Погоня за лучшим, Пиотровский Игнатий Антонович, Год: 1861 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 58 минут(ы)

ПОГОНЯ ЗА ЛУЧШИМЪ.
Критическіе очерки.

II.

МОТИВЫ ОБЩЕСТВЕННАГО ОБРАЗОВАНІЯ.
(По поводу педагогическихъ статей г. Ушинскаго.)

Современная намъ эпоха обильна различнаго рода теоріями и проэктами. То ‘Труды коммиссіи’, то ‘Проэктъ преобразованія’, то проэктъ устройства лснаго хозяйства, то ‘Шагъ впередъ’, то проэктъ учительскихъ семинарій, то книжонки съ бойкимъ заглавіемъ ‘Нтъ боле шулерства!’, ‘Нтъ боле мышей…’, то объявленіи ‘Нтъ боле сдыхъ волосъ!’,— короче, насъ пугаетъ частица ‘то’ и мы, перечисливъ столько заголовокъ, удивляемся проблу: нтъ объявленія о прекращеніи общаго горя… Немудрено, что только проэктъ министерства обсуждается русской литературой, о прочемъ отозвались лишь нкоторые наши журналы и то какъ бы вскользь.

Въ самомъ дл слово ‘воспитывать’ иметъ слишкомъ большое значеніе для всякаго развитаго отца. Если купецъ хлопочетъ о возможно большей свобод своей торговли отъ пошлинъ, если акціонеръ чутко прислушивается въ говору о благосостояніи компаніи, гд его капиталы, если, наконецъ, подчиненный старается угодить своему начальнику, то какъ же отцу не заботиться о воспитаніи своего сына, чтобы направить свое продолженіе (смотря даже съ этой точки зрнія) не по торной дорог дармода, лишняго человка, а дать ему нравственные силы добывать себ кусокъ хлба? Конечно, между отцами слишкомъ много степеней людей различно развитыхъ, оттого-то у иныхъ воспитаніе ведетъ въ одну сторону, у другихъ — въ другую. Но что такое отецъ и сынъ? Неужели первому принадлежитъ право распоряжаться самовольно будущимъ своего дитяти? По нашей практик — отвтъ утвердительный, но къ какимъ результатамъ ведетъ наша практика?

Родители взростили своихъ дтей дома, научили съ грхомъ поводамъ читать и писать и въ условный часъ отдали ихъ подъ опеку правительства, пусть длаетъ что знаетъ, — замчательное пожертвованіе: прервать самъ съ ребенкомъ! Но нкоторые не признаютъ достаточнымъ это для себя, находитъ необходимымъ прибавить сюда еще домашнюю жизнь, они не ршаются отдать своего сына въ исключительный надзоръ казенно-учебныхъ гувернеровъ, они боятся, что ихъ дети не достигнетъ той цли, которую должно имть русское училище. Напрасное опасеніе!

Напримръ, преподаваніе русскаго языка… Вы начальникъ, у васъ есть нсколько человкъ подчиненныхъ. Что вы отъ нихъ потребуете, на что вы обратите вниманіе? на многое, но прежде всего имъ нужно будетъ знать, знакомъ ли вашъ подчиненный съ образомъ отправленія служебныхъ обязанностей и не введетъ ли онъ васъ въ непріятность. А чтобы вы были довольны, для этого не надо воспитанниковъ казенно-учебнаго заведенія начинать различными свдніями по исторіи литературы, излишними въ служебной дятельности. Сообразивъ это, вглядитесь въ преподаваніе роднаго языка въ его историческомъ развитіи. Вы увидите, что сухой перечень весьма полезенъ въ этомъ дл. Рдко, очень рдко вы встртите въ учебномъ заведенія питомца, читающаго въ свободное время какое нибудь литературное произведеніе,— съ самаго дтства отвыкаютъ отъ того, что имъ излишне въ будущемъ, и все свое вниманіе обращаютъ на наученія и затверживаніе урока (какимъ представляется имъ заданное по предмету изученіе отечественнаго языка), сокращая и убавляя изъ руководства все, по ихъ мннію, ненужное. Если даже страсть нкоторыхъ перейдетъ за стны училища, то и тогда, подавленная сперва новыми работами, потомъ уничтожаемая трудностью имть хорошую книгу безъ жертвъ и лишеній, она погаснетъ самособою, какъ гаснетъ свтильня, опущенная въ воду,— замнится преферансомъ, штосомъ, гольцомъ, бильярдомъ. источниками увеличенія доходовъ о матеріальнаго состоянія. А понятно, что для подобной жизни нужна только природная сметка. Иногда невольно поражаешься нападками и придирками нашей журналистики къ казенно-учебнымъ заведеніямъ: они идутъ своей дорогой, они выработываютъ существа, нужные для административной дятельности, а потому стоятъ крпко на земл и не имютъ ни охоты ни надобности слдовать причудливымъ фантазіямъ разума, они извлекаютъ возможно большую пользу изъ общества ради правительственныхъ нуждъ,— почему требовать отъ нихъ перемны взгляда и убжденій тоже, что силиться разбить обухъ плетью.

Для учащихся въ казенно-учебномъ заведеніи нужно звать природу, страны, мстности, климатъ, произведенія, исторію…. все это преподается въ мр и требованіяхъ проектовъ ихъ будущей жизни. Курсъ правительственнаго училища не входить въ глубокое, многостороннее разсмотрніе всхъ эпохъ существованіе міра. Существуютъ слоны, бегемоты, гипопотамы, носороги — опишемъ: не вести же ихъ въ классъ. Есть инфузоріи, молюски, — оставимъ: много хлопотъ. Такъ-то мало-по-малу (сокровища тихонечко ростутъ) наберется курсикъ, — знаній и свдній насущныхъ достаточно, а что до основанія, до историческаго развитія и выработки. — то ея нтъ, нельзя и не предвидится надобности залзать далеко въ глубь. И, поврьте, выходятъ достаточно образованные люди: ослицу не назовутъ осломъ, а корову — быкомъ, знаютъ, что ослица — не оселъ, а корова — не быкъ, а спросите различіе — не скажутъ…. изъ приличія! А между тмъ у насъ слышатся жалобы на нелюбовь питомцевъ къ естественнымъ, статистическимъ и географическимъ познаніямъ. ‘Проэктъ…’, напримръ, назначилъ на географію — девять уроковъ. Достаточно, или нтъ? г. Семеновъ находитъ, что въ девять уроковъ нельзя пройти этотъ предметъ по требованіямъ любителей и приверженцевъ географіи, что ‘географія по прежнему должна остаться одною номенклатурою, сухою и трудною наукою’* (‘Ж. М. Н. Просв.’, No 9. стр. 148). А что, спрошу я, если будетъ боле девяти уроковъ? Что, если тогда явятся желаніе броситъ дла, броситъ службу, да улизнуть въ лучшую по климату и мстности сторону? кто виноватъ? — ученіе! Нтъ, лучше учиться безъ грха.

Чему нибудь и какъ нибудь.

Нужна исторія…. Мы наслышалась, что исторія привлекаетъ дтей своею сказочностью. Но чтобъ опровергнуть эту клеверу, вамъ стоитъ только сослаться на гг. Кайданова, Зуева, Берте, Смарагдова. Устрялова и всхъ вообще промышляющихъ и пекущихся о распространенія историческихъ званій. Хотя бы ‘Руководство къ изученію всеобщей исторіи {‘Руководство’ — Смарагдова издано иждивеніемъ Воспитательнаго дома, но принято многими гимназіями для преподаванія взгляда на всеобщую исторію.} почтеннаго Семена Николаевича Смарагдова. Начиная съ простоты изданія до раздленія всемірныхъ судебъ на параграфы, все ветъ не тщетою, не легкомысліемъ…. Кто оставитъ руководство, когда Семенъ Николаевичъ начинаетъ обрисовывать фанатика Равальяка, неистоваго, безчеловчнаго Робеспьера, злодя — Кромвеля и даже цлую націю измнниковъ-шотландцевъ, когда онъ crescendo доходитъ въ патетической оргіи до высоко-замчательнаго экстаза: ‘продать короля — примръ небывалый въ исторіи!!’?— А ‘Начертаніе русской исторіи для среднихъ учебныхъ заведеній, принятое Министерствомъ Народнаго Просвщенія въ руководство для гимназій? Авторъ его — академикъ Н. Устряловъ. Сперва идетъ начало — перечисленіе обитателей ныншней Европейской Россіи, здсь мы узнаемъ, что наши предки славяне ‘имли города Ладогу, Новгородъ, Смоленскъ, Полоцкъ, Кіевъ (не боле!), занимались земледліемъ и вышли (когда?) изъ кочеваго состоянія, но вообще жили разсянно, отдльными колнами, поклонялись идоламъ, истребляли другъ-друга въ браняхъ междоусобныхъ и, не взирая на свою многочисленность, были легкою добычею воинственныхъ иноплеменниковъ’ (кого и какихъ?). Дале узнаемъ, что они здили ‘воевать Грецію’, подъзжали на лодкахъ по суш къ Константинополю, били хазаръ, имли князей, эти князья ссорились, дрались, неожиданно на Калк ихъ побили татары, а потомъ поработили и т. д. и т. д… Нелогично бы думать, что подобныя побужденія и идеи остаются безъ вліянія на теорію воспитанія, на самое общество, что за стнами училища нтъ примненія и старанія подражать выраженному. У насъ первая забота при воспитаніи и образованіи своихъ дтей дйствовать сообразно съ теоріей нашихъ педагогическихъ изданій. Мы стараемся изъ нихъ вычерпать и выбрать планъ нашихъ собственныхъ дйствій, или пріобрсть человка знакомаго съ ними, писавшаго, или пишущаго по господствующимъ, навяннымъ направленіямъ. Теорія, въ свою очередь, опасается излишней отвлеченности отъ существующаго. Мы работаемъ и въ заключеніе всего намъ остается удивляться, отчего наша цль не достигнута, отчего предметъ нашихъ работъ и исканій отдаляется и отдаляется на огромное разстояніе!

Ясно видно, на сколько разумно дйствуютъ отцы, отрицая прирожденную человческую индивидуальность своихъ сыновей ради какой нибудь побрякушки. Отсюда прямое слдствіе сословная замкнутость. И только подобное непризнаніе въ другихъ личной индивидуальности можетъ породить взгляды, въ род высказываемыхъ Стаховыми (‘Наканун’), или раздляемыхъ родственниками аристократки, сдлавшейся женой простаго студента (Замтки Новаго Поэта): въ этомъ только и можно найдти причины повидимому ни на чемъ неоснованныхъ выходокъ этихъ господъ. Какъ бы то ни было, а Стаховы и компанія понимаютъ смутно, что воспитанный ими не можетъ стать въ уровень съ получившимъ образованіе общечеловческое, образованіе, достающееся цною тяжелыхъ думъ и энергичной работы. Они чуютъ все безсиліе, всю шаткость плодовъ своихъ заботъ о дтяхъ и боятся дать имъ рзкій толчокъ къ преобразованію: теплица и теоретически неврная обстановка требуетъ много силы, много воли для усвоенія сознанія нелпости прошлаго пути. Они предчувствуютъ тяжелую борьбу, нравственную пытку для своихъ любимцевъ и любимицъ, какъ только послдніе поддадутся влеченію жизни, выйдутъ изъ заколдованнаго круга кастовыхъ поврій, сами боятся всякой борьбы, всякаго живаго слова и отстраняютъ отъ этой борьбы своихъ холеныхъ ребятъ. И пусть идетъ все своимъ порядкомъ, пусть Елены никогда не связываются узами брака съ Инсаровыми, пусть въ звучныя и громкія салонныя фамиліи не вносятся пятна въ вид низкаго плебейскаго прозвища, пусть централизаціонная доблесть и заслуги высоко ставятся толпою въ страницахъ отечественной лтописи — только тогда они будутъ спокойны и веселы, и игривый ихъ сонъ съ вчными parties-plaisirs, зваными форменными обдами, ранними выздами и раннимъ разочарованіемъ, видимымъ приличіемъ, длинными моральными тенденціями — этотъ игрушечный ихъ сонъ продлится долго, безмятежно, сіятельно къ радости невидимыхъ для простыхъ смертныхъ ихъ величественныхъ представителей. Но только прорвется онъ на минуту, только проснется одна незамтная въ масс единица и для нея не будетъ долго покоя, пока, наконецъ, не охватитъ ее свжая жизнь и выведетъ къ сознанію нелпости прошлаго мишурнаго прозябанія. Такъ точно долго не успокоится несчастный отставной чиновникъ, просидвшій лтъ двадцать на департаментскомъ стул и брошенный случаемъ въ нечиновничью сферу, въ своихъ поискахъ работы, соотвтствующей его способностямъ и привычкамъ… Понятно стремленіе подобныхъ личностей оградить свои заповданные ддами и укорененные вками обычаи, понятно ихъ стараніе загородить себя китайскою стною отъ вкусовъ толпы, той черной толпы необтесанныхъ людей, что ходятъ безъ подметокъ и по мсяцу и боле не дятъ говядины, понятна ихъ любовь къ лоску, когда внутри пустота и правила жизни Ефима Дымманна, но какъ объяснить себ стремленіе хотя, къ примру, какого нибудь Макара Гасильника (прославленнаго между прочими ‘Искрою’) поставить весь міръ въ такое грустное прозябаніе, заставить весь міръ ловить въ мутной вод раковъ и садиться на шею тружениковъ-производителей своими бенкетами и парадностями? Какъ объяснить себ стремленіе убдить другихъ въ нелпости признанія за собою человческаго достоинства и стремленія работать носильно для другихъ, но не задаромъ, а ради матеріальнаго своего благосостоянія, по мр добросовстно приносимой пользы другимъ? Какъ, наконецъ, объяснить побужденія фомулировать и ставить нормы для степени развитія ума въ лиц… хоть бы какой нибудь Елены, какого нибудь Инсарова, или какого нибудь лакея Петрушки? Подобныя произведенія Макаровъ-Гасильниковъ останутся для насъ навсегда неразгаданною тайной…

И вотъ подобныя личности боятся выставить себя передъ народомъ въ настоящемъ свт, женируются, кричатъ о необходимости запретить народное просвщеніе… Голосъ ихъ теряется, и они придумываютъ штуку похитре: они говорятъ, что народъ надо воспитывать также, какъ воспитывали ихъ, а ихъ, видите, воспитывали… смхъ сказать, что они говорятъ… для государства! Въ сущности-то они хотятъ осудить народъ на кастовое прозябаніе, сдлать его противникомъ всего живаго….

Многимъ кажется, что мы идемъ по новой дорог. Въ самомъ дл, какъ не обмануться въ нашемъ прогресс, какъ не подумать, что мы уже далеко ушли, когда недавно еще литератур нужно было убждать въ необходимости распространенія грамоты (объ одной только грамот шла рчь!), а теперь въ журнал министерства является статья г. Ушинскаго съ фразами, что нужно вывести нашъ народъ ‘изъ тсной отжившей сферы исключительно патріархальнаго быта въ боле обширную и свободную сферу гражданскаго общества, государства и человчества’? Кого не поразитъ этотъ грбмъ трескучихъ словъ о дл столь простомъ и ясномъ, какъ народное образованіе? Можетъ быть кому нибудь покажется страннымъ не только предложеніе ввести народъ въ человчество, но также и мнніе, будто народъ русскій не былъ въ сфер государства. ‘Въ сфер государства, скажетъ другой: народъ былъ и теперь находится.’ И въ самомъ дл, стоитъ только взглянуть въ бытъ простолюдина, чтобы не согласиться съ г. Ушинскимъ, на котораго мы смотримъ, какъ на эхо ни полезное, ни вредное, и — ради только самаго источника — ршаемся подвергнуть его критик. Возьмемъ, напримръ, крестьянина или городскаго обывателя (хотя съ одной стороны платы податей), и мы увидимъ, что онъ, не могъ знать своего значенія по самой своей обстановк, по существу самыхъ своихъ отправленій, по недостатку времени для образованія, а отнюдь не но вредности цивилизаціи, не введшей его въ сферу государства, какъ это изволитъ думать г. Ушинскій. А что цивилизація дйствуетъ на патріархальный народъ разрушительно, это по мннію г. Ушинскаго весьма понятно: ‘патріархальной-нравственности, коренившейся въ семейномъ быт, достаточно было, чтобы ‘опредлять т несложныя и многочисленныя отношенія, въ которыхъ вращался патріархальный же человкъ, патріархальной нравственности ставало только для патріархальнаго же быта. Но когда ‘цивилизація, хотя бы въ форм торговли и промышленности, вырываетъ человка изъ тсной сферы семейныхъ и родовыхъ отношеній, тогда и патріархальная нравственность оказывается недостаточною. Человкъ въ начал какъ бы раздвояется, и въ сердц у него нкоторое время уживаются очень мирно патріархальная нравственность въ отношеніи своего семейства и совершенная безнравственность за границею семейства. Онъ какъ будто признаетъ надъ ‘собою и внутри себя только одни семейные законы (внутри себя семейные законы!!) и имъ только искренно повинуется, вс же другіе законы кажутся ему враждебными принужденіями, которымъ должно повиноваться, если нельзя этого избжать, но которые позволительно и даже похвально обходить.’ Да, мы здсь именно видимъ безсознательное государственное бытіе. Но напрасно г. Ушинскій думаетъ, что съ первымъ проблескомъ цивилизаціи въ народ, человкъ теряетъ уваженіе къ другимъ и держится старой пословицы ‘не обманешь не продашь!’, напрасно г. Ушинскій воображаетъ, что за первымъ столкновеніемъ патріархальнаго человка съ ‘чужимъ’, у него рождается прежде всего мысль не подчиняться ничему, это совершенно немыслимо. Съ какой стати человкъ начнетъ считать непріятелемъ себ другаго человка, не подавшаго ему никакого повода къ ненависти? съ какой стати онъ вздумаетъ не признавать внутри себя никакихъ законовъ, кром относящихся до его семейственныхъ сношеній? вдь это ‘прирожденные’, какъ говоритъ г. Ушинскій, законы? Нтъ, здсь не торговля, не промышленность виноваты, а совершенно иное зло, которое гнетъ жаждущій жизни народъ, является для него не разумнымъ закономъ, а тягостнымъ требованіемъ, справедливости котораго онъ не можетъ понять и причины котораго ему неизвстны, подобная же непріязненность отнюдь не наввается втромъ, а зарождается вслдствіе извстнаго положенія человка. Возьмемъ для примра реформу Петра I, столь нелюбимую тогда народомъ. Разв можно сказать, что народъ такъ себ, отъ нечего длать, не взлюбилъ тогда Петра? Реформа не гармонировалась съ духомъ народа, была сдлана безъ участія народа въ ея редакціи, и вотъ причина, по которой стрльцы, бояре, духовенство противились нововведеніямъ, вотъ та причина, въ силу которой народъ считалъ себя вправ не повиноваться предписаніямъ даря. Петръ I, напримръ, нуждался въ деньгахъ, война разорила русскіе финансы, нарвское пораженіе отняло у войскъ артиллерію. Императоръ ршился поснимать колокола, нанесъ ударъ религіозному врованію,— народъ втихомолку ропталъ. Петру I показалось, что платежи съ дворовъ неврны и сами дворы то уменьшаются, то увеличиваются, какъ города при Екатерин II,— Петръ велитъ переписать дворы, а народу брать паспорты. Фискальныя мры, введенныя царемъ, опять вызываютъ народное неудовольствіе и именно потому, что причина мры неизвстна низшему классу, а самая мра притомъ обременительна. Начинаются покушенія избавиться отъ паспортовъ, начинается ловля безпаспортныхъ, суды, приговоры и наказанія. Народъ опять не оттого противодйствуетъ, что находился недавно въ патріархальномъ состояніи, что цивилизація еще не ввела его въ ‘боле свободную’ сферу государства, а оттого, что у него есть своя точка воззрній, и съ этой точки Петровы мры ему кажутся и стснительными и лишними: при нихъ нельзя избавиться отъ прямыхъ податей. А прямыя подати, по словамъ профессора Лешкова, платились безъ различія возраста, состоянія здоровья, имущества и т. д., бдный платилъ тоже, что богатый, старикъ и безсильный младенецъ наравн съ полнымъ силъ мужикомъ, ‘требовалось только то, чтобы во время переписи дышалъ русскимъ воздухомъ’ подлежащій подати. Народу такая вещь не могла быть понятна, когда онъ притомъ самъ на себ испытывалъ всю тяжесть этой неопредленности и видлъ, какъ другіе пользовались его положеніемъ. А странные случаи могутъ нердко порождаться отъ подобныхъ мръ, такъ, г. Ганъ въ своей записк ‘О быт мщанъ Саратовской губерніи’, на стр. 32-й, сообщаетъ замчательные факты. ‘По невозможности переложить подать съ лицъ, особенно неспособныхъ, на предметы, какъ у сельскихъ обывателей на землю, податная недоимка у мщанъ часто длается наслдственная и ростетъ вмст съ возрастомъ будущаго гражданина, такъ что, когда онъ достигнетъ лтъ 18-ти, на ‘немъ лежитъ уже неоплатная недоимка, которая давитъ его и поглощаетъ весь его заработокъ’. Оттого бываютъ случаи, что на маленькихъ дтяхъ считается недоимки по 21 р. 80 ¹/₂ к. и боле. ‘Счастіе, говоритъ г. Ганъ: если по стеченію какихъ нибудь благопріятныхъ обстоятельствъ, онъ успетъ расплатиться съ недоимкою… а то общество, какъ неисправнаго должника, отдастъ его въ ‘рекруты за міръ’ (ibid.), или, если онъ съ нравственнымъ и мягкимъ взглядомъ — выйдетъ изъ него бурлакъ:

Лохмотья жалкой нищеты,

Изнеможенныя черты

И выражающій укоръ

Спокойно безнадежный взоръ,

и протяжный его вой не одного остановитъ на берегу и не одному ребенку приснится онъ ночью! А что у него въ душ, какое воспоминаніе о прошедшемъ, какой взглядъ на жизнь и обстановку своей молодости? Растолкуйте ему, почему онъ сдлался бурлакомъ, внесите къ нему, г. Ушинскій, вмст съ цивилизаціей государственную нравственность, авось полегчаетъ ему отъ вашихъ увщаній, можете сказать, что это все патріархальность не позволила ему ужиться съ обществомъ, можете еще много и много сказать — повритъ ли онъ вамъ? Не повритъ вамъ и садовникъ г. Успенскаго (‘Гулянье’). Вотъ онъ грязный, разстрепанный, неумытый. Взоръ его дикъ, лицо изможденное, фигура усталая. Говоритъ онъ, едва шевеля губами, и какіе-то звуки вылетаютъ изъ его рта: ‘запьешь, братъ, запьешь… на моемъ мст каждый запьетъ, будь семи пядей во лбу эвтотъ человкъ. Ты знаешь мои дла: я съ измальства не видалъ свтлаго дня. Сколько я вынесъ? сколько я вынесъ!! Вспомни, какъ трехъ братьевъ я проводилъ въ солдаты… запьешь! Да я объ этомъ не толкую…’ и т.д.Вотъ тутъ и поговорить бы о патріархальности, о необходимости государственнаго воспитанія, тутъ бы и начать воспитывать людей, можетъ быть и мщанинъ, и садовникъ поняли, что это такъ должно быть съ ними, одинъ созналъ бы, можетъ быть, разумность своего положенія за то, что его предки податей не платили, а другой, можетъ быть, понялъ бы, что горевать и запивать отъ тоски по братьямъ-войнамъ не слдуетъ, а нужно готовиться самому постоять за ‘матушку-родимую’ и т. д., и т. д.

Мы, кажется, ясно указали, какъ нужно понимать слова г. Ушинскаго, и на сколько авторъ вренъ дйствительности. Мы для этого не брали исключительностей, а сообщили только нкоторыя обстоятельства низшаго класса, и то по извстнымъ въ печати фактамъ, и, кажется, ихъ совершенно довольно, чтобы отличить общечеловческія чувства и стремленія отъ патріархальной нравственности, которая виновата въ этихъ фактахъ только тмъ, что, по вышеприведеннымъ словамъ г. Ушинскаго, ослабила волю и энергію у людей, а слдовательно лишила ихъ возможности направить свою жизнь лучше для себя и полезне для общества. По мннію г. Ушинскаго, этому одно лекарство — цивилизація посредствомъ воспитанія должна внести въ народъ гражданскую и государственную нравственность. Но что же значитъ здсь государственная нравственность и какое она можетъ имть значеніе?— Человка больнаго докторъ лечитъ, т. е. прописываетъ средства, уничтожающія возможность повторенія симптомовъ болзни, не позволяетъ поврежденному организму еще боле повреждаться, сообщая ему необходимое и отстраняя все ненормальное. Но странно, если бы докторъ вздумалъ доказывать больному, что онъ долженъ быть подольше боленъ, что такъ заведено, всегда есть на свт больные, безъ поврежденныхъ никогда не существовала вселенная, потому что тогда не могли бы жить доктора, ради которыхъ можно бы похворать подольше. Личное чувство больнаго можетъ шепнуть на это весьма естественный отвтъ… Въ этомъ же род и совтъ г. Ушинскаго,— притомъ совершенно безсодержательный — проповдывать ‘нравственность необходимости’ — являющійся одною пустою, громкою, но ничего незначащею фразою, потому что, если слова доктора не будутъ убдительны для больнаго, то и несчастный не повритъ необходимости быть ему несчастнымъ предпочтительно предъ другимъ, крошки со стола которыхъ могутъ его насытить. Но если человкъ не признаетъ лжепророка, лжеучителя, за то онъ сочувствуетъ мыслямъ человка, не посягающаго подчинить себ безвозмездно на дл и громкими общаніями на словахъ его трудъ или имущество, его покой или веселость, его знанія или способности. Тотъ можетъ найдти себ полное сочувствіе, кто проповдуетъ миръ — а не гоненіе, согласіе — а не вражду, кто естественное не стремится направить совершенно въ противоположную сторону по не существующимъ законамъ, кто говоритъ, что болзнь — ненормальное состояніе, а насиліе и порабощеніе — неразумное явленіе, короче, кто самъ человкъ.

Низшій классъ народа не готовится къ государственной дятельности, странно и воспитывать его для подобной дятельности, но передъ нимъ всегда природа, человческія отношенія. Обо всемъ онъ хочетъ знать и вдать, а его знанія слишкомъ недалеки и стоятъ на той степени, гд не существуетъ положительныхъ выводовъ науки, а есть одни отвлеченныя миическія воззрнія и вымышленныя объясненія дйствій природныхъ силъ. Не разумне ли начать воспитывать съ этой стороны? Къ чему ему государственная нравственность, когда онъ готовъ работать, чтобы содержать себя и мняться излишкомъ съ другими, когда онъ готовъ приносить пользу обществу, государству, доставляя своимъ трудомъ нужныя произведенія? къ чему же ему государственная нравственность? А его интересуетъ многое, очень многое, тамъ, гд можетъ родиться вопросъ: ‘почему?’ и тутъ же быть ршеннымъ, вотъ это онъ съ радостію послушаетъ. Какія бы г. Ушинскій ни выдумывалъ фразы, какъ бы онъ ни старался уврять въ необходимости ввести народъ въ область государства, народъ всегда захочетъ сперва образоваться общечеловчески, чтобы быть въ состояніи понимать, а не заучивать многое, необходимое для общественной, или государственной жизни, потому что ему прирождено требованіе разумности и анализа, и потому, что только съ общечеловческими воззрніями можно быть сознательно хорошимъ гражданиномъ, понимать разумность своихъ дйствій и отличать разумныя требованія отъ глупаго насилія.

Г. Ушинскій впрочемъ точно и не видитъ прямыхъ отношеній, порождающихъ ту или другую общественную болзнь, а хватается постоянно за отвлеченно-собирательныя понятія ‘цивилизаціи о, ‘государственности’, ‘гражданственности’ и т. п. Оттого онъ, представляя факты личной дятельности, точно не подозрваетъ въ этихъ фактахъ индивидуальности дйствующаго, д приписываетъ все какому нибудь отвлеченному понятію, но отнюдь не выставляемой личности, отсюда у него отчаяннйшія попытки обобщить нормы человческихъ дйствій и положеній, точно онъ иметъ въ виду не живыя индивидуальности, а отвлеченные фантастическіе ббразыу (Это особенно разительно въ проэкт учительскихъ семинарій.) Самая идея народнаго образованія является для него чмъ-то создаваемымъ полупроизвольно, полунеобходимо. Про народныя школы онъ говоритъ, что он ‘не принадлежатъ къ тмъ явленіямъ народной жизни, которыя могутъ быть цликомъ пересажены изъ одной почвы на другую и приняться въ сред народа. Но духъ школы, ея направленіе, ея цль должны быть обдуманы и созданы нами самими, сообразно исторіи нашего народа, степени его развитія, его характеру, его религіи’ (No 11, стр. 73),— короче, учредитель школы, по его мннію, можетъ быть мозаикомъ отвлеченныхъ понятій въ приложеніи ихъ къ практик, можетъ ставить разъ навсегда общія нормы, не заботясь о живыхъ проявленіяхъ, о прогрессивномъ движеніи мысли и жизни. Это г. Ушинскій еще ясне выражаетъ на слдующей страниц: ‘Въ ршеніи столь ‘важнаго вопроса, говоритъ онъ: должны принять участіе и литература и все общество, потому что въ дл общественнаго воспитанія, общественное мнніе всегда будетъ играть важную роль, но главными участниками въ практическомъ разршеніи этого вопроса явятся безъ сомннія съ одной стороны церковь, съ другой все наше ученое и учебное сословіе — представители духовнаго и представители свтскаго образованія’ (стр. 74). Это главное участіе отзывается примиреніемъ литературныхъ партій на юбиле кн. Вяземскаго,— сколько литература выиграла отъ этого знаменитаго торжества, столько же народная школа выиграетъ отъ участія представителей свтскаго образованія, потому что самъ г. Ушинскій проговаривается, и изъ его словъ не трудно заключить, что представителей (кто они — мы не знаемъ, вроятно, редакторъ журнала министерства народнаго просвщенія, а можетъ быть и г. Аскоченскій съ Бурачкомъ) соберутъ для того, чтобы они выслушали представителей духовнаго образованія, ибо ‘по коренному смыслу христіанской религіи духовный пастырь долженъ быть не только о служителемъ алтаря, не только проповдникомъ слова Божія, ‘но наставникомъ и учителемъ’ (которые не т же проповдники?) (стр. 74). ‘Оставляя въ сторон небесное назначеніе религіи, какъ приготовительницы христіанина къ будущей жизни, мы полагаемъ, что христіанскій пастырь иметъ назначеніе умственно и ‘нравственно возвышать людей и въ этой жизни и открывать источникъ того благодтельнаго вліянія, которое христіанская религія оказала на умственное и нравственное развитіе человческихъ обществъ’ (стр. 75). Итакъ г. Ушинскій, въ припадк изліянія своей неисчерпаемой милости, ршилъ по случаю идеи народной школы, что хорошо бы заразъ сдлать два добрыхъ дла — опредлить идею народной школы и возвысить умственно и нравственно представителей свтскаго образованія поученіями духовныхъ пастырей. Очень хорошо, очень хорошо, г. Ушинскій! Но этого еще очень мало: выслушаютъ представители свтскаго образованія поученія духовныхъ особъ и уйдутъ…. вліянія отъ проповди въ масс не будетъ замтно, такъ ужь кстати г. Ушинскій нашелъ за лучшее, чтобы наше свтское образованіе вообще сблизилось съ религіознымъ'(стр. 78), такъ за-разъ и начнется у насъ все по новому!— Но ошибся, сильно ошибся тотъ, кто поврилъ желанію г. Ушинскаго, чтобы въ обсужденіи идеи народнаго образованія участвовала литература и общество. Изъ сдланныхъ нами выписокъ, какъ бы выводъ, является на сцену желаніе г. Ушинскаго, ‘чтобы не желзныя дороги, не промышленность со всмъ своимъ золотомъ и со всею своею грязью, не столичный и фабричный развратъ, не промышленническая литература, разсчитывая на трудовой грошъ крестьянина, а церковь и школа, не разрушая, а освящая и озаряя свтомъ мысли и чувства семейный бытъ и оставляя ему то, что принадлежитъ по праву (т. е. ничего?) всякому христіанскому семейству, вывели нашъ простой народъ изъ тсной отжившей сферы исключительно патріархальнаго быта въ боле обширную и свободную сферу гражданскаго общества, государства и человчества’ (стр. 70). Но какая же церковь должна освятить русскій народъ? Конечно, та, которую исповдуетъ русскій народъ, которую исповдуетъ самъ г. Ушинскій и по весьма уважительнымъ причинамъ: ‘католицизмъ, по мннію г. Ушинскаго, не истинами христіанства, а своею іерархіею поставилъ препону цивилизаціи народа’. Ну, это слишкомъ односторонне, замтитъ читатель, а впрочемъ, хорошо безъ католицизма. Протестантизмъ — ‘это вчная протестація, вчное отрицаніе, которое не можетъ остановиться, не отказавшись отъ собственнаго своего характера’ (?). А ‘православная религія величественно идетъ по средней {Вроятно слово ‘средней’ странная описка, если же нтъ, то можно подумать, что авторъ лишенъ той возмужалости ума, въ которой возможно сложиться убжденіямъ, потому что самъ г. Ушинскій напечаталъ на стр. 61 курсивомъ: ‘СЕРЕДИНЫ НТЪ’.}, истинной дорог, она, свято сохраня древнія формы ‘христіанства и не объявляя римскихъ притязаній на земную власть, благословляетъ и освящаетъ всякій истинный прогрессъ’ (стр. 79).

‘Что же такое? готовъ спросить насъ читатель: — г. Ушинскій видлъ необходимость ввести нашъ народъ въ ‘боле свободную’ cфepy, а планъ-то дйствій и цль образованія народа очертилъ слишкомъ узенькимъ кругомъ, заковалъ въ миніатюрныя границы? Хоть бы ему взять примромъ для своихъ теорій англійское общество ‘Britisch and Foreign society’, вышло бы значительно получше и пошире’ {‘Britisch and Foreign Society’ не придерживается въ своихъ школахъ ни одного опредленнаго вроисповданія, предоставляя сектаторское религіозное образованіе питомцевъ на долю родителей. Въ школахъ его преподаются только первыя основы христіанства.}. Но, читатель, разв у насъ Англія? Мы должны помнить и слова г. Ушинскаго, что у насъ должно создать школы ‘сообразно исторіи нашего народа’, а въ прошедшемъ русскаго народа не были ни Lord Brougham, ни Marquis of Lansdowne, ни the Duce of Argyle, ни Lord John Russel (члены общества ‘Britisch and Foreign Society’), а потому не могло существовать и осуществленія на практик мнній, раздляемыхъ этими людьми. Напротивъ, если мы вспомнимъ прошлое, то узнаемъ, что ‘издревле россійскимъ дтоводцемъ и учителемъ обычай б, учити дти малыя въ начал азбуц, потомъ часословцу и псалтири, тоже писати, но сихъ же нцы преподаютъ и чтеніе апостола. Возростающихъ же препровождаютъ къ чтенію и священныя библіи, и бесдъ евангельскихъ и апостольскихъ, и разсужденію высокаго въ оныхъ книгахъ лежащаго разумнія’ (Пред. къ азбук начала XVIIІ ст.). А разумніе это не могло быть иное, чмъ учили духовныя лица, потому что самая грамотность возникла изъ самыхъ простыхъ, первыхъ потребностей церкви и была принята, т. е. распространилась такимъ же простымъ естественнымъ путемъ, единственно только подъ видомъ ученія вры. И дале этого воспитаніе не шло и не могло идти. Духовныя лица заботились только о правильномъ знаніи разъ принятаго программой образованія и нисколько не имли охоты расширять кругъ предметовъ преподаванія, что можно видть хотя въ посланіи новгородскаго архіепископа Геннадія къ митрополиту Симоновъ начал XVI вка, гд очерчивается поразительная картина знаній людей, готовящихся принять духовный чинъ. ‘А се приведутъ ко мн мужика, говоритъ онъ: и азъ велю ему апостолъ чести, и онъ не уметъ ни ступити, и азъ ему велю псалтирю дати, и онъ и потому едва бредетъ, ино вдь то всю землю облаялъ, что нтъ человка въ земл, кого бы избирати на поповство.’ Вслдствіе этихъ причинъ Геннадій проситъ митрополита объ исходатайствованіи у государя повелнія учреждать училища, гд бы, по мннію Геннадія, учити первое — азбука граница истолкована совсмъ, да и подтительвыя слова да псалтиря съ слдованіемъ на крпко. И коли то изучитъ, можетъ посл того проучивать и конархати и чести всякія книги.’ Въ такомъ же дух составлялись и азбуки, напр., какъ только кончалась азбука, слдовалъ отдлъ складовъ и прописей, начинавшійся молитвою: ‘За молитвы ‘святыхъ отецъ нашихъ, Господи Іисусе Христе, Сыне Божій, помилуй насъ, аминь’, и т. д. Потомъ начинался отдлъ апофегмъ. ‘Не ищи, говорилось тамъ: человче, мудрости, ищи прежде кротости: аще обрящешь кротость, тогда познаешь и мудрость’, или: ‘аще кто хощетъ много знати, тому подобаетъ мало спати, а мастеру (учителю) угождати’, или: ‘человкъ божій бойся Бога, стоитъ смерть у порога…’ и т. п. Вообще азбуки того времени отличались поученіями, часто весьма наивными, такъ напримръ, азбука 1679 г. обращается къ ученикамъ, такимъ образомъ:

‘Хощеши, чадо, благъ разумъ стяжати,

Тщися во трудхъ выну пребывати.

Временемъ раны нужда есть терпти,

Ибо тхъ кром безчинуютъ дти.

Розги малому, бича большимъ треб,

А жезлъ подросшимъ при нескудномъ хлб.

Та орудія глупыхъ исправляютъ,

Плоти цлости ничто не вреждаютъ.

Розга умъ остритъ, память возбуждаетъ

И волю злую къ благу прелагаетъ’.

и т. д. и т. д.

Незнаемъ, наведутъ ли эти факты г. Ушинскаго на новыя доказательства въ защиту выставляемой имъ теоріи, но г. Ушинскій находитъ необходимымъ вывести нашъ народъ изъ патріархальнаго состоянія въ сферу государства, гражданства etc., чрезъ содйствіе школы и церкви, которая должна освящать семейство свтомъ мысли и чувства. Что-же выйдетъ изъ этого освященія? Семейство, при переход изъ патріархальнаго состоянія въ Сферу государственныхъ потребностей, основываясь на смысл словъ самого г. Ушинскаго, освящать совершенно излишне, потому что, какъ онъ говоритъ, въ семейств отношенія остаются вполн нравственными, только вн семейства патріархальный человкъ противится всякому непонятному для него вмшательству другихъ по очень простой причин, ясной даже для г. Ушинскаго: ‘еслибы сама общественная жизнь обратилась къ крестьянину съ безкорыстнымъ желаніемъ ему добра, то и въ его сердц развилось бы безкорыстное общественное чувство’ (стр. 68.). Тутъ, очевидно, нужно освятить или, говоря правильне и ясне, измнить совершенно другія причины порожденія корысти и измнить отнюдь не по способу, предлагаемому авторомъ. Г. Ушинскій точно не видитъ и не знаетъ результатовъ прежняго воспитанія, ему точно неизвстны слдствія заучиванія голыхъ буквъ безъ разъясненія смысла, ему точно незнакома исторія испанской инквизиціи,’ исторія религіозныхъ войнъ, фанатизмъ мусульманъ, казни Альбы, онъ точно не видитъ необходимости разумнаго сознанія,— въ противномъ случа онъ не позвалъ бы ‘представителей образованія’ для созданія идеи народной школы. Конечно, чтобы понималъ г. Ушинскій потребность жизненности въ воспитаніи народа — этого требовать невозможно, его стремленія — вводить народъ въ туманныя опредленія и освящать семейства…

Вотъ т основанія, на которыхъ г. Ушинскій строитъ свою теорію народнаго образованія. Кажется ясно, что приведенныя основы намъ не новы, и не заключаютъ въ себ ничего сообразнаго съ современными понятіями. Но откуда и какъ могла сложиться подобная теорія? Объясненіе этого мы находимъ у г. Белюстина въ стать его ‘Два (?) и послднія слова о народномъ образованіи’. Каждому, мало-мальски читающему современныя періодическія изданія, извстно очень хорошо, какъ были приняты первыя слова этого грамматика о народномъ образованіи. Между многими антагонистами г. Белюстина какъ-то оказался ‘Русскій Міръ’, напечатавшій статью ‘Статистика общественной нравстенности’, составленную на основаніи статистическихъ изслдованій французскаго ученаго Герри о состояніи общественной нравственности во франціи и Англіи. Г. Белюстинъ схватился за эту статью, чтобы доказать, что ‘мелькнула мода на грамотность, какъ въ былыя ‘времена была мода на богадльни, на пріюты, на филантропическіе ‘концерты, на училища для двочекъ и проч., и проч.,— и все закричало о грамотности, и вс кинулись къ ней, какъ къ единствевному спасенію народа отъ всякаго (?) рода язвъ (къ чему утрировка?), и безъ вины виновнымъ оказался дерзнувшій (т. е. г. Белюстинъ ‘сказать, что съ одной грамотностью еще не далеко уйдешь’ (стр. 147, No2). Гг. Белюстину и Ушинскому сродна мысль г. Аскоченскаго, что народу прежде нужно раздать евангеліе, а потомъ уже приняться его учить грамот. Изъ статьи объ общественной нравственности можно выписать такое мстечко: ‘совершенное невжество мене допускаетъ крайнюю степень разврата, чмъ нкоторая образованность, и, не смотря на распространеніе образованности нравы нисколько не сдлались чище’ (стр. 145 No 2). ‘А между тмъ’, говоритъ въ другомъ мст г. Белюстинъ: ‘нашъ народъ такъ неудержимо ринулся къ образованію! О, горе, если вмсто хлба дадутъ ему камень! Большее горе, если вмст съ знаніемъ внесутъ въ его душу отраву, которая въ конецъ растлитъ его нравственное чувство, какъ это было и есть въ иныхъ странахъ’ (стр. 147—148). Особенно г. Белюстину не нравятся ‘всяческія школы, и ‘всяческіе учителя’ (стр. 147), которые и есть самый, что ни на-есть, пагубный народъ. Даже г. Ушинскій понялъ, что г. Белюстинъ портитъ дло,— вотъ онъ и прибавилъ къ его стать свое примчаніе, но такъ мило, уклончиво, что только нужно удивляться его способности обходиться безъ скандаловъ. Онъ чуетъ, что просвщеніе плохая причина преступленій, когда нечмъ удовлетворить человку своимъ физическимъ требованіямъ,— что склонность къ преступленію не столько зависитъ отъ шаткости или твердости нравственныхъ воззрній, сколько отъ невыносимости окружающаго гнета, онъ знаетъ, наконецъ, что признаваемое нами за преступленіе, вслдствіе дтскихъ привычекъ и разныхъ внушеній, можетъ быть простымъ удовлетвореніемъ природныхъ нуждъ,— впрочемъ, не знаемъ и не ручаемся, понимаетъ-ли г. Ушинскій все это, но ему надобно было замаскировать немного признаніе г. Белюстина и онъ говоритъ: ‘факты нравственной статистики находятся въ такой (т. е. прямой?) зависимости отъ множества разнообразнйшихъ причинъ, что ими нельзя съ увренностію измрять нравственныя послдствія того или другаго направленія въ образованіи. Несомннно только то, что одно умственное образованіе, и тмъ боле полуобразованіе, которое одно и возможно для массъ народа, само по себ не можетъ еще имть благодтельнаго вліянія на возвышеніе нравственнаго уровня’: (стр. 148). Удивительное выводъ остался тотъ же самый, но только помягче. Но откуда г. Ушинскій взялъ, что для массъ возможно только одно полуобразованіе? Если признать это врнымъ, тогда, основываясь на теоріи-же г. Ушинскаго, нечего пытаться вывести народъ изъ невжества, потому что боле всего нужно бояться полуобразованія’ (стр. 125), вреднаго во всхъ отношеніяхъ. Но г. Ушинскій ршается сказать на нсколькихъ строкахъ сряду нсколько нелпостей. Дале, въ примчаніи,увривъ читателя, что только одно полуобразованіе возможно для народа, онъ говоритъ, что г. Белюстивъ желаетъ ‘прочнаго образованія’ народа, какъ въ умственномъ, такъ и въ нравственномъ отношеніи… Г. Белюстинъ желаетъ, ее понимая, что онъ желаетъ, ну, а г. Ушинскій не желаетъ ‘прочнаго образованія’, потому что оно невозможно! Не понимаемъ всхъ тонкостей этой маскировки. Лучше положительно объявить себя централизаціоннымъ бюрократомъ, противникомъ просвщенія, чмъ скрываться за безсодержательныя фразы и все-таки проговариваться… И подобный-то господинъ видитъ въ своей теоріи благодтельныя средства устроить разумно народное образованіе, придать ему духъ жизни и сознательнаго прогрессивнаго движенія и — что еще удивительне — точно радикальный защитникъ просвщенія, ршается пренаивно просить читателя видть въ его словахъ, ‘касающихся всхъ насъ, посвятившихъ себя боле или мене длу народнаго образованія (г. Ушинскій и себя относитъ къ этимъ людямъ! каково?!) скоре сильное желаніе обратить вниманіе общества (это для чего? вдь здсь главные дятели,— представители духовнаго образованія? не вздумалъ-ли г. Ушинскій говорить персидскимъ высокимъ слогомъ и употреблять тропы? не нужно-ли здсь вмсто общества, цлаго, поставить — часть его, государственныхъ органовъ? а?) на крайнюю современную потребность учрежденія правильныхъ, ‘воспитывающихъ народныхъ школъ’ (стр. 73.) ‘Желать правильныхъ народныхъ школъ’ и говорить, что народу можетъ быть свойственно только гибельное полуобразованіе!! Два эти сопостановленія, безъ всякихъ нашихъ прсдъидущихъ выводовъ и выписокъ изъ статьи г. Ушинскаго, ясно характеризуютъ стремленія автора учредить школы, которыя не давали-бы полуобразованія и не могли бы дать полнаго образованія, т. е. забивали-бы всякое проявленіе живой мыслительности.

А для возможности примнять свои мысли къ практик, г. Ушинскій предлагаетъ устройство учительскихъ семинарій. Мысли объ учрежденіи у насъ такихъ педагогическо-образовательныхъ учрежденій, а тмъ боле цлый проэктъ, по мннію многихъ, могутъ принести огромную пользу въ нашемъ просвщеніи.

Званіе воспитателя прельщаетъ не одного молодаго человка и служитъ для многихъ источникомъ мечтаній и бредней о томъ времени, когда они получатъ возможность возложить на себя эту ‘священную’ обязанность, окруженные толпою дтей, едва понимающихъ окружающую ихъ обстановку,— толпою будущихъ гражданъ и дятелей на славу и пользу отчизны. Для столькихъ же оно, напротивъ, является совершенно ничтожнымъ, не дающимъ никакихъ льготъ, безжизненно-скучнымъ и совершенно излишнимъ въ ряду должностныхъ, административныхъ, полицейскихъ, ученыхъ и другихъ лицъ, имющихъ власть и вліяніе на окружающее. Наконецъ, есть люди, видящіе въ его существованіи одну цль мшать, досаждать и наказывать безвинно, по своему усмотрнію, имъ подчиненныхъ питомцевъ. Подобное нерасположеніе къ гувернерамъ (мы ставимъ это слово синонимомъ воспитателя) очень естественно породилось настроеніемъ умовъ, выраженіемъ которыхъ явилась у насъ педагогическая литература. Съ первымъ словомъ противъ существующихъ методъ и направленій, съ первымъ выраженіемъ ‘прозрнія въ лучшую жизнь съ ея полнотою стройной ‘, оно неминуемо должно было зародиться у многихъ и войти во взглядъ ихъ на все относящееся къ сфер воспитателя. Но отвергать возможность существованія хорошихъ наставниковъ, не красня говорить, что странно, даже глупо надяться, чтобы изъ нашихъ разныхъ педагоговъ могли выйти т высокіе идеалы воспитателя, которые ныньче сдлались модными, — отнюдь не значитъ отвергать возможность существованія хорошаго воспитанія. Немудрено, что видя на практик людей развившимися подъ дйствіемъ прошедшаго, своеобразно оттнившаго ихъ умъ, и читая требованія отъ этихъ же людей совершенно противоположнаго ихъ убжденіямъ и привычкамъ,— многіе отвергли всякую возможность переработки къ лучшему нашихъ воспитателей, немудрено, если совокупность новоповданныхъ качествъ истиннаго наставника показалась для многихъ безжизненною, отвлеченною игрою фантазіи. При старой обстановк никакая человческая разумность не можетъ существовать, ее поработятъ предразсудки касты. Только отвергнувши устарлое, развязавши школьные путы для питомцевъ, можно было ожидать чего нибудь хорошаго. Не можетъ же ничто идти успшно, когда руководитель будетъ затрачивать средства на удовлетвореніе постороннимъ, ни къ чему ненужнымъ цлямъ, а главную оставитъ безъ помощи и средствъ. Не можетъ ничто идти тамъ успшно, гд воспитатель принимаетъ на себя роль полицейскаго, гд фабрикантъ наблюдаетъ за чистотою облаковъ. Нужно воспитателю длать свое дло, а фабриканту свое, нужно наставнику работать для воспитанниковъ, а не для стнъ. Но реформы — у педагоговъ — одни слова и слова. Мы наслышались слишкомъ много разныхъ отрицаній и не видли ни одной соотвтственной попытки на дл. И вотъ что особенно странно. Многіе говорятъ, что наше общество интересуется вопросами о воспитаніи, не этого, признаться, не замтно по нашимъ педагогическимъ изданіямъ, безцеремонно печатающимъ на своихъ страницахъ всякую залежавшуюся гиль. Конкурса у нихъ нтъ, или, правильне, самъ конкурсъ побуждаетъ ихъ къ отсталости: выписываютъ ихъ преимущественно уздныя училища, изрдка гимназіи на казенныя суммы, по заведенному порядку, а частныя лица не сильно интересуются какими нибудь тоненькими, всегда пустыми по содержанію, книжицами, разсчитывая прочесть интересное и боле дльное по предмету воспитанія въ толстыхъ неспеціальныхъ журналахъ. Поэтому педагогическія изданія существуютъ ‘сами по себ’, не стараются двинуть впередъ общественный взглядъ,— нтъ! они не хотятъ ‘длать все а за fantaisie и, пользуясь своею властью, прилагать подъ часъ къ жизни самыя непрактичныя начала’ (Воспит. 1860 г. No 9). Стоитъ для этого вспомнить ‘Русскій Педагогическій Встникъ’, отроча П. Гурьева, Вышнеградскаго, Белюстина и К, (нын этотъ журналъ редактируется А. Григоровичемъ) — кіевскія правила (Воспит. 1859 г. No 12), защиту этихъ правилъ (Воспит. 1860 г. No 9), статью ‘Дв пощечины’, ничмъ неуступающую теоріи ‘трехъ пощечинъ’, (Воспит. 1860 г. No 7), статьи ‘О школьной дисциплин’ (Воспит. 1860 г.) и т. д. Все это весьма поразительно: журналы о воспитаніи, затрогивающемъ вс стороны общественной жизни, касающемся.боле или мене прямо всхъ улучшеній,— не раскрываютъ причины общественнаго зла, вреднаго въ развитіи человческой личности, не отыскиваютъ средствъ ему противодйствовать, а тратятъ время, мысль и трудъ на отвлеченныя, ложно привитыя, видимыя мры исправленія невидимаго, воображаемаго, Мало того, поддерживаютъ мры, очевидно вредныя. Если такой богатый матеріалъ теряется изъ виду, если эта потеря кром того отражается болзненно на обществ и не вызываетъ здоровой дятельности, то можетъ ли кто нибудь считаться правымъ, отчуждаясь отъ міра сего для размышленій и выдумокъ новыхъ теорій, усиливающихъ и подкрпляющихъ насиліе, когда само насиліе — произведеніе лживаго, больнаго настроенія, а не требованіе, не законъ природы? можетъ ли это убійственное пренебреженіе къ своему долгу считаться явленіемъ нормальнымъ, терпимымъ въ обществ, и чмъ подобный человкъ лучше и нравственне безсознательнаго тирана? Послдній захотлъ и приказалъ мучить, а этотъ думаетъ, потетъ… и зачмъ? чтобы оправдать себя и убдить другихъ, что бить можно и полезно!…

Ясно, что признаваемая педагогами власть наставника надъ питомцемъ и ихъ полу-слова о вред ‘несправедливыхъ’ и ‘неумстныхъ’ наказаній — могутъ породить только полу-мры, Примръ ихъ — кіевскія правила. Какую они принесли пользу? Директоръ не можетъ быть доволенъ своимъ безвластіемъ, ученикъ можетъ быть наказываемъ, а педагогическій совтъ — является безаппеляціонною трибуной… существуетъ какой-то самосудъ между товарищами, а нтъ представительства учениковъ въ совт учителей. Короче, все а за fantaisie, искусственно, шатко и должно было уничтожиться. Укоренившееся понятіе о разумности правъ воспитателя нарушено ограниченіемъ для наставника возможности наказывать, задатки гармоническихъ отношеній между учителемъ и ученикомъ положены, движеніе началось и, по законамъ всякаго движенія, должно продолжаться до совершенія полнаго пути, до достиженія прямо вытекающихъ разумныхъ результатовъ, т. е. до уничтоженія нелпаго состоянія, бывшаго при порожденіи движенія. Повторяемъ, только анти-прогрессивная ненормальность могла здсь дйствовать тлетворно, чтобы выработка новыхъ соотношеній прекратилась безуспшно, а самыя стремленія къ лучшему, при всей своей индеферентности, все таки остаются врными, потому что успхъ борьбы зависитъ отъ постороннихъ условій: силъ борющихся. А кто иметъ больше власти: воспитатели-ли, при своемъ меньшинств, или питомцы, при своей многочисленности?

Мы, конечно, разумемъ здсь не одни права тлесныхъ наказаній: розги, плюхи, карцеры,— все это эмблемы общаго. Если же одинъ видъ наставническаго произвола длается для многихъ очевидною нелпостью, то этимъ ясно указывается на несостоятельность всего подобнаго произвола: очевидно нелпое есть только рельефное изображеніе общей нелпости. Что же думать о людяхъ, старающихся или доказывать разумность подобной ненормальности или воспитывать другихъ такъ, чтобы для нихъ не могъ казаться всякій произволъ неврнымъ? А съ этою цлью строитъ г. Ушинскій учительскія семинаріи, можетъ быть даже не понимая, что и для чего онъ строитъ.

‘Самый существенный недостатокъ, говоритъ онъ: въ дл русскаго народнаго просвщенія есть недостатокъ хорошихъ наставниковъ, спеціально подготовленныхъ къ исполненію своихъ обязанностей’. ‘Природные же воспитательные таланты, сами по себ прокладывающіе дорогу въ дл воспитанія, встрчаются рже, чмъ какіе либо другіе таланты, а потому, по словамъ г. Ушинскаго:— нельзя расчитывать на нихъ тамъ, гд требуются многія тысячи учителей. Но знаніе и умнье преподавать (продолжаетъ проэктеръ) и дйствовать преподаваніемъ на умственное и нравственное развитіе дтей могутъ быть (въ силу, конечно, законовъ государственныхъ?) сообщены молодымъ людямъ и необладающимъ особенными способностямъ (вотъ даже какимъ! послушаемъ, поучимся!). Кром того въ каждомъ наставник, а особенно въ тхъ наставникахъ, которые назначаются для низшихъ училищъ и народныхъ школъ, важно не только умнье преподавать, но также характеръ, нравственность, убжденія’ и т. д.

Г. Ушинскій увренъ, что образовать народныхъ учителей не могутъ наши гимназіи, но не потому, что духъ и направленіе ихъ главнйше направлены къ образованію только чиновника (если не примшается постороннее боле жизненное вліяніе), сильнаго зазубреннымъ урокомъ, а потому, что… ‘курсъ гимназіи разсчитанъ боле на приготовленіе молодыхъ людей къ университету’ (стр. 120)! Тутъ г. Ушинскій прямо противоречитъ стать Свода. Курсъ гимназіи можетъ дать достаточно матеріаловъ для свободной самодятельности, но если онъ этого не достигаетъ, то, безъ сомннія, странно считать причиною такого грустнаго факта исключительную (по мннію г. Ушинскаго) цль гимназіи — приготовленіе питомцевъ къ университету. И если даже гимназіи не могутъ дать народу дльныхъ дятелей, если для нихъ является прямая необходимость въ перевод своихъ учениковъ въ университеты — то, въ силу логики и здраваго смысла, можно заключить, что сами университеты, скоре нежели гимназіи, уздныя и приходскія училища, могутъ дать намъ людей, способныхъ пролагать новую дорогу для улучшенія народнаго быта, можно предполагать, что университеты способны внушить своимъ студентамъ здравую идею народнаго образованія. Но г. Ушинскій находитъ кончившихъ курсъ въ университетахъ, или связанныхъ съ нимъ своимъ образованіемъ,— ‘плохими учителями народа’, ‘потому что германскіе педагоги (кто эти педагоги?) именно замчаютъ, что молодые люди, слушавшіе университетскіе курсы и вынесшіе изъ нихъ высокія научныя идеи, по большей части являются дурными элементарными и народными учителями, внося эти идеи со всею ихъ обширностію и вмст со всею ихъ неопредленностію въ свою школьную дятельность’ (стр. 122). Мы ршительно не понимаемъ этой германской (?) мудрости. Выписанное нами мнніе, по нашему, негерманскому, разумнію, не только странно, но и голо, бездоказательно и нелогично. Чтобы сказать, что нибудь подобное, нужно быть ши идеальнымъ, отршеннымъ отъ фактовъ чтителемъ университетскаго образованія, или его заклятымъ врагомъ. Глядя же прямо на вещи и понимая все такъ, какъ оно есть, нельзя такъ тупо и бездоказательно надсмхаться надъ тмъ, что далеко не всмъ, понятно по своей великости. Въ самомъ дл, какъ назвать образованіе, вселяющее ‘высокія идеи’ и недающее задатковъ для проста то пониманія простйшаго закона, что нелпо твердить едва начинающему учиться свои ‘высокія идеи’? Подобное образованіе выпуститъ въ лиц своего питомца ‘высокія идеи’, но не человка,— повергнетъ его въ сферу отршенностей, сдлаетъ его неспособнымъ къ жизни, къ пониманію живыхъ потребностей… неужели это университетское образованіе? Мы въ этомъ опредленіи узнаемъ состояніе образованія временъ — греко-латино-словенской академіи, временъ схоластизма, зубренія псалтиря, требника, четь-миней и силлабическихъ виршей, но, къ счастію, ее находимъ здсь ни малйшаго подобія нашего современнаго высшаго образованія. Конечно, найдутся и теперь между студентами десятки неспособныхъ не только къ миссіи народнаго наставника, но и къ другимъ ‘боле высокимъ’ занятіямъ, но разв они могутъ составлять общую характеристику университетскаго образованія? Г. Ушинскому нужно было сказать: ‘прежде замчали мы (или для красоты — ‘германскіе педагоги’) въ университетахъ совершенную отршенность отъ потребностей народа (что отчасти существуетъ еще и теперь), оттого-то на студентовъ трудно было полагаться въ добросовстномъ выполненіи ими обязанностей элементарнаго учителя’ и т. д. Но авторъ захотлъ бросить камнемъ въ студентовъ, начавшихъ миссію народнаго образованія, и выказалъ одно только свое незнаніе какъ ихъ трудовъ, такъ и ихъ воззрній. Если прежде университетъ для большинства являлся не боле, какъ одною цлью достать права перваго разряда и чинъ 10 или 9 класса, то за то теперь, можно сказать утвердительно, большинство ищетъ въ стнахъ университетскихъ аудиторій живаго взгляда на свое будущее положеніе между разнохарактерными общественными членами, ищетъ разгадокъ на т самые язвительные вопросы, которые еще Гейне когда-то послужили обильнымъ сюжетомъ для его желчныхъ думъ. А потому между современными студентами нтъ желанія однихъ только личныхъ матеріальныхъ выгодъ, хотя бы они стоили отршенія отъ собственныхъ взглядовъ, и перевсъ на сторон стремленія къ дятельности для общественныхъ выгодъ. Нельзя ожидать, чтобы студенты университетовъ посвятили всю свою будущую дятельность исключительно народному образованію, сдлались исключительно элементарными учителями, но можно положительно утверждать, что большая часть по этому предмету будетъ сдлана ими. Впрочемъ г. Ушинскому не нравятся обширныя свднія, особливо онъ придаетъ ихъ вредными для учителя народной школы, ‘для учителя всякой народной школы нтъ надобности въ обширныхъ познаніяхъ, которые скоре вредно могутъ подйствовать на его дятельность’ (стр. 121). Почему? спроситъ читатель. А хоть бы оттого, что ‘нкоторымъ прусскимъ учительскимъ семинаріямъ прямо ставится въ обязанность — не переучить (nicht berlehren) будущихъ учителей’. И г. Ушинскій находитъ подобное распоряженіе совершенно раціональнымъ. По его словамъ, ‘дйствительно, ‘обширныя познанія могутъ только вытснить учителя изъ той ‘скромной колеи, которую онъ для себя избралъ, и помшать его ‘ограниченной, но въ высшей степени важной для государства дятельности’ (стр. 122). Въ Пруссіи, въ ‘европейскомъ’ государств, есть правило — nicht berlehren, его и мы признали бы врнымъ и неизмннымъ, еслибы у насъ не рождался вопросъ: ‘на какомъ основаніи’? и если бы мы хоть что нибудь поняли въ довод г. Ушинскаго, а то, несмотря на все наше искреннйшее желаніе, мы не можемъ связать и сдлать заключеніе на основаніи двухъ діаметрально противоположныхъ данныхъ. Какой нибудь А. избираетъ для себя профессіей образованіе простонародья, ‘важную для государства дятельность’, нельзя предположить сейчасъ, безъ всякаго повода, что А. съумасшедшій, длающій все ‘очертя голову’, напротивъ А. долженъ быть человкомъ благоразумнымъ, иначе государственные органы засадятъ его въ больницу и не позволятъ ему заниматься преподаваніемъ. Съ какой же стати этотъ господинъ А. можетъ бросить самимъ имъ избранную профессію? Положимъ, онъ во время своихъ трудовъ пріобрлъ такъ или иначе ‘обширныя познанія’и увидлъ свою способность.къ другой работ. Онъ чувствуетъ, что можетъ быть полезне на другомъ поприщ, за что онъ можетъ пользоваться большими благами за свой трудъ (принимая вознагражденіе, какъ справедливое воздаяніе за производительность) и онъ избираетъ для себя новую профессію. Все какъ нельзя боле разумно. Но положимъ даже, А. увлекается, ошибается въ своихъ предположеніяхъ,— остановите его, что же выйдетъ? онъ пренебрежетъ своими занятіями и будетъ мучиться своимъ безсиліемъ, а общество въ лиц его потеряетъ и народнаго учителя и полезнаго дятеля по другой отрасли удовлетворенія общественнымъ потребностямъ. Очевидно, что въ обстановк, очерченной г. Ушинскимъ, А. явился не индивидуальною личностію, свободно избирающею для себя занятія, а простою машинкой, пружинкой, гвоздикомъ, какъ хотите, не онъ самъ длается народнымъ учителемъ, а его длаютъ. У него нтъ средствъ прочувствовать жизнь, понять общественныя потребности и направить сознательно свою дятельность, у него отняты средства перемниться, сдлаться изъ автомата живымъ человкомъ, потому что этого не хочетъ г. Ушинскій, присудившій ему вчно быть безсознательнымъ рычагомъ своихъ идеекъ. И посл этого, какъ понять слова автора: ‘которую онъ для себя избралъ’? Тутъ, напротивъ, видно, что другіе думали за него, что другіе присудили ему быть народнымъ учителемъ, другіе опредлили для него безвыходное кастовое прозябаніе, онъ же самъ является не боле, какъ жертвою египетскихъ воззрній. А у человка могутъ быть діаметрально различны позывы и стремленія, такъ что правила г. Ушинскаго относительно учительскихъ семинарій, основанныя на принцип фабрикаціи, не только неразумны, но прямо гибельны для общества {Чтобы наше мнніе не показалось голымъ, позволяемъ себ привести довольно любопытный примръ изъ прошедшихъ временъ гатчинскаго николаевскаго института, и именно возьмемъ результаты, данные музыкальнымъ классомъ въ періодъ отъ 1837—1840 г. Мы приводимъ здсь эти ‘акты только потому, что они могутъ дать понятіе о разнохарактерности направленій питомцевъ, если пожелаютъ узнавать ихъ стремленія. 28 февраля 1837 года, музыкальный классъ былъ преобразованъ: ‘раздленъ на два отдленія, съ назначеніемъ въ каждомъ по 10 часовъ въ недлю преподаванія, учителю назначили помощника, и сверхъ того опредлили надзирателя за поведеніемъ воспитанниковъ, однакожъ этотъ классъ и посл такихъ пожертвованіи не принесъ ожидаемой отъ него пользы. Изъ 42 воспитанниковъ, составлявшихъ его: три опредлены были потомъ по вдомству театральной дирекціи, четыре оставлены при дом: два — помощниками учителя музыки и два — помощниками учителя гимнастики, одинъ — помощникомъ учителя при школ малолтнихъ дтей, одинъ назначенъ былъ писаремъ при контор института, девять переведены были въ писарскій классъ, четыре — въ с.-петербургскій ботаническій садъ, одинъ — въ гатчинское училище практическаго садоводства, два поступили въ военную службу, три — въ фельдшера, одинъ — въ курьеры, наконецъ семь размщены были по разнымъ мастерствамъ и одинъ умеръ. Итакъ, изъ сорока двухъ воспитанниковъ оказалось только пятеро способныхъ музыкантовъ, которые постановленіемъ опекунскаго совта 6 іюня 1840 г. розданы были въ С.-Петербург между лучшими артистами на два года для ихъ усовершенствованія. Эти-то пятеро музыкантовъ состояли (нкоторые состоятъ и теперь) помощниками при учител музыки и занимаются подъ его руководствомъ съ тми воспитанниками института, которые оказываютъ къ музык особую склонность и охоту. Такъ кончилась въ гатчинскомъ дом попытка образовать особый музыкальный классъ’. (Очеркъ исторіи гатчинскаго института — Петра Гурьева, 1854 г. стр. 83).}.

По мннію г. Ушинскаго, учительская семинарія должна быть что-то среднее между гимназіей и узднымъ училищемъ, чтобы выпускать хорошихъ народныхъ учителей. А хорошій учитель народной школы, по его словамъ, долженъ обладать свдніями очень разнообразными. ‘Онъ долженъ имть познаніе, говоритъ авторъ: не только въ закон божіемъ, грамматик, ариметик, географіи и исторіи, но и въ естественныхъ наукахъ, медицин, сельскомъ хозяйств, кром того умть хорошо писать, рисовать, чертить, читать ясно и выразительно и если возможно, даже пть. Тогда только (?) онъ будетъ въ состояніи сообщать ученикамъ своимъ свднія, необходимыя или полезныя для нихъ въ жизни.’ (стр. 122). Все это, конечно, можетъ понравиться очень многимъ: программа не такъ ограничена и повидимому противорчитъ всему сказанному нами о мнніяхъ г. Ушинскаго. Но мы ршаемся освтить приведенное мнніе автора. Всякій согласится, что начертать программу — вещь ничего незначащая для самаго духа и объема преподаванія, а слдовательно и для результатовъ успшныхъ или пагубныхъ, вносимыхъ учебнымъ заведеніемъ въ общественную жизнь. Какъ съ ограниченной программой можно сдлать много плодотворнаго, такъ точно съ обширными курсами можно дйствовать гибельно на образованіе юношества: дло не въ количеств, а въ качеств. Г. Ушинскій, очертивъ такимъ образомъ курсъ учительской семинаріи, не выходитъ и здсь изъ своего любимаго принципа, что невжество лучше полуобразованія, и поэтому разражается слдующей тирадой: ‘нтъ нужды доказывать, говоритъ онъ: что убжденія всякаго народнаго учителя христіанскаго народа должны быть проникнуты идей христіанства. Вотъ почему народныхъ учителей вредно возводить на ту среднюю ступень образованія или, лучше сказать, сообщать ему то поверхностное, самонадянное полуобразованіе, которое скоре всего ведетъ къ сомннію въ религіи, а ‘потомъ къ безврію. Ожидать, чтобы учитель народной школы ‘самъ перешагнулъ за эту ступень и достигъ того высшаго образованія, которое снова возвращаетъ человка къ религіи (т. е. позволяетъ ему вполн оцнить религіозныя врованія?) — никакъ нельзя. При образованіи учителей для народныхъ школъ боле всего нужно бояться этого полуобразованія, возбуждающаго самонадянность и не дающаго положительныхъ и полезныхъ знаній. Познавшія, безопасныя для человка, которому предстоитъ еще много учиться, не безопасны для того, кто оканчиваетъ ученіе на первой его ступени’, и т. д. и т. д. (стр. 125)….,

Читатель, вроятно, замтилъ, что г. Ушинскому создать школу, опредлить идею народнаго воспитанія, написать проэктъ учительской семинаріи — ничего не значитъ, ему ‘море по колно.’ Моделировка его дло, его спеціальность. Такъ ему захотлось сдлать учительскія семинаріи — интернатами, закрытыми учебными заведеніями. ‘Требуя отъ наставника, разсуждаетъ онъ: ‘чтобы онъ не однимъ ученьемъ, но всмъ своимъ характеромъ имлъ вліяніе на столь же всестороннее развитіе своихъ воспитанниковъ, должно позаботиться и о томъ, чтобы педагогическое подготовленіе наставниковъ не ограничивалось однимъ теоретическимъ и практическимъ обученіемъ. Вотъ почему въ Германіи, посл многихъ попытокъ, пришли къ убжденію, что учительскія семинаріи должны быть по преимуществу заведенія закрытыя, интернаты, тогда какъ въ отношеніи всякаго другаго рода учебныхъ заведеній въ той же Германіи господствуетъ совершенно противоположное мнніе’ (стр. 121.) Въ Германіи существуетъ понятіе о необходимости интернатности въ дл образованія учителей элементарныхъ школъ, какъ же Россіи не предложить учрежденіе у себя новой воспитательной фабрики? У насъ вдь нтъ общеевропейскихъ авторитетовъ по части педагогіи, а тамъ цлая фаланга прославленныхъ именъ отъ Локка, хотя бы, до Песталоцци. Но это еще не значитъ, что справедливо и разумно самое основаніе нелпой моделировки. Вотъ, напримръ доказательства разумности учрежденія интернатовъ для приготовленія народныхъ учителей (эти доводы мы передаемъ вкратц) или, по словамъ г. Ушинскаго: ‘причины, требующія устройства особыхъ учительскихъ семинарій и того, чтобы эти заведенія были интернаты, выкажутся ясне, если взглянуть на то, къ какой цли должна стремиться всякая учительская семинарія’ (стр. 121.):

1) Для учителя народа нтъ надобности въ обширныхъ познаніяхъ, которыя здсь губительны. Примръ — прусское ‘nicht ьberlehren’,

Но какая же здсь связь съ интернатомъ? вдь и въ открытомъ учебномъ заведеніи можно ничего не пріобрсть или зазубрить самое ограниченное количество самыхъ непригодныхъ знаній?

2) Небольшія свднія народнаго учителя должны быть ясны, точный опредленны. Для такого учителя, по мннію автора: нужна только Небольшая грамота. Авторитетъ: отзывъ германскихъ педагоговъ о способностяхъ кончившихъ университетскій курсъ въ дл преподаванія для народа.

Конечно, чтобы составить небольшую грамоту — а тмъ боле выучить ей питомцевъ — нужно учредить новое установленіе, несогласное съ другими учебными заведеніями ни по духу, ни по направленію, но чтобы оно было именно интернатъ,— это не вытекаетъ изъ цли его основанія.

3) Свднія учителя народной школы должны быть очень разнообразны. Нужно заботиться, чтобы будущій учитель умлъ ясно и отчетливо читать и т. п.

Качества, не требующія все-таки аскетизма.

4) ‘Въ самой передач свдній въ народныхъ шкалахъ, гд учитель становится лицомъ къ лицу съ такимъ классомъ народа, для котораго вовсе не назначаются (не авторъ-ли беретъ на себя право назначать?) гимназіи, имется много особенностей’ и т. п. (стр. 123).

Для этого прежде всего нужно знать не методъ преподаванія, а самый народный духъ, самыя народныя понятія и требованія. Но странно думать, чтобы народный духъ узнавался изъ книги или лекцій педагога, для этого необходимо учителю постоянное общеніе съ самимъ народомъ, съ окружающею народъ средою, а отнюдь не изученіе отдльныхъ теоретическихъ опредленій, часто ни на чемъ неоснованныхъ, или основанныхъ на искуственно подобранныхъ фактахъ, мельчающихъ и сушащихъ самый выводъ. А подобная потребность требуетъ жизни не въ интернат, а напротивъ возможно большаго соприкосновенія будущаго учителя съ народомъ, не въ лиц питомцевъ, обыкновенно подчиненныхъ въ школ педагогической дисциплин и поэтому теряющихъ или, правильне, обязанныхъ скрывать большую часть отпечатка своего народнаго характера,— а въ лиц взрослыхъ, ничмъ не стсненныхъ представителей народа, отцовъ будущихъ питомцевъ наставника. Г. Ушинскій инстинктивно понялъ это, но понялъ совершенно иначе: у него эта необходимость является подтвержденіемъ его мысли важности воспитанія въ интернат, онъ находитъ, что

5) ‘методъ преподаванія можно изучить изъ книги или словъ преподавателя, но пріобрсть навыкъ въ употребленіи этого метода можно только дльною и долговременною практикою. Въ германскихъ учительскихъ семинаріяхъ (и если автору такъ нужны авторитеты, то мы можемъ прибавить, что и въ англійскихъ — Trainings Institutions) практикантъ обыкновенно сначала присутствуетъ на урокахъ хорошаго учителя и помогаетъ ему по его указанію, а потомъ самъ пробуетъ преподавать по лекціи, составленной и обдуманной заране съ учителемъ. При такомъ урок практиканта присутствуютъ его товарищи и учителя и замчаютъ его каждую ошибку, а посл урока, въ особомъ педагогическомъ собраніи, высказываютъ практиканту вс, сдланныя на его лекціи замчанія, при чемъ обращается вниманіе даже на мельчайшія подробности преподаванія, какъ-то на интонацію, движенія и проч. Выслушавъ эти замчанія, практикантъ приготовляется къ новому уроку. Такое приготовленіе вначал бываетъ очень медленно и трудно: практикантъ не только долженъ уяснить себ предметъ урока во всхъ подробностяхъ, но придумать объясненія, выраженія, вопросы, приготовиться ко всмъ случайностямъ урока, обдумать каждое движеніе. Понятно, что посл двухъ или трехъ лтъ такихъ занятій изъ практиканта образуется хорошій преподаватель съ отличными преподавательскими пріемами и привычками и что кром того предметъ преподаванія установится въ его голов въ полной ясности и опредленности. Но, конечно такія упражненія, такія педагогическія бесды, такая взаимная критика и взаимное подраженіе гораздо удобне длаются при совмстной жизни семинаристовъ въ интернат’…

Кажется ясно, что г. Ушинскій и не думаетъ о живыхъ потребностяхъ народа, о живомъ, понятномъ преподаваніи. Потребность изученія практикантомъ того класса, гд онъ современемъ будетъ руководителемъ юношества, а слдовательно и умственнаго развитія, для автора совершенно непонятна. Его заботы сосредоточены на приличныхъ жестахъ и движеніяхъ, на красивыхъ объясненіяхъ. Но положимъ, что жестикуляція необходимая принадлежность хорошаго учителя, что подражаніе учителю можетъ двинуть практиканта къ самостоятельной работ (чего, конечно, ни въ какомъ случа не можетъ случиться), что практикантъ прь обртетъ отличные преподавательскіе пріемы,— что же изъ этого выйдетъ? Конечно, одинъ актеръ безъ пониманія жизни, съ узкою Сферою узкихъ познаній. Въ самомъ дл, учитель заставляетъ практиканта помочь себ — практикантъ помогаетъ, учитель говоритъ, что практиканту нужно составить лекцію и обдумываетъ вмст съ нимъ, что и какъ слдуетъ говорить, сколько же придется на долю практиканта самостоятельнаго труда, при сильной авторитетности учителя (а сильная авторитетность — прямое слдствіе обязанностей учителя ‘не переучить’ и во что бы то ни стало сдлать изъ своего питомца учителя народной школы!) Потомъ практикантъ читаетъ лекцію, товарищи критикуютъ… Что? конечно, ‘мельчайшія подробности преподаванія, какъ то: интонацію, движенія и проч.’ — самую лекцію имъ критиковать нельзя, авторитетъ учителя силенъ, а какъ бы то ни было, учитель замшанъ въ дл практиканта: вдь они вмст обдумывали и составляли. Такимъ образомъ, мы вполн вримъ, что изъ практиканта можетъ выйдти преподаватель ‘съ отличными педагогическими пріемами’, но можетъ и не выйдти: какъ бы ни былъ строгъ и бдителенъ надзоръ, самолюбивая личность можетъ не подчиняться критическимъ замчаніямъ товарищей, тмъ боле, что съ нею работалъ самъ учитель. Но вотъ кончены лекціи практиканта, изъ него образовался ‘хорошій’ учитель народной школы ‘съ отличными педагогическими пріемами’ — что же дальше?— Онъ получаетъ школу. Наконецъ-то выработался на Руси ‘хорошій’ учитель — слава теб Господи! Но что думаетъ о себ такой семинаристъ? онъ прошелъ сквозь огонь и воду педагогической мудрости, трудился, пріобрлъ ‘не обширныя, но опредленныя познанія’ и признанъ… ‘хорошимъ’ наставникомъ. Явится ли онъ авторитетомъ предъ своими питомцами, или сочтетъ ихъ своими друзьями, равными, достойными съ его стороны уваженія? Послднее что-то сомнительно, вдь все его воспитаніе было основано на авторитетности и самъ-то онъ готовился въ ‘хорошіе’ воспитатели ‘съ отличными’ пріемами, то есть, какъ авторитетъ въ дл воспитанія народа… Да и сами-то питомцы для него новы: онъ присутствовалъ и училъ въ учительской семинаріи на лекціяхъ нужныхъ будущимъ учителямъ,— а теперь попалъ въ народную школу!

Мы видли выше условія полезныхъ познаній хорошаго народнаго учителя, условія нелпыя, но даже оставляя ихъ въ сторон, мы имемъ право спросить теперь: будетъ ли выпущенный и образованный такимъ образомъ ‘хорошій’ учитель — живымъ человкомъ? Намъ невольно приходятъ на умъ два стиха изъ ‘фауста’ — Гёте:

Нтъ! чувства не придать словамъ,

Когда оно изъ сердца не исходитъ,—

и въ самомъ дл, что такое ‘живой’ человкъ, что такое ‘живое’ слово?

III.

Мы видли, какія условія полагаетъ г. Ушинскій для народнаго учителя. Но будетъ ли живымъ человкомъ учитель, воспитанный по этимъ правиламъ?

Позволимъ себ немного отвлечься, объясниться примромъ.

Мы возьмемъ для поясненія нашего сомннія примромъ — цль написать для народа настольную книгу (что отчасти схоже съ стремленіемъ дать намъ ‘хорошихъ’ воспитателей).

Въ ‘Современник’ (No I, 1861 г. Крит., стр. 27 и слд.) ясно было, доказано заблужденіе приверженцевъ древней русской письменности въ отысканіи ими отвлеченнаго понятія русской ‘народности’ исключительно въ давно прошедшемъ, почти легендарномъ період, посредствомъ археологическихъ изысканій. Но и посл этой статьи намъ удалось прочесть мннія г. Щербины о необходимости пишущему для народа изученія исторіи ab ovo, что, признаемся, отдалось въ нашихъ ушахъ слишкомъ рзкимъ диссонансомъ. Но такъ какъ подобный вопросъ ведетъ къ тмъ же результатамъ, къ которымъ можетъ привести мнніе г. Ушинскаго, и такъ какъ онъ для многихъ не безъинтересенъ, то мы ршились удлить ему немного мста въ нашей стать, чтобы сопоставленіемъ боле или мене ярко освтить какъ мннія К. Д. Ушинскаго, такъ и мысль Н. . Щербины.

Не говоря о томъ, что ни одинъ изъ нашихъ историческихъ трудовъ не объяснилъ намъ правильно (фактически) русской народности, а по большей части подводили ее подъ заране составленныя теоріи, не говоря о томъ, что это понятіе, уловленное хотя бы очень немногими въ прошедшемъ, не можетъ во всемъ соотвтствовать настоящему времени,— мы не видимъ никакой надобности вдаваться въ историческія изслдованія только для того, чтобы написать элементарную книгу для народа, уже и потому, что все скроенное по отвлеченной, теоретической мрк рдко гармонируетъ съ духомъ народа, не иметъ задатковъ свободнаго творчества, а лишенное жизни, оно, безъ всякаго сомннія, не можетъ войти въ жизнь и сдлаться настольною книгою, отвтомъ на вс вопросы, задаваемые народу его бытомъ. Если мы ратуемъ противъ теорій, вычитанныхъ изъ книгъ, вооружаемся противъ всевозможныхъ заимствованій, то какое же право имемъ мы вносить подобный методъ въ составленіе книгъ для народа или въ идею школы, образующей для него воспитателей? какое право имемъ мы обусловливать современную намъ жизнь византійскимъ давнопрошедшимъ, тмъ боле, что въ этомъ давнопрошедшемъ нтъ никакихъ для насъ живыхъ задатковъ на самодятельность?

Мысль человческая рождается только отъ столкновенія человка съ фактомъ. При всей даже нетерпимости новыхъ воззрній, для свтлой идеи всегда найдется средство проникнуть въ воззрнія массы. Она въ первый разъ можетъ быть высказана въ дружеской бесд, съ прибавленіемъ слова: ‘мн кажется….’, на что можетъ явиться отвтъ въ род увщанія забыть и не думать о сказанномъ. Потомъ перейдетъ къ другой личности во время дружескихъ же изліяній, въ вид сообщенія чужаго мннія, гд уже встртится отвтъ: ‘а можетъ быть!’ и т. д. будетъ переходить съ различными смягченіями въ отвтахъ слушающихъ. Свтлая идея по своей жизненности, повторяемъ, не можетъ пропасть. А нельзя сказать, чтобы въ прожитомъ Русью времени посл сближенія съ Византіею принятіемъ христіанской вры — не было случая народиться относительно-новымъ идеямъ. Возьмемъ хотя одинъ источникъ новыхъ идей, военныя столкновенія. Уже и они одни познакомили насъ со многимъ. Вс битвы, а главное — походы въ чужія земли не могли остаться безслдными для русскаго народа, не могли не внести относительно-новыхъ обычаевъ, боле разумныхъ, чмъ утвердившіеся. Удльные походы, нашествіе Батыя, рабство подъ владычествомъ татаръ, борьба съ монголами, битва куликовская, вторженіе Литвы, памятный 1612 годъ, экспедиціи въ Турцію, Персію, на Кавказъ, въ Польшу, въ Швейцарію, въ Италію, въ Венгрію, знаменитая борьба съ французами въ 1812 и 1853 годахъ,— все это эпохи и столкновенія, гд неминуемо должно было измниться многое въ народномъ кругозор.

Освоившись за предлами отчизны съ совершенно другою жизнію и встртивши много сперва страннаго, а потомъ признаннаго дльнымъ, всякій солдатъ при всей своей, предположимъ даже, фаталистической любви къ родин, при всей ограниченной способности осмыслять встрченное, не могъ не принести домой запасъ боле свжихъ живительныхъ взглядовъ. Положимъ, что худо развитый умъ не способенъ прямо сдлать выводъ изъ видннаго и случившагося, положимъ, что солдатъ не обладаетъ тою догадливостью и смтливостью, которою мы такъ привыкли надлять русскаго крестьянина, ‘не испорченнаго цивилизаціей фабрикъ и городовъ’, положимъ, наконецъ, что на долю солдата, или прежняго воина, приходилась для наблюденій самая незначительная часть времени, занятаго, если не боями, то отдыхомъ, или чисткою аммуниціи, и тогда мы можемъ точно такъ же согласиться, что въ его голов осталось довольно новаго для своихъ земляковъ. Никто не станетъ спорить, что это положенія весьма возможныя, у такого неразвитаго человка не столько складывается выводъ, какъ запечатлвается фактъ. Всякій возвратившійся изъ чужой страны легко припоминаетъ при разговор малйшіе случаи и явленія прошедшей жизни и здсь на свобод, гд все проникнуто не столько удивленіемъ, сколько критикою надъ обычаями и жизнью чужаго народа, безъ всякаго труда длаются весьма простыя, поразительно врныя заключенія изъ сравненій своего съ иноплеменнымъ. Прирожденное любопытство слишкомъ важное орудіе въ человческомъ совершенствованіи. И при всей малочисленности бывшихъ за границею, распространеніе слуховъ не трудно,— можетъ быть въ ущербъ истин, но отнюдь не въ ущербъ любознательности. Разсказы о народ, недавно еще враждебномъ, не могутъ остаться недйствительными: встрченные сперва съ насмшкой, они неминуемо западутъ не въ одну голову, и обыкновенный вопросъ: ‘а можетъ эвто и лучше?!…’ — не дастъ покою ни одной размышляющей голов. А такихъ головъ всегда не мало. И вдь были, кром военныхъ столкновеній, и другіе пути новымъ понятіямъ къ намъ. Мы не можемъ исторически прослдить хода развитія новыхъ взглядовъ, по можемъ видть ихъ широкія послдствія. Странно бы утверждать, что на исправленіе церковныхъ книгъ Никономъ, а равно на протестъ со стороны Никиты Пустосвята и Аввакума не дйствовали споры кіевскихъ ученыхъ съ католиками о преимуществахъ вры, или что на дружины Стеньки Разина и Пугачева не имло вліянія козачество, съ его понятіями о свобод и нетерпимостью современной ему городской жизни, не всегда безопасной для мирнаго, честнаго гражданина.

Но кром вншнихъ столкновеній, на воззрніе народа можетъ дйствовать и самая внутренняя обстановка, самая его жизнь. Реформы Годунова, или Петра I ее остались безслдными для русской народности. Знаменіе на неб наводитъ его на Мысль о невдніи имъ природы, взяточничество — къ убжденію о необходимости правды, такъ чтобъ ‘брату не дружить, ворогу не мстить’, голодъ — ‘ къ мысли о необходимости запасныхъ магазиновъ и т. д. и т. д. Самый обыденный, частный случай можетъ послужить къ общей суматох, ложный слухъ о мнимыхъ пророческихъ словахъ можетъ повергнуть въ уныніе цлое государство. Разсматривая вс эти явленія, мы можемъ только сказать одно: вліяніе ихъ сдлалось замтнымъ значительно позже времени столкновенія различныхъ понятій русскихъ съ понятіями народовъ, окружающихъ насъ или новыми фактами внутренней жизни. И это точно такъ, какъ творится многое въ мір не валовыми переворотами, а микроскопической работой инфузорій. И пусть историкъ сидитъ съ микроскопомъ, слдитъ за каждымъ шагомъ каждой малйшей идеи, занимавшей въ прошедшемъ извстное поколніе, не упуская изъ виду общаго, пусть онъ укажетъ намъ законы дятельности нашего народа и судьбы его до настоящаго времени въ художнически-рельефной картин, гд бы виднлось все въ мелочахъ и одно въ общемъ.

Но, къ несчастію, время окончанія этого труда слишкомъ далеко, а намъ нужно писать книги теперь. У насъ только начинается разработка исторіи русскаго народа, только проявилось сознаніе, что важне знать физическія бдствія и примты, заставляющія бояться и страдать народъ, и памятники выраженія его мыслительности, чмъ голые факты жизни князей и дневникъ ихъ происшествій, замчательный только разв для нихъ-же. Передъ нами — факты, еще необобщенные,— а если и осмысленные, то не выступающіе и не сложившіеся въ одну общую картину. Составителю книги для народа они повидимому могутъ служить наставленіемъ и поученіемъ, чего онъ долженъ избгать въ своей работ и что, напротивъ, долженъ вносить въ свой трудъ, чтобъ сдлать его національнымъ. Чего же кажется лучше? Но здсь есть немаленькая точка.

Разбирая художественныя произведенія, литераторы у насъ, судятъ или на основаніи образности, или по отношенію формы къ иде, или по живучести и современности, царящей въ художническомъ сознаніи идеи. Но ни одинъ изъ этихъ методовъ по большой части не употребляется читателями. Для нихъ есть, совершенно другая мрка, безсознательная, гд главное впечатлніе,— это, если такъ можно выразиться — жизненность произведенія, охватывающая чувства въ первыя ріивуты, когда еще не было времени сдлать анализъ причинъ этого дйствія. Оттого часто то, что такъ восхищаетъ односторонняго рецензента, обязаннаго коротко высказать свое сужденіе о новомъ литературномъ явленіи, является для читателя однимъ реторичискимъ упражненіемъ, и, безъ сомннія, наоборотъ, на что негодуетъ критикъ, часто прельщаетъ читателя. Такъ напр. возьмите многія сцены у Островскаго,— они вамъ покажутся въ пьес лишнимъ балластомъ, если вы заботитесь о форм, но прочтите ихъ безъ цли критиковать по вашей мрк, и они поразятъ васъ своею правдою, своимъ неподражаемымъ сходствомъ съ дйствительностію.— Вы, вроятью, знаете очеркъ Успенскаго, посщеніе дьяконницы дьяконницею въ ‘Лтній день’, — что жь здсь необыкновеннаго? и будто стоило писать и еще печатать это?! А вглядитесь въ эти лица, въ ихъ мысли, въ ихъ способъ выраженія, въ ихъ бытъ… вы поймете, что при всей обыденности въ этой, повидимому, ничмъ не отличающейся картин — есть какой-то особенный оттнокъ, особенный моментъ, уловить которые въ жизни, не нарушая ея правды и гармоніи, совершенно не легко и не Всякому подъ силу — Разговоры ученаго Берсеньева и художника-артиста Шубина полу-лежащихъ, на трав слишкомъ обыкновенны. Ихъ въ повсти не вызвала главная идея,— они бесдуютъ себ безъ всякихъ натяжекъ, такъ, какъ, всегда говорятъ. И оттого они являются передъ нами живыми,— намъ знакомъ и ученый, и художникъ. Прочтите прекрасные сцены въ ‘Обломов’, просмотрите, хоть для примра, сцены, гд являются Захаръ-мужъ и Захаръ-лакей, гд описывается настоящая Ольга ильинская, баронъ, жена Обломова, выборгскіе чиновники,— и сравните ихъ съ другими сценами, боле важными, въ томъ же роман, тогда вы почувствуете все преимущество первыхъ надъ послдними, все преимущество свободнаго творчества надъ отвлеченностію, призрачною выдумкою. Обломовъ съ Ольгою въ саду поздно вечеромъ… Ольг душно, страшно… Романистъ хочетъ сказать что-то, а у него выходитъ ничто, потому что нельзя признать смсь совершенно не гармонирующуюся, расположенную и обставленную далеко неестественно — дйствительностію… Ршительный разговоръ Штольца съ тою же Ольгою — является въ роман объясненіемъ прежде бывшаго, и сама Ольга выступаетъ далеко не въ томъ свт, въ которомъ авторъ старается ее везд выставить. Слишкомъ важное мсто, по мннію романиста, требовало много отдлки и колориту, и онъ ихъ придалъ этому эпизоду боле, нежели въ дйствительности, а создавая эту сцену, онъ не могъ думать, что творитъ дисгармоническій эпизодъ въ прекрасномъ роман. Анализъ распространился слишкомъ далеко и неумстно. Отдльныя мелкія черты поглотили все вниманіе автора и его кругозоръ разъединился въ ущербъ истин… А кто же скажетъ, что у Гончарова не хватитъ силы создать лучшее и что онъ уступаетъ хотя бы Успенскому въ врности пониманія жизни? Вся бда здсь отъ увлеченія спеціалиста-художника, отъ нарушенія границъ проявленія жизни.

Посл этого кажется понятно, какъ создается сродное какому нибудь кружку или цлой націи. Ни Островскій, ни Тургеновъ, ни Гончаровъ, ни Успенскій, ни кто нибудь другой не изъ реторической школы не задаютъ себ задачи, прежде чмъ писать задуманную повсть, выучить психологію и различныя душевныя и духовныя науки. Они не раздляютъ предварительно своихъ героевъ на темпераменты, не приписываютъ каждому качествъ, принадлежащихъ по книг извстному, избранному для героя, темпераменту, не начинаютъ слпливать по теоріи мозаичнаго человчка, и но посл подобныхъ безсмысленныхъ трудовъ, начинаютъ подбирать интересные случаи и анекдоты, чтобы ‘составить повсть для публики’.

Посл всего нами сказаннаго о живомъ элемент въ книг вообще, ясно, что заставляетъ насъ сомнваться въ пригодности какъ проэктируемыхъ г. Ушинскимъ интернатовъ, такъ и вообще учительскихъ семинарій, способныхъ у насъ быть органами невжественнаго фанатизма и своеволія. Но г. Ушинскій иметъ свои особенные доводы въ пользу интернатовъ.

Отъ учителя народной школы авторъ требуетъ жизни ‘простой, даже суровой и бдной, безъ свтскихъ (то есть вообще мірскихъ, гд же учителю народной школы попасть теперь въ такъ называемый beau monde?) развлеченій, жизни съ природой, строгой, аккуратной, честной и въ высшей степени дятельной’. ‘Понятно, прибавляетъ авторъ: что только въ закрытомъ заведеніи можно имть сильное вліяніе на образованіе привычекъ (привычка, мало того, что недостойна мыслящаго человка, очень легко замняется другою привычкой,— что необходимо прямое слдствіе ‘сильнаго вліянія’, всегда противнаго побужденіямъ питомца, а слдовательно и его самой природ) къ такой (вышеобъясненной) жизни и кром того узнать нравственныя качества будущаго учителя’ (стр. 124).

Г. Ушинскій здсь былъ бы неопровержимъ въ доказательствахъ пригодности интерната, если бы его требованія были разумны. Только въ интернат можно устроить любую атмосферу, по вдь въ теплицахъ не растутъ растенія въ полной своей сил и красот. Забавно стремленіе вселить привычку, но еще странне возможность узнать нравственныя качества питомца,— говоримъ о томъ, что это едва ли возможно при ‘сильномъ’ вліяніи, никогда не располагающемъ къ открытому образу дйствій, а по отдльнымъ, врасплохъ узнаннымъ, случаямъ не добьешься никакого результата врнаго и безпристрастнаго. Но, положимъ, узнали,— что же дальше? Начнется сильное вліяніе учителя, начнется еще сильнйшее вліяніе природы и склонностей, начнется путь тайкомъ и т. д. Положимъ, часть привычекъ уничтожится, пока питомецъ въ интернат. А качества будущаго народнаго учителя, хотя и узнаются, и предугадаются, да что съ этими качествами будетъ тогда, когда власть учителя семинаріи минется для бывшаго практиканта? Зачмъ же узнавать-то ихъ? Полноте, г. Ушинскій, къ чему въ вашей семинаріи заботиться о будущихъ качествахъ?— вдь что, несмотря на интернатную атмосферу, ярко выдается въ питомц, того не уничтожить никакому интернату,— о будущемъ такихъ господъ вамъ нечего заботиться: они погибнутъ въ вашихъ глазахъ, но можетъ быть отыщутъ боле свтлый для себя путь, а большинство питомцевъ учительской семинаріи — вотъ кто достойны вниманія и сожалнія о ихъ фабрикаціи по вашимъ правиламъ.

Этимъ не кончились аргументы г. Ушинскаго. Выборъ хорошаго кружка для будущаго учителя народной школы, по его мннію, возможенъ только въ интернат.

Выборъ кружка воспитателемъ для питомца! Что же питомецъ-то — индивидуальная ли личность, или просто безчувственная машина, которую положатъ у пароваго котла — лежитъ, переложатъ въ другое мсто — лежитъ, въ третье — лежитъ и лежитъ? Неужели до того велика власть воспитателя, что онъ можетъ управлять въ питомц ршительно всмъ, даже самыми сокровенными движеніями чувства, антипатіей и симпатіей? Грустно и весьма грустно!

Г. Ушинскій совтуетъ ‘зорко наблюдать не только за тмъ, что учатъ будущіе учителя, но и за тмъ, что они читаютъ и съ какой литературой они знакомятся’. ‘Иная книга, прибавляетъ авторъ: или даже дв-три журнальныя статьи, прочитанныя молодымъ человкомъ 17-ти — 18 лтъ, могутъ навсегда (?) сгубить въ немъ будущаго народнаго учителя’ (то есть идеалъ г. Ушинскаго) (стр. 125). И такой-то человкъ ршается рекомендовать свои идеи въ 1861 г.!I ‘Само собою разумется, еще прибавляетъ авторъ: что одной запретительной системы, ограждающей дятельность еще недостаточно. Всего боле, конечно, должно ожидать отъ того умственнаго и нравственнаго вліянія, которое начальники семинаріи и наставники ея могутъ имть при совмстной жизни съ семинаристами и при безпрестранныхъ съ ними сношеніяхъ. Только въ закрытыхъ заведеніяхъ, образуется тотъ духъ заведенія, который столько же можетъ быть гибеленъ (для живаго человка?), сколько полезенъ’ (для автомата, утратившаго человчество?) А чтобы достичь такихъ блестящихъ результатовъ, г. Ушинскій находитъ нужнымъ только разъ положить основаніе, дале же характеру заведенія ‘невольно будутъ подчиняться вновь вступающіе члены (невольно, безсознательно!! сколько человчности-то въ проэктер!!) Отъ этой первоначальной закваски (замтьте!), продолжаетъ г. Ушинскій: зависитъ весь успхъ семинаріи: характеръ выходящихъ изъ нея дятелей, а чрезъ нихъ характеръ народнаго образованія. Вотъ почему, по мннію проэктера, необходимо учредить учительскія семинаріи сначала въ скромныхъ размрахъ, такъ, чтобы можно было надяться совладать съ направленіемъ первыхъ воспитанниковъ и, убдившись вполн въ ихъ направленіи, осторожно и понемногу подбавлять къ нимъ новыя личности. Вотъ почему въ интернатъ семинаріи нельзя принимать всхъ желающихъ, но только по строгому выбору изъ людей, спеціально къ тому подготовленныхъ (кром питомцевъ подобныхъ интернатовъ — въ мір такихъ людей не обртается), по крайней мр на столько, чтобы выразился ихъ характеръ и способности, подающія надежду образовать изъ нихъ хорошихъ дятелей на поприщ народнаго образованія’ (стр. 126). На этомъ же основаніи г. Ушинскій находитъ за лучшее не основывать учительскихъ семинарій въ большихъ городахъ, но вмст съ тмъ, по его мннію, они должны находиться неподалеку отъ центровъ образованія.

Возражать на такія мннія — не боле, какъ терять время и мсто, но нельзя не замтить, что г. Ушинскій вноситъ въ свой проэктъ всякое дисгармоническое обыкновеніе, точно у него въ нелпостяхъ большой недостатокъ. Что можетъ сильне парализировать разумность и безпристрастіе отношеній двухъ сошедшихся личностей, какъ не внушенное раньше предубжденіе видть въ другомъ человка, далеко неспособнаго къ добросовстному исполненію извстныхъ условій, связывающихъ эти дв личности? что гибительне дйствуютъ на энергію человка, какъ не встрченное имъ недовріе къ его силамъ и способностямъ? И авторъ, не задумываясь, прежде всего требуетъ испытаній характера и способностей поступающаго въ учительскую семинарію молодаго человка, точно онъ вритъ въ возможность узнать умственныя и душевныя качества человка по какимъ нибудь вншнимъ, часто случайнымъ, отвтамъ или узнаннымъ фактамъ! Не означаетъ ли это недовріе воспитателя къ желающему учиться — одно безсиліе его педагогической мудрости, безжизненность и отвлеченность его требованій, которыя самъ воспитатель сознаетъ не для всхъ дйствительными и разумными, въ силу чего требуетъ для своей практики (а не для воспитанія другихъ) людей надломленныхъ, которымъ уже сродны его ненормальные методы?

Мы изложили вс причины необходимости учрежденія учительскихъ семинарій интернатами, мы показали всю несостоятельность и ложность мнній г. Ушинскаго о образованіи народа, по развязка была все-таки впереди,— мы теперь дошли и до нее. Прочитывая изложенныя нами мысли, читатель, вроятно, не разъ задавалъ себ вопросъ: ‘кто же будетъ тамъ воспитываться? и какой отецъ ршится отдать своего сына на такую губительную фабрику?’ Да, любезный читатель, ‘какой отецъ ршится?’ Но вдь это мы съ тобой, мы, наивные люди, задаемъ себ такой вопросъ, а г. Ушинскій пошелъ далеко впередъ насъ. Если онъ ршился, во что бы то ни стало, ‘закрпить’ за разъ попавшими въ учительскую семинарію званіе народнаго учителя, то вдь это онъ длалъ не даромъ,— онъ чувствовалъ, что надо дйствовать не въ дух австрійской политики Шмерлинга, а рубить по-спартански, съ плеча, нужно забыть всякую совсть и не ждать добровольной отдачи отцами своихъ дтей въ его теплицы, а безъ всякаго посторонняго вліянія родныхъ питомцевъ, безъ всякой жалости забирать въ проэктируемыя учительскія семинаріи — сиротъ!!.. ‘Въ настоящее время,’ говоритъ онъ: ‘Россія ни въ чемъ столько не нуждается, какъ въ народныхъ учителяхъ. Какое лучше назначеніе можно избрать для сироты, обязаннаго всмъ своимъ воспитаніемъ правительству, какъ не назначеніе народнаго учителя’ (стр. 127—128). Конечно, отчего же сирот не быть народнымъ учителемъ, но какъ г. Ушинскій ршился свою-то теорію воспитанія примнять къ несчастнымъ, беззащитнымъ питомцамъ? что тутъ за толки о нравственности, о религіи, о православіи, когда самъ г. Ушинскій не понимаетъ смысла ни одного изъ этихъ понятій, когда онъ изъ людей хочетъ длать квашню, съ разными заквасками, съ разными безчеловчными состояніями?

Мы не ршаемся дале слдить за проэктомъ учительскихъ семинарій, не будемъ описывать мннія г. Ушинскаго,— довольно того состоянія, которое мы заставили терпть и себя, и читателя. Для насъ кажется дломъ гораздо важнйшимъ дать, хотя самое поверхностное, понятіе о русскихъ сиротскихъ учебныхъ заведеніяхъ, чтобы читатель могъ понять, на сколько метко съумлъударить г. Ушинскій, для осуществленія своихъ идей и вмст съ тмъ, на сколько неврно позволилъ онъ себ исказить истину однимъ своимъ вопросомъ: ‘какое лучшее назначеніе можно избрать для сироты, обязаннаго своимъ воспитаніемъ правительству, какъ не назначеніе народнаго учителя?’

Г. Ушинскій выбираетъ мужское сиротское заведеніе, обширное и богатое средствами, которое находилось бы невдалек отъ одной изъ столицъ и могло учредить учительскую семинарію ‘безъ новыхъ издержекъ для правительства’. Такимъ сиротскимъ заведеніемъ можетъ явиться главнйше — одинъ гатчинскій николаевскій институтъ, лежащій за сорокъ дв версты отъ С. Петербурга, гд не такъ давно самъ К. Д. Ушинскій былъ инспекторомъ вслдъ за П. С. Гурьевымъ (написавшимъ ‘Очеркъ исторіи’ этого заведенія, откуда мы будемъ приводить факты), а слдовательно мало-мальски знакомъ съ устройствомъ гатчинскаго института. фраза ‘безъ новыхъ издержекъ’ заставила невольно подумать автора о возможности (а пожалуй и надяться наврно) осуществленія его ‘Проэкта’. Но пусть сами факты ршатъ, кому и на сколько обязаны сироты, воспитывающіеся вообще подъ вдомствомъ опекунскаго совта, своимъ воспитаніемъ и на сколько поэтому они могутъ быть назначаемы по желаніямъ какихъ нибудь гг. Ушинскихъ.

Ныншній гатчинскій сиротскій институтъ {Гатчинскій сиротскій институтъ можетъ служить синонимомъ другихъ сиротскихъ заведеній. Мы его выбрали только потому, что у насъ есть исторія этого заведенія и намъ оно боле другихъ извстно.} основанъ Государынею императрицею Маріею еодоровною 22 мая 1803 года и сначала назывался гатчинскимъ сельскимъ воспитательнымъ домомъ. Цль его была дать первоначальное образованіе несчастно-рожденнымъ сиротамъ обоего пола въ дух чисто-ремесленномъ и оградить ихъ въ нжныхъ лтахъ дтства отъ всего грубаго и порочнаго. По достиженіи дтьми десятилтняго возраста, предполагалось размщать ихъ частію по вольнымъ мастерамъ, частію въ александровскую мануфактуру, а лучшихъ переводить въ с.-петербургскій воспитательный домъ для дальнйшаго образованія. Какъ видите, первоначальная его цль не имла въ себ, по отношенію къ времени, никакихъ правительственныхъ видовъ, а потому и была установлена не правительствомъ, а Государыней императрицей Маріей еодоровной, какъ благотворительное заведеніе, что, конечно, не одно и то же. Потребовались на постройки деньги,— он не были выданы изъ государственнаго казначейства, а повелно было рескриптомъ на имя гофмаршала Степана Сергевича Ланскаго, отъ 28 іюня 1802 года,— взять изъ остатковъ 1802года въ Гатчин экономическихъ и жалованныхъ суммъ — 13,269 р. 33 к., а остальные 21,000 рублей, говорилось въ рескрипт: ‘имете вы получить слдующимъ образомъ: въ сентябр мсяц сего 18,02 г., въ январ и ма мсяцахъ будущаго года, т. е. каждую треть, по дв тысячи рублей изъ карманныхъ Моихъ денегъ и по пяти тысячъ изъ суммы на экстраординарные Мои расходы опредленной’. Вся штатная сумма сперва была опредлена въ 39,592 р. 16 к. асс., потомъ — въ 46,926 р. 66 ¹/₂ к., въ 1811 г. она простиралась уже до 94,900 р. асс., а въ 1817 г. достигла до 127,457 р. 59 ³/₄ к.

Г. Ушинскій говоритъ, что если ‘богатое мужское сиротское заведеніе’, т. е. гатчинскій институтъ? направить къ образованію народныхъ учителей, то учителя народныхъ школъ явятся ‘безъ лишнихъ издержекъ для правительства’, мы ршаемся доказать превратность мнній г. Ушинскаго, чтобы другіе, незнакомые хорошо съ средствами этого заведенія, не знали въ ошибку, повривъ бездоказательнымъ словамъ бывшаго инспектора гатчинскаго института. Правда, гатчинскій институтъ обладаетъ гораздо значительнйшими средствами, нежели большая часть русскихъ казенно-учебныхъ заведеній, но изъ этого еще ничего нельзя вывести, нельзя сказать, что при новомъ его направленіи, получатся даромъ народные учителя. Въ самомъ дл, посмотримъ, съ одной стороны, чмъ обладаетъ это ‘богатое, обширное сиротское заведеніе’, и съ другой — что долженъ получать будущій народный учитель, чтобы дйствительно онъ былъ производителемъ добросовстнымъ, плодотворнымъ и, въ самомъ дл, полезнымъ дятелемъ. Изложимъ сперва средства гатчинскаго института возможно полно и добросовстно.

Для обезпеченія постояннаго существованія института, изъ общихъ доходовъ воспитательнаго дома отдленъ особый капиталъ въ 4,770,770 р. 33 ¹/₄ к. и билетъ сохранной казны на эту сумму выданъ институту, кром другаго билета государственной коммиссіи погашенія долговъ въ 33,000 руб. Штатная сумма (при П. Гурьев1853 г.), кром особыхъ ассигнованій и платы за пансіонеровъ, равняется 192,810 р. 80 к., но сумма издержекъ, какъ можно видть изъ прилагаемой таблицы {Для желающихъ прослдить возрастаніе числа воспитывавшихся въ гатчинскомъ институт, служившихъ чиновниковъ, служителей, а равно израсходованныхъ суммъ, помщаемъ вдомость въ сокращеніи:

	Число вос питанниковъ.	Число служившихъ.	Число нижнихъ служителей.	Израсходованныя суммы.
Въ 1822 году	490	86	79	62,912 руб. 3 коп.
— 1825 —	484	99	85	70,486 — 60 —
— 1827 —	570	95	85	82,241 — 74 —
— 1830 —	691	127	92	93,747 — 30 —
— 1832 —	662	132	93	103,839 — 95 —
— 1834 —	720	141	93	120,166 — 49 —
— 1835 —	409	101	90	118,261 — 19 —
— 1838 —	530	111	93	117,481 — 2 —
— 1840 —	532	97	103	183,840 — 8 —
— 1841 —	527	101	113	206,766 — 66 —
— 1843 —	558	102	113	219,684 — 51 —
— 1844 —	537	103	128	204,999 — 34 —
— 1847 —	552	105	128	234,038 — 83 —
— 1848 —	531	104	128	231,013 — 74 —
— 1850 —	601	101	137	233,250 — 91 —
— 1851 —	587	112	137	231,561 — 8 —
— 1852 —	627	120	147	234,093 — 53 —

}, доходитъ иногда до 234,095 р. 53 к.— 253,250 р. 91 ³/₄ к. Нкоторымъ эти цифры могутъ показаться небольшими, но заглянувши въ таблицу можно признать ихъ относительно огромными. Мы видимъ, напримръ, что на одного служащаго чиновника приходится по 5 воспитанниковъ съ дробью (1851, 52 г.), или даже четыре (1855 г.), а на одного служителя — по большей части по четыре. Конечно, такія отношенія еще ничего не значатъ {За врность этихъ выводовъ мы не можемъ даже ручаться: въ числахъ воспитанниковъ замшено отдленіе малолтной школы и вольноприходящіе. Дале мы будемъ брать для своихъ выкладокъ число 510, взятое съ такой же цлью П. Гурьевымъ, по всей вроятности, соотвтствующее 1853 году.}: гораздо ясне опредлится богатство суммъ, если мы ихъ разложимъ по предметамъ удовлетворенія институтскимъ потребностямъ. Такъ мы видимъ, что на пищу 510 воспитанниковъ, находящихся въ классахъ (школа малолтнихъ дтей существуетъ по особеннымъ правиламъ) издержано: полагая въ день на каждаго по 14 к., въ годъ 51 р. 10 к., на всхъ — 26,061 р., на одежду: на каждаго по 48 р., въ годъ — 24,480 р. Прибавляя сюда содержаніе малолтней школы (на пищу 9,429 р. 60 к. и на одежду 1,875 р., а всего 11,304 р. 60 к.), получимъ итог расхода на питомцевъ — 61,845 р. 60к. На жалованье должностнымъ лицамъ {Должностныхъ лицъ при П. Гурьев полагалось: директоръ, инспекторъ, при немъ помощникъ, три старшихъ надзирателя, двадцать шесть классныхъ надзирателей (если считать ихъ дежурство необходимымъ по 5 человкъ въ день, то очередь каждаго будетъ черезъ 5 дней въ шестой!!), смотритель за учебными пособіями, правитель длъ, при немъ помощникъ, бухгалтеръ, при немъ помощникъ, казначей, архитекторъ, полиціймейстеръ, восемь писарей, коммиссаръ при плать и бль, кастелянша съ помощницей, священникъ, дьяконъ, дьячекъ, тридцать одинъ учитель, два старшихъ врача, старшій фельдшеръ, четыре младшихъ фельдшера, аптекарь (при городовой госпитальной аптек?— замтьте!), два аптекарскіе ученика (тамъ же) надзиратель и надзирательница (за больными), зубной врачъ, временно-назжающій (вотъ какой еще!), учитель при малолтной школ, при немъ помощникъ и надзирательница (а дамы, содержащія малолтнихъ дтей? сколько ихъ? отчего не поименованы въ общемъ числ? ихъ вдь никакъ не мене десяти!)

А всего сто три!!} — 78,515 р. 50 к., нижнимъ служителямъ (которыхъ 210 на 510 воспитанниковъ!) — 16,695 р., а всего служащимъ — 95,210 р. 50к. Учебная часть стоитъ институту — 35,000 р., а всего 202,056 р. 10 к. А напримръ, въ 1850 г. кром этой суммы было еще издержано 51,194 р. 81 ³/₄ к., вроятно на постройки и т. п. {Эти остаточныя суммы, вроятно, идутъ на блье, полагающееся къ перемнамъ каждый годъ: такъ по таблиц приложенной П. Гурьевымъ видно, что каждому воспитаннику каждый годъ полагается: рубахъ — 3, нижняго блья — 3, платковъ — 3, носковъ 6 (паръ), простыня — 1, наволочка — 1 и т. д. Интересно, что все это носитъ клейма института (‘Г. Е И.’ и годъ). Не пріобртаются ли клейма заднимъ числомъ, или не ведется ли счета въ годахъ особеннымъ способомъ? Спрашиваемъ потому, что по клеймамъ нельзя поврить словамъ бывшаго инспектора: между годомъ носки блья и клеймомъ — бываетъ разница отъ 4 до 13 лтъ. А что блье не всегда цло — это ясно, хорошо бы, если бы его носило начальство, а то воспитанники, а вдь кому неизвстно, что молодость небережлива?}. Желающіе имть выкладки институтской щедрости могутъ сдлать ихъ сами. Во всякомъ случа, изъ приведеннаго нами видно, что всякому служащему чиновнику приходится круглымъ числомъ но 770 р. въ годъ, выводъ, сравнительно съ другими учебными заведеніями — богатый.

Кром того, институтъ въ самыхъ учебныхъ пособіяхъ не можетъ нуждаться. Приводимъ сравнительную таблицу классическимъ пособіямъ, имвшимся въ гатчинскомъ сиротскомъ институт въ годы: 1841, 1847 и 1853:

	1841	1847	1853
Библіотека разныхъ сочиненій, томовъ	6,117	6,444	7,157
‘ учебныхъ книгъ, томовъ	7,241	11,988	14,849
Физическій кабинетъ	184	184	257
Собраніе землемрскихъ инструментовъ	21	21	48
Минералогическій кабинетъ	516	516	715
Гербарій с.-петербургской флоры	‘	‘	210 (?)
Нумизматическое собраніе	2,916	2,916	2,916
Собраніе разнаго рода рисунковъ	343	658	782
Гипсовыхъ головъ	‘	10	10
Собраніе стереометрическихъ моделей	145	145	145
Глобусовъ	3	4	10
Географическихъ картъ	180	123	120
Лабораторія, приборовъ для химіи	‘	‘	109 (?)
Гимнастическихъ снарядовъ	138	121	207
Музыкальныхъ инструментовъ	28	69	56
Зоологическій кабинетъ (*)	‘	‘	123
Рисунковъ, таблицъ и географическихъ картъ, а также бюстовъ, размщенныхъ по стнамъ рекреаціонныхъ залъ	‘	‘	235 (**)

(*) Мы не знаемъ, что г. Гурьевъ называетъ ‘зоологическимъ кабинетомъ’. Не нужно ли подъ этимъ громкимъ названіемъ подразумевать ‘шкапъ’ (впрочемъ, довольно обширный) съ чучелами птицъ и нсколькихъ маленькихъ животныхъ?

(**) Съ оставленіемъ г. Гурьевымъ должности инспектора института, при г. Ушинскомъ, автор разбираемыхъ статей, значительна’ часть всего этого была перенесена изъ рекреаціонныхъ залъ въ кладовыя, зачмъ?— преданіе умалчиваетъ. При П. С. Гурьев воспитанники могли пользоваться книгами изъ ‘библіотеки разныхъ сочиненій’ — съ его же отставкой эта библіотека, вроятно, начала приводиться въ порядокъ, при чемъ неудобно выдавать книги воспитанникамъ, и выдача производилась только наставникамъ (вроятно въ силу правила, что ‘одна или дв статьи могутъ сгубить’ и т. д.). Мы знаемъ достоврно, что этотъ порядокъ существовалъ съ 1854 до 18#9—i860 годовъ. Что же значатъ богатства учебнаго заведенія, когда на нихъ наложилъ свою печать какой нибудь Скаронъ, или Плюшкинъ въ вид инспектора-педагога?

Познакомившись со средствами гатчинскаго института, взглянемъ на его внутреннее состояніе. Г. Гурьевъ въ своемъ ‘очерк’ сообщаетъ, что существовало мнніе, отрицавшее разумность воспитанія сиротъ а несчастно-рожденныхъ’, а далеко ли отсюда до отрицанія вообще раціональности образованія сиротъ, извстныхъ какъ дтей бдныхъ чиновниковъ? Кром этого есть еще немаловажная причина ничмъ невыдающейся педагогической дятельности гатчинскаго института, и эта причина именно важна для насъ. Всякому извстна среда, окружающая ребенка, сына бднаго чиновника, всякому извстна горестная повсть малютки-сироты изъ этой сферы. Много онъ перенесъ, много пережилъ, а самъ онъ еще маленькое дитя. Но вотъ онъ въ сиротскомъ заведеніи.

‘Дти этого рода, говоритъ П. Гурьевъ: всего боле нуждались ‘въ любви, отъ недостатка которой они и постоянно чувствовали пустоту въ сердц, но въ любви-то имъ боле всего и отказывали т, которые такъ торжественно обязывались въ ней, когда имъ нужно было получить мсто около сиротъ. При воспитаніи этихъ дтей, постоянно жаловались на ихъ непохвальныя свойства: непризнательность, зависть, подъ-часъ излишнее угодничество и ласкательство, иногда — на отчужденность отъ всего ихъ окружавшаго. ‘Но имъ вошло въ привычку быть непризнательными, потому что ‘они знали, что ихъ никто и никогда не любилъ, они были завистливы, убжденные, что имъ, по особенности ихъ положенія между людьми, никогда нельзя сравниться съ другими, они были излишне подъ-часъ угодливы и ласкательны, чтобъ выманить, что нибудь отъ другихъ, такъ какъ никогда и ничего своего не имли, они ‘чуждались людей, потому что мало на кого надялись. (Это могло происходить даже безсознательно, но, конечно, боле или мене въ силу причинъ, излагаемыхъ г. Гурьевымъ). ‘Но коренная причина всего этого — только въ отсутствіи любви. Мы, продолжаетъ П. Гурьевъ: имли много случаевъ удостовриться, какъ измнялись эти самыя дти, когда они убждались въ любви къ себ ко’то нибудь. Такая неестественность ихъ положенія доказывается еще тмъ, что несчастно-рожденные сироты обыкновенно очень ‘скоро вступали въ браки по окончаніи своего воспитанія, когда только-что успвали получить какое либо мсто по служб. Замчено также, что они обыкновенно очень сильно любятъ своихъ собственныхъ дтей, какъ будто сама природа торопитъ ихъ выполнить поскоре неестественную для человка пустоту сердца: пріобщиться, во что бы то ни стало, къ какому либо семейству, чаще всего безъ надлежащаго разбора, отсюда и преждевременные, нердко печальные браки. Конечно, такое стремленіе охуждали, но не обращали вниманія на источникъ, изъ котораго оно происходило, хотя этотъ источникъ, самъ по себ, былъ столько же естественный, сколько и нравственный. Естественно было въ ихъ положеніи завидовать чужому семейному счастію, отъ котораго они ‘были такъ далеко, но прелесть котораго такъ сильно ихъ влекла къ себ. Потому что, по словамъ Ц. Гурьева: тхъ условій, какими довольствуется всякое другое замкнутое учебное заведеніе, недостаточно для успха воспитательныхъ домовъ. Здсь нужны воспитатели съ величайшимъ самоотверженіемъ {Г. Гурьевъ смотритъ относительно, немудрено, что при жесткости нашего воспитанія — любовь къ питомцу покажется высшею добродтелью.}. Если исторія воспитательныхъ домовъ и представляетъ иногда такихъ чудныхъ самоотвержцевъ, то что значила ихъ дятельность въ толп прочихъ приставниковъ, которыми они были окружены? Можетъ быть на это ‘возразятъ намъ, что невозможное въ прежнія времена, когда дйствительно трудно было пріискивать въ воспитатели людей образованныхъ, вполн понимавшихъ свое призваніе, осуществилось бы теперь, когда просвщеніе разлилось почти повсемстно и нтъ недостатка въ образованныхъ наставникахъ. Но, да позволено намъ въ томъ усомниться, и сверхъ того мы имемъ неоспоримый фактъ, что и въ наше время высшее образованіе питомцевъ было неуспшно (не по самой ли цли, основ воспитанія?), если взять въ соображеніе массу дтей и исключить нсколько счастливыхъ случаевъ, не взирая на то, что въ тхъ средствахъ, какими можетъ владть учебное заведеніе опредленной организаціи, недостатка не было’. (Очеркъ исторіи гатчинскаго института, стр 93—95).

Но отвергнемъ даже это мнніе (конечно, а за fantasie), допустимъ, что въ сиротскомъ заведеніи теперь все ангелы,— а не Миллеры-Красовскіе, не Ушинскіе, что же дальше? Не поправляетъ ли дла проэктъ учительскихъ семинарій, не вноситъ ли онъ живительныхъ началъ въ воспитаніе, отвлеченно, безъ воли г. Ушинскаго? Впрочемъ, прежде, чмъ повторять въ иныхъ словахъ прежде изложенныя мысли проэктера, мы позволимъ себ спросить: что такое сирота? Но вдь это каждому извстно. А если всякому встрчались дти бдныхъ чиновнико-родителей, оставляемыя на произволъ разными тетушками и дядюшками, везд и всегда лишнія, если всякій видлъ страдальческія лица, забитыя и запуганныя, безъ роднаго крова, безъ всякаго имущества, отпечатлнныя точно какимъ-то проклятымъ именемъ ‘сирота’,— отчего же не всякій ршался радоваться ихъ горю и большая часть невольно горевала о ихъ будущемъ? Одно ли лицо, или корпорація беретъ на себя заботу о будущемъ этихъ несчастныхъ, неужели вправ они распоряжаться ими по своей вол, длать изъ нихъ все, что имъ угодно? И за что же? не въ знакъ ли благодянія? А если это благодяніе будетъ для нихъ страшнымъ насиліемъ, гибельнымъ произволомъ? Неужели такой порядокъ вещей можетъ быть терпимъ въ какомъ нибудь человческомъ обществ? О, нтъ! тысячу разъ нтъ! Пользоваться своею властію, издваться надъ безсиліемъ другаго, забывать его беззащитность и въ силу этихъ обстоятельствъ заставлять несчастнаго быть слпымъ орудіемъ своихъ корыстныхъ видовъ,— неужели это нормальность, неужели это то послднее слово, къ которому звала позоветъ насъ наша человческая природа? Неужели могутъ быть терпимы такія вещи и неужели законъ останется глухимъ къ подобной ненормальности?Да, все это можетъ случаться у насъ и… печать… печать проповдуетъ такія вещи!— Въ сиротскомъ заведеніи нужно устроить элементарную школу, чтобы дать хорошую закваску. Что же за отношенія этой школы къ сиротамъ? Элементарная школа, по мннію проэктера, ‘обязана прежде всего узнать своихъ воспитанниковъ и дать каждому изъ нихъ такое первоначальное воспитаніе и образованіе (не одно и тоже! везд гибельный мистическій дуализмъ: сердце и умъ!), какое (образованіе? воспитаніе?) только онъ (сирота) принять можетъ, а потомъ уже она иметъ право классифицировать ихъ по способностямъ и наклонностямъ и давать каждому соотвтствующее назначеніе’ (стр. 139) ‘По способностямъ и наклонностямъ…’ ‘соотвтствующее назначеніе’! Да полноте, наконецъ, г. Ушинскій, что за боги ваши наставники! Вдь хоть немного-то посмотрите на жизнь, или даже почитайте, не только романы (вы имъ не поврите), а біографіи ‘замчательнйшихъ’ лицъ, хотя маленько войдите въ сношеніе съ людомъ не такимъ важнымъ, какъ вы, редакторъ министерскаго журнала, а помельче, да узнайте не одну исторію,— тогда вы увидите, что люди и съ любовью къ питомцамъ, во всякомъ случа лучше проэктируемыхъ вами учителей, и т ошибались и ошибаются постоянно. ‘Вс важнйшія дла элементарной школы, говорите вы: должны ршаться въ общемъ совт всхъ ея воспитателей и наставниковъ, (т. е. одной стороны, причастной къ длу! Впрочемъ, такая штука, по мннію многихъ — либерализмъ!) Въ этомъ же совт должна быть (ого! даже ‘должна быть!’ не законъ ли это?) ршаема (страдательный залогъ!) участь (съ часу на часъ не легче!) каждаго (непремнно ‘каждаго’!) воспитанника (сироты-то!!)’, здсь же должно быть указано воспитаннику его новое назначеніе. А совтъ долженъ находиться ‘подъ непосредственнымъ вліяніемъ’ главнаго начальника семинаріи, а главный начальникъ, прибавимъ мы, долженъ находиться подъ непосредственнымъ вліяніемъ своего начальника и т. д. И на первомъ план выйдутъ начальники, а питомцы сироты… да въ сторону ихъ — дались питомцы, да воспитанники, а вдь они будутъ т же начальники, только въ народныхъ школахъ. Итакъ, виватъ, начальники! Ну, конечно, ‘переводы изъ класса въ классъ, размщеніе дтей по классамъ и параллелямъ должны исключительно зависть отъ начальника элементарной школы и ея совта’, воспитатели ‘ежегодно обязаны представить къ экзамену тхъ дтей, которыя должны оставить элементарную школу. Въ списк воспитанниковъ, представляемыхъ къ экзамену, должна быть подробно изложена исторія воспитанія каждаго и мнніе о каждомъ изъ нихъ, какъ частнаго воспитателя (питомцы живутъ подъ руководствомъ отдльныхъ воспитателей), такъ начальника и совта школы’ (No 3, стр. 192). Потомъ начинается экзаменъ, длаются различныя соображенія, вслдствіе которыхъ, ‘равно какъ и самаго экзамена, вс экзаменованные воспитанники должны быть раздлены на группы: одни изъ воспитанниковъ будутъ размщены въ различныя учебныя заведенія, смотря по ихъ способностямъ и наклонностямъ, другіе — поступятъ въ писарскія школы {Эти писарскія школы удивительно нравятся П. Гурьеву, какъ средство пенитальное для искорененія вреднаго духа.}, или въ обученіе различнымъ ремесламъ, третьи перейдутъ въ высшія училища института’ (стр. 192) Вотъ способность къ фантасмагоріи! Вслдствіе экзамена опредлить способности, размстить по разнымъ отраслямъ занятій и т. д. и т. д.! Нтъ! уже это способны сдлать только Иваны Яковлевичи, да Маруша!— И такія-то мры проповдуются для сиротъ! ‘Да почему же г. Ушинскій обрушился на сиротъ?’ подумаетъ быть можетъ кто нибудь. Э, какой этотъ ‘кто нибудь’ недогадливый! да оттого, что сиротское заведеніе богато, правительство ‘безъ издержекъ’ добудетъ благонамренныхъ народныхъ учителей, а не примись оно за это добываніе, такъ тогда, по мнніямъ Белюстина и Ушинскаго, ‘всякія учителя грамотности’ землю перевернутъ. ‘Да отчего опять-таки за сиротъ? а другіе наши интернаты разв не богаты?’ Э, читатель, да кто же отдастъ-то своихъ сыновей въ лапы различныхъ проэктеровъ! ‘И то правда, замчаетъ снисходительно пессимистъ-‘кто нибудь’. А сиротское заведеніе можетъ удовлетворить требованіямъ г. Ушинскаго? Гд же! Малолтней школы нельзя уничтожить — сироты до десяти лтъ перемрутъ гд нибудь и какъ нибудь, слдовательно, малолтняя школа должна остаться, она хотя будетъ элементарною школою,— потомъ нужна, по мннію г. Ушинскаго — приготовительная учительская школа, дале гимназія при сиротскомъ заведеніи (т. е., правильне, пансіонеры сиротскаго заведенія въ гимназіяхъ министерства народнаго просвщенія, каждому 250 р. въ годъ), и учительская семинарія. Уменьшить количество принимаемыхъ сиротъ ни въ какомъ случа невозможно: напротивъ, оно еще должно увеличиться.

А въ сиротскомъ заведеніи на каждаго воспитанника, разлагая общую сумму 250,000 (мы беремъ изъ приведенныхъ цифръ большую) приходится по 400 (или немного мене) руб. Въ этой сумм, жалованье чиновникамъ и служителямъ, расходы: на постройки, починки, содержаніе больныхъ, на лекарства, на пищу и одежду воспитанниковъ, на закупку классныхъ пособій, гимнастическихъ, музыкальныхъ, для физическаго кабинета и лабораторіи, пожарныхъ и др. снарядовъ, отопленіе и освщеніе и пр. и пр. Нужно замтить, что все это покупается гуртомъ, а по проэкту г. Ушинскаго каждому выдается сумма отдльно, и притомъ меньше отпускаемой теперь. Мы показали, на сколько щедро расточаются суммы, но во всякомъ случа сиротское заведеніе, имя не мене 600—650 воспитанниковъ, обладая такими обширными зданіями, какъ гатчинскій институтъ, можетъ израсходовывать не многимъ мене, если мы не будемъ обольщаться обыкновенною бдностью и скудостью учениковъ нашихъ хотя бы семинарій и не захотимъ, даже изъ подражанія германцамъ, заставлять воспитанниковъ переносить и холодъ, и голодъ, и грязь, и удушливость воздуха,— увлекаясь мнніемъ, что для народнаго учителя нужно привыкнуть къ скудной жизни. Если мы будемъ желать для питомцевъ возможно-полнаго обезпеченія со стороны матеріальной, чтобы они могли удобне заниматься дломъ, тогда, безъ сомннія, можно смло сказать, что, несмотря на огромность цифры содержанія сиротскаго заведенія, при нашей дороговизн наставническихъ, боле другихъ сносныхъ, трудовъ,— проэктъ г. Ушинскаго найдетъ немалое затрудненіе въ исполненіи относительно денежныхъ средствъ. Весьма обольстительна идея пріучить питомца къ бережливости, къ скудости обстановки и т. д., но разв она разумна? Напротивъ, совершенно ложна. Самъ г. Ушинскій сознается, что миссія народнаго учителя весьма важна для государства, а мы даже прибавимъ, Гораздо важне многихъ и многихъ. На какомъ же основаніи прямо осуждать народныхъ учителей на скудость и лишенія? разв не долженъ трудъ вознаграждаться справедливо? Для приведенія въ исполненіе идей автора, для загражденія учителю возможности продолжать свое образованіе,— весьма умстно помстить его даже въ клтку и возить на урокъ подъ присмотромъ… но если отъ учителя требовать добросовстности въ исполненіи своей высокой обязанности, для этого прежде всего сама среда должна отнестись къ нему не съ одними эгоистическими разсчетами на его воловій трудъ, не съ однимъ безучастнымъ, несправедливымъ приговоромъ, а съ взаимнымъ правдивымъ воздаяніемъ за полезное полезнымъ. Тогда только народный учитель не пустится въ противозаконные происки, не пойдетъ окольными путями, а безъ правды, съ однимъ требованіемъ, безъ вознагражденія, мы никуда не будемъ имть хорошихъ учителей народа. Г. Ушинскому захотлось отвергнуть въ этомъ случа права человка, назначеннаго къ миссіи народнаго учителя, захотлось надсмяться надъ человческою природою, разумностью, законностью, какъ надсмхаются многіе и многіе,— и у него отъ этого вышла такая вещь, которую онъ никакъ предвидть не могъ и которую бы посл, если бы его проэктъ осуществился, отнесъ къ ‘непредвидннымъ обстоятельствамъ’, или, что еще врне, къ ‘вредному вліянію’ Постороннихъ обстоятельствъ. Дло въ томъ, что по его проэкту, предполагающему пріучать къ скудости и терпнію, вс воспитанники сиротскаго заведенія воспитываются сперва въ элементарной школ, а потомъ уже ихъ разсортировываютъ… Кто же изъ нихъ назначается къ профессіи народнаго учителя, къ переходу въ приготовительную учительскую шкоду? Бойкія способности, пытливый умъ, природа, полная жизни, не успвшей исчахнуть подъ насосомъ педагогической мудрости,— все это не гармонируется съ качествами, представленными проектомъ, будущаго учителя народной школы, для послдняго, напротивъ, нужны другія отличительныя свойства. Люди живые перейдутъ въ гимназіи, гд все — таки представляется возможность боле привлекательной будущности. Положимъ, въ подготовительную учительскую школу будутъ переведены дти, неспособныя понять и взвсить выгоды своей будущности и выгоды своихъ товарищей, положимъ, совершенно не найдется личностей, сознательно мыслящихъ, способныхъ взглянуть на свое назначеніе, какъ на наказаніе,— но кто же отниметъ у нихъ намять былаго? кто возьметъ на себя обязанность предохранить ихъ въ будущемъ отъ столкновенія съ иначе мыслящими бывшими ихъ товарищами? кто будетъ въ состояніи внушить имъ терпливое довольство своимъ жребіемъ и кто, наконецъ, предохранитъ ихъ отъ зарожденія мучительной ненависти къ такъ несправедливо назначившимъ имъ одни лишенія и скудное прозябаніе въ какой нибудь деревушк? Или, въ самомъ дл, г. Ушинскій увренъ въ возможности оставить Ихъ на низшей ступени человческаго развитія, отстранить отъ нихъ всякое столкновеніе съ живыми людьми, замуровать ихъ человческую природу?— Мы знаемъ отвтъ на наши слова: ‘отчего же ничего подобнаго не случается въ Германіи?’ Но такъ ли? полноте… Да, если бы и въ самомъ дл это было бы врно, то разв это возможно у насъ? Въ учительскую германскую семинарію принимаютъ не всхъ желающихъ, но разв тамъ эти желающіе принадлежатъ къ извстной опредленной рас? А вы дтями чиновниковъ, сиротами чиновничьего міра совтуете наполнять учительскія семинаріи и то не желающими, по выбору, по назначенію…. Вы взяли ‘радостный’ фактъ de facto, а онъ между тмъ еще далекъ до этого, вы видите скорое сближеніе слоевъ общественныхъ, а до этого слишкомъ далеко, и первый толчокъ къ подобному сближенію можетъ дать образованіе народа. А кто же представитель этого образованія, какъ не учитель, и кто можетъ скоре другихъ быть посредникомъ въ этомъ дл, какъ не тотъ же учитель, котораго вы о судилища, вчное прозябаніе, на первую студень человческаго развитія, которому вы назначили скудную жизнь, нужду, разныя хлопоты о матеріальномъ своемъ существованіи?… Какимъ же онъ явится примирителемъ и его знанія нейдутъ ему никакого живаго взгляда, когда самое, его просвщеніе будетъ невыносимо тяжело для всякаго мало-мальски развитаго человка?— Да, г. Ушинскій совершенно отнялъ у народнаго учителя всякую возможность развиться, потому что вся ученость учительской семинаріи не дастъ ему никакого плодотворнаго зерна, а поставленный въ прямое постоянное столкновеніе съ нуждою и лишеніями — онъ не будетъ въ состояніи добыть себ новый боле жизненный запасъ свдній и поневол останется безполезнымъ, лишнимъ, даже вреднымъ, обиженнымъ человкомъ… Уже никакое богатое сиротское заведеніе не поправитъ этого вреда для этого нужны другія суммы, другой источникъ, откуда бы народный учитель могъ разсчитывать на справедливое воздаяніе за свой трудъ, и если бы насъ спросили, гд этотъ источникъ, мы бы, не задумываясь, указали на т интернаты, гд на государственныя суммы воспитываются тысячи дтей состоятельныхъ семействъ.

——

Я кончилъ. Мы, читатель, сдлали два шага и не двинулись ни на шагъ, долго ли еще будемъ мы шагать и шагнемъ ли впередъ?

Было время, мы сознавались въ своихъ увлеченіяхъ, какъ будто для того, чтобы показать свою возможность и готовность приняться серьёзно за дло. Но теперь мы забыли вспоминать о увлеченіи, боимся его, какъ дти боятся показать гувернеру запрещенную ‘опасную’ книгу. Мы повидимому шагнули впередъ, и этотъ шагъ подйствовалъ на насъ отрезвительно, мы бойлись ‘противныхъ’ мужиковъ, а теперь везд кстати и не кстати спшимъ сообщать наши пламенныя любовныя чувства къ простонародью, любимъ

Въ роскошно убранной палат

Потолковать о бдномъ брат,

Погорячиться о добр…

Все это, конечно, было бы весьма дльно, похвально и утшительно, еслибы только это и нужно было отчизн. Расточая гимны и похвалы нашему времени, Съ гордымъ сознаніемъ будущаго величія Россіи, мы, конечно, видимъ все утшительное въ грядущемъ, но наше время ршаемся называть близкимъ къ осуществленію множества высказанныхъ идей и идеекъ. Мы поршили окончательно, что кончены для Россіи тяжкія времена. А въ утшеніе прибавляемъ, что нельзя скоро поставить все въ обратное, благотворное положеніе, и что наше время, поэтому, время переходное. И оттого, встртившись: съ неутшительнымъ явленіемъ, мы всегда готовы сказать? ‘еще не настало время для появленія у насъ добросовстнаго и соотвтственнаго труда’,— и нельзя не согласиться, во многомъ мы правы, но во многомъ ошибаемся по укоренившейся привычк возлагать надежды на будущее и устраняться по возможности отъ всякаго полезнаго начинанія.

Когда жизнь общества выражается и обусловливается различными ненаціональными или несовременными установленіями, проэктами, даже отдльными минутными мыслями, тогда въ обществ является прямая потребность обсуживать свое положеніе и стараться измнить его къ лучшему разъясненіемъ причинъ, пагубно вредящихъ общественной организаціи, тогда литература наполнена различными теоріями, стараясь направить общественное мнніе въ ту или другую сторону,— стараясь выработать убжденія, боле современныя положенію общественной жизни,— и въ это время главное — теоріи. Он здсь, какъ нельзя лучше, умстны и раціональны. Но когда можетъ начаться общественная самодятельность, когда нтъ боле нужды отлагать исполненіе прежде ршеннаго и выработаннаго по теоріямъ, тогда, очевидно, напрасно выдумывать новые способы удовлетворенія давно возродившимся нуждамъ и потребностямъ, надобно начинать дйствовать.

У насъ, къ несчастію, почти никогда не вспоминаютъ объ этомъ. Долгая привычка проэктировать и разсуждать по невозможности начать дйствовать — оставляетъ на всемъ неутшительную печать своего проходящаго существованія. Оттого, мы не принимаемся за дло безъ подходцевъ, прямо, а прежде стараемся повторить все когда-то сказанное, можетъ быть совершенно къ намъ неподходящее, толкуемъ, толкуемъ, открываемъ и придумываемъ несуществующія въ дйствительности препятствія и, разбирая неудавшіяся попытки другихъ, запваемъ обычную фразу: ‘не пришла nopal? И неужели можно признать подобное явленіе нормальнымъ и считать себя разсуждающими не по-дтски?

Передъ нами проэктъ г. Ушинскаго… но разв возможенъ этотъ проэктъ при другой обстановк, разв можно при другомъ положеніи такъ нагло надсмхаться надъ человческими правами? Теб скучно, читатель, прочесть разборъ этого проэкта, ты человкъ увлекающійся, хорошій человкъ, а скажи по совсти, не восхищался ли ты имъ въ кабинет и не считаешь ли его дломъ ума сметливаго, образованнаго человка? Люби же

Въ роскошно убранной палат

Потолковать о бдномъ брат,

Погорячиться о добр…

но остановись во время, оцни достоинства предлагаемаго, прими въ разсчетъ недостатки проэкта,— почему знать, можетъ быть, ты не ршишься руководствоваться его принципами, не захочешь уронить себя предъ либералами-товарищами.

И. Піотровскій.

‘Современникъ’, No 5—6, 1861

Читайте также: