Вс. С. СОЛОВЬЕВЪ.
СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.
КАВКАЗСКІЕ ЛЕГЕНДЫ.
ДЕСЯТЬ ЛТЪ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ Н. . МЕРТЦА.
1904.
Приключеніе моего доктора.
Приключеніе моего доктора.
Приключение моего доктора, Соловьев Всеволод Сергеевич, Год: 1879
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Срый петербургскій день, съ оттепелью и грязью, глядлъ въ запыленныя окна. Я лежалъ у себя на диван, ногами къ печк, и никакъ не могъ согрться. Я лежалъ такъ съ самаго утра или, врне, съ безсонной ночи, не находя въ себ силы встать и приняться за какую-нибудь работу. Мн казалось, что я весь разбитъ, изломанъ, что во мн нтъ живого мста. Такое состояніе продолжалось уже съ недлю, и я начиналъ терять всякое терпніе. Я послалъ за докторомъ, ждалъ его съ минуты на минуту и теперь прислушивался — не позвонитъ-ли онъ. Меня раздражало это ожиданіе, раздражали тихіе звуки рояли, доносившіеся изъ сосдней квартиры. Меня приводилъ въ волненіе каждый едва слышный шорохъ на лстниц. Но вотъ, наконецъ, шаги, ближе, ближе, вотъ они у самой двери въ мою квартиру. Звонокъ. Это докторъ!
Я хотлъ приподняться и идти ему навстрчу, но драпировка моей комнаты уже зашевелилась и самъ онъ былъ предо мною.
Я люблю моего доктора, это именно такой человкъ, какой нуженъ всякому больному, и въ особенности больному нервному. Самъ онъ здоровъ какъ быкъ. Огромнаго роста, широкоплечій, крпко сложенный, но не толстый, съ спокойно улыбающимся лицомъ, съ мягкими манерами и пріятнымъ, задушевнымъ басомъ. Ему еще нтъ и сорока лтъ. Онъ нмецъ, родился въ Россіи, не знаменитъ, но вчно доволенъ своей судьбою. А главное, у него есть одно достоинство — онъ не вритъ медицин, то есть не вритъ аллопатическимъ средствамъ и никогда ихъ не прописываетъ. Его средства — гигіена, лтомъ минеральныя воды, и — круглый годъ — успокаивающія и ободряющія бесды съ паціентами. Онъ никогда не запугиваетъ своихъ больныхъ подобно инымъ нашимъ знаменитостямъ.
— Что такое съ вами, любезный другъ?— заговорилъ докторъ, пожимая мн руку и въ то-же время очень ловко щупая мн пульсъ.— Вы написали мн такую отчаянную записку, что я полетлъ къ вамъ, какъ угорлый.
— Да ничего особеннаго,— отвчалъ я: — или, врне всего, вотъ что: я цлую недлю не сплю, голова кружится, слабость одолваетъ, лихорадочное состояніе…
— Вздоръ, лихорадки нтъ,— перебилъ меня докторъ снова беря мою руку.— Языкъ?.. Аппетитъ?..
— мъ какъ и всегда, то есть съ большимъ аппетитомъ.
— Ну, такъ все это вздоръ! Нервы шалятъ — и только.
Онъ взглянулъ на часы.
— Нтъ, право другой разъ не буду врить вашимъ запискамъ. Я чаю не усплъ напиться. Давайте скоре чаю и будемъ бесдовать,— у меня цлый часъ свободный.
Я веллъ принести чай и завтракъ и вдругъ почувствовалъ себя совсмъ другимъ человкомъ. Нервы придумали новую шалость: они успокоились…
— А вотъ вы мн что скажите,— началъ докторъ, усаживаясь въ кресло и закуривая сигару. (Это былъ одинъ изъ немногихъ недостатковъ: онъ цлый день, съ утра до вечера, курилъ сигары весьма сомнительнаго достоинства).— Вотъ вы мн что скажите: чмъ вы занимались эту недлю?
— Да почти ничмъ. Я именно нахожусь въ такомъ состояніи, что у меня всякая работа изъ рукъ валится.
— Это-то и плохо, что вы себя скверно ведете. Врагъ вашъ — нервы, слдовательно нужно съ ними бороться, а не допускать ихъ побороть себя.
Онъ наклонился къ столу и взялъ съ него листъ бумаги.
— Это что такое?— съ изумленіемъ крикнулъ онъ.— Что за каракули?
— А это вотъ вчера вечеромъ собралось у меня нсколько знакомыхъ и устроили спиритическій сеансъ. Между нами былъ одинъ медіумъ и произошло нсколько очень интересныхъ и странныхъ явленій.
— Да, вотъ оно что!— проговорилъ докторъ серьезно разсматривая бумаги и потомъ переводя глаза на меня.— Вотъ вы какое лкарство придумали для своихъ нервовъ! Очень понятно, что посл такого безумнаго вечера вы на себя не похожи. Прописываю вамъ слдующій рецептъ: никогда больше и ни при какихъ обстоятельствахъ не заниматься этимъ дурацкимъ спиритизмомъ.
— Пожалуй, вы и правы, что мн не слдуетъ имъ заниматься,— сказалъ я.— Я самъ чувствую, что это на меня вредно вліяетъ, но зачмъ вы употребили слово ‘дурацкій’? Дурацкаго во всякомъ случа тутъ ничего нтъ, потому что я вамъ повторяю и даю слово, что былъ свидтелемъ весьма интересныхъ явленій, предъ которыми нельзя не остановиться. Даю слово и въ томъ, что тутъ не было никакого шарлатанства, фокусничества и никакихъ шутокъ…
— Да, да,— заговорилъ докторъ: — не вы первый меня увряете въ этомъ! Только желалъ-бы я знать, почему это я никогда не могъ подмтить ничего интереснаго? Сколько разъ участвовалъ въ этихъ сеансахъ, сколько разъ меня сводили съ медіумами, очень сильными и вполн добросовстными, какъ мн ихъ рекомендовали — и хоть-бы разъ, ну хоть-бы разъ! Вертится и поплясываетъ столикъ, на бумаг выходитъ какая-то безсмыслица — и ровно ничего больше! И замтьте, что до моего прихода чудеса творятся, а только что я войду — всему конецъ. Уйду, и опять потомъ мн разсказываютъ: столъ самъ собою поднимался чуть не до потолка, вещи сами собою летали по комнат, за ноги всхъ подергивало. Разумные отвты получались на задуманное… Ахъ, все это больные нервы, нервы — и ничего больше!
— Ну, да у васъ на все и про все одно объясненіе — нервы.
— А то чмъ-же объяснить прикажете кром нервовъ и разстроеннаго воображенія?
— Однако, послушайте, скажите по совсти, вы человкъ серьезный,— неужели всю жизнь вамъ ни разу не случилось остановиться предъ чмъ-нибудь страннымъ, поразительнымъ, необъяснимымъ?
Докторъ помолчалъ нсколько мгновеній и потомъ поднялъ на меня свои спокойные, блдно-голубые глаза.
— Я очень хорошо и твердо знаю,— медленно проговорилъ онъ: — что на свт нтъ ничего такого, чего нельзя было-бы объяснить самымъ естественнымъ и простымъ образомъ. Только очень часто мы, вслдствіе своей недогадливости, не умемъ найти истиннаго пути для объясненія. Но, вдь, это еще ровно ничего не доказываетъ. Вотъ у меня у самого былъ въ жизни случай, и даже очень недавно, который поставилъ меня втупикъ и я до сихъ поръ не могу найти ему объясненія… Но это меня все-же не смущаетъ: рано или поздно объясненіе найдется.
— Какой случай, что такое? Разскажите пожалуйста!— заинтересовавшись тмъ, что-бы такое странное могло случиться съ моимъ каменнымъ докторомъ, спросилъ я.
— Разсказать? Хорошо, пожалуй разскажу, только дайте впередъ чаю напиться.
Онъ взялъ принесенный ему стаканъ, нарзалъ себ хлба и мяса, сдлалъ бутерброды, отложилъ сигару и началъ завтракать съ видимымъ удовольствіемъ. Онъ аккуратно и не торопясь тщательно разжевывалъ каждый кусочекъ и запивалъ его глоткомъ чаю. И все это священнодйствіе происходило такъ долго, что я началъ терять терпніе.
— Да что-же вы, докторъ, разскажите!
— Мм!— промычалъ онъ, продолжая жевать и длая мн отрицательные знаки рукою.
— Вдь, вы знаете, что меня невозможно прерывать, когда я занятъ дою!— наконецъ, проговорилъ онъ, выпивъ послдній глотокъ чаю.— Вотъ теперь садитесь и слушайте… Вамъ должно быть извстно, что уже четыре мсяца, какъ я живу въ новомъ дом, въ своемъ собственномъ дом?
— Конечно извстно,— отвчалъ я.
— Домъ этотъ я получилъ въ наслдство отъ моего двоюроднаго дяди. Я никогда не думалъ быть его наслдникомъ. Я очень мало зналъ старика, почти съ нимъ не видался. Да и старикъ-то былъ плохъ — хмурый такой, нелюдимый. Дожилъ онъ лтъ почти до восьмидесяти и вдругъ умеръ. А когда умеръ, то оказалось, что онъ не позаботился о завщаніи. Кром меня, родственниковъ у него не нашлось — такъ домъ его мн и достался. Домъ небольшой, но хорошій и доходный, такъ что я очень благодаренъ моему дядюшк и даже полюбилъ его посл смерти.
Четыре мсяца тому назадъ — да, вчера было ровно четыре мсяца — я перехалъ въ новый мой домъ, въ квартиру, которую прежде, испоконъ вковъ, занималъ дядя. Она мн всегда нравилась, и я ршился только почистить ее немного, да перемнить обои. Ну, перевезъ я свою мебель, но три комнаты такъ и остались, какъ были при дяд. Не тронутъ въ томъ числ и его кабинетъ, который я теперь сдлалъ своимъ кабинетомъ… Между прочимъ наслдствомъ мн достался и старый камердинеръ дяди, Прохоръ — старикъ еще довольно бодрый, честный и совершенно не пьющій. Зналъ я его давно, зналъ что онъ какъ кошка привыкъ къ мсту и ршился его оставить — онъ и теперь у меня.
Ну, вотъ, перехали мы, то-есть я, жена и дти. Живемъ день, другой, третій, хлопотъ и у меня и у жены по горло, но мы довольны: свой домъ!— это, вдь, пріятная вещь, и похлопотать можно. Первыя дв ночи проспалъ я какъ убитый, на третью не могъ заснуть долго, только лежалъ, ворочаясь съ одного боку на другой. Утромъ вставать рано надо: консиліумъ, а не спится да и только! Въ углу горитъ маленькая лампочка — у насъ всегда въ спальн эта маленькая лампочка: жена темноты не любитъ. Все видно, все тихо, жена такъ сладко, крпко спитъ, что, глядя на нее, мн еще досадне становится. Наконецъ, я не выдержалъ — ршился испробовать послднее средство, которое мн очень часто удавалось. Между прочимъ и вамъ рекомендую это средство: если не спится — возьмите и съшьте что-нибудь, просто хоть маленькій кусочекъ хлба. Заставьте немного поработать желудокъ, и вашей безсонниц конецъ,— отлично заснете. Всталъ я, зажегъ свчку и иду въ столовую къ буфету, только вдругъ слышу въ кабинет какъ будто шаги, прислушиваюсь — точно: шаги! Кто-бы это могъ быть?.. Вотъ будто старческій кашель. Должно быть Прохоръ, думаю, подошелъ къ кабинету, отворилъ дверь… какая-то фигура. ‘Прохоръ!’ крикнулъ я,— нтъ отвта. Поставилъ свчу на столикъ,— комната освтилась, и вижу я, въ нсколькихъ шагахъ отъ меня, нагнувшись надъ старымъ письменнымъ столомъ, стоитъ — мой покойный дядя! Его фигура!.. Я даже плюнулъ. Протеръ глаза, смотрю:— онъ да и только!..
— Послушайте, вы шутите со мною, докторъ?!
— Я?.. Нтъ не шучу,— быстро прервалъ онъ меня.
Я взглянулъ на него, и, дйствительно, убдился, что онъ не шутитъ, въ лиц его выражалось серьезное изумленіе.
— Не шучу!— повторилъ онъ.
— Что-же вы сдлали?— спросилъ я.
— Да ужъ, конечно, не закричалъ и не убжалъ, а спокойно слъ въ кресло и сталъ думать, что такое со мною длается. Что это было не во сн — я зналъ, но какая странная галлюцинація!.. нервы мои… но я вотъ всхъ васъ, господа, лчу отъ нервъ, а самъ не знаю, что это такое! Сижу я въ кресл, раздумываю, а галлюцинація моя стоитъ передо мною и все ясне и ясне я ее вижу: живой человкъ! Видъ реальности изумительный!.. Вотъ онъ еще ближе наклонился къ столу, перебираетъ мои бумаги. Вотъ отворяетъ ящики — понимаете — я слышу какъ онъ ихъ отворяетъ! Затмъ отъ стола подошелъ къ книжному шкафу, повернулся ко мн совсмъ лицомъ. Лицо дяди, нтъ никакого сомннія, не можетъ быть другой человкъ такъ похожъ на него! Вотъ на мн остановились глаза его — и вдругъ, не знаю какимъ образомъ, свчка моя погасла. Я ощупалъ на столик коробку со спичками, зажегъ… Никого нтъ, я одинъ въ комнат. И замтьте, что я сидлъ у самой двери, а въ кабинет всего одна дверь, мимо меня никто не прошелъ.
— Ну, такъ о чемъ-же вы еще говорите, докторъ?— сказалъ я.— Если-бы со мною былъ подобный случай, такъ онъ на всю жизнь поразилъ-бы меня…
— Во-первыхъ, не перебивайте,— замтилъ мн докторъ:— мое странное приключеніе только еще начинается, а во-вторыхъ, я долженъ вамъ замтить, что оно на меня никакъ, ровно никакъ не подйствовало. Я ршилъ, что боленъ, что это галлюцинація, и что немедленно-же мн слдуетъ хорошенько наблюдать за собою. Фигура покойнаго дяди меня не смущала, а смущало то, что я, здоровый, крпкій человкъ, никогда не знавшій, что такое болзнь и нервное разстройство,— я былъ способенъ къ галлюцинаціи! Эта мысль была для меня такъ невроятна, что я даже забылъ пость и, не заходя къ буфету, отправился въ спальню. Я затушилъ свчу, легъ и, вообразите, въ ту-же минуту заснулъ. Утромъ проснулся какъ и всегда, то-есть бодрый, здоровый и нсколько голодный. До обда былъ въ разъздахъ, вечеромъ съ женою въ опер. Конечно, ни ей и никому не говорилъ я о своей галлюцинаціи. Вернувшись изъ театра, мы скоро легли спать. Я спалъ отлично, только среди ночи, часу въ четвертомъ, будитъ меня жена. Смотрю — она на себя не похожа: глаза дикіе какіе-то, сама вся трясется.
— Вставай, говоритъ, ради Бога, посмотри, что у насъ длается!
— Что такое?
— Кто-то ходитъ, я проснулась, слышу шаги, будто старикъ въ туфляхъ, подумала что Прохоръ, только вдругъ… вотъ наша дверь тихонько, тихонько отворяется и въ спальню входитъ…
— Кто? Дядя?— невольно спросилъ я.
— Да, да!— едва слышно проговорила она и зарыдала.
Я зажегъ свчку, всячески постарался ее успокоить, доказать ей, что это театръ ее разстроилъ, а мы слушали ‘Роберта’, такъ немудрено, что ей привидніе почудилось. Мои слова, и въ особенности предположеніе относительно ‘Роберта’ ее успокоили, и она, наконецъ, заснула. Но я невольно задумался: ктоже это насъ дурачитъ? Ужь не Прохоръ-ли? Конечно, если вчера у меня могла быть галлюцинація — такъ отчего-же сегодня не быть ей у жены моей, конечно, и ‘Робертъ’ могъ играть тутъ роль, но если предположить, что это не случайное совпаденіе нашихъ двухъ галлюцинацій, что въ дом есть какая-то бродящая фигура, то, конечно, кто это иной можетъ быть, какъ не Прохоръ? Кто его знаетъ,— пожалуй, у него даже есть и цль какая-нибудь пугать весь домъ призракомъ покойнаго хозяина. Но, какъ-бы то ни было, нужно постараться положить предлъ этимъ нелпостямъ. Убдясь, что жена заснула, я ршился идти къ Прохору. Онъ спалъ въ маленькой комнатк возл прихожей. Осторожно ступая мягкими туфлями, я подобрался къ его двери и сталъ прислушиваться. Слышу — старикъ не спитъ, говоритъ самъ съ собою, нтъ, не говоритъ, а молится и причитываетъ что-то. Я зажегъ свчу, бывшую у меня въ рукахъ, и вошелъ къ нему. Онъ, дйствительно, не спитъ, сидитъ на постели, всклокоченный, страшный, скорчившись въ три погибели, дрожитъ весь, лицо все въ слезахъ — и крестится, крестится такъ быстро, какъ любая монахиня. Увидя меня, онъ поднялся съ кровати и проговорилъ запинаясь:
— Ахъ, это вы сударь, а я было думалъ опять.
— Кто они? Что такое? Говори.
Но Прохоръ молчалъ и вдругъ повалился мн въ ноги.
— Батюшка, Эдуардъ Иванычъ, ради Создателя поищите вы табакерочку! Силушки моей не хватаетъ, поищите, можетъ она гд и отыщется…
‘Вотъ теб разъ!.. съ ума спятилъ старикъ!’ — подумалъ я.
— Что ты, Прохоръ, что съ тобой? Какая табакерка? Говори по-человчески.
Онъ поднялся на ноги, но все продолжалъ дрожать.
— Да баринова, дядюшкина табакерка,— не найдется она, такъ мн что-же… мн помирать надо! Силъ моихъ не хватаетъ, каждую ночь они за ней приходятъ и съ меня требуютъ, а я, Господи! Да кабы я зналъ гд она, проклятая!.. Въ трехъ церквахъ за душеньку ихъ панихиды служилъ, ежедневно поминаю, да нтъ, не успокоиваются!..
Совсмъ сошелъ съ ума старикъ! Но меня разбирало все-же невольное любопытство. Я прислъ на стулъ и слушалъ.
— Да вы-то, батюшка Эдуардъ Иванычъ,— продолжалъ Прохоръ:— неужели вы-то ничего не замчаете?
— Ничего не замчаю, что-же мн замчать-то?
— Да какъ они ходятъ.
— Они, они! Дядя что-ли?
— А то кто-же? Извстно — старый баринъ… Я вотъ все васъ да супругу вашу не хотлъ тревожить — молчалъ, а ужъ теперь не могу, ужъ все скажу… какъ тамъ знаете!
Онъ развелъ руками, прислъ на самый кончикъ кровати и понуривъ голову, сталъ разсказывать:
— Вдругъ эта самая табакерка-то и пропала,— за день до ихней смерти. Цльныя сутки я искалъ ее и не нашелъ, а они пришли домой къ обду и спрашиваютъ, гд табакерка? ‘Нту, говорю, Карлъ Карлычъ, табакерки, нту да и только, все перерылъ, все перешарилъ — и въ кабинет, и въ спальн, и въ гостиной, каждую вещь раза по три осматривалъ,— нту табакерки’. Вотъ они и осердились, и закричали, да такъ закричали, что прежде такъ никогда на меня не крикивали: ‘чтобъ была табакерка, знать ничего не хочу, вынь да положь мн табакерку’.
Ну, такъ осердившись, и за столъ сли. Подаю я кушанье, вижу — сидятъ они красные, даже глаза налились кровью. Наложили себ жаркого, взяли было ножъ съ вилкой, да вдругъ и опустили. ‘Прохоръ, говорятъ,— мн дурно’. Я къ нимъ сейчасъ. Приподнялись они со стула и шатаются. Отвелъ это я ихъ въ спальню, раздлъ. Дышатъ тяжело. ‘Прохоръ,— говорятъ:— гд табакерка? Давай мн табакерку!’ Да вдругъ и упали навзничь. Такъ и скончались… не усплъ я оглянуться…
— Ну да, ударъ, я знаю,— проговорилъ я.
— Ударъ, извстное дло — ударъ! Да тутъ не ударъ, а табакерка! Съ табакеркой-то, батюшка, что намъ теперь длать?.. Какъ въ гробу лежали, ничего, все было тихо, а вотъ потомъ, съ девятаго дня, оно и началось… каждую ночь, и до васъ, и въ эти дни теперь каждую ночь, такъ ужъ я и знаю — приходятъ и шумятъ… Вечоръ ко мн стучались, слышалъ, своими ушами слышалъ, вотъ провалиться мн на семъ мст,— стучатъ и шепчутъ такъ тихо, да внятно: ‘Прохоръ, гд моя табакерка?’ А нынче такъ и дверь отворили, и грозно говорятъ такъ мн: ‘найди мою табакерку, найди, не то не успокоюсь…’
Прохоръ замолчалъ и еще больше поникъ головою. Признаюсь, я сидлъ нсколько смущенный этимъ дикимъ разсказомъ. До сей минуты я не замчалъ въ Прохор ничего особеннаго и всегда зналъ его за старика здороваго и разсудительнаго, притомъ-же хотя и не могу, конечно, врить этимъ выходцамъ изъ могилъ, ищущимъ своихъ табакерокъ, но тутъ было надъ чмъ задуматься. Смотря на смущеніе Прохора, на его ужасъ и отчаяніе, я начиналъ убждаться, что это не онъ играетъ со мной глупую шутку,— онъ самъ жертва этой шутки. Но въ такомъ случа кто-же? Конечно, завтра утромъ нужно изслдовать всю квартиру, нужно узнать кто это забирается къ намъ по ночамъ и разыгрываетъ роль дяди. Нужно накрыть этого негодяя и проучить его хорошенько. Прохоръ знаетъ всхъ въ дом, онъ самъ долженъ помочь мн. Я сталъ его разспрашивать. Онъ посмотрлъ на меня съ видомъ изумленія и даже насмшливо улыбнулся.
— Такъ это вы что-же, Эдуардъ Иванычъ, никакъ думаете, что не они ходятъ?
— А то что-же я другое буду думать? то, конечно, ходитъ, да этотъ онъ не покойный дядя — и я изловлю его!
Прохоръ безнадежно махнулъ рукою.
— Изловите? Какъ-же!— прошепталъ онъ.— А вотъ табакерку-бы найти. Господи, гд-бы найти табакерку?
Я увидлъ, что со старикомъ разговаривать больше нечего. Къ тому-же мн и спать хотлось — и я ушелъ отъ него. На другой день я изслдовалъ все, что могъ, и ничего не нашелъ. Изъ прежней прислуги дяди у меня оставался только Прохоръ. Съ нами перехали: кухарка, горничная, няня да кучеръ. Кучеръ спитъ внизу, кухарка у себя въ кухн. На ночь об наружныя даери постоянно запираются на ключъ. Нянямъ дтской, и намъ изъ спальни слышно каждое ея движеніе, а горничная, хоть и бойкая двчонка, но разыграть роль покойника не можетъ. Я сталъ наблюдать за Прохоромъ. Весь день онъ былъ совершенно спокоенъ, признаковъ безумія въ немъ не замчалось, только къ вечеру онъ становился грустенъ. Жена моя снова заговорила о своемъ ночномъ видніи и объявила мн, что хотя она и не можетъ врить всмъ этимъ глупостямъ, но если я ничего не открою, и если еще повторится прошлая ночь, такъ она положительно выдетъ изъ этого дома.
— Я никогда не была трусихой,— сказала она:— но здсь, съ самаго нашего перезда, мн такъ тяжело, такъ страшно, что я и выразить теб не умю, я не знаю, что со мною длается.
— Да, въ этомъ дом пожалуй, что-нибудь и не ладно,— отвтилъ я,— только, конечно, ужъ дло не въ привидніи. Покойный дядя длать намъ визиты не можетъ, но, Богъ его знаетъ — пожалуй, онъ оставилъ въ этой квартир какое-нибудь вредное химическое вещество… Я только не могу себ представить что-бы это было такое?.. Только мы очевидно нездоровы… Если у трехъ человкъ въ дом такія странныя галлюцинаціи — то это должно-же имть свою причину. Во всякомъ случа подождемъ еще, посмотримъ, что будетъ — и если кто-нибудь вздумалъ шутить съ нами, то я этого шутника поймаю. Я сегодня засну посл обда, а всю ночь буду сторожить.
Вечеромъ я отлично выспался. Около двнадцати часовъ вс лампы и свчи были потушены, жена долго не спала, но наконецъ заснула, а я остался сторожить лежа на кровати и чутко прислушивался. Такъ я и пролежалъ всю ночь, ничего особеннаго не видя и не слыша. Утромъ, уже на разсвт, заснулъ. Прохоръ тоже объявилъ мн, что провелъ ночь спокойно.
— Ну и хорошо,— сказалъ я:— видно покойникъ догадался, что его караулятъ, теперь не вернется, а жалко — ужъ я-бы проучилъ его!
Прохоръ сталъ быстро креститься и, что-то бормоча себ подъ-носъ, вышелъ изъ комнаты. Я догадался, что онъ ворчитъ на меня, находя, что я кощунствую…
Я слушалъ доктора невольно заинтересованный и возбужденный. Конечно, подобныхъ разсказовъ я уже много наслышался въ жизни. Въ особенности почтенныя старушки не разъ клялись мн всми святыми, что слышали изъ самыхъ достоврныхъ источниковъ и не такія еще чудеса. Но, признаюсь, подобныя интересныя исторіи я всегда пропускалъ мимо ушей и именно потому, что ни разу мн не пришлось ихъ слышать отъ самихъ очевидцевъ! Все сверхъестественное, невроятное и таинственное, что разсказывалось, обыкновенно случалось съ какой-нибудь тетушкой, или кузиной, или матерью, или дядей, а тутъ предо мной сидитъ мой докторъ и разсказываетъ мн приключеніе въ его дом, котораго онъ самъ былъ очевидцемъ! Я зналъ моего, доктора, и вс его знали за человка спокойнаго, здороваго, съ изумительно крпкими нервами, и за убжденнаго матеріалиста.
— Ну, такъ значитъ вашъ дядя наконецъ успокоился, а то, пожалуй, въ послднюю ночь какъ являлся — отыскалъ свою табакерку и унесъ ее съ собою?
— Нтъ, вы слушайте дальше — я еще не кончилъ. Весь этотъ вздоръ дйствительно прекратился у насъ по ночамъ. Прошла недля, жена ободрилась, Прохоръ тоже, я самъ чувствовалъ себя какъ нельзя лучше:— безсонница моя прошла, нервы были спокойны, какъ и всегда. Я готовъ былъ забыть объ этой глупой исторіи, даже очень желалъ забыть про нее, но любопытство меня мучило. Кто это могъ сыграть съ нами такую ловкую шутку? Приходилось опять остановиться на одномъ, что Прохоръ отличный актеръ, что онъ тогда въ кабинет сумлъ предо мною съежиться и показаться мн маленькимъ, толстымъ старикомъ, что онъ великолпно разыгралъ предо мною сцену ужаса и отчаянья. Но зачмъ ему все это нужно? Въ этомъ-то и состояла вся загадка, и это выводило меня изъ терпнія. Но какъ-бы то ни было, прошла недля. 6-го ноября утромъ, часу въ двнадцатомъ, я шелъ пшкомъ по Конно-гвардейскому бульвару. Я вспомнилъ, что мн нужно остричься, и намревался зайти въ парикмахерскую Ложье, у Николаевскаго моста. Погода была прелестная — вы помните, какое у насъ было начало ноября въ этомъ году: снгъ, морозецъ, солнце такъ и искрится. Я былъ въ самомъ лучшемъ настроеніи духа. На бульвар по обыкновенію встрчалось не много прохожихъ, но когда я перешелъ на тротуаръ, ко дворцу, то замтилъ, что вокругъ меня гораздо больше движенія. Я уже подошелъ почти къ самому углу дворцовой ршетки, какъ вдругъ меня кто-то дернулъ за рукавъ. Я обернулся и приросъ къ мсту: предо мной покойный дядя! Даю вамъ слово — я не испугался, но съ безконечнымъ изумленіемъ всматривался въ его фигуру. Онъ стоялъ рядомъ со мною и держалъ меня за рукавъ, я чувствовалъ его прикосновеніе, весь онъ былъ озаренъ яркимъ солнцемъ. На полъ-аршина отъ лица моего было его лицо. Я хотя и рдко въ послднее время видлся съ дядей, но лицо его, однако, помню въ мельчайшихъ подробностяхъ. Мн знакомы были вс эти морщинки, эти рдкія, сдыя бакенбарды и возл носа съ правой стороны хорошо памятная родинка. Я не могъ не узнать его толстаго, обрюзгшаго и краснаго лица съ добродушной улыбкой, съ заплывшими, нсколько слезящимися глазами, наконецъ его неизмнной шапки изъ морского котика съ козырькомъ и знакомой мн старой бекешки съ бобровымъ воротникомъ. Эту бекешку я очень хорошо зналъ уже потому, что она досталась мн въ числ наслдства: я самъ съ прочими, вещами продалъ ее — и вотъ теперь все это было предо мною. Я хотлъ говорить, но изумленіе лишило меня способности произнести слово. А дядя все держалъ меня за рукавъ, только я замтилъ, что добродушная улыбка исчезла съ лица его, онъ вдругъ насупился, губы его дрогнули и явственно я услышалъ его голосъ. Онъ сказалъ мн по-нмецки, какъ и всегда говорилъ со мною: ‘Eduard, finde mir meine Tabaksdose, finde um Gottes willen! Dann wirst du glcklich sein’. До сей минуты я не могъ шевельнуться, но когда услышалъ его знакомый голосъ, когда услышалъ опять про эту табакерку — я сразу вышелъ изъ оцпеннія. Невозможно допустить, чтобы это была галлюцинація, но что-же все это, наконецъ, значитъ? Откуда берется этотъ двойникъ покойнаго дяди? Кто этотъ человкъ, меня преслдующій? И, вдь, вотъ онъ тутъ, я долженъ его схватить — и тогда, наконецъ, мы увидимъ, въ чемъ дло. А между тмъ, проговоривъ свою фразу и еще разъ дернувъ меня за рукавъ, онъ пошелъ предо мною. Я бросился за нимъ, еще шагъ — и я схвачу его, но вотъ онъ завертываетъ за уголъ… я спшу — завертываю тоже — предо мною никого нтъ! Я остановился и оглядлся во вс стороны, даже ступилъ шагъ назадъ, глянулъ по направленію къ бульвару — нтъ вблизи знакомой фигуры! Да онъ и не могъ прошмыгнуть мимо меня — я-бы видлъ. А впереди, предо мною, идутъ и дутъ, но я былъ твердо увренъ, что еслибы онъ взялъ извозчика, то я-бы не могъ пропустить его,— вдь, все это происходило втеченіе какихъ-нибудь двухъ-трехъ мгновеній. Былъ-ли это актеръ, умющій что угодно длать изъ своей физіономіи? Въ такомъ случа, конечно, онъ могъ-бы измнить сразу и лицо и фигуру, но, вдь, остались-бы бекешка, шапка — а ничего подобнаго не было передо мною. Да и, наконецъ — лицо! Есть-же предлъ всякому искусству, а я утверждаю, что узналъ лицо дяди въ мельчайшихъ подробностяхъ. Я постоялъ нсколько минутъ, вроятно представляя для прохожихъ изъ себя самого нчто загадочное и дикое, а затмъ смущенный и весьма недовольный собою пошелъ къ Ложье. Опять я боленъ, опять галлюцинаціи?.. Но, вдь, смыслю-же я что-нибудь въ этомъ дл, вдь, не даромъ-же учился, читалъ, наблюдалъ,— вдь, я уже почти пятнадцать лтъ практикую! Я сталъ длать нддь собою наблюденія, и несмотря на все мое желаніе найти въ себ болзненные признаки — не могъ ничего найти. Я былъ совсмъ здоровъ, даже мало того — и встрча-то эта на меня не Богъ знаетъ какъ подйствовала, я скоро оправился, осталась только досада. Вернулся домой. Меня встртилъ Прохоръ.
Батюшка, Эдуардъ Иванычъ,— таинственно шепнулъ онъ мн:— утромъ еще хотлъ доложить вамъ: вдь, они опять ходятъ, опять ее, проклятую, ищутъ!
Я ничего ему не отвтилъ и поспшилъ къ жен, которая все утро была дома.
— Скажи, пожалуйста, уходилъ куда-нибудь Прохоръ?— спросилъ я.
— Нтъ, онъ все время былъ здсь.
— Да ты наврно это знаешь?
— Наврно, потому что мы только сейчасъ передъ твоимъ приходомъ кончили убирать гостиную, посмотри, какъ я тамъ развсила картины и все уставила! Прохоръ все время былъ со мною, вбивалъ гвозди…
Я Богъ знаетъ что далъ-бы, еслибъ мн сказали, что старикъ выходилъ изъ дому. Но вотъ онъ все время былъ дома,— значитъ, его подозрвать нечего. Посл обда я оказался на столько малодушнымъ, что призвалъ его и сказалъ:
— Давай вмст искать табакерку, можетъ быть она гд-нибудь и найдется. Съ какой комнаты начинать?
— Да съ кабинета, сударь, вдь, они когда были дома, такъ всегда сиживали въ кабинет.
Стали мы шарить всюду, открывали вс ящики, перерыли столъ, бюро, шкапы — нигд нтъ никакой табакерки. Изъ книжнаго шкафа выбрали даже вс книги. Прохоръ дошелъ до сумасшествія: онъ бралъ каждую книгу и встряхивалъ, будто-бы табакерка могла выпасть изъ листовъ ея. Табакерка, конечно, изъ книгъ не выпадала, но выпадало другое: иногда двадцатипяти-рублевая бумажка, иногда пяти рублевая и такимъ образомъ къ наслдству, полученному мною отъ дяди, прибавилось еще нсколько сотъ рублей. Старикъ, видно, любилъ иногда отложить деньги на какой-нибудь непредвиднный случай, а потомъ самъ и забывалъ въ какую книгу положилъ ихъ.
Перешаривъ все, вытряхнувъ вс коврики, осмотрвъ на шкафу, за шкафомъ, по всмъ угламъ, мы все-же не нашли табакерки. Наконецъ, я остановился передъ старымъ кресломъ: я вспомнилъ, что всегда заставалъ дядю на этомъ кресл, и Прохоръ подтвердилъ, что покойный часто на немъ сиживалъ.
— Подавай сюда кресло,— сказалъ я, ставя свчу на полъ:— давай, оглядимъ его со всхъ сторонъ.
— Да что-же тутъ оглядывать-то, Эдуардъ Иванычъ,— шепталъ Прохоръ:— я и самъ думалъ сначала, не завалилась-ли она какъ-нибудь за сиднье, только вотъ смотрите, гд-же тутъ ей быть,— я ужъ все ошарилъ.
Я со всхъ сторонъ осматривалъ тяжелое кресло, положилъ его бокомъ на полъ, осторожно ощупывая снаружи — и вдругъ у меня подъ пальцами оказалось что-то выпуклое и твердое.
— А это что-жъ такое?— сказалъ я, указывая Прохору.
Онъ тоже ощупалъ и потомъ крикнулъ не своимъ голосомъ:
— Создатели, да, вдь, никакъ это она! Какъ-же она туда попала?.. И я-то, олухъ, сколько разъ возился съ этимъ кресломъ, все внутри шарилъ, а снаружи-то и не догадался ощупать. Одно можно полагать, что это я самъ-же ее, какъ ни на есть, сунувъ руку-то, и запихнулъ подалй, а она сюда и вывалилась…
Я взялъ перочинный ножикъ, подпоролъ матерію — и на полъ вывалилась табакерка.
— Она, она и есть!— повторялъ совсмъ обезумвшій отъ радости Прохоръ, вертя ее въ рукахъ и разглядывая.
— Давай мн ее сюда,— сказалъ я.
Онъ подалъ. Это была самая обыкновенная табакерка изъ papier mch, обложенная по крышк тонкой инкрустаціей. Я помнилъ эту табакерку,— дядя съ ней никогда не разставался.
— Ну вотъ, слава Богу, нашли!— говорилъ съ сіяющимъ лицомъ старикъ, ставя свчку на столъ.
Но вдругъ я замтилъ, какъ дрогнула его рука, и его всего передернуло.
— Что съ тобой!— спросилъ я.
— Да какъ-же… вотъ она нашлась, а дальше-то, батюшка, что-же будетъ? Какія страсти, прости Господи! Ну вотъ она нашлась… такъ, вдь, они теперь должны придти за нею?
— Да, конечно,— улыбаясь, сказалъ я:— вдь, ты говоришь, что онъ отъ тебя ее требуетъ,— такъ ты и отдай ему ее!
Старикъ затрясся, какъ будто его била самая отчаянная лихорадка.
— Нтъ, сударь, нтъ, Эдуардъ Иванычъ, меня ужъ избавьте… ужъ какъ знаете, а я, коли такъ, сейчасъ-же бгу изъ дому и до завтрашняго утра не вернусь… ужъ какъ угодно, потомъ хоть прогоните меня, а сегодня ночевать я дома не буду… Они сегодня безпремнно придутъ за нею, такъ ужъ я… нтъ… нтъ ужъ!..
Онъ замахалъ руками и почти бгомъ бросился изъ комнаты.
Съ табакеркой въ рук я пошелъ за нимъ, но онъ только все сильне и сильне махалъ мн руками, прошелъ въ свою каморку и черезъ нсколько минутъ вышелъ оттуда въ шинели и шапк. Я смялся, глядя на него, и крпко держалъ табакерку. Но скоро смхъ мой прошелъ, мн стало опять досадно. Если ему такъ нужна была эта табакерка (т. е. не дяд, а Прохору, конечно), то онъ былъ-бы радъ случаю получить ее. Онъ-бы ее взялъ у меня, а завтра разсказалъ-бы мн, что покойникъ приходилъ за нею и получилъ ее. Нтъ, онъ дйствительно перепугался и убжалъ. Табакерка — вотъ она! Что-же мн теперь длать?
Я стоялъ спокойно передъ письменнымъ столомъ и все разглядывалъ старую табакерку. Я открылъ ее, понюхалъ табакъ, въ который для аромата былъ положенъ цвтокъ жасмина. Этотъ кустикъ жасмина и теперь стоялъ у насъ въ столовой. Я былъ совершенно спокоенъ, а между тмъ, невдомо для меня самого, шалили мои нервы и подзадоривали воображеніе,— иначе не пришла-бы мн въ голову нелпая мысль: я ршился ссть за столъ, положить передъ собою табакерку, запереть дверь въ кабинетъ на ключъ и ждать что будетъ. Жены не было дома,— она ухала къ знакомымъ, дти въ дтской, кругомъ тихо.
Я раскрылъ книгу и сталъ читать. Наискосокъ отъ стола, въ углу комнаты надъ каминомъ, помщалось большое зеркало въ нсколько наклоненномъ положеніи. И столъ, и я, и все, что было за мною, отражалось въ этомъ зеркал. Прошло четверть часа, прошло полчаса — я все читалъ и по временамъ невольно взглядывалъ въ зеркало. И вотъ мн вдругъ почудилось, что я что-то вижу, я вгмотрлся — за мной фигура дяди! Даже въ зеркал довольно ясно отражается лицо его. Нсколько мгновеній я не могъ пошевельнуться, но, наконецъ, всталъ, обернулся,— передо мною ничего нтъ. Взглянулъ на столъ — нтъ и табакерки!
Можетъ быть, я сронилъ ее. Но ни на полу, ни по всей комнат ея не было. Она пропала.
Съ тхъ поръ прошло четыре мсяца почти. Табакерка такъ и иcчeзла, дядя больше не является. Все у насъ въ дом спокойно. У меня, у жены и у Прохора прекратились галлюцинаціи.
Докторъ замолчалъ. Я глядлъ на него во вс глаза, желая прочесть на лиц его: что это сказку онъ мн разсказалъ, или дйствительно бывшее съ нимъ странное приключеніе.
Онъ отгадалъ мои мысли.
— Я сейчасъ долженъ спшить съ визитами,— сказалъ онъ:— а вамъ совтую встряхнуться да създить къ моей жен. Она и Прохоръ разскажутъ вамъ все, что знаютъ объ этомъ дл, а въ томъ, что я не шутилъ съ вами, положитесь на мое слово. Хоть я и имлъ въ виду дать новый толчокъ вашимъ нервамъ и заставить васъ встрепенуться, но все-же не позволилъ себ ничего прибавить въ моемъ разсказ.
— Какъ-же вы отговариваете меня отъ спиритическихъ сеансовъ, а сами разсказали мн такую таинственную исторію?
— Ахъ, это совсмъ другое,— сказалъ докторъ:— вы прослушали фантастическій разсказъ, которымъ, кажется, заинтересовались, а это не могло дурно на васъ отразиться. Вонъ, смотрите,— у васъ и лицо теперь совсмъ другое, да и по вашимъ быстрымъ движеніямъ я вижу, что даже слабость прошла, вдь, такъ?
— Да, это правда, я теперь гораздо себя лучше чувствую,— отвтилъ я.— Но, постойте, вдь, вы все начали съ того, что на свт нтъ ничего сверхъестественнаго и необъяснимаго — и тутъ-же разсказали мн чуть-ли не самую невроятную сказку, какую я когда-либо слышалъ, и разсказали ее какъ свидтель, какъ дйствующее лицо! Да, вдь, посл того, что было съ вами, вы должны сдлаться самымъ ярымъ спиритомъ.
— Ничуть не бывало!— отвтилъ докторъ.— Я сказалъ вамъ только, что бываютъ вещи, которымъ мы сразу не можемъ найти объясненія, и что многіе подобные случаи могутъ самымъ развращающимъ образомъ дйствовать на человка, развивать въ немъ суевріе. Но я не изъ такихъ людей, я твердо стою на своей почв. Если у меня нтъ сообразительности, если я не умю догадаться, въ чемъ тутъ штука, то это можетъ только доказывать, ну, хоть мою умственную несостоятельность, но нисколько не служитъ доказательствомъ существованія всякаго вздора.
Докторъ протянулъ мн руку, другою захватилъ свою шляпу и направился къ выходу.
— Постойте,— остановилъ я его:— неужели ваше приключеніе дйствительно не навело васъ на какую-нибудь серьезную мысль? Вы сами такъ убдительно и наглядно доказали, что тутъ не могло быть никакого обмана и мистификаціи, что предъ вами было во всхъ мельчайшихъ подробностяхъ лицо вашего покойнаго дяди, наконецъ, вы сами говорите, что никогда не страдали ни галлюцинаціями, ни разстройствомъ нервовъ, да и я знаю васъ за необыкновенно здороваго человка…
— Такъ что-же? Вы хотите, чтобы я поврилъ въ выходцевъ изъ могилъ, что-ли? Да, я здоровъ, но, значитъ, у меня было какое-нибудь временное разстройство. Оно, по счастію, прошло безслдно и, если это такъ, если все объяснить можно не какой-нибудь ловкой мистификаціей, а состояніемъ моего организма, какимъ-нибудь болзненнымъ припадкомъ, которымъ одновременно со мною страдали и моя жена и Прохоръ, такъ мн, за неимніемъ достаточныхъ физіологическихъ свдній по этому предмету, конечно, остается только одно: не думать объ этомъ дурацкомъ приключеніи, что я и длаю, и весьма даже сожалю, что и вамъ-то разсказалъ его. Но ужъ очень мн хотлось развлечь васъ.
— Однако, послушайте, разсудительный докторъ,— сказалъ я:— если подобная штука васъ не смутила, то, помяните мое слово,— съ вами еще случится такая вещь, которая, наконецъ, и васъ прохватитъ!
Онъ засмялся.
— Ну, это ужъ совсмъ невроятно! А вотъ вы, если не научитесь справляться со своими нервами, такъ пропадете!
Мы еще разъ пожали другъ другу руки, и докторъ ухалъ.
1879 г.