Новая драма норвежского писателя Бьорнсона 'Перчатка', Бьёрнcон Бьёрнстьерне, Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

**Новая драма норвежскаго писателя Біорнсона ‘Перчатка’ *).**

*) Эта рецензія заимствована нами изъ только что начавшаго выходить въ Чикаго журнал ‘Scandinavia’ (на англійскомъ язык).

Уже прочитавъ дв три начальныя сцены, вы изумляетесь совершенству діалога. Форма до того близко сливается съ основною мыслью, что какъ сквозь нжную кожу на молодомъ лиц просвчиваютъ жилки и кровь, такъ сквозь слова совершенно ясно проглядываетъ мысль автора. Такой языкъ по истин языкъ удивительный, примры такого совершенства можно найти разв въ пьесахъ Альфреда Мюссе и Гете.

Не смотря однако на достоинства языка, вы совсмъ забываете о немъ въ третьей сцен. Все ваше вниманіе сосредоточивается на характерахъ. Предъ вами появляется молодая двушка Свава, героиня пьесы. Она въ высшей степени оригинальна.

Она произноситъ только: ‘добраго утра’, и вамъ кажется, что еы не слыхали до тхъ поръ ничего подобнаго, но оригинальность ея безъ малйшей претензіи и натяжки, она не больше, какъ слдствіе ея неиспорченной и честной натуры. Свава при этомъ и умна, и остроумна, проницательна и положительно практична. Ей уже удалось составить себ имя и репутацію общественной благотворительницы, основавъ въ своей мстности дтскій садъ. Но не бойтесь при столкновеніи съ нею за цлость вашихъ рукавовъ: у ней нтъ колючекъ, о которыя вы бы могли разорвать ихъ. Она кротка, мягка и ласкова, какъ апрльскій солнечный лучъ. Она любитъ, она — вся любовь. Но любитъ она различно. Къ отцу своему она питаетъ нетолько нжность, но и уваженіе, внушенное ей его порядочностью и утонченностью обращенія — отличительными чертами его характера, не смотря на его безалаберность. Его три главныхъ житейскихъ правила — никогда никому не довряться, никому не быть въ тягость и не быть ни въ чемъ отсталымъ, потшаютъ ее, когда она въ хорошемъ расположеніи духа, если же они становятся ей непріятными, она, не стсняясь, ему это высказываетъ. Мать свою она любитъ безгранично и благоговеютъ передъ нею, помня, что ея вліянію она обязана своими взглядами и лучшими свойствами своей души. Но ей не безъизвстно, что въ жизни матери должно быть сокрыто какое-то тяжелое разочарованіе, или, быть можетъ, нарушеніе супружеской врности, съ его обычнымъ слдствіемъ — печалью. Она любитъ своего нареченнаго. Наканун только отпраздновали помолвку, и въ обихъ семьяхъ была большая радость. Свава открыто сознается, что она необыкновенно счастлива, что любовь эта дала ей вру въ себя и въ окружающій ее міръ, какой она не имла до тхъ поръ.

Тутъ является и самъ женихъ.

Сцена между Альфомъ и Свавой пробгается подъ магическимъ очарованіемъ, какое она производитъ на читателя. Но какъ все, что истинно талантливо, она пересказывается съ трудомъ, я постараюсь однако это сдлать.

Много лтъ тому назадъ жилъ въ Даніи одинъ старый пасторъ. Звали его Грундтвигъ. Силой и оригинальностью своихъ религіозныхъ убжденій и неутомимой энергіей, съ какой онъ проповдывалъ ихъ въ продолженіи боле нежели полувка, онъ послужилъ для многихъ тысячъ людей въ Даніи и Норвегіи проводникомъ широкихъ воззрній и возвышенныхъ стремленій. Этотъ старый пасторъ былъ женатъ три раза, вступивъ во второй разъ въ бракъ, когда ему было шестьдесятъ лтъ, и въ третій — семьдесятъ пять, и отъ всхъ трехъ женъ онъ имлъ дтей. По поводу серебряной свадьбы одного изъ своихъ друзей, также духовнаго лица, онъ написалъ гимнъ, въ которомъ, взявъ своими чистыми руками чувство любви, самой природой установленное между мущиной и женщиной, онъ благодарственно и хвалебно вознесъ его къ очамъ Всевышняго, надлившаго земныя существа этимъ великимъ даромъ и этимъ высшимъ счастьемъ. Гимнъ этотъ — единственный въ своемъ род и понын поется на всхъ свадебныхъ пирахъ въ Даніи.

Въ любви Альфа и Свавы есть нчто, напоминающее этотъ гимнъ Грундтвига. Ихъ любовь есть сама по себ гимнъ.

Къ концу перваго акта, который представляетъ изъ себя чудо драматическаго творчества, вы совершенно позабываете о характерахъ, какъ передъ тмъ позабыли о язык, и все ваше вниманіе поглощается той нравственной задачей, которая внезапно является передъ вами.

Эта задача, которая въ наше время минуетъ рдкій домашній очагъ, то въ той, то въ другой форм, не смотря на это, не особенно охотно принимается, какъ сюжетъ для бесды. Но здсь, въ конц перваго акта, она стоитъ передъ вами, написанная огненными буквами, напрашиваясь съ неотразимой силой на ваше вниманіе. Нтъ цикакой возможности увернуться.

Говоритъ не одинъ поэтъ, съ нимъ объ руку идетъ реформаторъ.

Отношенія между мущиной и женщиной, вками установившіяся безсознательно и согласно врожденнымъ человческой природ законамъ, точно также какъ благодаря эгоизму сильной половины человчества и расчетамъ слабой — приняли въ настоящее время такой характеръ, который внушаетъ отвращеніе даже лучшей часть общества, если даже не устрашаетъ, ее. Потому что эта самая лучшая часть общества относится къ пороку снисходительно, особенно если порокъ этотъ замаскированъ и облеченъ въ изящную или игривую форму, на супружескій обманъ многіе смотрятъ также легко, если онъ сдланъ ловко и не нарушаетъ циничнымъ образомъ условныхъ понятій о приличіи. Но чего общество перенести не можетъ — это лицемрія. Правдивость представляетъ собою такой основный элементъ человческой натуры и человческой жизни, что потому, насколько кто въ состояніи вращаться въ сред лгуновъ и лицемровъ, можно судить о его собственной испорченности. Сумма же накопившагося въ взаимныхъ отношеніяхъ мущинъ и женщинъ лицемрія можетъ навести по истин страхъ. Лучшая часть общества это чувствуетъ и сознаетъ, что реформа необходима.

Возможно допустить два разршенія этого вопроса: или мущина долженъ дать женщин тоже право на снисходительность, какимъ онъ на дл пользуется самъ, или же онъ обязанъ взять на себя ту же отвтственность за строгость своего поведенія, какую онъ навязалъ женщин.

Первое ршеніе иметъ своихъ сторонниковъ и на практик поддерживается многими сильными факторами новйшей цивилизаціи, каковы движеніе въ пользу эмансипаціи женщинъ, образованіе большихъ городовъ и проч. Нельзя также отрицать, что противникамъ не удалось привести неотразимые доводы, отвергающіе теоретически возможность подобнаго разршенія вопроса. Правда, что разршеніе это было бы противно нравственному чувству всего образованнаго міра, въ томъ вид, въ какомъ оно выражается въ нашихъ учрежденіяхъ и оффиціальныхъ проповдяхъ. Но тутъ затрудненіе собственно въ практическомъ примненіи. Потому что гд гарантія, что нравственное чувство 2883 года будетъ таково, что тогдашнее поколніе не посмется отъ души надъ ограниченіемъ свободы, котораго мы въ настоящее время требуемъ отъ женской скромности, какъ смемся теперь мы надъ запретомъ евреевъ на свинину и древнихъ христіанскихъ скандинавовъ — на конину? Правда также и то, что подобное разршеніе вопроса потребовало бы радикальнаго перестрой всего-общества, что перестрой этотъ могъ бы довести до революціи. Но останавливаться передъ тмъ, доведетъ ли этотъ вопросъ до революціи или нтъ, не слдуетъ, такъ какъ подобнаго рода перевороты бывали и прежде и нердко приводили въ конц концовъ къ хорошимъ результатамъ. Повторяемъ, тутъ главное затрудненіе въ томъ, какъ осуществить на дл подобнаго рода реформу.

Другое, второе ршеніе вопроса иметъ безспорно огромное число безмолвныхъ приверженцевъ и есть повидимому естественное и необходимое слдствіе всего предшествовавшаго развитія. Взглядъ Стюрта Милля на настоящее общественное положеніе женщины страдаетъ осязательнымъ отсутствіемъ историческаго смысла, и многіе изъ его доводовъ въ пользу реформъ ослаблены именно этимъ недостаткомъ. Онъ повидимому смотритъ на условія, въ которыя поставлена въ настоящее время женщина въ обществ, какъ на простое слдствіе превосходства у мужчины физической силы и недостаточной степени нравственнаго чувства.

Подобнаго рода мысль не требуетъ даже опроверженія, она просто предается забвенію. Развитіе, среди хаоса полигамическихъ отношеній, брака моногамическаго, хотя весьма неполное и ни въ какомъ случа не понимаемое надлежащимъ образомъ, указываетъ тмъ не мене безспорно на направленіе, къ которому клонится вопросъ. Но если допустить, что положеніе одного мужа — одна жена — правильно, то нтъ причины, почему примненіе его должно быть для мущины одно, для женщины другое, физіологія можетъ во всякомъ случа допустить полное равенство, такъ какъ нтъ ясныхъ доказательствъ въ пользу различія.

Ршеніе вопроса, принятое Біорнсономъ второе. Но онъ не даетъ его въ слишкомъ хорошо знакомой всмъ форм, усвоенной проповдниками воздержанія или современными религіозными шарлатанами, которые, со своихъ разукрашенныхъ подмостковъ громогласно бросаютъ толп угрозу вчной гибели въ случа отказа купить себ ихъ патентованное лекарство. Въ лиц Біорнсона говоритъ реформаторъ, но вмст съ тмъ и поэтъ. Ршеніе, которое онъ даетъ въ своей драм, облекается имъ въ ту форму, которая требуется оригинальнымъ характеромъ его героини Свавы, и всю эту исторію, съ ея сильными и убдительными доводами, проникнутую самымъ пламеннымъ сочувствіемъ и страстнымъ убжденіемъ, онъ сводитъ къ отвлеченному, общему обсужденію вопроса, просто какъ примръ, что теряется при первомъ ршеніи вопроса и что выигрывается при второмъ.

Но какъ подобный вопросъ можетъ послужить сюжетомъ драмы, написанной для сцены? Есть однако люди, для которыхъ нтъ ничего невозможнаго, Біорнштирнъ Біорнсонъ доказываетъ это своими пьесами. Ему удается избгнуть и Сциллы и Харибды. Стоитъ обратить вниманіе на то, какое направленіе онъ даетъ дйствію въ пьес.

Между Альфомъ и Свавой не произносится, по поводу всего этого, ни одного слова, обаяніе обоихъ этихъ характеровъ не нарушено и красота картины не омрачена той грубостью, которую заключаетъ въ себ обсужденіе подобнаго вопроса. Говоря со своимъ отцемъ объ Альф, она выражается о немъ: ‘онъ мужественъ, прямодушенъ и ‘невиненъ’. ‘Что разумешь ты подъ этимъ?’ спрашиваетъ ее отецъ. ‘Тоже, я полагаю, что думаютъ и другіе, говоря обо мн’. Отецъ возражаетъ ей, но она тотчасъ же его прерываетъ. ‘Твои слова, отецъ, меня оскорбляютъ,’ говоритъ она и тотчасъ же сворачиваетъ разговоръ на другую тему. Вскор посл этого, она внезапно узнаетъ, что Альфъ находился одно время въ связи съ замужней женщиной. Извстіе это охватываетъ ее, какъ вдругъ вспыхнувшее пламя, она готова упасть въ обморокъ, но когда Альфъ кидается къ ней на помощь, она вскрикиваетъ ему въ отвтъ, со всей силой своей энергической натуры: ‘не трогайте меня!’ — и убгаетъ. Этимъ кончается первое дйствіе. Они встрчаются снова къ концу втораго акта на семейномъ совт, собравшемся для обсужденія, какъ исправить дло. Онъ убжденъ, что она отказывается отъ него потому, что, основываясь на прошедшемъ, боится за будущее и видитъ въ этомъ отсутствіи доврія къ себ, личное, по его понятіямъ, для себя оскорбленіе. Альфъ до сихъ поръ ея не понимаетъ. Онъ не только не проситъ у нея прощенія, но ждетъ раскаянія съ ея стороны. Свава все время молчитъ, но когда онъ закончилъ свою рчь, она удаляется изъ комнаты, бросивъ, проходя мимо него, ему въ лице перчатку. Къ концу третьяго акта они снова сходятся. Альфъ теперь уже понялъ ее, и она стала чрезъ это ему еще дороже. Онъ умоляетъ ее простить его. ‘Къ чему?— отвчаетъ она грустная, убитая,— ‘если бы вы могли вернуть мн то довріе и тотъ покой, который я теперь утратила, неужели, думаете вы, вамъ пришлось бы долго ждать моего прощенія? Но вы не въ состояніи вернуть мн прошлое.’ Онъ сталъ уврять ее, что не можетъ жить безъ нея, что въ его натур именно — стремиться къ достиженію цли тмъ энергичне, чмъ она трудне, но только нужно, чтобы онъ видлъ эту цль предъ собою. ‘Дайте мн только слово, сдлайте мн хоть знакъ!’ говоритъ онъ. Когда онъ уходитъ, Свава падаетъ на грудь къ матери, которая спрашиваетъ ее: ‘Что же ты, общала ему что нибудь?’ ‘Сама не знаю,— отвчаетъ та,— кажется, что да.’

Обсужденіе вопроса главнымъ образомъ предоставлено матери Свавы и отцу Альфа, которые, каждый со своей стороны, имютъ массу самыхъ вскихъ аргументовъ. Свобода, которую наша литература и искуство черпаютъ изъ распущенности настоящаго времени, стимулъ, который дается ею жизнью въ большихъ городахъ, недовріе, которое она поселяетъ въ душ тысячи людей, длая ихъ этимъ самымъ неспособными къ полному и благородному развитію, испорченность вкусовъ, грубость, грязь, которая все боле и боле повсюду распространяются ею — ничто не забыто, все тутъ передъ вами. Но нтъ и помину о проповди. Каждое приводимое доказательство носитъ на себ отпечатокъ лица, предъявляющаго его и обнаруживаетъ его характеръ. Какъ однако ни сильна въ этихъ доводахъ логика, но главнымъ образомъ они производятъ впечатлніе дкою насмшкой, трогательнымъ умиленіемъ, грустью, пафосомъ — смотря по тому, въ чьи уста это вложено. ‘Діалоги’ Платона даютъ не только умственную характеристику говорящихъ, по временамъ вся психологическая сторона дйствующаго лица ярко освщается въ глазахъ читателя, тмъ не мене, тутъ нтъ никакой драмы. Драма требуетъ столько же характеровъ, сколько и событій, и главное искуство драматическаго поэта въ томъ и выражается, когда оба необходимыхъ элемента соединены въ одно: дйствіе, движеніе. Біорнсонъ удивительно искусно справился съ довольно неподатливымъ матеріаломъ своей пьесы. Каждое доказательство, выдвигаемое имъ на передній планъ, открываетъ у него за собою большую картину прошлой жизни одного изъ дйствующихъ лицъ и именно этимъ становится сильнымъ оружіемъ въ рукахъ другаго. По мр того, какъ подвигается впередъ аргументація, развивается и драма. Сцена превращается въ картину не только двухъ отдльныхъ характеровъ, но цлаго соціальнаго круга, цлаго слоя общества, и вопросъ, который возникъ въ жизни одной молодой двушки, становится вопросомъ общественнымъ, который низко, густыми свинцово-грозовыми тучами нависъ надъ нашими головами.

‘Изящная литература’, No 12, 1883

Новая драма норвежскаго писателя Біорнсона ‘Перчатка’ *).

Читайте также:

**Новая драма норвежскаго писателя Біорнсона ‘Перчатка’ *).**