Рождественская песнь в прозе, Диккенс Чарльз, Год: 1843

Переводы
Время на прочтение: 83 минут(ы)
Скачать в PDF

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО,
Ф. РЕЗЕНЕРА.

ИЗДАНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ, СЪ 62 ПОЛИТИПАЖАМИ И ЗАСТАВКАМИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ В. И. ГУБИНСКАГО.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПСНЬ ВЪ ПРО3.

СВЯТОЧНЫЙ РАЗСКАЗЪ СЪ ПРИВИДНІЯМИ.

0x01 graphic

Глава I.
Тнь Марлея.

Марлей умеръ. Въ этомъ нтъ никакого сомннія. Свидтельство объ его смерти было подписано священникомъ. Духъ Марлей является Скруджу подрядчикомъ и главнымъ погребальщикомъ. Самъ Скруджъ подписалъ его, а всякій документъ, подписанный Скруджемъ, имлъ большую цну на бирж.
Старый Марлей былъ мертвъ, какъ камень. Я не хочу этимъ сказать, будто, по моему убжденію, въ камн нтъ ничего живого, я скоре думаю, что если есть что-нибудь дйствительно мертвое между камнями, то это долженъ быть гробовой камень, но такъ какъ со временъ предковъ сложилось уже такое выраженіе, то я и не хочу касаться ихъ мудрости своими неосвященными руками. Итакъ, повторяю: Марлей былъ мертвъ, какъ камень.
Зналъ ли Скруджъ наврное, что Марлей умеръ? Конечно, зналъ. Какъ же ему было не знать, когда они — Богъ знаетъ сколько лтъ — состояли компаньонами. Скруджъ былъ его единственнымъ душеприкащикомъ, единственнымъ распорядителемъ его имущества, единственнымъ наслдникомъ его движимой и недвижимой собственности, единственнымъ его другомъ — и, наконецъ, одинъ только и оплакивалъ смерть Марлея. Впрочемъ, даже Скруджъ не былъ до такой степени убитъ горемъ, чтобы не справить его похоронъ, какъ подобаетъ истинно дловому человку, выгоднымъ оборотомъ.
Повторяю: Марлей, безъ всякаго сомннія, умеръ.
Я настаиваю на этомъ, потому что читатель если не обратитъ вниманія на это обстоятельство, то ему вовсе покажется страннымъ то, что я хочу разсказать. Еслибы мы не знали положительно, что отецъ Гамлета умеръ до начала спектакля, то насъ вовсе не удивило бы, что онъ при сильномъ восточномъ втр отправился ночью прогуляться по стнамъ своего города. Это было бы не удивительне того, какъ еслибы какой-нибудь другой человкъ, среднихъ лтъ, пошелъ въ сильный втеръ прогуляться по открытому мсту — напримръ по кладбищу при церкви Св. Павла — чтобы удивить своего пугливаго сына.
Скруджъ не уничтожилъ имени Марлея на вывск. Она, нетронутая, висла много лтъ посл Марлея надъ входной дверью въ контору. Вс знали фирму подъ именемъ ‘Скруджъ и Марлей’. Нкоторые новички въ дл называли Скруджа — то Скруджемъ, то Марлеемъ и онъ одинаково отвчалъ на оба имени, ему ршительно было все равно, важны для него были одн деньги.
О! Скруджъ былъ настоящій кулакъ: онъ умлъ схватить сильно, какъ въ клещи, прижать, скрутить, сгрести. Это былъ старый гршникъ — алчный, любостяжательный, крпкій какъ кремень, изъ котораго никакая сталь ни разу не выскала благороднаго огня,— скрытный, угрюмый и замкнутый, какъ устрица.
Внутренній холодъ Скруджа морозилъ его старыя черты, щемилъ его острый носъ, морщилъ его щеки, прямилъ его походку. Отъ холода глаза Скруджа были красны, тонкія губы сини и хитрая рчь его скрипуча. Холодный иней лежалъ на его голов, бровяхъ и на его худомъ подбородк. Скруджъ повсюду вносилъ съ собою свою низкую температуру, въ самые жаркіе лтніе дни онъ леденилъ свою контору и не давалъ ей оттаять ни на одинъ градусъ даже о Рождеств.
Вншніе холодъ и жаръ не оказывали на Скруджа никакого вліянія. Никакая жара не могла согрть Скруджа, никакая зимняя погода не знобила его. Напротивъ, не было втра рзче его, никакого снга упряме, дождя неумолиме Скруджа. Самая скверная погода не находила въ Скрудж мста, гд бы пронять. Проливной дождь, снгъ, градъ, слякоть имли надъ нимъ только одно преимущество: то, что они бываютъ иногда щедры, Скруджъ-же — никогда,
Никто при встрч съ нимъ на улиц не останавливался, чтобы дружелюбно спросить его: ‘какъ поживаете, дорогой Скруджъ? Когда-же вы зайдете ко мн?’ Нищіе никогда не ждали отъ него милостыни, дти не спрашивали у него, который часъ, никто изъ встрчныхъ, ни мужчина, ни женщина, во всю его жизнь не просили указать имъ дорогу. Казалось, даже, что собаки слпыхъ нищихъ знали Скруджа и, завидя его, скоре тащили своихъ хозяевъ куда-нибудь подъ ворота или во дворъ, махая хвостомъ и какъ-бы желая сказать: ‘Лучше ужъ пусть никакой глазъ не смотритъ, чмъ дурной глазъ. Неправда-ли, мой слпой хозяинъ?’.
Скруджъ не обращалъ на все это никакого вниманія. Напротивъ, ему нравилось проталкиваться по многолюднымъ путямъ жизни, отстраняя отъ себя всякое людское сочувствіе. Это было ему такъ-же сладко, какъ мальчишк пряникъ.
Однажды, въ канунъ лучшаго изъ всхъ дней въ году, въ канунъ Рождества, старый Скруджъ сидлъ и занимался въ своей контор. Погода стояла холодная, мрачная, рзкая и туманная. Скруджъ могъ слышать, какъ люди ходили по двору, кряхтя отъ холода, хлопая руками и стукая ногами о мостовую, чтобы согрться. Часы на башн пробили только три, а уже было совершенно темно, да и во весь-то день не проглядывало солнышко. Туманъ былъ такъ густъ, что дома по ту сторону двора, какъ ни былъ онъ узокъ, казались призраками. Огни въ противоположныхъ окнахъ казались красными пятнами на ощутимомъ сромъ полотн воздуха. Туманъ проникалъ во всякую щель, въ каждую замочную скважину.
Видя такой густой туманъ, спустившійся на землю и нагонявшій совершенную мглу, можно было подумать, что сама мать-природа гд-нибудь неподалеку заварила на праздникъ пиво въ громадныхъ размрахъ.
Скруджъ оставлялъ дверь своей конторы отворенной, чтобы наблюдать за писцомъ, который копировалъ письма въ сосдней канур, до того тсной и мрачной, что она походила на чанъ. Каминъ у Скруджа топился очень слабо, въ камин же писца было такъ мало огня, что, казалось, горлъ одинъ только уголекъ. Но писецъ не могъ увеличить огня, потому, что ящикъ съ углями стоялъ въ комнат Скруджа, и каждый разъ, какъ писецъ входилъ туда съ каминной лопаткой, хозяинъ предупреждалъ его. что имъ придется разстаться. Писецъ надлъ на себя свой блый шарфъ и старался согрться у свчки, но такъ какъ онъ не обладалъ сильнымъ воображеніемъ, то попытка эта не удалась.
— Съ веселымъ Рождествомъ дядя! Да хранитъ васъ Господь! послышался вдругъ радостный голосъ. То былъ голосъ племянника Скруджа, быстро вошедшаго въ комнату.
— Что за вздоръ! сказалъ Скруджъ.
Племянникъ Скруджа. такъ согрлся отъ быстрой ходьбы по холоду и туману, что румянецъ горлъ на его щекахъ и глаза блестли. Онъ былъ очень хорошъ въ эту минуту.
— Рождество вздоръ, дядя? возразилъ племянникъ Скруджа. Вы не то, конечно, хотли сказать?
— Ошибаешься: именно то, сказалъ Скруджъ. Веселое Рождество! Какое право имешь ты радоваться? Какая причина теб быть веселымъ? Ты, кажется, уже довольно бденъ.
— Помилуйте, весело возразилъ племянникъ, скажите лучше, какое вы имете право быть печальнымъ? По какой причин вы такъ угрюмы? Вы, кажется, довольно богаты.
Скруджъ, не находя въ эту минуту лучшаго отвта, повторилъ свое: ахъ, вздоръ!
— Ну, не сердись, дядя, сказалъ племянникъ.
— Какъ-же мн не сердиться, возразилъ дядя, когда я живу въ свт, наполненномъ такими глупцами, какъ ты! Радостное Рождество! Не говори мн о радостномъ Рождеств! Что такое Рождество, какъ не время платить безъ денегъ счеты, время, указывающее, что человкъ сталъ годомъ старе и ни однимъ часомъ богаче, время сводить книги и видть, что каждая статья въ теченіе цлыхъ двнадцати мсяцевъ прямо противъ насъ. Еслибы я могъ дйствовать по своему желанію, воскликнулъ Скруджъ съ негодованіемъ, я бы всякаго дурака, который шляется, Христа славя, сварилъ вмст съ его пуддингомъ и похоронилъ бы съ елкой, воткнутой въ сердце! Да, я непремнно бы сдлалъ это!
— Дядя! умолялъ племянникъ.
— Племянникъ, возразилъ дядя серьезно, празднуй Рождество по-своему и предоставь мн соблюдать его, какъ я хочу.
— Вы называете это соблюдать! воскликнулъ племянникъ. Но въ томъ-то и дло, что вы его вовсе не соблюдаете.
— Ну такъ предоставь мн вовсе о немъ не думать. Пусть оно приноситъ теб вс блага! Да, полно, принесло-ли оно теб когда-нибудь добро?
— Есть много вещей, изъ которыхъ я могъ бы извлечь добро и которыми, могу сказать, я не воспользовался, между прочимъ, и Рождество. Но во всякомъ случа, кром глубокаго благоговнія, которое я питаю къ Рождеству за его святое происхожденіе, я еще считаю этотъ день самымъ лучшимъ въ году, добрымъ, всепрощающимъ. любящимъ, веселымъ днемъ, единственнымъ днемъ, какой я знаю въ длинномъ списк календаря, когда узкія сердца людей расширяются и длаются способны смотрть на бдный классъ людей, какъ на своихъ спутниковъ въ жизни къ одной общей цли,— къ смерти, когда, они не считаютъ ихъ существами другой породы, предназначенными для иного пути въ жизни и для иныхъ цлей. И потому, дядя, хотя Рождество никогда не положило мн въ карманъ ни одного куска золота или серебра, все-же я увренъ, что оно принесло мн добро и будетъ приносить, и я благословляю его.
Писецъ въ чану невольно захлопалъ въ ладоши въ знакъ одобренія, но тотчасъ-же, почувствовавъ все неприличіе такого поведенія, онъ принялся мшать угли въ камин, потушивъ и послднія слабыя искры.
— Издайте еще какой-нибудь звукъ, закричалъ Скруджъ, и вы отпразднуете свое Рождество потерею мста.
Затмъ, обращаясь къ племяннику, онъ прибавилъ:
— Вы великолпный ораторъ, милостивый государь, и я удивляюсь, что вы не поступаете въ парламентъ.
— Не сердитесь, дядя! Приходите-ка лучше къ намъ завтра обдать.
— Убирайся къ ………… (и, дйствительно, Скруджъ договорилъ фразу до конца), прежде чмъ я приду къ теб.
— Но почему же? Почему?
— А зачмъ ты женился? отвтилъ ему Скруджъ вопросомъ.
— Потому что влюбился.
— Потому что влюбился! проворчалъ Скруджъ съ такимъ презрніемъ, какъ-будто ему показали единственную вещь, которая можетъ быть еще нелпе радостнаго Рождества. Прощай!
— Но, дядя, вдь вы ни разу у меня не были и прежде, чмъ я женился, зачмъ-же теперь вамъ отговариваться моей женитьбой?
— Прощай! повторилъ Скруджъ.
— Я ничего отъ васъ не требую, ничего у васъ не прошу, почему-же намъ не быть друзьями?
— Прощай! произнесъ Скруджъ въ третій разъ.
— Я до глубины сердца огорченъ вашей настойчивостью. Между нами никогда не было ссоры, къ которой бы я подалъ поводъ. Я сдлалъ попытку склонить васъ Рождествомъ и до конца праздника сохраню свое веселое рождественское настроеніе. Итакъ, желаю вамъ, дядя, радостно встртить Рождество.
— Прощай! произнесъ опять Скруджъ.
— И счастливаго новаго года!
— Прощай! еще разъ сказалъ Скруджъ.
Не смотря на все это, племянникъ вышелъ изъ комнаты, не произнеся ни одного сердитаго слова.
Онъ остановился у наружной двери, чтобы пожелать счастливаго праздника писцу, и тотъ, не смотря на то, что совсмъ замерзъ, оказался тепле Скруджа и отъ всего сердца отвтилъ на обращенное къ нему привтствіе.
Услыхавъ это, Скруджъ проворчалъ:
— Вотъ еще человкъ! Писецъ, получающій пятнадцать шиллинговъ въ недлю, съ женою и цлымъ семействомъ на ше, толкуетъ также о радостномъ Рождеств! Нтъ, уходи хоть въ сумасшедшій домъ!
Выпустивъ племянника Скруджа, писецъ впустилъ двухъ другихъ господъ. Къ Скруджу подошли двое почтенныхъ мужчинъ, пріятной наружности, они подошли къ Скруджу съ бумагами въ рукахъ и поклонились ему.
— Это контора Скруджа и Марлея, кажется? началъ одинъ изъ мужчинъ, взглянувши въ списокъ, который держалъ въ рукахъ. Съ кмъ я имю удовольствіе говорить: съ господиномъ-ли Скруджемъ или съ Марлеемъ?
— Сегодня исполнилось ровно семь лтъ, какъ Марлей умеръ, отвтилъ Скруджъ.
— Мы уврены въ томъ, что его щедрость нашла достойнаго представителя въ пережившемъ его компаньон, сказалъ господинъ, подавая ему подписной листъ.
Въ этомъ отношеніи онъ былъ правъ: Скруджъ и Марлей были дв родныя души.
Но при зловщемъ слов щедрость Скруджъ насупилъ брови, покачалъ головой и возвратилъ листъ.
— Въ ныншній праздникъ, продолжалъ господинъ, предлагая Скруджу перо, боле, чмъ когда-либо, было бы желательно купить нсколько припасовъ для бдныхъ, которые сильно страдаютъ въ эту холодную пору. Тысячи людей нуждаются въ самомъ необходимомъ, сотни тысячъ не имютъ самыхъ простыхъ удобствъ.
— Разв не существуетъ боле тюремъ? спросилъ Скруджъ.
— Тюремъ слишкомъ довольно, отвчалъ господинъ, опуская перо.
— А рабочіе дома Союза все еще дйствуютъ?
— Я бы желалъ сказать, что нтъ. Но, увы они слишкомъ дятельны.
— А дисциплинарная мельница? А законъ о бдныхъ все еще въ сил?
— Въ полной сил.
— А! а я боялся: думалъ, не случилось-ли чего, что могло остановить ихъ полезную силу. Я очень радъ слышать противное.
— Но такъ какъ вс эти учрежденія едва-ли доставляютъ пищу, необходимую для поддержанія духа и тла народа, то нсколько человкъ изъ насъ стараются составить капиталъ, на счетъ котораго можно было-бы покупать бднымъ мясо, питье, топливо и теплую одежду. Мы выбрали этотъ праздникъ для своей дятельности, потому что въ это время боле, чмъ когда-либо, даетъ себя чувствовать нужда, и вмст съ тмъ это время, когда веселятся богатые люди. Сколько прикажете записать отъ вашего имени?
— Ничего, отвчалъ Скруджъ.
— Вы желаете остаться неизвстнымъ?
— Я желаю, чтобы меня оставили въ поко, господа, если вы ужъ меня спрашиваете о моемъ желаніи. Вотъ мой отвтъ. Я самъ на Рождество не веселюсь и не имю средствъ доставлять возможность веселиться лнтяямъ. Я съ своей стороны помогаю поддержанію тхъ учрежденій, о которыхъ упомянулъ, они стоятъ довольно дорого, и тмъ, кому приходится плохо, слдуетъ поступить въ одно изъ нихъ.
— Многіе не могутъ туда поступить, многіе согласились бы скоре умереть.
— Еслибы они согласились скоре умереть, возразилъ Скруджъ, тмъ лучше: пускай умираютъ, они уменьшатъ излишекъ населенія. Впрочемъ, извините меня, я этого факта не знаю.
— Но вы могли бы знать, замтилъ господинъ.
— Это не мое дло, возразилъ Скруджъ. Достаточно человку знать свои собственныя дла и не вмшиваться въ чужія. Мои дла занимаютъ все мое время. Прощайте, милостивый государь.
Видя ясно, что дальнйшія настоянія ни къ чему не поведутъ, пришедшіе господа удалились. А Скруджъ продолжалъ работу съ весьма хорошимъ мнніемъ о себ и въ боле веселомъ расположеніи духа, чмъ въ какомъ бывалъ обыкновенно.
Между тмъ, туманъ сдлался такъ густъ и темнота такъ непроницаема, что на улицахъ появились люди съ зажженными факелами, предлагая проводить экипажи, въ темнот затруднявшіеся найти дорогу.
Старый черный колоколъ и древняя башня, въ которой онъ вислъ и изъ готическаго окна которой обыкновенно лукаво поглядывалъ на Скруджа, исчезли въ темнот, колоколъ билъ часы и четверти точно изъ-за облаковъ, гудя посл боя глухимъ дрожащимъ звукомъ, точно будто зубы стучали въ замерзшей голов башни. Морозъ крпчалъ. Въ большой улиц, противъ входа во дворъ, нсколько работниковъ исправляли газовыя трубы. Они развели большой огонь въ ршетчатой жаровн вокругъ которой толпились мужчины и дти въ лохмотьяхъ, гря свои руки и съ наслажденіемъ моргая глазами передъ пламенемъ. Вода, скопившаяся вокругъ водопроводнаго крана, котораго никто не трогалъ, замерзла, и кранъ обратился въ кусокъ льду. Только блескъ отъ лампъ въ окнахъ магазиновъ, разукрашенныхъ елками, бросалъ красный цвтъ на лица прохожихъ. Въ этотъ вечеръ шла большая торговля въ курятныхъ, овощныхъ и фруктовыхъ лавкахъ. Он представляли до того великолпное зрлище, что трудно было себ представить, какую связь можетъ имть это великолпіе съ такимъ скучнымъ дломъ, какъ продажа и купля.
Лордъ-мэръ, въ своемъ, похожемъ на крпость, дворц, отдавалъ приказанія пятидесяти поварамъ и буфетчикамъ, чтобы приготовленія къ Рождеству были достойны дома лордъ-мэра, и даже бдный портной на чердак, котораго мэръ оштрафовалъ пятью шиллингами въ прошлый понедльникъ за то, что тотъ былъ пьянъ и обнаружилъ на улиц кровожадность,— и тотъ замшивалъ свой пудднигъ къ завтрашнему дню, пока его тощая жена ходила съ ребенкомъ покупать мясо.
Между тмъ, туманъ длался все гуще и морозъ крпче, пронзительне, нестерпиме.
Одинъ бдный мальчикъ, носикъ котораго морозъ глодалъ такъ, какъ собака гложетъ кость, остановился у замочной скважины двери Скруджа, чтобы угостить его Рождественской псней, но только что онъ заплъ первый стихъ: ‘Богъ храни васъ, господинъ, пусть ничто васъ не тревожитъ…’, какъ Скруджъ съ такою энергіею схватилъ линейку и произнесъ такое бшеное проклятіе, что пвецъ съ ужасомъ убжалъ, предоставивъ входъ въ замочную скважину туману и симпатичному для Скруджа морозу.
Насталъ, наконецъ, часъ запирать контору. Неохотно всталъ Скруджъ со своего стула и тмъ подалъ знакъ писцу въ канур, который тотчасъ-же потушилъ свчку и надлъ шляпу.
— Вы, вроятно, захотите воспользоваться всмъ завтрашнимъ днемъ? спросилъ Скруджъ.
— Если это вамъ удобно.
— Вовсе не удобно и притомъ несправедливо. Если бы я вычелъ съ васъ за этотъ день полкроны, вы, наврно, сочли-бы себя обиженнымъ?
Писецъ робко улыбнулся.
— И однакоже, продолжалъ Скруджъ, вы и не думаете, что я могу быть обиженъ, когда плачу жалованье за день бездлья.
Писецъ замтилъ, что это случается только разъ въ годъ.
— Хороша причина, чтобы обирать карманы людей каждое 25-е число декабря, сказалъ Скруджъ, застегивая свое пальто до подбородка. Впрочемъ, пожалуй, пусть будетъ завтрашній день вашимъ, зато придите на слдующій день какъ можно раньше.
Писецъ общалъ придти рано, и Скруджъ вышелъ, ворча, изъ конторы. Писецъ заперъ ее съ быстротою молніи и, закутавшись въ свой блый шарфъ, длинные концы котораго висли изъ-подъ сюртука (у него не было пальто), побжалъ по Корнгиллю, скользя вслдъ за рядомъ мальчиковъ по замерзшимъ лужамъ и празднуя такимъ образомъ канунъ Рождества. Затмъ онъ со всхъ ногъ побжалъ домой къ Кэмденъ-Тауну, за неимніемъ свчки, играть въ жмурки со своими дтьми.
Скруджъ отобдалъ въ мрачномъ трактир, куда имлъ обыкновеніе ходить, прочелъ вс газеты и, посвятивъ остальную часть вечера наслажденію въ сообществ своихъ банкирскихъ книгъ, отправился спать.
Онъ занималъ квартиру, принадлежавшую нкогда его покойному компаньону. Ото былъ рядъ мрачныхъ комнатъ въ огромномъ дом, стоявшемъ въ самомъ конц маленькаго двора, гд ему было вовсе неудобно. Казалось, что этотъ домъ, играя, въ юности, въ прятки съ другими домами, зашелъ на этотъ дворъ и потомъ не зналъ уже, какъ оттуда выйти. Теперь же онъ былъ настолько старъ и мраченъ, что никто, кром Скруджа, не жилъ въ немъ. Остальныя комнаты были отданы въ наемъ подъ конторы. Дворъ былъ такъ теменъ, что даже Скруджъ, которому знакомъ былъ каждый его камень, принужденъ былъ итти ощупью. Густой туманъ вислъ надъ мрачными, старыми воротами.
Теперь читателю необходимо обратить вниманіе на молотокъ у двери и замтить, что въ немъ не было положительно ничего необыкновеннаго, кром разв того, что онъ былъ очень великъ. Еще несомннно то, что Скруджъ видлъ его каждое утро и каждый вечеръ съ тхъ поръ, какъ жилъ въ этомъ дом. Замтьте притомъ, что у Скруджа воображеніе было развито мене, чмъ у кого-либо въ лондонскомъ Сити, не исключая даже городской думы и гласныхъ (оговорка очень смлая).
Помните также, что въ продолженіе семи лтъ Скруджъ ни разу не подумалъ о Марле, кром разв того, что передъ вечеромъ сказалъ постившимъ его господамъ, что Марлей умеръ семь лтъ тому назадъ. Взявъ все это въ соображеніе, пусть кто-нибудь объяснитъ мн, какимъ образомъ, вложивъ ключъ въ замокъ, Скруджъ ясно увидлъ въ молотк не молотокъ, а лицо Марлея, хотя молотокъ ни мало не измнился. Не смотря на окружавшую темноту, лицо было освщено какимъ-то слабымъ свтомъ, похожимъ на свтъ, распространяемый гнилушкой въ темнот. Лицо не было ни сердитое, ни злое и смотрло на Скруджа такъ же спокойно, какъ Марлей при жизни имлъ обыкновеніе смотрть на него сквозь очки, ушки которыхъ охватывали его голову. Волоса Марлея какъ-то странно шевелились, точно колеблемые дыханіемъ или теплымъ воздухомъ. Глаза, широко раскрытые и совершенно неподвижные, и мертвенная блдность длали его страшнымъ, но ужасъ этотъ наввался какъ-то вопреки выраженію лица Марлея и, казалось, какъ-бы безъ его вдома.
Какъ только Скруджъ началъ пристально вглядываться въ это явленіе, оно исчезло, и молотокъ, оказался опять молоткомъ.
Если мы скажемъ, что Скруджъ не испугался и не почувствовалъ въ своей крови волненія, каковое ему съ дтства не было знакомо, то это будетъ неправда. Однако же, онъ опять взялся за ключъ, который, было, въ испуг выпустилъ изъ рукъ, смло повернулъ его, вошелъ и зажегъ свчку. Но прежде, чмъ запереть дверь, онъ остановился въ нершимости, затмъ осторожно заглянулъ за дверь, какъ будто ожидая, что его испугаетъ видъ торчащей въ двери косички парика Марлея. Но на двери ничего не было, кром винтовъ и гаекъ, которыми держался молотокъ. Скруджъ произнесъ ‘вздоръ’ и съ шумомъ захлопнулъ дверь.
Звукъ отъ этого шума раздался но всему дому, какъ раскатъ грома. Его повторило эхо каждой комнаты наверху и каждаго боченка въ погреб виннаго торговца внизу. Но Скруджъ былъ, не таковъ, чтобы пугаться эхо. Онъ заперъ дверь на ключъ, прошелъ черезъ переднюю и тихо поднялся по лстниц, поправляя сальную свчку щипцами.
Часто говорится, что можно прохать шестерней по хорошей старинной лстниц или сквозь проблы незрлаго парламентскаго акта, я же говорю, что по лстниц Скруджа можно было, буквально, пронести поперекъ погребальныя дроги, т. е. дышломъ, обращеннымъ къ стн, и дверцами къ периламъ. Лстница была такъ широка, что вы сдлали бы это совершенно свободно, и еще осталось бы мсто. Поэтому-то, можетъ быть, и показалось Скруджу, что передъ нимъ, въ полумрак, движутся по лстниц сами собою громадныя дроги. Полдюжины газовыхъ уличныхъ фонарей не могли бы достаточно освтить эту лстницу. Поэтому вы можете себ представить, что при свт сальной свчки на лстниц было довольно темно.
Но Скруджъ пошелъ наверхъ, не обращая на это никакого вниманія. Темнота — вещь дешевая, и Скруджъ любилъ ее, а потому онъ совершенно спокойно продолжалъ свой путь. Но прежде, чмъ запереть за собою тяжелую дверь, онъ прошелся по своей комнат, посматривая, все ли въ порядк. Побудила его къ тому память о только что виднномъ лиц.
Все было въ обычномъ вид: и кабинетъ, и спальня, и кладовая. Никого не было подъ столомъ, никого подъ диваномъ, въ камин тллъ слабый огонь, чашка и ложка были приготовлены, кастрюлька съ теплымъ питьемъ стояла на каминной заслонк, на случай, еслибъ Скруджъ чувствовалъ небольшую простуду. Никого не было подъ кроватью, никого въ шкафу, никого даже въ халат, который какъ-то подозрительно вислъ на стн. Въ кладовой стояли на своемъ обыкновенномъ мст: старая ршетка, старые сапоги, дв корзины для рыбы, умывальникъ на трехъ ложкахъ и кочерга.
Оставшись совершенно доволенъ своимъ осмотромъ, Скруджъ заперся на замокъ, — даже повернулъ ключъ два раза, чего не длывалъ прежде.
Обезпечивъ себя такимъ образомъ отъ неожиданнаго нападенія, онъ снялъ съ себя галстухъ, надлъ халатъ, туфли, ночной колпакъ и слъ къ огню, принять свое теплое питье.
Огонь былъ очень малъ для такой холодной ночи. Скруджъ принужденъ былъ ссть очень близко къ огню, даже нагнуться надъ нимъ, чтобы извлечь малйшее ощущеніе тепла отъ такой горсточки углей.
Каминъ былъ очень старый, поставленный очень давно какимъ-то голландскимъ купцомъ, онъ весь былъ выложенъ странными голландскими изразцами, съ пестрыми рисунками изъ священнаго писанія. Тутъ были Каины и Авели, дочери Фараона, ангелы, спускавшіеся на облакахъ, похожихъ на перины, Авраамы, Валтасары, апостолы, пускавшіеся въ море въ душегубкахъ,— словомъ, сотни лицъ могли обратить на себя вниманіе Скруджа. И все это вдругъ замнилось лицомъ Марлея, умершаго семь лтъ тому назадъ. Еслибы каждый изразецъ былъ совершенно чистъ и могъ отразить на своей поверхности картину изъ несвязныхъ мыслей Скруджа, то каждый изразецъ представилъ бы портретъ стараго Марлея.
— Какой вздоръ! сказалъ Скруджъ и прошелся по комнат.
Походивши немного, онъ опять слъ. Откинувъ голову на спинку стула, онъ нечаянно взглянулъ на колокольчикъ, висвшій въ комнат и давно уже не употреблявшійся. Этотъ колокольчикъ былъ нкогда проведенъ изъ комнаты верхняго этажа, для какой-то цли, давно забытой. И вдругъ, къ неописанному удивленію и невольному ужасу Скруджа, этотъ колокольчикъ сталъ качаться. Сперва онъ качался очень медленно, не издавая почти звука, но потомъ громко зазвонилъ, и ему стали вторить вс колокольчики въ дом. Этотъ звонъ продолжался съ полминуты — можетъ быть, съ минуту, — но Скруджу это время показалось цлымъ часомъ.
Затмъ вс колокольчики разомъ смолкли.
Тогда въ самомъ низу, въ подвал дома, послышалось какое-то бряцанье, точно кто нибудь тащилъ тяжелую цпь по боченкамъ въ погреб виннаго торговца. Скруджъ вспомнилъ тогда, что ему говорили, будто духи, которые являются людямъ на земл, всегда тащатъ за собою цпи. Потомъ дверь погреба отворилась съ страшнымъ трескомъ, и Скруджъ услыхалъ то же бряцанье, но боле явственное, въ нижнемъ этаж, затмъ то же бряцанье по лстниц и наконецъ у самой двери своей комнаты.
— И все-таки вздоръ! сказалъ Скруджъ. Не хочу этому врить!
Однако онъ перемнился въ лиц, когда привидніе, не останавливаясь, прошло сквозь дверь, вошло въ комнату и предстало передъ нимъ. При вход его потухавшее пламя запрыгало, какъ бы желая воскликнуть: ‘Я его знаю, это тнь Марлея!’, и опять померкло.
То была, дйствительно, фигура Марлея, въ его парик, обыкновенномъ камзол, узкихъ панталонахъ и длинныхъ сапогахъ, кисточки которыхъ шевелились такъ же, какъ косичка, полы сюртука и волосы на голов. Цпь, которую Марлей тащилъ за собою, была прикрплена къ его таліи, она была очень длинна и извивалась какъ хвостъ, она состояла (какъ Скруджъ хорошо замтилъ) изъ денежныхъ ящиковъ, ключей, замковъ, изъ конторскихъ книгъ, изъ актовъ и тяжелыхъ мшковъ съ деньгами. Все это было сдлано изъ стали. Тло привиднія было такъ прозрачно, что Скруджъ, смотря на него спереди, сквозь камзолъ, могъ видть его дв заднія пуговки.
Скруджу часто приходилось прежде слышать, что у Марлея нтъ сердца, но онъ этому не врилъ до сихъ поръ, да и теперь не врилъ. Онъ внимательно разсматривалъ привидніе насквозь и видлъ, что оно стояло прямо передъ нимъ, онъ чувствовалъ на себ холодящее дйствіе его мертвенно-холодныхъ глазъ, онъ разсмотрлъ даже изъ какой матеріи былъ сдланъ платокъ, который связывалъ Марлею голову и подбородокъ и котораго Скруджъ прежде не замтилъ. И все-таки онъ не врилъ и боролся со своими вншними чувствами.
— Ну-съ, сказалъ Скруджъ холодно и рзко, чего вы желаете отъ меня?
— Очень многаго, отвчало привидніе.
То былъ голосъ Марлея,— никакого сомннія.
— Кто вы такой?
— Спросите лучше, каковъ я былъ?
— Ну, кто были вы? сказалъ Скруджъ, возвысивъ голосъ.. Вы, хотя и тнь, по очень щепетильны.
— При жизни я былъ вашимъ компаньономъ, Яковомъ Марлеемъ.
— Не можете ли… вы… приссть? спросилъ Скруджъ. подозрительно поглядывая на привидніе.
— Могу.
— Такъ садитесь.
Скруджъ сдлалъ этотъ вопросъ потому, что не зналъ, обладаетъ ли такое прозрачное привидніе способностью сидть, и чувствовалъ, что если оно отвтитъ отрицательно, то объясненіе будетъ очень неудобно. Но привидніе услось совершенно свободно по другую сторону камина.
— Вы не врите въ меня? замтило привидніе.
— Не врю, отвчалъ Скруджъ.
— Какое желали бы вы имть доказательство въ моей дйствительности, кром свидтельства вашихъ собственныхъ глазъ?
— Не знаю, отвчалъ Скруджъ.
— Почему вы не врите своимъ глазамъ?
— Потому что иногда самая ничтожная вещь вліяетъ на наши вншнія чувства. Легкое разстройство желудка длаетъ ихъ неврными, и они насъ тогда обманываютъ. Вы, можетъ быть, въ дйствительности не что иное, какъ непереваренный въ желудк кусокъ говядины, корка отъ сыра или недопеченый картофель, въ васъ, я думаю, боле неудобосваримаго, чмъ серьезнаго.
Скруджъ не имлъ привычки острить и въ эту минуту былъ вовсе не въ шутливомъ расположеніи духа. По правд сказать, онъ старался шутить, чтобы развлечь себя и прогнать страхъ, которымъ голосъ привиднія пронималъ его до мозга костей.
Онъ чувствовалъ, что сидть молча и смотрть въ неподвижные стеклянные глаза будетъ, для него гибелью. Притомъ привидніе было окружено какой-то адской атмосферой. Скруджъ не могъ ее чувствовать, но она сказывалась потому, что, хотя провидніе сидло совершенно неподвижно, однако, волосы, кисточки на сапогахъ и полы сюртука колебались, точно отъ струи теплаго воздуха, выходящаго изъ печи.
— Видите-ли вы эту зубочистку? спросилъ Скруджъ, возвращаясь къ разговору и желая отвратить отъ себя хоть на мгновеніе пристальный взоръ привиднія.
— Вижу, отвчало привидніе.
— Но вы не смотрите на нее, замтилъ Скруджъ.
— И все-таки вижу, возразило привидніе.
— Ну, такъ мн стоитъ, продолжалъ Скруджъ, проглотить ее, чтобы затмъ до конца жизни меня преслдовалъ цлый легіонъ духовъ, измышленныхъ собственной моей фантазіей. Вздоръ, я вамъ говорю, вздоръ!
Услышавъ это, привидніе издало такой страшный и печальный крикъ и съ такимъ ужаснымъ шумомъ потрясло своею цпью, что Скруджъ долженъ былъ схватиться за стулъ, чтобы не упасть въ обморокъ, но страхъ его достигъ крайняго предла, когда привидніе сняло повязку со своей головы, какъ-будто ему было жарко въ комнат.
При этомъ нижняя челюсть Марлея упала ему на грудь.
Скруджъ опустился на колни и закрылъ лицо руками.
— О, пощади! воскликнулъ онъ. Зачмъ ты, страшное видніе, такъ тревожишь меня?
— О, человкъ съ земнымъ умомъ, вришь-ли ты въ меня теперь? спросилъ духъ.
— Врю, отвтилъ Скруджъ. Я принужденъ врить. Но зачмъ духи являются на землю, и зачмъ они приходятъ ко мн?
— О, Скруджъ! сказало привидніе, отъ всякаго человка требуется, чтобы душа его не оставалась замкнута, чтобъ она была въ постоянномъ общеніи съ его ближними, принимала всегда участіе въ другихъ, — и если душа не исполнила этого своего предназначенія при жизни, то обречена выполнить его по смерти. Она осуждена бродить по свту и видть — о, горе мн!— видть то, въ чемъ не можетъ принять участія, видть тхъ, съ кмъ при жизни она могла бы длиться и счастье которыхъ было въ ея рукахъ.
Привидніе опять застонало, потрясло цпью и стало ломать свои прозрачныя руки.
— Вы скованы, сказалъ Скруджъ дрожащимъ голосомъ. Отчего? Скажите мн.
— Я ношу ту цпь, которую сковалъ себ при жизни, отвчалъ духъ, я самъ постепенно прибавлялъ къ ней звено за звеномъ, аршинъ за аршиномъ, надлъ ее на себя и ношу по своей вол. Неужели теб кажется страннымъ ея составъ?
Скруджъ дрожалъ все боле и боле.
— Или, можетъ быть, ты желаешь знать, продолжалъ духъ, всъ и длину той цпи, которую ты самъ носишь? Она была такой же тяжести и такой же длины, какъ моя, семь лтъ тому назадъ. Съ тхъ поръ ты много надъ нею работалъ, и она вышла очень тяжела.
Скруджъ посмотрлъ на полъ, какъ-бы желая увидть себя окруженнымъ пятидесятью или шестидесятью саженями желзной цпи, но не увидлъ ничего.
— Яковъ, началъ онъ умоляющимъ голосомъ, старый Яковъ Марлей, скажи мн еще что нибудь. Успокой меня, Яковъ.
— Мн нечмъ тебя успокоить, Эбенезеръ Скруджъ, возразилъ духъ. Успокоеніе нисходитъ изъ другихъ сферъ, приносится иными посланными и дается другого сорта людямъ. Я даже не могу теб сказать всего, что бы хотлъ. Мн дозволено очень немного говорить съ тобою. Я нигд не могу останавливаться, нигд не могу отдыхать и мшкать. Моя душа при жизни никогда не переступала за порогъ нашей конторы,— слушай меня внимательно,— никогда не выходила за узкіе предлы нашей размнной ямы, и потому мн предстоитъ много тяжелыхъ путешествій.
Скруджъ въ раздумь заложилъ руки въ карманы (онъ это длалъ всегда, когда задумывался) и, не подымаясь съ колнъ и не открывая глазъ, сталъ обдумывать то, что говорило ему привидніе.
— Однако, ты совершаешь эти путешествія, должно быть, очень медленно, замтилъ Скруджъ, какъ бы дловымъ, но вмст съ тмъ смиреннымъ и почтительнымъ тономъ.
— Медленно! воскликнулъ Марлей.
— Ты уже семь лтъ какъ умеръ, сказалъ тихо Скруджъ, и все время путешествуешь?
— Да, все время, отвчалъ духъ, и мн нтъ ни отдыха, ни покоя, меня вчно грызетъ раскаяніе.
— Ты скоро двигаешься? спросилъ Скруджъ.
— На крыльяхъ втра, отвчалъ духъ.
— Такъ ты облетлъ, должно быть, громадныя пространства въ эти семь лтъ? замтилъ Скруджъ.
Вмсто отвта, привидніе опять застонало и потрясло свою цпь, зловщее бряцанье которой раздалось въ ночной тишин съ такимъ ужаснымъ шумомъ, что полиція могла бы справедливо вознегодовать на нарушеніе общественнаго спокойствія квартала.
— О, несчастное, плнное, скованное существо! воскликнуло привидніе. Не знаешь ты, что годы непрестаннаго труда, совершаемаго безсмертными существами для этой земли, должны перейти въ вчность прежде, чмъ осуществится добро, котораго ты можешь достигнуть своими усиліями. Не знаешь ты, что всякая христіанская душа, желающая длать добро въ своемъ скромномъ кружк, найдетъ жизнь свою слишкомъ короткой для той пользы, которую могла бы принести. Не знаешь ты, что никакое раскаяніе не можетъ загладить цлой жизни, потраченной даромъ. И я этого не зналъ! Да, таковъ я былъ!
— Но ты всегда былъ отличнымъ дловымъ человкомъ, Яковъ, возразилъ Скруджъ, запинаясь, ибо онъ началъ чувствовать, что слова привиднія примняются и къ нему.
— Дловымъ! воскликнуло привидніе, ломая руки. Дло мое было человчество, дло мое было общее благо, любовь, состраданіе, терпимость, благотворительность — все это было моимъ дломъ! Торговые-же обороты мои были только каплею въ томъ океан длъ, которыя были предназначены мн.
Съ этими словами привидніе протянуло къ Скруджу цпь съ такимъ отчаяніемъ, какъ-будто она одна была причиною всхъ его страданій, и снова отбросило ее съ шумомъ на полъ.
— Въ это время года, продолжало привидніе, я страдаю боле всего. О, зачмъ я ходилъ между своими ближними съ закрытыми глазами, зачмъ ни разу не поднялъ этихъ глазъ къ той звзд, которая привела волхвовъ къ бдному жилищу! Разв мало здсь бдныхъ жилищъ, къ которымъ могъ привести меня ея свтъ!
Отъ такого оборота рчи у Скруджа болзненно сжалось сердце, и онъ началъ дрожать.
— Слушай меня! воскликнуло привидніе. Я скоро долженъ буду тебя оставить.
— Я буду слушать, отвчалъ Скруджъ. Только умоляю тебя, Яковъ, не проводи предо мной такихъ картинъ, не будь такъ цвтистъ.
— Я не имю права объяснять теб, почему я сегодня явился къ теб въ видимой форм. Но скажу теб, что часто, очень часто я невидимо сиживалъ около тебя.
Скруджу не было никакого удовольствія слышать это, онъ вздрогнулъ и отеръ потъ съ своего лица.
— И это не легкая часть моего наказанія, продолжало привидніе. Сегодня-же ночью я пришелъ предупредить тебя, что ты можешь еще надяться избжать моей участи, Эбенезеръ, я самъ придумалъ для этого средство.
— Ты всегда былъ моимъ добрымъ другомъ, отвчалъ Скруджъ, благодарю тебя.
— Тебя постятъ три духа, закончило привидніе.
У Скруджа былъ такой жалкій видъ, какъ у привиднія, когда у него повисла челюсть.
— Разв въ этомъ заключаются та возможность и надежда, о которыхъ ты говорилъ, Яковъ?
— Именно въ этомъ.
— Я думаю что этого мн бы не хотлось.
— Безъ ихъ посщенія, отвчало привидніе ты не можешь избжать моей участи. Ожидай-же перваго изъ нихъ завтра, когда пробьетъ часъ ночи.
— Нельзя-ли мн принять ихъ всхъ разомъ и на томъ покончить, Яковъ? намекнулъ Скруджъ.
— Ожидай второго въ слдующую ночь, въ то же самое время. Третій придетъ въ третью ночь, съ послднимъ ударомъ полночи. Меня ты больше не увидишь, но для твоего же собственнаго блага помни все, что произошло между нами.
Произнесши эти слова, привидніе взяло со стола свой платокъ и обвязало имъ попрежнему голову. Скруджъ зналъ, что оно это длаетъ, потому что услышалъ стукъ соединившихся челюстей.

0x01 graphic

Тогда онъ осмлился поднять глаза и увидлъ своего сверхъестественнаго постителя стоящимъ прямо противъ него съ навернутою на рук цпью. Оно стало отступать отъ Скруджа, и при каждомъ шаг его окно понемногу отворялось, такъ что когда призракъ подошелъ къ самому окну, оно уже было широко раскрыто.
Привидніе кивнуло Скруджу подойти, что онъ и сдлалъ, но на разстояніи двухъ шаговъ оно сдлало ему знакъ не приближаться боле. Скруджъ остановился, не столько изъ послушанія, какъ отъ удивленія и страха, потому что въ эту минуту онъ услышалъ какіе-то неясные звуки, носившіеся въ воздух. То былъ какой-то плачъ горя, раскаянія и самообвиненія. Привидніе, прислушавшись къ раздававшимся звукамъ, присоединило къ нимъ и свой плачъ и медленно уплыло въ холодную темную ночь.
Скруджъ съ ужасомъ подошелъ къ окну и выглянулъ.
Онъ увидлъ массу привидній, быстро двигавшихся въ воздух и жалобно стонавшихъ. На каждомъ изъ нихъ была цпь, подобная цпи Марлея. Нкоторыя изъ нихъ (очень, впрочемъ, немногія) были скованы вмст (вроятно, преступные члены разныхъ кабинетовъ), ни одно не было свободно. Многія изъ этихъ тней были при жизни лично знакомы Скруджу. Онъ былъ даже друженъ съ однимъ старымъ привидніемъ въ бломъ жилет, къ ног котораго былъ прикованъ громадный желзный сундукъ. Оно отчаянно плакало, тщетно пытаясь придти на помощь бдной женщин съ ребенкомъ, сидвшей внизу, на порог двери. Ясно было, что страданіе всхъ тней происходило оттого, что он хотли помочь несчастнымъ людямъ, а между тмъ навки потеряли возможность къ тому.
Наконецъ, он исчезли, а вмст съ ними исчезъ и жалобный звукъ ихъ голосовъ. Скруджъ не могъ разсмотрть, какъ это произошло, он-ли скрылись за туманомъ, или туманъ поглотилъ ихъ. Но съ ихъ исчезновеніемъ снова водворилась тишина, какъ въ пору возвращенія Скруджа домой. Онъ быстро заперъ окно и сталъ осматривать дверь, черезъ которую вошла тнь Марлея. Дверь была заперта на замокъ, какъ онъ ее самъ раньше заперъ, и задвижка была цла. Скруджъ хотлъ было сказать ‘вздоръ’, но остановился на первомъ звук.
Между тмъ, отъ испытаннаго-ли волненія, отъ дневной-ли работы, оттого-ли, что онъ заглянулъ въ загробный міръ, отъ тоскливаго-ли разговора с-ъ привидніемъ, или, наконецъ, отъ поздняго часа ночи,— Скруджъ почувствовалъ сильную потребность въ отдых, подошелъ къ постели, бросился въ нее, не раздваясь, и тотчасъ-же заснулъ.

Глава II.
Первый изъ трехъ духовъ.

Когда Скруджъ проснулся, было такъ темно, что онъ, сидя въ постели, едва могъ отличать прозрачныя окна отъ непрозрачныхъ стнъ своей комнаты. Стараясь своими проницательными глазами разсмотрть что-нибудь въ темнот, онъ услыхалъ бой курантовъ сосдней церкви, они пробили четыре четверти, тогда онъ сталъ прислушиваться, чтобы узнать часъ.
Къ великому его удивленію, тяжелый колоколъ пробилъ шесть, затмъ продолжалъ семь, восемь, и такъ до двнадцати, и остановился. Двнадцать! Вдь былъ уже третій часъ, когда онъ легъ спать. Часы не врны! Должно быть, ледяная сосулька попала въ механизмъ. Двнадцать!
Онъ прижалъ пружину своихъ часовъ съ репетиромъ, чтобы поврить нелпые куранты, но и частый бой репетира показалъ двнадцать и остановился.
— Невроятно, сказалъ Скруджъ, чтобы я проспалъ цлый день и часть слдующей ночи. Не можетъ быть также, чтобы что-нибудь случилось съ солнцемъ и что теперь двнадцать часовъ дня.
Послдняя мысль такъ встревожила его, что онъ вскочилъ съ постели и ощупью направился къ окну. Желая увидть что-нибудь, онъ долженъ былъ рукавомъ своего халата стереть ледъ съ окна, но и тогда увидлъ очень мало. Онъ узналъ только, что было еще очень туманно и чрезвычайно холодно, что на улиц не было никакого движенія, не только шума и волненія, которые несомннно были бы очень сильны, еслибы ночь побдила день и навсегда воцарилась на земл. Это разсужденіе было для Скруджа очень успокоительно, потому что еслибы не было больше счета дней, то фраза денежныхъ документовъ, которые такъ цнилъ Скруджъ: ‘три дня по предъявленіи сего долженъ такой-то уплатить г. Эбенезеру Скруджу или кому онъ прикажетъ’ и т. д.,— фраза эта сдлалась бы такимъ же пустымъ обезпеченіемъ, какъ гарантія Соединенныхъ Штатовъ.
Скруджъ легъ опять въ постель и сталъ думать, думать и не могъ ни до чего додуматься. Чмъ боле онъ думалъ, тмъ боле путался, а чмъ боле старался не думать, тмъ боле думалъ.
Мысль о тни Марлея крайне тревожила Скруджа. Каждый разъ, какъ посл долгаго обсужденія онъ ршалъ, что все это былъ только сонъ, его мысль, какъ спущенная пружина, принимала прежнее направленіе и ставила тотъ же открытый вопросъ: былъ-ли то сонъ, или нтъ?
Скруджъ лежалъ въ такомъ состояніи до тхъ поръ, когда куранты пробили еще три четверти: тогда онъ вдругъ вспомнилъ, что привидніе предупредило его о новомъ посщеніи, когда пробьетъ часъ. Онъ ршилъ не спать, пока не пройдетъ часъ, и такъ-какъ заснуть было ему такъ-же трудно, какъ попасть въ царствіе небесное, то это ршеніе казалось самымъ благоразумнымъ съ его стороны.
Четверть часа длилась такъ долго, что Скруджъ не разъ былъ убжденъ, что онъ незамтно заснулъ и прослышалъ бой часа. Наконецъ онъ услыхалъ бой.
‘Дингъ-донгъ!’
— Четверть, считалъ Скруджъ.
‘Дингъ-донгъ!’
— Половина.
‘Дингъ-донгъ!’
— Три четверти.
‘Дингъ-донгъ!’
— Часъ, и ничего нтъ! воскликнулъ торжествующій Скруджъ.
Но онъ произнесъ это прежде, нежели пробилъ самъ часъ, и только теперь колоколъ прозвучалъ глубокимъ, густымъ, мрачнымъ звукомъ: часъ. Въ то же мгновеніе въ комнату ворвался свтъ, и пологъ у Скруджевой постели былъ отдернутъ. Пологъ постели былъ отдернутъ, говорю вамъ, чьей-то рукой, и именно не та часть, которая была у ногъ или за спиной Скруджа, а та, которая была противъ его лица. Итакъ, пологъ былъ отдернутъ. Скруджъ вскочилъ и въ полулежачемъ положеніи встртился лицомъ къ лицу съ потревожившимъ его неземнымъ постителемъ. Послдній стоялъ такъ же близко къ нему, какъ я теперь къ вамъ, а я въ вашей мысли нахожусь въ эту минуту у самаго вашего локтя.
Поститель этотъ былъ странное существо: онъ имлъ фигуру ребенка, однако, былъ скоре похожъ на старика, чмъ на ребенка,— но на старика, котораго какая-то окружавшая его сверхъестественная среда удаляла отъ глазъ и уменьшала до размровъ ребенка. Волосы, падавшіе ему на плечи, были блы какъ у старика. между тмъ, какъ на его свжемъ, точно у ребенка, лиц не было ни одной морщинки. Руки его были очень длинны и мускулисты и, казалось, обладали необычайной силой. Он были голы, также какъ и логи, по послднія были чрезвычайно нжны. На немъ была надта туника чистйшей близны, опоясанная ярко-блестящимъ поясомъ. Онъ держалъ въ рук втку вчнозеленаго зимняго растенія, а платье его было украшено лтними цвтами. Но наиболе странно было то, что отъ его головы распространялась вверхъ яркая полоса свта, которая длала все это видимымъ. Поэтому-то, въ свои мрачныя минуты, онъ, какъ видно, употреблялъ вмсто шляпы большой гасильникъ, который и держалъ теперь подъ мышкой.
Но когда Скруджъ посмотрлъ еще пристальне, то и это свойство оказалось не самымъ страннымъ въ явившемся существ. Какъ поясъ его блестлъ и сверкалъ то въ одной части, то въ другой, и казавшееся свтлымъ одну минуту длалось темнымъ въ другую, такъ и вся фигура существа была ясна частями и мнялась въ очертаніяхъ. То это было существо съ одною рукою, то съ одною ногою, то вдругъ съ двадцатью ногами, то было это просто дв ноги безъ головы, то голова безъ туловища, и при всхъ этихъ измненіяхъ нельзя было замтить даже самыхъ очертаній разныхъ частей тла,— такъ он быстро исчезали во мрак. И вдругъ, къ удивленію Скруджа, видніе стало опять самимъ собою: яснымъ и свтлымъ, какъ прежде.
— Не тотъ-ли вы духъ, милостивый государь, о посщеніи котораго я предупрежденъ? спросилъ Скруджъ.
— Тотъ самый.
Голосъ былъ мягокъ и нженъ, но, удивительная вещь, звучалъ тихо, какъ-будто духъ находился на нкоторомъ разстояніи, а не такъ близко къ Скруджу.
— Кто вы, и что вы такое? спросилъ Скруджъ.
— Я духъ прошедшаго Рождества.
— Давно прошедшаго? полюбопытствовалъ Скруджъ, присматриваясь къ крошечному существу.
— Нтъ, вашего послдняго Рождества.
Скруджу — хотя онъ самъ не сознавалъ, почему — очень хотлось видть духа въ шляп, и потому онъ попросилъ его накрыться.
— Что! воскликнулъ духъ, неужели ты желалъ бы такъ скоро уничтожить человческими руками тотъ свтъ, который я распространяю. Разв мало того, что ты одинъ изъ тхъ, страсти которыхъ создали эту шапку и которые заставляютъ меня носить ее, опустивши до самыхъ бровей, въ теченіе цлаго ряда годовъ.
Скруджъ почтительно отрицалъ всякое желаніе обидть духа и сказалъ, что онъ не помнитъ, чтобы когда-нибудь въ своей жизни имлъ намреніе надть на него шапку. Затмъ онъ взялъ на себя смлость спросить, какое дло привело къ нему духа.
— Твое благополучіе, отвчалъ послдній.
Скруджъ выразилъ свою благодарность, но не могъ не подумать при этомъ, что ночь непрерваннаго сна была бы сообразне съ этою цлью. Должно быть, духъ угадалъ, о чемъ думалъ Скруджъ, и потому тотчасъ-же сказалъ.
— Высказывай свои возраженія, но обдумывай.
Духъ протянулъ свою сильную руку и ласково дотронулся до Скруджа.
— Вставай и пойдемъ со мною.
Напрасно было бы Скруджу доказывать, что ни погода, ни время не благопріятствовали прогулкамъ, что постель была тепла, а термометръ стоялъ гораздо ниже пуля, что самъ онъ былъ одтъ очень легко (на немъ были только туфли, халатъ и ночной колпакъ) и что онъ страдалъ въ это время простудой. Высказывать все это было бы напрасно, потому что сжиманію руки духа, хотя и нжному, какъ пожиманіе женской руки, нельзя было противиться. Скруджъ всталъ, но, видя, что духъ направляется къ окну, онъ съ умоляющимъ видомъ ухватился за его платье и воскликнулъ:
— Я смертный и могу упасть!
— Дай мн дотронуться до твоего сердца, сказалъ духъ, положивъ ему руку на грудь, и мое прикосновеніе поддержитъ тебя не только въ этомъ, но и въ другихъ длахъ.
За этими словами они прошли сквозь стну и очутились на проселочной дорог, по обимъ сторонамъ которой тянулись поля. Городъ совершенно исчезъ, и не оставалось ни малйшаго признака его. Исчезли также и темнота, и туманъ, былъ ясный, холодный, зимній день, и земля была покрыта снгомъ.
Скруджъ осмотрлся и, всплеснувъ руками, воскликнулъ:
— Боже мой! я здсь воспитывался, я былъ здсь ребенкомъ!
Духъ ласково посмотрлъ на него. Его нжное прикосновеніе, хотя очень легкое и мгновенное, казалось, продолжало дйствовать на чувство стараго человка.
Скруджу чудились въ воздух тысячи запаховъ, съ которыми связывались тысячи давно-давно забытыхъ думъ, надеждъ, радостей и заботъ.
— Губы твои дрожатъ, замтилъ духъ, а что это такое на твоей щек?
Скруджъ пробормоталъ, заикаясь, что это прыщъ, и просилъ духа вести его, куда захочетъ.
— Ты помнишь дорогу? спросило привидніе.
— Помню-ли я ее? воскликнулъ съ жаромъ Скруджъ, я могъ бы итти по ней съ завязанными глазами.
— Странно, что ты въ продолженіе столькихъ лтъ не вспоминалъ о ней, замтило привидніе. Пойдемъ!
Они пошли по дорог. Скруджъ узнавалъ каждыя ворота, каждый столбъ, каждое дерево. На нкоторомъ разстояніи показался маленькій городокъ со своими мостомъ, церковью и извивающейся ркой. Нсколько косматыхъ лошаденокъ бжали мелкой рысцей, и мальчики, хавшіе на нихъ верхомъ, перекликались съ другими мальчиками, хавшими въ деревенскихъ одноколкахъ и повозкахъ, которыми правили фермеры. Дти были чрезвычайно веселы и, перекликаясь, до того наполняли широкія поля радостными кликами, что, слушая ихъ, хохоталъ и самый воздухъ.
— Это только тни того, что когда-то существовало, сказалъ духъ, они не видятъ и не слышатъ насъ.
Веселые путешественники приближались, и Скруджъ узнавалъ каждаго изъ нихъ и каждаго называлъ по имени. Почему онъ безгранично радовался, видя ихъ, почему холодные глаза заблестли и сердце забилось, почему доставляло ему удовольствіе слышать, какъ они желали другъ другу веселаго Рождества, когда разставались на перекресткахъ? Что было въ Рождеств радостнаго для Скруджа? Прочь мысль о радостномъ Рождеств! Когда приносило оно ему добро?
— Школа еще не совсмъ опустла, сказалъ духъ. Тамъ до сихъ поръ сидитъ одинокій мальчикъ, оставленный своими близкими.
Скруджъ сказалъ, что онъ это знаетъ, и заплакалъ.
Они свернули съ дороги на хорошо знакомую Скруджу тропинку и подошли къ темному кирпичному строенію, надъ крышей котораго возвышалась небольшая башенка съ колоколомъ и флюгеромъ. Это былъ большой домъ, совершенно запущенный. Стны большихъ службъ, стоявшихъ безъ употребленія, были сыры и покрыты плсенью, окна разбиты, ворота развалились, въ конюшняхъ гуляли и кудахтали куры, сараи и навсы заросли травой. Не лучше того сохранился домъ и внутри. Изъ мрачной передней можно было заглянуть, черезъ отворенныя двери, въ комнаты и видть, какъ он были велики, бдно меблированы и холодны.. Какой-то сырой земляной запахъ, носившійся въ воздух, холодъ и пустота невольно наводили на мысль, что тутъ встаютъ очень рано и очень мало дятъ.
Духъ и Скруджъ прошли черезъ переднюю и остановились у двери въ самую заднюю часть дома. Дверь отворилась передъ ними и обнаружила длинную, голую, мрачную комнату, которая казалась еще пусте отъ длинныхъ рядовъ простыхъ сосновыхъ скамеекъ и пюпитровъ. За однимъ изъ нихъ сидлъ у слабаго огня одинокій ребенокъ и читалъ. Скруджъ слъ на скамейку и заплакалъ, при вид своего собственнаго бднаго я, забытаго какъ всегда въ то время.
Малйшее эхо въ дом, пискъ и возня мышей за штукатуркой, звукъ отъ капель воды, падавшихъ съ оттаивавшей водокачалки, шелестъ безлистыхъ втвей стараго тополя, скрипъ качаемой втромъ двери пустой кладовой, всякій трескъ огня дйствовали на сердце Скруджа смягчающимъ образомъ и разстраивали его до слезъ.
Духъ прикоснулся къ рук Скруджа и указалъ ему на его младшее я, углубившееся въ чтеніе. Вдругъ за окномъ предсталъ предъ ними совершенно ясно человкъ въ иностранномъ костюм, изъ-за кушака его торчалъ топоръ, и человкъ этотъ держалъ за узду осла, нагруженнаго дровами.
— Да вдь это Али-Баба! воскликнулъ Скруджъ въ восторг. Это добрый, старый, честный Али-Баба! Да, да, я знаю.— Однажды въ Рождество, когда Скруджъ, еще ребенкомъ, былъ оставленъ одинъ, точно также представился ему въ первый разъ Али-Баба {Дйствующее лицо въ одной сказк ‘Тысячи и Одной Ночи’.}. Бдный мальчикъ!— А вотъ идетъ и Валентинъ, продолжалъ Скруджъ, и его дикій братъ Орсонъ, вотъ и они! А вотъ также… какъ его имя?… того, который спящимъ былъ оставленъ у воротъ Дамаска? Вотъ и слуга султана, котораго геній поставилъ вверхъ ногами. Вотъ онъ стоитъ на голов! И подломъ ему, я очень радъ: съ какой стати было ему жениться на принцесс!
Какъ удивились бы дловые друзья Скруджа, еслибы увидли его разгоряченное и взволнованное лицо и услыхали, на какіе предметы онъ тратитъ всю серьезность своего характера и какимъ голосомъ онъ говоритъ: не то смясь, не то плача.
— А вотъ и попугай! воскликнулъ Скруджъ. Зеленыя крылья, желтый хвостъ и что-то въ род салата, растущаго на голов, онъ самый и есть. ‘Бдный Робинъ Крузоэ’, говорилъ онъ, когда Робинзонъ вернулся домой посл путешествія вокругъ острова, ‘бдный Робинъ Крузоэ! гд ты былъ, Робинъ Крузоэ?’ Робинзонъ думалъ, что онъ видитъ это во сн, но онъ не спалъ, это былъ попугай, вы знаете. Вотъ идетъ и Пятница, онъ бжитъ къ бухт, спасая свою жизнь, и ему кажется, будто догоняютъ его и кричатъ: ‘Эй, держи его!’
Затмъ, быстро перемнивъ тонъ, что было совершенно чуждо обыкновенному характеру Скруджа, онъ сказалъ, жаля самого себя: ‘Бдный мальчикъ!’ и опять заплакалъ.
— Я бы желалъ… пробормоталъ онъ, вытерши слезы обшлагомъ своего рукава, засовывая руку въ карманъ и оглядываясь кругомъ, но теперь уже поздно.
— Въ чемъ дло? спросилъ духъ.
— Ничего, отвчалъ Скруджъ, ничего, въ прошлую ночь одинъ мальчикъ плъ у моихъ дверей рождественскую пснь, мн бы хотлось дать ему что-нибудь.
На лиц духа показалась задумчивая улыбка, онъ сдлалъ движеніе рукою и сказалъ: ‘Посмотримъ другое Рождество’.
При этихъ словахъ прежній маленькій Скруджъ сдлался больше, а комната стала немножко темне и еще грязне. Двери покосило, окна потрескались, штукатурка осыпалась съ потолка и обнажила ршетины. Какимъ образомъ это случилось,— Скруджъ зналъ не лучше васъ, онъ зналъ только, что это было совершенно врно и что все случилось такъ. И вотъ, опять онъ здсь одинъ, когда вс мальчики отправились домой на веселые праздники.
Онъ теперь не читалъ, но въ отчаяніи ходилъ взадъ и впередъ по комнат. Скруджъ посмотрлъ на духа, и, мрачно покачавъ головой, боязливо взглянулъ по направленію къ двери. Она отворилась, и маленькая двочка, гораздо моложе мальчика, вбжала въ комнату, бросилась ему на шею и, крпко цлуя его, говорила: ‘Милый, милый братъ!’
— Я пріхала за тобою, милый братъ, продолжала двочка, хлопая своими худенькими рученками и отъ души смясь, я пріхала за тобою, чтобы отвезти тебя домой, домой, домой!
— Домой, маленькая Фанни? спросилъ удивленный мальчикъ..
— Да, отвчала сіяющая отъ радости двочка,— домой, совсмъ и навсегда. Отецъ сталъ такой добрый, что дома совершенный рай. Онъ такъ ласково говорилъ со мною одинъ вечеръ, когда я шла спать, что я не побоялась спросить его еще разъ, можешь-ли ты вернуться домой. Онъ отвтилъ, что можешь, и послалъ меня въ карет за тобою. Ты будешь мужчиною, продолжала двочка, широко раскрывая глаза, и никогда больше не вернешься сюда, но сперва мы проведемъ вс праздники вмст и будемъ веселиться больше всхъ на свт.
— А ты стала совершенно взрослой женщиной, моя крошка! воскликнулъ мальчикъ.
Она захлопала въ ладоши, смялась и старалась дотронуться до его головы, но для этого она была слишкомъ мала, она хохотала и становилась на цыпочки, чтобы обнять его. Затмъ, со своею дтскою поспшностью, она стала тащить его къ двери, онъ же былъ вовсе не прочь слдовать за нею.
Страшный голосъ закричалъ внизу: ‘Принесите чемоданъ мистера Скруджа’, и во двор показался самъ школьный учитель, который смотрлъ на своего ученика съ суровымъ снисхожденіемъ и привелъ его въ страшное смущеніе, пожавъ ему руку. Затмъ учитель провелъ дтей въ холодную, прехолодную гостиную,— совершенный колодезь, гд карты на стнахъ и небесные и земные глобусы на окнахъ были покрыты сыростью, какъ лакомъ. Здсь онъ досталъ графинъ какого-то удивительно легкаго вина и кусокъ удивительно-тяжелаго пирога и угостилъ дтей этими лакомствами, вмст съ тмъ онъ послалъ худощавую служанку предложить стаканъ чего-нибудь кучеру, который отвчалъ, что онъ благодаритъ господина, но что если ему хотятъ подать что-нибудь изъ той самой бочки, изъ которой онъ пробовалъ раньше, то онъ не будетъ пить. Чемоданъ молодого Скруджа былъ уже привязанъ наверху кареты, и дти поспшили проститься со школьнымъ учителемъ, они сли въ карету и быстро покатили по извилистымъ дорожкамъ сада, сбивая колесами иней и снгъ съ лавровыхъ кустовъ, окаймлявшихъ узкія дорожки.
— Она была всегда нжнымъ созданіемъ, которое могло увянуть отъ дуновенія малйшаго втерка, замтилъ духъ, но у нея было доброе сердце.
— О, да! воскликнулъ Скруджъ, ты правъ, я не стану этого отрицать,— Боже меня сохрани!
— Она была замужемъ, когда умерла, и отъ нея остались, кажется, дти, сказалъ духъ.
— Одинъ ребенокъ, отвчалъ Скруджъ.
— Правда. Твой племянникъ.
Скруджу сдлалось неловко, и онъ коротко отвтилъ. ‘Да’.
Духъ и Скруджъ покинули школу и въ тотъ-же мигъ очутились въ многолюдныхъ улицахъ города, по которымъ сновали взадъ и впередъ тни прохожихъ, а тни телгъ и каретъ мелькали и толпились, перебивая другъ у друга дорогу, словомъ, духъ и Скруджъ очутились среди живой дятельности и шума большого города. По убранству лавокъ ясно было видно, что и тутъ празднуется Рождество, только теперь уже былъ вечеръ, и улицы были освщены.
Духъ остановился у двери конторы оптоваго магазина и спросилъ Скруджа, знаетъ-ли онъ ее.
— Знаю ли я ее! воскликнулъ Скруджъ, вдь я былъ здсь въ учень.
Они вошли. При вид стараго господина въ парик, сидвшаго за такимъ высокимъ пюпитромь, что если бы старикъ былъ двумя дюймами выше ростомъ, то ударился бы головой о потолокъ, Скруджъ пришелъ въ большое волненіе и воскликнулъ:
— Какъ! это старый Фецвигъ! Дай Богъ ему здоровья! Фецвигъ живъ!
Старый Фецвигъ положилъ перо и посмотрлъ на часы, которые показывали семь. Онъ потеръ себ руки, поправилъ свой обширный жилетъ, засмялся всмъ тломъ — отъ сапогъ до маковки — и закричалъ довольнымъ, жирнымъ, густымъ, веселымъ голосомъ:
— Эй, сюда, Эбенезеръ, Дикъ!
Прежній Скруджъ, уже молодымъ человкомъ, вбжалъ въ комнату со своимъ товарищемъ.
— Вдь это Дикъ Вилькинсъ! сказалъ Скруджъ духу. Боже мой, да, это онъ, онъ былъ очень привязанъ ко мн. Бдный Дикъ! милый, добрый!
— Ну, ну, дти мои, сказалъ Фецвигъ, довольно работать! Сегодня канунъ Рождества, Дикъ, да, Рождества, Эбенезеръ. Чтобъ ставни были заперты въ одно мгновеніе ока!
Вы не можете себ представить, съ какою быстротою они принялись за дло. Разъ, два, три,— они выбжали на улицу со ставнями, четыре, пять, шесть,— ставни были уже на мст, семь, восемь, девять,— болты были задвинуты и замкнуты, и, запыхавшись, какъ скаковыя лошади, молодые люди были уже дома, прежде нежели вы могли бы насчитать до двнадцати.
— Теперь, дти, закричалъ старый Фецвигъ, съ необыкновенною ловкостью соскочивши со своего высокаго табурета, уберите-ка все это, и чтобы было какъ можно просторне. Скоре, Дикъ! Живо, Эбенезеръ!
Убрать все! Да не было ничего на свт, чего бы они не захотли или не могли убрать подъ наблюденіемъ старика Фецвига. Уборка была окончена въ минуту. Все, что стояло въ комнат. было унесено, полъ выметенъ и вымытъ, лампы заправлены, каминъ затопленъ, и контора обратилась въ бальный залъ, такой уютный, теплый, сухой и свтлый, какого только можно желать въ зимнюю ночь.
Вошелъ скрипачъ съ нотами, услся за высокій пюпитръ и сталъ издавать невроятные, раздирающіе звуки. Вошла госпожа Фецвигъ, вся особа которой была ничто иное, какъ добродушная улыбка. Вошли три двицы Фецвигъ, свженькія и прелестныя. Вошли за ними шесть молодыхъ ухаживателей, сердца которыхъ были сокрушены молодыми двушками. Вошли вс молодые люди и женщины, служившіе въ дом. Вошла горничная со своимъ двоюроднымъ братомъ, булочникомъ. Вошла кухарка съ молочникомъ, близкимъ пріятелемъ ея брата. Вошелъ мальчикъ, котораго предъ тмъ привели съ улицы, подозрвая, что хозяинъ недостаточно накормилъ его. Мальчикъ прятался за двочку, которая жила по той же улиц черезъ домъ, и уши которой свидтельствовали о томъ, что хозяйка порядкомъ надрала ихъ. Вс они вошли одинъ за другимъ, — одни застнчиво, другіе бойко, нкоторые граціозно, нкоторые неловко, одни толкаясь, другіе пробиваясь, по какъ бы. то ни было и кто бы то ни былъ, вс вошли. Вс они, въ двадцать паръ, пустились въ танцы, выступая попарно впередъ и держа дамъ за об руки, потомъ отступая назадъ и поочередно чрезъ пару въ разныя стороны, затмъ они образовали кольцо, которое двигалось кругомъ, кругомъ, съ разными видоизмненіями въ группахъ. Потомъ вновь образовались ряды, первая пара начинала фигуры, все новыя, когда проходила очередь задней пары, затмъ танцевало по нскольку паръ, и наконецъ вс заднія пары вмст, такъ что между ними уже побыло ни одной передней, которая могла бы руководить остальными и поправить путаницу, наступившую подъ конецъ танцевъ. Тутъ старикъ Фецвигъ захлопалъ въ ладоши, чтобы остановить наконецъ танцы, и закричалъ: ‘Отлично!’. Скрипачъ погрузилъ свое разгоряченное лицо въ кружку съ портеромъ, приготовленную нарочно для него. Но вскор опять показалось его лицо, и онъ, пренебрегая отдыхомъ, снова началъ играть, хотя танцующихъ еще не было на мст, и притомъ игралъ съ такою энергіею, какъ будто прежняго скрипача, истомленнаго до полусмерти, вынесли на носилкахъ домой, а это былъ совершенно свжій музыкантъ, ршившійся побдить своего предшественника или погибнуть.
Опять танцовали, потомъ играли въ фанты и снова танцевали. Потомъ было подано угощеніе: тутъ были и сладкій пирогъ, и глинтвейнъ, и большой кусокъ холоднаго жаркого и большой кусокъ холодной вареной говядины, и пироги съ говядиной, и пиво въ изобиліи. Но главный эффектъ вечера былъ посл жаркого и говядины, когда скрипачъ подалъ сигналъ къ экоссезу (хитрая каналья, не забудьте! такой человкъ, который зналъ свое дло лучше, чмъ мы могли бы ему подсказать). Итакъ, когда онъ заигралъ экоссезъ, старикъ Фецвигъ съ госпожею Фецвигъ выступили на середину залы и стали танцевать,— притомъ еще въ первой пар. И имъ предстоялъ немалый трудъ, потому что приходилось дирижировать двадцатью-тремя или четырьмя парами, и все такимъ народомъ, съ которымъ неудобно шутить, который хотлъ, во что бы то ни стало, танцовать, а вовсе не прохаживаться. Но если бы ихъ было вдвое — да что — вчетверо больше, то и тогда старикъ Фецвигъ не уступилъ бы имъ, какъ и госпожа Фецвигъ. Что же касается до нея, то она во всхъ отношеніяхъ была достойна своего кавалера. Если это не достаточно высокая похвала, то укажите мн высшую и я употреблю ее. Икры Фецвига, одтыя въ шелковые чулки, свтились какъ луна и сверкали во время танца во всхъ концахъ комнаты. Вы положительно не могли бы указать, гд они очутятся въ слдующую минуту. Исполнивши весь танецъ до конца, Фецвигъ такъ лихо подскочилъ, перебирая ногами, что, казалось, будто ими замигалъ, и, не пошатнувшись, онъ сталъ опять на ноги, какъ вкопанный.
Когда пробило одиннадцать, балъ прекратился. Господинъ и госпожа Фецвигъ стали по обимъ сторонамъ дверей и, пожимая руки каждому и каждой, кто проходилъ, желали всмъ весело провести Рождество. Когда вс удалились и остались только оба наши ученика, хозяева такимъ же образомъ простились и съ ними двумя. Смолкли веселые голоса, и молодые люди отправились въ заднюю комнату спать.
Въ продолженіе всего этого времени Скруджъ былъ вн себя. Сердце и душа его были на мст происшествія. Онъ узнавалъ каждую вещь, вспоминалъ обо всемъ, радовался всему и находился въ сильномъ волненіи. Только теперь, когда веселыя лица двухъ учениковъ отвернулись отъ него, онъ вспомнилъ о дух и почувствовалъ, что послдній пристально смотритъ на него и что свтъ ярко горитъ на его голов.
— Какіе пустяки наполняютъ благодарностью этихъ глупыхъ людей! сказалъ духъ.
— Пустяки? вопросительно воскликнулъ Скруджъ.
Духъ указалъ ему на двухъ учениковъ, восхвалявшихъ отъ всего сердца Фецвига, и веллъ Скруджу слушать. Скруджъ повиновался.
— Ну что, разв не пустяки? спросилъ духъ. Онъ истратилъ немного вашего бреннаго металла, три или четыре фунта, не боле. Разв это такъ много, чтобы заслужить такую похвалу?
— Не въ томъ дло, отвчалъ Скруджъ, говоря своимъ прежнимъ, а не теперешнимъ тономъ. Не въ томъ дло, духъ. Онъ обладаетъ силой длать васъ счастливыми или несчастными, длать ваше служеніе легкимъ или тягостнымъ: обратить его въ удовольствіе или въ мученіе. Если ты скажешь, что сила эта заключается въ словахъ и во взгляд, вещахъ такихъ легкихъ и незначительныхъ, что нельзя сложить ихъ и подвести имъ итогъ, такъ что же? То счастье, которое онъ доставляетъ, стоитъ цлаго состоянія.
Скруджъ почувствовалъ на себ взглядъ духа и остановился.
— Въ чемъ дло? спросилъ духъ.
— Ничего особеннаго, отвчалъ Скруджъ.
— Мн кажется, что ты о чемъ-то думалъ, настаивалъ духъ.
— Нтъ, сказалъ Скруджъ, ничего. Я только желалъ бы сказать нсколько словъ своему писцу. Вотъ и все.
Молодой Скруджъ потушилъ лампы, и старый Скруджъ и духъ опять очутились на открытомъ воздух.
— Времени осталось у меня мало. Скоре!
Эти слова не относились ни къ Скруджу, ни къ кому-другому, кого бы онъ могъ видть, но они немедленно произвели свое дйствіе. Опять Скруджъ увидлъ своего прежняго я. Теперь онъ былъ старше, — молодымъ человкомъ въ цвт лтъ. Лицо его еще не поражало рзкими и грубыми чертами его позднйшихъ лтъ, но уже носило въ себ признаки заботь и скупости. Въ глазахъ его было какое-то безпокойное, алчное выраженіе, которое обнаруживало, какого рода страсть пустила въ немъ корни и должна была разрастись до огромныхъ размровъ.
Прежній Скруджъ былъ не одинъ: возл него сидла красивая молодая двушка въ траур, глаза ея были наполнены слезами, которыя блестли при свт, распространяемомъ привидніемъ.
— Ничего, говорила она тихимъ, нжнымъ голосомъ, да и для васъ все равно: другой идолъ замнилъ меня, и если онъ можетъ веселить и поддерживать васъ, какъ я старалась бы это длать, то у меня нтъ серьезной причины горевать.
— Какой идолъ замнилъ васъ? спросилъ Скруджъ.
— Золотой.
— Таково требованіе свта, сказалъ онъ. Свтъ ни къ чему такъ строго не относится, какъ къ бдности, въ то же время прикидываясь строго осуждающимъ погоню за богатствомъ.
— Вы слишкомъ боитесь свта, кротко возразила она. Вс ваши прочія надежды поглотила одна: избгнуть низкаго упрека свта. Я видла, какъ вс ваши благороднйшія стремленія понемногу поглощались вашей главной страстью — наживой, которая совсмъ завладла вами. Разв не такъ?
— Такъ что же? возразилъ онъ, что за бда, что я сталъ умне? Изъ-за этого я не измнился въ отношеніи къ вамъ.
Она покачала головой.
— Разв я измнился?
— Договоръ нашъ старъ. Онъ былъ заключенъ тогда, когда мы оба были бдны и согласны довольствоваться своею бдностью до тхъ поръ, пока наше состояніе не улучшится терпливымъ и честнымъ трудомъ. Тогда вы были другимъ человкомъ. Да, вы измнились.
— Тогда я былъ еще мальчикомъ, отвчалъ онъ нетерпливымъ тономъ.
— Ваши собственныя чувства говорятъ вамъ, что вы были не тмъ, что вы теперь, я же не измнилась ни въ чемъ. И то, что общало намъ счастіе, когда мы оба сердцемъ и душою составляли одно существо, теперь предвщаетъ горе, такъ какъ мы стали людьми совершенно различными. Я не стану вамъ разсказывать, какъ часто и съ какой болью въ сердц я объ этомъ думала. Достаточно того, что я думала объ этомъ и могу теперь возвратить вамъ свободу.
— Разв я когда-нибудь добивался ея?
— Словами,— нтъ, никогда.
— Чмъ же?
— Измнившимся сердцемъ и умомъ, другимъ образомъ жизни, другими цлями въ жизни, всмъ, что придавало цну моей любви въ вашихъ глазахъ. Если бы между нами ничего не произошло прежде, скажите мн, старались-бы вы теперь пріобрсти мою любовь? О, нтъ!
Онъ, казалось, соглашался противъ своей воли съ такимъ предположеніемъ, но сдлалъ надъ собою усиліе и сказалъ:
— Вы думаете, что нтъ.
— Богъ знаетъ, что я отъ души желала бы думать иначе, отвчала она. Но, узнавъ такую истину, я чувствую, какъ она сильна и неотразима. Но даже если бы вы были свободны сегодня, завтра, вчера, могу ли я поврить, что вы выбрали бы безприданную двушку,— вы, который, говоря съ нею откровенно, взвшивали все прибылью, или, если бы вы измнивши на минуту своему руководящему правилу, выбрали ее, разв я не знаю, что за этимъ послдовали бы раскаяніе и сожалніе. Я это знаю и потому возвращаю вамъ свободу, съ сердцемъ, переполненнымъ любви къ тому, чмъ вы были прежде.
Онъ хотлъ что-то сказать, но она, отвернувшись отъ него, продолжала:
— Можетъ быть (воспоминаніе о томъ, что прошло, даетъ мн эту надежду) — можетъ быть, вы будете горевать объ этомъ, но очень, очень короткое время, а затмъ съ удовольствіемъ отгоните отъ себя всякое воспоминаніе о происшедшемъ, какъ о безвыгодномъ сн, отъ котораго вы счастливо отдлались пробужденіемъ. Дай Богъ, чтобы вы были счастливы въ той жизни, которую себ избрали!
Она вышла, и они разстались.
— Духъ, воскликнулъ Скруджъ, не показывай мн ничего больше! Веди меня домой! Къ чему теб наслаждаться моимъ мученіемъ.
— Посмотри еще одну тнь, сказалъ духъ.
— Не нужно больше! воскликнулъ Скруджъ, я не хочу ее видть. Не показывай мн больше ничего.
Но неумолимый духъ схватилъ его обими руками и заставилъ смотрть.
Они очутились въ другомъ мст и въ другой комнат,— комнат не очень большой и не великолпной, во чрезвычайно уютной. Около камина сидла прелестная молодая двушка, до того похожая на ту, которую Скруджъ только что видлъ, что онъ былъ убжденъ, что эта та же самая. Но скоро онъ убдился, что послдняя была дочь первой: онъ увидлъ и прежнюю, которая теперь стала почтенной и прекрасной матерью семейства. Она сидла противъ своей дочери.— Шумъ въ этой комнат былъ оглушительный: тутъ было такъ много дтей, что Скруджъ, въ своемъ волненіи, не могъ ихъ сосчитать,— притомъ же про нихъ нельзя было сказать словами поэмы: ‘ихъ было сорокъ дтей, которыя вели себя такъ тихо, какъ одинъ ребенокъ’, напротивъ,— каждый изъ дтей велъ себя какъ сорокъ вмст. Изъ этого выходила невроятная суматоха, но она никого, казалось, не безпокоила, напротивъ, мать и дочь отъ души смялись и радовались дтскому веселью. Послдняя даже вмшалась въ игры и стала цлью безжалостнаго нападенія o стороны малышей-разбойниковъ. Чего бы я не далъ, чтобы и мн быть однимъ изъ нихъ, хотя я никогда не могъ бы быть такимъ грубымъ! Ни за какія блага въ мір не смялъ бы я этихъ косъ, не сорвалъ бы маленькаго башмачка съ хорошенькой ножки. Что же касается того, чтобы обнять двушку за талію, какъ длали это они,— смлый молодой народъ, — я не могъ бы этого сдлать, я бы ожидалъ, что въ наказаніе за это, рука моя останется согнутой и никогда больше не выпрямится. И все-таки я бы очень желалъ, признаюсь, коснуться ея губъ, говорить съ нею, чтобы видть, какъ она ихъ открываетъ, смотрть на рсницы ея опущенныхъ глазъ, не заставляя ее краснть, распустить ея волосы, маленькая прядь которыхъ была бы для меня безцннымъ подаркомъ, словомъ, я хотлъ бы имть хоть малйшую часть привилегій ребенка, и вмст съ тмъ быть мужчиною, чтобы сознавать ихъ цну.
Но вдругъ послышался стукъ въ дверь, тогда молодой народъ такъ стремительно бросился по направленію къ ней, что увлекъ за собою и молодую двушку, которая, смясь и поправляя свой истерзанный костюмъ, очутилась въ центр сіяющей и буйной толпы, подоспвшей какъ разъ во время, чтобы встртить отца, который возвращался домой въ сопровожденіи человка, нагруженнаго игрушками и подарками на Рождество. Тогда-то начались настоящіе крики, толкотня, беззащитный носильщикъ претерплъ самое жестокое нападеніе, дти наставили вокругъ него стулья, чтобы взбираться по нимъ, какъ по лстницамъ, отбирали у носильщика пакеты, завернутые въ срую бумагу, лазили въ его карманы и, ограбивъ его совсмъ, бросились къ отцу, повисли у него на ше, хлопали его по спин, болтали своими ножонками, ударяя о его ноги, и все это съ неотразимыми ласками. Затмъ послдовали крики удивленія и восторга при развертываньи каждаго пакета. Но вотъ кто-то вскрикнулъ отъ ужаса при вид того, какъ самый маленькій ребенокъ положилъ въ ротъ игрушечную сковороду, и отъ опасенія, что онъ проглотилъ индюка, наклееннаго на деревянной тарелочк, за этимъ послдовало успокоеніе, какъ какъ тревога оказалась напрасной. Нтъ способа описать всю радость, благодарность и восторгъ дтей. Это продолжалось до тхъ поръ, когда дти вышли изъ гостинной и отправились въ верхній этажъ, тамъ они легли спать, и все утихло.
Теперь, когда хозяинъ дома, нжно обнимая свою старшую дочь, услся возл камина, Скруджъ сталъ смотрть внимательне. Когда онъ подумалъ, что такое же существо, милое и прелестное, могло бы и его называть отцомъ и быть весеннимъ лучомъ въ суровой зим его жизни, у него навернулись на глазахъ слезы.
— Белла, сказалъ мужъ, обращаясь съ улыбкой къ своей жен: я видлъ сегодня одного изъ твоихъ старыхъ друзей.
— Кого же?
— Отгадай.
— Какъ же я могу отгадать!
Но, видя, что онъ смется, она тотчасъ же прибавила, также смясь:
— А, знаю, знаю: мистера Скруджа!
— Да, мистера Скруджа. Я проходилъ мимо его конторы, и такъ какъ ставни не были заперты, а у него былъ огонь, то я увидлъ его. Я слышалъ, что компаніонъ его лежитъ при смерти, и онъ сидлъ одинъ,— совершенно одинъ въ цломъ свт, я думаю…
— Духъ, сказалъ Скруджъ надорваннымъ голосомъ, уведи меня отсюда.
— Я сказалъ теб, что показываю только тни минувшаго, отвчалъ, духъ, потому не обвиняй меня, что он похожи на дйствительность.
— Уведи меня! воскликнулъ Скруджъ: я не могу этого вынести.
Онъ повернулся къ духу и, видя, что тотъ пристально смотритъ на него и что лицо его состоитъ изъ страннаго сочетанія всхъ лицъ, которыя онъ ему показывалъ до сихъ поръ, Скруджъ сталъ бороться съ нимъ.
— Оставь меня, повторялъ онъ. Веди меня домой, не посщай меня больше.

0x01 graphic

Во время борьбы,— если это только можно назвать борьбою, когда духъ, безъ всякаго видимаго сопротивленія, не чувствовалъ, казалось, нападеній своего противника,— Скруджъ замтилъ, что свтъ духа горитъ очень сильно и ярко, и инстинктивно сознавая, что съ этимъ свтомъ связано вліяніе духа на него, Скруджа, онъ схватилъ гасильникъ и быстрымъ движеніемъ надлъ его на голову привиднія.
Духъ совершенно изсчезъ подъ гасильникомъ, но, несмотря на то, что Скруджъ прижималъ гасильникъ изо всхъ силъ, онъ не могъ погасить свта, который распространялся изъ-подъ гасильника по всей комнат.
Скруджъ почувствовалъ себя истомленнымъ, и на него напала неотразимая дремота. Онъ очутился въ своей спальн и въ послдній разъ прижалъ гасильникъ, причемъ рука его ослабла. Потомъ, едва усплъ онъ, шатаясь, добраться до своей постели и лечь на нее, какъ погрузился въ тяжелый сонъ.

Глава III.
Второй изъ трехъ духовъ.

Проснувшись среди невроятно сильнаго храпа и сидя на постели, Скруджъ сталъ приводить въ порядокъ свои мысли. Не было никакой нужды напоминать ему, что колоколъ долженъ былъ опять пробить часъ.
Онъ чувствовалъ, что былъ приведенъ въ сознаніе какъ-разъ во-время, для свиданія со вторымъ духомъ, посланнымъ Яковомъ Марлеемъ. Онъ сталъ наблюдать за пологомъ постели, чтобы увидть, которую его часть отдернетъ новый духъ, но, почувствовавъ въ этотъ сидячемъ положеніи холодъ, самъ отдернулъ пологъ и, снова улегшись, сталъ внимательно наблюдать. Ему хотлось, при появленіи духа, окликнуть его, не быть застигнутымъ врасплохъ и не испугаться.
Такъ-называемые сильные умы, гордящіеся тмъ, что они во всхъ обстоятельствахъ сохраняютъ присутствіе духа и ловко умютъ вывернуться изъ нихъ, такіе господа выражаютъ обыкновенно невроятныя способности на подвиги словами: мы-де на все способны, начиная отъ игры въ орелъ и ршетку и кончая убійствомъ. А между этими двумя крайностями лежитъ, безъ сомнніи, обширный рядъ поступковъ и дйствій.
Не дерзая говорить такъ же рзко о Скрудж, я однако-же прошу васъ врить, что онъ былъ приготовленъ встртить въ жизни много странныхъ и необыкновенныхъ явленій и что едвали существовала въ свт вещь, которая могла бы его удивить, начиная съ ребенка и кончая носорогомъ.
Впрочемъ, хотя онъ былъ приготовленъ ко всему, но на дл вовсе не былъ готовъ къ тому, чтобы предъ нимъ не произошло ровно ничего, слдовательно, когда колоколъ пробилъ часъ и никто не являлся, имъ овладлъ сильный страхъ. Прошло пять минутъ, десять минутъ, четверть часа — ничто не являлось. Все это время Скруджъ лежалъ въ постели, которая, съ той минуты, какъ пробилъ часъ, сдлалась какъ бы фокусомъ или центромъ сіянія красноватаго свта, устремившагося на нее откуда-то цлымъ потокомъ. Этотъ свтъ былъ гораздо страшне и безпокоилъ Скруджа больше, чмъ цлая дюжина духовъ, такъ какъ онъ не могъ догадаться, что значитъ этотъ свтъ и какая его цль, Скруджъ опасался даже, не представляетъ ли онъ собою въ эту минуту интереснаго субъекта внезапнаго самовозгоранія, — не имя даже утшенія знать это и чувствовать.
Наконецъ онъ началъ думать, какъ вы и я подумали бы съ самаго начала (вдь всегда та особа, которая не находится въ извстномъ затрудненіи, знаетъ, какъ слдуетъ поступить, и непремнно сдлала бы то, что было нужно), — и такъ, онъ начатъ думать, что источникъ и причина этого свта должны быть въ сосдней комнат, откуда дйствительно и врывался свтъ, какъ оказалось по оглядк. Сдлавъ это открытіе, Скруджъ тихо всталъ съ постели и, шлепая туфлями, направился къ двери.
Въ ту минуту, какъ онъ брался за ручку, странный голосъ назвалъ его по имени и попросилъ войти. Скруджъ вошелъ.
Комната была, безъ сомннія, его собственная, но она очень перемнилась, стны и потолокъ были до того убраны свжею зеленью, что комната походила на рощу, во всхъ углахъ которой горли ярко-красныя ягоды. Блестящіе листья остролистника, омелы и плюща отражали свтъ, какъ-будто тутъ было собрано столько же маленькихъ зеркалъ, въ камин былъ такой сильный огонь, какого этотъ темный окаменлый очагъ не видалъ уже много лтъ,— съ тхъ поръ какъ Скруджъ и Марлей поселились въ дом.
На полу были высоко навалены, въ вид трона, индйки, гуси, дичь, куры, колбасы, большіе куски мяса, поросята, длинныя гирлянды сосисокъ, мясные пироги, пломпуддинги, боченки съ устрицами, горячіе каштаны, краснощекіе яблоки, сочные апельсины, сладкія груши, огромные сладкіе пироги и чаши съ кипящимъ пуншемъ, все это наполняло комнату чудеснымъ запахомъ. Удобно помстившись на этомъ лож, сидлъ красивый, веселый атлетъ, очень привлекательный на видъ, въ рук у него былъ горящій факелъ, который онъ держалъ высоко надъ головой, освщая Скруджа въ ту минуту, какъ тотъ выглянулъ изъ-за двери.

0x01 graphic

— Войди! воскликнулъ атлетъ, войди и познакомься со мною.
Скруджъ робко вошелъ и наклонилъ голову предъ духомъ. Онъ уже не былъ прежнимъ упрямымъ Скруджемъ, и хотя взоръ духа былъ очень свтелъ и ласковъ, однако, Скруджу не хотлось съ нимъ встртиться.
— Я духъ ныншняго Рождества, сказалъ атлетъ, посмотри на меня!
Скруджъ почтительно повиновался. Духъ былъ одтъ въ простую зеленую мантію, опушенную блымъ мхомъ. Она была накинута на него очень свободно, такъ что широкая грудь его была открыта, какъ-будто не желая скрываться подъ чмъ-нибудь искусственнымъ. Ноги духа, выставлявшіяся изъ-подъ широкихъ складокъ мантіи, были также голы. На голов у него былъ внокъ изъ зимней зелени, украшенный тамъ и сямъ сверкающими льдинками. Темнокаштановые локоны его были длинны и распущены по плечамъ, его доброе лицо было открыто, глаза блестли, голосъ былъ веселъ. Вообще, онъ весь дышалъ радостью и непринужденностью. У пояса его висли очень старинныя ножны, съденныя наполовину ржавчиной, и безъ шпаги.
— Ты никогда не видлъ подобныхъ мн? воскликнулъ духъ.
— Никогда, отвчалъ Скруджъ.
— Никогда не гулялъ съ младшими членами нашего семейства, т. е. со старшими моими братьями? Я вдь самый младшій.
— Не думаю, чтобы гулялъ когда-нибудь съ ними, сказалъ Скруджъ, кажется нтъ. А у васъ много братьевъ, духъ?
— Боле тысячи восьмисотъ, отвчалъ духъ.
— Это ужасное семейство, какіе должны быть расходы…
Духъ Рождества всталъ.
— Духъ, сказалъ Скруджъ покорнымъ голосомъ, веди меня, куда хочешь. Въ прошлую ночь я шелъ противъ воли, и данный мн урокъ теперь дйствуетъ на меня. Если и ты намренъ сегодня учить меня, то я хочу воспользоваться твоимъ урокомъ.
— Прикоснись къ моему платью.
Струджъ крпко ухватился за него. Въ тотъ же мигъ исчезли и зелень, и ягоды, и индйки, и гуси, и дичь, и куры, и колбасы, и говядина, и сосиски, и устрицы, и пироги, и пуддинги, и фрукты, и пуншъ. Исчезли также комната, огонь, яркій свтъ, исчезъ ночной мракъ, и они очутились на улицахъ города въ Рождественское утро. Холодъ былъ сильный, и люди сгребали снгъ съ тротуаровъ передъ своими домами и съ крышъ, производя этимъ шумную, но веселую и пріятную музыку, мальчишкамъ-же, бгавшимъ по улиц, было наслажденіе видть, какъ снгъ валился съ крышъ, разсыпаясь въ вид мятели.
Фасады домовъ казались мрачными, а окна еще мрачне въ сравненіи съ гладкой, блой снжной скатертью на крышахъ и мене блой на земл, гд послдній выпавшій снгъ былъ изборожденъ тяжелыми колесами телгъ и фуръ, борозды эти перекрещивались сотнями, гд сходились большія улицы, он образовали очень запутанную систему каналовъ, которую трудно было прослдить въ густой желтой грязи и замерзшей вод. Небо смотрло пасмурно, и маленькія улицы были наполнены сырымъ и холоднымъ туманомъ, тяжелыя частицы котораго падали въ вид настоящаго ливня изъ сажи какъ будто бы вс печи Великобританіи разомъ затопили и пылали полнымъ огнемъ. {Извстно, что атмосфера Лондона полна копоти.} Хотя ни городъ, ни погода не представляли ничего особенно веселаго, однакоже, воздухъ оглашался такимъ весельемъ, какого не могли бы дать ни теплый лтній воздухъ, ни яркое лтнее солнце.
Люди, сгребавшіе снгъ съ крышъ, весело перекликались другъ съ другомъ и перебрасывались снжными комками, смясь отъ души, если попадали въ цль, и не мене смясь, когда давали промахи. Курятныя лавки были еще наполовину отперты, а фруктовыя блестли полною роскошью. Тутъ было множество большихъ, круглыхъ и пузатыхъ корзинъ съ прекрасными каштанами, похожихъ на жилеты добродушныхъ стариковъ, развалившихся передъ дверьми и, казалось, падавшихъ на улицу отъ избытка апоплексическаго богатства. Тутъ былъ рыжій, огромный испанскій лукъ, похожій своею толщиною и жиромъ на испанскаго монаха. Онъ какъ будто длалъ глазки проходящимъ двушкамъ, бросая въ то же время скромные и умильные взгляды на висвшую омелу {Въ Англіи существуешь обычай вшать на Рождество втки омелы надъ дверьми, и если мужчин удастся поставить подъ такую втку двушку, то онъ иметъ право ее поцловать.}. Груши и яблоки были сложены въ вид большихъ разноцвтныхъ пирамидъ. На самыхъ видныхъ мстахъ благотворительные лавочники выставили сплыя виноградныя гроздья, для того, чтобы при взгляд на нихъ у прохожихъ могли даромъ течь слюньки. Груды орховъ, въ своей зеленой, мшистой оболочк, напоминали о прогулкахъ по лсамъ, гд такъ пріятно тонутъ ноги въ засохшихъ листьяхъ. Апельсины, такіе желтые и сочные, сами, казалось, упрашивали, чтобы ихъ завернули въ бумажные пакеты, унесли домой и съли посл обда. Даже серебряныя и золотыя рыбки, поставленныя въ стеклянныхъ сосудахъ, посреди фруктовъ, не смотря на то, что принадлежали къ пород съ холодной кровью, казалось, чувствовали, что происходитъ нчто необыкновенное, и въ какомъ-то безстрастномъ волненіи, открывая ротъ, постоянно оплывали свой маленькій міръ.
А лавки съ колоніальными товарами! Он были, почти вс, еще закрыты, только въ нкоторыхъ были сняты одна или дв ставни,— но какое зрлище представляли он даже сквозь эти немногія окна!
Чашки всовъ падали безпрестанно съ веселымъ звукомъ на выручку, тонкія бичевки быстро развертывались съ катушки, жестянки съ шумомъ двигались во вс стороны, какъ-будто руками фокусника, смшанные ароматы кофе и чая пріятно щекотали обоняніе. Виноградъ былъ такъ хорошъ, миндаль до того сверкалъ своею близною, палки корицы были такъ длинны и прямы, прочія пряности такъ вкусны, засахаренные фрукты такъ хорошо приготовлены и такъ обильно посыпаны сахаромъ, что могли потрясти самаго хладнокровнаго зрителя.
Но не въ этомъ дло. Дло также не въ томъ, что винныя ягоды были сочны и мясисты, что французскія сливы были уложены въ разукрашенныхъ коробкахъ, наконецъ, что все было такъ вкусно и красиво въ своемъ рождественскомъ убранств. Дло въ томъ, покупатели, въ ожиданіи многообщающаго праздника, до того торопились и суетились, что наталкивались, напирали другъ на друга въ дверяхъ, до треска корзинъ или забывали свои покупки на выручк, бгомъ возвращались за ними и, вообще, длали много неловкостей и ошибокъ, но въ самомъ веселомъ расположеніи духа. А хозяинъ лавки и его прикащики были такъ вжливы и добродушны, что полированныя сердца {Пряжки въ вид сердца.} изъ мди, которыми они застегивали свои передники на спин, казались ихъ собственными сердцами, которые они носили на виду для того, чтобы вс ихъ видли и чтобы рождественскія галки {Англійское простонародье называетъ галчатами подростковъ и двушекъ.} могли клевать ихъ, если имъ это угодно.
Но вскор раздался благовстъ, сзывавшій добрыхъ людей въ церковь, и по улицамъ повалила толпа народа въ лучшихъ праздничныхъ платьяхъ и съ самыми веселыми лицами. Въ то же самое время, изъ сотни боковыхъ улицъ и узкихъ переулковъ, высыпало множество людей, которые несли свои обды въ пекарни. Видъ этихъ бдныхъ людей, повидимому, готовившихся пировать, очень интересовалъ духа, и онъ, вмст со Скруджемъ, остановился у порога одной пекарни. По мр того, какъ бдные люди проносили свои обды мимо духа, онъ снималъ крышки съ блюдъ и кропилъ яства чмъ-то изъ своего факела. Это былъ совершенно необыкновенный факелъ: когда нкоторые изъ проходившихъ, столкнувшись въ дверяхъ, начинали ссориться и въ это время духъ ронялъ на нихъ нсколько капель со своего факела, къ нимъ тотчасъ же возвращалось хорошее расположеніе духа, и они говорили, что стыдно ссориться въ день Рождества. И дйствительно стыдно.
Благовстъ смолкъ, и пекарни закрылись, но слды всхъ этихъ обдовъ и ихъ приготовленія остались въ вид пятенъ отъ растаявшаго снга надъ каждой печкой булочника, тротуары дымились, какъ-будто и камни варили себ обдъ.
— Разв то, что ты вспрыскиваешь изъ своего факела, иметъ особенный вкусъ? спросилъ Скруджъ.
— Иметъ: мой собственный вкусъ.
— Придается-ли онъ всякому обду въ этотъ день?
— Всякому, за который садятся добрые люди, обду бдныхъ людей въ особенности.
— Почему-же ихъ обду въ особенности?
— Потому что они больше всего въ немъ нуждаются.
— Духъ, сказалъ Скруджъ посл небольшого раздумья: я удивлюсь, что изъ всхъ существъ, обитающихъ вс міры, насъ окружающіе, именно ты желалъ бы ограничить число случаевъ, когда эти бдные люди могутъ наслаждаться самымъ невиннымъ образомъ.
— Я желалъ бы? воскликнулъ духъ,
— Ты хочешь лишить ихъ возможности обдать каждый седьмой день недли,— пожалуй, единственный день, когда они, можно сказать, обдаютъ. Разв ты этого не хочешь?
— Я хочу? воскликнулъ духъ.
— Вдь ты же требуешь, чтобы эти мста были закрыты по воскресеньямъ. А это приводитъ къ тому же.
— Я требую? опять воскликнулъ духъ.
— Извини меня, если я ошибаюсь, по это было сдлано отъ твоего имени или, по крайней мр, отъ имени твоего семейства, сказалъ Скруджъ.
— На земл есть люди, возразилъ духъ, которые чванятся знакомствомъ съ нами и отъ нашего имени совершаютъ вс свои дянія, исполненныя страстей, гордости, недоброжелательства, ненависти, зависти, ханжества и эгоизма, но эти люди настолько же чужды намъ, какъ еслибы они не родились на свтъ. Помни это и вини ихъ, а не насъ.
Скруджъ общалъ помнить, и они, попрежнему невидимо, продолжали свой путь и достигли предмстій города.
Духъ обладалъ необыкновенною способностью (которую Скруджъ замтилъ еще въ дверяхъ пекарни): не смотря на свой исполинскій ростъ, приноравливаться ко всякому мсту, онъ стоялъ, такъ же легко и свободно подъ низкой кровлей, какъ и въ высокомъ зал.
Можетъ быть, удовольствіе, которое испытывалъ добрый духъ, показывая эту способность, или, просто, его любящее, великодушное сердце и расположеніе къ бднымъ людямъ, привели его къ жилищу писца Скруджа, и духъ направился прямо туда, вмст со Скруджемъ, который держался за его платье. На порог духъ остановился, улыбнулся, благословилъ жилище Боба Крэчита и окропилъ нсколькими каплями изъ своего факела. Подумайте только! Бобъ получалъ всего пятнадцать шиллинговъ въ недлю, и, не смотря на это, духъ настоящаго Рождества благословилъ его небольшую квартирку.
Госпожа Крэчитъ, жена Крэчита, была одта очень бдно, въ платье, два раза вывернутое, но украшена лентами, которыя дешевы и за шесть пенсовъ придаютъ нарядный видъ. Она встала и съ помощью Белинды Крэчитъ, своей второй дочери, также украшенной лентами, накрыла столъ скатертью, между тмъ какъ Петръ Крэчитъ пробовалъ вилкою, сварился ли картофель. На Петр были чудовищныхъ размровъ воротники (собственность Боба, которую онъ, въ честь праздника, передалъ во владніе своему сыну и наслднику), концы этихъ воротниковъ попадали Петру въ ротъ, но онъ радовался своему изящному наряду и жаждалъ удовольствія показать его въ фешенебельныхъ паркахъ. Два младшіе Крэчита — мальчикъ и двочка — съ шумимъ вбжали въ комнату, крича, что они сквозь двери пекарни слышали запахъ гуся и узнали въ немъ своего собственнаго гуся. Наслаждаясь сладостными мечтами о соус съ яблоками и лукомъ, они начали скакать вокругъ стола, восхваляя до небесъ Петра Крэчита, между тмъ какъ тотъ (далеко не гордый, не смотря на то, что воротникъ почти душилъ его) раздувалъ огонь, пока картофель не вскиплъ, тогда, громко ударивъ въ крышку кастрюли, онъ возвстилъ, что картофель пора вынуть и очистить.
— Что это такъ долго нтъ вашего отца и вашего брата.
— Тайни Тима? произнесла госпожа Крэчитъ. Да и Марта пришла въ прошлое Рождество лишь получасомъ раньше.
— Марта здсь, матушка! сказала молодая двушка, войдя въ комнату.
— Вотъ Марта, матушка! кричали два младшіе Крэчиты. Ура! Марта, какой тамъ гусь!
— Что это ты какъ поздно пришла сегодня, моя дорогая? спросила госпожа Крэчитъ, цлуя Марту десятки разъ и съ нжною заботливостью снимая съ нея платокъ и шляпу.
— Намъ нужно было ночью окончить много работы, матушка, отвчала двушка, а сегодня все убрать.
— Хорошо, благо ты пришла! Садись, дорогая моя, у огня и согрйся. Благослови тебя Господь!
— Нтъ, нтъ! Отецъ идетъ! закричали младшіе Крэчиты, которые были разомъ повсюду. Спрячься, Марта, спрячься!
Марта спряталась, и вошелъ отецъ, маленькій Бобъ, передъ которымъ висло три фута шарфа, кром бахромы, его изношенное платье было заштопано и вычищено, чтобы сдлать его праздничнымъ, онъ несъ на плечахъ Тайни Тима, ибо, увы, Тайни Тимъ носилъ костыль, и ножки его были задланы въ желзные лубки.
— Гд-же Марта? воскликнулъ Бобъ Крэчитъ, осматриваясь кругомъ.
— Не пришла, отвчала госпожа Крэчитъ.
— Не пришла! произнесъ Бобъ, падая духомъ. Онъ былъ очень веселъ, когда вошелъ, потому что всю дорогу изъ церкви служилъ лошадью Тайни Тиму и прискакалъ съ нимъ какъ кровный скакунъ. Теперь-же онъ вдругъ сдлался грустнымъ и повторилъ: она не пришла въ день Рождества.
Марта не любила видть его грустнымъ, даже ради шутки, она выбжала изъ-за двери шкафа и бросилась къ нему въ объятья, между тмъ какъ молодые Крэчиты схватили Тайни Тима и понесли его въ прачешную для того, чтобы онъ послушалъ, какъ тамъ пуддингъ поетъ въ котл.
Когда Бобъ нацловался съ дочерью, а госпожа Крэчитъ достаточно посмялась надъ его легковріемъ, она спросила его:
— А какъ велъ себя Тайни Тимъ?
— Какъ золотой мальчикъ, отвчалъ Бобъ: даже лучше. Онъ, сидя часто одинъ, привыкъ задумываться, и ему приходятъ иногда въ голову самыя странныя вещи. Возвращаясь домой, онъ висказалъ мн надежду, что его замтили въ церкви, потому что онъ калка, и что пріятно напомнить всмъ въ день Рождества о Томъ, Кто заставлялъ хромыхъ ходить и слпыхъ видть.
Голосъ Боба дрожалъ, когда онъ говорилъ это, и задрожалъ еще боле при увреніи отца, что Тайни Тимъ растетъ и становится сильнымъ и здоровымъ.
Бобъ не усплъ ничего боле прибавить, потому что послышались частые удары костыля о полъ, и Тайни Тимъ, въ сопровожденіи брата и сестры, вошелъ въ комнату и услся на свою скамеечку у огня. Тогда Бобъ, заворотивъ обшлага своихъ рукавовъ (какъ будто ихъ можно было еще больше износить), налилъ въ кружку джину, положилъ туда лимонъ и, замшавши это питье, поставилъ его на очагъ, вскипть. А Петръ и вездсущіе два молодые Крэчиты отправились за гусемъ, котораго они вскор и принесли въ торжественномъ шествіи.
Гусь произвелъ такое волненіе, какъ-будто онъ самая рдкая птица,— пернатое существо, передъ которымъ и черный лебедь самое обыкновенное явленіе, и вправду, въ этомъ дом гусь являлся очень рдко. Госпожа Крэчитъ заправила соусъ, который уже киплъ въ кастрюльк, Петръ сталъ съ необыкновенною энергіею растирать картофель, Белинда посыпала яблочный соусъ сахаромъ, Марта вытирала горячія тарелки, Бобъ посадилъ Тайни Тима рядомъ съ собою на углу стола, два молодые Крэчиты поставили стулья всмъ, не забывъ и самихъ себя, и, усвшись на свои мста, всунули себ ложки въ ротъ, чтобы онъ не просилъ гуся, пока не дойдетъ до нихъ очередь. Наконецъ блюда были поставлены на мсто, и Бобъ произнесъ молитву. За молитвой послдовало томительное молчаніе, пока госпожа Крэчитъ, медленно осмотрвши ножикъ, приготовилась погрузить его въ грудь гуся. Но когда она приступила къ этой операціи и изъ груди гуся ползла давно-ожидаемая начинка, вокругъ стола поднялся шопотъ восхищенія. Даже Тайни Тимъ, возбужденный двумя молодыми Крэчитами, забилъ объ столъ ножикомъ и слабымъ голосомъ прокричалъ: ура!
Никогда не было такого гуся! Бобъ сказалъ, что онъ не повритъ, чтобы когда-нибудь жарили такого гуся. Нжность, ароматъ, величина и дешевизна гуся были предметами общаго удивленія. Съ прибавкою яблочнаго соуса и тертаго картофеля онъ самъ составлялъ совершенно достаточный обдъ для цлаго семейства, и дйствительно,— какъ съ большимъ удовольствіемъ замтила госпожа Крэчитъ (при вид одного маленькаго кусочка кости на блюд),— они еще не съли его всего. Однакоже каждый былъ сытъ, а младшіе Крэчиты были запачканы начинкой до самыхъ бровей. Когда Бэлинда перемнила тарелки, госпожа Крэчитъ вышла изъ комнаты одна (она не могла бы вынести свидтелей), вышла затмъ, чтобы вынуть пуддингъ и принести его. Предположите, что онъ недоваренъ! Предположите, что онъ сломался, когда его вынимали изъ котла! Предположите, что въ то время, когда все семейство наслаждалось гусемъ, кто-нибудь перелзъ черезъ стну задняго двора и укралъ пуддингъ, это такое предположеніе, отъ котораго два младшіе Крэчита уже поблднли какъ полотно, дйствительно предположивъ всевозможные ужасы.
Но, вотъ, сколько пару! значитъ, пуддингъ вынутъ изъ котла, затмъ запахъ, какой бываетъ въ день стирки: пуддингъ вывернутъ изъ салфетки, въ которой варился. Наконецъ, разнесся такой запахъ, какой можетъ быть, если рядомъ съ трактиромъ помщается пирожная, а за ней живетъ прачка: значитъ, идетъ самъ пуддингъ! Черезъ полминуты вошла госпожа Крэчитъ, раскраснвшаяся, но съ торжествующей улыбкой на губахъ и неся въ рукахъ пуддингъ: круглый, крпкій, точно пестрое пушечное ядро, облитый четвертью пинты горящей водки и украшенный на верхушк рождественскою зеленью.
О, какой чудесный пуддингъ! Бобъ Крэчитъ сказалъ очень серьезно, что пуддингъ представляетъ собою величайшій успхъ, достигнутый госпожею Крэчитъ съ тхъ поръ, какъ онъ, Бобъ, на ней женился. Госпожа Крэчитъ говоритъ, что теперь у нея отлегло отъ сердца, потому что, признаться, она сомнвалась-таки на счетъ количества муки. Каждый нашелъ, что сказать, но никто не сказалъ и не подумалъ даже, что этотъ пуддингъ очень малъ, для такой большой семьи. Каждый изъ Крэчитовъ покраснлъ бы отъ подобной мысли.
Наконецъ, обдъ былъ конченъ, скатерть снята, очагъ выметенъ и затопленъ. Когда попробовавши питье, готовившееся въ кружк, вс нашли его очень вкуснымъ,— на столъ были поставлены яблоки и апельсины, а на огонь брошена полная лопатка каштановъ. Все семейство услось у камина. У самаго локтя Боба Крэчита стояла вся фамильная стеклянная посуда: два бокала и кружка безъ ручки. Но они также хорошо вмстили въ себ горячее питье, какъ золотые кубки. Бобъ весело сталъ наполнять ихъ, между тмъ какъ каштаны съ шумомъ шипли и трещали на огн, и провозгласилъ:
— Дорогіе мои, дай Богъ намъ радостнаго Рождества! Да благословитъ насъ Богъ!
Все семейство въ одинъ голосъ повторило его слова, а Тайни Тимъ посл всхъ произнесъ:
— Да будетъ надъ каждымъ изъ насъ благословеніе Бога, его любовь и благодать.
Онъ сидлъ очень близко возл отца. Бобъ съ любовію держалъ его маленькую сухую ручку, какъ-будто хотлъ удержать его при себ и боялся, чтобы Тайни Тима не отняли у него.
— Духъ, сказалъ Скруджъ съ выраженіемъ участія, котораго онъ до сихъ поръ никогда не обнаруживалъ: скажи мн, будетъ-ли жить Тайни Тимъ?
— Я вижу пустое мсто въ углу около камина, возразилъ духъ, и бережно сохраняемый въ семь одинокій костыль. Если эти тни не измнятся въ будущемъ, то ребенокъ умретъ.
— Нтъ, нтъ, воскликнулъ Скруджъ. О нтъ, добрый духъ скажи, что онъ будетъ пощаженъ.
— Если эти тни не измнятся въ будущемъ, повторилъ духъ, никто изъ моего семейства уже не увидитъ его здсь. Но что-же такое? Пускай умираетъ: онъ этимъ уменьшитъ излишекъ народонаселенія.
Скруджъ наклонилъ голову, услыхавъ свои собственныя слова, приводимыя духомъ, имъ овладли раскаяніе и грусть.
— Человкъ! произнесъ духъ, если у тебя человческое сердце, а не камень, не повторяй этихъ злыхъ, фальшивыхъ, глупыхъ общихъ мстъ, пока ты не узнаешь, что такое излишекъ народонаселенія и гд онъ находится. Теб-ли ршать, кому жить и кому умирать? Въ глазахъ Бога ты, можетъ быть, мене достоинъ жить, нежели милліоны такихъ блдныхъ дтей. О, Боже мой! Слышать, какъ букашка на листк говоритъ, что живутъ чрезчуръ много ея голодныхъ братьевъ въ пыли!
Скруджъ, услыхавъ этотъ упрекъ духа, склонилъ голову и, дрожа, устремилъ свои глаза внизъ. Но онъ быстро поднялъ ихъ, услыхавъ свое имя.
— За здоровье мистера Скруджа! провозгласилъ Бобъ. Пью за здоровье господина Скруджа, которому мы обязаны этимъ пиромъ.
— Которому мы обязаны этимъ праздникомъ? воскликнула госпожа Крэчитъ, красня отъ волненія, я бы желала, чтобъ онъ былъ здсь. Я бы высказала ему свое мнніе о немъ. Пусть-бы онъ его скушалъ съ аппетитомъ.
— Милая моя, остановилъ ее Бобъ: передъ дтьми! въ день Рождества!
— Конечно, только въ такой великій праздникъ и можетъ случиться, чтобы кто пилъ за здоровье такого отвратительнаго, скупого, злого, безчувственнаго человка, какъ мистеръ Скруджъ. Ты, Робертъ, знаешь, каковъ онъ. Никто этого не знаетъ лучше тебя, мой бдный.
— Милая моя, кротко отвтилъ Бобъ: сегодня Рождество!
— Я буду пить за его здоровье ради тебя и ради дня, но не ради его самого, сказала мистриссъ Крэчитъ и затмъ провозгласила: долгой жизни ему! Радостнаго Рождества и счастливаго новаго года! Онъ, безъ сомннія, будетъ очень веселъ и очень счастливъ!
За матерью выпили тостъ и дти. То было первое ихъ дйствіе, совершенное безъ сердечнаго увлеченія. Тайни Тимъ выпилъ посл всхъ, но не цнилъ этого тоста ни во что. Скруджъ былъ страшилищемъ всего семейства. Одно его имя навлекло темную тнь, которая не разсялась въ продолженіе цлыхъ пяти минутъ.
Когда-же тнь прошла, вс сдлались еще веселе, отъ одной мысли, что покончили съ несчастнымъ Скруджемъ.
Бобъ сказалъ, что иметъ въ виду мсто для Петра, которое, если онъ его получитъ, будетъ приносить цлыхъ пять шиллинговъ и шесть пенсовъ въ недлю. Два молодые Крэчиты громко захохотали при мысли, что Петръ будетъ дловымъ человкомъ. Самъ-же Петръ задумчиво поглядывалъ изъ-за воротничковъ на огонь, какъ-бы размышляя о томъ, куда онъ помститъ на проценты свои деньги, когда сдлается обладателемъ такого огромнаго дохода.
Марта, которая была только еще въ учень у модистки, разсказала о томъ, какого рода работу она исполнила, сколько часовъ работала за одинъ присстъ и какъ долго она намрена завтра спать, такъ какъ ей позволено на слдующій день остаться дома. Она разсказала также о томъ, какъ она, нсколько дней тому назадъ, видла графиню и лорда и что лордъ былъ почти одного роста съ Петромъ. При этихъ словахъ Петръ такъ высоко выдернулъ свои воротнички, что они совсмъ закрыли его голову. Во время этой бесды каштаны и кружка съ питьемъ ходили кругомъ, а отъ времени до времени Тайни Тимъ плъ псню о ребенк, заблудившимся посреди лса въ снгу. У Тайни Тима былъ маленькій жалостный голосокъ, но онъ плъ очень хорошо.
Во всемъ этомъ праздник не было ничего великолпнаго. Семейство Крэчитовъ было отнюдь не блистательно. Одты были они не хорошо: башмаки ихъ далеко не были непромокаемы, платья ихъ были изношены, а Петръ, вроятно, былъ хорошо знакомъ съ помщеніемъ кассы ссудъ. Но Крэчиты были счастливы, благодарны Богу и за малое, дарованное имъ. были довольны другъ другомъ и временемъ, которое провели вмст. Когда они уже исчезали передъ взорами Скруджа, то казались еще счастливе при свт факела, которымъ духъ благословилъ ихъ на прощанье. Скруджъ до послдней минуты пристально смотрлъ на нихъ и въ особенности на Тайни Тима.
Между тмъ стало темно, и пошелъ сильный снгъ. Когда Скруджъ и духъ проходили по улицамъ, блескъ трещавшихъ огней въ кухняхъ, въ гостиныхъ и во всякаго рода комнатахъ былъ великолпенъ. Тутъ дрожащее пламя освщало приготовленія къ уютному обду, тарелки грлись на огн, а тяжелые красные занавсы готовы были спуститься, чтобы оградить комнату отъ холода и темноты. Тамъ вс дти семейства выбгали на улицу встрчать своихъ замужнихъ сестеръ, братьевъ, кузеновъ, дядей, тетокъ, чтобы первыми привтствовать ихъ. Здсь обрисовывались на шторахъ тни собравшихся гостей, а тамъ кучка красивыхъ двушекъ, закутанныхъ съ ногъ до головы и весело разговаривавшихъ, быстро переходила въ какой-нибудь сосдній домъ, и горе тому холостяку, который увидитъ, какъ он, разрумяненныя холодомъ и весельемъ, покажутся у него въ дверяхъ.
Судя по числу людей, бывшихъ на улицахъ и отправлявшихся провести вечеръ въ дружномъ кружк, вы подумали-бы, что дома не осталось никого и некому принять гостей. Но, напротивъ, каждый домъ ожидалъ гостей, и въ каждомъ дом ярко и весело пылали камины. О, какъ духъ радовался всему! Онъ посылалъ каждому дому свои благословенія. Его широкая грудь, его сильная, могучая длань были для всхъ открыты, свтлая, безобидная радость разливалась на всемъ его пути и повсюду, куда достигали его взоры. Вс были веселы, вс радовались. Даже фонарщикъ, одтый въ праздничное платье, какъ-будто собирался провести вечеръ гд-нибудь въ гостяхъ, и громко засмялся, проходя мимо духа, хотя зналъ, что кром Рождества и фонарей у него нтъ другихъ товарищей.
Духъ велъ Скруджа, не предупреждая его о томъ, куда они идутъ, и вдругъ они очутились посреди мрачнаго и пустыннаго болота, на которомъ были нагромождены чудовищныя массы камней, придававшія всей мстности видъ кладбища великановъ. Вода просачивалась везд, гд хотла, или просачивалась-бы, если-бы не сковалъ ее морозъ, ничто не росло здсь, кром мха, терновника и жесткой травы. На запад посл захода солнца оставалась только огненная полоса, которая, подобно мрачному глазу, оглянула эту пустыню и затмъ, жмурясь все больше и больше, исчезла, наконецъ, въ густомъ мрак темной ночи.
— Что это за мсто? спросилъ Скруджъ.
— Здсь живутъ рудокопы, работающіе въ ндрахъ земли, отвчалъ духъ. Но они знаютъ меня. Смотри!
Въ окн одной лачуги показался свтъ, и духъ со Скруджемъ быстро направились къ ней. Они прошли сквозь сложенную изъ камня и глины стну и увидли веселое общество, собравшееся вокругъ пылающаго огня. Оно состояло изъ стараго-стараго мужчины и такой-же женщины, ихъ дтей съ дтьми и внуками, вс были одты въ лучшія праздничныя платья. Старикъ, голосъ котораго рдко осиливалъ завыванія втра въ окружающей пустын, плъ рождественскую пснь, то была очень старая пснь, сложенная въ то время, когда старикъ былъ еще мальчикомъ. Отъ времени до времени вс, хоромъ, подхватывали эту пснь и каждый разъ, какъ раздавались голоса окружающихъ, старикъ становился веселъ и голосъ его длался громче, и каждый разъ, какъ хоръ смолкалъ, поникалъ и старикъ.
Духъ оставался здсь недолго. Онъ веллъ Скруджу взяться за его платье и направился… Куда? Не къ морю же? Именно къ морю. Скруджъ оглянулся и къ ужасу своему увидлъ за собою конецъ земли и страшный рядъ скалъ. Слухъ его былъ оглушенъ громовымъ шумомъ воды, волны которой летли одна на другую, съ ревомъ врываясь въ пробитыя ими пещеры, какъ-будто желая подкопать землю.
Въ нсколькихъ миляхъ отъ берега, на мрачной гряд подводныхъ скалъ, о которыя круглый годъ ударяли и разбивались кипучія волны, стоялъ одинокій маякъ. На его подножіи висли громадныя массы морской травы, и морскія птицы, какъ-будто рожденныя втромъ, подобно тому, какъ морская трава рождена водою, стаями летали вокругъ, то поднимаясь вверхъ, то опускаясь, подобно волнамъ, которыхъ он на лету касались своими крыльями.
Но даже и здсь два человка, смотрвшіе за маякомъ, развели огонь, который, сквозь окно въ толстой каменной стн, бросалъ яркій лучъ свта на страшное море. Протягивая черезъ деревянный столъ свои жесткія руки, они, со стаканами грога, пожелали другъ другу радостнаго Рождества, и старшій изъ нихъ, лицо котораго было все обвтрено суровой погодой, какъ бываетъ испорчена на старомъ корабл фигура, прикрпляемая къ носовой части, затянулъ громкую псню, похожую на завываніе бури.
Духъ снова пустился въ путь надъ темнымъ и мрачнымъ моремъ, удаляясь, какъ онъ сказалъ Скруджу, отъ всякаго берега, пока они не спустились на какой-то корабль. Они приближались къ рулевымъ, къ вахтеннымъ на бак, къ офицерамъ на вахт, вс эти темныя фигуры казались привидніями на своихъ постахъ, но каждый изъ нихъ напвалъ въ полголоса рождественскую пснь или думалъ о Рождеств, или, наконецъ, тихимъ голосомъ передавалъ своему сосду какое-нибудь воспоминаніе о прошедшемъ Рождеств, связанное съ надеждами на скорое возвращеніе домой. И каждому человку на корабл, изъ бодрствовавшихъ и спавшихъ, добрыхъ и злыхъ,— каждому случилось въ этотъ день, чаще нежели во всякій другой въ году, сказать доброе слово своему ближнему, и у каждаго была своя доля праздника, каждый вспоминалъ дорогихъ его сердцу, теперь далекихъ отъ него, и зналъ, что въ этотъ день они съ любовью вспоминаютъ о немъ.
Когда Скруджъ, внимательно вслушиваясь въ завыванія втра, думалъ о томъ, какъ торжественно и странно двигаться во мрак надъ невдомой пучиной, тайны которой глубоки какъ смерть, слухъ его вдругъ поразилъ громкій задушевный хохотъ. Еще больше поразило его, когда онъ узналъ въ этомъ хохот голосъ своего племянника и самъ очутился въ свтлой сухой комнат. Духъ, улыбаясь, стоялъ возл Скруджа и дружелюбно смотрлъ на племянника.
— Ха, ха, смялся племянникъ Скруджа, ха, ха, ха!
Если вамъ случалось, что невроятно, знать человка, который бы смялся боле отъ души, чмъ племянникъ Скруджа, то я могу только сказать, что желалъ бы знать этого человка. Прошу васъ познакомить меня съ нимъ, и я охотно буду его пріятелемъ.
Въ безпристрастной природ встрчаются прекрасныя сочетанія и противорчія: между тмъ, какъ нужда и болзни порождаютъ заразу, — также, не можетъ быть ничего заразительне смха и веселья.
Въ то время, когда племянникъ Скруджа хохоталъ, держась за бока и съ самыми ужасными гримасами, жена его также отъ души хохотала, и собравшіеся у нихъ друзья вторили имъ также громко и весело: Ха, ха, ха! Ха, ха, ха!
— Онъ сказалъ, что Рождество — вздоръ! воскликнулъ наконецъ племянникъ Скруджа, и еще самъ вритъ этому.
— Тмъ большій для него стыдъ, Фредъ! проговорила съ негодованіемъ его жена.— Славныя существа женщины: он ничего не длаютъ вполовину, а все принимаютъ къ сердцу.
Жена племянника была очень, очень хорошенькая женщина. Славное личико имло самое наивное выраженіе, маленькій розовый ротикъ былъ, казалось, созданъ для поцлуевъ, и его, безъ сомннія, часто цловали, когда она смялась, то маленькія ямочки на ея подбородк сливались въ одну, а другой пары такихъ блестящихъ и ясныхъ глазъ я никогда не видывалъ. Вообще, въ ней было что-то вызывающее, и подстрекающее, но въ то же время каждый остался бы ею совершенно доволенъ. Ручаюсь!
— Онъ престранный старикъ! сказалъ племянникъ Скруджа,— и не такъ пріятенъ, какъ могъ бы быть. Однакоже, творимое имъ зло наказываетъ его самого, и потому я не могу сердиться.
— Я уврена, что онъ очень богатъ, Фредъ, проговорила его жена: по крайней мр, ты всегда говорилъ мн это.
— Что-же толку въ его богатств, моя милая, отвчалъ племянникъ Скруджа: оно не приноситъ ему никакой пользы, онъ не длаетъ изъ него никакого добра, онъ даже себ не доставляетъ никакихъ удобствъ, даже не тшится мыслью,— ха, ха, ха!— что богатство его достанется когда-нибудь намъ.
— Я его терпть не могу, проговорила жена, а за нею повторили то же и прочія дамы.
— А я нисколько, возразилъ племянникъ Скруджа: мн жаль его, я не могъ бы, еслибъ и хотлъ, сердиться на него. Кто страдаетъ отъ дурного характера? Всегда онъ же. Напримръ, онъ вбилъ себ въ голову не любить насъ и отказался придти обдать съ нами. Ну, и что-же? Онъ-же теряетъ обдъ, хотя и не Богъ знаетъ какой.
— Я, напротивъ, думаю, что теряетъ очень хорошій обдъ, прервала его жена. Вс присутствующіе выразили то же мнніе, а они имли право судить компетентно, такъ-какъ только-что отобдали и теперь, при свт лампъ, собрались за десертомъ у камина.
— Я очень радъ слышать это, сказалъ племянникъ Скруджа, потому что не очень-то довряю искусству молодыхъ хозяекъ. Что скажете вы, Топперъ?
Топперъ, врно, заглядлся-было на одну изъ сестеръ племянницы Скруджа, почему и отвтилъ, что холостякъ есть несчастный отверженный, не имющій права выражать своего мннія по этому вопросу. При этомъ сестра племянницы Скруджа,— полненькая двушка, въ кружевной пелеринк (а не та, что съ розами) — покраснла.
— Продолжай, Фредъ, воскликнула племянница Скруджа, хлопая въ ладоши, ты никогда не кончаешь того, что началъ говорить! Такой, право, странный!
Племянникъ Скруджа опять разразился смхомъ, и такъ какъ невозможно было не заразиться этимъ смхомъ, хотя полненькая сестра и очень старалась воздержаться, нюхая для этого ароматическій уксусъ, то вс и послдовали примру хозяина.
— Я только хотлъ сказать, выговорилъ наконецъ племянникъ Скруджа, что упорствомъ своимъ быть съ нами въ ссор и не желать вмст повеселиться онъ лишаетъ себя нсколькихъ пріятныхъ минутъ, которыя не принесли-бы ему вреда. Я увренъ, что онъ теряетъ боле веселое общество, чмъ найдетъ наедин со своими мыслями въ сырой контор или въ своихъ пыльныхъ комнатахъ. Я намренъ приглашать его каждый годъ, какъ-бы онъ это ни принялъ, потому что мн жаль его.
Теперь настала очередь всему обществу смяться надъ нимъ за его надежду поколебать Скруджа, но, по своему добродушію и не очень обращая вниманія на то, надъ чмъ они смются, онъ еще старался подстрекнуть ихъ веселость и пустилъ бутылку вкругъ стола.
Посл чая они занялись музыкой и пніемъ. Семья была музыкальная, и они отлично исполнили нсколько хоровъ, въ особенности Топперъ, который могъ пть самымъ густымъ басомъ, причемъ жилы на его лбу нисколько не раздувались и лицо его не краснло. Жена племянника Скруджа играла хорошо на арф и, между прочимъ, сыграла маленькую арію, очень простенькую (насвистывать которую вы могли бы научиться въ дв минуты), которую имла обыкновеніе пть и двочка, прізжавшая въ школу за Скруджемъ, какъ о томъ напомнилъ ему духъ прошедшаго Рождества.
Когда раздались звуки этой аріи, Скруджъ вспомнилъ все, что показывалъ ему духъ, и сердце его все больше и больше смягчалось. Скруджъ подумалъ, что еслибы онъ могъ, много лтъ тому назадъ, часто слышать эту псенку, то устроилъ бы свою жизнь совершенно счастливо и теперь не было-бы надобности прибгать къ вызыванію изъ мертвыхъ Якова Марлея.
Но не весь вечеръ былъ посвященъ музык. Немного спустя, общество стало играть въ фанты. Хорошо быть иногда дтьми, и въ особенности хорошо это въ день Рождества, когда великій Основатель этого праздника былъ самъ ребенкомъ.
Впрочемъ, сначала общество стало еще играть въ жмурки, и я такъ же мало врю, чтобы глаза Топпера были дйствительно закрыты платкомъ, какъ тому, что они были у него въ сапогахъ. Я подозрваю, что щелочка подъ платкомъ была условлена между Топперомъ и племянникомъ Скруджа, и что духъ настоящаго Рождества зналъ это.
Способъ, которымъ Топперъ бгалъ за полненькой сестрой въ кружевной манишк, былъ оскорбленіемъ человческой доврчивости. Куда она, туда бросался и онъ,— опрокидывая каминный приборъ, прыгая черезъ стулья, наталкиваясь на фортепіано, путаясь въ занавсахъ. Онъ всегда зналъ, гд находилась полненькая сестра, и не хотлъ ловить никого другого. Еслибы нарочно (какъ нкоторые длали) натолкнулись на него, то онъ сдлалъ бы притворное усиліе поймать васъ, что было бы оскорбленіемъ вашему разуму, и тотчасъ-же бросился бы по направленію къ полненькой сестр. Она часто кричала, что это нечестно, и дйствительно это было нечестно. Но, когда онъ ее наконецъ поймалъ, когда, не смотря на ея быстрое порханіе мимо него, онъ загналъ ее въ уголъ, изъ котораго не было никакого исхода, тогда поведеніе его было еще хуже. Его притворство, будто онъ не узнаетъ ея, увреніе, что необходимо дотронуться до ея головного убора, и затмъ притязаніе, что для полнйшаго удостовренія въ ея личности непремнно нужно коснуться извстнаго кольца на пальц и цпочки на ше,— все это было нечестно, чудовищно! Безъ сомннія, она высказала Топперу свое мнніе объ этомъ, когда они такъ тихо разговаривали потомъ наедин за занавсами и уже другой бгалъ съ завязанными глазами.
Хозяйка дома не принимала участія въ игр въ жмурки, ее усадили удобно въ большое кресло, со скамеечкой подъ ногами, въ уютномъ углу, причемъ духъ и Скруджъ близко стояли возл нея. Но она приняла участіе въ игр въ фанты и въ игр ‘какъ вы его любите?’ Она превосходно умла находить возможность любить на вс буквы алфавита. Также въ игр ‘какъ, когда и гд?’ она была очень ловка и, къ тайному удовольствію племянника Скруджа, далеко превзошла своихъ сестеръ, хотя и он были догадливыя двушки, какъ могъ-бы сказать вамъ Топперъ. Здсь было собрано человкъ двадцать, молодыхъ и старыхъ, и вс играли. Скруджъ также принималъ участіе въ игр, сильно интересуясь всмъ тмъ, что происходило вокругъ него, онъ совершенно забывалъ, что голосъ его не могъ доходить до слуха, и часто высказывалъ громко свои догадки. Онъ очень часто отгадывалъ совершенно врно, потому что самая лучшая острая иголка не могла быть проницательне Скруджа, хотя онъ и старался казаться грубымъ и тупымъ.
Духъ былъ очень доволенъ, видя Скруджа въ такомъ настроеніи, и посмотрлъ на него съ такимъ снисхожденіемъ, что Скруджъ, словно мальчикъ, попросилъ у духа позволенія остаться, пока гости не разъдутся. Но духъ на это не согласился.
— Они начинаютъ другую игру, сказалъ Скруджъ. Останемся еще на полчаса, только на полчаса.
То была игра въ ‘да и нтъ’. Племянникъ Скруджа долженъ былъ загадать что-нибудь, а остальные отгадывать то, что онъ загадалъ, между тмъ, какъ онъ могъ отвчать на ихъ вопросы не иначе, какъ словами: ‘да’ или ‘нтъ’. Изъ отвтовъ на многочисленные вопросы, посыпавшіеся на племянника, оказалось, что имъ загаданъ живой зврь, непріятный, дикій, иногда ворчащій, иногда хрюкающій, иногда говорящій, живущій въ Лондон, ходящій по улицамъ, что его не водятъ напоказъ, что онъ не живетъ въ звринц и не предназначенъ на убой, что этотъ зврь — не лошадь, не оселъ, не корова, не быкъ, не тигръ, не собака, не свинья, не кошка, не медвдь. При каждомъ новомъ вопрос племянникъ разражался хохотомъ, и ему было до того невыразимо смшно, что онъ принужденъ былъ встать съ дивана и топать ногами.
Наконецъ, полненькая сестра, разразившись такимъ-же хохотомъ, воскликнула:
— Я отгадала! Я знаю, что это такое, Фредъ! я знаю, что это такое!
— Ну что? спросилъ Фредъ.
— Это вашъ дядя, Скру-у-уджъ!
Она угадала и тмъ вызвала общій восторгъ, хотя нкоторые и замтили, что на вопросъ — ‘не медвдь-ли?’ слдовало-бы отвтить — ‘да’ и что отрицательнаго отвта на этотъ вопросъ было достаточно, чтобы отвлечь мысль отъ господина Скруджа, хотя-бы играющіе и думали о немъ.
— Онъ достаточно повеселилъ насъ, сказалъ Фредъ, и было неблагодарно не выпить за его здоровье. Вотъ стаканъ глинтвейна подъ рукой, и я провозглашаю тостъ за здоровье дяди Скруджа!
— Отлично! За здоровье дяди Скруджа! воскликнули вс.
— Каковъ-бы онъ ни былъ, дай Богъ ему веселаго Рождества и счастливаго новаго года, сказалъ племянникъ Скруджа. Онъ не хотлъ принять отъ меня этого пожеланія, во все-же пускай оно исполнится. За здоровье дяди Скруджа!
Дяд Скруджу стало такъ весело и легко на душ, что онъ охотно отвтилъ-бы тостомъ и поблагодарилъ-бы неслышнымъ никому голосомъ всю компанію, если бы духъ далъ ему на это время. Но вся сцена унеслась отъ глазъ съ послднимъ словомъ племянника, и Скруджъ вмст съ духомъ были уже опять въ дорог..
Они летали очень далеко, видли многое, постили множество домовъ, и каждое ихъ посщеніе приносило счастіе. Духъ останавливался у постелей больныхъ, и больные развеселялись, изгнанникамъ казалось, что они близко къ своему дому, духъ Рождества посщалъ людей, поставленныхъ въ трудную борьбу съ судьбою… и къ нимъ возвращались надежда и силы, когда духъ подходилъ къ бдняку, послднему казалось, что онъ богатъ. Въ богадльняхъ, больницахъ, въ тюрьм, во всякомъ притон бдствія и нищеты, гд только человкъ не запиралъ дверей и не преграждалъ доступа духу, повсюду онъ вносилъ свои благословенія и раскрывалъ предъ Скруджемъ тайныя причины и значеніе всхъ этихъ печалей и бдствій.
То была длинная ночь, если только была лишь одна, ночь, но Скруджъ сомнвался въ этомъ, потому что вс праздники Рождества, казалось, были заключены въ періодъ, который онъ провелъ вмст съ духомъ. Странно было еще то, что хотя Скруджъ нисколько не измнялся въ лиц, духъ замтно становился все старше и старше.

0x01 graphic

Скруджъ замтилъ эту перемну, но ниразу не упомянулъ о ней, пока они не вышли съ одного дтскаго праздника и Скруджъ, бросивъ взоръ на духа, не увидлъ, что волосы его совсмъ посдли.
— Разв жизнь духовъ такъ коротка? спросилъ Скруджъ.
— Жизнь моя на земл очень коротка, отвчалъ духъ, конецъ ей сегодня ночью.
— Сегодня ночью! воскликнулъ Скруджъ.
— Да, сегодня въ полночь. И время это близко. Слушай!
Въ эту минуту куранты пробили три четверти двнадцатаго.
— Прости мн мой вопросъ, сказалъ Скруджъ, пристально смотря на платье духа, подъ твоимъ одяніемъ я вижу что-то странное и непринадлежащее теб. Что это такое? Нога или коготь?
— Оно могло бы назваться когтемъ, судя по мясу, которое есть на немъ, съ грустью отвтилъ духъ. Смотри.
Изъ складокъ его платья вышло двое дтей, — несчастныхъ, оборванныхъ, ужасныхъ. Они упали на колни, цпляясь за полы его платья.
— О, человкъ, смотри, смотри, смотри сюда внизъ! воскликнулъ духъ.
То были мальчикъ и двочка, — желтые, худые, оборванные, сморщенные, дикіе, грубые, хотя въ ихъ уничиженіи сказывалось что-то пресмыкающееся. Вмсто того, чтобы прекрасная юность округлила ихъ формы и окрасила ихъ самыми свжими красками, жесткая, костлявая рука, какъ бы рука времени, смяла, обезцвтила и сморщила ихъ. Въ ихъ юныхъ чертахъ, вмсто добраго, ангельскаго выраженія, виднлось что-то зловщее, демоническое, угрожающее. Никакое паденіе, никакое развращеніе человчества, въ какой бы то ни было степени, не могло создать уродовъ, хотя-бы на половину столь отвратительныхъ и ужасныхъ, какъ эти.
Скруджъ отступилъ, блдный отъ ужаса. Онъ пытался сказать, что они красивыя дти, но слова эти скоре задушили бы его, чмъ приняли участіе въ такой громадной, невроятной лжи.
Скруджъ могъ только спросить:
— Духъ, это твои дти?
— То дти людей, произнесъ духъ, смотря на нихъ внизъ, они цпляются за меня, взывая противъ своихъ отцовъ. Мальчика этого зовутъ Невжество, а двочку — Нужда. Берегись ихъ обоихъ и всего, что имъ сродно, но больше всего страшись перваго, потому что, я вижу, на чел его уже написанъ приговоръ: ‘Проклятіе’…. если только приговоръ этотъ не будетъ смытъ съ его чела. Духъ простеръ руку по направленію къ Лондону и воскликнулъ: Посмй отрицать этотъ приговоръ! Клевещи на тхъ, кто дерзаетъ указать его теб! Или признай его для твоихъ злодйскихъ цлей партій и поступай еще хуже. Но берегись конца!
— Разв у нихъ нтъ никакого пріюта? спросилъ Скруджъ.
— Разв нтъ тюремъ? отвтилъ духъ, повторяя въ послдній разъ его собственныя слова. Разв нтъ рабочихъ домовъ?
Колоколъ пробилъ двнадцать.
Скруджъ повернулъ голову, чтобы посмотрть на духа, но духа уже не было. Когда прозвучалъ послдній ударъ, Скруджъ вспомнилъ предсказаніе стараго Якова Марлея и, поднявъ глаза, увидалъ страшное привидніе, закутанное съ головы до ногъ и приближавшееся къ нему подобно стелящемуся по земл, туману.

Глава IV.
Послдній изъ духовъ.

Тихо, торжественно и молчаливо приближалось привидніе. Когда оно подошло близко, Скруджъ опустился на колни. Самый воздухъ, окружавшій привидніе, распространялъ, казалось, мракъ и таинственность. Оно было покрыто чернымъ одяніемъ, скрывшимъ его голову, лицо, формы тла и оставлявшимъ на виду только одну простертую руку. Если-бы не эта рука, трудно было бы отличить фигуру духа среди ночи и отдлить его отъ мрака, которымъ онъ былъ окруженъ.
Скруджъ видлъ что привидніе было огромнаго роста, и, при его приближеніи, чувствовалъ, что таинственное присутствіе духа наполняетъ его душу ужасомъ. Больше онъ ничего не зналъ, потому что духъ не говорилъ, не шевелился.
— Я нахожусь въ присутствіи духа будущаго Рождества? произнесъ Скруджъ.
Духъ не отвчалъ и указалъ только рукою впередъ.
— Ты будешь показывать мн тни тхъ вещей, которыя еще не случились, но должны случиться въ будущемъ, продолжалъ Скруджъ. Не такъ-ли, духъ?
Верхнія складки одянія свернулись на мгновеніе, какъ будто духъ наклонилъ голову, это было единственнымъ его отвтомъ.
Хотя Скруджъ и привыкъ въ послднее время къ обществу привидній, однако-же эта молчаливая фигура такъ пугала его, что ноги его дрожали, и когда онъ готовился слдовать за духомъ, то почувствовалъ, что едва-ли будетъ въ состояніи держаться на ногахъ. Духъ остановился, какъ-будто замтивъ его состояніе и желая дать ему время придти въ себя. Но Скруджу сдлалось отъ этого еще хуже. Имъ овладвалъ смутный ужасъ отъ сознанія, что изъ-за этого темнаго облака на него пристально устремлены глаза духа, между тмъ какъ онъ, Скруджъ, не смотря на вс старанія открыть свои глаза какъ можно больше, не могъ видть ничего, кром руки привиднія и большой массы чего-то чернаго.
— Духъ будущаго! воскликнулъ онъ, я боюсь тебя боле, нежели всхъ духовъ, которыхъ я видлъ до сихъ поръ. Но такъ, какъ я знаю, что твое намреніе — длать мн добро, и такъ какъ я надюсь жить съ цлью сдлаться другимъ человкомъ, то я готовъ перенести твое общество, и перенести его съ благодарнымъ сердцемъ. Ты не будешь говорить со мною?
Привидніе ничего не отвчало. Рука была протянута прямо впередъ.
— Веди меня, сказалъ Скруджъ, веди! Ночь быстро проходитъ, а это время драгоцнно для меня, я знаю. Веди же меня!
Привидніе двинулось впередъ такъ же плавно, какъ оно пришло. Скруджъ слдовалъ въ тни его одянія, которое, какъ ему казалось, подымало и вело его,
Едва-ли можно сказать, что они вошли въ городъ: скоре городъ двинулся къ нимъ и заключилъ ихъ въ себя. Какъ-бы то ни было, они очутились въ самомъ центр его,— на бирж, среди негоціантовъ. Одни быстро ходили взадъ и впередъ, другіе, позвякивая деньгами въ карман, собирались въ кучки и разговаривали,— кто смотря на часы, кто задумчиво вертя свои большія золотыя печати, и такъ дале, какъ часто видлъ ихъ Скруджъ и до этого.
Духъ остановился за кучкой дловыхъ людей. Видя, что рука его направлена въ ту сторону, Скруджъ подошелъ послушать разговоръ негоціантовъ.
— Нтъ, говорилъ большой, жирный господинъ съ громаднымъ подбородкомъ. Я ничего больше не знаю объ этомъ. Я знаю только, что онъ умеръ.
— Когда онъ умеръ? спросилъ другой.
— Въ прошлую ночь, кажется.
— Что же такое случилось съ нимъ? спросилъ третій, забравши множество табаку изъ очень большой табакерки. Я думалъ, что онъ никогда не умретъ.
— Богъ знаетъ, отвтилъ первый со вздохомъ.
— Что онъ сдлалъ со своими деньгами? спросилъ краснолицый господинъ съ висячимъ на носу наростомъ, который дрожалъ, какъ у индюка.
— Я не слыхалъ объ этомъ ничего, отвчалъ опять со вздохомъ господинъ съ большимъ подбородкомъ. Можетъ быть, онъ оставилъ ихъ мн,— вотъ все, что я знаю.
Эта шутка была встрчена общимъ смхомъ.
— Похороны его будутъ очень печальны, сказалъ тотъ же господинъ: я положительно не знаю человка, который бы пошелъ на нихъ. Разв намъ собрать охотниковъ.
— Я не прочь пойти, если будетъ завтракъ, отвчалъ господинъ съ наростомъ на носу, но я непремнно долженъ быть накормленъ, если буду однимъ изъ охотниковъ.
Послдовалъ другой взрывъ смха.
— Въ такомъ случа — я самый безкорыстный изъ васъ, сказалъ первый, потому что никогда не ношу черныхъ перчатокъ и никогда не завтракаю, но я, пожалуй, пойду, если найдутся еще охотники. Думая объ этомъ, я почти убжденъ, что былъ его лучшимъ другомъ, потому что когда мы встрчались, то останавливались и разговаривали. Прощайте, прощайте!
Говорившіе разошлись и смшались съ другими кружками. Скруджъ зналъ перваго господина и посмотрлъ на духа, чтобы получить объясненіе.
Привидніе проскользнуло въ улицу. Палецъ его указалъ на двухъ встртившихся лицъ. Скруджъ сталъ опять слушать, думая найти объясненіе.
Онъ этихъ особъ отлично зналъ. То были дловые люди, очень богатые и значительные. Онъ всегда старался высоко стоять въ ихъ мнніи — въ дловомъ отношеніи, конечно, и только въ одномъ дловомъ.
— Здравствуйте, сказалъ одинъ.
— Какъ поживаете? спросилъ другой.
— Хорошо, отвчалъ первый. Старый скряга получилъ! наконецъ свое, а?
— Да, говорятъ, возразилъ второй. Холодно, не правда-ли?
— Какъ всегда на Рождество. Вы не катаетесь на конькахъ?
— Нтъ, нтъ, некогда объ этомъ думать. Прощайте.
Ни одного слова больше. Въ этомъ одномъ заключался ихъ разговоръ, и съ тмъ они и разстались.
Скруджъ сначала удивился-было, что духъ придаетъ значеніе такимъ, повидимому, пустымъ разговорамъ, но, чувствуя, что они должны заключать въ себ какое-нибудь скрытое значеніе, онъ сталъ отыскивать, какое именно оно можетъ быть. Едва-ли эти разговоры могли относиться къ смерти Якова, его стараго компаньона, потому что то было прошлое, а сопровождавшій его духъ имлъ дло съ будущимъ. Скруджъ не могъ также припомнить никого близкаго себ, къ кому могъ бы отнести эти разговоры. Но, безъ сомннія, къ кому бы они ни относились, они заключали въ себ скрытое значеніе, направленное къ его исправленію. Поэтому онъ ршился взвшивать каждое услышанное слово и каждую увиднную вещь, въ особенности-же наблюдать за своею собственною тнью, когда она появится, онъ ожидалъ, что поведеніе его будущаго и дастъ ему нить, на которую онъ не могъ до сихъ поръ попасть, и сдлаетъ легкимъ разршеніе смущавшихъ его загадокъ.
Онъ сталъ осматриваться, чтобы увидть свой образъ, но въ углу, въ которомъ онъ имлъ обыкновеніе стоять, находился другой человкъ, и хотя часы показывали время, въ которое Скруджъ имлъ обыкновеніе приходить сюда, онъ не видлъ ничего похожаго на себя въ толп, проходившей черезъ портикъ. Однакоже это его мало удивило, потому что онъ ршилъ въ ум перемнить свою жизнь. Онъ думалъ и надялся, что здсь именно начинаютъ исполняться его новыя намренія.
Тихо и мрачно стояло за нимъ привидніе со своею протянутою рукою. Когда Скруджъ очнулся, то по положенію тни, стоявшей за нимъ, ему показалось, что невидимые глаза пристально впились въ него. Это заставило его вздрогнуть и бросило въ холодъ.
Они покинули шумную и дятельную биржу и отправились въ мрачную часть города, въ которой Скруджъ никогда не бывалъ до сихъ поръ, однакоже онъ узналъ ее и ея дурную славу. Улицы были грязны и узки, лавки и дома самой печальной наружности, люди полунагіе, пьяные, въ стоптанныхъ сапогахъ, грязные. Входы въ дома, подобно помойнымъ ямамъ, извергали на кривыя улицы вонь и грязь, весь кварталъ дышалъ преступленіемъ, развратомъ и нищетой.
Въ самомъ центр этого вертепа позора находилась мрачная лавчонка подъ навсомъ съ крышею, гд покупались желзо, старое тряпье, бутылки, кости и всякіе грязные отброски. Внутри лавки полъ былъ заваленъ кучами ржавыхъ ключей, гвоздей, цпей, крючковъ, пилъ, всовъ, гирь и всякаго рода негоднаго желза. Тайны, которыя мало кто захотлъ бы изслдовать, были скрыты подъ ворохами непристойныхъ лохмотьевъ, подъ кучами гнилого сала и костей. Среди этого товара, передъ камелькомъ, сложеннымъ изъ старыхъ кирпичей, въ которомъ горлъ коксъ, сидлъ торговецъ,— сдой мошенникъ, лтъ около семидесяти. Онъ защищалъ себя отъ наружнаго холода изношеннымъ покрываломъ, сдланнымъ изъ разныхъ лоскутьевъ и висвшимъ на шест, и курилъ свою трубку съ полнымъ наслажденіемъ тихаго отдыха.
Скруджъ и привидніе очутились передъ этимъ человкомъ въ то самое время, когда въ лавку прокрадывалась женщина съ тяжелымъ узломъ, но едва она вошла, какъ явилась другая женщина, нагруженная такимъ же образомъ, слдомъ же за послднею вошелъ человкъ въ поношенномъ черномъ плать, и при вид этихъ женщинъ онъ былъ крайне пораженъ. И он, и онъ тотчасъ узнали другъ друга. Посл короткой паузы неописаннаго удивленія, къ которому присоединился и старикъ, вс разразились хохотомъ.
— Поденщица будетъ, конечно, первая! воскликнула первая вошедшая женщина, прачка пусть будетъ вторая, а гробоносецъ третій. Смотри, старый Джо, теб будетъ добыча. Недаромъ мы вс трое встртились здсь невзначай!
— Вы не могли встртиться въ лучшемъ мст, сказалъ старый Джо, вынимая трубку изо рта. Войдите въ гостиную, вы давно уже получили доступъ въ нее, и двое другихъ также намъ не чужіе. Подождите, пока я запру дверь въ лавку. Ахъ, какъ она скрипитъ! Я думаю, здсь нтъ ни одного такого ржаваго куска желза, какъ ея крючки, такъ же какъ, я полагаю, здсь нтъ ни однхъ такихъ старыхъ костей, какъ мои. Ха, ха! Мы вс врны своему призванію, мы хорошо подобраны другъ къ другу. Войдите-же въ гостиную, войдите.
Гостиной называлось пространство за ширмами изъ лохмотьевъ. Старикъ помшалъ угли въ камельк старымъ желзнымъ прутомъ и, сбросивъ нагаръ съ дымящейся лампы (дло было ночью) чубукомъ своей трубки, снова взялъ его въ ротъ.
Пока онъ занимался этимъ, женщина, которая уже говорила, бросила свои узелъ на полъ, нахально услась на скамейку, опустивъ локти на колни, и, съ дерзкимъ вызовомъ смотря на двухъ другихъ, сказала:
— Что тутъ дурного? что дурного, госпожа Дильберъ? Каждый иметъ право заботиться о самомъ себ. Онъ всегда это длалъ.
— Это дйствительно такъ, сказала прачка, никто не заботился больше о себ, чмъ онъ.
— Ну такъ чего-же стоять и глядть, какъ испуганнымъ? Кто будетъ знать объ этомъ? А мы, я полагаю, не станемъ осуждать другъ друга.
— О, нтъ! сказала вмст и госпожа Дильберъ, и человкъ въ черномъ. Конечно, нтъ!
— Ну и отлично! воскликнула женщина, довольно же объ этомъ. Кто станетъ страдать отъ потери нсколькихъ такихъ вещей, какъ эти, не умершій, я полагаю.
— Конечно, нтъ, сказала госпожа Дильберъ, смясь.
— Если этотъ злой, старый скряга желалъ сохранить ихъ посл своей смерти, продолжала женщина, такъ зачмъ-же онъ не былъ почеловчне во время своей жизни? Если-бы онъ былъ подобре, то кто-нибудь ухаживалъ-бы за нимъ, когда наступалъ часъ его смерти, и не лежалъ-бы онъ при послднемъ издыханіи одинъ-одинешенекъ.
— Вотъ самыя справедливыя слова, когда-либо слышанныя мною, сказала госпожа Дильберъ. Это достойная ему награда и судъ надъ нимъ.
— Я бы хотла только, чтобы этотъ судъ былъ немного потяжеле, возразила женщина, потряхивая узелъ, и я вамъ ручаюсь, что онъ былъ-бы тяжеле, если-бы я могла наложить руки на что-нибудь другое. Развяжи узелъ, Джо, и оцни-ка мн это. Говори просто. Я не боюсь быть первой и также не боюсь показать имъ то, что въ узл. Мы отлично знаемъ, я полагаю, что мы вс работали для себя, прежде чмъ встртиться здсь. Тутъ нтъ грха. Развяжи же узелъ, Джо.
Но любезность ея друзей не допустила этого, и человкъ въ черномъ взялъ на себя смлость показать свою добычу. Она была не велика: одна или дв печати, ящикъ для карандашей, пара запонокъ, булавка небольшой цны, вотъ и все. Старый Джо по нскольку разъ осматривалъ каждую вещь и, оцнивъ ее, отмчалъ мломъ сумму, которую онъ тутъ-же можетъ дать за нее, затмъ, когда увидлъ, что больше ничего не осталось, подвелъ итогъ и сказалъ:
— Вотъ вамъ разсчетъ, и, я не дамъ шести пенсовъ больше, хотя бы меня за это сварили живымъ въ кипятк. Чья очередь теперь?
Выступила госпожа Дильберъ. Ея добыча состояла изъ простынь, полотенецъ, кой-какого платья, двухъ старомодныхъ серебряныхъ чайныхъ ложекъ, пары сахарныхъ щипчиковъ и нсколькихъ сапоговъ. Разсчетъ съ ней былъ составленъ такимъ-же образомъ.
— Дамамъ я всегда даю больше, чмъ слдуетъ, это моя слабость, и этимъ я разоряю себя, сказалъ старый Джо. Вотъ вамъ счетъ. Если вы спросите у меня однимъ пенни больше и сдлаете изъ этого открытый вопросъ, я раскаюсь въ своей щедрости и сбавлю полъ-кроны.
— Теперь, Джо, разверни мой узелъ, сказала первая женщина.
Для большаго удобства Джо сталъ на колни и, развязавши съ трудомъ узелъ, вытащилъ большой и тяжелый свертокъ темной матеріи.
— Что это такое? спросилъ Джо, неужели пологъ съ кровати?
— Ну да, смясь и выгибая локти и колни впередъ, подхватила женщина. Конечно, пологъ съ кровати!
— Неужели вы его сняли такъ съ кольцами, совсмъ, когда онъ лежалъ на кровати? спросилъ Джо.
— Конечно, отвчала женщина. Почему-же мн было этого не сдлать?
— Вы родились, чтобы составить себ состояніе, сказалъ Джо, и вы, конечно, разбогатете.
— Я, конечно, не стану удерживать своей руки, когда стоитъ протянуть ее, чтобы достать что-нибудь, и еще ради такого человка, какимъ былъ онъ, я вамъ ручаюсь за это, холодно возразила женщина. Не пролейте масло на одяло.
— Это его одяло? спросилъ Джо.
— Чье-же, думаете вы? возразила женщина. Я полагаю, что теперь онъ не простудится безъ него.
— Я надюсь, что онъ умеръ не отъ заразительной болзни, а? спросилъ старый Джо, остановивши свою работу и смотря вверхъ.
— Не безпокойтесь объ этомъ, возразила женщина, мн не такъ было пріятно его общество, чтобы я стала копаться съ такими вещами возл него, еслибы онъ умеръ отъ заразительной болзни. А ты можешь осматривать эту рубашку, пока глаза у тебя заболятъ, и не найдешь въ ней ни одной дырки, ни одного даже потертаго мста. Это лучшая его рубашка, и дйствительно, она очень хороша. Она пропала-бы, если-бы я не взяла ее себ.
— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ старый Джо.
— А то, что его наврное похоронили-бы въ ней, отвчала женщина со смхомъ. Кто-то былъ такъ глупъ, что надлъ ее на. него, но я ее сняла. Если коленкоръ недовольно хорошъ для того, чтобы въ немъ хоронить, то на что же онъ годенъ? Это какъ разъ приличная матерія для такого тла, онъ не можетъ казаться отвратительне въ коленкоровой рубашк, чмъ онъ былъ въ этой.
Скруджъ слушалъ разговоръ этотъ съ ужасомъ. При вид этихъ людей, собравшихся вокругъ своей добычи, при тускломъ свт лампы старика, Скруджемъ овладли ненависть и отвращеніе, которыя едва-ли могли-бы быть больше при вид злыхъ демоновъ, торгующихъ самихъ тломъ.
— Ха, ха, ха! хохотала та же женщина, пока старый Джо вынималъ фланелевый кошелекъ и высчитывалъ каждому его получку.
— Вотъ и конецъ ему, при жизни онъ всхъ отталкивалъ отъ себя для того, чтобы мы были въ выигрыш посл его смерти. Ха, ха, ха!
— Духъ, воскликнулъ Скруджъ, дрожа всмъ тломъ, я вижу, вижу: судьба моя могла-бы быть сходна съ судьбою этого несчастнаго человка, моя жизнь вела къ тому. Боже милосердный, что это такое!
Онъ отступилъ въ ужас, потому что мсто дйствія перемнилось, и онъ почти прикасался къ кровати, къ голой кровати безъ полога, на которой что-то лежало подъ изодранной простыней, что-то, хотя и нмое, но говорившее за себя страшнымъ языкомъ.
Комната была очень темна, такъ темна, что ее нельзя было разсмотрть, хотя Скруджъ осматривался кругомъ, повинуясь какому-то тайному влеченію и боясь узнать, что это за комната. Слабый свтъ, проникавшій снаружи, падалъ прямо на кровать, и на ней лежало тло этого человка, ограбленнаго, брошеннаго, никмъ не оплакиваемаго, оставленнаго безъ надзора.
Скруджъ взглянулъ на привидніе. Его твердая рука указывала на изголовье. Покрывало было накинуто такъ небрежно на покойника, что малйшее прикосновеніе къ нему пальца Скруджа открыло-бы все лицо. Онъ думалъ объ этомъ, чувствовалъ, какъ это было-бы легко сдлать, и желалъ это сдлать, но онъ настолько-же былъ лишенъ власти сдернуть покрывало, какъ и удалить отъ себя привидніе.
О, холодная, холодная, суровая, ужасная смерть! Воздвигни здсь свой алтарь и окружи его всми ужасами, которые находятся въ твоей власти, ибо здсь твое царство! Но ты не въ состояніи перевернуть, ради своихъ ужасныхъ цлей, ни одного волоска на голов любимаго, уважаемаго, почитаемаго человка, ты не можешь исказить ни одной черты его. И это не потому, чтобы рука любимаго мертвеца была не такъ тяжела и не падала снова, когда ее поднимутъ, не потому, чтобы сердце и пульсъ бились, но потому, что рука была открыта и щедра, сердце билось правдиво, великодушно, тепло и мягко, а пульсъ былъ человческій. Рази, смерть, рази! и ты увидишь, какъ изъ нанесенной тобою раны вытекутъ добрыя дла покойнаго и разсятъ по свту вчную о немъ память!
Никто не произнесъ этихъ словъ, но Скруджъ слышалъ ихъ, смотря на постель. Въ это время онъ думалъ: Что, еслибы, этого человка воскресить! Какія могли быть его воспоминанія? Скупость, кулачество, жестокость и заботы о нажив. Да, они привели его къ богатому концу, нечего сказать!
Онъ лежалъ въ темномъ, пустомъ дом, и не было тутъ ни одного мужчины, ни женщины, ни ребенка, чтобы сказать: онъ былъ добръ ко мн въ томъ-то, и, въ память одного ласковаго отъ него слова, я буду добръ къ нему. Только кошка возилась у двери, а подъ камнями очага грызлись крысы. Что имъ нужно было въ этой комнат смерти, и почему он были такъ неугомонны? Объ этомъ Скруджъ не смлъ думать.
— Духъ, произнесъ онъ, это страшное мсто. Покинувъ его, я не забуду урока, поврь мн. Уйдемъ отсюда.
Но духъ продолжалъ указывать на изголовье.
— Я понимаю тебя, возразилъ Скруджъ, я-бы сдлалъ это, если-бы могъ, по это не въ моей власти, духъ, не въ моей власти.
Привидніе, казалось, опять посмотрло на него.
— Если есть въ город кто-нибудь, въ комъ смерть этого человка вызвала какое-нибудь волненіе, произнесъ Скруджъ, едва дыша, то умоляю тебя, духъ, покажи мн эту особу.
Привидніе на одно мгновеніе развернуло, подобно крылу, свое черное одяніе, и тотчасъ-же обнаружилась комната при дневномъ свт, въ которой сидла мать съ дтьми.
Она ожидала кого-то съ видимымъ нетерпніемъ, потому что ходила взадъ и впередъ по комнат, останавливалась при каждомъ звук, выглядывала въ окно, смотрла на часы, напрасно старалась приняться за иголку и едва могла выносить голоса своихъ дтей.
Наконецъ-то раздался давно ожидаемый стукъ въ дверь, мать побжала и встртила своего мужа, человка молодого, но на лиц котораго былъ отпечатокъ заботъ и печали. Теперь въ этомъ лиц было замчательное выраженіе: что-то въ род серьезной радости, которой онъ какъ будто стыдился и которую старался сдержать.
Онъ слъ за обдъ, который былъ приготовленъ для него передъ огнемъ, и, когда, посл долгаго молчанія она спросила слабымъ голосомъ: какія новости? онъ, казалось, затруднялся, какъ отвтить.
— Хорошія или дурныя? продолжала она, чтобы ему помочь.
— Дурныя, отвчалъ онъ.
— Мы совсмъ раззорены?
— Нтъ, Каролина, есть еще надежда.
— Надежда можетъ быть, если онъ смягчится,— возразила она съ удивленіемъ, все возможно, если случится такое чудо.
— Онъ боле не въ состояніи смягчиться, сказалъ мужъ: онъ умеръ.
Судя по ея лицу, она была мягкое и терпливое созданье, но, услыхавъ послднее, она обрадовалась и выказала это, всплеснувъ руками, она тотчасъ же затмъ раскаялась въ своей радости и огорчилась ею, но первое движеніе — было движеніе ея сердца.
— То, что мн сказала вчера вечеромъ полупьяная женщина, когда я хотлъ его видть и испросить недлю отсрочки, и то, что я принялъ за пустую отговорку, чтобы избжать свиданія со мною, оказывается правдою: онъ не только былъ очень боленъ, но тогда-же именно умиралъ.
— Кому же будетъ переведенъ нашъ долгъ?
— Не знаю, но до этого у насъ будутъ деньги, а еслибы ихъ даже и не случилось, то неужели мы такъ несчастны, что найдемъ такого-же немилосерднаго кредитора въ его наслдник. Эту ночь, Каролина, мы можемъ спать спокойно.
Да, смягчайте это, какъ хотите, а нельзя не признать, что сердца ихъ облегчились. Лица дтей, собравшихся вокругъ своихъ родителей, чтобы слушать то, что они такъ мало понимали, сдлались веселе, вообще, смерть этого человка водворила счастье и спокойствіе во всемъ дом. Единственное волненіе, какое духъ могъ показать Скруджу, было чувство удовольствія, произведенное этимъ происшествіемъ.
— Духъ, покажи мн какое нибудь нжное чувство, связанное со смертью, сказалъ Скруджъ, а то эта темная комната будетъ вчно у меня передъ глазами.
Духъ повелъ его по многимъ знакомымъ ему улицамъ, по дорог Скруджъ осматривался кругомъ, чтобы увидть себя, но его тни нигд не было. Они вошли въ домъ, гд жилъ бдный Бобъ Крэчитъ, въ то самое жилище, которое Скруджъ уже разъ постилъ, и гд теперь онъ увидлъ мать и дтей, сидвшихъ вокругъ огня.
Они сидли тихо, очень тихо. Шумные маленькіе Крэчиты, смирныя теперь, какъ статуи, сидли въ углу и смотрли на Петра, который держалъ передъ собою книгу. Мать и дочери шили также очень, очень тихо.
‘И, взявъ ребенка, поставилъ среди ихъ’.
Гд слышалъ Скруджъ эти слова? Не во сн-же. Ихъ, врно, прочелъ мальчикъ, когда Скруджъ, вмст съ духомъ, переступилъ порогъ. Зачмъ мальчикъ не продолжаетъ?
Мать опустила работу на столъ и приложила руку къ глазамъ.
— У меня болятъ глаза отъ чернаго, сказала она.
Отъ чернаго! А, бдный Тайни Тимъ!
— Имъ лучше теперь, сказала жена Крэчита, они слабютъ у меня отъ работы при свчахъ, а я ни за что на свт не хотла-бы показывать слабыхъ глазъ вашему отцу, когда онъ вернется. Время ему притти.
— Оно давно прошло, отвтилъ Петръ, закрывая книгу, но мн кажется, мама, что онъ вс эти послдніе дни ходитъ тише, нежели прежде.
Они опять притихли. Наконецъ, она проговорила твердымъ, веселымъ голосомъ, который разъ только задрожалъ:
— Я видла, какъ онъ ходилъ съ… я видла, какъ онъ очень скоро, бывало, ходилъ съ Тайни Тимомъ на плечахъ.
— И я также часто видлъ! воскликнулъ Петръ.
— И я также! подхватилъ другой. Вс видли.
— Но Тайни Тимъ былъ очень легокъ, продолжала она, наклонившись надъ работой, и отецъ такъ любилъ его, что ему было не трудно его носить, совсмъ не трудно. А, вотъ и отецъ вашъ!
Она вскочила ему навстрчу, и въ комнату вошелъ маленькій Бобъ въ своемъ шарф, который былъ ему очень нуженъ, бдняг. Чай для него былъ готовъ и стоялъ на заслонк. Вс старались помочь Бобу,— каждый въ чемъ могъ. Когда онъ услся, два младшихъ Крэчита влзли къ нему на колни, и оба ребенка приложили свои щечки къ его лицу, какъ-будто желая сказать: не горюй, папа, не надо горевать.
Бобъ былъ очень веселъ съ ними и болталъ со всмъ семействомъ. Онъ посмотрлъ на работу и похвалилъ госпожу Крэчитъ и ея дтей за ихъ искусство и быстроту въ работ. Они, по его мннію, кончатъ гораздо раньше воскресенья.
— Воскресенья! Такъ ты былъ тамъ сегодня, Робертъ? спросила его жена.
— Да, моя милая, отвчалъ Бобъ, и я жалю, что и ты не могла сходить туда, теб было-бы пріятно видть, какое это хорошее мсто, все покрытое зеленью. Но ты часто будешь видть его. Я общалъ ему, что буду ходить туда гулять каждое воскресенье. Мое маленькое, маленькое дитя, воскликнулъ Бобъ со слезами, мое маленькое дитя!
Тутъ онъ вдругъ разрыдался. Онъ не могъ удержаться. Для того, чтобы удержаться, нужно было, чтобы онъ не чувствовалъ себя еще такъ близко къ ребенку.
Онъ вышелъ и поднялся въ верхнюю комнату, ярко освщенную и украшенную зеленью, гд лежалъ ребенокъ. Бдный Бобъ слъ противъ него и, немного придя въ себя, поцловалъ маленькое личико. Онъ примирился съ тмъ, что случилось, и сошелъ внизъ совершенно счастливый.
Все семейство придвинулось къ огню, мать и дочери продолжали свою работу, между тмъ какъ Бобъ имъ расказывалъ о необыкновенной доброт племянника господина Скруджа, котораго онъ видлъ только одинъ разъ и который, встртивъ его въ этотъ день на улиц и видя, что онъ немного… только немного опечаленъ, говорилъ Бобъ, спросилъ его, что съ нимъ случилось. На что я ему и отвтилъ, продолжалъ Бобъ, потому что онъ самый милый и любезный господинъ, какого я когда-либо видлъ. ‘Это мн очень грустно, господинъ Крэчитъ, сказалъ онъ, и я душевно огорченъ за вашу добрую жену!’ Я положительно не понимаю, откуда онъ знаетъ это.
— Что знаетъ, мой милый?
— Что ты добрая жена, отвчалъ Бобъ.
— Вс это знаютъ, сказалъ Петръ.
— Отлично сказано, мой мальчикъ! воскликнулъ Бобъ. Конечно, вс знаютъ. Такъ онъ говоритъ: ‘Душевно огорченъ за вашу добрую жену. Если я могу быть вамъ полезенъ въ чемъ бы то ни было, продолжалъ онъ, давая мн свою карточку, вотъ гд я живу, пожалуйста, приходите ко мн’. Теперь я вамъ скажу, воскликнулъ Бобъ, не потому это было такъ восхитительно, что онъ могъ-бы что-нибудь сдлать для насъ, по потому, что онъ такой добрый. Положительно казалось, что онъ зналъ нашего Тайни Тима и чувствовалъ вмст съ нами.
— Я уврена въ томъ, что онъ добрая душа! сказала госпожа Крэчитъ.
— Ты еще больше уврилась-бы въ этомъ, моя милая, возразилъ Бобъ, еслибы ты его увидла и поговорила съ нимъ. Я вовсе не буду удивленъ,— замтить, что я говорю,— я вовсе не буду удивленъ, если онъ доставитъ Петру лучшее положеніе.
— Слышишь, Петръ? сказала госпожа Крэчитъ.
— И тогда, воскликнула одна изъ двочекъ, Петръ станетъ ухаживать и заведетъ свое хозяйство.
— Подите! проговорилъ Петръ, улыбаясь.
— И это можетъ случиться въ одинъ прекрасный день, сказалъ Бобъ, хотя на это еще довольно времени. Но, во всякомъ случа, какъ-бы и когда-бы мы не разстались другъ съ другомъ, я увренъ, что никто изъ насъ не забудетъ бднаго Тайни Тима, такъ какъ эта была наша первая разлука, не правда-ли?
— Никогда не забудемъ, папа! закричали вс.
— И я знаю, мои милые, продолжалъ Бобъ, что вспоминая, какъ онъ, хотя и очень маленькій ребенокъ, былъ терпливъ и кротокъ, мы не будемъ ссориться между собою и тмъ забывать бднаго Тайни Тима.
— Нтъ, никогда, папа! опять воскликнули вс.
— Я очень счастливъ, сказалъ маленькій Бобъ, я очень счастливъ!
Госпожа Крэчитъ и дочери поцловали его, Петръ пожалъ ему руку. Да, Тайни Тимъ, душа твоя была отъ Бога!
— Духъ, сказалъ Скруджъ, что-то говоритъ мн, что моментъ нашего разставанья близокъ, я чувствую это, хотя и не знаю, какимъ образомъ. Скажи мн, кто тотъ мертвецъ, лежавшій на голой кровати?
Духъ будущаго Рождества перенесъ его — хотя, казалось, въ другое время (и дйствительно, не было какъ будто никакого порядка во времени всхъ послднихъ видній, кром того только, что они вс были въ будущемъ), на мсто сборища дловыхъ людей. Но тамъ Скруджъ не увидлъ себя. Духъ, не останавливаясь, шелъ все прямо впередъ, какъ-бы къ желанному концу, пока Скруджъ не попросилъ его остановиться на минуту.
— Этотъ дворъ, сказалъ Скруджъ, черезъ который мы такъ поспшно летимъ, тотъ самый, гд была такъ много лтъ моя контора. Я и домъ вижу. Дай мн взглянуть на то, чмъ я буду въ будущемъ времени.
Духъ остановился, но рука его указывала по другому направленію.
— Вотъ домъ! воскликнулъ Скруджъ. Зачмъ-же ты указываешь въ другую сторону?
Неумолимый палецъ не измнялъ своего направленія.
Скруджъ подбжалъ къ окну своей конторы и посмотрлъ въ него. Конторой была она и теперь, но не его конторой. Мебель была не та, и человкъ, сидвшій на стул, былъ не онъ. Привидніе продолжало указывать по прежнему направленію.
Скруджъ повернулся къ духу и, удивляясь тому, куда и зачмъ они идутъ, слдовалъ за нимъ до желзныхъ воротъ. Тутъ онъ остановился, чтобы осмотрться прежде, чмъ войти, и увидлъ кладбище. Такъ здсь-то подъ землею почіетъ тотъ несчастный, котораго имя онъ теперь долженъ узнать. Это было достойное его мсто: запертое вокругъ высокими домами, заросшее сорными травами, произведеніями не жизни, а смерти, загроможденное могилами. Да, достойное мсто!
Духъ стоялъ между могилами и указывалъ на одну изъ нихъ. Скруджъ дрожа всмъ тломъ, подошелъ къ ней. Привидніе нисколько не измнилось, но Скруджу казалось, что онъ читаетъ въ его торжественной фигур другое страшное значеніе.
— Прежде, чмъ я приближусь къ этому камню, произнесъ Скруджъ, отвть мн на одинъ вопросъ. Тни-ли это того, что будетъ, или только того, что могло-бы быть?
Духъ продолжалъ указывать на могилу, передъ которой онъ стоялъ.
— Образъ жизни людей предсказываетъ имъ извстный конецъ, если они не измнятъ его, сказалъ Скруджъ, если же они измнятъ этотъ образъ жизни, то и конецъ измнится. Скажи мн, что такъ будетъ и съ тмъ, что ты мн показываешь.
Духъ былъ недвижимъ попрежнему.
Скруджъ приблизился къ нему, дорожа всмъ тломъ, и, слдя глазами за направленіемъ его пальца, прочелъ на покинутой всми могил свое собственное имя: Эбенезеръ Скруджъ.
— Неужели! воскликнулъ онъ, уже стоя на колняхъ. Человкъ, лежавшій на той кровати,— я?
Палецъ поднялся съ могилы на него и снова опустился къ могил.
— Нтъ, духъ! О, нтъ, нтъ!
Но палецъ не двигался.
— Духъ, воскликнулъ Скруджъ, крпко держась за одежду привиднія, слушай меня! Я теперь уже больше не тотъ человкъ, какимъ былъ прежде. Посл твоихъ указаній я не хочу быть тмъ, чемъ-бы сдлался. Зачмъ-же показывать мн все это, если нтъ больше надежды на мое исправленіе!
Въ первый разъ рука, будто, шевельнулась.
— Добрый духъ, продолжалъ Скруджъ. все еще стоя на колняхъ, ты жалешь меня, уврь меня, что я могу измнить тни, показанныя тобою, измнивъ къ лучшему свою жизнь.
Добрая рука задрожала.
— Я буду почитать въ своемъ сердц Рождество и буду стараться думать о немъ круглый годъ. Я буду жить въ прошедшемъ, въ настоящемъ и въ будущемъ. Вс три духа будутъ всегда со мной. Я не забуду ихъ уроковъ. О, скажи мн, что я могу стереть надпись съ этого камня!
И въ страстной мольб своей онъ схватилъ руку привиднія, оно старалось освободиться, по объятія Скруджа были сильны и удержали руку. Однако духъ, еще боле сильный, оттолкнулъ его.
Поднявъ руки въ послдней мольб, Скруджъ вдругъ сталъ замчать измненіе въ одяніи духа. Оно осло, сузилось и уменьшилось до размровъ столбика у его кровати.

0x01 graphic

ГЛАВА V.
Заключеніе.

Да, до размровъ столбика его собственной кровати. Кровать была его, и комната его. Но что было лучше и пріятне всего — это то, что будущее принадлежало ему и что было еще время раскаяться.
— Я буду жить въ прошломъ, настоящемъ и будущемъ! повторилъ Скруджъ, вскакивая съ постели. Вс три духа будутъ работать во мн. О, Яковъ Марлей! Да будутъ благословенны Небо и Рождество. Я говорю это, преклонивъ колна, да, старый Яковъ, преклонивъ колна!
Онъ былъ такъ взволнованъ и одушевленъ своими добрыми намреніями, что его прерывающійся голосъ не повиновался его вол. Во время послдней борьбы съ духомъ онъ сильно рыдалъ, и все лицо его было теперь покрыто слезами.
— Его не сорвали! воскликнулъ онъ, схвативъ полотно своего полога, его не сорвали съ кольцами и со всмъ! Онъ здсь, я здсь, и тни того, что случилось-бы, могутъ быть еще разсяны и уничтожены, я знаю, что он будутъ уничтожены!
Между тмъ, онъ старался одться, но руки, не повинуясь хозяину, вертели платье, выворачивали его, надвали вверхъ ногами, рвали, мяли его.
— Я не знаю, что длать! воскликнулъ Скруджъ, смясь и, плача въ одно и то же время и представляя собою, со своими чулками, совершеннаго Лаокоона. Я чувствую легкость, подобно перу, счастливъ какъ ангелъ, веселъ какъ школьникъ, у меня голова идетъ кругомъ, какъ у пьянаго. Дай Богъ каждому веселаго Рождества! Дай Богъ счастливаго новаго года всему свту! О, о, какъ я счастливъ!
Онъ побжалъ, подпрыгивая, въ столовую и, совершенно запыхавшись, остановился тамъ посреди комнаты.
— Вотъ и кастрюлька, въ которой было теплое питье! воскликнулъ Скруджъ, и сталъ снова ходить вокругъ камина. Вотъ и дверь, въ которую вошелъ духъ Якова Марлея. Вотъ уголъ, въ которомъ сидлъ духъ настоящаго Рождества! Вотъ окно, изъ котораго я видлъ блуждающихъ духовъ. Это все такъ, совершенно врно, все это случилось. Ха, ха, ха!
Этотъ хохотъ былъ хорошій, добрый хохотъ, особенно для человка, который уже много лтъ, какъ отвыкъ отъ смха,— хохотъ, предвстникъ частаго, веселаго смха!
— Я не знаю, какое число сегодня, сказалъ Скруджъ. Я не знаю, долго-ли я былъ въ сношеніи съ духами! Я ничего не знаю! Я совершенный ребенокъ! Да что за бда! Я охотно соглашусь быть ребенкомъ. Ахъ, какъ я счастливъ, какъ я счастливъ!
Громкій и веселый благовстъ остановилъ его восторги. Динь, динь, дингъ, бумъ! Бумъ, динь, дингъ, донгъ! Бумъ, бумъ! Дингъ, дингъ, дингъ, донгъ, бумъ, бумъ, бумъ, бумъ, бумъ! Какъ славно, какъ чудесно!
Онъ побжалъ къ окну, отворилъ его и сталъ смотрть на улицу. Ни тумана, ни дыма, ясный, свтлый, веселый, холодный день, морозъ плъ, казалось, для того, чтобы кровь прыгала и играла. Солнце обливало своими лучами точно золотомъ, небо сіяло, воздухъ былъ необыкновенно свжъ и пріятенъ, а колокола такъ весело звонили. Чудесно! чудесно!
— Какой сегодня день? закричалъ Скруджъ мальчику въ праздничной одежд, который, можетъ быть, и шлялся здсь затмъ, чтобы смотрть на него.
— А? произнесъ въ отвтъ необыкновенно удивленный мальчикъ.
— Какой сегодня день, красавчикъ мой? повторилъ Скруджъ.
— Сегодня? возразилъ мальчикъ. Да Рождество-же Христово!
— Сегодня Рождество! сказалъ самъ себ Скруджъ. Я не пропустилъ его! Духи сдлали все въ одну ночь! Они вдь могутъ совершить все, что захотятъ. Конечно, конечно! Эй, мой славный малый!
— Что? откликнулся мальчикъ.
— Знаешь-ли ты курятную лавку, тамъ, черезъ улицу, на углу? спросилъ Скруджъ.
— Еще-бы не знать! возразилъ мальчикъ.
— Ахъ, какой смышленный! сказалъ Скруджъ: замчательный мальчикъ! Не знаешь ты,— проданъ-ли индюкъ, получившій призъ на выставк и висвшій въ лавк? Не маленькій индюкъ, а большой?
— Какъ! тотъ индюкъ, который ростомъ съ меня? спросилъ мальчикъ.
— Что за прелестный ребенокъ! воскликнулъ Скруджъ: положительное удовольствіе говорить съ нимъ. Да, голубчикъ, мой.
— Онъ и теперь еще виситъ тамъ, отвтилъ мальчикъ.
— Въ самомъ дл? произнесъ Скруджъ. Такъ ступай и купи его.
— Ну, что вы шутите! воскликнулъ мальчикъ.
— Нтъ, нтъ, сказалъ Скруджъ: я говорю серьезно. Ступай, купи его и скажи, чтобы они принесли его сюда. Я укажу, куда его снести. Самъ же вернись вмст съ лавочникомъ, и я дамъ теб шиллингъ, если вернешься мене, чмъ въ пять минутъ, то я дамъ теб полкроны.
Мальчика какъ не было: самая твердая рука не могла-бы сдлать боле быстраго выстрла.
— Я пошлю его Бобу Крэчиту, прошепталъ Скруджъ, потирая руки и разразившись смхомъ. Онъ не узнаетъ, кто прислалъ. Индюкъ вдвое больше Тайни Тима. Вотъ будетъ славная шутка!
Рука, писавшая адресъ, была еще очень нетверда, но все-таки Скруджъ написалъ кое-какъ и спустился съ лстницы, чтобы отворить дверь на улицу и встртить лавочника.
Стоя тутъ, онъ взглянулъ на молотокъ.
— Я буду любить его всю жизнь! воскликнулъ Скруджъ, лаская его рукой. Едвали я прежде и смотрлъ-то на него! Какое честное выраженіе въ его фигур! Удивительный молотокъ! А, вотъ и индюкъ! Здравствуйте! Какъ поживаете? Съ веселымъ праздникомъ! Вотъ-такъ индюкъ! Невроятно, чтобы эта птица могла стоять на ногахъ, она наврное тотчасъ-бы сломала ихъ, какъ сургучныя палочки.
— Вдь его невозможно донести до Камденъ-тоуна, добавилъ Скруджъ. Наймите извощика.
Сильне хохота, съ которымъ онъ все это произнесъ, хохота, съ которымъ онъ заплатилъ за индюка и за извощика, хохота, съ которымъ онъ наградилъ мальчика, могъ быть только хохотъ, съ которымъ онъ, совершенно запыхавшись, бросился потомъ на стулъ и смялся до слезъ.
Выбриться было для него нелегкой задачей, потому что рука его продолжала сильно дрожать, а бритье требуетъ вниманія, даже когда вы сидите совершенно смирно. Но если-бы онъ и порзалъ себ кончикъ носа, то налпилъ-бы на него кусочекъ липкаго пластыря и былъ-бы совершенно счастливъ.
Онъ одлся въ самое лучшее свое платье и вышелъ, наконецъ, на улицу. Въ это время народъ выходилъ толпами изъ домовъ, точь-въ-точь какъ показывалъ ему духъ настоящаго Рождества.
Заложивши руки за спину, Скруджъ шелъ, поглядывая на всхъ съ восхищенной улыбкой. Онъ имлъ такой веселый и любезный видъ, что трое или четверо добродушныхъ малыхъ сказали ему: ‘Добраго утра, милостивый государь! Съ праздникомъ Рождества Христова!’ И Скруджъ часто говорилъ посл того, что изъ всхъ звуковъ, когда-либо слышанныхъ имъ, то были самые радостные самые пріятные звуки.
Онъ отошелъ еще недалеко, когда встртился съ господиномъ почтенной наружности, который наканун приходилъ къ нему въ контору и спрашивалъ: ‘это-ли контора Скруджа и Марлея?’ Сердце у него вздрогнуло при мысли,— какъ этотъ господинъ посмотритъ на него, но онъ зналъ теперь, какая дорога прямая, и пошелъ по ней.

0x01 graphic

— Милостивый государь, сказалъ Скруджъ, ускоряя шагъ и взявъ господина за об руки. Какъ ваше здоровье? Я надюсь, что вамъ удалось вчера. Это очень хорошо съ вашей стороны. Дай Богъ вамъ веселаго Рождества!
— Господинъ Скруджъ?
— Да, сказалъ Скруджъ, это мое имя, и я боюсь, что оно вамъ не совсмъ пріятно. Позвольте просить у васъ извиненія, и не будете-ли вы добры… Тутъ Скруджъ шепнулъ ему что-то на ухо.
— Господи! воскликнулъ господинъ, почти задыхаясь: любезный г. Скруджъ, серьезно-ли вы это говорите?
— Пожалуйста, сказалъ Скруджъ: ни одной копйкой меньше, въ этомъ заключаются взносы, которые мн слдовало-бы сдлать раньше, увряю васъ. Окажите мн эту милость.
— Любезный господинъ Скруджъ, произнесъ тотъ, пожимая ему руки, я не знаю, какъ и отвтить на такую щед…
— Не говорите ни слова больше, возразилъ Скруджъ. Заходите, пожалуйста, ко мн. Придете?
— Приду! воскликнулъ господинъ, и изъ его тона было ясно, что онъ намренъ исполнить это общаніе.
— Благодарю васъ, сказалъ Скруджъ, я вамъ очень обязанъ, благодарю васъ тысячу разъ. Да благословитъ васъ Господь!
Онъ пошелъ въ церковь, потомъ гулялъ по улицамъ, смотрлъ на людей, спшившихъ въ разныя стороны, ласкалъ дтей, распрашивалъ нищихъ, смотрлъ внизъ въ кухни, вверхъ на окна и чувствовалъ, что все это доставляетъ ему удовольствіе. Онъ и во сн никогда не видалъ, чтобы какая-нибудь прогулка или что-бы то ни было могли сдлать его такимъ счастливымъ.
Посл полудня онъ направился къ дому, гд жилъ его племянникъ.
Онъ прошелъ разъ десять мимо двери, прежде чмъ ршился постучаться. Но наконецъ онъ разомъ сдлалъ это.
— Дома-ли вашъ хозяинъ, моя милая? спросилъ Скруджъ двушку. Славная двушка! Очень милая.
— Дома, сударь.
— Гд онъ, голубушка?
— Онъ, сударь, въ столовой, вмст съ госпожей. Я укажу вамъ дорогу наверхъ, если угодно.
— Благодарю васъ, онъ знаетъ меня, сказалъ Скруджъ, положивъ уже руку на ручку двери, ведшей въ столовую. Я войду туда, моя милая.
Онъ тихонько повернулъ ручку и заглянулъ въ дверь. Столъ былъ накрытъ очень нарядно посреди комнаты, а молодые хозяева (они вдь всегда щепетильны на этотъ счетъ) смотрли, все-ли въ порядк.
— Фредъ, сказалъ Скруджъ.
Бдная племянница его, какъ она испугалась! Если-бы Скруджъ вспомнилъ, какъ она сидла въ уголк со скамеечкою подъ ногами, онъ ни за что не сдлалъ бы этого.
— Господи, Боже мой! воскликнулъ Фредъ, кто это?
— Это я, твой дядя Скруджъ. Я пришелъ къ обду. Можно войти?
Можно-ли ему войти! Скруджъ долженъ былъ благодарить Бога, что племянникъ не оторвалъ ему рукъ, пожимая ихъ. Боле чистосердечной встрчи не могло быть. Племянница встртила его такъ-же ласково, и примру ихъ послдовали и Топперъ, когда онъ пришелъ, и полненькая сестра и, наконецъ, вс остальные гости, когда они явились. Что за удивительный это былъ вечеръ! какія славныя игры! какое единодушіе! какое счастье!

0x01 graphic

Но на другое утро Скруджъ рано пришелъ въ свою контору. О, очень рано! Онъ только и думалъ о томъ, какъ-бы ему притти первымъ и поймать Боба Крэчита въ неаккуратности.
Такъ и случилось. Часы пробили девять, — Боба нтъ, четверть десятаго,— Боба, нтъ. Онъ опоздалъ ровно на восемнадцать минутъ съ половиною. Скруджъ сидлъ передъ широко раскрытою дверью, чтобы видть Боба въ то время, какъ онъ войдетъ въ свою конуру.
Бобъ, еще за дверьми, снялъ шляпу и шарфъ и однимъ прыжкомъ сидлъ уже на стул, скрипя перомъ съ такою поспшностью, какъ-будто онъ хотлъ догнать девять часовъ.
— Эй! закричалъ Скруджъ своимъ (насколько онъ могъ притвориться) обыкновеннымъ голосомъ. Что это значитъ, что вы приходите въ такіе часы?
— Извините меня, милостивый государь, проговорилъ Бобъ, я дйствительно опоздалъ,
— Опоздалъ, повторилъ Скруджъ, еще бы нтъ! Ступайте сюда, милостивый государь!
— Это только одинъ разъ въ году, умолялъ Бобъ, выходя изъ своей конуры. Это не повторится, милостивый государь. Я вчера немного веселился.
— Теперь я вотъ что скажу вамъ, мой другъ, сказалъ Скруджъ. Я не намренъ боле терпть такихъ вещей, и потому, продолжалъ онъ, вставая со стула и давая Бобу такого тумака въ бокъ, что тотъ снова полетлъ въ свою конуру,— и потому я намренъ увеличить ваше жалованье.
Бобъ задрожалъ отъ испуга и схватилъ линейку. Одно мгновеніе у него блеснула мысль ударить ею Скруджа, скрутить его, позвать съ улицы народъ на помощь и послать за сумасшедшей рубашкой.
— Съ праздникомъ Рождества Христова, Бобъ, сказалъ Скурджъ совершенно серьезно, хлопая его по спин. Дай Богъ теб радостнаго Рождества, мой добрый другъ, чмъ т праздники, которые я столько лтъ доставлялъ теб! Я увеличу ваше жалованье и постараюсь помочь вашей бдной семь. Мы потолкуемъ обо всемъ этомъ сегодня-же вечеромъ за стаканомъ горячаго пунша, Бобъ. Затопите-ка потепле камины, а прежде всего — скоре, чмъ моргнете,— купите себ другой ящикъ для угля.
Скруджъ исполнилъ все, что общалъ, и даже гораздо больше, что-же касается до Тайни Тима, который не умеръ, то Скруджъ сталъ для него вторымъ отцомъ.
Онъ сдлался такимъ добрымъ другомъ, добрымъ хозяиномъ и добрымъ человкомъ, какихъ только зналъ добрый старый Лондонъ или, вообще, какой-либо старый городъ въ добромъ старомъ свт. Нкоторые смялись надъ происшедшей въ Скрудж перемной, но онъ не обращалъ на это никакого вниманія. Онъ, по уму своему, зналъ, что всякое добро, все хорошее и великое, являющееся на этомъ свт, всегда возбуждаютъ смхъ въ людяхъ извстнаго сорта. Зная, что такіе люди все-таки останутся слпы, Скруджъ призналъ за лучшее, чтобы они жмурили свои глаза отъ смха, чмъ отъ дйствительной слпоты, которая гораздо мене пріятна. Онъ самъ въ душ смялся и былъ доволенъ.
Посл этого происшествія Скруджъ уже не имлъ сношеній съ духами, но всю жизнь свою руководился строгими правилами и любовью къ ближнимъ, умя отказывать себ и всегда помогать другимъ, и про него говорили, что если кто уметъ истинно чтить Рождество,— то это Скруджъ. Дай Богъ, чтобы то же самое можно было сказать о всхъ насъ! Итакъ, повторимъ за маленькимъ Тайни Тимомъ: да будутъ надъ каждымъ изъ насъ благословеніе Божіе, Его любовь и благодать!
Диккенс Чарльз
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Колокола, Диккенс Чарльз, Год: 1844
  2. Станция Мегби, Диккенс Чарльз, Год: 1866
  3. Рецепты доктора Меригольда, Диккенс Чарльз, Год: 1865
  4. Скряга Скрудж, Диккенс Чарльз, Год: 1843
  5. Рождественская песнь в прозе, Диккенс Чарльз, Год: 1843
  6. Часовые куранты, Диккенс Чарльз, Год: 1844
  7. Сверчок за очагом, Диккенс Чарльз, Год: 1845
  8. Сверчок за очагом, Диккенс Чарльз, Год: 1845
Электронная библиотека