отослала его въ этотъ міръ живыхъ, куда ей самой нтъ возврата.

‘Что-жъ, буду здсь жить, здсь и умру’, размышляла она по временамъ: ‘кто знаетъ, встрчай я его ежедневно въ Париж, и я, можетъ быть, оказалась бы не сильне другихъ женщинъ, стала бы, подобна имъ, лгать, скрытничать, обманывать, и заслужила бы собственное презрніе’.

Наступило лто, все кругомъ зазеленло.

Однажды, въ конц мая, часовъ въ семь вечера, Верэ, только-что вернувшись съ прогулки верхомъ, отдыхала: она теперь часто нуждалась въ отдых, ее все утомляло, сидя у открытаго окна, она погрузилась въ думы и воспоминанія, приходъ слуги, принесшаго письма съ почты, заставилъ ее очнуться. Первое письмо, которое она распечатала, было отъ мужа:

‘На прошлой недл скоропостижно умеръ Поль-де-Сонназъ, если вы согласитесь сдлать жен его визитъ, я съ удовольствіемъ привтствую васъ въ Париж, въ противномъ случа вы останетесь въ Шарисл, несмотря на то, что здоровье ваше страдаетъ отъ тамошняго климата’.

Боле, кром подписи, въ письм ничего не было.

Верэ разорвала его.

Было письмо отъ княгини Нелагиной, нжное, длинное, было еще нсколько писемъ, и наконецъ довольно объемистый пакетъ, подписанный незнакомымъ почеркомъ. Верэ машинально распечатала его, нсколько писемъ, писанныхъ рукою ея матери, выпали изъ конверта.

Верэ ихъ прочла.

То были старыя письма лэди Долли къ Зурову, писанныя за десять лтъ предъ симъ, позабытыя имъ въ черепаховой шкатулк, и не преданныя сожженію съ другими подобными же посланіями, за недлю до свадьбы.

На слдующій день князь Зуровъ обдалъ въ клуб,— ему подали телеграмму отъ жены:

‘Никогда. Оставьте меня здсь жить и умереть’, писала она.

Коррезъ томился сознаніемъ своего безсилія, ему хотлось отмстить за нее, по крайней мр, если уже ему не суждено иначе послужить ей, а между тмъ тоска его сндала, давно уже сталъ онъ равнодушенъ къ женскимъ ласкамъ, въ своимъ успхамъ, даже къ музык, словомъ — ко всему, что не было она. Наконецъ, онъ не выдержалъ и снова похалъ въ Польшу. Въ Шарнел онъ узналъ, что княгиня больна, а когда увидалъ ее, блдную, исхудалую, еле передвигающую ноги, опирающуюся на палку, ему вдругъ показалось, что ей жить не долго, что умретъ она здсь, одна, безъ друзей, безъ утшеній.

Нравственно она мало измнилась, также ласково, какъ и прежде, говорила съ бдняками, собравшимися передъ ея домомъ, въ числ которыхъ проскользнулъ и Коррезъ, съ такою же любовью подавала имъ милостыню.

Когда онъ подошелъ въ ней, она испугалась.

— Такъ-то вы держите слово, вы общали сюда боле не являться? это жестоко,— пролепетала она.

— Вы страдаете? вы больны?— спросилъ онъ, вмсто отвта:— этотъ климатъ васъ убиваетъ, вы жестоки въ самой себ.

— Я не больна, я только слаба,— съ усиліемъ отвчала она,— но зачмъ, зачмъ вы пріхали? это жестоко.

— Почему жестоко? нтъ, я не могу этого выносить! что вы длаете со своей жизнью? Онъ — чистое животное, къ чему повиноваться ему, быть ему врной?

— Тише, тише! довольно уже я искупила грховъ. Позвольте мн жить и умереть здсь. Идите, идите, идите.

Коррезъ молчалъ, онъ только глядлъ на нее и чувствовалъ, что любитъ ее какъ никогда. Тмъ не мене онъ сознавалъ, что она права, пришлось проститься съ нею.

Вернувшись въ Парижъ, онъ умолялъ княгиню Нелагину сжалиться надъ ея молодой невсткой, переговорить съ братомъ, убдитъ его принять жену въ себ въ домъ безо всякихъ унизительныхъ условій. Нелагина плакала, слушая его, но за успхъ отнюдь не отвчала: она знала упрямый характеръ брата.

А Зуровъ, тмъ временемъ, получилъ отъ Жанны записку, состоявшую всего изъ нсколькихъ словъ:

‘Коррезъ вернулся въ Парижъ, онъ балъ въ Шарисл. Не дозволяйте его, выработанному на подмосткахъ, сценическому таланту дурачить васъ’.

Часъ спустя Нелагина постила брата, съ которымъ была въ ссор со дня изгнанія Верэ, и передала ему содержаніе своего разговора съ Коррезомъ:

— Комедіантъ этотъ можетъ дурачить васъ, а не меня,— былъ отвтъ,— такъ и передайте ему.

Коррезъ возвращался пшкомъ изъ театра, на бульвар его остановилъ старинный пріятель:

— Читалъ ты это?— спросилъ онъ, подавая ему No одной изъ наиболе распространенныхъ вечернихъ газетъ.

Они вошли въ кофейню Биньонъ, мимо которой проходили, Коррезъ слъ подъ газовымъ рожкомъ и принялся за чтеніе блестящаго очерка, озаглавленнаго: ‘Земные ангелы’. Подъ покровомъ весьма прозрачной аллегоріи въ статейк шла рчь о цвтк, увядающемъ гд-то на свер, о парижскомъ Ромео, охладвшемъ ко всмъ хорошенькимъ женщинамъ, и проч. и проч. Судя по дкой ироніи, по безпощадной насмшк, которыми дышали эти строки, можно было полагать, что Жанна вдохновила писавшаго ихъ.

Въ эту минуту дверь отворилась, и Зуровъ, съ цлой свитой, вошелъ.

Коррезъ поднялся ему на встрчу:

— Князь,— сказалъ онъ, указывая ему на No газеты,— вамъ ли угодно будетъ вступиться, или вы предоставите это мн: тутъ дло идетъ о чести княгини Зуровой…

— Честь княгини Зуровой?— съ громкимъ смхомъ перебилъ его мужъ,— это, конечно, ваше дло.

Коррезъ поднялъ руку и ударилъ его по лицу…

Спустя нсколько дней, Верэ получила отъ мужа коротенькую записку:

‘Я прострлялъ горлышко вашему соловью, отнын ему не пть боле’.

Она тотчасъ собралась въ дорогу, несмотря на свою слабость, Богъ знаеть, откуда у нея взялась энергія, безостановочно хала она до прусской границы, а тамъ, по желзной дорог, добралась до Парижа.

Коррезъ, раненый, лежалъ въ темной комнат, сестры милосердія сидли около него.

Дверь отворилась, и Верэ вошла. Въ глазахъ ея отражалось страданіе, но двигалась она съ своей обычной, гордой граціей, и держала себя какъ женщина, ршительность которой неизмнна.

— Я та самая женщина, за которую онъ дрался,— сказала она монахинямъ:— мое мсто подл васъ.

Она подошла къ кровати, и опустилась на колни.

— Это я!— сказала она тихимъ голосомъ.

Онъ открылъ глаза, на лиц его явилось такое сіянье, какое должно было озарять лица мучениковъ, созерцавшихъ являвшихся утшать ихъ святыхъ.

Онъ не могъ говорить, онъ могъ только смотрть на нее.

Все ниже и ниже склонялась ея гордая голова.

— Вы всего лишились ради меня. Если это можетъ васъ утшить — я здсь.

——

Вереница блестящихъ экипажей тянулась вдоль парижскихъ бульваровъ, въ ясный весенній вечеръ. Князь Зуровъ сидлъ одинъ въ своей коляск, лицо его было мрачно, взглядъ — угрюмый, то былъ канунъ его свадьбы съ его старой пріятельницей Жанной, герцогиней де-Сонназъ.

Бракъ его съ Верэ былъ расторгнутъ на основаніи показаній его прислуги.

Герцогиня въ это время возвращалась изъ Булонскаго лса, въ собственномъ экипаж, на передней скамейк котораго помщались ея дти, все лицо ея сіяло, въ глазахъ отражалась насмшливая веселость. Сенъ-Жерменское предмстье находило предстоявшій бракъ ея съ другомъ ея покойнаго мужа дломъ вполн естественнымъ и подходящимъ. Съ радостнымъ сердцемъ думала она, любуясь позлащеннымъ лучами заходящаго солнца Парижемъ:

— ‘Стоитъ только имть немного ума, и всего можно добиться’.

Самый бракъ ей ршительно былъ безразличенъ, ей только пріятно было сознавать свое торжество, чувствовать, что она отомстила за себя.

— ‘Заставлю плясать своего медвдя’, думала она, мысленнымъ взоромъ заглядывая въ будущее.

Въ этотъ же самый часъ леди Долли возвратилась къ себ домой изъ Гайдъ-Парка, вошла въ свой изящный будуаръ, въ сопровожденіи своего стараго друга, лэди Адины Стотъ, и разразилась слезами. Она только-что узнала, что Іура, бдный милый Іура, погибъ отъ выстрла изъ ружья, до котораго прикоснулся безо всякихъ предосторожностей, считая его незаряженнымъ.

— Все такъ ужасно,— причитывала она, всхлипывая.— Подумать только, что я должна отречься отъ родной дочери! Къ довершенію удовольствія: извольте носить гладкія прически, и эти противная шляпа, которая ни къ кому не идетъ, что бы тамъ ни толковали, а теперь еще бдный Джэкъ застрлился,— конечно, застрлился: никто не вритъ, чтобы смерть его была дломъ случая, уже много лтъ тому назадъ онъ сдлался какимъ-то страннымъ, угрюмымъ, а матушка его теперь вздумала упрекать меня, тогда какъ всему этому вка прошли, цлые вка, да и ничего я ему не сдлала, кром добра.

Будуаръ наполнился новыми постителями, знатными дамами, очень молодыми людьми, вс они пили чай изъ маленькихъ желтыхъ чашечекъ, кушали мороженое и болтали о смерти бднаго Джэка.

— Она такая милочка, и ей такъ много пришлось вынести,— говорятъ о лэди Долли вс ея друзья.— Вдь это же не легко — не видаться съ родной дочерью. Она относится къ этому съ такимъ тактомъ, она такая добрая, такая милая, но какъ же вы хотите, чтобы она съ ней видлась, съ женщиной разведенной, и живущей вдали отъ свта — со своимъ Коррезомъ!

О. П—ской.

‘Встникъ Европы’, No 6, 1880

OCR Бычков М. Н.

СЪ ВОЛКАМИ ЖИТЬ…Сцены и характеры изъ новаго романа г-жи Уйда: ‘MOTHS’.

Читайте также:

СЪ ВОЛКАМИ ЖИТЬ…
Сцены и характеры изъ новаго романа г-жи Уйда: ‘MOTHS’.