Рассуждение о мире и войне, Малиновский Василий Федорович, Год: 1803 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 37 минут(ы)

Василий Федорович МАЛИНОВСКИЙ

Рассуждение о мире и войне (1803)

Часть первая

I. Привычка к войне и мнение о необходимости оной

Довольно кратка наша жизнь и исполнена премногих неизбежных зол. Должны ль мы сами оную сокращать и ко многим бедам, неразлучным с нами по человечеству, присовокупить еще войну, которая есть зло самопроизвольное и соединение всех зол в свете. Привычка нас делает ко всему равнодушными. Ослеплены оною, мы не чувствуем всей лютости войны. Если же бы можно было, освободившись от сего ослепления и равнодушия, рассмотреть войну в настоящем виде, мы бы поражены были ужасом и прискорбием о несчастиях, ею причиняемых. Война заключает в себе все бедствия, коим человек по природе может подвергнуться, соединяя всю свирепость зверей с искусством человеческого разума, устремленного на пагубу людей. Она есть адское чудовище, которого следы повсюду означаются кровию, которому везде последует отчаяние, ужас, скорбь, болезни, бедность и смерть. Лишая народы спокойствия, безопасности, благоденствия, она рано или поздно причиняет их совершенное падение. Свидетели тому Египет, знаменитый своею мудростию, Греция — мать наук, Рим — отечество многих великих людей, соперница его — богатая Карфагена, и многия государства и народы, которые истреблены войною.

Время нам оставить сие заблуждение и истребить зло, подкрепляемое наиболее всего невежеством. Европа, ныне достигшая просвещения, человеколюбия, которые дают ей неоспоримые преимущества перед прочими частьми света, должна показать опыт оных чрез восстановление и утверждение общего и неразрывного мира между собою. Войны, которыми она непрестанно разоряется, не соответствуют ни человеколюбию, ни просвещению. Они могли быть извинительны для наших предков, когда они погружены были в варварстве и не знали другой славы, кроме той, чтобы разорять и убивать.

Мы думаем соединить просвещение и тихость наших нравов с варварством войны, сохраняя в оной человеколюбие и умеренность, несвойственные грубым народам, но сие человеколюбие и сия умеренность не более помогают лютостям войны, как и человеколюбие и мягкосердие палача, которые, заставляя его облегчить несколько страдания наказуемых, не препятствуют ему мучить и умерщвлять оных. Стыдно нам обманываться таковыми рассуждениями. Мы должны совсем оставить войну, чтобы показать, что мы действительно не варварские обычаи имеем.

Исключая привычку, мнение о необходимости войны есть причина нашей беспечности о истреблении оной и терпения нашего в рассуждении се бедствий. Многие люди довольно уверены, что война есть великое зло, но в то же время думают, она пеобходима. Сие мнение о необходимости, успокаивающее человека во всех его несчастиях, заставляет нас терпеливо сносить и бедствия войны и почитать все старания о истреблении оной тщетными. Сие мнение о необходимости войны делает ее наиболее необходимою. Сохранение общего и неразрывного мира в Европе почитается невозможным, и потому не помышляют об оном. Люди думают, что без войны не могут жить оттого, что войны всегда издавна были, но продолжительность зла не доказывает необходимость оного…

…Европейцы еще не сделали для истребления войны никакой попытки. Мир, какой они между собою делают толь же часто, как и войну, не достоин сего наименования, он есть токмо отдых от войны и может справедливее назваться перемирием, заключенным без означения сроку. Ибо государства и народы между тем не только что политически и тайно воюют между собою, но и явно готовятся и умножают свои силы, чтобы начать войну с большею жестокостию.

Впрочем, когда было помышлять о истреблении войны, недавно еще европейцы ослеплены были до крайности славою завоеваний и не имели понятия о истинном благосостоянии государств. Странное дело! Они старались узнать, как управляется весь мир, не зная, как управляется наша малая планета. Когда варварство и беспорядок царствовали еще в Европе, тогда уж были Тихобраг и Коперник. Европейцы считали звезды, составляли созвездия животных и думали, что они мудрые народы. Дух их парил в превыспренняя, чтобы прожить счастливо в своей планете прежде переселения в любимыя их звезды, они почитали за необходимо нужное заниматься глубокомысленными рассуждениями о бесполезных метафизических тонкостях.

Праздные толпы монахов, которых благоденствие зависело от невежества народов, питали оное, и большая часть людей воздавали нелепое почтение тем роскошнейшим и богатейшим монахам, которые сделали бога мира богом войны и обратили священный его закон в орудие своих страстей. Жестокие их повеления заставляли почитать войну и разорение народов средствами к спасению.

Вся Европа стонала под игом постыднейшего суеверия, самые государи страдали от него и со всею своею властию не могли пособить сему злу.

Мы теперь только удивляемся или смеемся ослеплению и жестокости своих предков, но кто тогда смел восстать против суеверия? Оно почиталось неразлучно соединенным с истинною верою. Все, которые разнились в мнении о господствующей вере, почитались проклятыми, заблужденными и несчастными, которых убивать вменялось за угождение богу. Подобно сему теперь война кажется непременно соединенною с благосостоянием народов, каждый соседственный народ почитается естественным врагом другого, и убийством и разорением оного приобретается слава.

Находя себя ныне просвещеннейшими, мы думаем, что не имеем никаких недостатков, и те, кои, будучи слишком велики, не могут избежать нашего примечания, мы называем необходимыми. Так свойственно всем векам ошибаться в своем заблуждении!

Просвещение не осталось без действия в гражданском управлении народов. Но в общем управлении между собою европейцы осталися при своем варварстве. Решение споров между народами в нынешние времена подобно решению частных споров в прежние варварские времена, когда законы были недостаточны и частные споры решались мечом и огнем.

Не лучше сего народы, заспорив между собою, причиняют взаимно друг другу всевозможные несчастия до тех пор, покуда и правый, не в состоянии будучи оные сносить, принужден бывает уступить свои права. Война есть величайший недостаток нашего просвещения, тем более достойный внимания, что более несчастий причиняет, нежели сколько оных могли причинить домашние и гражданские неустройства в те варварские времена.

Просвещение должно распространить наши виды и показать нам, что благоденствие каждого государства неразлучно с общим благоденствием Европы. Когда честные люди захотят разделить свои особенные выгоды , от польз общественных, тогда и сами не будут счастливы, и общество, в котором они живут, не будет благоденственно. Покуда европейцы не ограничат общенародным постановлением все частные свои выгоды, они всегда так, как теперь, будут делать себя и других несчастными.

Войны их между собою столь же непозволительны и вредны им всем вообще, как междуусобныя вражды баронов в прежние века, которые причиняли самим себе и всему отечеству вред для кратких и ненадужных польз или для удовлетворения страстей.

Европа довольно уже приготовлена к миру. Закон, нравы, науки и торговля соединяют се жителей и составляют уже из нее некоторый род особенного общества. Даже и языки, отделяющие один народ от другого, не делают важного препятствия в обхождении ее жителей, оные большею частию сходственны между собою, и некоторые из них могут служить всеобщими для европейцев.

Многие европейцы одного происхождения, и все почти перемешаны. Они б должны стыдиться почитать друг друга неприятелями. Они все имеют многие добродетели, достойные почтения и подражания. Имя европейца долженствовало б быть общее всем народам просвещеннейшей в свете страны и почтенно во всех народах прочих частей света.

Можно надеяться, что наступит сие блаженное время, когда Европа подобно одному отечеству всех ее жителей не будет более терзаема войнами. Но для чего мы будем отсрочивать сие блаженство? для чего не остановим мы тотчас бедствия войны? или мы не довольно еще оных испытали? или еще есть люди, которые думают, что война полезна? Рассмотрим их мнения.

II. Мнимые пользы войны

Некоторые говорят, что если б не было войны, то люди столько б умножились, что бы земля не могла их уместить и содержать. Сие мнение доказывает, что война есть весьма действительное средство предупредить размножение людей, но, впрочем, оно не достойно возражения, ибо вследствие оного должно бы радоваться всякому бедствию, истребляющему род человеческой. Посему и моровая язва не есть зло, и не токмо не должно стараться о средствах к пресечению оного, по и должно почитать за благополучие распространение оной. По сему мнению, также напрасно в нынешние времена ввели в употребление прививание оспы, ибо оными спасаются многие тысячи людей, которые бы без того могли погибнуть в младенчестве, не имея времени умножить род человеческий. Короче сказать, мы были б слишком снисходительны к нашему потомству, если б не перестали убивать друг друга из опасения, что им не будет места, где жить. Оставим это на их благоразумие, они, конечно, найдут еще довольно места, где жить, и средство содержать себя.

Против общего мира в Европе, может, иначе скажут, что оный будет для нее пагубен в рассуждении других частей света, потому что, привыкнув к миру, она потеряет свою силу и сделается добычею своих соседей. Но с наблюдением мира в Европе не разумеется пренебрежение военного искусства, которое нам всегда доставит преимущество над другими народами…

Итак, вся Европа вообще не имеет никакой пользы в войнах, но составляющие оную разные державы думают находить пользу в оных для того, что ими могут увеличиться и удовлетворить свое честолюбие.

Увеличение государства почитается выгодою войны, но мы видим по опыту, что многие государства, увеличившись войнами, опять оными же упали. Посему и не должны ль прочие, старающиеся по примеру их увеличиться, ожидать себе подобной участи? Могут ли они думать, что одинаковые причины не будут всегда производить одинаковые действия? Оное увеличение государства чрез войны весьма часто есть первый шаг к его падению.

Сила и могущество государства и твердость оного не зависят ни от пространства его владений, ни от множества людей, которые оно может приобрести войнами. Сие увеличение токмо по-видимому и на короткое время делает государства могущественнее, но в самом деле споспешествует их падению. Они сильны иль слабы по сравнению. Будучи средственны, они бывают сильны в рассуждении средственных или слабых, сделавшись велики, они не сделаются сильнее прежнего, ибо тогда должны сравниться с большими и сильнейшими. Притом они в сем состоянии величества начинают иметь более честолюбия, более неприятелей и более случаев к истощению своей силы. Между тем, как бы оставаясь в природном своем положении и не вступая в сравнение с великими, они могли б беспрестанно получать приращение внутренних сил, которые истощаются чрез потерю людей, чрез издержки, употребляемые на приобретение завоеваний и на удержание оных.

Сию истину доказывают многие европейские державы, которые из малых сделались велики, потом из великих сделались весьма слабы и возвратились из несвойственного им величества в природное свое состояние, истощенное, однако ж, непомерным напряжением их сил…

Дания владела некогда Швециею, Но сие величество ее кончилось разорением и упадком, Швеция не столь давно была одна из сильнейших держав и некогда была причиною страха для всей Европы, но величество сие, основанное на завоеваниях, оными же и упало. Оно служило к уменьшению ее внутренней силы и могущества. Когда завоевания увеличили сие государство, оно начало мешаться в европейские дела и иметь войны с сильнейшими державами. Покоренные города и провинции, умножив собою число соседей и неприятелей Швеции, не могли подавать помощь, соразмерную умножившимся от того нуждам в людях и деньгах. Напротив того, сие государство без сего увеличения не претерпело бы столько, но беспрестанно приращалось бы в народе и было б сильно само собою. То же можно сказать и об Испании, которая, истощив внутреннюю свою настоящую силу, потеряла, однако ж, приобретенные завоеваниями Нидерланды, Португалию и знатную часть Италии, Приобретения через войны подобны высоким пристройкам, несоразмерным основанию здания. Они отваливаются сами и подвергают все здание опасности разрушения.

Надежнейшая сила государства есть сила народа, собственно оное составляющего. Народ составляют не токмо единоначалие, но одна окружность земли, одна вера, один язык, одни выгоды, одни иль сходные обычаи и нравы. Привязанность, которую люди, соединенные природными отношениями, имеют между собою предпочтительно перед прочими, составляет узел народов. Завоевания могут присовокупить к государству целый народ или часть оного, тогда будут они соподданные, обращение к вере или случайная оной одинаковость может споспешествовать соединению завоеванных народов, но различие языка, нравов и обычаев будет всегда препятствовать тесному их соединению и оставлять некоторую холодность и неприязнь, умножаемые противуположением выгод или неравенством оных. Склонность к независимости или желание присоединиться к прежней власти навсегда останется и будет иметь со временем свое действие.

В заключение сего надлежит припомнить, что в нынешние времена завоевания трудны и невозможны почти. Если же удается кому немногие маловажные приобретения сделать, то оные производят ревность во всех других державах и непрестанные покушения в неприятеле возвратить оные. Часто государства, получив приобретения через одну войну, теряют оные через другую. Часто для соблюдения одной провинции разоряется целое государство.

Впрочем, увеличение хотя бы и не сопряжено было с толь опасными следствиями, однако ж не долженствует быть важным предметом государственного правления, оно не делает народ благоденственнее. Вся польза, какую оно имеет, есть только в удовлетворении честолюбия.

Некоторые народы имеют тщеславие почитать себя первыми в Европе своею силою, сие тщеславие заражает и дворы их, они присваивают себе первенство и поверхность в делах. Таковые дворы наиболее неприятностей должны бывают сносить, ибо, когда гордость бывает с одной стороны, тогда с другой бывает желание унизить.

Таковое тщеславие какого-либо двора бывает иногда не следствие его силы, но следствие свойств государя и тем опаснее, когда преемники его, почитая за долг поддерживать оное и не имея при том тех же свойств, довершают разорение, которому положены бывают начала несоразмерным честолюбием.

Народы превозносятся и веселятся величеством и важностию своего государства, но оные сами по себе не приобретают им никакого почтения и притом весьма дорого им стоят. Век Людовика XIV, бесспорно, был славнейший век французского двора, но оный в то же время может назваться железным веком Франции, среди веселия и торжества народ стонал от податей и помирал от голода, будучи сам несчастен, притом еще проклинаем был теми, которых он побеждал. Народы не могут точно знать о преимуществе и влиянии своего двора в европейских делах, оные закрыты политикою. Оттого многие из них думают, что двор их есть первый в Европе. В самом же деле ни один двор в Европе не может почитаться первым, сильнейшие из них шесть или семь имеют свои преимущества и недостатки. Разные случайные обстоятельства дают им иногда поверхность друг над другом, но оная недолго продолжается: война или внутренние замешательства приводят государства в слабость, лишающую оные прежнего веса в европейских делах, с тем оканчивается поверхность оных дворов, и горе им, ежели они употребляли оную во зло!

Хотя война есть средство для народа узнать силу его двора, но он и тут не знает точно ни о выигрышах, ни о потерях своих, притом счастие войны весьма ненадежно. Часто знаменитейшим победам последуют поражения. Итак, ни слава войны, ни величество двора не составляют славы и величества народа. Хорошее правление, просвещение и личные свойства народов суть надежнейшие средства к приобретению славы и почтения. Англичане пользуются всеобщим в Европе уважением, сему они должны своим великим людям в добродетелях, благоустройству своего правления и личным своим свойствам. Французы прежде сего умели давать свой тон целой Европе и заставляли ее подражать себе, тому причиною прежние их личные свойства, особливая им свойственная острота разума, обходительность, живость и ловкость.

Народы наиболее всего обязаны бывают своею славою наукам и просвещению. Тщетно они будут превозноситься могуществом и победами своих дворов, оные ненадежны, непродолжительны и могут их сделать только известными, но никогда не сделают их почтенными. Просвещение, добродетели и достоинства, напротив того, удостоверяют истинное почтение каждому народу, сколь бы он малосилен ни был. Старание народов превосходить друг друга силою и могуществом сохраняет между ними ненависть и предубеждение, способствующие к продолжению войны. Старание превосходить друг друга добродетелию и дарованиями споспешествует их истинному благоденствию и славе.

III. Предубеждение народов

Всякий думает, что грех, постыдное, беззаконное и жестокое дело есть убить человека. Хотя одно и то же не может быть вместе беззаконным и справедливым, однако ж бесчисленные тысячи людей убиваются во время войны без всякой совести. Привычка, невежество и суеверие причиною тому, что народы убивают друг друга с таким же равнодушием, как скотину. Ужасное ослепление века, почитаемого просвещенным, а и того еще более человеколюбивым! Тщетно мы будем превозноситься своим просвещением и человеколюбием, если оные не имеют довольно силы вывести нас из того заблуждения, что различие народов делает различие людей. Сожаление, благодарность, дружба и любовь не ограничиваются в своих действиях к одному или другому народу, но суть всеобщие чувствования одного человека к другому. Они часто превозмогают предубеждение народов и заставляют нас против воли верить, что и неприятели наши — люди. Вид несчастного трогает нас, хотя бы он не был одного народа с нами. Благодеяния заставляют любить человека, какого бы народа он ни был. Сходство нравов утверждает дружбу, несмотря на различие народов. Сильнее еще всех любовь, убеждает, что различие между народами не делает различия между человеками. Она заглушает глас народной ненависти и, истребляя предрассуждения, возвращает человека к природе.

Суеверие, невежество и ненависть преодолевают чувствования человечества одного народа к другому, они заставляют народы, воюющие между собою, не почитать более друг друга людьми.

Суеверие — обыкновенная зараза большей части Людей — в каждом народе ослепляет их и заставляет думать, что те, кои с ними разнятся в исповедывании, суть худшие люди. Они забывают, что христианский закон состоит в любви к ближнему и что, если они почитают себя лучшими христианами, то должны быть человеколюбивее и сим преимуществом доказать, что их закон лучше других. Чем более, напротив того, позволяют они себе ненавидеть других, тем более они показывают, что закон их не имеет такого главного достоинства христианского учения, которое заставляет людей любить друг друга.

Невежество потом, которое не меньшею частию людей обладает, производит самые глупые и вредные понятия между народами друг о друге. Оно приписывает им странные и нелепые обычаи и есть источник великого множества предрассуждений, которые сколь пи смешны иногда, однако ж тем не менее производят презрение и другие предрассудки, чувствования и страсти, служащие пищею вражде народов. Чтобы более уважать себя взаимно, народы должны только более знать друг друга.

Ненависть есть всех обильнейший источник предубеждения народов. Она есть следствие войны, которой бедствия, причиненные в разные времена одним народом другому, остаются навсегда в памяти. Сия ненависть питается всегда из роду в род, и младенцы ее со млеком сосут. Она приписывает неприятелям ужасные пороки, каких они не имеют, и не хочет им дать никаких добродетелей, оспаривая даже те, которые им принадлежат предпочтительно пред прочими народами. Сия ненависть никак несправедлива, бедствия войны, может, были взаимны, и при том не сам народ был оным причиною, но правители его, которые уж много раз после того переменялись и которых давно уже сокрыла в себе земля.

Предубеждения народные заражают не токмо простолюдинов, но и тех, кои могут похвалиться пред ними лучшим воспитанием. Таковые должны стыдиться презирать или ненавидеть народы, сие простительно несколько грубым невеждам, но те, кои имеют лучшие понятия о вещах, должны знать, что всякой народ имеет равно пороки и добродетели. Хотя народы имеют отличные свойства, однако ж всякое свойство имеет свою добрую и худую сторону. Кроме того, свойства, приписываемые какому-либо народу, слишком общи и подвержены по состоянию людей и по другим случайностям многим исключениям и переменам. Между разными народами толь же легко можно сыскать людей, во многом сходных, как и между одинаковым народом различных. Впрочем, сие самое различие свойств между народами, сие разделение недостатков и преимуществ должны соединить людей теснейшими узами, дабы они могли быть полезными через свои взаимные совершенства и помогали друг другу во взаимных недостатках.

Не должно также умолчать об ненависти народной и того, что она неприлична народам благородных чувствований. Она есть сестра зависти и показывает бессилие отмщения или прав грубый и склонный к злопамятству.

IV. Почтение и войне, геройство и великость духа

Когда предубеждение народов заставляет их думать, что им убивать друг друга позволительно, война кажется нам менее ужасною потому еще, что оставляет всякому средство защищаться и взаимно убивать. От сего она имеет вид справедливости, к которому, присоединяясь, победы, возбуждающие к себе удивление, и деяния мужества и храбрости и, будучи почтенны, присовокупляют и к войне понятие почтения. Величественный вид армии и флотов пленяет собою и, вселяя доверенность, возбуждает рвение отличиться. Сие самое состояние духа между страхом и надеждою, сколь ни беспокойное, но приятное для человека, показывает ему в войне некоторые прелести. Молодость, веселость, беспечность и награждения, коими наслаждаются обыкновенно военные люди во время войны, делают им оную приятною и заставляют ее любить. Оттого многие состарившиеся уже люди, воспоминая веселые дни, провожденные во время войны, любят и самую войну. Наконец, всеобщее уважение военных добродетелей, славные примеры храбрости и геройства в древние и новейшие времена воспламеняют к войне людей отменных достоинств и великого духа.

Они почитают войну непременным путем к славе и думают, что не могут быть велики иначе как через войну, потому что оною прославились великие люди. Итак, надлежит нам рассмотреть, в чем состоит истинная великость и что значили великие люди войною.

Всякий народ считает у себя великих людей, но не все они таковы, ибо они могут быть пожалованы великими от стихотворцев или историков или они казались только велики в сравнении своих земляков или современников. Но были люди, которые почитаются великими от всех народов и всех веков. Число их весьма мало и убавляется иль прибавляется со временем, смотря по тому, как люди думают и в чем полагают славу и великость.

…Польза человечества, правосудие, жалость и человеколюбие могут отличить завоевателя от разбойника, но они толь же мало известны одному, как и другому. Если б они имели хотя одну искру оных добродетелей, то они б увидели, что не имеют права разорять людей, жалость и человеколюбие оставили б их, представив им, сколь многих несчастными они делают. Если завоеватели бывают способны к великодушным делам, если они покровительствуют иногда невинность и спасают иному жизнь, можно ли их за то почитать? Могут ли многая великодушные дела наградить тысячи жестоких? Спасая одному жизнь, они погубляют миллионы. Некоторые разбойники также известны многими великодушными делами, они щадят несчастных и награждают иногда добродетель. Часто одинаковый конец имеют они и умирают среди бою, защищая свою жизнь и честь мнимую, иногда же разная кончина их постигает. Разбойник умирает на эшафоте с именем великого злодея, завоеватель умирает природного смертию с именем великого героя.

Любовь славы располагает отменными дарованиями великого человека, он стремится достигнуть оной и избирает тот путь, какой открыт к ней мнением его современников, внимание его обращается к тем людям, которых почитают великими, он хочет с ними сравняться или превзойти их. Юлий Цесарь, почитаемый великим, был завоеватель для того, что римляне, его соотечественники, не имели уже в его времена прежней добродетели своих предков и полагали всю славу свою в войнах. Александр Македонский, который сам был невольник, подражатель Ахиллеса, обратил на себя внимание его. Никогда не тронуло Юлия Цесаря то, что он один был причиною смерти целого миллиона людей, но он плакал некогда как дитя о том, что примерный его герой, будучи еще моложе его, более народов и земель успел завоевать. Из новейших государей мы имеем Людовика XIV, который иными называется великий и который во всю жизнь свою смущал спокойствие Европы и разорил свое отечество для получения славы. Позднейший — Фридерик II, король Прусский, подлинно имел многие свойства и дарования великих людей, но для достижения славы войнами и завоеваниями поступал несправедливо с соседями и разорял их.

Таким образом мнение людское управляет поступками великих людей. Они делают человеков несчастными для того, чтоб заслужить от них похвалу. Слабые смертные всегда были и будут сами причиною своих несчастий! Они продают славу ценою крови.

Великий человек, разумея сие слово как должно, не так, как ласкательство оное употребляет, есть лучший дар небес и красота природы человеческой. Превосходные дарования и отличные свойства делают его способным составить блаженство многих людей, и самые трудности, которые другим кажутся невозможностями, возбуждают наиболее его деятельность, ибо преодоление трудностей соответственно силе и твердости его духа. Но тем опаснее он, когда устремится ко злу. Представим сего Магомета, которого учение содержит чрез толь многие веки в рабстве и суеверии почти всю Азию и знатную часть Африки и даже в Европе царствует. Представим сих великих завоевателей, как Александр, Цесарь, Тамерлан и Чингис-хан, которые в свою краткую жизнь причинили более напастей человечеству, нежели зараза, землетрясения, наводнения и все бедствия, какие в разные времена человеческой род претерпевает. Мы должны молить бога, чтоб избавил нас от сих великих людей, или мы должны истребить ложные понятия о славе, оные побуждают великих людей к вредным делам. Мы должны гнушаться темп, кои велики без пользы, и ужасаться тех, кои велики со вредом…

Одному легкомыслию или невежеству свойственно превозносить все дела, которые имеют в себе нечто удивительное и блестящее. Удивление и блеск исчезают как случайные токмо действия славы. Истинная слава, которая одна долженствует трогать великого человека, есть та, которая признается мудростию и остается навеки.

V. Бедствия войны

Мы видели, что предубеждение народов и ложные понятия о славе споспешествуют продолжению войны. К сим причинам надлежит еще присовокупить нынешний образ ее произведения. Мы не воюем так, как варвары, и потому думаем, что война и столько зла между нами не причиняет. В прежние времена неприятели или покоряли земли, или разоряли оныя, грабили, убивали жителей и пожигали селения: тогда чувствительна была война и казалась ужасною, ныне она не менее зла производит, хотя сие зло не столь приметно. Нас не поражает вид разоренной провинции, хотя государство лишится ста или двухсот тысяч человек в одну войну, однако ж это не поражает так, как и бедность народа: убитые люди все собраны из разных мест и бедность не соединяется в одной части государства. Провинции так разделены, что жители их не имеют случая соображать свои претерпения. Столицы, которые наиболее заключают в себе людей одного государства, собранных вместе, благоденствуют часто во время войны и, будучи весьма уважаемы, заставляют судить о благоденствии всего государства во время войны. Жители оных, находясь в совершенной безопасности, ведут обыкновенную свою жизнь, наслаждался всеми веселиями мира, и притом еще имеют удовольствие торжествовать победы и питать свое любопытство новостями {Господин Лингет приметил в одном из своих политических изданий, что публика для удовольствия получения новостей часто негодует, что армии остаются в недействии и что тысячи людей не погибают. Люди, радующиеся победам и поражениям, не лучше той лондонской женщины, которая прыгала от радости о том, что два приятные для нее зрелища в одно утро имели случиться, а именно: один человек у столба должен стоять, а другой будет повешен.}. Можно полагать, что запрещение всяких публичных собраний и веселий во время войны оживило бы сострадание роскошных жителей столиц.

Но не все жители столицы избавлены от неудобств войны. Цена поднимается на многие вещи и часто остается и после войны столь же высока. От сего бедные, не имея соразмерного прибавлению цене прибытка, с отягощением должны сносить дороговизну. Сверх того, часто печальная весть кровопролитного сражения распространяет уныние и печаль во многих семействах.

Пограничные города обыкновенно бывают предметом неприятельских действий. Оные осаждаются, и первое старание неприятеля — пресечь привоз съестных припасов, произвесть недостаток и голод, ежели удастся. Сверх того, жители находятся в беспрестанном страхе, и самая ночь вместо успокоения бывает для них причиною тревоги. Ужасная артиллерия разоряет их дома, причиняет пожары и подвергает самую жизнь опасности.

Вред, причиняемый взаимно неприятелями друг другу, не ограничивается одними сражениями и осадами. Те земли, в коих производится война, обыкновенно сохраняют долгое время остатки разорений, причиненных неприятелями. Жители оных принуждены с крайним отягощением для себя снабжать своих неприятелей нужными припасами, претерпевая притом утеснения и обиды. Случается также, что для причинения вреда неприятелю или для пресечения ему средств к пропитанию целыя селения выжигаются. Между тем воюющие государства сами себе причиняют вред не меньший того, какой неприятелем может быть нанесен. Наборы разоряют селения, необходимость в деньгах принуждает к строжайшему взысканию податей с бедных поселян, которые уже и без того не имеют чем жить и после совсем делаются нищими, в тягость самому государству, которое для маловременной или совсем мечтательной пользы лишается навсегда от них помощи.

С другой стороны, война, занимая все внимание правительства, причиняет вред другим государственным делам, они от нее чувствительным образом претерпевают, беспорядок повсюду вкрадывается, и злоупотребления день от дня умножаются.

Торговля и рукоделия, ободряемые с толиким рачением, приходят от войны в упадок. Но что еще хуже, люди, нужные для земледелия, употреблены в армии. От сего оно приходит в худшее состояние, и от сего происходит крайний недостаток и нередко голод.

Короче сказать, война, разрушает первые основания общества, безопасность жизни и собственности. Законы наказывают смертию немногих несчастных убийц и воров, но хранители сих законов, правители пародов, не умея предупредить войну, подвергают целое государство убийству и грабительству. Тогда уж не один человек бывает убит, не один бывает ограблен, но многие тысячи теряют свою жизнь, и целые селения и города делаются добычею неприятелей.

Самое расположение народов после продолжения войны довольно доказывает вред и бедствия ее. Некоторые народы с радостию встречают войну, но нет ни одного, которой бы не вознегодовал наконец против оной. Чем долее она продолжается, тем сильнее бывает желание мира, надежда оного становится напоследок единою и общею всех отрадою.

Мир оканчивает убийства и разорения на некоторое время, но зло войны не окончится до тех пор, покуда останется опасность возобновления оной.

Содержание больших армий есть одно из сих продолжительных зол войны. Сии армии опустошают государства. Солдаты, оставаясь земледельцами, из коих они наиболее выбираются, могли б жить спокойно и с пользою для общества, вместо того они становятся в тягость самим себе и другим.

Когда до 200.000 сих здоровых и совершенного возраста людей принуждены вести по большой части холостую жизнь, то сколько государство вреда претерпевает! Сделав подробное исследование, государи нашли бы, что издержки на армии и происходящее от оных уменьшение народа превосходят все приобретения, какия можно сделать войнами. Ныне истребляют бедных монахов, между прочим, для того, что они не женаты, то не подлежит ли также убавить число солдат, которые не токмо не способствуют умножению людей, но и нарочно содержатся для истребления оных.

Долгие и ужасные подати суть также продолжительные бедствия войны, она есть главная причина оных. Сколь тягостны многие налоги и сколь препятствуют благоденствию народов, в том не может никто усумниться, зная состояние хотя некоторых токмо европейских держав. Каждая новая война умножает долги и подати, народ, обремененный оными, претерпевает бедность и должен отдавать последнее на средства к разорению и убийству соседей его. Покуда не истребится война, нет надежды, чтобы народы могли жить в изобилии и благоденствии…

VI. Выгоды мира

Война есть главное употребление всех налогов и податей: произведение оной, содержание армий и флотов требуют несравненно более издержек, нежели все прочие государственные нужды вместе. Как скоро не будет оной, государственные расходы убавятся, следственно подати и бедность могут быть уменьшены. Политики занимаются изобретением легчайших способов собирать подати, но они не могут не быть тягостны, покуда будут велики нужды государственные. Все человеколюбивые изобретения останутся тщетны, бедный поселянин принужден всегда будет претерпевать недостаток для заплаты податей, самые пороки будут всегда ободряться для получения дохода, ибо все то свято почитается, что к умножению оного служит. Многие из доходов государственных вредят благонравию, правление, наказывающее преступников, само оных производит, так, например, во многих землях позволяются лотерейные игры, который бывают причиною разорения и злодейства. Пьянство — источник преступлений, также сделавшись не последнею отраслью государственных доходов, так сказать, самим правительством одобряется.

Тщетно будет кто стараться о облегчении сего зла, лучше пресечь оное в самом источнике. Один мир может облегчить Европу от вредных и несносных ее податей, уменьшить в ней бедность и даже совсем истребить оную. Мир доставит Европе богатство несравненно большее того, которое она получила из Перу и Мексики. Сие богатство не некоторым токмо державам, но всем легко можно получить.

Чрез восстановление мира государства, освободясь [от] главных своих расходов, увидят себя довольно богатыми для уплаты своих долгов и для облегчения обремененного народа, они будут еще иметь довольно денег для тех похвальных предприятий, которые, будучи признаны неоспоримо полезными, остаются без исполнения за недостатком доходов: для училищ, для награждения полезных изобретений и достоинств, для вспоможения всякого рода несчастным и бедным поселянам в случае неурожаев, пожаров, наводнений, падежа скотского и тому подобных происшествий, которые, разорив однажды человека, делают навсегда его бедным. Таково, конечно, должно быть употребление государственных доходов: будучи собраны от народа, они должны быть употреблены не иначе как для собственной его пользы, а не для разорения чужих земель и увеличения государства, которое от того не делается благоденственнее.

Правительства ныне ничем не занимаются столько, как политическими делами и государственными доходами, чрез восстановление мира освободясь [от] сей главной заботы о других народах и о недостатке своих доходов, они не будут иметь чем заниматься, кроме внутреннего благоденствия своих земель. Если теперь многие несчастия, неустройства и злоупотребления происходят от невнимания правительств, то обращение оного единственно к благоденствию парода долженствует произвесть важную перемену в его участи.

Если не вся Европа, то по крайней мере большая часть оной не имеет хороших законов и управляется теми, которые остались от варварских времен ее невежества, оные или жестоки и несправедливы, или так темны и запутанны, что предают судьбину тяжущихся на волю законоискусников, имея более досугу и ограничивая все свои попечения внутренним благоденствием, европейские государства могут поправить свои законы, стараться столько ж о предупреждении преступлений, сколько и о наказании оных, обеспечить права собственности и сделать законы так, как они должны быть: просты и внятны для каждого.

Образ правления, составляющий блаженство или несчастие народов, никогда не может быть толь совершен, как при утверждении мира, тогда только может разрешиться загадка совершенного правления, поелику безопасность составляет главное старание каждого общества, то оной уступают все другие уважения общественного благоденствия. Война вводит и поддерживает злоупотребления во всех родах правления.

Управляющая монархами любовь славы тогда не может ничем быть удовлетворена, как мудростию, правосудием и человеколюбием в управлении народов. Теперь государи прославляются войнами, победами и храбростию, но тогда слава должна их вести на истинный свой путь, ибо все другие будут пресечены, честолюбие их превосходить друг друга не может быть ничем иным удовлетворено, как преимуществом в том, чтоб сделать народ счастливее, высокие их достоинства ни на чем ином не могут быть показаны, как на искусстве делать людей блаженными.

Иной скажет, государи будут стараться только превосходить друг друга в роскоши и великолепии, и, избавившись опасения войны, они предадутся любви, покою и забавам. Многие и теперь столько преданы великолепию, роскошам, забавам и покою, что не могут более оным предаться среди самого глубокого мира, но имеющие честолюбие не ограничиваются сим и стараются иметь влияние в политических делах и производить искусно войны, по истреблению же оной они не ограничатся одними пышностями и забавами, но вместо славных политиков и воинов сделаются отцами народа и славными законодателями.

То же, что сказано о государях, должно разуметь и об министрах их. Все время, все труды, вся слава их должны будут обратиться к внутреннему благоденствию.

Мир распространит в Европе изобилие и правосудие, составляющее благоденствие народов, он сохранит ее в настоящем состоянии независимости и целости и доведет распространяющееся в ней просвещение до высочайшей степени человеческой мудрости, вид народов и земель переменится так, что трудно будет их узнать, и европейцы будут только сожалеть и дивиться, что могли толь долго заблуждаться и отсрочивать блаженство мира, которым наслаждаться зависит только от их общего желания. Они будут почитать теперешние времена толь же несчастными, как времена своих грубых и суеверных предков. Теперь, когда мир редко продолжается более десяти лет сряду, беспрерывное оного продолжение кажется странно и невозможно так, как казалось прежде открытие Нового Света, но после, когда оное исполнилось, стали думать, что в том нет ничего чрезвычайного.

VII. Причины войны и политика

В варварском состоянии народов, когда они находились в беспрестанном страхе друг от друга, храбрость и все военные достоинства почитались превыше всех прочих. Слово ‘герой’, толь давно начавшееся и приписываемое сначала людям, оказавшим важные услуги своему отечеству, долго заключало в себе понятие великих добродетелей и великих людей. И подлинно, герои заслуживали почтение и любовь, спасая отечество, но для достижения оных люди честолюбивые старалися быть героями, где не нужно.

Народы, с другой стороны, избавившись от опасности, старались увеличиться. Самолюбие и корысть возбуждали их к завоеваниям. Они с гордостию веселились оными, приготовляя себе верную погибель. Достоинства геройские, которые были прежде почитаемы по справедливости, будучи необходимы для защищения общества, не менее стали почтительны и по честолюбию народов. Когда война имела предметом своим защищение собственной земли и не распространялась до отдаленных стран, народ бежал с оружием к знаменам своего предводителя, но когда войны стали иметь предметом одно честолюбие и производиться в отдаленных странах, тогда понадобились и нашлись люди, согласившиеся для платы жертвовать своею жизнию и похищать оную у других. Войны сделались тогда легче и продолжительнее, Народы не заботились много о том, чтобы решиться на войну, ибо они не подвергали опасности свою жизнь, да и не решали они уже тогда войны. Предводители войск нашли средства покорить свой народ столь же легко, как и чужой, и из защитителен своего отечества и ревнителей его славы сделалися его утеснителями, тиранами. И так произошли сии сильные завоеватели, которые, почитая народ орудием своих страстей и не довольствуясь слепою его покорностию, с прискорбием видели другие народы независимыми, они помышляли только о приобретениях, которые им ничего не стоили, как потери многих сот тысяч народа, о благоденствии которого они не заботились и который сам в ослеплении своем думал быть награжден завоеваниями за все бедствия, им претерпеваемые. Составленные таким образом древние империи, умножившись без меры, пали под собственною своею тягостию.

Предки европейцев были орудием разорения последней из сих империй и основались на ее развалинах. Как варварские народы, долго они нападали друг на друга, возбуждаемы будучи беспокойным духом завоеваний, когда варварство уступило место просвещению, когда завоевания сделались трудны, взаимная их ненависть, произведенная многими прежними войнами, и честолюбие государей продолжали войну.

Государи завели непременные армии, дворянство, почитая за низкость всякое другое состояние, кроме военного, спешило соединиться под их знаменами, народ принужден был последовать дворянству от недостатка других средств к пропитанию или поневоле. Государи, находя себя начальниками страшных сил, готовых всегда к исполнению их повелении, восчувствовали в себе гордость, свойственную людям сильным и не привыкшим к противоречию. Политика, запутывая дела тонкою своею хитростию, подает им частый случай к решению оных силою. Находя в своих подданных соответствие их страстям, они тем легче побуждаются к войне, что думают чрез оную исполнить долг любви отечества. С таковыми расположениями малейшая причина к спору производит войны, и присовокупление малейшей частицы земли к пространным их владениям, кажется им, оправдывает подвержение целого государства лютостям войны.

По многим прошедшим войнам, по ненависти и недоверчивости, от оных происшедшим, европейские державы имеют привычку почитать своих соседей непримиримыми и естественными врагами, для сего они стараются беспрестанно усилиться и препятствовать в том другим, и всякий случай к решению сих стараний есть случай к войне. Будучи в сем состоянии неизвестности, они находятся всегда в готовности к нападению на неприятеля или к отражению его нападений подобно людям, живущим в состоянии дикости, неудерживающимся никакими обязанностями, никакими законами и полагающим всю надежду на свою силу. Единые правила, которые европейские державы между собою наблюдают, суть правила политики.

Сия политика располагает участию Европы, она имеет важный и сокровенный вид, никто не дерзает к ней приблизиться, и редкий может совсем рассмотреть ее.

Подобно древним таинствам египтян она скрывается от простолюдинов, жрецы ее удаляют их от внутренности ее храма и имеют к тому причину.

Италианцы, которых теперь толь многие народы превосходят, были прежде учителями Европы. Они иль те, кои между ими искали своего просвещения, ввели в европейские кабинеты сию политику, которая и по сие время там сохраняется. Монахи споспешествовали утверждению опой, взошед в кабинеты государственные, посеяли там правила притворства, неправосудия и тайны, которая довольно свидетельствует против политики, ибо там наиболее нужна, где есть худые умыслы, и может быть полезна и пристойна в поступках бесчестных людей, старающихся друг друга обманывать, но не в поведении народов. Никогда бы сохранение оной не почиталося толь важным, если бы политика не имела чего скрывать. Управление политики придворными людьми также не могло сделать ее совершеннее, привыкши к неправде и хитрости и принуждены будучи оными сохранять милости своего двора, они сохраняли свои пороки в поступках с иностранными дворами.

Французские министры, кардиналы Ришелье и Мазарин, почитаются славнейшими министрами, но известно, каковы они были. Насилие, притворство, высокомерие, подлость и вероломство означали их поступки. Кардинал Флери, не имея их достоинств, имел, однако ж, их пороки притворства. Новейший граф Вержен из всех европейских министров наиболее имел монашеской хитрости, он навык в раболепном Стамбуле подлой и вероломной греческой политике.

Многие еще поныне подражают и за совершенство почитают быть подобными кардиналу Ришелье или Мазарину, Альберони, который, может, также подражал им, показал кратким своим министерством, к чему способна политика в руках честолюбивого и предприимчивого человека, он составил заговор во Франции, намеревался поднять бунт в Англии и всю Европу хотел наполнить замешательством.

Французский двор, знаменитейший своими министрами, наиболее нам представил примеров политики. Он не щадил никаких средств к увеличению себя и к причинению вреда другим.

Англия испытывала неоднократно неправосудие и коварство его. Низверженные с престола Стуарты находили прибежище во Франции, употребляемы были орудиями бунта и постыдным образом были оставляемы на волю их судьбины. Против германских императоров, французский двор содержал на пенсии большую часть немецких владетелей и не стыдился унижаться пред турками, раздавал им деньги, делал своими интригами перемены в министерстве и возбуждал сих неверных к войне против императоров. Для управления делами на Севере издавна платил ежегодную сумму шведским королям и часто подкупал самые сеймы, дабы оные, не уважая благоденствие своего отечества, ссорились и воевали по воле его с соседями. Испанских королей управлял он нередко духовниками и, подобно хамелеону везде приноравливался обычаям, не стыдился мешаться в любовные дела государей и министров, низвергал их любовниц и фаворитов и возводил своих.

Таким образом, политика французского двора исполняла всю Европу войнами, неправосудиями, обманами и всеми постыднейшими делами: посеяние междуусобных раздоров, развращение министров и государственных служителей, склонение к измене, шпионства и подобные преступления, достойные виселицы, ободряемы были сим двором. Уверения, сделанные с намерением обмана, нарушенные с бесчестием, презрение доброй веры, нарушение мира без причины к войне — все сие почиталося совершенством его политики. Доходы его многими миллионами рассыпались по Европе, когда народ стонал от податей и когда большая часть оного не имела дневного пропитания, издержки напоследок умножились без меры. Политика и войны — причиною его разорения, обратив внимание к сей одной державе, кто может сказать, что война не разоряет государств и что политика его не была заблуждение?

Однако ж люди не умеют научаться чужими несчастиями. Европейские дворы, переняв от французского роскошь и великолепие, заразились и политикою его. Оная подражается почти везде с некоторыми отменами по свойству государей, министров и народов. Иные заменили хитрость политики насилием. Славный Фрид ерик, который имел великие дарования сделать людей счастливыми, но помышлял много о увеличении своего государства, полагал свою политику в силе оружия и, чтоб показать свое остроумие, назвал пушки причинами государей. Горе тем народам, кон не могут противоположить сим смертоносным причинам ничего, кроме доброй веры, справедливости, истины и права народов, которые не имеют великого влияния в политических делах, ибо многие начали последовать примеру сего государя. Священные имена человеколюбия, умеренности и ужаса к кровопролитию беспрестанно упоминаются, между тем как делаются очевиднейшие неправосудия, и реки крови человеческой без всякого сожаления проливаются.

Говоря о политике дворов, не должно умолчать и о тех писателях, которые в политическом составе Европы суть то же, что черви, зарождающиеся в ранах человеческого тела, растравляющие оные и препятствующие их излечению. Они питают ненависть народов, умножают их взаимные жалобы, описывают их самыми черными красками и не щадят самой клеветы, они защищают софизмы политики, утверждают самые нелепые ее правила и оправдывают ее в том, что она сама признать стыдится.

Извинительнейшие из сих писателей суть те, коих производит ослепленная любовь отечества, они, помышляя только об оном и возбуждаясь ненавистию неприятелей, думают, что отечество их должно быть право во всех своих требованиях и имеет более других земель права быть счастливым даже на счет счастия других. Детское ослепление! Если все народы дадут волю своему самолюбию, то никоторому из них не будет житья, пристрастие легко обладает сердцем, исполненным любви отечества. Часто мы по незнанию обвиняем неприятеля в том, чему само наше отечество бывает причиною.

Опаснейшие всех политические писатели суть те, кои пишут по должности или в угождение двору, которые, имея дарования писать, бывают подкуплены и имеют средство знать о делах, их сочинения предпочитаются всем прочим, хотя они наименее заслуживают предпочтение, истина, и права народов уступают в них место несправедливости и лжи. Таковые писатели, чтоб оправдать какой двор, не щадят ничего и ничем не останавливаются, ибо законно иль незаконно они должны оной оправдывать, скрывать то, что справедливо, и доказывать то, что только вероятно. Сии сочинения приводят публику в заблуждение и дают ей странное и ложное понятие о политических делах. Сии писатели часто сами себя опровергают, смотря по обстоятельству дел, они утверждают системы и правила, совсем между собой противные. Короче сказать, они сами не верят тому, что пишут.

Третьего рода обыкновеннейшие политические писатели суть газетчики, они пишут для того, чтобы писать. Горестная должность — непременно новостями наполнять каждый почтовый день, исписывать положенное количество бумаги! Новости не растут как грибы, они не виноваты и принуждены изыскивать средство пособить сему злу, они добавляют недостаток слухами, догадками, предсказаниями, примечаниями и рассуждениями, они суть море политики, они вмещают в себе все, что производит ослепленный патриотизм и смешное тщеславие судить о политических делах, и часто бывают орудием второго рода политических сочинителей, которые пишут по должности и распространяют чрез газеты ложь, клевету и софизмы своего двора. Часто газетчики бывают подкуплены думать одним или другими образом. Во многих землях, или почти во всей Европе, выключая Англию, они не смеют и думать, что истина не есть пасквиль. Короче сказать, если история, почерпнутая из газет, дочитается худшею в свете историею, то может ли публика сказать, что она имеет хорошее сведение о текущих делах?

Итак, политические писатели, управляющие мнением европейцев в их делах между собою, пристрастны, ложны и незнающи, а политика, располагающая их участью, коварна, насильственна и несправедлива, истощив свою обманчивую логику, основанную на учении неправды, она прибегает к причинам государей и погублением тысяч людей доказывает, что побуждения ее суть сохранение равновесия, умеренность и правосудие. Тщетно она покрывается маскою просвещения и человеколюбия, заблуждение и жестокости ее толь поразительны, что не могут не быть примечены. История нам открывает непроницаемую ее завесу тайны. Главные войны нынешнего столетия доказывают, что настоящая политика бедственна для благоденствия народов, что европейские державы не имеют ничего верного в своем поведении, кроме желания усилиться и вредить, кроме пристрастия народов и управляющих ими, что трактаты нарушаются без всякой совести, что политические союзы ускоряют только начатие войны и распространяют оную на большее число народов.

Конец первой части

Часть вторая

I. Общенародные законы

Всякая держава есть независима, но смежна с другою подобною.

С сей черты прикосновения распространяются внутренние обязательства правосудия на внешние. Разные соседние народы равно многим подвластным одной державы имеют необходимость в учреждении своих поступок по непременным правилам, которые, не нарушая независимости, токмо удерживают оную в пределах общей пользы.

Всякая держава властна управлять внутренними делами по собственному благоусмотрению, и всякое вмешивание в оные, посредственное или беспосредственное, есть нарушение ее независимости. Чрез тесное соединение европейских держав одна на другую имеют непременное влияние и, нарушая безопасность и независимость одной, и другую также опасности подвергают: ненаблюдение оного правила Европе по сие время многих бед стоило.

Установление общенародных правил или законов и наблюдение оных не есть вмешивание во внутренние дела, ниже нарушение независимости, ибо не иначе может утвердиться как по согласию, но только с тем, что, дав оное по здравому рассуждению, невозможно возвратить по пристрастию…

Народы заключают мирные договоры, трактаты, союзные и оборонительные, и сии служат правилом и законом их между собою поведения, которое столь же часто переменяется, как главные побуждения интереса, ими управляющие, сами обязывающиеся — свои судьи и судимые, сами — обижающие и обиженные.

Где один без наказания может нарушить свои обязательства, другой сам должен искать себе удовлетворения, там нет никакой безопасности, ни суда, ни правды, ни равенства. Хотя и желательно по врожденному чувству правосудия отмщение обиженному, но и оное может быть безмерно и неправосудно, как скоро предоставлено на волю страстей.

Побежденный прибегает к посредничествам других пародов, но когда победитель оные отвергает из гордости или недоверчивости к примирителям, тогда силою его принудить хотят к миру и начинают вооруженную медиацию, которая показывает, каким образом и ныне воздерживаются пристрастия и независимость народа нарушается для пользы общей, но поелику сии посредники иногда пристрастны и часто имеют в виду свои особенные выгоды, то и сей обычай, имеющий тень всеобщего правосудия {Европейские державы мешаются в взаимные ссоры и наблюдают, дабы одна не усилилась чрез меру, но они не полагают сему вмешиванию никакого правила и закона и поступают несогласно и пристрастно, уловляя и поджигая страсти управляющих, они подвергают дела случайности личного расположения правителей.}, обращается в утеснение и только удовлетворяет зависть и недоброжелательство. Покорившись необходимости, раздраженный победитель удержит на время свое честолюбие и чрез выгодный союз сих самых посредников употребит против своего врага. Сому бывали примеры, и в том состоит искусство и достоинство политики, чтоб со временем довершить то хитростию, чего силой невозможно вдруг сделать. И оттого-то сии политические и кабинетные беспрерывно продолжающиеся переписки и переговоры, которые как тучи собираются и предвещают грозную войну от новых союзов. Самый секрет сих обязательств вместо мнимой важности показывает бедность нынешней политики, она ищет сокрытия тьмы и, будучи сама неискренна, видит в других врагов себе, и прежде нападения ищет обороны, и ободряет своих сообщников корыстию будущей добычи, которую уже заранее делит.

II. Общий союз и совет

Всякий союз заключается дли частной выгоды двух или нескольких народов. Но общий союз Европы может заменить все выгоды сих частных с таким преимуществом, что оные не будут вредить взаимной всех пользе.

И сем намерении вместо трактатов должны быть законы для утверждения независимости и собственности земель и народов и для учреждения поступков всех народов между собою.

Для наблюдения сих законов должен учредиться общий совет, составленный из полномочных союзных народом. Сей совет {Назначив особенную страну для пребывания сего совета, надлежит оную признать священною и независимою для всегдашнего и безопасного пребывания полномочных совета. Выбор их как в первый раз, так и впредь навсегда должен быть с общим одобрением и большинством голосов может отмениться: как дело сие есть важное и первое всей Европы, так и люди сие долженствовали б быть первые по дарованиям и добродетелям. Особа их священна во всех землях.} должен сохранить общую безопасность и собственность и заранее предупреждать всякое нарушение тишины, решить предложенные споры народов по установленному порядку, и решения его должны быть всеми союзными единодушно приведены в действие, а дабы какою дружбою не склонялись народы к пристрастному решению, то не должно между ими быть никакого особенного условия: трактаты разграничения имеют быть единые частные постановления, но народы должны отказаться [от] права без общего совета делать какие-либо постановления между собою и оказывать выгоды так же, как и управляться собою в отвращении вреда. В случае неисполнения решений общего совета непокоряющаяся держава исключается от всех общих выгод и всякого сношения, и в случае упорства общая спла употребляется для соблюдения закона {Помощь деньгами, морскими или сухопутными силами — по предварительному условию в рассуждении особенного местоположения союзных держав.}. И никогда никакой самовольный и беззаконный поступок одной державы в рассуждении другой не должен быть оставлен без наказания, так что ниже примирение обиженного не может тому помочь, ибо никто не властен уменьшить святость и непременность законов, единожды принятых для установления тишины и безопасности. Иначе в надежде примирения могут быть насильства или под видом оных сокрываться тайные соглашения.

Поелику все переговоры должны производиться чрез взаимных полномочных в совете и они должны иметь бдение о точном наблюдении всех постановлений, то обыкновение содержать посланников остается бесполезным. И в самом деле, сие обыкновение питает только враждебную политику, по сие время что пользы они сделали? Но сколько вреда своими ложными увеличенными донесениями по пристрастию, своими вмешиваниями во внутренние дела и беззаконными средствами узнавать тайны! Можно считать учащение войны от содержания посланников столько ж, как и от содержания непременных армий.

С уничтожением сего обычая политика обратится в свою пристойную простоту, чтобы судить о расположении соседей не по догадкам, но по делам их и чувствовать действие одной державы над другою только на границах, природою отделяющих народы и земли их. Чрез посланников же державы сближаются в самих особах управляющих и пограничны становятся в самих столицах их, в палатах управляющих. Посланники делают смежными страсти, пороки и слабости владеющих министров их и любимцев, и как сии между собою не согласны, потому и участь народов решится, и обыкновенно движению войск предшествуют движения страстей чрез слова, внушения и донесения посланников.

Гораздо лучше, если народы знать будут друг друга только по природному отделению: где кончится его и начинается мое, там начинается и связь, и отношение взаимное. И потому первые законы должны быть о границах с общими положениями по возможности ума человеческого на всякие возможные непредвидимые случаи между соседами.

Потом торговля смешивает самые отдаленнейшие народы, и так принадлежит она до управления общенародного и должна иметь точные положения, как особенно по соседству народов, так и вообще всех оных: для избежания несогласий торгующие иностранные должны подлежать одинаковым законам с природными без всякого исключения.

Как определяется ныне в обыкновенных союзных трактатах случай союза, так должно определить оный еще точнейшим образом в общем союзе.

Таковой случай союза бывает нападение, и потому надлежит точно означить случай нападения на сухом пути и на море.

Нападение само себя по слову своему определяет, оно есть вступление чужого войска в границы, и тщетно политики нынешние в таковых случаях манифестами оправдываются и скрывают свои намерения под разными дружественными или общеполезными видами. Вступление иностранного войска в границы всегда есть нарушение независимости и присвоение чужой власти. От ненаблюдения сего правила постепенно сделались иные державы добычею соседей.

Как на сухом пути, так и на море должно определить число нападающих: не один ли корабль, не малая ли партия, которые самовольно, без повеления правительства сделают наглость, и в таком случае достаточно наказание предводительствовавших, от ненаблюдения сего различия начиналися кровавые войны.

Кроме нападения, вряд может быть какой случай законной войны. Впрочем, все случаи принадлежат к общему союзу и могут быть посредством договорившихся миролюбно окончены {Совет не разрывается никакою войною: никакие неприятельские действия, нарушающие его безопасность, не могут быть дозволены, отлучение полномочных воюющих держав незаконно.}. Например, оскорбление народной чести, определив законами, в чем оно состоит, должно определить и наказание оскорбивших, а если правительство их защищает, то оно само на себя принимает вину и тогда оно наказывается выговором.

Все державы обязаны взаимным уважением не по мере силы и могущества, но важности вверенного им священного Залога, которой есть наблюдение правды. Сие взаимное уважение есть предохранение мира, элемент согласия и служит к утверждению дружбы и любви, нет нужды, хотя уважение будет и принужденное, оно есть обязанность между державами, несвободное токмо изъявление искренних расположений, как между частными людьми.

В прибавление к сему средству для удержания войны должно отнять побуждение к оной чрез лишение всякой надежды приобретения и пользы, и потому все европейские державы, означив точно свои границы, признают их взаимно непременными и гарантируют их целость, так что никакою войною, ни завоеваниями оные не могут быть нарушены, равно и выгоды торговли должны быть непременны, разве что по обстоятельствам в продолжение времени общий совет может учинить чрез взаимное и добровольное согласие.

III. Облегчение зол войны

Если война есть неизбежное зло, то по крайней мере должно ограничить ее свирепости, например, зачем переносить ее во все части света? Если ссорится Европа, должна ли Америка, Азия и Африка участвовать в кровопролитии, и потому:

Селения европейские в трех частях света должны оставаться нейтральными во всякой войне их державы. Ниже сами между собою, как подвластные, не могут воевать, и европейские державы долженствовали б содержать в селениях токмо необходимое число войска для обороны от природных жителей.

Принятие сего правила много уменьшит распространение войны, к тому еще прибавить: нераспространимость настоящих владений, точное признание случая войны в нападении и удовлетворение народной чести чрез наказание виновных выговором, награждение убытков по общему приговору чрез уплату их вдвое или втрое и установление точной формы негоциации или производства дел между народами.

IV. Вооружения

Вообще всякие вооружения и движения войск предшествуют войне, и потому для предупреждения оной вначале должны они быть ограничены законами на случай необходимой нужды и предстоящей опасности от нападения. Обыкновение сопровождать переговоры вооружением показывает бессилие драв между народами и надобность таких верных положений и законов, по которым бы наперед можно было судить, как в гражданском быту, кто прав и кто виноват из спорющихся.

О всяком вооружении и движении войск совет должен иметь заблаговременное сведение чрез герольдов своих и удерживать оные, как скоро не наступит случая нужды, определенного законом.

Самое противуположение может служить к утверждению общего покоя, и разделение партий будет поддерживать усердие и осторожность.

Толь многие народы разных интересов, соединив свои выгоды, не могут согласиться на неправосудие, один или два согласные найдут противных и равнодушных, которые не вступят в их меры.

Европейские державы, заключив общий союз, будут почитать свои выгоды нераздельными, не допуская, чтоб одна другой вредила нарушением общих постановлений.

V. Возражения, самовластия и независимости

Никто не возможет ограничить волю самовластных и независимых народов и соединить их интересы, всегда противные между собою, сами токмо они по общему соглашению могут предписать себе законы правосудия и пожертвовать своими маловременными, частными интересами для общей важной и продолжительной пользы. Трудно привести народы к сему соглашению, но возможно, которые скажут: ‘Мы бы желали, но другие не согласятся’, — те пускай как добродетельнейшие и правосуднейшие прежде окажут свои добрые расположения и пригласят европейские державы собраться чрез полномочных своих для изыскания и утверждения надежных правил к предупреждению войны и соблюдению всеобщего и непрерывного мира.

Вначале против зверей, а после люди против людей соединились, и так по мере просвещения народы против народов должны соединиться.

Доброе желание вечного мира и несчастная политика необходимостей войны суть две крайности, между коими должно избрать разумную средину. Один бог возможет утвердить на земле общий вечный мир, но между тем помазанники его, властители народов, имеют долг и средства по возможности упреждать раздоры и войны решительным постановлением законов всенародных и твердым оных наблюдением…

Всякое правительство удерживает стремление страстей и сохраняет мир в своем народе, и поелику верховная власть составлена из воли многих покорившихся для сохранения взаимного мира, тишины и безопасности чрез наблюдение святых законов правосудия, то может ли она употребить свою силу орудием неправды? Удерживая других от пристрастия и несправедливости, должна ли сама следовать оным беспрекословно в своих ссорах с посторонним народом? Сие мнимое право верховной власти самовольно начинать войну без всякого суждения других противоречит самому ее существу, которое состоит в наблюдении правосудия и по которому единственно и признается она происходящею от бога исполнительницею небесной его власти, и потому противящийся оной противится самому богу: или сей меч, который ей дан для мщения злым, может она употреблять без разбору и разить для удовлетворения своей злобы?

Всякая держава старается доказывать справедливость своей войны, но кто решит справедливость без законов? Где законы, где власть для суждения справедливости? Сколько осторожности и труда для исследования частного преступления прежде осуждения одного виновника па смерть, а война, причиняющая тысячи смертей, разве может решиться по одному пристрастию?

Главное достоинство политики — уметь дать вид справедливости и честности всяческим своим делам и начинаниям.

Манифесты о войнах доказывают, что нет ничего верного для решения их справедливости: или обе воюющие державы правы или обе виноваты, или иногда можно подумать, что политики признают две справедливости: одну истинную, а другую ложную.

VI. Право естественное и право гражданское*

* Права народные нераздельны с правами гражданскими, разделение правды с властию есть противоречие.

Первое свое право, которое всякой человек естественно имеет, — сохранять и защищать себя, — соединясь в общество, уступил он верховной власти, и каждый из них, чтобы не действовать слепому пристрастию, отнял у себя естественную силу и составил гражданскую, долженствующую действовать по непременным уставам правосудия. Таким образом, соединенная воля управляет частного, и иной, желая быть злым, принужден остаться добрым, не имея силы делать зло. Гражданин, презирающий глас совести, поневоле покоряется закону, установленному в его обществе.

Общества, взаимно не допускающие своих сочленов самовольно действовать и доставляя им за то покровительство законов, не обязаны ли сами поступать по оным, или в важности своей имеют право следовать единому пристрастию?..

Поелику война одного общества с другим есть не что иное, как продолжение в большем тех насилий, от которых люди думали укрыться в гражданском сожительстве, то и средства к предупреждению оной должны по соразмерности различия быть подобны тем, которые составили гражданское общежитие. Как отец, сохраняя в семействе полную свою власть, обязан наблюдать в рассуждении постороннего установленные обществом правила, так и целое общество, исполняя свою власть во внутренности, должно оную соразмерять в рассуждении другого правилам правосудия {Всенародные законы ограничивают верховную власть токмо в рассуждении другой подобной.}. Как всякий сочлен покорил свою волю в поступках с другими управлению своей верховной власти, так сия, сохраняя всю силу свою внутри общества, должна оную покорить законам правосудия в отношении себе подобных {Возможность сего соединения всеобщей воли следует из доказательства о незаконности употребления оной пристрастно.}.

Сие взаимное согласие народов покориться всеобщим законам долженствовало б быть современно установлению обществ, тогда бы оное было совершеннее. Напротив того, война предшествовала учреждению обществ и составила их случайно, как мороз холодных стран внезапно, останавливая быструю воду, превращает ее в безобразные кучи разных кусков неподвижного льду.

Люди прежде всего повинуются природным нуждам и страстям, внушения разума начинаются гораздо позже, имея нужду в опытности. И так скорее и легче было довести людей побуждением страха повиноваться присутствующей власти, присвоившей себе наблюдение правосудия. Человек, увлекаем силою страстей своих, держится токмо настоящего, отдаленное благо и зло показывает единый разум, и единая мудрость доведет к достижению оного…

VII. Соединение по согласию

Правители народов, будучи доверенные божий, исполнители его всевышней воли, содержа подвластных своих в повиновении, должны знать крайнюю необходимость оного для обуздания страстей и для соблюдения правосудия. По сие время не видели они возможности независимые народы привести к наблюдению правды, не приводя в подданство, поелику не усмотрели, что можно повиноваться не только для страха, но для совести, не распространяли видов своих до общей пользы, довольствуясь своею частного, и не приметили в своем пристрастии, что чрез согласие, так же как и чрез принуждение, можно получить власть и привести к повиновению с тою токмо разностию, что первое может быть только для общей пользы и с оною оканчивается.

Согласие единое потребно для соединения Европы в одно общество держав, равно пекущихся о благоденствии народа, поелику не имеют возможности в разделении своем доставить взаимным подвластным истинное благоденствие.

Достоинство и независимость европейских держав нимало не пострадает, когда, сами предписав себе законы, наблюдать будут исполнение оных, каждая держава останется при своих правах и притом выиграет преимущество других и себя избавлять от вреда не токмо оружием, но и силою законов.

По недоверенности своей европейские державы могут опасаться, что суд иногда будет несправедлив, а всеобщим силам сопротивляться трудно иль невозможно. Но поелику сие опасение может быть всем общее, то оно самое и удержит от покушения сделать неправду, чтобы не испытать оную на себе. Впрочем, и без всеобщего соединения бывает, что европейцы составляют сильные союзы и без всякой правды и сопротивления располагают участию своих соседей. Но, соединившись узами правосудия, и самая слабая держава под всеобщим покровительством не имеет ничего опасаться от насилия, ибо невозможно, чтоб вся Европа имела в оном пользу, напротив того, малейшее нарушение всеобщих законов всем равно опасно и вредно.

Но если блюстители правосудия сами не возмогут оного между собою сохранить, то для успокоения всеобщей недоверенности пускай правители обязываются клятвою, чтоб не возвращать по пристрастию данное слово и так верно хранить свое обещание, как сами требуют от своих подвластных. И поелику от сохранения общенародного правосудия зависит правосудие в частном правительстве народов и с нарушением одного нарушается и другое, то в большом нарушивший веру и в малом не достоин оной. Нарушивший присягу к обществу правителей народа подвергает свой народ опасности отмщения и делается пред ним виновен.

В Англии бывают представления от народа королю о войне и мире. В сей счастливой земле позволяется народу судить свое правительство в ссорах с другими державами, полагая, что оно по пристрастию само себя судить не может {Нужно было бы под смотрением совета издавать ведомость, верную и справедливую о всех политических происшествиях, так, чтобы каждый народ, имея совершенное понятие о политических делах, мог справедливые делать заключения.} и что народ страждет от войны, а правительство ничего от оной не претерпевает.

VIII. Последствия предыдущего

Надежный и общий мир в Европе может утвердиться токмо чрез наблюдение правды, она есть единая необманчивая черта всеобщего равновесия. Как никакой народ не может существовать без законов правосудия, так и целые народы без наблюдения оных между собою не могут жить, не истребляя взаимно друг друга, единая разность в том, что один скорее многих погибнет.

Каждый народ отделяется от другого своими границами, происхождение всякой вражды — нарушение оных, и первый закон — соблюдение их чрез удерживание власти каждого народа в собственных его границах и нераспространение оной далее, ибо с нарушением соседней собственности и безопасности нарушается и внутренняя собственность.

Наблюдение общего правосудия между правительствами утверждается на тех самых основаниях, которые сохраняют их внутреннее спокойствие и тишину.

Благо частное, покуда противно благу общему, в последствии своем само себя разрушает.

Частные люди и целые народы, отделяющие свою пользу от общей, самим себе делают вред.

Никакой народ не может другому причинить вреда, не подвергаясь сам оному. И единое намерение вреда и взаимное ожидание оного разрушает безопасность и доверенность общежития. Беспрестанная готовность к нападению или обороне не сходственна с достоинством благоучрежденных правительств.

Любовь к себе, свойственная всякому человеку, всякому семейству и каждому народу, производит противные между собою желания, единым правосудием соединяемые в общую пользу.

Предел власти составляет особенность владения, но правосудие есть общественно, нераздельно и неисключительно по различию владений.

Наблюдение правосудия между целыми народами столь же необходимо, как и между частными людьми, ненаблюдение оного между народами причиняет более бед, нежели между частными людьми, — по мере больших средств ко вреду.

Ненаблюдение правосудия между целыми народами нарушает оное и в частном отделении каждого из них, подвергая невинных разорению и смерти.

Война нарушает спокойствие и безопасность, правосудием утверждаемые в благоучрежденном обществе, и продолжает те насильства, бедствия и неустройства, для избежания которых люди соединилися в общества и покорилися законам.

Война не может быть законна, покуда нет законов между народами.

Сии законы народов суть должности и обязанности их между собою, основанные на собственном их благоденствии.

Намерение и предмет правительства сохранить в безопасности жизнь и имение своих подвластных не могут исполниться без наблюдения всеобщего правосудия между народами…

Правительства по долгу своему беспрестанно занимаются сохранением внутреннего мира, воздержанием и наказанием нарушителей оного, границы полагают предел их власти, но обязанность правосудия не имеет никакого предела, она должна повсюду сопровождать все их поступки.

Когда бы все правительства имели единой предмет — благоденствие повинующихся, то бы они имели между собою естественный союз.

Когда части несовершенны, то и целое.

Совершенство каждого общества есть согласие.

Когда б все правительства согласны были в единстве своего намерения, то и между собою они бы все согласны были.

Правительство во внутренних делах — как судия, а в посторонних — действователь.

Правительство не должно иметь другой воли, кроме общей, ибо и сила его токмо из оной состоит.

Политика должна быть наука прав и законов между целыми народами, как юриспруденция между частными.

Она выше сей и нужнее, поелику от участи целого народа зависит и участь его нераздельных.

Война законна, когда она есть казнь народа, буде же она начинается самопроизвольно, без суда и решения беспристрастных, она есть убийство.

Насилие дает право обороны, но и самое справедливое мщение может обратиться в насилие, будучи оставлено на волю обиженного.

Правительства весами правосудия соразмеряют наказание обид и не дают воли мщению. Равно и народы должны предоставить свои жалобы на суд беспристрастных, довольно им и тогда употребить свою собственную силу, когда она единая может их оборонить.

Не один токмо страх удерживает граждан в повиновении правосудию, но и общее их согласие и уверенность в пользе оного.

Законы, будучи изъявление общей воли, заключают в себе общую силу.

Воля с силою должна быть неразлучна.

Народы и правительства их могут соединиться под защиту законов, не имея общего единого начальства, кроме управляющего вселенною, которого воля состоит в соединении частного блаженства с общим.

Правосудие есть изъявление сей вышней и совершенной воли.

Оно есть оборона слабого противу сильного, обнадеживание жизни и всех благ, для ее сохранения ниспосланных.

Во всяком отношении людей между собою должно быть правосудие.

Первая степень общества человеческого есть семейственное родство, там закон — родительская любовь и опытность.

Когда семейства умножаются, противные пользы пристрастия и несогласия потребуют соединения разных властен во единую, и так целый народ составляется — вторая степень общества управляемого законами правосудия.

Третья степень общества должна быть между разными независимыми народами для утверждения гражданского благоденствия, без коего оно не может быть совершенно.

Как гражданское общество соединяет семейственные, так сие всенародное совокуплять должно гражданские всеобщим правосудием.

От состояния и свойства разных семейств происходят гражданские, а от сих зависит всенародное состояние. Семейства частные благонравием своим составляют общественное, и целые особенные общества своим добрым управлением и правосудием утвердят всенародное общество.

Как благо временное, так и благо частное есть несовершенно. Как юноша, ослепленный страстями, заблуждается наслаждением настоящего и готовит себе будущие страдания, так и целые семейства и общества, частно пользующиеся со вредом других, сами себе готовят зло.

Всевышний создатель мира, как отец всех человеков, так сотворил их, что они токмо в всеобщем благоденствии могут быть счастливы. Закон его есть любовь и правосудие. Устроив вселенную по непременным уставам естества, оставил людям волю избирать лучшее, дабы они не подобно другим творениям имели достоинство или заслугу мудрости и добродетели.

В.М.