В.В. Розанов
В.В. Розанов
Поклонники Аурамазды
Поклонники Аурамазды
Поклонники Аурамазды, Розанов Василий Васильевич, Год: 1908
Время на прочтение: 7 минут(ы)
— Ну, как, что вы? С нами крестная сила… Неужто еще секта? Кроме декадентов и ‘нового христианства’, иоаннитов, и…
— И… поклонники Аурамазды.
Собеседник мой стоял ни жив ни мертв. Он упражняется приватным образом по части борьбы с сектантством.
— Нет, послушайте. Слово ‘Аурамазда’, и меня поразившее, я услышал от священника. Читает он только что появившуюся книжку проф. Смирнова ‘История религий’, должно быть, дошел до парсизма и этого самого зловещего ‘Аурамазды’ и, при моем приходе к нему, приходе с благочестивым намерением поговорить о душе, прямо заговорил, и так это провинциально, на ‘о’:
— Они все поклонники Аурамазды. И Антоний Волынский, и Сергий Финляндский, и Никон Вологодский.
Я прямо растерялся. Но он продолжал:
— Позвольте. Вот я читаю. Дуалистическое начало, как нигде в мире и никогда, проведено было в парсизме. Материя почиталась сотворенною дьяволом, материя и все вещественное, видимое, осязаемое, обоняемое, вкушаемое. А дух и весь бесплотный мир почитался тварью Бога. Это парсизм. Изволите следить? Парсизм, а не христианство. Возник этот парсизм немного ранее христианства, века за три, за четыре, — и наполнил проповедью своею всю Среднюю Азию, до стран греческих и сирийских. Когда явилось Евангелие, то оно упало в волны этой уже воспламененной борьбы. И во множестве сект, особенно гностических, смешалось с этим парсизмом. Дуалистическое воззрение на мир, по которому одна половина его есть черная, темная, злая, и притом коренным и необходимым образом злая, злая врожденно и природно, — есть чистейшее учение Заратустры…
— Декадента, т.е. ницшеанца и декадента?..
— Не извольте шутить. Я говорю серьезно. Да, Заратустра ввел это учение о разделении мира на доброе и злое начала. От него древнейшие христиане хлебнули это учение, — не все, но многие сильные и пламенные натуры, — и оно к третьему веку по пришествии Спасителя определилось в форме монашества…
— Ну, все нападают на монахов. Из них столько красивых, с идеальными лицами, и совершенно ‘преподобных’ по поведению, как это и утверждает владыка Антоний…
— Не извольте торопиться. Если бы Христос основал монашество, или даже начатки его, то монашество и появилось бы одновременно с первой христианской общиной, в первый же век христианства. Извольте заметить, что ‘пресвитеры’ и ‘епископы’ появились в апостольской общине, потому что Господь наш учредил наше священное сословие… Монашество появилось только в третьем веке, и епископы древней церкви монахами не были.
— Ну вот, у вас совсем новые суждения. Не хочу слушать. Этак вы и епископов пожените. Слышать не хочу.
— Продолжаю. Явно, что если монашество так долго не возникало, то, значит, никому из читающих Евангелие триста лет в голову не приходило, чтобы в нем были какие-нибудь намеки на возможность монашества. Ибо в триста лет, и при таком горячем восприятии учения Христова, каковым оно было в это время, конечно, всякое Его слово было замечено и всякий оттенок мысли продуман. Изволите согласиться?
Я согласился. Мне что! Только бы архиереев не поженили.
— Вот ведь и вы, — продолжал он, — хоть и светский человек и отстаиваете семейное начало, а втайне и несознательно тоже являетесь поклонником Аурамазды, творца светлого мира духов и всего духовного царства. Корни каждого учения очень тонки и внедряются в мысли наши, когда от имени их провозвестника мы даже открещиваемся. На имя плюем, а учению молимся. Сие непохвально. Продолжаю. Монашество внедрилось в церковь не прямым путем, через установленную Христом иерархию, пресвитеров и епископов, но оно шло народно, шло боковым путем и в боковые двери вошло и в христианство. Оно было до того ново и необычно, что когда начало крепнуть, то встречало все-таки такую борьбу в массе христианского народа и во всем священноначалии, что на одном из соборов было поставлено правило, — каноническое правило, по сие время, как все они, не отмененное, — что если монах восхощет быть епископом, то он должен предварительно снять с себя монашеские обеты и выйти из монашества.
— Неужели есть такое ‘правило’? И ‘каноническое’?! Вот будет буря, если газетчики узнают.
— Газетчики слишком невежественны во всех сторонах церковной жизни. В греческой церкви никогда не было, и по сие время нет, епископов-монахов, хотя они и не семейны. Но они составляют неженатое, однако, белое духовенство, не принявшее обетов монашества, в число которых входит смирение и послушание. Епископ призван управлять и повелевать: как же сии монашеские обеты можно совместить с епископским управлением епархиею? Из монашества избираются только русские епископы, вопреки каноническому правилу, но на всем остальном Востоке епископы суть белое духовенство, и ничем, кроме как обширностью власти и особыми одеждами да непременной бессемейностью, не отличаются от вдовых священников…
— Это такие новости, что я сейчас упаду в обморок.
— Привычка много значит, и за одну жизнь человека измененное и новое правило кажется незапамятно древним. В Греции есть только один епископ-монах, посвятившийся в России в учебную пору. И ему одному дозволено было, в виде исключения, не снимать сана, но без позволения другим следовать этому примеру. О сем было рассказано ректору Московской духовной академии, который со студентами ездил лет пять назад к св. местам и проезжал с ними через Константинополь. И о сем утверждении греческого духовенства точно передано в ‘Богословском Вестнике’, издаваемом академиею, при описании путешествия о. ректора епископа Евдокима и студентов… Возвращаясь к предмету нашей беседы, я должен сказать, что Евангелие и Иисус Христос не порождали этого мрачного воззрения на мир и природу, проводниками которого явились пришедшие в церковь в III и IV веке монахи, пришедшие с Востока, из пустынь Сирии, Египта и Греции и занесшие в церковь дух и веяние учения Заратустры. Не догму его, а дух его. А смешавшись с христианством, дух этот оформился в уставы монашеские, в правила монашеские, в быт монашеский. Высокая стена, которою они отделяются от мира, это и есть Заратустрова стена, отделяющая их от царства Аримана, а сами они поклоняются Аурамазде…
— Христу.
— Аурамазде, а Христа чтут только именем и всуе. Ибо Христос есть ‘Примиритель’ и обещал еще праматери рода человеческого, что он снимет грех с человека, т.е. снимет не исконное и злое начало, а то случайное грехопадение, какому подвергся Адам и какому он мог не подвергнуться, если бы послушался Бога. Евангельское понятие о грехе не такое мрачное, как учение Заратустры о постоянном и вечном пребывании зла в мире. Но это заратустровское веяние на Востоке, в Азии, было до того сильно, что христиане в лице монахов совершенно подпали ему и не видят более в Христе этого обещанного ‘Примирителя’, Который искупил, освободил человека от первородного греха и примирил его с Богом. Вот в это ‘примирение’-то монахи и не верят, или, точнее, не чувствуют его. Оттого такой сердитый голос и гневно-отрицательное отношение у епископа Антония ко всему миру, к просвещению, науке, даже к духовным собственным академиям. Это он от За-ратустры взял, а Христос, Который вкушал с мытарями и грешниками, не пренебрегал никаким званием, ремеслом, должностью человека, не гнушался труда человеческого, ибо, вероятно, и помогал в отрочестве Иосифу в плотничьем ремесле его, и вошел на брак в Кане Галилейской. Ничего сего монахи не делают, и так увлекаются Аурамаздой, что уже не последуют Христу…
— Говорите другими словами, иначе я вас не буду слушать.
— Вы светский человек, — ответил он мне, — и вам не больно. Но мне как священнослужителю больно и страшно сие гибельное заблуждение, в котором люди не дают себе отчета. Я вот только что прочел книгу ‘От бурсы до снятия сана’, одного вдового священника, который подробно рассказывает историю своего вдовства с семерыми маленькими детьми, причем передает разговоры свои о сем положении с епископом Антонием Волынским и митрополитом Антонием. Так что рассказ, очевидно, фактичен и в подробностях. Он любил свое священство, чтил звание, службу и должен был все оставить, только чтобы дать воспитательницу своим детям. К жене своей, и первой и второй, он был трогательно привязан. Во вдовстве ему очень недвусмысленно предлагала свою другую дочь его теща, т. е. предлагала в наложницы. Он удержался от блуда. Но когда он об этом всем и о своем втором браке, уже по выходе из священства, рассказал Антонию Волынскому, то тот ответил:
— Вы променяли ваш сан на бабу. Мой совет вам — оставить это приблудное житие, потому что это вам ведомство разрешило второй брак, а не церковь, и идти в монахи. Второго брака вашего я не признаю, хоть вы и повенчаны.
При этом владыка даже и не вспомнил о семерых детях. И все они так же жестоко смотрят на священнических детей, считая их не людьми. Таков ли взгляд Христа? Младенцев он поставил в пример взрослым, сказав, что никто не войдет в царство небесное, кто не уподобится младенцу. Но монахи ненавидят младенцев, и вот не хотят дать им второй матери в тех печальных случаях, когда священник еще молодым вдовеет. И хотя епископы хорошо знают, что вдовые священники редко удерживаются от греха, но в сем случае игнорируют даже нравственный вопрос и со всем мирятся, только бы не дать второй жены священнику. Явно, что и на первый-то брак они смотрят как на падение и грех и вовсе в душе отвергают таинство брака. Иначе разрешали бы второй, так как повторение благодатного таинства, конечно, только желательно, как повторяются исповедь и причащение в пору нужды и немощи. В книге это подробно разобрано, и священник, снявший из-за вдовства с себя сан, подробно разбирает все стороны этого вопроса в своей книге, совершенно не понимая расхождения теории церковного учения о браке с практикою церкви в сем случае. Но как я слышал от осведомленных лиц, второй брак не будет разрешен вдовым священникам даже и церковным собором, если он соберется: до того враждебно настроены к этому епископы. Будто бы Антоний Волынский и Сергий Финляндский заявляют даже громко, что, в случае разрешения брака вдовым священникам, они выйдут из русской церкви, а Антоний Волынский будто бы переслал некоторый капитал на Афон — на случай переселения туда, если бы такое разрешение второго брака произошло.
Я очень удивился.
— Такой горячий интерес к такому безразличному, догматически третьестепенному вопросу! Ведь это не догмат о Троице. Горячности-то я и не понимаю. Мало ли в церкви было и есть горя, нестроений… Петр отменил патриаршество, — никто не бежал. Потом Аввакума и других сожгли, — и от этого никто из епископов никуда не побежал. Потом настало безверие и разврат, появились г. Дарвин и женская эмансипация, и от этого епископы не бежали. Но достаточно было появиться на горизонте мысли, чтобы вдовцам-священникам, во внимание к страдальческому положению детей их, было разрешено вторично вступать в это церковное таинство, — чтобы раздражение епископов выразилось в готовности из-за этого разрешения совсем оставить русскую церковь. Это так странно, что, действительно, вспомнишь Аурамазду. Ведь брак же сотворен Богом, благословен Иисусом Христом. Он первое Свое чудо сотворил на браке: так явна была любовь Его к этому человеческому состоянию. И в самом деле, в продолжающемся сотворении детей как не видеть продолжения сотворения мира Самим Богом, как не видеть, что в нем осуществляется самый план сотворения Богом человека в двойном виде, — мужчины и женщины? Но раз монахи признали в материальном, в плотском начале природы коренное мировое зло, сотворение дьявола, то явно, что поддержание плотского сотворения они считают злом же, чем-то бесовским. Конечно, ‘таинству’ тут уже не остается места, хотя оно и остается на языке и в теории. Тогда, в самом деле, придется поверить, что веяния Заратустры составляют настоящую душу, или… вкус, что ли, духовенства, и что не Христос-Примиритель, не учение о Троице и т.п. составляют суть всего, такую суть, из-за которой хоть бежать из России, а вот такая, по-видимому, мелочь, как второй брак священников. ‘Продолжается сотворение злого начала’… Но ведь тогда так понятно, что монахи пребыли равнодушны и к сожжению Аввакума, ибо у него жгли не душу, а только бренную оболочку, Ариманову злую тварь, да равнодушны и к пьянству, к разврату народному, — ибо что ж, ведь тут гибнет и гниет только тело народное — опять же злое создание Аримана. Вообще, тогда многое объясняется. Но это такая новость, что мы втайне поклоняемся Аурамазде, а Христос отставлен куда-то в сторону.
Впервые опубликовано: Русское Слово. 1908. 17 сент. No 215.