СОЧИНЕНІЯ ВАСИЛІЯ ПЕТРОВИЧА БОТКИНА.
СОЧИНЕНІЯ ВАСИЛІЯ ПЕТРОВИЧА БОТКИНА.
ТОМЪ II.
СТАТЬИ ПО ЛИТЕРАТУР.
Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Паровая Типо-Литографія Муллеръ и Багельманъ. Невскій, 148.
1891
Рётшер о ‘Ромео и Юлии’, Рётшер Генрих Теодор, Год: 1842
Время на прочтение: 7 минут(ы)
*) Abhandlungen sur Philosophie der Kunst. Vierte 1. Romeo und Julia. 2. Kaufmann von Venedig, mit besonderer Beziehung auf die Kunst der dramatischen Darstellung entwickelt. Ver. D. N. T. Rtscher. Berlin. 1842.
Ретшеръ особенно извстенъ своимъ въ высшей степени замчательнымъ сочиненіемъ ‘Aristophanes und sein Zeit’ и потомъ разсужденіемъ ‘Объ отношеніи философіи искусства и критики къ худолгественному произведенію’, переведеннымъ въ ‘Московскомъ Наблюдател’ 1838 года, а равно философскою критикою Шекспирова ‘Короля Лира’ и романа Гете ‘Die Wahlverwandschaflen’. Въ первомъ сочиненіи опредляетъ онъ сущность и общіе законы философской критики относительно художественныхъ произведеній вообще: слдующія затмъ сочиненія суть приложеніе этихъ законовъ къ разбираемымъ имъ произведеніямъ. Критики ‘Ромео и Юліи’, и ‘Венеціанскаго купца’, такъ-же, какъ и предыдущія, состоятъ изъ четырехъ отдловъ: въ первомъ, авторъ опредляетъ и раскрываетъ основную идею, составляющую корень и сердце созданія: во второмъ, показываетъ, какъ идея эта воплотилась въ разнообразномъ организм созданія: въ третьемъ, повидимому, забываетъ онъ эту идею — и, погружаясь въ художественное произведеніе, излагаетъ его драматическое развитіе. Но за то это драматическое развитіе собственно есть только конкретное осуществленіе тхъ законовъ, по которымъ данная идея совершаетъ свое самостоятельное движеніе,— тхъ законовъ, въ какихъ осуществляется она въ дйствительности, въ практическомъ мір. Наконецъ, въ четвертомъ отдл анализируетъ онъ отдльные характеры драмы, въ отношеніи къ сценическому представленію.
Ртшеръ обладаетъ большимъ критическимъ дарованіемъ, но вмст съ достоинствами соединяются у него, къ сожалнію, недостатки, которые, не смотря на многія превосходныя качества его философскихъ критикъ, не допускаютъ ихъ стать въ рядъ капитальныхъ произведеній новой науки. Главный недостатокъ состоитъ преимущественно въ томъ, что онъ смотритъ на искусство, отвлекая его отъ всхъ другихъ сферъ человческой и общественной дятельности. Эта же самая тснота воззрнія часто мшаетъ ему провидть идею разсматриваемаго имъ произведенія искусства во всей ея самостоятельной и гуманной истин. Въ особенности это постигло его при философской критик романа ‘Wahlverwandschaften’. Поражая глубочайшею проницательностію и эстетическимъ тактомъ въ анализ отдльныхъ характеровъ, онъ длаетъ самые странные промахи въ общемъ построеніи разбираемаго имъ произведенія.
Разборы ‘Ромео и Юліи’ и ‘Венеціанскаго Купца’ отличаются достоинствами и недостатками, принадлежащими вообще всмъ сочиненіямъ Ретшера, кром его превосходной книги: ‘Arietophanes und sein Zeitalter’ (Berlin. 1827). Въ его критикахъ, съ одной стороны, много глубины и художественнаго искусства, — съ другой, аскетической, нмецкой односторонности и запоздалаго антисоціальнаго морализма. Такъ все, что говоритъ онъ о прав семейства относительно трагической коллизіи въ ‘Ромео и Юліи’ — не боле, какъ филистерскій застой, философское Schulmeisterei, лишенное разумнаго и гуманнаго содержанія. Сверхъ того, дурная сторона сочиненій Ретшера заключается еще въ томъ, что они писаны языкомъ чрезвычайно метафорическимъ, который даже не рдко переходитъ въ напыщенность, ибо авторъ особенно любитъ говорить образами.
Мы переведемъ здсь, какъ понимаетъ и раскрываетъ Ретшеръ основную идею ‘Ромео и Юліи’, но постараемся по возможности упростить языкъ автора, сохраняя его существенныя мысли:
‘Ромео и Юлія’ есть трагедія любви: страсть эта составляетъ паосъ ея, такъ-что отъ нея получаютъ значеніе вс лица драмы, все ея движеніе. Она поэтически раскрываетъ намъ все право страсти и вяну ея, ея торжество и гибель, блаженство и страданіе. Подъ паосомъ любви разумемъ мы страсть эту въ полномъ стремительномъ могуществ, исключающемъ вс другія стороны жизни. Здсь не предстоитъ намъ такимъ ощущеніемъ, вмст съ которымъ могли бы равнодушно пребывать и другія ощущенія:— здсь она надъ ‘всмъ преобладаетъ, такъ что черезъ нее одну получаютъ свое значеніе вс прочія стороны жизни.
‘Паосъ любви исключительно принадлежитъ новому міру, а потому поэтическое представленіе любви могло осуществиться лишь въ новомъ мір. Причина этого лежитъ въ глубочайшихъ жизненныхъ элементахъ новаго міросозерцанія. Античный міръ понималъ человка лишь въ его родовомъ характер, то-есть, какъ представителя семейства, государства, словомъ общихъ субстанціальныхъ силъ. Въ нихъ находилъ онъ свою высшую честь и удовлетвореніе, вмст ‘съ ними торжествовалъ онъ и гибнулъ — если оскорблялъ ихъ. Высочайшія творенія греческой трагедіи представили намъ это въ вчной, непреходящей красот. Проявленіе индивидуальной страсти, углубленіе человка въ свое субъективное ощущеніе казалось древнимъ отклоненіемъ отъ достоинства искусства, профанаціею нравственныхъ силъ, которыя лишь одн могли быть истиннымъ предметомъ трагедія. Отсюда и насмшка Аристофана надъ Эврипидомъ, съ котораго начинается отклоненіе отъ исключительнаго представленія субстанціальныхъ, общихъ интересовъ: ибо въ Эврипид проступаетъ уже начало индивидуальнаго, субъективнаго паоса. Въ новомъ мір человкъ впервые вступаетъ въ свои человческія права, въ новомъ мір перестаетъ онъ быть представителемъ лишь всеобщихъ, нравственныхъ силъ. Здсь онъ самъ становится собственнымъ своимъ міромъ, въ его внутреннемъ чувств пребываетъ солнце его жизни. Самое полное выраженіе этой субъективной жизни, въ которой человкъ въ самомъ-себ обртаетъ свое блаженство и страданіе — любовь. Ибо въ любви человкъ хочетъ быть удовлетвореннымъ и признаннымъ не по общимъ своимъ направленіямъ, не потому, что онъ членъ государства, но по своей индивидуальной личности, она-то жаждетъ, чтобъ вся полнота ея индивидуальнаго, частнаго существованія была понята родственнымъ ей существомъ, жаждетъ слиться съ нимъ въ единый, нераздльный міръ. Другими словами: любовь человка есть откровеніе требованія, чтобъ его признавали не только со стороны его всеобщности, со стороны тхъ разнообразныхъ отношеній, въ какихъ пребываетъ онъ къ силамъ нравственной жизни — къ государству и т. п., но въ его особенной, индивидуальной личности. Лишь романтическая любовь достигаетъ до того чарующаго и таинственнаго взаимнаго проникновенія всеобщей и индивидуальной жизни, до высочайшей энергіи субъективнаго ощущенія. Въ ней индивидуальный человкъ, сливаясь съ другимъ индивидуальнымъ, достигаетъ высшей ступени личности. Любовь есть первое откровеніе той связи, которая соединяетъ всеобщую нравственную духовную жизнь съ опредленною индивидуальностію.
‘На этомъ созерцаніи основано очарованіе трагедіи ‘Ромео и Юлія’,— именно на томъ, что она раскрываетъ намъ полное могущество романтической любви, черезъ которую дв родственныя индивидуальности узнаютъ себя другъ для друга назначенными и внутренно на всегда соединенными. Дло поэта состоитъ здсь въ томъ, чтобъ черезъ организацію этихъ индивидуальностей вполн удостоврить насъ, что тотъ первый, ршительный моментъ, въ которомъ мгновенно раскрывается обоимъ любящимъ вся тайна ихъ внутренняго родства — есть въ то же время и откровеніе ихъ безконечнаго права жить и умереть другъ для друга.
‘Это внутреннее, неодолимое ощущеніе, которое признаетъ одно только свидтельство сердца и, не заботясь о цломъ мір, ссылается только на одно право внутренняго сродства, приходитъ непремнно въ столкновеніе съ дйствительностію, которая выступаетъ здсь тоже какъ самостоятельное могущество. Романтическая любовь, смло отрицающая вс другія отношенія, но этому самому должна имть своего естественнаго врага въ положительныхъ отношеніяхъ дйствительности, врага, который, какъ только хотятъ переступить за него — тотчасъ возстаетъ во всей своей грубой, непреклонной строгости. Слдовательно, въ романтической любви, которая не хочетъ ничего знать, кром себя самой, необходимо заключается борьба съ грубою дйствительностью: столкновеніе не можетъ быть случайнымъ,— оно даже и поэтически необходимо. Чтобъ быть дйствительнымъ свидтельствомъ внутренняго сходства, романтическая любовь должна пребывать во всей полнот своей силы. Въ томъ-то и истина ея, что, борясь съ дйствительностію,— она, ничмъ непотрясаемая, возрастаетъ при каждомъ съ нею столкновеніи. Кто совершенно нашелъ себя въ другомъ человк и въ немъ одномъ только видитъ міръ свой — почти уже не можетъ жить безъ того человка. По этому самому и ршимость умереть (ибо вся жизнь является ничтожною безъ родной, дополняющей ее личности) есть высшая и вмст необходимая ступень, до которой доходитъ романтическая любовь въ столкновеніи своемъ съ дйствительностію. Эта добровольная смерть есть, такъ сказать, самосохраненіе безконечной любви, отршающейся отъ оковъ дйствительности, какъ скоро дйствительность немилосердно разрываетъ союзъ любящихся. Самая смерть ихъ — торжество могущества сердца, посмивающагося надъ всякими вншними силами, энергическая побда любви, для которой жизнь только въ той степени иметъ значеніе, въ какой даетъ свободу осуществиться дйствительно, Смерть обоихъ любящихся, смерть не отъ какой-либо вншней силы, но по ихъ свободному ршенію, раскрываетъ намъ торжествующую идею романтической любви, мужественно взирающей на всякое другое могущество, какъ на безсильное и ничтожное.
‘Поэтому, къ смерти Ромео и Юліи осуществляется лишь неприкосновенное внутреннее право этихъ двухъ индивидуальностей, право побдоносно запечатлть и утвердить абсолютное сродство своихъ личностей противъ всхъ притязаній и насилія вншней дйствительности. Въ этомъ-то именно и заключается божественное ихъ страсти, освящающее смерть ихъ, ибо они имли силу сбросить съ себя оковы жизни, чтобъ сохранять идею во всей чистот ея.
‘Но всякая идея, стремительно и могущественно выступающая, необходимо приходитъ въ столкновеніе съ тми, которыхъ она тснитъ и оскорбляетъ. На этомъ основано всякое трагическое столкновеніе въ исторіи, такъ же, какъ и въ поэзіи. А такъ-какъ всякая идея исключительна, какъ скоро выступаетъ съ полною своею энергіею, то необходимо должна она оскорблять тотъ положительный, существующій порядокъ, который одинъ считаетъ себя въ прав властвовать. Черезъ это самое является трагическое противорчіе и непремнная гибель трагическихъ индивидуальностей. Паосъ, тснимый столкновеніемъ съ существующимъ порядкомъ,— равнымъ образомъ защищающимъ свое существованіе и право, — обнаруживается еще съ большею силою и стремительно обращается противъ ограниченія, которому покориться принуждаютъ его. Героемъ можно назвать только того, кмъ исключительно обладаетъ паосъ какой-либо идеи, кто запечатлваетъ ее своею смертію. Почему смерть героя, съ одной стороны, свидтельствуетъ о сил и полнот паоса, разрушившаго жизнь героя,— съ другой стороны, эта же самая смерть свидтельствуетъ и объ односторонности его паоса, ибо въ паос своемъ герой знаетъ и признаетъ только свою идею, свое стремленіе,— слдовательно, отрицаетъ всякое другое направленіе жизни, которое, однакожъ, иметъ также право существовать. Поэтому односторонность и исключительность нераздльны во всякомъ истинно-трагическомъ паос, но въ то же время въ нихъ-то и заключается источникъ нашего участія къ герою.
‘Какъ же индивидуализируются эти общія понятія въ трагедіи ‘Ромео и Юлія’?
‘Внутреннему сродству личностей, которое ничего не хочетъ знать, кром права своего задушевнаго чувства, противостоитъ право семейства, воля родителей, которые хотятъ сами заботиться о счастіи дтей и освящать выборъ ихъ своимъ согласіемъ’. Это право, въ односторонности своей, является ‘какъ исключительная воля родителей, которая одна только хочетъ ‘повелвать, не давая никакого голоса свободному чувству, внутреннему побужденію дтей’. Такая исключительная воля родителей, если ‘она выборомъ своимъ и обнаруживаетъ заботу о счастіи дтей и чужда всякихъ самолюбивыхъ и низкихъ цлей’ — оскорбляетъ священное право свободнаго чувства, сердечный союзъ любящихся, которые во взаимномъ выбор не хотятъ терпть ни малйшаго посягательства на свое человческое право. Такимъ образомъ здсь выступаютъ дв стороны: право родителей хочетъ быть абсолютнымъ ‘источникомъ брака дтей, право свободнаго чувства не терпитъ ни малйшаго посягательства на свою волю: об эти стороны вступаютъ въ непримиримую борьбу, въ которой каждая должна или побдить, или пасть, въ которой должна развиваться діалектика этого противорчія и обнаружиться относительная истина обихъ сторонъ.
‘Но гибель любящихся иметъ еще другой характеръ, вслдствіе котораго она дйствуетъ трагически и вмст съ тмъ переносить насъ за сферу семейства, на другое, обширнйшее поприще. Абсолютное могущество любви обнаруживается въ томъ, что она побждаетъ всякую другую силу, посягающую на ея стсненіе. Всякая сила является энергичне и сосредоточенне, если развивается среди неблагопріятныхъ и враждебныхъ элементовъ. Если любовь проявляется въ ндрахъ пылающей ненависти, то сила ея именно обнаруживается въ томъ, что она отршается отъ этихъ ндръ, исполненныхъ ненависти, недоступныхъ для голоса любви. Явленіе Ромео и Юліи, уже въ самую первую минуту ихъ любви, сопровождается трагическимъ впечатлніемъ. Трагическое столкновеніе есть только плодъ, развивающійся изъ того положенія, въ какомъ находятся любящіеся. Страсть ихъ съ первой минуты является намъ облеченною въ гибельную, ядовитую атмосферу, которая заставляетъ насъ предчувствовать, что Ромео и Юлія обречены смерти. Оба они принадлежатъ къ семействамъ, погруженнымъ въ непримиримую, глубокую ненависть: это предстоитъ намъ судьба ихъ, трагическая почва, на которой развивается вся ихъ невольная вина, словно по какой-то естественной, необходимости, хотя и въ вид совершенно свободнаго дйствія. Такимъ образомъ трагедія, по содержанію своему принадлежащая вполн новому міру, принимаетъ въ себя истину древней трагедіи, во всемъ ея поражающемъ значеніи.
‘Но, кром этого, смерть Ромео и Юліи становится еще почвою, на которой возрастаетъ примиреніе враждующихъ семействъ и цлаго города, становится почвою общественнаго мира и блага, возрожденіемъ общественной жизни. Чрезъ это, смерть ихъ получаетъ возвышенное значеніе жертвы для блага государства, и въ этомъ-то ‘заключается глубочайшее примиреніе трагическаго столкновенія’.
Изъ отдльныхъ характеровъ, особенно хорошо анализированъ характеръ Меркуціо.
Что касается до ‘Венеціанскаго Купца’, Ретшеръ полагаетъ, что эта пьеса раскрываетъ собою діалектику отвлеченнаго (абстрактнаго) права. Отвлеченное право есть право буквы въ закон, оцпенлой формы, которая, исключая вс другія стороны жизни, хочетъ стать единою и нераздльною властію. Діалектикою отвлеченнаго права называетъ онъ такое развитіе, въ которомъ право это является посредствомъ самого же себя во всей своей полности, уничтожаясь въ самомъ себ, когда полнота дйствительной жизни вступаетъ въ права свои.
Мы не намрены утомлять читателя метафизическимъ развитіемъ этой идеи, какъ излагаетъ ее Ретшеръ, и потому любопытнымъ совтуемъ обратиться къ самой книг.