Орден в петлице, Назика Сц., Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 33 минут(ы)

Орденъ въ петлиц.

Сказка 1 января. Сц. Назика.

Переводъ М. К. Цебриковой.

I.

Кто бы изъ жителей Бурнефа въ Грансиньи могъ вообразить, что подобное приключеніе могло когда нибудь случиться съ Сильвеномъ Мирудо?

И однако въ Бурнеф — теперь просто город подпрефектуры, а нкогда столиц могущественнаго феодальнаго графства Грансиньи — вс были уврены въ томъ, что хорошо знали Сильвени Мирудо. Онъ родился въ этомъ благородномъ город, вотъ тамъ, въ этомъ дом на углу Высокой улицы и рыночной площади. Онъ выросъ на глазахъ согражданъ своихъ, онъ прошелъ весь курсъ наукъ до четвертаго класса въ муниципальномъ коллеж. Старики вспоминали, что видли его, какъ онъ ходилъ въ школу въ коротенькихъ панталонахъ, коротенькой блуз изъ синяго кретона, въ фуражк съ кисточкой, съ картонной, покрытой клеенкой, сумкой за спиной, не разсяннымъ, орущимъ и шумливымъ шалуномъ, но уже серьезнымъ и разсудительнымъ не по лтамъ. Никогда онъ не обрывалъ звонковъ у дверей мирныхъ гражданъ, ни вылавливалъ оливковъ изъ бочекъ бакалейщика, никогда ни одна собака не получала права злобствовать на него за кастрюлю, привязанную къ хвосту ея. Мы можемъ провозгласить громко: Мирудо былъ примрнымъ ученикомъ.

Выйдя изъ коллежа съ свидтельствомъ о знаніи грамматики, онъ продолжалъ ученіе въ школ фармацевтовъ, находившейся въ ближайшемъ департаментскомъ город и, не пускаясь дале въ обширный свтъ, не переступивъ границы департамента, вернулся поселиться на рыночной площади. И тамъ онъ сталъ примрнымъ аптекаремъ.

Въ продолженіе долгихъ годовъ онъ растиралъ всякія мази, скатывалъ пилюли, отмривалъ пріемы всякихъ снадобьевъ къ единодушному удовольствію современниковъ своихъ. Ни разу онъ не смшалъ рецептовъ, ни разу не ошибся въ микстурахъ своихъ на одинъ миллиграммъ. Ужъ онъ никогда бы не отпустилъ срно-кислой соды вмсто магнезіи, или канифоли вмсто гуммнарабика. Довріе, внушенное его молодыми познаніями, росло еще, когда виски его уже начали сдть.

Мирудо женился очень поздно на очень молоденькой двушк, немного ужъ слишкомъ живой для него — Аделаид Фламборъ. Онъ увеличилъ еще число своихъ домочадцевъ, взявъ ученика, Клависа Лекюрейля, который долженъ былъ посл него принять знаменитое заведеніе. Вслдствіе этого произошла перемна въ привычкахъ Аделаиды. До этого времени она рдко показывалась въ аптек, отговариваясь тмъ, что у нея неизмнно длалась мигрень отъ сильныхъ запаховъ, въ которыхъ преобладалъ то эфиръ, то фенолъ. Мигрени внезапно исчезли. Аделаида не выходила изъ аптеки, вдыхая розовыми ноздрями испаренія ароматовъ, тша свои голубые глаза видомъ чучелъ ибиса и каймана, висвшихъ по стнамъ, не гнушаясь свертывать своими длинными, тонкими пальчиками маленькіе пакетики висмута и камфоры въ порошк, находя удовольствіе завязывать пробки склянокъ, пытаясь разбирать на бокалахъ тарабарщину фармацевтическихъ надписей, которую Лекюрейль такъ обязательно объяснялъ ей. Она узнала съ живйшимъ интересомъ, что мышьякъ скрывается отъ глазъ непосвященныхъ подъ словомъ metallum album, а чистая вода — подъ названіемъ aqua destillata.

Сильвенъ Мирудо, огорченный невинною короткостью жены и ученика, обвинилъ себя во всемъ и ускорилъ на нсколько мсяцевъ передачу заведенія своего Лекюрейлю, затмъ въ отношеніяхъ обоихъ химиковъ осталась постоянная холодность. Лекюрейль былъ принужденъ ограничиться строго офиціальными посщеніями четы Мирудо, а бывшій аптекарь, когда онъ возвращался домой посл вечерней прогулки по тротуарамъ рыночной площади и проходилъ подъ отраженіями двухъ бокаловъ — изумруднымъ и пурпурнымъ — упорно не сдавался на искушеніе переступить черезъ хорошо знакомый порогъ, съ котораго онъ давалъ столько консультацій крестьянамъ Грансиньи.

Чтобы быть вполн врными истин, мы должны прибавить, что былъ еще одинъ поводъ, побудившій Мирудо оставить торговлю. Честолюбіе овладло Мирудо — честолюбіе научное. Не разъ жена и ученикъ его слышали, какъ онъ оплакивалъ, что классическое образованіе его было такъ скудно, мечтою его было взобраться на высокія вершины риторики и философіи и достигнуть баккалаврства. Онъ чувствовалъ, что у него было что-то здсь. Латинскій языкъ, прерванный посреди главы ‘de bello gallicо’, греческій, едва мелькнувшій изъ за хвороста начатковъ, отказывались явиться на призывъ его. Въ минуты хорошаго расположенія духа, у него вырывалась обкарнанная цитата Эзопа: ‘О muthos d lo i oti…’ Къ несчастью, это было все. О, если бы родители его хотли!

Въ одинъ день, когда онъ рылся въ библіотек маленькаго города, подъ руку ему подвернулись, неизвстно какъ попавшіе сюда два тома записокъ ‘Конгресса Американистовъ’. Они дали новое направленіе научному любопытству его. Истинно ли, что японцы еще задолго до Христофора Колумба открыли Америку? Не Калифорнія ли Фуцангъ, посщавшійся китайцами въ древніе вка? Былъ ли извстенъ финикіанамъ новый міръ? Канарскіе острова — не уцлвшіе ли обломки Атлантиды, прославленнаго Платономъ материка, исчезнувшаго, неизвстно вслдствіе какаго катаклизма, подъ волнами океана? Надписи знаками майаса, которыхъ не могли еще разобрать съ полною достоврностью, эти таинственные гіеороглифы, говорящіе о мертвыхъ городахъ и исчезнувшихъ цивилизаціяхъ Мексики и Юкатана манили воображеніе Мирудо неотразимымъ обаяніемъ. Но еще боле манила его загадочная надпись Грэвъ-Крика — финикійская, какъ то утверждали которая открывала такое обширное поле изобртательности ученыхъ.

Одинъ изъ нихъ, и притомъ изъ наиболе компетентныхъ, переводитъ ее слдующимъ образомъ: ‘Начальникъ экспедиціи, который вслдъ за этимъ прибылъ на мсто это, постановилъ законы эти на вки вковъ’. Другой, не мене авторитетный, даетъ такой переводъ: ‘Могила человка убитаго на этомъ мст. Да отмститъ за него Богъ, да поразитъ убійцу, отская руку, лишившую жизни’. Третій съ невозмутимою увренностью читаетъ въ надписи такія слова: ‘То, что говоришь ты — то налагаешь закономъ: ты сіяешь въ порыв твоемъ, боле быстромъ, нежели бгъ дикой козы’.

Почему бы Сильвену Мирудо не найти четвертаго толкованія, которое будетъ настоящимъ единственно врнымъ? Онъ принялся за американизмъ, который показался ему наукой милостивой и доступной, американизмъ не требовалъ, чтобы блднли надъ латинскими и греческими текстами, протягивали руку подъ ферулу Ламонда. Бывшій аптекарь могъ вскричать: ‘И я тоже ученый’!

Вскор въ Бурнеф распространился слухъ, что г. Мирудо посвящаетъ свои бднія по ночамъ наук, что онъ знаетъ языки совершенно необыкновенные, на которыхъ говорили во времена оны неизвстные народы, въ странахъ, изъ которыхъ иныя не существуютъ боле. Увряли, что онъ въ совершенств изучилъ языки: мана, толтековъ, хихимековъ и даже то — ацтековъ, каковой языкъ несравненно боле древній, нежели языкъ ацтековъ. Познанія его расширялись съ каждымъ днемъ, и раввинъ, или врне, жрецъ Бурнефа научилъ его буквамъ еврейской азбуки, многіе заставали г. Мирудо съ словаремъ въ рук, склоненнаго надъ санскритскимъ текстомъ.

Бурнефская академія наукъ, искуствъ и изящной литературы ршила, что если она не можетъ ничего прибавить къ слав г. Мирудо, то прійдетъ день, когда онъ прибавитъ многое къ слав ея. Онъ былъ единодушными кликами избранъ въ члены знаменитаго общества. Оно не было многочисленно и въ данную минуту состояло: изъ г. Бонпье, сборщика податей и лирическаго поэта, изъ судьи Шарли, извстнаго замчательными изслдованіями своими о древнихъ графахъ Грансиньи, изъ капитана въ отставк, который перевелъ Горація, и изъ четырехъ преподавателей коллежа.

Она мало заставляла говорить о себ за предлами Бурнефа, и работы ея не упоминались ни въ рецензіяхъ ‘Рейнскаго Музея’, ни въ ‘Атенеум’. Члены академіи собирались разъ въ дв недли подъ чадными кенкетами въ одной изъ залъ мэріи.

Въ т дни, когда г. Бонпье не съимпровизировалъ для дня засданія куплетовъ Хлорид, а г. Шарло не открылъ никакой неизвстной еще медали графовъ де Грансиньи, тогда неизмнно обсуждали статью 255 устава академіи, которая гласила, что ‘засданія должны происходить каждую первую и третью пятницу ежемсячно’. Трое изъ преподавателей коллежа требовали, чтобы засданія были перенесены на субботу по причин слдующаго праздничнаго дня, свтскіе люди подавали голосъ за сохраненіе пятницы,— постнаго дня, когда не бывало обдовъ въ город. Академія была раздираема двумя партіями: не смотря на потоки краснорчія, расточаемаго и съ той и другой стороны, вопросъ, вслдствіе нейтральности седьмаго члена, подвигался не боле восточнаго вопроса на конференціяхъ въ Константинопол.

Избраніе Мирудо влило въ дремлющій ареопагъ новую жизнь, съ нимъ современная наука вторглась въ древнее учрежденіе. Отнын гіероглифы майа, надпись Грэвъ-Крика, вопросъ Фуцанга стали вопросами дня. Засданія сдлались продолжительны, расходъ на освщеніе возросъ значительно, и муниципальный совтъ Бурнефа, вдохновляясь щедростью Мецената, голосовалъ увеличеніе кредита на масло для лампъ.

Эдиліи были вознаграждены за щедрость свою блескомъ, которымъ покрыли академію Грансиньи открытія г. Мирудо.

Въ ма 1876 г. онъ прочелъ записку свою о метод, который слдовало употреблять при изслдованіи надписей Гюегіостлапалана и Паленкве. Одинъ изъ преподавателей робко заявилъ о необходимости сдлать кое-какія грамматическія поправки въ редакціи этого знаменитаго труда, но собраніе единодушно провозгласило, что онъ затмилъ изслдованія Браесера изъ Бурбура. ‘Эхо Грансиньи’ въ еженедльномъ номер своемъ возвстило міру, что американскіе гіероглифы нашли своего Шамполіона.

Въ декабр того же года г. Мирудо привелъ въ изумленіе собратій своихъ, доказавъ имъ прямую филіацію мстнаго нарчія Грансиньи съ языкомъ индйцевъ Великаго Хако. Академія, не смотря на оппонировавшихъ преподавателей, ослпленныхъ пристрастіемъ къ латинскимъ корнямъ нашего языка, не только голосовала печатаніе труда г. Мирудо, но постановила, что трудъ этотъ будетъ прочитанъ при первомъ торжественномъ създ ученыхъ обществъ въ Сорбонн. Закоренлая рутина канцелярій министерства народнаго просвщенія, всегда склонныхъ скрывать свтильникъ подъ спудомъ, ршила дло иначе.

Г. Мирудо отомстилъ за себя въ запискахъ своихъ 1877 г. Онъ положилъ послдній камень зданія славы своей, доказавъ, что Новый Свтъ за дв тысячи пятьсотъ лтъ до Христофора Колумба былъ открытъ и колонизованъ финикіанами, евреями, карфагенянами, маврами, иберами и сотнею другихъ народовъ древняго міра. Онъ констатировалъ, что у нкоторыхъ племенъ Южной Америки совершенно также, какъ и у хананеянъ, братъ умершаго бралъ вдову его себ въ жены и что туземцы эти, какъ бы соображаясь съ предписаніями библіи, слдовали обычаю омовеній, имли бани и воздерживались отъ употребленія рыбы безъ чешуи. Онъ доказалъ неопровержимо, что жители Юкатана совершенно также, какъ и древніе карфагеняне, высоко цнили собачье мясо и брили себ головы, за исключеніемъ клочка волосъ на темени. Онъ нашелъ даже имя финикіанъ въ имени пиналей Гватемалы и города Панамы, имя карфагенянъ въ имени древнихъ корибикани Никарагвы и караибовъ Антильскихъ острововъ, имя Вокха, короля Мавританіи, въ имени Санта-Фе-де-Богота, имя великаго Аннибала или Ганнибала въ имени каннибаловъ. Боле — онъ далъ такое объясненіе надписи Грэвъ-Крика, которое имло великую заслугу — ни въ чемъ не напоминать предшествовавшихъ объясненій.

Академія въ порыв восторга постановила, что она пошлетъ представителя на первый конгрессъ американистовъ въ Брюссел и что г. Мирудо будетъ этимъ представителемъ и прочтетъ тамъ отчетъ объ изумительныхъ выводахъ, сдланныхъ имъ и имющихъ произвести революцію въ мір науки.

II.

Г. Мирудо обладалъ тою независимостью характера, которая такъ хорошо идетъ объ руку съ истиннымъ знаніемъ. Онъ не былъ изъ числа тхъ ученыхъ, которые пополняютъ протекціею, связями, интригами, недочеты по части заслугъ. Никогда никто не видлъ, чтобы онъ безпокоилъ просьбами сенатора, или обивалъ пороги депутата. Онъ считалъ унизительнымъ появляться на офиціальныхъ пріемахъ, не смотря на то что нсколько разъ получалъ приглашенія отъ г. подпрефекта, адресованныя такъ: ‘Г. Мирудо, члену Академіи’.

Онъ предпочиталъ, когда труды оставляли ему свободный вечеръ, проводить его въ національномъ клуб съ позволенія Аделаиды и подъ обязательствомъ возвращаться домой до одиннадцати часовъ. Въ этомъ клуб языкъ его развязывался, положивъ локти на столъ, онъ судилъ съ строгимъ безпристрастіемъ о партіяхъ и людяхъ, порицалъ черезчуръ министерскія тенденціи сенатора Малаваля и скандалезно частыя поздки на дачу депутата Пьедалуэта, депутата ихъ округа. Онъ высказалъ бы это имъ въ лицо, если бы они были здсь. Правда! Да, онъ выскажетъ ее въ лицо самому подпрефекту. Онъ повторялъ часто, что излишняя централизація убиваетъ насъ и что во времена муниципальной автономіи Бурнефа, при добромъ граф Теодорик VII, все шло гораздо лучше. Не то чтобы г. Мирудо былъ фанатикомъ прошедшаго — онъ любилъ выдавать себя за сына 89 г. Но чего же можно ожидать отъ правительствъ нашего вка, отъ нашихъ министровъ, отъ палатъ нашихъ? То онъ осуждалъ политику, которая могла создать намъ затрудненія во вншнихъ длахъ и которая воскресила честолюбіе древнихъ королей, то онъ оплакивалъ наше уничиженіе передъ Европой и нэмну нашимъ старымъ дипломатическимъ традиціямъ.

Еще другою язвою нашей эпохи было злоупотребленіе почетными отличіями. Г. Мирудо полагалъ, что орденъ Почетнаго Легіона есть учрежденіе существенно монархическое, несовмстное съ нашими демократическими нравами, что оно — развращающее изобртеніе геніальнаго деспота, который для того, чтобы сильне привязать къ себ слугъ, роздалъ имъ весь военный плащъ свой по мелкому лоскуточку и своимъ императорскимъ пурпуромъ забрызгалъ петлички ихъ. Самое большое, что можно было сдлать — это сохранить орденъ для военныхъ: они любятъ все блестящее, и кресты замняютъ имъ phaler, которыми украшали себя римскіе центуріоны. Въ гражданскомъ мір орденъ годится только на то, чтобы возбуждать нездоровое честолюбіе, болзненное тщесчавіе, смщныя и унизительныя соперничества, среди которыхъ развращаются характеры и разслабляются убжденія. Г. Мирудо, присоединяя сарказмъ къ аргументу, предлагалъ, чтобы вс французы получали орденъ при рожденіи и были обязаны носить крестъ въ петлиц до того лишь дня, когда имъ удастся сдлать славное дло. Презирая вс эти игрушки тщеславія, г. Мирудо вспоминалъ, что высокопоставленнныя особы изъ иностранцевъ, посщавшія минеральныя воды Грансиньи, присылали ему за оказанныя имъ по профессіи его услуги, крестъ Низама и звзду Коста-Рика. И что же?— весь свтъ зналъ это въ Бурнеф — онъ бросалъ бездлушки эти въ ящикъ. Въ какой ящикъ? Онъ самъ того не зналъ.

Г. Мирудо слушали съ большимъ вниманіемъ въ національномъ клуб, посщавшемся большею частью его друзьями дтства, школьными товарищами, искренно польщенными тмъ блескомъ, какой научная слава его придавала городу. Только двое или трое сторонились отъ всхъ и, не дерзая открыто противорчитъ великому человку, притворялись, будто не слышали краснорчивыхъ діатрибъ его, и были совершенно поглощены своимъ трикъ-тракомъ или пикетомъ, однако по временамъ у нихъ вырывалось ироническое ворчаніе или насмшливое восклицаніе.

Боле нихъ для обаянія г. Мирудо былъ опасенъ Графино, маленькій старичекъ, рантье изъ Парижа, удалившійся на покой въ Бурнефъ, голое лицо его, свинцоваго цвта, напоминало мордочку хорька, съ мигавшимъ взглядомъ изъ подъ синихъ очковъ. Графино много слушалъ, мало говорилъ и то какъ-то порывами, бросая внезапно дкое слово, посл котораго жертва его долго почесывалась. Онъ былъ очень мало симпатиченъ всегдашнимъ постителямъ клуба, и сверхъ того подозрвали, что онъ не изъ мстныхъ уроженцевъ. Иные утверждали даже, будто онъ полицейскій агентъ. Тайная полиція въ Бурнеф! Разсудительные люди только пожимали плечами отъ изумленія. Не смотря на все, его держали въ отдаленіи и ршались приглашать его быть партнеромъ въ вистъ только когда никакъ нельзя было найти третьяго игрока.

И этотъ-то Графино въ одинъ день, когда г. Мирудо говорилъ о Бокхус и Санта-Фе-де-Богота, злостно намекнулъ, что слово bock (шкаликъ) могло произойти отъ того же корня. Въ другой разъ, когда бывшій аптекарь металъ громы и молніи противъ злоупотребленій знаками отличія, вс слышали, какъ съ тонкихъ губъ маленькаго старичка раздалось шипнье: ‘Зеленъ виноградъ’.

III.

— Другъ мой,— сказала въ одно утро Аделаида г. Мирудо, — теб бы надо заказать сюртукъ. Теб нельзя ходить въ академію въ такомъ старь.

Именно не задолго передъ тмъ въ Бурнеф нашелся портной, который шилъ на славу. Но что за смшной человкъ! Высокій кащей, длинный позвоночникъ котораго, вывихнутый какъ у клоуна, изгибался съ какимъ-то страннымъ подобострастіемъ, рыжіе волосы, остроконечная рыжая бородка, рыжіе усы съ завернутыми въ кольцо концами, и надъ металическими голубыми глазами рыжія брови дугой, похожія очертаніями на тхъ хищныхъ птицъ, которыхъ пейзажисты бросаютъ на небо, брови эти, казалось, носились по неизмримости лба, то поднимаясь, то опускаясь, какъ два охотничьи сокола, то быстро, будто развиваясь, вздымались они до корней волосъ, то упадали на глаза, чтобы скрыть искры ихъ. Въ иныя минуты было что-то Мефистофельское въ этомъ портномъ, и даже находило искушеніе посмотрть, не носилъ ли онъ двойное красное перо на пунцовомъ берет, и вдругъ затмъ видли передъ собой только длинный странный силуэтъ, съ длинными руками, ниспадавшими до колнъ, какъ руки орангутанга, вырвавшагося изъ своей кожи, нчто въ род простачка съ глупйшмъ и удивленнымъ видомъ, вытаращенными глазами, огромнйшими ногами и сильнымъ нмецкимъ акцентомъ. Его звали Тейфельстванцъ, и онъ безсовстно выдавалъ себя за эльзасца, разореннаго тмъ, что выбралъ Францію. Это послужило еще новымъ поводомъ для г. Мирудо, который былъ патріотомъ, оказать ему предпочтеніе.

Черезъ недлю посл заказа Тейфельстванцъ явился въ кабинетъ ученаго. Очень почтительный, очень смиренный и какъ бы придавленный удивленіемъ, какое внушалъ ему видъ такаго множества книгъ, съ благоговйной миной и сдержанными движеніями человка, сознающаго себя въ святилищ, прикасаясь къ разнымъ частямъ одежды г. Мирудо, какъ къ вещамъ священнымъ, онъ осторожно совлекъ съ него халатъ — безъ халата возможно ли быть ученымъ?— и облекъ его въ сюртукъ.

— Это что такое?— спросилъ г. Мирудо, косясь лвымъ глазомъ на петлицу и становясь противъ зеркала.

Брови Тейфельстванца упали на глаза его, и изъ-за этихъ косматыхъ щетинъ зрачки голубой стали сверкали какъ зрачки тигра, подстерегающаго добычу изъ засады. Изогнувъ хребетъ и прильнувъ длинными костлявыми пальцами къ сюртуку заказчика, Тейфельстванцъ съ невыразимымъ таинственнымъ видомъ смотрлъ на пораженное неожиданностью лицо, изумленную и почти восхищенную улыбку академика.

— Это что такое?— повторилъ г. Мирудо фистулой, которая напрасно старалась быть негодующей:— Но у меня нтъ ордена! Но я не кавалеръ Почетнаго Легіона!— И съ выраженіемъ презрнія, теперь вполн удавшимся, прибавилъ: — ‘Погремушка!’

— Возможно ли это?— возразилъ Тейфельстванцъ, изумленный до крайности:— такой человкъ, какъ вы!

И отъ изумленія длинныя руки его прильнули къ лядвеямъ, въ то время какъ брови его взвивались къ верху лба, а глаза, выпученные отъ глупаго удивленія, блуждали по полкамъ, уставленнымъ книгами, по гравюрамъ мексиканскихъ гіеороглифовъ покрывавшимъ стны, призывая ихъ въ свидтели несправедливости, оказанной заказчику его..

— Нтъ, у меня нтъ ордена, сухо повторилъ г. Мирудо съ оттнкомъ горечи и почти сожалнія.

— Вотъ увидите, вы получите, прежде чмъ муаре ленточки потускнетъ, или во Франціи не умютъ цнить таланты… Къ тому же у насъ такой обычай: мы всмъ почетнымъ заказчикамъ вдваемъ эту ленточку въ петлицу.

Тейфельстванцъ затмъ засвидтельствовалъ, что сюртукъ сидлъ превосходно, совлекъ его и, облекши снова Сильвена въ халатъ, исчезъ съ глубочайшимъ поклономъ.

Г. Мирудо, скрестивъ руки за спиной, въ широкомъ и докторальномъ халат своемъ, остался глазъ на глазъ съ сюртукомъ. Сюртукъ лежалъ, аккуратно сложенный на кресл, ленточка на самомъ виду отливала пурпуромъ на лоснящемся черномъ сукн, дразня глазъ оттнкомъ горящихъ угольевъ и придавая всей одежд что-то величественное и правительственное.

— Дуракъ! вскричалъ ученый, обращаясь къ двери, которая затворилась за портнымъ.— Мн! сыну 1789 г.! И поднявъ плечи, онъ слъ за рабочій столъ и повидимому углубился въ изученіе священныхъ знаковъ Юкатана. Вскор онъ всталъ, сдлалъ десять шаговъ направо, десять налво и очутился, будто невзначай, противъ сюртука, который онъ принялся внимательно разглядывать, посвистывая краями губъ и съ самымъ равнодушнымъ видомъ. Потомъ онъ снялъ халатъ, надлъ сюртукъ, тщательно застегнулъ его, потомъ съ серьезнымъ видомъ посмотрлъ въ зеркало, стараясь выпятить грудь и всего боле лвую половину ея.

— Да, да,— прошепталъ онъ:— если бы во Франціи умли цнить таланты!

Онъ разразился презрительнымъ смхомъ, сорвалъ ленточку и бросилъ ее въ ящикъ бюро и потомъ, надвъ снова халатъ, заслъ за работу.

Посл десяти минутъ работы, казавшейся очень рьяной, онъ потихоньку открылъ ящикъ, досталъ ленточку и долго смотрлъ на нее, заставляя переливаться чарующій муаръ. Однимъ ударомъ перочиннаго ножика онъ прорзалъ петлицу на халат и снова всталъ передъ зеркаломъ. Потомъ, заслышавъ шаги за дверью — Аделаида шла къ нему — онъ швырнулъ ленточку въ ящикъ и поспшно захлопнулъ его, такъ поспшно, что до крови прищемилъ себ пальцы.

IV.

Съ этого дня въ манерахъ и привычкахъ г. Мирудо произошла неуловимая перемна. До сихъ поръ онъ едва замчалъ, что въ Бурнеф были люди, украшенные орденами. Теперь, когда мимо него проходили сборщикъ податей Габріэль, отставной адъютантъ, изящный де-ла Каламберъ, бывшій офицеръ гардъ-мобилей 1870 года, президентъ суда Трипаръ, нсколько старыхъ военныхъ или отставныхъ чиновниковъ, которые вернулись проживать пенсіи свои въ Грансиньи — глазъ г. Мирудо машинально останавливался на петлиц ихъ и, хотя онъ самъ себ не отдавалъ отчета, отлично пріучался распознавать разныя манеры носить кавалерственный знакъ: расплющеннымъ, какъ пунцовый дискъ, на груди адъютанта Габріэля, приплющеннымъ и еле виднымъ, небрежно повязаннымъ на лацканахъ безукоризненно щегольскаго сюртука г. де-ла Каламберъ.

Съ любопытствомъ, удивлявшимъ его самого, г. Мирудо слдилъ за раздачей крестовъ Почетнаго Легіона, обсуждалъ заслуги того или другаго изъ пожалованныхъ кавалеровъ, какъ будто большія или меньшія заслуги пожалованныхъ могли въ учрежденіи, такъ глубоко запятнанномъ фаворитизмомъ, имть для него какой бы то ни было интересъ! Въ національномъ клуб замтили, что передъ 14 іюля и 1 января офиціальный ‘Монитеръ’ былъ всегда въ рукахъ ученаго.

Длинные списки военныхъ всхъ чиновъ, умилительныя прошенія префектовъ, скульпторовъ, судей, архитекторовъ, врачей, вслдствіе постояннаго прохожденія передъ глазами, которые напрасно онъ хотлъ закалить равнодушіемъ, въ конц концовъ начали производить въ г. Мирудо нчто въ род раздраженія. Онъ началъ рзко критиковать иныя награды. Мэры маленькихъ городовъ! Прокуроры республики! Что же такаго необыкновеннаго могли сдлать они? Генеральные сборщики податей! Какъ будто нужна была особенная любовь къ отечеству для того, чтобы получить шестьдесятъ тысячъ франковъ въ годъ! Франты министерскихъ кабинетовъ, хлыщи штабовъ! Вроятно особенныя заслуги?

Еще другая перемна произошла въ привычкахъ г. Мирудо. Онъ поймалъ себя на похвалахъ нкоторымъ распоряженіямъ правительства, призналъ, что въ министерств было нсколько заслуженныхъ людей. Онъ началъ снисходительно говорить о сенатор и о депутат. Когда зимою снова повторились офиціальныя приглашенія, онъ отправился въ подпрефектуру въ бломъ галстух и лакированныхъ ботинкахъ. Вдь не его же, не Сильвена Мирудо приглашали, но члена академіи. Онъ рискнулъ появиться на скользкомъ паркет и приручился до того, что засвидтельствовалъ свое почтеніе подпрефекту, который сказалъ ему нсколько любезностей на счетъ трудовъ его.

Ко второму вечеру ему пришло на умъ, что членъ академіи обязанъ ради достоинства корпораціи своей выставить вс знаки отличія, какими онъ обладаетъ. Весь блескъ отъ нихъ отразится на корпораціи. Онъ съумлъ отыскать ящикъ, гд мирно почивали крестъ Низама и звзда Коста-Рика.

Злонамренные люди могли предположить, что об ленточки, прикрпленныя къ петлиц его, находились тамъ подобно птицамъ, привязаннымъ къ сти, для того, чтобы играть роль зазывальщиковъ и привлекать въ ловушку товарищей своихъ съ радужными крыльями, что об ленточки находились въ петлиц для того, чтобы навести подпрефекта на такую мысль:

‘Вотъ ученый, котораго почтили иностранныя націи и для котораго отечество его еще не сдлало ничего’. Или: ‘Если онъ носитъ Низамъ и Коста-Рика, то принципы его не возбраняютъ ему носить Почетный Легіонъ’.

Но г. Мирудо пришелъ бы въ негодованіе, еслибы кто дерзнулъ приписать ему такой махіавелическій разсчетъ. Къ тому же г. подпрефектъ, хотя и былъ очень любезенъ съ гостемъ своимъ, повидимому не сдлалъ никакаго подобнаго заключенія. Зима прошла, а ни одно офиціальное лицо не выразило удивленія своего отъ того, что не видитъ красной ленточки въ петлиц, бывшей до той поры непримиримою.

V.

Къ концу зимы, настроеніе духа г. Мирудо стало дйствительно омрачаться. Онъ замчалъ съ возраставшею горечью скандалезныя награды, извстія о которыхъ приносилъ ему офиціальный органъ. Яростнымъ жестомъ, онъ препровождалъ несчастную газету въ другой уголъ залы клуба и негодующій возвращался домой.

— Но что же теб за дло до этого?— сказала ему какъ-то Аделаида.— Вдь ты такой врагъ Почетнаго Легіона! Если выборъ дуренъ — то тмъ лучше. Общественнное мнніе тмъ сильне будетъ требовать уничтоженія ордена.

— Уничтоженія! Легко сказать! Но пока Почетный Легіонъ существуетъ. Если иногда крестъ дается негодяямъ, то честные люди тмъ не мене добиваются его… А если я достоинъ его?— прибавилъ онъ, поднявъ голову.— Я не вижу, почему я бы не принялъ его. Всегда будетъ время отказаться, когда разумный законъ уничтожитъ орденъ для гражданскихъ чиновъ.

— Такъ зачмъ же ты не сказалъ этого своей маленькой жен, вмсто того чтобы одному раздумывать и хмуриться въ углу? Я буду очень гордиться, когда мужъ мой будетъ украшенъ орденомъ. Я не врагъ Почетнаго Легіона. Я знаю, что ты заслуживаешь крестъ боле всхъ. И ты непремнно получишь крестъ — или правительство наше поголовно изъ дураковъ. Скажи мн только, выбралъ ли ты настоящій путь?

Сильвенъ Мирудо принужденъ былъ сознаться, что онъ не выбралъ настоящаго пути, потому что онъ не выбралъ никакаго.

Начиная съ этого дня, будущій орденъ ученаго сталъ предметомъ разговоровъ между супругами Мирудо. Сіяющее видніе облекалось въ плоть и кровь: оно существовало ужеше въ одной только опечаленной мечт г. Мирудо, не въ однихъ только тайныхъ и стыдящихся желаніяхъ его, не въ одной только горечи скрытаго честолюбія. Признаніе, которое тайный стыдъ такъ долго удерживалъ на устахъ его, было сдлано, наперсникъ найденъ. Вскор онъ нашелъ и втораго.

Магометъ, передъ началомъ проповди своей, нашелъ всего двухъ врующихъ: жену свою — Кадиджу и двоюроднаго брата — Али. Г. Мирудо теперь подвинулся также далеко, какъ и пророкъ: для начала онъ нашелъ двухъ врующихъ въ себя — жену и бывшаго аптекарскаго ученика своего.

Посщенія Клода Лекюрейля, такъ рдкія до этого времени, стали очень часты съ тхъ поръ, какъ Аделаида получила разршеніе посвятить и его въ великую тайну. При первыхъ же словахъ о ней, онъ былъ охваченъ порывомъ восторга. Нтъ! невозможно, чтобы заслуги его патрона — какъ онъ говорилъ съ любящей фамильярностью, проникнутой глубокимъ почтеніемъ — невозможно, чтобы заслуги его патрона не были признаны. Его объясненіе гіероглифовъ Паленкье, его ‘Финикіане въ Америк’, его истолкованіе подписи Грэвъ-Крика — все это были великія открытія! Разв заслуги какихъ-нибудь сидней — чиновниковъ въ префектур или министерствахъ могутъ быть поставлены на одни всы съ его заслугами? Чего же еще нужно правительству!

Юношескій восторгъ Кловиса былъ бальзамомъ для уязвленнаго честолюбія Мирудо. Его гладили по шерсти, рчи Лекюрейля возбуждали, согрвали его, слушая эти дружескія слова, онъ выгибался и нжился, какъ котъ, которому чешутъ затылокъ и ключицы, казалось, онъ тихо урчалъ и терся о ноги, выставляя спину, чтобы снова привлечь ласкающую руку. Теперь не было и въ помыслахъ прежней ревности. Мирудо составилъ себ привычку проводить каждое утро по нсколько часовъ въ аптек. А по вечерамъ что за дружескія бесды шли около зеленаго абажура лампы! Аделаида въ кокетливомъ неглиже, прелестная простотою и непринужденностью, фамильярная до того, что ставила маленькія ножки свои на перекладины стула Кловиса, прерывала вышиванье для того, чтобы часто поднимать на молодаго человка умилнные и плутовскіе глаза и ласковымъ голосомъ, музыка котораго заставляла забывать звукъ словъ, сто разъ уже повторенныхъ, говорить: — Можете ли вы понять, дорогой другъ, что правительство еще не подумало объ этомъ?

Иногда Мирудо, утомленный повтореніемъ и переворачиваніемъ одной и той же идеи съ одними и тми же лицами, оставлялъ жену свою обсуждать съ Лекюрейлемъ общіе честолюбивые планы, и уходилъ въ клубъ. Онъ не надялся найти между честными людьми, посщавшими его, слушателей столь же внимательныхъ, наперсниковъ столь же преданныхъ, столь же умвшихъ щекотать самолюбіе, какъ Лекюрейль, но онъ хотлъ увидть: не угадаетъ ли кто преслдовавшую его мысль и не избавитъ ли его отъ первыхъ шаговъ?

Намеки его стали такъ часты и ясны, что какъ ни были члены клуба заняты вистомъ и шартрезомъ, они, даже самые разсянные и сонливые изъ нихъ, начали понимать его, первымъ былъ одинъ чиновникъ префектуры, который сказалъ ему: ‘Да, да, вы правы. Бросаютъ зря Почетный Легіонъ… Когда подумаешь, что такой человкъ, какъ вы, не получили его!’ И онъ поднялъ плечи и глаза къ небу, какъ бы подавленный фактомъ. Съ тхъ поръ г. Мирудо каждый вечеръ, когда бывалъ въ клуб, неизмнно садился возл него. Даже въ одинъ день, когда чиновникъ разсказывалъ ему о своихъ денежныхъ затрудненіяхъ, онъ былъ вполн счастливъ возможностью одолжить ему пятьсотъ франковъ.

Постепенно и другіе проломали ледъ. Руки искали руки ученаго съ краснорчивыми пожатіями, полными недоговоренныхъ, одобреній и пожеланій. За то и клика враждебно настроенныхъ гражданъ Бурнефа издала нсколько ироническихъ ворчаній: ‘Вотъ, хорошо, если буду раздавать ордена аптекарямъ, удалившимся отъ длъ,— шиплъ Граффино,— пусть потребуютъ, по крайней мр, чтобы они привсили на ленточку серебряную эмблему своей профессіи’. Такія неприличныя выходки встрчали очень слабый отзывъ: въ клуб были добрые товарищи, врныя сердца.

Возвращаясь домой и не замчая стсненія, которое боле или мене неожиданный приходъ его вносилъ въ бесды жены его съ Лекюрейлемъ, весь отдавшись грезамъ своимъ и слав, съ глазами, закрытыми для всякаго другаго образа, ученый говорилъ въ сіяющемъ настроеніи духа: ‘Вс они въ клуб одного мннія съ вами. Начинается какъ будто движеніе общественнаго мннія.’

VI.

Но надо было помочь движенію общественнаго мннія.

И такъ какъ министръ народнаго просвщенія — что совершенно справедливо замчалъ г. Лекюрейль — могъ быть только благодарнымъ тому, кто обратилъ бы вниманіе его на заслуженныхъ людей, скрытыхъ отъ него въ уединеніи и дали провинціи, то надо было сдлать это. Подобный шагъ не долженъ былъ ничего стоить убжденіямъ г. Мирудо, который былъ порою строгимъ, но всегда искреннимъ другомъ правительства. Рчь шла не о томъ, чтобы онъ выступилъ въ роли просителя. Фи! какъ можно! Такой человкъ, какъ онъ, не проситъ милости. И вотъ, въ одинъ прекрасный день, г. Мирудо простеръ снисхожденіе свое до того,что начерталъ слдующія строки, проникнутыя достоинствомъ порядочности и справедливымъ сознаніемъ своего собственнаго значенія:

‘Господинъ Министръ!

Многочисленный кружокъ людей, преданныхъ наук, находитъ, что правительство почтитъ себя, оказавъ наук американизма свое вниманіе. Люди эти считаютъ долгомъ замтить, что эта важная отрасль національнаго знанія не послужила еще поводомъ ни къ одной наград Почетнымъ Легіономъ. Я думаю исполнить долгъ свой въ отношеніи отечества моего, уступая единодушнымъ просьбамъ и длая шагъ, который не въ моемъ характер. Вашему превосходительству наврно извстны записки, напечатанныя мною въ сборник академіи Грансиньи. Я не буду распространяться. Ограничусь только извщеніемъ, что если вы почтете за нужное поощрить въ лиц моемъ плеяду ученыхъ, какъ награждаютъ полкъ, давая орденъ на знамя, то я не нахожу въ политическихъ убжденіяхъ своихъ никакаго препятствія ршенію вашему. Я принялъ девизъ: ‘Все для науки, все для Франціи.’

— Вотъ что попадаетъ прямо въ цль! вскричалъ Лекюрейль, когда Мирудо окончилъ чтеніе письма передъ собраніемъ избранныхъ врныхъ.

Вс согласились, что письмо это — образецъ благородной простоты и республиканской гордости. Вечеромъ о немъ говорили во всхъ кофейняхъ Бурнефа, и вообще впечатлніе было благопріятное для г. Мирудо.

Да! Но мсяцы прошли, а отъ министра народнаго просвщенія не было ни гласа, ни послушанія. Лекюрейль очень горячо обличалъ такое незнаніе приличій, тмъ боле прискорбное, что подобный примръ былъ поданъ сверху. Въ это время въ ‘Монитер’ появился цлый списокъ новыхъ наградъ, и граждане Бурнера, переворачивовавшіе листы газеты лихорадочной рукой, удостоврялись, что имя Сильвена Мирудо блестло своимъ отсутствіемъ.

Г. Мирудо ршился написать еще разъ, но онъ придалъ этому письму гораздо мене гласности, нежели первому. Правда, что оно было написано тономъ несравненно мене гордымъ и за то было гораздо длинне. Единственными повренными были Аделаида и Лекюрейль. Ученый смиренно излагалъ въ письм министру предметъ изслдованій своихъ, перечислялъ ученыя общества, членомъ которыхъ онъ состоялъ, иностранные ордена, которыми онъ былъ укращенъ, но которые никогда не могли имть въ глазахъ его цну національной звзды. Онъ признавалъ, что другіе, въ Париж напримръ, могли предъявить права боле громкія, чмъ его права, но онъ вврялся отеческой доброт его превосходительства, которая пойметъ, что провинціальнымъ ученымъ, въ глуши уединенія и забвенія, нужно чувствовать себя ободряемыми высокимъ поощреніемъ.

Прочитавъ это письмо, одобренное въ совт наперсниковъ, онъ собралъ свои записки, что составило связку довольно тощую, но великолпно переплетенную, съ торжественнымъ посвященіемъ его превосходительству на первой страниц каждой брошюры, онъ присоединилъ къ ней выбранныя статьи, въ которыхъ ‘Эхо Грансиньи’ разбирало работы его, и ждалъ.

Прошли еще долгіе мсяцы. Тайно, не сказавъ о томъ никому ни слова, Мирудо послалъ серію новыхъ писемъ министру, то для напоминанія, что приближается 1 января или другой день, традиціонно посвященный наградамъ, то для увдомленія, что такой-то мировой судья или сборщикъ податей, кавалеръ ордена, умеръ и оставилъ крестъ вакантнымъ {Число крестовъ Почетнаго Легіона ограничено, и только по смерти какаго нибудь изъ кавалеровъ орденъ считается вакантнымъ и выдается новому.}, то для выраженія, по случаю послдней рчи министра въ парламент, своего пламеннаго удивленія и для повторенія увреній въ преданности своей политик его, равно мудрой и энергической.

Въ конц концовъ, Лекюрейль внушилъ патрону своему мысль послать новую просьбу, засвидтельствованную сенаторомъ и депутатомъ. Г. Мирудо долго противился. Что могло свидтельство людей некомпетентныхъ прибавить къ заслугамъ его? Но Аделаида бросилась ему на шею, и онъ ршился повидаться съ сенаторомъ.

Малаваль принялъ его сначала очень холодно и далъ ему понять, что нкоторыя, слишкомъ вольныя рчи ученаго дошли до сенаторскихъ ушей, но все таки, не упомянувъ ни словомъ о раскаяніи и заявленіи покорности, представитель власти сказалъ, что благодаренъ ему за это обращеніе и согласился начертать дв строки на поляхъ письма. Трудне было найти депутата Пьедалуетта: онъ только на мигъ останавливился въ Бурнеф, возвращаясь изъ Баньеръ-Лешанъ и отъзжая въ Трувиль. Пришлось переслать ему письмо, которое нагнало его только въ Монако и которое онъ засвидтельствовалъ безъ малйшаго возраженія.

Черезъ недлю Мирудо получилъ съ карточками Малаваля и Пьедалуетта два письма, которыя были адресованы имъ съ слдующимъ заголовкомъ: ‘Кабинетъ министра’. Редакція обоихъ отвтовъ, за исключеніемъ адреса, была буквально тождественна: министръ, имя въ виду работы г. Мирудо, разсмотритъ съ интересомъ права его на орденъ, но при этомъ не можетъ скрыть отъ г. сенатора и г. депутата и ‘дорогаго сотоварища’, что число крестовъ, которыми онъ располагаетъ для наградъ 1 января, крайне ограничено.

Ученый и два наперсника его долго читали и перечитывали письма эти, обсуждая каждое слово. Въ словахъ чуялась какая-то надежда, но если это было только то, что называютъ святой водой придворныхъ?

Г. Мирудо пересталъ спать, пересталъ работать. Книги его валялись разбросанными на бюро, записка магистратур въ Атландид оставалась неоконченной Въ клуб онъ то и дло входилъ и уходилъ. На улиц у него были глаза только для людей, украшенныхъ орденомъ, и въ этихъ людяхъ онъ видлъ только красную ленту, которая, казалось, ширилась и росла до горизонта, сверкая, какъ сверное сіяніе. Въ одну ночь ему приснилось, что онъ съ головы до ногъ одтъ въ красное и только въ петлиц узенькая черная ленточка, въ другую ночь — министръ, съ наполеоновскимъ жестомъ, срывалъ собственный свой крестъ съ груди для того, чтобы надть его на грудь ученаго, а въ это время барабаны били въ походъ подъ гулкими сводами.

Въ первыхъ числахъ декабря, трое друзей устроили совщаніе. Принявъ все во вниманіе — въ обоихъ письмахъ министра были серьезные поводы надяться. Только, какъ уврялъ Лекюрейль, надо хать подогрть дло въ Парижъ. Никто не въ состояніи устроить такъ хорошо дло г. Мирудо, какъ самъ г. Мирудо. Не мшаетъ показать свою физіономію его превосходительству: всегда боле интересуются людьми, которыхъ видли своими собственными глазами. Кто знаетъ — пожалуй, секретари изъ мошенничества или небрежности перенимали тамъ письма его? Словомъ, патронъ хорошо бы сдлалъ, если бы отправился не медля и добился аудіенціи.

Бывшій аптекарь долго колебался. Не смотря на смлыя научныя экскурсіи въ оба свта — даже въ три, считая исчезнувшій материкъ — онъ всегда былъ домосдомъ. Парижъ казался ему несравненно боле отдаленнымъ, нежели Паленкве, и дорога туда была также мало знакома ему, какъ и дорога въ Тенохтитланъ. А быть можетъ, въ сердц его снова проснулась частица старой ревности къ Лекюрейлю.

Когда поздъ тронулся, у путешественника сжалось сердце, и онъ послалъ послдній привтъ наперсникамъ своимъ, стоявшимъ на галере, жена — отирая глаза, а Лекюрейль — уже округляя лвую руку. Но вдь нужно же, чтобы кто нибудь проводилъ Аделаиду домой! Г. Мирудо увидлъ тоже необычное стеченіе зрителей, стоявшихъ рядами вдоль вокзала, когда онъ прозжалъ, руки махали, шляпы поднимались высоко, дружескіе голоса произносили слова, предвщавшія успхъ. Въ одномъ углу хихикалъ Графино съ нкоторыми членами своей клики, и въ лучахъ электрическаго свта вырзался зигзагомъ высокій силуэтъ Тейфельстванца, перегнутаго на двое подъ тяжестью огромнаго свертка, покрытаго зеленою саржею.

VII.

Въ пріемной министра — длинной комнат, освщенной сверху — на двухъ линіяхъ креселъ и скамеекъ, разставленныхъ другъ противъ друга вдоль стнъ, выброшены какъ на берегъ посл бури, жертвы дней аудіенціи. Въ числ другихъ лицъ, профессіи которыхъ очень трудно опредлить, находились нсколько важныхъ членовъ университетовъ, двое духовныхъ лицъ и оперная танцовщица.

Но здсь было еще одно лицо, пришедшее прежде всхъ, по крайней мр за цлый часъ до часа, назначеннаго на извщеній объ аудіенціи, и еще въ то время, когда сторожа снимаютъ одежды вольныхъ гражданъ, чтобы надть служебныя ливреи, и показываются непосвященнымъ въ жилетахъ и рукавахъ рубашки. То былъ господинъ только что тщательно выбритый, въ бломъ галстух, фіолетовыхъ перчаткахъ, затянутый во фракъ, вида серьезнаго и съ глазами на выкат. На карточк, которую онъ подалъ приставу, стояло: ‘Сильвенъ Мирудо, членъ бурнефской академіи въ Грансиньи’.

Онъ былъ уже здсь два часа тридцать минутъ, онъ уже сосчиталъ и пересчиталъ розы обоевъ, изучилъ вс подробности деревянной рзьбы, изображающей змй, обвившихся около дубовыхъ втвей, и боле сотни разъ спросилъ себя, почему гипсовый бюстъ республики стоитъ въ ниш, которая прежде была занята другими изображеніями, и почему надъ нею распростираетъ крылья императорскій орелъ?

Прежде него позвали университетскихъ, у которыхъ была розетка Легіона въ петлиц, потомъ обихъ духовныхъ особъ — на старйшей изъ нихъ были фіолетовые чулки, и об пришли вмст, позвали даже танцовщицу, которая исчезла черезъ другую дверь. Сенаторы, депутаты, подавъ карточку приставу, приглашаются не медля не въ очередь. Бурнефскій академикъ смотритъ, разинувъ ротъ, то на переднюю, по которой взадъ и впередъ снуютъ слуги въ ливреяхъ съ мдными пуговицами, по которой торопливо шагаютъ пристава, съ серебрянною цпью на ше, неся кончиками пальцевъ карточки, то въ глубину пріемной, гд въ невидимомъ углубленіи, въ числ другихъ дверей, безпрестанно отворяющихся и запирающихся, должна открыться та, которая ведетъ къ великому глав университета — великая дверь счастья, за которой ршится участь его. Электрическіе звонки раздаются каждую минуту, люди съ кинами бумагъ скользятъ по паркету. Ошаллый отъ звонковъ, отъ скрипа дверей, отъ торопливаго снованья взадъ и впередъ такаго множества людей, онъ начинаетъ чувствовать схватки въ желудк и видитъ, какъ на лицахъ его товарищей по терпнью и несчастью появляется т же зеленоватая блдность и мертвенная скука, которыя видны на лиц его.

Пріемная, не смотря на постоянный приливъ новыхъ лицъ, начинаетъ однако пустть. Еще звонокъ: старый приставъ, похожій на президента апеляціоннаго суда, громкимъ голосомъ выкликаетъ славное имя Сильвена Мирудо. Г. Мирудо вводятъ.

Какъ во сн онъ видитъ три высокія окна министерскаго кабинета, портретъ во весь ростъ Фонтана въ фіолетовой ряс и господина, который проситъ его ссть, но самъ не садится и, кажется, нсколько спшитъ. Онъ въ отчаяніи, что не можетъ отдать боле времени г. Мирудо, но его ждетъ комиссія въ сенат, онъ уже иметъ свднія о правахъ ученаго, знаетъ его интересныя записки о… о… о предметахъ, мало изслдованныхъ до сихъ поръ, но министръ народнаго просвщенія можетъ располагать очень немногими крестами. Словомъ, онъ надется поговорить объ этомъ подробне когда нибудь.

И посл трехъ комплиментовъ и двухъ рукопожатій, орелъ Бурнефа очутился позади большихъ дверей и встртился съ другимъ просителемъ, котораго приставъ вводитъ скорыми шагами. Онъ снова въ пріемной, любезная улыбка застыла на губахъ его — улыбка, которою онъ вооружился, входя къ министру, но въ душ онъ близокъ къ бшенству и изумленъ отъ того, что не могъ вставить ни одного слова. Заране приготовленная прекрасная рчь о правахъ, о трудахъ своихъ, о необходимости поощрять во Франціи изученіе американизма — осталась у него въ горл. Онъ озирается, какъ одурлый, вокругъ, гладитъ во вс стороны свою шляпу нервно-дрожащей рукой и наконецъ, подъ тусклыми взглядами другихъ просителей и подъ безмятежнымъ взоромъ гипсовой республики, ршается пройти въ переднюю, неврными шагами, какъ чело. вкъ, слегка охмлвшій. Что же! Министръ все таки общалъ поговорить съ нимъ подробне. Г. Мирудо прійдетъ опять.

Онъ пришелъ — и не разъ. Но всегда случалось что нибудь: то министръ не прізжалъ еще, то онъ уже ухалъ, то онъ былъ принужденъ отложить пріемъ. Каждый день, съ правильностью автомата, за десять минутъ по крайней мр до прихода перваго пристава, г. Мирудо, съ губами, сложенными сердечкомъ, съ надеждой въ душ, въ безукоризненно бломъ галстух и фіолетовыхъ перчаткахъ, поднимался по дубовой лстниц, которая вела въ кабинетъ министра. Каждый день на этой лстниц онъ встрчался съ однимъ слугой, въ жилет и плоской фуражк, украшенной буквами М. I. Р., который мелъ лстницы. Когда слуга встрчался на нижнихъ ступенькахъ, то это значило, что г. Мирудо опоздалъ на нсколько минутъ, когда встрчался на верхнихъ, то г. Мирудо легче вздыхалъ: впереди было много времени, и потому хоть какая нибудь надежда застать министра. Этотъ слуга служилъ ему хронометромъ.

Министръ былъ защищенъ лучше, нежели цлая армія: онъ не давалъ взять себя въ расплохъ. Г. Мирудо такъ и не дождался ничего за вс свои продолжительныявы сиживанья на скамьяхъ, за стирку галстуховъ и схватки въ желудк при приближеніи полудня. Иногда, въ самой глубин пріемной, между двумя половинками невидимой двери, появлялся и исчезалъ грозный силуэтъ, видимый одинъ мигъ, какъ молнія, какъ неуловимое божество. Тогда, истомленныя тоской, головы поднимались, разстроенныя лица просвтлялись, трепетъ пробгалъ по скамьямъ. Потомъ все снова впадало въ маразмъ ожиданія.

— Если бы вы поговорили съ г. начальникомъ канцеляріи? сказалъ какъ-то г. Мирудо сострадательный приставъ.

Это была идея! И въ самомъ дл, г. Мирудо былъ не медля принятъ и, добывъ наконецъ слушателя, въ продолженіи двухъ битыхъ часовъ, по стннымъ часамъ, онъ говорилъ о Квецалькотл и о Саргаскомъ мор, о правахъ своихъ на орденъ и о единодушномъ общественномъ мнніи, требовавшемъ ордена для него. Онъ прочелъ статьи изъ ‘Эхо Грансиньи’ и покушался прочесть свои записки, онъ настоялъ таки на своемъ и набросалъ на клочк бумаги надпись Грэвъ-Крика, онъ приступалъ уже къ объясненію гіеороглифовъ майа, когда слушатель его въ свою очередь наскоро написалъ нсколько строкъ на листк записной книги и уврилъ его, что теперь получилъ вс необходимыя свднія. Онъ находитъ, что г. Мирудо иметъ вс права на орденъ, но у нихъ такъ мало крестовъ въ распоряженіи! Художники забираютъ все. Наконецъ, онъ не преминетъ передать это г. министру. И съ героической улыбкой, скрывавшей неописуемую скуку, онъ направилъ кандидата къ двери.

Г. Мирудо вышелъ, нсколько раздраженный противъ этихъ художниковъ, которые забрали себ вс кресты, но полный надеждъ. Онъ далъ себ слово вскор прійти узнать отъ этого любезнаго господина отвтъ министра. Но правитель канцеляріи сталъ съ этихъ поръ также невидимъ, какъ и самъ его превосходительство.

— Если бы вы поговорили съ г. первымъ чиновникомъ по особымъ порученіямъ? намекнулъ услужливый приставъ.

Г. Мирудо видлся съ первымъ чиновникомъ, потомъ, когда первый тоже исчезъ въ таинственномъ мрак — съ вторымъ, онъ видлся даже съ третьимъ. Посл этого онъ не видлъ боле никого: одинъ былъ въ отпуску по болзни, другой постоянно засдалъ въ коммисіи, третій по обязанности присутствовалъ въ палат. Разъ, въ полуоткрытую дверь, г. Мирудо показалось, будто онъ увидлъ завитую голову втораго чиновника, который, какъ заврялъ г. Мирудо приставъ, ухалъ въ Версаль. Слухъ г. Мирудо поразили слова: ‘Опять этотъ старый дуракъ’. Онъ не принялъ этихъ словъ на свой счетъ, но удивился тому, что столь мало классическія выраженія были въ ходу въ министерств, тмъ боле въ этомъ.

И такъ какъ его перестали принимать, то онъ снова началъ писать письма умоляющія, слезливыя, униженныя, онъ въ нихъ распростирался у ногъ властей, какъ сіамское посольство. Онъ говорилъ въ нихъ о своемъ, отнын такъ скомпрометированномъ положеніи въ Бурнеф: тамъ въ кофейняхъ ни о чемъ другомъ не говорили, кром кандидатуры его, отнын онъ не осмлится показаться въ академіи, онъ будетъ посмшищемъ города, весь свтъ тамъ считалъ его уже кавалеромъ, теперь дло шло не о томъ, будетъ ли онъ награжденъ орденомъ, но о томъ, не будетъ ли съ него въ глазахъ всхъ снята награда? Для несчастной жены его, здоровье которой было уже сильно потрясено, неудача мужа будетъ жестокимъ ударомъ: онъ не отвчаетъ за выздоровленіе ея, если министръ не удостоитъ возвратить обоимъ утраченное счастье. Въ заключеніе письма онъ присочинилъ холерную эпидемію, въ которой онъ якобы особенно отличился.

Утшеніемъ ему были письма, которыя онъ получалъ каждое утро отъ Аделаиды, каждую недлю отъ Кловиса. Милая маленькая женка, казалось, выучила басню ‘Два голубя’. О, да! Разлука есть величайшее изъ золъ! Бдняжка такъ тосковала, она чувствовала себя такъ одинокой въ холодныя, длинныя декабрьскія ночи, но она умла приносить себя въ жертву своему Сильвену, его слав. Она не смла мечтать о томъ, что испытаетъ она, когда вернется ея кавалеръ. Кавалеръ было подчеркнуто. Въ ожиданіи этой минуты, онъ не долженъ падать духомъ, но быть также мужественнымъ какъ и она. Мужества! Мужества! И Мирудо, умиленный такимъ самоотверженіемъ, цловалъ мелкія каракульки и потомъ бережно пряталъ письмо.

‘Мужества! мужества!’ твердили и посланія Кловиса. Не надо падать духомъ отъ первыхъ препятствій. Что значитъ лишняя недля въ Париж?— даже дв? Часто успхъ выясняется только въ послднюю минуту. Г. Мирудо не долженъ былъ возвращаться къ родному очагу иначе какъ съ орденомъ, какъ древній спартанецъ возвращался съ щитомъ — съ гордо поднятымъ челомъ, на смущеніе враговъ своихъ, на радость многочисленнымъ друзьямъ своимъ, къ тому же все шло какъ нельзя лучше въ Бурнеф: это время года принесло много бронхитовъ и острыхъ насморковъ. Въ аптек торговля шла бойко. Не было минуты свободной, но все таки ни о чемъ другомъ не думали, кром торжества патрона. ‘Какое честное сердце!’ говорилъ г. Мирудо, отирая слезу. Никогда въ письмахъ Лекюрейль ни словомъ не упоминалъ объ Аделаид.

Въ ‘Монитер’ появился новый списокъ наградъ, и проситель вдругъ перешелъ въ фазисъ ярости и адресовалъ министру отчаянныя письма, гласившія слдующее:

‘Посл изданія десяти записокъ, которыя произвели переворотъ въ ученомъ мір, посл рекомендаціи сенатора и депутата, къ которой еще сорокъ другихъ депутатовъ не поколебались бы присоединить свою, кажется, устроенъ противъ кандидатуры моей заговоръ молчанія. Я прошу у васъ, г. министръ, объясненія этой тайны и разгадки этой загадки, обличить интригу, которой вы первая жертва — такова цль аудіенціи, просить о которой ваше превосходительство я имю честь’.

Но его превосходительство было подобно нмому идолу, котораго поклонники могутъ то умащать благоуханіями, то осыпать ругательствами, не заставивъ его выйти изъ величественной безмятежности. Каждый день іоническія колонны у главнаго подъзда министерства, казалось, поднимались все выше и выше, все боле торжественныя и все съ большимъ презрніемъ, передъ упорнымъ постителемъ, а флагъ фронтона съ полинявшими красками разввался съ ироническимъ хлестаньемъ высоко, будто на тысячу футовъ надъ головою его.

Въ продолженіе нсколькихъ дней его боле не видли въ окрестностяхъ улицы Гренель. Сначала онъ пытался разсяться неистовыми прогулками по бульварамъ, но множество людей, украшенныхъ орденомъ, которыхъ онъ встрчалъ и число которыхъ пропорціонально значительне въ Париж, чмъ въ другихъ мстахъ, выставки звздъ, крестовъ, разноцвтныхъ лентъ въ Пале-Роял разбередили рану его и снова нагнали на него черныя мысли. Кто-то сказалъ ему, что записка его о Саргосскомъ мор иметъ отношеніе къ морскому министру, или къ министру торговли, и что они могли бы передать одинъ изъ крестовъ, находящихся въ распоряженіи ихъ, министру просвщенія, какъ это нердко длается между коллегами — и онъ нсколько дней топталъ ковры пріемныхъ обоихъ министерствъ. Онъ рискинулъ даже пробраться въ главную канцелярію Почетнаго Легіона и къ самому президенту республики: его уврили, будто у президента большой запасъ крестовъ, такъ что онъ даже не знаетъ, кому раздавать ихъ. Изъ канцеляріи, какъ и изъ пріемной президента, его отправили къ министру просвщенія: отъ Каіафы къ Пилату! Обществанныя власти, казалось, исчезали въ воздух при приближеніи г. Мирудо, какъ куропатки передъ охотникомъ.

Онъ снова появился на арен прежнихъ разочарованій своихъ, снова прошелъ подъ высокими іоничесцими дверями и поднялся по дубовой лстниц. Пристава, не смотря на все горделивое равнодушіе свое и ежедневное зрлище проходившихъ передъ ними несчастій или тщеславій человческихъ, были поражены происшедшей въ немъ перемной. Волосы его посдли, глаза горли лихорадочнымъ огнемъ, и въ нихъ стояло то пугающее выраженіе, которое говоритъ о постоянной преслдующей маніи. Кошелекъ его началъ истощаться, и онъ отказался отъ благо галстуха, фіолетовыя перчатки приняли оттнки шерсти дикихъ козъ и, протершись на пальцахъ, начали походить на полуперчатки, шляпа его отъ продолжительнаго тренья по пріемнымъ, или верченья подъ нервно дрожавшими пальцами мстами побурла и ворсъ слзъ!

Ему измняло прежнее мужество при подач карточки. Онъ тяжело падалъ на скамью въ пріемной, или бралъ стулъ и садился въ передней, гд болталъ съ писцами. Писцы наконецъ стали обращаться съ нимъ, какъ съ старымъ знакомымъ. Разъ даже министръ, проходя черезъ переднюю, увидлъ преслдователя своего, сидвшаго за столомъ рядомъ съ писцами и раздлявшаго ихъ завтракъ — соленую селедку. О! если бы прежній г. Мирудо, полный такаго достоинства въ аптек своей, столь гордый, столь свободный въ клубныхъ рчахъ своихъ, могъ видть паденіе теперяшняго г. Мирудо! Какое униженіе для врной его Аделаиды, для преданнаго друга его Кловиса! Какая радость для Графино и для завистниковъ, если бы они могли видть его въ такомъ положеніи! Но онъ едва сознавалъ униженіе свое и утшалъ себя такими доводами: ‘Надо везд искать друзей, даже въ собачк дома’.

VIII.

Какъ то случилось, что одинъ изъ чиновниковъ особыхъ порученій при министерств сидлъ безъ дла: опрокинувшись на спинку кресла, вытянувъ ноги на доску камина, держа концами губъ потухшую сигару, онъ смертельно скучалъ.

Вошелъ приставъ, положилъ на столъ карточку и сказалъ небрежно: — Опять этотъ господинъ.

Чиновникъ повелъ глазами на карточку и прочелъ ‘Сильвенъ Мирудо’. Въ голов его мелькнула мысль и, къ величайшему изумленію пристава въ серебряной цпи, онъ проговорилъ: — Хорошо. Впустите.

Г. Мирудо былъ введенъ, но теперь онъ былъ во сто разъ боле смирененъ, боле робокъ, боле разстроенъ, нежели въ тотъ день, когда ему было дано увидть лицомъ къ лицу собственную особу министра. Посл такаго паденія отъ разочарованія къ разочарованію, онъ чувствовалъ себя такимъ маленькимъ, такимъ безпомощнымъ, и чиновникъ показался ему важною особою, великимъ человкомъ.

Чиновникъ былъ очаровательно любезенъ съ просителемъ, ободрялъ его говорить, заставилъ повторить всю исторію его, словомъ сдлалъ такъ, что онъ почувствовалъ себя совершенно свободно, и долгая нмота ученаго и скудная діэта словъ, къ которой пріучило его постоянное бгство всхъ слушателей его, смнилось невоздержностью рчей, цлой оргіей краснорчія. Сначала онъ съумлъ сдерживать себя, желая мудро воспользоваться нежданнымъ пиромъ, но потомъ, возбужденный восклицаніями удивленія, ободряющимъ киваньемъ головы, лестнымъ подмигиваньемъ глазъ, онъ пустился въ теоріи о происхожденіи американскихъ нарчій, рискнулъ на самыя смлыя гипотезы о первобытномъ существованіи вселенскаго языка, привелъ цитаты изъ мстнаго нарчія Грансиньи и индйскаго Великаго Хака.

Когда дошли до пункта наградъ, то Почетный Легіонъ показался чиновнику крайне недостаточнымъ знакомъ отличія. Безспорно, г. Мирудо долженъ былъ просить чего нибудь другаго, и ученый, по мр того, какъ собесдникъ поджигалъ его и подсказывалъ ему, мало по малу дошелъ до того, что началъ, при сотрудничеств этого любезнаго молодаго человка, высказывать самыя невроятныя просьбы. Чиновникъ, взявъ перо, писалъ такъ сказатъ подъ диктовку г. Мирудо: прежде всего крестъ Почетнаго Легіона, потомъ рекомендація правительства, чтобы г. Мирудо былъ избранъ въ члены Института, основаніе во Французской Коллегіи каедры для курса новой науки — американизма, напечатаніе трудовъ г. Мирудо въ національной типографіи на счетъ государства и распространеніе ихъ во всхъ училищахъ республики, квартира во дворц Мазарини, мсто несмняемаго сенатора, какъ только откроется ваканція. При каждомъ слов Мирудо колебался, у него занимался духъ отъ экстаза или отъ совстливости: но чиновникъ кивалъ головой, и проситель снова несся впередъ. Такимъ образомъ заполнили цлую страницу записями наградъ, и чиновникъ общалъ представить докладъ министру.

Когда ученый вышелъ оттуда, онъ, казалось, преобразился, какъ будто онъ сходилъ съ Синая. Онъ шелъ, высоко неся голову, съ взоромъ, тонувшимъ въ безконечности, ноги его не слышали земли подъ собой.

Въ олимпійскихъ грезахъ, упоенный нектаромъ и амирозіей, онъ вернулся въ гостинницу. Тамъ его ждало непріятное пробужденіе. Конторщица гостинницы прислала ему счетъ — и на крупную сумму. Г. Мирудо, выворотивъ карманы, увидлъ, что онъ не могъ оставаться въ Париж ни одного дня доле. Да и въ самомъ дл, почему бы не вернуться въ Бурнефъ, передать хорошія всти друзьямъ? Тамъ вдь тоже получаютъ ‘Монитеръ!’ И какая радость черезъ нсколько дней прочесть въ немъ свое имя!

Однако онъ колебался — такіе сильные интересы удерживали его. Письмо съ штемпелемъ Бурнефа кинулось ему въ глаза. Онъ распечаталъ его съ легкою тревогою. То былъ безъимянный доносъ: считали долгомъ предупредить его, что въ то время, какъ онъ въ Париж добивался восьмиконечнаго знака отличія Почетнаго Легіона, жена его приготовляла ему другое, но у этого будетъ всего два конца.

Онъ весь поблднлъ. Поздъ отходилъ въ Бурнефъ ночью, онъ подетъ съ этимъ поздомъ. Но до ночи у него нсколько часовъ впереди. Онъ пойдетъ въ министерство и попытается ускорить ршеніе — и конечно онъ не засталъ тамъ ни души.

Вечерняя почта въ шесть часовъ принесла ему въ гостинницу непривычную массу писемъ, или врне карточекъ, на которыхъ было что-то написано. Прежде всего попалась карточка президента государственнаго совта съ словомъ: ‘поздравленіе’! Мирудо былъ оглушенъ, онъ не воображалъ, чтобы такой высокій сановникъ могъ знать его, потомъ его внезапно всего перевернулъ наплывъ невыразимой радости. Съ чмъ же могли поздравлять его, какъ не съ орденомъ? Вторая карточка была отъ турецкаго посланника: ‘поздравленіе’!— по французки, а не по турецки, и прекраснымъ почеркомъ. Онъ даже былъ нсколько схожъ съ почеркомъ президента государственнаго совта. И какая вжливость — и у иностранца. Правду говорятъ, что турки — французы востока. Потомъ карточка отъ — Ренана! ‘Привтствую автора прекрасныхъ изслдованій о семитическомъ происхожденіи американскихъ народовъ’. Потомъ поздравленія отъ предсдателя общества противъ злоупотребленія табакомъ, отъ секретаря компаніи мелкихъ лодокъ, отъ директора парижскаго театра Буффъ, отъ банкировъ-дипломатовъ, отъ великаго викарія парижскаго архіепископства, и пр. и пр. Мирудо не могъ опомниться. Убжденіе, что онъ наврно получилъ орденъ, вошло глубоко въ больной мозгъ его. Мысль о глупой шутк скользнула было въ голов, но онъ отмахнулся отъ нея, какъ отъ мухи.

Забывъ страшное безъимянное письмо, онъ хотлъ остаться въ Париж, ждать завтрашнюю оффиціальную газету. Но еще одинъ взглядъ, брошенный на портмоне — и онъ ршился ухать. Онъ устроитъ свои дла тамъ и снова вернется сюда.

IX.

И вотъ онъ отправился, и, къ счастью, онъ одинъ въ цломъ отдленіи, Онъ сидитъ съ неподвижнымъ взглядомъ, упершись руками въ колни, раздираемый подозрніями и увренностью. Получилъ я въ самомъ дл орденъ или не получилъ? И этотъ двойственный вопросъ повторялся безпрестанно подъ мрную качку вагона. Чуть онъ пытался заснуть, неотступно преслдовавшія фразы повторялись въ чередующемся шум позда, въ металлическомъ скрип колесъ, скользившихъ по рельсамъ. Желзный припвъ, замнявшій засыпавшую мысль его, повторялъ безконечно: ‘Получилъ ли? Или не получилъ?’

На одной станціи онъ ршалъ, что это дло врное, на другой его охватывалъ скептицизмъ, Эти столь странныя поздравленія отъ лицъ, совершенно незнакомыхъ ему! Онъ имлъ за себя только общанія молодаго человка. Правительственная газета еще ничего не сказала. Ахъ, съ какою радостью онъ отдалъ бы карточку великаго викарія и даже уполномоченнаго изъ Чили за то, чтобы остаться теперь тамъ! Онъ грезилъ въ половину на яву, будто онъ прокрался въ типографію ‘Монитера’, подкупилъ цною золота метранпажа и видлъ въ рукахъ наборщика декретъ, скрпленный подписью президента.

Да, но это безъяменное письмо! И внезапно привскочивъ, онъ, при колеблющемся свт фонаря, перечитывалъ эти строки поддланнаго, криваго почерка, сердце его переполнялось горечью и гнвомъ, потомъ облегчалось взрывомъ негодованія противъ грязной клеветы. Безъименное письмо! Разв оно можетъ имть какое нибудь значеніе? Его комкаютъ и выбрасываютъ за окно. Онъ искомкалъ его, но не выбросилъ. Наужели это возможно? жена его! Другъ его! А вагонъ, треща всми сочлененіями своими, съ шумной качкой своей, съ непрестанными толчками о рельсы и съ оглушительною пснью бьющагося желза, убаюхивалъ скорбныя грезы его: ‘Получилъ? Или не получилъ?’

Какою долгою показалась ему ночь эта! Къ утру онъ пріхалъ домой истомленный, больной, въ отчаяніи, съ почернвшимъ бльмъ, осунувшимся лицемъ, небритымъ двое сутокъ. Аделаида спокойно спала на большой кровати. Она встртила его съ крикомъ радости, отъ котораго вс подозрнія его разсялись какъ дымъ, и полныя руки ея обвили его шею ‘самымъ милымъ и прекраснымъ ожерельемъ’, какъ говоритъ поэтъ, боле драгоцннымъ, нежели пурпуровая лента командора. Подозрнія его исчезли, потомъ вернулись для. того, чтобы снова изчезнуть и опять вернуться. Роковая ассоціація установилась между двумя идеями: крестъ и безъименное письмо, знакъ отличія, котораго онъ ожидалъ отъ министра, и тотъ, украсить которымъ угрожала его жена. Сердце его было также больно, какъ былъ боленъ умъ его.

Столько волненій, столько разочарованій, столько надеждъ потрясли мозгъ мечтателя объ Атлантид! Къ тому же съ своими воображаемыми изслдованіями американизма онъ вступилъ въ область химеръ, онъ не могъ боле выйти изъ нея. Начиная съ первой записки, представленной имъ бурнефской академіи различіе между истиннымъ и ложнымъ, между фантастическимъ и дйствительнымъ изгладилось въ ум его. Общанія молодаго чиновника были ли мене добросовстны, нежели эрудиція г. Мирудо? Карточки съ поздравленіями, которыя ученый такъ тщательно хранилъ, были ли мене подлинны, нежели его истолкованіе надписи Грэвъ-Крика? Если переводы его съ майа были врны, почему же полученіе ордена было неврно? Разсудокъ его, лишенный критическаго чутья, колебался по прихоти научныхъ фантазій, честолюбивыхъ грезъ и супружескихъ кошмаровъ. Онъ считалъ все возможнымъ и ждалъ ‘Монитера’ съ нетерпніемъ и ужасомъ.

Посл завтрака онъ пошелъ въ клубъ. Встрченный восклицаніями, разспросами, онъ не могъ сдержать себя и разсказалъ обо всхъ общаніяхъ, постепенно данныхъ ему министромъ, правителемъ канцеляріи министра, чиновниками. Возраженія разстроили его, онъ показалъ карточки съ поздравленіями. Графино не сдался на эту очевидность и Мирудо, въ порыв яростнаго упорства, объявилъ, что увренъ въ орден, такъ увренъ, что не позже завтрашняго дня, вднетъ ленточку въ петлицу.

— Полноте,— сказалъ завистникъ, обводя его полицейскимъ взглядомъ.— Вы знаете, какое слдуетъ наказаніе по закону за незаконное ношеніе знаковъ отличія?… Статья 259 уголовнаго кодекса гласитъ: отъ шести мсяцевъ до двухъ лтъ тюремнаго заключенія — ни боле, ни мене.

Ждали ‘Монитера’, который и явился къ четыремъ часамъ. Двадцать рукъ рванулись сорвать бандероль. Въ газет не было списка наградъ.

— Это будетъ въ завтрашнемъ номер,— сказалъ Мирудо разбитымъ голосомъ.— Я не говорилъ, что это будетъ въ сегодняшнемъ.

— Да, завтра, въ то завтра, когда даромъ брютъ! вскричалъ Графино.

Мирудо былъ придавленъ: онъ чувствовалъ, что надежды его, что даже разсудокъ измняли ему. Въ эту минуту явился свжій, пропитанный запахомъ типографскихъ чернилъ номеръ ‘Эхо Грансиньи’. Кто-то машинально развернулъ его и въ удивленіи громко прочелъ слдующую замтку:

‘Мы узнали изъ достоврнаго источника, что извстный согражданинъ нашъ г. Мирудо назначенъ кавалеромъ ордена Почетнаго Легіона. Знакъ отличія этотъ, какъ то подтвердитъ общественное мнніе, есть справедливая награда за научные труды его, принесшіе такую большую честь нашему городу и нашей академіи’.

— Ну вотъ! Что я вамъ говорилъ? вскричалъ Мирудо, весь багровый отъ радости.

— Но,— возразилъ Графино, остановивъ на немъ желтые глаза:— врный источникъ — это вы сами. Редакторъ ‘Эхо’ былъ здсь часа два тому назадъ, когда вы показывали ваши воображаемыя карточки съ поздравленіями. Славныя поздравленія! Компанія мелкихъ лодокъ! Первая танцовщица кордебалета!

— А г. Ренанъ? Что вы скажете?

— Г. Ренанъ, мн кажется, испеченъ изъ того же тста, какъ и другіе: ejusdem farinaе, — хотя вы и не понимаете по латыни, господинъ ученый! Не врьте поздравленіямъ и носите вашу ленточку въ карман.

— Она будетъ завтра въ моей петлиц.

— И вы посмете выйти изъ дома? Показаться на улиц?

— На улиц.

— А я говорю, что нтъ.

— А я держу пари, что пойду. Хотите двадцать франковъ?

— Идетъ.

И вс постители клуба разошлись въ сильнйшемъ волненіи.

Еще мучительная ночь для г. Мирудо. Онъ спалъ лихорадочнымъ сномъ. Сначала онъ видлъ во сн, что прогуливался по большой площади Бурнефа, по рыночной площади, передъ подпрефектурой, съ петлицей, сіяющей всми цвтами авроры, что прохожіе кланялись ему и что часовой съ сухимъ звукомъ ружья отдавалъ ему честь. Потомъ онъ внезапно пробуждался отъ ужаса: его преслдовали черные люди въ треуголкахъ, которые показывали ему въ толстой книг статью 259 уголовнаго кодекса. Онъ снова засыпалъ и вдругъ слышалъ звукъ поцлуя: то жена его и Лекюрейль, и они разбгались въ разныя стороны при появленіи его.

Однако къ утру онъ заснулъ спокойно. Когда онъ проснулся, то вспомнилъ о пари съ Графино — и холодъ сжалъ ему сердце. Дъявольское пари! Онъ всталъ, одлся. Открывая ящикъ, онъ увидлъ въ глубин его, подобно пурпурному цвтку съ переливающимся блескомъ, роковую ленточку, которую ему оставилъ портной. На ленточк этой, завязанной узломъ по середин, были два маленькія углубленія, какъ два глаза, которые, казалось, пристально смотрли на него. Ему видлся въ нихъ косой и безпокойный взглядъ Тейфельстванца. Негодяй портной! Безъ него не было бы ничего!

Онъ со злобой отбросилъ лоскутъ муара, потомъ снова взялъ его и, посвистывая съ самымъ равнодушнымъ видомъ, продлъ его въ петлицу. Потомъ онъ вышелъ твердыми шагами и вскор очутился на площади. Графино съ шайкой своей уже сидлъ за столомъ въ кафе Земледльцевъ, распивая абсентъ. Ученый метнулъ въ его сторону презрительный взглядъ и принялся шагать по площади. Онъ уже красовался тутъ минутъ десять, и смлость его росла вмст съ безнаказанностью, какъ вдругъ что-то темное встало между нимъ и солнцемъ. То былъ полицейскій агентъ, который, держа кепи въ рук, приглашалъ его слдовать за собой къ коммисару.

Вс катались со смху въ кафе Земледльцевъ. Мирудо, въ ужас, съ колокольнымъ звономъ въ ушахъ, слдовалъ за агентомъ. Нужно было проходить передъ домомъ портнаго: когда виновный увидлъ на порог лавки высокій силуэтъ Тейфельстванца, склонившійся къ нему съ дьявольской искрой въ рыжихъ бровяхъ и отчетливо сверкавшій на голов его огненный беретъ съ двойнымъ краснымъ перомъ. Онъ испустилъ ужасный крикъ, кинулся на злодя и началъ душить его. Несчастнаго удержали, и онъ укусилъ полицейскаго агента въ руку.

X.

Докторъ Симоне, маленькій старичекъ, кокетливый, чистенькій, гладко выбритый, съ кроткими глазами, въ глубин которыхъ блеститъ лучъ ума, мучащаго пансіонеровъ его, длаетъ ежедневный обходъ по своему заведенію. Здсь онъ предпишетъ души, тамъ шопотомъ приказываетъ больничнымъ сторожамъ быть боле услужливыми.

Онъ дошелъ до комнаты, обитой матрацами, гд на мягкомъ кресл, одинъ несчастный, съ руками, завязанными въ горячечную рубашку, ворочаетъ зрачками, какъ одержимый бсомъ, лягаетъ оставшимися на свобод ногами въ двухъ сторожей, выбивающихся изъ силъ, и издаетъ неистовый ревъ губами, покрытыми пной. Докторъ останавливается противъ него, лицомъ къ лицу, глаза въ глаза и, не спуская съ него взгляда, говоритъ сторожамъ:

— Кто же смлъ отнять у этого честнаго человка Почетный Легіонъ?

При этихъ словахъ честный человкъ прекращаетъ свое ляганье и, свирпый, ждетъ, что будетъ дале.

— Сейчасъ снимите съ него эту неудобную одежду,— продолжаетъ докторъ — и отдайте ему его знакъ отличія. Эта злая шутка продолжалась уже слишкомъ долго!— прибавилъ онъ строгимъ тономъ.

Освобождаютъ паціента, который вдругъ сталъ кротокъ, какъ овечка, на него надваютъ сюртукъ, и на лацкан сюртука этого сверкаетъ красная ленточка. Черты лица паціента озаряются безграничною радостью, онъ выпячиваетъ грудь, чтобы лучше видть свою ленточку. Докторъ нжно беретъ его за руки, поздравляетъ съ наградой и строго порицаетъ злаго шутника, который такъ жестоко отомстилъ ему за проигранное пари. Впрочемъ, шутникъ былъ хорошо наказанъ, читая послдній нумеръ ‘Монитера’.

— Будьте уврены,— продолжаетъ докторъ,— все, что вамъ общано, будетъ исполнено: вы уже содержитесь на счетъ государства, вы получаете уже вознагражденіе за курсъ лекцій объ американскихъ памятникахъ, который вы должны начать. Я счастливъ, что могу съ сегодняшняго же дня записаться въ число самыхъ усердныхъ слушателей вашихъ. И, какъ сказалъ поэтъ: ‘Если бы остался всего одинъ, то я буду этимъ однимъ!’ Я всегда мечталъ изучать ацтекскій языкъ.

Каждое утро Симоне длаетъ визитъ новому кавалеру Почетнаго Легіона и бесдуетъ съ нимъ о прогресс словесности въ древней Атлантид, о каннибалахъ — этой колоніи солдатъ Аннибала. Онъ сообщаетъ текущія новости объ изслдованіяхъ, которыя морской министръ, на основаніи извстной научной записки, приказалъ производить около Саргоскаго моря. Онъ поздравляетъ паціента своего съ тмъ, что онъ, какъ граждане древняго міра, принесшіе пользу отечеству, живетъ въ Притане.

Даже разъ, гладя блою рукою своею лацканъ знаменитаго сюртука, докторъ произноситъ слова, вызывающія слезы радости у пенсіонера Пританея:

— Если вы будете продолжать все также хорошо вести себя, то мы перемнимъ эту ленточку на бантъ.

‘Изящная Литература’, No 10, 1883

Орденъ въ петлиц.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

Читайте также: