ПИСЬМО.
ПИСЬМО.
Августа 1807 года.
Село Хтиво.
‘Другъ юношества’, No 4, 1809
Письмо, Восленский Иосиф, Год: 1807
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Сверные втры мчатъ по пасмурному горизонту дымносинія облака, и свистятъ въ ущелинахъ храма, сокрушеннаго рукою времени, дикія дебри и храмы облекшись въ желтую одежду, повторяютъ унылые вздохи стенящей Природы, хоры воздушныхъ очарователей удалились въ жаркія страны Юга, зефиръ повялъ за ними въ слд искать свою Царицу, вздохнулъ смертный и слеза показалась на скорбномъ лиц его!—
Гд ты другъ сердца моего?… Нтъ тебя со мною!— Все вокругъ меня мрачно, все мертво!— Грудь моя стсняется — сердце томится — пульсъ чуть-чуть ударяетъ въ перстъ Генія хранителя дней моихъ. Куда ни обращу робкій мой взор, везд вижу пустоту — скуку — отчаяніе, везд шумятъ порывистые втры, повсюду рвутъ съ деревъ желтые листья — мчатъ ихъ по полямъ и лугамъ — по холмамъ и равнинамъ, ревутъ — и устрашенное мое воображеніе не сметъ простирать своего полета!— Каковое превращеніе!
Мой другъ! гд поля съ колосистою рожью? гд луга съ разноперистыми травами и цвтами? гд кристаллы быстротекущаго источника? гд бархаты плнительной рощи — и изумруды гордаго холма и мирныя долины? Все изчезло какъ мечта, какъ привидніе!—
Я внимаю быстрому полету втровъ и временъ — возвожу взоры мои на небо, но небо сокрыто отъ очей моихъ — небо мрачно. Гд ты прекрасная лазурь? спрашиваю я съ стсненнымъ сердцемъ, съ полумертвою душою, — гд ты благотворное солнце?— Нтъ отвта, и молчаніе кладетъ свой перстъ на уста мой.—
Такъ!— подъ луною нтъ вчнаго — все подвержено перемен и тлнію, и я — рано или поздно долженъ увянуть и тлть во прах. Милыя картины воображенія и пріятныя чувства, тихія и слабкія изліянія сердца изчезнутъ — все изчезнетъ, даже и ты, благословенная любовь принуждена будетъ погасить свой пламенный свтильникъ! ибо что можетъ устоять противу сильныхъ порывовъ времени? что можетъ противиться строгому изрченію все разполагающей Природы?.. Что можетъ?— когда и травка и цвтокъ, и рощи и долины, и солнце и луна повинуются уставамъ ея?— Такъ! все умретъ — и я умру въ чреду свою — и паденіе сырой земли на гробъ мой произведетъ глухой гулъ, который извлечетъ слезу изъ глазъ друзей моихъ. —
При сихъ мысляхъ, любезный другъ! Горестная меланхолія оснила меня крыломъ своимъ, и я съ поникшею главою, съ стсненнымъ сердцемъ, облокотясь на тлющіе остатки поверженнаго временемъ дуба, забылъ себя — забылъ всю вселенную!— Чрезъ нсколько минутъ томнаго молчанія я почувствовалъ бытіе мое, сердце мое смягчилося, и я, давши свободный полет мыслямъ моимъ — давши волю сличать съ прошедшимъ настоящее — нравственное съ физическимъ, и представляя безпорядки міра сего, говорю самъ себ: мало того, что сфера волнуется отъ бурнаго аквилона — что дерева лишаются красоты своей — что вся Природа облеклась въ печальный трауръ, — тамъ воды потопляютъ города и селы?— тамъ Этна и Везувій, Гекла и Сальфатара преобращаютъ въ прахъ слабые остатки робкаго человчества, мало зла физическаго, я вижу ужаснйшее — нравственное.
Разумныя твари, сіи едва примтные червяки, вращающіеся на поверхности земнаго шара отвергая законы истинной Религіи, раждаютъ новыя темы, новую Религію — кружатся въ вихр заблужденіи, и сражаются за мннія.— Гнусная самоправость бросаетъ свой ядовитый взоръ — одинъ только взоръ на смертнаго, и онъ — въ яростномъ неистовств призываетъ къ себ на помощь неутомимое мщеніе, даетъ знакъ — и легіоны смертей, носясь въ хаосо-мрачныхъ облакахъ, наполненныхъ громами злобы и зврства, ниспускаются на землю и поражаютъ милліоны невинныхъ! Сердце мое обливается кровію!
Мертвая тишина царствуетъ вокругъ меня. Я обращаю взоры мои къ потрясшемуся источнику — жестокій птицеловъ разставляетъ сти для уловленія тоскующей горлицы сердца мое затрепетало, и слеза выкатилась изъ глазъ моихъ. Жестокій! подошедъ, сказалъ я ему, жестокій! не уже ли сердце не бьется боле въ груди твоей? не уже ли боле не течетъ кровь въ жилахъ твоихъ?— Жестокій! въ теб нтъ состраданія, ты не имешь души человческой!— ты хочешь отнять свободу у невинной для того t чтобы лишить ее любезнаго — заключишь въ оковы, истощить силы ея, и наконецъ умертвить ее и невинныхъ птенцовъ — слабыхъ — еще неоперившихся, и требующихъ своимъ жалкимъ чиликаньемъ пищи для подкрпленія. Не уже ли для тебя не довольно того, чтобы смотрть на хоры пвцовъ сихъ, парящихъ въ лазури небесной? — Не уже ли для тебя не довольно того, чтобы внимать нжнымъ консертамъ ихъ?— Не уже ли ты не чувствуешь сладостной гармоній сихъ невинныхъ пснопвцевъ, изъ которыхъ каждый наперерывъ старается влить въ твою душу, невинное удовольствіе?— Ты молчишь? ты хочешь укорить меня взоромъ своимъ?— Злодй! кто далъ теб право нарушать гармонію прекрасно устроенной Природы?— Конечно рожденъ ты не человкомъ — но Лернейскою гидрою и воспитанъ Ирканіей!…
Увы! сколько я ни старался убдить его, чтобы онъ оставилъ свое намреніе, — но — ни краснорчіе мое, ни философскія побужденія: не могли смягчить его жестокаго сердца.— Невинная горлица вдлалась добычею раздраженнаго, и онъ въ глазахъ моихъ свернулъ ей голову.— Такъ нечаянно — и такъ невинно — часто — весьма часто погибаютъ и самые люди! сказалъ я, потомъ вздохнулъ — взглянулъ на синее небо, и пошелъ по желтому осеннему ковру въ чащу дремучей рощи, чтобы предаться горестнымъ размышленіямъ.— Произшедшее кружилось въ голод моей, и тронуло прошедшія идеи моего слабаго разума.— Я вспомнилъ, какъ во время прекрасной весны, испещренной Творчею рукою мотылекъ садился ко мн на руку, какъ я любовался его пестрою одеждою, разсматривалъ посредствомъ микроскопа нжный состав его, замчалъ каждое его дыханіе, и удивлялся премудрости Божіей, но не убивалъ — не ловилъ его. Я вспомнилъ, какъ ласточка віяся подъ голубымъ небомъ, ловила лтящія перушки, и въ дом родителя моего сказала себ гнздышко, чтобы произвести на свтъ плодъ любви своей — я вспомнилъ какъ она, услаждала своими тонами сердца мн любезныя, но мы не убивали не ловили ее, Такъ я размышлялъ, другъ мой! и пестрокрылая пташечка порхнула мимо головы моей и разогнала мою меланхолію. Я взглянулъ на нее и сказалъ ей (какъ будто она меня понимала): порхай, любезная! пой неумолкая псни свои, я никогда не приду на голосъ твой, я не поставлю для тебя стей моихъ.— Тутъ припомнилъ я, какъ дти свирпаго Б * * * гоняясь за разнородными наскомыми, ловили ихъ — прокалывали булавками, и веселились ихъ конвульсіями.— Рабы Б* * * приносили имъ птичекъ для того единственно, чтобы они, забавляясь ими, могли замучить ихъ. Дти сіи пришедъ въ совершенный возрастъ, лишились чувствъ — состраданія и милосердія, и сдлались совершенными злодями! Кто не согласится въ том, что привычка, снисканная въ младенчеств къ жестокости, подобна малой искр огня, постепенно раздуваемой бурею, и производящей такой пожаръ, который уже угасить ничмъ не возможно!— Младенчество наше есть та нжная и прекрасная земля, которая можетъ приносить плоды пріятные и плодовитые, судя по тому, какія смена въ ней будутъ посяны.— Отцы и матери! старайтесь разсявать одни только полезныя смена на сердцахъ дтей вашихъ! не питайте за бездлку того, когда они убиваютъ комара или муху — послдствія сей мнимой бездлки могутъ быть весьма, пагубны!!—
Вотъ какъ далеко, любезный друг’ завели меня мои мысли! далеко, — но однако я еще въ томъ мст, гд гордые холмы возносятъ къ небесамъ пожелтвшіе главы свои, гд мирныя долины дышутъ Олимпійскою амброзіею, гд величественная О* * * катитъ ярые воды свои, и несетъ. на свинцовыхъ хребтахъ своихъ сокровища изъ С* * * и А* * * — и довольствуетъ жителей того города, въ которомъ ты находишься.— Я здсь, въ сихъ прекрасныхъ мстахъ — мстахъ, прежде для меня пріятнйшихъ, а нын — отвратительныхъ, ужасныхъ!— Здсь, посреди зеленющагося березника, гд прежде родитель мой раздлялъ со мною вс пріятныя ощущенія сердца своего, гд показывалъ зеленющіяся поля, его собственною рукою воздланныя, и гд разсказывалъ мн исторіи поселянъ, ввренныхъ ему отъ Всемогущаго — въ этомъ самомъ мст я вижу нын не поля покрытыя зеленью, не родителя, со мною бесдующаго, — но черный крестъ, обагренный его кровію!— Здсь рука кровожадныхъ злодевъ свершила тотъ бдственный и послдній удар, которымъ прекратилось его послднее, дыханіе, которымъ пролилась невинная кровь его, и вмст слзы осиротвшихъ несчастливцевъ!
Прости!