По Испании, Шкловский Исаак Владимирович, Год: 1902

Описание
Время на прочтение: 51 минут(ы)
Скачать в PDF

ПО ИСПАНІИ.

ГЛАВА I.
Отъздъ.— Каналъ.— На границ Испаніи.— Первыя впечатлнія.— Испанскіе политики.— Старая Кастилія.— ‘Караванъ въ пустын’.— Мадридъ.— Пуэрта-дель-Соль.— Уличная жизнь.— ‘Вопросы дня’ современной Испаніи.— Бой быковъ.

I.

…Я ду въ густомъ грязно-желтомъ туман. По свту, проникающему въ окна кэба, трудно опредлить, что теперь — день или ночь. Стекла завшаны непроницаемой занавсью, скрывающей все. Порой, какъ бы невидимой рукой, грязно-желтая полоса отдергивается на нсколько секундъ, и тогда я вижу расплывающійся свтъ фонарей, грума въ блыхъ лосинахъ и въ сапогахъ съ желтыми отворотами, застывшаго у дверей отеля. Я вижу на мокрыхъ, липкихъ тротуарахъ быстро мчащихся впередъ прохожихъ, скрытыхъ подъ черными зонтиками. И подъ вліяніемъ желтаго, фантастическаго свта и нагнаннаго имъ гнетущаго чувства тоски и оторванности отъ дйствительности,— кажется, что я перенесенъ изъ Лондона въ призрачную страну, порожденную парами гашиша, кажется, что я въ город, населенномъ живыми черными грибами. Иные изъ нихъ — съ тонкими, другіе — съ толстыми ножками, но у всхъ одинаково большія и одинаково уродливыя шляпки. Грязно-желтая пелена, отдернутая невидимой рукой, снова падаетъ и снова все исчезаетъ въ непроницаемомъ мрак. Неужели вокругъ все знакомыя улицы, а не нчто невдомое, неизвстность котораго нагоняетъ жуткое чувство страха? Неужели тутъ рядомъ есть еще живыя существа? Неужели черезъ нсколько минутъ будетъ ярко освщенная станція, а не безконечная тьма? Отъ желтаго свта порой кажется, что я не въ прозаическомъ кэб, а въ гробу, нсколько боле просторномъ, чмъ обыкновенный, который невдомой силой увлеченъ въ пустое пространство, безконечность котораго нагоняетъ ужасъ… Какъ просвты въ туман, возникаютъ и обрываются мысли, нестройныя, несвязныя, не отлитыя въ какую-нибудь опредленную форму.. Давно позабытые образы выплываютъ и таютъ, давно пережитыя впечатлнія снова заставляютъ сильне биться сердце… Контролирующее самосознаніе, сдерживающее при нормальныхъ условіяхъ фантазію и кладущее ея порывамъ порогъ дйствительности — смыто безпричиннымъ, но острымъ тоскливымъ чувствомъ, нанесеннымъ, мглой. Сказочное, поражавшее въ дтств, сплетается съ дйствительностью въ одинъ узоръ. Изъ невдомыхъ тайниковъ памяти выползаютъ отрывки фразъ, слышанныхъ двадцать лтъ назадъ, возникаютъ картины, давнымъ давно позабытыя. Вотъ смющійся мальчикъ съ искрящимися глазами, съ двумя родинками на щек. Это — мой товарищъ, съ которымъ, четверть вка тому назадъ, мы вмст экзаменовались во второй классъ. Но вдь онъ утонулъ уже давно… Лицо расплывается во мгл. Слышится ясно другой, хорошо знакомый голосъ. Я вижу пустынную рку, на ней въ карбас мой товарищъ по скитанію на далекомъ сверо-восток. Я учу его французской псенк, и прибрежные тальники гулко передаютъ хохотъ: товарищъ, незнающій по французски, такъ забавно коверкаетъ слова!.. Но вдь онъ умеръ уже, гд-то въ Псковской губерніи. Я самъ читалъ, всего лишь нсколько дней тому назадъ, въ газет некрологъ. Умеръ, заразившись тифомъ въ деревн, умеръ, оставивъ четырехъ дтей… И еще, и еще возникаютъ и таютъ въ туман лица. И все это люди, давно уже умершіе. Т глаза, которые глядятъ на меня, давно уже погасли и давно уже выдены червями. Тоскливое чувство, нагнанное фантастической мглой, пробуждаетъ въ памяти лишь мертвыхъ. Сердце болзненно сжимается. Неужели же есть мсто, гд нтъ этой мглы? Неужели черезъ недлю, не больше, я увижу голубое, глубокое небо, померанцовыя рощи, а дале — и пальмы африканскаго берега? Теперь въ рдкихъ просвтахъ я вижу только мокрыя, печальныя деревья, съ которыхъ тихо сыплются хворые листья, сморщенные, блдно-зеленые, не успвшіе даже состариться, когда эта мгла принесла имъ смерть.
…Станція.

II.

Ясное небо я увидалъ, однако, гораздо раньше, черезъ два часа посл вызда изъ Лондона, въ канал. Полный мсяцъ стоялъ надъ почти заснувшимъ моремъ. Подъ вліяніемъ яркаго луннаго свта казалось, что въ бороздахъ, взрытыхъ движеніемъ парохода, плаваютъ безчисленныя стаи золотыхъ рыбокъ съ сверкающей чешуей. Вода была спокойна, не врилось, что здсь именно бываютъ короткія волны,— ‘рубленное море’ по англійской терминологіи,— которыя быстро укладываютъ даже тхъ, кто въ океан не страдаетъ отъ морской болзни. Пассажиры, приготовившіеся къ непріятному перезду, гордо похаживали по дрожавшей отъ сотрясеній машины палуб и на обычный вопросъ: ‘are you a good sailor?’ (хорошо ли вы переносите море), со страшной увренностью отвчали: ‘о, да!’ Сколькихъ изъ нихъ каналъ могъ бы изобличить въ хвастовств! Ожили даже дамы, которыя, какъ только пароходъ тронулся, услись на палуб въ креслахъ съ выраженіемъ покорнаго упрека морю. (‘Ну, качай, если хватаетъ совсти!..’ говоритъ этотъ видъ).
Въ Париж я нашелъ ясное небо, но отпечатокъ осени лежалъ уже на всемъ. Лишь за Бордо ландшафтъ, повидимому, еще не думалъ о смерти. На акаціяхъ — всюду яркая зелень, на поляхъ — цвты. Вотъ даже давно невиданная мною душистая богородичная трава (по южному ‘чепчикъ’), но у насъ теперь она уже высохла въ пыль, а здсь еще въ полномъ цвту. Мимо между тмъ убгаютъ печальныя ланды съ сосновыми зарослями. Мы въ Гаскони. Я припоминаю слова Коклэна, котораго видлъ недавно въ пьес Ростана:
Ce sont les cadets de Gascogne…
Bretteurs et menteurs sans vergogne.
и присматриваюсь въ пассажирамъ, которые подсли въ Дакс. Не знаю, вс ли они ‘plus nobles que des filous’, но ‘oeil d’aigle’ и ‘dents de loups’ видлъ я въ изобиліи. Не успвъ еще уссться, пассажиры эти принимаются хохотать, разсказывать невроятныя исторіи и допрашивать всхъ, куда и зачмъ дутъ.
Чмъ ближе мы подъзжали къ испанской границ, къ Ируну, тмъ опредленне становилось тревожное чувство, смущавшее меня еще въ Лондон. Чтобы дать понятіе объ этомъ чувств, нужно представить себ человка, который очень хорошо изучилъ по ‘самоучителю верховой зды’ это искусство… у себя въ комнат, практикуясь на обыкновенномъ табурет, и которому предстоитъ въ первый разъ уссться на настоящаго, довольно строптиваго коня. здокъ ‘чуетъ смущенной душой’, что первый опытъ закончится большимъ скандаломъ. Со мною было въ томъ же род, но только не съ верховой здой, а съ испанскимъ языкомъ. Я учился ему когда-то, лтъ семь тому назадъ, затмъ бросилъ, научившись читать съ словаремъ. Когда поздка въ Испанію была окончательно ршена, я снова взялся за испанскій языкъ и научился довольно бойко, безъ словаря почти, понимать похожденія ‘Caballero de la Triste figura’ (т.-е. Рыцаря Печальнаго образа). Передъ самымъ отъздомъ я спохватился, что, собственно, практичне было бы, вмсто Донъ-Кихота, изучить обыкновенныя фразы, но было уже поздно. Теперь предстояло съ ‘табурета’ перессть на ‘настоящаго коня’. И вотъ, подъзжая къ Ируну, я устраивалъ самому себ экзаменъ. Первый билетъ былъ: ‘заказать обдъ въ гостиниц’. Но, увы! я припоминалъ лишь слезное моленіе Санчо Панса объ ингредіентахъ для приготовленія драгоцннаго бальзама: ‘nu poco de aceite, vino, sal y romero’ (немного масла, вина, соли и розмарина). ‘Vino’ — отличная вещь, ‘aceite’ (уксусъ) — пригодится, ‘sal’ (соль), пожалуй, тоже ничего, но ‘romero’ (розмаринъ), зачмъ онъ мн? Дале, слезное моленіе врнаго оруженосца, не знающаго, дадутъ ли ему ингредіенты или въ шею, тоже не годится для туриста. Наврно, теперь никто не говоритъ: будьте великодушны и милосердны и дайте мн пообдать… Все обошлось, впрочемъ, благополучно, не столько въ силу моихъ познаній въ испанскомъ язык, сколько потому, что въ Ирун на станціи и въ таможн понимаютъ по французски.

III.

Испанія встртила меня непривтливо. Изъ тяжелыхъ тучъ лилъ проливной дождь. Сквозь частую стку его я видлъ бурныя воды Бискайскаго залива, окрашенныя въ три цвта: блый отъ пны у береговъ, зеленый — подальше и лиловый — къ горизонту. Видъ этихъ громаднымъ валовъ, которые мчались съ разметавшейся гривой пны на прибрежныя скалы, признаться, подйствовалъ на меня не особенно утшительно: я вспомнилъ, что черезъ три недли придется возвращаться моремъ изъ Африки, т. е., что шесть дней будутъ трепать меня эти волны.
Тучи тяжело припали къ невысокимъ горамъ, поросшимъ до вершины лсомъ. По грязной дорог ползли тяжело нагруженныя двухколесныя арбы, запряженныя неуклюжими быками съ какими-то странными подушками между рогами. Такая именно арба описана у Сервантеса. На ней въ клтк ‘perezosos y tardios animales’ повезли красу Ламанча. Быковъ за ‘налыгачъ’ вели бородатые погонщики въ синихъ блузахъ, съ беретами на головахъ. Дале, трусцой выступалъ осликъ, а на немъ, между двумя корзинами, женщина подъ зонтикомъ невроятныхъ размровъ. За осликомъ три мула волокли допотопный рыдванъ, въ которомъ развалился жирный патеръ… Отрываюсь отъ окна, чтобы присмотрться къ попутчикамъ. Ихъ въ нашемъ отдленіи достаточно. Прежде всего, утонченно вжливый старикъ въ золотомъ пенснэ поверхъ такихъ же очковъ. Сдые волосы старика зачесаны назадъ, подъ губой снжной близны — эспаньолка. Такъ гриммируются у насъ въ провинціи актеры, изображающіе въ. мелодрамахъ благородныхъ отцовъ. Въ одной рук у благороднаго отца — Бедекеръ, въ другой — маленькій томикъ, повидимому, словарикъ. Второй пассажиръ — сдобный, крупичатый священникъ съ смачными, постояно причмокивающими губами, весь, какъ будто, смазанный елеемъ. Напротивъ сидятъ два смуглыхъ, черноусыхъ,
крутоносыхъ испанца. Передъ самымъ отъздомъ вскакиваетъ еще шестой пассажиръ, неизвстныхъ лтъ, неизвстной національности и неизвстной профессіи. Разговоръ завязывается сразу. Благородный отецъ утонченно-вжливо приподнимаетъ шляпу, тщательно раскрываетъ углы рта, какъ это длаютъ вс, говорящіе на мало знакомомъ язык, и съ ласковой улыбкой обращается къ крупичатому патеру:
— Como es el clima del pais!— замчаетъ онъ (Какой здсь, однако, климатъ).
— Вы испанецъ?— переспрашиваетъ елейный священникъ.
— Soy aleman! (я нмецъ) — такъ же тщательно раскрывая, углы рта, отвтилъ благородный отецъ. Послдовали комплименты по поводу того, что ‘senor aleman’ такъ хорошо изучилъ испанскій языкъ. Разговоръ принялъ филологическій характеръ. Священникъ допытывался, произносится ли въ нмецкомъ язык ‘ch’, какъ ‘j’ въ испанскомъ или какъ-нибудь иначе. Одинъ изъ черноусыхъ испанцевъ вставилъ, что нмецкій языкъ, должно быть, очень трудный, но все же не такъ, какъ баскскій, и для доказательства издалъ совершенно непередаваемые звуки, нчто среднее между хрюканьемъ и шипніемъ разсерженнаго гусака. Тутъ-же сдлано было замчаніе, что баскскій языкъ очень похожъ на англійскій.
— А вотъ русскій языкъ, такъ тотъ еще трудне,— началъ другой черноусый испанецъ.— Говорятъ, въ сорокъ лтъ ему нельзя научиться.
Филологическая тема этимъ исчерпалась. Одинъ изъ испанцевъ развернулъ нумеръ ‘El Liberal’, другой ‘Heraldo de Madrid’. Я тоже вспомнилъ, что пріобрлъ нумеръ послдней газеты въ Крул, и погружаюсь въ чтеніе передовой статьи ‘Lo que hay que evitar’. Газеты были переполнены извстіями о готовящемся карлистскомъ возстаніи въ Саррагос. Въ виду этого мн посовтововали, когда я покупалъ билеты, не только захватить паспортъ, но и визировать его у испанскаго консула. Къ слову, ни на границ, ни въ Мадрид никто не поинтересовался ни визой, ни паспортомъ. Завязался страстный политическій разговоръ между испанцами.
— Каковъ по вашему министръ иностранныхъ длъ?— спросилъ читатель ‘Heraldo de Madrid’.
— Bandido! (разбойникъ),— какъ топоромъ отрубилъ читатель ‘El Liberal’.
— Ну, а министръ финансовъ? Онъ вдь честный человкъ?
— Traidor! (измнникъ),— такъ же лаконически отрубаетъ собесдникъ.— За сто реаловъ готовъ душу продать.
— Послушайте! Въ министерств много честныхъ людей,— заволновался другой испанецъ.
— Все это одна шайка! Хотятъ лишь обокрасть казну.— И разговоръ продолжался въ томъ же дух. Я слышалъ отдльныя восклицанія и безаппеляціонные приговоры: ‘ladron’ (воръ), ‘bergante’ (разбойникъ), ‘bobo’ (дуралей), ‘una cabeza de plomo’ (свинцовая башка). Невыгодно, однако, быть испанскимъ министромъ!
— Ну, а каково ваше мнніе насчетъ карлистскаго возстанія?— обратился вдругъ ко мн одинъ изъ испанцевъ, замтивъ, какъ прилежно я разбираю передовую статью. Теперь наступила моя очередь округлять ротъ и вытягивать углы губъ.
— No entiendo de politica,— скромно отвтилъ я, что въ вольномъ перевод означаетъ: ‘моя хата съ краю’.
Священникъ, два испанца и неизвстный вышли въ Виторіи. Вмсто нихъ явились новые пассажиры, смуглый красавецъ лтъ 25, жена его, молодая дама съ груднымъ ребенкомъ и мальчикъ лтъ 12 въ штанахъ, обшитыхъ лампасомъ изъ золотого галуна, въ куртк съ форменными пуговицами и золотыми лаврами на воротник и въ берет (такова форма воспитанниковъ испанскихъ гимназій, ‘iustitutiones’). Поздъ тронулся. Красавецъ взялъ на руки ребенка и сталъ выплясывать съ нимъ, осыпая его ласковыми словами. Мальчикъ, котораго дама звала Павлито, въ то время ловко устраивалъ постельку для ребенка. Маленькій пассажиръ помычалъ немного и заснулъ. Испанцы, повидимому, не могутъ сидть съ незнакомыми и потому быстро завязался разговоръ.
— Usted es extranjero, ше рагесе? (Кажется, вы иностранецъ) — ласково спросила меня дама. Я отвтилъ.— Французъ?— Мой отвтъ вызвалъ всеобщее изумленіе. Россія это такъ далеко. Разговоръ завязался быстро, хотя молодого испанца мн понимать было трудне, чмъ первыхъ собесдниковъ или жену его. Онъ говорилъ по кастильски, конечно, но съ особымъ произношеніемъ, которое затрудняло меня.
Я не встрчалъ еще такихъ обаятельно любезныхъ собесдниковъ, какъ испанцы. Черноусый красавецъ справился, знаемъ ли мы въ Россіи что-нибудь про Испанію. Я сказалъ, что у насъ она всмъ извстна, какъ las patria de Cervantes (родина Сервантеса). Затмъ разговоръ быстро перескочилъ на политику, къ которой, повидимому, испанцы питаютъ большую слабость. Говорилъ, собственно, испанецъ. Я отвчалъ односложно, какъ въ силу запаса словъ, такъ и потому, что помню опредленіе, сдланное испанскимъ писателемъ Армандо Паласіо Вальдесомъ: ‘у насъ все прощается, кром возраженій и противорчій’.
— У насъ было много и все отняли!— закончилъ собесдникъ.— ‘Pobre Espana! Desgraciado pais!’ (‘Бдная Испанія! Несчастная страна!’) И мн мучительно стало жаль эту гордую націю, рискующую, дйствительно, потерять все… Поздъ подошелъ къ Бургосу, къ родин Сида Кампеадора, къ столиц царей Кастиліи. Мое новые знакомые вышли здсь. Мы разстались, какъ старые друзья.
— Yogase Usted cen Dios, senor Ruso! (Позжайте съ Богомъ, господинъ русскій!) — крикнулъ мн Павлито, когда поздъ тронулся.

IV.

Страна, по которой мы хали теперь, меньше всего напоминала край, гд воздухъ ‘лимономъ и лавромъ пахнетъ’. До горизонта, очерченнаго грядой невысокихъ, зубчатыхъ, лиловыхъ холмовъ, тянется унылая, безлсная, волнистая равнина. Было до того холодно, что приходилось кутаться въ плэды. Кое-гд на равнин, прямо на юру виднлись отдльные домики, жилища labradores, крестьянъ собственниковъ {Сверная Испанія — страна мелкихъ земельныхъ собственниковъ. Изъ 8,426.083 владній, подлежащихъ обложенію — 624.920 такихъ, которыя платятъ отъ 1—10 реаловъ (реалъ по курсу равенъ 7 1/2 коп.), 511.666 — отъ 10—20 реаловъ, 416.546 — 100—200 реаловъ, 165.202 отъ 200—500 реал. Остальныя 279.188 владній помстья, платящія отъ 500—1000 реаловъ и выше. Дробленіе фермъ — дло послднихъ лтъ. Въ 1800 г. всхъ фермъ было лишь 677.520, въ рукахъ 273.760 собственниковъ и 403.760 арендаторовъ.}. Въ сильный бинокль я различилъ людей, пахавшихъ буроватую землю допотопнымъ плугомъ alamo negro, запряженнымъ быками. Въ этой части Старой Кастиліи, подальше отъ линіи желзной дороги, говорятъ, особенно сохранилась прежняя Испанія. Здсь можно встртить еще крестьянъ, закутанныхъ, какъ въ плащъ, въ свое grandeza (величіе), увренныхъ, что выше ихъ лишь одинъ король. Здсь, говорятъ, можно встртить еще гордыхъ labradores, какихъ далъ Рохасъ (Rojas) въ своемъ ‘Dal Rey abajo Ninguno’ и Морето въ ‘Valiente Justiciero’. Отсюда вышли т крестьяне, которые защищали Испанію ‘плугомъ и мечемъ’ (Aratro et ense). Отсюда явились доблестные защитники Сарагосы и… здсь также твердыня воинствующаго католицизма.— Сгущается ночь, холодная, догадливая, безконечность которой особенно чувствуется въ испанскомъ вагон, накуренномъ до того, что воздухъ хоть ножомъ ржь. Наиболе выносливый и терпливый путешественникъ перепробуетъ напрасно не одну позу, чтобы вздремнуть хоть на нсколько минутъ. Но все иметъ конецъ. Проходитъ и длинная осенняя ночь. Дождь пересталъ. Небо прояснилось. Виднлись лишь кое-гд т круглыя, мелкія дождевыя тучки, которыя напоминаютъ брызги грязи на великолпномъ голубомъ шелковомъ балдахин. Мы хали дикой равниной, усыпанной громадными валунами. Нигд ни деревца. Торчали лишь въ завтріи жалкіе кусты молочайника. Вотъ срая, мрачная котловина, а въ ней — колоссальное, холодное, суровое зданіе съ высокой башней. Это — Эскуріалъ. Сердце бьется сильне. Близокъ Мадридъ, который въ воображеніи все еще окутанъ поэтической дымкой, навянной чтеніемъ. Безъ сомннія, Мадридъ рзко отличается отъ другихъ европейскихъ городовъ. Онъ лежитъ въ тсныхъ границахъ, намченныхъ строителями, и не расплывается незамтно въ своихъ контурахъ. Берлинъ, Парижъ, Лондонъ окружены широкимъ поясомъ пригородовъ. Уличный шумъ тамъ мало-по-малу теряется въ тишин полей. Безконечныя предмстья, сливающіяся незамтно съ столицей, носятъ полугородской, полудеревенскій характеръ. Не то мы видимъ въ Мадрид. У него нтъ пригородовъ. Городъ кончается сразу. За великолпными улицами непосредственно начинается дикая, пустынная равнина. Ни одинъ домъ, какъ-будто, не дерзнулъ оставить тсную толпу товарищей и выступить въ поле. Зданія жмутся другъ къ другу на безконечномъ пустыр, какъ-будто боятся холода, жары и лихихъ людей. Испанскій писатель (Benito Perez Golds) сравнилъ Мадридъ съ громаднымъ караваномъ, расположившимся на ночь въ безконечной пустын. Наступитъ утро, караванъ снимется и тронется дальше, не взглянувъ даже на то мсто, гд провелъ ночь. За громадными домами, безъ всякой переходной тни, разстилается глухая степь, въ которой преобладаютъ желто-срый и бурый тона. Равнина эта, повидимому, никогда не вдала плуга. Втеръ, налетающій съ далекихъ холмовъ, поднимаетъ тучи пыли и несетъ ее въ глаза любопытнымъ пассажирамъ, высунувшимся въ окна вагоновъ. Изрдка на монотонной равнин виднъ до-историческій кирпичный заводъ или одинокій домишко. Облупленныя стны его и подслповатыя окна съ радужными стеклами придаютъ ему особое выраженіе. Домишко какъ-будто испуганъ тмъ, что забрался такъ далеко одинъ. Поздъ подползаетъ ближе къ кирпичному заводу. Теперь видно, что къ послднему тснится еще нсколько жалкихъ хибарокъ, слпленныхъ изъ соломы и глины. Возл нихъ — громадныя кучи отбросовъ, повидимому, вывезенныхъ изъ города. Оборванные мусорщики роются въ кучахъ газетной бумаги, тряпокъ, битыхъ бутылокъ, соломы и пр. Тутъ же гомозится толпа полуголыхъ ребятишекъ, кожа которыхъ иметъ такой же бурый тонъ, какъ и вся равнина. Лица у ребятишекъ оживленныя, черные глаза сверкаютъ. Доносится заразительный смхъ… Порой мы проползаемъ мимо громадной лужи, въ которую смотрится небо и какъ бы удивляется, что въ вонючемъ зеркал оно кажется такимъ грязнымъ. Поздъ остановился. Меня окружила толпа нервныхъ, черноволосыхъ людей, которые успваютъ сказать двадцать словъ, прежде, чмъ я могу вспомнить одно. Еще черезъ минуту меня съ багажомъ вталкиваютъ въ старинный рыдванъ, запряженный мулами. Тамъ уже сидитъ жертва, изловленная раньше меня. Съ грохотомъ и трескомъ рыдванъ тронулся, когда черноволосые ловцы убдились, что больше никого не поймаютъ. По англійскимъ источникамъ я имлъ самыя мрачныя представленія объ испанскихъ гостиницахъ, но они оказались до крайности преувеличенными. Прежде всего поражаетъ удивительная дешевизна этихъ гостиницъ. Въ этомъ отношеніи, Испанія идеальный край для путешественниковъ. За пять песетъ въ день, т. е. за 1 р. 40 к., можно имть полный пансіонъ въ casas de huespedes, за 8 песетъ, т. е. 2 р. 20 коп.— пансіонъ въ хорошей гостиниц съ завтракомъ изъ четырехъ блюдъ и обдомъ изъ семи блюдъ, съ великолпнымъ испанскимъ виномъ.

V.

Чудное голубое небо. Солнце, Sol criador, какъ величаютъ его испанцы, припекаетъ, какъ у насъ въ іюн, но оно льетъ на площадь не тотъ палящій зной, во время котораго по улицамъ бродятъ ‘лишь собака да англичанинъ’, ‘un perro о un ingls’, а живительную теплоту, пробуждающую бодрое, жизнерадостное настроеніе. Я — въ сердц Мадрида, на площади Пуэрта-дэль-Соль, куда, какъ артеріи, прибгаютъ главныя улицы города: Калье-Маіоръ, Кальедэль-Ареналь, Каррера де-С.-Херонимо и др. Меня оглушаетъ говоръ, пніе нищихъ, выкликанія политическихъ памфлетовъ… Пуэрта-дель-Соль не просто площадь, а въ одно и то же время открытый салонъ, бульваръ, театръ, академія, садъ, рынокъ, мсто для фехтованья. Отъ разсвта до двухъ часовъ ночи здсь можно найти всегда громадную толпу. Здсь торгуютъ, говорятъ о политик, объясняются въ любви, гуляютъ, читаютъ газеты, охотятся за должниками, разыскиваютъ пріятелей, приготовляютъ демонстрацію противъ ‘necio viliano’ (мерзавца), занимающаго какой-нибудь постъ въ кабинет, здсь смакуютъ la chronique scandaleuse. Безпрерывной волной идутъ воспитанники учебныхъ заведеній, горничныя, генералы, крестьяне, священники, закутанные въ черные плащи, съ сигарами въ зубахъ, дамы, одтыя по парижски, но съ кружевной ‘мантильей’ вмсто шляпы, бродяги, которые, узнавъ въ васъ иностранца, не преминутъ попросить ‘хоть щенка’ (‘щенкомъ’, perro chico въ Испаніи зовутъ монету въ пять сантимосъ, монету въ 10 сантимосъ величаютъ ‘псомъ’, perro gordo). Вотъ ‘toreros’, т. е. участники въ бо быковъ, въ широкополыхъ шляпахъ, съ косичками сзади. Гомонъ виситъ надъ площадью отъ выкликаній газетчиковъ и продавцовъ сладостей (‘кабаллеросъ, лучшія конфекты во вселенной, по ‘щенку’ за пакетъ’), отъ шарканья, старческаго кашля, восклицаній молодежи, заразительнаго смха граціозныхъ двушекъ-фабричныхъ, съ кружевными мантильями на черныхъ, какъ вороново крыло, изящно подобранныхъ волосахъ, отъ звонковъ электрическаго трамвая, бренчанья гитары, пнія слпцовъ. Гремитъ военный маршъ, въ которомъ особенно рзко выдляются звуки ударныхъ мдныхъ инструментовъ, на восточный ладъ. Изъ безчисленныхъ кафэ выбгаютъ люди съ сигарами въ зубахъ, чтобы посмотрть на процессію. Вначал показываются мальчишки въ синихъ блузахъ и беретахъ, ребятишки въ возраст отъ четырехъ до десяти лтъ. Они машутъ руками и стараются попасть въ тактъ нсколько дикаго марша. За мальчишками идутъ солдаты, въ клеенчатыхъ кэпи, въ красныхъ штанахъ съ синими лампасами и въ сандаліяхъ. Иные солдаты въ чулкахъ, у другихъ сандаліи обуты прямо на босую ногу… Васъ захватываетъ эта праздная, веселая, жизнерадостная, утонченно-вжливая толпа. Какъ бы вы ни были печально настроены, какъ бы ваши нервы ни были истрепаны и измочалены,— вы поддаетесь общему настроенію. На васъ дйствуетъ эта общая приподнятость, это прекрасное голубое небо, эти потоки солнечнаго свта, оживляющіе, какъ чудное испанское вино. Вы вздыхаете облегченно и начинаете невольно улыбаться.
— ‘El Pueblo’! берите ‘El Pueblo’, защитника демократіи!— пронзительно выкликаетъ маленькій босоножка въ громадномъ берет.
— Кабаллеросъ, спрашивайте ‘Донъ-Кихотъ’, тамъ отмнная каррикатура на поповъ,— старается перекричать другой маленькій политикъ, замтивъ двухъ патеровъ въ черныхъ плащахъ и въ круглыхъ шапочкахъ съ четырьмя рожками. Испанію мы не можемъ себ представить иначе, какъ классической страной дикаго фанатизма и воинствующаго католицизма, всесильнаго здсь. Между тмъ, нигд, кажется, оппозиціонныя газеты не наполнены такими рзкими статьями противъ клерикализма, какъ здсь. Я купилъ ‘Донъ-Кихота’, сатирическій журналъ, состоящій всего изъ четырехъ страницъ. Изъ нихъ дв — заняты каррикатурами. Одна — посвящена событіямъ, подготовляющимся въ Аррагоніи, т. е. возстанію карлистовъ. Рядъ вооруженныхъ съ ногъ до головы ословъ шествуетъ подъ хоругвью съ надписью: ‘Viva la Virgen! Viva Carlos VII!’ Другая каррикатура изображаетъ тучу нетопырей въ клерикальныхъ шапочкахъ и несмтную массу жабъ, змй, ящерицъ и другихъ гадовъ, ползущихъ черезъ Пиренеи изъ Франціи въ Испанію. Подпись гласитъ: ‘La lenta pero continuada invasion de las ordenes religiosas’ (т. e. медленное, но безпрерывное вторженіе религіозныхъ орденовъ). Нтъ сомннія, ‘отсталая’ Испанія въ дл свободы слова и совсти ушла дальше, чмъ нкоторые изъ ея обличителей: за такой рисунокъ, немного десятковъ лтъ тому назадъ, журналъ былъ бы сожженъ вмст съ редакторомъ.
— Карандаши, что сами пишутъ, ремешки самые лучшіе и всего только за ‘щенка’!— голоситъ густымъ басомъ великолпная черная борода.
— Лотерейные билеты. Розыгрышъ — черезъ два дня!— тянетъ одноглазая старуха. Объявленія о продаж лотерейныхъ билетовъ видны всюду. Вс разносчики продаютъ ихъ. Билеты пришпиленны къ беретамъ и шляпамъ продавцовъ. Я подошелъ къ окну книжнаго магазина. Прежде всего меня поразила дешевизна книгъ: толстый, увсистый томъ — предлагается за песету (28 к.), а то и за два реала (14 к.). Затмъ бросается въ глаза обиліе памфлетовъ, посвященныхъ современному кризису Испаніи. Въ ‘отсталой’ стран, повидимому, не зажимаютъ ротъ критикамъ, не велятъ признавать, что все обстоитъ благополучно. Увидалъ я тутъ же переводы съ русскаго, главнымъ образомъ, произведенія Толстого. Выставлены еще переводы Тургенева и ‘Воспоминанія’ кн. Крапоткина.
Я купилъ памфлетъ: ‘Вопросы дня’, помченный шестымъ изданіемъ, и зашелъ въ кафэ, чтобы пробжать его. ‘Англія практикуетъ у насъ тотъ же маневръ,— доказываетъ, между прочимъ, авторъ (Франсиско де ла Эскалера), который употребляла во Франціи во времена революціи, когда изъ эмигрантовъ и шуановъ устроила настоящую англійскую партію. Англіи, повидимому, нужна или Испанія, находящаяся всецло въ ея рукахъ, какъ, напр., Португалія, или же Испанія, ослабленная внутренними неурядицами и потерявшая волю и иниціативу. Ей нужна страна, съ которой можно сдлать ршительно все, страна, могущая защищаться лишь ложью и хитростью, словомъ, родъ Турціи на далекомъ запад. Наше положеніе теперь отчаянное. Мы становимся объектомъ алчнаго вожделнія. Потеря Кубы, Филиппиновъ и Пуэрто Рико — лишь начало окончательнаго расхвата Испаніи… Есть, конечно, одна Испанія, которая умираетъ и лучше, если она умретъ возможно скоре, но нація наша не вырождается, она здорова, рвется къ жизни и свту. Должна возродиться другая Испанія, федеративная, демократическая. Испанія, объединенная деспотизмомъ и невжествомъ — осуждена на смерть. Она должна возродиться для свободы при помощи свободы. И когда вс провинціи поймутъ это,— обновленіе свершится’. Грустное чувство навяло на меня чтеніе памфлета. Я припомнилъ страшныя картины послдняго великаго испанскаго художника Гойя ‘Казнь патріотовъ въ 1808 г.’ и ‘Осада Сарагосы», которыя только что видлъ въ ‘Національномъ музе’. Мн припомнились также огненныя поэмы пвца борьбы за независимость — Мануэля Хозе Кинтана, его оды ‘Al armamento de las provincias espanolas’ (На вооруженіе испанскихъ провинцій) и ‘А Espana, despues de la revoluzion de Marzo’ (Испанія посл мартовской революціи), которыя заучивалъ наизусть. Вспомнилъ героевъ партизанской войны: Эль Эмпесинадо, Хуана Палеара, Морильо, священника Марино и др. И за кого сражался народъ? Чего онъ добился отчаяннымъ сопротивленіемъ? Возвращенія Фердинанда VII, который немедленно принялся казнить друзей свободы, сражавшихся для него, возобновилъ тайную полицію, призвалъ іезуитовъ, возстановилъ инквизицію и вступилъ въ тайные переговоры со свящ. союзомъ для усмиренія народа. Пвца независимости посадили въ крпость, гд онъ провелъ шесть лтъ. Націонализмъ — одна изъ тхъ идей, въ исторіи которыхъ особенно ярко наблюдаемъ три періода: 1) за идею преслдуютъ, 2) идея торжествуетъ и 3) во имя идеи начинаютъ преслдовать другихъ… Изъ соображеній историческаго свойства меня вызываетъ пронзительный крикъ мальчишки: ‘Asintos de Barrra’ (мста у барьера), ‘Boletins de sombra!’ (Билеты въ тни цирка). Сегодня — бой быковъ, ‘пятнадцатая коррида сезона’, какъ значится на громадныхъ афишахъ на всхъ перекресткахъ.

VI.

‘Пойти или не пойти на бой быковъ?’ — ршалъ я и въ Лондон, и въ вагон, и въ Мадрид. Съ одной стороны, описанія заставляли содрогаться отъ ужаса, съ другой,— какъ пропустить послдній чисто испанскій couleur locale въ европеизированномъ Мадрид? Я видлъ состязаніе боксеровъ, а вдь зрлище, какъ человкъ бьетъ человка боле отвратительно, чмъ состязаніе человка съ быкомъ. Кончилось тмъ, что я внялъ убдительному увщанію мальчишки, предлагавшему за 20 реаловъ (около 1 р. 40 к.) ‘лучшее мсто въ мір’. До цирка, до Plaza de Toros ведетъ красивая, бойкая улица, впадающая въ Пуэрта-дель-Соль — Калье де Алкама. Значительная часть ея проходитъ мимо громаднаго, прекраснаго парка — Буэнъ Ретиро. Затмъ улица приводитъ къ колоссальному круглому цирку, построенному въ мавританскомъ стил изъ кирпича и гранита. А дале городъ сразу кончается. За циркомъ непосредственно начинается волнистая, буроватая пустыня, очерченная на горизонт цпью невысокихъ горъ (Сьерра де Гуадаррама). Съ нихъ во всякое время года можетъ сорваться на столицу леденящій втеръ, который приноситъ съ собой воспаленіе легкихъ и смерть. Поэтому-то въ Мадрид совтуютъ спрятать пальто… лишь сорокового мая. (Hasta еі cuarenta del Mayo no te quites el sayo). По дорог къ цирку валила толпа. Шли группами и сплошной волной. Вагоны электрическаго трамвая были биткомъ набиты. Въ томъ же направленіи тянулась безконечная цпь извощичьихъ дрожекъ и собственныхъ экипажей. Предъ входомъ въ циркъ расположился цлый лагерь маркитантовъ: оборванныя женщины предлагали какія-то лепешки и трубочки съ кремомъ, дале мальчишки усердно поддували ручными мхами угли подъ котломъ, въ которомъ шипло и пузырилось какое-то густое и тягучее варево. Нищіе голосили на вс лады и тыкали въ лицо уродливыя культяпки или пальцы, сросшіеся вмст въ какое-то копыто. Маленькіе, черноглазые, босоногіе разносчики ожесточенно выкликали желтыя программы предстоящаго зрлища. За ‘щенка’ вы получаете полную біографію не только эспадасъ (т. е. тореадоровъ), выступающихъ сегодня, но и всхъ восьми быковъ. Я обошелъ громадное зданіе. Всюду стояли усиленные патрули карабинеровъ и полицейскихъ. Карабинеры, въ странныхъ шляпахъ опереточнаго типа, держали коней въ поводу и, повидимому, были приготовлены ко всему. Сотни мальчишекъ слонялись тутъ же или устраивали шалашики у заднихъ воротъ, черезъ которыя выволакиваютъ убитыхъ быковъ и лошадей. Я вошелъ въ циркъ. Нужно представить себ громадную, открытую арену, шаговъ въ 250 діаметромъ, т. е. шаговъ 750 по окружности. Къ ней уступами, какъ въ римскихъ циркахъ, спускаются концентрическіе ряды гранитныхъ скамей. Арена окружена невысокимъ, аршина въ 2 1/2 заборомъ. За нимъ, на разстояніи четырехъ или пяти шаговъ, другой барьеръ, повыше, къ которому и спускаются гранитныя скамьи. Вокругъ стнъ — опять скамьи въ нсколько рядовъ, а надъ ними ложи. Одна изъ нихъ убрана въ мавританскомъ стил, а надъ ней — королевская корона. Рядомъ съ этой ложей дв другія, отдланныя бархатомъ — для губернатора, дающаго сигналъ къ началу боя, и для премьера. Противъ королевской ложи запертыя ворота. Весь циркъ былъ наполненъ гомономъ, крикомъ, пньемъ, свистомъ, завываньемъ, оборванныхъ разносчиковъ, предлагавшихъ фисташки и пиво. На арен тысячи зрителей. Они смотрли, какъ служители въ красныхъ рубахахъ посыпали площадь пескомъ и поливали ее. Скамьи наполнялись. Какая пестрая смсь типовъ! Вотъ молодые люди, которыхъ въ Лондон я принялъ бы за клэрковъ, рядомъ съ ними — толстые, пожилые господа съ увсистыми золотыми цпями по борту жилетовъ. Дале — пожилая дама въ черной кружевной мантиль на сдыхъ волосахъ. А рядомъ съ ней — загорлый, плохо одтый, еще хуже выбритый господинъ въ широкополой шляп и съ такимъ лицомъ, что машинально щупаешь карманъ: все ли въ немъ обстоитъ благополучно. А тамъ сидятъ, повидимому, носильщики или погонщики муловъ. Мсто стоитъ 20 реаловъ и обошлось имъ, должно быть, цной не малыхъ лишеній. Рядомъ съ носильщиками солдаты, гимназисты въ форменныхъ беретахъ, молодыя изящныя женщины съ матовыми, какъ бы точеными лицами, дамы съ грудными младенцами. Въ ложахъ, повидимому, золотая молодежь. Отъ лондонской она отличается большей вжливостью, большею красотою и не признаваніемъ цилиндровъ. Ряды скамей принимаютъ живописный видъ вслдствіе пестрыхъ веровъ, которыми вооружены ршительно вс и которые, собственно говоря, теперь излишни: въ громадномъ, открытомъ гранитномъ зданіи скоре прохладно, чмъ жарко. Затрубили трубы, и раздался рзкій звонъ литавровъ. На арен показались два альгвазила верхомъ, въ черныхъ короткихъ плащахъ, въ шляпахъ съ перьями, съ кружевными манжетами и стали выгонять толпу, которая бросилась занимать мста. Арена очистилась. Внезапно, какъ порывъ втра, сорвался взрывъ хохота, свистъ и улюлюканье. Черезъ всю арену перебгаютъ запоздавшіе зрители: старикъ въ широкополой шляп и простоволосая двушка, косы которой убраны цвтами. Теперь арена была совершенно пуста. Губернаторъ изъ своей ложи махнулъ платкомъ. Снова затрубили трубы и загремли литавры. Ворота противъ королевской ложи распахнулись, и при оглушительныхъ аплодисментахъ, въ которыхъ тонули совершенно звуки марша, показалась блестящая ‘кадрилья’. Впереди шли, сверкая золотомъ на театральныхъ костюмахъ, ‘эспадасъ’ (тореадоры), стройные и граціозные, какъ прирчные осокори. Это все — знаменитости: Антоніо Фуэнтесъ, Хозе Гарсіа, выступающій подъ псевдонимомъ Алгабальо, Рафаэль Молина, только что раскрывшій свой псевдонимъ Хагартихо, и Рафаэль Гонзалесъ. По маленькимъ книжкамъ составляющимъ серію Biblioteca Taurina и продающимся въ цирк, я знаю, что ни одному изъ четырехъ ‘зспадасъ’ нтъ еще 30 лтъ, что Хагартихо убилъ въ одинъ сезонъ 200 быковъ и чуть не былъ поднятъ на рога въ Севильи, что Фуэнтесъ получилъ въ прошломъ году 100 тысячъ песетъ (около 28 тысячъ руб.) ‘гонорара’, что Алгабальо любитъ проводить часы досуга въ своемъ великолпномъ помсть близъ Алхесйраса и т. д. За ‘эспадасъ’ идутъ, тоже сверкая золотымъ шитьемъ великолпныхъ костюмовъ,— ‘бандериллеросъ’. Ихъ имена тоже значатся на афиш. Дале слдуютъ ‘капеадоросъ’ съ малиновыми плащами, подбитыми лиловымъ шелкомъ на рукахъ. За ними верхомъ нсколько ‘пикадоросъ’, въ широкополыхъ шляпахъ, въ короткихъ курткахъ и въ желтыхъ широкихъ замшевыхъ штанахъ. Въ рукахъ у всадниковъ — длинныя пики съ очень короткимъ, не боле, чмъ въ дюймъ, остріемъ. Шествіе замыкали конюхи, ‘чулосъ’, въ красныхъ рубахахъ съ синими выпушками. Оглушительно гремятъ литавры. ‘Кадрилья’ обходитъ арену. ‘Эспадасъ’ и ‘бандериллеросъ’, проходя мимо губернаторской ложи, снимаютъ шапочки. Музыка умолкла. Эспадасъ и бандериллеросъ перескочили черезъ барьеръ. На арен остались пикадоросъ, капеадоросъ и нсколько конюховъ. Тутъ я разсмотрлъ жалкихъ клячъ съ выдавшимися ребрами и вылзшею шерстью, на которыхъ сидли всадники. Глаза у клячъ были крпко завязаны клтчатыми платками. Альгвазилъ вручилъ одному изъ конюховъ (торилеро) ключъ, брошенный губернаторомъ. И вотъ желзныя двери противъ королевской ложи открылись съ большими предосторожностями. Черезъ нсколько секундъ тамъ показалась грожадная голова съ длинными, острыми и изогнутыми рогами. Еще черезъ секунду на арену стремительно выскочилъ колоссальный, муругій быкъ. Раздались отрывистыя восклицанія:
— Tiene buenas carnes (мяса великолпны).,
— Сага venerable! (почтенная физіономія) — коротко замтилъ другой знатокъ. Быкъ, между тмъ, ослпленный на мгновеніе яркимъ свтомъ и оглушенный гамомъ, остановился и глухо замычалъ, но немедленно затмъ кинулся на одного капеадора, который почти по ноздрямъ мазнулъ животное своимъ плащомъ. Капеадоръ стремительно побжалъ къ барьеру и перескочилъ черезъ него. Быкъ повернулся. Тутъ онъ замтилъ пикадора, который направлялъ въ него пику. Въ мгновеніе быкъ подскочилъ къ всаднику, всадилъ рогъ почти до основанія въ животъ несчастной лошади, приподнялъ и швырнулъ ее на арену. Упавшаго пикадора моментально подхватили конюхи, а капеадоросы въ это время своимъ плащами отвлекли быка въ другую сторону.
— Anda que vales un tresoro! (Вотъ животное, стоющее сокровища) — раздались крики со всхъ сторонъ.
— Вамъ дурно, сеньоръ иностранецъ!— насмшливо крикнула мн на ухо сосдка.— Повидимому, по ошибк, вмсто дтской, вы попали въ Plaza de Toros?— Признаться, я былъ потрясенъ. У лошади изъ широкой раны вывалились внутренности, но пикадоръ ударами заставилъ коня приподняться и вскочилъ опять въ сдло. По песку, какъ длинныя окровавленныя тряпки, волоклись кишки. Быкъ снова подскочилъ и однимъ ударомъ окончательно свалилъ раненую лошадь. Она конвульсивно дернула ногами и околла. Конюхи быстро сняли сдло, узду и засыпали лужу крови пескомъ. Быкъ, между тмъ, бросился на другого коня и всадилъ ему рогъ въ бокъ. Кровь хлынула на арену широкой струей. Очевидно, была перерзана яремная жила.
— Hola! Hola! (отлично!) — кричалъ бшено весь циркъ. Тутъ наступилъ самый ужасный моментъ: лошадь упала, въ предсмертныхъ корчахъ она судорожно и сильно била ногами, какъ бы пытаясь отогнать приближающуюся смерть. И тактъ смертной конвульсіи громадный циркъ апплодировалъ… Я буду кратокъ. Черезъ пять минутъ на арен лежали трупы четырехъ убитыхъ лошадей. Быкъ былъ ужасенъ. Къ окровавленнымъ рогамъ его прилипли куски внутренностей и лоскутья кожи убитыхъ имъ клячъ.
Забили литавры, и пикадоросъ оставили арену. Начался второй актъ: suerte de banderillear. На арену вышло нсколько ‘бандериллеросъ’ съ короткими дротиками, украшенными цвтной бумагой. Одинъ изъ бандериллеросъ выступилъ на середину арены и сталъ въ балетную позу, поднявъ оба дротика въ вытянутыхъ рукахъ. Быкъ его замтилъ, нагнулъ голову и кинулся впередъ. Еще мгновеніе, и острый рогъ вонзится въ животъ смльчаку, но въ это мгновеніе быстрымъ движеніемъ бандериллеръ всадилъ дротики въ шею животному и отскочилъ въ сторону. Быкъ заревлъ и сталъ рыть песокъ копытомъ, затмъ яростно кинулся къ одной изъ убитыхъ лошадей и нсколько разъ приподнялъ трупъ рогами. Еще выступилъ бандериллеръ, но прежде, чмъ всадить дротики, сталъ дразнить быка. Скоро въ ше его бились шесть дротиковъ. Широкій потокъ крови залилъ его муругую шерсть. Снова забили литавры. Наступилъ послдній и ршительный моментъ: suerte de Matr. Сверкая золотомъ, вышелъ на арену красавецъ эспада, съ мускулами, какъ будто отлитыми изъ стали. Въ одной рук онъ держалъ блестящій клинокъ, въ другой — кусокъ краснаго сукна, привязаннаго къ короткой палк. По крикамъ и привтствіямъ я узналъ, что это и есть знаменитый Алгабельо. Онъ остановился предъ губернаторской ложей, снялъ шляпу и сказалъ что-то, слова тонули въ общемъ крик. Эспада посвящалъ губернатору быка, котораго собирался убить. Отъ губернаторской ложи Алгабельо подошелъ къ барьеру, поклонился и улыбнулся кому-то.
— Здсь аморита (возлюбленная) Альгабельо! Браво, Кармелита!— крикнули въ цирк.
Смло и твердо подошелъ эспада къ залитому кровью быку, который стоялъ въ недоумніи, высунувъ языкъ, и махнулъ предъ нимъ мулетой. Быкъ кинулся впередъ, чтобы поднять на рога эспаду, но тотъ ловко отскочилъ въ сторону, снова сталъ противъ страшнаго животнаго и мазнулъ его по ноздрямъ краснымъ сукномъ. Эспада былъ всего лишь въ двухъ шагахъ отъ острыхъ роговъ, которые нагнулись, чтобы боднуть, снова Алгабельо отскочилъ въ сторону, но не просто, а повернувшись на мст предварительно, какъ кубарь. Этотъ отчаянно-смлый пріемъ былъ оцненъ аплодисментами и криками ‘hola!’ Я понялъ, что представляетъ для испанцевъ главную прелесть въ бо. То — не кровь, не убитыя лошади, а отчаянное мужество. Бой быковъ — прославленіе смлости и мужеской силы. Вотъ почему женщины еще боле страстно увлекаются боемъ быковъ, чмъ мужчины… Послдній моментъ наступилъ. Эспада сталъ какъ разъ противъ быка и вытянулъ руку со шпагой. И въ тотъ моментъ, когда животное нагнуло голову, чтобы поднять на рога врага, острый клинокъ по самую рукоятку вонзился въ шею, сверху. Громадный быкъ зашатался. Глаза его въ послдній разъ поднялись на ликующую публику, у рта заклубилась розовая пна и хлынули оттуда струйки крови. Быкъ упалъ и околлъ. При звукахъ музыки и оглушительныхъ аплодисментахъ эспада обошелъ арену. Восторженные зрители бросали ему сигары, шляпы, вера. Между тмъ, покуда побдителю устраивали тріумфъ, на арену ввели тройку муловъ, украшенныхъ флагами и бубенчиками. Мулы быстро выволокли убитыхъ лошадей и быка, арену усыпали пескомъ, и кровавое зрлище началось опять. Приходилось дожидаться конца. Зрители сидятъ такъ тсно, что уйти раньше могутъ лишь т, мста которыхъ возл барьера. Когда второму быку эспада всадилъ шпагу, онъ завертлся колесомъ и крутился минуты дв, покуда упалъ бездыханный. Поднялся отчаянный свистъ. Зрители грозили эспад кулаками и кричали ему: ‘Asesino!’ (убійца), ‘Barbaro!’ (варваръ). Взволнованный сосдъ объяснилъ мн, что ударъ — не по правиламъ, знатоки, по круженію быка, сразу поняли, что шпага нерерзала какой-то нервъ, котораго нельзя трогать. Четвертый быкъ, черный, какъ уголь, сразу убилъ двухъ лошадей, въ силу этого, публика на него возлагала большія надежды, которыхъ онъ не оправдалъ. Быкъ упорно убгалъ отъ бандериллеросъ, тогда настроеніе цирка сразу измнилось: ‘Cobarde!’ (трусъ), ‘Berdante!’ (негодяй), кричали ему негодующіе зрители: ‘Anda!’ (впередъ). Но на быка не дйствовали даже кулаки, которыми ему грозили дамы. Тогда въ цирк раздался одинъ отчаянный, тысячеголосый, ужасный вопль: Fuego! (огня), fuego! Banderillas de fuego! (шутихи!).
Чтобы пустить въ ходъ огонь, нужно разршеніе губернатора, который медлилъ. Раздраженіе цирка обратилось на губернатора.
— No sea ustednecio! (нечего валять дурака). Fuego! fuego!
Разршеніе дано. Бандериллеръ всадилъ въ шею быка дв шутихи, которыя сейчасъ же затрещали. Шерсть несчастнаго животнаго зашипла. Но и это не привело въ ярость быка. Тогда пытка повторилась. Еще дв горящія шутихи впились въ шею быку. Понесся острый запахъ горящаго мяса. Быкъ какъ-будто понялъ, что смерть наступила, и покорно сталъ среди арены. Когда ему нанесли смертельный ударъ, онъ зашатался, но добрался до трупа убитой имъ лошади, свалился на нее и издохъ… Я вышелъ изъ цирка, разбитый, потрясенный, ноги у меня дрожали и подгибались. Зрлище было до того жестокое, до того кровавое, что мн казалось оно тяжелымъ сномъ… Солнце, между тмъ, уже закатилось, но все небо горло розовымъ свтомъ. Многотысячная толпа (въ цирк было 12 тысячъ зрителей), возбужденная и опьяненная зрлищемъ, хлынула широкимъ потокомъ на Пуэрта-дель-Соль, гд мальчишки продавали уже только что отпечатанный, липкій отъ типографской краски нумеръ ‘Heraldo Taurino’, газеты, посвященной исключительно бою быковъ. Репортеры, повидимому, обмокнули свои перья не въ чернила, а въ кровь убитыхъ быковъ, до того пластически передавали они подробности…

ГЛАВА II.
Ламанча.— Родина Донъ-Кихота.— Андалузія.— Хиральда.— Англійскіе капиталы и нмецкія машины.— Fabrica de tabacoe.— Тріана.— Гитаны.— Фантазія поэтовъ и дйствительность.— Вечеръ въ Севиль.— ‘Натіосъ’.— Уличныя сцены.— Кафэ.— Народный балъ.— ‘Серено’.— Asociacion de Trabajodores.

I.

Я опять въ позд, который уноситъ меня на югъ, въ Андалузію, представляющуюся поэтамъ въ такомъ же волшебномъ свт, какъ Америка — десятилтнимъ мальчикамъ. Для дтей — Америка, конечно,— Скалистыя горы, громадные косматые бизоны и гризли, вой команчей, ‘Кожаный чулокъ’ и безконечная прерія. Для поэтовъ Андалузія — ночи, пахнущія лимономъ и лавромъ, мантильи и кастаньеты, гитаны и фанданго, сверкающіе черные глаза и тихій рокотъ гитары, струи Гвадалквивира и Карменъ. Когда мальчикъ подростетъ, онъ узнаетъ, что гризли и бизоны встрчаются теперь лишь въ зоологическихъ садахъ, что на преріяхъ всюду пыхтятъ фабрики, вокругъ которыхъ послдніе остатки спившихся команчей, уцлвшихъ отъ оспы, просятъ милостыню или воруютъ куръ, что ‘Кожаный чулокъ’, по приказу его величества доллара, стрляетъ въ стачечниковъ въ Питсбург. Поэтъ, побывавши въ Андалузіи… но зачмъ забгать впередъ. Поздъ называется экспресомъ и отправляется на югъ изъ Мадрида лишь черезъ день, что не мшаетъ ему ползти по двадцати пяти верстъ въ часъ. Онъ состоитъ изъ трехъ вагоновъ перваго класса и двухъ — второго. И т, и другіе одинаково грязны и одинаково неудобны. Но для привычныхъ людей все это полбды. Бда въ томъ, что испанцы понимаютъ надпись ‘prohibido fumar’ въ смысл: ‘пожалуйста, курите’. Какъ только поздъ трогается, въ отдленіи для некурящихъ вс достаютъ сигары. Скоро оно наполняется густыми, дкими облаками, въ которыхъ вс пассажиры исчезаютъ, какъ боги на Олимп. Я передаю лишь впечатлніе некурящаго. Быть можетъ, сигары испанцевъ высоко цнятся знатоками, но мн он напоминали одну марку, не совсмъ понятную на Пиринейскомъ полуостров, но очень хорошо извстную въ Россіи: ‘Регалія де-ласъ Капустасъ’. За то испанцы никогда ничего не имютъ противъ открытыхъ оконъ.
За станціей Темблеке начинается безконечная, унылая равнина, которая до извстной степени напоминаетъ наши южныя степи къ Николаеву. Только тамъ ‘въ балкахъ’, близь прудка всегда видны осокори и вербы, а здсь — ни кустика. Мы демъ по Ламанч часъ, другой и нигд ни слда дерева. И я сталъ врить тому, что читалъ, и что казалось мн всегда преувеличеніемъ: въ нкоторыхъ мстахъ Ламанчи люди родятся и умираютъ, никогда не видавъ дерева. Испанская пословица говоритъ, что жаворонокъ, намревающійся перелетть черезъ Ламанчу, долженъ захватить съ собою провизію. Трудно представить большій контрастъ между унылымъ прозаическимъ, срымъ міромъ дйствительности, въ которомъ жилъ Caballero de la Trista figura и тмъ чуднымъ, поэтическимъ, богатымъ космосомъ, который онъ себ создалъ. Глядя изъ оконъ вагона на однообразную равнину, приходитъ въ голову соображеніе, что Сервантесъ умышленно выбралъ прозаическую Ламанчу, чтобы сильне оттнить основную мысль романа… Солнце близится къ закату, обливая жаркими лучами монотонную, бурую равнину, такъ врно описанную Сервантесомъ. Вотъ и теперь рядъ втряныхъ мельницъ, которыя тихо шевелятъ громадными крыльями. Мы въ Аргамазиль, которую испанскіе историки литературы считаютъ родиной дона Родриго-де-Пачеко, съ котораго, какъ они говорятъ, Сервантесъ писалъ портретъ Донъ-Кихота. Въ нсколькихъ верстахъ отсюда лежитъ бдная деревушка Тобозо. Солнце скрывается. На неб облака принимаютъ видъ бронзовыхъ слитковъ. Пыль, приподнятая проходящимъ стадомъ, прохваченная послдними лучами, сверкаетъ, какъ золотой дождь. По дорог видны загорлые плугари, въ широкополыхъ шляпахъ, съ глиняными тыквами у пояса, гонящіе быковъ съ поля. Потухъ бронзовый свтъ облаковъ. Стало темнть небо, и надъ громадной равниной спустилась южная ночь, теплая, таинственная съ все боле и боле разгорающимися звздами. Приподнятое, восторженное чувство умиленія приноситъ съ собою эта дивная ночь, эти давно невиданныя яркія, знакомыя: созвздія, которыя здсь имютъ такой нарядный видъ. Даже тусклое ‘утиное гнздо’ (плеяды) представляется въ новомъ свт, какъ прозаическое лицо, внезапно одухотворенное порывомъ энтузіазма. ‘Какъ хорошо!’ — беззвучно шепчутъ губы.
За Аргамазильей въ нашъ вагонъ садятся два карабинера, вооруженные съ головы до ногъ. Стража эта сопровождаетъ поздъ до самой Севильи, мняясь въ большихъ городахъ. На станціяхъ, гд поздъ стоитъ нсколько минутъ, карабинеры, съ ружьями на перевсъ, съ необыкновенно заботливымъ видомъ обходятъ кругомъ вс вагоны. Ужъ не скрывается-ли здсь гд-нибудь потомокъ каторжника Хенилья, освобожденнаго Донъ-Кихотомъ? Не собралъ-ли онъ удалыхъ добрыхъ молодцовъ, распвающихъ по испанскимъ кабакамъ самую популярную въ Андалузіи псню: ‘Іо que soy contrabandista’ (‘я — контрабандистъ’), и не собираются-ли они напасть на поздъ, чтобы отнять у меня громадный бинокль, отъ котораго я не знаю какъ отдлаться? Или эти карабинеры посажены Кукомъ, чтобы придать путешествію по Испаніи нарочитую прелесть? Вдь говорятъ же, что въ Нил теперь остались только два крокодила, которыхъ Кукъ кормитъ спеціально для того, чтобы показывать ‘condneted parties’, организованнымъ ихъ. (Отдыхающіе клэрджимэны и престарлыя двицы, которыхъ возитъ Кукъ къ пирамидамъ, были бы обижены, если бы Нилъ оказался безъ крокодиловъ). На шутливый вопросъ карабинеры отшучиваются тоже. Поздъ тронулся. Публика, накурившись до одури, стала устраиваться на ночь. И раньше всхъ заснули карабинеры, держа винтовки наготов…

II.

Ослпительные лучи яркаго солнца заливаютъ нашъ вагонъ. Они какъ бы сжалились надъ запыленными пассажирами со смятыми лицами и красными глазами и хотятъ придать имъ боле привлекательный видъ. Выспавшіеся карабинеры поправляютъ свои опереточныя шляпы и съ необыкновенно сосредоточеннымъ видомъ сметаютъ пыль съ винтовокъ, револьверныхъ кобуровъ и ноженъ кортиковъ. Затмъ стража молодцовато покручиваетъ усы и покровительственно смотритъ на осоввшихъ пассажировъ: ‘не бойтесь-де, мы тутъ, не выдадимъ!’ На станціяхъ къ окнамъ вагоновъ подходитъ самая разнообразная коллекція нищихъ. На ихъ штанахъ и курткахъ столько заплатокъ, въ ихъ широкополыхъ шляпахъ столько заштопанныхъ блыми нитками и незаштопанныхъ дырокъ, что это, наконецъ, становится красиво. Нкоторые нищіе какъ-будто вышли изъ рамъ картинъ Гойя. Съ сигарой въ одной рук и шляпой — въ другой, они просятъ у ‘caballeros’ одну ‘перриту’ (т. е. 6 сантимовъ) съ такимъ видомъ, который выражаетъ: ‘а вдь, пожалуй, и дашь!’ И пассажиры, въ особенности иностранцы, дйствительно бросаютъ мдныя монеты довольно щедро.
Чмъ ближе мы подъзжали къ провинціи Севилья, тмъ ландшафтъ становился мене безплоднымъ. До самаго горизонта убгала равнина, напоминающая волнующееся море, внезапно застывшее въ сильную бурю. По кроваво краснымъ бокамъ бугровъ тянутся безконечныя линіи оливковыхъ деревьевъ. Изрдка среди пепельной зелени ихъ видны блыя маслобойни, въ которыхъ отжимается ‘янтарная кровь’ оливокъ. Ландшафтъ разнообразился желтымъ квадратомъ сжатой нивы, по которой сонно бродили стада овецъ. Чмъ дальше мы подвигались на югъ, тмъ боле казалось, что небо куда-то уходитъ вглубь. Синева его становилась гуще и сильне. Не смотря на октябрь, мы вс задыхались отъ жары. Казалось, что на темно-фіолетовые зубцы горъ, очерчивающихъ горизонтъ, накинута бловатая прозрачная кисея. Африканскій характеръ флоры уже ярко намтился. Вотъ растенія, которыя до сихъ поръ я зналъ лишь по картинкамъ: изъ кучи громадныхъ, аршина въ 2 1/2, мясистыхъ, синевато-зеленыхъ листьевъ поднимаются высокіе, аршина въ 4—5, буровато-зеленые шесты съ странными пупками на нихъ. Это — алоэ, образующее безконечныя изгороди, изъ которыхъ кое-гд, какъ поднятыя руки, торчатъ утыканные иглами кактусы. По кактусамъ ползетъ сильно-душистое растеніе, которое я не могу разсмотрть хорошо, но запахъ его, принесенный легкимъ втеркомъ, наполняетъ весь вагонъ. И странно видть въ такой именитой компаніи нашу прозаическую степную ‘дерезу’ (лицію), лиловатыми цвточками и красными приторными маленькими ягодами которой объдаются у насъ дти… Рядомъ съ дерезой индійскія фиги, утыканныя колючками, а надъ ними пышнымъ веромъ поднимаются пальмы. Чмъ дальше къ югу, тмъ боле оливковыя деревья поражаютъ причудливой формой своихъ искривленныхъ, корявыхъ стволовъ. Они стараются припасть къ земл, чтобы лучше высосать изъ нея скудную влагу. Трудно представить себ что либо боле уродливое, чмъ эти деревья. И втеръ, какъ будто сжалившись надъ ихъ уродствомъ, начинаетъ играть пепельными рдкими кудрями оливъ, чтобы сдлать ихъ красиве. И дйствительно, на темно-синемъ фон, подъ яркими снопами ослпительнаго свта, листья кажутся серебряными пластинками. Мы приближаемся къ Севиль, которую поэты всхъ странъ сдлали символомъ заразительнаго веселья, блеска и жизнерадостности. Уже на равнин показались померанцовыя рощи. Когда поздъ идетъ медленно (что съ испанскими ‘экспресами’ случается постоянно), я различаю въ изумрудной зелени темно-красные гранаты и зеленые, только что еще начинающіе желтть апельсины. Легкій втерокъ напоенъ сладкимъ запахомъ южныхъ цвтовъ. Грудь жадно вдыхаетъ этотъ воздухъ. Еще одна станція, и мы въ Севиль. Среди зеленыхъ купъ деревьевъ показывается мутная, желтоватая рка. Неужели это — Гвадалквивиръ? Испытывается нкоторое разочарованіе. И вотъ на совершенно гладкой равнин на темномъ фон вырисовывается блая башня. Изъ померанцовыхъ садовъ и гордыхъ пальмъ выныряютъ ряды ослпительно блыхъ домовъ. Даже пыхтящія и коптящія высокія фабричныя трубы не успли еще покрыть сажей и грязью эту снжную близну. Мы — въ Севиль.

III.

Изъ оконъ Htel Ingleterra я вижу широкую площадь св. Фердинанда, обсаженную громадными финиковыми пальмами и померанцовыми деревьями. Направо, высоко надъ заснувшими подъ ослпительными потоками свта и тепла пальмами, поднимается красавица квадратная башня, хитро изукрашенная восточнымъ узоромъ. На крыш ея, высоко въ темной синев, вырисовывается громадная статуя. ‘А вдь это Хиральда!’ мелькнуло у меня въ голов. И черезъ нсколько минутъ я былъ уже у источенныхъ вками воротъ ея. ‘Что такое Хиральда?’ — спроситъ читатель. Мавры завладли Севильей въ начал восьмого вка. Въ самомъ начал одиннадцатаго вка одинъ изъ наиболе блестящихъ арабскихъ полководцевъ Абулъ Касимъ Магометъ сталъ во глав возстанія, и Севилья превратилась въ самостоятельную мавританскую республику. Тогда начался тотъ удивительный расцвтъ арабской литературы и науки, о которомъ подробно говоритъ Дрэперъ, авторъ столь популярной у насъ когда-то книги — ‘Исторія умственнаго развитія Европы’. Въ вкъ, когда во всей Европ духовенство костромъ и мечемъ препятствовало всякому проблеску критической мысли, арабскіе ученые провозгласили, что знаніе — величайшее украшеніе человка и иметъ большее значеніе, чмъ его религіозныя воззрнія. Мавры тогда выдлили цлый рядъ блестящихъ математиковъ и астрономовъ, какъ Аверроэсъ, Абу Османъ, Алгабасъ, Бенъ-Гуса и др., медиковъ, какъ Албувазисъ, Авензоаръ, поэтовъ, зодчихъ. Кристаллическимъ выраженіемъ расцвта мавританской мысли того времени является Хиральда, служившая минаретомъ и обсерваторіей. Она смла и горда по замыслу, какъ сама мавританская наука того времени, она прекрасна, какъ окружающая природа, въ ея арабескахъ такой же могучій полетъ фантазіи, какъ и въ произведеніяхъ арабскихъ поэтовъ… Потомъ явились суровые побдители. Они сожгли библіотеки, поломали астрономическіе инструменты, закрыли школы, а ученыхъ или убили, или изгнали, или, что еще хуже, превратили въ парій и загнали въ зарчный кварталъ въ Тріану. Побдители пристроили въ Хиральд колоссальный соборъ, тоже являющійся кристаллическимъ выраженіемъ духа эпохи. Чувство ужаса и собственнаго ничтожества внушаютъ эти темные, мрачные своды, уходящіе куда-то въ безконечность. Уродливыя каменныя изваянія припадаютъ къ капителямъ колоннъ, глядятъ изъ темныхъ угловъ и страшатъ и безъ того испуганную мысль. Грозные звуки могучаго органа, наполняющіе громадные своды, кажутся мощными, громовыми раскатами голоса разгнваннаго Божества, карающаго до седьмого колна. Подавленный страшными сводами, я припоминаю слова шекспировскаго Клавдія: ‘гнитесь, упрямыя колни! Сердце, окованное полосами стали, размягчись, какъ мышцы новорожденнаго младенца!’ Но суровый соборъ, планъ котораго внушенъ геніальному зодчему сознаніемъ ничтожества и грховности, разума, разрушается (главный куполъ упалъ 1 августа 1888 г.), а гордая Хиральда стоитъ, такая же прекрасная и смлая, какъ и девять вковъ тому назадъ. Ее мало изуродовала даже надстроенная колокольня. Я не стану описывать башню, ничего не скажу также о другомъ удивительномъ памятник арабскаго творчества — Альказар. Всякія подобныя описанія блдны и скучны, при томъ же я не спеціалистъ, а лишь простой отдыхающій путешественникъ. До самой вершины Хиральды взобраться очень легко даже человку со слабымъ сердцемъ: арабскій зодчій построилъ не лстницу со ступеньками, а рядъ отлогихъ покатостей. Лишь когда вы поднимаетесь, то въ амбразурахъ видите, какъ монументально построена Хиральда, кажущаяся снизу такой воздушной. Стны — почти въ дв сажени толщиной. Подъ самой вершиной вы проходите мимо каморки, откуда несетъ печенымъ лукомъ, подогртымъ оливковымъ масломъ и чеснокомъ. Дти, какъ ласточки, играютъ на выступ, въ сорока саженяхъ отъ земли. Тутъ жилище ‘Кампаниллы’, т. е., по просту, пономаря. Съ вершины Хиральды открывается не только вся Севилья, но и далекая окрестность. Блые дома среди пальмъ и померанцовыхъ деревьевъ производятъ впечатлніе ранняго снга, выпавшаго, когда зелень еще не успла поблекнуть. Кое-гд на ослпительно блой поверхности видны бурыя пятна, надъ которыми, какъ колоссальные пионы, поднимаются фабричныя трубы, окутанныя чернымъ дымомъ. Я передамъ здсь одинъ разговоръ, который у меня былъ въ самый день отъзда изъ Мадрида. Въ тотъ самый отель, въ которомъ я остановился, Кукъ только что привезъ свою партію. Съ однимъ изъ участниковъ ея у меня завязалась бесда. То былъ одинъ, изъ тхъ, которые въ послднее время властно выступили впередъ подъ предводительствомъ Daily Mail.
— Испанцы ненавидятъ насъ,— сказалъ мн собесдникъ, которому только что я перевелъ передовую статью изъ El Liberal по поводу южно-африканскихъ длъ.— Это — обычное проявленіе черной неблагодарности, кусающей руку благодтеля. Много лтъ Англія поила Испанію драгоцнной кровью своего народа (собесдникъ имлъ въ виду наполеоновскія войны) и что же? Если здсь кто упоминаетъ про Веллингтона, то только, чтобы сказать, что безъ помощи испанцевъ англичанамъ пришлось бы плохо на Пиренейскомъ полуостров. Нын Англія кормитъ Испанію своими капиталами. Yes, sir! England feeds the country with her capital. Эта гнусная газета не заикнулась даже о томъ, что Англія является благодтельницей Испаніи.— Высокія фабричныя трубы напомнили мн разговоръ. Въ Севиль, дйствительно, много фабрикъ. Дйствительно, он находятся, главнымъ образомъ, въ рукахъ иностранцевъ, но тутъ тоже наблюдается одна любопытная черта. Въ Севиль фигурируетъ лишь денежный англійскій капиталъ. Англія давно уже потеряла Испанію, какъ рынокъ, и является здсь лишь банкиромъ. Организаторами и руководителями фабрикъ являются иностранные инженеры, не англичане. На англійскіе капиталы выстроенъ, напр., севильскій электрическій трамвай, но вс машины, рельсы и вагоны — изъ Германіи! Англійскій денежный капиталъ проявляетъ тенденцію эксплоатировать мстныя богатства при помощи туземнаго дешеваго труда. Большая часть виноградниковъ въ Херес, въ Малаг, въ Вальдепеньясъ, въ Ріох принадлежатъ англичанамъ. Ртутныя копи въ Альмаден (богатйшія въ мір по залежамъ киновари) тоже принадлежатъ одному изъ королей лондонской биржи. Эксплоатація производится такимъ же первобытнымъ путемъ, какъ и тогда, когда рудники находились въ рукахъ Карагена. Сотни дтей погибаютъ ежегодно тамъ отъ ртутнаго отравленія. (Дти чистятъ конденсаторы и снимаютъ тотъ слой копоти, въ которомъ находится еще около 8% ртути). Дйствительно ли ужъ неблагодарность испанцевъ къ ихъ благодтелямъ такъ черна, какъ уврялъ мой собесдникъ?

IV.

Налво, неподалеку отъ берега рки, съ вершины Хиральды я вижу большое, розоватое зданіе. Справляюсь съ картой. Это — Fabrica de Tabacos, та самая, которую мы вс знаемъ, по первому акту оперы Бизэ. Я спустился съ башни и направился къ фабрик. У входа уже меня захватилъ крпкій, острый табачный запахъ. Сторожъ понесъ въ администрацію мою ‘trajeta’ (визитную карточку). Въ передней дожидалась уже группа французскихъ туристовъ: молодожены парижане съ такими милыми лицами, что немедленно явилось желаніе заговорить. И, дйствительно, черезъ минуту мы уже болтали. Третій французъ — черноволосый, крутоносый южанинъ съ изрядно помятымъ лицомъ и подушечками подъ глазами, тоже оказался не изъ молчаливыхъ. Пока сторожъ возвратился, мы уже вс говорили, какъ старые знакомые. Вотъ вышелъ работникъ въ синей полотняной куртк, и привратникъ началъ его осматривать медленно, методически: вначал вывернулъ карманы, затмъ ощупалъ все тло, потомъ веллъ работнику снять башмаки, чулки и пр. Зрлище было не изъ пріятныхъ, но тутъ возвратился сторожъ съ разршеніемъ осмотрть фабрику. Насъ повелъ маленькій, сморщенный старичекъ, засыпавшій насъ цыфрами: фабрика построена въ 1759 г., стоила она 9 мил. песетъ и пр. фактами, которые забылъ теперь. Въ правительственной Fbrica de Tabacos работаютъ теперь четыре тысячи двушекъ и женщинъ. У дверей первой громадной, сводчатой залы меня захватилъ крпкій, острый запахъ. Обусловливался онъ не только табакомъ, но еще дыханьемъ и испареніями нсколькихъ тысячъ человкъ, работающихъ въ жаркій день въ плохо вентилированныхъ комнатахъ. Въ фабрик было душно, какъ въ бан на полк.
— Подождите, нужно предупредить maestra, надсмотрщицу,— замтилъ нашъ старичекъ, подозвалъ толстую женщину, едва передвигавшую, повидимому, распухшія ноги, и шепнулъ ей нсколько словъ. Женщина скрылась, но черезъ минуту вышла и предложила войти.
— Extranjeros!— донесся изъ залы шопотъ сотни голосовъ. Когда мы вошли, то поняли значеніе восклицанія: работницы наскоро застегивали корсажи или накидывали на плечи платки. Въ громадной, низкой, сводчатой зал, за не высокими столами сидли тысячи дв женщинъ, въ возраст отъ 17—60 лтъ. Возл каждаго стола стояли бочки съ мокрыми табачными листьями. Работницы быстро раскатывали ихъ руками, затмъ приглаживали полированной дощечкой, свертывали въ сигару и склеивали. Все это продлывалось съ удивительной быстротой (работницы получаютъ поштучно). Иныя работницы одной рукой раскатывали сигару, а въ другой держали кусокъ хлба. Атмосфера была ужасная и до такой степени спертая, что ее хоть ножомъ ковыряй.
— Que de bbs! Il у а ici bien des ouvri&egrave,res qui ont mang le lis,— шепнулъ мн на ухо черноволосый французъ съ подушечками подъ глазами. Дйствительно, возл многихъ работницъ стояли колыбели съ грудными младенцами. (Старичекъ объяснилъ, что зыбками снабжаетъ фабрика). Маленькія дти въ возраст отъ 2—4 лтъ чинно сидли возл работницъ, повидимому, приходившихся имъ бабушками. Нужно было нагулять подушечки подъ глазами, чтобы не замтить это. Иногда работница, оторвавшись отъ раскатыванья табачныхъ листьевъ, принималась кормить грудью ребенка. Многія работницы не взглянули даже на насъ. Мы видли лишь нагнутыя черныя и сдыя головы. Изрдка лишь кто-нибудь вскидывалъ на насъ черные, истомленные, усталые, но все же иногда еще прекрасные глаза. Порой кто либо изъ работницъ поднимался, чтобы поправить лампадки возл громадной, убранной цвтами Мадонны. Въ воздух отъ сдержаннаго шопота стояло какъ бы жужжаніе громаднаго роя. И ко всему этому густая, дкая, ядовитая атмосфера, сдавливающая виски, какъ тисками, царапающая горло, атмосфера, отъ которой кружится голова и начинаютъ дрожать ноги. А проворные пальцы быстро свертываютъ табачные листья, лишь изрдка отрываясь, чтобы покачать заплакавшаго ребенка. И такъ для Карменъ дйствительности проходятъ безконечные мсяцы и годы въ этой адской атмосфер. Такая же атмосфера и въ другой зал, гд еще дв тысячи молодыхъ и старыхъ работницъ приготовляютъ папиросы. Наиболе усердныя и ловкія получаютъ до трехъ песетъ (около 90 коп.) въ день.!
— Et les yeux! Ah, les yeux!— восторгался французъ съ мшечками подъ глазами, когда мы вышли: Deux phares toujours allums, deux veilleuses qui llambent!
— Перестаньте!— замтила, наконецъ, серьезно француженка.— Я лично помню лишь одуряющую атмосферу, а въ ней тысячи молодыхъ и старыхъ измученныхъ женщинъ, да сотни грудныхъ дтей. Дйствительность не похожа на оперу.— И мы вс согласились съ этимъ.

V.

Улицы Севильи распланированы маврами еще. Этимъ объясняется извилистый характеръ ихъ. Узкія улицы, напоминающія скоре корридоры, вьются, какъ громадныя зми. Это очень оригинально и красиво, но иметъ одно неудобство для туриста: въ Севиль ему не такъ легко оріентироваться сразу, какъ въ Мадрид, напр. Одна изъ улицъ подобнаго типа, Ріоха Санъ Пабло довела меня до изрядно-таки грязнаго бульвара Рейесъ Католикосъ. Странную смсь составляютъ запахи розъ, открытыхъ клоакъ, лимонныхъ деревьевъ, жаренной на деревянномъ масл рыбы, померанцевъ и чеснока! Предо мною открылась рка: вдь это восптый поэтами Гвадалквивиръ, который ‘шумитъ, бжитъ’. Нужно сознаться, рка имла крайне неприглядный видъ. Вода ея — мутно желтая, консистенціи жидкаго киселя. Прямо въ рку ‘шумятъ и бгутъ струи’… открытыхъ клоакъ. Набережная лишь въ одномъ мст и совершенно первобытная, изъ бревенъ. Въ другихъ мстахъ всюду — топкіе берега. Грязь въ данный моментъ увеличивалась еще отливомъ. Морская вода, las aquas yivas, какъ говорятъ андалузцы (живыя струи), поднимающая уровень рки на 6—10 футовъ, еще не прибгла, поэтому Гвадалквивиръ походилъ на широкую сточную канаву. Черезъ мостъ Изабеллы я перебрался въ зарчную сторону, въ знаменитую Тріану, населенную ‘фламенко’ (гитанами). Путешественники такъ много и такъ красиво описывали Тріану и севильскихъ гитанъ, ихъ такъ увлекательно изображали художники, что я почти стыжусь передавать мои впечатлнія, вынесенныя изъ этого излюбленнаго поэтами предмстья. ‘Тріана’! у читателей, вроятно, возникаетъ декорація второго акта ‘Карменъ’. Приблизительно такъ же изображаютъ предмстье авторы различныхъ путешествій ‘въ страну померанцевъ и лимоновъ’, ‘фанданго и сегедильи’, ‘мантилій и кастаньетовъ’ и пр. Вотъ что я видлъ. Нужно себ представить очень широкія, неправильныя, не вымощенныя улицы, обстроенныя грязными одноэтажными и двухъэтажными домами. У нкоторыхъ изъ этихъ домовъ балкончики, въ такомъ случа, на нихъ сушилось мокрое блье и различныя тряпки, у другихъ — окна, на восточный ладъ, забраны желзными ршетками, выкрашеиныии въ зеленый цвтъ. Какъ и въ Севиль, въ Тріан ворота очень часто ведутъ въ особый дворикъ, patio, но послдній грязенъ до крайности. Кое гд сквозь раскрытыя ворота я видлъ мужчинъ, женщинъ и дтей, занятыхъ изготовленіемъ колесъ, посуды на примитивныхъ станкахъ или плетеніемъ стульевъ изъ ситника. Я едва усплъ пройти одну улицу, какъ со всхъ сторонъ стали сбгаться мальчишки и двченки, босые, безъ рубашенокъ, грязные, какъ чумички. Нкоторыя изъ дтей были хороши, какъ античныя статуэтки (слдовало бы прибавить: только что вытащенныя изъ сточной канавы). Лица ихъ рзво цыганскаго типа, какъ будто бы вылиты изъ темной бронзы. Но еще гораздо больше видлъ я дтей, на которыхъ вковая нищета наложила неизгладимую печать,— я видлъ лица, отуманенныя идіотизмомъ, изъденныя отвратительными болячками, съ красными, гноящимися глазами. Съ каждымъ шагомъ число сопровождавшихъ меня ребятишекъ увеличивалось. Иные изъ нихъ голосили: ‘Una perrita, caballero’! (‘собачку’, т. е. пять сантимосъ). Другіе гнались со словомъ ‘муни’, что должно было означать ‘money’, по англійски. Вслдъ за дтьми высыпали изъ воротъ женщины, молодыя и старыя, очень смуглыя и свтлокожія, нкоторыя недурныя, нкоторыя уродливыя, но вс одинаково грязныя. У многихъ глаза гноились, какъ и у дтей.
— Segnor extranjero, baikremos las carceleras! (мы попляшемъ вамъ карселеру) — предлагали он.
— Oll! Oll!— кричали другія, хлопая въ ладоши и подергивая плечами.— Нужно имть очень крпкіе нервы, чтобы согласиться смотрть, какъ танцуютъ голодныя женщины! И нужно обладать воображеніемъ поэтовъ, чтобы воспть потомъ пляску гитанъ, какъ нчто изъ ряда вонъ красивое и изящное. Ребятишки и женщины не улюлюкали и не швыряли камнями, какъ это практикуется надъ иностранцами въ дикихъ кварталахъ Лондона, но все же я ничего не имлъ бы, если бы свита была мене многочисленна.
— Хотите видть цыганскій дворъ?— предложилъ смуглолицый не то работникъ, не то погонщикъ муловъ. Мы вошли. Въ углу помщалась кузница. Мальчишка, въ однхъ штанишкахъ, безъ рубахи, раздувалъ мхи. Полуголый цыганъ держалъ щипцами раскаленный кусокъ желза, которому молотобоецъ придавалъ форму подковы. Старая собака съ облзлымъ хвостомъ выползла изъ подъ померанцоваго дерева, возл котораго лежала громадная куча навоза, и завыла хрипло, съ остервененіемъ. Насъ моментально окружила тсная толпа дтишекъ и женщинъ всхъ возрастовъ. У многихъ темныя лица были изъдены оспой, у иныхъ — другой, не мене отвратительной болзнью. Со всхъ сторонъ протягивались рученки. Все кругомъ говорило о тяжелой нищет, о болзняхъ и страданіяхъ. Щемящее чувство жалости охватываетъ туриста, въ особенности посл того, какъ онъ узнаетъ, что тутъ не одни цыгане, но и потомки марановъ, насильно обращенные въ христіанство посл паденія халифатовъ. И это потомки богато-одареннаго народа, державшаго когда-то высоко свточъ разума во мрак средневковой Европы! Предками этихъ выродившихся людей, быть можетъ, были геніальные зодчіе Хиральды и Альказара! Суровый побдитель загналъ ихъ предковъ въ отверженный кварталъ, запретилъ заниматься наукой, отнялъ вс средства къ существованію, и богато одаренный народъ выродился въ жалкихъ нищихъ. Не томленіе восторга, какъ увряютъ поэты, охватываетъ путешественника въ Тріан, а жгучее чувство боли и жалости. Вченъ лишь разумъ, а здсь грубая мгла затоптала факелъ его, пылавшій когда-то такъ ярко! И сознаніе этого вызываетъ слезы на глазахъ. Скоре изъ этого несчастнаго квартала!

VI.

Когда я снова подошелъ въ рк, приливъ кончился. Рка совершенно измнилась. Солнце только что закатилось. Горизонтъ пылалъ пурпурнымъ свтомъ, который, чмъ выше въ зениту, тмъ все блднлъ и переходилъ, наконецъ, въ жемчужный. Налво Torre vdel Oro (золотая башня), залитая свтомъ заката, сверкала, какъ будто дйствительно выкованная изъ золота. Дальше надъ стной домовъ поднимались ослпительно блые зубцы Torre de la Plata (серебряной башни), а еще дальше, какъ кружево, выдлялась Хиральда. У ногъ текла рка. Теперь она вздулась приливомъ и не производила уже прежняго впечатлнія. Желтыя воды ея съ безчисленными струйками, образованными высокимъ приливомъ, подъ послднимъ отблескомъ заката казались дрожащимъ зеркаломъ, отражавшимъ удивительную смсь цвтовъ, отъ опала до кармина. На другомъ берегу, какъ колоссальный тростникъ, виднлись мачты ошвартованныхъ судовъ. Сладкое, томительное чувство разливается по всему тлу. Все это такъ чудно, что кажется сномъ, который вотъ-вотъ исчезнетъ безъ слда.
А далеко, на свер…
Быть можетъ, небо тучами покрыто,
Холодный дождь идетъ и втеръ дуетъ,
какъ говоритъ Лаура въ ‘Каменномъ Гост’. Но что до того! Бродить вечеромъ по улицамъ Севильи все равно, что посщать дома. Съ улицы двери ведутъ въ patio, родъ дворика, вымощеннаго мраморомъ, съ журчащимъ фонтаномъ по середин, окруженнымъ померанцовыми деревьями. Эти patio — гостиныя севильцевъ. Дворики уставлены мебелью, а въ богатыхъ домахъ устланы коврами. Patios освщены были лампами и китайскими фонарями. Сквозь желзную ршетку, служащую дверью, видно все. Вотъ въ одномъ patio дама съ черными волосами, убранными красной гвоздикой, небрежно качается въ внскомъ кресл и прислушивается, что нашептываетъ ей на ухо изящный молодой человкъ. Порой дама заливается смхомъ и ударяетъ собесдника по рук веромъ. Въ другомъ patio старикъ учитъ грамот маленькаго мальчика. Дале доносится тихій, сладкій рокотъ гитары, подъ аккомпаниментъ которой женскій голосъ поетъ грустную псню. Вотъ слышится благодушный смхъ взрослыхъ, въ которомъ, какъ звуки колокольчиковъ, вплетенъ звонъ дтскихъ голосовъ. Да, правъ былъ тотъ добродушный нмецъ, который воскликнулъ: ‘Wen Gott lieb hat, dem giebt er ein Hans in Sevilla!’ (Кого богъ возлюбитъ, тому дастъ домъ въ Севиль!)
Узкій, длинный, извилистый открытый корридоръ, обстроенный лавками и ярко освщенными, великолпно отдланными мраморомъ, въ мавританскомъ стил кафэ,— такова главная улица Севильи — де-ла:Сіерпесъ. Она иметъ въ ширину всего лишь шесть шаговъ, поэтому ни лошадей, ни экипажей на эту улицу не впускаютъ. Она лишь для пшеходовъ. Это еще боле оттняетъ пеструю толчею на асфальтовой мостовой. Толпа заняла всю улицу, отъ стны до стны, и идетъ непрерывной волной. Толстые патеры въ длинныхъ плащахъ, кокетливыя двушки съ кружевными мантильями на убранныхъ цвтами волосахъ, маленькіе, какъ бы игрушечные офицеры на тонкихъ ножкахъ, съ тоненькими шпажками, погонщики муловъ, чернорабочіе, откормленные господа съ золотыми цпями на вздутыхъ животахъ, туристы съ неизбжнымъ Бедекеромъ — все это движется, шутитъ, смется, перекидывается остротами. Андалузія вообще и Севилья въ частности славится своими ‘saladas’, т. е. остроумными женщинами (Salada происходитъ отъ слова sal, т. е. соль). Васъ безпрерывно окидываетъ съ ногъ до головы взглядъ черныхъ, какъ ночь, блестящихъ, какъ Сиріусъ, великолпныхъ глазъ. Бдный герой изъ записокъ молодого человка (Герцена)! Во всемъ Малинов онъ нашелъ лишь три выразительныхъ глаза: два принадлежали зазжей барышн, а одинъ — кривой болонк губернаторши. Не знаю, нашелъ-ли бы Искандеръ въ громадной толп на Де-ласъ-Сіерпасъ три не выразительныхъ глаза! Окна и двери лавокъ ярко освщены. Изъ одной витрины глядятъ кастаньеты, украшенные желтыми и черными лентами, тамбурины, вера, съ изображеніемъ различныхъ моментовъ боя быковъ, мантильи. Это все для прізжихъ,— вещественныя доказательства пребыванія въ Севиль, которыя они повезутъ во вс концы благо свта. Въ открытыя двери я вижу сцену, которая приводитъ на память знаменитыя слова изъ оперы Россини:
Numero quindici
А mano manca.
Цирульникъ, правда, не въ костюм театральнаго Фигаро, а въ длинной куртк изъ полосатаго тика, усиленно мылитъ щеку андалузца и сыплетъ такъ же быстро словами, какъ и его восптый товарищъ по оружію. Я колеблюсь, не пожертвовать-ли бородой, чтобы послушать розсказни новаго Фигаро. Къ слову. Боле двадцати цирульниковъ оспариваютъ другъ у друга честь, чью лавку восплъ когда-то Россини.
Въ нарядныхъ кафэ публика поразительно пестрая: рядомъ сидятъ офицеры и носильщики. Повидимому, все населеніе привыкло жить на улиц. Вотъ одно изъ кафэ, попроще другихъ, но биткомъ набитое. Тутъ Salon Gantante — Охеды, любимое мсто севильскаго простонародья. ‘Салонъ’ помщается въ крытомъ patio. Въ одномъ углу — маленькая сцена, которую закрываетъ грубо размалеванный занавсъ. Нсколько мраморныхъ арокъ въ мавританскомъ стил поддерживаютъ родъ верхней галлереи, откуда глядятъ женскія и дтскія лица. Внизу за столиками и на длинныхъ скамьяхъ — нсколько сотъ человкъ работниковъ въ синихъ курткахъ и въ шляпахъ съ прямыми полями, погонщиковъ муловъ, солдатъ, работницъ съ цвтными шалями на плечахъ да пять или шесть иностранцевъ. Къ послднимъ публика относится ласково и утонченно любезно. Поднялся занансъ. На сцену вышли два человка: одинъ съ гитарой, другой, толстый, съ узенькими глазами, съ коротенькой палочкой въ рукахъ. Оба сли. Гитаристъ сталъ щипать струны, пробуя ладъ, а толстый постукивалъ пока палочкой по стулу. Но вотъ толстый заплъ. Я затрудняюсь, какъ собственно назвать псню. Мелодіи нтъ. Музыка носитъ рзко восточный характеръ. Это — рядъ жалобныхъ, протяжныхъ руладъ въ носъ, выпираемыхъ какъ будто съ усиліемъ изъ глубины горла.
— Arre!— крикнулъ восторженно одинъ изъ слушателей, верхъ шляпы котораго былъ пришитъ блыми нитками. Сосдъ испанецъ объяснилъ, что псня эта — ‘Малагенья’, на язык фламенко (т. е. гитанъ), что пвецъ — знаменитость въ своемъ род.
А знаменитость, между тмъ, все постукивала палочкой и старательно, по совсти, выдлывала рулады то горломъ, то носомъ. До меня долетали лишь отдльныя, совершенно не испанскія слова, врод ‘га-а-ачи’, ‘чунго’, и пр. О чемъ это онъ поетъ?— шепнулъ я сосду.— ‘О, онъ говоритъ, любитъ ‘гачи’ (двушку), но она причиняетъ ему лишь ‘чунго’ (муку).— Признаться, потому ли, что переводчикъ мн попался неудачный, но я вынесъ о пніи ‘фламенко’ не особенно высокое мнніе. Пвецъ кончилъ. Раздались оглушительные аплодисменты. Занавсъ упалъ, затмъ, посл короткаго антракта, опять поднялся. За кулисами и увидалъ нсколько женщинъ, одтыхъ въ театральный испаискій костюмъ. Одна изъ нихъ, повидимому, первая балерина, высокая красивая женщина, держала на рукахъ толстенькаго ребенка лтъ двухъ, затмъ поцловала его и усадила на полу, возл кулисъ. Посл этого вс танцовщицы застучали кастаньетами и выбжали на сцену. Публика подбадривала ихъ криками: ‘anda!’ Когда танцовала первая балерина, остальныя танцовщицы стояли и щелкали лишь кастаньетами, а маленькій ребенокъ, между тмъ, хватался рученкой за край обшитаго блестками платья. Потомъ опять послдовала малагенья, только на этотъ разъ плъ не баритонъ, а теноръ, такой же толстый и съ такой же палочкой въ рукахъ, выдлывавшій такія же рулады то горломъ, то носомъ. А въ антрактахъ, между тмъ, разносчики выкликали послднее изданіе маленькой мстной газеты El Noticiero Sevillano.
— ‘La decadencia de Inglaterra!’ (Паденіе Англіи) голосили они. Публика жадно набросилась на газету. Я нашелъ въ ней замтку, озаглавленную такъ, какъ выкликали разносчики и гласившую, что ‘hijo del clbr estadista ingls’ (сынъ знаменитаго англійскаго государственнаго дятеля) произнесъ важную рчь, въ которой доказывалъ, что паденіе Англіи очевидно. Вотъ и все. Я не видалъ другихъ газетъ, кром мстныхъ, поэтому не зналъ, о какомъ ‘hijo’ (сын) идетъ рчь и что именно сказалъ этотъ ‘сынъ’. Въ томъ же нумер я нашелъ ‘злободневный’ фельетонъ о ‘картух’ (cartuja), т. е. фабрик, помщающейся въ бывшемъ картезіанскомъ монастыр, и крайне детальную мстную хронику. ‘El Noticiero’, повидимому, въ этомъ отношеніи отбилъ практику у цирульника Фигаро, монополизировавшаго прежде сообщеніе новостей.
Представленіе такимъ образомъ, какъ я его описалъ, продолжается до трехъ часовъ утра. Я не сидлъ такъ долго, а перешелъ въ другое отдленіе кафэ, тоже въ крытомъ patio, гд былъ въ то время народный балъ. Публика тамъ собралась все молодая.
— Кто знаетъ, какъ пляшутъ Seguidilla?— крикнулъ кто-то.
— Какъ кто?— конечно, Кармелита. Нужно видть, какъ она танцуетъ!— послышались голоса изъ глубины залы.
— А кто станетъ противъ нея?
— Кому же, какъ не Паломино!
Кармелита, повидимому, работница на табачной фабрик, молодая двушка лтъ восемнадцати, заставила себя просить. Наконецъ, возраженія ея стали слабе. Она вышла въ кругъ, подколола платье булавками, чтобы оно не мшало движеніямъ, перестала улыбаться, потупила черные глаза, опустила голову на грудь и безсильно бросила руки,— затмъ подняла ихъ высоко надъ головой, соединила въ кольца большіе и указательные пальцы и медленно поплыла впередъ коротенькими шажками въ тактъ скрипк и гитар. Кармелита сдлала кругъ, не поднимая глазъ, наконецъ, остановилась и взяла кастаньеты. Покуда Кармелита ‘щепетко’ выступала павой, молодой Паломино, тоже, повидимому, работникъ, снялъ полотняную куртку, шляпу и крпче стянулъ цвтной поясъ, затмъ оглянулся.
— Викторина, кастаньеты!— скомандовалъ онъ. Маленькая, черноглазая двочка помчалась стрлой и возвратилась черезъ минуту съ кастаньетами. Паломино вдлъ пальцы въ петли изъ бичевокъ, затмъ гордо вскинулъ голову и сталъ противъ Кармелиты. Его видъ выражалъ увренность въ побд. Паломино медленно, но твердо засеменилъ ногами, какъ будто убждая двушку обратить вниманіе на его ухаживанье. Онъ то плясалъ на цыпочкахъ, то твердо опускался на всю ступню, то длалъ рзкія движенія всей ногой, рискуя вывихнуть колно. Въ тактъ движеніямъ рзко, сильно и самоувренно щелкали кастаньеты. Въ отвтъ слышался робкій и слабый трескъ кастаньетовъ Кармелиты. Никогда я не думалъ, что такому примитивному инструменту можно придать такъ много экспрессіи.
— Oll!! Oll!!— кричали присутствующіе., Настойчиве, боле повелительно щелкаютъ кастаньеты Паломино. Въ нихъ слышится увренность грубаго самца въ близости побды. И это сознаетъ трепещущимъ шопотомъ кастаньетовъ Кармелита. Напрасно въ испуг убгаетъ она. Кастаньеты выражаютъ страхъ, стыдъ, мольбу. Но все боле грубо и боле упорно становится преслдованіе. Паломино властно смотритъ на Кармелиту, кастаньеты которой щелкаютъ робко и отрывисто. При вид этой пляски, окружающее совершенно исчезаетъ. Предъ глазами вырисовывается картина ухаживанія первобытнаго обитателя Иберіи, во времена каменнаго періода, когда женщина подчинялась грубой сил и отдавалась не столько подъ дйствіемъ страсти, сколько страха.. Громъ аплодисментовъ награждаетъ искусныхъ танцоровъ.

VII.

Часъ ночи, на Sierpes еще множество гуляющихъ. Вс кафэ открыты, и публика въ нихъ, повидимому, не думаетъ еще расходиться. Sereno, ночной сторожъ, выползшій съ громадной алебардой (повидимому, чтобы отгонять ею собакъ), съ фонаремъ и съ связкой ключей,— покуда еще излишенъ. Часа черезъ два въ его помощи прибгутъ возвращающіеся домой севильцы, приведенные густымъ душистымъ крпкимъ испанскимъ виномъ въ такое состояніе, что никакъ не могутъ попасть ключомъ въ замочную скважину. Тогда стоитъ имъ только крикнуть: ‘Sereno!’ и услужливый сторожъ явится на помощь. По улиц, задвая прохожихъ крыльями, носятся тучи летучихъ мышей. Нигд не видалъ я ихъ въ такомъ страшномъ количеств… Молодой работникъ лтъ двадцати стоялъ на Сіерпесъ и раздавалъ всмъ прохожимъ маленькіе отпечатанные листки. ‘А los obreros sevillanos’ (къ севильскимъ работникамъ),— прочиталъ я заголовокъ. Изъ дальнйшаго чтенія узналъ, что ‘Ассоціація труженниковъ’ (Asociacion de Trabajadores), собравшаяся вмст съ представителями различныхъ рабочихъ союзовъ и гильдій, приняла предложеніе союза литейщиковъ устроить громадный митингъ. Цль послдняго — протестовать, въ частности, противъ обращенія съ работниками въ Морон и Кармон (верстахъ въ тридцати отъ Севильи) и, въ общемъ, противъ положенія ‘nuestras hermanos’ (нашихъ братьевъ) въ Испаніи. Митингъ назначался черезъ день, въ 8 часовъ утра. ‘Asociacion de Trabajadores’ крайне любопытна. Она объединяетъ не только людей, придерживающихся одного экономическаго взгляда, какъ, напр., въ Германіи. Въ союзъ входятъ и довольно умренные прогрессисты, кооператоры, трэдъ-юніонисты и пр. Испанское правительство умышленно придаетъ умреннымъ, въ сущности, группамъ названіе, пугающее общество и вводящее въ заблужденіе иностранцевъ. Двадцать шесть членовъ различныхъ ‘гильдій’ были арестованы, если судить по общей испанской пресс, повидимому, безъ всякаго повода. Въ тюрьмахъ съ ними обращались крайне жестоко. Испанское правительство, кажется, не забываетъ еще порой нравовъ инквизиціи. На митинг мн не удалось быть и о немъ я знаю лишь по мстнымъ газетамъ.. На слдующій день посл выхода воззванія я нашелъ въ ‘Noticiero’ и въ другой мстной газет ‘Provenir’ текстъ его и комментаріи. ‘Noticiero’ посвятилъ воззванію спеціальную статью, въ которой говоритъ, между прочимъ: ‘безполезно было бы отрицать, что предстоящій митингъ произведетъ громадное впечатлніе, какъ на всю Севилью, такъ и на мстныхъ властей. Симпатіи общества — на сторон протестующихъ. Asociacion de Trabajadores борется не только за свои, но и за обще-гражданскія права’. ‘Властямъ рекомендуется быть осторожне и не раздражать манифестантовъ’ {ElNoticiero Sivillano, 12 de octobre, 1901. (Sbado).}. Еще черезъ день въ вечернемъ изданіи ‘Noticiero’ я нашелъ подробный отчетъ. На митинг собралось боле тысячи человкъ, что для Севильи и для закрытаго помщенія, конечно, очень много. Повидимому, митингъ былъ очень бурный. Онъ начался декламаціей поэта испанскаго пролетаріата Агуире (Aguirre), прочитавшаго стихи, въ которыхъ ‘ensalzando la union obrerо’ (прославлялось объединеніе работниковъ). Затмъ выступили съ рчами делегаты отъ союзовъ сапожниковъ, плотниковъ, каменщиковъ, кузнецовъ, золотыхъ длъ мастеровъ, оружейниковъ, угольщиковъ, пробочныхъ мастеровъ, литейщиковъ и пр. Изъ перечисленія можно видть, какія ‘гильдіи’ входятъ въ составъ Asociacion de Trabajadores…
Читатели видятъ, что Севилья не только городъ пнія, вина и кастаньетовъ. Они могутъ видть также, что теперь тамъ свобода печати нсколько иная, чмъ та, которая дана была во времена Фигаро, ‘свобода прессы,— какъ объяснялъ цирульникъ графу Альмавив,— подъ условіемъ не касаться ни властей, ни церкви, ни политики, ни нравственности, ни чиновныхъ лицъ, ни почитаемыхъ сословій, ни оперы, ни другихъ театровъ, ни кого бы-то ни было, кто съ кмъ иметъ связь, помимо этого, все дозволяется печатать подъ наблюденіемъ трехъ цензоровъ’.

ГЛАВА III.
Безпорядки въ Севиль.— El Liberal о военномъ положеніи.— Хересъ.— Англійскіе капиталы.— Кадиксъ.—‘Повапленный гробъ’.— Въ дилижанс.— Испанская глушь.— ‘Маризмасъ’.— Алхесирасъ.— Гибралтаръ.— Каменный сфинксъ и каменный кулакъ.— Мнніе англійскаго кацитана о Гибралтар, какъ крпости.— Adios, Espana!

Въ день вызда изъ Севильи оказалось, что за ночь произошли громадныя перемны: объявлено estado de guerra, военное положеніе. Содержатели отеля и лакеи импонировали своимъ таинственнымъ видомъ. На улицахъ — ни души, на площади св. Фердинанда — настоящій военный лагеръ. Спшно прошли синіе солдаты, затмъ проскакала кавалерія. Слышится рзкая барабанная дробь и троекратный трубный звукъ, затмъ, какъ горохъ, затрещали выстрлы. Я вышелъ на улицу. Севилья поражала своимъ печальнымъ видомъ. Лавки всюду заперты, а въ кафэ — спущены шторы. Въ ‘Ліонскомъ Кредит’ къ окнамъ и дверямъ спшно привинчивали громадныя ршетки. Движеніе трамвая прекратилось. Извозчики куда-то исчезли. Кое-гд виднлись лишь небольшія кучки работниковъ въ синихъ курткахъ, возл которыхъ шмыгали какія-то подозрительныя, темныя фигуры, съ острыми ястребиными глазами. Профессію этихъ господъ не трудно было отгадать. Опять проскакали, гремя саблями, кавалеристы, быстро мчится полосатый городовой съ ‘казенкой’, т.-е. очень большой и очень грязной книгой подъ мышкой. Возл отроющагося дома показалось нсколько каменщиковъ, собравшихся, повидимому, на работу, но ихъ быстро окружила толпа въ нсколько сотъ человкъ, главнымъ образомъ, молодыхъ людей и двушекъ съ табачной фабрики. Раздался свистъ, улюлюканье, послышались укоризненные крики ‘traidoros!’ (измнники). Старыя женщины особенно рзко и экспрессивно выражали свое презрніе. Смущенные каменщики забрали инструменты и ушли.
Тр-р-рах-та-та-тахъ!— затрещалъ барабанъ. Спшилъ патруль. Впереди солдатъ необыкновенно воинственно выступаетъ крошечный офицерикъ, какъ будто игрушечный, съ усиками, закрученными кренделькомъ, и съ тоненькой обнаженной шпажкой въ рукахъ. Между тмъ, одно слово, зародившееся въ маленькой напомаженной головк, можетъ завалить мостовую трупами. Толпа быстро разсялась. Повидимому, вызвали вс военныя силы, имвшіяся въ Севиль. Пришелъ даже отрядъ ‘Serenos’, т.-е. ночныхъ сторожей, съ алебардами на плечахъ. На площадь Конституціи, тамъ, гд впадаетъ въ нее узкая, извилистая улица Хр. Колумба, толпа молодыхъ людей свалила двухколесную арбу и быстро выворачивала мостовую но постройки баррикады не допускали свои же. Чмъ дальше отъ центра, тмъ массы были настроены боле враждебно, тмъ больше усилій приходилось употреблять своимъ же, чтобы предупредить вооруженное столкновеніе. Одно такое столкновеніе прозошло таки на улиц Альказаръ. Послышался револьверный выстрлъ, затмъ — залпъ, къ счастью, въ воздухъ, безъ послдствій. Говорили, что въ Тріан (въ квартал фламенкосъ) былъ случай, когда въ ходъ пустили навахи. Опять барабанный трескъ и трубные звуки. Алькадъ возглашаетъ правила военнаго положенія, въ силу котораго театры и зрлища закрываются. Воспрещается собираться группами на улицахъ. Суровыя наказанія сулятся всмъ подстрекателямъ толпы, хотя бы и путемъ печати, къ безпорядкамъ. Всякая дятельность пріостановилась. Лишь газетчики поражали необыкновенно озабоченнымъ видомъ. Они мчались по пустыннымъ улицамъ съ только что отпечатанными экстренными изданіями: ‘Alteration del Orden Publico!’ голосили они: ‘Sevilla triste!’ Дйствительно, жизнерадостная, ликующая Севилья имла очень печальный видъ.
Въ чемъ же дло? Все описанное — продолженіе тхъ манифестацій, о которыхъ я говорилъ раньше. ‘Asociacion de Trabajadores’, какъ крайнее средство, провозгласила большую, общую стачку. Прекратившіе работу останавливали тхъ, которые не послушались распоряженія ассоціаціи. Власти поспшили вызвать войска и объявить военное положеніе. ‘Положеніе вещей, крайне печально,— говорилось въ передовой стать севильскаго изданія El Liberal.— Серьезность его увеличивается еще тою поспшностью, съ которой правительство прибгаетъ къ такимъ крайнимъ мрамъ, какъ вызовъ войскъ и провозглашеніе военнаго положенія. Такая торопливость можетъ повести лишь къ дискредитированью гражданской власти и правительство само спшитъ разрушить основу культурной страны — законное правосудіе черезъ посредство представителей общества. Введеніемъ военнаго положенія, т.-е. отрицаніемъ законности, правительство лишь учитъ массы презирать законность’ {El Liberal, ‘Junte de autaridades’, Martes 15 de Octobre, 1901.}… При такихъ-то печальныхъ обстоятельствахъ я оставилъ Севилью и ухалъ въ Кадиксъ. О севильскихъ событіяхъ говорили въ вагон, говорили въ Херес, и всюду вс осуждали правительство. Отмчу еще одну черту. Повидимому, южане относятся иначе къ маленькимъ революціямъ, чмъ сверяне. У послднихъ кровь густая, тяжелая. Требуется большой огонь, чтобы разогрть ее. За то, разъ разогртая, она кипитъ долго и бурно, сильными всплесками. На юг страсти напоминаютъ нсколько физическій приборъ, извстный подъ названіемъ франклинова кипятильника. Спиртъ, находящійся въ немъ, закипаетъ, какъ только возьмете шаръ въ руку, но за то едва вы отнимете ее — кипніе моментально прекращается. Такіе безпорядки, какіе я только что описалъ, съ патрулями, съ попытками строить баррикады, были уже въ Севиль не дальше, какъ въ ма 1901 г.

II.

Виноградники, доставляющіе то вино, которое прославило Хересъ и по которому многіе, абсолютно не интересующіеся географіей, знаютъ, во всякомъ случа, три города на пиренейскомъ полуостров,— занимаютъ теперь 150.000 aranzados, т. е. боле 50 тысячъ десятинъ. Подъзжая къ Хересу, вы видите всюду виноградники. Тяжелое, душистое вино пришлось по вкусу, главнымъ образомъ, англичанамъ. Они его оцнили еще во времена Шекспира. Фальстафъ, если припомните, очень высокаго мннія о херес, который составлялъ его любимый напитокъ. Поэтому англійскіе капиталы захватили почти всецло винодліе въ Херес и въ другомъ сосднемъ важномъ пункт, въ Пуэрт де Санта Марія. Англичанамъ принадлежатъ самыя крупныя фирмы въ Херес: ‘Гарвей и Ко‘ и ‘Біасъ и Ко‘. Фирма Гонзалесъ тоже почти всецло теперь находится въ рукахъ англичанъ. Испанцамъ, кажется, принадлежитъ лишь одно названіе. Фирма ‘Гонзалесъ’ ввела знаменитый хересъ, отмченный буквами ‘Е. I. S.’ (East India Sherry). Прежде, чмъ попадетъ въ желудокъ потребителей, это вино совершаетъ путешествіе черезъ экваторъ. На англійскія деньги выстроена и всецло въ рукахъ англичанъ находится также желзнодорожная сть, перескающая Андалузію: Кадиксъ, Хересъ, Севилья, Ла Года, Бабадилья, Алхесирасъ.
Въ своей картинно написанной книг объ Испаніи Амичисъ говоритъ: ‘Что вамъ сказать о Кадикс? Напишите блымъ карандашемъ, на синей бумаг, слово блый тысячу разъ и подпишите: ‘Воспоминанія о Кадикс’.
Дйствительно, Кадиксъ напоминаетъ издали громадную стаю блыхъ чаекъ, плавающихъ на синемъ мор. Городъ расположенъ на островк, соединенномъ съ материкомъ низкой, длинной песчаной косой верстъ въ десять. Коса эта такъ низка, что вы удивляетесь, какъ это ее не смыли еще волны Атлантическаго океана. Коса такъ узка, что изъ оконъ вагона вы все время видите съ одной стороны — океанъ, съ другой — кадикскій заливъ. Пшеходъ пересчетъ косу въ самомъ широкомъ мст минутъ въ 15—16. И въ конц этой косы — блый городъ, занявшій весь острововъ. Высокія крпостныя стны уходятъ прямо въ море. Поэтому Кадиксъ еще похожъ на оснащенный корабль, который вотъ-вотъ развернетъ паруса и умчится въ просторный океанъ, если бы не удерживала его якорная цпь — узкая коса. Въ нсколько минутъ можно пройти весь городъ отъ моря до моря. Въ два часа я обошелъ кругомъ весь островокъ вдоль берега. Увы! Теперь Кадиксъ не только повапленный городъ, но и повапленный гробъ. Величіе Кадикса миновало. Было время (всего лишь въ середин XVIII вка), когда въ бухту Кадикса прибывали изъ Мексики и южно-американскихъ колоній корабли, нагруженные серебромъ и золотомъ. Испанія хотла создать имперію лишь при помощи одной военной силы и погибла. Мексика и южно-американскія колоніи — отпали. Два года тому назадъ Испанія потеряла съ послдними колоніями 155 тысячъ кв. миль (т. е. 2/3 Германіи) и почти 8 милліоновъ жителей. Съ тхъ поръ Кадиксъ окончательно опустлъ. Онъ напоминаетъ теперь тотъ вырытый изъ финикійскаго некрополя (на мст Кадикса была когда-то карагенская колонія Гадиръ) мраморный саркофагъ, который я видлъ въ Museo Arqueolgico. Въ великолпномъ бломъ гроб лежитъ скелетъ. Послдній наводитъ на кое-какія не новыя, но постоянно забываемыя соображенія. Кадиксъ служитъ еще однимъ доказательствомъ, что насиліе и милитаризмъ не годятся для созиданія имперіи. Цлый рядъ попытокъ въ различные вка былъ сдланъ тутъ — создать имперію не на принципахъ разума, свободы и справедливости, а на сил солдатскаго кулака. Въ ярмо имперской колесницы подчиненные народы вгонялись силою меча. И что же? Здсь господствовала богатая и сильная карагенская республика и погибла. Здсь была колонія еще боле мощной имперіи, но погибъ и Римъ. Затмъ мечи испанскихъ воиновъ создали великую и богатую имперію, въ которой солнце никогда не закатывалось. Удержалъ ли ее милитаризмъ? Нтъ. Испанія погибла, не смотря на то, что, быть можетъ, міръ еще не видалъ и не увидитъ боле смлыхъ и отважныхъ солдатъ, чмъ испанцы (Вспомните лишь безумную смлость испанскихъ полководцевъ, какъ Пизарро, какъ Кортецъ, вписавшихъ окровавленнымъ кулакомъ свое имя въ исторіи). Неужели то же самое не повторится и дальше? Почему мы видимъ на всемъ континент возрожденіе культа вооруженнаго кулака, когда рядъ ‘погостовъ культуры’ такъ краснорчиво говоритъ, каковъ конецъ солдатскаго государства?
Кадиксъ, въ буквальномъ смысл, повапленный гробъ, даже съ сильнымъ запахомъ тлна. Вслдствіе первобытной канализаціи и массы гніющихъ водорослей,— Кадиксъ можно, издали узнать по запаху. Смертность въ город 44 на тысячу. Такимъ образомъ, не смотря на океанъ, Кадиксъ побиваетъ даже московскій рекордъ. ‘Yellow Jack’, какъ говорятъ американцы, т. е. желтая лихорадка, здсь порой превращается въ страшную эпидемію.

III.

Я хотлъ узнать, что представляетъ собою та Испанія, куда туристъ не заглядываетъ, Испанія, лежащая за линіей желзной дороги, и ршилъ отъ Кадикса до Алхесираса (возл Гибралтара) прохать въ почтовомъ дилижанс. Конечно, семнадцать часовъ на почтовыхъ въ Россіи — пустяки: я халъ 23 сутки, день и ночь, и прохалъ всего отъ Якутска до Иркутска. Но для Западной Европы и семнадцать часовъ большой перездъ. Почтовый дилижансъ уходитъ изъ Кадикса по расписанію въ пять часовъ утра, но никто не думалъ торопиться. Уже видъ самой конторы свидтельствовалъ объ Испаніи, за западной цивилизаціей находящейся. Въ низенькой комнат — треногій столъ, въ углу — какіе-то мшки и просто рожь, насыпанная въ іручу. Въ контор смшанный букетъ печенаго лука, засаленныхъ книгъ и зерна. Было еще темно. Лилъ проливной дождь. Публика собиралась по немногу и осматривала то громадный, временъ чуть ли еще не маврскаго владычества рыдванъ, то шестерку муловъ, стоявшихъ понуро, повсивъ длинныя уши, то совтовала, какъ лучше укладывать сундуки на крышк. Пріхали дв дамы, одна очень пожилая, другая — помоложе. Пришли два толстяка въ широкополыхъ шляпахъ, съ толстыми пултами (шалями) на плечахъ. Явилась веселая, жизнерадостная компанія, состоявшая изъ четырехъ молодыхъ людей, повидимому, нсколько уже выпившихъ, не смотря на ранній часъ. Приплелась потомъ ветхая старушка, въ черномъ платочк, вся сморщенная, но съ живыми, черными глазами. Стало блть на двор. Мало-по-малу просыпался городъ, а мы все еще не трогались. Дождь лилъ попрежнему. Наконецъ, все было уложено, съ гамомъ и крикомъ выкатили дилижансъ изъ-подъ навса. Майоралъ, т. е. главный почталіонъ облачился въ желтый клеенчатый пиджакъ и въ такіе же штаны. Муловъ впрягли. Затрубилъ рожокъ, и мы тронулись. Повидимому, майоралъ обязанъ, прежде всего, обладать крпкими легкими.
‘Геральда! Геральда! Что съ тобой стало?— началъ кричать почталіонъ на передового мула, какъ только мы въ хлещущій дождь выхали на косу:— А ты, Викторія! Ты неслась всегда, какъ ракета, а теперь ползешь, какъ’… Я слышу незнакомое слово, справляюсь въ словарик и нахожу, что можно и не передавать сравненія. Трудно представить боле печальную мстность, чмъ окрестности Кадикса. Дорога идетъ солончаковыми болотами. Всюду ржавая, низкорослая трава. Болото изрзано канавами, куда стекаетъ разсолъ. Солнце должно его сгустить, прежде, чмъ начнутъ вываривать въ котлахъ. На островкахъ сложены гигантскія грязно-блыя пирамиды самоосадочной соли. Мстность совершенно пустынная. Лишь кое-гд, на островкахъ торчитъ жалкая, полу облупленная мурья… еще боле печальная въ этотъ дождь. За солончаковыми болотами дорога пошла посуше, но все же мы хали мстностью ровной и плоской, какъ блинъ. Это — Marismas, дельты большихъ, исчезнувшихъ ркъ. Здсь происходила долгая борьба между сушей и океаномъ, его вода, являвшаяся разрушителемъ, въ себ самой содержала созидательное начало: рчная вода откладывала миріады частицъ земли, а океанъ строилъ песчаныя дюны. Дождь то прекращался на нсколько минутъ, то опять припускалъ. Сквозь стку его едва можно было различить стада быковъ, которыхъ здсь откармливаютъ для цирка. Прозжіе встрчались рдко, еще рже — прохожіе. Попадались, большею частью, лишь одинокіе крестьяне на осликахъ, накрывшіеся мшками, которые наполовину скрывали крупъ животнаго. Сзади верховые имли странный видъ. Можно было подумать, что по дорог идутъ фавны съ лошадиными ногами… Дождь опять припустилъ. Испанскіе дилижансы не признаютъ фордековъ, и скоро въ ногахъ образовалась цлыя лужи отъ воды, стекавшей съ лоснящейся спины майорала. Почталіонъ еще боле укоризненно упрекалъ муловъ. На этотъ разъ читались нотаціи и другимъ: Каннел, Цельр, Амер и Марел. Но поощренія отнюдь не ограничивались одними словами. Майоралъ усиленно дйствовалъ длиннымъ бичемъ. Порой съ козелъ соскакивалъ второй почталіонъ и усердно принимался хлестать всхъ муловъ кнутовищемъ. Животныя прижимали уши и неслись вскачь, а почталіонъ на всемъ скаку взбирался на козлы, черезъ нсколько минутъ майоралу опять приходилось упрекать Геральду и Викторію: мулы снова плелись трусцой. Жизнерадостная компанія молодыхъ людей достала изъ ящика шесть бутылокъ вина и распивала прямо изъ горлышка, усиленно угощая и майорала. Затмъ бутылки передавались на крышу, гд подъ дырявымъ брезентомъ сидли еще ямщики, мальчикъ и пожилой съ стариннымъ ружьемъ въ рукахъ, съ мднымъ раструбомъ у дула. Наблюдая, какъ ямщикъ, доставая бутылку, постоянно задвалъ куркомъ за брезентъ, я началъ соображать, оправдаетъ ли ружье свое названіе, т. е. выпалитъ ли оно само какъ-нибудь раньше, чмъ изъ-за кустовъ карликовой пальмы, которою въ изобиліи поросли маризмы, поднимется голова и крикнетъ: ‘la boisa la vida, Caballeros!’ (въ вольномъ перевод: ‘сарынь на кичку, чортовы дти!’). Я высказалъ мои соображенія сосду и замтилъ, что съ пистонными ружьями иногда бываетъ неблагоразумно ерзать такъ. ‘Не заряжено’,— отвтилъ сосдъ. Самопалъ, повидимому, нуженъ почталіону затмъ же, зачмъ ружье — Ивану Ивановичу. ‘Недобрымъ часомъ нападутъ разбойники,— говорилъ онъ.— Теперь я спокоенъ, потому знаю, у меня въ номер лежитъ ружье’. Впрочемъ, пикеты карабинеровъ встрчались довольно часто, въ особенности, въ лсу.
— Resta! (отдыхъ) — подбадривалъ муловъ майоралъ. На пустынной дорог показалось низенькое зданіе, съ плоской черепичной крышей, съ навсомъ. Рядомъ — пять-шесть избъ, крытихъ соломой. Почталіонъ трубитъ въ рожокъ. Подъзжаемъ къ станціи. Вывели перемнныхъ муловъ. Публика высыпала въ венту (трактиръ), гд за прилавкомъ трактирщикъ отпускалъ ломти сильно прокопченнаго сала, черный кофе, обыкновенное вино и хересъ, отъ рюмки котораго живительная теплота разливается по всему тлу. Заборъ каждаго отмчался мломъ на стойк. Суммы ничтожныя: рюмка хереса полреала, т. е. три съ половиной копйки! чашка кофе — шесть сантимосъ и т. д. Здсь туристовъ еще не знаютъ. Веселая компанія роспила вс шесть бутылокъ и пріобрла въ вент еще шесть, за которыя и принялась, какъ только мы тронулись. Скоро прикончили и эти шесть бутылокъ. Публика запла романсы, кто въ лсъ, кто по дрова.
— Не пойте,— убждалъ майоралъ,— а то мулы пугаются. Компанія добродушно захохотала. Одинъ изъ компаніи, молодой мальчикъ (приказчикъ изъ мелочной лавочки) сталъ декламировать очень хорошо и съ большимъ чувствомъ стихи Зорильи. Затмъ устроился настоящій хоръ, стройной, очень недурной. Демократизмъ и равенство, повидимому, одна изъ отличительныхъ чертъ испанцевъ. Дамы присоединились къ хору. Майоралъ подтягивалъ осипшимъ басомъ… Кончились Маризмы. Пошли отроги горъ. Среди нихъ — воздланныя плантаціи, на которыхъ изрдка виднлись одинокія блыя фермы и еще рже — маленькія деревушки. Иногда верстъ двадцать не встрчали мы жилья. Къ вечеру показалось море, холодное, бурное, отъ котораго тянуло пронизывающей сыростью. Стало темно, такъ темно, что мулы сливались съ окружающимъ мракомъ. Дождикъ опять припустилъ. Въ унылой, дождливой ночи есть своеобразная прелесть. Въ безоблачную тихую ночь въ дорог человкомъ овладваетъ приподнятое чувство. Онъ тогда особенно сознаетъ сліяніе своего я съ космосомъ, свое единство съ природой. Въ дождливую, темную ночь въ дорог — не то. Тяжело нависшія облака, какъ будто, конденсируютъ мысль внутрь, давятъ ее къ земл. Въ туманной темнот ночи — ярко тогда и отчетливо вырисовываются то радостныя, то грустныя картины пережитаго прошлаго. Воспоминанія тянутся безконечной, несвязной и пестрой вереницей, зарождаясь отъ какого-нибудь созвучія, случайно услышаннаго слова, и такъ же внезапно обрываются. Въ тайникахъ памяти случайное слово будитъ давно забытое… Ясная ночь въ пути окрыляетъ мысль, дождливая ночь — пробуждаетъ фантазію. И мысль, и фантазія одинаково дороги человку. Ими жизнь красна… Около полуночи замелькали во мгл огни. Мы — въ Алхесирас.

IV.

На другой день я отправился на небольшомъ пароход изъ Алхесираса въ Гибралтаръ. Перездъ черезъ бухту занимаетъ всего лишь полчаса, но картина долго не забывается. Съ берега въ Алхесирас вы видите громадную свалу, которою странно заканчивается длинная и низкая коса. Кое-гд скала перечерчена прямыми линіями. Когда пароходъ подъзжаетъ ближе, вы видите, что прямыя линіи — крпостныя стны, поднимающіяся отъ морского берега до самаго гребня. Вся скала густо поросла кустарникомъ, изъ котораго кое-гд торчатъ срые, голые камни. Скала напоминаетъ поэтому колоссальное животное, у котораго отъ старости вылзла уже кое-гд шерсть. Чмъ внимательне вы всматриваетесь съ приближающагося парохода въ скалу, тмъ боле поражаетъ форма ея. Въ своихъ поэтическихъ, причудливыхъ очеркахъ Испаніи Теофиль Готье сравниваетъ скалу съ громаднымъ сфинксомъ, загадочно глядящимъ на Африку, закутанную туманной дымкой (‘Un sphinx de granit norme… La tte… est tourne vers l’Afrique, qu’elle semble, regarder avec une attention rveuse et profonde’). Пожалуй, туловище и лапы сфинкса отлично видны, но головы нтъ. Вмсто нея на вершин горы наблюдательная станція, съ которой внимательно и зорко слдятъ за каждымъ проходящимъ кораблемъ. Станція связана электрическими проволоками съ безчисленными батареями, какъ соединенъ нервами мозгъ съ различными частями тла. Та часть скалы, которая обращена на сверъ, иметъ тоже опредленную форму: она похожа на исполинскій кулакъ, сжатый по направленію Европы. Англійскіе авторы говорятъ, что Гибралтаръ похожъ на британскаго льва, не спускающаго глазъ съ Марокко. Почему онъ такъ жадно смотритъ на послдній обломокъ мавританскаго владычества, съ котораго не спускаютъ теперь также глазъ Франція, Испанія, Италія и др.? На это даетъ намъ отвтъ Хюгъ Суатфильдъ, авторъ интересной и любопытной во всхъ отношеніяхъ книги: ‘El Maghreb’. ‘…Наши интересы въ Марокко крайне велики,— говоритъ этотъ писатель.— Помимо торговли, они могутъ быть суммированы такъ: ‘Марокко намъ нужно для безопасности Гибралтара, для господства на Средиземномъ мор и для охраны пути въ Индію’. ‘Взгляните на карту,— продолжаетъ Суатфильдъ въ другомъ мст,— и вы поймете, что нельзя допустить, чтобы Франція владла южнымъ берегомъ пролива. Гибралтаръ всецло зависитъ отъ Марокко въ подвоз провизіи. Укрпленный Танжиръ явится вчной угрозой для насъ и отниметъ господство надъ проливомъ’. Но не одинъ каменный сфинксъ, какъ я сказалъ, ‘задумчиво смотритъ на Африку’ теперь… Ближе и ближе подходитъ пароходъ. Теперь видны желтые дома съ зелеными ставнями, вытянувшіеся у подножья колоссальнаго сфинкса. Въ бинокль можно различить уже отверстія въ срой скал, изъ которыхъ, какъ драконы изъ пещеръ, глядятъ жерла пушекъ. Пароходъ присталъ къ небольшому молу, соединенному висячимъ мостомъ съ крпостными воротами. Посл заката солнца ворота запираются, мостъ поднимается, и тогда скала отдлена отъ всего міра. Тогда она можетъ безопасно, какъ говорятъ, выдержать бомбардировку соединеннаго флота всхъ державъ. Черезъ рядъ крпостныхъ воротъ я достигъ до главной и, впрочемъ, до единственной улицы Гибралтара — Уотерфоръ-стритъ. Прежде всего бросаются въ глаза солдаты въ красныхъ курткахъ, въ хаки, въ индійскихъ тюрбанахъ, въ юбкахъ, Затмъ даже не спеціалистъ обратитъ вниманіе на батареи, бойницы, откосы, площадки, рвы, встрчающіеся на каждомъ шагу. Кулакъ не даромъ обращенъ на сверъ. Безконечное число пушекъ можетъ во всякое время поддержать угрозу. Уотерфордъ-стритъ носитъ интернаціональный характеръ. Чаще всего слышна испанская рчь, ходячая монета — испанская. Характеръ зданій тоже скоре испанскій. За то вы сразу отличите англійскій домъ. Англичане привезли съ собою все, что можетъ напомнить ‘home’, какъ это длали когда-то римляне. Въ Гибралтаръ они явились не только съ гиподромомъ. Даже въ мелочахъ они желаютъ устроить все, какъ въ Англіи: на дверяхъ англійскихъ домовъ не звонки, а молотки, окна не створчатыя, какъ въ другихъ домахъ, а ‘гильотиной’ и пр. И англичанъ вы сразу отличите на улиц отъ другихъ европейцевъ. Въ каждомъ жест, въ каждомъ слов, обращенномъ къ прохожему, виднъ побдитель, увренный въ своей сил, чувствующій себя двумя головами выше остальныхъ смертныхъ. Я — въ первый разъ въ британской колоніи и никогда не думалъ, что скромные Смисы и Томкинсы, пріхавшіе сюда клэрками, могутъ смотрть такими гордыми римлянами. Нужно сознаться, что и населеніе держитъ себя вольноотпущенниками. Правда, въ денежномъ отношеніи вольноотпущенникамъ живется привольно въ колоніи. Военный духъ чувствуется всюду. Въ газетныхъ кіоскахъ можно найти лишь ультрапатріотическую Daly Mail Оппозиціонныя газеты, повидимому, изгнаны. Мстная ‘Хроника Гибралтара’ — безцвтный, оффиціальный листокъ, помщающій даже изъ рейтеровскихъ телеграммъ только т, которыя содйствуютъ слав Англіи. Толпа на улиц крайне пестра: испанцы, итальянцы, французы, японцы, мавры, лондонскіе ‘снобы’ въ высоко подвернутыхъ штанахъ, въ желтыхъ башмакахъ и съ презрительно оттопыренной губой… Я не стану описывать бастіоны, батареи, галлереи, вырубленные въ скал. Обо всемъ этомъ уже сказано много. При томъ же мои познанія въ фортификаціи слишкомъ ужъ смутны. Дйствительно ли, однако, Гибралтаръ такъ абсолютно неуязвимъ? Пусть на это отвтитъ англійскій морякъ, капитанъ Эдуардъ Стэнрордъ. (‘Gibraltar: is it worth holding? and Marocco’, by Edward Stanford, R. N.) ‘Представьте лишь себ крпость съ гарнизономъ въ шесть тысячъ человкъ и гражданскимъ населеніемъ въ 20.000, въ которую подвозъ провизіи отрзанъ,— говоритъ этотъ авторъ.— А именно таково будетъ положеніе Гибралтара, если Франція захватитъ Танжиръ. Если Испанія присоединится къ Франціи (что очень вроятно), то удержать Гибралтаръ будетъ невозможно. Намъ отржутъ дорогу въ Индію’. Капитанъ доказываетъ, что Англіи выгодне обмнять Гибралтаръ на Цеуту, на испанскую крпость, находящуюся на африканскомъ берегу…
Послдній пароходъ уходитъ изъ Гибралтара въ Алхесирасъ въ шесть часовъ вечера. Было уже темно. Тяжелыя тучи, нанесенныя съ африканскаго берега, нависли надъ бухтой, поблвшей отъ гребней волнъ. Въ Гибралтар зажглись огни. Съ удаляющагося парохода кажется, что то свтляки поползли по бокамъ и лапамъ сфинкса. Оглянувшись, вы видите, что огни въ мор образуютъ треугольникъ: на свер огни Гибралтара, на юг — Алхесираса, а далеко на запад, въ туман можно различить сильный огонь маяка на африканскомъ берегу. Огни на юг и запад являются блуждающимъ свтомъ надъ могилами: тамъ похоронены культуры народовъ, пробовавшихъ господствовать при помощи арміи. Громадный британскій левъ на свер только что сворачиваетъ на тотъ путь, которымъ идутъ уже столь многія континентальныя державы, на тотъ путь, который привёлъ къ гибели Карагенъ, Римъ, Мавританскіе халифаты и Испанію. Въ наше время гораздо трудне (хотя не невозможно) повтореніе гибели Карагена, но абсолютно возможно повтореніе исторіи Испаніи, т. е. потеря всхъ колоній, а затмъ — смерть…
Пароходъ причаливаетъ къ сонному, бдному Алхесирасу, послднему испанскому городу на моемъ пути…

Діонео.

‘Русское Богатство’, No 2, 1902

Шкловский Исаак Владимирович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. На крайнем Северо-Востоке Сибири, Шкловский Исаак Владимирович, Год: 1895
  2. Три года в Сибири и Амурской стране, Мевес Иван, Год: 1860
  3. Путешествие по Дагестану и Закавказью, Березин Илья Николаевич, Год: 1850
  4. Письма из Персии, Белозерский Евгений Михайлович, Год: 1886
  5. Путешествие на Восток, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1883
  6. Путешествие ко святым местам в 1830 году, Муравьев Андрей Николаевич, Год: 1832
  7. За Байкалом и на Амуре, Стахеев Дмитрий Иванович, Год: 1869
  8. Путеводитель и собеседник в путешествии по Кавказу, Владыкин Михаил Николаевич, Год: 1874
Электронная библиотека