Полонянка, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1892 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ

ПОЛОНЯНКА.
Быль *).

*) Время нашего разсказа относится къ началу настоящаго столтя.

— Ваше высокоблагороде, Иванъ Степанычъ, наши-то казачишки изъ поиску выворотились,— докладывалъ старикъ-вахмистръ Аонька, вытягиваясь въ струнку.— Вся станица на валъ высыпала…

— Н-но-о?— изумился старикъ-комендантъ,— онъ всегда чему-нибудь удивлялся.— Выворотились, говоришь?..

— Но степ идутъ… Псенники впередъ, а Степанъ Иванычъ съ бубномъ попереду всхъ.

— Ахъ, кошма проклятая!..

Старичокъ-комендантъ страшно засуетился. Онъ заглянулъ въ слдующую комнату, гд комендантша разбирала шерсть, и проговорилъ просительно-заискивающе:

— Васенька, я схожу на валъ поглядть, какъ наши казаки изъ орды идутъ?..

— Чего не видлъ-то, старый дуракъ?— обругалась сердитая комендантша.— А впрочемъ, ступай… мн Степанъ Иванычъ общалъ гостинецъ изъ орды привезти…

Обрадованный милостивымъ позволенемъ, комендантъ весело подмигнулъ Аоньк и, запахнувъ свой засаленный халатишко и шлепая туфлями, надтыми на босую ногу, торопливо пошелъ за вахмистромъ. Форменную фуражку онъ надлъ уже дорогой. Съ трубкой Иванъ Степанычъ никогда не разставался и теперь весело размахивалъ ею.

Станица Поперешная поднялась, какъ одинъ человкъ, когда пронеслась радостная всть, что казаки возвращаются изъ похода. На глиняномъ валу, обращенномъ къ ‘орд’, собрались теперь вс: солдаты мстнаго гарнизона, старые казаки, а главное казачки со своими ребятишками. Бойкя эти бабы-казачки, и старикъ-комендантъ едва пробился впередъ, прочищая дорогу своей трубкой. Народъ весело галдлъ, наблюдая приближавшуюся сотню казаковъ. Яркй солнечный лтнй день такъ и слпилъ глаза, а казаки шли точно въ дыму, поднимая страшную пыль.

— То-то, поди, наворовали!..— ворчали гарнизонные солдаты, всегда завидовавше казакамъ.— Охулки на руку не положатъ, только дорвутся въ орду…

Казачки впились въ приближавшйся отрядъ, выглядывая своихъ мужей, которыхъ издали узнавали по лошадямъ. Вс ли цлы воротятся казачки, и кого-то недосчитаетъ острый бабй глазъ? Рдкй поискъ проходитъ безъ урону, а Степанъ Иванычъ псни запариваетъ.

— Полонъ ведутъ!— крикнулъ кто-то, вглядываясь изъ-подъ руки.

Комендантъ сидлъ верхомъ на встовой пушк и даже всплеснулъ руками: зацпилъ, видно, атаманъ Степанъ Иванычъ самого батыря Майгака — вотъ и радуется.

— Майгака везутъ!..— пронесся по толп шопотъ.— Ай да Степанъ Иванычъ… молодца!

А казак ужъ совсмъ близко. Видно, какъ атаманъ взмахиваетъ своимъ бубномъ, псенники такъ и заливаются… Отворили станичныя ворота, и отрядъ торжественно вступилъ въ родную ограду. Общее внимане привлекала какая-то таинственная, закутанная съ головой фигура, сидвшая на великолпномъ иноходц золотистой масти. Когда отрядъ выстроился, атаманъ Степанъ Иванычъ, сдобородый осаиистый старикъ, снялъ свою папаху и перекрестился. То же сдлала и вся сотня. Потомъ атаманъ спшился и подошелъ къ коменданту.

— Здравствуй, Иванъ Степанычъ!..

— Здравствуй, Степанъ Иванычъ!..

Старики обнялись и облобызались, причемъ комендантская трубка очутилась на широкой атаманской спин.

— Какъ Богъ спасалъ, атаманушка? Все ли благополучно?..

— Слава Богу, комендантушка… Нагнали мы холоду на барантачей: долгонько не забудутъ. Ну, а только вышла и наша неустойка — изъ рукъ батырь Майгакъ ушелъ. Между глазъ прошелъ, воровская душа…

— Ахъ, Степанъ Иванычъ, Степанъ Иванычъ!.. Да кабы я… да я бы его своей трубкой зашибъ!.. Который годъ онъ теперь намъ спокою не даетъ… Я бы его утихомирилъ!

— Ну, ладно, расхрабрился, Иванъ Степанычъ!..— пошутилъ атаманъ, потрепавъ стараго друга по плечу.— А вотъ я теб гостинца привезъ… Да, еще какого гостинца-то: вкъ будешь благодарить. Какъ глянешь на атаманскй подарокъ, такъ и спасибо скажешь атаману.

Старикъ сдлалъ знакъ хорунжему. Тотъ вывелъ на середину круга иноходца съ таинственнымъ всадникомъ. Степнякъ-иноходецъ красиво шарахнулся и, раздувъ ноздри, обвелъ всхъ своими большими глазами.

— Тише ты, кыргыцкй чортъ!— крикнулъ на лошадь атаманъ.

Онъ взялъ ее подъ уздцы и подвелъ къ коменданту.

— Вотъ, Иванъ Степанычъ, все ты жалился на меня, что вывожу я изъ орды добычу, а съ тобой не длюсь… Вотъ на, владй конькомъ!

Атаманъ взялъ уздяной поводъ полой бешмета, а комендантъ принялъ его полой своего халата — такъ всегда длается при передач лошади отъ одного хозяина другому

— И съ уздой, и съ сдломъ, и съ сдокомъ дарю…— говорилъ атаманъ, срывая съ сдока закутывавшее его покрывало.

Вся станичная публика обомлла… Въ высокомъ киргизскомъ сдл сидла по-мужски красавица-двушка. На голов у нея была мерлущатая шапка-каракулка, изъ-подъ которой мелкими косичками выбивались черные, какъ смоль, волосы, шелковый полосатый бешметъ на груди былъ покрытъ монистомъ изъ серебряныхъ монетъ. Плнница большими темными глазами смло посмотрла сначала на растерявшагося Ивана Степаныча, а потомъ на окружавшую ихъ толпу. Писаная была красавица, даромъ что ‘кыргызка’.

II.

Много всякой всячины испыталъ комендантъ Иванъ Степанычъ, а такого ‘экземпля’ отъ закадычнаго друга не ожидалъ. Что онъ будетъ длать теперь съ двкой-киргизкой?

— Ты бы хоть спасибо-то сказалъ…— попрекнулъ его атаманъ.— Лучше этой двки во всей орд не сыскать!.. А звать ее Най-Хэ…

— А что Васенька скажетъ?— уныло проговорилъ комендантъ посл долгаго раздумья.

— А Василиса Марковна сама меня просила о гостинц… Да что съ тобой говорить, Иванъ Степанычъ: я самъ къ Василис Марковн отвезу гостинцы, а тамъ длите, какъ знаете…

— И позжай… Она теб покажетъ такого гостинца, что не обрадуешься. Тоже придумалъ, хрнъ теб въ голову!

Атаманъ вскочилъ на коня, сказалъ нсколько словъ по-киргизски Най-Хэ и повелъ ее къ комендантскому дому, а за ними хлынула вся станица. На старомъ мст остались только комендантъ со своей трубкой да вахмистръ Аонька.

— И расчешетъ его Васенька, атамана…— думалъ вслухъ комендантъ, провозная глазами толпу.

— Охъ, какъ расчешетъ!— отвтилъ Аоныса, какъ эхо.— Тоже придумалъ атаманъ двку привезти изъ орды… Жаренымъ и варенымъ эти казаки воруютъ, а тутъ живую двку приволокли. Надо повременить малымъ дломъ, Иванъ Степанычъ, пока Василиса Марковна будетъ раздлывать атамана… Не дай Богъ подъ сердитую руку къ ней попасть!..

— Это ты правильно, Аонька… И то повременимъ малымъ дломъ.

Расшутившйся атаманъ дорогой по-киргизски объяснялъ Най-Хэ, что старикъ въ халат главный ханъ, которому онъ, атаманъ, даритъ ее въ жены, а теперь они дутъ къ старой ханш. Двушка низко опустила голову и ничего не отвчала: она впередъ боялась старой ханши. хавшй за ними хорунжй Захарчукъ понималъ по-киргизски, какъ вс казаки, и чуть не лопнулъ отъ душившаго его смха. И придумалъ атаманъ штуку…

Комендантша, завидвъ изъ окна приближавшуюся толпу, сама вышла на крыльцо. Атаманъ спшился и, снявъ папаху, поклонился ей въ поясъ.

— Не обезсудь, Василиса Марковна, на гостинц, ежеди не угодилъ…

Грозная комендантша только взглянула на Най-Хэ, какъ сразу поняла казацкую выдумку.

— Иди въ горницу…— коротко отвтила она.— Да народъ разгони: нечего имъ глядть…

Атаманъ помогъ Най-Хэ слзть съ лошади и повелъ ее въ комендантскй домъ, а Захарчуку веллъ разогнать галдвшй народъ. Что затмъ произошло въ комендантскихъ горницахъ — исторя скромно умалчиваетъ, только атаманъ вылетлъ на улицу весь красный, какъ ракъ, и даже безъ папахи. А грозная комендантша высунулась въ окно и, погрозивъ кулакомъ, проговорила:

— Я еще съ тобой не такъ разсчитаюсь, кошемный атаманишка! Ты у меня попомнишь Василису Марковну, татарская образина… Я тебя выворочу, какъ свой карманъ…

Единственнымъ свидтелемъ этой горячей сцены былъ хорунжй Захарчукъ, да изъ-за угла выглядывала сдая комендантская голова,

— Ахъ, чортова баба!..— ругался атаманъ, хватаясь за бока.— Ну и баба!..

Можно себ представить, какъ встртила мужа Василиса Марковна, когда тотъ насмлился войти къ себ въ домъ.

— Это вы вмст сговорились меня безчестить на старости лтъ!..— кричала она неистовымъ голосомъ, наступая на старика.— Ты его просилъ привезти теб двку… а?..

— Васенька… милая…

Исторя вторично умалчиваетъ о томъ, что происходило дальше. Только комендантъ былъ запертъ на замокъ въ своей горниц и громко стоналъ, а знаменитый черешневый чубукъ валялся на полу, сломанный на нсколько частей. Досталось и Аоньк, который просто подвернулся подъ руку…

— Ступай къ атаманш Лукерь Спиридоновн и позови ее ко мн,— наказывала комендантша, давая вахмистру здороваго подзатыльника.— Да шевелись живе, старая крыса!

Во все время, пока Василиса Марковна расправлялась съ атаманомъ и комендантомъ, Най-Хэ сидла въ горниц на полу и не смла шевельнуться. Такая блдная-блдная сидитъ, и только одни глаза горятъ, точно угли. По-своему она понимала все поведене ревнивой старой ханши и только удивлялась главному хану, который все время закрывалъ свою лысую голову руками, пока старая ханша лупила его чубукомъ. Отчего онъ не выгналъ ее, какъ старую лошадь, или, по крайней мр, не поучилъ хорошенько нагайкой, какъ длаютъ настояще ханы? Да и бдная обстановка комендантской квартиры заставила двушку усомниться въ словахъ атамана… Въ ея душу закрался слабый лучъ надежды. А старая ханша все время ходила около нея и сердито оглядывала всю съ ногъ до головы.

— Этакая погань уродится же… тьфу!..— обругалась она, останавливаясь передъ красавицей-плнницей.

Атаманша не заставила себя ждать. Это была толстая старуха съ краснымъ ‘калмыковатымъ’ лицомъ. Она ходила по станиц въ шелковыхъ татарскихъ бешметахъ и въ шапк, какъ татарка. И говорить умла она по-киргизски не хуже любого казака. Мужъ разсказалъ ей о ‘гостинц’, и атаманша сгорала отъ нетерпня посмотрть на ордынскую двку.

— Вотъ, на-ка-съ, полюбуйся!— встртила ее комендантша.— Твой муженекъ приволокъ…

Комендантша вдругъ заголосила и запричитала, какъ быть слдуетъ настоящей баб, а гостья подсла къ полоняночк и заговорила съ ней по-киргизски. Най-Хэ обрадовалась атаманш, какъ родной матери, и тоже расплакалась.

— Весь аулъ выжгли да вырзали наши казаки,— объясняла атаманша хозяйк,— а вотъ она осталась… Ну, куды ее дть двичьимъ дломъ? Мой-то Степанъ Иванычъ и пожаллъ…

— Тогда бы домой и везъ къ себ!..

— Пошутить хотлъ… И ей насказалъ, что въ жены ее отдаетъ старому хану. Напугалъ двку до смерти… Сирота вдь она теперь круглая, хоша и кыргызка.

Разжалобили эти слова комендантшу, и она велла сейчасъ же накормить полоняночку.

III.

Станица Поперешная была закинута далеко въ киргизскую степь, гд проходила ‘линя’, какъ называли пограничную черту, отдлявшую русскя владня отъ ‘орды’. Свое назване станица получила отъ того, что загораживала такъ называемый ‘старый калмыцкй бродъ’, которымъ сыспоконъ вку кочевники нападали на русскую границу,— стала станица поперекъ ‘калмыцкому броду’ и вышла ‘поперешная’. Посл пугачовщины въ степи особенно серьезныхъ волненй не происходило, но частныя стычки закипали то тамъ, то сямъ, перебрасываясь блуждающими огоньками по всей лини. Главнымъ поводомъ ко всмъ недоразумнямъ были степная баранта — съ одной стороны, а съ другой — свои казачьи шалости.

Гарнизонъ Поперешной составился наполовину изъ оренбургскихъ казаковъ и наполовину изъ старыхъ солдатъ, дослуживавшихъ здсь свой солдатскй вкъ. Между этими двумя родами оружя сыспоконъ вку царила непрерывающаяся рознь, вызванная разницей положеня сторонъ. Казаки жили припваючи, потому что и служба у нихъ легкая, и землей они надлены, и живутъ со своими семьями — умирать не надо. А солдатское положене было самое печальное: бездомные инвалиды несли тяжелую солдатскую службу, выходили постоянно на ученье, а въ свободное время употреблялись на крпостныя работы. Да и каке это были солдаты — беззубые почти поголовно, глухе, кривые, однимъ словомъ, самый оборъ. Бойкя казачки не давали этимъ инвалидамъ прохода, высмивая ихъ на каждомъ шагу. Только и названя солдатамъ было: ‘крупа’. Въ свою очередь инвалиды прозвали казаковъ ‘кошемнымъ войскомъ’, а сокращенно — просто ‘кошмой’. Станица такъ и длилась на дв половины: казачй конецъ и солдатская слободка. Въ первомъ было нсколько широкихъ улицъ, усаженныхъ чистенькими домиками со всякимъ хозяйственнымъ обзаведенемъ, а вторая состояла изъ двухъ солдатскихъ казармъ, старой и новой, цейхгауза, провантскаго магазина, комендантскаго домика и гауптвахты. Казачй конецъ процвталъ и выглядлъ съ веселой домовитостью, а солдатская слободка смахивала на плохую каторгу, потому что женатыхъ солдатъ не полагалось, и никакого хозяйства они не вели. Главное, не было въ солдатской слободк ни одной бабы…

Но и со всмъ этимъ инвалиды могли бы примириться — ужъ такое солдатское счастье, а главная обида лежала въ томъ, что солдаты безвыходно должны были сидть въ станиц, неся гарнизонную службу, а казаки постоянно высылались въ орду и возвращались оттуда непремнно съ добычей.

— Первые заворуи, съ камня кожу сдерутъ,— ругали ихъ инвалиды.— А мы сиди да посиди, да только поглядывай, какъ кошма карманы себ набиваетъ… Эхъ, жисть!..

Каждое возвращене казаковъ изъ орды являлось настоящимъ праздникомъ: весь казачй конецъ радовался по недлямъ. Пили, горланили псни, ходили изъ одной избы въ другую въ гости, а инвалиды только ожигались, поглядывая на казачью вольную жизнь. Только и бды было, что казачки поревутъ объ убитыхъ въ орд, а объ инвалидахъ и плакать было некому.

Привезенная киргизская полонянка Най-Хэ послужила настоящимъ яблокомъ раздора между казаками и солдатами. Дло въ томъ, что она жила пока въ комендантскомъ дом и привыкала къ русскому обиходу. Двушка была смтливая и бойкая, такъ что въ какихъ-нибудь полгода выучилась говорить по-русски, хотя и съ грхомъ пополамъ. Василиса Марковна даже полюбила ее, по все-таки опасалась — очень ужъ красивая двка, кровь съ молокомъ.

— Ты у меня смотри!..— грозила комендантша мужу.— У всхъ у васъ, мужчинъ, одна вра-то…

Иванъ Степанычъ, благодаря полонянк, влачилъ самое жалкое существоване, потому что вчно находился въ подозрни. Не красно ему и раньше жилось, а тутъ хоть петлю на шею. Онъ даже прятался, чтобы не встрчаться съ Най-Хэ. А сколько перенесъ онъ незаслуженныхъ попрековъ, оскорбленй и ругани… Нсколько разъ Иванъ Степанычъ убгалъ изъ дома къ атаману и въ свою очередь ругалъ его на чемъ свтъ стоитъ. Атаманъ чесалъ свой красный затылокъ, разглаживалъ окладистую сдую бороду и говорилъ:

— Да, оно, дйствительно, того… Кто его зналъ!.. Теб же хотлъ угодить…

— Угодилъ, нечего сказать!.. Веревку на шею надлъ…

— Пожаллъ двку… Пропала бы она у себя въ орд, потому какъ ни роду ни племени не осталось.

Когда Най-Хэ обжилась и перемнила свой костюмъ на обыкновенный бабй сарафанъ, а волосы заплела въ одну двичью косу,— изъ казачьяго конца холостые казаки начали шататься въ солдатскую слободку каждый день: кто съ псней пройдетъ, кто съ балалайкой. Это подняло на ноги и казачекъ и солдатъ. Первыя подняли настоящй бунтъ, потому что какой это порядокъ, ежели холостые парни будутъ за ‘кыргызкой’ ходить. Свои двки сидятъ да жениховъ ждутъ, а тутъ выискалось приворотное зелье. Досталось отъ бойкихъ казачекъ и атаману и коменданту. На перваго он даже плевали. Инвалидная команда тоже поднялась на ноги. Произошелъ настоящй бунтъ.

— Ты какъ хочешь, Иванъ Степанычъ, а чтобы казачишки не шатались въ нашу слободку,— галдли инвалиды.— У нихъ своихъ бабъ непочатый уголъ, а у насъ только и свту въ окн, что двка-кыргызка…

— Да вы блены обълись, старые черти?!..— кричалъ Иванъ Степанычъ, топая ногами.— Да я васъ всхъ въ баранй рогъ согну… Какая ваша двка?..

За инвалидовъ вступилась Василиса Марковна и разомъ выршила дло.

— Ладно, солдатушки, будетъ по-вашему,— говорила она.— И то напримались вы горя достаточно…

— Матушка наша Василиса Марковна, не оставь!— взмолились инвалиды.— Не дай въ обиду кошм проклятой…

— Ну-ка, выстройтесь, ребятушки!— скомандовала комендантша.

Василиса Марковна любила покомандовать надъ солдатами, но они не обижались этимъ, потому что она же, матушка комендантша, выстаивала ихъ передъ казаками и не давала въ обиду, а Иванъ Степанычъ робкой души былъ человкъ и не умлъ этого сдлать.

Выстроились солдаты въ дв шеренги и ждутъ, что будетъ дальше. А комендантша вывела на крыльцо Най-Хэ, показала на солдатъ и говоритъ:

— Вонъ каке молодцы, двушка… Который теб любе всхъ?..

Подтянулась вся команда при этихъ словахъ, не сметъ дохнуть, а Най-Хэ застыдилась вся и опустила глаза.

— Эй, вы, ребятушки: налво кругомъ… ммарршъ!— скомандовала комендантша.— А ты, двушка, гляди во вс глаза…

Два раза прошли солдаты мимо крыльца, отбивая шагъ. Вахмистръ Аонька впереди всхъ, какъ на настоящемъ смотру.

— Смирррно-о!.. Ну, что же, двушка? Будетъ теб сиротой въ двкахъ сидть.

Подняла свои темные глаза Най-Хэ, а сама блдная-блдная, какъ полотно. Но потомъ точно она что вспомнила и указала рукой на вахмистра Аоньку, который стоялъ ближе всхъ.

— Ну, твое счастье, Аонюшка,— ршила комендантша.— Такъ и быть тому длу… Окрестимъ двушку, а потомъ и свадьбу сыграемъ.

Такимъ образомъ разршились вс недоразуменя, вызванныя появленемъ Най-Хэ въ Поперешной станиц. Вс были довольны: и бунтовавшя казачки и солдаты, и Иванъ Степанычъ и Степанъ Иванычъ. Плакала только одна Най-Хэ: забилась она въ чуланъ и цлыхъ три дня не выходила.

IV.

Полонянка Най-Хэ была крещена въ сосдней станиц и названа Натальей. Черезъ дв недли она вышла замужъ за вахмистра Аоньку, для котораго инвалидной командой былъ выстроенъ въ мсяцъ отдльный домикъ. Солдатская слободка перевивала необыкновенное оживлене, торжествуя свою первую побду надъ казачьимъ концомъ. Инвалиды выбивались изъ силъ, чтобы чмъ-нибудь угодить своей солдатской молодух. Они носили ей воду изъ рки, помогали по хозяйству и ухаживали, какъ за ребенкомъ.

— Наша вдь ты, Натальюшка,— ласково приговаривали беззубые старики.— Наша солдатская косточка… сестричка солдатская…

Первое время солдатская молодуха сильно похудла и все молчала, пока солдатская любовь не растопила ея сердце, точно разомъ она сдлалась другой. Въ солдатской слободк вообще происходило что-то небывалое, невиданное и неслыханное. Настоящй праздникъ… А когда черезъ годъ у вахмистра. Аоньки родился сынъ, слободка точно сошла съ ума: инвалиды пронесли ребенка по всей станиц съ пснями и пляской. Даже комендантша Василиса Марковна прослезилась, глядя на своихъ солдатушекъ.

Такъ дло шло года три. Хорошо жилось молодух, особенно когда пошли дти. Совсмъ настоящая русская баба сдлалась, кабы не лицо. Вотъ только весной она задумывалась и начинала тосковать. Никому ничего не говоритъ, а убжитъ въ комендантскую конюшню, обниметъ иноходца, на которомъ привезъ ее изъ орды атаманъ, а сама ркой разливается… Плачетъ и лошадь цлуетъ, точно родного человка.

— О чемъ пригорюнилась, касатка?— спроситъ въ другой разъ вахмистръ.— Аль про свою сторону вспомнила? Аль я теб чмъ не угодилъ?

— Нтъ, Аонюшка, всмъ я довольна, а только по веснамъ у меня сердце сосетъ… тоска нападаетъ.

Ровно черезъ четыре года, весной, подъ Поперешной показался извстный киргизскй батырь Майгакъ,— все время пропадалъ, считали его уже убитымъ, а онъ точно съ того свта пришелъ. Кружитъ около станицы на своемъ гндомъ иноходц и дразнитъ казаковъ, чтобы погоню вызвать. Пробовали счастья казаки, да ужъ очень хорошъ конь у Майгака: втеръ, а не конь.

— Кто мн поймаетъ Майгака, тому насыплю столько серебряныхъ рублей, сколько войдетъ въ мою папаху!— вызывалъ удальцовъ атаманъ Степанъ Иванычъ.

А Майгакъ совсмъ близко подъзжалъ къ станиц, на ружейный выстрлъ — подъдетъ, шапкой машетъ, ругается. Каждый день станичники выходили на валъ и смотрли на киргизскаго батыря. Пришла какъ-то и солдатская молодуха. Глянула она на батыря и вся поблла… А батырь узналъ ее и совсмъ близко подъхалъ: смется и по-киргизски лопочетъ.

— Гли-ка, братцы, узналъ, собака, свою-то кыргыцкую кость!— удивлялись казаки.

Крикнула ему что-то въ отвтъ и Най-Хэ, только никто не могъ ничего разобрать.

Сказали вахмистру Аоньк, какъ его жена съ барантачомъ переговаривалась. Разсердился старикъ и въ первый разъ побилъ жену. Ничего не сказала Най-Хэ, а только забилась въ уголъ, какъ зврь, да тамъ и просидла цлую ночь.

— Ты у меня смотри: я вышибу лишнюю-то дурь!— пригрозилъ ей мужъ на всякй случай.

Ничего не сказала Най-Хэ, а только взглянула чернымъ глазомъ, точно огнемъ обожгла.

Ночью она пропала. Пропалъ и иноходецъ съ комендантской конюшни. Ударили по станиц тревогу, и полетли казаки въ погоню за Майгакомъ: онъ увезъ Най-Хэ — больше некому.

Три дня и три ночи гнались казаки за разбойникомъ. Догадливъ быль атаманъ Степанъ Иванычъ и гналъ погоню о-двуконь. На третй день завидли казаки и Майгака: вдвоемъ онъ уходилъ отъ погони, лихе кони притомились. Видятъ казаки — курится въ степи огонекъ малешенекъ, а около огня стоитъ самъ Майгакъ. Припалъ атаманъ къ лук, гикнулъ и полетлъ съ лучшей пятеркой. Подпустилъ Майгакъ совсмъ близко, а потомъ птицей слъ на своего гндого иноходца и улетлъ, а у огонька остался трупъ только-что зарзанной Най-Хэ. Двоимъ не уйти отъ погоди, и Майгакъ зарзалъ бглянку, чтобы не досталась живая казакамъ.

1892.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ПОЛОНЯНКА.Быль *).

Читайте также:

ПОЛОНЯНКА.
Быль *).