Русский театр в Петербурге. II. Длинные, но печальные разсуждения о нашей драматургии, Григорьев Аполлон Александрович, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 23 минут(ы)

РУССКIЙ ТЕАТРЪ ВЪ ПЕТЕРБУРГ.

II.

Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/epokha/1864/teatpet.htm

Эпоха. 1864. N 3

Длинныя, но печальныя разсужденiя о нашей драматургiи и о нашихъ драматургахъ съ воздаянiемъ чести и хвалы каждому по заслугамъ.

___

Настоящую статью мою я начну съ исправленiя трехъ ошибокъ, вкравшихся въ предшествовавшую, — ошибокъ, изъ которыхъ въ одной я вовсе не виноватъ, въ другой приношу amende honorable а въ третьей нисколько не раскаяваюсь.

Именно 1) по ошибк наборщика, вмсто: ‘г-жа Силуянова дебютировала эпизодически т. е. явилась передъ публику съ одной арiей (слышно впрочемъ, что она дебютировала въ Линд.) ‘вышло, что г-жа Силуянова дебютировала въ Линд, чего вовсе не было. 2) Блотлову въ женитьб Бальзаминова я назвалъ Ничкиной, въ извиненiе чего не имю права сказать даже какъ гоголевскiй городничiй ‘по неопытности’. — и 3) дичь, рекомую Ливанской красавицей и принадлежащую фантазiи г. Петипа я назвалъ сочиненiемъ г. Сенъ Лео а — что впрочемъ совершенно все равно, ибо гг. Сенъ Леонъ и Петипа могутъ поспорить кто кого перещеголяетъ балетной дичью…

За симъ покаявшись (что и прилично въ ту пору года, въ которую настоящая статья пишется) я приступаю къ весьма печальнымъ размышленiямъ, возникшимъ изъ прошлой бесды моей съ моимъ юнымъ провинцiальнымъ другомъ. Изъ нее, если читатели пробжали ее, какъ самый неотразимый выводъ являлись слдующiе три факта,

1) чрезвычайно низменный уровень нашего драматическаго столичнаго репертуара.

2) таковой же, если еще не боле низменный, уровень драматической нашей сцены.

3) таковой же, если еще не боле низменный, уровень нашей театральной критики.

Вс эти три факта съ посильнымъ объясненiемъ ихъ причинъ мн и слдовало бы разсмотрть по тремъ рубрикамъ, еслибы я не питалъ глубочайшаго отвращенiя къ рубрикамъ вообще. Вслдствiе же такого неодолимаго отвращенiя — я только выставляю на видъ факты, о которыхъ намренъ я вести рчь: говорить же о нихъ буду по обычаю такъ какъ Богъ на душу положитъ, не держась строго установленныхъ гранокъ.

Вотъ напримръ я начну прямо ex abrupto съ одного весьма страннаго и въ нкоторомъ отношенiи не лишоннаго назидательности факта. Существуетъ въ ‘пространномъ’ отечеств нашемъ, между множествомъ другихъ диковинокъ, журналъ, который вотъ уже четырнадцатый годъ занимается спецiально чрезвычайно любопытнымъ дломъ, а именно тупой враждою ко всему новому и живому въ литератур, и подбиранiемъ на свои страницы разнаго сора, отвергаемаго другими журналами, кром того онъ иногда высидитъ чрезвычайно мудреный вопросъ въ род вопроса о томъ: народный ли поэтъ Пушкинъ? и возится съ этимъ глубокомысленнымъ вопросомъ какъ Кифъ Мокiевичь возился съ другимъ столь же глубокомысленнымъ: отчего слонъ не родится въ яйц?.. Достопочтенный журналъ сей, извстный то подъ именемъ ‘Старухиныхъ записокъ’ то подъ именемъ ‘родительскихъ поминанiй’ удивительно напоминаетъ извстный оракулъ басни, который говорилъ дло только:

Пока сидлъ въ немъ умный жрецъ..

Съ 1838 по 1846 годъ въ немъ сидлъ не то что умный, а генiальный жрецъ — Блинскiй, который какъ извстно попалъ туда по счастливому случаю и чуть не противъ воли главнаго хозяина, славнаго въ литератур открытiемъ шестой части свта, открытiемъ столь же мало впрочемъ удавшимся, какъ другое открытiе имъ совершонное — открытiе критика въ геро литературной ‘тли’ въ Межевич — и какъ третье, уже совершонное намстникомъ его — открытiе, что Пушкинъ не народный поэтъ.

Фатумъ неудачныхъ открытiй, оставившiй было журналъ при великомъ заклинател темныхъ силъ Блинскомъ — вновь овладлъ имъ какъ только великiй заклинатель отъ него отстранился, и отяготлъ надъ нимъ окончательно. ‘Понесъ оракулъ вздоръ’ — сначала довольно умный въ род разсужденiй о политической экономiи по поводу Кольцова, потомъ вздоръ компилятивно-научный въ род статей о нашей ‘выдуманной’ литератур до-Пушкинской, — вздоръ впрочемъ довольно полезный для составленiя разныхъ учебныхъ пособiй, наконецъ уже вздоръ совершенно старческiй. Вмст съ тмъ старая страсть къ открытiямъ новыхъ частей свта начала выражаться въ старомъ орган замчательными фактами, да и необходимо должна была возникнуть. Старческiй органъ съ 1850 года — до котораго съ 1846 онъ былъ складочнымъ мстомъ хорошаго и дурного школы сантиментальнаго натурализма, покинутый и этимъ все-таки сильнымъ направленiемъ — окончательно осовлъ передъ новыми явленiями литературы пятидесятыхъ годовъ, которая не избрала его своимъ органомъ, и не понимая ее, а главное — не зная что съ нею длать, ршился героически на тупую вражду съ ней, до нын еще продолжающуюся, если не съ успхомъ то съ замчательно постояннымъ и достойнымъ лучшей участи рвенiемъ… Между тмъ она, т. е. литература-то въ лиц Островскаго, Писемскаго, А. Толстого длала свое живое дло, неспрашиваясь осоввшаго оракула и самъ оракулъ не могъ, хоть и смутно, не чувствовать что дло что-то не ладно, что ему наконецъ печатать нечего и хоть покорился горькой участи печатать (за немногими въ теченiи многихъ лтъ исключенiями) журнальные оборыши, но придумалъ въ видахъ развлеченiя своихъ читателей приняться вновь за открытiе новыхъ частей свта.

И вотъ, въ лто отъ Р. Х. 1855 подарилъ онъ публику открытiемъ поистинн блистательнымъ, а именно, напечаталъ сцены (все напечатать посовстился!) изъ знаменитой комедiи г. Горева: ‘Сплошь да рядомъ’. Причина помщенiя очень ясна. На-те дескать вамъ (т. е. публика) штуку почище вашего хваленаго Островскаго, языкъ ‘почудне’, нравы похлеще!. Увы! шестая часть свта осталась terra incognita, сценъ изъ комедiи г. Горева неодоллъ никто. Фiаско было совершеннйшее, самаго неблаговиднаго свойства.

Жизнь и литература длали свое дло въ разрзъ съ почтеннымъ журналомъ. Журналъ тоже длалъ свое дло т. е. наполнялся мертворожденными произведенiями или журнальными оборышами. Иногда онъ покушался какънибудь оживить себя, напечаталъ, напримръ ‘Обломова’, сталъ печатать даже Писемскаго, противъ котораго воевалъ въ начал пятидесятыхъ годовъ, печаталъ Мея… но ‘не вливаютъ вина новаго въ мха ветхiе’. Ветхiй мхъ вредилъ и вредилъ даже новому вину, которое попадало въ ‘Старухины записки’ напримръ въ вид статей гг. Павлова (П. В.) Щапова (пока даровитый, хоть и парадоксальный изслдователь не сталъ окончательно русскимъ историкомъ ‘Искры’), и попадаетъ еще временами досел въ вид умныхъ и дльныхъ статей г. Бестужева-Рюмина… Во всякомъ случа, это случайное новое и живое попадавшее и изрдка до сихъ поръ попадающее въ престарлый органъ — столь же мало идетъ ему какъ павлиновъ хвостъ къ воробью.

Удивятся конечно что о литературномъ журнал и его направленiи говорю я въ стать о театр. Да что же прикажете длать, когда съ 1855 года — журналъ открываетъ новые части свта преимущественно въ области драматургiи, — что въ немъ и только въ немъ встртите вы творенiя г. Потхина Junioris, г. . Устрялова и другiя диковины россiйскаго драматическаго генiя, которыхъ ни одинъ сколько нибудь уважающiй литературу органъ печатать не станетъ, что съ другой стороны, въ немъ и только въ немъ встртите вы заматервшую тупую вражду къ Островскому, что въ немъ и только въ немъ наткнетесь вы въ настоящую минуту на хвалебные гимны г. артисту Бурдину…

Вы можетъ быть не врите? Увы! и я бы не врилъ еслибы не лежала теперь во-очiю передо мною январская книжка достопочтеннаго журнала и еслибы не прочелъ я разныхъ диковинъ въ ней заключающихся, отъ драмы ‘Пагуба’ изъ народнаго быта, гд въ числ дйствующихъ лицъ является блудящiй огонекъ, вспыхивающiй на могил героининой матери, да театральной хроники вопiющей на безнравственность ‘Воспитанницы’ Островскаго и восхваляющей г. Бурдина за роль Тита Титыча въ ‘Тяжелыхъ дняхъ’…

Добродтель себ представителя,

Въ литератор нын найдетъ…

И великiй Леметръ нашъ хвалителя

Неожиданно вновь обртетъ.

Вновь, говорю я, ибо имлъ же онъ таковаго въ г. Гiероглифов.

Вотъ эта-то самая книжка толстаго и почтеннаго журнала и послужитъ для меня исходнымъ пунктомъ всхъ моихъ разсужденiй. Въ ней все есть — и оборышъ журнальный въ вид драмы ‘Пагуба’ — и открытiе въ род безнравственности ‘Воспитанницы’ и таланта г. Бурдина — и есть наконецъ вещь, которую, какъ совершенно противорчащую общему направленiю журнала, я назову только посл.

Вы не потребуете конечно чтобы я разобралъ ‘Пагубу’. Сколько этихъ ‘Пагубъ’, ‘Злыхъ долей’ ‘Тяжкихъ долей’ — заимствованныхъ разумется изъ народнаго быта носится во вс редакцiи — и какое глубочайшее недоврiе возбуждаютъ он однимъ видомъ своимъ во всхъ редакторахъ и во всхъ сотрудникахъ, которымъ редакторы поручаютъ просматривать разный наносимый хламъ. И есть причины на такое недоврiе. Я напримръ, во первыхъ совершенно согласенъ съ парадоксальными по форм но совершенно основательными словами одного изъ моихъ друзей, что ‘ужасно трудно писать драматическiя сочиненiя’ — словами, сказанными имъ съ горестiю одному очень неглупому господину и вовсе не бездарному писателю по прочтенiи его произведенiя въ драматической форм, — во-вторыхъ, я нагло, до цинизма ни въ какiя драмы изъ народнаго быта, кром драмъ Островскаго не врю, пока разумется не воспослдуетъ нежданно какого-нибудь осязательнаго разувренiя — въ третьихъ наконецъ, я также нахально не врю, чтобы какое либо замчательное драматическое произведенiе миновало рукъ тхъ изъ редакторовъ, которые суть въ нкоторомъ род ‘исполины-ловцы’..

Вс эти причины моего неврiя, кром послдней, должны быть конечно разъяснены.

Дйствительно, ‘ужасно трудно писать драматическiя сочиненiя’. Покойный Чернышевъ напримръ, въ разныхъ очеркахъ, сценахъ повстяхъ высказывалъ много наблюдательности, писалъ въ этомъ род покрайней мр прилично… но вдь хламъ, пошлость и рутина — его произведенiя для сцены. Дурная положимъ книга г. Потхина junioris, ‘Наши безобразники’, но вдь этотъ страмъ литературный, — перлъ въ сравненiи съ его сценическими произведенiями въ род ‘Дока на доку нашолъ’ (зри Отеч. Зап.), или ‘Доля Горе’ (зри оныя же). Скучны романы и повсти г-жи Евгенiи Туръ, но что же это въ сравненiи съ ея драматической пословицей: Первое апрля’? Приторны военные разсказы г. Погосскаго, но вдь въ нкоторомъ род на жизнь человческую посягаютъ его драмы. Плоха была географiя покойнаго г. Ободовскаго, но кто же перенесетъ, кром режиссера Александринскаго театра и общества умственнаго паралича, ‘Боярина Матвева.’ Пусть романъ г-жи Каменской: ‘Пятьдесятъ лтъ’ назадъ (Зри тоже ‘Отечеств. Зап.’) но

Измрить океанъ глубокiй

Сочесть пески, лучи планетъ

гораздо легче чмъ изслдить всю глубину пошлости заключающейся въ ‘Лиз оминой’ (ее даже и ‘Отечественныя Записки’ не напечатали, а впрочемъ, можетъ быть еще отпечатаютъ), г. Пальмъ наконецъ, до сихъ поръ извстный какъ заурядный, но все-таки приличный поэтикъ, какъ только взялся за драму, — ‘Благодтеля’, написалъ!…

Ужасно трудно писать драматическiя сочиненiя!

Да не только третьестепеннымъ, упомянутымъ мною сочинителямъ, они не даются. Даровитйшему изъ нашихъ белетристовъ, первому изъ нихъ (если, къ сожалнiю, не одному изъ первыхъ нашихъ художниковъ) г. Писемскому, они не удаются. Одному изъ первыхъ художниковъ нашихъ, Тургеневу, плохо они удавались… такъ плохо, что говоря о немъ какъ объ одномъ изъ нашихъ первыхъ художниковъ, стараешься всегда миновать эти грхи его литературной отзывчивости. Наконецъ ужь на что борзописецъ и притомъ весьма читаемый, весьма приличный борзописецъ г. Потхинъ senior, а какiя ужасныя вещи его драмы!.

Не говорю ужь о спецiалистахъ — драматургахъ: гг. Владикин, Дьяченк, Родиславскомъ и другихъ представителяхъ мiра ‘тли’ литературной, петербургской и московской.

Не говорю съ другой стороны о даровитйшихъ лирикахъ какъ напримръ Полонскiй, согршившiй нкогда ‘Дареджанной Имеретинской’, о великомъ, но загадочно недовершонномъ талант покойнаго Мея, съ генiальнымъ захватомъ Вча, Ивана Грознаго и почти что кукольниковски — пошлою постройкою его драмъ.

Да-съ, ужасно трудно писать драматическiя сочиненiя!.

И еще можетъ быть, и всего можетъ быть трудне писать драматическiя сочиненiя изъ народнаго быта, а они-то только и пишутся, азартно всми пишутся въ настоящее время.

Вдь что же это за штука напримръ жалостная въ сочиненiи г. Писемскаго: ‘Горькая судьбина’ вышла… Чего кажется тутъ нтъ? И отношенiя эти двухъ сословiй затронуты и до избiенiя младенцовъ уголовщина доведена

А нтъ не веселитъ

И сердца вашего ни чуть не шевелитъ

т. е. драмы-то настоящей, потрясающей сердце драмы, не выходитъ. Вдь такъ то кажется какой? Костромской, настоящiй, pursang. Вдь слдствiе то хоть бы одно какъ представлено, точно вотъ въ суд сидишь, а не выходитъ, ничего не выходитъ. Хоть бы долю той симпатiи чувствовалъ зритель къ Ананiю, какую онъ къ Льву Краснову чувствуетъ, а вдь Ананья тотъ же П. Васильевъ играетъ и отлично играетъ! Хоть бы что нибудь кром отвращенiя къ глупой и потомъ помшанной баб, его жен, онъ чувствовалъ, а эту бабу играетъ въ Москв первая изъ русскихъ артистокъ К. Н. Васильева.

Или напримръ, какихъ штукъ не-гнетъ въ своихъ народныхъ драмахъ г. Потхинъ senior, а все-таки отъ его буйствующихъ Мишанокъ, даже когда они Мартыновъ или П. Васильевъ, остается грубое впечатлнiе голой уголовщины, а не художества, равно какъ и отъ избiенiя младенцовъ въ драм Писемскаго, а отъ его бабъ-кликушъ впечатлнiе выходитъ какое-то надодливое, раздражающее своею пошлостiю.

Вдь уголовщина вовсе не то что драма и жизнь голая вовсе не то что искуство. Старая это истина, но ее приходится повторять въ наше время. Левъ Красновъ напримръ приковываетъ къ себ нашу симпатiю, но вдь вовсе не тмъ что онъ жену ржетъ, какъ и Отелло вовсе не тмъ, что душитъ Дездомону, а тмъ страшнымъ нравственнымъ процессомъ, который привелъ къ этому страшному исходу да роковой изъ этого процеса вытекающей необходимостiю этого страшнаго исхода. Оставимте въ сторон Отелло и займемтесь напримръ Львомъ Красновымъ. Вдь это — натура страстная и даровитая, сдлавшаяся въ своемъ быту натурою исключительною, а съ другой стороны натура вовсе не добрая, въ обычномъ смысл этого слова. Онъ такой человкъ, который любитъ не въ мру за то и раздражается не въ мру же, около котораго, въ минуты раздраженiя, по его же признанiямъ старику дду, ‘близко окаянный ходитъ’ — у котораго ‘въ очахъ вдругъ смеркнется, въ голов звенитъ, за сердце словно кто рукой ухватитъ’. Такiе люди особенно страшны тмъ что некраснютъ, а блднеютъ, не орутъ на весь домъ, а только судорожно говорятъ въ гнв. Онъ совсмъ не таковъ, каковы другiе люди его среды. ‘Другой’ — самъ же говоритъ онъ — ‘денегъ себ хочетъ, злата, а мн ничего не надо, — мн только чтобъ она меня любила,’ — онъ весь поглощонъ этимъ чувствомъ къ ней, у которой онъ считаетъ потребностью и чуть ли не долгомъ ‘ножки цловать’, — для него весь мiръ это она, которую самъ онъ выбралъ не въ своей сред, не изъ этихъ жиромъ заплывшихъ бабъ, которыя знаютъ ‘чего сапогъ хочетъ’. А между тмъ — и вотъ въ чемъ грунтъ его драмы — онъ лавошникъ, онъ ‘воспитанiя’ не получилъ, того воспитанiя, которое такъ дорого Лукерь Даниловн и самой жен, самой ей, которая ни больше ни меньше, какъ младшая сестра Лукерьи Даниловны, во всемъ ей подобная, только что красавица.

Разумется я беру Краснова драмы, Краснова Островскаго, великолпно передаваемаго П. Васильевымъ, а не того, какого хотли бы видть наши отрицатели вопреки смыслу драмы, не того котораго какимъ-то телкомъ и нюней съ одной стороны а съ другой патрiархальнымъ домохозяиномъ представляетъ Садовскiй. Ни самодуръ, ни положительный домохозяинъ и тмъ мене телокъ не зарзали бы Татьяны Даниловны — а разв побили бы хорошенько, уму-разуму научили и до знанiя желанiй ‘сапога’ довели. Кровавая же развязка тутъ вовсе не случайность, а роковая необходимость, обусловленная русскою, но исключительною натурой героя — и потому то это трагедiя, а не простая уголовщина.

Писемскiй, какъ даровитйшiй, вполн знающiй жизнь и умнйшiй писатель, столь хорошо чувствовалъ что роковой психической необходимостью не доведетъ своего Ананья до уголовщины, и уголовщину т. е. избiенiе младенцевъ ввелъ какъ чисто случайное обстоятельство, которое, не зли только глупая баба своего весьма положительнаго сожителя — могло и не быть. Правда, что тогда бы и драмы не было да вдь драмы все равно и съ уголовщиной-то не вышло. Драма не то что иногда случается — и не то, что должно непремнно при извстныхъ психическихъ данныхъ случиться. Съ чего Ананью жену убивать? Ребенка онъ точно могъ хватить объ уголъ ‘въ сердцахъ’ — но опять-таки, это только уголовная случайность. Оскорбленный домохозяинъ въ немъ что ли такъ сильно заговорилъ? Первое дло, что Писемскiй слишкомъ умный писатель для того чтобы трагическаго патрiарха въ нашемъ быту сочинить, а второе дло, что онъ и не думалъ его сочинять, а просто ошибся въ форм своего замысла. Ему слдовало бы написать разсказъ, въ которомъ дло развязалось бы безъ уголовщины, а онъ увлекся энергическимъ лицомъ Ананья да столкновенiемъ его съ безсильнымъ бариномъ и не зналъ что сдлать съ этимъ столкновенiемъ. Вся и штука-то въ томъ что интересъ, участiе можетъ возбуждать въ ‘Горькой судьбин’ столкновенiе Ананья съ бариномъ, а не отношенiе его къ жен. До жены никому дла нтъ, потомучто и въ жизни Ананья она вовсе не такое роковое звно, съ разрывомъ котораго сопряжонъ былъ бы непремнно трагическiй исходъ. Уголовщина факта такъ и проходитъ передъ нами случайной, голой уголовщиной, не оставляя по себ глубокаго впечатлнiя, не сосредоточивая ни на одномъ изъ лицъ въ ней учавствующихъ нашей симпатiи.

Такъ вотъ какъ оно трудно писать драмматическiя сочиненiя, даже такому большому таланту какъ Писемскiй.

Но возьмите напримръ произведенiя такого, весьма способнаго борзописца — какъ г. Потхинъ senior — и взгляните на нихъ съ точки зрнiя искуства — да не того искуства для искуства, которымъ постоянно попрекаютъ вашего покорнйшаго слугу и въ которомъ впрочемъ вашъ покорнйшiй слуга не виноватъ ни душой ни тломъ, а искуства органическаго т. е. сознанiя, оразумленiя жизни съ ея типами и явленiями въ художественныхъ образахъ. Какое намъ дло до кликуши, вопящей ‘голосами разными’ въ продолженiи нсколькихъ длинныхъ актовъ драмы: ‘Судъ людской не Божiй’ — и до стараго дуролома ея отца, который такъ однообразенъ? Что въ ней и въ немъ такого типически-жизненнаго, что стоило бы драматическаго воспроизведенiя? Вся драма не что иное какъ пересолъ и пересолъ до омерзенiя самой слабой изъ драмъ Островскаго: ‘Не въ свои сани не садись’ безъ ея поэзiи и комизма, безъ Бородкина и тетушки получившей образованiе въ Таганк. Какое намъ опять дло до многоактнаго загула Мишанки въ ‘Чужое добро въ прокъ нейдетъ’ загула доходящаго до безсмысленной и совершенно случайной уголовщины — хотя бы, повторяю, Мартыновъ или П. Васильевъ создавали за недостаткомъ лучшихъ матерiаловъ подъ рукою, изъ этого самаго, крайне несимпатическаго Мишанки — лицо типическое? Вся штука явнымъ образомъ пошлйшая пародiя одной изъ высшихъ по замыслу и недодланнйшихъ по выполненiю драмъ Островскаго: ‘Не такъ живи какъ хочется’ — безъ ея широкаго размаха, безъ ея поэзiи типовъ и поэзiи бытовыхъ подробностей.

А вы, вотъ я увренъ, плохо знаете эту высоко поэтическую вещь или даже совсмъ ее не знаете и нельзя васъ винить за это. Драматическiя вещи требуютъ сценическаго осуществленiя — и ‘Не такъ живи какъ хочется’ мы положительно зарзали на сцен — не только на петербургской, но даже отчасти на московской, — потому что Петра Ильича и тамъ игралъ ‘драматистъ’ хоть и безконечно даровитый изъ нашихъ ‘ржанцевъ’ но все-таки драматистъ, стало быть герой въ нкоторомъ род — и драм не воскреснуть пока трагикъ въ род П. Васильева не олицетворитъ со всей правдой и простотою широкаго типа поэта. Драма притомъ создана слишкомъ тонко вообще, въ чемъ и сценическая ошибка Островскаго, такъ что пересолъ ли недосолъ ли въ подробностяхъ навсегда погубитъ….

Въ драм — кром ея осязаемыхъ и видимыхъ лицъ — царитъ надъ всмъ лицо невидимое, жирное, плотское, загулявшая совсмъ масляница (какъ въ ‘Бдность не порокъ’ — свтлая недля, какъ въ ‘Гроз’ волжская ночь съ вольной гульбой — и въ воспитанниц — весенняя ночь съ потайной ‘гулянкой’). Эта ‘Масляница’ одинъ изъ многихъ и притомъ наиболе уцлвшiй остатокъ нашего стараго и досел еще присущаго намъ язычества, пора полнйшей плотской разнузданности, хоронить божество мрака, зиму — и на послдяхъ въ волю бушуютъ ея темныя служебныя силы: хари (маски) бродятъ по улицамъ, по ночамъ нечистыя силы, юмористически называемыя анчудками безпятыми, Епишками и проч. ходятъ на свобод. Загулъ, дикiй до бснованiя, достигаетъ своихъ крайнйшихъ предловъ. Зимняя полоса культа Ярилы кончается — но ужь даетъ же себя знать на послдкахъ въ тяжело ложащихся на желудокъ въ неестественномъ количеств пожираемыхъ блинахъ и въ непомрномъ потребленiи спирту и въ катань съ двушками на тройкахъ и въ катаньяхъ съ ними же съ горъ. Псни и пляска, скоморошество въ полномъ разлив. Съ ударомъ нашего постнаго колокола къ заутрен нечистыя силы исчезаютъ. Но до этой минуты темное божество съ его темнымъ веселымъ и дикимъ загуломъ — всевластно.

Скажутъ вроятно, что я съ нкоторою сластью повствую о его владычеств — это ужь наврно! И Викторъ Ипатьевичь и утилитаристы въ этомъ сойдутся какъ во многомъ они внутренно сходятся — да мн-то какое же дло? Я хочу ввести читателя въ мiръ великой драмы, которую не съ тмъ же создавалъ народный поэтъ, чтобы доказать практически сколь вредна масляница для россiйскаго прогреса. Я полагаю такъ даже, что ему какъ поэту ршительно нтъ дла до того, полезны или вредны россiйскому прогресу типы жизни, которые онъ увковчиваетъ художествомъ.

И такъ — царитъ масляница… она, т. е. конечно не въ вид сжигаемой ребятишками чучелы — должна господствовать и на сцен… Вотъ тутъ бы удивительно могло помочь поэзiи другое искуство — музыка — да, я твердо врю, что Сровъ задумавшiй написать увертюру, антракты и всю оркестровку псенъ для ‘Бдность не порокъ’ — напишетъ музыкальную поэму и къ ‘Не такъ живи какъ хочется’…

Въ созданiи Островскаго — не смотря на широкiй захватъ — есть одинъ и притомъ капитальный недостатокъ, недостатокъ смлости. ‘Не такъ живи какъ хочется’ писано въ ту эпоху, когда издыхающее западничество усерднйше лаялось на то опоэтизированiе быта народнаго, которое такъ ярко проступило у поэта въ ‘Бдность не порокъ’… Не то чтобы запугалъ этотъ лай поэта, — но такъ какъ лай только и былъ слышенъ тогда въ журналистик, то онъ заставилъ его быть крайне осторожнымъ. Осторожность впрочемъ ничему не помогла — и только повредила длу, съузила размры драмы и лишила ее густыхъ красокъ. Опять повторяю — драма создалась слишкомъ тонко, такъ сказать очерками — но все-таки можетъ быть возсоздана сценически во всей яркости при пособiи музыки и блестящей обстановки.

Si votre enfant est nХ boiteux — сказалъ величайшiй поэтъ нашего времени — ne lui faites pas de jambes de bois — и разумется Островскiй не можетъ уже перекрасить или лучше сказать докрасить свою драму. Многое изъ ея первоначальной громадной концепцiи дано въ другiя его драмы. Такъ, я съ достоврностью могу вамъ сказать, что Епишка который долженъ былъ ходить за Петромъ Ильичемъ — ходить теперь за Львомъ Красновымъ… Но и такова какъ она есть, драма ‘Не такъ живи какъ хочется’ — осталась все-таки высоко поэтической вещью — и стоитъ только столь же сильному какъ поэтъ по таланту маэстро пояснить ее, да обставить ее П. Васильевымъ — Петромъ Ильичемъ, Горбуновымъ — ‘Епишкой’ т. е. тмъ полуфантастическимъ, полудйствительнымъ ‘метеорчикомъ’, который въ драм является намекомъ на нечистую силу, г-жой Линской — матерью жены Петра Ильича, г-жой Левкевой — Грушей, г-жой Владимiровой — женой, да найти стольже даровитыхъ артистовъ на роли двухъ типическихъ отцовъ, симпатичнаго и милаго Васи (вотъ бы г. Малышеву попробовать?), тетушки Петра Ильича, двухъ ямщиковъ — да поставить ее на Марiинскомъ театр, не жаля разныхъ аксесуаровъ, на которые мы такъ щедры въ отношенiи къ разнымъ ‘Фаустамъ’ — да къ балетнымъ продуктамъ ерундистой фантазiи гг. Петипа и Сенъ Леона, да оркестръ вручитъ конечно не г. Кажинскому, а К. Лядову…

Мало ли дескать что? — вы дескать, милостивый государь, шехерезаду какую то расписываете! Ничуть не шехерезаду — кого-жъ намъ и ставить блистательно какъ не Островскаго или Срова? Къ чему же я косвенно и вс рчи мои веду? И у кого достанетъ наглости и отсутствiя патрiотизма — сказать мн что я не дло говорю? Нтъ артистовъ дескать… вдь это одно почти что могутъ мн возразить. Какъ это нтъ артистовъ на столичной сцен, когда много яркихъ талантовъ скитается по провинцiямъ — и ‘чего ради’ — существуетъ у насъ огромнйшая труппа, при существованiи которой невозможно однако поставить какъ слдуетъ почти что ни одной пьесы перваго и единственнаго русскаго драматурга… Ставимъ мы ‘Свои люди, сочтемся’ — у насъ Большова нтъ’ — ‘Грозу’ у насъ ни Катерины покамстъ, ни Дикова настоящаго нтъ. ‘Бдной невсты’ у насъ совсмъ нельзя поставить, ибо въ ней или Хорьковъ погибъ, если онъ не П. Васильевъ или Беневоленскiй погибъ — или мать Хорькова погибла если она не г-жа Линская — или мать Марьи Андреевны — погибла.

Но это пока въ сторону. Не удивительно что вы, мой читатель, плохо знаете высоко поэтическую драму Островскаго ‘Не такъ живи какъ хочется’ или даже совсмъ ее не знаете — если у насъ ее поставить нельзя. Во всякомъ случа вы ее хоть прочтите, потомучто содержанiе ея я не намренъ вамъ пересказывать. Я хотлъ только указать тотъ штандпунктъ, point de vue бытовой и художественный, съ котораго должно на нее смотрть, — съ котораго поэтическимъ ореоломъ озаряются и ея главный герой и глубоко-захватывающiе народную жизнь подробности…..

А заговорилъ я о ней по поводу весьма омерзительной пародiи на нее, сочиненной г. Потхинымъ senior и весьма успшно производимой на сценахъ россiйскихъ, подъ названiемъ ‘Чужое добро въ прокъ нейдетъ’… гд все есть: и загулъ дурашнаго мужика до чертиковъ и уголовщины и темная сила въ вид барскаго лакея и жена, — обычно весьма гнусныхъ свойствъ баба — и гульба, и хороводы, и псни — все кром поэзiи, или лучше сказать, гд поэзiя драмы Островскаго безсмысленно сведена въ грязь смрадную и непроходимую какъ бываетъ всегда при дагеротипномъ перенесенiи жизни въ искуство.

Вотъ въ томъ-то вся и штука, что идеальная постановка драмы ‘Не такъ живи какъ хочется’ — была бы зрлище достойное великаго народа, а представленiя драмъ въ род ‘Чужое добро въ прокъ нейдетъ’ — зрлище достойное разв только Веси, Мери и Чуди, пока эти чудскiя племена не амальгамировались съ славянскимъ племенемъ.

Трудно писать драматическiя сочиненiя вообще, но въ особенности трудно писать драматическiя сочиненiя изъ народнаго быта. Оно вдь только кажется что легко, а въ сущности очень трудно: какъ разъ можно попасть въ драматурги упомянутыхъ мною именъ, какъ г. Потхинъ senior, или въ драматурги (что еще хуже) петербургской Чуди, какъ г. Потхинъ junior. Право такъ.

Больше еще.. я выскажу вамъ парадоксъ, мой читатель, за который вы сначала на меня непремнно возопiете, а потомъ можетъ быть съ нимъ согласитесь.

Но къ этому парадоксу — я вдь самъ очень хорошо знаю какъ онъ скандаленъ — я сдлаю нкоторый подходъ… Островскаго все упрекаютъ что онъ пишетъ драмы только изъ купеческаго быта или много-много что изъ быта подъяческаго (Бдная Невста, Доходное мсто) — что кром того какъ онъ только выводитъ на сцену лица такъ называемаго образованнаго класса (Меричь въ ‘Невст’ — Учитель и его Дочь — въ ‘Чужомъ пиру похмлье’) или такъ называемаго-же высшаго класса (Вышневскiй и Вышневская въ ‘Доходномъ мст’) — эти лица выходятъ у него какъ-то безцвтны или покрайней мр мало колоритны, что даже въ высшей степени симпатичная личность Марьи Андреевны, взятая имъ въ сфер образованной, говорить нсколько книжною рчью. Дло — нтъ, надюсь, сомннiя — стоитъ изслдованiя, боле что вс эти упреки Островскому слышались и въ начал его поприща, слышатся даже и теперь. Какъ хотите, а трудно представить какъ это первый и единственный драматургъ нашъ не знаетъ никакого быта, кром купеческаго. Все дескать купцы да купцы! — и подъ этимъ упрекомъ таятся два рода вопросовъ: 1) почему Островскiй, поэтъ народный, по преимуществу не написалъ ни одной пьесы изъ крестьянскаго быта — и 2) почему онъ, самъ человкъ многосторонне-образованный, не написалъ тоже ни одной пьесы гд бы являлись люди развитые, люди нашего времени и люди классовъ, которые недаромъ же общепринято называть высшими?

Разсмотримъ сперва первый вопросъ, причемъ я и могу уже пустить въ ходъ парадоксъ, который васъ, мой современный — стало быть демократически настроенный читатель — нсколько покоробитъ. Изъ крестьянскаго быта нельзя писать драмы.

Что такое крестьянство? Оно или было крпостное т. е. было историческая аномалiя, которой слава Богу нтъ боле, или оно сохранило свою неприкосновенность, свою особенность, свой цвтъ, характеръ земледльческаго сословiя вообще — только какъ крестьянство захолустное степное, убереженное далью отъ столкновенiй съ городами и цивилизацiею. Я знаю очень хорошо что такое крестьянство, идеалъ глубокоуважаемаго мною направленiя славянофильства, нравственно выше и чище городскаго населенiя за исключенiемъ конечно нкоторыхъ, видно уже мстныхъ фактовъ… Я знаю также что цивилизацiя заимствуется городскимъ сословiемъ, только въ самыхъ нелпыхъ формахъ — искажаетъ несравненно лучшiя коренные задатки, какъ нравственные, такъ и поэтическiе, но первое дло, — я совершенно убжденъ въ томъ что недаромъ сложилась пословица: ‘Божье крпко да вражье лпко’ — что разбогатй степной мужикъ, онъ торговлю заведетъ, а торговлю заведетъ — съ городомъ сблизится а съ городомъ сблизится — непремнно какъ Гордй Карпычъ ‘небель’ поставитъ, потомучто ‘совсмъ другой ефектъ выйдетъ’ а второе дло, что драма ничего не подлаетъ ни изъ бывалаго крпостнаго крестьянскаго быта ни изъ идеальнаго степного крестьянскаго быта.

Драма, какъ искуство вообще — увковчиваетъ коренные, стало быть нормальные органическiе типы народной жизни — порочные или добродтельные — это ей совершенно все ровно, увковчиваетъ притомъ sine ira et studio,

Спокойно зритъ на правыхъ и виновныхъ,

не задаваясь ни сочиненнымъ идеаломъ, ни раздраженiемъ.

Коренные же, органическiе типы бытовой жизни могли сложиться во-первыхъ только въ свободномъ сословiи и во-вторыхъ только въ такомъ свободномъ сословiи, которое могло такъ сказать поврить ихъ крпость или слабость въ столкновенiи съ цивилизацiей. Изъ драматическихъ воспроизведенiй крпостного быта выходило — и выходитъ всегда или жалостно сантиментальное — какъ покойныя повсти объ Антон Горемык и проч. — или нчто доступное только Мери Веси и Чуди, до слiянiя ихъ съ Славянами — стало быть вообще нчто чуждое сущности драмы — какъ трагедiи такъ и комедiи. Изъ драматическихъ воспроизведенiй идеальной неприкосновенности крестьянскаго быта — выйдетъ всегда или нчто идилическое — и это еще въ лучшемъ случа — или нчто уже совсмъ натянутое.

Драма т. е. серьезная, нацiональная драма — есть культъ нацiональности, воспроизведенiе ея цльныхъ, полныхъ типовъ какъ въ добр такъ и въ зл. Типы, развившiеся въ односторонне напряжонномъ состоянiи народнаго быта и народной исторiи, какъ бы они ярки ни были — хоть бы напримръ Стенька Разинъ или протопопъ Аввакумъ, не могутъ быть взяты драмою, культомъ общимъ, исключительно, единично. Они могутъ пройдти и ярко, колоритно пройдти въ драм, захватывающей всю эпоху ихъ со всхъ ея сторонъ, какъ проходитъ напримръ Джекъ Кедо, предводитель возставшихъ массъ въ Генрих VI Шекспира, — какъ проходитъ Пугачь въ ‘капитанской дочк’ Пушкина. Драма есть культъ нацiональности, а не культъ извстнаго напряженiя нацiональности, извстной такъ сказать партiи. Точно такъ же и факты крпостного быта могутъ современемъ проходить и проходить очень ярко, въ нашей будущей исторической драм, но сами по себ, безъ связи съ общими типами общерусской жизни, столь же мало могутъ послужить предметомъ для драмы, какъ физическая болзнь напримръ или голые факты уголовщины… Драма съ другой стороны — не идилiя и не проповдь чистой нравственности. Пьяный Фольстафъ ей, какъ искуству, столь же любезенъ и необходимъ какъ чистый и героическiй Готспоръ. Ей нужна нацiональность въ коренныхъ, органически сложившихся типахъ добра и зла.

Въ силу особенности нашего бытового и историческаго развитiя, единственная среда, въ которой наша нацiональность развилась совершенно свободно, какъ въ добр такъ и въ зл — есть та среда, изъ которой не выходитъ, вроятно не выйдетъ да и не можетъ выйдти нашъ народный драматургъ. Онъ вообще стоитъ на такой высшей точк общенацiональнаго культа, что, со стороны различныхъ партiй, на него посыпались упреки за его Минина, какъ сыпались упреки со стороны пуристовъ — за безнравственность третьяго акта Грозы, и теперь еще раздаются за таковую же безнравственность третьяго акта ‘Воспитанницы’.

Нацiональная самость развилась въ этой постоянно изображаемой неистощимымъ художникомъ сред — въ высшей степени чудно и даже дико. Въ такомъ вид онъ намъ ее и изображаетъ.

Земская жизнь наша ушла, при столкновенiи съ извн-наложонною на бытъ цивилизацiею, въ расколы, или явные, сознательные, организованные, — или въ безсознательные, но столь же упорно не поддающiеся цивилизацiонному уровню. Теоретики разныхъ лагерей, видятъ, одни — нчто идеальное, другiе — голое самодурство. Поэтъ видитъ только жизнь, ея отношенiя и органически сложившiеся типы и воспроизводитъ ихъ, хотя конечно съ глубокою симпатiею къ почв ихъ породившей, но съ симпатiею безпристрастной.

Съ чего взяли что купцовъ изображаетъ Островскiй? Русскихъ людей онъ изображаетъ, типы русской жизни — а ужь онъ не виноватъ, что свободно и оригинально до дикости и чудноты развились они только въ этой сред? Съ чего взяли что онъ купеческимъ языкомъ только владетъ? Вдь это могутъ говорить только такiе господа, которые лтописей, грамотъ, княжескихъ духовныхъ, записей разныхъ частныхъ до-Петровской эпохи въ глаза невидывали. Русскiй это языкъ — и притомъ цвтной, а не книжный, живой, органически сложившiйся тоже въ добр и зл, въ коренномъ склад и городской порч, въ столкновенiи съ цивилизацiею и въ нкоторой амальгамировк съ нею — и богатый, и колоритный и вмст чудной языкъ, не наша выдланная до сухости рчь съ одной стороны и не костромское или владимiрское крестьянское нарчiе съ другой… Съ чего наконецъ взяли, одни — что онъ идеализируетъ нацiональные типы, — другiе, что онъ самодурство казнитъ? Ничего этого не бывало — хоть и формула темнаго царства и формула почвы, извлечонныя такъ сказать мыслителями изъ его произведенiй, имютъ для себя въ его творчеств большiя опоры, и притомъ, формула ‘почвы’ конечно несравненно боле.

Возникаетъ теперь другой вопросъ, отчего Островскiй ничего изъ нашей развитой жизни типовъ не беретъ, или отчего, когда онъ касается этихъ типовъ, они у него не колоритны, хотя всегда, въ высшей степени правильно поставлены?

Опять я скажу здсь парадоксъ. Оттого что нечего насъ брать-то въ драму, что не стоимъ мы, съ позволенiя сказать, чтобы въ драму-то войдти. Ну, какiе мы типы? Все, что было въ насъ, даже ‘наносно-типическаго’, того напущеннаго, что образовывало въ насъ и нашей жизни хоть какое-то марево типовъ, до-тла уже исчерпано Пушкинымъ, Лермонтовымъ, Гоголемъ, Тургеневымъ, и даже у нихъ-то въ драму, въ демократическую форму искуства не перешло и не могло перейдти. Кого даже изъ насъ-то по совсти могутъ драматически интересовать, ну хоть т тонкiя отношенiя, которыя развиваются напримръ въ изящнйшей изъ драматическихъ попытокъ Тургенева: ‘Гд тонко тамъ и рвется’, а вдь вещь въ своемъ род по истин прелестная. Какiя добросовстныя симпатiи могутъ приковать насъ въ театр къ личности Арбенина, къ его мести жен изъ ‘напущеннаго’, а не настоящаго чувства? Какой интересъ, даже и мы-то, можемъ найдти въ старомъ дурак Мошкин — тургеневскаго ‘холостяка’… Никакого, даже и намъ, такъ называемымъ развитымъ людямъ, въ такихъ и подобныхъ миражныхъ типахъ мста нтъ. Лучшую повсть изъ развитой сферы попробуйте обратить въ драму, ничего не выйдетъ, хоть ‘кто виноватъ’ напримръ даже одраматизируйте.

Упреки Островскому за то, что онъ не беретъ типовъ изъ нашей развитой среды показываютъ только непониманiе сущности драмы и отсутствiе въ упрекающихъ серьезнаго пониманiя драмы. Еще боле конечно странны упреки ему за то что онъ не беретъ типовъ изъ высшихъ сферъ общежитiя. Двадцать тысячь разъ готовъ повторять я, что высшiя сферы нашего общежитiя существуютъ только какъ марево въ повстяхъ графа Соллогуба и г-жи Евгенiи Туръ, на дл же подъ этими блестящими привиднiями укрылись фонъ-визинскiе Сорванцовы и княгини Халдины, грибодовскiе Фамусовы и Хлестовы, князья Тугоуховскiе и графини Хрюмины — и какъ таковые только могутъ они войдти въ дло серьезное, дло народное, дло демократическое т. е. въ драму. Какъ таковые, они входятъ въ драму и у Островскаго — какъ напримръ въ лиц Уланбековой въ ‘Воспитанниц’ — а до ихъ показной, парадной или бальной стороны — ему какъ народному драматургу и драм вообще, нтъ и не можетъ быть никакого дла, точно такъ же какъ нтъ ему дла напримръ до парадной стороны какого нибудь Мерича въ ‘Бдной Невст’ — который можетъ быть, предлай его поэтъ съ парадной-то стороны, вышелъ бы нисколько не меньше эфектенъ чмъ разные герои повстей сороковыхъ годовъ.

Островскiй, какъ нацiональный драматургъ, прежде всего человкъ земскiй и представитель воззрнiй земскаго быта. На жизненныя отношенiя онъ смотритъ съ ея точекъ — только не съ точекъ случайныхъ, а коренныхъ и вмст высшихъ. Что могло войдти въ драму: изъ напряжонныхъ ли состоянiй, изъ болзненныхъ ли наростовъ быта — то вошло или войдетъ въ его творчество. Въ ‘Воспитанниц’ напримръ заключены драматическiя крпостныя отношенiя и заключены чрезвычайно глубоко… Типы изъ сферъ высшихъ обществъ онъ бралъ когда ему это было нужно (какъ Вышневскiй въ ‘Доходномъ мст’) но не могъ конечно придать имъ того, чего въ нихъ нтъ т. е. земской типичности и колоритности рчи.

Эти типы — изъ развитой ли, изъ общественной ли высшей сферы жизни берутся въ его драмахъ не сами по себ, а по ихъ отношенью къ земской жизни и съ ея точекъ зрнiя. Лицо напримръ старика учителя, Иванова, должно было именно своею отвлечонностью отъ жизни, своей книжностью въ рчи и въ самыхъ понятiяхъ, войдти въ земскую комедiю, которой первую часть, составляетъ ‘Въ чужомъ пиру похмлье,’ — а вторую ‘Тяжелые дни’ — комедiю объ отвлечонномъ закон, представляющемся какимъ-то чудищемъ отуплой и разобщенной съ нимъ земщины, комедiю о ‘стрюцкихъ,’ служащихъ необходимымъ звномъ между земщиною и отвлечоннымъ закономъ и о страшной бездн, лежащей между понятiемъ замкнувшейся въ своемъ безсознательномъ раскол земщины. Это поэтически, но во все не сатирически взятый контрастъ двухъ мiровъ: одного, въ которомъ сознанiе совершенно разобщено съ жизнiю, разобщено до того, что добрый и честный старикъ учитель совтуетъ своей взрослой дочери ‘срюгать’ отъ скуки — и другого, въ которомъ земская жизнь разобщилась съ отвлечоннымъ закономъ до наивнйшей вры въ грозную силу всякой, хотя бы самой нелпой росписки, до убжденiя, что ‘стрюцкiе’ все могутъ съ человкомъ сдлать. ‘Напиши, говоритъ Китъ Китычь Сахару Сахарычу, такую бумагу чтобы учителя Иванова съ дочерью въ Сибирь сослать’ и совершенно увренъ въ томъ, что дока Стрюцкiй можетъ такую бумагу написать, какъ въ ‘Тяжелыхъ дняхъ’ совершенно увренъ въ томъ, что самъ можетъ попасть въ сумашедшiй домъ или въ смирительный… Да и не онъ одинъ въ этомъ увренъ. Квартирная хозяйка учителя Иванова, по своему желая добра ему и его дочери и обязывая Андрея Титыча подпискою жениться, уврена и въ обязательности этого документа и въ томъ что она доброе дло длаетъ….. Потому она въ этомъ уврена, что сама принадлежитъ къ мiру ‘стрюцкихъ’ — къ мiру такъ сказать проходимческому, кочевому, считающему своимъ правомъ эксплуатировать осдлый и разобщонный съ отвлечоннымъ закономъ мiръ, во имя этого абстрактнаго закона, — къ мiру, и враждебному земщин и необходимому ей, потому что Стрюцкiе же могутъ эксплуатировать отвлечонный законъ въ пользу земщины… Это отношенiе ‘Стрюцкихъ’ къ земщин, глубоко развито во второй части комедiи, въ ‘Тяжолыхъ дняхъ’. Въ первой т. е. ‘Въ чужомъ пиру похмлье’ взято собственно отношенiе земщины къ образованному сословiю, взять, какъ я уже сказалъ, контрастъ двухъ этихъ мiровъ, изъ которыхъ одинъ совершенно разобщонъ съ отвлечоннымъ закономъ и цивилизацiей, — ушолъ изъ подъ ихъ вншне-наложеннаго уровня въ безсознательной, но упорный расколъ, другой совершенно разобщился съ бытовою жизнiю, ея понятiями и условiями и замкнулся въ созданный мiръ имъ самимъ по книжнымъ условiямъ. Въ обоихъ мiрахъ, вслдствiе ихъ замкнутости развилось въ ужасающихъ размрахъ дикое самодурство, представители котораго, учитель Ивановъ въ одномъ, и безцнный Китъ Китычь въ другомъ. Въ контрастъ широко развернувшейся натур самодура земскаго, самодуръ книжный является личностью сжатою, заковавшеюся въ условныя, весьма по виду приличныя но безжизненные формы. При трагическомъ столкновенiи съ жизнiю, формы эти разрушаются и наивный ребенокъ зоветъ ‘громы небесные’ на эту, впервые ему раскрывшуюся, жизнь. А жизнь въ сущности виновата только тмъ, что онъ — идеалистъ, ее не понимаетъ.

Въ такой драм личность учителя Иванова не могла и не должна была явиться иначе какъ книжною у поэта, потомучто по иде драмы она и входитъ-то въ нее только этой стороною. Напиши Островскiй драму съ точки зрнiя той среды, къ которой принадлежитъ учитель Ивановъ, какая бы это вышла пошло-сантиментальная и никому, даже намъ ‘образованнымъ и развитымъ’ людямъ, ненужная вещь… И какого глубокаго смысла полны какъ эта, такъ и вторая часть комедiи о Кит Китыч, именно потому что Китъ Китычь является въ обихъ центромъ! Изъ этого не заключайте впрочемъ чтобы я считалъ поэта совершенно безупречнымъ: я очень хорошо вижу что онъ испортилъ въ ‘Тяжелыхъ дняхъ’ лице Досужева, земскаго стряпчаго, ярко и полно выступившаго въ третьемъ акт ‘Доходнаго мста’, я очень не хвалю тоже все сочиненное въ ‘Доходномъ мст’ и просто возмущаюсь до тошноты тирадами Жадова, этими идоложертвенными требами, принесенными поэтомъ россiйскому прогресу и благодтельной гласности, но не смотря на такiе недостатки, за Островскимъ все-таки остается такая широта захвата нашей жизни, что я опять прихожу къ повторенiю весьма полезнаго припва.

Трудно, ужасно трудно писать въ наше время драматическiя сочиненiя.. съ прибавленiемъ, посл Островскаго, — трудно изъ какого хотите быта, изъ народнаго или изъ образованнаго. Вдь можно ли напримръ выдумать что либо, въ чемъ бы такъ непрiятно блые швы проглядывали какъ въ ‘Мишур’ г. Потхина senioris, что-нибудь сантиментальне, приторне и вмст ложне…

Послдняя комедiя, которая была написана изъ образованнаго быта, талантивая вещь г. Сухово-Кобылина, ‘Свадьба Кречинскаго,’ она и уцлла на сцен.

А ужь о драмахъ ихъ народнаго-то быта, безпрестанно появляющихся и находящихъ себ прiютъ только въ ‘Старухиныхъ запискахъ’ что и говорить? У кого станетъ терпнiя прочесть напримръ, хоть ту изъ нихъ, съ которой я началъ свою печальную рапсодiю, ‘Пагубу’ г. Кондырева?..

Такъ вы, стало быть, ни въ какiя драмы, имете право спросить меня, кром драмъ Островскаго и не врите?

Такъ и не врю, отвчу я совершенно спокойно. Гоголевская драма, фантастическая и гиперболическая отошла уже въ область исторiи, почти что наравн съ фонъ-визинскою, гораздо впрочемъ боле дйствительною драмою и несравненно боле проникнутою русскимъ воззрнiемъ на жизнь. Пушкинъ писалъ очерками безъ красокъ, и его великолпные очерки невыполнимы сценически. Грибодовская драма проживетъ еще долго, но вдь она всего одна.. Кром Островскаго у насъ ничего нтъ, это ужь будьте благонадежны.

Между тмъ, къ чему я и велъ свои злостныя рчи, Островскiй-то т. е. то что единственно и есть у насъ, сравнительно рдко дается на сцен и дается притомъ, за исключенiемъ ‘Воспитанницы’ и трилогiи о Бальзаминов, чрезвычайно плохо большею частiю. Не будь П. Васильева, Линской, Горбунова и Левкевой — постыдно плохо. Изъ большихъ его драмъ, вовсе не даются 1) Бдная Невста 2) Не такъ живи какъ хочется 3) Мининъ, — изъ сценъ: 1) картина семейнаго счастья. 2) Утро молодого человка…… Убиты безжалостно выполненiемъ, ‘Въ чужомъ пиру похмелье’ и ‘Старый другъ лучше новыхъ двухъ’. Заиграны въ самой пошлой обстановк: ‘Сани’, брошена ‘Бдность не порокъ’, несмотря на великолпную игру П. Васильева: два, много-много три раза въ годъ идутъ ‘Свои люди сочтемся’ и разныя части трилогiи о Бальзаминов… Идутъ только постоянно ‘Гроза’ благодаря тому что ее взяли на разстерзанiе всяческiе дебютантки, да ‘Грхъ да Бда’ съ несчастною чередовкою…

Въ этотъ сезонъ поставлены были 1) Доходное мсто 2) Воспитанница 3) Тяжелые дни, и возобновлена комедiя ‘Старый другъ лучше новыхъ двухъ’. Говоритъ объ этихъ вещахъ и ихъ выполненiи мн нельзя, не впадая въ повторенiе, ибо по несчастiю (для меня конечно, а не для читателей) писалъ я обо всемъ этомъ большiя статьи въ темномъ и глухомъ орган, котораго я, за неимнiемъ лучшаго занятiя, былъ нсколько времени редакторомъ, но общiе выводы я могу сдлать. Доходное мсто давалось часто, не смотря на самую несчастную (за исключенiемъ г-жъ Линской и Споровой) обстановку. ‘Тяжелымъ днямъ’ не уцлть потомучто только рецензенты ‘Старухиныхъ записокъ’ могутъ услаждаться такимъ Титомъ Титычемъ какъ г. Бурдинъ, ‘Старый другъ лучше новыхъ двухъ’ тоже не пошло, опять благодаря г. Бурдину. Одна ‘Воспитанница’ утвердилась прочно, вопервыхъ потому что въ ней замчательной артисткой явилась г-жа Владимiрова и вовторыхъ потому, что есть нкоторой ансамбль въ постановк. Пьеса явнымъ образомъ хорошо была срепетована, фактъ въ высшей степени рдкiй на нашей сцен.

АП. ГРИГОРЬЕВЪ

Читайте также: