Дти природы у себя дома.
Очерки Марка Туэна.
(переводъ съ англійскаго.)
Дти природы у себя дома.
Очерки Марка Туэна.
(переводъ съ англійскаго.)
I.
II.
III.
‘Русская Мысль’, No 8, 1882
Дети природы у себя дома, Твен Марк, Год: 1872
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Были и набобы въ Америк въ ту пору. Я говорю про время обогащенія. Посл каждаго важнаго открытія на пріискахъ непремнно являлся одинъ такой или два. Я помню еще многихъ изъ нихъ. Это были вообще люди беззаботные, безмятежные и общины пользовались щедрыми дарами отъ ихъ богатствъ.
Два двоюродныхъ брата, извощики, задумали купить небольшой отдльный участокъ за 300 долларовъ. Они уступили человку постороннему третью долю участка съ тмъ, чтобъ онъ открылъ эксплуатацію, а сами опять отправились промышлять извозомъ. Но не надолго. Черезъ десять мсяцевъ пріискъ очистился отъ долговъ и давалъ каждому владльцу отъ 8 до 10.000 долларовъ въ мсяцъ или до 100.000 долларовъ въ годъ.
Одинъ изъ самыхъ первыхъ набобовъ, появившихся въ Невад, носилъ на груди на 6.000 долларовъ брилліантовъ и жаловался на то, что онъ не можетъ тратить своихъ денегъ такими же кушами и столь же быстро, какъ онъ ихъ наживалъ.
Другой невадскій набобъ хвастался, что иногда онъ получаетъ дохода до 10.000 долларовъ въ мсяцъ, и любилъ разсказывать, какъ самъ онъ когда-то работалъ на своемъ теперешнемъ участк за пять долларовъ въ день.
Знали въ этой благословенной стран и такого баловня судьбы, который изъ бдняка сталъ богачомъ почти въ одну ночь. Онъ имлъ возможность предложить сто тысячъ долларовъ за высокій оффиціальный постъ, что и сдлалъ, только напрасно, потому что его политическіе таланты были далеко не въ уровень съ его свдніями по части банковъ.
Былъ тамъ еще нкто Джонъ Смитъ. Это былъ малый простой, честный, добродушный. Онъ былъ низкаго происхожденія и замчательный невжда. Смитъ занимался извозомъ и имлъ небольшой участокъ земли, который давалъ ему безбдныя средства къ жизни. Хотя онъ и собиралъ съ него немного сна, но оно стоило на рынк отъ 250 до 300 далларовъ за тонну. Потомъ Смитъ продалъ нсколько акровъ земли и купилъ небольшой неразработанный серебряный пріискъ въ Гольдъ-Гилл. Онъ сталъ разрабатывать его и построилъ небольшую, незатйливую мельницу о десяти поставахъ. Черезъ 11 мсяцевъ онъ совсмъ оставилъ торговлю сномъ, потому что доходы отъ пріиска достигли почтенныхъ размровъ. Одни говорили, будто онъ получалъ по 30.000 долл. въ мсяцъ, а другіе доводили эту цифру до 60.000 долл. Во всякомъ случа Смитъ сталъ богачомъ.
Тогда онъ отправился путешествовать по Европ. Когда онъ воротился на родину, то конца не было его разсказамъ о породистыхъ свиньяхъ, виднныхъ имъ въ Англіи, о крупныхъ испанскихъ овцахъ, о превосходномъ богатомъ скот въ окрестностяхъ Рима. У него голова шла кругомъ отъ чудесъ Стараго Свта, и онъ каждому встрчному совтовалъ путешествовать. По его словамъ, до своего путешествія онъ никогда не воображалъ, чтобы на свт могли быть такія диковинныя вещи.
Однажды на борт одного корабля пассажиры собрали 500 дол., въ пользу того, кто врне угадаетъ, сколько миль пройдетъ корабль въ сутки. На слдующій день около полудня вс записочки въ запечатанныхъ конвертахъ были въ рукахъ эконома {Завдывающаго обыкновенно деньгами на корабл.}. Смитъ былъ веселъ и доволенъ, такъ какъ онъ подкупилъ инженера. Но противная сторона выиграла пари. Смитъ сказалъ:
— Этого не можетъ быть! Онъ ошибся на дв мили больше меня.
— Мистеръ Смитъ,— возразилъ экономъ,— вы ошиблись больше всхъ пассажировъ. Мы вчера сдлали 208 миль.
— Хорошо сэръ,— сказалъ Смитъ,— вдь такъ почти и я утверждалъ: я предполагалъ, что мы продемъ 209 миль. Если вы опять справитесь съ моею записочкою, то найдете цифру два и два 0, т. е. 200,— не такъ ли? А потомъ вы найдете и 9 (200 и 9), т. е. двсти девять. Я утверждаю, что эти деньги слдуетъ получить мн.
Участокъ Гоульдъ и Кьюрри составлялъ всего 1.200 квад. футовъ и принадлежалъ сначала тмъ двумъ лицамъ, имена которыхъ онъ носилъ. Мистеръ Кьюрри владлъ двумя третями его и говорилъ, что распродалъ его за 2.500 долларовъ съ придачею старой клячи, которая въ 17 дней съла сна и ячменя больше того, чмъ сама стоила. Онъ же говорилъ, что Гоульдъ продалъ свою часть за пару старыхъ одялъ и бутылку виски, которая въ теченіе трехъ часовъ положила замертво семерыхъ и что одинъ скромный иностранецъ, откупорившій пробку, боллъ всю жизнь. Черезъ четыре года этотъ самый пріискъ стоилъ въ Санъ-Франциско на бирж 7.600.000 долларовъ золотомъ.
Около того времени одинъ обднвшій мексиканецъ жилъ по сосдству съ Виргиніей. По его земл пробгалъ ручеекъ, вытекавшій изъ маленькаго холма. Офирская компанія отрзала отъ своего пріиска 100 футовъ и уступила за ручеекъ. Этотъ клочокъ оказался самою богатою частью въ цломъ пріиск: черезъ четыре года цнность его (со включеніемъ мельницы) поднялась, до 1 1/2 милл. долларовъ.
Одинъ джентльменъ, владвшій 20-ю футами въ участк Офирской компаніи, прежде чмъ открыты были громадныя богатства этого участка, продалъ его за лошадь, да и то какую-то жалкую. Спустя годъ или около того, когда Офирскій участокъ стоилъ по 300 долл. за футъ, этотъ человкъ, у котораго не было ни гроша, обыкновенно говорилъ, что онъ самый видный представитель роскоши и бдности, потому что имлъ возможность здить на лошади, стоющей 60.000 долларовъ, но не можетъ собрать денегъ на покупку сдла, такъ что принужденъ его занимать или обходиться безъ него. Онъ говорилъ, что если судьба еще разъ наградитъ его лошадью въ 60.000 долларовъ, то онъ совсмъ разорится.
Молодой человкъ 19 лтъ служилъ телеграфистомъ въ Виргиніи съ жалованьемъ по 100 долл. въ мсяцъ. Онъ разбогатлъ благодаря тому, что задерживалъ телеграммы съ пріисковъ, шедшія черезъ его руки, и согласно съ ихъ указаніемъ, при посредств одного пріятеля въ Санъ-Франциско, покупалъ и перепродавалъ участки. Однажды послана была частная депеша изъ Виргиніи, въ которой сообщалось о важной находк на большомъ пріиск. Совтовали держать это въ тайн до тхъ поръ, пока обильные доходы съ пріиска не будутъ обезпечены. Онъ купилъ тамъ участокъ въ 40 ф., по 20 доллж за футъ, а потомъ половину продалъ по 800 долл. за футъ, остальные же вдвое дороже. Черезъ три мсяца участокъ стоилъ 150.000 долл., и молодой человкъ вышелъ въ отставку.
Другой телеграфистъ былъ уволенъ компаніей за разглашеніе секретовъ. Онъ уговорился съ однимъ капиталистомъ въ С.-Франциско, что сообщитъ ему результатъ процесса, касающагося пріисковъ, черезъ часъ посл того, какъ тяжущіяся стороны узнаютъ объ этомъ частнымъ образомъ въ С.-Франциско. За это его соумышленникъ сулилъ ему большіе проценты съ барышей при покупк и продаж. Переодтый извощикомъ, явился онъ на телеграфную станцію въ горахъ, завелъ знакомство съ телеграфистомъ и изо дня въ день сидлъ на станціи, куря трубку и жалуясь на то, что его лошади измучились и ему нельзя двинуться съ мста. А между тмъ онъ прислушивался къ содержанію депешъ, получавшихся изъ Виргиніи, пока он передавались по снаряду. Наконецъ, пришла и частная депеша, сообщавшая результатъ процесса, и какъ только онъ прислушался къ ея содержанію, тотчасъ же телеграфировалъ своему другу въ С.-Франциско:
‘Измучился отъ ожиданія. Продамъ лошадей и повозку и отправлюсь домой’.
Это была условная фраза: еслибы тутъ не было словъ, ‘отъ ожиданія’, то это значило бы, что результатъ получился неблагопріятный. Мнимый другъ извощика купилъ часть пріиска, за дешевую цну раньше, чмъ важная новость стала извстна публик, и въ результат было обогащеніе.
Спустя много времени посл того, какъ одинъ изъ крупныхъ виргинскихъ пріисковъ былъ присоединенъ въ владніямъ штата, около 50 фут. первоначальнаго обзаведенія были въ рукахъ человка, который никогда не подписывалъ документовъ о присоединеніи. Участокъ былъ весьма цненъ, и длались всяческія усилія отыскать его, но онъ исчезъ, какъ тнь. Прошелъ однажды слухъ, что онъ на Бермудскихъ островахъ, и тотчасъ два развдчика отправились туда, но его тамъ не оказалось. Потомъ говорили, что онъ въ Мексико, и его другъ, прикащикъ, собралъ небольшую сумму и сталъ его разыскивать, потомъ купилъ его участокъ за 100 долл., а подъ конецъ продалъ за 75.000 долларовъ.
Но къ чему вдаваться въ подробности? Преданія страны серебра полны приключеній въ этомъ род, и ихъ никогда всхъ не перескажешь. Я хотлъ только дать читателю понятіе объ особенностяхъ богатой поры, которой я не могу изобразить инымъ путемъ. О ней необходимо было вспомнить, чтобъ охарактеризовать эпоху и страну. Я былъ лично знакомъ съ большинствомъ набобовъ, о которыхъ говорилъ, и, на основаніи этого знакомства, такъ описалъ родъ ихъ жизни и занятій, что мстное общество не узнало этихъ прежнихъ знаменитостей. Дло въ томъ, что они перестали быть знаменитостями, напротивъ, большинство ихъ впало въ прежнюю бдность и безъизвстность.
Въ Невад переходилъ изъ устъ въ уста разсказъ о приключеніи съ двумя набобами,— истинный или вымышленный, кто знаетъ? Передамъ его, какъ слышалъ. Полковникъ Джимъ достаточно зналъ свтъ и его обычаи, а полковникъ Джекъ жилъ въ дальнихъ мстностяхъ штата, велъ трудовую жизнь и никогда не видалъ города. Когда оба эти господина вдругъ разбогатли, они вознамрились постить Нью-Йоркъ. Джеку хотлось посмотрть на то, чего онъ не видлъ, а Джимъ ршился предостеречь его, какъ неопытнаго, отъ несчастныхъ случаевъ. Они ночью пріхали въ С.-Франциско, а утромъ сли на пароходъ. По прізд въ Нью-Йоркъ, Джимъ сказалъ:
— Я всю жизнь только слышалъ про кареты, а теперь на самомъ дл хочу прохаться въ карет. За издержками я не стою. Отправимся.
Они вышли на тротуаръ и Джимъ позвалъ красивый кабріолетъ (barouche). Но Джекъ возразилъ:
— Нтъ, сэръ, ни одинъ изъ вашихъ дешевыхъ опрокидывающихся экипажей для меня не годится. Я хочу здсь повеселиться, а деньги вещь пустая. Мн надобно самый щегольской экипажъ. А вотъ такой какъ разъ и детъ сюда. Остановите этотъ желтый экипажъ, разрисованный фигурами,— не безпокойтесь, я плачу за все.
Джимъ остановилъ пустой омнибусъ, и они сли. Полковникъ Джекъ сказалъ:
— Разв это не весело?… О, нтъ, я въ восторг. Подушки, окна, картинки, и вы сидите покойно. Что сказали бы наши дти, еслибъ они видли, какъ мы здсь играемъ большихъ господъ. Клянусь Св. Георгіемъ,— я бы желалъ, чтобъ они могли видть насъ.
Онъ высунулся въ оино и закричалъ возниц:
— Слушай, Джонни, что идетъ ко мн, идетъ и къ вашимъ, ручаюсь! Беру этотъ экипажъ на весь день. Такъ хочу, старина! Пусть лошади бгутъ. Довольно, старикъ! Пусти ихъ, пусть бгутъ. Мы съ вами все устроимъ, какъ слдуетъ.
Кучеръ просунулъ руку въ отверстіе, гд проходилъ ремень, и попросилъ уплаты. Тогда еще гонги не были въ ходу. Джекъ схватилъ его руку и потрясъ дружески.
— Вы понимаете меня, старый воробей,— сказалъ онъ,— все идетъ ладно между добрыми людьми. Понюхайте-ка этого, какъ вамъ понравится? И онъ сунулъ ему въ руку золотую монету въ 20 долларовъ. Кучеръ сказалъ, что не можетъ размнять.
— Что за размнъ! Кладите въ карманъ.
Потомъ онъ ударилъ по плечу Джима и сказалъ ему:
— Вдь это по-джентльменски? Повсьте меня, если я не буду каждый день нанимать такой экипажъ!
Омнибусъ остановился, и въ него сла молодая лэди. Джекъ посмотрлъ на нее съ минуту въ изумленіи, потомъ толкнулъ локтемъ Джима:
— Не говорите ни слова,— прошепталъ онъ.— Пусть она детъ, коль желаетъ. Слава Богу, здсь мста довольно.
Молодая лэди вынула портмоне и подала деньги Джеку.
— Зачмъ это?— спросилъ онъ.
— Пожалуйста, передайте кучеру.
— Возьмите назадъ ваши деньги, мадамъ. Мы не можемъ позволить этого. Пожалуйста, здите съ нами, сколько вамъ угодно, вдь этотъ экипажъ нанятъ нами и мы не позволимъ вамъ платить ни копйки.
Двушка отшатнулась въ уголъ отъ изумленія. Вошла пожилая лэди и тоже вынула деньги.
— Простите меня,— сказалъ Джекъ,— милости просимъ хать, но платить не позволимъ. Садитесь, пожалуйста, и не безпокойтесь. Будьте какъ въ своемъ экипаж.
Черезъ дв минуты вошли два джентльмена, три толстыхъ женщины и двое дтей.
— Милости просимъ, друзья,— сказалъ Джекъ,— не стсняйтесь нами. Мста свободны.
Потомъ онъ пошепталъ полковнику Джиму:
— Нью-Йоркъ — очень общительный городъ, я убжденъ въ этомъ.
Онъ останавливалъ всякую попытку заплатить деньги кучеру и приглашалъ садиться отъ чистаго сердца. Всмъ это было пріятно, вс прятали свои деньги въ карманы и вознамрились позабавиться этимъ приключеніемъ. Вошло боле шести человкъ.
— О, тутъ пропасть мстъ!— сказалъ Джекъ.— Входите и будьте какъ дома. Компанія всегда пріятна. Потомъ на ухо Джиму:— ‘Не правда ли, какъ добры эти жители Нью-Йорка? Только не холодно ли они относятся къ этому? Нтъ ли гд ледниковъ? Я увренъ, что они ползли бы и въ гробъ, еслибъ онъ попался имъ на дорог’.
Вошло еще и еще нсколько пассажировъ. Об стороны омнибуса были заняты, и многіе стояли на имперіал, куда направлялись больше съ корзинками и узлами. Всюду слышался полу сдержанный смхъ.
— Хорошо здсь, такъ чисто, прохладно и никого это не поражаетъ, какъ я вижу,— шепталъ Джекъ.
Китаецъ тронулся въ путь.
— Я усталъ,— сказалъ Джекъ,— остановитесь, кучеръ. Сидите на вашихъ мстахъ лэди и джентльмены. Будьте безъ церемоній,— за все заплачено. Кучеръ, катайте этихъ господъ кругомъ, сколько имъ угодно. Это — наши друзья, вы знаете. Катайте ихъ везд, а если нужно еще денегъ, прізжайте въ отель Св. Николая и мы все устроимъ. Добрый день, лэди и джентльмены,— катайтесь, сколько угодно, и это вамъ не будетъ стоить ни копйки.
Когда оба полковника вышли изъ омнибуса, то Джекъ сказалъ:
— Это самое общительное мсто, какое я когда-либо видлъ. Китаецъ отлично насъ каталъ. Еслибы мы еще немножко покатались, то, я увренъ, къ намъ явились бы и негры. Клянусь Св. Георгіемъ, намъ придется загородить баррикадою дверь въ комнату на ночь, а иначе, пожалуй, кто-нибудь изъ этихъ молодцовъ явится къ намъ спать.
Кто-то сказалъ, что для знакомства съ обществомъ слдуетъ наблюдать характеръ погребальныхъ процессій и прослдить, какого рода люди хоронятся съ большими почестями.
Я не могу сказать, какой классъ людей погребался съ большею пышностью въ ‘нашъ вкъ обогащенія’, замчательные ли общественные дятели, или же извстные негодяи. Вроятно, эти два выдающіеся слоя общества хоронили своихъ знаменитыхъ покойниковъ приблизительно одинаковымъ образомъ. И философъ, на котораго я только-что сослался, долженъ былъ видть двое торжественнйшихъ похоронъ въ Виргиніи, прежде нежели длать свое заключеніе о ея жителяхъ.
Букъ Фаншо умеръ въ славное для себя время. Онъ былъ выдающимся гражданиномъ.
Онъ убилъ ‘своего человка’, правда, не въ личной ссор, но защищая посторонняго отъ нападенія сильнйшихъ противниковъ. Салоны его отличались пышностью, супруга — франтовствомъ, но онъ съумлъ отъ нея отдлаться, не прибгая въ формальному разводу. Онъ занималъ важный постъ въ пожарномъ вдомств и былъ настоящимъ Варвикомъ въ политик.
Когда онъ умеръ, плакалъ весь городъ, но особенно сожалли его въ нижнихъ слояхъ общества.
На слдствіи выяснилось, что Букъ Фаншо въ припадк изнурительной тифозной горячки отравился мышьякомъ, застрлился, перерзалъ себ горло и, выскочивъ изъ окна четвертаго этажа, сломалъ себ шею.
Посл надлежащаго совщанія, судъ присяжныхъ, огорченный и растроганный, но съ единомысліемъ и ясностью ума, не помраченными горемъ, вынесъ слдующую резолюцію о смерти: ‘Онъ умеръ по вол Божіей’. О, что бы пришлось длать міру безъ суда присяжныхъ!
Пышныя приготовленія длались для похоронъ. Вс городскіе экипажи были наняты, вс салоны погружены въ трауръ, вс муниципальные флаги вывшены, вс пожарные должны были явиться въ полной форм и привезти свои машины укутанными въ черное.
Замтимъ мимоходомъ, что въ страну серебра искатели приключеній собирались изъ всхъ странъ земнаго шара. Каждый изъ нихъ вносилъ съ собою свое родное нарчіе и смшеніе этихъ языковъ обратило жаргонъ Невады въ самый богатый, безконечно разнообразный и изобильнйшій, какой когда-либо существовалъ на бломъ свт, за исключеніемъ разв пріисковъ Калифорніи, въ былыя времена. Самый вульгарный жаргонъ сдлался языкомъ Невады. Безъ него трудно было произнести проповдь и быть понятымъ. Подобныя фразы, какъ: ‘Давай биться!’ ‘Я не разину рта!’ ‘Ни одинъ ирландецъ не суйся!’ — и сотни другихъ сдлались настолько употребительными, что совершенно безсознательно сходили съ устъ говорившаго и часто не касаясь даже предмета разговоровъ, такъ что теряли всякій смыслъ.
За слдствіемъ надъ Букомъ Фаншо послдовалъ митингъ стриженаго братства, потому что ничего не длалось на этомъ мирномъ берегу безъ публичныхъ сборищъ и изліяній чувствъ. Постановлялись чувствительныя резолюціи, учреждались различныя коммиссіи. Между прочимъ былъ отправленъ депутатъ за священникомъ. Требовался мягкій, благородный, идеальный, только-что оперившійся теологъ изъ Восточной семинаріи, еще незнакомый съ обычаями на пріискахъ. Членъ коммиссіи, шотландецъ Бриггсъ, исполнилъ порученіе, и стоило послушать, что впослдствіи разсказывалъ о немъ священникъ. Бриггсъ былъ крпкаго сложенія. Одежда его при исполненіи оффиціальныхъ обязанностей, какъ, наприм., труды по коммиссіи, состояла изъ слдующаго: пожарная каска, красная фланелевая куртка, кожаный патентованный поясъ, изъ-за котораго виднлся револьверъ и ключъ (для гаекъ), сюртукъ, наброшенный на руку, и невыразимые, заложенные въ сапоги. Онъ представлялъ рзкій контрастъ съ блднымъ теологомъ-студентомъ. Бриггсъ обладалъ мягкимъ сердцемъ и горячо привязывался къ друзьямъ. Онъ обыкновенно воздерживался отъ дракъ, если въ этомъ не представлялось особой надобности. При разбор длъ о побоищахъ выяснялось, что они не были затяны Бриггсомъ, но что онъ, по свойственному ему добродушію, вмшивался въ нихъ, стараясь помочь слабйшему. Онъ и Букъ Фаншо были задушевными друзьями и много лтъ длили вмст и горе и радость.
Въ одномъ случа, они, отбросивъ свои сюртуки, приняли сторону побждаемаго въ бою между посторонними и, посл трудно завоеванной побды, замтили, что т, кому они помогали, бжали съ поля битвы, похитивъ ихъ платье. Но возвратимся къ посщенію Бриггсомъ священника. На шотландца была возложена трудная миссія, а физіономія его была олицетвореніемъ горести. Когда его приняли, онъ слъ передъ священникомъ, положилъ свою пожарную каску на рукопись неоконченной проповди подъ носъ къ священнику, вынулъ красный шелковый платокъ, отеръ лобъ и испустилъ вздохъ поражающаго отчаянія, выражавшій цль его посщенія.
Онъ запнулся и пролилъ слезы, но, сдлавъ усиліе надъ собой, проговорилъ плачевнымъ голосомъ:
— Вы мелете на евангельской мельниц по сосдству?
— Какъ вы изволили сказать? Извините, я васъ не понялъ.
Послдовалъ новый вздохъ и всхлипыванье. Наконецъ Бриггсъ произнесъ:
— Мы, видите ли, въ гор и наши молодцы разсчитываютъ на вашу помощь, если мн удастся захватить васъ, т. е. если я буду имть на это право… Вы — главный ученый по части славословія по сосдству?
— Я — пастырь по настоянію паствы, ограничивающейся сосдствомъ.
— Какой же?
— Духовный совтникъ маленькаго общества врующихъ, храмъ которыхъ находится въ этихъ владніяхъ.
Бриггсъ почесалъ въ голов, задумался на минуту и потомъ сказалъ:
— Вамъ бы лучше держаться меня, голубчикъ, а то намъ такъ не сварить ваши! Выливайте-ка все до дна.
— Прошу извиненія. Я опять не понимаю васъ.
— Вы видите во мн трещину, а по-моему такъ она въ насъ обоихъ. Мы плохо понимаемъ другъ друга. Вотъ, видите ли, одинъ изъ нашихъ молодцовъ спасовалъ и мы желаемъ получше распрощаться съ нимъ. Вся штука теперь въ томъ, чтобы заставить кого-нибудь поиграть намъ на губахъ и спровадить его пошикарне.
— Мой другъ, я все боле и боле впадаю въ заблужденіе. Ваши объясненія совершенно непонятны для меня. Не можете ли вы разъяснить мн смыслъ вашихъ словъ? Сначала я не терялъ надежды понять васъ, но теперь нахожусь совершенно во мрак. Дло пошло бы успшне, еслибы вы ограничились категорическимъ изложеніемъ факта безъ примси сложныхъ метафоръ и аллегорій.
Новая пауза и продолжительное размышленіе.
— Я полагаю, намъ не сговориться!— произнесъ наконецъ Бриггсъ.
— Какъ?
— Вы совсмъ взбудоражили меня, голубчикъ!
— Я все еще не могу уловить смысла вашихъ словъ.
— Вашъ послдній грузъ слишкомъ тяжелъ для меня — вотъ въ чемъ сила! Я теперь не могу ни козырнуть, ни подобрать масти.
Священникъ еще глубже подвинулся въ своемъ кресл въ совершенномъ недоумніи. Бриггсъ облокотился на столъ, положилъ голову на руки и предался размышленіямъ. Лицо его, все еще озабоченное, приняло выраженіе самоувренности.
— Ну, теперь я дошелъ, какъ растолковать вамъ!— сказалъ онъ.— Намъ нужно богословскаго козыря. Понимаете?
— Что?
— Богословскаго козыря. Священника.
— Зачмъ же вы не сказали раньше. Я — священникъ, пастырь.
— Ну, теперь заговорилъ. Слава Богу, вышли на свтъ! Давайте ее сюда!— сказалъ Бриггсъ, протягивая свою черную лапу, и, взявъ маленькую руку священника, онъ сильно потрясъ ее съ выраженіемъ симпатіи и истиннаго удовольствія.
— Ну, теперь все хорошо. Давайте толковать снова. Позвольте понюхать табачку!… Вотъ видите ли, одинъ изъ нашихъ молодцовъ унесенъ потокомъ.
— Какъ?… Куда?
— Унесенъ потокомъ. Проигрался въ пухъ. Понимаете?
— Проигрался во что?
— Отправился къ ангеламъ.
— А!… Удалился въ таинственныя страны, изъ предловъ которыхъ нтъ возврата.
— Возврата, надюсь, нтъ, вдь онъ умеръ!
— Да, я теперь понимаю.
— Ну, слава Богу! А я ужь боялся, что мы будемъ еще путаться. Вы теперь знаете, онъ умеръ опять.
— Опять?… Разв онъ когда-нибудь умиралъ прежде?
— Умиралъ прежде?— Нтъ. Разв человкъ живущъ, какъ кошка?… Но вы можете прозакладывать себя, что теперь онъ умеръ ужаснйшимъ образомъ. Бдный малый!… Мн лучше бы было не дожить до этого дня. Я никогда не желалъ бы лучшаго друга, какъ Букъ Фаншо. Я давно знакомъ съ нимъ, а если я знаю и люблю человка, я стою за него. Переверните его со всхъ сторонъ и вы не найдете боле смлаго человка на пріискахъ. Онъ никогда не покидалъ своихъ друзей. Но теперь все кончено, все кончено… Все безполезно… Его уничтожили!
— Уничтожили?
— Да, смерть. Хорошо, хорошо, хорошо, мы должны были разстаться съ нимъ. Да, дйствительно, тяжело на свт посл всего этого. Ну, пріятель, и былъ же онъ буянъ! Стоило только плюнуть ему въ лицо, чтобы заставить его расходиться. А тогда бы вы посмотрли, какъ онъ начиналъ лупить и направо и налво. Онъ былъ худшимъ сыномъ одного вора, голубчикъ! Да и былъ же онъ ловокъ въ этомъ…
— Въ этомъ — въ чемъ?
— Въ стрльб, въ борьб, въ драк, понимаете? Онъ не давалъ спуску никому. Не взыщите, голубчикъ,— вы видите, какія страшныя усилія я длаю въ этой болтовн: мн приходится вытягивать каждое слово, чтобы выразить его помягче. Но мы пришли къ тому, что все кончено, и теперь ничего не подлаешь. Дло въ томъ, чтобы вы помогли намъ закопать его.
— Сказать надгробное слово? Присутствовать при погребеніи?
— При погребеніи. Такъ. Въ томъ теперь вся задача. Мы хотимъ устроить все пошикарне. Онъ самъ любилъ шикъ и его похороны не могутъ происходить кое-какъ. Массивную серебряную крышку на его гробъ, шесть перьевъ на балдахинъ, на козлы негра, въ широкой шляп, вотъ такъ будетъ важно! Мы позаботились и о васъ, голубчикъ. Мы назначимъ вамъ все, какъ должно. Для васъ будетъ карета и все, что вамъ угодно. Потомъ мы приготовили для васъ каедру въ дом! Вы смло идите туда и трубите сколько вамъ вздумается. Выставьте Бука, голубчикъ, какъ можно лучше, потому что вс знавшіе его подтвердятъ вамъ, что онъ былъ лучшимъ человкомъ на пріискахъ. Вы не можете слишкомъ пересолить этого. Онъ не выносилъ несправедливости и заботился о мир и спокойствіи города больше всхъ. Я самъ видлъ, какъ онъ избивалъ четверыхъ въ одиннадцать минутъ. Если нужно было возстановить порядокъ, то онъ не сталъ бы переминаться и подсюсюкивать другихъ, а вламывался самъ и собственноручно водворялъ спокойствіе. Онъ не былъ католикомъ,— напротивъ. Любимая его поговорка была: ‘Ни одинъ ирландецъ не суйся!’ Но за то для него не было различія, если нарушались чьи-нибудь права. Такъ однажды нсколько шалопаевъ забрались на католическое кладбище и затяли тамъ игру, онъ самъ пошелъ на нихъ. Ну, и почистилъ же онъ ихъ!… я самъ былъ тамъ, голубчикъ, и все видлъ.
— Побужденіе его, дйствительно, хорошо, хотя самое дйствіе должно быть строго воспрещаемо. Существовало ли у него религіозное убжденіе? Я хочу сказать, дйствовалъ ли онъ въ силу вры, или же изъ повиновенія высшимъ властямъ?
Послдовало боле продолжительное размышленіе.
— Вы ставите меня опять въ тупикъ… Не можете ли вы повторить все снова и какъ можно проще?
— Пожалуй, попробую изложить проще: была ли ему извстна, или не принадлежалъ ли онъ къ какой-нибудь секвестрованной организаціи духовной дятельности, способной на самопожертвованіе въ интересахъ нравственности?
— О, чортъ побери!… Переставьте-ка слова на другой манеръ.
— Что вы хотите сказать?
— Вы ужь слишкомъ мудрено говорите… Когда вы начинаете выкладывать вашъ запасъ, я сижу, разиня ротъ. Каждый разъ, какъ вы что-нибудь вывезите, вамъ это ясно, а мн такъ положительно нтъ на это счастья. Придется начать снова.
— Какъ, опять?
— Въ томъ-то и дло.
— Хорошо. Былъ ли онъ хорошимъ человкомъ и…
— Вотъ теб и на!… Хорошій человкъ, говорите вы?— Голубчикъ, разв это настоящее имя? Онъ былъ такимъ человкомъ, котораго вы бы стали обожать!… Никто, какъ онъ, подавилъ возстаніе на послднихъ выборахъ, прежде, чмъ оно успло перейти въ бурю, и каждый говорилъ, что только одинъ онъ могъ это сдлать. Онъ расхаживалъ съ куркомъ въ одной рук и съ тромпетомъ въ другой и засадилъ четырнадцать человкъ на запоръ мене чмъ въ три минуты. Онъ усмирилъ этотъ бунтъ и не давалъ никому возможности затять его снова. Онъ всегда стоялъ за миръ и водворялъ его, потому что не выносилъ сумятицы. Это большая потеря для города!… Ужь какъ бы вы угодили нашимъ молодцамъ, еслибъ отчеканили его въ такомъ род и воздали ему должное!… Вотъ также, когда однажды толпа начала бросать камни въ окна воскресной школы методистовъ, Букъ Фаншо, по собственному внушенію, заперъ свои салоны, взялъ денадцать стрлковъ и поставилъ ихъ караулить воскресную школу. ‘Ни одинъ ирландецъ не суйся!’ — сказалъ онъ,— ну, они и не думали. А какъ онъ былъ ловокъ въ горахъ, голубчикъ! Бгалъ скорй всхъ, прыгалъ выше, дрался сильне и вмщалъ въ себ большее количество виски, нежели кто-либо во всхъ девятнадцати провинціяхъ Англіи. Упомяните объ этомъ, голубчикъ,— нашимъ молодцамъ это понравится больше всего! Потомъ вы можете сказать, что онъ никогда не встряхивалъ свою мать.
— Никогда не встряхивалъ свою мать?…
— Ну, да! Это вамъ могутъ подтвердить вс.
— Но зачмъ же онъ сталъ бы прибгать къ подобнымъ пріемамъ?
— Вотъ это и я говорю, но вдь другіе же длаютъ.
— Разв только люди не заслуживающіе никакого уваженія.
— Ну, среднимъ числомъ, ихъ довольно много.
— По моему мннію, человкъ, подвергающій насилію свою собственную мать, достоинъ…
— Ну, вы опять заблудились. Я хочу сказать, что онъ не встряхивалъ ее съ своей шеи, понимаете? Въ самомъ дл, нтъ. Онъ давалъ ей домъ, пропасть вещей и денегъ и постоянно пекся и заботился о ней. Когда она лежала въ осп, онъ самъ няньчился съ ней и просиживалъ ночи у ея постели. Вы обращаетесь со мной, какъ съ джентльменомъ, и я долженъ вамъ платить тмъ же. Я васъ считаю честнымъ. Я увренъ въ вашей справедливости. Я люблю васъ, голубчикъ, и отколочу каждаго, кто не длаетъ того же. Я изобью его такъ, что онъ не узнаетъ самого себя! Упомяните же и объ этомъ.
Опять послдовало братское пожатіе руки и Бриггсъ наконецъ удалился.
Похороны превосходили вс желанія. Такого торжества и великолпія не запомнятъ въ Виргиніи. Балдахинъ, украшенный перьями, похоронная музыка, закрытіе магазиновъ и прекращеніе другихъ занятій, вывшенные флаги, медленно идущая процессія, мундиры разныхъ обществъ, войско и пожарное вдомство, задрапированныя въ трауръ пожарныя машины, общественныя кареты, граждане въ экипажахъ и пшкомъ — все это привлекало цлыя толпы зрителей на тротуары, окна и крыши домовъ.
И даже много лтъ спустя степень торжества на какомъ-нибудь общественномъ празднеств опредлялась не иначе, какъ сравненіемъ съ похоронами Фаншо.
Шотландецъ Бриггсъ, какъ близкій покойному и главный распорядитель на похоронахъ, занималъ видное мсто въ процессіи. Когда священникъ произнесъ послднія слова проповди, онъ отвтилъ глухимъ и полнымъ чувства, голосомъ: ‘Аминь, и ни одинъ ирландецъ не суйся!’.
Такъ какъ отвтъ, по своему содержанію, не относился къ длу, то вроятно это былъ послдній долгъ памяти усопшаго друга, ‘утекшаго отъ нихъ’, по выраженію самого Бриггса.
Бриггсъ сдлался впослдствіи учителемъ въ воскресной школ. Нтъ ничего удивительнаго, что его классъ шелъ успшне другихъ. По крайней мр, я такъ думаю. Онъ говорилъ съ маленькими піонерами на понятномъ для нихъ язык. Пользуясь особою привилегіей, я имлъ возможность, за мсяцъ до его смерти, слышать, какъ онъ разсказывалъ дтямъ прекрасную исторію ‘Іосифа и его братьевъ’, не заглядывая въ книгу. Предоставляю читателямъ судить, на что это было похоже, когда изъ устъ степеннаго и строгаго учителя вылетали фразы, пересыпанныя мстнымъ жаргономъ, а маленькіе ученики слушали его съ жаднымъ вниманіемъ, относясь такъ же безсознательно, какъ и ихъ наставникъ, къ искаженію священной истины.
Въ первыхъ 26-ти могилахъ на кладбищ въ Виргиніи похоронены убитые. Такъ вс говорили и врили и такъ всегда будутъ говорить и врить. Причина же, почему такъ много убійствъ, та, что въ новомъ округ пріисковъ преобладаетъ дикій элементъ населенія, никому не оказываютъ уваженія до тхъ поръ, пока онъ не убьетъ своего человка. Такое именно выраженіе было тамъ въ ходу.
Если являлся незнакомый человкъ, то справлялись не о томъ, насколько онъ способенъ, честенъ, дятеленъ, а о томъ, убилъ ли онъ своего человка. Если не убилъ, то онъ имлъ лишь права данныя природою и считался личностью ничтожною, а если убилъ, то радушіе, съ которымъ его принимали, соразмрялось, съ числомъ его жертвъ. Тяжело было добиваться почетнаго положенія съ руками не обагренными кровью. Но если кто являлся съ руками запятнанными кровью шести убитыхъ, его авторитетъ сразу признавался и вс искали его знакомства.
Въ то время въ Невад адвокатъ, издатель, банкиръ, атаманъ разныхъ сорви-головъ, игрокъ и герой салоновъ занимали одинаковое положеніе въ обществ, именно самое высокое. Самое же простое и самое легкое средство сдлаться вліятельнымъ человкомъ и снискать уваженіе въ обществ было стоять за стойкою, носить брилліантовую брошку и продавать виски. Я, впрочемъ, увренъ, что герой салоновъ стоялъ въ обществ выше всякаго другого члена. Его мннію придавали особую цну. Онъ первый ршалъ вопросъ о томъ, какъ должны идти выборы. Никакое сильное общественное движеніе не могло имть успха безъ направляющаго участія салоннаго героя. Считалось большимъ счастіемъ, если такой человкъ соглашался служить на поприщ законодательномъ или быть ольдерменомъ. Но юношеское честолюбіе рдко влекло въ эти высокія сферы — юридическую, военную и морскую.
Быть героемъ салоновъ и убить человка — то и другое одинаково внчало славою. Поэтому пусть читатель не удивляется, что въ Невад не одинъ человкъ былъ убитъ безъ всякаго повода: убійца нетерпливо хотлъ пріобрсть репутацію и занять почетное положеніе въ обществ. Я зналъ двоихъ молодыхъ людей, которымъ сильно хотлось убить своихъ людей именно только ради этого и которые подъ-конецъ сами убили себя, мучимые неудачей.
‘Вотъ идетъ человкъ, который убилъ Билля Адамса!’ Выше этой похвалы не было, и для слуха людей подобнаго рода она звучала пріятне какой угодно другой похвалы.
Люди, убившіе первыхъ 26 обитателей виргинскаго кладбища, остались безнаказанными. Почему?… Альфредъ Великій, изобртшій судъ присяжныхъ, зналъ, конечно, что онъ въ немъ далъ отличную опору для правосудія своего времени, но не зналъ того, что въ девятнадцатомъ вк порядокъ вещей такъ радикально измнится. Вдь предположимъ, что онъ даже всталъ бы изъ гроба и измнилъ бы устройство суда, согласно съ условіями настоящаго времени. Это оказалось бы самымъ врнымъ средствомъ въ уничтоженію правосудія, какое только могъ придумать человческій умъ.
Какъ онъ могъ думать, что мы, простаки, сохранимъ его формы суда посл того, какъ иныя условія жизни доказали ихъ безполезность? Скоре могъ онъ допустить, что мы будемъ пользоваться его первобытнымъ способомъ измрять время гореніемъ свчи, хоть и изобртенъ хронометръ. Въ его время извстія не могли быстро передаваться, и потому ему легко было образовать составъ присяжныхъ изъ людей честныхъ и образованныхъ, которые еще не слыхали о случа, отдававшейся на ихъ судъ. Но въ эпоху телеграфовъ и газетъ мы должны набирать присяжныхъ въ сред глупцовъ и негодяевъ, потому что при этой систем вовсе нтъ доступа людямъ честнымъ и умнымъ.
Я вспоминаю объ одномъ прискорбномъ фарс, продланномъ въ Виргиніи съ судомъ присяжныхъ. Одинъ извстный головорзъ убилъ мистера Б., честнаго гражданина, самымъ нахальнымъ и хладнокровнымъ образомъ. Вс газеты подробно сообщали объ этомъ и вс читали. Вс не глухіе и не совсмъ лишенные смысла толковали о событіи. Былъ составленъ списокъ присяжныхъ, и мистеру Б. Л., крупному банкиру и всми уважаемому гражданину, былъ заданъ прямой вопросъ:
— Слышали ли вы объ этомъ убійств?
— Да.
— Имли ли вы разговоръ объ этой личности?
— Да.
— Составили ли вы себ или выражали ли мнніе объ этомъ дл?
— Да.
— Читали ли вы газетное сообщеніе о немъ?
— Да.
— Намъ васъ больше не нужно.
Министръ — человкъ умный, честный и всми уважаемый, коммерсантъ — человкъ высоконравственный, извстный своею честностью, надсмотрщикъ за пріисками — джентльменъ, образованный и съ незапятнанною репутаціей, содержатель мельницы, пользующійся отличнымъ положеніемъ — вс они были спрошены точно такъ же и вс устранены. Каждый изъ нихъ сказалъ, что толки въ обществ объ этомъ дл и газетныя сообщенія не повліяли особенно на ихъ умъ и показанія свидтелей подъ присягою они поставятъ выше личнаго мннія, заране составившагося. А это дастъ возможность произнести приговоръ безъ предубжденія, согласно съ фактами. Но такимъ людямъ, видно, нельзя доврять подобнаго дла. Лишь одни ничего незнающіе могутъ быть истинными судьями.
Когда вс присяжные были отведены, то былъ набранъ новый составь въ числ 12 человкъ, и они поклялись, что не слыхали, не читали, не говорили и не выражали своего мннія объ убійств: о немъ знаетъ лишь скотъ на пастбищахъ, индійцы въ своихъ шалашахъ, да камни на мостовой. Въ составъ присяжныхъ входили два головорза, двое политиковъ изъ пивной лавки, трое прикащиковъ, двое неграмотныхъ поселянъ и еще двое ословъ въ человческомъ образ.
Оказалось потомъ, что одинъ изъ этихъ послднихъ принималъ кровосмшеніе и поджогъ за одно и то же преступленіе.
Приговоръ ихъ былъ: ‘Невиновенъ’. Да и чего иного можно было отъ нихъ, ожидать?
Такой порядокъ выбора присяжныхъ не даетъ мста уму и честности, а вс преимущества отдаетъ невжеству, глупости и лжи. Стыдно намъ продолжать ту безобразную систему только потому, что она была хороша тысячу лтъ тому назадъ. Въ нашъ вкъ, когда джентльменъ съ хорошимъ общественнымъ положеніемъ, образованный и честный, присягаетъ въ томъ, что ршеніе его будетъ не зависимо отъ уличныхъ и газетныхъ толковъ, основанныхъ просто на слух, одинъ стоитъ ста присяжныхъ, которые будутъ присягать въ томъ, что они — дураки и невжды, и правосудіе будетъ надежне въ рукахъ первыхъ, чмъ послднихъ. Почему бы уставъ о присяжныхъ не измнить такъ, чтобъ онъ давалъ уму и честности хоть одинаковыя права съ глупцами и людьми не заслуживающими доврія? Основательно ли оказывать расположеніе къ одному классу людей и осуждать на бездйствіе другой — въ стран, которая гордится свободой и равенствомъ своихъ гражданъ? Я — кандидатъ на участіе въ законодательств. Я хочу напасть на уставъ о присяжныхъ и измнить его въ такомъ смысл, чтобъ онъ давалъ привилегію уму и благородству и оградилъ составъ присяжныхъ отъ идіотовъ, невждъ и вообще такихъ людей, которые не читаютъ газетъ. Но, разумется, меня побьютъ и всякое мое усиліе ко благу страны кончится неудачей.
Начиная эту главу, я хотлъ сказать нсколько словъ о головорзахъ (desperado) въ Невад, въ пору обогащенія. Пытаться врно изобразятъ эту эпоху и эту страну, умолчавъ о крови и убійствахъ, все то же, что умолчать о полигаміи, говоря о мармонахъ. Desperado расхаживалъ по улицамъ боле или мене нахально, смотря по числу совершенныхъ имъ убійствъ, и одного одобрительнаго взгляда его было достаточно, чтобы сдлать скромнаго его почитателя счастливымъ на всю жизнь. Уваженіе къ головорзу съ сильною репутаціей, ‘который устроилъ особое кладбище’, какъ тогда говорилось, выражалось знаменательно. Когда онъ шелъ по тротуару въ своемъ кафтан съ необыкновенно длинною таліей, въ блестящихъ сапогахъ съ тупыми носками, въ красивой маленькой шляп, надвинутой на лвую бровь, то разная мелкая сошка давала дорогу великому человку. А когда онъ приходилъ въ ресторанъ, то прислуга оставляла банкировъ и коммерсантовъ и окружала его. Когда же онъ пробирался къ стойк, то вс разступались передъ нимъ, даже извинялись, что мшаютъ. Онъ бросалъ на нихъ леденящій взглядъ, а въ это время кудрявый и щеголеватый прикащикъ весело смотрлъ изъ-за конторки, гордясь тмъ, что знакомство дозволяло ему завести съ нимъ фамильярный разговоръ въ род слдующаго:
— Какъ вы поживаете, старый пріятель Билли? Радъ васъ видть. Чего вы хотите, прежняго?
Подъ ‘прежнимъ’ онъ разумлъ, конечно, его обыкновенный напитокъ. Самыя извстныя фамиліи на невадской территоріи принадлежали къ этимъ рослымъ героямъ револьвера. Ораторы, директора разныхъ учрежденій, капиталисты и руководящіе люди въ сфер законодательной пользовались извстностью, но ихъ извстность была лишь мстная и ничто въ сравненіи съ славою такихъ людей, какъ Самъ Броуна, Джекъ Уильямъ, Билли Мюдинганъ, фермеръ Пизъ, Шёгарфутъ Майкъ, Покъ-меркетъ Джекъ, Эль Дорадо Джонни, Джекъ Макъ Неббъ и другіе. Мы не приводимъ всего длиннаго списка ихъ. Это были безстрашные люди, не останавливавшіеся ни передъ какими опасностями. Надобно отдать имъ справедливость, что если они и убивали, то подобныхъ себ, и рдко трогали мирныхъ гражданъ. Они были того мннія, что мало славы убить человка не изъ стрляковъ, какъ они выражались. Они убивали другъ друга по малйшему поводу и того же ожидали и себ, потому что считали всякій другой родъ смерти позорнымъ.
Я помню, какъ въ одномъ случа головорзъ выразилъ презрніе къ такой пустой игрушк, какъ жизнь мирнаго гражданина. Однажды я поздно ужиналъ въ одномъ ресторан съ двумя репортерами и типографщикомъ Броуномъ. Вошелъ незнакомецъ съ длинной таліей и, не замтивъ шляпы Броуна, лежавшей на стул, слъ на нее. Броунъ вскочилъ и сталъ ругаться. Незнакомецъ улыбнулся, расправилъ шляпу, подалъ ее Броуну, сильно, но иронически извиняясь, и просилъ Броуна не тревожиться. Но тотъ снялъ сюртукъ и вызывалъ его драться, ругалъ его, грозилъ, смялся надъ его трусостью и требовалъ, даже умолялъ драться. Но незнакомецъ съ насмшливымъ испугомъ просилъ нашего заступничества. Потомъ онъ сказалъ серьезнымъ тономъ: ‘Хорошо, джентльмены, если мы должны драться, то и должны, я полагаю. Но не кидайтесь опрометчиво въ опасность и не говорите потомъ, что я васъ не предостерегъ. Я готовъ стоять противъ всхъ васъ, если меня къ тому вынуждаютъ’.
Столъ, за которымъ мы сидли, былъ въ длину около пяти футовъ и необыкновенно громоздокъ и тяжелъ. Онъ просилъ насъ поддержать съ минуту два блюда, одно изъ нихъ было широкое, овальное, и на немъ лежало жареное. Онъ слъ, приподнялъ конецъ стола, поставилъ ножки къ себ на колни, потомъ взялся за край зубами, отнялъ руки и толкнулъ столъ внизъ такъ, что онъ опять сталъ горизонтально со всми блюдами и другими вещами, бывшими на немъ. Онъ говорилъ, что можетъ зубами поднять боченокъ съ гвоздями. Онъ взялся зубами за край толстаго стакана и выкусилъ изъ него полукругъ. Потомъ удалецъ открылъ грудь и показалъ намъ раны, сдланныя ножомъ и пулями, также множество ранъ на рукахъ и лиц. Онъ сказалъ, что у него столько пуль въ тл, что онъ можетъ вылить изъ нихъ цлаго поросенка. Герой былъ вооруженъ съ головы до ногъ. Въ заключеніе онъ замтилъ, что онъ мистеръ Карибу, имя извстное, и мы подали другъ другу руки. Я хотлъ публиковать это имя, но боялся, что онъ придетъ и убьетъ меня. Наконецъ, онъ спросилъ: ‘теперь жаждетъ ли Броунъ крови?’ — Броунъ съ минуту подумалъ, а потомъ пригласилъ его ужинать.
Съ позволенія читателя, я намренъ въ слдующей глав сгруппировать нсколько типовъ героевъ и обрисовать жизнь маленькой деревни въ горахъ въ старое время поножовщины. Я былъ тамъ въ то время. Читатель замтитъ нкоторыя особенности нашего оффиціальнаго общества, а также и то, какъ поколніе головорзовъ производило на свтъ другое такое же поколніе.