Послдніе дни Іоанны Грей (*).
(Изъ соч. г-жи Сталь.)
(Четвергъ. )
(По утру въ день казни.)
(Спустя часъ.)
(Перев. М,)
——
Последние дни Иоанны Грей, Сталь Анна-Луиза-Жермена Де, Год: 1818
Время на прочтение: 12 минут(ы)
(*) Осмливаясь подозрвать знаменитую Сочинительницу въ піитическомъ изобртеніи, отдаемъ справедливость ея таланту. Происшествіе, лица, отличительные признаки ихъ, все взято изъ Исторіи. Чтобъ увриться въ томъ, стоитъ только раскрыть шестой Томъ Англійской исторіи несравненнаго Гюма (Basil. 1789, 8). Переводившій статью сію долженъ еще прибавить, для нкоторыхъ читателей, что онъ, вовсе не думая идти въ соперничество съ кмъ-либо, имлъ въ виду особенныя причины. М.
Іоанна Грей (Gray), внучка Генриха VIII по бабк своей Маріи, сестр Антійскаго Монарха, вдов Лудовика XII, выдана была за Лорда Гильфорда, сына Геерцога Нортумберландскаго. Сей послдній убдилъ Едуарда VI назначить ее въ завщаніи своемъ (1555 года) преемницею трона, минувши Марію и Елисавету. Первая была дочь. Екатерины Аррагонской и протестанты Англійскіе опасались Католическаго ея исповданія, второй, родившейся отъ Анны Болейнь, могъ быть препятствомъ ея происхожденіе. Герцогъ Hopтумберландскій умлъ весьма хорошо показать сіи причины Едуарду VI.
Іоанна Грея, не будучи сама уврена въ справедливости правъ своихъ на корону, отрекалась исполнить завщаніе Едуарда. На конецъ просьбы страстно любимаго супруга, управляемаго Герцогомъ Нортумберландскимъ, исторгли изъ устъ Іоанны несчастное согласіе. Только девять дней она царствовала, или лучше сказать царствовалъ ея свекоръ, Герцогъ Нортумберландскій, управляя именемъ новой Королевы.
Марія, старшая дочь Генриха VIII, одержала верхъ, не смотря на сопротивленіе протестантовъ. Жестокій, мстительный нравъ ея оказался во всей гнусности своей умерщвленіемъ Герцога Нортумберландскаго, сына его Гильфорда и невинной Іоанны. Злосчастная жертва судьбы имла тогда неболе осмнадцати лтъ отъ рожденія, а уже славилась основательнымъ знаніемъ мертвыхъ, и живыхъ языковъ. До насъ дошли письма ея на Греческомъ и Латинскомъ языкахъ, доказательство рдкихъ, чудесныхъ способностей въ столь юномъ возраст. Іоанна сверхъ того имла душу благочестивую, характеръ благородный и любезный. Родители ея также требовали, ни на что не взирая, чтобы онъ непремнно вступила на престолъ Англіи. Отецъ ея, Герцогъ Суффолкскій, покушался воспламенить духъ мятежа въ приверженцахъ Іоанны Грей, когда нсколько уже мсяцовъ сидла она въ темниц, обремененная оковами, и когда уже былъ ршенъ ея жребій. Сіе послужило поводомъ къ немедленному исполненію приговора. Герцогъ Суффолкскій погибъ скоро посл своей дочери.
Слдующее письмо, по видимому, написано въ Феврал 1554 года. Преданіе говоритъ, что Іоанна Грей, во все время неволи свободно переписывалась съ друзьями своими и родственниками, и что до послдней минуты не ослабвали въ ней духъ философіи и внушенное религіею мужество.
‘Іоанна Грей Доктору Елмерсу.
‘Теб, почтенный другъ мой, обязана и за правила религіи, за ту жизнь вры, которая одна только можетъ вчно продолжаться, къ теб обращаю и послднія мысли при семъ торжественномъ испытаніи, къ которому я предназначена. Прошло уже три мсяца, какъ произнесенъ Королевою смертный приговоръ мужу моему и мн,— приговоръ, опредляющій казнь за несчастное девятидневное господство, за терновый внецъ, которой возможенъ былъ на мою голову для того, чтобы сдлать ее жертвою смерти. Мн казалось, искренно признаюсь теб, что Марія хотла только устрашить меня столь безчеловчнымъ приговоромъ, но ни какъ не могла я помыслить, чтобы она вознамрилась пролить мою кровь, которая течетъ и въ ея жилахъ. Я думала, что молодость моя послужитъ въ извиненіе, когда бы осталось недоказаннымъ, что я долго несоглашалась принять пагубное для меня достоинство, и что единственно угожденіе Герцогу Нортумберландскому, моему свекру, могло вовлечь меня въ сіе заблужденіе. Но я пишу къ теб не для того, чтобы хотла, жаловаться на враговъ своихъ, оно суть орудіе воли Божіей, равно, какъ и вс происшествія здшняго міра, слдственно я, должна говорить о томъ только, что во мн самой происходитъ. Заключенная въ темниц нахожу пищу себ въ чувствахъ собственнаго сердца, наблюдая борьбу душевныхъ движеній, въ семъ состоятъ ныншнія мои занятія.
‘Вчера постилъ меня Ашамъ, другъ нашъ, и присутствіе его принесло мн живйшую радость. Въ душ моей возобновилось воспоминаніе о тхъ сладостныхъ, полезныхъ минутахъ, которыя провела съ нимъ въ чтеніи древнихъ писателей. Единственно, желала я бесдовать съ нимъ о мужахъ знаменитыхъ, давно уже, несуществующихъ въ мір, мужахъ, коихъ творенія открыли мн неисчерпаемые источники размышленій. Ашамъ, ты вдаешь, спокоенъ и важенъ, старость помогаетъ ему сносить неприятности жизни. Въ самомъ дл, старость человка, умющаго мыслить, не можетъ быть слабою, ее подкрпляютъ опытность, вра, а для малаго остатка дней немного надобно силы. Конецъ жизни еще ближе ко мн нежели къ старцу, но послднія минуты мои будутъ исполнены горечи.
‘Ашамъ пришелъ съ извстіемъ, что Королева дозволяетъ мн освжаться воздухомъ въ саду, примыкающемъ, къ темниц. Радость моя была неизъяснимая и простиралась до такой степени, что добрый другъ нашъ не посмлъ ее тотчасъ разрушить. Мы пошли вмст. Онъ дозволилъ мн пользоваться нсколько времени тми приятностями Натуры, которыхъ давно уже я невидала. День былъ одинъ изъ ближайшихъ къ весн, возвщающихъ ея пришествіе. Незнаю, прекраснйшая пора года сдлала ли бы во мн столь сильное впечатлніе, какъ сіе предчувствіе ея возврата: дерева обращали къ солнцу втви еще не одтыя листьями, луга зеленли, ранніе цвтки благоуханіемъ своимъ упреждали мелодическіе звуки, которые раздадутся въ то время, когда Природа явится во всемъ своемъ убранств. Тишина господствовала въ воздух. Мн казалось, будто слышу неизвстный въ душ моей голосъ, общаващій мн продолженіе жизни. Жизни — ахъ, какое произнесла я слово! До сихъ поръ я привыкала почитать ее моей собственностью, а теперь наслаждаюсь послдними ея благами, точно какъ ласками друга въ послднія минуты прощанья навки.
‘Ашамъ и я пошли дале по берегу Темзы, мы сли между деревами, еще недающими тни, но уже готовыми украситься весеннею зеленью, движущіяся волны сверкали, отражая лучи солнца. Предо мною былъ видъ прекраснйшій, несмотря на то, въ тихомъ теченіи водъ всегда есть нчто меланхолическое, и никто, мн кажется, не можетъ долго смотрть на нихъ, непредаваясь тмъ мечтамъ воображенія, которыхъ приятность состоитъ для насъ въ нкоторомъ забвенія самихъ себя. Ашамъ примтилъ расположеніе души моей, тотчасъ взялъ меня за руку и сказалъ, омочивъ ее слезами: О ты, которую я теперь признаю своею Королевой! Какую всть должна ты услышать о жребіи, теб опредленномъ! Родитель твой собралъ приверженцовъ твоихъ для сопротивленія Маріи, и сія Королева, справедливо для всхъ невавистная, тобой удовлетворяетъ мщенію своему за ту любовь, которую имя твое возбуждаетъ въ народ. — Рыданіе прервало рчь его. — Продолжай, другъ мой! сказала я Ашаму: вспомни о размышленіяхъ тхъ мужей, которые бодро взирали на смерть особъ, любезнйшихъ сердцу, они знали, откуда мы происходимъ, и куда возвращаемся. Успокойся и продолжай.
‘Хорошо, отвчалъ онъ, продолжаю. Безчеловчный приговоръ будетъ скоро исполненъ, но я несу къ теб помощь, которая многихъ знаменитыхъ мужей предохранила отъ насилія тирановъ. — И сей старецъ, другъ юности моей, дрожащею рукою подавалъ мн ядъ, отъ котораго при другихъ обстоятельствахъ онъ предохранилъ бы меня даже съ опасностію собственной жизни. Мн пришло на память, какъ часто хвалили мы нкоторыхъ мужей древнихъ, добровольно пожертвовавшихъ своею жизнію, я предалась глубокому размышленію, и была въ состояніи такого человка, въ которомъ свтильникъ Хрістіанства мгновенно погасъ,— человка находящагося въ той нершительности, отъ которой въ самыхъ обыкновенныхъ случаяхъ бываетъ трудно освободиться: Ашамъ всталъ на колна предо мною, преклонилъ блую свою голову, и закрывъ одной рукою глаза свои, другою подавалъ несчастное избавленіе, которое для меня приготовилъ. Тихо отвела я руку старца, и пришедъ въ себя съ помощію молитвы, имла возможность сказать ему слдующее:
‘Теб извстно, Ашамъ, съ какимъ удовольствіемъ вмст съ тобою читали и философовъ и поетовъ, Греческихъ и Римскихъ. Блестящія красоты ихъ языка, сила души ихъ, простотою ознаменованныя, навкъ пребудутъ несравненны. Ныншній составъ общества заражаетъ многіе умы пустотою и легкомысліемъ, теперь уже не стыдно жить, неразмышляя, нестараясь познанать чудесъ Природы, на тотъ единственно конецъ и созданныхъ, чтобы научать человка своими внятными знаменіями, своимъ краснорчивымъ безмолвіемъ. Древніе по многимъ отношеніямъ несходны съ ними, они сами собою сдлались тмъ, чмъ были, мы хрістіяне за вс должны благодарить Откровеніе, водворяющее небесныя Добродтели въ душахъ вашихъ, слдственно все у насъ, отъ идеала изящности до нравственныхъ законовъ, должно быть направляемо къ святой религіи, и блаженная вчность должна быть единственною цлію жизни. Избжавъ предназначенной мн безчестной казни, я немогла бы уже примромъ своимъ утвердить надежду тхъ, которые сжалятся надъ моей судьбой. Древніе предоставлены были самимъ себ, полагались на свои силы, хрістіяне имютъ Свидтеля, въ присутствій Коего жить и умереть должно. Древніе хотли хвалить природу человка, хрістіяне имютъ все свое достоинство единственно по воплощенію Спасителя Господа. Древніе полагали въ числ первыхъ доблестей избавленіе себя произвольною смертію отъ власти мучителей, хрістіяне боле дорожатъ безропотною покорностію вол Промысла. Для дятельности, для терпнія есть свое, приличное время: надобно употреблять собственную волю, пока имемъ возможность быть полезны другимъ, а себя самихъ боле совершенствовать, но какъ скоро видимъ ударъ судьбы надъ головою своею, тогда все наше мужество должно состоять въ спокойномъ ожиданіи. Гораздо похвальне безтрепетно смотрть на свой жребій, нежели отвращать отъ него робкіе взоры. Всякое другое дйствіе въ подобномъ случа было бы слдствіемъ умствованія земнаго, а не упованія на Промыслъ.
‘He желаю, отвчалъ Ашамъ, подробно разбирать тхъ мнній, въ которыхъ увренность можетъ быть для тебя полезною, безпокоюсь только объ ожидающихъ тебя страданіяхъ. Будешь ли въ силахъ вытерпть ихъ? а мучительное ожиданіе смертнаго въ назначенный часъ удара? не ужели и оно не поколеблетъ твоей бодрости? Не гораздо ли будетъ легче, когда сама прекратишь бдствія жизни? — Нтъ, отвчала я: пусть Высочайшее существо само возметъ обратно отъ меня то, что я отъ Него получила. Безсмертіе начинается по сю сторону гроба, когда мы непротивимся расторженію тхъ узъ, которыя соединяютъ насъ съ жизнію: ни съ чмъ не льзя сравнить блаженства, которымъ наслаждается душа наша, находясь въ семъ положеніи. Источникъ неизъяснимаго восторга ея не принадлежитъ ко вншнимъ, окружающимъ насъ предметамъ, и самъ Богъ обитаетъ тогда бъ таинственномъ святилищ нашего сердца. — Но для чего, возразилъ Ашамъ, выставлять себя на позорище твоимъ неприятелямъ, жестокой Королев, развращенному народу?… И немогъ докончить.
‘Произвольная смерть, отвчала я, избавивъ меня отъ жестокости Королевы, раздражила бы только ея гордыню, но непослужила бы средствомъ къ ея раскаянію. Почему знать? Можетъ быть примръ мой когда нибудь принесетъ пользу существамъ, мн подобнымъ. Могу ли сама опредлитъ мсто, которое займетъ память моя въ ряду историческихъ происшествій? Лишивъ себя жизни, что иное покажу людямъ, какъ не страхъ постыдной казни, и какъ не гордость, заставляющую прибгать къ насильственной смерти? Напротивъ, покаряясь жестокой судьб своей съ тою твердостію, которую вдыхаетъ въ меня религія, я подаю кораблямъ, подобно мн, носимымъ по морю бдствій, спасительное утшеніе и довренность къ якорю святой вры, избавляющему отъ врной гибели.
‘Простой народъ, сказалъ Ашамъ, обыкновенно почитаетъ преступниками. всхъ тхъ, которые предъ его глазами погибаютъ смертію злодевъ. — Клевета, отвчала я, можетъ обмануть нкоторыхъ на короткое время, но вки и народы всегда признаютъ торжество истины. Вчность есть во всемъ, что относится къ добродтели, все что бы мы для нее ни сдлали дольется до моря, сколь ни былъ бы малъ ручей жизни нашей. Нтъ! неустыжусь понести казнь безчестную, самая невинность меня къ ней призываетъ, и я лишилась бы сего чувства невинности, когда бы подняла на себя убійственную руку. Не можно ршиться на смерть, невозмутивъ того яснаго спокойствія, которымъ наполняется душа, приближаясь къ селеніямъ небеснымъ.— Ахъ! воскликнулъ другъ нашъ: что можетъ быть насильственне сей кровавой смерти!.. — А кровь мучениковъ, возразила я, разв не есть цлебный бальзамъ, излитый въ язвы страждущихъ?
‘Что насильственне смерти, продолжалъ Ашамъ, совершаемой убійственной скирой, которую варваръ дерзнетъ поднять надъ Царскою твоей главою! — Другъ мой! отвчала я: хотя бы послднія минуты мои сопровождались знаками почтенія, и тогда не мене была бы я томима безпокойствомъ. Разв блдная смерть украшаетъ внцемъ свою голову? Не всегда ли она дйствуетъ тою же косою? Еслибъ она влекла насъ въ бездну ничтожества, не нужно было бы тогда бороться съ сею тнью? Но ежели за оною завсою мрака зоветъ насъ Богъ, то безъ всякаго сомннія за предлами сей ночи сіяетъ вчный день, и единственно пустые призраки заслоняютъ намъ входъ къ небу. — Какъ! еще воскликнулъ дрожащимъ голосомъ другъ нашъ, котораго привыкла я видть спокойнымъ: знаешь ли, что казнь можетъ быть мучительна, что она можетъ продлиться, что ненадежная рука исполнителя….. — Перестань, отвчала я: все знаю, но сего не случится. — Откуда такая увренность?— Отъ моей слабости. Я всегда страшилась физической боли и вс мои усилія сопротивляться ей были тщетны. И такъ мн кажется, что буду отъ нее свободна. При томъ же хрістіанинъ въ самомъ себ находитъ тайное подкрпленіе въ мучительнйшія минуты, еще прибавлю: съ нами почти никогда неслучается ничего такого, что превосходитъ наши силы. Мы знаемъ только поверхность характера человческаго, а что въ самомъ человк происходитъ, то еще на многія столтія останется сокровеннымъ. Невріе содлало разумъ легкомысленнымъ: онъ обращаетъ вниманіе на все неиначе какъ только въ отношеніи наружности, обстоятельствъ, счастія, между тмъ какъ истинное сокровище мыслей и воображенія находится въ отношеніяхъ человческаго сердца къ Творцу его: тамъ предчувствія, тамъ приговоры, тамъ чудеса. Все что древніе думали находить въ Природ было только отблескомъ того, что въ нихъ самихъ находилось, но о чемъ они однакожъ не вдали.
‘Посл сей бесды мы замолчали. Меня мучило какое-то тайное безпокойство, котораго никакъ не смла я обнаружить.— Видлъ ли ты моего супруга? спросила я.— Видлъ. — И совтовался съ нимъ о томъ предложеніи, которое мн сдлалъ? — Совтовался. — Ради самаго Бога докончи! Если Гильфердъ и совсть моя не согласны то кому изъ двухъ должна я послдовать? — Лордъ Гильфордъ, отвчалъ Ашамъ, не объявилъ мннія своего вразсужденіи. тебя, чтожъ до него касается, онъ твердо ршился понести казнь на ешафот. — О другъ мой! воскликнула я въ душевномъ восторг, благодарю, чувствительно благодарю тебя, что предоставилъ мн достоинство выбора. Еслибъ напередъ знала я о намреніи Гильфорда, то и разсуждать бы нестала: тогда одна любовь склонила бы меня ршиться на подвигъ, повелваемый святою Врой. Могу ли не длить участи съ такимъ супругомъ? могу ли освободить себя отъ страданій, которымъ онъ предаетъ себя? Каждый шагъ его къ смерти не указываетъ ли и мн пути къ ней? — Тутъ Ашамъ удостоврился въ непоколебимости моего намренія, печальный и задумчивый онъ удалился и общавшись еще увидться со мною.
‘Нсколько часовъ спустя посл того пришелъ ко мн Докторъ Феккенгамъ, придворный Священникъ Королевы, съ извстіемъ, что днемъ казни моей назначена слдующая пятница, до которой осталось, только пять дней. Признаюсь, что я ни къ чему еще не приготовилась: такъ назначеніе дня поразило меня страхомъ. Я старалась скрыть его, но Феккенгамъ примтилъ ето, захотлъ воспользоваться моимъ смятеніемъ, и предложилъ мн помилованіе, если соглашусь перемнить религію. Узнай, почтенный другъ мой, что самъ Богъ подалъ мн помощь свою въ сію минуту: необходимость отклонить ненавистное предложеніе возвратила мн мои силы’.
‘Феккенгамъ хотлъ было начать споръ богословскій, но я сказала ему, что ныншнее положеніе мое весьма тому неблагоприятствуетъ, и что передъ смертію своею никакъ не могу входить въ изслдованіе истинъ, въ которыхъ совершенно уврилась въ то время, когда мой разумъ имлъ всю свою крпость. Онъ пытался дйствовать на меня страхомъ, говоря, что уже боле не увидитъ меня ни въ здшнемъ мір, ни въ неб, котораго лишаетъ меня мое исповданіе. — Ты поразилъ бы меня большимъ страхомъ нежели мои убійцы, сказала я, еслибъ мотъ я поврить словамъ твоимъ, но сего быть не можетъ: вра, для которой нещадимъ своей жизни, есть всегда вра истинная для нашего сердца. Слабый разумъ не въ силахъ ршить столь высокихъ вопросовъ: я исповдую таинство великой жертвы, врю ему несомннно — сего довольно.
‘Сей разговоръ съ Феккенгамомъ подкрпилъ во мн ослабвшую душу. Само Провидніе даровало мн то, чего желалъ почтенный Ашамъ, а именно смерть добровольную. Я не ршалась поднять на себя убійственную руку, но и не хотла оставаться въ здшнемъ свт, ешафотъ, на которой восхожу по доброй вол, казался мн олтаремъ, украшеннымъ для жертвоприношенія. Отказаться отъ жизни, которой не льзя сохранить безъ оскорбленія своей совсти — вотъ единственное самоубійство, дозволенное добродтельному человку.
‘Исполнивъ долгъ свой, я осмлилась положиться на свою твердость, но скоро привязанность къ жизни, которою иногда упрекала себя во дни счастія, возобновилась въ слабомъ моемъ сердц. На другой день по утру Ашамъ постилъ меня, и мы опять пошли по берегу Темзы, которою славится край нашъ. Снова хотла я завести разговоръ о любимой своей матеріи, и прочитала наизусть нкоторыя мста изъ прекрасныхъ псней Гомера и Виргилія, которыя мы вмст учили, но Поезія вдыхаетъ благородную любовь къ жизни, очаровательное разнообразіе картинъ и мыслей, души и Природы, гармоніи языка и движеній сердца распаляетъ чувственность и возбуждаетъ восторгъ удивленія! Такая роскошь уже не для меня существуетъ, и я обратила рчь къ важнымъ твореніямъ филоссфовъ. Ашамъ почиталъ Платона человкомъ, рожденнымъ для хрістіанства, но сей мудрецъ и большая часть древнихъ слишкомъ превозносятъ способности человческаго разума: они такъ употребляли способность мыслить, что ихъ, желанія совсмъ не устремлялись къ будущей жизни, они думали, что могутъ найти ее въ самихъ себ посредствомъ напряженныхъ, глубокихъ размышленій. И я, предаваясь нкогда подобнымъ размышленіямъ о неб, о свойствахъ Природы, вкушала чистйшія радости. При сей мысли привязанность къ жизни вдругъ овладла мною, мн представилась она въ лучезарномъ свт, въ сравненіи съ которымъ будущій міръ казался мн существомъ отвлеченнымъ, чуждымъ всякихъ приятностей. Какъ! сказала я сама къ себ: можетъ ли вчное продолженіе однихъ чувствъ и мыслей сравниться съ перемннымъ ощущеніемъ страха и надежды, возобновляющихъ такъ живо приятнйшія впечатлнія? Познаніе таинствъ міра сравнится ли съ тою прелестною завсой, которая ихъ закрываетъ? Достоврная извстность можетъ ли имть заманчивость сомннія? Сіяніе истины доставляетъ ли душ т удовольствія, какими сопровождаются ея исканіе, ея открытіе? Чмъ будутъ юность, надежда, память, привычка, когда ходъ времени остановится? На конецъ, высочайшее Существо даруетъ ли твари благо большее, восхитительнйшее любви?
‘Сомннія сіи были безбожны, смиренно признаюсь предъ тобою, почтенный другъ мой! Ашамъ, которой при вчерашней бесд казался мене нежели я набожнымъ, скоро одержалъ верхъ надъ мятежною моей любовію къ жизни. Какъ можетъ, сказалъ онъ мн, отъ самыхъ благодяній обращаться къ сомнніямъ о всемогуществ Благодтеля? Кто сотворилъ ту жизнь, о которой теперь жалешь? Ежели несовершенныя блага ея кажутся теб велики, то для чего почитаешь ихъ невозвратными? Даже воображеніе наше можетъ представить себ нчто высшее земныхъ удовольствій, но хотя бы ему это было и не возможно, мы ли дерзнемъ ограничивать силу Божества, и помышлять о Немъ какъ о Піит, которой посл первой своей поемы не можетъ уже произвести другаго, лучшаго творенія? Простая мысль сія возвратила меня самой себ, и я устыдилась заблужденія, въ которое вовлекъ меня страхъ смерти. О другъ мой! сказала я, какъ тягостно предаваться мысли о разлук съ жизнію! Недосягаемыя бездны разверзаются предъ нею!
‘Пройдутъ четыре дни, и меня не будетъ уже на свт! Сія птица, летящая теперь по воздушному пространству, переживетъ меня, и она иметъ боле, нежели я, будущаго времени. Даже бездушные окружающіе меня предметы сохранятъ видъ свой, когда отъ меня останется на земли только имя въ памяти друзей моихъ! Непостижимая тайна для разума, которой въ дольнемъ мір семъ предвидитъ конецъ свой, и не можетъ избжать его! Рука остановляетъ везущихъ насъ коней, а мысль не можетъ ни на минуту остановить времени, приближающаго насъ къ часу смерти. Прости слабости моей, о мой отецъ по духу хрістіанства! о ты искренно меня любившій! Мы опять соединимся въ неб, но услышу ли тотъ убдительный голосъ, возвщавшій мн Бога благости? Опять ли будутъ очи мои взирать на почтенное лице твое? О Гильфордъ! о супругъ мой! ты, коего благородный образъ всегда присутствуетъ въ моемъ сердц! найду ли тебя между Ангелами, которымъ ты на земли былъ подобенъ? Но что говорю я? Слабая душа моя уметъ только желать себ возврата здшней жизни за предлами гроба.’
‘Супругъ мой хотлъ сегодня въ послдній разъ видться со мною. Я отреклась отъ минуты прощанія, отъ минуты соединенія радости съ отчаяніемъ: я боялась лишиться твердости. Ты видлъ, какъ сердце мое привязано къ счастію, для чегожъ было къ нему возвращаться? Отецъ мой! одобришь ли мой поступокъ? Жертва сія не очистила ли меня отъ всхъ слабостей? Теперь уже не опасаюсь, чтобы временная жизнь сія была мн еще любезна.’
‘О мой отецъ! я видла его! Онъ шелъ на смерть такъ бодро, какъ будто въ ту минуту былъ начальникомъ сопровождавшихъ его до мста казни. Гильфордъ обратилъ взоры на мою темницу, потомъ возвелъ ихъ выше, я поняла его. На поворот дороги, ведущей къ ешафоту, приуготованному для насъ обоихъ, онъ остановился, чтобъ взглянуть на меня еще однажды, и послдвіе взоры его благословили ту, которая была подругой его на трон и на мст казни.’
‘Пронесли тло Гильфорда мимо оконъ темницы. Ужасное зрлище!… Еслибъ подобный ударъ небылъ и для меня предназначенъ, то какая земля могла бы сдержать бремя моихъ стаданій! О мой отецъ! и я имла такую привязанность къ жизни! Смерть священная! даръ небесъ, немене самой жизни драгоцнный! ты Ангелъ хранитель мой въ сіи минуты! одна ты возвращаешь мн спокойствіе! Богъ мой, Господь Вседержителъ, повелваетъ мн оставить свтъ сей, но соединяя меня съ супругомъ моимъ, Его благость не требуетъ отъ меня ничего превосходящаго мои силы, и я безъ страха предаю духъ мой въ руки Отца небеснаго.’
Сталь А.Л.Ж. де Последние дни Иоанны Грей: [Из Pamietnika Warszawskiego. 1818. T.10] / (Из соч. г-жи Сталь), (Перев. М. [М.Т.Каченовского]) // Вестн. Европы. — 1818. — Ч.98, N 8. — С.264-283.