Отрывки из Жан-Поля, Рихтер Жан-Поль, Год: 1824 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 21 минут(ы)

ОТРЫВКИ ИЗЪ ЖАНЪ-ПОЛЯ.

Дружба и любовь, два великія чувства, совершенно измняютъ человка, когда онъ приближается къ двадцатилтнему возрасту: онъ достигаетъ возраста, когда псни поэта и соловья оставляютъ столь глубокое впечатлніе, когда сердце бьется при созерцаніи прекраснаго, когда очи увлаживаются при каждомъ звук, исходящемъ изъ души. Изидино покрывало становится для него прозрачнымъ: онъ понимаетъ наконецъ весну, мсяцъ, зарю и небо, усыпанное звздами, сочувствуетъ имъ… Ахъ! мы вс испытывали это когда-нибудь, заря жизни освщала насъ всхъ, убирала душу своими волшебными розовыми лучами… Зачмъ не смотримъ мы на эти перворожденныя наши чувства, какъ Евреи смотрли на своихъ первенцевъ, и не приносимъ ихъ, этой чистой жертвы, на алтарь божественный? Что можетъ быть чище, пламенне нашей первой дружбы, нашей первой любви, нашего перваго порыва къ истин, нашего перваго сочувствія съ природою?

Что за бда, если несчастіе грызетъ молодаго человка! Въ другой разъ онъ покоритъ страданіе, теперь его подавляющее. Кто никогда не носилъ ноши, не въ состояніи нечего перенести, что касается до слезъ, я имъ несовершенный врагъ, хотя принадлежу къ сект стоиковъ, къ тому же Эпиктетъ, Антонинъ, Катонъ и другіе молодцы этаго покроя, холодные какъ ледъ, но вмст и твердые какъ желзо, совтовали употреблять слезы вмсто масла, чтобъ подмазывать ими колеса страждущей машины, лишь бы только разсудокъ оставался неприкосновеннымъ и сухимъ. Право, жалко видть, какъ утшаютъ другихъ, или какъ другіе насъ утшаютъ: надобно умть выпить до дна чашу горестей, не обмазывая медомъ краевъ ея.

Я не могу постигнуть, какъ человкъ можетъ спокойно и беззаботно жить въ Рим, въ настоящемъ Рим, безъ того, чтобъ огонь изящныхъ искуствъ не пожиралъ его, безъ того, чтобъ сердце его не рвалось къ великимъ дяніямъ, не жаждало жизни дивной. Въ Рим описанномъ, въ Рим поэтизированномъ можетъ еще муза парить свободно и величественно: но въ дйствительномъ Рим, въ Рим живомъ, гд обелиски, колизёй, Капитолій, тріумфальныя арки безпрерывно смотрятъ на васъ и порабощаютъ васъ, гд исторія великихъ дяній обхватываетъ своимъ дыханіемъ городъ, какъ невидимый ураганъ — кто можетъ остаться равнодушнымъ зрителемъ торжественныхъ переворотовъ міра? Духъ Святыхъ, героевъ, художниковъ идетъ навстрчу живаго человка и вопрошаетъ его со гнвомъ: кто ты? Когда вы выходите изъ Ватикана Рафаэля или изъ капитолія, вы уже не тотъ человкъ, какимъ были бы, если бы выходили изъ Нмецкой картинной галлереи или кабинета древностей. Нтъ холма, который бы не производилъ священнаго головокруженія, нтъ Римлянки, которая бы своей величественной поступью и своею гордостью не казалась вамъ роднею великаго города.

Скажите мн, какъ, не узнавши, что есть нетлннаго, узнаете вы, что есть тлннаго? Гд найти смерть, если не въ ндрахъ жизни? Тщетно все превращается въ прахъ, все изсякаетъ. Есть три безсмертія: вопервыхъ, то безсмертіе, которое осуществляется гор, потомъ безсмертіе подъ землею’ — ибо все можетъ превращаться въ прахъ, но прахъ остается прахомъ, и наконецъ безсмертіе на земл, въ слдствіе котораго каждое дйствіе длается вчною матерью, будучи само вчною дочерью. Этотъ самый союзъ вселенной съ вчностью внушаетъ намъ, бднымъ существамъ однодневнымъ, мужество бросить въ землю нсколько праха цвтовъ, чтобъ въ теченіе десяти вковъ возрасла пальмовая роща.

Я не требую отъ женщины, чтобъ она слдовала за мною на дальнемъ пути моей волшебной колесницы — но чтобъ по-крайней-мр расцвтшая земля и небо усыпанное звздами не были для нея нмыми, чтобъ она видла во вселенной не одну кухню, не одну дтскую, не одну бальную залу, чтобъ ея набожное и нжное сердце, ея живая и свтлая чувствительность совершенствовали человка, съ которымъ соединяется ея судьба.

Благословенная ночь! Раздляя наше существованіе, она одна препятствуетъ намъ изнемогать подъ бременемъ пыла мыслей. Человкъ походитъ на стнные часы, онъ разбивается въ-дребезги отъ насильственнаго напряженія руки, желающей ускорить его дйствіе, когда вся цпь уже обвилась вокругъ оси. Эта смерть, называемая сномъ, защищаетъ насъ только отъ излишняго блеска, одной идеи, отъ лихорадки нашихъ желаній, отъ пылкаго прилива нашихъ мыслей. Она образуетъ между нашими знойными днями тотъ же промежутокъ, какимъ разлучаются планеты. Вчность задавила бы насъ, продолжительность убивала бы насъ, намъ дана смерть, чтобъ она утшала насъ въ утрат жизни и помогала намъ приступить къ жизни новой, намъ дана ночь, чтобъ наслаждаться покоемъ на лон этой жизни, за которой послдуетъ другой сонъ…

Подымите съ земли черепъ и загляните во внутренность этихъ развалинъ чертога, обители исчезнувшаго духа… Сходство этой обнаженной головы съ головами, еще не лишенными своего наряднаго украшенія, повдаетъ вамъ много глубокаго!

Наставники слишкомъ рано допускаютъ своихъ учениковъ взбираться на верхнія втви дерева науки, посл меда они жаждутъ сладкихъ напитковъ, потомъ напитковъ крпкихъ, наконецъ пламени, и когда ихъ воображеніе превратитъ жизнь въ нефтяной полъ, на который нельзя ступить ногою, неизвлекая огня — пожаръ, возбуждаемый науками, ч усиливается боле и боле и наконецъ пожираетъ прекрасное зданіе. Для этихъ погорлыхъ не существуетъ боле въ жизни ни новыхъ наслажденій, ни новыхъ истинъ, даже ни одно изъ прежнихъ наслажденій, ни одна изъ прежнихъ истинъ не сохранилась для нихъ во всей чистот и цлости… Будущность, полная гордости, отвращеніе къ жизни, невріе и противорчіе открываются предъ ними еще счастливыми, когда крылья воображенія могутъ сдернуть хоть уголъ ихъ савана.

Жалкіе молодые люди! Они расточаютъ не одн истины, но и самое чувство, переходятъ богатыя нивы природы, любви и дружбы, и возвращаются съ нихъ, не принося ничего съ собою. Они отдаютъ на жертву своимъ страстямъ сокровища великихъ мыслей и мощной энергіи, подражая тмъ жителямъ Суринама, которые кормятъ своихъ свиней ананасами.

Обнимайте другъ друга крпче, несчастные, прижимайтесь другъ къ другу сердцемъ, полнымъ скорби, до тхъ поръ, пока прольете послднія слезы, забудете небо и землю — и не разрывайте этаго небеснаго союза. Ахъ! какъ скоро вы будете разлучены, эта истощенная жизнь лишится всего, что могло бы васъ привязать другъ къ другу, ей остается предложить вамъ одно начало новаго бытія.

Дти, супруга — суть горизонтальные и вертикальные корни, привязывающіе насъ къ земл.

Вкъ есть достиженіе великихъ цлей съ малыми людьми.

Должно бы тщательно во время собиранія винограда выжимать каждую виноградинку, ибо она боле не выростетъ. Праздники торжества и радости суть праздники, непостоянные, минуты восторга сердечнаго суть случайные поэтическіе очерки, которымъ боле несуждено возобновляться — и въ opera sria жизни запрещено на афиш заставлять повторять трудныя аріи.

Дитя не постигаетъ смерти: каждое мгновеніе его радостнаго существованія блеститъ, какъ блудящій огонекъ надъ его маленькимъ гробомъ. Дловые люди и люди утопающіе въ наслажденіяхъ не лучше понимаютъ смерть — и грустно подумать, что тысячи людей могутъ сказать съ такимъ холоднымъ равнодушіемъ: жизнь коротка! Тяжело, что нельзя открыть глазъ этой упоенной толп, которой рчь есть произнесенное храпніе. Посмотрите, сказали бы мы имъ, сквозь малое число годовъ, остающихся вамъ прожить, посмотрите на постель, гд вы будете лежать, представьте себ ваши руки оледенвшими и висящими, ваши тусклые и неподвижные какъ мраморъ глаза, прислушайтесь съ ныншняго дня къ фантастическому бреду вашей послдней ночи, этой торжественной ночи, безпрестанно къ вамъ приближающейся, которая по истеченіи каждаго часа становится къ вамъ часомъ ближе, и безъ всякаго сомннія распространится вокругъ васъ, существа однодневныя, блуждающія теперь при лучахъ заходящаго солнца или въ сумракахъ вечера! Но дв вчности возвышаются на двухъ концахъ земли какъ кресты колокольни, а мы, безразсудные, слпые, глухіе, продолжаемъ ползать и погружаться въ жизненную бездну, мучась въ судорогахъ, не видя широкой дороги, кром той, по которой мы тащимся въ грязи съ нашей улиткою.

Молодость есть праздничный день жизни, вс улицы украшены и оглашаются радостными кликами, вс дома убираются золотыми обоями, жизнь и добродтель привлекаютъ насъ еще. своими ласками какъ милостивыя божества, между-тмъ -какъ въ старости мы призываемъ ихъ, какъ строгихъ боговъ, заклинаніями! Въ счастливую эпоху жизни дружба обитаетъ еще въ воздушномъ и лучезарномъ Греческомъ храмъ, а поздне — въ мрачной и дикой Готической часовн.

Судьба, скрывающаяся подъ покрываломъ за нашимъ земнымъ шаромъ какъ за маскою, и удляющая намъ время существованія! Ахъ, когда смерть сокрушитъ нашу тлнную оболочку, и геній вознесетъ васъ изъ могилы къ небу, когда душа разольется отъ солнцевъ и чистыхъ радостей — возвратишь ли намъ то, что мы никогда не могли забыть? Никто не обратятъ своихъ взоровъ на ту страницу, чтобы не оплакивалъ здсь кого-нибудь и не жаждалъ бы тамъ чьей-нибудь встрчи. Увы! прошедши путь этой жизни, усянной мертвецами, не встртимъ ли мы лица друга, которому могли бы сказать: привтствую тебя, давно ожиданный! Судьба подъ маскою хранитъ молчаніе, слезы человка высыхаютъ во мрак на могил, солнце не отражается въ слезахъ.

Самая необходимая школа для дтей есть школа терпнія: воля должна быть сокрушена въ молодости, или она сокрушитъ сердце въ зрломъ возраст.

Паденіе народовъ отличается отъ паденія человка, котораго остатки уничтожаются на томъ самомъ мст, гд онъ умираетъ, оно скоре походитъ на водопадъ потоковъ, коего воды хотя разсыпаются въ прахъ, но соединяются вновь на новомъ лож и слдуютъ новому теченію.

Холодное слово, вырвавшееся у любви и дружбы, похоже на осенній снгъ, скоро тающій и превращающійся въ блестящую росу. Выраженіе ненависти походитъ на осеннюю изморозь — предзнаменованіе суровой зимы.

Гердеръ и Шиллеръ хотли сдлаться въ молодости хирургами, но судьба имъ это запретила, ‘есть раны опаснйшія и глубочайшія ранъ тлесныхъ, сказала она имъ, исцляйте ихъ!’ и оба стали писать.

Молодость плачетъ, дряхлый возрастъ тоже плачетъ, но тамъ роса утренняя, здсь роса вечерняя. Молодой человкъ уметъ оцнить слезы, пролитыя прекрасными очами. Но когда отъ дневнаго жара сохнетъ роса утренняя и блекнутъ цвты, молодой человкъ превращается въ старика, и тогда онъ восклицаетъ: ‘врно роса вечерняя холодна и длится всю мрачную ночь,’ но у ней свое солнце и оно одинаково блистаетъ.

Плодъ ананаса созрваетъ между двумя пучками колючихъ листьевъ: настоящее, напротивъ, созрваетъ между двумя ананасами — воспоминаніемъ и надеждой.

Чмъ больше мы любимъ Бога и людей, тмъ меньше любимъ самихъ себя: планета тмъ медленне обращается вокругъ своей оси, чмъ быстре ея теченіе около солнца.

Безъ библіотеки жизнь была бы слишкомъ вялою и безсмысленною. Самое умное общество не есть то, которому одежду шьютъ портные, но то, которое обязано ею переплетчикамъ.

Бросайте, двы, цвты на смертные остатки вашей молодой подруги, равнявшейся съ вами нкогда въ красот: колыбель дтства усыпаютъ цвтами, покройте ими нынче ея гробницу, радости смерти должны пережить радости жизни — могила есть колыбель неба.

Счастливъ тотъ, чье сердце довольствуется однимъ-другимъ сердцемъ и ничего боле не желаетъ, ни Англійскаго парка, ни opera sria, ни музыки Моцарта, ни картинъ Рафаэля, ни луннаго затмнія, ни даже луннаго свта, ни романическихъ сценъ, ни ихъ исполненія.

Любовь начинаетъ съ глазъ, какъ искуство рисованья.

Не есть ли жизнь прозаическій переводъ, безъ рифмъ и безъ мры, нашихъ идеальныхъ надеждъ и нашихъ предпріятій?

Свтская жизнь походитъ на сливки, которыя вмст и холодны и сладки.

Ахъ! тяжело сердцу подумать, какъ легко и скоро забываютъ человка, покоится ли онъ подъ урной, или подъ пирамидой, и какъ мгновенно начинаютъ считать отсутствующимъ наше безсмертное я, между тмъ какъ оно, подобно комедіанту, находясь за кулисами, перестаетъ только говорить и дйствовать на сцен.

Кто смотритъ на могилу, какъ на подземную галлерею, имющую сообщеніе съ сосдними мірами, тотъ не долженъ страшиться своего незнанія другаго міра — и изъ того, что глубокія воды Мертваго моря непроницаемы для нашего взгляда, мы не можемъ заключить, что горы человчества не идутъ подъ Мертвое море, такъ какъ вс хребты горъ простираются подъ океаномъ.

Веселый ребенокъ бжитъ на палочк, угрюмый старикъ тащится на костыляхъ: какая разница между этими двумя дтьми? надежда и воспоминаніе.

Оцнка очаровательныхъ странъ есть произведеніе свера, потому что тамъ ихъ познаютъ только въ книгахъ. Итальянецъ, въ нихъ обитающій, пользуется ими, какъ здоровьемъ, одно лишеніе можетъ его заставить оцнить ихъ.

Чмъ доле роса утренняя остается на цвтахъ, тмъ лучше долженъ быть день, по законамъ погоды. Да не высохнетъ роса на цвтахъ человчества отъ слишкомъ ранняго луча! О старецъ, изъ благодарности за весеннія розы, которыми дтство увнчало твои блые власы, приготовь также своимъ дтямъ небесныя радости подобныхъ воспоминаній. Знакомы ли вамъ т долгія болзни и дождливые годы, которымъ суждено нкогда проясниться однимъ взглядомъ, брошеннымъ на зарю вашего чистаго дтства? Знакомы ли вамъ сны, которые внушаетъ обыкновенно одно дтство съ его наивными играми? Неужели вы хотите обвить траурнымъ крепомъ, какъ похоронную комнату, сновиднія, ожидающія ваше дитя въ его старости? И вамъ легче доставать вашему сыну въ его колыбели цлыя стада Аркадскія, нежели одну овцу этой счастливой страны въ его возмужалости.

Мы иногда видимъ во время дня, какъ звзда вечерняя и звзда утренняя блистаютъ подл солнца, когда оно затмваемо облакомъ. Высокая аллегорія! Когда жизнь для насъ помрачается слишкомъ великими страданіями, юность и смерть, звзда вечерняя и утренняя, показываются во всей ясности.

Одна похвала, одно простое изъявленіе привязанности въ нашемъ отсутствіи могутъ насъ глубоко тронуть, Не будемъ ли мы еще боле тронуты, если пошлютъ то и другое вслдъ за нами, подобно прощальному поцалую, посл нашего бгства съ этой земли? Я не хочу врить, чтобы нашлось одно человческое существо, за которымъ не послдовала бы поникнутая глаза и слеза на рсниц, когда смерть опускаетъ его въ могилу, какъ будто подъ колоколъ водолаза: слдовательно каждый можетъ любить покрайней-мр друга, который нкогда его оплачетъ.

Умереть за истину не значитъ умереть за отечество — но за весь міръ. Истина, подобно Венер Медичейской, перейдетъ къ потомству въ тридцати различныхъ отломкахъ, по потомство ихъ соберетъ, и изъ этихъ дребезговъ воздвигнетъ богиню. Твой храмъ, вчная истина, теперь вполовину сокрытый подъ землею, воздвигнется при раскапываніи могилъ двоихъ мучениковъ и возвысится надъ землею, каждая его бронзовая колонна будетъ попирать любимую могилу.

Для людей съ великою силой души великое горе и великія радости походятъ на высокія горы, съ высоты которыхъ имъ открывается весь путь жизни.

Пріучайте съ раннихъ лтъ вашу дочь къ домашнимъ занятіямъ, и внушайте ей къ нимъ охоту: пусть одна религія и поэзія откроютъ ея сердце небу. Собирайте землю вокругъ корня, питающаго это нжное растеніе, но не уроните земли въ чашечку его цвтка.

Въ мысли о смерти есть что-то высокое. За мрачными и величественными занавсами смерть одна совершаетъ это таинственное чудо и трудится для вчности, между-тмъ-какъ смертные со взорами потупленными и наполненными слезъ присутствуютъ при этомъ зрлищ другаго міра.

Любить въ ранней молодости и поздно жениться все равно, что утромъ восхищаться пніемъ жаворонка въ воздухъ и състь его вечеромъ изжареннаго за своимъ ужиномъ.

Я остановленъ на пути моихъ предначертаній: въ этой низкой дол ничего нельзя довершить окончательно. Жизнь моя для меня такъ мала, что это почти самое легкое пожертвованіе, какое могу сдлать своему отечеству, достигну кладбища, сопровожденный большимъ или меньшимъ числомъ годовъ. Радость для меня равно потеряна, отяжелвшая рука моя слишкомъ легко стряхиваетъ пыль съ четырехъ крыльевъ разноцвтной бабочки — я оставляю ее порхать вокругъ меня и не ловлю ея. Несчастье и трудъ одни такъ близоруки, что строятъ на будущемъ. Съ радостію васъ встрчаю пришедшихъ въ мой домъ, о блдные и печальные лики — отраженіе цвтовъ земли! Васъ, о люди, я люблю — и теперь вдвое къ вамъ снисходительне: ибо какая другая власть, кром любви, исторгаетъ насъ изъ праха чувствомъ безсмертія? Что могло бы охладить и уменьшить еще для васъ эти два Декабрскіе дня, называемые вами осмьюдесятью годами? Ахъ! мы только бгущія тни, и одна тнь силится растерзать другую.

Когда владыки плачутъ, народы обливаются кровью, когда горы обхватываются туманами, въ долинахъ идетъ дождь.

Нын, наконецъ, Боже милосердый, тропы Германіи, освобожденные отъ облаковъ, возвышаютъ свои вершины среди лазу]ри неба и, кажется, общаютъ лазурную будущность. Вы все, владыки, помните, что слезы скоре высыхаютъ, нежели раны — и вершины горъ скоре, нежели долины.

Добродтель не можетъ доставить намъ счастія, но только способствуетъ намъ сдлаться боле достойными его, потому-что существованіе уже даетъ намъ, также какъ и животнымъ, лишеннымъ нравственнаго чувства, право на радость, потому-что добродтель и радость суть неизмримыя величины, и неизвстно, заслуженъ ли вкъ счастья десятью годами добродтели, или наоборотъ, потому-что года радости предшествуютъ годамъ добродтели, такъ-что добродтельный человкъ долженъ бы сначала заслужить прошедшее вмсто будущаго и землю вмсто неба.

Какъ новый свтъ является взорамъ мореплавателей сначала какъ темная черта надъ горизонтомъ, такъ другой міръ покоится какъ облако вредъ вашимъ умирающимъ глазомъ до тхъ поръ, пока онъ не развернется передъ нами и не предложитъ намъ своихъ пальмъ и своихъ цвтовъ, когда мы къ нему приблизимся. Чувство наслажденія и славы часто напечатлвается на лещ умирающаго. Клопштокъ вновь увидлъ любимое имъ существо, прежде его умершее, Гердеръ въ восторг воскликнулъ: что совершается во мн? Такъ въ первыя времена христіанства старики обыкновенно умирали въ тихомъ и радостномъ спокойствіи, они ложились подобно солнцу, среди блеска прекраснаго вечера, предвстника еще радостнйшей зари.

Есть дни, когда добродтель иметъ на насъ великое вліяніе, дни, когда мы все прощаемъ, когда мы можемъ ко всему себя принудить, когда радость, эта дщерь неба, преклоняетъ колно предъ нашимъ сердцемъ и умоляетъ отца дозволить ей доле оставаться у ногъ его, когда все блеститъ въ нашихъ глазахъ новою ясностію. Если въ эти минуты мы проливаемъ слезы радости, она такъ велика, что все предъ нами исчезаетъ.

Любовь есть Итадіанокая школа человка, самая сильная и возвышенная способна къ величайшей нжности: такъ самыя высокія деревья даютъ сладчайшіе плоды.

Не въ мягкихъ характерахъ, но въ характерахъ твердыхъ кротость иметъ боле прелести: такъ сила намъ боле нравится въ женщин, нежели въ мущин.

Я описываю свою жизнь передъ Богомъ. Весела ли она — что мн за дло? Не самъ ли онъ изобразилъ свои мысли на хвост павлина и на чашечк тюльпана?

Сны какъ растенія, распускающіяся во время ночи и закрывающіяся съ зарею: таинственный и благовонный запахъ остается для насъ однимъ признакомъ ихъ минутнаго явленія.

Какъ отличаются страданія гршника отъ Страданій праведника! Одни походятъ на лунное затмніе, еще боле увеличивающее мрачность ночи, другія походятъ на затмніе солнечное, умряющее жаръ дня, распространяющее романическую темноту, въ продолженіе которой соловей вновь начинаетъ оглашать воздухъ своими гармоническими пснями.

Родъ человческій хочетъ находить созвздіе любви именно такъ, какъ находятъ Венеру на неб: во-первыхъ какъ задумчивый Гесперусъ, или какъ вечернее созвздіе, предвщающее міръ сновидній и вечерніе сумраки, полные цвтовъ и соловьевъ, поздне же, напротивъ, какъ звзду утреннюю, предвстницу ясности и могущества дня, между-тмъ-какъ эти дв звзды составляютъ одну и отличаются только минутой ихъ появленія.

Воспоминаніе счастія есть единственный рай, изъ котораго насъ нельзя изгнать, наши прародители даже не были его лишены.

Два раза хранятъ молчаніе во время любви: въ первый разъ по боязни, во второй по доврію — вопервыхъ, въ нмую весну сердца, когда взгляды еще слишкомъ громкія слова, когда дв души согрваются другъ для друга подъ своею мрачною тнью, потомъ въ осень сердца, когда два существа молчаливымъ довріемъ наслаждаются вмст своимъ воспоминаніемъ на мрачномъ холмъ, ими достигнутомъ, такъ съ вершины горы мы видимъ солнце, восходящее надъ блистающей равниной, неслыша утренняго пнія птицъ, порхающихъ внизу.

Человкъ празднуетъ лучшимъ торжествомъ смерть утраченнаго и любимаго имъ существа, отирая чужія слезы, нежели проливая свои собственныя: и роскошнйшій внецъ цвтовъ и кипарисовъ, какой мы можемъ повсить надъ любимою могилою, есть внецъ добрыхъ длъ.

Нельзя думать безъ живаго чувства о маленькомъ существ, переходящемъ отъ усыпленія утробы матери ко сну смерти, котораго глаза закрываются предъ роскошною землею, не встртившись со взорами родителей, на него смотрвшихъ со слезами на очахъ, которое было любимо не любя, чей маленькой языкъ приходилъ въ гніеніе, ничего не промолвивши, какъ и лицо его, не улыбнувшись нашему безумному пнію. Этотъ отпрыскъ, оторванный отъ земли, тотчасъ найдетъ другое дерево, къ которому судьба его привьетъ, эти цвты, подобно нкоторымъ цвтамъ нашихъ садовъ, закрывающимся съ утра, встртятъ другую зарю, отъ которой вновь распустятся.

Мысль о смерти должна для насъ быть средствомъ сдлаться лучшими, но не конечною цлію, если прахъ могильный западаетъ въ наше сердце, какъ земля въ чашечку цвтка, онъ его уничтожаетъ, вмсто того, чтобы оплодотворить.

Горе проникаетъ въ нжныя сердца, слезы, проливаемыя человкомъ, тмъ обильне и быстре текутъ, чмъ онъ мене надется на этой земл и чмъ боле возвышается надъ нею. Такъ дождевыя капли, падающія на насъ съ облаковъ, тмъ крупне, чмъ выше разстояніе облаковъ.

Если судьба запрягаетъ въ одно время коня радости и коня горести въ колесницу Психеи, черный конь всегда обгаетъ коня благо, то есть, улыбающаяся муза и муза плачущая въ продолженіе однаго часа вмст являются на одномъ театр — человкъ не возьметъ стороны музы улыбающейся, онъ не останется въ недоумніи выбора между двумя сестрами, но влюбится въ плачущую музу. Такъ везд, по примру Мильтона, мы описываемъ потерянный рай съ большимъ жаромъ, нежели рай обтованный, адъ, подобно Данту, лучше, нежели небо.

О! зачмъ не поникнуть отяжелвшимъ взоромъ предъ великою природой, подъ лазурнымъ сводомъ неба, на зеленющейся земл, могущей вамъ служить кресломъ больнаго, мстомъ отдыха, пира и ложа: дти не слаще ли усыпаютъ на груди своей матери?

Молитва есть лучшая исповдь и грозное судилище совсти.

Есть минуты, когда два міра, духовный и матеріальный, приближаются другъ къ другу, когда день земли и ночь неба сходятся зарями. Такъ тни облаковъ бгутъ надъ цвтами и надъ жатвами, такъ небо везд бросаетъ свои прозрачныя тни и отражается на обыкновенныхъ равнинахъ дйствительности.

Страсти походятъ на льва, смлаго и великодушнаго, хотя свирпаго и пожирающаго. Эгоизмъ походитъ на клопа, кусающаго и удаляющагося въ молчаніи. У человка два кармана въ сердц: въ одинъ онъ кладетъ свое я, въ другой то, что ему чуждо, онъ лучше оставитъ пустымъ послдній, нежели дурно его наполнитъ. У эгоиста одинъ карманъ, какъ у червей и наскомыхъ: настоящій эгоизмъ безъ зазрнія совсти требуетъ любви, въ которой самъ отказываетъ… Онъ согласится измолоть весь міръ въ кошинельной мельниц, чтобъ раскрасить имъ свое лице и свою одежду, онъ полагаетъ себя центромъ вселенной, смотритъ на діавола и на ангела и на истекшіе вка, какъ на поставщиковъ и нмыхъ прислужниковъ, на міры, какъ на гостинницы однаго суетнаго и жалкаго я.

Телеграфы или маяки трона нын поставлены на горахъ, посвященныхъ музамъ. Было нкогда время, когда потокъ Французской арміи покрылъ своими волнами самыя вершины маяковъ. Они боле не свтились, корабли разбивались о каждый подводный камень. Нын маяки должны продолжать освщать самыя тихія ночи. Освободители Европы могутъ отложить увольненіе музъ до окончанія своихъ трудовъ, когда настанетъ время отдыха. Пусть эта отрадная мысль будетъ пророческою! Буря сраженія въ одну весну изгнала Корсиканскую зиму и уничтожила съ толпою своихъ шпіоновъ морозъ, которымъ она связала священныя горы музъ и вс ноля человческаго образованія, но эти ноля, нын позеленвшія и расцвтшія, не должны ли страшиться позднихъ и ночныхъ морозовъ, которыхъ можно когда-нибудь ожидать?

Предзнаменованія намъ благопріятствуютъ, ибо по обыкновеннымъ законамъ времени весеннія бури предохраняютъ насъ отъ позднихъ морозовъ.

Когда въ человк еще не развернулись его нжные отпрыски, онъ жертвуетъ безконечнымъ, которое одно въ состояніи его удовлетворять, предметамъ, чуждымъ его наслажденій, коихъ границы онъ еще не имлъ времени замтить. Дтство отъ того устремляется за предлы будущаго, что не можетъ читать въ будущемъ. Нтъ ни внцевъ, ни лавровъ, могущихъ возвратить человку чувство восторга, съ которымъ дитя получало подарки въ новый годъ, восторги юноши отъ первыхъ истинъ и первыхъ стихотвореній, или отъ первой славы и блестящей будущности, предъ нимъ открывающейся: вс эти радости теряютъ прелесть новизны и притупляются, какъ скоро заря молодости не освщаетъ, своимъ плнительнымъ блескомъ облаковъ жизни, и когда солнце и своемъ полудн тяготить его своими пламенными лучами. Какъ скоро человкъ выходитъ изъ возраста своего развитія я уже узнаетъ, что одно его воображеніе украшало такъ роскошно предметы, его ослпляющіе, онъ длается равнодушнымъ и спокойнымъ, знаетъ, чего можетъ ждать отъ каждаго мгновенія, знаетъ, что не получить боле отъ наступающаго дня, какъ отъ вчерашняго, что его наслажденія будутъ всегда одни и т же. Жизнь только сверху рисуется старикамъ — и, говоря языкомъ живописцевъ, они схватываютъ перспективу ея только по прямой линіи, они лишены прелести заднихъ плановъ.

Тотъ, кто шелъ къ отдаленной цли, останавливается, чтобъ бросить взглядъ назадъ, и полный новыхъ желаній, вздыхая, измряетъ пройденный имъ путь, на что, онъ посвятилъ столько драгоцнныхъ часовъ.

Нынче до ночи я собралъ вмст вс остатки, упавшіе съ этой книги, вмсто того, чтобъ ихъ сжечь, какъ длаютъ другіе авторы, я въ то же время собралъ на полк вс письма моихъ друзей, коимъ уже невозможно боле ко мн писать, какъ отрывки тяжбы, прерванной настояніемъ смерти: такъ человкъ долженъ бы обогащать свои архивы и сохранять хоть засохшими цвты радости, я даже бы не хотлъ, чтобъ онъ отдавалъ или продавалъ свое изношенное платье, какъ бренные остатки часовъ утраченныхъ какъ маріонетки прошедшихъ наслажденій и caput mortuum прошедшихъ временъ.

Трудне быть великимъ государемъ, нежели государемъ — честнымъ человкомъ, быть предметомъ удивленія, нежели оправданнымъ. Государь кладетъ свой мизинецъ на ручку исполинскаго рычага и, новый Архимедъ, онъ подымаетъ корабли и цлыя страны. Голосъ государя раздается вокругъ него подобно грому въ неизмримомъ пространств долинъ.

Міръ во мрак, но человкъ стоитъ выше своего жилища, онъ поднимаетъ къ нему свои взоры и распускаетъ крылья своей души. Когда шестьдесятъ минутъ, называемыя нами шестьюдесятью годами, пробьютъ, онъ улетаетъ и воспламеняется въ пространств, прахъ его оболочки падаетъ на землю, и душа его, освобожденная изъ ломкой темницы, подымается одна, чистая какъ звукъ, къ эирнымъ странамъ… Но въ сей низкой дол, въ этой мрачной жизни онъ открываетъ вершины міра, его ожидающаго, освщенныя лучами солнца, восходящаго не надъ этимъ міромъ: такъ житель свернаго полюса въ долгія ночи, непрерываемыя солнцемъ, видитъ однако жъ въ полдень сверное сіяніе, озлащающее верхи самыхъ высокихъ горъ, и онъ мечтаетъ о продолжительномъ лт, когда солнце его боле не покидаетъ.

Человкъ проводитъ въ этомъ мір дв минуты съ половиной: одну въ смх, другую въ слёзахъ и полминуты въ любви, ибо на средин смерть его застигаетъ.

Но могила не глубока, это яркій слдъ насъ ищущаго ангела: когда его невидимая рука бросаетъ послднюю стрлу въ голову человка, человкъ ее наклоняетъ — и стрла срываетъ терновый внокъ, покрывающій его рану.

Безконечное Существо можетъ смотрть, какъ на обманчивую мечту, на причину нашего горя, но никогда на самое горе, человческія страданія естественно отличаются отъ страданій животныхъ: послднія ощущаютъ во время сна раны, почти также какъ мы, но не видятъ ихъ горе, ими чувствуемое, непродолжено вполн ожиданіемъ, воспоминаніемъ и сознаніемъ его: это быстрый ударъ — и ничего боле, только нашимъ глазамъ даны въ удлъ слезы!

Старые эмигранты походятъ на часы съ репетиціей, оставшіеся нсколько лтъ незаведенными. Когда подавишь пружину, изъ всхъ часовъ дня они звонятъ и повторяютъ тотъ часъ, на которомъ остановились,

Въ глазахъ безконечнаго Существа молитва за цлый міръ, или за кусокъ хлба отличается только тщеславіемъ молящаго, и Богъ считаетъ солнцы и волоса.

Чмъ меньше вещь, тмъ она должна быть драгоцнне. Цпь горъ можетъ состоять изъ однихъ слоевъ соли, мла и каменнаго уголья, но перстень долженъ заключать въ своей отдлк что-нибудь драгоцнне глины. Такъ приписываютъ одному человку гораздо боле добродтели, мудрости и генія, нежели цлому народу.

Часто на Альпахъ встрчаютъ на берегахъ ледника равнину, усянную цвтами, часто подл льдовъ смерти мы находимъ цвты новой весны.

Воображеніе своимъ могуществомъ можетъ измнить первое рубище, ему попавшееся, въ дивную парчевую одежду, оно можетъ открыть бьющій ключемъ источникъ въ челюсти осла, наши пять чувствъ предлагаютъ ему только ткань и элементы его горя и его наслажденія.

Граверъ, прежде-нежели вырзываетъ гербъ на драгоцнномъ камн, отпечатываетъ его на воску. Такъ и человкъ долженъ прежде испытать себя на какомъ-нибудь сердц, прежде-нежели изберетъ одно, чтобъ на-вкъ напечатлть на немъ свое имя.

Никогда улыбка святаго не бываетъ такъ прекрасна, такъ небесна, какъ въ минуту его смерти, никогда злодй или распутный не является въ вид, боле отвратительномъ и гнусномъ, какъ на одр, смерти.

Молодыхъ дворянъ въ наше время такъ рано осыпаютъ розами наслажденій, что они-какъ жители филиппійскихъ острововъ, которые, родившись среди пряныхъ кореньевъ, не слышатъ боле ихъ запаха, не знаютъ боле цны этимъ розамъ и употребляютъ ихъ только на набивку матрасовъ, какъ сибариты, ихъ поятъ розовымъ сиропомъ, ихъ купаютъ въ розовомъ масл, они вскор пресыщаются ихъ упоительнымъ благовоніемъ — и уже одни шипы въ состояніи возбудить въ нихъ вкусъ.

Кто съ равнодушіемъ смотритъ на усопшихъ, тотъ едва ли не также смотритъ и на живыхъ… Я люблю минуты, доставляющія сердцу случай пролить слезу въ воспоминаніе любимаго предмета.

Высшее общество походитъ иногда на почву, гд косятъ нжные цвты любви, какъ сно, чтобъ продавать ихъ на рынк.

Когда вселенная очищена отъ своихъ ненастныхъ дней… когда небо смотритъ на землю всми своими свтилами, какъ будто столькими очами… когда солнце и соловей одни говорятъ въ своемъ созданіи… тогда ея высшій духъ проявляется во всемъ своемъ величіи, тогда понимаешь ея душу, между-тмъ-какъ днемъ понимаешь одн ея прелести.

Есть люди, которые смотрятъ на любовь, какъ на картофель и приготовляютъ ее четырнадцатью разными способами.

Взгляните на вселенную — вы везд найдете Бога: міры суть Его созданія, каждый благочестивый человкъ есть слово, взглядъ этаго Бога, Который весь любовь.

Въ густой дубрав, называемой нами жизнію, нельзя сдлать шагу въ безопасности: иногда среди роскошнйшаго сада встрчается дерево манценила — и втеръ доноситъ до сердца отравленный его паръ.

Солнце, этотъ добрый отецъ семейства, ласкаетъ и согрваетъ насъ съ одинаковою любовію: человка, влажные цвты, птенца въ гнзд, ожидающаго времени, когда оперившись облечется въ нарядную одежду, и онмвшую бабочку… Если бъ человкъ былъ такъ милостивъ, такъ добръ, какъ добро солнце!

Когда человкъ въ присутствіи моря или горъ, пирамидъ или развалинъ, когда несчастіе встаетъ передъ нимъ, готовое его поразить — кого призываетъ онъ? Дружбу. Когда потоки гармоніи прельщаютъ его слухъ, когда томный свтъ луны играетъ на листьяхъ деревьевъ, когда весна воскрешаетъ природу — кого онъ призываетъ? Любовь. И тотъ, кто никогда не искалъ ни той, ни другой, въ-тысячу-разъ бдне того, кто ихъ обихъ утратилъ.

Двнадцать тысячъ Іудеевъ, построившіе Колизей, не начертали его плана, между-тмъ эта высокая идея зачалась въ ум однаго человка — Веспасіана. Такъ, впереди концентрическихъ движеній, въ соединеніи малыхъ силъ, должна всегда находиться сила большая.

О годы, свидтели первыхъ начертаній человка, этихъ страницъ, гд безпорядокъ мыслей облагороживается творческимъ жаромъ души, когда онъ открываетъ первые міры свои и восходитъ отъ истины до истины — эти годы освщаются непомеркшимъ свтомъ и остаются навки въ памяти нашей, были ли эти мысли лишь сбивчивыя истины, или обновленныя лжи! Увы, ты не можешь возвратиться неизгладимое время нашей первой любви къ истин — и вздохи, тобою вырываемые изъ груди моей, жарко золотитъ воспоминаніе мое о теб… Если ты когда-нибудь возвратишься, это врно неслучится на этой земл столь жалкой, столь холодной, но когда длань смерти, поднявши погребальную крышу этаго кладезя, гд мы тревожимся бдные работники безъ платы, поведетъ насъ въ новыя обтованныя страны, богатыя любовію и полныя блаженства.

Какъ прекрасно видть, прежде-нежели артеріи внутренняго человка превратятся, какъ артеріи старика, въ высушеной хрящь, прежде-нежели нравственное сердце будетъ биться, какъ другое сердце, только шестдесятъ разъ въ минуту, какъ прекрасно, говорю я, видть молодаго человка, бодро идущаго къ жизни твердымъ и прямымъ шагомъ!.. видть его идущаго съ открытою головою, съ доврчивостью на устахъ, навстрчу другу и недругу, чтобъ любить однаго и сражаться съ другимъ!

Какъ научиться вмст думать о великихъ и малыхъ вещахъ? Думая прежде о великихъ. Когда мы смотримъ на солнце, то явственне различаемъ атомы пыли и мошекъ. Богъ для всхъ насъ есть солнце.

Солнце тогда находилось низко надъ пространной равниной, среди розовыхъ оттнковъ неба. Втреная мельница. стояла на пригорк, въ багряной атмосфер. На крутизн горы цли дти подл своихъ пасущихся стадъ, и юные братья играли подл нихъ. Вечерній колоколъ убаюкивалъ солнце и землю своимъ мелодическимъ звономъ. Смющееся село и его окрестности представлялись взорамъ съ сладостною дтскою улыбкою. Никакая буря, подумали бы вы, не можетъ возмутить этой плнительной страны, никакой втеръ не долженъ вторгнуться въ нее въ своей тяжелой брон морозовъ, здсь порхаютъ одни весенніе втерки и облака гармоническаго цвта, здсь дождь — одна роса, здсь листья — одни цвты, пыль поднимается отъ однхъ ихъ тычинокъ, и радуга образуется только изъ незабудокъ и блыхъ и голубыхъ листьевъ майскихъ цвтовъ. Вся эта страна и жизнь въ ней текущая кажутся одною продолжительною утреннею зарею, зарею столь свжею, столь новою, полною предчувствія, безъ пожирающаго зноя, безъ ослпительнаго блеска, она усяна только нсколькими звздами, плывущими на ея багряниц. Дти съ внками цвтовъ въ рукахъ сидятъ на возахъ, нагруженныхъ золотистыми снопами, и величаются на нихъ, какъ будто бъ на торжественныхъ колесницахъ.

‘Одинъ сельской житель счастливъ, говоритъ Идоина: ибо онъ съ-младенчества продолжаетъ жить въ Аркадіи, въ старости онъ замчаетъ вокругъ себя одн земледльческія орудія и работы, съ которыми онъ свыкся съ молодыхъ лтъ, наконецъ онъ уходитъ туда, въ тотъ садъ, и засыпаетъ.’

Она указала между-тмъ на пригорокъ, гд рисовалось кладбище, въ самомъ дл настоящій садъ со своими грядами цвтовъ и стною плодовитыхъ деревьевъ. Прозрачные лучи вечера разсыпали вокругъ себя золотую пыль. Шумъ дня умолкъ, и жизнь засыпала въ тихомъ спокойствіи, оливы лниво наклоняли свои втви и свои цвты подъ яснымъ и тихимъ небомъ.

‘Вотъ единственное мсто, сказала Идоина, гд человкъ заключаетъ съ собою и своими ближними вчный союзъ мира! ‘

Они вышли и направили путь къ кладбищу. Небо было безъ тучи. Надъ узенькими переулками города простирался голубой эиръ страны божественной, освщенной міріадами солнцевъ, коими былъ усыпанъ ночной амфитеатръ — пути свтозарные, мозаика звздъ, таинственныя буквы, начертаніе имени Предвчнаго на свод великато храма. Да, вс празднества должны бы кончаться посщеніемъ этаго ночнаго поля, увнчаннаго этимъ святилищемъ. Насытившись земными наслажденіями, мы должны бы приходить сюда освжать душу въ присутствіи Бога, черпать спокойствіе и сладко упиваться прохладою ночи.

Когда Прометей оживотворилъ искрою небеснаго огня статую, созданную имъ изъ праха земнаго, разгнванный Юпитеръ сказалъ ему: ‘человкъ, твое произведеніе будетъ умирать ежедневно, и половину своей жизни лишенное чувства и мыслящей способности, оно будетъ лежать предъ тобой въ неподвижности, пока наконецъ уснетъ навки.’ И вотъ новосозданный. человкъ упадаетъ вечеромъ и засыпаетъ. Однажды музы, очаровательныя дочери Юпитера, находятъ его спящимъ и съ любовію и сожалніемъ глядятъ на вжды, сомкнутыя этой періодическою смертію ночи. Бдное созданіе, сказали он, также прекрасно и также молодо, какъ Аполлонъ! Не уже ли, желая отдохнуть, каждый день онъ долженъ, окруженный холодными и густыми тнями орка, утрачивать небо и землю?

‘Испытаемъ, сказала Калліопа, самая смлая муза, проникнуть въ его оркъ и дать ему въ даръ прекраснйшую землю и Олимпъ, пока непреклонный отецъ со днемъ не возвратитъ ему жизни!’ Божества, надляющія счастіемъ боговъ, тогда прикоснулись къ смертному, величественная муза поэзіи своею трубою, муза гармоніи своею Флейтою, Талія своимъ жезломъ, Уранія своею сферою, Эрато стрлами любви, Мельпомена своимъ кинжаломъ, и вс другія музы поочередно. Мгновенно спящій трупъ ночи оживился: сновидніе явилось и создало вокругъ него новое небо и новую землю, и ихъ принесло ему въ даръ. Смлыя и легкія тни, порхая, окружили его очаровательными призраками жизни, и онъ остался среди нихъ. Плоды превратились въ пучки, пучки въ цвты, а цвты принесли въ свою очередь плоды. Прекрасная молодость стала еще прекрасне. Земля потеряла свою тяжесть, и легкій эиръ игралъ на вершинахъ горъ до захожденія солнца. Игла терновника въ образ кинжала Мельпомены, прикоснулась слегка ко груди человка — и его кровь превратилась въ розу- Мелодическіе акорды флейты внушили еще одно желаніе его счастію и низошли съ небесныхъ высотъ въ глубины его сердца.

Усыпленный человкъ улыбнулся, какъ блаженный, и въ тоже время заплакалъ. Богъ музъ разбудилъ его тогда дневнымъ свтомъ, опасаясь, чтобы смертный не узрлъ безсмертныхъ.

Новый годъ открываетъ свои торжественныя врата. Судьба, въ багряныхъ облакахъ утра и солнца, стоитъ надъ грудою пепелища протекшаго года, она совершаетъ раздлъ дней. ‘Что спрашиваешь ты, Наталія?’

— Ненужны мн радости, увы! вс постившія мое сердце оставили въ немъ одинъ мрачный терновникъ, и ихъ розовое благоуханіе- скоро выдохлось. Тяжелыя тучи бури собираются близъ лучей солнца, и блескъ, насъ окружающій, есть отраженіе меча, направленнаго будущимъ противъ груди, трепещущей отъ радости. Нтъ, я не прошу радостей: он оставляютъ пустоту въ жаждущемъ сердц, одна скорбь въ состояніи его наполнить.—

‘Судьба надляетъ будущимъ. Чего желаешь ты, Наталія?’ — Ненужно мн любви. О! тотъ, кто прижимаетъ къ сердцу блую розу любви, истекаетъ отъ нея кровію, и горячія слезы радости, падающія капля по капл въ ея чашечку, скоро охладютъ, чтобъ потомъ высохнуть. На утр жизни любовь является намъ, какъ блистающая заря, освжающая пурпурное небо. О! не приближайся къ этому пожирающему облаку: оно состоитъ изъ тумановъ и слезъ. Нтъ, нтъ, я не желаю любви! Пусть она умираетъ въ страданіяхъ боле прекрасныхъ, пусть остынетъ отъ вчнаго холода подъ ядовитымъ деревомъ которое выше этаго маленькаго мирта!—

‘Ты преклоняешь колна предъ судьбою, Наталія: открой ей, чего ты желаешь?’

— Ненужно друга, нтъ, мы стоимъ вс рядомъ другъ подл друга у вырытыхъ могилъ, и когда мы такъ нжно сжимаемъ другъ другу руки, мы такъ долго страдавшіе вмст, пустая могила моего друга разступится, и онъ безжизненный о блдный сойдетъ въ нее, а я, я останусь въ одиночеств и оцпеннія подл зарытой могилы. Нтъ, нтъ — если сердце безсмертно, если нкогда друзьямъ суждено соединяться въ вчномъ мір: пусть мое твердое сердце забьется тогда сильне, пусть нетлнныя очи мои заплачутъ отъ живйшей радости, и уста, коимъ несуждено боле блднть, тихо произнесутъ эти слова: ‘спши теперь ко мн, мой возлюбленный, полюбимъ нын другъ друга: мы боле никогда уже не разстанемся.’

‘О бдная Наталія, чего же спрашиваешь ты на земл?’

— Терпнія и могилы, и боле ничего. Но не откажи мн въ нихъ, молчаливая судьба! Осуши мои очи, и потомъ сомкни ихъ на-вки! Успокой мое сердце, и потомъ сокруши его оболочку. Нкогда, когда духъ распуститъ свои крылья надъ прекраснйшимъ небомъ, когда новый годъ начнется въ чистйшемъ мір, когда всмъ существамъ можно будетъ увидть и полюбить другъ друга, въ то время я открою теб свои желанія. Ни одно моленіе не будетъ относиться ко мн. Я буду слишкомъ счастлива!—

Что такое вс удовольствія и наслажденія человка? Прекрасныя прогулки на двор темницы.

И. Бецкій.

‘Современникъ’, No XII, 1838

ОТРЫВКИ ИЗЪ ЖАНЪ-ПОЛЯ.

Читайте также: