М. Я. Поляков
Поэзия А. Н. Плещеева
2
3
4
5
6
7
8
9
Поэзия А. Н. Плещеева, Поляков М. Я., Год: 1864
Время на прочтение: 46 минут(ы)
А. Н. Плещеев. Полное собрание стихотворений
Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание
М.—Л., ‘Советский писатель’, 1964
Вступительная статья, подготовка текста и примечания М. Я. Полякова
OCR Бычков М. Н.
Александр Блок в октябре 1908 года в статье ‘Вечера ‘искусств» писал: ‘На днях один писатель (не моего поколения) рассказывал мне о прежних литературных вечерах: бывали они очень редко и всегда отличались особой торжественностью… Но почему потрясали сердца: Майков со своей сухой и изящной декламацией, Полонский с торжественно протянутой и романтически дрожащей рукой в грязной белой перчатке, Плещеев в серебряных сединах, зовущий ‘вперед без страха и сомненья’? Да потому, говорил мне писатель, что они как бы напоминали о чем-то, будили какие-то уснувшие струны, вызывали к жизни высокие и благородные чувства. Разве есть теперь что-нибудь подобное, разве может быть?’ {А. Блок. Сочинения в двух томах, т. 2. М., 1955, стр. 77.}
Значение писателя в жизни своего времени не всегда соответствует масштабам его таланта и важности его вклада в развитие отечественной литературы. Нередко в истории поэзии мы видим, как, хотя бы и неполные, ответы на жгучие вопросы придают силу голосу художника. В не меньшей степени действуют на читателей жизнь и характер писателя, его личное обаяние, его убеждения и искренность. Именно таким был поэтический облик А. Н. Плещеева.
Мысль о значении гражданского начала в поэзии у Блока пробудила воспоминание о Плещееве. И действительно, симпатичная фигура поэта-революционера до конца дней его вызывала в молодом поколении горячее сочувствие. Участие Плещеева в революционном движении определило в равной мере и основные мотивы и особенности его произведений, и его личную судьбу. В день сорокалетнего юбилея Плещеев получил множество поздравлений, и среди них были письма участников революционного движения и революционно настроенной молодежи. Так, студент-художник восторженно отмечал как удивительный для годов реакции ‘славный малопонятный подвиг’ служения поэта под ‘одним и тем же знаменем’. {Центральный государственный театральный музей им. А. Бахрушина (в дальнейшем — ЦГТМ). Фонд А. Н. и А. А. Плещеевых.}
Характерно также и то, что для реакционной печати и царского правительства Плещеев до конца дней своих оставался живым воплощением революционных настроений русского народа. Недаром в день его смерти газетам было запрещено печатать какое бы то ни было ‘панегирическое слово покойному поэту’. {Ф. Филлер. Литературные силуэты. — ‘Новое слово’, СПб., 1914, No 6, стр. 29.}
Стихотворения А. Н. Плещеева — поэтическая биография лучших людей 40—60-х годов прошлого века, для которых неизменными оставались революционные идеалы. В этом смысле поэзия петрашевца неотделима от истории русской демократической поэзии и истории освободительной борьбы второй половины XIX столетия. Плещеев оценил и понял значение новых поколений русских революционеров и в течение весьма длинного жизненного и творческого пути стремился ответить на поставленные ходом общественного развития вопросы — именно поэтому его влияние на современность было так велико.
1
Алексей Николаевич Плещеев родился 22 ноября 1825 года в Костроме. Отец его, Николай Сергеевич, потомок старинного и известного в истории России дворянского рода, служил при олонецком, вологодском и архангельском губернаторах. Детство поэта прошло в Нижнем Новгороде, куда был переведен его отец. Получив отличное домашнее образование, он в 1839 году был, по желанию матери, определен в школу гвардейских подпрапорщиков в Петербурге. Будущему поэту довелось здесь столкнуться с отупляющей и развращающей атмосферой николаевской военщины, которая навсегда поселила в его душе ‘самую искреннюю антипатию’ (письмо к В. Д. Дандевилю от 24 мая 1855 года). {‘Минувшие годы’, 1908, No 10, стр. 116.} Через полтора года он ушел из школы. В 1843 году будущий поэт поступил на восточный факультет Петербургского университета, в котором пробыл до лета 1845 года. Одновременно с ним здесь учились Н. Спешнев, А. Ханыков, Д. Ахшарумов и др. В этом кругу товарищей, большинство которых позже войдет в общество Петрашевского, складывались литературные и политические интересы Плещеева. Знаменательно, что приблизительно в то же время начинается поэтическая деятельность многих будущих участников кружка Петрашевского: Салтыкова-Щедрина, Пальма, Дурова и др. Именно в это ‘невыгодное для поэтов’ (по выражению Некрасова) время в печати появились первые стихотворения А. Н. Плещеева. В февральском номере ‘Современника’ за 1844 год он напечатал стихотворение ‘Ночные думы’. Издатель ‘Современника’ и ректор Петербургского университета П. А. Плетнев писал Я. К- Гроту 16 марта 1844 года: ‘Видел ты в ‘Современнике’ стихи с подписью А. П—в? Я узнал, что это наш студент еще 1-го курса Плещеев. У него виден талант. Я его призывал к себе и обласкал его. Он идет по восточному отделению, живет с матерью, у которой он единственный сын, и в университет перешел из школы гвардейских подпрапорщиков, не чувствуя расположения к ратной жизни’. {‘Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым’, т. 2. СПб., 1896, стр. 213.} Вскоре обнаружилось идейное расхождение Плещеева с ‘Современником’, которое сам же Плетнев объяснил влиянием идей Белинского или, как пишет он, ‘доктрины Краевского’. Белинскому принадлежит важная роль в становлении политических и литературных взглядов Плещеева-студента. В своих статьях поэт с горячим чувством вспоминал о значении статей Белинского в его время, ‘когда с каким-то лихорадочным нетерпением ожидалась публикой каждая книжка журнала, где писал Белинский. Сильнее билось сердце молодого поколения в ответ на его могучий, страстный, энергический голос, говоривший о любви к истине, науке и человечеству, беспощадно преследовавший все низкое, противное достоинству человека — в жизни, и все ложное, напыщенное, риторическое — в искусстве’. И затем он так определял роль Белинского в судьбе своего поколения: ‘Сколько людей обязаны ему своим развитием, скольких научил он сознательно смотреть на окружающую их действительность, скольким помог уразуметь всю пошлость и уродливость некоторых ее явлений, вопреки воспитанию, приучившему рабски склонять перед этими явлениями голову…’ {‘Московский вестник’, 1859, No 46, стр. 578.}
Отрицание пошлости и уродливости тогдашнего общества, демократические и социалистические идеи — таков один из итогов студенческого периода. Недаром летом 1845 года он покинул университет и в письме к П. А. Плетневу объяснил свой уход неудовлетворенностью университетским курсом и желанием ‘посвятить себя наукам живым… близким к жизни и, следовательно, к интересам нашего времени…’. {Литературный архив. Материалы по истории общественного движения и литературы. Под ред. М. П. Алексеева, вып. 6. М.—Л., 1961, стр. 212 (в дальнейшем — ЛА, вып. 6).} Среди этих наук он называет далеко не случайно историю и политическую экономию. Этот перелом в настроениях Плещеева привел его также к отказу от сотрудничества в благонамеренном (донекрасовском) ‘Современнике’. В том же 1845 году он попытался забрать у Плетнева под благовидным предлогом свои стихотворения, объясняя это тем, что их нельзя печатать без ‘значительных поправок и изменений’. {Там же, стр. 209.}
Видимо, этим объясняется его переход с 1845 года в другие издания — ‘Репертуар и Пантеон’ и ‘Иллюстрацию’. Во всяком случае, характерно, что в 1844 году он напечатал в ‘Современнике’ 13 стихотворений, в 1845 году — два, а в 1846-м появилось только одно — ‘На память’, с датою —1844 год. С начала 1845 года Плещеев, по существу, прекратил участие в журнале Плетнева. Этим же объясняется и то обстоятельство, что стихотворения, опубликованные в ‘Современнике’ в 1845—1846 годах, он вновь напечатал в других органах, а некоторые появляются одновременно в ‘Современнике’ и ‘Репертуаре и Пантеоне’. Во многом меняется и сам характер его поэтической деятельности.
Крайне знаменателен тот факт, что уход из ‘Современника’ и университета совпадает с возникновением тайного общества Петрашевского. Общность литературных и философско-политических интересов сближает Плещеева с Н. В. Ханыковым, П. В. Веревкиным, И. М. Дебу, М. В. Петрашевским, братьями Майковыми, Милютиными и др. Из них и составилось в 1845 году тайное общество Петрашевского. Плещеев принадлежал к числу наиболее видных участников ‘пятниц’ (или, как их называли участники, — ‘комитетов’ или ‘сходок’) Петрашевского. {Центральный государственный военно-исторический архив в Ленинграде (в дальнейшем — ЦГВИАЛ), ф. No 9 (дело Дурова), а также Государственная публичная библиотека им. Салтыкова-Щедрина (в дальнейшем — ГПБ), ф. No 4 (показания Есакова).} Он был посетителем ‘пятниц’ с момента их возникновения, то есть с начала 1845 года. Вместе с Ханыковым, Баласогло, Дуровым, Вл. Милютиным, Салтыковым, Спешневым, Энгельсоном Плещеев входил в основное ядро этого политического общества уже в 1845—1846 годах. Кроме того, он был связан и с другими кругами оппозиционно настроенной интеллигенции Петербурга. В числе его знакомых были братья Бекетовы, в доме которых также ‘слышался негодующий благородный порыв против угнетения и несправедливости’. {Д. В. Григорович. Литературные воспоминания. Л., 1928, стр. 149.} Здесь он сдружился с рано погибшим критиком Валерьяном Майковым и Ф. М. Достоевским. Весной 1846 года Плещеев познакомил Ф. Достоевского с Петрашевским. {Н. Ф. Бельчиков. Достоевский в процессе петрашевцев. М.—Л., 1936, стр. 110.} Осенью 1848 года по почину Плещеева и Достоевского возник особый кружок С. Ф. Дурова, А. И. Пальма и Плещеева. В полицейской сводке сказано: ‘Григорьев отозвался, что они <,вечера у Дурова>, имели характер политический’. {ЦГВИАЛ, ф. No 9 (дело Дурова).} По показаниям А. Н. Барановского, зимою 1846—1847 года в рассказывании различных антиправительственных анекдотов ‘отличались преимущественно Петрашевский и Плещеев’. {ГПБ, ф. No 4 (показания Барановского).} Участие в движении петрашевцев привело молодого поэта в 1847 году в дом Белинского. {См. нашу публикацию — ‘Наука и жизнь’, 1961, No 8, стр. 82—83.}
Кружок Петрашевского был тесно связан с первых же дней его существования с Белинским. Салтыков-Щедрин, Плещеев, Пальм, Ахшарумов и другие петрашевцы-писатели считали его своим учителем и идейным вождем. Эстетические принципы петрашевцев полностью опирались на его учение и художественный опыт Гоголя. Рассказы и очерки Плещеева, Дурова, Пальма и др. являлись закономерным развитием традиций Гоголя в истолковании Белинского.
Статьи Белинского, особенно его знаменитое письмо к Гоголю, воспринимались петрашевцами как программа действий революционной России в 40-е годы XIX столетия. Петрашевцы — один из центров собирания сил против крепостничества и самодержавия}— были, по определению Ленина, представителями раннего этапа русского утопического социализма. В основном идеологическом документе кружка Петрашевского — в ‘Карманном словаре иностранных слов, вошедших в состав русского языка’ (1845—1846) — велась пропаганда материализма и социалистических учений. Петрашевский настойчиво выдвигал на первое место борьбу с крепостным правом и самодержавием.
Наиболее ярким и крупным представителем петрашевцев в литературе был А. Н. Плещеев. Он довольно быстро получил известность в качестве молодого поэта и прозаика. Плещеев выступал также и в роли критика, и в роли переводчика. В 1846 году вышла его первая книга ‘Стихотворения А. Н. Плещеева’. Тогда же появляются в различных изданиях его повести, фельетоны и критические статьи. Серьезное значение приобрела серия его фельетонов ‘Петербургская хроника’ в газете ‘Русский инвалид’ (1847—1848 годы).
Фельетоны, повести и стихотворения А. Н. Плещеева 1840-х годов являлись осуществлением той литературной программы, которую, опираясь на статьи Белинского, выдвигал Петрашевский. Он требовал в литературных произведениях ‘поселять свои идеи в публике’. {ЦГВИАЛ, ф. No 9 (дело Дурова).} Идеология ранних русских социалистов, с их неприятием николаевской действительности, с протестом против крепостничества и самодержавия, является подлинной основой произведений Плещеева. Социальная значительность художественного произведения, его политическая тенденция — вот что лежит в основе литературно-критических воззрений молодого поэта и критика. Автор должен быть ‘человеком, сочувствующим общественному движению’. {‘Русский инвалид’, 1847, No 32, стр. 126.} Политическая тенденция фельетонов Плещеева не укрылась от властей. Они привлекли в 1847 году внимание III Отделения и Петербургского цензурного комитета, и попечителя Петербургского учебного округа, и военного министра. Это и привело к преждевременному прекращению участия Плещеева в газете ‘Русский инвалид’. Передовые идеи, одушевлявшие его поэзию, определили искреннее увлечение его стихами передовой молодежи. Письма Чернышевского-студента — яркое свидетельство силы этого влияния. {См. Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. 14. М., 1949, стр. 64, 70.} В 1870 году Страхов напоминал Достоевскому: ‘Помните ли вы время, когда Плещеев был нашим первым поэтом?’ {‘Шестидесятые годы’. М.—Л., 1940, стр. 268 (в дальнейшем — ‘Шестидесятые годы’).}
Выход в 1846 году сборника стихотворений Плещеева — значительное событие в жизни тайного общества петрашевцев. Он в полном смысле слова стал поэтическим манифестом ранних русских социалистов. Поэтические устремления — характерная черта духовной жизни петрашевцев: стихи пишут почти все участники, начиная с самого Петрашевского. Салтыков-Щедрин, А. Пальм, С. Дуров, П. Баласогло и др. печатаются в различных второстепенных органах — от ‘Современника’ Плетнева и до ‘Иллюстрации’. Серьезные журналы в эту неблагоприятную для поэзии пору почти прекратили печатание стихов.
Первые стихотворения Плещеева, напечатанные в ‘Современнике’ Плетнева, ничем не выделялись из массового потока псевдоромантических медитаций. Знаменательно, что Плетневу были близки именно эпигонско-романтические мотивы в таких стихах молодого поэта, как ‘Челнок’, ‘Прощальная песня’, ‘Могила’ (1844) и т. п.
Воспевание одиночества (‘от народа подальше’ хочет забраться поэт со своею милой), описание унылой и безотрадной любви, гроба, ‘озаренного луной’, прославление мечты, устремленной ‘в ту благодатную страну, где мирт, поникнув головой, лобзает светлую волну’, — являлось отражением тех ходовых эпигонско-романтических тем, которые ядовито высмеял Некрасов в автобиографическом повествовании о Тихоне Тросникове. Подобно Некрасову, Плещеев очень скоро понял всю анахроничность и литературность этих рифмованных вздохов (не случайно ‘он ‘исключил их из книги- 1546 года). Новые, социалистические и антикрепостнические настроения Плещеева и его друзей привели его в самом начале 1845 года не только к уходу из журнала Плетнева, но и к поиску новых тем, мотивов и идей. Наряду с прежними романтическими мотивами в его стихах начинают все сильнее звучать ноты социальной неудовлетворенности и гражданского протеста. Его искания полностью совпадают с попыткою других поэтов-петрашевцев — Баласогло, Дурова — дать поэтическое выражение социалистических идеалов. Высокое представление о поэте, как духовном вожде народа, отличающемся ‘тиртеевским умом’, то есть умом воина и борца, — один из важнейших мотивов в их поэзии. Баласогло уже в 1838 году воспевал Пушкина как ‘властителя всех дум России’, ‘могучего гения перехода с одной тропы на все тропы…’. Это ощущение нового пути, на который вступил русский народ, — ‘он шел, сознав, что Русь пошла’, — порождало страстное чувство вражды к окружающему миру и искреннюю веру, что осознает страна ‘рано или поздно идею собственного сна’. {‘Поэты-петрашевцы’. ‘Библиотека поэта’, Большая серия. Л., 1957, стр. 66, 76.}
В стихах Плещеева отразились новые настроения и социальные идеи, которые овладели всеми близкими его друзьями. Они нашли очень яркое выражение в письме одного из тогдашних его друзей — П. В. Веревкина (ему посвящено стихотворение ‘Челнок’). Веревкин восторженно писал в 1845 году о социалистических учениях, показывающих ‘радикальную, ложность современного общества’. Комментарием к стихам Плещеева были дальнейшие слова Веревкина: ‘Мы живем в эпоху брожения, разрушения старых основ общества, — пишет Веревкин. — Все кругом нас падает, все колеблется, старые боги свергнуты, что для наших дедов было святым, для нас сделалось пустой игрушкой!’ {Центральный государственный исторический архив (в дальнейшем — ЦГИА), ф. No 109. О Веревкине см. в книге И. Федосова ‘Революционное движение в России во второй четверти XIX в.’ М., 1958, стр. 253—254.}
Ощущение ‘радикальной ложности основ современного общества’, крушения всех старых богов и идеалов и составляет эмоциональную атмосферу стихов Плещеева с 1845 года, и в особенности собранных в его книге 1846 года. Именно поэтому сборник Плещеева 1846 года в истории русской гражданской поэзии занял видное место. Он отличался тематическим единством и цельностью замысла. Через всю книгу проходила тема неприятия крепостнической действительности и социальной несправедливости. ‘Но это,— по характеристике Майкова, — не плаксивые жалобы на судьбу, не стоны разочарования, не тоска по утраченном личном счастье, — нет, это вопли души, раздираемой сомнением, глухая и упорная борьба с действительностью, безобразие которой глубоко постигну то поэтом и среди которой ему душно и темно, как в смрадной темнице’. {В. Майков. Критические опыты. СПб., 1891, стр. 132.} Трагическое восприятие несправедливости социальной действительности, косности и тупого равнодушия среды, отчаяние, вызванное ‘бедствиями страны родной’, ‘муками братьев’ пронизывает первый сборник Плещеева. Безнадежность, скорбь, отчаяние в поэзии Плещеева являлись следствием ‘отвратительной тяжести эпохи’ (Герцен).
Однако в поэтическом наследии Плещеева критика социальной действительности сливается с верой в торжество человечности, свободы и социального равенства. На этой основе и вырастает в его произведениях образ поэта — пророка и борца. Тема поэта тесно сплетается с мотивами грусти и трагического восприятия разлада мечты с жизнью. Гражданские стихи Плещеева объединены личностью героя-поэта. Судьба поэта составляет их сюжетную основу. Особо важно в этом отношении стихотворение ‘Сон’. То, что им открывался сборник 1846 года, свидетельствует о его программном характере. Герой этого стихотворения не просто поэт, а пророк, давший обет служить ‘истине святой’, возвещающий, ‘утесненным’ ‘свободу и любовь’.
В таких стихотворениях, как ‘Любовь певца’, ‘Поэту’, ‘К чему мечтать о том, что после будет с нами…’, возникает патетический образ поэта — борца и пророка, преданного жертвенному служению социальным идеям. Свое поэтическое призвание Плещеев определяет словами любимого петрашевцами поэта Огюста Барбье: ‘Поэт должен быть возвышенным борцом за право и гуманность’. В его стихах современников привлекло представление о поэте, как участнике социальной борьбы — глашатае добра и справедливости. Варьируя поэтическую формулу Лермонтова (‘Пророк’), Плещеев рисует образ мученика идеи, поборника будущей справедливости и социальной правды.
Провозглашать любви ученье
Повсюду — нищим, богачам —
Удел поэта… —
читаем в раннем стихотворении ‘Любовь певца’ (1845), и недаром эти строки включаются им и в знаменитый гимн петрашевцев ‘Вперед! без страха и сомненья…’ (1846).
Для Плещеева это не абстрактно-романтические мотивы и не условный литературный образ. Это страстная проповедь общественного служения, борьбы против неразумного мира. Его слово обращено к угнетенным, с понятием истины неразрывно связано понятие свободы. Тема героической борьбы во имя будущего счастья человечества проходит через всю его поэзию и порождает ряд поэтических формул-символов. Социалистическое учение определяется образами — ‘глагол истины’, ‘любви ученье’, ‘истины закон’, его враги — словами ‘жрецы Ваала’, ‘рабы преданья’, ‘рабы суеты’ и т. д.
В концовке отрывка ‘Сон’ сказалось то новое, что вносил в тему поэта-пророка Плещеев. Истолкование образа поэта-пророка связано со стремлением петрашевцев расширить пропаганду, усилить политическое воспитание русского народа. По воспоминаниям Е. М. Феоктистова (впоследствии реакционного цензора), Плещеев в 1849 году в кружке московских студентов развивал мысль, ‘что необходимо пробудить самосознание в народе…’. {Е. М. Феоктистов. Воспоминания. Л., 1929, стр. 164.} В свете энергичной пропагандистской деятельности Плещеева и других петрашевцев образ певца-пророка, возвещающего ‘утесненным’ ‘свободу и любовь’, приобретает конкретно-историческое наполнение.
Все это свидетельствует о своеобразии поэтических поисков Плещеева. Ему принадлежит заслуга восстановления в 40-е годы традиций гражданской поэзии декабристов, Полежаева и Лермонтова. Интимная камерная лирика (Фета, Красова и др.) начала 40-х годов органически чужда Плещееву. Социальный скептицизм, ощущение бессмысленности поэтического служения заменяются у него пламенными призывами к ‘добру’, к борьбе со ‘злом’ социальной действительности, к гражданскому подвигу.
Поэтому наряду с элегией и посланием в творчестве Плещеева существенное место занимает политическая песня. Это прежде всего ‘Вперед! без страха и сомненья…’ и ‘По чувствам братья мы с тобой…’. Разумеется, ими не исчерпывается фонд политических песен Плещеева. По свидетельству современников, многое до нас не дошло. Между тем как раз эти политические стихотворения Плещеева высоко ими ценились. К числу этих стихотворений принадлежала также ‘кантата’ ‘Новый год’, являвшаяся ответом на западноевропейские революционные события 1848 года и поэтической полемикой с реакционными поэтами, опубликовавшими в 1848 году стихи, одушевленные злобным осуждением революции: ‘На смуты Запада’ Ф. Глинки, ‘Россия’ М. Дмитриева, ’30 августа 1848 г.’ С. Шевырева и др.
‘Новый год’ — наиболее ранний литературный отклик революционных кругов России на французскую революцию 1848 года. По воспоминаниям Милюкова, во всех кружках петербургской молодежи ‘события в Европе сделались главною, почти исключительною темою бесед…’. {А. Милюков. Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890, стр. 171—172.} В этом свете отчетливо раскрывается политическая направленность ‘Нового года’ с его прославлением борьбы и верой, что
Близок час последней битвы!
Смело двинемся вперед —
И услышит бог молитвы,
И оковы разобьет.
Эти строки не были абстрактными призывами, в них вложено конкретное политическое содержание. Они стали поэтическим выражением господствовавшей среди петрашевцев уверенности в возможности близкой революции уже в самой России. Как раз в декабре 1848 года (когда было написано стихотворение Плещеева) шел разговор Петрашевского и Спешнева с Черносвитовым о неминуемом влиянии европейской революции на Россию. {‘Дело петрашевцев’, т. 2. М.—Л., 1937, стр. 446. Ср. в дневнике Чернышевского рассуждения Ханьжова о неизбежности революции в России (Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. I. M.—Л., 1941, стр. 181—196). Ср. также стих. Огарева ‘Упование’ (1848).}
Запрещенное в 1848 году цензурой стихотворное пророчество Плещеева отразило революционные настроения в среде петрашевцев, вызванные революцией 1848 года. Впоследствии сам Плещеев в письме к Чехову писал: ‘А для нашего брата — человека второй половины 40-х годов — Франция очень близка сердцу. Тогда во внутреннюю политику не дозволялось носа совать — и мы воспитывались и развивались на французской культуре, на идеях 48 года. Нас не истребишь… Во многом, конечно, пришлось разочароваться потом — но многому мы остались верны’. {Всесоюзная государственная библиотека им. Ленина (в дальнейшем — ЛБ). Отдел рукописей. Фонд Чехова. Письмо Чехову от 12 сентября 1888 г.}
В стихотворении ‘Новый год’ те же революционно-оптимистические настроения, которые нашли свое поэтическое воплощение в стихотворениях ‘Вперед! без страха и сомненья…’ и ‘По чувствам братья мы с тобой…’. Они были и по стилю и по содержанию новым явлением в истории русской политической лирики. Поэт обращался к современникам не только от своего имени, но и от имени того широкого круга передовых людей, которые в истории получили название петрашевцев. Это уже прокламация в большей мере, чем когда-либо в истории русской поэзии. Ораторско-декламационный стих, политический пафос и задушевность тона, взволнованность сочетаются со стремлением к простоте и лозунговой точности.
А. М. Горький очень, тонко заметил, что в стихотворении ‘Вперед! без страха и сомненья…’ воплощена ‘жизнерадостная уверенность в своих силах’ и ‘жесточайшая критика всего сущего’. {А. М. Горький. История русской литературы. М., 1939, стр. 269,} Действительно в нем звучал жизнеутверждающий призыв к революционному служению. Вера в ‘зарю святого искупленья’, провозглашение ‘любви ученья’, проповедь чудодейственной силы науки, ненависть к ‘безумным палачам’ — не только отличают Плещеева от социального скептицизма Лермонтова, но и намечают новую, оптимистическую концепцию жизни, проникнутую чувством товарищества, общественного единства и преклонения перед новой наукой — наукой утопического социализма. В этом стихотворении сказалась необыкновенная широта революционно-просветительских задач эпохи. Поэтому несмотря на некоторую абстрактность образов-лозунгов, ‘Вперед! без страха и сомненья…’ отразило общий подъем демократического движения в 40-е годы и надолго сохранило свое политическое значение. Недаром Добролюбов видел в нем и в 60-е годы ‘смелый призыв, полный такой веры в себя, веры в людей, веры в лучшую будущность…’ {Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в трех томах, т. 1. М., 1950, стр. 623.}
В сборнике 1846 года нашло отражение многообразие тем и гражданских мотивов поэзии Плещеева. Наряду с социальными мотивами мы находим здесь любовную лирику, вобравшую в себя тему раскрепощения женщины, образы, политической сатиры (‘К чему мечтать о том, что после будет с нами…’) сочетаются с идеей ‘всепрощения’ (‘Простить безумным палачам’, ‘Одним прощением платить врагам за злобу их’), атеистические мотивы с идеями утопического социализма. Попытка поэтического воплощения идей утопического социализма определила и сильные и слабые стороны поэзии Плещеева-поэта в 40-х годах XIX столетия. В стихотворениях ‘На зов друзей’, ‘К чему мечтать о том’, что после будет с нами…’ получила свое лирическое воплощение тема угнетения народа. Но она приобрела условно-романтические очертания. Абстрактные формулы, символические понятия-слова приобретают функции политической аллегории. ‘Тернии’, смешанные с ‘цветами’, становятся аллегорическим воплощением векового гнета. Не менее условен и образ ‘бедняка в рубище’. Поэтические символы (тучи, гроза, странник, предрассудки и т. д.) являются выражением социалистического и революционного содержания. Ясность политической идеи затушевывается этой условной поэтической символикой, завершающейся образом пророка, который завещал идеал ‘свободы, равенства и братства’. Характерен в этом отношении образ Христа, занимающий в поэзии Плещеева немалое место и воплощающий в его стихотворениях идею борьбы с угнетением человека. Однако во многих случаях Христос заменяет по цензурным условиям образ пророка (см. стихотворение ‘К чему мечтать о том, что после будет с нами…’). Но и само восприятие Христа как пророка, борца за справедливость и равенство не имеет ничего общего с мистицизмом христианского социализма. Плещеев далек от мистического толкования романтического образа пророка. Христос, в стихотворениях Плещеева — это прежде всего символ гуманизма и демократизма, глашатай правды для народа, ‘распятый на кресте божественный плебей’. В этом неожиданном образе распятого плебея лучше всего воплощен прогрессивный, демократический смысл восприятия образа Христа. Такое понимание Христа свойственно не только Плещееву. Для молодого Чернышевского Христос также личность ‘благая и любящая человечество’. {Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. 1. М., 1939, стр. 193.}
Более того, такое истолкование Христа прямо связано со статьями Белинского 1845—1847 годов и в особенности с его знаменитым письмом к Гоголю. Белинский видел в Христе предтечу социалистов: ‘Что вы нашли общего, — спрашивал он Гоголя,— между ним и какою-нибудь православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения…’ {В. Г. Белинский. Избр. письма под ред. Н. И. Мордовченко и М. Я. Полякова, т. 2. М., 1955, стр. 327.}
Прямо перекликаются с этими словами заключительные строки стихотворения ‘К чему мечтать о том, что после будет с нами…’:
Забыв, что на кресте пророк им завещал
Свободы, равенства и братства идеал
И за него велел переносить гоненья.
Гражданские и общественные темы, мотивы подвига и жертвенной доблести сочетались в поэзии петрашевцев с мотивами скорби, тоска и грусти.. Лирический герой Плещеева мечтает ‘отдохнуть от печали’, в его груди слышится ‘безотрадное рыдание’, ‘страдал он в жизни много, много, но сожаленья не просил’. Так возникает тема страдного пути, безнадежно расстилающегося перед странником-поэтом. И следует при этом отметить, что в этих стонах и жалобах нет ничего от социального скептицизма, нет и узкого интимно-лирического подхода к теме… Горячая интимная страсть, искрящаяся в речах лирического героя Плещеева, приобретает политическое звучание, политический пафос. Так, в стихотворении ‘Странник’ движение лирического сюжета ведет нас, казалось бы, к традиционному мотиву тайного посещения возлюбленной в ‘уютном уголке’. Но в следующих строфах неожиданно меняется вся интонационная система. В пейзаж и любовную тему врывается социальная тема — тема людских страданий, ‘мучения’ и ‘ближних вопли’.
Ты говорила мне, бывало: ‘День придет,
И близок он, когда ни горя, ни страданий
Не будет на земле!’ — Нет, он далек, дитя,
И если б знала ты, как много упований,
Прекрасных и святых, с тех пор утратил я.,.
Стихотворение о тайной любовной встрече превращается в монолог о политическом гнете. Контраст между пленительным покоем природы и бурной неустроенностью душевной жизни составляет суть лирической темы. Переосмысление пейзажных и любовных мотивов в социальные — характерная черта лирики Плещеева 40-х годов. Она связана с литературной позицией петрашевцев. В ‘Карманном словаре’ Петрашевский отчетливо сформулировал новые задачи поэзии: ‘Любимым миром для воображения поэта должен стать внутренний мир человека: не факты должны вдохновлять его, а их источник. Само собою разумеется, что в этом мире нет места фразам без содержания, нет места восторгам без сознания, нет места исполинским подвигам без глубокого разумного начала и, следовательно, нет места торжественным одам на победы, переходы и многоценные празднества!’ ‘Анализ внутреннего человека’ — вот содержание современной поэзии, и потому оду заменила элегия — ‘отголосок, — по определению Петрашевского, — сознательного воззрения на жизнь и современный мир’. {‘Философские и общественно-политические произведения петрашевцев’. М., 1953, стр. 269, 271 (курсив Петрашевского).}
Сам Петрашевский, таким образом, подчеркнул связь литературных исканий с социально-политическими идеями петрашевцев. Антропологические системы Фурье, Сен-Симона и Фейербаха заставили их выдвинуть в качестве основной задачи изучение природы человека, роль его страстей. Неизданный философский трактат петрашевцев ‘Религия будущности, человек или Христос? Быть или не быть?’ раскрывает социально-философскую основу их психологизма. Автор его считает законом общественного развития природу человека, ‘справедливость естественного стремления к счастью’. ‘Человеческая природа, — читаем здесь, — должна из собственного своего зародыша, и только из него, вся и во всех людях гармонически развернуться…’ Лозунг ‘Нет спасения вне человека’ служил основанием возможности социалистического переустройства общества, ибо ‘законное стремление к счастью заключает в себе полное право уничтожать все основания, неприязненные всеобщему счастью’. {ЛБ. Отдел рукописей. Фонд Липранди.} Такое понимание роли природы человека в истории общества определило поворот к психологической проблематике, к передаче душевных движений, к индивидуальной психологии. Именно этим объясняется многозначительный эпиграф к ‘Стихотворениям’ Плещеева 1846 года: ‘Человек есмь, и ничто человеческое мне не чуждо’, означавший для него идею, являющуюся, как комментировал это изречение Фейербах, ‘лозунгом современного философа’, {См. Л. Фейербах. Избранные философские произведения, т. 1. М., 1955, стр. 202.} — идею борьбы за нового человека, обладающего всей полнотой душевной жизни и богатством человеческой природы. В этом и состояла социально-политическая основа психологизма лирики Плещеева и пристрастия его к жанрам элегии и лирической медитации (недаром его стихи носят названия: ‘Дума’, ‘Элегия’ и т. д.).
Интерес Плещеева к таким поэтическим жанрам, как дружеское послание, элегия и политическая песня, образы поэта-пророка и тема обреченности революционеров говорят о сильном влиянии на него декабристов, Пушкина и особенно Лермонтова. Знаменательно, что Плещеев высоко ценил поэзию Полежаева и видел в нем трагическую жертву николаевского режима. {‘Повести и рассказы А. Н. Плещеева’, т. 2. СПб., 1897, стр. 101.}
Лермонтов был близок Плещееву тем, что наиболее полно выразил и трагизм существования, и ‘с небом гордую вражду’. Еще М. Михайлов заметил связь героя отрывка из поэмы ‘Сон’ с лермонтовским ‘Пророком’. Задача общественного служения, тема ‘толпы’ в стихотворениях ‘Сон’ и ‘Поэту’ также идут от Лермонтова. Более того, для Плещеева характерно сознательное воспроизведение одновременно пушкинских и лермонтовских поэтических формул и стилистических оборотов (см., например., стихотворения ‘На зов друзей’, ‘Еще один великий голос смолк…’). От Лермонтова идет и мотив тоски, раздумья на балу или празднике, широко использованный Плещеевым. Но за словесным совпадением нет полного совпадения образов. В отличие от Ап. Григорьева, Э. Губера, он остался чужд настроениям демонизма и болезненной тоски. Он переосмысливает лермонтовские мотивы в духе социальной борьбы с конкретными врагами.
Пафос высокой гражданственности, лиризм, элегичность интонаций, эмоциональная напряженность, сделали Плещеева самым популярным поэтом 40-х годов. Но уже в конце 40-х годов сам Плещеев осознает, что слабость его стихов — условность поэтических формул, романтическое решение некоторых тем (поэта и толпы и др.).
В статье ‘Взгляд на русскую литературу 1846 года’, критикуя современную поэзию, Белинский не называет Плещеева. Но его рассуждения о ‘маленьких талантах’ относились во многом и к нему. Для Белинского в 1847 году ‘рефлективная’ поэзия потеряла свое значение. Мученье внутренней борьбы, тоска, горечь разочарований — словом, художественная разработка душевных состояний подвергалась едкому осмеянию в его статье. Даже в поэзии Огарева он решительно осуждал ‘гамлетовское направление’. Размышления Белинского о современной лирике оказали серьезное влияние на Плещеева. В одном из фельетонов ‘Петербургской хроники’ он, по существу, критически переоценивает собственные стихи в своеобразной автопародии ‘Как испанская мушка, тоска…’.
В дальнейшем мотивы тоски у Плещеева приобретут большую конкретность и жизненную, подчас автобиографическую основу.
Но судьба поэзии Плещеева в 40-е годы уже была предопределена. 28 апреля 1849 года Плещеев был арестован в Москве. Одним из главных обвинений против него было распространение письма Белинского к Гоголю. Военно-судебная комиссия приговорила его к четырем годам каторги, замененной ‘во внимание к молодым его летам’ сдачей рядовым в Оренбургский линейный батальон. Так трагически завершился первый период жизни и деятельности молодого поэта, о котором он в письме к А. И. Пальму вспоминал как о ‘великих минутах’ и лучшем и самом светлом времени. {ЦГТМ, фонд А. Н. и А. А. Плещеевых. Письмо к Александру Ивановичу <,Пальму>, ноября 11 <,без года>,. Адресат устанавливается упоминанием Кишинева, где А. И. Пальм с 1864 г. управлял отделением государственного банка. Датируется годами службы последнего (между 1864 и 1868 годами).}
6 января 1850 года Плещеев прибыл в Уральск и был зачислен рядовым солдатом в 1-й Оренбургский линейный батальон. Через два с лишним года, 25 марта 1852 года, его перевели в Оренбург в 3-й линейный батальон. ‘На первых порах, — свидетельствовал сын оренбургского приятеля Плещеева М. Дандевиль, — жизнь его в новом месте ссылки была прямо ужасна’. {‘Минувшие годы’, 1908, No 10, стр. 103.} ‘Годами нравственных страданий’ называл сам Плещеев свое оренбургское житье. {ЛА, вып. 6, стр. 223.}
2 марта 1853 года Плещеев, по его собственной просьбе, был переведен в состав 4-го линейного батальона, отправлявшегося в опасный и тяжелый поход в степь. Он участвует в осаде и взятии кокандской крепости Ак-Мечеть. В письме к оренбургскому приятелю он объяснял свое участие тем, что ‘цель похода была благородна — защита утесненных, а ничто так не одушевляет, как благородная цель’. {‘Минувшие годы’, 1908, No 10, стр. 122.} За участие в боях он был произведен в унтер-офицеры.
Зиму 1853—1854 года он снова проводит в Оренбурге, а весну 1854 года встречаете крепости Ак-Мечеть, переименованной в форт Перовский (ныне г. Фрунзе). В форте Плещеев пробыл два года. В мае 1856 года он получил чин прапорщика, а в декабре того же года уволился с военной службы ‘с переименованием в коллежские регистраторы и с дозволением вступить в гражданскую службу, кроме столиц’. {М. И. Фетисов. Литературные связи России и Казахстана. М., 1956, стр. 358.} С апреля 1857 года до сентября 1858 года он служил в Оренбургской пограничной комиссии, а затем до августа 1859 года в канцелярии оренбургского гражданского губернатора.
Важнейшим фактом в жизни Плещеева этих лет явилось его знакомство с Сигизмундом Сераковским и его кружком, в который входили замечательные представители революционной России, Украины, Польши. Сераковский, бывший студент Петербургского университета, был знаком с кружком Петрашевского, тем естественнее оказалось его сближение в ссылке с молодым поэтом. Знакомство это, по-видимому, состоялось зимой 1850 года в Уральске. Затем их дружба окрепла в Оренбурге, где они встречались с августа 1852 года по март 1853 года, а с весны 1854 до мая 1856 года они оба служат в Ак-Мечети. {См. Тарас Шевченко. Повне зiбрання творiв, т. 6. Киiв, 1957, стр. 97, 98. ‘Rocznik Towarzystwa historyczno-literackiego w Paryzu’. Paryz, 1867, str. 103. В Уральск Сераковский был переведен осенью 1849 года и пробыл там до октября 1850 года. См. А. Ф. Смирнов. Сигизмунд Сераковский. М., 1959, стр. 18—19, ЦГВИА, ‘Формулярный список о службе… Сераковского’.}
Сераковский сдружил его с видными польскими революционерами-патриотами — Брониславом Залесским, революционным демократом Яном Станевичем, {О знакомстве со Станевичем свидетельствует письмо Плещеева к Барановскому от 24 февраля 1863 года: ‘На днях встретил здесь Станевича, приезжавшего по своим делам. Поручил вам кланяться’ (‘Шестидесятые годы’, стр. 460). Я. Станевич — одна из самых ярких фигур польского революционно-демократического движения, в 1850 году был сослан в Оренбург. С Плещеевым встречался, судя по официальным данным, в Оренбурге в 1852—1853 годах, а с февраля 1854 по октябрь 1855 года в Ак-Мечети (ЦГВИА. ф. 395).} поэтом-демократом Желиговским (Совою) и, что особенно важно, свел с Тарасом Шевченко. В кружке Сераковского Плещеев вновь оказался в атмосфере напряженного обсуждения тех же социально-политических вопросов, которые волновали его в Петербурге. ‘Один изгнанник поддерживал другого, — рассказывает о кружке Залесский. — Высшим счастьем было пребывание в кругу своих товарищей. После муштры собирались часто дружеские собеседования. Письма с родины, новости, принесенные газетами, были предметом бесконечного обсуждения. Ни один не терял мужества и надежды на возвращение… Серакоский, где бы ни находился, был душою подобных объединений…’ {‘Rocznik Towarzystwa historyczno-literackiego w Paryzu’, Paryz, 1867, str. 103, 104.} А биограф Сераковского уточнял, что здесь обсуждались ‘вопросы, связанные с освобождением крестьян и наделением их землей, а также отмена телесного наказания в армии’. {J. Kowalski. Rewolucyjna demokracja rosyjska a powstanie styczniowe. W., 1955, str. 148.} Дружба и связи с политическими изгнанниками России, Польши и Украины помогли Плещееву сохранить присутствие духа и заставили размышлять над важными вопросами времени. В лирике Плещеева этих лет, несомненно, отразились настроения братского содружества Сераковского.
В конце мая 1858 года Плещеев отправился с женою, урожденною Е. А. Рудневой, в отпуск в Петербург. Здесь он пробыл всю вторую половину 1858 года. Так как его стихотворения стали появляться в ‘Современнике’ с сентября 1858 года, то очевидно, что его знакомство с Чернышевским, Некрасовым, Добролюбовым следует отнести к июню — августу того же года. {Ср. С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова. М, 1953, стр. 186.} Интересно, что тогда же в Петербурге находились Сераковский, Желиговский, Станевич, Шевченко и др. В редакции ‘Современника’ появляется, таким образом, большая группа оренбургских ссыльных.
Весной 1859 года Плещеев на короткий срок вернулся в Оренбург. Живя в семье Рудневых недалеко от Оренбурга, в Илецкой Защите, он начал переписываться с Добролюбовым, перевел трагедию Г. Гейне ‘Вильям Ратклифф’ и посвятил свой перевод Н. Г. Чернышевскому. В Оренбурге он сближается с приехавшим туда М. Л. Михайловым и посвящает ему стихотворение ‘Птичка’. {Знакомство с М. Л. Михайловым состоялось еще в 1856 году, во время путешествия последнего по оренбургскому краю.} В Оренбурге же начата повесть ‘Пашинцев’, напечатанная в ‘Русском вестнике’ (1859, No 11 и 12). Добролюбов, оценивая эту и другие повести Плещеева, писал: ‘Элемент общественный проникает их постоянно и этим отличает от множества бесцветных рассказов тридцатых и пятидесятых годов… В истории каждого героя повестей Плещеева вы видите, как он связан своею средою, как этот мирок тяготеет над ним своими требованиями и отношениями — словом, вы видите в герое существо общественное, а не уединенное’. {Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. II. М., 1934, стр. 242, 243.}
Вернувшись из ссылки в Москву, Плещеев целиком отдается литературе. Однако впоследствии нужда заставляет его вновь поступить на службу. С 1865 по 1875 год он находится на службе в Государственном контроле. Жизнь Плещеева в Москве и Петербурге — это жизнь литературного чернорабочего, вынужденного тянуть невыносимую и унизительную лямку чиновничьей службы. 20 июля 1868 года он писал Некрасову: ‘Совсем меня исколотила жизнь. В мои лета биться как рыба о лед и носить вицмундир, к которому никогда не готовился, куда как тяжко’. {Литературное наследство, т. 51—52. М., 1949, стр. 443 (в дальнейшем сокращенно — ЛН).}
1856—1858-е годы ознаменовались большими переменами и в журналистике, и в общественно-политической, и в литературной жизни. Созревание после Крымской войны революционной ситуации привело к обострению классовой борьбы и идейному размежеванию. В эту пору, в 1856 году, после десятилетнего перерыва, в либеральном ‘Русском вестнике’ появляются стихотворения Плещеева. Одновременно он печатается в ‘Русском слове’ (1859—1864), ‘Современнике’ (1858—1866), ‘Времени’ (1861—1862), газетах ‘Век’ (1861) и ‘День’ (18611862), в ‘Московском вестнике’ (1859—1860). Кроме того, появляются его повести и большое количество критических статей и рецензий. {См. нашу статью в кн. А. Н. Плещеев. Стихотворения. ‘Библиотека поэта’, Малая серия. Л., 1957, стр. 16—17.} В 1858, 1861 и 1863 годах выходят сборники его стихотворений.
Но главным журнальным пристанищем Плещеева с 1858 года стал ‘Современник’. В нем он печатает повести, статьи, переводы и стихотворения. Характерно, что цензура не раз обращала внимание именно на повести и стихи Плещеева. {См. В. Евгеньев-Максимов. ‘Современник’ при Чернышевском и Добролюбове. Л., 1936, стр. 238.} В ‘Современнике’ поэт участвует до самого его закрытия в 1866 году. В своих письмах он заявляет о своем безоговорочном сочувствии программе журнала Некрасова, статьям Чернышевского и Добролюбова. В письме к последнему от 15 апреля 1860 года он пишет, что хочет печататься в ‘Современнике’, ‘направлению которого принадлежат все мои симпатии’. В письмах к великому критику Плещеев говорит о своем желании энергично участвовать в борьбе: ‘Хотелось бы по мере сил своих и способностей служить литературному, и следовательно общественному делу…’ {‘Русская мысль’, 1913, No 1, стр. 145, 147.}
Близость Плещеева к Чернышевскому и ‘Современнику’ способствовала преодолению либеральных иллюзий и заблуждений, отходу от расплывчатых политических программ.
‘Никогда я не работал, — писал поэт, — так много и с такой любовью, как в ту пору, когда вся моя литературная деятельность отдана была исключительно тому журналу, которым руководил Николай Гаврилович и идеалы которого были и навсегда остались моими идеалами’. {‘Н. Г. Чернышевский. Неизданные тексты, материалы, воспоминания’. Саратов, 1926, стр. 155.} То же глубокое чувство идейного единства связывало Плещеева с Добролюбовым и Некрасовым.
В 1859 году он сообщал из Петербурга Достоевскому, что из всех литераторов он предпочитает Некрасова и Чернышевского. {‘Ф. М. Достоевский. Материалы и исследования’. М.—Л., 1935, стр. 444.} Некрасов посещает его в Москве, переписывается с ним, поддерживает поэта. ‘Некрасова я люблю, — писал он Жемчужникову в 1875 году. — В нем есть стороны, влекущие к нему невольно, и за них прощаешь ему многое. В эти три-четыре года, что я здесь <,в Петербурге. — М. Я.>,, мне довелось провести с ним два-три вечера — таких, которые надолго оставляют след в душе. Наконец, скажу, что я лично ему многим обязан…’. {‘Русская мысль’, 1913, No 1, стр. 128—129.}
В замечательном некрологе Плещеев писал, что весть о смерти Некрасова ‘не может не произвести глубокого потрясающего впечатления на всех, кому дороги судьбы русской литературы, теряющей в покойном поэте одного из великих своих представителей…’. {‘Биржевые ведомости’, 1877, No 334, 29 декабря.}
В письмах поэта к Добролюбову звучит нота искреннего доверия, душевной открытости и идейной близости. С ним он делится своими планами, с нетерпением ждет отклика на свои работы, размышляет над политическими вопросами. ‘Из всех журнальных отзывов, — обращается он к критику 25 февраля 1860 года,— я только вашим и дорожу… Как бы строг ни был ваш суд — я всегда готов сказать вам за него спасибо…’ {‘Русская мысль’, 1913, No 1, стр. 145.} Добролюбов для него самое яркое и значительное явление в русской критике. Позднее, вспоминая о Белинском и Добролюбове, Плещеев говорил: ‘Какие люди-то… не скоро еще дождется таких русское общество…’ {Государственный литературный музей. Сектор рукописей, ф. 26609.}
Добролюбов видел в поэте соратника и надежного человека, с которым ‘можно сойтись’. {‘Материалы для биографии Н. А. Добролюбова’, М., 1890, стр. 515.}
Ко времени переезда Плещеева в Москву круг Чернышевского ведет усиленную подготовку к созданию всероссийской тайной революционной организации. В ее создании приняли активное участие все друзья поэта, из них прежде всего следует назвать С. Сераковского, М. Михайлова, Я. Станевича, Н. Серно-Соловьевича, Н. Шелгунова. В круг знакомых поэта в конце 1850 — начале 1860 х годов входят основные деятели подпольной организации ‘Земля я воля’. Недаром в глазах полиции и современников он являлся несомненным участником подпольной организации. В доносе В. Д. Костомарова Плещеев вместе с Михайловым назван ‘заговорщиком’. Ему приписывалось даже создание ‘Письма к крестьянам’. {‘Процесс Н. Г. Чернышевского. Архивные документы’. Саратов, 1939, стр. 101. Речь идет о знаменитой прокламации Чернышевского.}
У нас нет точных данных об участии Плещеева в ‘Земле и воле’ (как, впрочем, и некоторых других ее членов). Но сохранились интересные свидетельства современников. Так, 3 июля 1863 года в III Отделении была составлена записка, сообщавшая, что поэт-переводчик Ф. Н. Берг посетил Плещеева на даче и видел у него листовки и типографский шрифт. ‘Федор Берг отозвался, что Плещеев… положительно один из деятелей общества ‘Земля и воля». 11 июля 1863 года у Плещеева был произведен ничего не давший обыск. В письме к управляющему 1-й экспедицией III Отделения Ф. Ф. Кранцу Плещеев негодовал по поводу необоснованного обыска, а наличие портретов Герцена и Огарева и нескольких запрещенных книг объяснял литературными интересами. Отвечая жандармам, Плещеев, разумеется, хотел их убедить в том, что ‘непричастен ни к каким агитациям, ознаменовавшим последнее время’. Знакомство же с ‘лицами, замешанными в них’, ‘ограничивалось лишь отношениями чисто литературными’. {ЦГИА, ф. III Отделения.} Однако показательно, что современники упорно считали, что Плещеев не только принадлежал к тайному обществу, но и содержал тайную типографию. Об этом вспоминает П. Д. Боборыкин. М. Н. Слепцова в своих воспоминаниях ‘Штурманы грядущей бури’ утверждала, что в числе лиц, входивших в ‘Землю и волю’ и лично ей знакомых, был и Плещеев: ‘В 60-х годах он заведовал типографией в Москве, где печаталась ‘Молодая Россия’, и, кроме того, участвовал в только что начавшихся тогда в Москве же ‘Русских ведомостях’, кажется, в качестве обозревателя иностранной литературы. Он был членом ‘Земли и воли’, что с давних пор связывало его со Слепцовым’. {‘Звенья’, сб. II. М.—Л., 1933, стр. 441.} В воспоминаниях Слепцовой много неточностей и ошибок, но характерно, что она помнила о сотрудничестве Плещеева в ‘Московских ведомостях’, которые спутала с ‘Русскими ведомостями’. Серьезнее, впрочем, то обстоятельство, что ее сообщение о типографии сейчас документально подтверждается письмом Плещеева к Ф. В. Чижову от 16 сентября 1860 года, в котором он просит Чижова быть посредником между ним и Н. А. Основским, не вернувшим ему денег, данных на покупку типографии на имя некоего Рыжкова. Основский передал Плещееву только половину шрифтов. {ЛБ. Фонд Ф. В. Чижова. 27 октября 1859 года Плещеев писал Достоевскому: ‘Я завожу сам — хотя не один — типографию’. (ЛА, вып. 6, стр. 262). Ср. М. Достоевский к брату: ‘Напрасно Плещеев устраивает типографию’ (‘Ф. М. Достоевский. Материалы и исследования’, стр. 530).}
Обращает на себя внимание широта журнально-издательских замыслов Плещеева. С ноября 1859 года он становится основным пайщиком и идейным руководителем газеты ‘Московский вестник’. В годы редакторства Плещеева (1859—1860) в ней участвуют Тургенев, Островский, Шевченко, Чернышевский, Щедрин и др. Плещеев энергично приглашает к участию Некрасова и Добролюбова. Поэт повел борьбу за демократическое направление газеты. В 1860 году он выступает против либералов, подхватывая выпады ‘Свистка’. И вот как определяет он задачу газеты: ‘Всякое кумовство в сторону. Надо бить крепостников под маской либералов’. {‘Шестидесятые годы’, стр. 454, ‘Русская мысль’, 1913, No 1, стр. 149.}
Подобно В. Курочкину, М. Л. Михайлову, В. Слепцову, Н. А. Серно-Соловьевичу, Плещееву приходилось мучительно переосмысливать груз либеральных заблуждений. Близость к Чернышевскому и Добролюбову помогла ему преодолеть либеральные колебания и иллюзии, которые появились у него в начале борьбы вокруг крестьянской реформы 1861 года (см., напр., ‘Трудились бедные вы, отдыха не зная…’). Уже в письмах 1860 года сказывается его трезвое понимание своекорыстных и хищных интересов крепостников и либералов. В письмах к Барановскому молодой издатель ясно видел, что ‘банда своекорыстных помещиков’ вместе с царской бюрократией готовит чудовищный обман народа. Он ядовито замечает, что ‘бюрократическая и плантаторская’ партии готовы отдать ‘бедного мужика на жертву чиновничьему грабежу’, Он далек от мысли, что мужик освободится ‘от тяжелой помещичьей лапы’. ‘Где же новая эра, где рассвет?’ — спрашивает писатель, горько смеясь над собственными иллюзиями 1858 года. ‘Манифест’ также вызывает его раздражение. {См. ‘Шестидесятые годы’, стр. 456.} Демонстративна в этом отношении публикация в ‘Московском вестнике’ переведенного Плещеевым ‘Сна’ Шевченко (‘Жница’) и особенно автобиографии украинского Кобзаря. Эта публикация — чисто политический акт. Чернышевский и Добролюбов придавали исключительное значение опубликованию этой автобиографии. {Плещеев, как и Добролюбов, получил автобиографию прямо из рук Шевченко (см. ЛА, вып. 6, стр. 297).} ‘Московский вестник’ превращается в живую политическую газету, защищающую близкие к ‘Современнику’ позиции. Этим и объясняется то, что ‘Современник’ в ‘Заметках нового поэта’ положительно оценивает направление газеты Плещеева и прямо обращает внимание читателя на переводы из Шевченко. {См. ‘Современник’, 1859, No 3, стр. 371. Ср. ‘Ф. М. Достоевский. Материалы и исследования’. М.—Л., 1935, стр. 452, ‘Русская мысль’, 1913, No 1, стр. 145.} В рецензиях Плещеева, в его полемических ‘Московских заметках’, ‘Заметках кое о чем’ намечается резкая критика либерализма, защита традиций Белинского, обличение феодально-крепостнической действительности.
В 1861 году он задумывает новое издание — ‘Иностранное обозрение’ — и обращается с предложением об участии в нем к М. Л. Михайлову. А в 1862 году вместе с Салтыковым, А. М. Унковским, А. Ф. Головачевым, а также А. И. Европеусом и Б. И. Утиным разрабатывает проект нового журнала ‘Русская правда’. 4 мая 1862 года ему было отказано в разрешении издавать этот журнал. Тогда возник план покупки уже выходящей газеты (‘Век’), и знаменательно предложение Некрасова дать половину денег, чтобы ‘соединить силы и моральные, и материальные’. {М. Е. Салтыков-Щедрин. Полн. собр. соч., т. 18. М., 1937, стр. 167—170, И. Эйгес. О несостоявшемся журнале Салтыкова-Щедрина.— ЛН., т. 25—26. М., 1936, стр. 625.}
Все журнальные замыслы Плещеева неразрывно связаны с его участием в литературно-политической борьбе тех лет. Весьма характерно, что Плещеев вслед за Чернышевским и Добролюбовым резко выступает против псевдолиберального обличительства, романтического эпигонства и ‘чистого искусства’ в литературе.
В 1861 году он пишет очень знаменательный ‘рассказ необличительный’ — ‘Литературный вечер’, в который вставляет ряд стихотворных пародий. Характерно, что Плещеев осмеивает в духе Добролюбова мелкотравчатую обличительную лирику (типа Розенгейма и др.). {См. ‘Повести и рассказы Плещеева’, т. 2. СПб., 1897, стр. 524. Ср. стр. 91, 319, 533, 534 и др.}
В своих статьях и заметках Плещеев, вслед за Добролюбовым и Чернышевским, ратует за тесную связь искусства и действительности, выступает против воинствующей реакции, против теории ‘чистого искусства’, казенно-патриотической драматургии Кукольника, Полевого и им подобных. Он напоминает о великих традициях Белинского и Гоголя, защищает молодую демократическую литературу 1860-х годов. Все его статьи пронизывает непоколебимое убеждение в глубокой исторической справедливости идей Белинского и Добролюбова.
Когда в 1858 году, после почти десятилетнего перерыва, вышла новая книга стихотворений Плещеева, поэт избрал к ней эпиграфом слова Гейне: ‘Я не в силах был петь…’. Смысл этого эпиграфа был понятен не только его друзьям, но и всем современникам. В первые годы ссылки он, по-видимому, почти не писал стихотворений. До нас не дошли его произведения за 1849—1851 годы, да и сам поэт в 1853 году признавался, что давно отвык писать их. Тем не менее казарма и солдатская лямка заставили его заново продумать многое и по-новому подойти к основным поэтическим темам. Большую роль в идейном развитии Плещеева сыграла его связь с Сераковским, Шевченко и их друзьями, о которых он писал в 1856 году: ‘друзей свободная и шумная семья’ (‘Раздумье’). Следует думать, что к этому времени относится напечатанный только в 1858 году перевод стихотворения Гейне ‘Жизненный путь’ (у Плещеева ‘И смех, и песни, и солнца блеск!..’). Стихи Гейне послужили поводом для создания глубокоавтобиографического произведения. Плещеев использовал стихотворение Гейне для аллегорического изображения не только своей трагической судьбы, но и судьбы своих друзей, которым, по его предчувствиям, угрожают опасности на избранном ими пути. Друзья гибнут в ‘родных волнах’, тоска сжимает сердце поэта в чужом краю, являются на смену старым новые товарищи, но им тоже грозят опасности:
Друзья иные теперь со мной!
И снова песни! Но воют бури,
И гаснут звезды в ночной лазури…
Прости навеки, мой край родной!
Символика Плещеева ясна и отчетлива, и его перевод — в полном смысле слова — стихотворение на мотив Гейне. Он убирает из текста все, что лишает его автобиографичности. Герой Гейне попадает ‘на берег Сены’, он в чужой стране (‘Отчизна, где ты?’), у Плещеева — он в далеких местах родной страны. У Гейне главный мотив: мне грустно, потому что я далек от родины (‘Отчизна! мне грустно, а ты — далека!’), у Плещеева основная тема — печаль перед натиском темных сил на его друзей. Для читателя Плещеева было совершенно ясно, что речь идет о петрашевцах и ссылке. ‘И смех, и песни, и солнца блеск!..’ — своеобразная декларация верности поэта освободительным идеалам. Эту же верность демократическим идеалам он провозглашает в стихотворении ‘В степи’:
Но пусть без радости мои проходят дни…
Когда б осталось мне отрадное сознанье,
Что к благу ближнего направлены они,
Я б заглушил в себе безумное роптанье.
Под влиянием бесед и переписки с Сераковским, Станевичем, Шевченко {См. Т. Шевченко. Повне зiбрання творiв, т. VI. Киiв, 1957, стр. 97.} в поэзии Плещеева снова крепнут мотивы ненависти к миру бесправия и насилия. Выражением общих настроений оренбургских ссыльных революционеров было его стихотворение ‘После чтения газет’. Так же, как Шевченко и польские изгнанники, он решительно осуждает Крымскую войну:
Мне тяжело читать кровавые страницы, Что нам о племенных раздорах говорят…
Крайне показательно совпадение стихов Плещеева со стихотворной инвективой Шевченко: ‘Опять настало время злое!.. А было доброе такое…’, в которой украинский революционер обличал антинародную войну царизма.
‘Для новых битв я жажду силы!’ — восклицает поэт в стихотворении ‘Молитва’ (1857), и это одна из примечательнейших идей его лирики 1853—11858 годов. С возобновлением литературной деятельности связан и его перевод из Гейне ‘О! не будь нетерпелива…’, в котором он заявляет:
И прости, что в песнях новых
Всё еще так внятны звуки
Старой боли дней суровых!
‘Эхо прожитых мучений’ и новые надежды сказались на эмоциональной окраске лирики Плещеева.
Стихотворения Плещеева начали печататься в 1856 году под характерным заглавием: ‘Старые песни на новый лад’. Они и в самом деле были развитием основных мотивов его политической лирики 1840-х годов. И все же это были ‘старые песни на новый лад’. Плещеев предыдущего периода был, по справедливому замечанию М. Л. Михайлова, склонен к романтизму. Романтические тенденции особенно сказываются при сопоставлении Плещеева и Некрасова в 40-е годы. Великий поэт нашел реалистический по своей устремленности и поэтике путь. Отвлеченность и аллегоричность трактовки острых социальных тем, использование устойчивых поэтических символов, эмоциональная элегическая одноплановость — характерные черты романтической поэтики Плещеева.
В стихотворениях периода ссылки и последующего времени сохраняются романтические тенденции, но все чаще в лирике Плещеева более глубоко раскрывается внутренний мир человека, посвятившего себя борьбе за народное счастье. Основная тема сборника 1858 года — боль за порабощенную родину и вера в правоту своего дела. Автобиографическая основа этих стихотворений оставалась предельно ясной для современников, как это и было отмечено Добролюбовым. Сборник 1858 года открывался стихотворением ‘Посвящение’, перекликавшимся со стихотворением ‘И смех, и песни, и солнца блеск!..’. В нем те же поэтические символы и мотивы:
Но я — средь бурь, в дни горя и печали —
Был верен вам, весны моей друзья,
И снова к вам несется песнь моя,
Когда, как сон, невзгоды миновали. {*}
{* См. в примечаниях ответ на это стихотворение петрашевца Н. С. Кашкина (стр. 388).}
Тема, духовного прозрения человека, отказывающегося от бездумного и созерцательного отношения к жизни, — основная лирическая тема этих стихов. Поэт пытается воссоздать процесс рождения революционной мысли в тяжких и горестных борениях (‘Не говорите, что напрасно…’). Эта тема волновала и Михайлова, и Огарева. Тема идейного возмужания героя придает новые черты лирике Плещеева. Новым качеством, свидетельствующим о художественных исканиях Плещеева, становится слияние в его произведениях личного и общественного.
В политических стихах Плещеева мы находим интонации интимной лирики, в лирических стихах — публицистические тенденции. Таковы его ‘Случайно мы сошлися с вами…’, ‘Прости’, ‘Перед отъездом’, ‘Салтыкову’, ‘Когда твой кроткий, ясный взор…’, ‘Ты хочешь песен…’, ‘Посвящение’, ‘Когда мне встретится истерзанный борьбою…’ и др.
По характеру и роду своей поэтической деятельности Плещеев ближе всего к Н. П. Огареву. Их поэзия складывалась о неимоверно тяжелых условиях последекабриетекой России, на почве одних и тех же литературных традиций. Плещеев — по преимуществу лирик, еще более, нежели Огарев. Замыслы больших эпических произведений так и не были им никогда осуществлены (напр., ‘Сон’). Единственная его поэма — ‘Она и он’. Сам Плещеев настаивал на своем родстве с Огаревым. 20 января 1883 года он писал С. Я. Надсону, что П. И. Вейнберг в докладе о нем ‘отлично подошел к теме, соединив меня в своей характеристике с Огаревым’. {‘Невский альманах’, вып. 2. Пг., 1917, стр. 121—122.} И это сходство явственно в таких стихах Огарева, как ‘Ночь’, ‘Бываю часто я смущен внутри души…’, ‘Совершеннолетие’ и т. д. ‘Раздумье’ Плещеева прямо перекликается с огаревским стихотворением ‘Мы в жизнь вошли с прекрасным упованьем…’.
Лирика Плещеева 50-х годов тем не менее часто звучала как повторение уже отживших мотивов: абстрактно-романтические декларации (вроде ‘ученья правды строгой’) звучали анахронизмом. Н. Д. Хвощинская (В. Крестовский) в рецензии на сборник Плещеева 1861 года, высоко оценивая в целом творчество поэта, писавшего ‘живые, теплые современные вещи, которые заставляли нас сочувствовать ему’, с резкостью и горячностью писала о неопределенности чувств и идей поэта.
В своей оценке поэзии Плещеева писательница-демократка исходила из наличия в ней наряду с гражданскими, общественнозначимыми темами интимно-лирических и абстрактно-романтических, которые можно было истолковать как сочувствие либеральным идеям. {См. ‘Русское слово’, 1861, No 3, отд. II, стр. 74. Подпись: В. К—ий.}
Это понимал и сам Плещеев, когда в ‘Раздумье’ писал о ‘жалком разуверенье’ и ‘убеждении в бесплодности борьбы…’.
Н. А. Добролюбов, сочувственно оценивая книгу 1858 года, указывал на социально-историческую обусловленность ее скорбных и тоскливых интонаций обстоятельствами жизни, которые ‘безобразно сламывают самые благородные и сильные личности…’. ‘В этом отношении, — отмечал критик, — и на дарование г. Плещеева легла та же печать горького сознания своего бессилия перед судьбою, тот же колорит ‘болезненной тоски и безотрадных дум’, последовавших за пылкими, гордыми мечтами юности’. {Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в трех томах, т. 1. М., 1950, стр. 620, 623.}
Известная неопределенность общественных позиций породила в поэте идиллические надежды либерального толка. Это налагало печать ограниченности на его гражданскую лирику 1850-х годов с ее мотивами гражданского покаяния и либеральными надеждами на крестьянскую реформу ‘сверху’:
…Уже редеет мрак,
Уж свет повсюду проникает,
И, содрогаясь, чует зло,
Что торжество уже прошло, —
убежденно возглашает он в 1858 году в стихотворении ‘Была пора: своих сынов…’. Наиболее отчетливо либеральные иллюзии проявились в стихотворении ‘Трудились бедные вы, отдыха не зная…’, которое зазвучало чуждыми лирике Плещеева тонами. Крестьяне, ‘покорные судьбе’, терпеливо ‘несли (свой крест, как праведник несет’, и вот настала ‘пора святая возрожденья’, сам Христос, ‘кому молились вы смиренно и с любовью, Вам избавителя венчанного пошлет’. Эта либеральная молитва вызвала необыкновенно резкий отклик у Добролюбова. Элегические сетования и либеральные иллюзии людей 40-х годов едко пародировались Добролюбовым. Либеральное восхваление ‘царя-освободителя’ и будто бы ‘покорного’ народа в стихотворении Плещеева высмеивалось в его пародии ‘Из мотивов современной русской поэзии’. {См. Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. 6. М., 1939, стр. 198. Впервые на пародирование Плещеева указал В. Княжевич (Полн. собр. соч. Добролюбова, т. IX. СПб., 1912, стр. 531).}
Пародии Добролюбова направлены не против Плещеева, но против либеральных ошибок поэта, отнюдь в глазах Добролюбова не перечеркивавших всего его творчества. Именно поэтому критик не напечатал своей пародии на него. Добролюбов критиковал Плещеева не только за либеральные иллюзии, но и за абстрактную дидактичность и аллегоричность образов. В его дневнике есть характерное замечание: ‘Так же мирно, — записывает он 8 февраля 1858 года, — покончили мы и с утилитарностью. Я сделал уступку, заметив, что всегда восстаю против голого дидактизма, как например в стихотворениях Жемчужникова и А. Плещеева, недавно печатавшихся в ‘Русском вестнике». {Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. 6. М., 1939, стр. 480.} Дидактичность, аллегорико-романтическая символика действительно являлись уязвимым местом стихов Плещеева, напечатанных в этом журнале в 1856 году: таких, как ‘После чтения газет’, ‘С…….у’, ‘В степи’ и т. д. Некоторая печать абстрактной дидактичности, утилитарности определяла слабые стороны его лирики и в более поздние годы. Это сознавал он сам, упорно ища связи своей поэзии с новым временем. На этом пути для него особое значение имели Чернышевский, Добролюбов и Некрасов. Под их влиянием он расставался с грузом либеральных заблуждений, и в этом отношении его творческий путь совпадал с такой же идейной перестройкой в творчестве М. Михайлова, В. Курочкина, В. Слепцова и др.
В 60-х годах Плещеев все чаще откликается на острые общественные вопросы и политические события. Его лирика более непосредственно обращается к широкой демократической аудитории: к молодому поколению, к друзьям — участникам революционного движения, и это углубляло ее агитационно-пропагандистское звучание,
В критических статьях и высказываниях конца 1850-х — начала 1860-х годов А. Н. Плещеев рассматривает поэзию как соединение страстной и личной точки, зрения с действительностью, с жизненными задачами времени, как мощную социально-нравственную силу. Проклятые вопросы реальности — вот подлинное содержание поэзии. {См. ‘Московские ведомости’, 1861, 17 января.} Самым решительным образом он заявляет, что главное направление поэзии в 60-е годы — это политическая поэзия. Лирика не может удовольствоваться только природой и ‘внутренним миром человека’, ибо ‘в наш век человек не может ими ограничиться, если в нем бьется любящее сердце, если в жилах его струится не рыбья кровь. Он болеет болезнями века, он страдает с страждущим братом…’. {ЛА, вып. 6, стр. 301.} Именно поэтому для него неприемлемо отрицание А. Н. Майковым политической поэзии. Именно на этом пути лирический герой Плещеева связан c ‘бойцами’, ‘братьями и друзьями’, с кругом революционеров 1860-х годов, и все чаще в стихах Плещеева появляется ‘мы’, ‘нас’, а не ‘я’ (‘бог помочь, братья и друзья’, ‘неравный бой нас истомил’ и т. п.).
Его лирика душевных диссонансов, с нарочито упрощенными художественными средствами, с ее общественно-обличительным содержанием, имела- много -родственных чёрт с поэзией Некрасова. Но с 1850-х годов у Плещеева появляется ряд стихотворений, в которых он пытается воспроизвести сатирическую и социально-бытовую струю поэзии Некрасова. Таково его стихотворение ‘Дети века все больные…’ (1858), дающее сатирический образ ‘современного человека’, который ‘все вопросы разрешает’ ‘легко, без дальних дум’ и сомнений. В этом стихотворении прямой отзвук таких произведений Некрасова, как ‘Нравственный человек’, ‘Филантроп’ и др.
Тема фразерства и лицемерия либералов становится важной частью поэзии Плещеева. Он не только прекращает сотрудничество в ‘Русском вестнике’ и всякое личное общение с Катковым, но и делает борьбу с катковщиной одной из главных задач своей журнальной деятельности. {См. А. Плещеев. Что вспомнилось. Актеры и писатели, т. 3. СПб., 1914, стр. 8, ЛА, вып. 6, стр. 318 и др.} Довольно отчетливо эти настроения проявились в его замысле развернутого сатирического изобличения либерала. В большом стихотворении ‘Мой знакомый’ (1858) появился первый в творчестве поэта сатирический образ либерала. Все аксессуары сатирического портрета взяты из стихотворений Некрасова: и отец, разорившийся на танцовщицах, и губернская карьера героя, и его портрет в годы преуспевания (‘Он был с порядочным брюшком и чин имел большой…’). В стихотворении ‘Счастливец’ Плещеев подхватывал ту же некрасовскую обличительную ноту:
Клевета! Богоугодных
Разных обществ член и я.
Филантропы пять целковых
Каждый год берут с меня.
Но самым примечательным в этом цикле является стихотворная повесть ‘Она и он’ (1862). Здесь возникает портрет, типичного тургеневского героя и рисуются перипетии — его ‘жизни бурной’. Как бы развивая некрасовские сатирические образы либералов, Плещеев намечает черты характера и общественной судьбы ‘лишнего человека’, с его красноречивыми тирадами и корыстными расчетами (‘Мой знакомый’, ‘Счастливец’). Поэт резко обличает внешнее фразерство дворянского либерала и внутреннюю его готовность к примирению с властями.
Некоторое влияние на Плещеева оказала и некрасовская демократическая тематика, в особенности ‘кольцовская’ линия Некрасова. В 1861 году Плещеев с большим одобрением отметил, что Некрасов ‘в последнее время обратился за содержанием своих стихотворений к народной жизни’. Плещеев также пытается создать стихи, выражающие народные чаяния и чувства, от имени героя из народа. Таковы его ‘Я у матушки выросла в холе…’, ‘Сельская песня’ и др. В ‘Сельской песне’ он ставит важнейшую проблему народного образования. Плещеев видел в ней, вместе с другими демократами 1860-х годов, одно из неотложных дел. Отражением этих раздумий и явилась ‘Сельская песня’ (из цензурных соображений названная переводом с польского), герой которой — крестьянский мальчик, жаждущий просвещения и верящий, что ‘крестьянского сына’
В школе научат, я знаю, всему,
Сделают там из него господина…
Значение этих строк не умаляла концовка (‘Буду я в церкви попу помогать’), имеющая чисто цензурный характер. К этой же теме Плещеев вернется в 1872 году в стихотворении ‘Бабушка и внучек’.
Вслед за Некрасовым Плещеев в форме социальной новеллы в стихах и своеобразной крестьянской баллады поднимает темь! трагичности доли крестьянина и городского труженика — пролетария, замученного непосильным трудом и нищетою. Такова драматическая история крестьянки (‘Я у матушки выросла в холе…’), полюбившей богатого барина, который ‘всё в далеких краях проживал’.
Тогда же, в 1860 году, он создает еще один опыт социальной новеллы — ‘На улице’, перекликающейся с темою Сони Мармеладовой: нищета и красота, ‘угол темный’, ‘сырой могильный склеп, где слезами обливают ребятишки черствый хлеб’, и ‘красивый барин’ с лукавыми речами составляют основу повествования о социальном аде большого города.
Плещееву не удалось создать конкретную картину народной жизни. Он так и не добился в этой области больших художественных достижений. На это обратил внимание уже М. Л. Михайлов. Цикл близких Некрасову стихотворений Плещеева является, таким образом, скорее фактом его литературной биографии, его тяги к реалистической конкретизации лирической темы. Правда, следует сказать, что и в произведениях Некрасова этих лет мы находим только предысторию ‘крестьянской темы: даже в ‘Крестьянских детях’ им не найдена песенная структура народной речи, историческая конкретность решения темы.
В поэтическом наследии Плещеева 60—70-е годы представляют значительный яо удельному весу период. Ошибочно представление, что Плещеев является поэтом исключительно 40-х годов.
Либеральные и реакционные журналы всячески пытались принизить значение поэзии Плещеева, ибо он воспринимается в эту пору прежде всего как поэт ‘Современника’. И действительно, в 60-е годы по количеству опубликованных в этом журнале стихотворений Плещеев впереди и Некрасова, и Вейнберга, и Полонского.
Плещеев печатает немало стихов на традиционные для него темы о гражданском подвиге, о трагически загубленной молодой жизни, о личной драме передового человека. Горькие раздумья о прошедшей молодости, рыдание над несбывшимися юношескими надеждами — характерные эмоциональные тона его поэзии и в этот период. В трудную минуту у него возникает мольба открыть ‘слепым и спящим очи’, ибо нестерпима злоба либеральной толпы.
Стихотворение ‘Мольба’ являлось ответом на наступление реакции. Оно написано в ноябре 1861 года, после арестов Михайлова, членов кружка Аргиропуло и Зайчневского, избиения студентов и т. д. Искреннюю ненависть поэта вызывает поведение либерального общества с его уже неприкрытой злобой против революционных демократов. С ‘Мольбой’ непосредственно связано посвященное Некрасову стихотворение ‘Новый год’, которое начинается удивительным напутствием Михайлову. В годовщину восстания декабристов, 14 декабря 1861 года, над Михайловым был совершен обряд гражданской казни, после которой в кандалах он был отправлен в Сибирь. И вот 31 декабря в послании Некрасову Плещеев благословляет мученика. Он посылает привет ‘в дальние края’ ‘Всем застигнутым ненастьем, — Всем, кого меж нами нет’. Совершенно ясно было для современников, кого имеет в виду поэт, обращаясь ‘К вам, житейскою волною Унесенные друзья!’
Знаменательно, что наряду с одобрением друзей-революционеров Плещеев высмеивает толки либералов о ‘пороках молодого поколенья’. Появляется у него и новая тема — тема практического общественного дела. ‘Фраза’, которая, по его же словам, ‘въелась’ в современного человека, вызывает у Плещеева взрыв ненависти:
На сердце злоба накипела
От заученных этих фраз!
Слова, слова! А чуть до дела,
Ни сил, ни воли нет у вас.
(‘На сердце злоба накипела…’)
Одной из центральных тем в 1860—1870-е годы у него стала тема гражданина-бойца. В поэтическую символику Плещеева широко входят образы ‘честных борцов’, ‘бойцов с неправдою и злом’ и т. п.
В исторической обстановке этих лет важное значение приобрела тема революционного подвига. Стихи Некрасова в эту пору исполнены призывами к действию и осуждением уклоняющихся ‘мудрецов’, чье ‘назначенье — разговоры’. Та же тема революционного подвига, призыва к подлинной революционной борьбе пронизывает и стихи Плещеева:
Нет! лучше гибель без возврата,
Чем мир постыдный с тьмой и злом,
Чем самому на гибель брата
Смотреть с злорадным торжеством!..
(‘Нет! лучше гибель без возврата...’)
Образ поэта в стихах Плещеева приобрел новые черты. Он не похож на того пророка, что виделся ему в юности в вещем сне шествующим среди не внемлющей ему толпы. Теперь — это боец, воин революции.
Прямое политическое значение имело стихотворение ‘Честные люди дорогой тернистою…’, посвященное процессу Чернышевского. В нем нашел наиболее четкое выражение мотив подвига во имя грядущего: ‘Пусть не сплетает венки вам победные Горем задавленный, спящий народ. Ваши труды не погибнут бесследно’. Тема народа приобрела принципиально новое значение. Это уже не отвлеченно-аллегорическая ‘толпа’, а конкретно-исторический образ ‘горем задавленного, спящего Народа’. Вот почему так сильно прозвучала песня о ‘вестниках правды, бойцах благородных’.
На творчестве Плещеева, на его темах и поэтическом языке лежит глубокая печать эпохи. Подобно Некрасову, Михайлову, Шевченко, Плещеев широко вводит в поэзию конкретные общественно-политические события, и это усиливает агитационно-пропагандистское звучание его стихов. В его лирику широко врываются публицистические элементы, превращая ее в своеобразную прокламацию и воззвание. Так характер прямого политического выступления имели напечатанные в ‘Современнике’ в 1862 году стихотворения ‘К юности’ и ‘Лжеучителям’. Оба стихотворения непосредственно связаны со студенческим движением. На поэта огромное впечатление произвели дикие избиения и аресты студентов в сентябре — октябре 1861 года и равнодушие народа.
Из письма его А. Н. Супеневу, которому было послано для передачи Некрасову стихотворение ‘К юности’, явствует, что 25 февраля 1862 года (этим числом датирован и автограф стихотворения в ЦГАЛИ) Плещеев читал ‘К юности’ на литературном вечере в пользу двадцати высланных студентов. Известно, что в ночь на 12 октября 1861 года в Москве среди студентов были произведены аресты. На следующий день на площади перед домом московского генерал-губернатора демонстрация студентов была разогнана войсками. Как писал студент-революционер Шипов в своем воззвании, ‘полиция прибила и обесславила нас публично в газетах’. {‘Политические процессы шестидесятых годов’, т. 1. М., 1923, стр. 83.} Протест общественности выразился в сборе денег в пользу пострадавших студентов. Плещеев принимал в этом самое горячее участие. В стихотворении ‘К юности’ он с восторгом говорит о значении подвига студентов. Призыв ‘не отступать перед толпой, бросать каменьями готовой’, — воспринимался как прямое напоминание об избиении студентов. Вполне вероятно, что демонстративное название ‘К юности. Посвящается молодому поколению’ (подзаголовок снят по цензурным условиям) прямо перекликалось с прокламацией М. Л. Михайлова ‘К молодому поколению’ (отметим перекличку поэтических формул Плещеева со стихотворением Рылеева ‘Я ль буду в роковое время…’, которым открывалась прокламация). ‘Надежду России, — писал здесь Михайлов,— составляет народная партия из молодого поколения всех сословий…’ {М. Лемке. Политические процессы. СПб., 1907, стр. 53.} К этой широкой демократической аудитории и обращены стихи Плещеева. Они заканчивались многозначительными словами:
Бог помочь, братья и друзья! Когда ж желанный день настанет, Пусть ваша дружная семья Отживших нас добром помянет.
Через несколько дней после этого литературного вечера Плещеев пишет стихотворение ‘Лжеучителям’, обличая злобные толки либеральных кругов и непосредственно отвечая на знаменитую вступительную лекцию Б. Н. Чичерина, прочитанную 28 октября 1861 года и направленную против ‘анархии умов’, ‘буйного разгула мысли’ студентов. {Н. П. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, т. 18. СПб., 1904, стр. 257—262, ЛА, вып. 6, стр. 290.} Черносотенные рассуждения либерала вызвали негодование Плещеева, писавшего А. П. Милюкову 6 ноября 1861 года: ‘Читали ли вы лекцию Чичерина в ‘Московских ведомостях’? Как бы вы мало ни сочувствовали студентам, которых выходки действительно часто бывают ребяческими, но согласитесь, что нельзя не пожалеть бедную молодежь, осужденную слушать такую дряблую ерунду, такие поношенные, как солдатские портки, общие места и пустозвонные доктринерские фразы! Это ли живое слово науки и правды? И этой лекции аплодировали сотоварищи почтенного доктринера Бабст, Кетчер, Щепкин и Ко‘. {ЛА, вып. 6, стр. 290. Речь идет о Н. М. Щепкине.}
Историческая обстановка последующих лет обусловила некоторые особенности политической лирики Плещеева. Надежды на всенародное выступление в ответ на реформу не оправдались. В годы ожидания нового подъема массового движения на лагерь революционных демократов обрушиваются тяжкие удары — смерть и аресты вырывают из рядов Добролюбова, Шевченко, Чернышевского, Михайлова, Серно-Соловьевича, Шелгунова и др. Отсюда чувство горечи и подавленности, характерное для стихотворений Плещеева.
В них находит отражение злободневнейший мотив разоблачения предательства и измены. Таковы ‘Если хочешь ты, чтоб мирно…’, ‘Apostaten-Marsch’, ‘Жаль мне тех, чья гибнет сила…’, бичующие тех, кто, ‘дышащие злобой’, ‘братьев продали своих’:
И предательская рать
Будет ненависть до гроба
В честных душах пробуждать!
(‘Жаль мне тех, Чья гибнет сила…’)
Характерна попытка Плещеева конкретизировать политическую тему. Таковы героические образы передовых людей, которые должны были служить идеалом для революционной молодежи 1860-х и 1870-х годов, в стихотворениях ‘К юности’, ‘Декабрист’, ‘Старики’, воссоздающих чарующий благородством образ ветерана революционного дела и задушевный лирический образ петрашевца, который и на плахе свято верил в будущее.
Поэтизируя чувства революционера, Плещеев стремится к жизненной конкретности этого образа (‘Бедны мы оба, в потертой одежде’ и т. п.). Основная идея стихотворения ‘Старики’ в строках:
Лихом она (юность. — М. П.) стариков не помянет,
Скажет: они пролагали нам путь.
Еще более значительно стихотворение ‘Я тихо шел по улице безлюдной…’ (1877), посвященное памяти Белинского. Условный романтический портрет вождя приобретает здесь ряд конкретных (в том числе биографических) черт. Таков ветхий дом, в котором живет герой и в котором пережил волнующие минуты поэт. ‘Убогий уголок’, ‘труженик с высокою душою’ и т. д. — все это родственно поэтическим характеристикам Белинского у Некрасова. Конкретнее становится и поэтическое изложение проповеди учителя.
В ноябре 1881 года было написано стихотворение ‘Без надежд и ожиданий…’, явившееся прямым поэтическим откликом на разгул послемартовской реакции в России. Горькое разочарование охватило старого поэта, и отзвуком его явилось это стихотворение.
Стремление к конкретизации политической темы привело поэта к тому, что наряду с поэтикой отвлеченных понятий, иносказаний, метафор (‘Всем врагам неправды черной, восстающим против зла’, ‘Меч народов обагрен’, ‘Но высокие стремленья в жертву пошлости людской принесли’ и т. д.) он добивается большей ясности и точности политических лозунгов и конкретности образов. Но следует иметь в виду, что преобладание поэтики отвлеченных понятий и дидактизма в политической лирике Плещеева является не только следствием недостаточной. ясности его политических взглядов, но и одной из форм его эзоповской речи. Цензурные условия и в 1860-е и в 1880-е годы вынуждали поэта прибегать к особому языку. Лексика и фразеология революционно-демократической публицистики определяла при этом особенности его поэтической речи — введение слов, имеющих символическое значение: ‘злоба’ в значении революционной ненависти, ‘добро’ в значении социалистических и революционных идеалов, ‘дело’ в значении революционной борьбы. Революционное и социалистическое содержание наполняло образы тучи, грозы, тернистого пути, странника и т. д. К его стихам применимы слова Добролюбова относительно внутреннего содержания этой условной символики у Некрасова. ‘Замени (только) слово ‘истина’ — равенство, — писал он, — ‘лютой подлости’ — угнетателям, это — опечатки… Помни и люби эти стихи: они дидактичны, если хочешь, но идут прямо к молодому сердцу…’. {‘Материалы для биографии Н. А. Добролюбова…’. М., 1890, стр. 534.} Стремление к ясности и простоте, своеобразной дидактике становится отличительной чертой политической лирики Плещеева.
Мотивы неверия в свои силы, усталости и отчаяния занимают все меньшее место в его наследии, приобретая чаще всего чисто биографический характер (‘Памяти Е. А. Плещеевой’). Михайлов имел полное право сказать уже в 11861 году, что ‘за Плещеевым осталась одна сила — сила призыва к честному служению обществу и ближним’. {М. Л. Михайлов. Собр. соч. в трех томах, т. 3. М., 1958, стр. 209.} В этом отношении его поэзия стояла неизмеримо выше гражданской лирики 60—70-х годов Полонского и Жемчужникова. Лирика Полонского чужда этого страстного пафоса негодования и революционного долга, в ‘злой современности’ он не замечал путей к добру (‘Среди хаоса’), поэтому, в отличие от Плещеева, благословлявшего на страдный путь революционера, он живет мечтой ‘пересилить время — уйти в пророческие сны’ (‘Муза’).
Ближе к поэтической системе Плещеева лирика ‘гражданских мотивов’ А. М. Жемчужникова. Но их общность сказывается больше в том, что составляло слабую сторону поэзии Плещеева. Сходны с Жемчужниковым идейная расплывчатость и сентиментальный дидактизм некоторых стихотворений Плещеева в основном 1858—1859 годов. Сближали их мотивы гражданского покаяния, аллегорическое восприятие природы. Отчетливо либеральная позиция Жемчужникова (в особенности признание последним прав ‘чистой поэзии’) была чужда Плещееву.
В 60-е и особенно в 70-е годы пейзажная поэзия Плещеева приобрела совершенно новые черты. В какой-то мере поэт и в этой области широко использовал опыт Некрасова, с одной стороны, и Фета — с другой. Сверкающие переливы красок, трепетное, неуловимое движение природы — ‘Оковы ледяные не тяготят сверкающей волны’, сень ‘трепетных белых берез’, ‘я вижу свод небес прозрачно-голубой, громадных гор зубчатые вершины’ — идут от ликующего, трепетного, исполненного неуловимой жизни пейзажа Фета. Но у Плещеева он незримо переходит в символическое истолкование общественной жизни и идейных исканий лирического героя. Природа манит его стыдливой красотою туда, ‘где нету фраз трескучих и бездушных, где не гремит витий продажный хор’. Великолепный цикл ‘Летние песни’ основан на том, что гармония природы противостоит миру общественных противоречий и несправедливости. В этом смысле пейзажный мир Плещеева близок лирике природы Некрасова.
Простота и задушевность пейзажа, будничность словаря не ослабляют его живописной выразительности. В отличие от Фета и Полонского, Плещеев стремится, преодолеть разделение пейзажной и гражданской темы. Некрасовская интонация звучит в таком его стихотворении, как ‘Скучная картина’, в котором серенький пейзаж неразрывно связан с трагическим существованием крестьянина. Пейзаж в лирических излияниях и бичующих инвективах создает народно-поэтический образ родной природы в неразрывной связи с мыслью о судьбе ‘задавленного невзгодой’ народа (‘Отчизна’).
Еще шире эти новые тенденции нашли выражение в детских стихотворениях Плещеева. В 1861 году он выпускает вместе с Ф. Бергом сборник для детей ‘Детская книга’, в 1878 году объединяет свои стихотворения для детей в сборнике ‘Подснежник’. Стремление к жизненности и простоте находит в этих стихотворениях яркое воплощение. Это расширило его тематический диапазон, ввело в его поэзию конкретность и свободную разговорную интонацию (см., например, стихотворения ‘Я у матушки выросла в холе…’, ‘Скучная картина’, ‘Нищие’, ‘Дети’, ‘Родное’, ‘Старики’, ‘Весна’, ‘Детство’, ‘Старик’, ‘Бабушка и внучек’ и др.).
60-е — 70-е годы — годы настойчивой работы Плещеева, пытавшегося выработать новую, более действенную и общедоступную поэтическую форму. Лирик по природе своего дарования, он стремится во имя новых задач революционной демократии создать новую поэтическую систему. Наряду с характерными для его поэзии циклами стихов в ораторском духе, социально-лирическими монологами, все большее место занимают песни, бытовые повествовательные жанры, сатира, любовная и пейзажная лирика. Использование публицистического и газетного языка, большая простота темы и образов становятся примечательными чертами многих новых его стихов.
13 декабря 1864 года умерла жена Плещеева. Это было тяжелым ударом для поэта. К этому присоединилось вскоре ощущение невыносимости тяжелого гнета реакции и нищеты.
Закрытие в 1866 году ‘Современника’ и ‘Русского слова’ оставило без литературной работы группу демократических писателей, и в их числе Плещеева. Мучительно воспринял поэт разгром демократических сил.
В 1872 году Плещеев переезжает с тремя детьми в Петербург и становится секретарем ‘Отечественных записок’, ведая там кроме того литературным отделом. Здесь он сразу же оказался в дружеской обстановке, среди единомышленников. В кружке ‘Отечественных записок’ Плещеев чувствует себя нужным и приметным человеком. В этом журнале он проработал до его закрытия в 1884 году. Вместе с В. С. Курочкиным, А. М. Скабичевским, Н. А. Демертом он стал сотрудником ‘Биржевых ведомостей’, газеты, в которой Некрасов мечтал негласно ‘проводить взгляды’ ‘Отечественных записок’.
В 1884 году Плещеев после закрытия ‘Отечественных записок’ переходит в ‘Северный вестник’ и заведует в нем литературным отделом. В этом журнале он резко сталкивается с народнической группой редакции, и в первую очередь с Н. К. Михайловским. Поэт защищает от народнической критики Чехова (особенно его ‘Степь’) и Гаршина.
Только в последние годы жизни (1890—1893) Плещеев, получив огромное наследство, короткий срок отдыхал от многолетней суровой борьбы за существование. 26 сентября 1893 года после тяжелой болезни писатель умер в Париже.
Значение Плещеева в истории демократической поэзии во многом превосходит размеры его таланта. 40-летний юбилей деятельности поэта в январе 1886 года явился его подлинным торжеством. С сочувствием отнеслись к этому празднованию старые соратники-петрашевцы. Н. С. Кашкин писал поэту 12 апреля 1886 года, что он следил за юбилеем ‘с искренней радостью и живым сочувствием’ (ЦГТМ). Еще более горячо его приветствует молодое поколение революционеров: в январе того же года народоволец, подписавшийся ‘редактором ‘Отголосков» (то есть подпольного сборника 1886 года ‘Отголоски революции’), горячо поздравляет Плещеева с юбилеем, называет его своим учителем (‘мой учитель’) и говорит о значении его поэзии в революционном движении. {ЦГИМ, фонд Плещеева.}
Передовые круги не только России, но и Украины, Польши, Чехословакии, Болгарии с искренним уважением относились к творчеству Плещеева. Они видели в нем, прежде всего, политического поэта, борца за демократию и социализм. Родоначальник новой болгарской литературы Петко Славейков в 1866 году переводит ‘Вперед! без страха и сомненья…’ и делает его гимном болгарских революционеров. {П. Русакиев. П. Р. Славейков и русската литература. София, 1956, стр. 273.} Чешский революционный демократ Эмануэль Вавра называет Плещеева, Шевченко, Огарева, Михайлова в числе ‘заслуженнейших, талантливейших, действительную цену’ имеющих славянских поэтов. {Cesti radikalni demokrate о literature. Praha, 1954, str. 203.} Великий болгарский революционер Любен Каравелов в сербском прогрессивном журнале ‘Матица’ в 1868 году ставил Плещеева в ряд крупнейших поэтов и писал, что стихотворения, двигающие ‘вперед народ’, должны прежде всего быть ‘гуманистичны, правдивы и разумны, каковы стихотворения английских поэтов Бернса, Томаса Мура и Байрона, каковы стихотворения Беранже и отчасти Барбье, каковы русские поэты М. Михайлов, Плещеев и стихотворения украинца Тараса Шевченко’. {‘Публицистика на Любен Каравелов (1860—1869)’. София, 1957, стр. 486. Даем в переводе с болгарского языка.} Это — одно из многих свидетельств восторженного отношения современников к поэту-демократу. Знаменательна высокая оценка, данная Плещееву в 1893 году борцом за реализм в словенской литературе Франа Целестина. {См. ‘Из истории русско-славянских литературных связей XIX в.’. М.—Л., 1963, стр. 267.}
Первые переводы на украинский язык стихотворений Плещеева появляются в 1871 году. С 1895 года его переводчиком стал замечательный поэт-революционер П. А. Грабовский. Гениальный украинский революционный демократ И. Франко писал о Плещееве, что он ‘достойно занимает место в плеяде самых выдающихся писателей в русской литературе 40-х годов…’. {I. Я. Франко. Твори в двадцяти томах, т. 18. Киiв, 1955, стр. 69. Ср. П. Грабовский. Избранное. М., 1952, стр. 313.}
Мотивы, образы, ритмы Плещеева мы встречаем у Якубовича, Надсона, раннего Минского, Сурикова, поэтов-народовольцев. В течение сорока лет Плещеев оставался живым олицетворением передовой, демократической поэзии. Он пережил всех своих современников и для молодежи 80-х годов был живым воплощением революционных традиций.
Несомненно влияние Плещеева на стихотворения Добролюбова 1856—1861 годов. В глубоко искренней и эмоциональной лирике Добролюбова, своеобразной исповеди революционера, используются не только некрасовские интонации, но и мотивы поэзии Плещеева. ‘Когда к нам светлый луч познаний сквозь мрак невежества проник’, ‘поборник лжи и мрака’ и тому подобные символы-образы прямо восходят к ранней поэзии Плещеева.