ПРИКЛЮЧЕНІЕ ШЕКСПИРА *),
ПРИКЛЮЧЕНІЕ ШЕКСПИРА *),
1593.
I.
II.
Приключение Шекспира, Рихтер Жан-Поль, Год: 1835
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Изъ ‘Soire Littraires de Paris’, изданныхъ Гжею Тастю. Предлагаемая пьеса принадлежитъ Жанъ Полю, французскому литератору.
Театръ Черныхъ Братьевъ въ Лондон, за минуту оглашавшійся восторженными кликами тысячей, рукоплескавшихъ безсмертному творенію великаго Шекспира, былъ уже пустъ, — нсколькихъ мгновеній было достаточно для перехода въ міръ дйствительный, сцена утратила свое очарованіе, — поэтъ мечтательный міръ свой.
Сожженный пламенемъ восторга, лучезарный славою, спустился Вилліамъ съ своего эмпирея на землю человковъ. Нсколько молодыхъ лордовъ увели его съ собою въ кофейную. Безумные! они не понимали, что душа поэта, посл окончанія творенія своего, имла нужду въ тишин иТуединеніи.
Жалко было смотрть на бднаго Шекспира, великаго человка, удостоившагося чести упиваться въ кругу благородное черни съ древними гербами, съ какимъ-нибудь лордомъ Рочестеромъ, развратникомъ и картежнымъ игрокомъ, съ какимъ-нибудь Ормондомъ, Мурреемъ, и другими презрнными отраслями лучшихъ фамиліи Англіи.
Онъ мшалъ свою мрачную веселость съ буйною и нетрезвою веселостію ночныхъ сотоварищей своихъ, какъ будтобы бремя торжества слишкомъ было для него тягостно, — но по судорожнымъ движеніямъ лица, по нависшимъ бровямъ можно было замтить, какъ презрительны и ненавистны казались ему шумные клики одобреній, которыми платили дань его остроумнымъ выходкамъ.
Пресыщенные виномъ, утомленные безстыдными рчами, одни растянулись на дубовыхъ столахъ кофейной, другіе на полу среди разбитыхъ бутылокъ, только одинъ изъ нихъ, не участвуя въ отвратительномъ сн этомъ, сидлъ у открытаго окна, погруженный въ думу.
Съ глазами, устремленными къ небу, въ какомъ-то восторгъ, посл торжества и этой оргіи, Шекспиръ былъ очарователенъ невыразимо. Его мрачное лице, въ половину освщенное лучами луны, выражало совершенно эту поэзію, имъ созданную, этотъ дивный міръ, совмстившій въ одной мысли цлые вка, цлую вселенную, на пространств 60 квадратныхъ ‘утовъ. Можетъ быть, усы, черный бархатный беретъ, осненный перьями, темное платье и брыжи со складками — отличительные признаки этой эпохи ничтожества — придавали блдному лицу Вилліама выраженіе, не, обыкновенное въ наше время… Или, наконецъ, это было одною изъ этхъ случайностей, которыя ставить высокое наряду съ безобразіемъ, Шекспира въ эту ночь, между пьяницъ.
Какъ-бы то ни было, только онъ былъ дивно хорошъ собою.
Вскор размышленіе его было нарушено: вошедшій пажъ подалъ ему записку. Вилліамъ прочелъ ее, перечелъ снова и, со всми признаками чрезвычайнаго удивленія, вышелъ изъ кофейной.
Юноша послдовалъ за нимъ и, во все время ихъ перезда, ни слова не отвчалъ на его продолжительные вопросы.— Наконецъ, въ нсколькихъ миляхъ отъ Лондона, они слзли съ лошадей у калитки сада, который Шекспиру показался Виндзорскимъ.
Пажъ отперъ калитку, и посл многихъ изворотовъ, вдругъ остановился передъ однимъ павильономъ, шепнувъ Шекспиру:
— Подождите, господинъ поэтъ! сейчасъ придутъ.
Посл этого удалился.
Не постигая таинственнаго содержанія записки, изумленный тмъ, что такъ непостижимо попалъ въ садъ первой королевы въ свт, Шекспиръ ощупывалъ руками деревья и кусты, дабы увриться, что все это не было однимъ очаровательнымъ сномъ. Ночь была теплая, цвты наполняли воздухъ благоуханіями, поэтъ забылъ о свиданіи въ павильон, онъ заблудился въ излучистыхъ аллеяхъ сада.
Тогда вдохновеніе умчало его на могучихъ крылахъ своихъ.
Послышался отдаленный голосъ, тутъ онъ только вспомнилъ, что его ожидали.
Горя желаніемъ проникнуть тайну этаго свиданія, тщетно искалъ онъ павильона.— Посл долгаго обхода, глазамъ его представилась скамья, забывъ снова всю странность своего положенія, онъ опять предался мрачнымъ размышленіямъ. Произведеніе того дня представилось его мысли.— Сильно ударяя себя по лбу, онъ шепталъ:
‘Бдный Ромео, бдная моя Юлія! зачмъ васъ, созданія прихотливаго воображенія моего, васъ, которыхъ въ безсонныя ночи одарилъ я всми страстями, въ которыхъ перелилъ всю душу мою, — зачмъ вашу невинность я продалъ за золото? Зачмъ?.. Вамъ однимъ принадлежала вся любовь моя — а теперь я долженъ длиться ею съ другими… Хорошо, ежелибъ они могли любить васъ, такъ какъ я люблю… Увнчанные сегодня, вы будете еще нравиться и завтра, очаровательные своею юностію, — но что будетъ съ вами чрезъ сто лтъ, когда земной отецъ вашъ будетъ почивать въ могил?.. Вы угаснете… а я, я мечталъ, что вы безсмертны!..
— Ромео и Юлія будутъ жить жизнію вселенной, и никогда не умрутъ они!.. сказалъ голосъ изъ чащи.
— Кто тутъ? вскричалъ поэтъ, вскочивъ стремительно.
— Та, которая посылала за тобою и о которой ты забылъ такъ скоро, отвчалъ тотъ-же голосъ.
Вилліамъ обернулся, — передъ нимъ стояла женщина, покрытая покрываломъ, въ блой одежд. Обрадованная тмъ, что ея внезапное появленіе удивило его, она остановилась въ нсколькихъ шагахъ, внимательно разсматривая его.
— Юлія, Юлія, дочь Капулетовъ, зачмъ покинула ты могилу, въ которую я заключилъ тебя?.. шепталъ великій человкъ, увидя осуществленнымъ твореніе мечты своей. Потомъ горестно прибавилъ: Мистрисъ, простите безумію бднаго автора, мое воображеніе, распаленное ощущеніями этого вечера, напряжено еще и теперь вы такъ внезапно явились передо мною, одтыя въ бломъ, подобно невст, невст моего Ромео, — даже безъ шелеста шаговъ, какъ будто принесенныя на крылахъ, — я подумалъ, что мое презрнное искусство столь могущественно, что можетъ вызывать изъ гробовъ души тхъ, которые уже не существуютъ. Простите меня, Мистрисъ.
Неподвижно, ничего не отвчая, стояла передъ нимъ молодая женщина. Смущенный ея появленіемъ, устремивъ въ нее проницательный взоръ, Вилліамъ продолжалъ:
— Да! я не больше, какъ презрнный писатель, я считалъ себя великимъ живописцемъ природы, но теперь вижу, что въ созданіяхъ моихъ лишь только унижалъ красоту творенія! Прежде, нежели я вдохнулъ другую жизнь въ мою Юлію, я изучилъ первую, потомъ облекъ ея мысли тломъ, далъ голосъ страстямъ, одушевилъ остовъ ея, — и думалъ, что произведеніе мое совершенно!.. Безумный! эта картина, по моему окончанная, была однимъ неврнымъ очеркомъ!.. А я предалъ ее на позоръ толпы, жаждущей только ощущеній!.. За какую бы то ни было цну, только я хотлъ рукоплесканій!.. Прости мн, моя Юлія: я наругался надъ тобою… Впрочемъ, я длалъ, что могъ, — мн не доставало генія… Хорошо-бы еще, еслибъ и другая половина поэта возвысилась до моего вдохновенія!.. Но нтъ!.. театральной Юліи не было нужды, естественна-ли рчь ея, заслужившая столько рукоплесканій… Она хотла только, чтобъ восхищались ея стройнымъ станомъ, какъ будто бы стройность эта имла какое нибудь соотношеніе съ ея горестію и смертію… Презрнное существо, она размалевала краскою свое блдное лице, сдлавшееся при блеск огня желтымъ и безжизненнымъ, чтобы черные, прекрасные глаза ея не утратили своего очаровательнаго блеска…
‘Мистрисъ, Мистрисъ, я не знаю, кто вы, потому что лице ваше закрыто, я не знаю, откуда вы, потому что какъ будто очарованіемъ перенесенъ сюда, но вы одн поняли мою Юлію, вы одн достойны осуществить любимое созданіе безсонныхъ ночей моихъ…
— Вилліамъ, вы великій поэтъ, отвчалъ тотъ-же голосъ, — и потому я пламенно желала васъ видть.
— О! еслибъ потомство повторило за вами эт слова!.. перервалъ Вилліамъ. И глаза его горли почти божественнымъ свтомъ, между тмъ какъ горькая насмшка владла его умомъ.
— Я удивляюсь вамъ, Синьоръ поэтъ, удивленія моего достаточно, чтобъ увлечь за собою удивленіе тысячей — для этого мн стоитъ только сказать: Народъ Англійскій, рыцари, дворяне и лорды Англія, удивляйтесь Вилліаму Шекспиру! на колни передъ Вилліамомъ Шекспиромъ…
— Кто же вы? робко спросилъ поэтъ у покрытой женщины.
— Вилліамъ, продолжала незнакомка, геній вашъ могущественъ, онъ наполнитъ собою Англію, Германію, Францію, цлый міръ…
И восхищенный Шекспиръ бросился на колни предъ тою, которая одну вчность поставила границею его славы.
— Безсмертіе почіетъ на теб, сказала она ему грозно, такъ не унижай-же себя, преклоняясь передъ женщиною…
Вилліамъ всталъ, и въ эту минуту внца поэта онъ не промнялъ-бы на корону Англіи.
— Я посылала за тобою, продолжала незнакомка, а теперь мн стыдно сознаться въ лучшемъ моемъ желаніи. Мн всегда казалось, что съ такимъ бурнымъ воображеніемъ, каково вображеніе поэта, съ такою силою ума, съ такою безпредльностію мысли, самый организмъ его, самое существованіе его должно быть полне и совершенне…
— Совершенне — это правда, но только на нсколько лтъ. Капля по капл утрачиваемъ мы существованіе это, и оно гаснетъ прежде времени… При этхъ словахъ, голосъ Шекспира пріобрлъ какую-то грозную торжественность, похожую на прощаніе умирающаго и проникающую прямо въ душу…
— Великіе люди дти родной страны своей, сказала женщина въ покрывал, а исторія Англіи прекрасна…
— О! ежелибъ хоть на нсколько лтъ еще продлилъ Господь мн жизни, я передалъ-бы потомству имя родной страны моей!.. Еслибъ вы знали, Мистрисъ, что живетъ здсь, продолжалъ онъ, ударяя себя по лбу, еслибъ, вмсто нсколькихъ досокъ и нсколькихъ куколъ, мн дали 40 театровъ и милліонъ актеровъ — всемірная исторія сдлалась-бы человкомъ въ Англіи…
— Ни съ мста, именемъ королевы Елисаветы! закричалъ громкій голосъ, и въ тоже мгновеніе нсколько факеловъ освтили часть сада, гд Вилліамъ мечталъ о безсмертіи, нсколько офицеровъ выскочило изъ-за кустовъ, по какому-то безотчетному чувству, женщина въ покрывал прижалась къ поэту, который обнажилъ свою шпагу…
— Беру васъ подъ стражу обоихъ, именемъ королевы Елисаветы!.. повторилъ тотъ-же голосъ.
— Милордъ! теперь полночь, возмите на себя трудъ проводить Вилліама Шекспира, сказала незнакомка, не открывая лица своего. Потомъ, обращаясь къ другомъ офицерамъ, прибавила: господа, ночь холодна, здшній воздухъ можетъ быть вамъ вреденъ.
Приказъ ея тотчасъ былъ исполненъ.
— Въ этоже самое время, и на этомъ-же мст, я ожидаю васъ завтра, Вилліамъ! шепнула ему его покровительница.
Вилліамъ поклонился и вышелъ. Сонъ бжалъ его въ продолженіи этой ночи, все виднное и слышанное не давало ему ни на минуту покоя. Онъ ршился непремнно открыть тайну своего свиданія.
На другой день, въ 11 часовъ вечера, Шекспиръ былъ уже въ павильон. Теперь онъ не забылъ о свиданіи.— Пажъ снова проводилъ его туда, тамъ снова нашелъ онъ свою незнакомку, опять одтую въ блое, опять покрытую покрываломъ. Ему показалось однако, что въ наряд ея замтно было боле изысканности, прекрасные волосы, прежде убранные поанглійски, небрежно распущены были теперь по плечамъ, слегка прикрытымъ прозрачною дымкою. Поклонившись, Вилліамъ схватилъ ея руку, и хотя поцловалъ ее съ изступленіемъ, но замтилъ съ радостію, что эта ручька, бывшая вчера въ шелковой перчатк, была теперь обнажена и отличалась близною до прозрачности. Онъ хотлъ говорить, но отъ робости-ли, отъ боязни ли страсти, или, можетъ быть, отъ того, что самое молчаніе имло для него невыразимую прелесть,— только словъ не было въ груди ёго. Она тоже молчала, и еслибъ глаза ея не блестли подобно факеламъ, еслибъ невольный трепетъ не пробгалъ по членамъ, можнобъ было подумать, что жизнь отлетла отъ нея.
— Вилліамъ! сказала она наконецъ, хорошо-ли была принята ваша трагедія сегодня?:
— Сударыня! отвчалъ поэтъ, въ это мгновеніе я счастливъ, и сознаюсь, что, въ мечтахъ моихъ о слав, никогда не испытывалъ и двадцатой доли того блаженства, какое испытываю теперь…
Новый трепетъ пробжалъ по членамъ незнакомки при этомъ неожиданномъ признаніи, быстро поднесла она руку ко лбу, какъ будтобы палящій жаръ охватилъ его внезапно, сердце ея билось такъ сильно, что сквозъ дымку можно было считать его біеніе. Однако она скоро оправилась.
— Все то, что случилось съ вами со вчерашняго дня, должно вамъ казаться страннымъ, Вилліамъ, сказала она голосомъ, въ которомъ замтно было-желаніе казаться равнодушною. Послушайте, прибавила она, я хотла васъ видть еще сего дня, для того, чтобы вдоволь насмотрться и наслушаться васъ. Правда, я могла-бы сдлать это и въ другомъ мст, но я не хочу этого: тогда наслажденіе было бы неполно.
За этмъ послдовало минутное молчаніе. Стыдясь своего признанія, она хотла встать, но Вилліамъ, обвивъ руками станъ ея, удержалъ на мст, потомъ, схвативши ея руку, которой отнять она не имла силы, онъ осыпалъ ее поцлуями.— Нсколько мгновеній спустя, онъ былъ уже на колняхъ передъ нею. Не столь строгая, какъ вчера, она съ восторгомъ смотрла ему въ лице, нжными пальчиками своими играя волосами поэта.
— Скажите мн, Мистрисъ, вскричалъ онъ въ-изступленіи восторга, можетъ-ли торжество театра или рукоплесканія вельможъ и толпы сравниться съ моимъ настоящимъ блаженствомъ? Съ вами — все непорочность, все наслажденіе, нтъ ни тни безпокойства…
— Беспокойства? прибавилъ онъ потомъ, оно есть однако въ этой таинственности нашего свиданія… Неужли никогда не откроете вы вашего лица бдному Шекспиру, предавшемуся вамъ со всею простотою души, со всею Двственностію любви своей?
Судорожное, едва замтное движеніе пробжало по лицу молодой женщины.
— Такъ ты любишь меня, Вилліамъ?— спросила она со смущеніемъ.
— Вы трепещете, Мистрисъ?
И Шекспиръ снова взялъ ея руку, прижимая ее то къ сердцу, то къ устамъ.
— Бдняжка! повторила она, такъ ты очень любишь меня?
— Неужли безъ этого я пришелъ-бы нынче сюда, Мистрисъ. Ради Бога Всемогущаго — одно только слово: вы — любите-ли вы меня?
Она тихо склонилась ему на грудь, потомъ начала что-то говорить ему на ухо. Кажется, что ничего грознаго не заключалось въ словахъ ея. Тихо прижимая возлюбленную къ своему сердцу, Вилліамъ блаженствовалъ… Сколько страстныхъ признаній сорвалось съ устъ его въ эт мгновенія…
Пробила полночь — звукъ часовъ извлекъ любовниковъ изъ упоенія.
— Полночь! вскричала молодая женщина, Синьоръ поэтъ, я должна васъ оставить!
— Уже? такъ-рано? сказалъ Вилліамъ печально.
— Да, — и съ этой минуты, навсегда!
— Навсегда?.. повторилъ испуганный Вилліамъ.
— Такъ должно, мой бдный Шекспиръ, такъ должно. Впрочемъ, не общій-ли элю законъ?.. На земл нтъ ничего прочнаго, ничего, кром вашихъ твореній. Я любила васъ прежде, нежели увидла здсь, я увидла васъ здсь и призналась въ томъ, что извстно только Богу да мн. Повторяю теб, Вилліамъ, я страстно люблю тебя, и между тмъ не должна больше видть тебя: мы должны разстаться на вки…
— Въ эш мгновенія, когда вчность готова предстать преступнику, приговоренному къ смерти, служитель алтарей въ утшеніе открываетъ ему образъ божества, въ минуту нашей вчной разлуки, вы, божество мое, откройте лице ваше, дабы память о васъ вдвойн осталась въ душ моей.
— Вилліамъ!.. это невозможно!..
Тогда отворилась дверь павильона, молодая незнакомка бросилась въ нее и вскор изчезла въ аллеяхъ сада. Еще уходя, она шептала ему:
— Вилліамъ! милый Вилліамъ! прости на вки!…
— Прости, прости! шепталъ Вилліамъ, задыхаясь, — и какъ будтобы усиліе это было свыше силъ его, или какъ будтобы жизнь излетала изъ устъ вмст съ роковыми словами разлуки, — онъ упалъ на землю.
Очарованіе любви воспламенило порывы вдохновенія его, безнадежная любовь потушила ихъ совершенно.
На другое утро Шекспиръ очутился дома. Онъ былъ совершенно покоенъ, мысли его были такъ свжи, воспоминанія такъ туманны, что онъ начиналъ сомнваться: не было-ли вчерашнее приключеніе однимъ изъ этихъ Сновъ, которые уносятъ человка въ небо.
И такъ одинъ часъ въ Виндзорскомъ саду оставилъ по себ цлые годы страсти. И какой часъ?.. Онъ поцловалъ блую ручьку, открывался въ безумной любви, увряя себя, что страстно любитъ незнакомую женщину.
Спустя нсколько времени посл этого приключенія, въ одинъ холодный мартовскія вечеря’, Шекспиръ сидлъ съ опущенными къ земл очами, склонившись головою на руки, какъ будто желая тмъ облегчить тягость необъятнаго вдохновенія, кипвшаго въ его мозгу, и творилъ дйствующихъ лицъ одной изъ этхъ дивныхъ трагедіи, которыя переносятъ васъ мгновенно отъ страсти къ страсти, изъ страны въ страну, изъ вка въ вкъ.
Онъ думалъ, думалъ — и поэзія облекала дивными словами мысль его, великій человкъ писалъ то, чего не могли нагладишь слды двадцати поколній.
Но даже и въ минуту этого вдохновенія, этого воспроизведенія дивныхъ твореній своихъ, Вилліамъ переходилъ мгновенно отъ жизни къ небытію, какъ будтобы сила воли замирала въ груди его, какъ будтобы поэзія покидала его душу. Подобно отверженному ангелу, онъ падаетъ на землю.
Въ эт мучительныя мгновенія невыразимой тоски, онъ съ негодованіемъ бросалъ бумагу и свои сочиненія, ходилъ по комнат, восклицая:
— Бдный Шекспиръ! И ты осмливаешься гордиться тмъ, что существованіе твое совершенне, что на чел твоемъ горитъ печать божества!… Зачмъ не схожъ ты съ другими? Зачмъ мысль твоя выше мысли толпы, страсть порывисте страстей ея, любовь пламенне ея любви? Зачмъ? Любовь, подобная твоей, губитъ искусство, потому что съ той минуты, какъ искусство пересиливается любовью и ему предпочтутъ женщину — прости безсмертіе, лелющее человка съ самой колыбели!.. Ревнивое къ тому, чье имя должно передать вкамъ, оно покинетъ его, ежели онъ осмлится посвятить другому свое неземное существованіе, ему одному принадлежащее…
Любовь губитъ искусство, бдный Шекспиръ, искусство съ каждымъ днемъ гаснетъ въ теб, вдохновеніе ужь тебя не посщаетъ, безсмертіе бжитъ твоихъ произведеній!.. А эта любовь, которой ты всмъ пожертвовалъ, замнила-ли она теб и искусство, и вдохновеніе, и жажду безсмертія!.. О! нтъ! ты не узналъ ни ея судорожныхъ восторговъ, ни ея небеснаго упоенія, ни глубокихъ потрясеній души…. Ничего!.. Твоя любовь подобна безпредльной пустын, по которой стремишься безъ цли, безъ ожиданія, не находя ничего въ настоящемъ?. Нтъ ни источника для утоленія палящей жажды, нтъ ни тни для отдохновенія… нтъ ничего, кром палящихъ лучей солнца, кром неизмримости, кром пустоты…
Это отъ того, что ты любишь такъ, какъ никто не любилъ въ природ!..
Это отъ того, что ты любишь женщину, которой ты никогда не видалъ и никогда не увидишь. Голосъ ея, какъ воздушное пніе, онжилъ слухъ твой, слова очаровали, а душа овладла твоей душою…
Бдный поэтъ, котораго свели съ ума нжный голосъ, очаровательныя рчи, душа ангела!…
Бдный поэтъ, дозволившій съ такой ранней юности поселиться въ душ своей страсти, которая окончатся, можетъ быть, вмст съ жизнію!..
Эта ужасная мысль взволновала Шекспира. Какъ пораженный громомъ, сидлъ онъ нсколько времени, потомъ всталъ, сложилъ бумаги и направилъ шаги свои ко дворцу герцога Брогиля.
Онъ всходилъ на крыльцо къ его превосходительству, когда къ нему подъхала молодая дама въ бломъ плать. Это была маршальша Шаберъ.
Ропотъ удивленія привтствовалъ прекрасную Француженку, но это не было еще полною данью красот ея. На колнахъ должно было боготворить ее, и цлое столтіе ни, говорить ни о чемъ боле… Она была такъ блдна, такъ страждуща, что въ душ раждалось невольное желаніе взять ее въ объятія, цлую вчность держать близь сердца, прильнувши устами къ устамъ, чтобъ только вдохнуть въ нее часть своего существованія…
Это была одна изъ тхъ женщинъ, которыя противъ воли принуждаютъ любить себя, одна изъ тхъ женщинъ, которую увидвши однажды, видть безпрестанно длается потребностію, одна изъ тхъ женщинъ, которою восхищается всякій, и про которую самый равнодушный скажетъ поневол: Ахъ! какъ хороша она!..
Въ безмолвномъ изумленіи смотрлъ на нее Шекспиръ нсколько минутъ, не будучи самъ въ состояніи опредлить свойства своихъ ощущеній.
Молодые лорды и придворные толпою тснились къ маршальш, осыпая ее привтствіями. Его бдное сердце сжалось.
Было-ли это начало, или только предчувствіе любви?
Еще въ прихожей встртилъ ее хозяинъ дома и, взявъ за руку, ввелъ въ залу.
Вилліамъ послдовалъ за ними. Голова его горла, и когда маршальша сла, онъ помстился въ углу тойже комнаты, при всякомъ очаровательномъ ея движеніи, повторяя съ тоскою: Это она, она — мой возлюбленный ангелъ!…
Нсколько минутъ спустя, она сняла перчатку съ руки своей.
И Шекспиръ готовъ былъ броситься на колни передъ нею, какой-то злобный демонъ нашептывалъ ему на ухо: Виндзоръ, Виндзоръ, Виндзорская перчатка!
Тутъ онъ не могъ сидть боле. Быстро вскочилъ съ своего мста…. долго бродилъ по комнатамъ, пока не пришелъ наконецъ въ залу, убранную роскошне прочихъ.
Множество люстръ разливало необыкновенный свтъ, ярче дневнаго свта, ярче лучей солнечныхъ лтомъ.
Онъ поднялъ глаза, передъ нимъ летали безчисленныя толпы женщинъ и двушекъ. Первое его чувство было глубочайшее удивленіе.
И какъ ни сильна первая любовь, какъ ни подавляла она въ немъ всякую восторженность, какъ ни каменила его сердце, какъ ни леденила взоры, — онъ не могъ однако смотрть равнодушно на эт воздушныя, блднолицыя, темнорусыя созданія, судорожно кружившіяся въ упоительныхъ танцахъ…
Вилліамъ не могъ не уступить атому очарованію…
Притомъ музыка съ ея звучными, усладительными аккордами, была такъ выразительна!…
Освщеніе, женщины, двушки, многолюдство, звуки музыки, танцы — все это заставило его невольно позабыть на мгновеніе любовь свою.
Блаженство настоящаго убивало его однако. Онъ вышелъ въ другую залу, тамъ на креслахъ малиноваго бархата сидла герцогиня Брогиль, тутъ ея гингетъ смшилъ ее до слезъ.
Съ горестію смотрлъ Вилліамъ на этого богато одтаго карлу, и въ это мгновеніе онъ почти готовъ быль укорять Творца, создавшаго. столь презрнное существо.
Быстро еще летали по зал танцующіе, еще громко раздавалась звуки музыки, онъ хотлъ слушать и смотрть, но какъ будто какой-то призракъ леталъ передъ его взорами, какъ будто чувствуя нужду въ уединеніи, онъ медленно вышелъ.
Онъ снова слъ въ углубленіи окна той залы, гд находились герцогъ и маршальша. Тамъ, опершись головою на руки, чтобы лучше скрыть свое смущеніе, онъ предался размышленію.
— Вы оставляете насъ, графиня? сказалъ герцогъ, подходя къ маршальш. Врно вамъ наскучило пребываніе въ Англіи?.. прибавилъ онъ тише, устремивъ на нее проницательный взоръ.
Вилліамъ почувствовалъ, что, при этхъ словахъ, вся кровъ прилилась къ его сердцу.
— Виндзоръ въ особенности прелестенъ, продолжалъ герцогъ, и для васъ долженъ быть вторымъ отечествомъ… Тамъ, какъ кажется, шесть мсяцевъ тому назадъ… вы встртили..
Вилліамъ снова затрепеталъ, онъ не смлъ дышать боле.
— Герцогъ! сказала маршальша, задыхающимся голосомъ, такъ что Шекспиръ не могъ разгадать значенія этого слова.
— Будьте уврены, что рыцарь Англіи уметъ быть скромнымъ! началъ герцогъ. Ради Бога, скажите мн одно только слово: унесетели вы съ собой во Францію воспоминаніе того, что случилось съ вами въ королевскомъ саду въ Виндзор…
— Воспоминаніе это будетъ вчно со мною, герцогъ, вчно! И потомъ она прибавила шопотомъ! А онъ — здсь-ли онъ?..
— Здсь, графиня.
Тогда маршальша хотла вскочить съ своего мста.
— Останьтесь, сударыня, сказалъ ей герцогъ, останьтесь.
— И вы требуете, чтобъ я осталась? продолжала графиня. Еслибы мы были одни, герцогъ, я приложила-бы вашу руку къ голов моей и спросила-бы васъ, сильно-ли горитъ она? А еслибъ и посл того вы потребовали, чтобъ я осталась, я-бы снова взяла вашу руку, положила-бы ее сюда, на мое сердце, и спросила-бы, сильно-ли бьется оно, это бдное сердце, терзать которое вы находите удовольствіе!.. Всякое біеніе его есть уже страданіе, почти угрызеніе совсти… А еслибъ и тогда вы захотли, чтобъ я осталась, — я пробыла-бы здсь до тхъ поръ, пока слезы изсякли-бы въ глазахъ моихъ, и потомъ, герцогъ, клянусь моей честію, я была-бы готова кричать, что вы недостойны. вашего благороднаго имени, что вы недостойны герба на щит вашемъ.
— Вы дурно обо мн думаете, сударыня! отвчалъ герцогъ. Разв вы забыли, что аллеи Виндзорскаго сада очень темны…
— Молчите, ради Бога, молчите! да! голова моя горитъ, вы правы, милордъ, аллеи Виндзорскія очень темны… Я останусь… останусь….. Послднія слова эт были сказаны громко.
— Это она! она! вскричалъ Шекспиръ, обманутый такою довренностію.
Маршальша затрепетала.
— Я не знала до сихъ поръ, сказала она съ горькою усмшкою, что домъ Англійскихъ лордовъ открыты для людей, которыхъ ремесло — угадывать слова изъ нашихъ движеній, склонности изъ нашихъ взглядовъ.
— Горе подслушивающему! прошепталъ герцогъ, съ пылающими взорами бросившись къ поэту, который, смущенный тмъ, что видлъ и слышалъ, въ изступленіи смотрлъ на все окружающее его.
— Что вы здсь длаете, Вилліамъ? вскричалъ лордъ Брогиль, потомъ, съ обычною вжливостію своею, онъ подвелъ его къ маршальш: Графиня, сказалъ онъ, честь имю представить вамъ Вилліама Шекспира, автора Ромео и Юліи и, въ добавокъ, моего друга.
Молодая дама отвчала Герцогу привтствіемъ и улыбкою, но Шекспиръ не видлъ и не слышалъ ничего — все мшалось въ его глазахъ, какъ будто въ сновидніи, звуки ея голоса обманули предчувствіе сердца.
Вошедшій въ эту минуту пажъ извстилъ герцога, что гонецъ отъ королевы привезъ ему пакетъ.
— Прошу извинить меня, сударыня, сказалъ онъ графин. Я желалъ-бы гораздо доле остаться съ вами, но званіе любимца королевы подчиняетъ насъ иногда многимъ непріятностямъ. Впрочемъ, прибавилъ онъ, я оставляю васъ съ Шекспиромъ.
Тогда Вилліамъ приближился къ маршалъш, и посл продолжительнаго разговора, пламеннаго со стороны поэта, ледянаго со стороны графини, онъ пошелъ въ другую залу, говоря про себя:
— Ея голосъ, но душа… о, нтъ! это не ея душа…
То, что чувствовалъ онъ, было какимъ-то нравственнымъ изнуреніемъ.
Вскор онъ развлекся: толпа лордовъ и приторныхъ окружила его, осыпая просьбами проимпровизовать нсколько стиховъ.
Вилліамъ собрался съ духомъ. Съ благоговніемъ тснились окрестъ него вс вельможи эти, и въ эту минуту, среди ихъ, онъ казался главою и повелителемъ, онъ, человкъ черни, ничего боле, какъ безсмертный поэтъ.
Онъ прочиталъ имъ одинъ изъ этихъ сонетовъ, такъ живо выражающихъ владычество мрачной поэзіи надъ его душою.
И когда онъ кончилъ, безмолвно пожалъ ему всякій руку, всякій возвысился до его вдохновенія. Это торжество для Шекспира было усладительне рукоплесканій цлаго діеатра.
Тогда подошла къ нему и маршальша.
— Государь мой! сказала она, вы почти заставили меня полюбить поэзію.
— И поэзія нкогда прославится произведеннымъ ею чудомъ! отвчалъ Шекспиръ, съ презрніемъ удаляясь отъ нея.
Въ продолженіи этого вечера, онъ почти забылъ о приключеніи въ Виндзорскомъ саду.
Съ 4 часовъ утра, Виндзоръ проснулся отъ звукъ трубъ и криковъ, предвщавшихъ городу празднество. Въ Виндзоръ возвращалась королева Елисавета. Всюду, на углахъ улицъ, въ кофейныхъ, выставлены были столы, и на нихъ безчисленное множество бутылокъ портера. Всюду слышны были веселыя псни, народныя остроты, всюду имя Елисаветы сливалось съ кликами заздравныхъ желаній. А потомъ, прекрасное небо, благорастворенный воздухъ, — какъ будтобы и воздухъ и небо раздляли съ Англіей) привязанность къ ея повелительниц.
Улицы были усыпаны цвтами, стны увшаны коврами.
У оконъ толпились разряженныя женщины да старики, съ любопытствомъ ожидавшіе позда, прислушивавшіеся къ малйшему шуму, къ крику народа, къ шопоту лошадей… Вс они были тогда подобны дтямъ, счастливымъ потому, что все вокругъ нихъ радовалось и кричало: Да здравствуетъ королева Елисавета!
Толпа гулякъ давно уже пировала у Мартина, трактирщика королевицыхъ офицеровъ, они столько выпили разныхъ напитковъ, что содержатель начиналъ уже расчитывать, чего будетъ стоить новая начинка погреба, — онъ улыбался такъ умильно, что, право, было завидно смотрть на него.
Желтая, беззубая, съ морщиноватою, какъ пергаменъ, кожею, старуха подошла къ нимъ и хриплымъ голосомъ предложила гадать на картахъ.
Ей отвчали громкихъ смхомъ.
Но старуха хотла гадать непремнно.
— Цыганка! сказалъ ей носильщикъ огромнаго роста, съ головою, вросшею въ плеча, я хочу испытать тебя. Слушай. Я дамъ теб шиллингъ, ежели угадаешь, прокляну, ежели солжешь. Ну, полно-же кривляться, да моргать глазами, начинай, я готовъ.
И съ увренностію, истинно Англійскою, онъ протянулъ ей руку.
Внимательно ее разсмотрвши, старуха сказала:
— Послушайте, сударь, зачмъ оставляете вы жену вашу дома? какая надобность испытывать ея врность? Ступайте скорй домой, или клянусь душой моей, нечистый вмшается въ ваши семейныя дла.
Слова эт сопровождались такимъ дикимъ смхомъ, что всякій обернулся къ ней съ ужасомъ.
Носильщикъ побагровлъ.
— Угадала-ли я, сударь?
Взглянувъ на нее свирпо, онъ бросился вонъ изъ трактира.
— А мой шиллингъ, сударь? отдайте мн мой шиллингъ.
— Я убью тебя, цыганка, адская посланница, чортово племя! воскликнулъ онъ съ бшенствомъ, и толкнулъ ее такъ сильно, что она, перевернувшись три раза, на десять шаговъ отлетла отъ стола.
Всеобщій хохотъ былъ отвтомъ на ея вопли.
— Мщеніе! закричалъ кто-то изъ толпы.
— Да! мщеніе! повторила старуха. Онъ требовалъ правды и чмъ заплатилъ мн… Видите-ли эту кровь?…
— Мщеніе! мщеніе!… повторилъ еще разъ незнакомый голосъ.
— Мщеніе! закричало 60 человкъ.
— Я за Андрея!
— И я разобью черепъ тому, кто только осмлится дотронуться до него…
— И я! я! я!
За словами послдовали угрозы, за угрозами удары. Полетли скамьи, столы затрещали, вино полилось по полу.
Сдлался всеобщій крикъ.
И бдный трактирщикъ Мартинъ въ отчаяніи рвалъ на себ волосы.
Нсколько солдатъ хотли возстановить тишину.
Ихъ прогнали.
И драка продолжалась.
Толпа прибывала, давка, крикъ, всякій хотлъ видть и говорить, никто не слушалъ.
Смятеніе могло вспыхнуть въ цломъ город.
Тогда одинъ человкъ растолкалъ ряды дерущихся и грозно веллъ имъ перестать.
Столько величественнаго было въ его особ, что многіе изъ самыхъ ожесточенныхъ остановились.
— А ты кто, смющій приказывать здсь? закричалъ ему одинъ изъ толпы съ избитымъ и окровавленнымъ лицомъ. Ты-то кто?
— Вилліамъ Шекспиръ.
И это имя, столь славное въ цлой Англіи, внезапно возстановило спокойствіе, наступило глубокое молчаніе, драка прекратилась мгновенно.
Въ эту минуту, среди этой толпы, Шекспиръ казался богомъ.
Онъ воспользовался своимъ дивнымъ могуществомъ.
— Идетъ! детъ! закричали отовсюду. И вслдъ за этмъ раздалось ржаніе лошадей, крики охотниковъ, стукъ каретъ.
Толпа хлынула на встрчу королев, а черезъ нсколько минутъ показалась и она, въ карет, окруженная офицерами и придворными, стройными, съ блестящимъ оружіемъ.
Елисавета показалась на минуту въ окн кареты и съ важностію, только ей одной свойственною, поклонилась народу.
За этмъ громогласное ‘да здравствуетъ!’ огласило воздухъ.
Самъ Вилліамъ готовъ былъ увлечься вмст съ толпою, даже и онъ готовъ былъ закричать: Да здравствуетъ Елисавета! какъ вдругъ въ одной изъ каретъ увидлъ онъ маршальшу Шаберъ, съ которою встртился у лорда Брогиля. Близь оконъ кареты, верхомъ на лошади въ золотыхъ шорахъ, вертлся прекрасно одтый пажъ, которому маршальша въ самое это мгновеніе привтно улыбалась.
Пажъ оборотился къ одному изъ толпы, Вилліамъ вскрикнулъ, и, растолкавъ окружающихъ его, схватилъ лошадь за поводъ и остановилъ пажа.
— Узнаёте-ли вы меня, государь мой! сказалъ онъ ему.
— Я знаю васъ, синьоръ поэтъ, отвчалъ паръ, взявши его руку и ласково ее пожимая.
— И ежели такъ, пажъ королевы, я прошу васъ удлить мн одинъ часъ времени, мн нужно поговорить съ вами.
— Вилліамъ! я-бы желалъ этого…
— И вы должны желать, потому что разговоръ этотъ будетъ для меня или блаженствомъ или несчастіемъ. О! вы еще не знаете этого!.. Вы не умете читать ни во взор, нивъ звукахъ голоса, вы не изслдываете ощущеній любви и ненависти, жизни и небытія, совмщающихся въ одномъ движеніи, въ одномъ трепет… Нтъ! нтъ! вы не понимаете ничего этого, иначе давно сказали-бы: я готовъ, Вилліамъ, я готовъ!…
— Но гд?..
— Всюду, гд только захотите, всюду, гд есть воздухъ, гд есть небо, гд есть уединеніе. Что намъ до мста? харчевня ли, зала, дворецъ или улица? Я хочу только одного — говорить съ вами!..
— Слдуйте за мною въ мою комнату во дворецъ.
Когда они пришли, Вилліамъ заперъ поспшно дверь и, сжимая судорожно руку пажа, сказалъ:
— Молодой человкъ! Вы привели меня въ Виндзоръ, я это знаю! Кого видлъ я тамъ? Вы молчите!.. Клянусь честію, вы мн все откроете!..
— Тайна эта принадлежитъ не мн!
— Тайна эта принадлежитъ не вамъ? Но страданія, раздирающія мою душу съ этой минуты, но отчаяніе, пожигающее внутренность мою и которое врно убьетъ меня преждевременно, но мое будущее, которое умретъ вмст со мною — подумали-ли вы обо всемъ этомъ? Имете ли вы право взять человка за руку, привести его въ объятія женщины, и сказать ей: вотъ тотъ, кого вы желали. Когда страсть повергнешь его къ ногамъ вашимъ, распалитъ его сердце — я исторгну его изъ вашихъ объятій, чтобы жизнь его истлла отъ горести, отравленная горечью воспоминаній, чтобы всякій день его жизни былъ замченъ стыдомъ и отчаяніемъ, чтобы онъ угасъ, наконецъ, прежде срока…
— Тайна эта принадлежитъ не мн…
— Ежели такъ, зачмъ взяли вы ее на себя? Зачмъ, когда вы такъ молоды еще, когда сердце еще бьется подъ шитьемъ и бархатомъ этимъ, зачмъ… когда вы, можетъ быть, еще любите!.. Какъ могли вы взять на себя всю тягость подобной тайны!
— Меня принудили…
— Принудили? Такъ это какая-нибудь знатная дама…. Можетъ быть, придворная? Одна изъ тхъ женщинъ, которыя пренебрегаютъ всмъ, жертвуютъ всмъ одной минутной прихоти, собственной честью, честью мужа, спокойствіемъ поэта…
— О! да, это знатная дама, я еще помню это благоуханіе, окружавшее ее, этотъ нжный голосъ, эту упоительную сладость рчи… Государь мой! Скажите мн ея имя, заклинаю васъ!.. Клянусь адомъ, пламя котораго пожигаетъ меня, этми украшеніями на груди вашей, небомъ надъ нашею головою, Богомъ, внимающимъ намъ, клянусь — я буду безмолвенъ, какъ могила! Изъ состраданія, скажите мн, кто была эта женщина?.. Говорите!.. говорите!.. вы видите мое изступленіе, вы видите, что я горю, вы видите любовь мою…
— Не могу!..
— Ежели такъ, берите шпагу, я уже усталъ умолять васъ, берите шпагу, повторяю я, потому что я отплачу зломъ за зло, потому что я растерзаю грудь вашу, потому что я громко называю васъ подлецомъ.
— Вилліамъ, Вилліамъ, вы забываетесь…
— А вы трусите!
— Вилліамъ… изъ милости…
— Я не хочу миловать васъ…
— Это ужъ слишкомъ, государь мой!..
— Становитесь!— одинъ изъ насъ долженъ умереть.
Раздался звукъ оружія — клинки блеснули на мгновеніе.
Вскор одна шпага разлетлась въ дребезга.
Она принадлежала пажу.
— Государь мой! я могу убить васъ, но сострадаю ради любви вашей…
И Вилліамъ вложилъ въ ножны свою шпагу, и хотлъ выдти.
— Погодите, синьоръ поэтъ, погодите!
— Прощайте!
— Остановитесь! Вы хотите узнать имя той дамы, которую видли въ Виндзорскомъ саду?
— Да, ея имя, только скоре.
— Это знатная дама..
— Ея произхожденіе.
— Близь ступеней трона… одинъ взглядъ на нее ослпляетъ.
— Ея имя?
— Ежелибъ я произнесъ его, вы преклонилибы колна.
— Имя ея, ея имя?..
За дверьми раздался сильный стукъ.
— Отворите! кричалъ голосъ.
— Не отворяйте! не отворяйте! сказалъ Шекспиръ.
Пажъ невольно подошелъ къ двери.
— Ея имя прежде, ея имя, молодой человкъ!
— Королева Елисавета требуетъ васъ сейчасъ къ себ! продолжалъ голосъ снаружи, а потомъ прибавилъ тише: съ нею и маршальша.
— Маршальша! повторилъ пажъ, и глаза его заблестли.
— Скажите мн имя той, которую я видлъ въ Виндзорскомъ саду?
— Клянусь честію, вы узнаете его, только теперь это невозможно, синьоръ, поэтъ. Дама моего сердца и королева меня ожидаютъ.
— Ничего, кром ея имени, одно только ея имя — и я буду благословлять васъ!. Вы дадите мн новую жизнь, посл той, которую я получилъ отъ Бога, жизнь блаженства и очарованія — и жизнь эта будетъ принадлежать вамъ! И ежели когда нибудь вы будете имть нужду въ брат, чтобъ излить передъ нимъ свои страданія, мечты счастія, и въ рук, чтобъ защитить отъ оскорбленія или ваше имя, или. имя вашей возлюбленной, и сердце мое и рука будутъ принадлежать вамъ… Именемъ Бога всемогущаго, скажите мн только ея имя…
— Я не смю выговорить его здсь — самыя стны могутъ подслушать…
— Пусть!…
— Но всякій слогъ этаго имени повлечетъ за собою гибель человка.
— Ежели вы боитесь, молодой человкъ, то вспомните, что эта тайна не принадлежитъ вамъ боле, что она моя и что молчаніе ваше есть уже вроломство, а вроломство это — подлость.
— Королева ожидаетъ тебя, Генрихъ! повторилъ голосъ за дверью.
— Иду!
И пажъ съ силою отворилъ дверь.
Его увлекъ за собою капитанъ гвардіи.
Что-жъ касается до Шекспира, онъ пересталъ существовать — душа его была разтерзана на части.