ПОВСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.
РУКОБИТІЕ
КАРТИНА ИЗЪ КУПЕЧЕСКАГО БЫТА.
(Посв. Алексю Федоровичу Иванову).
ВАСИЛІЙ ПРОХОРЫЧЪ ШИБАЛОВЪ, купецъ, съ клинистой русой бородой, на видъ, что говорится, ‘мозглявый’, но въ сущности мужикъ хитрый. Лтъ сорока пяти.
АНФИСА МИХАЙЛОВНА, его вторая жена, лтъ двадцати щести, полная, здоровая, румяная, совершенная противуположность мужа.
ГЛАШЕНЬКА, дочь его отъ перваго брака, бойкая двушка, училась немного въ пансіон, знаетъ нсколько французскихъ словъ, брянчитъ на фортепіано, и когда тятенька веселъ, поетъ ему русскія псни.
ИВАНОВНА, сваха, нахайливая женщина, не стсняется никакимъ выраженіемъ.
ПАНФИЛЪ ЯКОВЛЕВИЧЪ СУРИКОВЪ, подрядчикъ, стройный мужчина лтъ пятидесяти, ходитъ по русски, борода и волосы съ просдью, голосъ грубый и отрывистый.
ГАВРИЛО, его сынъ, съ претензіею на франтовство, размашистыя манеры, при отц овца-овцой.
СТЕПАНЪ ЯКОВЛЕВИЧЪ, младшій братъ Панфила Яковлевича, лтъ подъ тридцать, тоже подрядчикъ, женатъ, любитъ кутнуть.
МИХЕЙКА, мальчикъ Шибалова.
(Гостиная въ дом Шибалова. Старинная мебель почернлаго краснаго дерева, обитая пунцовымъ штофомъ, у стны на право диванъ, налво окно, у окна тумба, на, тумб часы, съ потолка виситъ люстра, на стн картины: Петръ Великій на Ладожскомъ озер и какая-то нимфа. Дверь въ средин и дверь на лво).
На маленькомъ диван передъ столомъ сидятъ.— Анфиса Михайловна и Ивановна, передъ ними стоитъ тарелка съ кедровыми орхами. На диван у стны спитъ Шибаловъ, онъ безъ сюртука, по временамъ всхрапываетъ.
Анфиса Михайловна. (Взявъ горсть орховъ).— шь, Ивановна, это иногда для скуки хорошо.
Ивановна.— Кушай, родная, сама, кушай сама, не люблю я ихъ, а ты мн лучше ужо мятныхъ пряниковъ отсыплешь,— снесу своему парнишк. Ужъ куда мн съ орхами! зубы-то у меня не то, что у тебя, у тебя вонъ, родная, перламутръ на перламутр, что Ивой жемчуга разсыпаны…
АнфисА Михайловна. Полно, Ивановна, что ты говоришь…
Ивановна.— А чтожъ, родная, нешто я вру, да не будь я Ивановна, коли вру… и не я одна говорю, а и люди говорятъ. Ужъ прельстила сокола!
Анфиса Михайловна.— Ну ужь, пошла…
Иванновна.— А то чтожь, неправда? (Озирается и хватать себя за голову. Въ полголоса). Батюшки родные, я и забыла, что Василій-то Прохорычъ здсь почиваетъ!
Анфиса Михайловна.— Ничего, ничего, говори, только тише. Онъ разоспался, его теперь хоть вилами подымай, такъ не разбудишь. (Подсаживается къ и ближе). Только не ври.
Ивановна.— Да чтожъ, родная, словно въ первой. Первымъ дломъ, бери цедулку! (Достаетъ изъ кармана свернутую записку и пихаетъ ей въ руку).
Анфиса Михайловна. (Беретъ записку и прячетъ ее на груди за лифъ).— Ахъ, страмъ какой!
Ивановна.— Ужь и страмъ!..
Анфиса Михайловна, (краснѣ,я и улыбаясь).— Да ктожь онъ такой.
Ивановна.— Погоди, не перебивай, все по порядку разскажу. Помнишь свадьбу Жигалова? Помнишь фертика, что съ тобой сряду дв кадрили танцовали?
Анфиса Михайловна.— Да какой онъ такой изъ себя?
Ивановна.— Да такъ себ, не высокой, не низенькой, черненькой эдакой, съ усиками.
Анфиса Михайловна.— Ахъ, помню, еще у него на щек, вотъ здсь, бородавка съ волосомъ? (Показываетъ на щеку).
Ивановна.— Онъ, онъ и есть, родная, съ бородавкой, только вдь она къ нему идетъ, не безобразіе какое, а красоту приноситъ. Онъ въ гостиномъ въ прикащикахъ служитъ, только скоро свою лавку открыть хочетъ.
Анфиса Михайловна.— Гд же ты его видла, Ивановна?
Ивановна.— А вотъ слушай. Вдь Панфилову-то Криницына дочку я высватала: только прихожу я къ жениху въ лавку, да и спрашиваю его: а кто молъ, родной, дружка у тебя будетъ? вдь на это молъ нужно человка, чтобъ вс порядки зналъ. ‘У меня, говоритъ, есть такой, одинъ, говоритъ, мой благопріятель, все что слдуетъ знаетъ… Вотъ, говоритъ, онъ на лицо,’ да и показалъ на него: онъ тутъ же въ лавк былъ. Ты, говорю, батюшка? ‘Я, говоритъ, самый и есть. Не безпокойся, говоритъ, Ивановна,— ужь и имя мое, родная, узналъ,— я вс порядки знаю, я, говоритъ, и это знаю, что теперь сдлать нужно,’ Ползъ въ бумажникъ и далъ мн рубль цлковый. ‘Вотъ теб, говоритъ, на извощика!’ Человкъ-то какой душевный! Ну, эдакимъ манеромъ мы съ нимъ и познакомились. Третьяго дня я была у Криницыныхъ, и онъ съ женихомъ былъ. Только эдакъ я къ нему подхожу, да и говорю: стой молъ, родной, не отвертишься, и теб высватаю! А онъ эдакъ грустно, голубчикъ, взглянулъ на меня, да и говоритъ: ‘ничего, говоритъ, мн, Ивановна, не нужно, у меня, говоритъ, сердце не на мст.’ Что, говорю, аль зазноба какая? ‘То-то и есть, что да, говоритъ.’ Давай, говорю, длу помогу! ‘Не поможешь, говоритъ, потому что она мужнина жена.’ Помогу говорю. Онъ мн на прямки и отрзалъ. ‘Ты, говоритъ, Ивановна, ходишь къ Шибаловымъ?’ Да я, говорю, ихней дочк жениха сватаю. ‘А я, говоритъ, въ Шибалову, говоритъ, въ Анфису Михайловну, ужасти какъ влюбленъ. Просто, говоритъ, жить не могу!’ —
Анфиса Михайловна,— Ну, полно, что ты, Ивановна, неужто такъ и сказалъ?…
Ивановна.— Съ мста не сойти, родная, коли я вру! ‘Снеси, говоритъ, ей, Ивановна, отъ меня письмецо, и скажи, говоритъ ей, коли она меня любитъ, пусть въ субботу ко всенощной къ Іоанну Предтеч приходитъ, я, говоритъ, тамъ буду.’ Да они, говорю, родной къ Іоанну Предтеч не ходятъ, они, говорю, по Микол, такъ туда ходитъ. Все мн разсказалъ, какъ онъ, родная, со тобой познакомился, и сейчасъ рубль въ руку. Что же, придешь что ли? Какъ его обрадовать-то?
Анфиса Михайловна.— Право не знаю…
Ивановна.— Чтожь, вдь тебя не убудетъ. Право сходи!.. Придешь что-ли?..
Анфиса Михайловна.— Да ужь не знаю, какъ и быть!
Ивановна.— А я теб скажу родная какъ быть. Ступай.
Анфиса Михайловна.— Слышишь, Ивановна, ужъ ты лучше скажи, чтобъ онъ къ Іоанну Предтеч приходилъ, я туда приду, а то у насъ у Николы знакомыхъ много бываетъ. Одинъ-то разъ можно и къ Іоанну Предтеч сходить, чтожь, такая же церковь христіанская.
Ивановна.— Ну, вотъ и ладно, такъ я ему скажу. Чтожь, теб на мужа-то что ли глядть! (головой на спящаго Шибалова). Нешто онъ по теб?— совсмъ не по теб. Ему бы вотъ только дрыхнуть… Гд же ему женою-то заниматься… Вишь ты враля какая, словно пава, а онъ вонъ какой окамелокъ.
Анфиса Михайловна.— И не говори, Ивановна, теперича весь день въ лавк, али въ трактир просидитъ, все это чаемъ да водкой набулдыхиваетъ брюхо, а придетъ домой, сейчасъ развалится вотъ здсь на диван, да и спитъ до ужина. Только за ужиномъ его и видишь, а тамъ опять спать. Вонъ и сегодня, пришолъ изъ лавки выпивши и легъ. Станешь ему говорить, когда онъ пьянъ,— ругается, отрезвится, станешь говорить: для чего молъ ты это, Василій Прохорычъ, пьешь столько? ‘Чтожь, говоритъ, мн черезъ тебя по-міру что ли идти? наше, говоритъ, дло такое, что и съ однимъ выпьешь, и съ другимъ, безъ этого, говоритъ, дла не сдлаешь, потому нужно угостить кого слдуетъ, ну и самому пить съ нимъ нужно’. Весь-то день-деньской сидишь, сидишь дома, даже одурь возьметъ, только и радости, что въ окошко посмотришь, да въ воскресенье съ Глашей по Невскому прокатишься. Въ театръ только на святкахъ да на масляной и ходимъ, да и то насилу допросишься. Сидитъ онъ въ лож, да зваетъ вслухъ. Прошлый разъ съ нами рядомъ въ лож офицеры сидли, такъ смются, срамъ, да и только!
Ивановна.— И не говори, родная! Вотъ теперь отведешь душу. (Въ это время Шибаловъ всхрапываетъ и перевертывается на другой бокъ). Ну, просыпается, кажется!
Анфиса Михайловна.— Нтъ, еще это онъ только разоспался. Вдь какой онъ: при постороннихъ ни съ того, ни съ сего съ ногъ сржетъ. Прошлый разъ были мы у Анны Ивановны на имянинахъ. Слъ онъ играть въ горку. Часа въ три подошла я къ нему къ столу, да и говорю: поздно молъ ужь, домой, говорю, Василій Прохорычъ, пора. А онъ въ это самое время и проиграй, да какъ напустится на меня. ‘Все, говоритъ, выигрывалъ, выигрывалъ, а ты, говоритъ, какъ подошла, такъ-такъ, говоритъ, словно заколодило, сразу все спустилъ’. Разв я виновата въ этомъ?— ну, посуди, Ивановна…
Ивановна.— Что говорить, что говорить. Зврь, зврь!
Анфиса Михайловна.— Гости захохотали. А онъ мн: ‘ступай, говоритъ, въ т комнаты, нечего теб меня учить, самъ знаю, когда домой пора, захочу, говоритъ, такъ васъ здсь до завтрашняго утра проморю’.
Ивановна.— Ну, погоди, родная, ужь я говорю, что отведешь теперь душеньку, вотъ свадьба будетъ. Что же та-то пава, Глафира-то Васильевна, неужто все еще одвается?
Анфиса Михайловна.— Сейчасъ выдетъ… Въ которомъ часу они смотрть-то общались пріхать?..
Ивановна.— Да общались часовъ эдакъ въ семь пріхать.
Анфиса Михайловна. (Глядитъ на часы).— Значитъ, скоро, прідутъ. Что же это въ самомъ дл Глашенька-то такъ долго копается? Я ужь давно готова. Кто же сегодня прідетъ-то, Ивановна?
Ивановна — Да самъ съ братомъ, да женихъ. Вдь ужь сегодня они затмъ прідутъ, чтобъ совсмъ покончить.!
Анфиса Михайловна.— Ахъ дай-то Богъ, хоть повеселимся…
Глашенька. (Выходя изъ дверей на лво).— Здравствуй, Ивановна!
Исановна.— Здравствуй, моя писаная (цалуется съ ней три раза). Ну, родная, какъ разфрантилась, пава — павой, хоть королевича какого, такъ прельстишь, не даромъ женишокъ говоритъ: ‘спать не могу, что глаза закрою, Глафиру Васильевну вижу’. Въ воскресенье на Невскомъ гулялъ, видлъ, какъ вы катались. ‘Смотрю, говоритъ, и вижу дв — крали дутъ!’
Глашенька.— Ну ужь, полно!..
Анфиса Михайловна.— Все-то ты врешь!
Ивановна.— Чтожь вы какія неврныя! что я за магометка такая, что все вру…
Анфиса Михайловна.— Такъ они сегодня, ты говоришь, за послднимъ ршеніемъ, прідутъ?
Ивановна.— За послднимъ. Да ужь наврно сегодня покончатъ. Все-то у васъ есть, всего-то у васъ много, чего жь имъ еще? Прошлый разъ вонъ у нихъ съ Хаповыми разошлось дло, такъ только потому, что за невстой чорный бархатинй салопъ былъ. ‘Что, говоритъ, за травуръ такой, сшейте, говоритъ, гранатный’. Ну, самъ-то Хаповъ тоже нравный. ‘Не сошью, говоритъ’. Ну, я разошлось дло.
Глашенька.— Ахъ, маменька, что же это такое, скоро женихъ прідетъ, а папенька еще до сихъ поръ спитъ, его будить ужь пора.
Анфиса Михайловна.— Пора-то пора, только не знаю, какъ къ нему подступиться, пожалуй вскочитъ, да изругаетъ насъ всхъ. Ужь ты лучше уйди, Ивановна, отъ грха…
Ивановна.— Это еще для чего? Не бойся, родная, онъ меня не изругаетъ, я сама тоже цпной песъ, хошь кому глотку перемъ. Что съ меня взять-то?
Глашенька. (Подходить къ отцу).— Папенька, вставайте! папенька…
Анфиса Михайловна.— Василій Прохорычъ, вставайте, сегодня Панфилъ Яковлевичъ прідетъ. (Шибаловъ мычитъ и перевертывается на другой бокъ). Просто хоть въ пушку пали, такъ крпко спитъ!
Глашенька. (Трясетъ его за рукавъ).— Папенька, что же это въ самомъ дл, вставайте, сейчасъ женихъ прідетъ. Ахъ, Боже мой, что же намъ длать, онъ не встаетъ! Ну, какъ они его въ эдакомъ вид застанутъ?
Ивановна.— Постойте-ка я его побужу. (Подходитъ къ нему). Слышь, Василій Прохорычъ, вставай, полно безобразничать!
Василій Прохорычъ. (Сквозь сонъ).— Сейчасъ… погоди… оставь…
Ивановна.— Не оставлю, пока не встанешь, вставай!.. Сейчасъ женихъ съ отцомъ къ дочери прідетъ, а онъ все еще спитъ.
Василій Прохорычъ. (Все еще не открывая глазъ). Да оставь, что словно банный листъ пристала. Вдь не горимъ!
Ивановна. (Трясетъ его за рукавъ).— Вставай, говорю!..
Василій Прохорычъ. (Вскакиваетъ съ дивана).— А волкъ тебя заржь! (Открыааеть глаза). Ты что здсь?.. Какъ ты можешь меня безпокоить? Пошла вонъ!
Ивановна. (Подбоченивается).— Анъ не пойду!
Василій Прохорычъ.— Не дразни меня, не то насильно за двери выпихаю…
Глашенька.— Ахъ, папенька, что вы это, вдь сегодня женихъ за послднимъ ршеніемъ прідетъ.
Василій Прохорычъ. (Потягиваясь).— Знаю…
Ивановна.— Какъ же, знаешь, а до этихъ поръ дрыхнешь. Вдь сегодня Панфилъ Яковлевичъ прідетъ для того, чтобъ ужь по рукамъ ударить!
Василій Прохорычъ. (Садится).— Не дрыхну я, сплю, а для того сплю, что знаю, что никакого толку не будетъ, все-то ты врешь…
Ивановна.— Меринъ вретъ, когда ржетъ, а не я. Ужъ больно ты самому-то полюбился. ‘Онъ, говоритъ, мн по нраву пришелся: онъ нравенъ и я нравенъ’.
Василій Прохорычъ.— Ну да, я сейчасъ человка вижу, да и сынишка-то у него въ страх. Деньги деньгами, а окромя того, мн человкъ нуженъ.
Ивановна.— Ну да, конечно я тебя знаю, ты человкъ разсудительный, а вдь другому дураку хоть бы песъ, да яйцы несъ.
Василій Прохорычъ.— Анфиса Михайловна, вотъ видишь, она мой нравъ-то поняла, а ты семь годовъ со мной живешь, не можешь понять. Этотъ Панфилъ Яковлевичъ вотъ какой человкъ, онъ баб потачки не дастъ. Понравился ему одинъ чиновникъ судейскій, потому, значитъ, какъ онъ все по подрядамъ, такъ, значитъ, съ судейскими все и хороводится… ‘Я, говоритъ, тебя женю на моей дочери’. Ну тотъ, извстно — голь, обрадовался. Жена и руками, и ногами. Такъ, говоритъ за зла же женю. И сталъ этотъ чиновникъ какъ женихъ къ нимъ въ домъ ходить, да и влзъ въ душу въ жен-то Панфила Яковлева, сталъ у ней руки цаловать, та и растаяла. Увидалъ это,— ‘врешь, говоритъ, не быть ему женихомъ’. Споилъ его разъ, споилъ два, да и говоритъ: ‘какой ты женихъ, ты, говоритъ, голь, да и пьяница, пошолъ вонъ’, и выгналъ изъ дому. А вотъ теб за безчестье, али за хошь тамъ считай, сто рублевъ. Такъ и выгналъ. Ивановна, ты поняла мой нравъ, пойдемъ и огорчимся, выпьемъ по рюмочк.
Ивановна.— Пойдемъ, пойдемъ, что ужь съ тобой длать!
Анфиса Михайловна (Ивановн, тихо).— Не давай ты ему пожалуста больше одной рюмки.
Ивановна.— Да ужь не дамъ, родная, не дамъ, будь спокойна.
Василій Прохорычъ.— Что у васъ тамъ еще за перешоптыванье!
Анфиса Михайловна.— Ничего, Василій Прохорычъ, я такъ ей два слова сказала, по нашему женскому длу.
Василій Прохорычъ.— Слышь, Анфиса Михайловна, вели Михейк, чтобъ на погребъ сбгалъ да принесъ бутылку ренвенцу, тамъ у меня три есть, ужо за шампанское уйдетъ, да чтобъ селедки очистилъ да самоваръ поставилъ. Глаша! а ты пойдемъ со мной, съиграй на фортупьян ‘Во саду ли въ огород’.
Гдашеньва.— Ахъ, папенька, время ли теперь играть? сейчасъ женихъ прідетъ.
Анфиса Михайловна.— Ужь’ оставь ее, Василій Прохоричъ, дай ей на свобод о судьб подумать.
Василій Прохорычъ.— Ну, ну, васъ, оставайтесь. Сваха, идемъ! (Уходятъ оба).
Глашенька. (Смотря вслдъ Ивановн).— Ушла! Ну, мамонька? на которомъ она стул-то сидла? Вертите стулъ-то…
Анфиса Михайловна.— Верти сама. Вотъ на этомъ она сидла.
Глашенька.— Мн нельзя вертть, никакой пользы не будетъ, нужно, чтобъ мать вертла, а вы мн вмсто матери.
Анфиса Михайловна. (Подходя къ стулу).— Кажется, три раза нужно.
Глашенька.— Непремнно три раза. Вонъ у Лушеньки женихъ совсмъ было на ней не хотлъ жениться, да вдь женился же, а отъ чего? Ее маменька Анна Степановна вс обыкновенія и примты знала и исполняла. Бывало, какъ сваха встанетъ съ мста, уйдетъ, она и начнетъ стулъ вертть. Это очень помогаетъ, отъ этого, говорятъ, непремнно всегда уладится дло.
Анфиса Михайловна (Вертя стулъ).— Говорятъ, еще хорошо сваху груздемъ кормитъ…
Глашенька.— Чтожъ, покормите.
Анфиса Михайловна (Улыбаясь).— Ужь врно теб больно замужъ-то выдти хочется?
Глашенька.— А то какъ же, покрайности хоть повеселимся. Нарядовъ мн нашьютъ, а то теперь каждое платье надо вымаливать. Гулять съ мужемъ буду, да все замужемъ-то оно вольне.
Анфиса Михайловна.— Обнакновенно. Женихъ-то, кажется, хорошій мужчина! ,
Глашенька.— Да вдь ктожъ его знаетъ, изъ себя-то онъ такъ себ, ничего. Петръ Михайловичъ лучше былъ, тотъ такой красивый былъ, да вдь чтожь съ папенькой длать, заладилъ одно, что онъ пьетъ да пьетъ. Вдь справлялись тогда, вс объ немъ хорошо говорили, даже папенькинъ пріятель Иванъ Иванычъ хвалилъ его, а что онъ, бывши у насъ, когда меня смотрлъ, выпилъ рюмку хересу, такъ самъ же папенька къ нему въ душ приставалъ, выпей: да выпей, ну онъ и выпилъ. Пашенька говоритъ, что онъ это ему искусъ длалъ, ‘ужь плохой, говоритъ, это человкъ, коли онъ въ такой день и при всхъ отъ рюмки воздержаться не могъ’. Разв это значитъ пьяница, коли онъ одну рюмку выпилъ?
Анфиса Михайловна.— Вдь ужь ты знаешь своего отца, его ничмъ не переломишь. Слышишь, Глаша, сходи-ка ты въ молодцовую да скажи Михю, чтобъ онъ самоваръ поставилъ, селедку вычистилъ, да бутылку рейнвейну съ погреба принесъ.
Глашенька.— Сейчасъ. Да я думаю, маменька, ужь и свчи въ стнникахъ зажигать пара, скоро прідутъ.
АНФИСА Михайловна.— Ну, вели… (Глашенька уходитъ. Анфиса Михайловна осматривается, нтъ ли кого въ комнат, и вынимаетъ изъ-за лифа записку). Что-то онъ мн написалъ?.. На конверт сердце и въ сердце воткнута стрла… (записку). И здсь опять сердце И два голубя цалуются. (Читаетъ и по временамъ улыбается).
Дражайшая Анфиса Михайловна!
Съ тхъ поръ, какъ я видлъ васъ и слышалъ вашъ радостный для меня голосъ на свадьб у Жигаловыхъ, я уже бдный не имю боле покойныхъ ночей. Лишь только заведу глаза, вы стоите передо мной. Я готовъ плакать и терзаться. Симъ письмомъ припадаю къ ногамъ вашимъ. Прошу васъ, дражайшее мое сердце, отвтить мн тмъ же. Приходите въ субботу во всенощонй въ Іоанну Предтеч, я тамъ буду, дайте мн посмотрть на васъ и поворковать съ вами, какъ воркуютъ эти голубицы на письм. Въ. моемъ сердц также воткнута стрла, ежели вы не придете, она проткнетъ его и со мной можетъ что нибудь случиться. Отвтъ пришлите съ подательницей сего письма.
Прощайте, моя дражайшая. Вашъ до гроба.
Ахъ, какой прекрасный человкъ! Какъ мило написалъ…’ Непремнно пойду!.. А вдругъ кто нибудь увидитъ?.. Ну, какъ-нибудь осторожно, въ капоръ голову закутаю. (Слышенъ звонокъ, Анфиса Михайловна встаетъ съ мста и поспшно прячетъ записку за лифъ). Это должно быть они!..
Глашенька. (Вбгаетъ, за ней Михейка съ зажженнымъ фитилемъ). Пріхали! Пріхали!
Ивановна. (Выбгая изъ другихъ дверей).— Пріхали?
Анфиса Михайловна.— Вс, вс пріхали. Михйка, зажигай скорй свчи-то!
Ивановна.— Зажигай скорй, что столбомъ-то стоишь! (Михейка начинаетъ зажигать свчи. Ивановна обдергиваетъ платье на Глашеньк). Вы ужь, родныя, ступайте въ ту комнату, я приму ихъ здсь одна. Ступайте, посл выйдете. (Михайловна и Глашенька уходятъ, слышенъ снова тонокъ). Ахъ, Боже мой, до сихъ поръ не отворяютъ! Чтой-то молодецъ, что у васъ тамъ люди-то, спятъ, что-ли?
Михейка.— А вы крикните…
Ивановна (кричитъ въ среднюю дверь).— Молодцы, отворите, что это въ самомъ дл, словно къ мсту приросли. (Увидя на диван сюртукъ Василія Прохорыча). Ну вотъ, этотъ свою попону здсь оставилъ. Ну въ чемъ бы онъ вышелъ? (Беретъ сюртукъ и кидаетъ его въ дверь налво), Василій Прохорычъ, возьми сюртукъ-то!
Входятъ: ПАНФИЛЪ ЯКОВЛЕВИЧЪ СУРИКОВЪ, СТЕПАНЪ ЯКОВЛЕВИЧЪ И ГАВРИЛО (Михейка имъ низко кланяется и уходить).
Ивановна, (кланяясь) — Милости просимъ, гости дорогіе, прошу покорно садиться…
Панфилъ Яковлевичъ.— А, явленное чудо? Ты ужъ здсь?
Ивановна.— Чтожь, родной, мое ужь дло такое, я и тутъ, я и тамъ… Ужь такой я пострлъ, что везд посплъ!
Панфилъ Яковлевичъ.— (Гладить бороду и отдувается). Текъ-съ…
Ивановна. (Кланяясь).— Садитесь, гости дорогіе!
Степанъ Яковлевичъ.— Сядемъ. А гджь хозяева? (Садится).
Ивановна.— Сейчасъ выдутъ, сію минуточку выдутъ. (Памфилъ Яковлевичъ ходить и осматриваетъ комнату. Гаврила за нимъ, онъ останавливается и смотритъ на картину, изображающую нимфу).
Панфилъ Яковлевичъ (сыну).— Какъ увидалъ пакость, тутъ и глаза впялилъ, нтъ, чтобъ на путное смотрть! (Замтя въ рукахъ его фуражку). Клади шапку-то, здсь не кабакъ, но украдутъ!
Гаврило. (Кладетъ фуражку на стулъ).— Гджь, тятенька, я еще не усплъ и оглядться.
Панфилъ Яковлевичъ. (Садится).— Ну, ужь молчи лучше. Садись, что словно на мытарств маешься? (Гаврило садится).
Степанъ Яковлевичъ (Брату).— Фатерка, братецъ, ничего, живутъ важно.
Панфилъ Яковлевичъ.— Чего?
Степанъ Яковлевичъ.— Я говорю, фатера важная.
Панфилъ Яковлевичъ.— Ничего, хороша.
Входитъ ВАСИЛІЙ ПРОХОРЫЧЪ, за нимъ АНФИСА МИХАЙЛОВНА, ГЛАШЕНЬКА и ИВАНОВНА. (Гости встаютъ).
Василій Прохорычъ.— Панфилу Яковлевичу почтеніе! (Подаетъ ему руку).
Панфилъ Яковлевичъ.— Здравствуй, Василій Прохоровичъ. (Указывая на Степана Яковлевича). Это вотъ мой братъ младшій.
Василій Прохорычъ. (Кланяется и подаетъ руку Степану Яковлевичу и Гаврил).— Изъ лица схожи. Милости прошу садиться.
(Вс садятся. Анфиса Михайловна, Глашенька, Ивановна — налво, мужчины направо).
Василій Прохорычъ. (Степану Яковлевичу).— Вы тоже по подрядамъ?
Степанъ Яковлевичъ.— Точно такъ-съ, только мы совсмъ особь-статья: мы по части мусорнаго очищенія.
Василій Прохоровичъ.— Всякое дло само по себ хорошо, всякое дло можетъ быть барышисто, а торговому человку только этого и нужно. Намъ хоть бы песокъ да солилъ!
Степанъ Яковлевичъ.— Это точно-съ, только вдь годъ на годъ не придетъ-съ, тоже и снгъ съ улицъ свозимъ, такъ тутъ какъ зима будетъ: снжная, такъ барыша меньше, потому подводъ больше требуется.
Панфилъ Яковлевичъ.— Оно такъ-то такъ, только и тутъ барышъ можетъ быть, всякое дло снаровки требуютъ, надо знать, съ кмъ и какъ обойтиться. Вонъ у меня въ подрядахъ пожалешь кому что дать, такъ и самому трудновато придется, а какъ подмажешь кому слдуетъ, чтобъ перо не скрипло, такъ и въ барышахъ. Ну, извстно, тутъ тоже человка знать нужно: съ гулящимъ по трактирамъ хороводишься, скопидому чистоганомъ въ руку суешь, а есть такіе выжиги, что онъ у тебя и брюхомъ-то возьметъ, да и въ руку-то ему сунь.
Василій Прохорычъ.— Я вотъ, хоть и не подрядчикъ, а у меня тоже самое, страсть сколько на пропитіе денегъ выходитъ! Прідетъ, напримръ, къ теб городовой покупатель, ты съ нимъ пива не сваришь, онъ тамъ съ тобой и въ цн не торгуется, а сейчасъ въ трактиръ, тамъ и въ цн условится, и въ срок, и количество теб скажетъ, и все… Конечно, на это много денегъ идетъ, только вдь и нашъ братъ черезъ это свою выгоду иметъ. Придешь въ трактиръ, потребуешь чайку, водочки, закусочки. Выпьетъ онъ, на сердц-то у него и сдлается масло, а ты ему тмъ временемъ горы золотыя сулишь, цны сказываешь: ну онъ умилится и дастъ копйку лишнюю нажить.
Панфилъ Яковлевичъ. (Смется).— Ходокъ, братъ, ты мужикъ, весь въ меня… А вонъ Гаврило никакъ привыкнуть не можетъ: съ чиновниками, гд ежели въ казенныя мста ставимъ, зубъ за зубъ… Обращенія съ ними никакого не понимаетъ. Ну, у того на грошъ амуниція на рубль амбиціи,— обидится, да и подпакоститъ гд нибудь: дло-то и выдетъ такого рода, что гд прежде нужно было рубль дать, даешь зеленую, да угощеніе на мировую.
Анфиса Михайловна.— А каково намъ-то женамъ-то терпть, когда вы наугощаетесь, да въ эдакомъ-то вид и придете домой? Сколько брани отъ васъ натерпишься!
Василій Прохорычъ. (Машетъ рукой).— Ужъ вы молчите, объ васъ рчь впереди.
Панфилъ Яковлевичъ. (Шибалову).— Какъ сожительницу-то звать?
Василій Прохорычъ.— Анфиса Михайловна. Да оставь ее, что съ бабой толковать!
Панфилъ Яковлевичъ.— Нтъ, ничего, погоди. А вы, Анфиса Михайловна, должны все это знать и чувствовать, что мужъ все это для васъ длаетъ, чтобъ капиталъ составить. Не угостишь человка,— дла съ нимъ не сдлаешь. Мужъ васъ обуваетъ, одваетъ, поитъ, кормитъ, такъ вы ему почтеніе и уваженіе отдать должны. Онъ глаза, вотъ что…
Василій Прохорычъ. (Жен).— Слышите, какъ люди-то разсуждаютъ.
Степанъ Яковлевичъ.— А у меня жена важная! Ей все равно, никогда отъ нее слова не услышишь, и я ее вовсе не пріучалъ, а ужь такой у ней нравъ. Только разв заплачетъ да скажетъ: Богъ съ тобой. На фортупьян лиха играть. Все играетъ, да все эдакое грустное, грустное. Теперь все проситъ, чтобъ я ей книгъ купилъ, читать хочетъ.
Панфилъ Яковлевичъ.— А ты не давай, чрезъ это дурь въ голову лзетъ. Посл и не сообразишь!
Степанъ Яковлевичъ.— Извстно, дло гршное, иногда и во хмлю домой придешь, никогда ни слова… За то и я ее чествую: обнову за обновой дарю. Проси, говорю, что хочешь, шляпку тамъ какую ни на есть, али что… ‘Ничего, говоритъ, мн не нужно’. Золото, а не жена!
Панфилъ Яковлевичъ.— Вотъ этимъ-то ты ее и балуешь, ей острастка нужна, а ты къ ней въ душу лзешь (Отдувается и гладитъ бороду). Василій Прохорычъ, пойдемъ-ка, братъ, на пару словъ, покалякать надо. (Сыну). Потолкуй съ невстой!..
Василій Прохорычъ.— Сейчасъ, сейчасъ, пойдемъ въ ту комнату. (Обнявшись уходятъ налво).
(Молчаніе. Степанъ Яковлевичъ смотритъ на картину изображающую нимфу).
Степанъ Яковлевичъ.— Эка вещь-то, точно въ передбанник разлеглась.
(Анфиса Михайловна и Глашенька смются).
Ивановна. (Гаврил).— А ты, молодецъ, что же въ молчанку играешь? Скажи намъ что нибудь хорошенькое.
Гаврило. (Беретъ стулъ и садится къ нимъ).— Отчего же-съ, можно побесдовать. Дядинька Степанъ Яковлевичъ до этихъ вещей охотникъ. (Киваетъ головой на картину).
Ивановна.— А ты нешто не охотникъ?
Гаврило.— Я про себя ничего не говорю, а про него потому говорю, что у него самого такія картины есть, еще голе…
Степанъ Яковлевичъ.— А ты знай, да молчи. Ежели у насъ въ академіи даже при народ такія картины выставляютъ, значитъ здсь ничего нтъ постыднаго.
Анфиса Михайловна.— Часто вы, Гаврило Панфилычъ, въ театръ ходите?
Гаврило.— Какъ придется-съ, не очень часто и не очень рдко. Мы все больше съ чиновниками ходимъ, ихъ угощаемъ. Вотъ послдній разъ ‘Жидовку’ смотрли,— славная пьеса. А вы часто бываете?
Анфиса Михайловна.— Мы рдко ходимъ, такъ вдь мы женщины, намъ возьмутъ ложу, мы и пойдемъ, а вы мущина, вы на вол, куда хотите, туда и пойдете.
Гаврило.— Въ томъ-то и дло, что не всегда. (Глашеньк).
А вы, барышня, чмъ занимаетесь, какъ время проводите?
Глашенька.— На фортепіанахъ играю, хозяйствомъ занимаюсь, иногда книжку читаю…
Гаврило.— Я васъ въ воскресенье видлъ, какъ вы по Невскому катались… вотъ съ маменькой. Давно ли на свадьб пировали?
Глашенька.— Въ прошломъ мясод пировали, очень весело было…
Гаврило.— Мы тоже пировали. Молодецъ у насъ женился. Тятенька у него отцомъ посажонымъ былъ. Я съ женихомъ къ невст здилъ. Двицъ гибель гостила у нихъ! Веселыя такія, все съ нами шутки шутили. Мн разъ всю шубу бантами обшили, а въ рукава полньевъ понаклали. Мн и не вдомекъ, а сталъ одвать ее, пихнулъ руку въ рукавъ, глядь, а тамъ полно. Даже руку занозилъ. (Изъ дверей выглядываетъ Панфилъ Яковлевичъ).
Панфилъ Яковлевичъ.— Степанъ Яковлевичъ, подь-ка сюда, потолковать надать!
Степанъ Яковлевичъ.— Сейчасъ! (Уходитъ).
Гаврило.— А дружк такъ даже всю шубу по швамъ распороли и въ калоши тста наклали.
Глашенька.— Мы тоже самое длали, какъ я на одной свадьб гостила. Бывало, дружка привезетъ мало конфектъ, мы разсердимся, да и попортимъ ему что нибудь.
Ивановна.— Чтожь, родная, ужь это такъ и слдуетъ, такое обнаковеніе. Вонъ я у Бухаровыхъ сватала, такъ двицы все съ дружкой шутки шутили, да разъ что же сдлали?— положили его на кровать, да и ну щекотать. Да вдь какъ защекотали, тотъ даже и говорить не могъ. Посл полчаса водой отпаивали.
Анфиса Михайловна.— Весело на свадьбахъ… люблю я… что длаешь, что говоришь, все съ рукъ сходитъ… какъ-то вольне длаешься. Ивановна, поди-ка сходи, милая, разлей въ столовой чай, да вели Михею подавать.
Ивановна.— Сейчасъ, сейчасъ, родная, ужь не безпокойся, Я распоряжусь. (Уходитъ въ среднюю дверь).
Гаврило.— Нтъ, ужь нигд я такъ не веселился, не гулялъ, какъ въ Москв. Пришлось мн разъ по дламъ въ Москву създить. Похалъ я съ дядей, онъ тогда еще и женатъ не былъ, онъ вдь и теперь до гулянки-то лихъ. Ужь и задали же мы съ нимъ трезвону! Гд, гд мы съ нимъ не бывали, чего, чего мы съ нимъ не перепили! Ужь откровенно скажу, знатно кутнули, кажется ужь больше во всю жизнь не придется такъ выгуляться.
Глашенька.— Для чего же вы такъ кутили?
Гаврило.— Да такъ съ радости, что на волю вырвался. Вдь эдакій случай въ десять лтъ разъ удается, ну за него и хватаешься.
Анфиса Михайловна.— Я вамъ поврю. Сидишь, сидишь все одна, да что нибудь и надумаешь, а какъ выйдетъ случай, такъ тутъ все что надумала, то и сдлаешь. Ужь посл и покаешься, да поздно.
(Изъ средней двери выглядываетъ Ивановна, шикаетъ и манитъ Анфису Михайловну, та уходитъ).
(Молчаніе).
Гаврило. (Остается съ Глашенькой).— Барышня, вы мн когда нибудь съиграйте на фортепьян, я очень музыку люблю, да еще ежели русскія псни, такъ просто чудо! Я вонъ иногда къ дяд хожу, у того жена играетъ, такъ все бы сидлъ да слушалъ. Съиграете?
Глашенька.— Когда же я вамъ съиграю?.. Вы вотъ теперь здсь, а посл удете, и васъ вкъ не увидишь.
Гаврило.— Какъ не увидишь?.. Да разв вы не знаете, для чего мы сегодня пріхали?
Глашенька. (Потупляя глаза).— Не знаю.
Гаврило.— Такъ я вамъ скажу. Хотите, скажу?
Глашенька.— Не надо, не надо!..
Гаврило.— Отчего же?.. Вдь сегодня рукобитіе будетъ.
Глашенька.— Ахъ, что вы!.. оставьте, оставьте!
(Изъ дверей налво выходитъ Степанъ Яковлевича. Глашенька вскакиваетъ мста и убгаетъ).
Гаврило (вставая со стула).— Выпорхнула птаха!
Степанъ Яковлевичъ.— Ай да Гаврюха, молодецъ! Врно, какое колно отмочилъ?
Гаврило — Нтъ, это она такъ, врно со мной сидть совстно стало. Ну что, дяденька, что тамъ тетенька?
Степанъ Яковлевичъ.— По рукамъ ударили. Черезъ мсяцъ окрутятъ тебя!
Гаврило.— Значитъ ужь совсмъ? (Чешетъ въ затылк).
Степанъ Яковлевичъ.— Чтожь, дура-голова, чегожь ты боишься? Женишься такъ вальготне будетъ, человкомъ будешь, а то вдь теперь тебя, братъ, я за человка не считаетъ.
Гаврило.— Все-таки оно какъ-то вдругъ… Яманъ дло!
Степанъ Яковлевичъ.— Чмъ же яманъ, вдь ужь не отвертишься, не вкъ же холостымъ бгать. Она двчонка ничего, въ акурат.
Гаврило.— Кто говоритъ, что не такъ… Она, знаешь, дядюшка, Степанъ Яковлевичъ, на ту Парашу цыганку смахиваетъ… помнишь, что на минерашкахъ-то?
Степанъ Яковлевичъ. (Киваетъ на дверь).— Цыцъ, нишкни! Держи языкъ-то подальше! Что горло-то дерешь!
Гаврило.— Чтожь, я тихо. А что, дядинька, нельзя ли намъ сегодня штуку выкинуть. Какъ дло-то все на мази будетъ, удрать отсюдова, а тятеньку здсь въ горку засадить играть, можетъ Василій Прохорычъ за знакомыми пошлетъ. Тятенька какъ разъярится, до утра проиграетъ, а мы бы тмъ временемъ махнули куда нибудь…
Степанъ Яковлевичъ. (Смясь).— Вишь у него въ башк-то что! Молчи, дура-голова!
Гаврило.— А то, что же?
Степанъ Яковлевичъ.— Ну, ну, да вдь брата-то не засадишь! А то бы пожалуй…
Гаврило.— Вотъ что, дядинька, уладь дло, бутылочку холодненькаго катнули бы,— ставлю!
Степанъ Яковлевичъ.— Эка невидаль, я теб самъ пять выставлю! Да не въ томъ, братъ, дло: брата-то не утрамбуешь! (Смется). Эка собака, его въ невст привезли дло вершатъ, я у него вонъ что на ум… трактиръ! Нтъ, ухь сегодня оставь, будетъ время, отпразднуемъ твою холостую жизнь!
ВАСИЛІЙ ПРОХОРЫЧЪ И ПАНФИЛЪ ЯКОВЛЕВИЧЪ.
(Входятъ).
Панфилъ Яковлевичъ.— Ну, такъ ты это, Василій Прохорычъ, справь все какъ слдуетъ, по росписи. Дло дломъ, а деньга деньгой!
Василій Прохорычъ.— Ты меня, значитъ, не знаешь, у меня слово законъ. А гджь наши бабы? Погодьте, я ихъ позову. (Уходитъ въ среднюю дверь).
Панфилъ Яковлевичъ. (Подходя къ брату). — Ну, какъ теб, нравится невста?
Гаврило.— Ничего-съ, тятенька, хороша.
Панфилъ Яковлевичъ,— Да тебя вовсе и не спрашиваютъ, ты молчи! Что выскакиваешь!
Степанъ Яковлевичъ.— Ничего, двушка какъ есть, хороша…
Панфилъ Яковлевичъ.— То-то, какой же ему еще лыски нужно?
ВХОДЯТЪ АНФИСА МИХАЙЛОВНА, ГЛАШЕНЬКА, ИВАНОВНА и ВАСИЛІЙ ПРОХОРОВИЧЪ.
Василій Прохорычъ.— Вотъ мы съ Панфиломъ Яковлевичемъ поршили повнчать Глафиру съ Гаврилой Панфилычемъ. Любите да жалуйте…
Ивановна.— И въ часъ добрый, родной, пусть живутъ, медъ пьютъ да соболями опахиваются!
Василій Прохорычъ. (Глашеньк).— Глафира, вотъ твой женихъ.
Панфилъ Яковлевичъ.— Ну, Гаврюха, цалуй невсту! Ивановна.— Слдуетъ, слдуетъ, по порядку, родной, слдуетъ! (Гаврило подходитъ къ Глашеньк и цалуетъ ее).
Василій Прохорычъ.— Ну, теперь садитесь на диванъ. Садись нареченный зятюшка. (Глашенька и Гаврило садятся). Ну, мы съ тобой поцалуемся, сватушка. Невсту не жалючи отдаю. (Смется). Бери изъ полы въ полу. Скомандуй-ка, чтобъ винца подали!
Ивановна (Кричитъ въ среднюю дверь).— Михеюшко, неси, родной, неси!
(Входитъ Михейка съ рюмками и бутылкой. Вс пьютъ, съ женихомъ и невстой и поздравляютъ ихъ. Изъ средней двери выглядываютъ головы молодцовъ и кухарки).
Василій Прохорычъ.— А ты чтожь не пьешь, Панфилъ Яковлевичъ1?
Панфилъ Яковлевичъ.— Шестой годъ я не пью этой дряни. Зарокъ далъ окромя водки ничего не пить.
Василій Прохорычъ.— Ну, и ладно. Значитъ, мы вмст выпьемъ. Сваха! приготовь-ка намъ тамъ селедку да водочки!
Ивановна.— Погоди, родной, дай проздравить-то! (Подходитъ къ жениху и невст съ рюмкой въ рук). Съ начатіемъ дла, дай Богъ вамъ въ мир жить да въ согласіи. Ой, молодецъ, поддлъ королевну! Парочка, парочка, хоть куда парочка!.. (Пьетъ).
Прочитали? Поделиться с друзьями:
