(Рец. на кн.:) Иван Бунин. Том четвертый, Гершензон Михаил Осипович, Год: 1908

Время на прочтение: 4 минут(ы)

M. О. ГЕРШЕНЗОН

&lt,Рец. на кн.:&gt, Иван Бунин. Том четвертый
Издание товар. ‘Знание’. С.-Петербург, 1908

Серия ‘РУССКИЙ ПУТЬ’
И. А. БУНИН: PRO ET CONTRA
Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей
АНТОЛОГИЯ
Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 2001
Новая книга г. Бунина содержит в себе, кроме нескольких переводов (‘Годива’ Теннисона, ‘Каин’ Байрона и отрывки из ‘Золотой легенды’ Лонгфелло), около шестидесяти стихотворений, написанных в 1907 году, эти последние — конечно, самая ценная часть книги.
Они не вносят новой черты в художественную физиономию г. Бунина: каким мы его знали по его предыдущим двум томам, таков он и теперь, его дарование, по-видимому, достигло полного развития и последние пять-шесть лет стоит в зените. Тот же общий колорит, та же гамма настроений, только разве больше отчетливости в переживаниях и увереннее чеканка формы. Это дарование сравнительно невелико, но оно принадлежит к чистейшим и совершеннейшим, какие знает история русской поэзии, это — некрупный, но удивительно чистой воды алмаз.
Стихотворение г. Бунина, хотя бы и не подписанное, узнаешь среди тысячи, и прежде всего — по языку. Его поэтический слог беспримерен в нашей поэзии, только Огарев до известной степени обладал этой тайной создавать певучесть из обыденных слов, так, чтобы каждый отдельный стих быль прозаически прост и точен, а вся пьеса в целом дышала поэзией. Но Огареву мешала его небрежная расплывчатость: у г. Бунина прозаизм, точность, простота языка доведены до предела. Едва ли найдется еще поэт, у которого слог был бы так неукрашен, будничен, как здесь, на протяжении десятков страниц вы не встретите ни одного эпитета (того, что называется поэтическим эпитетом), ни одного сравнения, ни одной метафоры. Это язык совершенно деловитый, твердый и сухой. Г. Бунин почти не употребляет прилагательных, у него есть целые стихотворения, — и таких немало, — где нет ни одного прилагательного, а где оно и встречается, там оно носит чисто деловой характер: оно воспроизводит какую-нибудь конкретную черту явления, обыкновенно элементарную (‘алеющий закат’, ‘яркий, небесно-синий лен’, и т. п.). Все поэтические наросты языка удалены — осталось простое, трезвое, реальное слово, под пером г. Бунина русский стих впервые зазвучал той строгостью речи, которая отличает высшие образцы русской прозы: прозу Пушкина и Лермонтова. Ни одного лишнего слова, ни одной без надобности красочной черты, вообще, величайшая сдержанность в слове — такова ‘Тамань’ Лермонтова, и к этому образцу близко подошел г. Бунин.
Такое опрощение поэтического языка без ущерба для поэзии — под силу только истинному таланту. Здесь две стороны: во-первых, в простом наряде красива только настоящая красота, под традиционной пышностью поэтического слога нетрудно скрыть бедность вымысла или чувства — здесь ее нечем прикрыть, во-вторых, эта скупость на слова возможна только при величайшей меткости слова. В отношении живописной точности г. Бунин не имеет соперников среди русских поэтов. Он воспроизводит зрительный образ всегда конкретно и всегда в его простейшем виде, каким это представляется первому чувственному восприятию, и с минимальной затратой слов и красок достигает точности изумительной. Взгляните вниз с кормы корабля, когда он неподвижно стоит в гавани в яркое летнее утро, можно ли точнее изобразить текучий блеск кормы, чем это сделано в двух стихах г. Бунина:
Вверх по корме струится глянец зыбкий
От волн, от солнца и небес…
Вот чайки —
Белою яичной скорлупой
Скользят в волне зелено-голубой.
Или вот зажженное кадило:
Благоухай, звенящее кадило,
Дыханием рубиновых углей!
Или вот целая картина, неподражаемая в отношении рисунка — поэт стоит на пристани и смотрит, как отчаливает пароход:
Забил буграми жемчуг, закружился,
Зарывая малахиты под рулем.
Земля плывет. Отходит, отделился
Высокий борт. И мы назад плывем.
Мол опустел. На сор и зерна жита,
Свистя, слетелись голуби. А там
Дрожит корма, и длинный жезл бугшприта
Отходит и чертит по небесам.
Вот он закрылся мачтами, трубою,
Вот показался слева. Вдалеке
Он уж завидел море. Над водою
Уносит якорь в глине и песке.
Эта меткость глаза и пера, в соединении с глубоким поэтическим чувством, сделала г. Бунина неподражаемым мастером лирического жанра. Его лучшие стихотворения — те, где искусным подбором внешних черт картины он заставляет выступить наружу ея скрытый лиризм. Ему достаточно 24-х коротеньких строчек, чтобы нарисовать богатую реальную картину, насыщенную поэзией (‘На Плющихе’): горячее солнце озаряет столовую, паркет блестит, кот мурлычет на окне, бабушка сидит в качалке, курит — и думает: ‘вот уж и март, скоро праздники, а там лето, осень, — не успеешь оглянуться, года нет’, вдруг что-то широко блеснуло в окно: А! Это подростки несут зеркало на улице, и сидит бабушка, смотрит, как дым ее папиросы синеет и тает в светлой солнечной полосе —
…как за елью
В далекой просеке, весной.
В настоящем томе есть несколько восхитительных образчиков этой тонкой поэзии (‘Проводы’, Слепой’, ‘Дия’, ‘С обезьяной’). И свои собственные настроения г. Бунин передает совершенно таким же образом — в форме конкретной картины, из которой, как облако из моря, рождается лирическое чувство. Цитированное выше стихотворение ‘Проводы’ типично для г. Бунина: ушел пароход, — он стоит на пристани, сердце сжато грустью, — все на корме, знакомые и чужие, и всех, как близких, жаль…
А мне куда? — Март, сумерки… К вечерне
Звонят в порту… Душа весной полна,
Полна тоской… Вот огонек в таверне…
Но нет, домой! Я пьян и без вина.
Отдельно надо поставить ‘исторические’ стихотворения г. Бунина, которых как раз в этом томе довольно много. У него нет той сосредоточенности исторического чувства, которою силен В. Брюсов, но он и здесь своими простыми средствами умеет достигать большой красоты и выразительности. Между этими пьесами в настоящем томе есть одна поистине классическая: это — ‘Стамбул’. По улицам бродят облезлые, худые псы с печальными глазами —
Потомки тех, что из степей пришли
За пыльными скрипучими возами.
Эти первые четыре строки — удивительный художественный штрих: нынешний Стамбул мгновенно слился в вашем воображении с картиною кочевых орд в момент его завоевания мусульманами. И дальше — картина расцвета, могущества, и потом запустение — ‘И вой собак звучит тоской пустынь’ под древней византийской базиликой, — и наконец опять черта, связывающая в одно всю историю турецкого Стамбула:
Стамбул, Стамбул! Последней мертвый стан
Последнего великого кочевья!

КОММЕНТАРИИ

Впервые: Вестник Европы. 1908. No 6. С. 841—844, с подписью: М. Г. Печатается по этому изданию. Рецензия на кн.: Бунин И. Стихотворения 1907 г. СПб., 1908 (четвертый том пятитомного собрания сочинений, выпускавшегося товариществом ‘Знание’).
Михаил Осипович Гершензон (1869—1928) — историк русской литературы и общественной мысли, философ, публицист, переводчик, критик. В 1907—1908 гг. — сотрудник ‘Вестника Европы’, ежемесячно составлявший литературную хронику, и заведующий литературным отделом в журнале ‘Критическое обозрение’, к сотрудничеству в котором приглашал B. Брюсова, Вяч. Иванова, Андрея Белого.
…по его предыдущим двум томам… — Имеются в виду второй и третий тома собрания сочинений, вышедшие в 1903 и 1906 годах.
…’алеющий закат’… — Ср. строку: ‘Как нежны на алеющем закате… ‘ из стихотворения ‘Растет, растет могильная трава…’ (1906). …’яркий, небесно-синий лен’… — Цитата из стихотворения ‘Присела на могильнике Савуре… ‘ (1907).
Вверх по корже струится глянец зыбкий От волн, от солнца и небес… — Цитата из стихотворения ‘На рейде’ (1906).
Белою яичной скорлупой Скользят в волне зелено-голубой. — Цитата из стихотворения ‘И скрип и визг над бухтой, наводненной…’ (1906).
Благоухай, звенящее кадило, Дыханием рубиновых углей! — Цитата из стихотворения ‘Ограда, крест, зеленая могила…’ (1906).
Забил буграми жемчуг, закружился ~ Уносит якорь в глине и песке. — Первые три строфы из ранней редакции стихотворения ‘Проводы’ (1907).
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека