(Таинственное) Изд. Дидковского, Рига, 1928.
Примечания
Примечания
С. Р. Минцлов. Чернокнижник, Пильский Петр Мосеевич, Год: 1928
Время на прочтение: 3 минут(ы)
С. Р. Минцлов — талантливый беллетрист типично реалистической складки, крепко любящий, хорошо знающий и остро чувствующий быт, его корни, дух и запахи [Четверть века тому назад российская критика для обозначения таких писателей родила такого горбатого и шепелявого уродца, как ‘бытовик’ и, заспиртовав его, держит в сохранности посейчас для оторопелого отпугивания всех имеющих не полтора глухих, а два обыкновенных уха]. Минцлова особенно прельщает и притягивает историчность. Он весь на земле, с землей и даже в земле, роясь в ней, как знаток-археолог.
Вообще, он кажется необыкновенно ясным и здоровым повествователем и у него простой, хороший язык, неторопливый темп рассказа, внутренняя авторская уверенность, лексиконное богатство, тоже отражающее его бытовую и историческую осведомленность.
Словом, с первого взгляда представляется писателем без всяких загадок, надломов и, конечно, чуждым мистики.
Но удивительно: рядом с этим здравомыслом, реалистом живет еще и другой Минцлов с его глубокой, редко выражаемой верой в таинственное, в несказанное, в неразгаданное.
Решусь допустить одну догадку.
Очень может быть, что давние и очень страстные увлечения археологией, курганами, орудиями схороненных эпох, их молчаливым наследием, хранящимся в могилах дальних предков, немая, загадочная и в то же время красноречивая старина ему дороги, для него притягательны и над ним властны, как ключ, открывающий входы в занавешенный и молчащий мир живых и владычествующих тайн, и Минцлов-археолог — только дополнение, следствие и вывод, за ними стоит мистик.
Следы мистики, ее голоса изредка, но явственно прорываются в его книгах, отдельных главах, в раздумьях над тем, ‘Чего мы не знаем’, в отдельных лицах, в описании чувствований, охватывающих человека в пустыне, в степи, наедине с самим собой, в старых усадьбах, и, наконец, в частом, если не постоянном ощущении какой-то потусторонней, непобедимой силы, распоряжающейся нашими судьбами, пророчествующими о концах и трагедиях жизни, подстерегающих нас на ее путях.
В свете этого понимания только что вышедшая книжка Минцлова ‘Чернокнижник’ ни в каком случае не является литературно-психологическим сюрпризом. В цепи его наблюдений и переживаний она логичное, законное и даже неустранимое звено. Не все и не всегда спокойно в книгах Минцлова. Без труда в них слышится и чувствуется тревожность. Она не слишком мучительна, она не создает неврастенических настроений, не расшатывает духовного стержня, но она существует, и если все-таки не побеждает, то потому, что ее носитель не захотел ей уступить, не пожелал сладострастно ее выращивать.
Словом, при несомненной вере в таинственность, при глубокой убежденности в существовании иной, незримой, нездешней силы, Минцлов сумел противостоять этой борьбе, мутящим, волнующим и беспокойным чарам, и в этом сказался еще раз его здоровый инстинкт человека, стоящего на земле.
В сущности, и последняя книжка, — этот ‘Черкокнижник’, — двойственна. Она выдает оба минцловских начала. Предание ‘Волчонок’ — земля, ясность, история, здоровые и сильные души, здесь цветет бодрость и в лице героического Алексея и в лице черноглазой, смуглой красавицы, его жены Маши, спасительницы ‘свято-русской земли’.
Здесь Минцлов — реалист.
Затем начинается Минцлов — мистик, рассказывающий о ‘черной книжке’, о горнах, алхимиках, кипящих жидкостях, исчезновении покойников (‘Чернокнижник’).
Этот второй Минцлов верит в мистическую душу природы, ее предчувствия бед и несчастий, — знающий, что ‘реки и деревья перед землетрясением шумят по-особенному’, потому что ‘земля всегда шлет свои предостерегающие радио человеку’ (‘Осеннее’).
Как он сам, его герой Мошинский ‘верит в потустороннее’, в ‘невидимые существа’, слышит ‘тысячи звуков’, видит даже ‘сцены из жизни других планет’ (‘Кресло Торквемады’)! Для него галлюцинации — реальность и этого не признают только ‘слепые’.
В ‘Чуде’ отомщают мертвые, и скончавшийся отец Иван явился поругателям храма, и они погибли. Великое красноречие и таинственную, губящую и озаряющую силу имеют камни и ‘опал — камень страданий’, но и вообще, ‘горе, радость, страданья — все чувства я порывы людей превращаются в алмазы, рубины’ (‘Бред’).
Настояний интерес этой книги заключается даже не в ее сюжетах, не в ее литературной форме, а в оригинальной личности автора, редко встречаемом сочетании как бы не мирящихся начал его души, в особом тонком запахе, исходящем всегда от запертых сокровищниц: аромат кипариса, старины, музеев и еле уловимой мистики настороженного сердца.
Впервые: Сегодня (Рига), 1928, No 67, 10 марта, за подписью ‘П. П.’.