Пушкин и журнальная полемика его времени, Гиппиус Владимир Васильевич, Год: 1900 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 112 минут(ы)

В. В. Гиппіусъ.

ПУШКИНЪ и ЖУРНАЛЬНАЯ ПОЛЕМИКА ЕГО ВРЕМЕНИ.¹)

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія . . Стасюлевича, Вас. Остр., 5 лин., 28.
1900

¹) Отрывокъ изъ ненапечатаннаго сочиненія: ‘Пушкинъ, какъ литературный критикъ’.

Пушкинъ, писатель свободнаго и простодушнаго характера, высшихъ способностей, высшихъ побужденій и глубокаго пониманія, сознававшій свое призваніе и великія силы своего народа, жилъ въ сред бездушной, холодной и завистливой. ‘Не вынесла душа поэта позора мелочныхъ обидъ’… Но эти обиды наносилъ ему не только свтъ, которому было и мало дла до его поэтическихъ способностей, — обиды наносили и современные ему писатели, та литература, которой онъ служилъ. Поэтъ вступилъ въ борьбу со своими обидчиками. Поэтому исторія этой борьбы является вдвойн важной, освщая и ту среду, въ которой поэтъ дйствовалъ, и вс, даже частныя отношенія, которыми поэтъ считалъ нужнымъ пользоваться для борьбы съ ‘чернью’.

Отношенія Пушкина къ публик, его непонимавшей, выраженныя въ стихотвореніи ‘Чернь’, ставятся акад. Майковымъ на совершенно реальную почву, именно въ томъ смысл, что поэтъ не выражаетъ въ немъ принципіальнаго презрнія къ публик. ‘О ‘Черни’ у насъ много писано, ее толковали на разные лады. Но, кажется, главною ошибкою большинства критиковъ было то, что они искали въ пушкинскомъ стихотвореніи то, чего и не думалъ давать авуоръ, именно — искали цльной, художественной теоріи, и, объяснивъ по-своему найденное, одни одобряли мысль поэта, другіе осуждали ее. Чтобы не выйти изъ предловъ мысли, намченныхъ авторомъ ‘Черни’, слдуетъ прежде всего, имть въ виду, что въ рукописи эта піеса была названа Ямбомъ по примру Ямбовъ Анд. Шенье, т. е. тхъ произведеній, въ которыхъ столь любимый Пушкинымъ французскій поэтъ бросалъ укоры и обличенія своимъ обезумвшимъ современникамъ. Тотъ же смыслъ жестокой сатиры иметъ и ‘Чернь’ русскаго поэта… Не можетъ подлежать сомннію, что стихотвореніе ‘Чернь’ есть именно отвтъ его непризнаннымъ лицемрнымъ судьямъ, какъ въ обществ, такъ и въ журналистик. Что Пушкинъ обращался въ немъ не къ народной черни, а къ пустой свтской толп, это видно, между прочимъ, изъ любопытнаго разсказа Шевырева о чтеніи стихотворенія самимъ авторомъ въ салон кн. З. А. Волконской’ {Майковъ. Очерки, 180—182.}. Страховъ первый поставилъ именно такимъ образомъ вопросъ объ отношеніи Пушкина къ народу: выраженія презрнія были вызваны обидами, съ обычной своей прозорливостью критикъ разршаетъ давнее заблужденіе (граничившее иногда съ клеветой на великаго писателя) — почти безъ остатка. ‘Начиная съ 1826 г.— говоритъ Страховъ {Замтки о Пушкин. 5 и дале.} — у Пушкина является цлый рядъ произведеній, тема которыхъ значеніе поэта, его достоинство, его отношеніе къ окружающей жизни’… Этотъ рядъ начинается съ ‘Пророка’, гд поэтъ выразилъ сознаніе своей великой силы и значенія. ‘Это сознаніе своего важнаго значенія не покидало Пушкина до конца, но странно! чмъ дальше мы идемъ въ его жизни, тмъ сильне нападаетъ на него какое-то безпокойство и смущеніе. Его окружаетъ какая-то загадка, которую онъ не можетъ понять, его что-то тревожитъ глубоко и болзненно…. Разсказываютъ, что въ послдніе годы жизни Пушкина, т.-е. въ годы полнаго расцвта его поэзіи и полнаго сознанія этого расцвта, масса читателей все больше и больше къ нему охладвала’. Началось разъединеніе, борьба между сознаніемъ своихъ способностей и холодностью публики. ‘Сначала поэтъ, очевидно, старался уйти отъ борьбы въ высокомріе и презрніе къ своимъ читателямъ… Но такое равнодушное и гордое отношеніе къ читателямъ, очевидно, не было въ натур Пушкина… Въ музык его стиховъ скоро послышались звуки боли и печали… Сначала поэтъ все еще хочетъ казаться гордымъ и презирающимъ, но уже видно, что онъ старается въ чемъ-то утшить себя, устранить отъ себя какія-то несбывшіяся желанія. ‘Поэтъ, не дорожи любовію народной!’ Такъ начинается сонетъ. Этотъ совтъ, обращенный къ самому себ, показываетъ только, какія желанія жили въ душ поэта. Имъ, очевидно, обладало высокое честолюбіе: ему хотлось любви народной! Но, чувствуя вокругъ себя холодъ и равнодушіе я, однако же. твердо вря въ свое призваніе, онъ прибгаетъ къ гордому совту: ‘Поэтъ, не дорожи любовію народной! Были, однако же, минуты, когда онъ побждалъ свое уныніе, когда онъ тверже врилъ въ себя, и тогда первой его мыслью была эта самая народная любовь. Такъ, когда онъ воображалъ свой памятникъ, онъ надялся, что ‘къ нему не зарастетъ народная тропа’. Здсь своей высшею наградой, своимъ лучшимъ утшеніемъ онъ считаетъ память и любовь народа: ‘Слухъ обо мн пройдетъ по всей Руси великой, и назоветъ меня всякъ сущій въ ней языкъ… И долго буду тмъ любезенъ я народу, что чувства добрыя я лирой пробуждалъ’. Не изъ вліянія шеллингіанства, но ‘прямо изъ своей собственной жизни онъ вынесъ горькую необходимость уединиться отъ народа, такъ или иначе перенести его равнодушіе и остаться самимъ съ собой. Съ нимъ случилось то самое, что онъ вообще предвщалъ поэту: ‘восторженныхъ похвалъ пройдетъ минутный шумъ, услышишь судъ глупца и смхъ толпы холодной’. И такъ, вотъ причина: его судили глупцы, толпа отвчала на его рчи холоднымъ смхомъ. Ничмъ не могъ онъ побдить холодности толпы, ничмъ не могъ измнить мннія глупцовъ. Поэтому и въ ‘Памятник’ онъ гордо успокоиваетъ себя: ‘И не оспаривай глупца’. Своихъ судей онъ называетъ глупцами, своихъ читателей вообще — холодною толпою. Но эти жесткія слова у него вырвались какъ будто невольно, онъ никакъ не могъ смотрть хладнокровно, равнодушно на ‘тупую чернь’. Чувствуя въ душ гнвъ или скоре горечь, онъ самъ старается успокоиться, онъ говоритъ себ: ‘но ты останься твердъ, спокоенъ’… Вы думаете, это — величавое спокойствіе, высокомрное вознесеніе себя надъ другими? О, нтъ! Но ты останься твердъ, спокоенъ и угрюмъ! Угрюмъ! При всхъ утшеніяхъ самому себ, онъ чувствуетъ однако же, что не можетъ не быть угрюмымъ.— ‘Ты царь, живи одинъ!’ говоритъ онъ самъ себ, а между тмъ, не смотря на то, что въ немъ такъ живо чувство своего царственнаго величія, онъ остается печальнымъ, угрюмымъ, ему тяжело жить одному, тяжело безъ сочувствія. ‘Это безпокойное болзненное отношеніе къ публик Пушкинъ воплотилъ, по мннію критика, въ ‘Импровизатор-итальянц’. Въ лиц бднаго итальянца, въ душ которого скрытымъ огнемъ горитъ божественное вдохновеніе, Пушкинъ выразилъ и другую черту своихъ воззрній на поэта, такимъ образомъ, это лицо пушкинскаго разсказа иметъ біографическое значеніе, на ряду съ многими другими лицами его созданій. Но есть еще лицо, которое носитна себ уже слишкомъ явно, безспорно, черты характера и отношеній самого поэта: это — Чарскій. Извстно начало разсказа {IV. Египетск.. Ночи. Гл. I и черновой набросокъ (стр. 398—400). См. Записки Павлищева, по авторитетному показанію которого Чарскій есть самъ Пушкинъ. 287 и дальше.}. Чарскій былъ поэтъ, но стыдился своего прозвища поэта, онъ скрывалъ родъ своихъ занятій, желая быть вполн независимымъ: званіе же поэта налагало на него обязательства и ставило его въ извстную зависимость отъ публики. Онъ старался жить и держать себя вполн частнымъ человкомъ, велъ жизнь пустую и разсянную, ничмъ не отличался отъ другихъ вкусами и привычками. Однако, страсть его къ творчеству была неодолима, въ очерк повторены вс біографическія черты: ‘мой пріятель былъ самый простой и обыкновенный человкъ, хотя и стихотворецъ’, когда на него находила ‘такая дрянь’ (т.-е. вдохновеніе), онъ запирался почти на цлый мсяцъ, большей частью осенью’. Здсь раздвоеніе поэта доведено до послдней степени, и трудно сомнваться, что оно возникло, въ такой степени, въ душ поэта изъ тхъ самыхъ обстоятельствъ, на которыя указано Страховымъ. Поэтъ добровольно отказывается отъ своей популярности, и не потому, что онъ не желалъ славы, но потому, что мечталъ о дйствительной высокой, народной слав. ‘Что слава? горько воскликнулъ онъ однажды — шепотъ ли чтеца, гоненье ль низкаго невжды иль одобреніе глупца?…’ Все это почти дословно осуществилось въ судьб самого поэта. Кто создавалъ славу Пушкина? Три стана создавали эту славу: публика, журналисты и друзья, также писатели. Публика могла выражать себя въ ‘шепот чтеца’, друзья, т.-е. Жуковскій, Вяземскій, Плетневъ, Дельвигъ не много сдлали для этой славы: они мало и рдко говорили въ печати о Пушкин, такимъ образомъ, и они большей частью ограничивались однимъ ‘шепотомъ чтеца’. Журналисты же одобряли и гнали, и дйствительно, не много ума было въ ихъ одобреніяхъ, не много сдлала современная Пушкину критика для уясненія истиннаго духа его созданій: гоненіе на великаго поэта, конечно, было и невжественно, и низко. Пушкинъ, сознавшій свою силу, достоинство и значеніе, долженъ былъ относиться отрицательно къ сужденіямъ современной ему критики. Онъ не чувствовалъ къ ней простого уваженія, тмъ боле, когда она обнаруживала иногда побужденія не только чуждыя литератур, но нравственно непозволительныя. Пушкинъ говоритъ объ отношеніяхъ своего героя къ современнымъ литераторамъ въ такихъ пренебрежительныхъ выраженіяхъ: ‘Онъ не любилъ общества своей братьи-литераторовъ. Онъ, кром весьма немногихъ, находилъ въ нихъ слишкомъ много притязаній, у однихъ на колкость ума, у другихъ на пылкость воображенія, у третьихъ на чувствительность, у четвертыхъ на меланхолію…

…Иные казались ему скучными по своей глупости, другіе несносными по своему тону, третьи гадкими по своей подлости, четвертые опасными по своему двойному ремеслу, вообще слишкомъ самолюбивыми и занятыми исключительно собою, да своими сочиненіями’ {IV. 400. О Надеждин поэтъ выразился: ‘Его критики были глупо написаны…^йО Полевомъ: ‘Онъ скученъ, педантъ и невжда…’}. Кром всхъ недостатковъ своихъ, они не имли никакого благородства и скромности. Такіе-то люди судили и гнали поэта. Характеристика немного преувеличена, дальше приводимыя мною матеріалы ее освтятъ въ мр ея дйствительнаго значенія. Они укажутъ и на то, что не изъ аристократической спеси отдалялся отъ журналистовъ Пушкинъ, боле того, что никакой собственно спеси въ Пушкин и не было.’ Когда поднялось на него гоненіе, онъ не сохранилъ даже спокойствія ‘пророка’, но раздраженно, человческимъ возмущеніемъ отвтилъ на гоненія, когда сталъ замчать, какъ широко и полновластно распространяется вліяніе невжественныхъ и низкихъ людей на тотъ народъ, которому онъ хотлъ служить своимъ поэтическимъ откровеніемъ, онъ взялся за оружіе общественнаго ‘бойца и упрекалъ тхъ писателей, которые считали это предосудительнымъ для аристократическаго достоинства. На этотъ отвтъ отвтили ему еще сильнйшимъ гоненіемъ, разница въ общественныхъ убжденіяхъ все боле обостряла борьбу, враги пользовались и клеветой, и доносами: послднее слово во всякомъ случа оставалось за ними. Но и тогда, когда вопросы не выходили изъ области чисто литературной, критика пользовалась всми средствами развнчанія и униженія поэта, его творчества. Таково было положеніе Пушкина въ журналистик около 30 года, когда начала издаваться ‘Лит. Газета’. Въ журнал своего друга поэтъ ршилъ выступить какъ публицистическій критикъ. Это положеніе подорвало окончательно его авторитетъ. Когда поэтъ самъ сталъ задвать своихъ враговъ, они уже совершенно перестали стсняться средствами.

Три врага шли одинъ за другимъ, ссылаясь одинъ на другого. Первый изъ нихъ Надеждинъ, появившійся въ литератур въ 1828 г. на сромъ фон литературнаго староврія Каченовскаго и предъявившій русской литератур новыя высшія требованія, которымъ великій поэтъ, по убжденіямъ новаго критика, не удовлетворялъ. Надеждинъ стоялъ на чисто литературной почв, два другіе противника Пушкина перешли на почву общественныхъ пристрастій и личныхъ счетовъ: одинъ былъ призванный журнальный боецъ, другой низкій журнальный плутъ: такимъ образомъ составляли они странный, сомнительный союзъ. Въ лтописяхъ русской жизни едва ли найдется что-нибудь боле тяжелое, чмъ статьи Надеждина о Пушкин. Мы привыкли осуждать до униженія Булгарина, между тмъ невозможно и сравнивать сознательную дятельность просвщеннйшаго критика и темное ремесло журналиста, руководимаго однимъ разсчетомъ и страстями, одинъ былъ видный исключительныхъ способностей профессоръ и писатель, другой былъ страшенъ лишь по своимъ литературно-торговымъ способностямъ и огромному вліянію на общество, осужденное имть одну булгаринскую газету. Его литературныя критики никого не трогали. Его враждебныя отношенія къ Пушкину начались собственно съ недоразумнія, которое было обращено Булгаринымъ въ гоненіе на поэта, послдній, въ свою очередь, воспользовался этимъ недоразумніемъ, чтобы вступить въ борьбу съ огромнымъ вліяніемъ журналиста, вносившимъ пошлость въ литературную и общественную жизнь. Другое дло — Надеждинъ. Прежде всего онъ продолжалъ Каченовскаго: онъ появился въ его журнал и сталъ писать ему въ тонъ. Но Каченовскій былъ ‘тупъ и скученъ’, Каченовскаго презирало новое поколніе писателей. Надеждинъ выступилъ во всеоружіи моднаго образованія и точно опредленной идеи. Онъ поднялъ гоненіе на Пушкина не за одни грубыя выраженія, не за разрывъ съ классицизмомъ и отклоненіе отъ всхъ почтенныхъ ддовскихъ правилъ, какъ прежняя критика ‘Вст. Европы’. Оружіе Надеждина было остре: онъ предъявилъ русской литератур требованіе идейности и, приложивъ къ творчеству поэта эту новую мрку, не -нашелъ въ немъ присутствіе идеи. Это было дйствительно обидой. Начались издвательства, которыя намъ кажутся теперь возмутительными потому, что мы видимъ въ созданіяхъ нашего великаго поэта не только присутствіе идей, но живую идейную глубину. Надеждинъ сталъ безъ пощады повторять, что онъ видитъ въ талант поэта одну вншнюю изобразительную способность и живую насмшливость, ‘пародіальный геній’.

Надеждинъ имлъ роковой порокъ: онъ не имлъ чувства ^хмры, не имлъ вкуса, поэтому онъ во всякомъ случа не могъ быть истиннымъ литературнымъ критикомъ. Онъ былъ теоретикъ и его теоретическія разсужденія имли твердую и опредленную почву, съ этимъ онъ подошелъ и къ русской литератур и поставилъ ей требованіе идейности: — здсь его заслуга. Но отсутствіе вкуса закрывало ему глаза на смыслъ пушкинскаго творчества:— здсь его слабость. Отсутствіе вкуса въ немъ было изумительно. Оно было конечно виной и его безвкусныхъ критическихъ діалоговъ, иногда боле похожихъ на бредъ, чмъ на литературный разговоръ. Повидимому, онъ самъ увлекался, своимъ дурнымъ краснорчіемъ и тупыми шутками, которыя нравились его неразборчивому вкусу. Все это писалось особеннымъ напряженнымъ и вычурнымъ стилемъ, языкомъ смшаннымъ изъ славянскихъ реченій и философскихъ терминовъ. Наконецъ, въ дятельности Надеждина отмчаютъ черту, разъясняющую недоумніе, которое производятъ его первыя статьи, съ ихъ разнузданнымъ образомъ выраженія и стилемъ, но зато) и совершенно подозрительную въ нравственномъ смысл. Вы: ступивъ въ журнал Каченовскаго, онъ писалъ въ согласіи съ его вкусами и убжденіями, разставшись’ съ нимъ, онъ измнился вполн, разница бросалась въ глаза и современникамъ, перемнился не только стиль на боле благородный и отчетливый, но и самыя отношенія. До 30 года, года прекращенія ‘Вст. Европы’, онъ былъ открытымъ врагомъ Пушкина, съ 31 г., выступивъ въ своемъ ‘Телескоп, поднялъ голосъ за Пушкина, такимъ образомъ можно подозрвать, что онъ былъ не вполн искрененъ на страницахъ ‘Вст. Европы’. На эту, неискренность указываетъ еще Кс. Полевой. ‘Надеждинъ явился, въ Москву съ цлью получить мсто профессора и нуждался въ чьемъ-нибудь ходатайств за свою диссертацію, разгадавъ характеръ Каченовскаго, онъ притворился его приверженцемъ. Каченовскій же давно злобствовалъ противъ Пушкина за его сочиненія, которыхъ не цнилъ, и больше всего за эпиграммы, но по слабости здоровья не могъ выступать журнальнымъ борцомъ. ‘ Надеждинъ предложилъ ему свои услуги и поднялъ свое гоненіе’… ‘Сначала мы думали — свидтельствуетъ Полевой’ — что подъ завсой новаго псевдонима пишетъ самъ Каченовскій: такъ умлъ Надеждинъ перенять у него взгляды, мннія и даже слогъ’. Но диссертація прошла въ факультет, ‘Вст. Европы’ палъ, Надеждинъ выступилъ самостоятельно и здсь измнилъ себ — тому Никодиму Недоумк, которымъ онъ выступалъ въ ‘Вст. Европы’. {Записки Кс. Полевого. 255—257.} Біографъ Погодина склоняется къ убжденію Полевого, ‘не имя духа’ говорить о ‘возмутительной критик’ безъ глубокаго негодованія {Барсуковъ. II. 341—344, 349. Тоже мнніе поддерживаетъ г. Ив. Ивановъ.}. Но такое обвиненіе, устраняющее присутствіе всякаго серьезнаго убжденія въ обличительно-критическихъ статьяхъ Недоумки, должно быть ограничено. Правда, основавъ свой ‘Телескопъ’, Надеждинъ сразу призналъ значеніе ‘Бориса Годунова’, между тмъ какъ въ ‘Всг. Европы’ совтовалъ его сжечь. Но, вопервыхъ, Надеждинъ и раньше относился къ Пушкину не совершенно отрицательно, признавая въ немъ лишь яркаго жанриста, безъ всякой глубины и высоты полета,— эта мысль слишкомъ очевидно проходитъ во всхъ статьяхъ Недоумки наряду съ другими излюбленными теоретическими и обличительными мыслями критика, во-вторыхъ, въ новомъ журнал онъ отрекся отъ развнчиванія лишь ‘Бориса Годунова’, а это не было собственно въ прямомъ противорчіи съ прежними взглядами критика на поэта. ‘Борисъ Годуновъ’ вызвалъ подобную же перемну въ отношеніяхъ къ пушкинскому творчеству и въ другомъ шеллингіанц — Веневитинов. Вс шеллингіанцы сходились на томъ, что въ своей трагедіи поэтъ сдлалъ ршительное сближеніе съ народностью. Народность была точкой опоры и Надеждина. Критики ‘Моск. Вст.’ были, конечно, тоньше и разборчиве, они разгадали и въ ‘Полтав’ начало новаго періода, но они слышали уже трагедію, когда судили о ‘Полтав. Кром того и Веневитиновъ, несмотря на свою тонкость, не понялъ первой главы ‘Онгина’, перенеся подражаніе съ героя на писателя. Когда же появились первыя выходки Надеждина, одинъ изъ друзей и приверженцевъ Пушкина — Погодинъ писалъ Шевыреву. ‘Надеждинъ вооружился противъ Пушкина и говорилъ много дла между прочимъ, хотя и семинарскимъ тономъ’ {Барсуковъ. II, 346.}. Въ виду всхъ этихъ соображеній и должно заключить, что Надеждинъ, сотрудничая въ ‘Вст. Европы’, могъ заискивать у Каченовскаго и для того усилить свое отрицательнее отношеніе къ направленію пушкинскаго творчества и въ усердіи или въ увлеченіи и не замтить, не признать народности въ ‘Полтав’ и даже предложить сжечь трагедію, которая ему нравилась, только отъ послдняго предложенія и отрекся Надеждинъ въ ‘Телескоп’, повторивъ, что онъ никогда не отрицалъ огромнаго таланта Пушкина, предъявлялъ ему лишь высшія требованія.

Появленію статей Надеждина предшествовала непріязненная статья въ ‘Атене’, о которой самъ поэтъ вспоминалъ именно въ этомъ смысл {V. 126.}. Это былъ отзывъ о 4 и 5 главахъ ‘Онгина’, критикъ писалъ: ‘Прошло, кажется, счастливое время, когда критикъ, разсматривая какое-нибудь стихотвореніе, развертывалъ благоговйно курсъ Піитики, отыскивалъ родъ и видъ, къ которому сочиненіе по названію принадлежало, сличалъ правила съ произведеніемъ и, по количеству точекъ соприкосновенія, произносилъ приговоръ свой. Въ нашъ вкъ работа критика сдлалась трудне: онъ часто иметъ дло съ такимъ сочиненіемъ, о которомъ ни авторъ не можетъ дать отчета, почему оно такъ написано, ни читатель — объяснить себ, почему оно ему нравится. Названіе романтическое выручаетъ стихотвореніе отъ всхъ притязаній здраваго смысла и законныхъ требованій вкуса… По изданнымъ пяти главамъ ‘Онгина’, конечно, мы не въ прав еще заключить о качеств плана цлаго, но можемъ видть качество характеровъ, выведенныхъ для дйствія, и способъ, какъ это дйствіе раскрывается… Какіе характеры созданы въ ‘Онгин’? Евгеній избалованный, втренный… читаетъ предлинное наставленіе Татьян, въ которомъ нтъ и тни языка разговорнаго. Катонъ съ одной сестрой, онъ въ то же время Ольг, невст своего пріятеля ‘…наклонясь шепчетъ нжно какой-то пошлый мадригалъ и руку жметъ’. Тихій, мечтательный Ленскій за то, что другъ его провальсировалъ лишній разъ съ его невстой ‘выходитъ съ нимъ на дуэль’. Безстрастная Ольга, помолвленная за Ленскаго, посл того, какъ ‘Владиміръ сладостной невол предался полною душой и пр.’, наканун почти свадьбы, при первой ласк Онгина, забываетъ жениха… Печальная Татьяна, разъ и то мелькомъ, видвши молодого мужчину, пишетъ ему, спустя полгода, самое жалкое письмо, увряя, что Онгинъ посланъ ей Богомъ! Естественно ли все это? Нтъ характеровъ: нтъ и дйствія. Легкомысленная только любовь Татьяны оживляетъ нсколько оное. Отъ этого и эти дв главы, подобно предшествовавшимъ, сбиваются просто на описаніе то особы Онгина, то утомительныхъ подробностей деревенской жизни его, то занятій Ленскаго, то опять авторъ принимается за характеръ Татьяны, хотя объ ней слишкомъ ужъ много было толковапо и во второй глав, то возвращается къ природ: описываетъ осень, зиму. Отъ этого такая говорливость у него, такъ много замтныхъ повтореній’ и пр. пр. Статья кончается мелочными придирками къ ошибкамъ въ язык и къ отдльнымъ мыслямъ ‘и сотня другихъ мелочей, которыя такъ заживо цпляютъ людей, учившихся по старымъ грамматикамъ’ (заключительныя слова статьи) {Зелинскій. II. 81. Атеней. 1828 г. No 4.}. Въ этой стать какъ будто пробудился духъ первыхъ нападеній на Пушкина. Но, въ сравненіи съ обличеніями Надеждина, она кажется дтскимъ лепетомъ.

Въ статьяхъ Надеждина въ Вст. Европы’ можно выдлить общія литературныя требованія, предъявленныя критикомъ, и обличенія Пушкина, какъ крупнаго таланта, не удовлетворявшаго этимъ требованіямъ. Первая статья его появилась въ ‘Вст. Европы’ въ 1828 г. No 21 и 22:— Литературныя опасенія за будущій годъ, вторая — въ 1829 г. No 1 и 2:— Сонмище нигилистовъ. Это статьи довольно общаго характера, лишь намекающія на Пушкина, но въ нихъ выражены вс основы Надеждинской критики. Первая представлена въ разговор автора съ ‘Тлнскимъ’. На романтическія представленія о творческомъ геніи своего собесдника, воспитаннаго на ‘нмецкихъ эсетическихъ теоріяхъ’, авторъ отвчаетъ: ‘Потрудись указать мн въ толп безчисленныхъ метеоровъ, возгорающихся и блуждающихъ въ нашей литературной атмосфер, хоть одинъ, въ коемъ бы открывалось сіе таинственное пареніе генія въ горнюю страну вчныхъ идеаловъ, о которомъ прожужжали намъ вс уши велеумные журналисты съ братіей?.. По сю пору близорукій взоръ мой, преслдуя неизслдимыя орбиты хвостатыхъ и безхвостыхъ кометъ, кружащихся на нашемъ небосклон, сквозь сбивающій ихъ чадъ, могъ различить только одно, что вс он влекутся силою собственнаго тяготнія въ туманную бездну пустоты или въ оный, созданный гигантской фантазіей Байрона страшный хаосъ’… ‘Поэзія есть не что иное, какъ величайшее самоизступленіе, есть безуміе — возражаетъ Тлнскій — отсутствіе связи порядка и цли въ новой поэзіи принадлежитъ природ’…— Ты провозглашаешь природу образцомъ безсвязія, безпорядка, безцльности — продолжаетъ свою рчь критикъ — потому, что взоръ твой не силенъ подвести безпредльную полноту ея подъ одинъ всеобъемлющій пунктъ зрнія. Между тмъ въ природ ‘въ дольнемъ мір’ великая гармонія, ея слышалъ еще ‘тонкій слухъ Пиагора’… Дло искусства подслушивать таинственные отголоски сей вчной гармоніи и представлять ихъ внятными для нашего слуха въ согласныхъ римическихъ аккордахъ. Это должно составлять первоначальную и существенную тему всякой поэзіи… Отъ чего мраморъ, одушевленный подъ рзцомъ Фидіевъ и Лусшповъ, расширяетъ души зрителей сладкимъ восторгомъ?.. Отъ того, что рука художника, совокупивъ въ немъ различныя черты, коихъ союзъ неощутителенъ въ природ, освтила ихъ магическимъ свтомъ, пробуждающимъ предъощущеніе ихъ внутренняго сокровеннаго единства!.. И чмъ легче, чмъ свободне душа наша подразумваетъ сіе единство, тмъ совершенне произведеніе! Это-то называется на мустическомъ язык Нмецкихъ эсетиковъ идеализированіемъ или твореніемъ по идеаламъ!.. Идеалъ у нихъ означаетъ фантастическую цлость идеи, воплощаемой художникомъ въ его творческомъ произведеніи.— Теперь спрашиваю тебя: замчательно ли подобное возвышенное идеализированіе въ хлам мелочныхъ ормемованныхъ блестюшекъ, засоривающихъ безпрестанно Парнасъ нашъ?… Имютъ ли многіе изъ записныхъ писакъ нашихъ, бредящихъ безпрестанно идеалами, хотя малйшее предощущеніе объ нихъ въ то время, когда разрождаются безъ всякихъ болзней и трудовъ недоношенными своими произведеніями?.. Сіи маленькія желтенькія, синенькія и зелененькія поемки, составляющія теперь главный піитическій приплодъ нашъ несмотря на щеголеватую наружность, въ коей он обыкновенно являются не суть ли только эфемерные призраки, возникающіе изъ ничего и для ничего по прихотямъ звающей отъ бездлья фантазіи?.. Это и не удивительно! льзя ли ожидать чего-нибудь дльнаго, связнаго и цльнаго отъ произведеній, являющихся рапсодическими клочками, сшитыми кое-какъ на живую нитку, и свтящихся насквозь отъ множества — ни то искусственныхъ, ни то естественныхъ — скважинъ и щелей, нисколько не затыкаемыхъ безчисленными тире и точками? Не безсовстно ли требовать отъ творенія единства и сообразности съ идеей, когда самъ творецъ не иметъ часто въ голов яснаго и опредленнаго понятія о томъ, что онъ хочетъ писать, а просто пишетъ то, что на умъ взбредетъ? Таковы-то едва ли не вс ныншнія піитическія произведенія, въ коихъ услужливые журналисты усиливаются открывать таинственное стремленіе въ страну идеаловъ’. Въ No 22 (продолженіе) на вопросъ собесдника: ‘ты, конечно, читалъ новую поэму Залетина — Евгеній Четвертинскій?’ критикъ раздраженно отвчаетъ: ‘Признаюсь, Богъ еще миловалъ!.. Меня и такъ уже тошнитъ съ этихъ Евгеніевъ, которыхъ по справедливости надлежало бы назвать Какогеніями или выродками добраго вкуса’…— Совтую теб прочесть новую поэму со вниманіемъ и безъ предубжденія — возражаетъ собесдникъ.— ‘Нечего читать, любезный! видно сову по полету и ворону по перьямъ. О бдная, бдная наша поэзія! Долго ли будетъ ей скитаться по Нерчинскимъ острогамъ, цыганскимъ шатрамъ и разбойничьимъ вертепамъ? Неужели къ области ея ислючительно принадлежатъ одн мрачныя сцены распутства, ожесточенія и злодйства?.. Что за ршительная антипатія ко всему доброму, свтлому, мелодическому, радующему и возвышающему душу?.. Вотъ предметы поэзіи! великіе подвиги и невинныя наслажденія человчества… ‘Изнанка вещественной жизни нашей’ также входитъ въ область поэтическаго изображенія, но ‘въ идеальномъ свт состраданія и несообразности ихъ съ нашимъ достоинствомъ и назначеніемъ… Нын же поэзія бродитъ по вертепамъ злодяній, омрачающихъ природу человческую, съ какою-то безстыдной наглостью срываетъ покровъ съ ея слабостей и заблужденій и любуется изведенной на позоръ срамотой наилучшаго созданія Божія’… Не таково первоначальное назначеніе поэзіи, когда тигры укрощались Орфеевымъ пніемъ и камни воздвигались въ храмы, нын — не то,— ‘наши пвцы воздыхаютъ тоскливо о блаженномъ состояніи первобытной дикости, услаждаются живописаніемъ бурныхъ порывовъ неистовства, покушаются ниспровергнуть до основанія священный оплотъ общественнаго порядка и благоустройства. Богъ судья покойнику Байрону… Онъ виной подобныхъ настроеній, хотя и былъ самъ по себ великой самобытной силой. Можно ли поэтому горевать, что сія исполинская сила, душа, для которой рамы дйствительности были столь тсны, не просвтлялась яснымъ взоромъ на вселенную и не согрвалась кроткой теплотой братской любви къ своимъ земнымъ спутникамъ’. Это былъ одинокій колоссальный Нолуфемъ. Какъ бы ни была ужасна его поэзія, она была исключительнымъ явленіемъ по своей самобытности, поэтому она навсегда останется ‘великимъ, хотя и зловщимъ свтиломъ. Но въ томъ бда, что сія грозная комета увлекла за собой вс безчисленные атомы, вращающіеся въ литературной атмосфер, и образовала изъ нихъ хвостъ свой’. Этотъ хвостъ составляютъ ‘вс ваши доморощенные стиходи la Byron. Расплодилось огромное множество поэмъ, коихъ вся ткань, исполненная близенъ и перетыкъ, соплетена изъ низкихъ распутствъ или ужасныхъ преступленій. Вс ихъ герои суть или ожесточенные изверги или заматорлые въ бездльничеств повсы. Главнйшими изъ пружинъ, приводящими въ движеніе весь піитическій механизмъ ихъ, обыкнивеннно бываютъ: пуншъ, аи, бордо, дамскія ножки, будуарное удальство, площадное подвижничество. Самую любимую сцену дйствій составляютъ: Муромскіе лса подвижные бессарабскіе наметы, магическое уединеніе овиновъ и бань, спаленные закоулки и ермопилы. Оригинальные костюмы ихъ: ‘копыта, хоботы кривые, хвосты хохлатые, клыки, усы, кровавы языки, рога и пальцы костяные’. Торжественный оркестръ ихъ: ‘визгъ, хохотъ, пнье, свистъ и хлопъ, людская молвь и конскій топъ’. Коротко сказать — главный и почти единственный фондъ, безразсчетно издаваемый нашими байронистами, составляетъ все, что только можно выдумать самаго чудовищнаго, отвратительнаго и грязнаго,— вс изгарины и подонки природы’… На возраженіе собесдника, что геній свободенъ въ выбор любыхъ чертъ природы для своихъ поэтическихъ возсозданій, никакія умозрительныя или нравственно-общественныя предубжденія не могутъ останавливать его, все исполненное кипящей жизнью предоставлено его творческой способности {Въ этихъ возраженіяхъ собесдника имлись въ виду критическіе взгляды Полевого.}, критикъ смется: ‘Какъ, для генія не должно существовать никакой узды, никакого мрила, никакого правила дйствованія?.. Вс явленія жизни имютъ для него равную цну? Удивительно ли посл того, что мастерское изображеніе влюбленнаго кота, въ пылу неистоваго вскипнія страсти цаи-царапствующаго свою любимицу, могло составить занимательную эпизодическую картину въ одномъ изъ пресловутйшихъ піитическихъ нашихъ произведеній?.. ‘Мы соревнуемъ природ!’ — вопіютъ удалые: природа — единственный образецъ нашъ!’ — Нтъ, мил. гос., вы не соревнуете природ, а ее передразниваете… Безъ сомннія, великая картина природы составлена изъ смшенія свта съ тнями, часто также заблужденія и страсти людскія покрываютъ ее мрачными пятнами. Но разв сіи-то тни и пятна должны служить первообразами для соревнующаго ей генія? Изрядное соревнованіе!.. Изображайте природу, но неиспачканную собственнымъ нашимъ тщаніемъ и трудами, а — въ ея первообразной красот и лучезарности!.. Вамъ не запрещается, конечно, и оттнять ваши эскизы, по примру великой первохудожницы — природы, но не забывайте, однако, что изящество картинъ составляется изъ свтло-тни, а не изъ одной только тни, мутной и грязной… И у Гете выводятся на сцену ‘Цыгане’, но у него это лишь эпизодъ въ великой идеализированной картин (Гецъ), притомъ и ‘въ сіи — такъ сказать — отребья рода человческаго’ поэтъ умлъ заронить искры нравственнаго достоинства, свидтельствующія о неизгладимости величія природы человческой подъ самымъ позорнйшимъ клеймомъ униженія’… Во второй стать — Сонмище нигилистовъ Надеждинъ развиваетъ мысль о роковой пустот, т.-е. ничтожеств и безсодержательности современныхъ поэтовъ, которые представились поэтому его воображенію сонмищемъ нигилистовъ. Эти нигилисты вдругъ ворвались въ комнату, въ которой онъ пировалъ со своимъ другомъ Конторкинымъ, въ сопровожденіи Тласкаго (собесдника перваго разговора). Критикъ въ ужас бжитъ отъ нихъ, изъ дому на улицу, не разбирая дороги, и думаетъ: ‘Исчадія Хаоса суть безобразный Еревъ и мрачная Нощь! Да и можетъ ли быть иначе? Чего другого ожидать отъ этихъ головъ, представляющихъ собою опытное доказательство стариннаго философическаго парадокса о пустомъ пространств?.. Упоеніе, производимое Ипокреною вдовы Клико или Моэта, часто, конечно, возбуждаетъ броженіе въ сихъ новыхъ Тогувабогу, но это — фальшивыя потуги! Еще со времени алеса ведется философическая поговорка: изъ ничего ничего не бываетъ! Она оправдывается теперь непреложными опытами. Нашъ литературный хаосъ, осменяемый мрачною философіей ничтожества, разражается Нулиными!— Множить ли, длить нули на нули — они всегда остаются нулями!’..

Графъ Нулинъ съ присоединеніемъ ‘Бала’ Баратынскаго, изданныхъ одной книгой, сталъ предметомъ отдльной статьи Недоумки въ слдующемъ номер ‘Вст. Европы’ {Вст. Евр., No 3. 1829 г. Зелинскій. II, 194—201.}. Здсь и были приложены литературныя требованія критика къ ‘корифею нашей поэзіи’ особенно разнузданнымъ тономъ, которымъ статьи и преизводятъ впечатлнія преднамреннаго гоненія — изъ разсчета или недоброжелательства. Критикъ писалъ: ‘Отважимся бросить скромный взглядъ на сіе драгоцнное произведеніе, въ которомъ, какъ въ микрокосм, отпечатлвается типъ всего поэтическаго міра, имъ сотвореннаго! Но съ чего начать обзоръ нашъ?’ Графъ Нулинъ не иметъ центральнаго мста: ‘это есть кружочекъ, коего окружность — везд, а центръ — нигд!… Если имя поэта () должно оставаться всегда врнымъ своей этимологіи, по которой оно означало у древнихъ грековъ твореніе изъ ничего, то пвецъ Нулина есть par excellence поэтъ. Онъ сотворилъ чисто изъ ничего сію поэму. Но зато и оправдалась надъ ней во всей сил древняя аксіома іонійской философической школы, что изъ ничего ничего не бываетъ… Графъ Нулинъ есть нуль, во всей маематической полнот значенія сего слова… Онъ не возбуждаетъ никакихъ ожиданій, кром чисто нульныхъ. И мы, не безъ сердечнаго, конечно, раскаянія, въ позволяемомъ себ кощунств, можемъ сказать языкомъ великаго Галлера: ‘Взгромождаю нули на нули, умножаю ихъ, возвышаю въ безчисленныя степени: и ты, нуль! остаешься всегда весь, всегда равенъ себ предо мною!..’ Что тутъ анатомировать?… Мыльный пузырь, блистающій столь прелестно всми радужными цвтами, разлетается въ прахъ отъ малйшаго дуновенія… Что же тогда останется?… Тотъ же нуль, но вдобавокъ еще безцвтный…’ Вотъ первое ложное положеніе критика по отношенію къ Пушкину: случайная поэтическая бездлка, возникшая изъ шутливаго намренія, была сочтена типическимъ выраженіемъ творческой мысли поэта. Это искусственное обобщеніе понадобилось Надеждину, конечно, затмъ, чтобы ярче выдвинуть свою мысль о безсодержательности русской литературы. Вторымъ положеніемъ критикъ вступалъ въ борьбу съ основнымъ пристрастіемъ пушкинской мысли, съ основной литературной идеей, это было мстомъ дйствительнаго столкновенія двухъ несогласныхъ точекъ зрнія,

Еще въ Литературныхъ опасеніяхъ Надеждинъ высказался противъ реализма, въ поэзіи, предлагая взамнъ идеализацію дйствительности, теперь онъ, признавая въ Пушкин исключительную способность поэтической изобразительности, во ‘фламандскомъ’ вкус, отрицалъ такой реализмъ совершенно и противъ него направилъ свою насмшку. Исходя изъ этого, критикъ обвинялъ Пушкина въ томъ самомъ, въ чемъ обвинялъ его, (при появленіи первой поэмы, ‘Встникъ Европы’ и другіе журналы подобныхъ же сочувствій — въ непристойностяхъ. Пушкинъ не стснялся ими въ свободномъ отношеніи къ дйствительности, въ стремленіи быть врнымъ ей. Надеждинъ отрицалъ ихъ въ борьб съ реализмомъ. ‘Никто не можетъ отрицать пальму поэтическаго живописца у пвца Нулина — пишетъ Надеждинъ въ той же стать. Его произведенія — и кто не знаетъ ихъ наизусть!— исполнены картинами, схваченными съ натуры рукою мастерскою, одушевленною и — даже иногда слишкомъ врною Графъ Нулинъ представляетъ непрерывную галлерею подобныхъ картинъ. Самое начало повсти есть образецъ живописи, коей не постыдились бы знаменитйшіе мастера Фламандской школы: (выписано: ‘Пора! пора, рога трубятъ и пр.’). Не правда ли прекрасно?…’ Посл слдующихъ стиховъ: ‘Межъ тмъ печально подъ окномъ индйки съ крикомъ выступали во слдъ за мокрымъ птухомъ, три утки полоскались въ луж. Шла баба черезъ грязный дворъ блье повсить на заборъ…’ критикъ продолжаетъ: ‘это уже — не первой (картин) чета! Здсь изображена природа во всей нагот своей l’antique! Жаль только, что сія мастерская картина не совсмъ дописана. Неужели въ широкой рам чернаго барскаго двора не умстились бы дв, три хавроньи, кои, разметавшись по-султански на пышныхъ диванахъ топучей грязи, въ блаженномъ самодовольств и въ совершенной Епикурейской беззаботности о всемъ окружающемъ ихъ, могли бы даже сообщить нчто занимательное изображенному зрлищу?… Почему поэтъ, представляя бабу, идущую развшивать блье черезъ грязный дворъ, уклонился нсколько отъ врности, позабывъ изобразить, какъ она со всмъ деревенскимъ жеманствомъ приподнимала выстроченный подолъ своей пестрой понявы, ‘чтобы ей воскрылій не омочить усыпленною грязнаго моря волною?… Это едва извинительно въ живописц, великомъ и всеобъемлющемъ!…’ И, наконецъ, посл упрековъ въ непристойности, которая является слдствіемъ такой нестсненной врности природ, критикъ говоритъ: ‘Мало ли въ натур есть вещей, которыя совсмъ нейдутъ для показу?…, Дай себ волю., пожалуй, залетишь и — Богъ всть — куда!— отъ спальни недалеко до двичьей, Отъ двичьей до передней, отъ передней до сней, отъ сней — дальше и дальше!.. Мало ли есть мстъ и предметовъ еще боле вдохновительныхъ, могущихъ представить новое неразработанное и неистощимое поле для трудолюбивыхъ длателей!… Немудрено дождаться, что. насъ, поведутъ и туда со временемъ!— ..Сцена, происшедшая между графомъ и Нат. Павловной, безъ сомннія, очень смшна, критикъ и самъ смялся’.— ‘Но каково покажется это моему почтенному дядюшк, которому стукнуло уже пятьдесятъ, или моей двоюродной сестр, которой невступно еще шестнадцать, если сія послдняя (чего Боже упаси!), соблазненная демономъ двическаго любопытства, вытащитъ потихоньку изъ незапирающагося моего бюро это сокровище?… Грха не оберешься…’

Въ стать о Полтав въ No 8 и 9 за 1829 г. Надеждинъ высказывается о Пушкин окончательно {Зелинскій. II, 167—185.}: ‘Никто больше меня не любуется цвтущею игривостью воображенія, доставшагося Пушкину въ столь роскошномъ изобиліи!… Его картины, не смотря на грязныя пятна, коими он обыкновенно бываютъ запачканы, обнаруживаютъ талантъ мощный, богатый…’ Но критикъ не можетъ согласиться, что Пушкинъ — геній. ‘Отличительная черта генія есть оригинальная самобытность. Его солнце есть идеалъ вчной красоты! Онъ можетъ составлять звено въ планетной систем геніевъ, обращающихся вокругъ одного средоточнаго начала, но никогда не можетъ и не долженъ быть сопутникомъ другого генія!’ Пушкинъ же ‘обращается не окрестъ себя, а окрестъ высшаго солнца’ т.-е. Байрона. Геній это — ‘творческій, зиждительный духъ, воззывающій изъ ндръ своихъ собственныя, самородныя и самообразныя изящныя формы для воплощенія вчныхъ идей, созерцаемыхъ имъ во всей небесной ихъ лпот!’ Съ этой точки зрнія, неумстно употреблять выраженія: творить и созидать, когда дло идетъ о произведеніяхъ Пушкина.!

‘Ахъ! любезные друзья мои! для генія не довольно смастерить Евгенія’! Пушкина невозможно сравнивать съ геніальнымъ Байрономъ: ‘онъ не переросъ еще скудной мры человчества: и душа его даже слишкомъ дружна съ земной жизнью… Его герои — въ самыхъ мрачнйшихъ произведеніяхъ его фантазіи — каковы: ‘Братья разбойники’ и ‘Цыгане’ — суть не дьяволы, а бсенята’… Такъ и въ послдней поэм ‘Мазепа’ ‘есть не что иное, какъ лицемрный, бездушный старикашка’… Поэтъ взялся не за свое дло,— не по силамъ, и за этимъ утвержденіемъ Надеждинъ произноситъ свое ршительное опредленіе ‘музы Пушкина:’ ‘Это есть, по моему мннію, рзвая шалунья, для которой весь міръ ни въ копйку. Ея стихія — пересмхать все — худое и хорошее не изъ злости или презрнія, а просто — изъ охоты позубоскалить… Поэзія Пушкина есть просто — пародія. Нечего Бога гнвить!.. что правда, то правда!.. мастеръ посмяться и посмшить, когда только, разумется, знаетъ честь и мру!.. И ежели можно быть великимъ въ малыхъ длахъ, то Пушкина можно назвать по всмъ правамъ геніемъ на карикатуры!.. Лучшее его твореніе есть графъ Нулинъ!.. Здсь поэтъ находится въ своей стихіи: и его пародіальный геній является во всемъ своемъ арлекинскомъ величіи… Привыкши зубоскалить, мудрено сохранить долго важный видъ, не измняя самому себ: вроломныя гримасы прорываются украдкой сквозь личину поддльной сановитости. За примрами не за чмъ ходить далеко: развернемъ ‘Полтаву’!.. ‘Весь механизмъ поэмы движется на ‘усахъ Мазепы’! Въ поэм нтъ и духа народности. ‘Друзья мои!— восклицаетъ критикъ — народность не состоитъ въ искусств накидывать русскія пословицы и поговорки, гд ни попало!.. Чтобы быть народнымъ, надобно уловить духъ народный: а онъ — не продается, подобно газамъ въ бутылкахъ!..’ Вся поэма есть актъ Пушкинскаго паденія во всякомъ отношеніи: ‘и въ отношеніи къ наружной отдлк его ‘Полтава’ несравненно ниже всхъ прочихъ его произведеній’… Въ слдующей стать по поводу седьмой главы ‘Евг. Онгина’ {‘Вст. Евр.’ 1830 г. No 7. Зелинскій III, 18—37.}. Надеждинъ опять настойчиво повторяетъ, что его цль дать настоящее безпристрастное опредленіе высокаго таланта Пушкина: ‘Стихотворческій талантъ Пушкина есть сокровище неподдльное, съ котораго цна никогда, спасть не можетъ! Не усиливайся только онъ придавать ему фальшиваго блеска насильственной примсью веществъ чуждыхъ. Ввались опять въ свою колею — или своей дорогой: и я увренъ, что Пушкинъ заиграетъ опять блестящей звздою на горизонт нашей словесности’… Для этого должно ‘разбайрониться добровольно и добросовстно. Сжечь Годунова и докончить Онгина’… Въ одномъ Онгин только — посл ‘Руслана и Людмилы’ — видитъ критикъ талантъ Пушкина на своемъ мст: ‘ему не дано видть и изображать природу поэтически съ лицевой ея стороны, подъ прямымъ угломъ зрнія: онъ можетъ только мастерски выворачивать ее на изнанку’.

Все, что есть въ поэзіи Пушкина-фламандскаго, Гогартовскаго, то превосходно, ‘прелестно, безподобно’. Такъ привтствовалъ Надеждинъ пушкинскій реализмъ… Слдующей статьей было признаніе ‘Бориса Годунова’, который не иметъ успха въ публик, потому что поэтъ ‘перемнилъ тонъ и сдлался постепенне… онъ теперь гудитъ, а не щебечетъ’ {Телескопъ, 1831 г., No 4. Зелинскій III, 74—92.}. Такимъ образомъ, Надеждинъ переусердствовалъ въ ‘Вст. Европы’. Но и гоненіе было уже поднято, чья-то цль была достигнута. Съ этихъ поръ наступило ршительное охлажденіе къ великому поэту.

При появленіи первыхъ статей Надеждина, Пушкинъ отвтилъ нсколькими эпиграммами противъ Каченовскаго. Надеждинъ упомянулъ о нихъ въ стать о ‘Полтав’: ‘Полтава’ есть настоящая Полтава для Пушкина! Ему назначено было здсь испытать судьбу Карла XII!.. И — какая чудная аналогія! Сверный Александръ, проигравъ Полтавское сраженіе, пустился въ ребяческіе фарсы, недостойные его генія и славы… Карлъ XII литературнаго нашего міра точно такъ же изволитъ забавляться посл Полтавы: онъ ударился въ язвительныя стишонки и ругательства’! ‘Два, три камешка, пущенные имъ изъ телеграфической пращи’, такъ называетъ дальше критикъ дв эпиграммы, напечатанныя Пушкинымъ въ то время {. Т. 1829 г. No 7 и 8, ‘Подснжникъ’ 1829 г., Соч. II, 78-79.}. Отвтомъ на эти упоминанія послужила еще одна эпиграмма Пушкина: ‘Какъ сатирой безымянной и проч.’. Затмъ явилось еще дв эпиграммы. {II, 80—81.} Не можетъ быть сомннія, что статьи Надеждина произвели на поэта впечатлніе тягостное, отразившееся вскор на его отношеніи къ ‘толп’. Стихотвореніе ‘Поэту’, въ которомъ говорится о суд глупца и о смх толпы холодной, относится именно къ этому времени (1830 г.). Павлищевъ передаетъ со словъ матери два разговора съ нею Пушкина. По возвращеніи изъ ссылки, поэтъ вообще былъ въ тяжеломъ настроеніи, предаваясь грустнымъ предчусствіямъ, мечтая покинуть Петербургъ. Прочитавъ сестр свое стихотвореніе: ‘Даръ напрасный, даръ случайный’… онъ сказалъ: ‘Хуже горькой полыни напрокутило мн житье на земл, нечего сказать, знаменитъ день рожденія, который вчера отпраздновалъ: родился въ ма и вкъ буду маяться’. При этомъ Пушкинъ зарыдалъ, сестра стала утшать его: ‘Не будь бабой, Александръ, перестань плакать, и спрашивается изъ-за чего? Изъ-за какихъ-нибудь пошлостей журнальной ракальи’? {Записки Павлищева, 98.} Если, дйствительно, этотъ разговоръ относится къ 27 мая 1828 года, то сестра поэта не могла имть въ виду статей Надеждина, которыя появились лишь въ ноябр того же года, но, можетъ быть, ту статью въ Атене, о которой Пушкинъ вспоминалъ, какъ о первой непріязненной стать, направленной на него впервые посл долгаго одобренія. Такимъ образомъ, уже этотъ несочувственный отзывъ подйствовалъ на поэта тягостно (если племянникъ не ошибается въ показаніи), но, разумется, онъ не могъ идти въ сравненіе съ обличеніями Надоумки, появившимися къ концу года. Павлищевъ разговоръ поэта съ сестрой записываетъ отъ этого времени. Зимой 1829 года она стала замчать не только грустное, но и желчное настроеніе брата. Она увщевала его: ‘напрасно, Александръ, портишь свою кровь эпиграммами на всякую ракалью. Ставь себя, ради Бога, выше ея! Злишься попустому и ничего со злости не шь, а какому-нибудь Каченовскому или Кочерговскому, какъ ты его прозываешь, твои эпиграммы какъ съ гуся вода’ {Тамъ же, 104—105.}.

По возвращеніи съ Кавказа Пушкинъ предавался тмъ же чувствамъ. ‘Меня злятъ поминутно — говорилъ онъ сестр. Именно, мн нтъ отдыха, ни срока (ni rpit, ni repos). Не говорю уже — извини за выраженіе — о подлец-каналь критик моей ‘Полтавы’, критик, который приплелъ сюда такого же дурака, какъ самъ онъ, Пахома Силича Правдива. Пошлый, пошлый дуракъ вмст со своимъ Пахомомъ. Не понимаю также, что за плюху закатилъ тому же зоилу мой графъ Нулинъ? Врно графъ Нулинъ, получивъ пощечину отъ Нат. Павл., разсердился, да съ досады и залпилъ этому господину, въ свою очередь, плюху во все ухо’!.. {Тамъ же, 162.} Такъ раздраженно относился поэтъ къ гоненію, поднявшемуся на него, поэтому тотъ сдержанный, спокойный тонъ, которымъ онъ говоритъ самъ въ своихъ замткахъ о тхъ же обстоятельствахъ, не долженъ обманывать насъ: какъ въ тхъ стихотвореніяхъ, въ которыхъ Страховъ почувствовалъ болзненное горькое чувство обиды за образами и выраженіями, даже величественными, такъ и въ критическихъ замткахъ, касающихся этихъ обидъ, не трудно услышать кипніе горькихъ чувствъ.

Въ 30-мъ году, вынужденный просидть безвыздно нсколько мсяцевъ въ Болдин, Пушкинъ написалъ рядъ критическихъ замтокъ, въ которыхъ объясняетъ свои отношенія къ критик и отвчаетъ на нкоторые нападки, наиболе остановившіе его вниманіе {V, 110 и пр.}. Не отвчать на критики поэтъ считаетъ ‘обыкновеніемъ весьма вреднымъ, обидой и недостойной гордостью’… ‘Будучи русскимъ писателемъ — признается великій поэтъ — я всегда почиталъ долгомъ слдовать за текущей литературой и всегда читалъ съ особеннымъ вниманіемъ критики, коимъ подавалъ я поводъ. Чистосердечно признаюсь, что похвалы трогали меня, какъ явные и, вроятно, искренніе знаки благосклонности и дружелюбія. Читая разборы самые непріязненные, смю сказать, что всегда старался войти въ образъ мыслей моего противника и слдовать за его сужденіями, не отвергая оныхъ съ самолюбивымъ нетерпніемъ, но желая съ нимъ согласиться со всевозможнымъ авторскимъ самоотверженіемъ, къ несчастью замчалъ я, что по большей части мы другъ друга не понимали. Что касается до критическихъ статей, написанныхъ съ одною цлью оскорбить меня какимъ бы то ни было образомъ, скажу только, что он очень сердили меня, по крайней мр въ первыя минуты, и что слдственно сочинители оныхъ могутъ быть довольны, удостоврясь, что труды ихъ не пропали. Если въ теченіе 16-ти лтней авторской жизни я никогда не отвчалъ ни на одну критику (не говорю ужъ о ругательствахъ), то сіе происходило, конечно, не изъ презрнія. Состояніе критики само по себ доказываетъ степень образованности всей литературы вообще. Если приговоры журналовъ нашихъ достаточны для насъ, то изъ сего слдуетъ, что мы не имемъ еще нужды ни въ Шлегеляхъ, ни даже въ Лагарпахъ. Презирать критику значило бы презирать публику (чего Боже сохрани!). Какъ наша словесность съ гордостью можетъ выставить передъ Европой исторію Карамзина, нсколько одъ, нсколько басенъ, поэмъ, переводъ Иліады, нсколько цвтовъ элегической поэзіи, такъ и наша критика можетъ представить нсколько отдльныхъ статей, исполненныхъ свтлыхъ мыслей и важнаго остроумія. Но он являлись отдльно, въ разстояніи одна отъ другой, и не получили еще вса и постояннаго вліянія. Время ихъ еще не приспло… Можно не удостаивать отвта своихъ критиковъ, когда нападенія суть чисто литературныя и вредятъ разв одной продаж разбраненной книги. Но не должно оставлять безъ вниманія, по лности или по добродушію, оскорбленія личныя и клеветы, нын, къ несчастью, слишкомъ обыкновенныя. Публика не заслуживаетъ такого неуваженія’… {Тамъ же.}

Затмъ поэтъ отражаетъ нападенія. Разборъ въ ‘Атене’ удивилъ его ‘хорошимъ тономъ, хорошимъ слогомъ и странностью привязокъ’, критикъ не понимаетъ ‘самыхъ обыкновенныхъ риторическихъ фигуръ’, кром того ему недостаетъ знанія народнаго языка, и поэтъ обращаетъ критика къ ‘изученію старинныхъ псенъ, сказокъ и т. п.’, необходимому ‘для совершеннаго знанія свойствъ русскаго языка: критики наши напрасно ими презираютъ’ { Тамъ же, 126.}.

Надеждину Пушкинъ отвчалъ на обвиненіе въ непристойности, которое явилось у критика на почв отрицательныхъ отношеній къ литературному реализму, а также на почв пуританскаго пониманія общественной нравственности {V. 122—123.}. ‘Бдную сказку нашли непристойной. Молодой человкъ ночью осмлился войти въ спальню молодой женщины и получилъ отъ нея пощечину. Какой ужасъ! Какъ смть писать такія отвратительныя гадости?…’ Но если критики не знаютъ западныхъ творцовъ шутливыхъ поэмъ (не говоря уже о древнихъ), ужели по крайней мр не читали они Богдановича и Дмитріева? Какой несчастный педантъ осмлится укорить Душеньку въ безнравственности и неблагопристойности? Какой угрюмый дуракъ станетъ важно осуждать Модную жену, сей прелестный образецъ легкаго и шутливаго разсказа? А эротическія стихотворенія Державина? Но, отстранивъ первенство поэтическаго достоинства, ‘Графъ Нулинъ’ долженъ имъ уступить и въ вольности, и въ живости шутокъ. Эти гг. критики — продолжаетъ Пушкинъ — нашли странный способъ судить о степени нравственности какого-нибудь стихотворенія. У одного изъ нихъ есть 15-ти-лтняя племянница, у другого 15-ти лтняя знакомая и все, что по благоусмотрнію родителей не дозволяется имъ читать, провозглашено неприличнымъ, безнравственнымъ… Какъ будто литература и существуетъ только для 16-ти лтнихъ двушекъ!…’ Но ‘Графъ Нулинъ’ не есть сочиненіе безнравственное: ‘Безнравственное сочиненіе есть то, коего цлью или дйствіемъ бываетъ потрясеніе правилъ, на коихъ основано общественное счастіе или достоинство человческое. Стихотворенія, коихъ цль горячить воображеніе любострастными описаніями, унижаетъ поэзію, превращая ея божественный нектаръ въ воспалительный составъ, а музу — въ отвратительную колдунью’. Искреннее и чистое воображеніе создало повсть: въ этомъ ея совершенное оправданіе и разница отъ безнравственныхъ сочиненій, основанныхъ на чувственности. ‘Шутка, вдохновенная сердечною веселостью и минутною игрой воображенія, можетъ показаться безнравственною только тмъ — заключаетъ поэтъ — которые о нравственности имютъ дтское или темное понятіе, смшивая ее съ нравоученіемъ, и видятъ въ литератур одно педагогическое занятіе’. Въ слдующей замтк {Тамъ-же 123—126.} представивъ въ мнимомъ разбор Расиновой Федры живую пародію на критики Надеждина, поэтъ добавляетъ: ‘Но должно ли и можно ли серьезно отвчать на таковыя критики, хотябъ он были писаны и по-латыни?’ Здсь заключается, конечно, намекъ на латинскую диссертацію Надеждина. Въ слдующихъ словахъ поэтомъ видимо владетъ чувство обиды: ‘Не такъ ли (т.-е. какъ въ пародіи, сочиненной Пушкинымъ), хотя и боле кудрявымъ слогомъ, разбираютъ он каждый день сочиненія, конечно, не равныя достоинствомъ произведеніямъ Расина, но врно ничуть не предосудительне овыхъ въ нравственномъ отношеніи? А пріятели называютъ этотъ вздоръ глубокомысліемъ’. Однимъ изъ этихъ пріятелей былъ и Погодинъ, находившій, что Надеждинъ говорилъ о Пушкин ‘много дла’., Это осужденіе за неблагопристойность изумительно для Пушкина: ‘Отчего происходитъ это мщанское, отвратительное жеманство, эта чопорность деревенской дьячихи, пришедшей въ гости къ петербургской барын, засдательницы въ гостяхъ у прізжей горожанки’?.. {На этотъ вопросъ Пушкинъ даетъ прежде всего прямой отвтъ, который, однако, звучитъ слишкомъ полемически и притомъ едва ли иметъ въ виду Надеждина: ‘Оттого, что нашимъ литераторамъ хочется доказать, что они принадлежатъ высшему обществу (high life), что имъ извстны его законы, не лучше ли было бы имъ постараться по своему тому и поведенію принадлежать къ хорошему обществу (bonne socit)’? На такомъ приговор надо видть отраженіе другихъ полемическихъ отношеніи на почв другихъ интересовъ.}. Поэтъ, уже высказавшійся однажды за первобытную грубость выраженій, сродную духу народному, высказывается теперь въ томъ смысл, что ‘вычурное жеман’ ство и напыщенность нестерпимы, еще боле выказываютъ мелкое общество, чмъ простонародность… Откровенныя оригинальныя выраженія простолюдиновъ повторяются и въ высшемъ обществ, не оскорбляя слуха, между тмъ, какъ чопорные обиняки провинціальной вжливости возбудили бы общую невольную улыбку? Хорошее общество можетъ существовать и не въ одномъ кругу, а везд, гд есть люди честные, умные и образованные’. Такимъ образомъ, поэтъ желалъ ввести въ литературныя отношенія не истинный аристократизмъ взамнъ поддльнаго, но благородство тона, свободнаго, естественнаго и искренняго. ‘Недавно одинъ историческій романъ обратилъ на себя вниманіе всеобщее и отвлекъ на нсколько дней нашихъ дамъ отъ fashionable tales и историческихъ записокъ. Что же? Газета важно дала замтить автору, что въ простонародныхъ сценахъ находится слова ужасныя: сукинъ сынъ. Возможно ли? Что скажутъ дамы, если, паче, чаянія, взоръ ихъ упадетъ на это неслыханное выраженіе? Что бы он сказали Фонъ-Визину, который императриц Екатерин читалъ своего Недоросля, гд на каждой страниц эта невжественная Простокова бранитъ Еремевну собачьей дочерью? Тоже напали на ‘Графа Нулина’ за неблагопристойность, между тмъ какъ ‘вс петербургскія дамы прочли ее и знали цлые отрывки наизусть’.Послднія выраженія повторены Пушкинымъ и въ Отрывкахъ романа въ письмахъ: ‘Я тоже заглянула въ журналы… Смшно видть, какъ тамъ важно упрекаютъ въ безнравственности и неблагопристойности сочиненія, которыя прочли мы вс петербургскія недотроги’ {IV, 353.}. Смыслъ этихъ выраженій — и въ томъ, и въ другомъ случа — тотъ, что критика слабе и публики. Въ одномъ изъ набросковъ къ Егип. ночамъ, есть такой разговоръ: ‘Чтожъ это за черта?’ — Не могу, мудрено разсказать.— ‘А что разв неблагопристойно?’ — Да, какъ почти все, что живо рисуетъ ужасные нравы древности.— ‘Ахъ, разскажите, разскажите!’ — Ахъ, нтъ не разсказывайте, прервала Вольская, вдова по разводу, опустивъ чопорно огненные свои глаза.— ‘Полноте, вскричала хозяйка съ нетерпніемъ. Qui est-ce donc que l’on trompe ici? Вчера мы смотрли Antony, а вонъ тамъ, у меня на камин, валяется la Physiologie du Mariage. Нашли чмъ насъ пугать… Неблагопристойно! Перестаньте насъ морочить, Алексй Иванычъ! вы не журналистъ… Разскажите просто, что знаете про Клеопатру, однако, будьте благопристойны, если можно…’ {IV. 401.}. Въ этомъ разговор кратко и здраво выражено все отношеніе Пушкина къ этому предмету: ‘разскажите просто все, что знаете… будьте благопристойны, если можно’… Сюжетъ Егип. ночей, какъ рисующій ‘ужасные нравы древности’, потребовалъ пренебреженія условной благопристойностью для достиженія истины, правды въ искусств,— и поэтъ пренебрегъ…

Легко понять, сопоставивъ склонность Пушкина къ реализму и склонность Надеждина къ идеализаціи природы въ искусств, почему одинъ допускалъ то, чего не допускалъ другой. Идеализація ограничивала область природы тмъ, что признавала въ ней лишь соотвтствующее идеалу, который созданъ былъ идеологической, теоретической мыслью. И какъ ни странно, но эта идеализація природы, конечно, въ просвщенномъ, въ углубленномъ вид, сходилась съ ‘подражаніемъ изящной природ’, которая также исключала изъ области искусства то, что не отвчало изящному вкусу, идеальному критерію академической эпохи: ложный классицизмъ и романтизмъ (въ извстномъ своемъ тип) совпали, Любопытно, напр., что и та, и другая точка зрнія послдовательно привела къ требованію благопристойности, т.-е. исповдывала мораль въ томъ же ограниченномъ пониманіи: Надеждинъ имлъ съ Каченовскимъ дйствительныя точки соприкосновенія. Противоположность Пушкинскихъ вкусовъ вкусамъ и того, и другого слишкомъ очевидна изъ всего, что было сказано о реализм Пушкина.

Пушкинъ долженъ былъ быть настоящимъ противникомъ Надеждина не потому только, что критикъ предъявилъ поэту высшія требованія, (такія же требованія предъявилъ и Веневитиновъ и не упалъ отъ того во мнніи Пушкина), не потому, что Надеждинъ поднялъ беззастнчивыя гоненія на него: поэтъ простилъ, ихъ, когда критикъ, основавъ свой журналъ, принялъ другой, боле доброжелательный тонъ, но, и простивъ, Пушкинъ никогда не сошелся съ нимъ, навсегда остался чуждъ ему: они стояли на двухъ противоположныхъ точкахъ зрнія.

II.

Виднйшимъ представителемъ тогдашней журнальной черни былъ Булгаринъ, который сталъ вторымъ, сильнйшимъ и упорнйшимъ, врагомъ Пушкина, истиннымъ гонителемъ его.

Судьба этого второго литературнаго врага Пушкина замчательна. Полную характеристику его даетъ Гречъ, въ справедливости которой можно не сомнваться: если бы даже онъ скрылъ или умалилъ кое-какія темныя черты своего друга, портретъ достаточно непривлекателенъ {Записки о моей жизни. Греча. XII. 435 и дальше.}. Булгаринъ былъ польскаго происхожденія, имлъ большія способности и учился хорошо, по окончаніи курса въ корпус поступилъ въ гвардію. Служа офицеромъ, онъ былъ принятъ во многихъ хорошихъ домахъ въ Петербург, особенно — въ польскихъ. Онъ участвовалъ въ трехъ походахъ и хвастался потомъ своей храбростью, но, кажется, безъ основанія. Въ Кенигсбергскомъ лазарет, гд лежалъ онъ раненый, поляки Наполеоновой арміи соблазняли его перейти на сторону французовъ, но Булгаринъ не согласился. По возвращеніи въ Петербургъ, онъ сталь скучать гарнизонной службой и вести себя слишкомъ вольно, за что подвергался частымъ взысканіямъ. Наконецъ, вышедши въ отставку, онъ пріхалъ въ Варшаву и передался тамъ на сторону французовъ, что по тогдашнимъ политическимъ условіямъ — говоритъ Гречъ въ оправданіе своего друга — не было вполн измной: ‘Россія была тогда съ Франціей въ дружб и въ союз’. Но ‘благородные товарищи Булгарина’ не могли простить ему этого, и ‘честный Кошкуль’ назвалъ его подлецомъ, Гречъ соглашается съ приговоромъ товарищей, ‘если судить судомъ совсти и по общему закону чести…’ Такимъ судомъ судимъ, конечно, и мы. Дальнйшая судьба Булгарина становится еще замчательне. По окончаніи войны съ Франціей, Булгаринъ, по вол вел. кн. Константина Павловича, былъ принятъ ласково въ стран, которой измнилъ. Вернувшись въ Россію, Булгаринъ пріобщился къ общему движенію умовъ Александровской эпохи. Онъ былъ въ то время не тмъ, чмъ сталъ посл: онъ былъ уменъ, любезенъ, гостепріименъ, онъ искалъ дружбы, людей благородныхъ, однако, и тогда не пренебрегалъ онъ людьми другого рода и не того движенія, къ которому примкнулъ: сошелся съ Магницкимъ, Руничемъ, съ Аракчеевымъ и приближенными къ нему. До 1823 г. Булгаринъ велъ процессъ, очень продолжительный и путанный, который и развратилъ окончательно его душу, пріучивъ къ ‘низкопоклонству, лести, хвастовству и хлбосольству съ опредленной цлью’. Эти отношенія, обусловленныя обстоятельствами его жизни и свойствомъ его занятій, ‘произвели въ его ум смшанную теорію правилъ войны, сутяжничества и литературы’. Вскор онъ обратился и къ самой литератур, видя въ ней средство пріобртать извстность и деньги, слдовательно его занятія литературой были вызваны побужденіемъ корыстнымъ. Онъ не былъ дурнымъ человкомъ: онъ былъ добръ и сострадателенъ, онъ былъ уменъ, его дружбу раздляли такіе люди, какъ Грибодовъ или Рылевъ. Но добрыя свойства его съ каждымъ годомъ все уходили, а дурныя развивались. ‘Въ самой основ его характера — говоритъ его другъ — лежало что-то дикое и зврское. Иногда вдругъ онъ ни съ того, ни съ сего, или по самому ничтожному поводу впадалъ въ какое-то изступленіе, сердился, бранился, обижалъ встрчнаго и поперечнаго, доходилъ до бшенства. Когда, бывало, такое изступленное состояніе овладетъ имъ, онъ пуститъ себ кровь, ослабетъ, и потомъ войдетъ въ нормальное состояніе’ {Съ 1829 г. Журналъ былъ соединенъ съ Сыномъ От. Греча.}. Образованіе его было ничтожное, въ 1820 г. цръ еще не вполн владлъ русскимъ языкомъ и бумаги писалъ съ помощью подъячихъ. Начавъ издавать Св. Архивъ {Записки Греча. 448.}, онъ обнаружилъ въ одно время и журнальную сноровку и большое невжество: помщалъ любопытныя статьи и смшивалъ событія. Потомъ небольшіе сатирическіе очерки составили ему имя, Гречъ сглаживалъ ихъ слогъ. Съ 1825 г. въ сотрудничеств съ Гречемъ онъ предпринялъ изданіе Св. Пчелы, политической газеты. Поощренный успхомъ своихъ сатирическихъ очерковъ, задумалъ Ив. Ив. Выжигина, романъ нравовъ Онъ писалъ его ‘долго и рачительно’ и имлъ успхъ, въ 1830 г. издалъ онъ Дмитрія Самозванца, затмъ по заказу книгопродавца, обольщеннаго успхомъ Ив. Ив. Выжигина, сочинилъ Петра Выжигина, но романъ ‘не принесъ выгоды’. Начавъ изданіе Св. Пчелы, Булгаринъ вступилъ скоро въ непріязненныя отношенія какъ съ представителями художественной литературы, такъ и съ журналистами: сперва съ Полевымъ, затмъ съ Дельвигомъ, разрывъ съ послднимъ и сталъ поводомъ острой полемики съ Пушкинымъ.

Необузданный Булгаринъ постоянно ссорился съ своими сотрудниками. Въ числ ихъ былъ О. . Сомовъ, человкъ небольшого таланта, но благородный и образованный. Онъ чрезвычайно нуждался въ заработк и усердно писалъ для Св. Пчелы два года. Вдругъ Булгаринъ разсердился на него, раскричался и прогналъ отъ себя. Сомовъ обратился за работой къ Дельвигу, который началъ издавать Литературную Газету, Дельвигъ далъ ему мсто въ редакціи. Булгаринъ испугался, опасаясь расплаты за свой поступокъ. Встртивъ какъ-то Сомова, онъ спросилъ его: ‘Правда ли, Сомычъ, что вы пристали къ Дельвигу?’ — Правда!— ‘И вы будете меня ругать?’ — Держись…. ‘Эти слова какъ искры взорвали подкопъ въ сердц и въ голов аддея. Воротившись домой, онъ слъ за письменный столъ и написалъ статью на объявленіе о Лит. Газ., сталъ бранить и,унижать ее еще до выхода перваго No’ {Записки Греча, 454—455.}. Съ того же времени сталъ его врагомъ и Пушкинъ, столь близко стоявшій къ Дельвигу и его Л. Газет. Подробности этихъ отношеній передаются Гречемъ лишь приблизительно, боле точно изложено дло у акад. Сухомлинова, однако, не полностью {Изслд. и Статьи. II т. Полемич. статьи Пушкина.}. Вотъ ходъ этихъ отношеній во всхъ подробностяхъ, какъ они развивались шагъ за шагомъ, за весь этотъ знаменательный годъ, въ который столкнулись вс партіи и вс страсти, когда противъ Пушкина соединились въ одномъ сомнительномъ союз Булгаринъ и Полевой. Самъ Пушкинъ впервые открыто выступилъ журнальнымъ бойцомъ въ журнал, предпринятомъ имъ и его друзьями, изъ которыхъ Дельвигъ стоялъ во глав изданія, съ цлью подорвать вліяніе непризванныхъ и корыстныхъ служителей литературы и общества. Въ томъ же году обличалъ Пушкина въ безсодержательности и легкомысліи Надеждинъ (о чемъ шла уже рчь въ предыдущей глав), Надеждинъ былъ, конечно, литературнымъ врагомъ и Булгарина, и Полевого. Полевой имлъ даже особенно враждебныя отношенія съ самимъ Каченовскимъ, но тмъ не мене всякій по своему поднялся противъ поэта.

Разговоръ Булгарина съ Сомовымъ, приводимый Гречемъ, любопытенъ лишь тмъ, что указываетъ на начало борьбы, однако, при выход No 1 Лит. Газ. Булгаринъ отозвался о ней довольно сдержанно и безъ особаго недоброжелательства: ‘ Ограничиваемся на первый случай изъявленіемъ искренняго пожеланія Бар. Дельвигу всхъ возможныхъ успховъ на поприщ журналиста: благоволенія публики, мира съ собратіями и занимательности листковъ. При семъ долгомъ поставляемъ пояснить недоумніе, вкравшееся въ объявленіе объ изданіи сей Газеты. Тамъ сказано: ‘Писатели, помщавшіе въ продолженіи шести лтъ свои произведенія въ Св. Цвтахъ, будутъ постоянно участвовать и въ Лит. Газ.’. Въ первомъ объявленіи, разосланномъ по городамъ, слова сіи были безъ оговорки, въ объявленіи же, приложенномъ къ первому нумеру Лит. Газ., пояснено, что издатели журналовъ, разумется, не могутъ участвовать въ Лит. Газ.’. Теперь мы получили письма отъ двухъ писателей, прозаика и поэта, не журналистовъ, которые поручаютъ намъ оповстить публику, что и они не могутъ участвовать въ Лит. Газ., хотя и помщали свои статьи въ Св. Цвтахъ, ибо участвуютъ въ другомъ изданіи. Просимъ Г. Бар. Дельвига не принять этого въ дурную сторону и не думать, чтобы мы хотли вредить его изданію, объявляя, что у него не будетъ столько сотрудниковъ, сколько именъ сочинителей въ Св. Цвтахъ’ {Сверная Пчела 1830 г. No 3.}… Въ 4 No газеты Булгарина помщена была рецензія на Св. Цвты 30 г., ‘Никогда книжка не была такъ тонка, какъ нын, говоритъ рецензентъ, но зато малъ золотникъ да дорогъ… Почти вс прозаическія статьи и стихи прекрасны, но издатели, какъ видно, опасаясь повредить читателямъ слишкомъ сильнымъ пріемомъ Изящнаго, развили составъ на вод, подмшавъ въ книжку ровно третью часть знаменитаго обозрнія русской словесности О. . Сомова. Мы не перемнились и, говоривъ явно Т. Сомову, когда онъ онъ былъ нашимъ сотрудникомъ, что онъ не мастеръ этого дла, повторяемъ и теперь то же самое съ новымъ замчаніемъ. Г. Сомовъ, бывъ сотрудникомъ въ редакціи Св. Пчелы и С. От., слишкомъ хвалилъ сочиненія издателей, а нын, не будучи сотрудникомъ, принялся бранить. Журналовъ онъ не могъ еще тронуть, ибо ему стали бы отвчать… Г. Сомовъ восхваляетъ до небесъ журналы Св. Пч. и С. От. и бранитъ кого?— Извстно Выжигина… Если этотъ Выжигинъ живъ еще въ Крыму, то онъ поблагодаритъ Г. Сомова за доставленіе ему для его записокъ оригинальныя черты журнальной пріязни. Теперь прихлопнулъ Выжигина, а въ будущемъ году пристука нетъ журналы! И дльно’!.. Слдуетъ бранчивый разборъ Обоі зрнія, преимущественно касающійся нападокъ на Выжигина, отзывъ о Пушкин самый благосклонный: ‘Отрывокъ изъ Лит. лтоп.. сочиненіе А. С. Пушкина: это полемическая статья о бывшей распри съ Вст. Еври. въ Моск. Тел. Остроумно и забавно’. Въ No 11—12 Св. Пч. Булгаринъ грубо нападаетъ на Обоз. Рус. Слов. 1829 г. Киревскаго (помщенное! въ Денниц), оскорбленный отзывомъ Киревскаго, приравнивавшаго сочиненія Булгарина ‘Соннику и книг О клопахъ’ {Сочинен. Ив. Киревскаго. I. 42—43.}.

Рзкій отзывъ о Баратынскомъ, Языков и др. Булгаринъ насмшливо заключаетъ: ‘Жаль, что смертные не станутъ читать этого Альманаха’. Къ этимъ словамъ относится слдующая выноска: ‘ Въ этомъ же Альманах находится прекурьезное письмо кн. П. А. Вяземскаго… Въ этой стать обруганы вс авторы (разумется, исключая автора Письма и его друзей), и вся русская литература смшана съ грязью. Мы будемъ имть честь отвчать отдльно Его Сіятельству. Полно молчать!’ Въ No 13 Булгаринъ возражаетъ Воейкову: ‘Другую несправедливость сказали вы, объявивъ, что вс прозаики и поэты дятельно участвуютъ въ изданіи Лит. Газ. Мы уже говорили, въ Св. Пч., что это несправедливо. Не вс, далеко не вс участвуютъ въ этой Газет! Доказательство — самая газета’. Дале, опять упоминается кн. Вяземскій съ той же тенденціей: ‘Ки. Вяземскій, хотя и писалъ разборы, но это были только панегирики своимъ друзьямъ и филиппики противъ несогласныхъ съ нимъ во мнніяхъ’. (Эти нападки на кн. Вяземскаго и вызвали замтку Пушкина въ No 10 Лит. Газеты, гд онъ защищаетъ своего друга, особенно отмчая въ его статьяхъ благородство литературныхъ пріемовъ, конечно, въ противоположеніе Булгарину). Но настоящая ссора Св. Пч. съ лит. Газ. началась по особому случаю.

Булгаринъ былъ чрезвычайно высокаго мннія о своихъ литературныхъ способностяхъ, осужденіе своихъ сочиненій принималъ онъ едва ли не за личную обиду: это можно видть изъ многихъ его статей, въ которыхъ онъ говоритъ о несочувственныхъ отзывахъ по поводу своихъ романовъ. Самъ онъ относился къ своимъ сочиненіямъ съ полной авторской беззастнчивостью, прибгая ко всякимъ средствамъ для ихъ распространенія. Прежде всего о каждомъ изъ его романовъ помщались сочувственныя объявленія и отзывы въ самой Св. Пч., посл чего газета напряженно слдила за успхомъ романовъ въ журналахъ, и каждый неблагопріятный отзывъ былъ относимъ къ личному недоброжелательству: авторъ, повидимому, не допускалъ, что его сочиненія могли ненравиться, помимо всякихъ предубжденій. Поэтому понятно, что неблагопріятный отзывъ, о Дмитріи Самозванц, напечатанный въ Лит. Газ., былъ принятъ {Сочин. Ив. Киревскаго I. 42—43.}. Булгаринымъ за оскорбленіе, тмъ боле, что онъ ждалъ слдствій разрыва съ Сомовымъ. Но роковымъ недоразумніемъ было въ этомъ случа то, что отзывъ Лит. Газ., напечатанный безъ подписи Бар. Дельвига, которому онъ принадлежалъ, Булгаринъ приписалъ Пушкину. Онъ имлъ основаніе заподозрвать въ этомъ Пушкина. Дло въ томъ, что еще до появленія романа распространился слухъ, что авторъ заимствовалъ матеріалы для своего сочиненія изъ Бориса Годунова (который тогда еще не былъ напечатанъ). Булгаринъ зналъ объ этихъ слухахъ и тревожно писалъ по этому поводу Пушкину: ‘Съ величайшимъ удивленіемъ услышалъ я отъ Олина, будто вы говорите, что я ограбилъ вашу трагедію Бор. Год., переложилъ ваши стихи въ прозу и взялъ изъ вашей трагедіи сцены для моего романа! Александръ Сергевичъ, поберегите свою славу! Можно ли возводить на меня такія небылицы? Я не читалъ вашей трагедіи кром отрывковъ печатныхъ, я слыхалъ только о ея состав отъ читающихъ и отъ васъ. Мн разсказывали содержаніе, и я, признаюсь, не соглашался во многомъ. Говорятъ, что вы хотите напечатать въ Литературной Газет, что я обокралъ вашу трагедію!… Для меня непостижимо, чтобы въ литератур можно было дойти до такой степени… Съ истиннымъ уваженіемъ и любовью есмь вашъ навки . Булгаринъ’. (18 февраля 1830 г. {Бумаги Пушкина, I. 29, Сухомлиновъ, II. 267 — 268.}

Въ тотъ же день въ No 21 Св. Пчелы появилось объявленіе о выход романа, въ No 22 (февр. 20) было напечатано привтствіе ему, гд, между прочимъ, говорится такъ: ‘Благосклонность, которою пользуется авторъ Дм. Самозванца у русской и иностранной публики, должна вознаградить его за литературныя терніи. Духъ литературныхъ партій, существовавшихъ и существующихъ везд, и положеніе г. Булгарина, какъ журналиста и читаемаго автора, лишаютъ его удовольствія выслушать въ Россіи печатный справедливый приговоръ своимъ трудамъ. Кром того, авторъ Дм. Самозванца не употребляетъ никакихъ извстныхъ мръ для пріуготовленія мннія общества и большого свта въ свою пользу, не читаетъ предварительно своихъ сочиненій въ рукописи въ собраніяхъ, не задобриваетъ сужденія тхъ, которые имютъ у насъ въ обществ значеніе, но трудится въ тимин кабинета, печатаетъ и отдаетъ свои сочиненія на судъ безпристрастной публики’. Затмъ, оговорившись, что ‘неприлично говорить что-либо о сочиненіяхъ одного изъ издателей’, рецензенть выписываетъ предисловіе и осторожно хвалитъ мелькомъ самый романъ, подписано: ‘Сотрудникъ Св. Пчелы’. Черезъ три недли посл письма Булгарина Дельвигъ помстилъ въ своей Л. Газет разборъ Дм. Самозванца (No 14, марта 7). Дельвигъ оцнилъ посредственный романъ по справедливости, безъ всякаго раздраженія, отмчая вс его слабости. Кром того — въ разбор была еще подробность, относящаяся къ происхожденію Булгарина, которая не могла быть пріятна ему. ‘Не поименованныхъ куколъ, одтыхъ въ мундиры и чинно разставленныхъ между раскрашенными кулисами, желаетъ видть въ картин любитель живописи, писалъ между прочимъ Дельвигъ, онъ ищетъ людей живыхъ и мыслящихъ и вслдствіе ихъ жизни и мысли дйствующихъ, а мсто и одежда ихъ должны только довершать очарованіе искусствомъ обманутаго воображенія. То же самое желали бы мы найти и въ роман г. Булгарина… Въ настоящей жизни, въ людяхъ, окружающихъ насъ, мы можемъ не любить дурныхъ характеровъ, остерегаться людей подозрительныхъ, презирать глупыхъ и злыхъ, избгать вредныхъ, но въ роман виноватъ сочинитель, если характеры намъ не нравятся, ибо отъ характеровъ романа требуется одной естественности. Кому бы пришло въ голову сердиться на романиста за то, что онъ представилъ злодевъ, извстныхъ въ исторіи злодями? Мы еще боле будемъ снисходительны къ роману Дм. Самозванецъ: мы извинимъ въ немъ повсюду выказывающееся пристрастное предпочтеніе народа польскаго передъ русскимъ. Намъ ли, гордящимся вротерпимостью, открыть гоненіе противу не нашихъ чувствъ и мыслей? Намъ пріятно видть въ г. Булгарин поляка, ставящаго выше всего свою націю, но чувство патріотизма заразительно, и мы бы еще съ большимъ удовольствіемъ прочли повсть о тхъ временахъ, сочиненную писатемъ русскимъ… Итакъ мы не требуемъ невозможнаго, но просимъ должнаго. Мы желали бы, чтобъ авторъ не принимаясь еще за перо, обдумалъ хорошенько свой предметъ, измрилъ свои силы. Тогда бы романъ его имлъ интересъ романа и не походилъ на скучный, безпорядочный сборъ богатыхъ матеріаловъ, перемшанныхъ съ вымыслами ненужными, часто оскорбляющими чувство приличія. (Слдуетъ рядъ примровъ въ подтвержденіе)… Романъ до излишества наполненъ историческими именами, выдержанныхъ же характеровъ нтъ ни одного. Авторъ самъ, какъ видно, чувствовалъ, что по событіямъ, имъ описаннымъ, не узнаешь того времени, и впадалъ поминутно въ ошибку прежнихъ романистовъ, справедливо указанную Вальтеръ-Скоттомъ: онъ прерываетъ ходъ дйствія вводными разсказами, всегда скучными’… и пр. Этого неодобренія и личнаго намека въ разбор, приписанномъ Булгаринымъ Пушкину, было для этого автора достаточно, чтобы отвтить прямымъ личнымъ оскорбленіемъ великому поэту, подъ слишкомъ очевидной маской. Съ этого недоразумнія и началось Булгаринское гоненіе, на которое поэтъ считалъ нужнымъ отвчать тмъ же средствомъ борьбы съ низкимъ журналистомъ. Въ No 30 Св. Пч. 11 марта былъ напечатанъ въ отдл Смсь ‘Анекдотъ’, вотъ онъ цликомъ: ‘Путешественники гнваются на нашу старую Англію (old England), что чернь въ ней невжливо обходится съ иноземцами и, вмсто бранныхъ словъ, употребляетъ названіе иноземнаго народа. Но подобные невжды есть везд и даже въ класс людей, имющихъ притязаніе на образованность. Tous les gascons ne sont pas en Gascogne! Извстно, что въ просвщенной Франціи иноземцы, занимающіеся словесностью, пользуются особеннымъ уваженіемъ туземцевъ. Мальте-Брунъ, Деппингъ, Гофманъ и другіе служатъ тому примромъ. Надлежало имть исключеніе изт правила, и появился какой-то французскій стихотворецъ, который, долго морочивъ публику передразниваніемъ Байрона и Шиллера (хотя не понималъ ихъ въ подлинник), наконецъ, упалъ въ общемъ мнніи, отъ стиховъ хватился за критику и разбранилъ новое сочиненіе Гофмана самымъ безстыднымъ образомъ. Чтобъ уронить Гофмана въ мнніи французовъ, злой человкъ упрекнулъ автора тмъ, что онъ не природный французъ и представляетъ въ комедіяхъ своихъ странности французовъ съ умысломъ для возвышенія своихъ земляковъ-нмцевъ. Гофманъ, вмсто отвта, на ложное обвиненіе и невжественный упрекъ, напечаталъ къ одному почтенному французскому литератору письмо слдующаго содержанія: ‘Дорожа вашимъ мнніемъ, спрашиваю у васъ, кто достоинъ боле уваженія изъ двухъ писателей: предъ вами предстаютъ на судъ, во-первыхъ, природный французъ служащій боле усердно Бахусу и Плутусу, нежели музамъ, который въ своихъ сочиненіяхъ не обнаружилъ ни одной высокой мысли, ни одного возвышеннаго чувства, ни одной полезной истины, у котораго сердце холодное и нмое существо, какъ устрица, а голова — родъ побрякушки, набитой гремучими рифмами, гд не зародилась ни одна идея, который, подобно изступленнымъ, въ басн Пильная, бросающимъ камнями въ небеса, бросаетъ рифмами во все священное, чванится предъ чернью вольнодумствомъ, а тишкомъ ползаетъ у ногъ сильныхъ, чтобъ позволили ему нарядиться въ шитый кафтанъ, который мараетъ блые листы на продажу, чтобъ спустить деньги на крапленныхъ листахъ, и у котораго одно господствующее чувство — суетность.

Во-вторыхъ, иноземецъ, который во всю жизнь не измнялъ ни правиламъ своимъ, ни характеру, былъ и есть вренъ долгу и чести, любилъ свое отечество до присоединенія онаго къ Франціи и посл присоединенія любитъ вмст съ Франціей, который за гостепріимство заплатилъ Франціи собственною кровью на пол битвъ, а нын платитъ ей дань жертвою своего ума, чувствованій и пламеннымъ желаніемъ видть ее славною, великою, очищенною отъ всхъ моральныхъ недуговъ, который пишетъ только то, что готовъ сказать каждому въ глаза и говоритъ, что радъ напечатать. Ршите, м. г., кто достоинъ боле уваженія’. На сіе французскій литераторъ отвчалъ слдующее: ‘Въ семь не безъ урода. Трудитесь на пол нашей словесности и не обращайте вниманіе на пасущихся животныхъ, потребныхъ для удобренія почвы. Пристрастная критика есть матеріалъ удобренія, но этотъ матеріалъ — согнивая, не заражаетъ ни зерна, ни плода, а, напротивъ, утучняетъ ниву’. Утшься, Джонъ-Буль, не ты одинъ бросаешь камнями и грязью въ добрыхъ иноземцевъ’ (Изъ англійскаго журнала).

Въ No 35 марта 22, Пушкинъ развнчивался и какъ поэтъ, въ рецензіи на 7 главу Онгина: ‘Въ No 3 Моск. Тел. на сей 1830 г. объяснено ныншнее состояніе общаго мннія въ литератур и, между протамъ, сказано: ‘Нын требуютъ отъ писателей не одной подписи знаменитаго имени, но достоинства внутренняго и изящества вншняго’. ‘Справедливо! медленное, траурное шествіе Лит. Газ. и холодный пріемъ, оказанный публикою поэм Полтава (о которой такъ остроумно сказано было въ No 2 Вст. Евр.) служатъ яснымъ доказательствомъ, что очарованіе именъ исчезло. И въ самомъ дл, можно ли требовать вниманія публики къ такимъ произведеніямъ, какова, напр., глава 7 Евг. Ои.? Мы сперва подумали, что это мистификація, просто шутка или пародія, и не прежде уврились, что эта глава 7 есть произведеніе сочинителя Русл. и Людм., пока книгопродавцы насъ не убдили въ этомъ… Ни одной мысли въ этой водянистой 7 глав, ни одного чувствованія, ни одной картины, достойной воззрнія! Совершенное паденіе, chute compl&egrave,te! Итакъ, надежды наши исчезли!.. Сердцу больно, когда взглянешь на эту безцвтную картину!’ Все содержаніе этой главы въ томъ, что Таню везутъ въ Москву изъ деревни! Вс вводныя и вставныя части такъ ничтожны, что намъ врить не хочется, чтобы можно было печатать такія мелочи!’ Въ продолженіи этой статьи въ No 39 Св. Пч. (1 апр.) рецензентъ писалъ: ‘…Начинается описаніе Московской жизни и общества. Здсь поэтъ взялъ обильную дань изъ Горя отъ ума и, просимъ не прогнваться, изъ другой извстной книги’… Извстная книга была, конечно, Ив. Выжигинъ. Въ No 20 Лит. Газ. Дельвигъ съ достоинствомъ опровергъ это обвиненіе. ‘Обвинимъ Пушкина и въ другомъ еще важнйшемъ похищеніи — насмшливо заключаетъ защитникъ поэта — онъ многое заимствовалъ изъ романа Дм. Самозванецъ и сими хищеніями удачно, съ искусствомъ, ему свойственнымъ, украсилъ свою историческую трагедію Бор. Год., хотя тоже, по странному стеченію обстоятельствъ, имъ написанную за пять лтъ до рожденія историческаго романа г. Булгарина’.

Въ No 18 Лит. Газ. марта 27 — въ стать Нсколько словъ о полемик, конечно, вызванной столкновеніемъ Газеты съ Булгаринымъ, высказывается высокомрный взглядъ на литературныя отношенія: ‘У насъ многіе изъ авторовъ худо понимаютъ смыслъ иностранныхъ словъ: Критика и Полемика, по мннію иныхъ одно и то же. Критика — сужденіе или изслдованіе, или разборъ творенія. Полемика: письменный споръ ученый, литературный, еологическій. Можно критиковать передъ судомъ публики книгу, какое ни имй понятіе о сочинител ея, но не всегда захочешь вступить въ полемику съ сочинителемъ, т.-е. въ споръ, въ преніе, потому что споръ есть разговоръ, а съ инымъ писателемъ разговаривать не можно, т.-е. не должно. Впрочемъ, и полемика полемик, и споръ спору рознь. Между равно благовоспитанными людьми полемика не есть одно и тоже,~что~ споръ въ сняхъ между лакеями или на улиц между черни… По этому соображенію образованный человкъ, застнчивый въ отношеніи къ чести своей, не войдетъ въ бой неравный, словесный или письменный, съ противниками, которые не научились въ школ общежитія цн выраженій и приличіямъ вжливости. Пойдетъ ли благородный человкъ, вооруженный шпагою, драться на поединк съ поденщикомъ, владющимъ палкою?.. Не отъ страха откажется онъ отъ боя: оружіе его язвительне, но законы чести, сіи необходимые предразсудки общества, опредлили, что бой на шпагахъ благороденъ, а бой на палкахъ унизителенъ. Англійскіе нравы, можетъ быть, хороши въ Англіи, но не въ литератур: тамъ знатный лордъ долженъ по первому вызову площаднаго витязя засучить рукава и дйствовать кулаками. Есть и въ литератур аристократія: аристократія талантовъ, есть и въ литератур площадные витязи, но по счастію, нтъ здсь народнаго обычая, повелвающаго литературному джентельмену отвчать на вызовы Джонъ-Буля’… Въ конц статьи авторъ стуетъ на поднявшуюся полемику въ журналахъ: ‘Большая часть изъ критическихъ или полемическихъ статей журналовъ нашихъ статьи не чисто литературныя… Въ нихъ боле содержатся чистыя или нечистыя личности. Незнающій ни сплетней нашей литературы, ни частностей домашнихъ тхъ или другихъ критикуемыхъ авторовъ, ничего не пойметъ, читая критику на сочиненіе, которое онъ и читалъ. Тутъ говорятъ авторы какъ будто между собой, а не съ читателями, намеками, нарчіемъ отдльнымъ. Со стороны слышишь, что они бранятся, но за что, но о чемъ, на какомъ язык? не понимаешь’… Эту статью, надо думать, Пушкинъ и имлъ въ виду, когда въ томъ же году въ двухъ замткахъ говорилъ о необходимости отвчать на полемическія нападенія. Вопросъ видимо волновалъ поэта, онъ имлъ другой взглядъ на литературныя отношенія, въ которыхъ онъ, какъ и въ самомъ литератературномъ творчеств, не хотлъ видть проявленіе чопорного жеманства, но открытое выраженіе чувствъ, такого образа дйствій онъ и считалъ нужнымъ держаться — сообразно своему характеру, откровенному и порывистому. ‘Еслибъ я былъ авторъ — говоритъ одинъ изъ собесдниковъ въ воображаемомъ разговор — то почелъ бы за малодушіе не отвчать на нападеніе, какого бы оно рода ни было. Что за аристократическая гордость позволять всякому уличному шалуну метать въ тебя грязью? Посмотрите на англійскаго лорда: онъ готовъ отвчать на учтивый вызовъ gentleman и стрляться на кухенрейтерскихъ пистолетахъ или снять съ себя фракъ box’овать на перекрестк съ извощикомъ. Это настоящая смлость. Но мы и въ литератур, и въ общественномъ быту слишкомъ чопорны, слишкомъ дамоподобны ‘ {V. 109.}. Въ критическихъ замткахъ, предназначенныхъ поэтомъ для печати (уже упомянутыхъ), онъ этими мыслями начинаетъ рядъ замтокъ — въ отвтъ на нападки критики: ‘Нкоторые писатели ввели обыкновеніе, весьма вредное литератур: не отвчать на критики. Рдко кто изъ насъ отзовется и подастъ голосъ. и то не за себя. Разв и впрямь они гнушаются своимъ бра томъ-литераторомъ?.. Если они принадлежатъ хорошему обществу, какъ благовоспитанные и порядочные люди, то это статья особая и литературы не касается… Одинъ писатель извинялся тмъ, что-де съ нкоторыми людьми неприлично связываться человку, уважающему себя и общее мнніе, что разница-де между споромъ и дракой, что, наконецъ, никто-де не въ прав требовать, чтобы человкъ разговаривалъ съ кмъ не хочетъ разговаривать. Все это не отговорка. Если уже ты пришелъ на сходку, то не прогнвайся — какова компанія, таковъ и разговоръ, если шалунъ швырнетъ въ тебя грязью, то смшно вызывать его биться на шпагахъ, а не поколотить его просто, а если ты будешь молчать съ человкомъ, который съ тобой разговариваетъ, то это съ твоей стороны обида и недостойная гордость’ {V. 110.}…

Возмущенный ‘Анекдотомъ’ Булгарина Пушкинъ напечаталъ въ No 20 Лит. Газ. (10 апр.) замтку о Запискахъ Видока (полицейскаго сыщика). Вотъ въ какомъ вид представленъ въ ней Булгаринъ, безъ упоминанія его имени: ‘Представьте себ человка безъ имени и пристанища, живущаго ежедневными донесеніями, женатаго на одной изъ несчастныхъ, за которыми, по своему званію, обязанъ онъ имть присмотръ, отъявленнаго плута, столь же безстыднаго, какъ и гнуснаго, и потомъ вообразите себ, если можете, что должны быть нравственныя сочиненія такого человка. Видокъ въ своихъ запискахъ именуетъ себя патріотомъ, кореннымъ французомъ (un bon franais), какъ будто Видокъ можетъ имть какое-нибудь отечество! Онъ увряетъ, что служилъ въ военной служб, и какъ ему не только дозволено, но и предписано всячески переодваться, то и щеголяетъ орденомъ почетнаго легіона, возбуждая въ кофейныхъ негодованіе честныхъ бдняковъ, состоящихъ на половинномъ жаловань (officiers la demi-solde). Онъ нагло хвастается дружбою умершихъ извстныхъ людей, находившихся въ сношеніи съ нимъ (кто молодъ не бывалъ? а Видокъ человкъ услужливый, дловой) {Въ No 1 и М 2, С. О. и С. А. помщались Булгаринымъ Воспоминанія объ А. С. Грибодов.}. Онъ съ удивительной важностью толкуетъ о хорошемъ обществ, какъ будто входъ въ оное можетъ ему быть дозволенъ, и строго разсуждаетъ объ извстныхъ писателяхъ, отчасти надясь на ихъ презрніе, отчасти по разсчету: сужденія Видока о Казимир де-ла-Вин, о Б. Констан должны быть любопытны именно по своей нелпости. ‘Кто бы могъ поврить? Видокъ честолюбивъ! Онъ приходитъ въ бшенство, читая неблагосклонный отзывъ журналистовъ о его слог (слогъ г. Видока!). Онъ при семъ случа пишетъ на своихъ враговъ доносы, обвиняя ихъ въ безнравственности и вольнодумств, и толкуетъ (не въ шутку) о благородств чувствъ и независимости мнній: раздражительность смшная во всякомъ другомъ писак, но въ Видок утшительная, ибо видимъ изъ нея, что человческая природа, въ самомъ гнусномъ своемъ униженіи, все еще сохраняетъ благоговніе передъ понятіями, священными дли человческаго рода.— Предлагается важный вопросъ: Сочиненія шпіона Видока, палача Самсона {Рецензія Пушк. на О Запискахъ Самсона. Лит. Газ. 5 21 янв..} и проч. не оскорбляютъ ни господствующей религіи, ни правительства, ни даже нравственности въ общемъ смысл этого слова, со всмъ тмъ нельзя ихъ не признать крайнимъ оскорбленіемъ общественнаго приличія. Не должна ли гражданская власть обратить мудрое вниманіе на соблазнъ новаго рода, совершенно ускользнувшій отъ предусмотрнія законодательства?’ Замтка была чрезвычайно рзка, намекъ былъ понятенъ тогдашнему обществу, — вс узнали въ Видок Булгарина, цензура стала запрещать статьи о Видок. Во то же время въ город распространилась Пушкинская эпиграмма: ‘Не то бда, что ты полякъ: Костюшка — ляхъ, Мицкевичъ — ляхъ! Пожалуй будь себ татаринъ,— и въ томъ не вижу я стыда, будь жидъ,— и это не бда, но то бда, что ты — Видокъ Фигляринъ’. Булгаринъ въ разсчет помшать распространенію позорной клички перепечаталъ эпиграмму въ С. От. съ перемной двухъ послднихъ словъ на — свое имя: адей Булгаринъ.

Въ чемъ же, однако, былъ смыслъ сравненія Булгарина съ парижскимъ сыщикомъ? кн. . П. Вяземскій сообщаетъ, что съ начала 30-хъ годовъ Пушкинъ сталъ мечтать ‘положить конецъ ненавистной монополіи Греча и Булгарина’. Онъ выхлопоталъ разршеніе на изданіе газеты (уже посл прекращенія Лит. Газ. въ 1831 г.), но изданіе не осуществилось. Въ октябр 32 г. происходилъ самый оживленный разговоръ о той же ‘монополіи’ и о необходимости защитить русскую литературу отъ Булгаринской опеки и гнета. (Раздраженіе возбуждалъ Булгаринъ, за Греча раздавались изрдка и выраженія сочувствія. Извстно, что Гречъ былъ въ союз съ Булгаринымъ по своей сердечной слабости, нуждаясь въ средствахъ для своей большой семьи {Записки Греча, XII глава.}, и не всегда былъ согласенъ съ нимъ, хотя и поддерживалъ его въ полемическихъ обстоятельствахъ, ни по душевнымъ стоимъ свойствамъ, ни по литературнымъ пріемамъ онъ ничуть не походилъ на своего друга, отличаясь скорй благородствомъ и нкоторой серьезностью своей журнальной дятельности. Но какъ бы то ни было, Гречъ заявлялъ себя сотрудникомъ и врнымъ другомъ Булгарина, и бороться съ Булгаринымъ, значило бороться и съ Гречемъ).

Съ 30 по 33 годъ враждебные голоса противъ Булгарина не умолкали — продолжаетъ кн. Вяземскій — вражда все росла. Однажды мальчикъ Вяземскій спросилъ Пушкина, на чемъ основана эта вражда, дйствительно ли она законна? и Пушкинъ тогда разсказалъ, что ‘Булгаринъ, привлеченный къ слдствію 14 декабря, выпутался изъ возбужденныхъ противъ него обвиненій, съ тріумфомъ настаивая на томъ, что онъ никогда и никакимъ довріемъ со стороны подсудимыхъ не пользовался. Въ доказательство же преданности своей онъ указалъ на сношенія племянника своего съ нкоторыми изъ подсудимыхъ, и такъ опуталъ своего племянника, что несчастный пострадалъ и, по мннію Пушкина, пострадалъ невинно’. Вообще вс нападки на Булгарина, поясняетъ кн. Вяземскій — вертлись на его сношеніяхъ съ полиціей… Я помню, какъ отецъ мой потшался, увидавъ въ Новосель или въ Сборник ста русс. литераторовъ повсть Булгарина, окончивающуюся словами: ‘Я тогда служилъ въ полиціи’ — и затмъ подпись адей Булгаринъ. И впослдствіи, когда къ именамъ Греча и Булгарина присоединилось имя Сенковскаго, я доискивался настоящей причины негодованія на этихъ трехъ публицистовъ, и единственное разъясненіе, котораго я могъ добиться, это то, что Гречъ, Булгаринъ и особенно Сенковскій издваются и закидываютъ грязью вс т высшіе политическіе и нравственные идеалы, которымъ служилъ Пушкинъ и его друзья’. Со своей стороны авторъ воспоминаній полагаетъ, что источникъ негодованія заключался въ томъ, что ‘эти публицисты заподозрны были въ намреніи нравственно и умственно развращать читающую публику, негодованіе разжигалось убжденіемъ, что цензура и графъ Уваровъ во глав ея поощряетъ ихъ…’ {Бумаги Пушкина, II. 1 и дале: также отдльная брошюра: Пушкинъ по документамъ Остафьевскаго Архива.}.

Ак. Сухомлиновъ заключаетъ, что статья Булгарина, въ которой, впервые была задта личность Пушкина, была, вроятно, въ большой мр разсчитана на то, чтобы повредить Пушкину въ его отношеніяхъ къ шефу жандармовъ. Есть письмо поэта къ Бенкендорфу, которое выражаетъ тревогу по этому поводу, оно писано 24 марта, т.-е. недли черезъ дв посл появленія въ Св. Пч. Анекдота: ‘Г. Булгаринъ, имющій по его словамъ у васъ вліяніе, сдлался моимъ жесточайшимъ врагомъ вслдствіе критики, которую онъ мн приписываетъ. Посл гнусной статьи, написанной имъ обо мн, я считаю его способнымъ на все. Я долженъ предупредить васъ о моихъ отношеніяхъ къ этому человку, ибо онъ могъ бы мн надлать безчисленныхъ бдъ’ {См. также записки Павлищева (207), подтверждающаго мнніе академика: Сухомлиновъ, II. 272.}. На это письмо Бенкендорфъ отвтилъ, что онъ ничего не слышалъ и не могъ слышать отъ Булгарина, потому что видится съ нимъ не боле двухъ трехъ разъ въ годъ {Сухомлиновъ, II. 273}. Бенкендорфъ могъ быть, конечно, неискрененъ, кром того, если онъ видлся рдко съ Булгаринымъ, это не значитъ, что онъ не могъ получать отъ него никакихъ сообщеній, нужныхъ шефу жандармовъ, сообщенія могли быть и письменныя, могли доставляться и черезъ третье лицо, если важный чиновникъ не допускалъ къ себ слишкомъ близко Булгарина, посредникомъ могла служить и Св. Пч., въ которой обличался Пушкинъ. У Булгарина, во всякомъ случа, были отношенія съ Бенкендорфомъ, благоволившимъ къ нему. Заботами послдняго Булгаринъ вступилъ въ 26 г. на русскую службу, избавившись отъ званія ‘франц. капитана’, его же ходатайствомъ Булгаринъ получилъ брилліантовый перстень по преподнесеніи государю Ив. Выжигина {Сухомлиновъ II. 274—281.}. Вс эти данныя не даютъ еще права утверждать, что Булгаринъ достигалъ своей цли повредить Пушкину въ глазахъ Бенкендорфа. Сомнительно и то, чтобы Булгаринъ могъ доставить въ полицію свднія дйствительно опасныя для Пушкина, какъ тревожился Пушкинъ. Не имя никакихъ средствъ, кром общихъ обличеній поэта въ безнравственности или въ либерализм его молодыхъ годовъ, обличеній, которыя не давали, конечно, никакого оружія противъ Пушкина Бенкендорфу, Булгаринъ своими происками, надо думать, добивался только личныхъ выгодъ, для чего онъ и считалъ нужнымъ и хорошимъ средствомъ — унижать Пушкина, пользовавшагося любовью государя, противополагая себя, будто бы обиженнаго и обойденнаго, несмотря на вс свои боле существенныя заслуги, объ этомъ свидтельствуетъ его письмо къ Дубельту, напечатанное у Сухомлинова {Тамъ же, 282.}. Важнйшей изъ этихъ достигнутыхъ Булгаринымъ выгодъ было то совершенно исключительное, независимое и неприкосновенное положеніе его, какъ журнальнаго дятеля, въ глазахъ полиціи и цензуры.

Непріятное для Пушкина, прочное положеніе Булгарина укрплялось еще тмъ, что къ нему благоволилъ личный врагъ поэта, гр. С. С. Уваровъ, министр. народн. просв., вдавшій по тогдашнему порядку цензуру. Булгарину позволялось многое цензурой, что не позволялось другимъ, въ числ ихъ — благороднымъ друзьямъ поэта (самъ онъ подлежалъ вднью Бенкендорфа {Пушкинъ по документ. Остафьевск. архива.}. Такъ при трудныхъ условіяхъ тогдашней литературной жизни создавалась булгаринская ‘монополія’, особенно въ области публицистической мысли. Цензура давала свободу Булгарину, тмъ самымъ открывая ему широкое вліяніе на общество, и стсняла движеніе высокаго искусства и благородной мысли. Переметный, корыстный и низкій полякъ, изолгавшійся, измнившій своему отечеству,— подъ рукой вліятельнаго нмца былъ благонамреннымъ достойнымъ гражданиномъ, великій писатель, связанный всмъ существомъ своимъ съ корнями нашей исторической жизни, любившій свой народъ, признательный за ласку своему государю, человкъ независимыхъ мнній, отвчавшихъ во многомъ видамъ государя, оставался подозрительнымъ вольнодумцемъ. Естественно, что вс усилія Пушкина обратились на то, чтобы ниспровергнуть, унизить въ глазахъ общества человка столь жалкихъ качествъ и столь широкого вліянія, притомъ лично враждебнаго ему, игравшаго въ руку его врагамъ или оффиціальнымъ опекунамъ, которые создавали ему зависимое, часто невыносимо тяжелое положеніе въ жизни. Отвчая своимъ врагамъ, вступая въ борьбу съ ними Пушкинъ, конечно, самъ увеличивалъ тяжесть этого положенія.

Сношенія Булгарина съ Бенкендорфомъ послужили Пушкину темой для его первого полемическаго отвта Булгарину,— враждебныя отношенія гр. Уварова къ Пушкину дали Булгарину новый поводъ полемически задть Пушкина, коснувшись его происхожденія. Гречъ сообщаетъ, что однажды въ гостяхъ у Оленина Уваровъ насмшливо сказалъ, что Пушкинъ ‘хвалится своимъ происхожденіемъ отъ негра Ганнибала, котораго продали въ Кронштадт Петру Великому за бутылку рома! ‘ {Записки Греча, 456.}. Булгаринъ, услышавъ это, съ удовольствіемъ повторилъ это, конечно, подъ масками въ Св. Пч. (No 94 — см. слд. главу), Пушкинъ написалъ въ отвтъ извстную ‘Родословную’, гд говоритъ о своемъ благородномъ и древнемъ происхожденіи, противополагая свое заслуженное и забвенное дворянство новорожденной и сильной знати, (подразумвая подъ этой новой знатью, конечно, и Уварова). Но, помимо полемическаго отвта своимъ врагамъ, эти строфы имютъ опредленную положитель ную почву — общественные идеалы поэта, которые уже почти всецло обусловливали враждебныя столкновенія съ третьимъ литературнымъ противникомъ его, съ Полевымъ. Этихъ идеаловъ и умстно будетъ здсь коснуться, прежде чмъ представить весь ходъ полемики въ 30 году: Полевой вступилъ въ этомъ году въ союзъ съ Булгаринымъ, и полемическія отношенія Пушкина къ послднему переплелись съ отношеніями къ Полевому.

Въ общественныхъ идеалахъ Пушкина мысль о значеніи перваго сословія, о дворянств, составляла крупнйшее зерно. Она выражалась имъ въ разныхъ наброскахъ нсколько разъ, занимая его особенно въ 30—31 годахъ, безъ сомннія подъ возбужденіемъ возникшей полемики съ Булгаринымъ и Полевымъ, тсно связанной съ его гордостью своимъ происхожденіемъ.— Она упоминается въ отрывкахъ изъ неоконченныхъ повстей и схематически изложена въ программ статьи, которую имлъ въ виду написать Пушкинъ. ‘Что такое потомственное дворянство?— ставитъ вопросъ программа.— Сословіе народа высшее, т.-е. награжденное большими преимуществами, касательно собственности и частной свободы.— Кмъ?— Народомъ или его представителями.— Съ какою цлью?— Съ цлью имть мощныхъ защитниковъ (народа), или близкихъ и непосредственныхъ къ властямъ представителей.— Какіе люди составляютъ сіе сословіе?— Люди, которые имютъ время заниматься чужими длами.— Кто сіи люди?— Отмнные по своему богатству или образу жизни.— Почему такъ?— Богатство доставляетъ способъ не трудиться, а быть всегда готову по первому призыву du souverain, образъ жизни, т.-е. не ремесленный или земледльческій, ибо все сіе налагаетъ на работника или земледльца различныя узы.— Почему такъ?— Земледлецъ зависитъ отъ земли, имъ обработанной, и боле всхъ неволенъ, ремесленникъ — отъ числа требователей торговыхъ, отъ мастеровъ и покупателей…— Что составляетъ дворянство въ республик?— Богатые люди, которыми народъ кормится.— А въ государств?— Военные люди, которые составляютъ войско государево.— Чмъ кончается (погибаетъ) дворянство въ республик?— Аристократіей правъ.— А въ государств?— Рабствомъ народа… Наслдственныя преимущества высшихъ классовъ общества суть условія ихъ независимости. Въ противномъ случа классы эти становятся наемниками и несутъ ихъ обязанности’ {V. 169.}. Въ отрывкахъ изъ романа въ письмахъ говорится: ‘Небреженіе, въ которомъ мы оставляемъ нашихъ крестьянъ, непростительно. Чмъ боле имемъ мы надъ ними правъ, тмъ боле имемъ и обязанностей въ ихъ отношеніи. Мы оставляемъ ихъ на произволъ плута прикащика, который ихъ притсняетъ, а насъ обкрадываетъ, мы проживаемъ въ долгъ наши будущіе доходы и разоряемся, старость насъ застаетъ въ нужд и хлопотахъ. Вотъ причина быстраго упадка нашего дворянства: ддъ былъ богатъ, сынъ нуждается, внукъ идетъ по міру. Древняя фамилія приходитъ въ нищенство, новыя подымаются и въ третьемъ поколніи исчезаютъ опять. Къ чему ведетъ такой матеріализмъ?.. Я безъ прискорбія никогда не могъ видть униженія нашихъ историческихъ родовъ. Никто у насъ ими не дорожитъ, начиная съ тхъ, которые имъ превадлежатъ. И какой гордости воспоминаній ожидать отъ народа, который пишетъ на памятникахъ: ‘Гражданину Минину и кн. Пожарскому’. Какой кн. Пожарскій? Что такое гражданинъ Мининъ? Былъ у насъ окольничій князь Дм. Мих. Пожарскій и былъ Козьма Мининъ Сухорукой, выборный земли русской. Но отечество забыло даже настоящія имена своихъ избавителей. Прошедшее для насъ не существуетъ. Жалкій народъ’ {IV. 356.}. Поэтъ видитъ въ этомъ недостатокъ глубокаго культурнаго чувства.— ‘Образованный французъ или англичанинъ дорожитъ строкою стараго лтописца, въ которой упомянуто имя его предка, честнаго рыцаря, падшаго въ такой-то битв, или въ такомъ-то году возвратившагося изъ Палестины, но калмыки не имютъ ни дворянства, ни исторіи. Дикость, подлость и невжество не уважаютъ прошедшее, пресмыкаясь предъ однимъ настоящимъ, и у насъ иной потомокъ Рюрика боле дорожитъ звздой двоюроднаго дядюшки, чмъ исторіей своего дома, т.-е. исторіей отечества. И это ставите вы ему въ достоинство! Конечно, есть достоинства выше знатности рода — именно достоинство личное. Я видлъ родословную Суворова, писанную имъ самимъ. Суворовъ не презиралъ своимъ дворянскимъ происхожденіемъ. Имена Минина и Ломоносова вдвоемъ, перевсятъ можетъ быть, вс наши старинныя родословныя. Но неужто потомству ихъ смшно было бы гордиться сими именами’ {IV. 357.}. Въ отрывк другой повсти: ‘Древнее русское дворянство… упало въ неизвстность и составило родъ третьяго состоянія, дворянская чернь… считаетъ между своими родоначальниками Рюрика и Мономаха, но настоящая аристократія наша съ трудомъ можетъ назвать и своего дда. Древность рода ихъ восходитъ до Петра и до Елизаветы. Деньщики, пвчіе, хохлы — вотъ ихъ родоначальники’… {IV. 367.}. Послднее выражено и въ насмшливыхъ словахъ Моей Родословной.

Эта теорія, которую настойчиво проводилъ Пушкинъ и которою онъ, очевидно, чрезвычайно дорожилъ, создала особый взглядъ на нашу исторію, конечно, пристрастный: поэтъ защищалъ мстничество, поддерживавшее значеніе дворянства, осуждая царствованіе еодора Іоанновича, въ которое оно было отмнено, и наконецъ перешелъ къ отрицанію Петровской реформы, по его мысли — истинно революціонной, пренебрегавшей значеніемъ русскаго родоваго дворянства, замнившей его аристократіей правъ. Съ точки зрнія такого взгляда на нашу исторію, обусловленнаго общественной теоріей, поэтъ и произносилъ судъ надъ Исторіей Русскаго Народа Полевого, столкновеніе съ которымъ на почв двухъ противоположныхъ общественныхъ тенденцій было вообще естественно неизбжнымъ. Естественно также, что съ точки зрнія своей теоріи поэтъ долженъ былъ чрезвычайно презирать такихъ лицъ, какъ Булгаринъ, который не имлъ не только благороднаго историческаго происхожденія, но даже отечества, чуждый всхъ глубокихъ интересовъ русской жизни. Наконецъ Пушкинъ въ связи со своей дворянской теоріей гордился собственной принадлежностью къ одному изъ старйшихъ дворянскихъ родовъ,— эта гордость служила поводомъ для Булгаринскихъ издвательствъ и сатиры Полевого. Булгаринъ, конечно, завидовалъ тому, кто имлъ права, боле почетныя и вліятельныя, чмъ могъ имть онъ, но въ такихъ противникахъ аристократическихъ сочувствій, какъ Полевой, отношеніе поэта къ своему происхожденію вызывало серьезное осужденіе (какъ раньше осуждалъ Пушкина за то же Рылевъ).

Братъ и сотрудникъ К. А. Полевого передаетъ вс подробности перваго знакомства своего брата съ Пушкинымъ и длаетъ заключеніе о причинахъ, по которымъ поэтъ отошелъ отъ издателя лучшаго тогда журнала {Кс. Полевой. Записки, 195 и дальше.}. До встрчи Полевой имлъ отъ Пушкина письмо, писанное по полученіи первой книжки Моск. Телеграфа. Пушкинъ давалъ лестный отзывъ о новомъ журнал: ‘. Г.! Виноватъ передъ вами, долго не отвчалъ на ваше письмо: хлопоты всякаго рода не давали мн покоя ни на минуту. Также не благодарилъ я васъ еще за присылку Телегр. и за удовольствіе, мн доставленное вами въ моемъ уединеніи — это непростительно.— Радуюсь, что стихи мои могутъ пригодиться вашему журналу (конечно, лучшему изъ всхъ нашихъ журналовъ). Я писалъ кн. Вяземскому, чтобы онъ потрудился вамъ ихъ доставить. У него много моихъ бредней. Надюсь на вашу снисходительность и желаю, чтобъ они понравились публик. Свидтельствую и пр.’ {VII. 143.}. Ободренный этимъ письмомъ, Полевой ждалъ ласковой встрчи и дружбы поэта, и по возвращеніи поэта изъ ссылки явился съ визитомъ къ нему. Здсь они встртились впервые. Пушкинъ принялъ журналиста холодно и ни слова не сказалъ о журнал. Спустя нсколько дней онъ отдалъ визитъ и опять не упоминалъ о журнал. Потомъ вскор зашелъ къ Пушкину Ксен. Полевой и на этотъ разъ поэтъ, чмъ-то раздраженный, почти съ перваго слова заговорилъ о Моск. Телегр., ‘въ которомъ находилъ множество недостатковъ, выражаясь объ иныхъ саркастически’. Журналистъ вернулся домой съ убжденіемъ, что Пушкинъ за что-то предубжденъ противъ Телегр. или противъ издателя его. Такое отношеніе въ связи съ лестнымъ отзывомъ въ письм было издателямъ непонятно — пока дло не объяснилось для нихъ прежде всего тмъ, что Пушкинъ, по слухамъ, задумалъ свой журналъ — Моск. Встникъ, который долженъ былъ выходить какъ бы подъ его высокимъ покровительствомъ, при его постоянномъ сотрудничеств, на условіяхъ чрезвычайно выгодныхъ и лестныхъ: имя Пушкина было благословеніемъ журналу, а сотрудничество оплачивалось 10.000 въ годъ (тогда какъ другіе журналы не платили еще въ то время литературнаго вознагражденія). Авторъ Записокъ заключаетъ, что поэтомъ руководилъ расчетъ и самолюбіе, не считая возможнымъ предположить, чтобы Пушкинъ могъ въ такое короткое время понять У оцнить тогда еще неизвстныхъ молодыхъ литераторовъ. Второй причиной отчужденія Пушкина отъ издателя Моск. Телегр. авторъ Записокъ полагаетъ ту перемну, которая совершилась въ поэт внезапно подъ вліяніемъ ласковаго обхожденія императора и его наставленій, о которыхъ его великій подданный всю жизнь отзывался съ благоговніемъ, этой внезапной перемной будто бы и объясняется измненіе отношеній къ издателю передового журнала: поэтъ не хотлъ ‘сближаться съ нимъ по разсчету обыкновеннаго и очень понятнаго благоразумія… Живя въ Михайловскомъ, онъ (Пушкинъ) почиталъ его журналъ передовымъ и откровенно хвалилъ его, перенесенный въ Москву, онъ былъ уже не тотъ Пушкинъ, и потому-то съ первыхъ свиданій встртилъ холодно Н. А. Полевого, и въ первомъ разговор со мной (авторомъ Записокъ) порицалъ между прочимъ неосторожность, съ какою пишутся многія статьи Моск. Телегр…. Это былъ всегдашній припвъ его и потомъ, когда мн случалось говоритъ съ нимъ’… {Записки.} Такимъ образомъ Кс. Полевой ршаетъ, что об причины отчужденія Пушкина отъ его брата были обусловлены побужденіями неблагородными или мелкими. Мы не можемъ, конечно, согласиться съ этими сооображеніями: отчужденіе Пушкина отъ Полевого объясняется безъ всякой зависимости отъ денежныхъ, самолюбивыхъ и политическихъ расчетовъ. Братья Полевые не знали, прежде всего, что Пушкинъ имлъ предубжденіе противъ издателя Моск. Телегр. еще въ то время, когда не могло быть мста никакимъ подобнымъ расчетамъ, еще до возвращенія изъ ссылки, дло въ томъ, что въ ихъ рукахъ было только одно письмо Пушкина къ Н. Полевому, которое заключало въ себ вжливое одобреніе новому издателю лучшаго изъ всхъ русскихъ журналовъ и общаніе своего участія въ немъ. Но могло ли быть какое-нибудь сомнніе для просвщеннаго человка, что Моск. Телегр. былъ въ то время лучшимъ журналомъ? Въ остальныхъ выраженіяхъ письмо Пушкина заключаетъ въ себ вжливость, принятую Полевымъ въ его благоговйномъ отношеніи къ великому поэту за выраженіе особеннаго сочувствія журналу. Кром этого письма къ самому издателю, мы имемъ письма къ кн. Вяземскому, ближайшему сотруднику Полевого, въ которыхъ есть отзывы несочувственные для Полевого, поэтъ съ первыхъ шаговъ его на журнальномъ поприщ увидлъ недостатки Полевого, какъ журналиста, которые и создали нкоторое предубжденіе противъ него. Зная эти отзывы, легко понять, что Пушкинъ по прізд въ Москву не имлъ нужды выражать особаго сочувствія журналисту. Вотъ вс эти отзывы поэта о Телегр. и его издател.— Л. Пушкину — 1825 г. ‘Я Телегр. очень доволенъ и мышлю или мыслю поддержать его. Скажи это и Жуковскому’ {VII, 119.}. Кн. Вяземскому — того же года: ‘Я было на Полевого очень ощетинился за Невскій Альманахъ и за пародію Жуковскаго, но теперь съ нимъ помирился. Я даже такого мннія, что долженъ непремнно поддержать его журналъ. Хочешь? Я согласенъ’ {VII, 124.}. Кн. Вяземскому — (того же года): ‘Ты вызываешься сосводничать мн Полевого. Дло въ томъ, что я радъ помогать ему, а условій врно никакихъ не выполню — слдственно и денегъ его мн ненадобно. Да ты смотри за нимъ ради Бога! И ему случается завираться. Напр.: Донъ-Кихотъ искоренилъ въ Европ странствующихъ рыцарей!! I — Въ Италіи, кром Dante единственно, не было романтизма. А онъ въ Италіи-то и возникъ. Что же такое Аріостъ? А предшественники его, начиная отъ Buovo d’Antona до Orlando inamorato? Какъ можно писать такъ наобумъ! А ты не пренебрегай журнальными мелочами…’ {VII, 134.}. Кн. Вяземскому — (слдующее письмо): ‘Думаю, что ты уже получилъ отвтъ мой на предложенія Телеграфа. Если ему нужны стихи мои, то пошли ему, что теб попадется (кром Онгина), если же мое имя, какъ сотрудника, то не соглашусь изъ благородной гордости, т.-е. амбиціи: Телеграфъ человкъ порядочный и честный, но враль и невжда, а вранье и невжество журнала длится между его издателями, въ часть эту входить не намренъ’ {VII, 134.}. 2-го ав. того же года написано упомянутое письмо Полевому, а 10-го поэтъ писалъ кн. Вяземскому: ‘Сейчасъ прочелъ антикритику Полевого… Нтъ, мой милый. Не то и не такъ! Разборъ новой піитики басенъ вотъ критика. Когда-то мы возьмемся за журналъ! Мочи нтъ хочется, а покамстъ смотри хоть за Полевымъ’ {VII, 146.}. 15-го сент. — кн. Вяземскому: ‘Какъ мн жаль, что Полевой пустился безъ тебя въ антикритику!! Онъ длиненъ, скученъ, педантъ и невжда. Ради Бога, наднь на него строгій мундштукъ и вызжай его на досуг’ {VII, 154.}. 1826 г. кн. Вяземскому: ‘Пора бы намъ отослать и Булгарина и Благонамреннаго, и Полевого, друга нашего. Теперь не до того: а ей Богу, когда-нибудь примусь за журналъ’ {VII, 181.}. По возвращеніи изъ Москвы обратно въ Михайловское поэтъ писалъ своему другу въ томъ же смысл по поводу того, что Вяземскій не примкнулъ къ Моск. Встн., оставшись сотрудникомъ Полевого: ‘Я ничего не говорилъ теб о твоемъ ршительномъ намреніи соединиться съ Полевымъ, а ей Богу грустно. Итакъ, никогда порядочные литераторы вмст у насъ ничего не произведутъ! Все въ одиночку. Полевой, Погодинъ. Сушковъ, Завальевскій. кто бы ни издавалъ журналъ, все равно. Дло въ томъ, что намъ надо завладть однимъ журналомъ самовластно и единовластно. Мы слиткомъ лнивы, чтобы переводить, выписывать, объявлять. Это черная работа журнала, вотъ зачмъ и издатель существуетъ. Но онъ долженъ: 1) знать грамматику русскую, 2) писать со смысломъ, т.-е. согласовать существительное съ прилагательнымъ и связывать ихъ глаголомъ. А этого-то Полевой и не уметъ и пр.’. (9 ноября 26 г. {VII, 137.}). Въ виду этихъ отзывовъ поэта слдуетъ согласиться съ заключеніемъ Анненкова о причин холодности Пушкина къ Полевому помимо разницы въ общественныхъ идеалахъ: ‘Пушкинъ находилъ въ немъ боле хлопотливости вокругъ современной науки, чмъ изученія какой-либо части ея и не одобрилъ хвастовства всякой чужой системой при первомъ ея появленіи, не дозволявшемъ еще зрлаго обсужденія’… {Матеріалы 175.} Нсколько дальше мы коснемся еще одной причины холодности Пушкина къ Полевому, какъ литературнаго критика,— причины, не чуждой разницы въ общественныхъ воззрніяхъ.

Что касается денежнаго расчета Пушкина въ дл сотрудничества въ Моск. Вст., то если онъ и былъ, имъ не исключается, конечно, сочувствіе убжденіямъ молодыхъ писателей, которое не измнилось и посл, тмъ боле, что въ извстной мр эти убжденія были близки къ убжденіямъ Пушкина. Оцнить умъ и характеръ молодыхъ писателей, до тхъ поръ неизвстныхъ, въ качеств сотрудниковъ журнала — не трудно и въ два-три свиданія, не нужно было и глубоко проникать въ частныя стороны ихъ убжденій, разъ во глав журнала былъ поставленъ онъ самъ. Пушкинъ мечталъ издавать свой журналъ уже давно, и невозможно ставить въ упрекъ, что онъ съ радостью принялъ участіе въ планахъ Веневитиновскаго кружка и не соединился съ Полевымъ, отъ чего онъ отказывался и до встрчи съ кружкомъ — въ письм къ кн. Вяземскому. Относительно перемны въ политическихъ убжденіяхъ Пушкина, будто бы повліявшихъ на отношенія къ Полевому, то это заключеніе устраняется приведенными отзывами изъ писемъ, по которымъ перемна въ отношеніяхъ произошла уже въ Михайловскомъ, также какъ, вроятно, и перемна въ политическихъ убжденіяхъ. Кс. Полевой правъ лишь въ томъ, что эта послдняя перемна (когда бы она ни сложилась) и новый образъ мыслей въ большой мр имли значеніе въ отношеніяхъ поэта съ издателемъ ‘передового журнала’. Изъ сопоставленія общественныхъ взглядовъ того и другого вражда становится совершенно понятной.

Публицистическія сочувствія Полевого были той почвой, которой почти всецло опредлялась вся его журнальная дятельность. Полевой былъ либераломъ, особенно въ томъ смысл, какой получило это понятіе нсколько поздне — въ смысл ‘сочувствія общеосвободительнымъ и просвтительнымъ началамъ для развитія и процвтанія единой культурной общеевропейской жизни’. Этотъ либерализмъ имлъ у Полевого довольно безобидный характеръ, но не былъ идеей, усвоенной случайно и поверхностно, онъ лежалъ въ условіяхъ его происхожденія,, слдствія котораго ощутительно были испытаны имъ въ дтств и особенно тогда, когда онъ уже выступилъ на поприще просвщенной дятельности — при столкновеніи съ аристократическими элементами тогдашней общественной жизни. Впечатлнія отъ этихъ столкновеній и всхъ, связанныхъ съ его происхожденіемъ, обстоятельствъ жизни, вызывали въ немъ отношеніе къ условіямъ, въ которыхъ создавался весь нашъ общественный строй, какъ явленію глубоко несправедливому и внутренно противорчивому. Эти впечатлнія и создали его идеалы, которые имли, такимъ образомъ, твердую и жизненную почву, однако не пройдя сквозь закалъ послдовательной и основательной эрудиціи, они пріобрли образъ, съ одной стороны, искреннихъ и невполн сознательныхъ мнній, съ другой стороны — самонадянныхъ и приблизительно врныхъ сужденій, въ такомъ вид эти коренные идеалы Полевого создавали его литературный характеръ. Эти идеалы проникали каждое литературное сужденіе Полевого, поскольку общественныя тенденціи могли быть допустимы въ неполитическомъ орган, тмъ боле при тогдашнихъ цензурныхъ условіяхъ, они отчетливо выразились въ его Исторіи Рус. народа. Изъ самого смысла ихъ очевидна ихъ противоположность Пушкинской теоріи о значеніи дворянства. Полевому принадлежали т ‘выходки противъ дворянства’, которыя вызвали наконецъ крайній полемическій отпоръ въ Пушкин: поэтъ указалъ на ихъ революціонный характеръ, на ихъ сродство съ криками возмущенной французской черни, взывавшей къ повшенію аристократовъ. Этотъ полемическій пріемъ великаго поэта легко можетъ казаться предосудительнымъ для благородства поэта. Однако, не слдуетъ забывать возбужденность почвы, на которой происходила полемика: столкнулись дв крайнія общественныя тенденціи, изъ которыхъ та, что выразилась въ указаніи на революціонный характеръ противоположной, имла своей основой контрреволюцію. Извстны слова, записанные Пушкинымъ въ своемъ дневник по поводу запрещенія журнала Полевого: ‘Телеграфъ достоинъ былъ участи своей. Мудрено съ большою наглостью проповдывать якобинизмъ передъ носомъ правительства, но Полевой былъ баловень полиціи. Онъ умлъ уврить ее, что его либерализмъ пустая только маска’ {V. 204.}. Для насъ невразумительно теперь такое грозное названіе — ‘якобинизмъ’ для такого наивнаго соціальнаго идеализма, каковъ былъ либерализмъ Полевого, но, принявъ въ разсчетъ ту почву, на которой былъ произнесенъ этотъ приговоръ, становится понятно, почему онъ могъ предстать глазамъ современниковъ въ такомъ грозномъ вид.

Основная мысль Полевого проводилась имъ нетолько въ исторіи нашего государства и народнаго быта, но и въ исторіи литературы, получалось особое освщеніе всего хода нашей внутренней жизни съ точки зрнія демократической общественной тенденціи. Вотъ, напр., въ какомъ вид представлено имъ историческое развитіе нашей литературы со времени Петровской реформы въ одной изъ критическихъ статей въ Моск. Телегр., по которой можно судить и о способ проведенія Полевымъ его общественной тенденціи. ‘Начало ныншней образованности нашей — говорится тамъ — представляетъ въ лтописяхъ міра явленіе необыкновенное. Могущественный геній нашего Преобразователя вдвинулъ насъ въ Европу и положилъ начало всему, что совершается у насъ въ настоящее время. Преемники его, слдуя направленію, данному Россіи Петромъ, съ большимъ или меньшимъ успхомъ, смотря по обстоятельствамъ, довершали силою власти своей то, что въ другихъ государствахъ производилось естественно, и потому они образовывали только приближенныхъ своихъ, или сказать врне, окружали себя людьми образованными. Это имло слдствіемъ ныншнюю утонченность нравовъ нашего высшего общества, безхарактерность нашего образованія вообще и подражательность въ литератур, ибо и литература наша образовывалась не естественнымъ развитіемъ умственныхъ силъ, но прививкою или чмъ-то похожимъ на лпную работу по данному образцу. У насъ были давнымъ давно академія и университеты, а не было народныхъ школъ, и, когда въ высшемъ обществ нашемъ спорили о софистическихъ задачахъ Руссо и Гельвеція, мужики наши не имли понятія о необходимйшихъ житейскихъ отношеніяхъ. Высшія точки нашего общественнаго горизонта были освщены яркимъ пламенемъ европейской образованности, а низшія закрыты густымъ мракомъ вкового азіатства. Около конца 18-го столтія, не ближе (посл изданія Высочайшей Грамоты Дворянства) началъ образовываться у насъ классъ среднихъ, между бариномъ и мужикомъ, существъ, т.-е. тхъ людей, которые везд составляютъ истинную, прочную основу і государствъ. Изъ среды сего-то класса вышелъ Новиковъ… Главную заслугу Новикова полагаемъ мы не въ томъ, что онъ увеличилъ число читателей Моск. Вд. и издалъ нсколько полезныхъ книгъ, но въ удивительномъ вліяніи, какое имлъ онъ на окружающихъ его: онъ первый создалъ отдльный отъ свтскаго кругъ образованныхъ молодыхъ людей средняго состоянія, къ которому принадлежалъ и Карамзинъ… Разумется, не вс сіи молодые люди имли дарованія Карамзина, но вс они были достойны называться его друзьями. Они-то внесли образованность въ тотъ отдлъ нашего общества, гд она производитъ многозначущіе, прочные успхи. Въ первый разъ сочиненіями Карамзина и распространеніемъ понятій общихъ ему и сверстникамъ его, русскіе средняго состоянія стали сближаться съ литературою. Это было начальнымъ основаніемъ общей образованности нашей, и съ сего-то времени, такъ называемый, низшій кругъ людей началъ сближаться съ высшимъ, разрушивъ преграды, заслонявшія общество русское отъ Академіи и большого свта’ { . T. 1830 г. No 2. Взгляд на два обозрнія Рус. Словесности.}.

На мысль Киревскаго, что многіе недостатки нашей литературы происходятъ отъ того, что. литераторы не принадлежатъ къ высшему обществу (мысль помимо ея справедливости или несправедливости, конечно глубоко обидная для Полевого) — авторъ статьи отвчаетъ, что свтскій кругъ никогда не былъ разсадникомъ дарованій, которыя, напротивъ, всегда воспитывала наука и личное стремленіе къ развитію,— за это говоритъ вся исторія: ‘Какое свтское общество отражало красоту въ душ Клодъ-Лоррена, бднаго краскотера, работника? Черезъ сколько гостиныхъ перешелъ Корреджіо, когда онъ созналъ свой геній и предчувствовалъ созданіе своей Магдалины? Кто образовалъ душу и слогъ Ричардсона, бднаго типографщика? Въ какомъ обществ возникъ изящный нжный Шиллеръ? Не гостиная ли была святилищемъ мизантропа Руссо? Наконецъ, какое высокое дружество породило Шекспира? Какой благородный лордъ дружески взялъ его за руку и объяснилъ ему великія тайны вселенной? Въ которомъ изъ помстій своихъ Шекспиръ имлъ счастье кормить и поить толпу свтскихъ гостей? Нтъ, это былъ бдный крестьянинъ… У людей знатныхъ съ весьма немногими исключеніями, литература всегда останется дломъ Постороннимъ: они заняты своимъ честолюбіемъ, своею_ службою, своими отношеніями. Они всегда смотрли и будутъ смотрть на литераторовъ, какъ на ремесленниковъ, боле ихъ искусныхъ въ своемъ дл, но чуждыхъ имъ во всхъ отношеніяхъ. Они покупаютъ книгу, такъ же какъ покупаютъ лампу, кресло, рояль, какъ удобство, но не какъ произведеніе безсмертнаго духа. Напротивъ, для низшаго класса литература есть та стихія, которою они сближаются съ человчествомъ. Она просвтитъ *ихъ умъ, образуетъ ихъ чувства, и покажетъ имъ обязанности ихъ къ_Богу, къ Царю, къ Отечеству. Посему, дятельность, явно увеличивающаяся въ нашей литератур, которая перестаетъ быть исключительнымъ занятіемъ немногихъ, радуетъ, услаждаетъ ихъ, какъ залогъ будущаго благоденствія нашихъ согражданъ’. Подобными тенденціями былъ проникнутъ, напр., цлый критическій очеркъ о Державин, этими тенденціями объясняется сочувствіе Полевого этому ‘сыну природы, которой одной былъ онъ всмъ обязанъ’, писателю ‘средняго состоянія’ {. Т. 1832. No 15 и 16, Очерки рус. лит. II.}. Если, такимъ образомъ, литературныя сочувствія Полевого отражали его демократическія общественныя тенденціи, то на литературныхъ требованіяхъ Пушкина отражались его тенденціи аристократическія, изслдователь отмчаетъ присутствіе этого элемента въ литературной мысли поэта, противополагая его сочувствію Полевого {Матеріалы, 175—176.}. Въ письмахъ поэтъ нсколько разъ упоминаетъ то о Вяземскомъ, то о Катенин, которые могли бы забрать въ руки критику, давая направленіе критической мысли. При отсутствіи такого умственнаго центра критика, по мннію поэта, вырождается въ полемику: ‘У насъ критика никогда не иметъ почти никакого вліянія на судьбу какого-нибудь произведенія — говоритъ онъ въ одномъ отрывк.— Но она даетъ понятіе объ отношеніяхъ писателей между собою, о большей или меньшей ихъ извстности, наконецъ — о мнніяхъ, господствующихъ въ публик’ {V, 108.}. Поэтъ признавалъ права существованія и такой критики, какъ проявленія литературной жизни, однако онъ имлъ о критик и высшее представленіе, именно: ‘Если бы вс писатели, заслуживающіе уваженіе, довренность публики, взяли на себя трудъ управлять общимъ мнніемъ, то вскор критика сдлалась бы не тмъ, чмъ она есть’… {X, 109.} Цлью основанія Литературной Газеты при участіи всхъ друзей Пушкина и было, съ одной стороны противодйствіе всмъ непризнаннымъ руководителямъ общественнаго мннія и литературной мысли, съ другой стороны — созданіе изъ лучшихъ писателей центра критико-литературной мысли, противъ послдняго съ особенной силой вооружился Полевой.

Главнйшимъ поводомъ столкновенія Пушкина съ Полевымъ было изданіе Исторіи Русскаго народа. Полевой предпослалъ появленію перваго тома своего сочиненія разборъ XII тома ‘Исторіи’ Карамзина, сдержанный, но вполн несочувственный, тогда же была объявлена подписка на ‘Исторію’ Полевого. Карамзина критиковали въ отрицательномъ смысл и до Полевого, поэтому непріязненное возбужденіе, которое вызвалъ этотъ разборъ въ Пушкин и его друзьяхъ, помимо общей почвы приверженности Карамзину, должно быть отнесено къ тому, что разборъ старой Исторіи сопровождался объявленіемъ о подписк на новую, производя, такимъ образомъ, впечатлніе рекламы, тмъ боле, что Исторія еще не была кончена, въ этомъ смысл поступокъ Полевого и былъ собственно понятъ его врагами. Нтъ основаній сомнваться въ показаніи его брата, что поступокъ не былъ вызванъ корыстнымъ и неблаговиднымъ расчетомъ. Но и за устраненіемъ расчета, какъ разборъ, такъ и вышедшая вскор Исторія представлялись Пушкину и его друзьямъ посягательствомъ на ‘чистую, святую славу Карамзина’.

Пушкинъ примкнулъ ко всмъ крайнимъ осужденіямъ Полевого. Онъ сталъ за Карамзина, въ которомъ поэта могло плнять нестолько политическіе идеалы историка, сколько высокое отношеніе Карамзина къ своему длу, какъ къ призванію, и связанная съ этимъ серьезная политическая убжденность. Этихъ качествъ Пушкинъ не видлъ въ Полевомъ, который, однако, притязалъ на лавры Карамзина. Униженіе великаго и достойнаго авторитета {Матеріалы, 175.} раздражало поэта. Общественныя и политическія тенденціи, проведенныя въ Исторіи, противоположныя тенденціямъ Пушкина, усиливали это раздраженіе. Въ отношеніи научной истины современная критика становится за Полевого, противъ Карамзина и его приверженцевъ, не признавая, однако, за Исторіей Русскаго народа значенія глубокаго и плодотворнаго изслдованія {Милюковъ. Главныя теченія русской исторической мысли.}.

III.

Первая полемическая статья Пушкина, написанная въ 1829 г., еще до журнальныхъ столкновеній его съ Полевымъ и напечатанная не въ Лит. Газ., а въ Св. Цвтахъ за 1830 г., направлена противъ Каченовскаго въ пользу Полевого. Въ ней насмшливо излагается полемика между Полевымъ и Каченовскимъ, обращенная послднимъ въ тяжбу. Обстоятельства этой тяжбы разсказаны братомъ Полевого, но во всхъ цнныхъ подробностяхъ представлены ак. Сухомлиновымъ {Изслд. и Статьи, II, 256—267.}.

Полевой враждовалъ съ Каченовскимъ и не разъ затрагивалъ его въ своемъ журнал: ни одинъ живой человкъ не могъ, конечно, сочувствовать литературной дятельности Каченовскаго, кром Полевого, не говоря уже о Пушкин, съ нимъ враждовалъ и ближайшій сотрудникъ Моск. Телеграфа кн. Вяземскій. Въ 1828 г. въ No 20 (ноябрь) Моск. Телеграфа Полевой напечаталъ дйствительно рзкую, хотя во многомъ врную оцнку 26-ти-лтней журнальной и ученой дятельности Каченовскаго. Оскорбленный этой оцнкой, Каченовскій поступилъ необыкновенно. Въ декабр того же года онъ подалъ въ Моск. цензурный комитетъ жалобу, притомъ не на Полевого, но, глядя, такъ сказать, въ корень дла, на цензора, вдавшаго Моск. Телеграфъ С. Глинку, требуя удовлетворенія въ томъ, что цензоромъ были допущены къ напечатанію ‘выраженія укоризненныя относительно къ моему лицу, и, не мене того, предосудительныя для мста, при которомъ имю счастіе служить съ честію, съ дипломами на ученыя степени и въ званіи ординарнаго профессора’. Комитетъ сдлалъ цензору запросъ, цензоръ потребовалъ отъ Каченовскаго доказательствъ его обвиненій, которыя Каченовскій представилъ въ Цензурный Комитетъ. Это былъ перечень выраженій изъ статьи Полевого, ‘оскорбительныхъ для чиновника, долговременною и безпорочною службою своею, пріобртшаго законныя права на уваженіе въ обществ, и не мене того для профессора, имющаго не только право, но и обязанность разсуждать о законахъ словесности и объ исторіи, которыя преподавалъ и донын преподаетъ съ честію, и которыхъ безъ знанія своего дла преподавать не можно въ такомъ высшемъ училищ, какимъ есть университетъ московскій’. Вотъ нкоторыя изъ этихъ выраженій, которыя по жалоб Каченовскаго, ‘купецъ Полевой напечаталъ, а г. цензоръ Глинка одобрилъ’: ‘Общанія, какія всегда даетъ и не исполняетъ издатель Вст. Еврп… Мы напоминаемъ только Вст. Еврп., что не такъ должно ему браться за законы словесности… Если бъ онъ старецъ по лтамъ признался въ незнаніи своемъ, принялся за дло скромно, поучился, бросилъ свои смшные предразсудки… Но что сдлалъ до сихъ поръ издатель Вст. Еврп.? Гд права его?.. Юноши, обогнавшіе издателя Вст. Еврп., не виноваты, что они шли впередъ, когда издатель Вст. Еврп. заслъ на одномъ мст и неподвижно просидлъ боле 20-ти лтъ’… и пр. Цензора Каченовскій обвинялъ въ пристрастіи, ибо онъ ‘неоднократно одобрялъ къ напечатанію то, что купецъ Полевой дозволилъ себ и сотрудникамъ своимъ’, такимъ образомъ ‘естественно дйствовалъ не по мгновенной оплошности, не по ошибк или недосмотру, а по пристрастію’. Къ этому обвиненію присоединено обвиненіе въ умышленномъ оскорбленіи со стороны цензора, который не могъ не знать объ умысл купца Полевого, клевета запрещена цензурнымъ закономъ.— Полевой напечаталъ объ издател Вст. Европы клевету, напримръ, Полевой выразился такъ: ‘Программа въ этомъ мст списана съ обертки Вст. Евр. Тамъ каждый годъ г. издатель общаетъ: оды, гимны, отрывки изъ трагедій, и комедій, элегіи, посланія, сатиры и проч. (зри обертку Вст. Евр., когда угодно изъ послднихъ лтъ)… Издатель Вст. Евр. не поэтъ и, по недороду поэзіи, не исполняетъ никогда своего обязательства на поставку одъ, гимновъ, элегій«. ‘Взводимое на меня здсь передъ публикою обвиненіе, — жаловался Каченовскій,— во всегдашнемъ неисполненіи моего обязательства есть одна изъ клеветъ, запрещаемыхъ закономъ. Доказываю прилагаемыми у себя четырьмя обертками, что въ истекшіе два года я не общалъ ни гимновъ, ни элегій, а въ прежніе годы не могъ общать отрывковъ изъ трагедій и комедій, потому что помщеніе ихъ было запрещено передъ симъ лтъ за шесть или боле, о чемъ вдаютъ господа профессоры, присутствующіе въ комитет’. Кром того, слдовали и другія доказательства подобнаго же характера. Въ заключеніе ‘жестоко обиженный передъ публикой’ статскій совтникъ, ординарный профессоръ . Т. Каченовскій повторялъ свою убдительную просьбу, чтобы цензурный комитеть ‘принялъ мры къ оборон отъ обидъ и въ законному удовлетворенію’. Посл объясненія, подданнаго въ цензурный комитетъ обвиняемымъ С. Глинкой, спорное дло было ршено по настоянію цензора В. В. Измайлова въ пользу Глинки.

Въ стать, озаглавленной ‘Отрывокъ изъ литературныхъ лтописей’ {V, 63—67.}, Пушкинъ съ живымъ остроуміемъ представилъ самую полемику также не въ пользу Каченовскаго. Вначал поэтъ беретъ тонъ осужденія Полевого въ несправедливости его требованій, однако это осужденіе только пріемъ насмшки надъ тмъ же Каченовскимъ. На слова Полевого — ‘Если бы онъ (Вст. Евр.), старецъ по лтамъ, признался въ незнаніи своемъ, принялся за дло скромно, поучился, бросилъ свои смшные предразсудки и пр.’ — поэтъ возражаетъ: ‘Странныя требованія! Въ лтахъ Вст. Европы уже не учатся и не бросаютъ предразсудковъ закоренлыхъ. Скромность, украшеніе сдинъ, не есть необходимость литературная, а если сознанія, требуемыя г. Полевымъ и заслуживаютъ какое-нибудь уваженіе, то можно ли намъ оныя слушать изъ устъ почтеннаго старца, безъ болзненнаго чувства стыда и состраданія?’ На другое осужденіе Полевого (смыслъ котораго очевиденъ изъ самаго опроверженія Пушкина) поэтъ возражаетъ съ нескрываемой насмшкой надъ Каченовскимъ: ‘Если г. Каченовскій, не написавъ ни одной книги, достойной нкотораго вниманія, не напечатавъ, въ теченіе двадцати шести лтъ, ни одной замчательной статьи, снискалъ однакожъ себ безсмертную славу, то чего же должно намъ ожидать отъ него, когда наконецъ онъ примется за дло не на шутку?— Г-нъ Каченовскій просидлъ двадцать шесть лтъ на одномъ мст — согласенъ, но какъ могли юноши обогнать его, если онъ ни за чмъ и не гнался? Г. Каченовскій ошибочно судилъ о музык Верстовскаго — но разв онъ музыкантъ? Г. Каченовскій перевелъ Терезу и Фальдони — что за бда?’ Затмъ слдуетъ изложеніе цензурной тяжбы и наконецъ защита Полевого отъ упрековъ Каченовскаго въ невысокомъ происхожденіи своего противника: ‘Полевой доказалъ, что Мих. Троф. нсколько разъ дозволялъ себ личности въ своихъ критическихъ статейкахъ, что онъ упрекалъ издателя Телеграфа виннымъ заводомъ, что онъ неоднократно съ упрекомъ повторялъ г. Полевому, что сей послдній купецъ’… Несмотря на свою приверженность къ аристократизму, вліявшему и на его литературныя воззрнія, поэтъ не допускаетъ возможности вмшивать подобныя пристрастія въ литературу, какъ и вообще всякія частныя личныя отношенія: ‘Тутъ ужъ мы приняли совершенно сторону г. Полевого. Никто боле нашего не уважаетъ истиннаго родового дворянства, коего существованіе столь важно въ смысл государственномъ, но въ мирной республик наукъ какое намъ дло до гербовъ и пыльныхъ грамотъ? Потомокъ Трувора и Гостомысла, трудолюбивый профессоръ, частный аудиторъ и странствующій купецъ равны предъ законами критики.’

Въ этомъ и была коренная разница между Пушкинымъ и его литературными врагами. Если въ борьб за свою теорію поэтъ съ излишнимъ пристрастіемъ осудилъ Исторію Русскаго народа, если онъ въ полемическомъ возбужденіи преступилъ черту литературной сдержанности, бросивъ своимъ врагамъ неблаговидный укоръ въ политической неблагонадежности, онъ всегда оставался въ границахъ идейной вражды, разжигаемый, конечно, и отношеніями личными, но ни то, ни другое не имло вліянія на его литературныя оцнки: такъ онъ и до вражды къ Полевому видлъ основные недостатки его какъ журналиста — и посл осложненныхъ враждебныхъ отношеній не переставалъ цнить его критической способности: при появленіи въ свтъ сочиненій Гоголя онъ съ живымъ любопытствомъ ждалъ отзыва, ‘остренькаго сидльца’ {VII, 289.}. Враги Пушкина переносили враждебныя отношенія на оцнку его великихъ творческихъ созданій, продолжая такимъ образомъ критическое гоненіе Надеждина.

Въ 29 г. отношенія между Пушкинымъ и Полевымъ еще не обострились, Полевой еще высоко цнилъ Пушкина и не поднялъ гоненія противъ Карамзина, хотя уже порвалъ съ кн. Вяземскимъ, вступилъ въ союзъ съ Булгаринымъ и началъ задвать сотрудниковъ Литературной Газеты.— Въ No 1 былъ помщенъ самый благосклонный отзывъ о Св. Цв. за 29 г. Въ No 3 — замтка о критик Арцыбашева на Ист. Гос. Рос. Рецензентъ говоритъ о необходимости ополчиться на Арцыбашева не съ той точки зрнія, какъ это длалось до сихъ поръ: ‘Самую улику въ неприличіи тона его критики слдовало бы извлечь изъ положительныхъ доказательствъ великости труда, совершеннаго Карамзинымъ, великости, которую можно доказать во всхъ отношеніяхъ: касательно Исторіи собственно, касательно Исторіи его, какъ произведенія литературнаго, и въ отношеніи археографическомъ, географ., этнограф., генеолог., даже палеограф. Все это показало бы, что не безъ отчета твореніе Карамзина удивляетъ современниковъ. Да иначе и быть не можетъ или надобно бы было назвать невждами всхъ насъ, уважающихъ Карамзина’. Въ No 7 — эпиграмма Пушкина противъ Каченовскаго по поводу его цензурной тяжбы — ‘журналами обиженный жестоко и пр.’, въ томъ же No разборъ Полтавы. ‘Съ появленіемъ въ свтъ сей поэмы Пушкинъ становится на степень столь высокую, что мы не смемъ въ краткомъ извстіи изрекать приговоръ новому его произведенію (высокій приговоръ былъ произнесенъ въ No 10 . Т.). Но въ томъ же No рецензія на Пв. Выжигина: ‘Вотъ истинный подарокъ русской публик! Сей давно ожидаемый романъ есть одно изъ пріятнйшихъ явленій въ русск. литератур. Умъ, наблюдательность, пріятный разсказъ составляютъ достоинство онаго, самая чистая нравственность дышитъ на каждой страниц. Не забудемъ и того, что авторъ шелъ по пути, совершенно новому, ибо до сихъ поръ, кром попытокъ боле или мене неудачныхъ, у насъ не было романовъ. Онъ долженъ былъ сотворить даже слогъ для своего сочиненія и въ этомъ отношеніи самъ сдлался образцомъ. Но не въ одномъ этомъ отношеніи онъ вышелъ побдителемъ изъ битвы съ затрудненіями и пр… Предвидимъ, что еще нкоторые назовутъ похвалы наши сему роману безусловными, безотчетными. Признаемся, что удовольствіе, доставленное чтеніемъ онаго, виною всхъ этихъ похвалъ’. Въ No 8 сочувственный отзывъ объ Евг. Онгин. Въ No 9—замтка о Стих. Бар. Дельвига (Кс. Полевого), вообще сочувственная, въ заключеніи которой сдланъ упрекъ автору въ высокой цн, назначенной за книгу, въ этомъ упрек уже слышится раздраженіе противъ аристократическихъ замашекъ участниковъ Лит. Газ.— ‘Авторы надются на достаточныхъ людей: надйтесь!…’ Въ No 10 статья о Полтав и рецензія на XII томъ Ист. Гос. Рос. Въ послдней говорится: ‘Появленіе въ свтъ послдняго неоконченнаго тома И. Г. Р. радуетъ и печалитъ истиннаго сына отечества. Кто изъ русскихъ безъ наслажденія прочтетъ сіе изящное произведеніе и не пожалетъ, что судьбы Всевышняго не допустили Карамзина довершить свой безсмертный трудъ’. Выписавъ безусловныя, благоговйныя похвалы издателя труду Карамзина, рецензентъ добавляетъ: ‘Можемъ ли что-либо прибавить къ выраженнымъ здсь чувствамъ? Они принадлежатъ цлой Россіи’. Въ No 11 статья Кс. Полевого о стихотв. Дельвига, за Дельвигомъ признается достоинство, какъ авторомъ нкоторыхъ народныхъ псенъ, но отнюдь не антологическихъ гекзаметровъ, въ томъ же No по поводу второго изданія стихотвореній Пушкина говорится: ‘Новое доказательство противъ осуждающихъ Пушкина находится передъ нами: это первый томъ полнаго собранія мелкихъ его стихотвореній. Если человкъ Можетъ гордиться чмъ либо, то конечно своей способностью совершенствоваться. Исторія человчества есть не иное что, какъ исторія его совершенствованія: только оно и отличаетъ насъ отъ всхъ другихъ существъ. Нашъ русскій поэтъ со славою поддерживаетъ достоинство своего народа въ кругу человчества. Какой шагъ сдлалъ онъ самъ и заставилъ сдлать другихъ, со времени своего появленія на литературномъ поприщ! Говорятъ, что въ первыхъ своихъ стихотвореніяхъ онъ такъ же хорошъ, какъ въ послднихъ, касательно стихосложенія это нкоторымъ образомъ и справедливо. Природа наградила Пушкина такою гармоническою душою, что съ самыхъ юныхъ лтъ своихъ онъ не могъ писать дурныхъ стиховъ. Но поэтическій даръ его, его взглядъ на предметы, его кругозоръ, во время пятнадцатилтней службы музамъ увеличился удивительно. Живая, пламенная душа его, глубокая проницательность ума, необыкновенная способность и ненасытимое стремленіе его къ ученію оправдываетъ русскую поговорку, что человкъ можетъ, по крайней мр нравственно, расти не по годамъ, а по часамъ. Пушкина можно назвать нын однимъ изъ просвщеннйшихъ людей въ Россіи, и вмст первымъ поэтомъ своего народа’. Въ No 12 былъ помщенъ роковой разборъ XII тома Ист. Гос. Рос., который въ связи съ появившимся вмст съ разборомъ объявленіемъ о подписк на Ист. Рус. Нар., такъ раздражилъ противниковъ Полевого: сочувственные отзывы объ Исторіи Карамзина, недавно помщаемые въ Моск. Телегр. были, конечно, у всхъ въ памяти. Но самый разборъ написанъ со сдержанностью и благородствомъ, и не представлялъ поводовъ для подозрній самъ по себ: критикъ давалъ историческое значеніе труду Карамзина. Въ No 13 — самая дружественная статья о сочиненіи . Булгарина’. Въ заключеніи статьи сказано: ‘Исполнилъ ли ожиданія своихъ читателей г-нъ Булгаринъ? Безъ всякаго сомннія! Онъ написалъ имъ сочиненіе, какого не было въ русской литератур и съ которымъ невозможно сравнить попытокъ его предшественниковъ. Скажемъ въ заключеніе одну черту сего писателя, составляющую главное его достоинство. Онъ идетъ всегда впереди нашей публики и угадываетъ ея требованія, потому-то французскій богъ dire de la propos всегда награждаетъ его успхомъ. Писателей можно раздлить на два рода: одни возвышаютъ публику до себя, другіе наклоняются до публики. Не достигая высоты своихъ европейскихъ собратій по литератур, онъ самый сильный изъ русскихъ литераторовъ. Публика наша едва досягаетъ до высоты Булгарина. Если бы онъ поднялся еще выше, то наши читатели не увидали бы его и онъ не производилъ бы на нихъ впечатлнія’.

Съ 1830 г. стала издаваться Лит. Газ. и Моск. Тел. вступилъ сразу во враждебныя отношенія съ нею, и со всми ея сотрудниками безъ исключенія: Полевой не сочувствовалъ аристократическому направленію Лит. Газ., которого она дйствительно не была чужда и которое чрезвычайно раздражало Полевого. Несочувствіе его общему направленію новаго журнала переносилось и на тхъ сотрудниковъ, которые не вполн соглашались со всми частностями этого направленія, а эти частности, какъ постоянно бываетъ въ возбужденномъ спор, принимались за существенное. Какъ бы то ни было, въ полемическія отношенія къ Лит. Газет замшались и переплелись столь разныя соображенія, общія и частныя, что совершенно ясно усвоить себ эту полемику, въ которой принималъ такое близкое участіе Пушкинъ, возможно лишь прослдивъ подробно ея ходъ, не исключая изъ него никакихъ частностей. Начало полемики съ Булгаринымъ, уже представленное въ отдльной групп, значительно облегчаетъ дло, а вс только что опредленныя тенденціи двухъ сторонъ должны имться въ виду въ каждомъ случа, гд есть малйшее соприкосновеніе съ ними.

1830 годъ.

. Т. No 1 Янв. Непріязненный отзывъ о Св. Цв. за 1830 г., нападки на кн. Вяземскаго, который ратуетъ противъ полемики, а самъ ‘первый довелъ брани журнальныя до послдней крайности’., о стать Пушкина ‘Отр. изъ литерат. лтоп.’ сказано: ‘Рады, что шутливый Бенигна доставилъ А. С. Пушкину случай написать столь милую шутку, и можетъ быть вскор Бенигна доставитъ ему новый случай къ такой же статейк, гд вмсто Вст. Евр. второе лицо составятъ совсмъ другія, и, можетъ быть, боле значительныя, знаменитыя въ литератур лица. Будетъ ли только поэтъ такъ же безпристрастенъ тогда, какъ теперь?’… . Т. No 2 Янв. Взглядъ на два обозрнія рус. словесности.— ‘По мннію г-на Киревскаго {Въ Денниц — Обозрніе рус. словесности за 1829 г. Ив. Киревскаго, въ которомъ находится приравненіе Булгаринскаго романа Соннику и книг о клопахъ и въ которомъ о муз Дельвига сказано: ‘ея нжная краса не вынесла бы холода мрачнаго свера, если бы поэтъ не прикрылъ ея нашей народной одеждой, если бы на ея классическія формы онъ не набросилъ душегрйку новйшаго унынія’. Сочин. I, 37.} Русская литература XIX столтія раздляется на три эпохи: Характеръ первой опредляется вліяніемъ Карамзина, средоточіемъ второй была муза Жуковскаго, Пушкинъ можетъ быть названъ представителемъ третьей. Все это представительство отзывается аристократствомъ, неумстнымъ въ литератур и несправедливымъ. Можно ли сравнивать вліяніе Карамзина, преобразователя всей литературы своего времени, съ вліяніемъ Жуковскаго, дйствовавшаго на одну поэзію, который донын оставался образцомъ въ одномъ своемъ род, слдовательно, также не могъ имть вліянія на литературу вообще?… Жуковскій и Пушкинъ были преобразователями въ поэзіи, но едва ли малйшее вліяніе имли они на общій духъ нашей литературы, едва ли сколько-нибудь возбуждали они дятельность въ современныхъ прозаикахъ, ‘ибо поэзія не составляетъ еще всей литературы. Вліяніе писателя на литературу возможно только тогда, когда сочиненія его образуютъ какую нибудь эстетику: такъ Карамзинъ былъ истиннымъ свтиломъ русскихъ литераторовъ его времени. Въ Письмахъ Рус. Пут. онъ явился и критикомъ, и поэтомъ, и собственно эстетикомъ, въ послдующихъ сочиненіяхъ своихъ онъ былъ образцомъ почти во всхъ родахъ: и мы понимаемъ его вліяніе на литературу. Напротивъ, Жуковскій и Пушкинъ превосходные поэты, но частные представител въ литератур не могли подвинуть впередъ эстетики общества… Посл Карамзина у насъ не было уже ни одного писателя, увлекавшаго за собою всю литературу и съ нею публику, но долгъ справедливости и благодарности требуетъ замтить въ числ людей достойныхъ воспоминанія, оживлявшихъ въ свое время литературу нашу — Н. И. Греча. Сей умный образованный, изящный писатель оказалъ словесности нашей услуги важныя. Онъ первый началъ говорить языкомъ правды и безпристрастія, съ писателями русскими. Братство, кумовство и ложная знаменитость доходили у насъ до смшного. Гречъ возсталъ противъ нихъ, и показалъ первый примръ благородной смлости въ критик на грамматики Рос. Акад. Въ теченіе десяти лтъ Гречъ почти одинъ оживлялъ журнальную и критическую часть нашей литературы. Вокругъ него образовалась семья петербургскихъ литераторовъ, дотол незамтная, ибо для нея не было органа прежде появленія Греча. Но важнйшая заслуга, оказанная симъ писателемъ, состоитъ съ его изысканіяхъ касательно русскаго языка. Не одн Грамматики Греча, но его почти 20 лтнія изданія журналовъ, всегда представлявшихъ образецъ правильнаго прекраснаго слога, его грамматическія битвы чрезвычайно много способствовали очищенію и усовершенствованію русскаго языка. Не забудемъ и того, что онъ образовалъ многихъ литераторовъ, бывшихъ сначала его сотрудниками. Въ доказательство сего назовемъ г. Булгарина, съ признательностью сказавшаго публик (въ предисловіи къ своимъ сочиненіямъ), что познаніями въ русской литератур онъ обязанъ Гречу’.— Въ томъ же No . Т. читаемъ: ‘Писали, и неоднократно, что издатель Телегр. заключилъ вчный миръ и союзъ съ Н. И. Гречемъ и . В. Булгаринымъ и что вслдствіе сего все издаваемое издателями Св. Пч. будетъ хвалимо въ Тел., а все издаваемое издателемъ Тел. будетъ превозносимо въ Св. Пч. Правда, что издатели Св. Пч. и издатель Тел. ршительно прекратили пустыя перепалки журнальныя, но надобно быть А. . Воейковымъ, дабы предполагать, что этотъ миръ ведетъ къ систем взаимнаго хваленія. Пусть Лит. Газ., Славянинъ и Карманная Книжка, какъ имъ угодно перехваливаются, Гречъ, Булгаринъ и Полевой никогда не будутъ говорить другъ о друг того, въ чемъ не убждены разсудкомъ, никогда не скажутъ того, чего въ самомъ дл не чувствуютъ, и если бы кто-нибудь изъ нихъ что-нибудь издалъ, то похвала всегда будетъ куплена только достоинствомъ сочиненія или перевода’.

Св. Пч. No 4, янв. 9.— Сочувственное оповщеніе объ Исторіи Рус. народа. Исторія названа первымъ опытомъ исторіи ‘въ дух критическо-философскомъ’.— ‘Взглядъ у него врный, множество заблужденій гаснетъ предъ его критическимъ свтильникомъ… Кто желаетъ знать отечественную исторію, тотъ непремнно долженъ прочесть книгу Полевого’.

Сынъ От. No 2, янв. 11.— ‘Вышелъ первый томъ Исторіи Рус. Нар. г. Полевого, книга достойная вниманія отечественной публики. Г. Полевой является намъ въ ней умнымъ, безпристрастнымъ и проницательнымъ критикомъ’… Въ заключеніи замтки: ‘Критика ожидаетъ теперь самого г. Полевого: любопытно будетъ видть, въ какомъ образ появится сія критика въ нкоторыхъ журналахъ. Посмотримъ. А шуму будетъ довольно!’

Л. Г. No 3, янв. 10.— Замтка Пушкина,— (не подписанная его именемъ, какъ и вс статьи и замтки его въ Л. Г.).— Указывая на необходимость появленія Л. Г. въ виду необходимости создать у насъ критику, въ самыхъ широкихъ ея приложеніяхъ, поэтъ отмчаетъ въ заключеніе частную необходимость появленія газеты: ‘Впрочемъ, Лит. Газ. была у насъ необходима не столько для публики, сколько для нкотораго числа писателей, не могшихъ по разнымъ отношеніямъ являться подъ своимъ именемъ ни въ одномъ изъ петербургскихъ или московскихъ журналовъ’ {V, 72—73.}. Л. Г. No 4, янв. 16.— Первая статья Пушкина противъ Исторіи Полевого {73—76. Въ изданіи Лит. Фон. обозначено, что первая статья была помщена въ No 4, 12, 32, а вторая 51, 54, 61, 65.— ошибочно. Статьи Пушкина объ Исторіи P. Н. помщены лишь въ 4 и 12 въ 61 вовсе нтъ статьи объ Ист. Рус. Нар., а въ остальныхъ NoNo — не принадлежатъ Пушкину.}.

Лит. Газ. No 5, янв. 21.— Сочувственный отзывъ Пушкина о Юріи Милославскомъ {V, 84—85.}, въ томъ же No.— О запискахъ Самсона {V, 85—86.}.

Моск. Т. No 3, февр.— ‘Понятія о литературной знаменитости нын совсмъ перепутались. Прежде идея о ней была весьма ясна и проста. Русскіе критики составляли тріумвиратъ: Жуковскій, Батюшковъ, кн. Вяземскій. О сихъ писателяхъ никто и ничего, кром похвалъ, говорить не смлъ. Посл нихъ слдовалъ другой тріумвиратъ, юная надежда наша: Пушкинъ, Баратынскій, бар. Дельвигъ. А затмъ шла остальная многочисленная дружина. Теперь Батюшковъ похищенъ у насъ горестными обстоятельствами, Пушкинъ шагнулъ выше и дале и товарищей и стараго тріумвирата. Какъ же и и что составило созвздіе знаменитыхъ? Явились многіе вновь (Языковъ, Шевыревъ, Погорльскій, Погодинъ. Хомяковъ, Тютчевъ, Деларю)… Явились люди, ршительно не принадлежащіе къ знаменитымъ… Иные изъ старыхъ (напр. Воейковъ) получили отставку изъ знаменитыхъ. Несмотря на неблагосклонность знаменитыхъ людей, нын говорятъ, что, напр.: Булгаринъ, Вронченко, Козловъ суть отличные писатели наши, не уступающіе весьма превозносимымъ писателямъ, что, несмотря на вс усилія, старый аристократизмъ — который установился-было въ нашей литератур, распался, сдлался смшонъ, исчезъ, и — навсегда. Скажемъ ли?.. Стихи кн. Вяземскаго, Баратынскаго, и самого Пушкина перестали быть безусловнымъ, всегда драгоцннымъ украшеніемъ и подкрпленіемъ Альманаховъ и журналовъ, дерзкіе требуютъ отъ нихъ не одной подписи знаменитаго имени, но достоинства внутренняго и изящества вншняго. Критика сдлалась откровенне, строже. Многимъ изъ знаменитыхъ все это куда какъ не нравится, но возраженія ихъ походятъ боле на крикъ оскорбленной гордости, нежели на голосъ правды и сознанія въ собственныхъ достоинствахъ’.

Лит. Газ. No 10, февр. 15.— Замтка Пушкина о статьяхъ кн. Вяземскаго, въ которой поэтъ защищаетъ своего друга отъ нападеній, поднявшихся на него въ журналахъ: ‘Критическія статьи кн. Вяземскаго носятъ на себ отпечатокъ ума тонкаго, наблюдательнаго, оригинальнаго. Часто несоглашаешься съ его мыслями, но онъ заставляетъ мыслить. Даже тамъ, гд его мннія явно противорчатъ нами принятымъ понятіямъ, он невольно увлекаютъ необыкновенною силою разсужденія (discussion) и ловкостью самого софизма. Эпиграмматическіе разборы его могутъ казаться обидными самолюбію авторскому, но кн. Вяземскій можетъ смло сказать, что личность его противниковъ никогда не была имъ оскорблена: они же всегда преступаютъ черту литературныхъ преній, и поминутно, думая напасть на писателя, вызываютъ на себя негодованія члена общества и даже гражданина. Но должно ли на нихъ негодовать? Не думаемъ. Въ нихъ боле извинительнаго незнанія приличій чемъ предосудительнаго намренія. Чувство приличія зависитъ отъ воспитанія и другихъ обстоятельствъ. Люди свтскія имютъ свой образъ мыслей, свои предразсудки, непонятные для другой касты. Какимъ образомъ растолкуете вы мирному алеуту поединокъ двухъ французскихъ офицеровъ? Щекотливость ихъ покажется ему чрезвычайно странною, и онъ чуть ли-не будетъ правъ.— Доказательствомъ, что журналы наши никогда, не думали выходить изъ границъ благопристойности, служитъ ихъ добродушное изумленіе при таковыхъ обвиненіяхъ и ихъ единогласное указаніе на того, чьи произведенія боле всего носятъ на себ печать ума свтскаго и тонкаго знанія общежитія’ {V, 87—88.}. Лит. Газ. No 12 февр. 25.— Вторая статья Пушкина объ исторіи рус. народа {V, 76—78.}. Непосредственно за ней напечатана его же замтка — ‘О карикатур въ Англіи’: ‘Англія есть отечество карикатуры и пародіи. Всякое замчательное происшествіе даетъ поводъ къ сатирической картинк: всякое сочиненіе, ознаменованное успхомъ, подпадаетъ подъ пародію. Искусство поддлываться подъ слогъ извстныхъ писателей доведено въ Англіи до совершенства. Вальтеръ-Скотту показывали однаждв стихи, будто бы имъ сочиненные. ‘Стихи, кажется, мои’, отвчалъ онъ смясь: ‘я такъ много и такъ давно пишу, что не смю отречься отъ этой безсмыслицы!’ — Не думаю, чтобы кто-нибудь изъ извстныхъ нашихъ писателей могъ узнать себя въ пародіяхъ, напечатанныхъ недавно въ одномъ изъ московскихъ журналовъ. Сей родъ шутокъ требуетъ рдкой гибкости слога: хорошій пародистъ обладаетъ всми слогами, а нашъ едва ли и однимъ. Впрочемъ, и у насъ есть очень удачный опытъ г-нъ Полевой очень забавно пародировалъ Гизота и Тьерри’ {V. 88.}. (Пушкинъ, пользуясь случаемъ бросить косвенный упрекъ Истеріи Полевого, иметъ въ виду пародіи на стихотворенія Пушкина, Дельвига, Вяземскаго, Баратынскаго подъ псевдонимами еокритова, Шолье-Андреева и пр., пародіи дйствительно вполн безцвтныя).

. Т. No 5, мартъ.— Почему прославляютъ ‘Монастырку’ Погорльскаго въ Лит. Газ.? задаетъ вопросъ рецензентъ . Т.— ‘Чмъ хуже ‘Монастырки’ едора, повсть г. Сумарокова? Занимательности въ ней еще боле. Слогъ не современный?.. По неужели за то прославляютъ ‘Монастырку’, что она гладенько написана?… Неужели отъ того молчатъ о ‘едор’ или не хвалятъ ее, что слогъ ея устарлъ для нашего времени? Нтъ, истинная причина… ‘но вы умны: смекайте сами!’ Если бы у сочинителя едоры были пріятельскія сношенія съ какими-нибудь еокритами подъ душегрйкой новйшаго унынія, то давно бы — давно гремла труба хвалы о едор между нсколькими десятками читателей какой нибудь новой газеты. Но видно эта участь, осталась ‘Монастырк’: счастье ея!.. По выход въ свтъ окончанія сего романа мы надемся поговорить о немъ подробне. Но теперь упомянемъ еще объ одномъ достоинств книги Г. Погорльскаго. Она напечатана чрезвычайно красиво, со всею исправностью типографіи Г-на Греча, и такъ просторно, что разв только двухъ-срочныя страницы въ Сочиненіяхъ Бар. Дельвига перещеголяютъ ее въ семъ отношеніи… Изданіе едоры довольно бдно’.

Въ Новомъ живописц (при томъ же No — . Т.). ‘Первый поэтъ современный издаетъ прелестную поэму, публика въ восторг. Черезъ пять лтъ тотъ же поэтъ издаетъ окончаніе поэмы и столь же прелестное: публика холодна. Отчего? Тотъ отстаетъ, кто сидитъ на одномъ мст. Въ десять лтъ и на Наполеона прошла мода, въ 1804 году народы звали его короноваться въ Миланъ, въ 1815 г. онъ самъ ушелъ на Беллерофонтъ’.

(Св. Пч. No 30, мартъ 11 — уже упомянутая первая статья Булгарина, направленная противъ личности Пушкина — Анекдотъ).

. Т. No 6 мартъ. Рецензіи, напечатанныя одна за другой — на Дм. Самозванца Булгарина, на Евг. Онгина, и на Грамматику Греча. Въ первой посл введенія сказано: ‘Приступаю къ разсмотрнію романа ‘Дм. Самозванецъ’, сочиненнаго моимъ короткимъ пріятелемъ ад. Венед. Булгаринымъ, и о сихъ моихъ сношеніяхъ съ авторомъ предварительно увдомляю всхъ, острящихъ жало на новое произведеніе моего друга… Да! новое произведеніе автора Ив. Выжигина оживило нашу бдную словесность и ршительно перевшиваетъ вс тридцати или двадцати страничныя поэмочки знаменитыхъ, вс альманачные отрывки, вс посланія къ тому и другому, вс стихи въ альбомы княженъ и графинь, даже все то, что скромная любоиспытательность досел предложила слуху, любознательному, не услаждающемуся бряцаніемъ кимваловъ и мди звенящей’. Во всей стать разсыпаны похвалы автору романа: ‘Булгаринъ мастерски воспользовался сими противорчіями… Авторъ въ повствованіи своемъ очень врно слдовалъ за исторіей… Для обозначенія характеровъ, Булгаринъ употреблялъ то же самое мастерство, которое бываетъ такъ цнимо въ произведеніяхъ знаменитыхъ живописцевъ…’ Въ заключеніи статьи: ‘Повторяю еще разъ: романъ Булгарина есть произведеніе истинно европейское, свидтельствующее объ успхахъ просвщенія нашего отечества’. Рецензія на Онгина: ‘Стихотворенія А. С. Пушкина въ нашей литератур можно уподобить сверному сіянію среди мрака полярныхъ странъ…. Среди ныншнихъ нашихъ льдовъ и снговъ Пушкинъ есть явленіе утшительное. Жалемъ объ одномъ: зачмъ столь блестящее дарованіе окружено обстоятельствами, самыми неблагопріятными? Освободиться отъ нихъ очень трудно, если не совсмъ невозможно. Будь Пушкинъ въ такой литератур, въ такомъ обществ, гд все перечувствовано, все объяснено, все, что обстоятельства заставляютъ его вносить въ свою поэзію: онъ сталъ бы на весьма высокой степени… Конечно, Байронъ не увлекъ бы съ собою вка, если бы онъ выражалъ только то, что соотечественникъ его читаетъ въ Шекспир, или чувствуетъ въ парламент, или презираетъ въ собраніяхъ фашіонеблей и на шумныхъ сборищахъ лондонской черни. Но у насъ все это ново, все это насъ поражаетъ, какъ поражаютъ дтей вседневныя дянія людей взрослыхъ. Мы еще дти и въ гражданскомъ быту, и въ поэтическихъ ощущеніяхъ. Пушкинъ не можетъ освободиться отъ русскихъ чувствъ при взгляд на жизнь общественную, и потому-то онъ кажется такъ слабъ въ сравненіи съ Байрономъ, изображавшимъ въ нкоторыхъ сочиненіяхъ своихъ то же, что представляетъ намъ Пушкинъ въ Онгин. ‘Гостиныя, двы и модники, герои деревень, городовъ и баловъ. Какой подвигъ взглянуть на нихъ сардонически!’ Вотъ господствующая мысль въ Онгин, которую, можетъ быть, и самъ творецъ сего романа худо объясняетъ себ, ибо иначе онъ увидлъ бы, что тсниться вокругъ нея въ семи стихотворныхъ главахъ утомительно и для него, и для читателей. Первая глава Онгина и дв-три послдовавшія за нею, нравились и плнили, какъ превосходный опытъ поэтическаго изображенія общественныхъ причудъ, какъ доказательство, что и нашъ гордый языкъ, наши московитскія куклы могутъ при отзывахъ поэзіи пробуждаться и составлять стройное, гармоническое цлое. Но опытъ все еще продолжается, краски и тни одинаковы, и картина все та же. Цна новости исчезла — и тотъ же Онгинъ нравится уже не такъ, какъ прежде. Надобно прибавить, что поэтъ и самъ утомился. Въ нкоторыхъ мстахъ 7-ой главы. Онгина онъ даже повторяетъ самъ себя… Нельзя указать на ршительныя повторенія, но перевернутыхъ и вмст одинаковыхъ намековъ и мыслей есть довольно… Онгинъ есть собраніе отдльныхъ безсвязныхъ замтокъ и мыслей о томъ о семъ, вставленныхъ въ одну раму, изъ которыхъ авторъ не составитъ ничего, имющаго свое отдльное значеніе. Онгинъ будетъ поэтическій Лабрюеръ, рудникъ для эпиграфовъ, а не органическое существо, котораго части взаимно необходимы одна для другой’. Въ той же рецензіи опровергаются обвиненія. находящіеся въ связи съ замткой Пушкина въ No 12. Лит. Газ.:

‘Какой-то — видно умный и благонамренный человкъ!— торжественно возгласилъ, что въ Тел. печатаются пародіи на стихотворенія Пушкина, Неугодно ли Г. Возглашателю указать хоть на одну пародію? Или неугодно ли ему самому написать пародію, напр., на Онгина? А мы отказываемся отъ этого, ибо до сихъ поръ еще не замтили въ Пушкин тхъ сторонъ, которыя могли бы отражаться въ зеркал насмшки. Если въ Тел. и печатаются пародіи, если въ нихъ и узнаютъ своихъ дтищъ нкоторые поэты, то изъ этого не слдуетъ, чтобы тамъ же были и пародіи на Пушкина.’

(Лит. Газ. No 20. апр. 6—статья Пушкина — О Запискахъ Видока). Лит. Газ. No 20, замтка Пушкина О личностяхъ въ критик: ‘Требуетъ ли публика извщенія, что такой-то журналистъ не хочетъ больше снимать шляпы передъ такимъ то поэтомъ или прозаикомъ? Конечно нтъ, но журналисты объ этомъ публикуютъ, чтобъ его товарищъ, получающій по пріязни даромъ листки его (къ которому бы не мшало ему лучше зайти мимоходомъ, да словесно объявить о томъ), узналъ эту важную для нихъ новость. Впрочемъ такія извщенія излагаютъ иногда съ нкоторою дипломатическою важностію. Въ одномъ московскомъ журнал вотъ какъ отзываются о книг, въ которой собраны статьи разныхъ писателей: ‘Она не блеститъ именами знаменитаго созвздія русскихъ поэтовъ и прозаиковъ. Жалть ли объ этомъ? По крайней мр мы не пожалемъ’. Эти господа ‘мы’ другъ друга врно понимаютъ, но доврчивому скромному и благомыслящему читателю понять здсь нечего, Какъ можно не пожалть, что въ книг нтъ ни одной статьи, написанной человкомъ съ отличнымъ талантомъ? Наконецъ всего смшне, что и самъ критикъ, сначала общавшій не жалть объ этомъ, признается посл, что въ этой книг, которой ему не хотлось бы осуждать, нтъ ни одной статьи путной: въ 1-ой стать нтъ общности, во 2-ой авторъ не уметъ разсказывать, 3-ю читать скучно, 4-я старая псня, въ 5-й надодаютъ офицеры съ своимъ питьемъ, дою, чаемъ и трубками, 6-я перепечатана, 7-я тоже, и такъ дале. Вотъ до какого противорчія доводятъ личности. Ужели названія порядочнаго и здравомыслящаго человка лишились въ наше время цны своей?’ {V, 93—94.}.

Лит. Газ. No 23, апр. 21. ‘Вс благоразумные люди предвидли, что дружб Тел. съ Сын. От. не долго сдобровать, но никто не могъ угадать, что сей недавно заключенный союзъ рушится такъ скоро. Вотъ слова изъ Сын. От. (No 15, стр. 165), которыя какъ бомба, пущенная въ непріятельскій станъ, возвстили крутой неожиданный разрывъ перемирія: ‘Нын нкто г-нъ Николай Полевой въ сочинительскомъ пылу о дарованіяхъ и знаніяхъ своихъ возмечтавъ, первый томъ Ист. Рус. Нар. напечаталъ и тамъ равномрно свои суесловія о происхожденіи Руссовъ помстилъ’. Лит. Газ. конечно сочувствуетъ мннію Греча также какъ и совстливому молчанію о роман ‘Дм. Самозванецъ, но не можетъ одобрить ‘личностей и непристойныхъ выходокъ, хотя бы предметами оныхъ и были люди, коихъ мннія и литературныя дйствія въ совершенномъ противорчіи съ нашими. Выраженіе: ‘нкто г-нъ Николай Полевой’ есть выраженіе не литераторское, невжливое. Осуждайте твореніе, но имйте всегда уваженіе къ лицу’.

Въ томъ же No ‘О дух партій, о литературной аристократіи’. Статья кн. Вяземскаго {Сочин. кн. Вяземскаго II, 156—159.}.— ‘Если врить нкоторымъ указаніямъ, то въ литератур нашей существуетъ какой-то духъ партій, онъ силится возстановить какую-то аристократію именъ. Указаніи эти повторяются отголосками журнальными, но нигд не объясняются убдительными доказательствами, а мннія безъ ясныхъ уликъ остаются предубжденіями, предразсудками, не заслуживающими вры… У насъ можно опредлить дв главныя партіи, два главные духа, если непремнно хотть ввести междоусобіе въ домашній кругъ литературы нашей… Къ первому разряду принадлежатъ литераторы съ талантомъ, къ другому литераторы безталанные. Мудрено ли, что люди возвышенные мыслями и чувствами своими, сближаются единомысліемъ и сочувствіемъ?.. Союзъ людей возвышенныхъ по своимъ дарованіямъ и нравственности скрпленъ и освященъ самой природою: они — союзники, а противники — ихъ сообщники. Сообщество сихъ послднихъ неврно, непрочно, какъ страсти, личныя выгоды, разсчеты корысти, служащіе зыбкимъ основаніемъ симъ случайнымъ сдлкамъ… Не говоримъ уже о несостоятельности отношеній сихъ задорныхъ мирмидоновъ къ лицамъ, которыя стоятъ на вершин для нихъ недосягаемой, къ лицамъ, предъ которыми то повергаются они на колни, то въ забавномъ напряженіи кидаютъ передъ ними дтскую свою рукавичку. Нтъ! слдуйте за движеніями ихъ отдльныхъ и частныхъ междоусобій, читайте журналы, сіи обличительныя хроники анархической литературы нашей, въ коихъ написанное за годъ, за недлю, въ явномъ противорчіи съ написаннымъ сегодня, въ которыхъ вчерашній врагъ готовится въ завтрашніе друзья, и наоборотъ, и вы увидите на которой сторон заводятся партіи, заключаются и разстраиваются союзы. Мы уже сказали, разумется, есть аристократія дарованій. Природа дйствуетъ также въ смысл нкотораго монархическаго порядка: совершеннаго равенства не существуетъ нигд’… ‘Лукавство, пронырство, ничмъ не возмущаемое упрямство, никакими средствами не пренебрегающая дерзость, вырывали иногда случайную побду изъ рукъ мене дятельнаго, боле безкорыстнаго достоинства. И т, которые у насъ боле другихъ говорятъ объ аристократическомъ союз, будто существующемъ въ литератур нашей, твердо знаютъ, что этотъ союзъ не опасенъ выгодамъ ихъ, ибо не онъ занимается текущими длами литературы, не онъ старается всякими происками, явными и тайными, овладть источниками ежедневныхъ успховъ и преклонить къ себ, если не уваженіе, то благосклонность, которая гораздо податливе перваго.. Справьтесь съ вдомостями нашей книжной торговли, и вы увидите, что если одна сторона литературы нашей уметъ писать, то другая уметъ печатать, съ цлью скоре продать напечатанное. А это умнье родъ майората, безъ коего аристократія не можетъ быть могущественной. Мы живемъ въ вк промышленности: теоріи уступили поле практик, надежды — наличнымъ итогамъ… Невинность публики идетъ своимъ чередомъ, но воздайте и каждому свое: припишите часть успховъ снаровк и ловкости писателей. Нкоторые изъ нихъ были уже заране провозглашены друзьями своими и ловкими товарищами. Напр. ‘Ист. Рус. Нар.’ и ‘Ив. Выжигинъ’, сіи книжные близнецы нашего времени, сіи Иванъ и Марья въ царств литературнаго прозябанія, имли гораздо боле расхода, чмъ нсколько другихъ твореній, заслуживающихъ истинное уваженіе. Такимъ образомъ литературной промышленности, которая есть существенная аристократія нашего вка, нечего попустому заботиться и кричать о такъ называемой аристократіи, которая чужда оборотовъ промышленности

С. О. No 16. Апр. 19.— Опять литературный крючекъ.— ‘Издатель Л. Г. въ общемъ собраніи своихъ сотрудниковъ уже давно ршилъ, что вс сочиненія г-на Булгарина никуда не годятся именно потому, что этотъ г-нъ Булгаринъ иметъ весьма дурной вкусъ, не восхищается рубленной прозой, называемой пріятелями сочинителей стихами, подражаніемъ древнимъ, прикрытымъ душегрйкой новйшаго унынія и смло говоритъ, что кто не знаетъ не только греческаго и латинскаго языка, ни даже нмецкаго, тотъ не подражаетъ древнимъ а передразниваетъ ихъ’… ‘Г-нъ Булгаринъ сущій литературный еретикъ!.. Этотъ г. Булгаринъ даже не любитъ неудачныхъ подражаній Байрона и — о дерзость!— требуетъ отъ своихъ сотрудниковъ прилежанія и безпристрастныхъ извстій о книгахъ… Дло ршенное: г-на Булгарина надобно согнать съ литературнаго поприща, заставить публику не читать его сочиненій и не врить его критикамъ, потому что онъ поклялся быть безпристрастнымъ и не признаетъ литературной аристократіи. Какъ же это исполнить? Бранить въ Л. Г. (Выноска: ‘Которая сама сказала о себ, что издается не для публики, но только для нкотораго числа писателей и, сознаемся, держитъ крпко слово). Все, что онъ напишетъ въ каждомъ No, стрлять въ него впрямь или вкось. Похвально!— Повторять все, что будетъ сказано дурного въ. пяти частяхъ свта объ его сочиненіяхъ и умалчивать о хорошемъ. Если же гд либо сказано будетъ двусмысленно или хорошее перемшано съ дурнымъ, то выбирать одно дурное. Ршено и приговоръ приведенъ въ исполненіе посредствомъ нижней земской литературной полиціи’… ‘Съ какою цлью Л. Г. выписала одну фразу изъ нмецкой рецензіи въ предосужденіе г. Булгарину и умолчала о томъ, что говорится хорошаго объ его сочиненіяхъ? Хорошо ли такимъ образомъ выдергивать рченія безъ послдующаго смысла? Пусть на это отвчаютъ сами читатели. Любопытно однакоже знать, чтобы сказали строгіе нмецкіе критики, если бы перевесть на нм. языкъ существующія въ русскомъ язык разныя пошлыя идилліи: напр. Дамонъ, Купальницы, Титиръ и Зоя? Чтобы сказали ученые нмцы объ этихъ стихахъ, будто бы въ подражаніе древнимъ, стихахъ, которые за недосугомъ подбирать рифмы, превратились въ древній размръ?.. Если бы нмцы знали по-русски, то сказали бы объ этихъ стихахъ тоже самое что Вст. Евр.: это стихи — хи, хи, хи!’…

Л. Г. No 24. Апр. 26.— ‘Въ No 18 Л. Г. мы выписали начало статьи о перевод сочиненій г. Булгарина на нм. языкъ… Издатели С. О. напечатали конецъ той же статьи нм. журн., въ которомъ рецензентъ хвалитъ не разсказъ г. Булгарина, а подвигъ русскихъ войскъ при переход черезъ Кваркенъ. Желая не лишать читателей всей статьи о сочиненіяхъ г. Булгарина, для полноты оной мы выписываемъ то, что составляетъ середину ея, т.-е. что было недосказано въ Л. Г. и пропущено въ С. О.’… Середина, дйствительно, нелестная для Булгарина.

С. О. No 17. Апр. 26.— ‘Смсь’.— ‘Въ Москв ходитъ по рукамъ и пришла сюда для раздачи любопытствующимъ эпиграмма одного извстнаго поэта. Желая угодить нашимъ противникамъ и читателямъ и сберечь сіе драгоцнное произведеніе отъ искаженія при переписк, печатаемъ оное: ‘Не то бда, что ты полякъ, Костюшка ляхъ, Мицкевичъ ляхъ, пожалуй будь себ татаринъ,— и въ томъ не вижу я стыда: будь жидъ и это не бда, но то бда, что ты аддей Булгаринъ (Выноска: ‘Правда бда — но кому? не литературнымъ ли трутнямъ, Цапхалкинымъ, Задушатинымъ и т. п.’ Примчаніе наборщика). Л. Г. No 26. Мая 6.— Разговоръ въ книжной лавк.— ‘Разводитъ и у васъ разсадникъ свой Британецъ. Что скажешь ты: каковъ нашъ Дмитрій Самозванецъ?’ — Худое слово мн сказать о немъ гршно: а ты что думаешь?— ‘О вовсе не одно!’ — Да ты читалъ его?— ‘Къ несчастью!’ — То другое: я — нтъ и въ споръ нейду: ты правъ, но правъ я вдвое’.— Въ томъ жеNo ‘Смсь’ — ‘Несносная книга! безконечные, скучные монологи, безхарактерныя лица! Нтъ ни исторической правды въ нравахъ, ни даже хорошаго живого слога! И все это такъ длинно, длинно, длинно!’ — Вскрикиваетъ въ нетерпливой досад читатель,— и съ розмаху бросаетъ подъ столъ недочитанный первый томъ новаго романа. Поврятъ ли? Авторское самолюбіе (или употребимъ точне) авторское самохвальство уметъ и здсь перетолковать слова и дла въ свою пользу: быстрый полетъ тучнаго романа подъ столъ называетъ онъ жаркимъ ему пріемомъ отъ читающей публики. On est toujours un peu Gascon!’ (Изъ: Le nouveau Trilby).

Лит. Газ. No 30. Мая 26 было помщено стихотвореніе Пушкина. Посланіе къ K. Н. Б. Ю*** (извстное по Собраніямъ Сочиненій подъ заглавіемъ къ Вельмож).

. Т. No 10. Май. Новый живоп. общества и литер.— ‘Утро въ кабинет знатнаго барина’.— Къ князю невжестному и изнженному человку, только что вышедшему изъ своей спальни въ дурномъ настроеніи, изъ за письма, полученнаго имъ отъ своей любовницы. Секретарь Подлецовъ подаетъ ему дла для разсмотрнія. Князь, скучая, подписываетъ. Выслушавъ послднее прошеніе о пенсіи, онъ нетерпливо обращается къ секретарю: ‘Ну, ее къ чорту — давай скорй (подписываетъ) — но боле ничего не подавай мн (Подлецовъ хладнокровно складываетъ бумаги)… Скажи, что у тебя смшного? Подл.: Вотъ листокъ какой-то печатный, кажется, стихи Вашему Сіятельству. Кн.: (взглянувъ). Какъ? стихи мн? А!— это того стихотворца… Что онъ вретъ тамъ? Подл.: Да, что то много. Стихотворецъ хвалитъ васъ, говоритъ, что вы мудрецъ: умете наслаждаться жизнью, покровительствуете искусствамъ, здили въ какую-то землю только за тмъ, чтобы взглянуть на хорошенькихъ женщинъ, что вы пили кофе съ Вольтеромъ и играли въ шашки съ какимъ то Бомарше… Кн.: Нтъ? Такъ онъ не даромъ у меня обдалъ (беретъ листокъ). Какъ жаль, что по русски! (читаетъ). Не дурно, но что то много, скучно читать. Вели перевесть это по французски, и переписать экземпляровъ пять, я пошлю кое кому, а стихотворцу скажи, что по четвергамъ я принимаю его всегда обдать у себя. Только не слишкомъ вжливо обходись съ нимъ, вдь эти люди забывчивы, ихъ надобно держать въ черномъ тл.— Послушай-ка — братецъ! притвори дверь, и подойди поближе. Скажи, что ты узналъ о моей втренниц? и пр.’.— Эта сцена продолжала цлый рядъ подобныхъ, въ которыхъ высмивалась ничтожность высшаго общества. Приведенная сцена оканчивается комическимъ шаржемъ, выставляющимъ въ жалкомъ вид князя, заключительныя слова камердинера выражаютъ ея тенденцію: ‘Неужели у многихъ баръ такъ проходитъ утро въ кабинет? (смется). Не знаю! мы люди темные’…

Л. Г. No 31. Мая 31. Рецензія на Ист. Рус. Нар. Въ заключеніи сказано: ‘Нельзя же думать, что трудъ новаго историка еще не совершенъ, что II общанныхъ томовъ пока таятся еще въ голов автора тогда, когда они уже проданы не книгопродавцу, который можетъ пуститься на удачу предпріятія и такъ сказать на волю Божію, но частнымъ подписчикамъ, которые подписываются на наличное. Такое предположеніе было бы легкомысленно и оскорбительно для добросовстности автора. Дай Богъ автору и всмъ авторамъ здоровья и долголтья, но въ добрый часъ молвить, а на худой промолчать: вдь жизнь ихъ не застрахована на такой то срокъ. Во всхъ образованныхъ земляхъ, у всхъ честныхъ людей открывается подписка и собираются съ подписчиковъ деньги, когда сочиненіе уже написано и готово къ печати. Сочиненіе можетъ быть допечатано посл жизни автора, если онъ умретъ въ это время, смерть его оплакивается ближними и добрыми людьми, по крайней мр не сбывается пословица: плакали денежки. А между тмъ и второго тома еще нтъ: друзья автора распускаютъ извстіе, что онъ сжегъ второй томъ, бывъ недоволенъ трудомъ своимъ. Это огненное очищеніе, этотъ Божій судъ среднихъ вковъ приноситъ честь уничиженію авторскому, но тутъ слдуютъ два вопроса: Отчего не сожженъ и первый томъ, и причемъ останутся подписчики? При одномъ пепл, что ли’?

Лит. Газ. No 32. Іюня 5.— Эпиграмма Баратынскаго. ‘Онъ вамъ знакомъ. Скажите кстати: Зачмъ онъ такъ не терпитъ знати’? Затмъ, что онъ не дворянинъ. ‘Ага! нтъ дйствій безъ причинъ! Но почему чужая слава его такъ бситъ’?— Потому, что славы хочется ему, а на нее Богъ не далъ права, что не хвалилъ его никто, что плоскій авторъ онъ.— ‘Вотъ что’!

Лит. Газ. No 34. Іюня 16.— Рецензія Дельвига на нмецкій переводъ Ив. Выжигина, рецензентъ, не сочувствуя тому, что романъ переведенъ, говоритъ, что иностранцы не найдутъ въ немъ ‘ни характеровъ, ни нравовъ, ниже нравственности, и сатиры, общанныхъ на лист, не отыщутъ даже интереса романовъ Коцебу, Списса, Дюкре-Дюмениля и прочихъ своихъ посредственныхъ романистовъ, и только заключатъ, что въ Россіи нтъ еще хорошихъ романовъ, если вря предисловію г. переводчика, Ив. Выжигинъ въ семь дней у насъ раскупился. Но и сему объявленію переводчика врядъ ли они поврятъ, опытами убжденные въ истин пословицы: A bon mentir, qui vient de loin, и пр.’. Въ томъ же No: ‘Люди недальновидные, но любящіе и привыкшіе отдавать себ отчетъ во всемъ ими прочитанномъ, осуждали между прочимъ въ Ив. Выжигин неопредленность времени, въ которое жили и дйствовали герои сего романа. По названію государственныхъ должностей, существующихъ въ Россіи, по одежд и нкоторымъ обычаямъ думаешь, что авторъ представляетъ ныншнее время Россіи, по войн же небывалой и описаніямъ нравовъ московскихъ и петербургскихъ разувряешься совершенно въ первомъ предположеніи. Задача сія разршилась. Авторъ Выжигина съ намреніемъ закрывалъ эпоху существованія своихъ дйствующихъ лицъ, дабы представляя по своему разумнію русскіе нравы, написать исторію цлой династіи Выжигиныхъ, т.-е. въ теченіе трехъ-четырехъ лтъ выдать похожденія сына Ив. Выжигина, Петра Ив., и, можетъ быть, внука его Петра Петр., и правнука его Ив. Петр. и такъ дале. Мы получили врное извстіе что уже дв части похожденій Петр. Ив. написаны, а вс четыре впередъ запроданы книгопродавцу. Если это семейство Выжигиныхъ попадется черезъ сто лтъ кому нибудь въ руки, то какое тогдашній читатель возыметъ почтеніе къ постоянству нашему въ модахъ и обычаяхъ, видя отца, сына, внука и правнука въ одинакой одежд, съ одинакими привычками и странностями’. Л. Г. No 36. Іюня 25.— Замтка Пушкина — извстная подъ заглавіемъ: ‘О неблаговидности нападокъ на дворянство’ {V, 94—95.}. ‘Съ нкоторыхъ поръ журналисты наши упрекаютъ писателей, которымъ не благосклонствуютъ, ихъ дворянскимъ достоинствомъ и литературной извстностію. Французская чернь кричала когда-то: les aristocrates la lanterne! Замчательно, что и у французской черни крикъ этотъ былъ двусмысленъ и означалъ въ одно время аристократію политическую и литературную. Подражаніе наше не дльно. У насъ въ Россіи государственныя званія находятся въ такомъ равновсіи, которое предупреждаетъ всякую ревнивость между ними. Дворянское достоинство въ особенности, кажется, ни въ комъ не можетъ возбуждать непріязненнаго чувства, ибо доступно каждому. Военная и статская служба, чины университетскія легко выводятъ въ оное людей прочихъ званій. Ежели негодующій на преимущества дворянскія не способенъ ни къ какой служб, ежели онъ не довольно знающъ, чтобы выдержать университетскіе экзамены, жаловаться ему не на что. Враждебное чувство его, конечно, извинительно, ибо необходимо соединено съ сознаніемъ собственной ничтожности, но выказывать его неблагоразумно. Что касается до литературной извстности, упреки въ оной отмнно простодушны. Извстный баснописецъ, желая объяснить одно изъ самыхъ жалкихъ чувствъ человческаго сердца, обыкновенно скрывающееся подъ какою нибудь личиною, написалъ слдующую басню: ‘Со свтлымъ червячкомъ встрчается змя и ядомъ вмигъ его смертельнымъ обливаетъ. ‘Убійца’! онъ вскричалъ: ‘за что погибнулъ я’?— Ты свтишь!— отвчаетъ’. Современники наши, кажется, желаютъ доказать намъ ребячество подобныхъ примненій, и червячковъ и козявокъ -замнить лицами боле выразительными. Все это напоминаетъ эпиграмму (Баратынскаго), помщенную въ 32-мъ No Лит. Газ.’

. Т. No 13. Іюль.— Въ рецензіи на Сочиненія Фонъ-Визина, къ которымъ предположено было присоединить жизнеописаніе писателя, составленное кн. Вяземскимъ, сказано по этому поводу: ‘Надобно сперва выучиться говорить, а потомъ думать, вотъ правило несомнительно врное! Наши литераторы его не знаютъ и идутъ наоборотъ: сперва думаютъ, а потомъ говорятъ. Гд же надобно учиться говорить? Разумется не въ пыльномъ кабинет, не изъ книгъ, но въ свт, и — прибавимъ, большомъ свт, куда наши литераторы не заглядываютъ. Какъ же хотть, чтобы русскія книги читалъ кто нибудь, кром мужиковъ и гостиннодворскихъ сидльцевъ? Только тогда, когда писатели свтскіе, люди высшаго тона станутъ писать, заставятъ читать дамъ и свтскихъ людей, когда въ промежуткахъ мазурокъ и котильоновъ литература будетъ составлять предметъ разговора, когда русская книга будетъ лежать и въ диванной красавицы и на туалет щеголя, не пугая ихъ ни Скиской наружностью, ни грубымъ не свтскимъ языкомъ — тогда только можно общать успхъ литератур. Этого-то мы ждемъ отъ труда кн. Вяземскаго’. Въ заключеніи рецензентъ выражаетъ нетерпливое ожиданіе жизнеописанія Фонъ-Визина,— ‘явленія достопамятнаго не мене идиллій нашего еокрита-Дельвига, псенъ нашего Беранже-Языкова и Посланія Пушкина къ K. Н. Б. Ю.’.

Св. Пч, No 90. 29 іюль.— ‘Писатели занимаются боле своей враждой, нежели выгодою публики… Безпрерывная брань и выстрлы тупословія въ одни и т же лица надоли публик, и вс журналы, которые возьмутъ въ примръ нашу печальную Лит. Газ. кончатъ какъ она. Requiem!’… ‘Въ Лит. Газ. объявили уже во всенародное услышаніе, что Издатели получили врное извстіе, будто я написалъ уже два тома новаго романа, а по благосклонности своей къ автору напередъ разругали это нерожденное дтище. Честь и слава прорицанію Л. Г. Любопытно однако знать, какъ прочла она въ голов моей два романа, и кто могъ сообщить врное извстіе, кром меня? Право, мн досадно, что противники мои такъ неловки и вмсто того, чтобы вредить мн, служатъ мн усердно, выказывая безвременно личное пристрастіе и гнвъ… и пр.’ С. П. No 94. 7 авг. ‘Второе письмо изъ Карлова на Каменный островъ… ‘Иногда залетаютъ къ намъ всти изъ Германіи и даже изъ Парижа. Такъ напр. въ нашемъ город получено письмо изъ Парижа, въ которомъ увдомляютъ, что въ чужихъ краяхъ странствуютъ нсколько юныхъ Россіянъ, которые выдаютъ себя за первоклассныхъ русскихъ поэтовъ философовъ и критиковъ и всмъ журналистамъ общаютъ сообщать извстія о Россіи, а боле о русской литератур. Тотъ самый почтенный критикъ, который выступилъ на поприще словесности въ ныншнемъ году Обозрніемъ Словесности, напечатанномъ въ альманах ‘Денница’ и назвалъ моего бднаго Выжигина книгой одного достоинства съ сонниками и гадательными книгами, а читателей Выжигина сравнилъ съ публикой толкучаго рынка — этотъ самый критикъ, одвшій музу нашего добраго издателя Л. Г. (мимоходомъ сказать столь же виноватаго во вздорныхъ критикахъ сей Газ., какъ и предъ Великимъ Моголомъ) въ душегрйку новйшаго унынія, этотъ самый почтенный критикъ наименованъ въ числ первыхъ сотрудниковъ иностранныхъ журналовъ… Другой — авторъ писемъ изъ Италіи, помщаемыхъ въ Моск. Вст. и соучастникъ по изданію сего журнала. Можешь себ представить, каково будетъ доставаться намъ въ этихъ извстіяхъ о русской литератур, и на какую степень станутъ поэты и прозаики, которыхъ издатель . Т. въ шутку назвалъ знаменитыми и литературными аристократами! Не могу удержаться отъ смха, когда подумаю, что они приняли это за правду и въ отвтъ на это заговорили въ своемъ листк о дворянств! Жаль, что Мольеръ не живетъ въ наше время. Какая неоцненная черта для его комедіи: Мщанинъ въ дворянств! Добрые люди, мн право жаль ихъ. Какой вздоръ они вскидываютъ сами на себя. Говорятъ, что Лордство Байрона и аристократическія его выходки, при образ мыслей Богъ всть, какомъ, свели съ ума множество Поэтовъ и стихотворцевъ въ разныхъ странахъ и вс они заговорили о шестисотлтнемъ дворянств! Въ добрый часъ! Дай Богъ, чтобъ это вперило желаніе быть достойными знаменитыхъ предковъ (если у кого есть они), однакожъ это не сдлаетъ глаже и умне, ни прозы, ни стиховъ.

Разсказываютъ анекдотъ, что какой-то поэтъ въ Испанской Америк, также подражатель Байрона, происходя отъ мулата или, не помню, отъ мулатки, сталъ доказывать, что одинъ изъ предковъ его негритянскій принцъ. Въ ратуш города доискались, что въ старину былъ процессъ между шкиперомъ и его, помощникомъ за этого негра, котораго каждый изъ нихъ хотлъ присвоить, и, что шкиперъ доказывалъ, что онъ купилъ негра за бутылку рому! Думали ли тогда, что къ этому негру признается стихотворецъ! Vanitus vanitatum!…’ {Полемическимъ отвтомъ Пушкина на эти слова — была Родословная, которой поэтъ — по свидтельству кн. . П. Вяземскаго — чрезвычайно дорожилъ.}.

‘Вотъ, что значитъ писать изъ мста, гд нтъ новостей! Перо, какъ волшебный жезлъ переноситъ мысль за тридевять земель, и я изъ Дерпта шагнулъ въ Парижъ, откуда упалъ въ Л. Г. и очнулся въ Африк! Помнишь ли, что въ начал года’ утверждали въ Л. Г., будто музыка и архит. не изящныя искусства и, что слушать музыку есть-то же, что грться у печи, или здить верхомъ? {Въ No 4. 1. Г. въ стать Катенина О изящныхъ искусствахъ — архит. и музык не давалось высокаго значенія на ряду съ другими искусствами: ‘Что можетъ быть высокаго въ музык отдльно отъ словъ? Рядъ стройныхъ звуковъ доставляетъ удовольствіе физическое: пріятно грться у огня, качаться на качеляхъ, кружиться въ пляск, скакать на лошади, слушать соловья въ лсу или Фильда въ концерт: но благороднйшимъ чувствамъ человка до всего этого дла нтъ’. На это было помщено возраженіе въ С. О. No 10. 8 марта.} Но это сужденіе жемчугъ въ сравненіи съ тми, что печатается въ каждомъ листк, и такъ по невол вспомнивъ объ этой Газ. вспомнишь объ Африк! Вотъ какъ мысль соединяетъ два предмета, которые съ перваго взгляда, кажется не имютъ между собой ничего общаго…’ Подписано . Б.

Л. Г. No 45. 9 авг.— ‘Въ ныншнемъ году СП. отличалась особенно неблагосклонностью къ гг. Загоскину, Пушкину и Киревскому. Причины сему отыскать не трудно. Г. Загоскинъ издалъ романъ {Юріи Милославскій.}, коего успхъ могъ повредить ходу историческаго романа г. Булгарина. Строгій приговоръ Дм. Самозванца (См. Л. Г. No 14) былъ приписанъ Пушкину (Выноска: А. С. Пушкину предлагали написать критику истор. романа г. Булгарина. Онъ отказался, говоря, чтобы критиковать книгу, надобно ее прочесть, а я на свои силы не надюсь), а въ ‘Денниц’ напечатано было слдующее мнніе объ Ив. Выжигин: ‘Пустота, безвкусіе, бездушность, нравственныя сентенціи, выбранныя изъ дтскихъ прописей, неврность описаній, притор. ность шутокъ, вотъ качества сего сочиненія, качества, которыя составляютъ его достоинства, ибо они длаютъ его по плечу простому народу, и той части нашей публики, которая отъ азбуки и катехизиса приступаетъ къ повстямъ и путешествіямъ. Что есть люди, которые читаютъ Выжигина съ удовольствіемъ и слдовательно съ пользою, это доказывается тмъ, что Выжигинъ расходится. Но гд же эти люди? спросятъ меня.— Мы не видимъ ихъ, точно также, какъ и тхъ, которые наслаждаются Сонникомъ и книгою О Клопахъ, но они есть, ибо и Сонникъ и Выжигинъ и О Клопахъ раскупаются во всхъ лавкахъ’ {Выдержка изъ Обозрнія рус. словесн., на 1829 г., напечатаннаго въ Денниц.} Замтимъ, что намъ не удалось встртить ни одного порядочнаго литератора, ни одного умнаго свтскаго человка, ни одной образованной женщины, которые бы вполн не согласились съ мнніемъ Г. Киревскаго.— Въ Allgemeine Zeit, ныншняго года напечатана статья, въ которой Г. Булгапинъ сравненъ, какъ авторъ, съ Стерномъ, Мерсье и многими другими извстными Европейскими писателями. Сочинитель Писемъ изъ Карлова можетъ быть въ слдствіе сего спокоенъ, видя, что заказныя похвалы скоре доходятъ изъ Россіи къ иностраннымъ журналистамъ, чмъ мннія путешествующихъ литераторовъ (см. 2-ое письмо изъ Карлова, напечат. въ No 94. С. П.)’.

Въ томъ же No. Замтка Пушкина {V. 95—96.}. ‘Новыя выходки противу такъ называемой литературной аристократіи столь же недобросовстны, какъ прежнія. Ни одинъ изъ извстныхъ писателей, принадлежащихъ будто бы этой партіи, не думалъ величаться своимъ дворянскимъ званіемъ. Напротивъ Св. Пч. помнитъ, кто упрекалъ поминутно г-на Полевого тмъ, что онъ купецъ, кто заступился за него, кто осмлился посмяться надъ феодальной нетерпимостью нкоторыхъ чиновныхъ журналистовъ. При семъ случа замтимъ, что если большая часть нашихъ писателей дворяне, то сіе доказываетъ только, что дворянство наше (не въ примръ прочимъ) грамотное: этому смяться нечего. Если же бы званіе дворянина ничего у насъ не значило, то и это было бы вовсе не смшно. Но пренебрегать своими предками изъ опасенія шутокъ гг. Полевого, Греча и Булгарина — не похвально, а не дорожить своими правами и преимуществами — глупо. Не дворяне (особливо не русскіе), позволяющіе себ насмшки на счетъ русскаго дворянства, боле извинительны. Но и тутъ шутки ихъ достойны порицанія. Эпиграммы демократическихъ писателей 18 столтія (которыхъ впрочемъ ни въ какомъ отношеніи сравнивать съ нашими невозможно) пріуготовили крики: ‘аристократовъ къ фонарю’ и ничуть не забавные куплеты съ припвомъ: ‘повсимъ ихъ, повсимъ’. Avis au lecteur’.— Въ томъ же No’. ‘Въ газет: Le Furet напечатано извстіе изъ Пекина, что нкоторый Мандаринъ приказалъ побить палками нкотораго журналиста. Издатель замчаетъ, что Мандарину это стыдно, а журналисту здорово.— ‘Въ томъ же No.— Въ замтк, добродушно отражающей нападенія на издателя Лит. Г. сказано: ‘Издателю Св. Пч. Лит. Г. кажется печальною: сознаемся, что онъ правъ, и самою печальнйшею статьею находимъ мнніе А. С. Пушкина о сочиненіяхъ Видока’.

. Т. No 14, Іюль. Въ рецензіи на романъ ‘Купеческій сынокъ’ Полевой, выписавъ замтку Пушкина изъ No 45. Лит. Газ., говоритъ: ‘Сомнваюсь, можно ли писать недобросовстнй этого…’ Онъ уважаетъ гражданскій строй своего отечества, уважаетъ и заслуги русскаго дворянства, но конечно не станетъ добиваться дворянскаго званія, во-первыхъ, не признавая для себя униженіемъ свое купеческое званіе, во-вторыхъ, не почитая дворянское — ‘ручательствомъ за умъ, добродтель, а еще мене за литературное достоинство человка’… ‘И вотъ за послднее то мнніе Лит. Газ. ставитъ шутки Полевого на ряду съ эпиграммами Маратовъ и французскихъ революціонныхъ газетчиковъ. И издатели Лит. Газ. не стыдятся своего: Avis au lecteur! И это значитъ у нихъ: Аристократовъ къ фонарю! Какъ назвать такія ничтожныя, бдныя средства защиты?..’ ‘Я только хотлъ указать на литературную недобросовстность Л. Г. Опроверженія она не стоитъ и не заслуживаетъ. Я почитаю себя выше преній о подобныхъ предметахъ. Дло въ томъ, что Лит. Г. есть послднее усиліе жалкаго литературнаго аристократства, и вотъ вся загадка! Грамотъ на литературное достоинство герольдія ныншней критики не только не утверждаетъ современнымъ литературнымъ аристократамъ, но оспариваетъ оныя и у тхъ литературныхъ аристократовъ, которые давно похоронены съ названіемъ бояръ. Теперь не даютъ пропуска на Парнасъ тмъ, которые лтъ за десятокъ называли себя помщиками Парнаскими. Разумется, что такимъ помщикамъ горько приходится, но что длать? Литературный аристократизмъ довольно шалилъ у насъ!..’ ‘Прошу литературныхъ аристократовъ врить, что въ числ моихъ недостатковъ нтъ литературной трусости. Дворянскія грамоты и дипломы ученые не спасутъ отъ меня худыхъ писателей, хотя бы они были самые литературные друзья. Уже нсколько лтъ тяжба судится публикой, и едва ли ршится въ мою невыгоду. По крайней мр не литературнымъ аристократамъ выиграть ее…’

Лит. Газ. No 46. 14 авг.— О Сочиненіяхъ адея Булгарина.— Статья оцниваетъ общую литературную дятельность Булгарина не сочувственно, но безъ раздраженія. Лит. Газ. No 47. 19 авг. Продолженіе той же статьи, касающееся подробне со держанія сочиненій Булгарина, написано раздраженне, между прочимъ сказано: ‘Странне всего авторская самоувренность его въ непогршности своихъ наблюденій и приговоровъ. Не хвалить его сочиненій, значитъ сдлаться заклятымъ его врагомъ и накликать на себя колкости, въ которыхъ личность и намренность выраженій часто выходитъ изъ всхъ возмездныхъ границъ. Истинное дарованіе скромно, а посредственность всегда заносчива’… ‘Везд посредственность шумитъ больше прямого достоинства…’

Св. Пч. 101. 23 авг.— Одиннадцатое письмо съ Камен. остр. въ Карлово…. ‘Довольно о соловь (пвиц Зонтагъ). Поговоримъ и о другимъ птицахъ. Въ Лит. Г. печатается критики на твои сочиненія. Жаль, что почтенные издатели оной занимаютъ въ своемъ журнал столько мста для выраженія мысля, которую можно передать двумя стихами: ‘А намъ хвалить какая стать? Вдь онъ не нашего прихода’.— Вся критика обстоитъ изъ общихъ мстъ, натяжекъ и придирокъ. Тщетно будешь искать доказательствъ, доводовъ, ссылокъ, выписокъ изъ книги критикуемой. Теорія сей статьи заключается въ дипломатическомъ приговор: Car tel est notre bon plaisir, а практически изъ варіацій на тему: мы не любимъ Булгарина, слдственно онъ пишетъ дурно’… Лит. Г. No 50. 3 сент.— ‘Сочинитель письма изъ Рима весьма справедливо замтилъ, что чужія литературныя ссоры, кривотолки, пристрастныя и недобросовстныя сужденія критиковъ иностранныхъ приносятъ намъ по слабости человческой недостойное, но нужное утшеніе: ‘а! и у нихъ тоже’. Въ самомъ дл, въ этомъ есть что то утшительное. Истинные любители поэзіи часто досадуютъ, видя, какъ наши лже-критики ополчаются всми силами своего тупоумія противъ того или другого изъ лучшихъ нашихъ поэтовъ и умышленно не хотятъ признавать въ немъ истиннаго таланта, признаннаго всми просвщенными читателями. ‘Такой утшительный примръ — можетъ представлять изъ себя приговоръ Эдинбург. Обозр. первымъ произведеніямъ Байрона, которому этотъ журналъ ставилъ въ образецъ превосходные стихи Роджерса. Стихи не были, конечно превосходны, ‘но Роджерсъ, какъ извстно богатый банкиръ, живетъ въ ладу со всмъ литературнымъ, особливо журнальнымъ міромъ.— ‘Онъ милый хлбосолъ, онъ къ дружеству способенъ’ — говоря стихомъ Баратынскаго, Роджерсъ пышно угощаетъ всхъ современныхъ поэтовъ и критиковъ: какъ и стихамъ его не быть превосходными?… Повторимъ еще: а!.. у нихъ то же!’.

С. О. 36. 6 сент.— Смсь.— Ящикъ.— Продолженіе возникшей полемики съ Л. Г. изъ за сочиненій Масальскаго: ‘Терпи казакъ’ и ‘Классикъ и Романтикъ’, къ которымъ Л. Г. относилась несочувственно.— О Лит. Газ. сказано: ‘Безпрестанно твердя о гостинныхъ и вжливостяхъ Газ. бранитъ безъ пощады всхъ писателей, не имющихъ счастія принадлежать къ ея приходу. Чмъ охотне читаетъ публика какой либо журналъ или какого либо писателя, тмъ боле нападаетъ на нихъ безпристрастная Газ. Выжигинъ и Дм. Самозванецъ погибли отъ ея перуновъ. Даже будущій романъ Булгарина, о которомъ онъ еще и не думалъ, разбраненъ Газ. заблаговременно (Выноска: Въ No 45. Л. Г. сказано, что въ Allg. Zeit. Булгаринъ сравненъ со Стерномъ, Мерсье и многими другими извстными Европейскими писателями. Не ршаясь обвинить въ пристрастіи Иностранный журналъ, Газ. говоритъ, что похвалы сего журнала Булгарину написаны по заказу. Какъ назвать подобныя обвиненія? Пусть Лит. Газ. пріищетъ слово повжливе. Намъ кажется, что приписывать другому лицу что либо худое безъ всякаго основанія, а по одной личности и неблагорасположенію къ сему лицу, значитъ клеветать. Просимъ Лит. Газ. представить доказательства, что похвалы Булгарину въ Allg. Zeit, заказныя, и тогда назовемъ ее благонамренною и чуждою клеветы’.

Л. Г. No 51. Сент. 8.— ‘Второй томъ Ист. Рус. Нар. вышелъ въ свтъ и раздается подписавшимся. Сочинителю остается издать къ концу ныншняго года остальные десять томовъ. Мы уврены, что вс сіи томы уже написаны и что какія-нибудь типографическія затрудненія замедлили появленіе нын вышедшаго 2-го, уврены вопреки мннію нкоторыхъ другихъ журналистовъ, что г. Полевой не сталъ бы собирать подписку и деньги за такую книгу, которая у него еще въ ум, а не на бумаг. Въ противномъ случа, онъ. конечно, поступилъ бы простодушне съ подписчиками своими, и вмсто объявленія объ Исторіи, уже готовой и доведенной до Адріанопольскаго трактата, онъ напечаталъ бы свое объявленіе въ слдующемъ или подобномъ смысл: ‘Заплатите мн впередъ деньги, по столькото за экземпляръ, а я вамъ берусь написать въ теченіе двухъ, трехъ или боле лтъ, смотря по силамъ и возможности, Ист. Рус. Нар.’ Тогда люди терпливые и надющіеся дожить до изданія сей Исторіи, конечно, подписались бы на нее, другіе съ такою же откровенностью, какъ и самъ сочинитель, сказали бы ему: ‘Напишите, сударь, и напечатайте, тогда и деньги вамъ отдадимъ’. Впрочемъ, со всей увренностью нашей въ томъ, что г. Полевой выполнитъ въ точности обязанность свою передъ публикой, мы все же не можемъ не подивиться, какъ успетъ, напечатать онъ 10 большихъ томовъ въ оставшіеся 4 мсяца, если большая половина сихъ еще не набрана и не печатается, или если онъ не считаетъ, что для рожденія Ист. Рус. Нар. какимъ либо чудомъ соединятся два года въ одинъ, подобно какъ для рожденія Геркулеса дв ночи слились въ одну?… Подождемъ и посмотримъ’.

С. П. No 110 Сент. 13.— Чрезвычайно сочувственный отзывъ объ Исторіи Полевого — . Б. ‘…Повторяю однажды уже сказанное, что Ист. Рус. Нар.— сочиненіе г. Полевого есть такая книга, которую не только можно, но должно и непремнно должно прочесть посл Исторіи Карамзина, и что каждый любитель отечественнаго обязанъ даже имть ее. Льщу себя надеждой, что я заслужилъ довренность публики, и что въ этомъ случа она повритъ словамъ моимъ боле, нежели тмъ отвратительнымъ нападкамъ, которыя превращаютъ литературное поприще въ какое-то торжище и унижаютъ званіе литератора. Почтенный, добрый, благородный Карамзинъ сказалъ, что первая потребность писателя есть доброе сердце. Читая въ журналахъ грубую брань, клеветы, сплетни, гнусныя выходки зависти, рядомъ съ преувеличенными похвалами безсмертному исторіографу, поневол выводимъ заключеніе, которое… не идетъ въ печать’. С. П. No 3 Сент. 16 — ‘Въ здшнемъ журнал Furet мы нашли чрезвычайно остроумную шутку. Издатель, сказавъ, что одинъ изъ знатныхъ читателей жаловался ему, что журналъ его не занимателенъ, напечаталъ въ отвтъ рецептъ, какъ длать отличный пуддингъ’.

. Т. 1830 г. No 17. Сентябрь. Новый живописецъ Общ. и Лит. ‘Вольный Мученикъ’. Сатирическій портретъ Увара Сарвиловича Прибыльскаго, ничтожнаго свтскаго человка, который основываетъ свой успхъ въ обществ только на знатности своего рода, ‘одержимый бсомъ знатолюбія’. Вся сатира, безъ сомннія, направлена не на Пушкина, но въ слдующихъ словахъ есть прямой намекъ на полемику.— ‘Будь потомокъ хоть Еруслана Лазаревича, будь вс твои отцы генералы, а вс матушки княгини фонъ и де, и фанъ, сынъ крестьянина украшается передъ тобою звздами и лентами, предводитъ полки, засдаетъ въ Государственномъ совт, правитъ областями, а ты, потомокъ Еруслана, отъ корня добраго гнилой сучекъ, негодный, знай, что мстничества въ Россіи нтъ и не будетъ, сиди въ своей конур, дуйся, какъ лягушка Езопова, и хлопай длинными ослиными ушами…’

Л. Г. No 55 Сент. 18 — Эпиграмма Пушкина — ‘Ты цлый свтъ уврить хочешь, что былъ ты съ Чацкимъ всхъ дружнй: ахъ ты безстыдникъ, ахъ злодй! Ты и живыхъ бранишь людей, да и покойниковъ порочишь’. {Относится къ воспоминаніямъ Булгарина о А. С. Грибодов въ С. О. 1830 г. No 1 и 2, упомянуто и въ замтк о Запискахъ Видока.} Въ отдл Смсь: — ‘Горестно видть, что нкоторые критики вмшиваютъ въ мелочныя выходки и придирки своего недоброжелательства или зависти къ какому либо извстному писателю, намеки и указанія на личныя его свойства, поступки, образъ мыслей и врованіе. Душа человка есть недоступное хранилище его помысловъ: если самъ онъ таитъ ихъ. то ни коварный глазъ непріязни, ни предупредительный взоръ дружбы не можетъ проникнуть въ сіе хранилище. И какъ судить о свойствахъ и образ мыслей человка по наружнымъ его дйствіямъ? Онъ можетъ по произволу надвать на себя притворную личину порочности, какъ и добродтели. Часто по какому-либо своенравному убжденію ума своего, онъ можетъ выставлять на позоръ толп не самую лучшую сторону своего нравственнаго бытія, часто можетъ бросать пыль въ глаза черни однми своими странностями. Анекдотъ объ отрубленномъ хвост Алквіадовой собаки всмъ извстенъ, странныя поговорки, прыжки и увертки Суворова въ живой еще памяти у всхъ Русскихъ.— Лордъ Байронъ часто былъ обвиняемъ въ развратности нрава, своекорыстіи, непомрномъ эгоизм и безвріи: личные непріятели знаменитаго поэта, женщины, лжесвяты-методисты и нкоторые благосклонные журналисты безъ умолку такъ о немъ и трубили, а одинъ присяжный или увнчанный поэтъ назвалъ его поэзію сатанинскою’. Опровергнувъ подробностями жизни поэта, чуждой всякаго своекорыстія, эгоизма и низкой чувственности, но исполненной благородства, великодушія и внутренней вры, эти обвиненія, авторъ замтки заключаетъ: ‘вра внутренняя перевшивала въ душ Байрона скептицизмъ, выказанный имъ мстами въ своихъ твореніяхъ. Можетъ быть даже, что скептицизмъ сей былъ только временнымъ своенравіемъ ума, иногда идущаго вопреки убжденію внутреннему, вр душевной’. Л. Г. No 54 Сент. 23 — Замтка бар. Дельвига — ‘На сихъ дняхъ Г. . Б. издатель Св. Пч. обнародовалъ нижеслдующую прокламацію, которою повелваетъ всмъ Русскимъ покупать Истор. Рус. Нар. (Выноска: Перепечатываемъ изъ No 110 С. П. эту офиціальную бумагу и, но праву издателей газеты, позволяемъ себ окружить ее нкоторыми замчаніями.): ‘Чуждый зависти и всхъ литературныхъ мелочей, я всегда отдавалъ справедливость жесточайшимъ моимъ противникамъ (Выноска — 2: Кто сіи жесточайшіе противники г. . Б.? Ужъ не т ли, которымъ не правится его нравственно-сатирическіе и нравственно-историческіе романы? Въ такомъ случа вмсто эпитета: ‘жесточайшіе’, слдовало бы сказать ‘невольные и многочисленные’. Съ появленія сихъ несчастныхъ сочиненій, издатели С. П. разгнвались на всхъ писателей, отличныхъ талантами и познаніями, и причислили ихъ къ особому приходу), но теперь съ удовольствіемъ говорю истину о труд писателя самостоятельнаго, благонамреннаго и пламеннаго любителя просвщенія (Выноска — 3: Рчь идетъ объ исторіи Рус. Нар.). Занимаясь съ любовію всю жизнь исторіей и преимущественно Русскою, осмливаюсь сказать явно, что я въ состояніи судить объ исторіи (Выноска — 4: Какова логика: я цлую жизнь занимаюсь исторіею, и потому могу судить о ней? Къ несчастію, мала заниматься цлую жизнь исторіею, чтобъ умть судить о ней: надо еще прибавить къ сему одну бездлицу: ясный наблюдательный умъ, не всмъ и не безъ пристрастія раздаваемый природою и пр.)’. Указавъ въ выноск 4 на недостатки Исторіи Полевого, въ которой ‘и политика, и философія и критика не узнаютъ себя’. (‘Вся философія историческая заключается въ томъ одномъ, чтобы никакой философіи не вмшивать въ исторію, которая сама въ себ заключаетъ вчную, ничмъ неизмняемую философію, распространеніе единой мысли Всесоздателя. Пишите исторію, не мудрствуя лукаво, и въ ясномъ изложеніи событій политика сама собою выкажется. Но для яснаго изложенія исторіи недостаетъ въ нашемъ историк искусства владть русскимъ языкомъ, который, къ сожалнію, совершенно ему не повинуется, и порядка въ мысляхъ и въ расположеніи оныхъ’).— Дельвигъ отражаетъ нападки собственно на Л. Г. Выноска 5: ‘Слдующія за строгимъ приказаніемъ покупать Ист. Рус. Нар. убжденія г. . Б., что словамъ его должно врить, напомнили намъ невыдуманный анекдотъ, кажется, нигд еще не напечатанный: нкто, почитающій себя классикомъ, браня романтизмъ, важно говорилъ однажды знакомому молодому поэту: ‘Ну, послушай, любезный, вдь ты меня знаешь, не правда ли? Вдь я честный человкъ? Вдь мн никакой пользы нтъ тебя обманывать? Поврь же милый старику, и Шиллеръ твой и Гёте — не писатели, а дураки!’ Выноска 6: ‘Забавно читать въ С. П. цитаціи изъ Карамзина и нападки ея на грубую брань, клеветы, сплетни и пр. и пр. Вс сіи качества и притомъ еще неуваженіе къ талантамъ всегда ей принадлежали, принадлежатъ и вроятно будутъ принадлежать. Карамзинъ и по кончин связываетъ между собою узами любви къ таланту своему всхъ отличныхъ русскихъ писателей, которыхъ ни Телегр., ни Пч. никакими ругательствами не унизятъ, ибо достоинства ихъ основаны не на модныхъ картинкахъ и тому подобныхъ пустякахъ, но на глубокихъ познаніяхъ отечественнаго языка и на безкорыстной любви, извстной однимъ талантамъ, къ своему искусству’.

С. П. No 114. Сент. 25.— Полемика съ Л. Г. изъ-за пвицы Зонтагъ, которая давала Булгарину новый поводъ для нападенія на своихъ противниковъ.

С. П. No 116. Окт. 1.— ‘Не знаю, читаешь ли ты Л. Г. эту лтопись скуки. Врядъ ли! Желая обратить на себя вниманіе чмъ бы то ни было и видя, что нападки ея на авторовъ не могутъ привлечь читателей, Л. Г. чтобъ какъ-нибудь да заставить говорить о себ, стала унижать талантъ г-жи Зонтагъ. Бдная Л. Г.! Она наконецъ достигла своей цли: объ ней заговорили, посл брани ея на Зонтагъ. Но что заговорили? Упаси Боже! и пр. и пр.’.

. Т. No 19. Окт. — Въ Новомъ Жив. Общ. и Лит. ‘Длать карьеръ’. Грубыя понятія о служб какъ о безпрекословномъ подчиненіи своему ближайшему начальнику смнились не боле высокими понятіями о гражданской чести, гражданскихъ обязанностяхъ — главнымъ образомъ понятіемъ ‘карьеръ’, оно понимается, однако, не одинаково, хотя и стало присуще почти всмъ, въ условіяхъ современной жизни.— ‘Нкоторые утверждаютъ, что дланье карьера есть не что иное, какъ старинное мстничество, выродившееся и переродившееся съ вкомъ. Въ самомъ дл: какой-то писатель не посовстился сказать, что старинное мстничество замняло у предковъ нашихъ point d’honneur. Прочтите въ С. Цвтахъ, сбродъ словъ, названныхъ мыслями (28 г. стр. 216) {Св. Цвты на 28 г. отрывокъ изъ писемъ, мысли и зам. (Безъ подписи Пушкина).— ‘Иностранцы, утверждающіе, что въ древнемъ нашемъ дворянств не существовало понятія о чести (point d’honneur), очень ошибаются. Сія честь, состоящая въ готовности пожертвовать всмъ для поддержанія какого нибудь условнаго правила, во всемъ блеск своего безумія видна въ древнемъ нашемъ мстничеств. Бояре шли на опалу и на казнь, подвергая суду царскому свои родословныя распри. Юный еодоръ, уничтоживъ сію спсивую дворянскую опозицію, сдлалъ то, на что не ршились ни могучій Іоаннъ III, ни нетерпливый внукъ его, ни тайно злобствующій Годуновъ’. Тамъ же — въ слдующей замтк поэтъ говоритъ: ‘Гордиться славою своихъ предковъ не только можно, но и должно, не уважать оной есть постыдное малодушіе. ‘Государственное правило — говоритъ Карамзинъ — ставитъ уваженіе къ предкамъ въ достоинство гражданину образованному’. Греки въ самомъ своемъ униженіи помнили славное происхожденіе свое и тмъ самымъ уже были достойны своего освобожденія. Можетъ ли быть порокомъ въ частномъ человк то, что почитается добродтелью въ цломъ народ? Предразсудокъ сей, утвержденный демократической завистью нкоторыхъ философовъ, служитъ только къ распространенію низкаго эгоизма. Безкорыстная мысль, что внуки будутъ уважены за имя, нами имъ переданное, не есть ли благороднйшая надежда человческаго сердца?.. Среди этихъ же замтокъ находится благоговйный отзывъ о Карамзин, заключающійся словами: ‘Повторяю, что Ист. Гос. Рос. есть не только созданіе великаго писателя, но и подвигъ честнаго человка’. Сочин. V. 53—59.}. Если согласиться съ этимъ, то дланье карьера точно есть измнившееся мстничество’… ‘Если карьерство распространитъ свое пагубное вліяніе, если оно замнитъ и простое, безотчетное желаніе служить, бывшее у нашихъ предковъ, и высокое чувство быть полезнымъ отечеству, которое должно одушевлять насъ, безъ всякаго искательства наградъ и почестей, то мы не въ большомъ выигрыш останемся отъ своего новаго образованія. Благодаря новому образованію, и безъ того уже мы замнили кулачное право нашихъ предковъ ничтожнымъ point d’honneur, которое велитъ драться за неучтивое слово, прикрывая бездльничество и наглость шпагою или пистолетомъ, мы перестали пить и играемъ въ карты, мы не запираемъ женъ своихъ и промотались на ихъ наряды: обмны невыгодные! Промнять мстничество на карьерство не значитъ сдлаться просвщенне своихъ предковъ… Неужели же напрасно сжегъ ты Разрядныя Книги мудрый еодоръ? Неужели вотще дйствовалъ ты Великій Петръ, служа барабанщикомъ, солдатомъ и матросомъ? Но твоя дубинка еще цла и какъ хорошо было бы выгнать ею изъ многихъ головъ жалкую мысль дланья карьеровъ’… ‘Я сказалъ, что дланье карьера распространяется нын и въ другихъ отношеніяхъ. Впрочемъ въ литератур дланье карьеровъ существовало прежде, а теперь оно сов/мъ упадаетъ, ограничиваясь разв самою бездлкою, дубинка критики неумолима, и отъ нея разлетлся уже кругъ знаменитыхъ друзей, высшая точка, до которой достигали на литературномъ карьер’. Въ томъ же живописц — Литературныя и журнальныя рдкости.— ‘Давно жалуются наши поэты на недостатокъ предметовъ поэзіи… Въ ныншнемъ году бдность поэтическая дошла до послдней степени. Поневол мста знаменитйшихъ поэтовъ нашихъ заступаютъ Г-да Шевыревы и Трилунные. Что же придумали наши великіе поэты? Они даютъ перепечатывать свое старье, давно напечатанное, не сказываютъ журналисту, а тотъ бдный принимаетъ старину ихъ за новость! Стихи: Къ Цыганк, сочиненіе А. С. Пушкина, Къ П*** сочиненіе В. А. Жуковскаго, Цыганская Псня, сочиненіе А. С. Пушкина (вс въ No 1 Славянина, сего 1830 г.), Четверостишіе, сочиненіе г-на Б. (въ No 13 Слав.) выдаются читателямъ за новость… Не совстно ли поэтамъ такъ жестоко шутить съ добродушнымъ журналистомъ! И безъ того сколько литературныхъ грховъ лежитъ на Славяыін и его издател… Напримръ, онъ перепечатываетъ стихи изъ Лит. Г. и увряетъ, что это длается для ознакомленія публики съ нею. Бдная Лит. Г.! Славянинъ принужденъ знакомить тебя съ публикою!’…

Л. Г. No 56. Окт. 6.— Шевыревъ отозвался изъ Рима на выходку Булгарина (въ С. П. No 94), уличая въ недостоврности сообщеній и требуя отчета. Въ томъ же No рецензія на сатирич. романъ Сем. Селивановскаго — Купеческій сынокъ или слдствіе неблагораз. воспитанія’. Рецензентъ приводитъ романъ въ связь съ издателемъ . Т.— ‘…Русскій историкъ теряетъ на пустяки драгоцнное время, которое бы ему слдовало посвятить изученію отечественнаго языка и нужнымъ размышленіямъ, или употребить оное на скорйшее изданіе очень запоздалыхъ NoNo . Т. Самонадянность заразительна. Мы не смемъ подозрвать издателя Телегр. въ сочиненіи нравственно-сатирическаго романа ‘Купеческій сынокъ’, но какъ не согршить и не замтить, что сочинитель сей жизни писалъ подъ его вліяніемъ’… ‘Въ 14 No . Т. дабы намекнуть читателямъ, въ какомъ род эта книжица, помщена вмсто разбора брань не на нее, а на Л. Г. и кн. Вяземскаго, стараніями коего Тел. былъ поставленъ на степень хорошаго журнала. Но едва кн. Вяземскій пересталъ участвовать, то похвалы ему прекратились и благодарность пропала, которой впрочемъ онъ никогда не требовалъ, равно какъ Л. Г. не ищетъ оправдываться въ обвиненіяхъ Тел., С. П. и С. О. Мы разъ уже сказали и теперь повторимъ, что мы ничего общаго съ сими журналами не имемъ. Цль нашей газеты не деньги, а Литература. Писатели, участвующіе въ нашемъ изданіи, желали, чтобы издавалась Газета, въ которой бы могли они безпристрастно и нелицепріятно говорить о литератур Русской и иностранныхъ, не находя препятствій въ коммерческихъ видахъ издателя. Какъ они желали, такъ и исполнилось’…

С. П. No 120. Окт. 7.— ‘..Я чрезвычайно благодаренъ одной Газет: она усыпляетъ меня ежедневно гораздо скоре всхъ наркотическихъ средствъ, а это также не малая польза’.

Л. Г. No 58. Окт. 13.— Издатель объявляетъ о подписк на слдующій годъ изданія Л. Г., которая будетъ попрежнему выходить въ свтъ, несмотря на то, что ‘нсколько журналистовъ, которымъ Лит. Газ. кажется печальною и очень скучною, собираются нанести ей ршительный, по ихъ мннію, ударъ: они хотятъ въ конц года обрушить на нее страшную громаду брани, доведенной ими до nec plus ultra неприличія и грубости и тмъ отбить у нея подписчиковъ. ‘Но издатель’ не будетъ отбраниваться даже и тогда, когда сверхъ всякого чаянія демонъ корыстолюбія имъ овладетъ: ибо вышеупомянутые журналисты безъ всякаго посторонняго участія вредятъ себ, ежедневно хвастая передъ читателями положительнымъ своимъ невжествомъ и ничуть не любезными душевными качествами’. Лит. Газ. No 59. Окт. 18.— По поводу одной санитарно-гигіенической книжки было сказано слдующее: ‘Здсь мсто сказать, что отечественная заботливость Монарха, мры и распоряженія, принятыя правительствомъ, и обильное снабженіе здшней столицы всми предохранительными средствами, отстраняютъ отъ насъ, жителей Петербурга, самую тнь опасности. Да и опасность не такъ велика, какъ нкоторые воображаютъ ее. Жаль, что иногда представляютъ намъ ее въ слишкомъ увеличенномъ вид. Въ доказательство приведемъ перечень одного письма изъ Астрахани отъ 18 сент… Въ No 103 Св. Пч. помщено извстіе о холер, гд между прочимъ сказано, что въ Астрахани изъ 12 частныхъ приставовъ умерло 8. Откуда гг. издатели почерпнули это свднія, Богъ знаетъ, и какъ можно напечатать, что въ Астр. 12 частей, когда въ Петербург ихъ только 13? Издателямъ С. П. стыдно не знать статистики Рус. Царства, но со всмъ тмъ, ошибочная статья напечатана во всенародное извстіе. Въ Астр. 3 части, столько же частныхъ приставовъ и 12 квартальныхъ надзирателей, изъ сихъ послднихъ 8, равно какъ и полицмейстеръ и одинъ част. приставъ точно были больны, но ни одинъ не умеръ’. Затмъ опровергается достоврность и другихъ цифръ, сообщаемыхъ С. П. ‘Все это взято мною — заканчивается кореспонденція — изъ оффиціальныхъ бумагъ’…

С. П. No 126. Окт. 21.— Увдомленіе.— ‘С. П., изъ уваженія къ своимъ читателямъ и по чувству собственнаго достоинства, почитаетъ неприличнымъ отвчать на брань и нелитературныя выходки, печатаемыя почти въ каждомъ No такъ называемой Литературной Газ. Но бываютъ случаи, въ коихъ молчаніе неизвинительно. Такой случай представился нын. Въ No 59 сей Лит. Газ. напечатано письмо, яко бы полученное Издателемъ оной изъ Астр., и въ семъ письм увдомляютъ ихъ, что извстія, помщенныя въ С. И. о смертности, бывшей въ Астр., ложны. Гг. Издатели Л. Г. присовокупили къ тому собственное свое благонамренное замчаніе, въ которомъ говорятъ, что С. П. пугаетъ народъ, когда должна его успокоивать.— Издатели С. И. честь имютъ объявить, что они не брали и никогда не возьмутъ на себя роли пугать или успокоивать кого бы то ни было ложью и выдумками: они не помщаютъ въ своей газет никакихъ частныхъ увдомленій о ход и распространеніи холеры, а печатаютъ одни т извстія, которыя сообщаются имъ оффиціально Высшимъ Правительствомъ, извлеченныя изъ донесеній мстныхъ начальствъ. И самое то обстоятельство, что въ оффиціальномъ извстіи, напечатанномъ въ С. П., о состояніи Астр. показано умершихъ боле нежели въ частномъ письм Л. Г., должно убдить публику, что Правительство дйствуетъ во всемъ откровенно, слдовательно, что ему одному должно врить, и на него только надяться, оставляя безъ вниманія слухи, толки и частныя извстія, распространяемыя по внушенію мелкихъ страстей или по какимъ-нибудь видамъ’.

Л. Г. No 60. Окт. 23.— ‘С. П. давно уже упрекаетъ Л. Г. въ охот клеветать на нее. Она два раза уже укоряла издателя оной, будто бы онъ выдумалъ, что г. . Б. пишетъ романъ: Петръ Ив. Выжигинъ, теперь же въ 126 No не вритъ существованію письма, изъ коего въ 59 No Л. Г. выписано доказательство, какъ С. П. бываетъ не точна въ своихъ извстіяхъ. Издатель Л. Г. приглашаетъ издателей С. П. собственными глазами убдиться въ достоврности и оффиціальности сего письма, оно находится у него, а на первыя укоры отвчаетъ, что онъ о рожденіи новаго Выжигина слышалъ отъ Н. И. Греча и отъ книгопродавца, торговавшаго его. Для полнаго же доказательства, что Л. Г. безпристрастна, издатель ея давно уже желаетъ, чтобы г. . Б. написалъ хорошій романъ, хвалить же Ив. Выжигина и Дм. Сам. нтъ силъ. Что же длать! Какъ же быть!’

С. П. No 130. Окт. 30.— Косвенныя нападки на Л. Г. на несправедливость и пристрастіе ея литературныхъ приговоровъ.

Л. Г. No 65. Нояб. 17.— Рецензія на Ист. Рус. Народа т. 2.— ‘… И во второмъ том видимъ арлекинскую пестроту выписокъ, сужденій, не сливающихся искусныхъ соображеній оттнковъ съ главною основою, но кидающихся въ глаза яркими заплатами, вшитыми кое-какъ въ основу, худо сотканную… И здсь, какъ въ первомъ том, а можетъ быть еще и боле, накинуты на Ист. Рус. Нар. клочки, вырванные на удачу изъ Гизо, Тьери, Кузеня и многихъ другихъ. Не всегда можно по горячимъ слдамъ уличить Автора въ похищеніи, но по неловкости его, по противорчію одянія его угадываешь, что онъ ходитъ въ чужомъ плать и пр. и пр.’.

С. . No 141. Нояб. 25.— Сочувственное извщеніе о подписк на . Т. 1831.

С. П. No 150. Дек. 16.— Объявленіе о выход ‘Петра Выжигина’.

М Въ дополненіе къ этой полемик — 30 г. слдуетъ упомянуть, что она поддерживалась также Св. Меркуріемъ, журналомъ, издаваемымъ Бестужевымъ-Рюминымъ. Издатель нападалъ на Л. Г. по примру другихъ за кумовство и недобросовстность литературныхъ приговоровъ, имя главнымъ образомъ въ виду бар. Дельвига, но затрогивалъ и Пушкина. Нтъ нужды слдить за шутовскими нападками Бестужева-Рюмина и считаться съ его вмшательствомъ въ полемику, достаточно отмтить, какого тона держался онъ, разжигая вражду, чтобы понять ихъ мсто и значеніе среди нападокъ Полевого и Булгарина.— Въ 49. С. . Апр. 23 былъ помщенъ разсказъ: Сплетница, вотъ онъ въ главной своей части: ‘Ну, вотъ, мать моя Матрена Алекс.— вс благоразумные люди предвидли, что дружб твоей съ Маврой Ивановной и Эмиліей Венедиктовной не долго сдобровать, но никто не могъ угадать, чтобы миръ вашъ недавно заключенный рушился такъ скоро’. Такъ кричала Аделаида Антоновна Габенихтсина {Бар. Антонъ Дельвигъ.}, пріхавъ въ Матрен Алекс. Лсной {Н. А. Полевой.}.— Прежде нежели я опишу сію сцену, нужнымъ нахожу предварительно сказать читателямъ нсколько словъ о лицахъ, которыя въ ней дйствуютъ. Мавра Иван. Крупица {Н. И. Гречъ.}, Эмилія Венедик. Критиковская {аддей Венедиктовичъ Булгаринъ}, Матрена Алекс. Лсная и Аделаида Анъ Габенихтсъ — вс 4 суть содержательницы магазиновъ, въ коихъ торгуютъ они одинаковыми товарами, только различной доброты. . И. Крупица и Э. В. Критиковская содержатъ одинъ магазинъ пополамъ, а . А. Лсная торгуетъ въ немъ одна. Эти два магазина лучшіе противу прочихъ, оттого они боле любимы публикой и привлекаютъ къ себ боле прочихъ покупателей. Правда, случаются иногда и въ этихъ двухъ магазинахъ, по неосмотрительности хозяекъ, товары не совсмъ хорошей доброты, но можно ли въ постоянной торговл соблюсти всегдашнюю аккуратность (коммерческое выраженіе)?… А. А. Габенехтсина открыла свой магазинъ очень недавно, не боле четырехъ мсяцевъ тому назадъ. Разумется, она въ первый разъ, подобно другимъ магазинщикамъ, пустилась на хитрости: сдлала приманчивую вывску къ своему магазину, и объявила, что она открыла его не для всей публики, но только для нсколькихъ своихъ пріятельницъ, будто бы не хотвшихъ выставлять на показъ въ другихъ магазинахъ свое рукодлье. Если правду говорить, то она, при открытіи своего магазина имла цль довольно основательную, нкоторыя изъ реченыхъ ея пріятельницъ работали прежде прилежно, стараясь по возможности представлять издлія свои въ лучшемъ вид, и потому продавали ихъ весьма успшно, хотя и крайне дорогою цною. Впослдствіи он, избалованныя тмъ, что имли много покупателей, стали лниться и начали работать кое-какъ лишь бы съ рукъ сбыть, да взять денежки. Публика, увидвъ, что за ршительный вздоръ по 5 или 10 рублей платить не для чего, естественно охладла къ покупк рукодлья пріятельницы Адел. Антои… Эта послдняя, видя, что дло приходится плохо, разсудила открыть свой магазинъ, чтобы имть случай подавать голосъ въ пользу своей пріятельницы и защищать ихъ отъ огласки другихъ магазинщицъ, которыя начали указывать на нихъ пальцами. Если тепесь поступаетъ въ продажу что-нибудь изъ рукодлья ея пріятельницъ, то Адел. Антои. такъ и разсыпается мелкимъ бсомъ, и не знаетъ, какъ бы лучше расхвалить мастерство дорогой кумушки. Такъ, напр., однажды она восклицала: ‘Купите, мои милостивцы, купите, мои родные, купите, мои голубчики! Эта штучка произведетъ надъ вами такое же дйствіе, какъ зрлище нкогда милыхъ намъ мстъ, но уже оставленныхъ тми особами, которыя ихъ одушевляли. Прелесть ихъ не измнилась: но мы (Выноска: Въ этомъ случа подъ словомъ мы Ад. Ан. разумла себя и ту мастерицу, о работ коей шло дло, которая невидимо для покупателей подсказывала ей рчь сію), разсматривая ихъ, напрасно хотимъ воскресить въ душ т чувствованія, которыми наполнялась она въ прежнее время. Мастерица до такой степени совершенства довела искусство свое, что вы, пока еще не успете замтить оного, станете мысленно укорять мастерицу въ недоконченности цлой ея работы. Но это желаніе перемны въ чувствованіяхъ и неудовлетворенность надеждъ, есть верхъ искусства художницы. Власть ея надъ нами столь сильна, что она не только вводитъ насъ въ кругъ изображаемыхъ ею предметовъ, но изгоняетъ изъ души нашей холодное любопытство, съ которымъ являемся мы на зрлища постороннія, и велитъ намъ участвовать въ дйствіи самимъ, какъ будто оно касалось до насъ собственно. Всмъ извстенъ анекдотъ объ одномъ корол, который бывалъ недоволенъ собою, слушая своего проповдника’. Окончивъ длинную сію панегирику, А. А. прокричала da capo: ‘купите, милостивцы, купите, мои родимые, купите, мои голубчики!’ — Въ другой разъ кто-то замтилъ А. А., что въ расхваливаемомъ ею рукодльиц ея пріятельницы есть много чужого, принадлежащаго искусству другой художницы. Ахъ, какъ тогда разворчалась А. А. Вотъ что она говорила: ‘Что вы, что вы, злые люди. Мастерство дорогой моей Александры Серг. {Пушкинъ.} лучше всхъ защитниковъ отвчаетъ за себя своими красотами!… Если чмъ она и занялась отъ другихъ, то сими хищеніями удачно, съ искусствомъ ей свойственнымъ, украсила превосходное свое рукодлье!…’ Въ третій разъ при выставк одной старой работы, которая была уже извстна, А. А. восклицала: ‘Добрые люди! глядите и пересматривайте съ восхищеніемъ это поновленное рукодлье дорогой моей кумушки Ал. Серг. Человкъ не лишенный чувства изящнаго не устанетъ смотрть на подобныя вещи, какъ охотникъ до жемчуга пересматривать богатое ожерелье. Въ каждый новый разъ удовольствіе усугубляется, потому, что все боле и боле убждаешься въ неподдльной красот этой цнности. Дорогая моя кумушка Ал. Сер. достигла въ этой вещи до неподражаемой зрлости искусства и во многихъ мстахъ обнаружила истинное дарованье, съ большимъ блескомъ, впослдствіи развившееся въ двухъ другихъ ея рукодліяхъ (NB изъ коихъ одно, по словамъ А. А.), хотя и за 5 лтъ передъ симъ сдлано, но кром ея, Ад. Антои. и дорогой ея кумушки Алекс. Серг., едва ли и двумъ еще христіанскимъ душамъ извстно, слдственно невдомое для всхъ можно превозносить до nec plus ultra. Кто будетъ спорить о томъ, чего не знаетъ? Уловка мастерская!— Хитра же А. А.! Честь ей и слава! Vive l’amiti!’ No 50. Апр. 25.— ‘Изъ всего вышесказаннаго читателя ясно видятъ (впрочемъ они давно уже знали это и безъ сего указанія), что А. А. большая художница въ искусств расхваливать рукодлье своихъ пріятельницъ. Мы люди безпристрастные и скажемъ, что одна изъ нихъ, о которой говорено выше, Алекс. Серг. дйствительно была прежде изъ лучшихъ мастерицъ въ своемъ род, но начавъ лниться, стала рукодльничать плохо, думая, что покупатели не разглядятъ истиннаго достоинства новой ея работы, которая попрежнему будетъ сходить съ рукъ удачно. Но вышло совсмъ иначе. Между тмъ какъ впослдствіи появились новыя молодыя художницы, которыя и первыми опытами своего искусства поселили во всхъ пріятную и несомннную надежду, что он въ скоромъ времени, если не перещеголяютъ Алекс. Серг., то по крайней мр войдутъ въ счастливое съ нею соперничество. Разумется, что это произвело роковой ударъ для сей послдней, которая, бывъ сама чрезвычайно убждена въ превосходств своего дарованія, самолюбиве въ этомъ отношеніи всякой другой. Изъ числа сихъ грядущихъ соперницъ Алекс. Серг. можно отличить противу прочихъ Люди. Иван., родомъ Кіевлянку, жаль, что произведеніе ея забыто мною, но оно, если не ошибаюсь, припоминаетъ что-то о прекрасной Подоліи {Подолинскій. Поэма: Нищій, на которую Дельвигъ помстилъ въ Л. Г. и, сочувственную рецензію.}. Людм. Ив. недавно представила одно весьма милое произведеніе своего искусства, которое только что попалось въ руки Ад. Ант., сдлалось жертвою своевольныхъ ея причудъ: оно по сил такого-то устава, утвержденнаго при заключеніи ею съ своими пріятельницами завтнаго союза, изгрызла зубами и исцарапала когтями маленькое рукодлье Людм. Ив. и пр. и пр.’. Дале воспроизводятся другія подробности уже изложенной полемики въ такомъ вид: Ад. Ант. прізжаетъ въ магазинъ къ Лсной и припоминаетъ ей выраженія изъ Сына От., относящіяся къ ней, истолковывая ихъ въ дурную сторону, но Лсная, разсердившись, раскричалась на нее, обозвала сплетницей и Ад. Ант. ‘пристыженная’ выбгаетъ стремглавъ изъ магазина, толпа уличныхъ ребятишекъ бжитъ за ней и кричитъ: ‘сплетница, сплетница!’…

Въ, 1831 г. обстоятельства во всхъ отношеніяхъ перемнились и полемика не могла развиваться въ тхъ же условіяхъ. Булгаринъ и Полевой охладли другъ къ другу и перемиріе ихъ кончалось, посл выхода первыхъ номеровъ Л. Г. скончался бар. Дельвигъ, и журналъ вскор прекратился. За то Надеждинъ основалъ Телескопъ и въ немъ продолжалъ нападки на Полевого и Булгарина, но журналъ Надеждина не могъ замнить Пушкину Л. Г., несмотря на примиреніе двухъ бывшихъ враговъ, отношенія ихъ никогда не стали дружественными. Одинъ случай далъ Пушкину поводъ помстить въ Телеск. дв полемическія статьи, направленныя противъ Булгарина. Въ нихъ безъ прежняго возбужданія, но уже безъ всякаго иносказанія клеймится литературная дятельность жалкаго писателя, достигшаго происками и оборотливостью огромнаго вліянія. Эти полемическія статьи были послдними. Между тмъ вражда со стороны противниковъ продолжалась, преимущественно въ . Т., Булгаринъ, оставленный въ поко, пріутихъ, держась въ своихъ критическихъ отзывахъ умреннаго тона охлажденія къ поэту. Идейная вражда Полевого должна была быть упорне…

Л. Г. No 3. 11 янв.— Объявленіе. ‘Переписываются на бло: ‘Записки Марфы Ивановны Выжимкиной’, или совершенно новый нравоописательно-сатирическій, географо-историческій и нравственно-поэтическій романъ XIX вка’. ‘Читая неоднократно въ С. П. о томъ, что публику страхъ какъ занимаютъ разсказы Ив. Ив. Выжигина, и что скоро появится на позорище міра новорожденный И. И. Выжигинъ и сличая съ разсказами перваго записки о собственныхъ приключеніяхъ и наблюденіяхъ, г-жа Выжимкина ршилась обнародовать оныя записки (истинный романъ!) въ твердомъ и совершенномъ убжденіи, что он будутъ не мене занимательны и еще боле добротны. Итакъ сей романъ раздляется на 3 части: 1) просто романическая до французской компаніи, 2) историческо-романическая во время компаніи, 3) романическо-сатирическая посл компаніи. При каждой части она намрена приложить портретъ свой, одинъ во время ребячества ея, другой во время французской войны въ самомъ цвт ея (сдланный прекраснымъ внскимъ художникомъ), а третій уже посл войны подъ старость. Обращики сего романа будутъ на показъ помщены въ нкоторыхъ повременныхъ изданіяхъ, портреты и образцы типографской работы будутъ выставлены за стеклами въ книжныхъ магазинахъ и пр.’. Подписано С. П. Галуховскій.

С. П. No 5, янв. 13.— Жалобы на рзкія нападки Л. Г., осужденія пріятельскаго пристрастія, цли изданія — для нкоторыхъ, для немногихъ, наконецъ упорной вражды къ Булгарину. ‘Какую бы книгу ни разбирали въ Л. Г., всегда приплетутъ имя автора Выжигина… О чемъ бы ни разсуждали гг. издатели сей Газ., всегда начнется или кончится бранью на автора Выжигина. Вс старанія, вс усилія Л. Г. клонятся къ тому, чтобы лишить издателя Пч. и автора Выжигина благосклонности публики, и, какъ говорится, натолковать, накричать, что издатель Пч. и авторъ Выжигина и Дм. Самозванца не долженъ быть читаемъ публикой. По счастію Л. Г. издается не для публики, а для нкотораго числа писателей! Многіе удивляются долготерпнію издателя С. П. и автора Выжигина и Самозванца, который, будучи бранимъ самымъ непристойнымъ образомъ черезъ каждые шесть дней, и не вздумаетъ сказать слово въ свое оправданіе. Не сказалъ и не скажетъ, а представляетъ ршеніе дла здравому смыслу публики, которая всегда справедлива и безпристрастна въ своихъ сужденіяхъ и всегда беретъ сторону тхъ, которыхъ хотятъ оскорблять изъ личностей.. Публика любитъ жрецовъ музъ, а не жрецовъ Немезиды’.

Моск. Т. No 1. Янв.— Журналы и газеты русскіе.— Указываются недостатки С. П., безцвтность, отсутствіе опредленныхъ, прямыхъ литературныхъ мнній: ‘мннія ихъ (издателей) какъ то неискренни, не рзки, и боле похожи на ложную тревогу въ мирномъ лагер, нежели на открытый бой съ нестерпимымъ врагомъ. Въ извстіяхъ о книгахъ они стараются сказать ничего ршительнаго или обращаютъ свои стрлы на предметы, не стоющіе того. Странно читать нападенія жестокія на переводы нелпыхъ книгъ…. между тмъ, какъ вздорныя произведенія литературной знаменитости и злоупотребленія литераторовъ съ именемъ получаютъ отзывы двусмысленныя!’

С. П. No 6. Янв. 15: ‘Издателю Моск. Т., конечно, памятно прежнее изданіе С. О. и бывшія въ ономъ критики… Просимъ вспомнить, что въ Св. Арх. была высказана знаменитымъ литераторомъ вся правда. Въ С. П. также никогда не называли благо чернымъ, а чернаго блымъ и пр.’

Моск. Т. No 2. Яни. Рецензія на ‘Бор. Год.’, въ которой рецензентъ (Полевой) говоритъ, что трагедія есть великое созданіе русскаго поэта, въ ней Пушкинъ становится ‘выше всхъ современныхъ русскихъ поэтовъ’, но въ смысл обще-европейской поэзіи только ‘надежда на будущее.’ ‘Первый опытъ поэта въ новомъ род,— смлъ, отваженъ, великъ для русскаго поэта, но не полонъ, не вренъ для поэта нашего вка и Европы… Языкъ Русскій доведенъ въ ‘Бор. Год.’ до послдней, по крайней мр, въ наше время степени совершенства, сущность творенія, напротивъ, запоздалая и близорукая: и могла ли она не быть такой даже по исторической основ творенія, когда Пушкинъ рабски влекся по слдамъ Карамзина въ обзор событій, и когда посвященіемъ своего творенія Карамзину, онъ невольно заставляетъ улыбнуться, въ дтскомъ какомъ-то раболпств называя Карамзина — Богъ знаетъ чмъ! Это длаетъ честь памяти и сердцу, но не философіи поэта!..’ Эти мысли были развиты Полевымъ въ . Т. 33 г. NoNo 1 и 2 {Убжденіе, что Пушкинъ при созданіи своей трагедіи, былъ въ зависимости отъ Исторіи Карамзина, перешло, какъ извстно, и къ Блинскому. Нын, благодаря точному сличенію источниковъ, которыми пользовался Пушкинъ для своей трагедіи съ Исторіей Карамзина и нкоторыхъ другихъ данныхъ пр. Жданову удалось доказать, что никакой зависимости не было, что Пушкинъ пользовался лтописными источниками. Блинскій не занимался изученіемъ исторіи и ошибка его понятна, но ошибка автора Ист. Рус. Нар., выпускавшаго тогда въ свтъ свое сочиненіе — едва ли простительна.}.

Въ No 9 Телескопа была помщена рецензія наслдующія книги: ‘Хлыновскіе степняки Игнатъ и Сидоръ или дти Ив. Выжигина. Соч. Л. Орлова.— Хлыновскія свадьбы Игната и Сидора, дтей Ив. Выжигина, романъ А. Орлова. Смерть Ив. Выжигина, нравственно-сатирическій романъ, сочиненіе А. Орлова съ портретомъ Автора и родословною Ив. Выжигина’, а также новый романъ Булгарина. Этотъ Орловъ былъ бездарный литераторъ, писавшій одинъ за другимъ романы какъ бы въ пародію Булгаринскимъ, — совершенно ремесленные и нелпые. Рецензентъ Телескопа, разбирая эти нелпые романы наравн съ Булгаринскими, не длая различія между тми и другими, вызвалъ понятное возмущеніе въ С. О. Въ No 27 Гречъ вступился за литературную славу своего друга….’Нтъ нумера Телескопа или его спутницы Молвы, въ которыхъ не былъ бы задтъ или побраненъ О. В. Булгаринъ. Читателямъ С. П. и С. О. извстно, что на вс эти выходки и брани не отвчалъ онъ ни строкою, ни словомъ. Казалось, это долженствовало бы притупить злобу неутомимаго наздника? Нтъ! Нын въ 9-ой книжк Телеск. она разразилась съ большей противъ прежняго яростью въ рецензіи на новый романъ Булгарина: П. И. Выжигина… Тамъ взяли дв глупйшія, вышедшія въ Москв (да, въ Москв) книжонки, сочиненныя какимъ-то Орловымъ и выписки изъ нихъ смшали съ выдержками изъ романа Булгарина, приправили все это самыми площадными и низкими ругательствами и. такимъ образомъ, ршили достоинство новаго сочиненія. Этого не довольно. Вывели вновь на сцену прежняго Выжигина и стали надъ нимъ издваться, остриться и тупиться. Эти несчастные не постигаютъ, какую пользу Ни Выжигинъ принесъ нашей читающей публик. Въ семъ роман выставлены не карикатуры, а врныя изображенія среднихъ классовъ нашего общества, коснющаго въ веригахъ непросвщенія и всхъ происходящихъ оттого недостатковъ и пороковъ. Именно, то свидтельствуетъ въ истин и врности наблюденій и картинъ нашего автора, что книга его разошлась въ публик средняго состоянія. Польза отъ сего чтенія очевидна, и только одна закоснлая невжественная зависть можетъ утверждать противное. Смшно, что нкоторые наши критики, какой-нибудь приглаженный кваскомъ семинаристъ или крещеный въ, чернилахъ канцелярскій чиновникъ, съ гордостью и чванствомъ вступаются за права высшей публики по тону и образованію и ея именемъ изрекаютъ проклятіе картинамъ народнымъ! Мы сбили! мы ршили!..’ ‘Побранивъ порядкомъ Ив. Ив., Рецензентъ нападаетъ на Петра.— Бранитъ немилосердно, а самъ пустословитъ еще немилосердне. Вотъ въ чемъ онъ обвиняетъ новый романъ: ‘Ему, Автору, неизвстны самыя главныя обстоятельства священной отечественной войны, ибо онъ называетъ князя Кутузова Свтлйшимъ передъ Бородинскимъ сраженіемъ, когда онъ былъ еще только графомъ. Онъ не знаетъ русскихъ нравовъ и обычаевъ, поелику заставляетъ солдатъ читать наизусть подробныя реляціи о сраженіяхъ, коихъ цлость всегда составляетъ тайну Главнокомандующаго вождя, выводитъ священника въ полномъ облаченіи изъ дому тогда, какъ полное облаченіе употребляется только въ церкви при литургіи, рядитъ бжавшаго секретаря на деревенской сходк въ треугольную шляпу и блое исподнее платье, употребляемое только при парадныхъ казусахъ и въ город. Наконецъ, онъ идетъ совершенно вопреки русскому духу, ибо результатъ всей его безжизненной жизни есть положеніе, что гласъ народа, наперекоръ исконной русской пословиц, не есть гласъ Божій! Положеніе ложное и выгодное разв только для фамиліи Выжигиныхъ!’ — И вотъ вс вины, на основаніи коихъ произнесенъ ругательный приговоръ надъ новымъ романомъ! Постараемся доказать нашимъ читателямъ, что если можно и должно критиковать И. И. Выжигина, то не издателю Телескопа: бдный спотыкается на каждомъ шагу. Во-первыхъ: Обстоятельства отечественной войны извстны автору романа гораздо лучше, нежели его рецензенту: Мих. Иллар. Голенищевъ-Кутузовъ возведенъ въ княжеское Россійской имперіи достоинство въ конц Іюля 1812 г. (см. No 61 Св. почты 31 Іюля 1812 г.). Слдственно, за мсяцъ до Бородинскаго сраженія. Правда-ли? Во-вторыхъ: планъ сраженія до исполненія онаго составляетъ тайну Главнокомандующаго, а не самое сраженіе. По окончаніи боя все извстно всякому, кому о семъ вдать надлежитъ. Въ роман Булгарина солдаты толкуютъ о томъ, что видли и слышали. Это бываетъ ежедневно, никому не удивительно и иначе быть не можетъ.— Въ третьихъ: Въ сужденіяхъ о рясахъ, куть и т. п. предоставляемъ мы охотно первенство нашему рецензенту: ученому и книги въ руки. Только замтимъ, что Священникъ, въ упоминаемомъ мст, вышелъ изъ дому не въ гости и не въ поле, а навстрчу подступающему непріятелю, вышелъ со крестомъ и святою водою. Въ четвертыхъ: Рецензентъ хочетъ выставить, что Авторъ романа нарядилъ бглаго секретаря щеголемъ. Нтъ! Секретарь выходитъ изъ дому въ статскомъ изношенномъ мундир, въ треугольной бурой шляп, со шпагой, въ бломъ изношенномъ исподнемъ плать и въ сапогахъ до колнъ. И будто этого быть не могло? Извстно, что впадшіе въ бдность люди сперва изнашиваютъ свое ординарное платье, а потомъ уже ходятъ въ парадномъ, которое тмъ карикатурне, чмъ нарядне оно было выкроено. Это, именно, замчательная черта народныхъ костюмовъ. Въ пятыхъ: Пословица: гласъ народа — гласъ Божій, не есть коренная русская, а переведена съ латинской (Vox populi — vox Dei). Она вошла въ русскій языкъ путемъ книжнымъ и народною никогда не бывала. Г. Булгаринъ, какъ должно честному человку, возстаетъ противъ ея приложенія, отдавая справедливость памяти Полководца, которому благодарное потомство воздвигаетъ монументъ, но котораго современная толпа провозгласила было предателемъ и трусомъ. Голосъ толпы никогда не можетъ быть голосомъ правды и благоразумія. Не говоря уже о томъ, что на этомъ голос основано правило самодержавія народовъ, пагубное начало и первая причина всхъ ныншнихъ неустройствъ въ Европ, спрошу: можно ли напр. лечить отъ холеры по голосу народа? Еще спросите у народа: что ходитъ, солнце или земля? хорошо ли, когда тринадцать человкъ сядутъ за столъ? и т. п. А все это голосъ народа!— И Телескопъ называется журналомъ современнаго просвщенія!’ Посл уличенія Телескопа (на двухъ съ половиной страницахъ) въ несправедливыхъ придиркахъ къ слогу и въ безграмотности самого журнала, берущагося судить другихъ,— слдуетъ Post scriptum: ‘Булгаринъ живетъ въ деревн своей подл Дерпта и не читаетъ Телескопа (онъ просилъ не посылать ему вздоровъ), но я долгомъ почелъ вступиться за товарища. Я ршился на сіе не для того, чтобъ оправдывать и защищать Булгарина, который въ этомъ не иметъ надобности, ибо у него въ одномъ мизинц боле ума и таланта, нежели во многихъ головахъ рецензентовъ, а для того, чтобы сорвать личину съ шарлатанства и показать публик отечественной, кто и какъ у насъ судятъ о произведеніяхъ литературы и о литераторахъ. Говорятъ, что я сими замчаніями накликаю на себя тьму ругательствъ. А мн какое до того дло? Я исполнилъ долгъ честнаго человка. Меня и такъ эти люди бранятъ безпощадно, пусть же будетъ у нихъ теперь какой-нибудь предлогъ.’ Н. Гречъ. Въ No 18 Телеск. была помщена статья Пушкина, написанная въ отвтъ Гречу: ‘Торжество дружбы, или оправданный Алекс. Аним. Орловъ’,— съ знаменательнымъ для Пушкина эпиграфомъ: In arenam cum aequalibus descendi. Статья представляетъ образецъ художественно-написанной литературно-критической шутки. Поэтъ съ добродушной веселостью воспроизводитъ вс основныя положенія статьи Греча, не исключая и того, что ‘ад. Венедикт. Булгаринъ живетъ въ своей деревн близъ Дерпта и просилъ его (Ник—аю Ни—чу) не посылать къ нему вздоровъ’, и присоединяя ко всмъ положеніямъ заключительный выводъ: ‘И что, слдственно, . В. Булгаринъ своими талантами и трудами приноситъ честь своимъ согражданамъ: что и доказать надлежало!’ Наконецъ, въ подробностяхъ сравнивъ Булгарина со своимъ ‘почтеннымъ другомъ Орловымъ’, отдаетъ предпочтеніе послднему, въ этомъ центральное мсто статьи: при равномрныхъ способностяхъ между романистами есть неравенство.— ‘Со всмъ тмъ, Алекс. Ан. пользуется гораздо меньшею славой, нежели ад. Вен. Что же причиною сему видимому неравенству? Оборотливость, любезные читатели, оборотливость ад. Вен., ловкаго товарища Ник. Иван. Иванъ Выжигинъ существовалъ еще только въ воображеніи почтеннаго автора, а уже въ С. А., С. П. и С. О. отзывались о немъ съ величайшей похвалой. Г-нъ Ансело въ своемъ путешествіи, возбудившемъ въ Париж общее вниманіе, провозгласилъ сего, еще не существовавшаго Ив. Выж., лучшимъ изъ русскихъ романовъ. Наконецъ Ив. Выж. явился и С. О., С. А. и С. П. превознесли его до небесъ. Вс кинулись его читать, многіе прочли до конца, а между тмъ похвалы ему не умолкали въ каждомъ No С. А., С. О. и С. П. Сіи усердные журналы ласково приглашали покупателей, ободряли, подстрекали лнивыхъ читателей, угрожали местью недоброжелателямъ не дочитавшимъ Ив. Выж. изъ единой низкой зависти’. {V. 175.} Но добродушный тонъ статьи переходитъ въ раздраженіе тамъ, гд поэтъ касается отношеній, волновавшихъ его въ прошломъ году: ‘Дв глупйшія (глупйшія!), вышедшія въ Москв (да, въ Москв) книжонки!..’ ‘въ Москв’, да, въ Москв!.. Что же тутъ предосудительнаго? Почему такая выходка противу первопрестольнаго града?.. Не въ первый разъ замтили мы сію странную ненависть къ Москв въ издателяхъ С. О. и С. П. Больно для русскаго сердца слушать такіе отзывы о Матушк-Москв, о Москв блокаменной, о Москв, пострадавшей въ 1612 г отъ поляковъ, а въ 1812 отъ всякаго сброду. Москва донын центръ нашего просвщенія, въ Москв родились и воспитывались по большей части писатели коренные русскіе, не выходцы, не переметчики, для коихъ ubi bene — ibi patria, все равно: бгать ли подъ орломъ французскимъ, или русскимъ языкомъ позорить все русское — были бы только сыты’ {Тамъ же 173.}. Въ другомъ мст слышатся отзвуки личныхъ оскорбленій: Алекс. А не. Орловъ не употреблялъ ‘никакихъ вспомогательныхъ средствъ для достиженія своей славы, которыя употреблялъ Булгаринъ: ‘Онъ не задавалъ обдовъ иностраннымъ литераторамъ, не знающимъ русскаго языка… Онъ не хвалилъ самого себя въ журналахъ, имъ самимъ издаваемыхъ. Онъ не заманивалъ унизительными ласкательствами и пышными общаніями подписчиковъ и покупателей. Онъ не шарлатанилъ газетными объявленіями, писанными слогомъ афишъ собачьей комедіи. Онъ не отвчалъ ни на одну критику, онъ не называлъ своихъ противниковъ дураками, подлецами, пьяницами, устрицами {См. ‘Анекдотъ’ Булгарина, въ No 30 С. П., гд сказано: ‘у котораго сердце холодное и нмое существо, какъ устрица’… Выше стр. 196.} и тому под.’ Вторая статья, написанная въ дополненіе къ первой: Нсколько словъ о мизинц г. Булгарина и о прочемъ. (Телеск. А’ 15) немного отличается отъ первой. Въ ней живо воспроизводится тонъ Булгаринскихъ статей и полемическія отношенія Булгарина въ Л. Г.— ‘Всему свту извстно,— говоритъ еофилактъ Косичкинъ,— что никто постоянне моего не слдовалъ за исполинскимъ ходомъ нашего вка. Сколько глубокихъ и блистательныхъ твореній по части политики, точныхъ наукъ и чистой литературы вышли у насъ изъ печати въ теченіе послдняго десятилтія (шагнувшаго такъ далеко впередъ) и обратили на себя справедливое вниманіе завидующей намъ Европы! Ни одного изъ таковыхъ явленій не пропустилъ я изъ виду, обо всякомъ, какъ извстно, написалъ я по одной стать, отличающейся ученостью и глубокомысліемъ и остроуміемъ… Полагаю себя въ прав объявить во услышаніе всей Европы, что я ничьихъ мизинцевъ не боюсь, ибо не входя въ разсмотрніе головъ, увряю, что пальцы мои (каждый особо и вс пять въ совокупности) готовы воздать, сторицею кому бы то ни было,— Dixi.— Взявшись за перо, я не имлъ однако же цлію объявить о семъ почтеннйшей публик, подобно нашимъ писателямъ-аристократамъ, (разумю слово сіе въ его ироническомъ смысл), я никогда не отвчалъ на журнальныя критики’… {V. 179—180.} Въ заключеніе предлагается программа новаго романа, который ‘поступитъ въ печать или останется въ рукописи, смотря по обстоятельствамъ’: Настоящій Выжигинъ. Въ этой программ поэтъ представляетъ вс подробности сомнительнаго прошлаго Булгарина, глава 16 должна была называться: ‘Видокъ или маску долой!’

Отношенія враждебной стороны къ Пушкину продолжались въ такомъ род. . Т. No 17 Сент. Въ Новомъ Живоп. Литературный разговоръ.— кн. . ‘Кром немногихъ исключеній разумется, все что явилось въ послднія 30, 40, 50 лтъ — есть чадъ, бредъ, круженіе головъ. И причина понятна: это порожденіе революціоннаго духа, который скоро долженъ пройти’.— Филофей: ‘Но Гете, Шатобріанъ, Пушкинъ никогда не были революціонерами, а между тмъ они романтики?’ кн. : ‘Да вотъ и наши товарищи: Я. Я. и И. П. тоже романтизма не отвергаютъ. Отчего? Оттого же, отчего во время революціи буянили и добрые люди, но революція прошла и они одумались и сдлались ультро-роялистами. Посмотрите, если Пушкинъ вашъ не станетъ писать одъ классическихъ, когда будетъ постарше’. . Т. No 18. Сент…. ‘Есть люди, которые могли бы установить у насъ критику истинную, но они или не хотятъ заниматься ею, или не имютъ средствъ. Самъ Пушкинъ съ его умомъ, его высокой образованностью и силой поэтическаго взгляда — могъ бы сдлаться критикомъ Европейскимъ…. но… мы знаемъ, какія критики пишетъ онъ нын’! . Т. No 21. Ноябрь — Въ Новомъ Живоп.— Сплетникъ (скоро): ‘Булгаринъ возвратился въ Петербургъ и пишетъ еще романъ, въ Москв будутъ издавать альманахи.— Филофей: Кто у васъ тамъ? Спл. (скоро): Сверн. Брусника, Падучая Звзда, Блена, Литературн. Колодезь. Знаете ли кто Косичкинъ, кто издалъ Повсти Блкина, кто написалъ Вечера на хутор, кто издалъ (кашляетъ)… Фил.: Отдохните, отдохните! Спл. (стараясь прокашляться): Булгаринъ… Пушкинъ… говорятъ тьфу… проклятый кашель’… Дале одинъ изъ собесдниковъ читаетъ посвященіе Евг. Онг. въ обратномъ порядк строчекъ.

С. П. No 284. Декаб.— Посл жалобъ на общій упадокъ литературы, говорится о причинахъ упадка: ‘Оттого, что люди значительные талантами и положеніемъ въ свт отказываются отъ участія въ литератур, у насъ нтъ единства, нтъ согласія, и малое число литераторовъ раздлилось на партіи, которыя искренно ненавидятъ другъ друга и стараются вредить своимъ противникамъ всми возможными средствами. Отъ этого бдная наша литература жестоко страдаетъ! Нсколько человкъ съ дарованіемъ, или замняя увядшее дарованіе своимъ положеніемъ въ свт, начальствуютъ надъ толпами литературной черни и пр.’

. Т. 1832 г. No 8. Февраль.— Стихотвореніе ‘Поэтъ’ {Было перепечатано впослдствіи въ Современник 1857 г., ср. ‘Пушкинъ въ родной поэзіи’ С. И. Пономарева, стр. 7—9.}, пародія на ‘Чернь’ Пушкина.

В. Гиппіусъ.

В. В. Гиппіусъ.

ПУШКИНЪ и ЖУРНАЛЬНАЯ ПОЛЕМИКА ЕГО ВРЕМЕНИ.1)

Читайте также:

ПУШКИНЪ и ЖУРНАЛЬНАЯ ПОЛЕМИКА ЕГО ВРЕМЕНИ.¹)