Ряженые, Лейкин Николай Александрович, Год: 1871

Время на прочтение: 22 минут(ы)

ПОВСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.

РЯЖЕНЫЕ.

КАРТИНЫ ПЕТЕРБУРГСКОЙ ЖИЗНИ ВЪ ДВУХЪ ОТДЛЕНІЯХЪ.

(Посв. Г. Н. Жулеву).

ОТДЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

ГАВРИЛО СУРИКОВЪ, сынъ богатаго купца, подрядчика.
ВАСЯ ПОДОПЕНКИНЪ, молодой купчикъ, пріятель Гаврилы.
ИВАНЪ, КУЗЬМА, ПЕТРЪ, молодцы Сурикова.
ВАСИЛИСА, кухарка.

Небольшая комната въ дом Сурикова, называемая молодцовскою. Прямо дверь. Налво окно. По стнамъ три кровати съ ситцевыми одялами и съ подушками въ ситцевыхъ наволочкахъ, нсколько плетеныхъ стульевъ и шкафъ. Надъ кроватями виситъ одежда молодцовъ. При поднятіи занавса Кузьма и Петръ, одтые въ халаты, сидятъ за столомъ и играютъ въ шашки. Иванъ также въ халат, съ сигарою въ рукахъ, полулежитъ на кровати и поетъ. Гаврило за другимъ столомъ набиваетъ папиросы. Вечеръ. Комната освщена двумя сальными огарками въ мдныхъ подсвчникахъ, поставленныхъ на столахъ.

ЯВЛЕНІЕ I.

ГАВРИЛО, ИВАНЪ, КУЗЬМА И ПЕТРЪ.

Иванъ (Брянчитъ гитар и поетъ).
Звонитъ звонокъ и тройка мчится
Вдоль по дорожк столбовой,
На крыльяхъ радости стремится
Въ домъ кровныхъ воинъ молодой…
Эхъ, Молчановъ эту псню на Крестовскомъ поетъ — такъ просто отдай все — да мало! Теноръ у него есть, что твой соловей! Какъ зальется, собака, какъ зальется! Гаврило Панфилычъ, вотъ бы теперь на Крестовскій на тройк създить, вдь тамъ всякія представленія есть. Ныньче святки.
Гаврило.— Умли бы и не на Крестовскій създить, да тятенька-то на что! Попросись-ка, такъ онъ такой Крестовскій задастъ, что и своихъ не узнаешь!
Иванъ.— А вдь и то: собачья наша жизнь. Право. Вотъ я просился сегодня со двора — не пустилъ. Алекся отпустилъ, а мн говоритъ: сиди дома, а то оболтался совсмъ! Я-то оболтался! Только первый день Рождества и гулялъ, до Рождества. Такъ, кажись, недль восемь сидлъ дома. (Обращается къ молодцамъ.) Кто у васъ кого объигрываетъ?
Петръ.— А вотъ Кузьма проигрываетъ. Я его въ одномъ мст ужь заперъ, да вотъ еще запру. Ну, ходи! Куда сходишь? Что?
Кузьма.— Да еще бы ты рукавомъ двигалъ! Не хочу больше играть. (Вскакиваетъ съ мста).
Петръ. (Заслоняетъ ему дорогу).— Нтъ, ты ходи прежде, а посл и переставай играть! Ходи! Ну, что? Вотъ и въ двухъ мстахъ заперъ. Давай пять копекъ!
Иванъ.— Кузьма Федорычъ, съ двумя поздравляемъ! Это вамъ на обзаведеніе. Говорятъ, вы въ деревн срубъ новый ставите.
Кузьма (Ивану).— Молчи, коли тебя не спрашиваютъ! Знай брянчи на гитар, да и длу конецъ!
Иванъ.— Гд насъ спрашивать! Гд намъ съ вами съ псковскими разговаривать? Вдь вы псковскіе умники: вы вонъ мякину сяли, да три года ждали, пока взойдетъ!
Кузьма.— Чортъ! Дьяволъ!
Иванъ.— Кузя, ей-богу, вдь это забавно. Скажи, какъ вы мякину сяли?
Кузьма.— Гаврило Панфилычъ, что жь вы это, съ самомъ дл, запретить не можете: вдь вы хозяинъ. Что онъ дразнитъ! Вдь это безобразіе!
Гаврила (смется).— Ладно, запретимъ, а ты только скажи, какъ вы мякину сяли?
Петръ.— А вотъ какъ. Посяли, да и ходятъ кругомъ поля съ дубьемъ, да галокъ гоняютъ, чтобъ т мякину не выклевали.
Кузьма.— Черти! Пристали словно собаки! (Подходитъ къ дверямъ и хочетъ уйти).
Иванъ (вскакиваетъ съ мста и заслоняетъ ему дорогу).— Вы это въ кухоньку? Прохладиться? Оно хорошо, а то неравно съ горячки-то печенка лопнетъ! На прощанье ручку! Съ двумя поздравляемъ! Мерси съ бонжуромъ! (Кузьма хочетъ пройти въ дверь, Иванъ его не пускаетъ. Къ нему подбгаетъ Петръ).
Петръ.— Что, братъ, утекать задумалъ? Нтъ, погоди. Отдай прежде пять копекъ, а потомъ и утекай. Жилить? Нтъ! Давай пятакъ!
Кузьма.— Сволочь! Бери, подавись имъ! Авось къ гробу на свчку пригодится! (Бросаетъ пятъ копекъ на полъ и уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ II.

ИВАНЪ, ПЕТРЪ И ГАВРИЛО.

Иванъ (кричитъ ему въ слдъ въ отворенную дверь). Псковскіе! Мякину сяли!
Петръ (подымаясъ полу деньги).— Разсердился! А не любятъ эти псковскіе, когда ихъ мякиной дразнятъ! (собираетъ, потягивается и ложится на кровать.)
Гаврило.— Тоже вотъ такъ и костромскіе. Страсть не любятъ, кто имъ скажетъ: козу на колокольню пряникомъ манили. Такъ озлятся, что глаза выцарапать рады (Закуриваетъ папироску, а остальныя собираетъ и прячетъ въ шкафъ).
Иванъ.— Это вы въ шкапъ папиросы прячете? Прячьте, да смотрите, чтобъ бды не было, а то я за васъ въ отвт буду. Ныньче у вашего папеньки новая манера завелась: по шкапамъ да по сундукамъ шарить. Придутъ домой обдать — насъ нтъ, они и начнутъ все осматривать. На прошлой недл вотъ также ‘Королева Марго’ пропала. Отличная книжка. Я ее взялъ почитать у Семенова. Почиталъ съ вечера, да и положилъ ее на столъ, а на другой день прихожу изъ лавки — хвать, а книжки нтъ. Какъ въ воду канула! Посл ужь кухарка сказывала: вынесъ, говоритъ, изъ молодцовской, книжку да и бросилъ въ печь. Это онъ ее сжегъ. Теперь ужь я не знаю, какъ мн съ Семеновымъ и длаться: тому, хоть роди, а книжку подай!
Гаврило.— Ну, ужь ты молчи. Что ты мн-то разсказываешь! Нешто мн радостно? У меня тятенька ужь вотъ гд сидитъ. (Показываетъ на шею.) Хоть бы съ этой женитьбой! Срамота одна! Вдь онъ меня одними смотринами смучилъ! Прошлый разъ съ Шибаловымъ совсмъ дло обдлалъ, рукобитіе было и невста мн нравилась, женихомъ я къ нимъ съ недлю ходилъ, и вдругъ шабашъ-малина, повздорилъ тятенька. А изъ-за чего? Т давали въ приданое фортопьяны, а тятенька рояль хотлъ. Переругался со всми, выругалъ сваху Ивановну, а она вотъ теперь ходитъ, да на меня мараль распускаетъ, будто я къ Шибаловымъ не въ своемъ вид явился. Вотъ она жизнь-то!
Иванъ.— Что говорить — жизнь собачья! (Брянчитъ на гитар и поетъ)
Куманечекъ, побывай у меня,
Душа радость побывай у меня.
Побывай, бывай, бывай у меня.
Я бы рада побывать у тебя,
У тебя, кума, улица грязна,
Ахъ грязна, грязна, грязна, грязна.

ЯВЛЕНІЕ III.

Т ЖЕ И ВАСИЛИСА.

Василиса.— Иванъ, полно горло-то драть — хозяйка ругается. Какъ, говоритъ, только дома, такъ сейчасъ и за псни. Нтъ, говоритъ, на него и угомону.
Иванъ.— Вотъ оно и смотрите! И со двора не пускаютъ, и дома не веселись. Чтобъ тебя совсмъ! Да это просто околвай! (Съ сердцемъ бросаетъ гитару на кровать).
Гаврило.— Ну, погоди, попоешь. У маменьки теперь сваха Лукерья Никитишна сидитъ, такъ это она передъ ней церемонится. Он сейчасъ въ баню уйдутъ. Вотъ ужь тогда хоть на голов ходи. (Василис). Что, ужь сбираются?
Василиса.— Да ужь совсмъ собрались. Ждутъ только пока лошадь запрягаютъ. Петра, голубчикъ, ты спишь? Нтъ? Разруби мн поросенка. Не могу сама — смучилась совсмъ. Руки слабы, что ли.
Петръ.— Ну тебя! Ты бы Микешк сказала: онъ бы разрубилъ.
Василиса.— Да Микешку хозяйка за бобковой мазью послала. Въ бан мазаться будетъ.
Петръ.— Неужто сейчасъ надо?
Василиса — Да къ завтрему надо. Разруби. Нешто это долго?
Петръ.— Встать-то не хочется, ну, да ужь пойдемъ. Только за тобой служба. За водкой попрошу сбгать, такъ спорхай. (Встаетъ въ кровати),
Василиса.— Да ужь ладно, ладно! (Василиса и Петръ уходятъ).

ЯВЛЕНІЕ IV.

ГАВРИЛО И ИВАНЪ.

Иванъ (достаетъ изъ кармана халата письмо и бросаетъ его на столъ).— Гаврило Панфилычъ, получайте!
Гаврило.— Что это такое?
Иванъ.— Письмо. Нешто не видите? Отъ Прасковьи Селиверстовны. Давеча въ лавку мальчишка Козина занесъ.
Гаврило (беретъ письмо).— Врешь?!
Иванъ.— Читайте. Я при молодцахъ только не хотлъ отдать: потому, посл, однихъ разговоровъ не оберешься.
Гаврило.— Спасибо, Ванюха. Молодецъ! Знаешь, какъ дла обдлывать надо.
Иванъ.— Ужь это съ тмъ возьмите, годъ носите и починка даромъ! Еслибъ только воля — самъ бы этимъ дломъ занимался. Я вдь до этого товару куда какъ лихъ!
Гаврило.— Да ты, братъ, не думай, я вдь, какъ передъ Богомъ, ежели бы только тятенька позволилъ, такъ сейчасъ бы съ ней подъ внецъ! Одно — приданаго за ней мало, а вдь тятеньк хоть бы коза, да съ золотыми рогами. (Распечатываетъ письмо и начинаетъ читать про себя).
Иванъ (подходитъ къ нему).— Секретъ-съ? Полюбопытствовать нельзя?
Гаврило.— Для тебя можно. Слушай!

‘Гаврило Панфилычъ!

‘Сегодня папенькины имянины и у насъ будутъ гости. Ежели можете, прізжайте къ намъ ряжеными. Въ воскресенье я была въ церкви, а васъ не было. Что это значитъ? Я вс глаза проглядла. Извините, что плохо написала. Письмо это сожгите, пусть оно будетъ какъ-бы на дн моря. И. К.’
— Вотъ и все. Это я въ воскресенье потому не былъ въ церкви, что въ лавк былъ. (Помолчавъ).— А славная, братъ, она двушка, эта Пашенька. Взглянетъ, такъ по сердцу словно бархатомъ… Я съ ней на свадьб у Брындина познакомился. Кадриль танцовалъ, разговаривалъ. И вдь разговорчивая какая! Отъ иной слова не добьешься, а эта ничего. Вотъ бы на этой — такъ хоть сейчасъ женился. Одно — съ тятенькой не сообразишь! Посл всего этого мн на сваху Лукерью глядть противно. Кажется, избилъ бы ее, кикимору!
Иванъ.— Что говорить — мерзючая баба. А вдь есть такіе дураки, что ей въ поясъ кланяются, на почетное мсто сажаютъ! Что жь вы теперь по этому письму длать будете?
Гаврило — Да что длать? Длать нечего. Не урвешься. (Прячетъ письмо въ карманъ и ходитъ по комнат. Молчаніе).
Иванъ.— А я вамъ скажу, что можно урваться. Тятеньки вашего Панфила Яковлевича нтъ дома, они въ гости ухали, заиграются въ горку до утра, а маменька въ баню детъ — вы успете тамъ побывать. Бгите въ табашную, берите костюмъ и позжайте.
Гаврило.— Что жь я одинъ-то поду? Тутъ компанія нужна. Нтъ, братъ, Иванъ, не рука!
Иванъ.— Ну, смотрите, сами у себя удовольствіе отнимаете. Къ кому Панфилъ Яковлевичъ въ гости-то ухалъ?
Гаврило.— Почемъ же я-то знаю? Нешто онъ скажетъ когда! Въ гости, да и шабашъ! Можетъ и на гулянку куда нибудь закатился, могарычи запивать.
Иванъ.— Ну, такъ вотъ что длайте: пока маменька не ухала въ баню, проситесь у ней въ гости, да къ кому нибудь изъ пріятелей и позжайте, да и подговорите ихъ наряжаться. Все можно сдлать. Ужь это врно. Панфилъ Яковлевичъ раньше какъ къ утру домой не вернется, а вы въ часъ дома будете.
Гаврило.— Да къ кому теперь подешь? Кого дома сыщешь? Вдь ныньче святки. Кто въ театр, кто въ гостяхъ. Нтъ, ужь буду дома!
Иванъ.— Ну, какъ хотите!
Гаврило.— Вотъ отвтъ на письмо написать нужно. Это слдуетъ.
Иванъ.— Еще бы… Такъ ужь пишите со стихами. Барышни стихи страсти какъ любятъ. Стихи это для нихъ первое дло. А у меня и книжка такая есть — выпишемъ. Давайте сейчасъ сочинять. Пишите на-черно.
Гаврило.— А и то ладно. Карандашъ и бумага есть?
Иванъ.— Есть. Еще бы не быть! (Достаетъ изъ сундука бумагу, книгу и карандашъ, и садится съ Гаврилой къ столу).
Гаврило.— Ну, что писать-то? Я думаю такъ: ‘дражайшая моя Прасковья Селиверстовна?..
Иванъ.— Зачмъ же дражайшая? Пишите: ‘ангелъ небесный, Прасковья Селиверстовна’, а потомъ сейчасъ стихи. Вотъ мы сыщемъ какіе нибудь подходящіе. (Перелистываетъ книгу).— Вотъ.
Еслибъ сердце ты лежало
На рукахъ моихъ,
Все бъ качала, да качала
Я тебя на нихъ.
Нтъ, это нехорошо. Нейдетъ. Надо что нибудь про любовь. Разв вотъ это:
Сердце ноетъ, духъ томится
Гд любезная моя?
Ай нтъ ея, ай нтъ ея!
Гаврило.— Ну, стихи потомъ припишемъ. Пока такъ… (Пишетъ и говоритъ). ‘Ангелъ небесный Прасковья Селиверстовна… письмо ваше я получилъ и оно меня крайне обрадовало. Радость моя была подобна…’ Какъ бы тутъ сказать?
Иванъ.— Подобна… подобна… Подобно неземной радости.
Гаврило.— Ну, это нейдетъ! Что такое: ‘подобна неземной радости?’

ЯВЛЕНІЕ V.

Т ЖЕ И ВАСИЛИСА.

Василиса.— Гаврила Панфилычъ, васъ въ кухн человкъ какой-то спрашиваетъ.
Гаврило.— Какой такой человкъ? Что ему?
Василиса.— Да почемъ мн-то знать!
Гаврило.— Сейчасъ выду. (Прячетъ бумагу въ карманъ).
Иванъ.— Зачмъ выходить-то? Можетъ быть, это опять отъ Козиныхъ. Можетъ, Прасковья Селиверстовна прислала. Велите сюда придти. Тутъ и поговорите.
Гаврило (Василис).— Зови сюда. (Василиса уходитъ).

ЯВЛЕНІЕ VI.

ГАВРИЛО, ИВАНЪ И ВАСЯ ПОДОПЕНКИНЪ. (Подопенкинъ входитъ въ енотовой шуб и въ шапк. На лиц его черная полумаска. Войдя, онъ сбрасываетъ съ себя шубу и съ головы шапку и показывается въ костюм Гамлета, но въ то же время и въ ботфортахъ со шпорами).

Подопенкинъ (стараясь говорить басомъ).— Клянитесь! Гамлетъ, клянись! Клянитесь! (Большими шагами подходитъ къ Гаврил, сбываетъ съ себя маску и вскрикиваетъ).— Сорвалось! Ха-ха-ха! Что? Не узналъ? Здравствуй, Ганя! здравствуй, дружище!
Гаврило.— Да чортъ тебя дери, гд же тутъ узнать! Я даже съ перваго-то раза ороблъ немножко.
Иванъ.— Василію Семенычу! Совсмъ невозможно узнать было. Ей-Богу! Только что кухарка сказала, и вдругъ вы входите!
Подопенкинъ.— А я, Ганя, къ теб. демъ ряжеными. Сегодня у Семикова балъ, сговоръ, старшую дочку сговариваютъ. Повеселимся, попляшемъ, угостимся, зарядимъ! (Хлопаетъ себя по галстуку.)
Иванъ.— Вотъ, Гаврило Панфилычъ, вамъ какъ есть сама судьба товарища посылаетъ!
Гаврило.— Молчи, Иванъ. Вотъ что, Вася: я бы похалъ, и съ радостію бы похалъ, да видишь въ чемъ дло: тятеньки дома нтъ, а я не спросился со двора-то.
Подопенкинъ.— А нтъ дома, такъ и спрашиваться нечего. Какой, братъ, я теб костюмчикъ достану, такъ просто чудо! Вотъ мой костюмъ, смотри. Всего пять рублей. Вдь это гамлетка. Хорошъ? За ботфорты я рубль серебромъ особо далъ. Костюмеръ говорилъ, что ботфорты не полагаются къ гамлетк, да ужь мн очень хотлось ихъ надть-то.
Гаврило.— Пройдись-ка, пройдись. Покажись, каковъ ты?
Подопенкисъ (прохаживается комнат большими шагами, потомъ выхватываетъ изъ ноженъ шпагу и бросается на Ивана).— Умри, несчастный! Ха-ха-ха! Что, испугался?
Иванъ.— Василій Семенычъ, что жь это за безобразіе! Вдь неровенъ часъ — убить человка можно. Вонъ у насъ въ деревн: братъ въ брата изъ ружья цлился. Тоже шалили. Прицлился, пустилъ курокъ, а ружье-то и выпалило. Такъ вдь на весь вкъ человка несчастнымъ сдлалъ. Пуля ему въ ногу попала. И по сію пору на костыляхъ ходитъ.
Подопенкинъ.— Такъ демъ, Ганя! Ну да ты дешь, полно врать.
Гаврило.— Да нельзя, Вася. Ей-богу нельзя!
Подопенкинъ.— Такъ у матери просись, вдь мать дома?
Гаврило.— Дома. Да что же маменька сдлать можетъ? Маменька у насъ ничего не значитъ!
Подопенкинъ.— Такъ проси, чтобъ отцу не говорила.
Гаврило.— Да ужь, право, не знаю какъ!
Подопенкинъ — И хочется, и колется, и маменька бранитъ!
Иванъ.— А я вамъ, Гаврило Панфилычъ, вотъ что скажу: идите и проситесь у маменьки. Она отпуститъ. Просите только, чтобъ Панфилу Яковлевичу не говорила.
Подопенкинъ.— Ну, иди, иди! Видишь, теб двое говорятъ, чтобъ ты шелъ. (Пихаетъ его въ спину и пропихиваетъ въ двери).

ЯВЛЕНІЕ VII.

ПОДОПЕНКИНЪ и ИВАНЪ.

Подопенкинъ.— Экой онъ у васъ робкій какой!
Иванъ.— Будетъ робокъ, коли кого подомъ дятъ! Тутъ изъ кого хочешь всякую прыть вышибутъ!
Подопенкинъ.— Ваня, что это у васъ за штучка на двор живетъ? Я сейчасъ подъ воротами встртилъ.
Иванъ.— Да она какая такая изъ себя?
Подопенкинъ.— Да такъ невеличка ростомъ, кругленькая! Встртилъ я ее подъ воротами, а она меня и спрашиваетъ: послушайте, говоритъ, какъ васъ зовутъ? А я ей: зовутъ зовуткой, кралечка, прозываютъ дудкой, а по теперешнему Кузьма Федоръ Иванычъ. Разсердилась. Какой вы говоритъ, необразованный мужчина. Я было остановить ее хотлъ, растопырилъ руки — такъ она какъ змя выскочила въ калитку, да и была такова. Я за ней. А у меня эти ботфорты да шуба: запутался, да какъ чебурахнусь. Такъ и растянулся. Кто она такая?
Иванъ.— А это горничная. Вотъ тутъ, напротивъ насъ, у чиновника живетъ.
Подопенкинъ.— У тебя, поди, ужь съ ней шуры-муры заведены?
Иванъ.— Да ужь это наше дло. Мы тоже не лыкомъ шитые, не лвой ногой сморкаемся. Ежели бы, я въ это время былъ подъ воротами, да увидалъ, что ее кто нибудь облапить хотлъ, такъ ужь бы тому бока намялъ, припечаталъ бы.
Подопенкинъ.— А гд она живетъ?
Иванъ.— А вотъ здсь, напротивъ, въ третьемъ этаж. Только вы, Василій Семенычъ, это отдумайте: тутъ вамъ ни синя пороха не будетъ!
Подопенкинъ.— Ну — полно, дура съ печи, вдь я такъ. (Смотритъ въ окно). Что это у васъ въ верхнемъ-то этаж длаютъ? Ха-ха-ха.
Иванъ.— А это у насъ всякій день комедія. Кухарка раздвается. И завсегда это вечеромъ. Вдь не вдомекъ же ей это окно завсить!
Подопенкинъ.— Да теб-то что? Жалко, что трубки театральной нтъ. (Приставляетъ глазамъ кулаки и смотритъ).

ЯВЛЕНІЕ VIII.

Т ЖЕ И ГАВРИЛО.

Гаврило.— Отпустила! отпустила! демъ, Вася! Насилу захватилъ маменьку, и то догналъ на лстниц. Она въ баню детъ. Ну, теперь костюмъ брать. Какой? Шпанца не хочу. Шпанецъ безъ шпоръ.
Подопенкинъ.— Арлекина. То съ бубенчиками. Фигару.
Гаврило.— Чортъ съ нимъ! Что я за шутъ гороховый. Мн бы такой костюмъ хотлось, чтобъ и благородно было, да чтобъ и побрякивало.
Подопенкинъ.— Ну, французскій.
Гаврило.— А шпоры и шпага полагается?
Подопенкинъ.— Шпага есть, да и шпоры потребовать можно. Или вотъ костюмъ такъ костюмъ! Краковякъ называется, поясъ изъ мдныхъ бляхъ, шпоры и шпага. Прошлый годъ я въ эдакій костюмъ рядился.
Гаврило.— Ну, вотъ его-то мн и нужно! Дружище Вася, да какъ тебя Богъ надоумилъ ко мн-то придти! Дай я тебя поцалую. Ну, угощеніе отъ меня за это! (Цалуются).
Подопенкинъ.— Ужь я, братъ, какъ-въ гамлетк одтъ, такъ все изъ Гамлета и садить буду. Каковъ костюмчикъ-то! Новенькій. Костюмеръ сказывалъ, что въ прошломъ году только шитъ. Генеральскій сынъ какой-то первый разъ его надлъ, а я второй!
Гаврило.— Ну, вотъ въ чемъ дло, Бася. Похать я съ тобой поду, только и ты для меня сдлай удовольствіе. Мн, братъ, сегодня безпремнно нужно быть въ одномъ дом. У Козиныхъ. У нихъ гости сегодня, и тамъ одна барышня будетъ, которую мн видть хочется. Ходитъ, что ли!
Подопенкинъ.— Да ладно, что тутъ разговаривать! Хоть въ три дома! Ну, демъ!
Иванъ.— Гаврило Панфилычъ, возьмите ужь и меня съ собой. Наряжусь и я.
Гаврило.— А тятенька!
Иванъ.— Да ужь что же-съ: семь бдъ одинъ отвтъ. Покрайности выгуляюсь. Ужь больно мн дома-то сидть надоло. Я вдь чудной ряженый-то. Я васъ страсть какъ насмшу.
Гаврило.— А вдругъ, чего Боже оборони, онъ узнаетъ, а ты ему и брякнешь, что я тебя отпустилъ.
Иванъ.— Ну, вотъ еще! Виданое ли это дло, чтобъ я кого нибудь выдалъ! Гробъ! Могила! (Показываетъ на грудь).
Гаврило.— Что жь, Вася, возьмемъ его!
Подопенкинъ.— Отчего же не взять! Чмъ больше компанія, тмъ лучше. демъ, Ванюха!
Гаврило (Ивану).— А деньги на костюмъ есть!
Иванъ.— Да такихъ-то денегъ нтъ, да мн и не надо. Лучше ужь дайте такъ: я королеву Маргу куплю, что тятенька вашъ сжегъ, а костюмъ у меня будетъ. Я наряжусь убійцей.
Подопепкинъ.— Какой же это костюмъ!
Иванъ.— А вотъ какой. Брюки въ сапоги. Красная фуфайка у меня есть, красную фуфайку надну. На голову мховую шапку. Подпояшусь шарфомъ и за поясъ кухонный ножъ заткну. Что? Лицо и руки вымажу давленной клюквой и сажей. Будто въ крови. А? И дешево и сердито. Да еще усы и бороду изъ мху сдлаю. Мать родная не узнаетъ, вотъ какъ наряжусь.
Подопенкинъ.— А вдь это чудно будетъ!
Иванъ.— То-есть чудне быть не можетъ!
Гаврило.— Ну, такъ ты варгань! Одвайся. А я съ Васей за костюмомъ поду. Мы сейчасъ вернемся. Только ты живе!
Иванъ.— Да ужь живымъ манеромъ однусь. Только, Василій Семенычъ, одно условіе: какъ изъ воротъ выдемъ, перво дло въ погребокъ, потому — я не зарядивши совсмъ чудить не могу. Ходитъ?
Подопенкинъ.— Ладно!
Иванъ.— Эхъ, гуляй наша!

ОТДЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

СЕЛИВЕРСТЪ СЕМЕНЫЧЪ КОЗИНЪ, небогатый торговецъ.
АННА. СТЕПАНОВНА, жена его.
ПАШЕНЬКА, 18 лтъ, ФЕДЯ, 11 лтъ, дти ихъ
ПАНФИЛЪ ЯКОВЛЕВИЧЪ СУРИКОВЪ, богатый купецъ.
ГАВРИЛО, его сынъ.
ВАСЯ ПОДОПЕНКИНЪ.
ИВАНЪ.
СЕВАСТЬЯНЪ ФЕРАПОНТЫЧЪ, фельдшеръ изъ больницы.
ИВАНЪ ИВАНЫЧЪ СОСКИНЪ, писецъ изъ квартала.
АННУШКА, КАТЯ, подруги Пашеньки.
ГОСТИ.

Чистая комната въ дом Козина. По стн стоятъ: диванъ, стулья и комодъ. Передъ диваномъ столъ. Въ углу на маленькомъ столик стоитъ закуска, графинъ водки и дв бутылки съ виномъ. На комод поставлены тарелки съ пряниками, изюмомъ и орхами. На стн висятъ картины: раскрашенная литографія какого-то генерала и видъ какого-то монастыря. Комната освщена шестью свчами, поставленными на комод, на стол передъ диваномъ и на столик съ закуской. Дв двери: прямо и налво. Двери налво отворены: видна освщенная комната и уголъ стола, за которымъ играютъ въ карты. При поднятіи занавса Козинъ и Суриковъ сидятъ на диван. Около нихъ на стул помщается Соскинъ. Пашенька, Катя и Аннушка, взявши другъ друга подъ руки, ходятъ по комнат,

ЯВЛЕНІЕ I.

КОЗИНЪ, СУРИКОВЪ, СОСКИНЪ, ПАШЕНЬКА. КАТЯ и АННУШКА.

Суриковъ.— Квартира у тебя ничего. Что за квартиру-то платишь?
Козинъ.— Триста рублей. Дороги ныньче квартиры. Вонъ на Пескахъ, говорятъ, дешевле: да вамъ тамъ жить-то несподручно — отъ рынка далеко. Здсь высоконько немного — правда, да что жь длать? Вы, Панфилъ Яковлевичъ, поди, уморились взбиравшись-то?
Суриковъ.— Нтъ, ничего, я для хорошаго человка хоть на каланчу ползу.
Козинъ.— Я все думаю, то-есть, какъ это вы ко мн пожаловали. Просить я васъ не смлъ.
Суриковъ (кивая головой на Соскина).— А вонъ съ ябедой былъ онъ у меня сегодня: бумажонки кой-какія написать нужно было.
Козинъ.— Это такъ-съ, конечно, у васъ дла большія, не чета нашимъ.
Суриковъ.— Ну, написалъ онъ мн эти дв бумаги и прочитъ два рубля. Далъ я ему, да и говорю: вдь запьешь теперь, коли деньги есть. А онъ: нтъ, говоритъ, я сегодня на имянины къ Козину отозванъ, такъ туда прямо. И что ему въ голову пришло, сталъ меня просить, чтобы я въ теб халъ. Дла у меня не было. Ну, что жь, думаю, поду, вдь мы съ нимъ знакомы.
Соскинъ (нюхая табакъ).— Я, Селиверстъ Семенычъ, собственно потому привезъ ихъ къ вамъ, что зналъ, что вамъ пріятно будетъ.
Суриковъ.— Ну, ужь ты это зелье-то при мн оставь. Знаешь, что я этихъ табаковъ не терплю.
Соскинъ.— А отчего бы, кажись? что въ немъ такое? Такое же Божіе произрастеніе, какъ и вс.
Суриковъ.— Ябеда, прикуси свой языкъ!
Козинъ.— Я, Панфилъ Яковлевичъ, вамъ то-есть такъ радъ, что и сказать не могу, потому, такой чести совсмъ не ожидалъ.
Суриковъ.— У меня, братъ, этой горделивости нтъ. Я съ хорошимъ человкомъ завсегда компанію готовъ водить, валить и все эдакое.
Соскинъ.— А вдь за это, Панфилъ Яковлевичъ, и отъ Бога хорошо. Вамъ за все на томъ свт воздастся, потому сказано: горделивцы, о гордіи!..
Суриковъ.— Ну, ужь пошелъ!
Козинъ.— Панфилъ Яковлевичъ, сейчасъ чайку принесутъ, а до чайку-то бы водочки или винца…
Суриковъ.— Водки выпью, а вина ни-ни. Шестой годъ этой дряни не пью.
Соскинъ.— Да водка она лучше. Она грудь очищаетъ, мокроты гонитъ и для глазъ оно хорошо. Зрніе…
Козинъ.— Такъ пожалуйте.
Суриковъ.— А вотъ намъ ябеда поднесетъ. Ну-ко, нацди!

(Соскинъ наливаетъ дв&#1123, рюмки и подноситъ Сурикову и Козину).

Козинъ (Соскину).— Самъ-то ты что жъ? Выпей. Да подай закуски.
Соскинъ (подаетъ закуску).— Приложусь, будетъ время.
Суриковъ.— Съ ангеломъ! (пьютъ).

ЯВЛЕНІЕ II.

Т же, АННА СТЕПАНОВНА и ФЕДЯ.

Федя (подноситъ къ Сурикову подносъ, на поднос стоять три стакана чаю).— Пожалуйте!
Анна Степановна (слдуя за Федей).— Пожалуйте, Панфилъ Яковлевичъ, чайку, откушайте. Ужь извините. (Вс берутъ стаканы).
Суриковъ.— Который годъ мальчонк-то?
Козинъ.— Одиннадцать, двнадцатый пошелъ.
Суриковъ.— Въ лавку пора. Хочешь въ лавку!
Федя.— Ни знаю, какъ тятенька.
Козинъ.— А вотъ какъ двнадцать стукнетъ, такъ мы его и въ лавку, а теперь пускай поучится. Онъ у насъ въ школу ходитъ, къ мадамъ. Четыре рубля въ мсяцъ за него платимъ, да вотъ ныньче къ Рождеству на платье ей отрзали, да пирогъ сладкій снесли.
Соскинъ.— Науки юношей питаютъ… Но паче всего законъ Божій. Это первое…
Анна Степановна (гладить Федю по голов),— Одъ у насъ старательный… Теперича начнетъ съ вечера урокъ твердить, такъ, врите ли, даже до слезъ. Заплачетъ, да и говоритъ: маменька, говоритъ, ничего въ голову не лзетъ. А пуще всего ему эта ариметика. Мученье!
Суриковъ.— А мы такъ и безъ ариметики прожили. Слава-Богу, деньги счесть можемъ, да и есть, что счесть. (Хлопаешь себя по карману).
Анна Степановна.— И какъ только онъ у насъ начнетъ ариметику учить — сейчасъ слезы. Я ему и говорю: перекрести ты эту книгу, поцалуй ее, положи подъ подушку и ложись спать, завтра все будешь знать. Потому, ребенку ежели все одно да одно, онъ заболтается.
Суриковъ.— А я такъ своего сына Гаврилу на дому училъ. Писарь военный одинъ ходилъ. За три красненькія всему выучилъ. Ужь посл я ему прибавилъ: на сертукъ сукна купилъ.
Козинъ.— У васъ сынокъ-то порядочный…
Суриковъ.— Двадцать-третій пошелъ, да что толку-то? Вотъ все женить хочу.
Анна Степановна.— Молодаго человка первое дло женить надо.
Суриковъ.— Да вотъ все невсты для него подходящей но могу найдти. И есть, да все мн не по нраву. То отецъ сквалыжникъ, то такъ въ приданомъ не сойдемся. Ежели въ этомъ мясод не найду ему подходящей невсты, такъ просто назло же женю его на какой-нибудь безприданниц. По крайности, та, видвши свою судьбу, будетъ за меня Бога молить.
Козинъ.— Это дло хорошее, это добродтель.
Анна Степановна, — Да, да, сиротъ да невстъ безприданныхъ устроявать — это первое дло.
Суриковъ (кивая на двицъ).— Которая твоя-то дочка?
Козинъ.— А вотъ эта. Паша, подойди!

(Пашенька подходитъ къ столу).

Суриковъ.— А что, Пашенька, поди у васъ только и на ум, что женихи?
Соскинъ.— А чему же и быть у молодыхъ двушекъ, какъ не этому?
Суриковъ.— Хочется, поди, замужъ-то? Селиверстъ Семенычъ, пріискиваешь ей?
Козинъ.— Да вдь какъ же пріискивать-то? Вдь это люди съ достаткомъ пріискиваютъ, а намъ надо ждать, не навернется ли какой. Ныньче вонъ послдній прикащикъ въ хозяева выйдетъ, такъ и тотъ норовитъ пять тысячъ взять, салонъ бархатный, да нитку бриліантовую.
Суриковъ.— Какъ для эдакой двушки жениха не сыскать! Вотъ я къ теб пришлю сваху, такъ она ей богатаго сосватаетъ. Завтра же пришлю.
Козинъ.— Гд ужь намъ богатаго, Панфилъ Яковлевичъ! Намъ хоть бы такъ мало-маля со средствами, да чтобъ человкъ хорошій былъ. Вдь за ней денегъ нтъ. Трянками наградимъ, сможемъ.
Суриковъ.— Безъ денегъ возьметъ.
Козинъ.— Вашими бы устами да медъ пить! Да гд намъ! Панфилъ Яковлевичъ, въ горку съиграть не желаете ли? Тамъ у меня играютъ.
Суриковъ.— Пожалуй. Ничего, можно.
Козинъ.— Такъ пожалуйте. Тамъ и водочки выпьете. У женя тамъ тоже закуска накрыта. (Встаютъ и идутъ къ дверямъ. Звонокъ. Анна Степановна уходитъ въ среднюю дверь и тотчасъ же возвращается съ Севастьяномъ Ферапонтычемъ).
Суриковъ.— Ну, еще гости! Однако, братъ, у тебя сегодня балъ.

ЯВЛЕНІЕ III.

Т же и СЕВАСТЬЯНЪ ФЕРАПОНТЫЧЪ.

Севастьянъ Ферапонтычъ (Подбгая къ Козину).— Селиверстъ Семенычъ, честь имю васъ поздравить со днемъ вашего ангела и пожелать вамъ всего хорошаго. Что вы желаете, пусть вамъ все исполнится. Ивану Иванычу! Прасковья Селиверстовна, съ имянинникомъ!.. Вы все хорошете.
Паша.— Полноте, какіе вы насмшники.
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Кто, я? я?
Суриковъ.— Что это за молодецъ?
Козинъ.— Фельдшеръ. Славный парень и свое дло хорошо знаетъ. Вотъ онъ мн на прошлой недл банки накидывалъ, Да жена была больна, такъ ее вылечилъ. (Суриковъ и Козинъ уходятъ въ дверь налво. За ними слдуетъ Федя).

ЯВЛЕНІЕ IV.

АННА СТЕПАНОВНА, СОСКИНЪ, ПАШЕНЬКА, КАТЯ, АННУШКА и СЕВАСТЬЯНЪ ФЕРАПОНТЫЧЪ.

Анна Степановна.— Что такъ поздно, Севастьянъ… Все позабываю, какъ по отчеству.
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Ферапонтычъ,
Анна Степановна.— Что такъ поздно, Севастьянъ Ферапонтычъ?
Пашенька.— Что это вы, маменька, имени запомнить не можете!,
Севастьянъ Феранонтичъ.— О, помилуйте! Какъ ни зовите, лишь хлбомъ кормите. Оттого такъ поздно, что мы съ главнымъ докторомъ на операціи были — ногу пилили.
Анна Степановна.— Ахъ, страсти какія!
Пашенька.— И вы не боитесь?
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Чего же бояться? Это для насъ плевое дло! Все одно, что стаканъ воды выпить. Мы и не такія операціи длали. Мы съ главнымъ докторомъ у одного больного черепъ снимали.
Анна Степановна.— О, Господи! Ну ужь, полноте! Не могу я этого слышать!
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Что же-съ? Вдь тутъ ничего такого нтъ… Мы лягушку съ мозговъ снимали.
Пашенька.— Ахъ страсти! Живую?
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Совсмъ живую.
Соскинъ.— Это такъ-съ, это бываетъ. Одна женщина тоже вотъ такъ воды напилась да лягушечье яйцо и проглотила, такъ у ней въ живот лягушки-то завелись. Умерла. Это и писано было.
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Нтъ-съ, тутъ совсмъ особая статья. Этотъ человкъ цвтокъ какой-то понюхалъ, да вотъ также яйцо лягушечье ему въ мозги и попало. Ну, и вывелась лягушка. Какъ сняли мы черепъ-то, а она такъ впившись на мозгахъ и сидитъ. Я и говорю главному доктору: ваше превосходительство, вдь такъ ее снять нельзя, потому что она глубоже вопьется. И что мы придумали. Поставили передъ ней зеркало, а она какъ увидала въ зеркал другую-то лягушку, прыгъ, да и соскочила. Ну…
Пашенька.— Довольно, довольно, не разсказывайте! Какой вы безстрашный!
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Никакой тутъ безстрашности нтъ, а ежели человкъ во вкусъ войдетъ, такъ это первое удовольствіе! Напримръ, трупъ рзать… покойникъ… конечно, запахъ…
Пашенька.— Ахъ, оставьте!
Анна Степановна.— Ну ужь, ты къ ночи-то не говори. Что за разговоръ объ этомъ! Двицы, да что вы все такъ-то маетесь: вы бы хоть пряничковъ поли да оршковъ пощелкали:
Аннушка.— Мы ужь ли.
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Позвольте вамъ замтить, какія же вы ели, вы скоре розы, и розы махровыя.
Катя.— Съ вами совсмъ разговоръ вести нельзя. Вы какъ полицейскій крючекъ привязываетесь.
Пашенька.— Ужь они завсегда такіе насмшники!
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Какая же тутъ насмшка! Я только сказалъ, что вы розы.
Соскинъ.— Вы, барышня, сейчасъ отнеслись съ пренебреженіемъ къ полиціи, а такъ-какъ я самъ въ квартал письмоводителемъ состою, то и оскорбился. Теперь, чтобы мн свое оскорбленіе забыть, я долженъ рюмку водки выпить. Анна Степановна, можно!
Анна Степановна.— Пей, пей, батюшка. На то поставлена. (Соскинъ подходить къ столу съ закуской и пьетъ водку).
Пашенька.— А вы что же, Севастьянъ Ферапонтычъ, не закусите, да не выпьете!
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Можно-съ, только съ условіемъ: я буду пить за ваше здоровье. Иванъ Иванычъ, вы ужь выпили! А я съ вами выпить хотлъ.
Соскинъ.— Да это ничего, я и вторую выпью.
Севастьянъ Ферапонтычъ (Пашеньк). Ваше здоровье! (Пьетъ). Скажите, гадали вы на святкахъ?
Пашенька.— А вамъ зачмъ знать? Какіе вы любопытные! Гадали.
Анна Степановна.— Гадали, гадали. Ужь какъ же двицамъ не гадать! Имена спрашивали и мостки подъ кроватью мостили. Вотъ и сегодня за ворота просились имена спрашивать, да ужь я не пустила. Вчера вотъ также пошли. Прибгаютъ домой и лица на нихъ нтъ. Напали на какого-то пьянаго, а онъ ихъ и обругалъ. Такъ обругалъ, что и сказать стыдно.
Пашенька.— Ну, маменька, полноте. Ужь вы все разсказываете.
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Это все отъ необразованія. Образованіе первое дло.
Анна Степановна.— Ну, я пойду распоряжусь, а ты, Паша, угощай гостей-то.
Соскинъ.— Пойду и я посмотрю, какъ въ карты играютъ. (Анна Степановна и Соскинъ уходятъ).

ЯВЛЕНІЕ V.

Т ЖЕ, кром АННЫ СТЕПАНОВНЫ и СОСКИНА.

Севастьянъ Ферапонтычъ.— Прасковья Селиверстовна, позвольте узнать, кого же вы видли во сн своимъ суженымъ? Кто васъ черезъ мостокъ переводилъ?
Пашенька.— Какой вы любопытный! Зачмъ вамъ знать?
Катя.— Разв двушки объ этомъ сказываютъ? Много будете знать, скоро состаритесь.
Пашенька.— Да я никого не видла. Налила я съ вечера на блюдечко воды, положила жердочки, а кошка ночью пришла, выпила воду и все разломала. Двицы, давайте гадать! Севастьянъ Ферапонтычъ, придумайте какое нибудь гаданье.
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Давайте птуха кормить.
Пашенька.— Да гд же его взять? У насъ нтъ.
Аннушка.— Къ сосдямъ послать можно. У нихъ есть.
Севастьянъ Ферапонтычъ.— А вотъ еще гаданье: бгите сейчасъ въ кухню и берите, не глядя, по полну. Ежели полно будетъ гладкое, то женихъ будетъ красивый, а корявое, такъ — рябой, нехорошій.
Пашенька.— Ну, хорошо. Пойдемте, двицы.
Аннушка.— Пойдемте! (Бгутъ къ среднимъ дверямъ. Сильный звонокъ. Он останавливаются).
Пашенька.— Гости! Кто бы это былъ? Можетъ быть, ряженые! (Аннушк). Можетъ быть, это онъ? Ахъ! дай-то Богъ! (Еще звонокъ). Что же это не отворяютъ!

ЯВЛЕНІЕ VI.

Т же и АННА СТЕПАНОВНА.

Анна Степановна.— Ахъ, срамъ какой! И отворить некому! Молодцы разбжались куда-то. Одинъ Пантелей дома, и тотъ лежитъ пластъ пластомъ. Представьте, какой мерзавецъ! Отлилъ изъ ведерной бутыли въ полоскательную чашку водки и нализался какъ скотъ! (Звонокъ).— Пойти самой отворить.
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Позвольте, я распоряжусь. (Уходитъ въ среднюю дверь и тотчасъ же возвращается). Ряженые, ряженые пріхали! (Суматоха. Изъ дверей налво выбгаютъ Соскинь и едя и убгаютъ въ среднія двери).
Анна Степановна (обдергивая на двицахъ плать, вслдъ Соскину).— Это ряженые. Проси, батюшка Иванъ Иванычъ! Проси! (Въ среднихъ дверяхъ показывается Гаврило, въ краковскомъ костюм, и Подопенкинъ, въ костюм Гамлета и въ ботфортахъ. Соскинъ проситъ ихъ воидти въ комнату. Они не ршаются. Наконецъ, Иванъ ихъ всхъ и вб&#1123,гаетъ въ комнату. Онъ въ костюм убійцы. За нимъ входятъ Гаврило и Подопенкинъ)..

ЯВЛЕНІЕ VII.

АННА СТЕПАНОВНА, СЕВАСТЬЯНЪ ФЕРАПОНТЫЧЪ, ПАШЕНЬКА, КАТЯ, АННУШКА, ЕДЯ, СОСКИНЪ, ГАВРИЛО, ПОДОПЕНКИНЪ и ИВАНЪ.

Иванъ (вбгая на средину комнаты, кричитъ).— Здравія желаемъ! (Ряженые ходятъ по комнат и раскланиваются со всми. Двицы тихонько смются и пятятся отъ Ивана, Соскинъ и Севастьянъ тмъ заглядываютъ подъ маски).
Гаврило (подходитъ къ Пашеньк).— Здравствуйте, Прасковья
Семеновна. Вы меня не узнаете?
Пашенька.— Еще бы не узнать? Я васъ ждала даже.
Гаврило.— А я насилу урвался. Письма ваше я получилъ, но не сжегъ его, а храню на груди. Это все одно, что на дн моря.
Пашенька.— Нтъ, сожгите. Я вамъ лучше кошелекъ бисерный подарю на память. Нарочно для васъ связала.
Гаврило.— Кошелекъ кошелькомъ, а письмо само собою.
Пашенька.— Нтъ, ужь лучше сожгите. Я все боялась, не попалось бы оно кому другому. Кто это съ вами такой страшный?
Гаврило.— А это молодецъ нашъ. Мы его для компаніи взяли. Вы придете въ Крещенье на площадь, на іорданскій парадъ смотрть?
Пашенька.— Не знаю. Какъ папенька съ маменькой.
Гаврило.— Приходите. Мы тамъ увидимся.
Подопенкинъ (Аннушк).— А я, барышня, васъ знаю. Вы ко Владимірской въ церковь ходите и всегда на праву руку у входа стоите.
Аннушка.— Мало ли куда я хожу.
Подопенкинъ.— А меня вы знаете?
Аннушка.— Знаю. Вы въ рынк торгуете.
Подопенкинъ.— Никакъ нтъ-съ, не туда попади. Я военный офицеръ.
Севастьянъ Ферапонтычъ (прислушиваясь).— Бывали военные офицеры, да не такіе! Аршиномъ воюете?
Подопенкинъ.— Что?
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Оно, я говорю, по обращенію, сейчасъ видно.
Подопенкинъ.— Какое же вамъ обращеніе нужно? Писарьское?
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Ошибаетесь, я не писарь, а фельдшеръ. (Отходитъ).
Подопенкинъ (ему въ слдъ).— Все одно — одинъ бсъ! (Аннушк).— Часто вы бываете въ театр?
Иванъ (говоритъ басомъ, указывая на закуску).— Эсаулъ! Что это вдали виднется? Непріятельская батарея? Взять ее приступомъ! Навались на весла!
Гаврило (подходитъ къ Ивану и дергаетъ его за рукавъ).— Иванъ, ты ужь не очень безобразничай!
Иванъ,— Ребята, смлымъ Богъ владетъ! На то мы разбойники!
Соскинъ.— Вотъ за это браво! Молодецъ, разбойникъ! Анна Степановна, мы выпьемъ.
Анна Степановна.— Ахъ, я дура! что же это я, въ саломъ дл, закусить-то не попрошу. Господа ряженые, пожалуйте закусить да выпить. Не побрезгуйте.
Иванъ.— Можно. Ай-да мать командорша! (Мужчины подходятъ къ столу съ закуской и пьютъ).— Намъ, по закону, изъ рюмки пить не полагается. Мы изъ стакашка. На то мы разбойники.
Анна Степановна.— Ряженые, вы хоть бы потанцовали. Повеселитесь, станцуйте кадриль.
Подопенкинъ.— А музыка у васъ какая-нибудь есть?
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Нтъ ли у васъ гитары? Вотъ Иванъ Иванычъ намъ сыграетъ.
Анна Степановна.— У насъ гитары нтъ, а достать можно. Тутъ у насъ на лстниц у полковника поваръ живетъ, такъ все на гитар играетъ.
Севастьянъ Феранонтычъ.— Такъ достаньте.
Анна Степановна.— Сейчасъ, Федя, голубчикъ, сбгай въ кухню, да скажи Анись, чтобъ она сходила къ полковницкому повару и попросила у него гитару. (Федя убгаетъ въ среднюю дверь).

ЯВЛЕНІЕ VIII.

Т же, кром ФЕДИ.

Севастьянъ Ферапонтычъ.— Ну, Иванъ Иванычъ, приготовляйтесь бряцать.
Соскинъ.— Да что же я играть-то буду? Вдь кром русскихъ псенъ ничего не знаю. Игрывалъ прежде кадриль, да ужъ теперь забылъ. Первую-то фигуру, пожалуй, вспомню, ну, и послднюю — тамъ галопъ, а ужь середину, хоть убейте, не знаю.
Подопенкинъ.— Ну, да какъ нибудь.
Аннушка.— Иванъ Иванычъ, голубчикъ, съиграйте.
Соскинъ.— Да вдь я только и знаю первую да послднюю фигуру.
Подопенкинъ.— Ну, и жарьте ихъ. Намъ все одно!

ЯВЛЕНІЕ IX.

Т же и ФЕДЯ.

Федя (вбгая съ гитарой въ рукахъ).— Вотъ-съ гитара. Только поваръ просилъ, чтобъ струны не порвали.
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Давай сюда. Ну, господа, становитесь въ пары! Иванъ Иванычъ, получайте гитару, садитесь И настраивайте! (Передаетъ гитару Соскину).
Соскинъ.— Давно ужь я и гитары въ руки не бралъ. Попробуемъ. (Становятся въ пары. Гаврило Панфильичъ съ Пашенькой, Подопенкинъ съ Аннушкой и Иванъ съ Катей).
Севастьянъ Ферапонтычъ.— А мн-то дамы и нтъ. Анна Степановна, позвольте васъ просить.
Анна Степановна.— Что ты, батюшка, какая ужь я танцорка! Танцуй вонъ съ Федей. Онъ вдь у насъ этимъ танцамъ-то тоже обучается.
Севастьянъ Ферапонтычъ.— Ну, пожалуй! Фединька, давай руку! Становись! (Соскинъ начинаетъ играть первую фигуру кадрили. Танцы. Изъ дверей налво выходятъ гости-мужчины и становятся сзадитанцующихъ. Въ конц первой фигуры Иванъ пляшетъ въ присядку).
Гости.— Ай-да молодецъ! Браво! Лихо! Это наши рыночники. Ужь это врно!
Соскинъ (сыгравъ первую фигуру кадрили).— Вотъ ужь вторую-то фигуру я и не знаю.
Подопенкинъ.— Да ничего! Жарьте сначала, да и длу конецъ! (Соскинъ продолжаетъ играть).
Иванъ (сд&#1123,лавъ соло во второй фигур въ присядку, становится передъ своей дамой, выхватываетъ изъ-за пояса ножъ и кричитъ).— Пей подъ ножомъ Прокофья Ляпунова!
Гости (хлопая въ ладоши).— Браво, браво!
Катя (убгаетъ отъ Ивана и садится на стулъ).— Не хочу больше танцовать! Что жъ это, въ самомъ дл, онъ безобразничаетъ! Эдакъ онъ, Богъ-знаетъ, что можетъ сдлать (Общее замшательство. Танцы кончаются).
Гаврило (подходить къ Ивану).— Ну, Иванъ, совсмъ ты меня въ конфузъ ввелъ! Спасибо!
Иванъ (пьяня).— Ужь вы оставьте! Я знаю, что длаю. Что жъ я ей сдлалъ? Нешто ея убыло? (Во время танцевъ борода у него отклеилась. Отъ частыхъ утираній рукавомъ краска сошла съ лица).
Севастьянъ Феранонтичъ.— Совсмъ невозможно танцовать. (Кат). Это, барышня, все отъ необразованности вышло. Мн даже совстно.
Иванъ.— Отъ какой необразованности? Вишь какъ заносится! Что жь, что у васъ пуговицы-то блестятъ, такъ ужь вы и образованы? Почемъ вы знаете, можетъ мы почище васъ! (Напираетъ на Севастьяна Ферапонтыча. Тотъ пятится. Гаврила и Подопенкинъ отводятъ его).
Гости.— Нашъ! Нашъ рыночный!
Иванъ (хромая).— Захромалъ. А все оттого, что одну выпилъ. Говорятъ, дв надо выпить. (Беретъ Соскина подъ руку, и подводитъ его къ закуск). Ну-ко, музыкантъ, ты мн по нраву пришелся. Выпьемъ! (пьютъ).

ЯВЛЕНІЕ X.

Т же, КОЗИНЪ и СУРИКОВЪ входятъ изъ дверей налво.

Суриковъ.— Покажи, покажи, что у тебя за ряженые.
Гаврило (тихо).— Тятенька! Ну, не было печали…
Подопенкинъ.— Вотъ-те и клюква!
Суриковъ (Подходитъ къ Ивану, вглядывается и узнаетъ). Ахъ ты собака! Ты здсь зачмъ? У кого ты спрашивался!
Иванъ. (Пятясь).— Виноватъ-съ, не буду…
Козинъ.— Въ чемъ дло, Панфилъ Яковлевичъ? Въ чемъ дло?
Суриковъ.— Да какъ же, скажи на милость, меня дома нтъ, а они вонъ какую музыку затяли! Рядиться вздумали, да но чужимъ домамъ шляться. Вдь это молодецъ мой. Я теб покажу, будешь ты знать у меня, какъ эдакія колна выкидывать. Ты здсь съ кмъ? Съ Гаврюшкой? Сейчасъ я развдаю (Подходитъ къ Гаврилъ). Гаврюшка, снимай маску!
Гаврило.— Тятенька, голубчикъ, не конфузьте. Вдь я бы спросился, да васъ дома не было!
Суриковъ.— Снимай, каналья, харю поганую, коли отецъ приказываетъ!
Гаврило (снимая маску).— Тятенька, простите…
Суриковъ.— Сейчасъ домой демъ! Я теб покажу, какъ по чужимъ домамъ безъ спросу шататься. Ты у меня будешь знать! Я тебя въ три дуги… Ахъ ты шельма необузданная!
Подопенкинъ (снимаетъ маску и подходитъ къ Сурикову).— Панфилъ Яковлевичъ, ужь вы его не браните, это я его сманилъ хать, а то бы онъ и не подумалъ.
Суриковъ.— Ты? Ну, такъ вотъ я твоему отцу скажу, чтобы онъ теб бока-то настегалъ.
Подопенкинъ.— Помилуйте, за что же-съ?
Суриковъ.— За баламутство. Не сбивай другихъ съ толку. Гаврило, сбирайся!
Козинъ.— Панфилъ Яковлевичъ, что же это такое? Что за домъ мой такой позорный, что сыну вашему быть нельзя? Вдь вы пришли, отчего же и ему моего хлба-соли не откушать? Это мн обидно, то-есть какъ обидно. Богъ съ вами!
Суриковъ.— Ну, ты тоже не очень. Меня только одна злость беретъ, зачмъ онъ безъ спросу.
Козинъ.— Нтъ, ты меня очень обидлъ!
Суриковъ.— Совсмъ ты меня не знаешь, Селиверстъ Семенычъ. Я тебя люблю и уважаю. Вотъ что! Почемъ ты знаешь, можетъ, я Гаврилу твоей дочк въ мужья прочилъ.
Козинъ.— Панфилъ Яковлевичъ, такихъ вещей при всемъ народ не говорятъ. Что ужъ, будто мы люди маленькіе, такъ насъ и обижать можно? Вдь вы огласку длаете.
Суриковъ.— Ну, ужь ты молчи! Я знаю, что я говорю. Ужъ мн, что, братъ, въ голову засло, такъ камнемъ не вышибешь! Ну, Селиверстъ Семенычъ, отдаешь свою дочь въ замужество за моего сына Гаврилу?
Козинъ.— Панфилъ Яковлевичъ, да вы это безъ насмшки спрашиваете? А то, вдь, грхъ, ей-Богу, грхъ.
Суриковъ.— Я тебя спрашиваю: отдаешь дочь?
Козинъ.— Еще бы не отдать!— да вдь я ужь право, не знаю, какъ вы объ этомъ спрашиваете.
Суриковъ.— Пашенька, нравится вамъ мой Гаврило?
Анна Степановна (со слезами). Ахъ, Господи, да еще бы не нравиться! Такой человкъ…
Суриковъ.— Ну, Гаврило, вотъ твоя невста. Цалуй ее!
Гаврило,— Тятенька, врить мн этому, или не врить? Прасковья Селиверстовна…
Козинъ (обнимаясь съ Суриковымъ).— Ну, Панфилъ Яковлевичъ, ужь удружилъ ты мн. О какъ разъ мн эдакая радость въ день моего ангела. Ну, нареченный зятюшка, цалуй невсту.
Суриковъ.— Полно ему холостымъ-то бгать, а то оболтался совсмъ. (Общее поздравленіе и цалованеі.).
Гаврило (цалуясь съ Пашенькой). Ну, Прасковья Селиверстовна, ужь я, право, не знаю, какъ мн и врить этому счастію. Боюсь, чтобъ тятенька не заблажилъ опять. Вдь ужь это не первый разъ меня такъ сговариваютъ.
Иванъ. (Козину и Сурикову).— Хозяева, позвольте многолтіе произнести (Суриковъ машетъ рукой). Хозяину дома сего и моему хозяину многая лта! (Беретъ высоко и срывается).
Гости (Поютъ).— Многая лта, лта многая!
Козинъ (кричитъ во время пнія).— Анна Степановна, да ты бы хоть винца распорядилась принести. Тащи сюда!

КОНЕЦЪ.

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека