Погоня за лучшим, Пиотровский Игнатий Антонович, Год: 1861 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

ПОГОНЯ ЗА ЛУЧШИМЪ.
Критическіе очерки.

IV.
КЪ ВОПРОСУ О СБЛИЖЕНІИ СЪ НАРОДОМЪ.
Безпорядки въ разныхъ мстностяхъ Россіи по поводу изданныхъ положеній по крестьянскому длу.— ‘Дв русскія народности’ — Н. И. Костомарова.— Мннія о русскомъ народ одного почтеннаго профессора.— Что изъ этого слдуетъ?

Каждая эпоха иметъ свой отличительный характеръ, свое собственное стремленіе. Чмъ же характеризуютъ наше время? Говорятъ, отличительное стремленіе переживаемой нами эпохи — сблизить народъ съ такъ-называемыми образованными людьми. Такова по крайней мр программа одного изъ нашихъ ежемсячныхъ журналовъ. Сближеніе съ народомъ — тема, на которую появилось у насъ много боле или мене задушевныхъ статей, высказалось много различныхъ мнній. Но сближеніе съ народомъ можно понимать слишкомъ многосторонне. Образовывать народъ, искоренять у него предразсудки и суеврія, стараться сблизить интересы низшаго класса съ интересами высшихъ классовъ народа — все это принадлежитъ къ одному понятію, понятію о необходимости сближенія съ народомъ. Но эта многосторонняя цль никогда не выливалась въ нашей литератур въ ясные образы, общіе всмъ мыслящимъ людямъ. Да и вылиться-то ей нельзя было. Одни видятъ необходимость, такъ сказать, подогнать народъ къ степени цивилизаціи образованныхъ классовъ, другіе, напротивъ, требуютъ уступокъ отъ цивилизованной массы, уступокъ въ понятіяхъ, язык, образ жизни. Направленія, повидимому, совершенно противоположныя, но интересно замтить, что какъ одни, такъ и другіе выходятъ и опираются по большей части на отвлеченныхъ понятіяхъ: ‘народности, исторической почвы, гармоническаго развитія’ и т. п. Нужно сознаться, что, отправляясь такимъ путемъ, наша журналистика впадаетъ въ смутныя представленія, трактуетъ о западничеств, славянофильств и, стараясь уловить что-то общее, не находитъ ничего крпкаго, на чемъ бы можно основаться, не открываетъ ничего живительнаго, полезнаго, чему бы можно было слдовать. Даже разсуждая о чемъ нибудь прямо относящемся до простолюдина, до быта крестьянина или мщанина, мы нердко забываемъ о людяхъ, прямо заинтересованныхъ въ этомъ дл, забываемъ низшій классъ, и относимся къ предмету или отвлеченно, слдовательно мертво, или затрогиваемъ одно состоятельное сословіе. Просмотрите отзывы о судебныхъ слдователяхъ, о земскихъ банкахъ, о мировыхъ посредникахъ, и вы увидите, что нашъ приговоръ въ отношеніи къ большинству совершенно справедливъ. На этомъ основаніи мы считаемъ за лучшее отбросить вс излишнія отвлеченности,— по словамъ многихъ ‘перлы науки’,— перестать толковать о юсахъ и ятяхъ, о Русской Правд и Судебникахъ, о Кирилл Мееоді и перевод библіи на славянскій языкъ и т. п. высокозанимательныхъ вещахъ. Мы рады будемъ, если намъ удастся по случаю современнаго событія сказать нсколько нелишнихъ словъ. Мы считаемъ это главне всего. Мы въ литератур, прежде всего, хотимъ видть жизнь, а не ‘шкафъ съ собранными свдніями’. Если мы неправы въ этомъ взгляд, если онъ и можетъ показаться одностороннимъ въ общности, то все же нельзя не признать, что онъ жизненнй и важне другихъ въ настоящемъ положеніи нашего общества. Эпоха, нами переживаемая, совершенно не такъ пуста, какъ думаютъ многіе и многіе. Теперь боле, чмъ когда нибудь, мы вправ сказать литератур, словами Гейне:

‘Брось свои иносказанья

И гипотезы пустыя,

На проклятые вопросы

Дай отвты намъ прямые’.

Мы вправ скачать это. Но, къ несчастно, литература какъ-то глухо молчитъ, точно не зная требованій времени. Передъ нами два пути. Одинъ изъ нихъ совершенно въ нашихъ рукахъ — путь исторической необходимости и нормальнаго развитія. Пожелай мы его, то есть встрчай апатически все несправедливое и нелпое, намъ найдется сильная поддержка. Другая дорога., напротивъ, терниста, неврна и сопряжена съ немалыми жертвами. Мы дремлемъ, потому что привыкли дремать. Мы не анализировали своихъ силъ, потому что боялись проявленія ихъ. Мы боялись энергіи, потому что привыкли къ служенію авторитетамъ. Литература наша — представительница общественнаго мннія людей образованныхъ. Она говоритъ намеками, она игриво отзывается, хотя и съ затаенною болью, о томъ, что высоко цнитъ. Виновата ли въ этомъ литература, или, напротивъ, т, выраженіемъ чьихъ мыслей она служитъ? И мы молчимъ и думаемъ, что кругомъ насъ люди безъ чувства, безъ человческихъ влеченій, что кругомъ насъ только существа, неспособныя отозваться на благородное слово. Неужели же это правда?

Вотъ хоть и въ вопрос о народ,— сколько есть людей, которые простонародье считаютъ неспособными ли на что высокое, благородное, которые отрицаютъ всякую возможность расшевелить живымъ словомъ эту, по ихъ мннію, неподвижную массу. И вдь подобные люди правы съ своей точки зрнія. Это т господа, которымъ, если не сказать научнаго, или общепринятаго въ ихъ кружк термина, они не поймутъ сущности дла. Крестьянинъ, мщанинъ — неспособны на ‘высокое ‘дло ради его высокости, въ своей работ они не нуждаются и не привыкли всякій поступокъ объяснять чмъ нибудь отвлеченнымъ… Крестьянинъ не отдалъ другому крестьянину должныя деньги, кто узнаетъ объ этомъ изъ крестьянъ — осудитъ поступокъ потому, что отъ него страдаетъ личность, а не потому, что здсь есть нарушеніе закона, или что здсь страдаетъ идея правды. Здсь все творится на основаніи естественныхъ законовъ, и оттого, если эти законы начинаютъ проявляться, то можно сказать утвердительно, что иначе быть не можетъ, что это естественная потребность. Вотъ отчего мы считаемъ всякій случай изъ крестьянской и вообще народной жизни боле точнымъ указателемъ нуждъ общественныхъ, нежели важное происшествіе въ кругу людей образованныхъ, гд часто привитыя отвлеченныя идейки способны породить различныя ненормальности. Оттого-то, мы думаемъ, прямая обязанность людей образованныхъ при проявленіи народной воли стремиться достичь благотворныхъ для народа результатовъ, то есть доставить ему удовлетвореніе, иначе мы не имемъ права ждать и для себя благодтельныхъ результатовъ. Но очень часто ее такъ поступаетъ большинство, и какого блага ждать отъ противоположныхъ дйствій — странно даже спрашивать. Вотъ путь для сближенія съ народомъ, Но прежде, чмъ начать сближаться, нужно узнать то, съ чмъ сближаешься. Что же такое русскій народъ? Узнать стремленія этого народа можно только посредствомъ изученія фактовъ. Современные факты, безъ сомннія, будутъ интересне давно прошедшихъ. Очерчивать народъ вполн мы пока не въ состояніи, для насъ возможно только указать нкоторые мотивы изъ его современной жизни. Этимъ способомъ, мы думаемъ, врне можно указать т стороны, съ которыхъ нужно начать сближеніе съ народомъ. Мы возьмемъ на этотъ разъ факты изъ крестьянскаго быта.

Каждому, конечно, извстію, что манифестомъ 19 февраля 1861 года, объявленнымъ у насъ 5 марта, русскіе крестьяне вышли изъ крпостной зависимости, съ обязанностію оставаться въ прежнемъ повиновеніи къ своимъ помщикамъ. Вслдъ за манифестомъ 19 февраля въ газетахъ начали появляться восторженныя статьи. Даже ‘Полицейскія вдомости’ печатали фельетоны въ стихахъ и проз въ честь радостнаго событія, а ‘Отечественныя Записки’ замнили даже обычное названіе ‘Современная Хроника’ — заглавіемъ ‘Современная радость Россіи’. Словомъ, образованное общество торжествовало и увряло, что вся Россія, весь народъ точно такъ же мирно торжествуетъ.И казалось, что увренность эта вполн естественна, законна и неопровержима. Но въ это самое время обнаружилось печальное явленіе начались недоразумнія… и въ газетахъ появились статьи и извстія я разныхъ безпорядкахъ по крестьянскому длу. Мы не будемъ описывать вс эти безпорядки здсь, но приведемъ одинъ случай для охарактеризовала остальнаго. Мы беремъ случай въ Казанской губерніи и передаемъ его такъ, какъ прочли въ газетахъ.

‘Обнародованіе высочайше утвержденныхъ ‘Положеній’ о крестьянахъ вышедшихъ изъ крпостной зависимости, встрченное вообще крестьянами съ желаемымъ спокойствіемъ и благоразуміемъ, вызвало, къ сожалнію, въ нкоторыхъ селеніяхъ Казанской губерніи безпорядки, вынудившіе правительство принять строгія мры для водворенія спокойствія.

‘Но полученіи ‘Положеній’ въ деревняхъ Спасскаго узда, крестьяне, разумя подъ освобожденіемъ ихъ отъ крпостной зависимости совершенное прекращеніе обязательныхъ отношеніи къ помщикамъ, обращались сперва для прочтенія и истолкованія новыхъ правилъ къ помщикамъ, священникамъ и мстнымъ властямъ, но видя, что объясненія тихъ лицъ не удовлетворяютъ ихъ предположеніямъ, и потому, не довряя имъ боле, стали искать другихъ чтецовъ.

‘Слдствіемъ этого явились толкователи изъ среды народа, которые собирая съ крестьянъ деньги (?), начали объяснять имъ Положенія въ превратномъ вид и возбуждать крестьянъ къ неповиновенію. Одинъ изъ такихъ толкователей, крестьянинъ Спасскаго узда, села Бездны, принадлежащаго дйствительному тайному совтнику Мусину-Пушкину, Антонъ Петровъ, воспользовался настоящимъ случаемъ. Будучи приглашенъ крестьянами въ деревню Волховскую, для прочтенія Положеній, Антонъ Петровъ, искажая смыслъ статей, объяснилъ крестьянамъ, что онъ доискался въ Положеніяхъ чистой воли, которую будто бы до него многіе видли, но никто не съумлъ понять, и которая какъ нельзя боле согласовалась съ ожиданіями крестьянъ. Успвъ такимъ образомъ въ теченіе двухъ дней совершенно подчинить своему вліянію жителей этой деревни, Петровъ прибылъ вмст съ ними въ село Бездну. Здсь Петровъ обратился сперва къ сельскому священнику съ требованіемъ дать имъ присягу въ томъ, что они совершенно свободны, а посл ршительнаго отказа со стороны послдняго, началъ призывать крестьянъ къ открытому нарушенію порядка, объясняя имъ уже, что освобожденіе, или чистая воля, которую онъ имъ вычитывалъ изъ Положенія означаютъ совершенную независимость не только отъ помщиковъ, но и отъ мстныхъ начальствъ, внушалъ крестьянамъ не бояться никакихъ угрозъ и не доврять никакимъ распоряженіямъ и убжденіямъ властей, потому что он подкуплены помщиками, а пуще всего охранять и не выдавать его самаго. Антонъ Петровъ разсылалъ своихъ довренныхъ по разнымъ отдаленнымъ деревнямъ и даже другимъ уздамъ губерніи, для привлеченія новыхъ сообщниковъ. Онъ вскор усплъ привлечь на свою сторону не только крестьянъ села Бездны, но и окрестныхъ деревень, общалъ всмъ волю и давалъ землю, назначая начальствующихъ лицъ и говоря, что онъ вскор освободитъ 34 губерніи.

‘Немедленно по полученіи извстія о такихъ безпорядкахъ въ сел Бездн, прибыли на мсто спасскій предводитель дворянства Молоствовъ и чины земской полиціи съ цлью однми кроткими мрами разсять заблужденія крестьянъ и уговорить ихъ къ покорности, вслдъ затмъ прибылъ въ село Бездну и командированный, по высочайшему повелнію, въ Казанскую губернію для содйствія губернскому начальству при введеніи новыхъ о крестьянахъ положеній, свиты его императорскаго величества генералъ-майоръ графъ Апраксинъ. Но предварительныя мры увщанія, испытанныя съ крайнимъ терпніемъ и настойчивостью, не имли никакого успха. Крестьяне на вс убжденія отвчали криками: ‘воля!’ и даже отказались явиться въ контору селенія, куда требовалъ ихъ графъ Апраксинъ, немедленно по прибытіи своемъ въ село Бездну.

‘Такое упорство со стороны крестьянъ, въ виду продолжавшагося возростать числа сообщниковъ Петрова, начинавшихъ являться даже въ Самарской и Симбирской губерній, побудило генералъ-майора графа Апраксина потребовать находившіяся вблизи военныя команды, мстомъ сбора которыхъ назначено было с. Никольское, куда прибылъ и самъ графъ Апраксинъ.— 11-го апрля, вечеромъ было въ распоряженіи графа Апраксина только 231 человкъ войска. Усиленія этого отряда можно было ожидать не ране, какъ чрезъ четыре или пять дней, но оставаться въ это время безъ дйствія было бы опасно, такъ какъ скопище волновавшихся крестьянъ возрастало съ неимоврною быстротою. Вынужденный необходимостію дйствовать ршительно, генералъ-майоръ, графъ Апраксинъ 12-го апрля прибылъ вторично въ село Бездну уже съ вооруженной командой. Здсь нашелъ онъ усилившееся въ теченіе нсколькихъ дней еще боле волненіе. Толпа, числомъ до пяти тысячъ человкъ,— стояла противъ дома Антона Петрова и увеличивалась постоянно вновь прибывавшими крестьянами.

‘Оставивъ команду на нкоторомъ разстояніи, генералъ-майоръ графъ Апраксинъ послалъ для увщанія крестьянъ сперва двухъ адъютантовъ казанскаго военнаго губернатора, находившихся при граф Апраксин, а потомъ сельскаго священника, которые долго говорили крестьянамъ, убждая ихъ разойтись и угрожая, что въ противномъ случа они приведены будутъ къ послушанію оружіемъ, но ни увщанія адъютантовъ, ни слова священника не имли никакого дйствія. Тогда графъ Апраксинъ, подъхавъ къ толп, лично объяснилъ крестьянамъ возложенное на него порученіе и убждалъ ихъ выдать Антона Петрова и разойтись по домамъ, угрожая въ случа дальнйшаго сопротивленія, употребить въ дло войско, но и на это убжденіе, неоднократно повторенное, крестьяне отвчали криками.

‘Столь непреклонное упорство не оставляло боле никакого сомннія въ томъ, что всякія дальнйшія мры убжденія не только не поколебали бы заблужденія крестьянъ, но могли еще боле укоренить въ нихъ ршимость сопротивленія, что возбужденное волненіе успло развиться въ слишкомъ значительной степени, чтобъ быть усмирено иначе, какъ вооруженной силой, и что всякая потеря времени, въ виду увеличивавшейся постоянно толпы, могла только вести къ боле пагубнымъ послдствіямъ.

‘Въ такой крайней необходимости приказано^было одной шеренг сдлать залпъ, посл котораго снова было увщаніе, но совершенно безполезно Тогда принуждены были сдлать нсколько залповъ, потому что крестьяне начали въ большемъ числ выходить изъ дворовъ съ крикомъ: ‘за кольями!’ — и угрожали окружить малочисленную команду. Между залпами были сдланы крестьянамъ увщанія, но напрасно. Наконецъ толпа разсялась и послышались крики о выдач Антона Петрова, который между тмъ хотлъ скрыться изъ селенія, но былъ предупрежденъ двумя казаками, захватившими приготовленную для него лошадь. Тогда Антонъ Петровъ вышелъ изъ дома передъ войско, неся Положеніе о крестьянахъ надъ головою, и былъ взятъ вмст съ выданными имъ тутъ же сообщниками и отправленъ въ острогъ города Спасска. Убито крестьянъ 55 и ранено 71.

‘Антонъ Петровъ былъ преданъ суду по полевому уголовному уложенію, судъ приговорилъ его казнить смертію (разстрлять), и приговоръ полеваго суда приведенъ въ исполненіе 19-го апрля, въ присутствіи жителей села Бездны и селеній всего Спасскаго узда…’

Излишне выписывать дале.

Вотъ, читатель, вамъ фактъ, фактъ не единичный. Почти тоже самое, съ нкоторыми варіантами, повторилось во многихъ губерніяхъ. Свднія о подобныхъ событіяхъ сообщены самимъ правительствомъ, по нимъ оказывается, что тоже самое происходило: во Владимірской губ. въ Владимірскомъ узд, въ имніи помщицы Нарышкиной, Въ сел Рожествен, въ Гороховскомъ узд, въ имніи Кокошкина, въ Суздальскомъ узд, въ имніи Алалыкиной въ сел Святцахъ. Въ Самарской губ.: въ уздахъ Николаевскомъ и Новоузейскомъ, въ имніяхъ: графа Воронцова-Дашкова, князя Кочубея, Устинова, Львовой, Семевскаго и Жемчужниковой, въ Бугурусланскомъ узд въ имніи Дурасова, въ Ставропольскомъ узд: въ имніяхъ Шишковой, князя Дадьяна, Обрзковыхъ, Кротковыхъ и Наумова. Въ Симбирской губ. въ Буринскомъ узд, въ имніи Аргамакова, въ Сетилевскомъ узд, въ имніи Кротковой, въ Сызранскомъ узд, въ селеніяхъ: Репьевк, Голошино, Линевк и Шереметевк, въ Корсунскомъ узд, въ имніи Язякова. Въ Калужской губерніи, въ Жиздренскомъ узд, въ Пензенской губ., въ уздахъ: Чембарскомъ, Городищенскомъ, Керенскомъ. Въ С.-Петербургской губ. въ С.-Петербургскомъ узд, въ имніяхъ Кайдановой, въ Лугскомъ, въ имніяхъ: Ермолова, Тирана, Бека, Дунина-Марцинкевича, Огарева и Черкасова, въ Петергофскомъ узд, въ имніи Вейнмарна, въ Ярославской губ. въ уздахъ Ростовскомъ, Углицкомъ и т. д. и т. д.

Вс эти безпорядки боле или мене прекращены. Передъ нами голые факты,— мы должны сдлать изъ нихъ выводъ. Очевидно, причина этихъ безпорядковъ заключалась въ нкоторыхъ особенностяхъ взгляда крестьянъ на свое дло. Оттого-то и порождались безпорядки, при которыхъ необходимы были даже строгія мры…. Нельзя сказать, чтобы причина этихъ безпорядковъ везд выразилась въ одной форм, въ одномъ стремленіи, но въ общемъ можно видть побужденія, заставившія столько народу противодйствовать неудовлетворительной, по ихъ мннію, реформ. Многіе, конечно, въ этомъ факт способны видть невжество и грубость простонародья, точно такъ, какъ ‘Русскій Встникъ’ въ своей ‘Современной Лтописи’, No 20, думаетъ, что причиною безпорядковъ въ сел Бездн (Казанской губ.) были единственно одни помщики. Но вглядываясь въ дло пристальне, можно находить нчто другое, и именно отдаленіе образованнаго класса отъ народа. Конечно т, которые обвиняютъ простонародье въ полномъ отсутствіи здраваго смысла — могутъ разсуждать такимъ образомъ: ‘крестьянинъ — это зврь. Его нужно бить и бить. Только палка можетъ имть надъ нимъ власть. Онъ не знаетъ мры своему дикому разгулу, если разъ начнетъ неповиноваться — его ничмъ не остановишь, разв выстрлами’. И въ доказательство своего мннія приведутъ вамъ слова изъ описанія безпорядковъ въ сел Бездн, гд до тхъ поръ буянили, пока не начали стрлять. И подобные господа могутъ быть правы! Къ чему, напримръ, крестьянину самому разсуждать о своихъ обязанностяхъ? Извстно, что простонародье не иметъ никакого воспитанія, наконецъ не привыкло самостоятельно управлять своимъ хозяйствомъ. Какъ же ему поручить самому устроиваться съ помщикомъ? Для этого непремнно нужны посредники… При нихъ за крестьянъ есть кому думать. Обязанность эта лежитъ на человк извстномъ, чего же, кажется, лучше? Но простонародье думаетъ совершенно иначе. Оно, вслдствіе общей маніи жить своимъ умомъ, считаетъ себя самого способне устроиться съ помщикомъ. Возникаютъ недоразумнія… Это одинъ изъ множества подобныхъ случаевъ. Онъ характеризуетъ все въ общемъ. Слдствія подобнаго недоразумнія очевидны. Какъ же должны отнестись мы къ этому случаю?

Но передъ нами фактъ боле общій. Въ сел Бездн крестьяне требуютъ чистой воли, они ждали совершенно другаго, чмъ имъ говорятъ. Антонъ Петровъ становится во глав недовольныхъ. Крестьяне подымаются. Здсь уже не односторонній случай, не столкновеніе съ помщикомъ или мировымъ посредникомъ. Крестьяне поднялись, произошли безпорядки, явилась военная команда, и народъ разошелся. Антонъ Петровъ казненъ… Мы можемъ себ объяснить этотъ фактъ только тмъ, что большинство крестьянъ не поняло ясно Положеній, оттого и случилась подобная развязка. Они поднялись по зову Антона Петрова, сознательно толковавшаго смыслъ пропитанныхъ статей. Чтобы результаты были другіе, нужно было бы, чтобы крестьяне могли читать и также ясно понимать напечатанное…

Наша литература какъ-то стирается, опошливается…. Есть у нея свои красоты, во эти красоты могутъ восхищать васъ только за неимніемъ лучшаго. Въ сущности, по большей части, она интересуется тмъ, чмъ интересовалась въ сороковыхъ годахъ. Ее задваетъ за живое вопросъ о томъ, когда русскій человкъ будетъ мыслить по-пушкински — черезъ двсти лтъ или ране? Что такое славянофильство и западничество? Правъ ли Кавелинъ въ своей теоріи наслдственнаго права? Что такое свистуны? Какія заслуги эксъ-поэта князя Вяземскаго? и т. п. и т. п. Собственно говоря, и намъ приходится, слдуя большинству, толковать о такихъ вопросикахъ, если бы жизнь въ самомъ дл не начала проявляться изъ-подъ русской прессы, а часто повидимому незначительныя обстоятельства могутъ наводить на разнаго рода мысли. Тмъ пріятне встртить у насъ боле или мене живой органъ, какихъ, къ несчастію, мы знаемъ весьма немного. Въ нихъ могутъ быть и ошибки, и увлеченія, противъ нихъ можно возражать, но объ нихъ никогда нельзя говорить безъ уваженія. Одно изъ такихъ изданій, безъ сомннія, представляетъ намъ ‘Основа’. Въ ней видна цль, въ ней видно стремленіе разъяснить живые вопросы, и если она еще сдлала не много, если она заблуждалась, то мы можемъ ждать отъ нея много хорошаго впереди. Ея стремленіе слдовать разговорной рчи и сохранять разговорный языкъ малороссіянъ — уже вызвало со стороны ‘Русскаго Встника’? цлую статью, интересную какъ въ общемъ, такъ и въ частностяхъ, и мы съ удовольствіемъ ршаемся поговорить объ этомъ спор, конечно въ сжатой форм. ‘Русскій Встникъ’ несогласенъ съ мнніемъ ‘Основы’, что нужно слдовать вполн народной рчи. Онъ, напротивъ, думаетъ, что мы должны выработать языкъ, общій всмъ славянскимъ націямъ, подобно тому, какъ въ Германіи существуетъ въ литератур одинъ языкъ, всмъ понятный, а въ народ — другой. Мы отнюдь не хотимъ видть въ этихъ словахъ мечтаній о томъ, что вс ‘славянскіе ручьи сольются въ русскомъ мор’, мы отнюдь не отвергаемъ необходимости совершенствованія языка, но не можемъ согласиться въ мнніи о необходимости выработки литературнаго языка. Всякую мысль можно выразить на всякомъ язык, и для того, чтобы языкъ былъ общимъ, мало для него быть совершеннымъ. Мы чувствуемъ необходимость изучать иностранные языки, но отнюдь не оттого, что они совершенне,— для насъ важны знанія, пріобртенныя другими и изложенныя на чуждомъ намъ діалект. Чтобы нашъ языкъ былъ изучаемъ другими славянскими отраслями, для этого необходимо, чтобы литература наша имла всъ и значеніе. До тхъ поръ, пока литература наша не перестанетъ заниматься пустяками, въ род исчисленныхъ нами въ начал этой главки,— до тхъ поръ мы не можемъ надяться на успхъ проповди русскаго языка. Въ этомъ отношеніи намъ кажется теперь гораздо положительне ‘Основа’. Цль ‘Русскаго Встника’, безъ сомннія, въ этомъ отношеніи выше цли ‘Основы’, она неминуемо должна будетъ отразиться на самой ‘Основ’. Рчь разговорная хороша, когда она слышится отъ живаго человка. Въ высокой степени сильное выраженіе переданное на бумагу, можетъ потерять много своего значенія и часто является блднымъ наборомъ словъ. Такъ, напр., многія, какъ говорятъ, огненныя импровизаціи, записанныя съ стенографическою точностью, не могли произвести на читателей никакого сильнаго впечатлнія. Нчто подобное уже начало отзываться въ ‘Основ’. Если врить ‘Русск. Встнику’, малороссійскіе литераторы пишутъ далеко не тмъ языкомъ, которымъ говоритъ простонародье. Рчь живая въ печати не можетъ быть выражена безъ отдлки, безъ нкотораго изящества. Это достоинство и преимущество книжнаго слога непремнно прямо ведетъ за собою незамтное разнорчіе. Если справедливы слова ‘Русскаго Встника’ о малороссійскихъ литераторахъ, то ‘Основу’ непремнно современемъ постигнетъ эта общая участь. А между тмъ мы, увренные въ справедливости нами высказаннаго, находимъ, что ‘Основа’ гораздо положительне, потому что вопросъ о язык тсно связанъ съ вопросомъ о народности. Если языкъ долженъ оставаться неприкосновеннымъ, то народность и подавно. Это какъ нельзя лучше поняла редакція ‘Основы’, для нея вопросъ о язык не остался мертвымъ. въ мартовской книжк ‘Основы’ появилась статья: ‘Дв русскія народности’, одного изъ ея редакторовъ, Н. И. Костомарова, по нашему мннію служащая отголоскомъ споровъ о язык.

Настоящее время слишкомъ обильно для иныхъ случайностями, для другихъ — необходимыми слдствіями извстнаго положенія народной жизни. Но проявленіе ихъ не подчинено никакимъ для науки опредленнымъ законамъ. Политическая экономія слишкомъ молода для того, чтобы подобно астрономіи предугадывать общественныя явленія, а совершенное незнаніе многими ея положеній заставляетъ ихъ видть въ общественной жизни одни случайности. Мы не ошибемся, если скажемъ, что науки о законахъ общественной жизни еще совершенно нтъ. Подобныя случайности не подведены подъ формулы. Сближеніе этихъ обстоятельствъ наводитъ на мысль о необходимости постоянной бдительности и знанія, какъ народныхъ симпатій и антипатій, такъ и отношеній его къ другому близкому племени или народности. Въ этомъ отношеніи для насъ можетъ быть интересна и занимательна статья Н. И. Костомарова: ‘Дв русскія народности’. Въ ней авторъ очерчиваетъ характеры двухъ племенъ — великороссійскаго и малороссійскаго (южнорусскаго). Какое же соотношеніе представляютъ эти два племени? Въ чемъ они сходятся и въ чемъ, напротивъ, разнятся? Послушаемъ объ этомъ самого г. Костомарова.

Г. Костомаровъ рядомъ постановокъ приходитъ къ слдующему выводу: изъ короткаго историческаго различія, возникшаго въ отдаленныя отъ насъ времена между двумя русскими народностями, онъ заключаетъ, ‘что племя южнорусское имло отличительнымъ своимъ характеромъ перевсъ личной свободы, великорусское — перевсъ общинности. По коренному понятію первыхъ — связь людей основывается на взаимномъ согласіи и можетъ распадаться по ихъ несогласію, вторые стремились установить необходимость и неразрывность разъ установленной связи. Въ одинакихъ стихіяхъ общественной жизни первые усвоивали боле духъ, вторые стремились дать ему тло, въ политической сфер первые способны были внутри себя создавать добровольныя компаніи, связанныя настолько, насколько къ этому побуждала насущная потребность и прочныя настолько, насколько существованіе ихъ не мшало неизмнному праву личной свободы, вторые стремились образовать прочное общинное тло на вковыхъ началахъ, проникнутое единымъ духомъ. Первое вело къ федераціи, но не успло вполн образовать ее, второе повело къ единовластію и крпкому государству: довело до перваго, создало второе. Первое оказалось много разъ неспособнымъ къ единодержавной государственной жизни. Въ древности оно было господствующемъ на русскомъ материк, и когда пришла неизбжная нора или погибнуть или сплотиться, должно было невольно сойти со сцены и уступить первенство другому. Въ великорусскомъ элемент есть что-то громадное, создательное, духъ стройности, сознаніе единства, господство практическаго разсудка, умющаго выстоять трудныя обстоятельства, уловить время, когда слдуетъ дйствовать, и воспользоваться имъ насколько нужно. Этого не показало наше южнорусское племя. Его свободная стихія приводила либо къ размноженію общественныхъ связей, либо къ водовороту побужденій, вращавшихъ бличьимъ колесомъ народную историческую жизнь. Такими показало намъ эти дв русскія народности наше прошедшее.’ (‘Основа’ 1861 г., мартъ, стр. 63.)

Замтимъ кстати, что г. Костомаровъ начало жизни великорусскаго народа считаетъ съ избранія Андрея Юрьевича особымъ княземъ земли Ростовско-Суздальской, съ 1157 года.

‘Что отличаетъ народъ великорусскій отъ народа Южной Руси и другихъ земель русскихъ,— это стремленіе дать прочность и формальность единству своей земли. Андрея Юрьевича, князя земли Ростовско-суздальской {Съ избранія этого князя въ 1157 году, по мннію г. Костомарова, ‘явно выказывается своеобразный духъ, господствующій въ общественномъ стро этого края, и складъ понятій объ общественной жизни, управлявшій событіями’.}, избираютъ единымъ по всей земл, на вс города. У него нсколько братьевъ и два племянника, ихъ изгоняютъ, дозволяютъ оставаться только двумъ: одному, который по болзни не можетъ быть никакимъ дятельнымъ членомъ земли, и другому, который не показываетъ никакихъ властолюбивыхъ наклонностей. Изгнаніе братьевъ — не дло единаго Андрея, но дло цлой земли. Лтописецъ говоритъ, что т же, которые поставили Андрея, т же изгнали меньшихъ братьевъ. Это единство, къ которому ясно стремились понятія, не могло однако сразу утвердиться и обратиться въ постоянный и привычный порядокъ. Впослдствіи земля снова имла разомъ нсколькихъ князей, но за то одинъ изъ нихъ былъ великій верховный князь всей земли. Вмст съ тмъ тогда уже является стремленіе подчинить своей земл другія русскія земли. Такъ Муромская и Рязанская земли были подчинены съ своими князьями князю ростовско-суздальскому. Это не были личныя желанія однихъ князей,— напротивъ, князья принадлежали къ роду, котораго значеніе связано было съ единствомъ всей русской федераціи, сами заимствовали въ восточно-русской мстности это мстное стремленіе’ (стр. 43).

Дале г. Костомаровъ приводитъ нсколько примровъ въ подтвержденіе своей мысли. Такъ, напримръ, онъ опирается между прочимъ на слдующій фактъ: когда Всеволодъ захотлъ отпустить пойманныхъ князей — своего племянника и Глба рязанскаго,— владимірцы не допустили до этого и приговорили ослпить ихъ. Когда тотъ же Всеволодъ идетъ на Новгородъ и осаждаетъ Торжокъ, онъ расположенъ къ миру и не хочетъ разорять волости, но дружина его требуетъ этого, потому что, по словамъ г. Костомарова, ‘оскорбленіе князю она считаетъ оскорбленіемъ себ, мы не цаловать ихъ пришли, говорятъ владимірцы иронически’.

Г. Костомаровъ, какъ видите, приписываетъ положительныя качества великорусской народности. Онъ самъ сознается, что скудость лтописныхъ свдній не позволяетъ найти въ жизни великорусскаго народа много проявленій его воли. Но вотъ онъ нашелъ нсколько фактовъ. Первый изъ нихъ — избираетъ князя Андрея и удаляютъ отъ себя его братьевъ. Положимъ, что Андрей здсь личность пассивная, не заботящаяся объ удаленіи родни, могущей быть его конкуррентами, хотя подобное предположеніе отнюдь не подтверждается тмъ, что сами избиратели удалили братьевъ Андреевыхъ. Положимъ наконецъ, что избиратели — это самъ народъ (а это еще подлежитъ сомннію). Но вдь очень естественно стремленіе удалить раздоръ и многовластіе, олигархію. То же самое случилось бы въ Сч, если бы родственники гетмана захотли пользоваться нкоторою властію. Здсь еще не видно ничего отличительнаго, не видно желанія ‘устроить крпкое государство съ единовластіемъ)’. Напротивъ, г. Костомаровъ говорит ь, что ‘князья, въ длахъ, обличавшихъ повидимому ихъ личное властолюбіе, дйствовали по внушенію народной воли, и то, что приписывалось ихъ самовластію, надобно будетъ приписать самовластнымъ наклонностямъ тхъ, которые ихъ окружали’ (стр. 44). А такой характеръ дйствій приближенныхъ прямо противоречить высказанному прежде г. Костомаровымъ.

Очертивъ такимъ образомъ различіе между великороссіянами и малороссами, г. Костомаровъ начинаетъ развивать свою мысль. По его мннію, ‘въ своемъ стремленіи къ созданію прочнаго, ощущаемаго, осязательнаго тла для признанной разъ идеи, великорусское племя показывало всегда и теперь показываетъ наклонность къ матеріализму и уступаетъ южно-русскому въ духовной сторон жизни, въ поэзіи, которая въ послднемъ развилась несравненно шире, живе и полне. Прислушайтесь,— продолжаетъ авторъ,— къ голосу псенъ, присмотритесь къ образамъ, сотвореннымъ изображеніемъ того и другаго племени, къ созданнымъ тмъ и другимъ народнымъ произведеніямъ слова. Я не скажу, чтобы великорусскія псни лишены были поэзіи, напротивъ, въ нихъ высокопоэтическою является именно сила воли, Сфера дятельности, именно то, что такъ необходимо для совершенія задачи, для какой опредлилъ себя этотъ народъ въ историческомъ теченіи политической жизни. Лучшія великорусскія псни именно т, гд изображаются моменты души, собирающей свои силы, или гд представляется торжество ея или неудачи, неломающія однако внутренняго могущества. Оттого такъ всмъ нравятся псни разбойничьи: разбойникъ — герой, идущій бороться съ обстоятельствами. Разрушеніе — его стихія, но разрушеніе неизбжно предполагаетъ возсозданіе. Послднее высказывается уже и въ составленіи разбойническихъ шаекъ, которыя представляютъ нкотораго рода общественное тло’ (Осн. No III, стр. 69). Оттого-то, по мннію автора, въ великорусскихъ псняхъ есть тоска, раздумье, но нтъ той мечтательности, которая такъ поэтически плняетъ насъ въ южно-русскихъ псняхъ, уноситъ душу въ область воображенія. Природа въ южно-русскихъ псняхъ оживляетъ поэзію, тамъ все дышитъ, мыслитъ, чувствуетъ вмст съ поэтомъ. У великороссіянъ природа является слабымъ матеріаломъ для псенъ. Любовь, по мннію автора, въ великорусской поэзіи ‘рдко возвышается надъ матеріальностію’ (?): напротивъ, въ южно-русской она достигаетъ чрезвычайнаго одухотворенія. Сама женщина у первыхъ рдко возвышается до своего человческаго идеала,— у вторыхъ, напротивъ. Все это мннія слишкомъ рзкія, хотя въ общности всегда врныя. Можно, даже необходимо согласиться, что у великороссіянъ преобладаетъ въ поэзіи матеріализмъ, но есть слишкомъ много псенъ, гд личность женщины — или отъ своего лица, или чрезъ посредство другихъ, протестуетъ противъ стремленія отнять у нея человческія права, или горюетъ о совершенномъ надъ нею насиліи отца или матери. Слишкомъ дкое обращеніе при томъ взгляд, который укоренился относительно женщины вообще, само собою указываетъ на существованіе въ народ требованій боле нравственныхъ, чмъ т, которыя проповдывала окружающая среда. Это безъ сомннія случается рдко, но за то подобная псня отличается всею силою поэтическаго дарованія. Въ подобной псн берутся самыя рельефныя стороны, и оттого такая великорусская псня сильне дйствуетъ на чувство весьма многихъ малороссійскихъ. Относить это вообще къ великорусской поэзіи было бы смшно, и мнніе г. Костомарова, какъ общіе выводы, совершенно врно.

Дале г. Костомаровъ разбираетъ дв русскія народности по отношенію къ религіи. Великороссіянъ, по его мннію, склоненъ къ расколу и, съ своей матеріальной точки зрнія, придаетъ всему матеріальный отпечатокъ. ‘Мы видли, говоритъ авторъ, великорусскихъ юношей, воспитанныхъ, какъ видно, съ дтства въ строгой набожности, въ исполненіи предписанныхъ церковныхъ правилъ, но они при первомъ легкомъ нападеніи, а иногда вслдствіе нсколькихъ остроумныхъ выраженій, покидаютъ знамя религіи, забываютъ внушенія дтства и безъ борьбы, безъ постепенности переходятъ къ крайнему безврію и матеріализму. Народъ южно-русскій — глубоко-религіозный народъ, въ самомъ обширномъ смысл этого слова. Гд поэзія, тамъ религія’ продолжаетъ г. Костомаровъ (мнніе одностороннее): ‘одно безъ другаго немыслимо, вру въ душ убиваетъ анализъ, но поэзія противоположна анализу (крайняя односторонность), поэтическая способность состоитъ въ соединеніи того, что анализъ разрываетъ по частямъ, въ созданіи цльнаго образа, который анализъ уничтожаетъ’ (стр. 70). ‘Съ присущностью поэзіи въ душ’, говоритъ дале г. Костомаровъ, ‘съ чувствомъ красоты и способностью уразумть ее — тсно соединено сознаніе добра, нравственности. Матеріалистъ неспособенъ понимать и любить добро, матеріалистъ понимаетъ одну только пользу’… ‘Совсмъ не то у человка, въ которомъ есть даръ и привычка ощущать въ себ живую душу и видть ее внутреннимъ зрніемъ въ оболочк вншнихъ для него явленій. Онъ не анализируетъ добро, которое и нельзя анализировать, какъ прекрасное’. Первое, конечно, оказывается въ натур великоросса, второе присуще малороссу. Читатель видитъ, что въ частныхъ выраженіяхъ г. Костомарова проглядываютъ тенденціи, съ которыми можно не соглашаться, но опровергать автора, или вообще говорить противъ его философическаго міросозерцанія совершенно неумстно тамъ, гд дло идетъ объ очерк народности. Самъ г. Костомаровъ безъ особенной надобности внесъ въ свою статью неотносящіяся къ длу свои личныя убжденія. Его цль совершенно другая, нужно бы ее и придерживаться. Поэтому мы откладываемъ это до другаго раза, а теперь опять послдуемъ за авторомъ, за его мнніемъ о необходимости связи между великорусскимъ и южно-русскимъ нарчіемъ. ‘Въ общественныхъ понятіяхъ’, говоритъ г. Костомаровъ, ‘исторія напечатлла на двухъ нашихъ народностяхъ свои слды и установила въ нихъ понятія, совершенно противоположныя. Стремленіе къ тсному слитію частей, уничтоженіе личныхъ побужденій подъ властію общихъ, ненарушимая законность общей воли, выраженная какъ бы смысломъ тяжелой судьбы, совпадая въ великорусскомъ народ съ единствомъ семейнаго быта и съ поглощеніемъ личной свободы идеею міра, выразились въ народномъ быт недлимостью семей, общинною собственностію, тягломъ посадовъ и селъ встарину, гд невинный отвчалъ за виновнаго, трудолюбивый работалъ за лниваго’ (стр. 72). Что это существуетъ иногда на дл — это фактъ, но если г. Костомаровъ полагаетъ, что подобный порядокъ, гд бы невинный отвчалъ за виновнаго, ‘глубоко лежитъ въ душ великоросса’ — то съ нимъ нельзя согласиться. Если часто деспотизмъ міра не чувствуетъ сожалнія къ отдльному члену и присуждаетъ трудолюбивому работать за лнтяя, то изъ этого еще не слдуетъ, что обиженный охотно повинуется вол міра. Онъ можетъ протестовать, сколько ему угодно, но отказаться не иметъ права, потому что въ рукахъ міра власть его наказать. Все это можетъ быть возмутительно, гадко, но мы не думаемъ, что въ этомъ виновата форма. Міромъ, какъ извстно, всегда заправляютъ отдльныя лица, боле другихъ значащія въ крестьянскомъ обществ. Міръ является въ слишкомъ неутшительномъ свт, потому что въ немъ порабощается личность. Все это такъ, но вдь эти неудобства не вытекаютъ изъ самой формы. Крестьяне чтятъ міръ только потому, что при немъ можно все сдлать успшне, но и протестуютъ противъ неправосудливости міра. Но г. Костомаровъ думаетъ, что великоруссъ не въ состояніи понять подобной несостоятельности, что проявленія общинности, со всми ея настоящими неудобствами, великоруссу представляются чмъ-то въ род абсолютной истины, и въ этомъ отношеніи противопоставляетъ великоруссу — южнорусса: ‘обязательная общинность земская и отвтственность личности міру для южнорусса есть несноснйшее рабство и вопіющая несправедливость. Громада по южнорусскому понятію совсмъ не то, что міръ по великорусскому. Громада есть добровольная сходка людей, кто хочетъ — въ ней участвуетъ, кто не хочетъ — выходитъ, такъ въ Запорожья — кто хотлъ приходилъ, кто хотлъ — выходилъ оттуда добровольно. (А разв не такое первоначальное значеніе имлъ міръ?).— Впрочемъ самъ г. Костомаровъ, на страниц 74 и слд., описываетъ происхожденіе ныншняго міра, который, по его словамъ, ‘есть стсненіе, и потому форма послдняго, введенная властію, приняла въ себя духъ и смыслъ, господствующій въ Великоруссіи’, но онъ не отступаетъ отъ своей мысли, ‘что корень его лежалъ уже въ глубин народной жизни: оно истекло нравственно изъ того же стремленія къ тсному сплоченію’, которое мы имли случай видть ране въ примр объ Андре Юрьевич, и о которомъ мы уже говорили.

Вотъ т параллели, которыя г. Костомаровъ проводитъ между великорусскою и южнорусскою народностями. Очертивъ такимъ образомъ дв русскія народности, авторъ заключаетъ свою статью слдующими словами: великоруссы ‘по характеру противоположны намъ (южноруссамъ), но именно это и служитъ ручательствомъ необходимости этой связи. У великорусовъ есть то, чего у насъ нтъ, а мы съ своей стороны можемъ наполнить проблы въ ихъ народности. Малороссы сознавали и сознаютъ неизбжность и неразрывность связи съ великорусами, потому что послдніе способны столько же, сколько мы неспособны, къ организаціи, къ поддержк общественнаго тла и правильности его отправленій. Съ своей стороны, мы не останемся лишними для нравственной цивилизаціи великорусовъ. Доказательствомъ можетъ служить то, что добрый великоруссъ, какъ только задетъ къ нашему народу — непремнно насъ полюбитъ и получитъ симпатію къ малорусскому народу, онъ найдетъ въ немъ т живительныя начала поэзіи, которыя мало судили развить великороссамъ крутыя обстоятельства прежней ихъ исторіи. Поляки ничего отъ насъ не получатъ, ибо коренныя свойства ихъ одинаковы съ нашими, но мы также не можемъ ничего отъ нихъ заимствовать, кром панства, а панство губитъ нашу народность…’ (стр. 79—80).

Очертивъ такимъ образомъ различіе народности великорусской и южнорусской и поставивъ въ заключеніе выводъ о необходимости сближенія этихъ двухъ племенъ, г. Костомаровъ полагаетъ, что ‘Основа’ должна ‘выразить въ литератур то вліяніе, какое должны имть на общее наше образованіе своеобразные признаки южнорусской народности. Это вліяніе должно не разрушать, а дополнять и умрять то коренное начало великорусское, которое ведетъ къ сплоченію, къ слитію, къ строгой государственной и общинной форм, поглощающей личность, и стремленіе къ практической дятельности, впадающей въ матеріализмъ, лишенную поэзіи. Южнорусскій элементъ долженъ давать нашей общей жизни растворяющее, оживляющее, одухотворяющее начало’ (стр. 77). Таково, по словамъ г. Костомарова, значеніе южнорусской народности по отношенію къ великорусской. Можно ли принять эти положенія автора? Вносить живительный элементъ въ народность нельзя какимъ нибудь отвлеченнымъ путемъ. Сознаніе недостатковъ какой нибудь народности всегда существуетъ въ образованныхъ классахъ этой народности, народу же оно почти недоступно. Оживить великорусскую народность приходится людямъ боле или мене образованнымъ, а сама эта задача въ настоящее время у насъ прямо совпадаетъ съ идеей сближенія съ народомъ. Г. Костомаровъ, какъ принадлежащій къ классу дйствующему въ этомъ вопрос, требуетъ связи между великорусскою и южнорусскою народностями, по его словамъ, одна народность можетъ позаимствоваться ей необходимымъ отъ другой народности… Какъ же это понять? Связь нравственная, или, правильне, умственная можетъ при настоящемъ положеніи дла существовать между образованными классами двухъ народностей. Между собственно народомъ она невозможна: пусть великорусскій мужикъ задетъ въ Малороссію, пусть получитъ симпатію къ южноруссамъ: это еще не можетъ служить гарантіей для того, что одинъ народъ симпатизируетъ другому. Только умъ просвщенный въ состояніи откинуть предразсудки и анализировать безпристрастно. А нельзя сказать, чтобы великороссъ и южноруссъ были безъ предразсудковъ одинъ противъ другаго, и оба они далеко не отличаются образованіемъ. Эти предразсудки не слдствіе какихъ нибудь непріязненныхъ столкновеній, а простое порожденіе, какъ незнанія ими другъ друга, такъ и самаго уровня ихъ образованности. ‘Хохолъ’ и ‘москаль’ или ‘цапъ’ — прозвища не совсмъ-то безсодержательныя… Пока не будетъ простаго знанія другъ друга, до тхъ поръ трудно ждать взаимной симпатіи между великоруссами и южноруссами. И думать поэтому о какой-то между племенной нравственной связи и о взаимномъ вліяніи южноруссовъ на великоруссовъ и обратно — покамстъ довольно странно.

Сама связь образованныхъ классовъ, какъ посредниковъ между массами, еще подлежитъ ограниченіямъ. Если южнорусская народность съ своими достоинствами нужна великорусской, то точно такъ же, какъ послдней нужно все хорошее въ народностяхъ: французской, англійской, итальянской… Дале этого трудно что нибудь себ представить. Образованный классъ великорусскій понимаетъ недостатки своей народности. Онъ будетъ стремиться мало по малу ихъ исправлять въ народ. Г. Костомаровъ старался указать ему недостатки народа. Онъ сдлалъ доброе, благородное дло, но трудомъ г. Костомарова образованные классы великорусскіе не могутъ воспользоваться. Основное стремленіе автора — непонятно или неудобоисполнимо, а его частности южнорусской народности — часто не только не достоинства, но, напротивъ, будутъ недостатками для образованныхъ великоруссовъ. Напримръ, г. Костомаровъ съ сожалніемъ представляетъ намъ примрь шаткости религіозныхъ убжденій великороссійскихъ юношей. Но какъ же это понять? Неужели г. Костомаровъ думаетъ, что матеріализмъ племени убиваетъ въ немъ поэзію жизни? Вдь это напоминаетъ ученія средневковыхъ схоластиковъ, проповдовавшихъ воздержаніе и убіеніе плотскихъ похотей, напоминаетъ романтиковъ, не анализировавшихъ (что по мннію автора — необходимое качество поэзіи) жизненныхъ вопросовъ и стремившихся куда-то dahin, воспвая идеалы людей. Напротивъ, если мы взглянемъ въ жизнь безъ готовой теорійки, то для насъ поэзія откроется въ сознательномъ, и мы выкинемъ изъ нея все неанализированное. Наука приходитъ уже въ такую степень зрлости, что можетъ откидывать предразсудки и выводить новыя положительныя ученія. Она видитъ везд сознательность, гд можно ее видть, и отрицаетъ существованіе разумности тамъ, гд ея не можетъ быть. Поэзія до тхъ поръ поэзія, пока она врна сознательной дйствительности, а слдовательно не разнится во взгляд съ научными выводами. Если нтъ этого условія, она становится безжизненною. Воспвайте пищевареніе, кровообращеніе, камни, металлы, песокъ, съ ихъ составными частями и отправленіями, никто не назоветъ васъ поэтомъ. Возьмите жизнь растенія. его стремленія, его оплодотвореніе, возьмите, короче, то, гд присуще сознаніе, идея,— вы напишете поэтическое произведеніе, вы уловите мигъ реальнаго бытія природы вообще. Чтобы быть поэтомъ — нужно ясно сознавать жизнь съ ея требованіями и проявленіями, сознаніе же немыслимо безъ анализа. Слишкомъ поверхностно думаютъ т, что говорятъ, будто поэтъ схватываетъ образы въ общемъ, совершенно безъ анализа. Анализъ можетъ быть нечувствителенъ, т. с. присутствіе анализа можетъ быть въ минуту творчества незамтно для поэта, потому что оно было прежде, и слдствіемъ его явилось впечатлніе, но если бы его ее было, тогда въ поэзіи были бы одни силлуэты безъ содержанія, одна оболочка безъ внутренности. Анализъ чистой мысли невозможенъ, онъ непремнно долженъ основываться на матеріи, имть осязательныя основанія. Матеріализмъ поэтому даетъ смыслъ поэзіи, отвлекаетъ ее отъ призрачности. Человка трогаетъ только жизнь, а жизнь и ея потребности не что нибудь вн-матеріальное. Мы сочувствуемъ труженику, борцу за истину, невинному страдальцу… Мы ненавидимъ лнь, барство, гнетъ. Въ этомъ во всемъ существуетъ сознаніе, относительно къ человку, или животному, или растенію. Въ однихъ случаяхъ мы видимъ разумныя проявленія природнаго закона, въ другихъ — неразумность, недостатокъ сознанія,— въ первомъ случа мы симпатизируемъ, во второмъ — антипатизируемъ. Матеріализмъ тутъ не можетъ вредить. Если у великороссіянъ народная поэзія не такъ обильна, какъ малороссійская, въ этомъ невиноватъ матеріализмъ, и если великорусскіе юноши, воспитанные въ религіи, бросаются легко въ атеизмъ, то это показываетъ только недостатокъ сознанія. Сознаніе же можетъ войти только вмст съ просвщеніемъ. Поэтому южнорусская народность будетъ для насъ гибельна, если она пустится одухотворять великорусскіе взгляды, по мннію г. Костомарова лишенные поэзіи, впадающіе въ матеріализмъ… Но съ другой стороны, г. Костомаровъ полагаетъ, что Южная Русь должна внести къ намъ понятія о личности. Мы говорили уже, что такое наша личность. Если въ ней есть недостатки, то ихъ не исправить примромъ. Существуютъ малороссіяне, существуютъ и сверо-американцы. У кого заимствоваться великорусской народности? Все равно, только бы позаимствоваться съ пользою. Великорусская народность въ масс и не подозрваетъ существованія сверо-американцевъ, а у малороссіянъ не заимствуетъ понятій о личности, хотя и живетъ недалеко. Отчего бы это? Неужели отъ того, что малороссіяне не учатъ ихъ своимъ приндинамъ? Если малороссы не внесли къ себ американскихъ понятій и порядковъ, точно такъ же и великоруссы не могутъ внести въ жизнь ихъ понятій о правахъ личности. Сближеніе съ малороссійскими воззрніями на личность для великороссовъ не находка: тамъ эти воззрнія держатся на обыча и могутъ передаться въ вид грубо-эгоистическихъ требованій, а не на основаніи разумныхъ законовъ. Малороссійское вліяніе будетъ безполезно для людей, плохо убжденныхъ въ правахъ личности, и окажется слабо для людей сочувствующихъ: они и безъ этого думаютъ то же самое, и, какъ малороссы, не могутъ основать свои мннія ни на какихъ разумныхъ основаніяхъ. Для этого нужно боле цивилизованное вліяніе.— Короче, изъ сказаннаго нами видно, что идея сближенія воззрній двухъ русскихъ народностей, великорусской и южно-русской, весьма красива въ руководящей журнальной стать (если бы въ ней притомъ не попадались крайнія односторонности), но въ сущности сводится къ весьма общему вопросу — о необходимости народнаго образованія.

Г. Костомаровъ, какъ историкъ, нашелъ въ великорусской народности стремленія къ политической жизни, очертилъ основы ея характера. Но есть въ нашей литератур другія личности, которыхъ если послушать, то выйдетъ, что въ великорусской народности нтъ никакого стремленія, что это что-то весьма механическое, тупое, безсмысленное, не намренное даже трудиться, или, врне, непонимающее ни необходимости труда, ни законовъ истины… Въ этомъ отношеніи отличился какой-то г. Арлевъ въ ‘Современной Лтописи’ No21, 1861 года. Вышли, видите ли, ‘Чтенія для воскресныхъ школъ’ — г-жи Ишимовой, отличающіяся, какъ и вс груды этой писательницы, невыносимою гнилью и отвращающею отъ себя схоластикой. Г. Воскобойниковъ какъ-то на этотъ разъ не ошибся и нашелъ брошюру г-жи Ишимовой неудовлетворительною для чтенія посщающимъ воскресныя школы питомцевъ. Въ брошюр низшій классъ убждался трудиться примрами курочки и собачки. ‘Странно, сказалъ г. Воскобойниковъ (‘С. Петербургскія Вдомости’ 1861 г. No 85), убждать трудиться нашъ народъ или его дтей,— потому что мы можемъ скоре научиться у нихъ труду’ и т. д. и т. д. Г. Арлеву показалось это неврнымъ, и вотъ онъ поднялся на Воскобойникова. ‘Къ несчастію, весь нашъ рабочій классъ мало трудится и дурно выполняетъ свой трудъ’, разразился г. Арлевъ… (‘Современная Лтопись’ No 21, 1861 г. стр. 30, столбецъ 1-й). ‘Со времени непомрно высокихъ цнъ на трудъ, работники начали по четыре раза въ день ходить въ трактиры чай пить, по два дня праздновать воскресенье и другіе праздники, работать еще хуже…’ (Ibidem., стр. 30, столб. 3-й.) Неужели выписывать еще? Кого не удивитъ это бездоказательное обвиненіе цлаго класса людей, принужденныхъ постоянно тяжелымъ трудомъ снискивать себ дневное пропитаніе? Весь рабочій классъ… шутка сказать!!… дурно выполняетъ свой трудъ, ходитъ чай пить!

То же самое, съ нкоторыми измненіями въ форм, говоритъ о великорусской народности одинъ нашъ ученый юристъ. Г. Костомаровъ видитъ въ великорусскомъ племени способность ‘крпко’ устроиваться, здсь же находятъ совершенно противное. Ршается дло — можетъ ли великорусскій народъ пользоваться у себя учрежденіемъ присяжныхъ. Нашъ ученый ршаетъ этотъ вопросъ отрицательно. ‘Учрежденіе присяжныхъ’, говоритъ ученый профессоръ: ‘основано на чуждомъ нашему быту понятіи о непосредственномъ участіи всхъ сословій въ законодательств и администраціи посредствомъ всеобщей поголовной подачи голосовъ въ суд посредствомъ присяжныхъ. Если, несмотря на свои недостатки, учрежденіе присяжныхъ держится во франціи и усвоено Германіею, то это только свидтельствуетъ о высокой (?) образованности, распространенной въ массахъ обоихъ этихъ передовыхъ въ исторіи человчества народовъ, и только’ (стр. 111). Не правда ли, какъ это доказательно? Что намъ, русскимъ, не нужны присяжные, это дло давно ршенное, такъ давно, что разв какой нибудь ученый археологъ можетъ опредлить когда?… Толковать слдовательно о непригодности для насъ присяжныхъ — выражаясь попросту — толочь воду. Но ученый авторъ не такъ думаетъ. Что для него значатъ ршенія другихъ, онъ самъ можетъ все ршить посредствомъ самой истой науки. Принялся онъ за дло: началъ перершать давно ршенное. Что жь вышло изъ его словъ? Да то же самое: нашему народу присяжные не годятся. Франція, видите, страна сравнительно высоко-образованная, оттого тамъ есть присяжные, мы, въ масс, не такъ образованны, оттого не можемъ имть присяжныхъ! А въ другомъ мст самъ же профессоръ говоритъ, что присяжные — это отголосокъ общественнаго мннія, представители народной правды, а потому хотя и Германія, и Франція держатся однихъ началъ, однихъ формъ суда, но что между взглядами германскихъ и взглядами французскихъ присяжныхъ есть неминуемо разница, какъ есть разница между воззрніями германскаго и французскаго народа (или ‘націи’). То же самое должно быть неминуемо у насъ сравнительно съ другими европейскими народами Но можно думать, что взгляды русскаго простонародья слишкомъ дики, слишкомъ далеки отъ ‘истины’. Такъ думаетъ и нашъ ученый. ‘У насъ недостаетъ аристократическаго начала, которымъ насквозь (?) пропитаны англійскіе присяжные… Учрежденіе присяжныхъ предполагаетъ въ среднихъ классахъ, которыми оно пополняется, зрлую опытность въ сужденіи о длахъ общественныхъ, а въ случа надобности и ршимость взять на свою душу, на свою совсть, осужденіе обвиняемаго въ злодяніи преступника’. ‘Нашъ же народъ’ до того нравственно простъ, ‘что значительное большинство его и не разуметъ преступности большинства преступленій…’, ‘до того не привыкъ судить и мыслить, что законодатель не полагается еще на ‘личное убжденіе не только въ масс народа, но и въ своихъ ‘судьяхъ-техникахъ…’, ‘до того политически простъ, что, соболзнуя казнимымъ, смотря на нихъ, какъ на несчастныхъ, считаетъ ‘судъ страшилищемъ, отъ котораго слдуетъ бжать…’ ‘Въ народ, по мннію профессора, ‘безотчетный страхъ въ отношеніи къ начальству заступаетъ мсто уваженія къ закону а самъ законъ уважается не какъ форма извстной нравственной идеи, а какъ начальственный приказъ’,— гд же тутъ думать о введеніи суда присяжныхъ, оно ‘является дломъ просто невозможнымъ, такъ что ‘о немъ не можетъ быть и рчи’!! Тутъ, какъ видите, въ вывод ничего новаго нтъ: вдь его всякій знаетъ. Присяжные у насъ невозможны: это ршенная, пожалуй, аксіома, а сдлавши это, оставимъ ее въ сторон. Но къ чему же г. профессоръ заговорилъ такимъ образомъ о народ? Вдь онъ Богъ знаетъ что наговорилъ. Онъ дошелъ до крайней точки, стараясь своимъ умомъ-разумомъ доказать неумстность у насъ присяжныхъ. Гораздо лучше было бы для него, не мудрствуя лукаво, признать выработанное другими мнніе, не подвергая его своимъ эксъ-научнымъ доказательствамъ. Кажется, идти дале нельзя, но профессоръ идетъ дале. Онъ переходить къ отрицанію у русскаго народа вообще способности ‘судить и мыслить’, необходимой принадлежности человчества, и основываеть свое мнніе на томъ, что ‘законодатель не полагается на личное убжденіе не только въ масс народа, но и въ своихъ судьяхъ-техникахъ’. Здсь, какъ видите, начинается профессорское эгоистическое savant manie, неужели оно стоитъ опроверженія?

Мы уже имли случай сказать о средствахъ сблизиться съ одной стороны съ народомъ и указать путь, который можно считать самымъ дйствительнымъ и самымъ успшнымъ.

Образованіе народа, изданіе для него книгъ — мры общающія много въ будущемъ, но до сихъ поръ весьма неудачныя и недйствительныя. Для того, чтобы книга имла на человка какое нибудь дйствіе, нужно, чтобы она его занимала.— Занимать можетъ только то, что говоритъ о средствахъ къ его благосостоянію или нищет, о его болзняхъ или о его здоровьи. Чловкъ, не связанный постояннымъ физическимъ трудомъ, можетъ тратить свое время на пріобртеніе отвлеченныхъ познаній, крестьянину же заниматься этимъ некогда.

Намъ кажется, что издающіе книги для народа и вообще заботящіеся о народномъ образованіи упускаютъ изъ виду этотъ простой законъ. Стоитъ только вглядться въ выборъ книгъ народомъ, и мы поймемъ эту истину какъ нельзя боле осязательно. Мы хотли бы заняться такъ-называемою ‘лубочною литературою’, но перебирать ее, по нашему мннію, въ настоящей стать совершенно излишне. Каждый знаетъ, что проходитъ въ народъ, по большей части проходятъ книги, лишенныя практическаго интереса. Несмотря на то, что г. Костомаровъ приписываетъ великорусскому народу матеріализмъ въ жизни, матеріализмъ въ поэзіи, мы находимъ въ его выбор книгъ совершенно другія стремленія. Нельзя согласиться съ мнніемъ, будто въ великорусскомъ народ матеріализмъ убиваетъ такъ-называемую духовную сторону человческой природы,— великорусскій народъ просто не дошелъ до той степени развитія, гд надъ воображеніемъ царствуетъ сознаніе. Но еще странне было бы думать, будто духовная сторона у великороссіянъ служитъ неоспоримымъ достоинствомъ ихъ народности. Напротивъ, воображеніе у великороссіянъ боле или мене уступаетъ мсто здравому смыслу: перемна ихъ быта заставляетъ ихъ думать о своемъ положеніи. Обыкновенно читаемое нашимъ простонародьемъ по большей части не даетъ ему прямо современнаго практическаго совта. Уже Иванъ Посошковъ, въ посланіи своемъ къ блюстителю патріаршаго престола, Стефану Яворскому, оцниваетъ практичность воззрній и знаній современнаго ему русскаго народа. Онъ говоритъ: ‘О если ты, государь, извстно вси, что мы люди малоученые… а въ книгахъ нашихъ словесныхъ многихъ нашихъ христіанскихъ нуждъ не напечатано, а всеконечно знать имъ непочему. Толь мы просты, что ни токмо бъ кто ученой иноврецъ, но хотя бъ самой послдній земледлецъ иноврной о чесомъ вопросилъ насъ москвичъ, то не знаемъ, какъ имъ отповдей дать, и не до того стано аще, и отъ басурманъ, кто вопроситъ насъ, то и имъ отвту дать не умемъ, а что и станемъ говорить, сице самимъ себ намъ на стыдъ, и за то имя наше христіанское въ иноврныхъ земляхъ хулится. А наипаче мы, россіяне, носимъ на себ зазоръ, понеже естественнаго добронравія ни гражданства добраго, какъ надлежитъ жить, не разумемъ же, но живемъ чуть-чуть не подобны безсловеснымъ‘. Такъ отзывается Посошковъ въ начал XVIII столтія, человкъ безъ всякаго образованія, а въ нашей половин XIX вка, многіе такъ-называемые передовые люди считаютъ подобную мысль свистопляской и надются внести въ народъ ‘естественное добронравіе, гражданство доброе, какъ надлежитъ жить’, путемъ, несогласнымъ даже съ воззрніями Посошкова. Но самъ народъ начинаетъ уже искать въ книг практичности, начинаетъ сочувствовать лубочной литератур, которая боле и боле доставляетъ ему книги съ практическимъ интересомъ. Народъ ищетъ подходящаго къ своему положенію, и его ли вина, что ему попадаются: ‘Правда о мужчин и женщин’, ‘Какъ составить мильонъ, не имя ни гроша’ и т. п.? Такимъ образомъ мы можемъ придти къ заключенію, что возвысить понятіе личности надъ общиною, заставить народъ ‘судить и мыслить’, побудить его къ разумному труду — можно только поставивъ цлью народной книги популярное изслдованіе о скудости и богатств, о нищет и благосостояніи. Напрасно мы будемъ писать проэкты ‘Читальниковъ’, если въ нихъ будемъ ставить задачей ознакомленіе народа съ его поэзіей, съ его исторіей. Народъ по прежнему будетъ развивать свое воображеніе въ ущербъ сознанію. Если человкъ не привыкъ думать о причинахъ своего настоящаго положенія, о возможности его улучшенія, онъ естественно чувствуетъ не то отвращеніе, не то недовріе къ книг, лишенной для него современнаго интереса. Не находя нигд указаній средствъ перемны къ лучшему, онъ поддается ученію схоластиковъ, пренебрегаетъ анализомъ настоящаго, услаждаетъ себя надеждами на идеальное будущее, созданное его досужимъ воображеніемъ. А время идетъ — годныхъ книгъ для народа не является, и великорусскіе журналы толкуютъ и толкуютъ о сближенія съ народомъ…

Какихъ фантазій не высказываютъ разные господа, о которыхъ мы говорили въ нашей стать, и нравы ли они — не ршитъ ни г. Дудышкинъ, ни Щербина, ни ‘Русскій Встникъ’, ни редакція ‘Времени’ по очень простой причин: мы не знаемъ народа, и тмъ боле высказываемъ наше незнаніе, чмъ боле стараемся опредлить журнальными статьями народность нашихъ поэтовъ. Предъ всякимъ вопросомъ о народ мы требуемъ изученія народа. Не зная народа, мы хотимъ съ нимъ сблизиться. Узнать же народъ посредствомъ книжныхъ наблюденій, опредлить народность по пснямъ,— намъ никогда не удастся. Постоянно останется проблъ въ нашемъ представленіи русской народности. Оттого-то мы не ршаемся опредлять въ журнальной стать великорусскую народность. Для того, чтобы сблизиться съ народомъ, не нужно поддлываться подъ его манеру жить, для того, чтобы образовать народъ, не нужно раздлять безусловно всхъ его тенденцій и взглядовъ. Если изъ исторіи мы узнали о симпатіи народа къ предразсудкамъ и суевріямъ, объ апатіи къ своему трудному положенію, то нелпо бы было бояться уничтожать замченные нами недостатки. А мы объ этой нелпости именно и заботимся. Для насъ низшій классъ представляется чмъ-то особеннымъ, а чмъ именно — мы не знаемъ. Оттого-то мы бросаемся въ археологическія изслдованія, въ путешествія по деревнямъ или — вмсто нихъ — по беллетристическимъ разсказамъ изъ народнаго быта. Жадно читаемъ Буслаева, изучаемъ ‘Глаголицу’ Бодянскаго (есть и такіе), перелистываемъ Герберштейна и ничего не опредливши о немъ, таки спрашиваемъ: ‘что такое нашъ русскій народъ?’ — Выходъ изъ этого можетъ быть только одинъ,— не знаемъ, насколько мы успли его выяснить. Образованіе (рычагъ для нашего сближенія съ народомъ) не требуетъ никакихъ туманныхъ представленій. Для него нужно, чтобы образуемый мыслилъ и воспринималъ, чтобы онъ былъ разумнымъ существомъ, человкомъ. А это условіе есть въ нашемъ народ. Заговорите же съ нимъ по-человчески, выясните ему цль его жизни, дайте сознать ему его положеніе — и вамъ не придется писать проекты ‘Читальниковъ’, вводить въ его міросозерцаніе разныя теорійки, и видя неуспшность своихъ трудовъ, постоянно спрашивать: ‘что же такое русскій народъ?’ Только образовавшись общечеловчески, русскій человкъ выкажетъ свою народность, а до тхъ поръ она будетъ убгать отъ историческихъ микроскоповъ и археологическихъ pince-nez… Г. Костомаровъ будетъ говорить одно, г. Дудышкинъ другое, и г. Арлевъ не согласится съ г. Воскобойниковымъ.

И. ПІОТРОВСКІЙ.

‘Современникъ’, No 8, 1861

ПОГОНЯ ЗА ЛУЧШИМЪ.Критическіе очерки.

Читайте также:

ПОГОНЯ ЗА ЛУЧШИМЪ.
Критическіе очерки.