Письмо къ издателю ‘Русскаго Архива’ по поводу стати Э. Мамонова: ‘Славянофилы’ *).
Письмо къ издателю ‘Русскаго Архива’ по поводу стати Э. Мамонова: ‘Славянофилы’ *).
*) Напечатанной въ ‘Рус. Арх.’ 1873 г.
Письмо к издателю ‘Русского Архива’ по поводу стати Э. Мамонова: ‘Славянофилы’, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1873
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Руси’ и другихъ изданій, и нкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Вы желаете знать мое мнніе о стать З. А. Мамонова, написанной въ отвтъ г. Пыпину и въ защиту Славянофиловъ, именно Киревскихъ, Хомякова и моего брата Константина Сергевича, и требуете отъ меня замчаній… Мн дорога память умершихъ, дорого каждое о нихъ слово сочувствія, мн не хотлось бы поэтому ослаблять силу защиты. Статья читается легко, проникнута, повидимому, искренней симпатіей къ личности покойныхъ, довольно мтко очерчиваетъ ихъ вншній обликъ, довольно врно излагаетъ ихъ взглядъ на реформу Петра (взглядъ, который и самому автору внушаетъ нсколько счастливыхъ выраженій), удачно воспроизводитъ картину Московскаго общества 40-хъ и 50-хъ годовъ, наконецъ рисуемъ славянофильство даже въ выгодно-либеральномъ свт, способномъ снискать расположеніе либераловъ и неславянофильскаго оттнка… Чего же лучше? Большинство публики ею удовлетворится, — не я конечно, однакожъ не будь въ ней нкоторыхъ мстъ, я бы можетъ-быть оставилъ статью вовсе безъ замчаній. Но именно въ виду этихъ мстъ я не могу молчать,— тхъ мстъ, гд авторъ ршительно извращаетъ нравственный образъ умершихъ Славянофиловъ и гд, опираясь на свое личное съ ними знакомство и на ихъ авторитетъ, съ непростительною втренностью (чтобъ не сказать хуже) клевещетъ на живыхъ, т. е. на непосредственныхъ преемниковъ ихъ дятельности въ литератур.
Извращеніе нравственнаго образа первыхъ Славянофиловъ происходитъ у автора отъ того, что онъ очевидно поставилъ себ задачею: представить ихъ въ очищенномъ такъ сказать, облупленномъ вид. Авторъ систематически ограничивается одною вншнею, отрицательною стороною Славянофильскаго протеста, тщательно отская внутреннее содержаніе, положительную сторону Славянофильской проповди. Сдланъ ли этотъ проблъ въ видахъ ‘captatio benevolentiae’, или отъ того, что самъ авторъ не придаетъ никакого значенія этой положительной сторон,— я пока устраняю этотъ вопросъ, но какъ бы ни было, отъ такого усерднаго процесса очищенія, въ славянофильств, изображаемомъ г. Мамоновымъ, остается такъ мало своеобразнаго, что съ трудомъ врится, будто оно дйствительно было ‘замчательнымъ историческимъ моментомъ въ умственномъ развитіи Русскаго общества’, какъ это признаютъ въ наше время многіе писатели даже западнаго лагеря. Осторожная, процженная апологія автора сводится къ самымъ тощимъ результатамъ и къ похваламъ самаго скромнаго, незазорнаго свойства, въ род слдующихъ: ‘Можно ли ставить Славянофиламъ въ упрекъ, что они просили не много вниманія къ Русскому народу?’ — ‘Петръ сказалъ намъ: Смотрите на Европу, а Славянофилы прибавили только: но не ротозйничайте.’ — ‘Поблагодаримъ же Славянофиловъ’ (заключительныя слова автора статьи о Славянофильской заслуг) ‘за то, что они не увлеклись громадностью Петровскаго разгрома и не были ослплены вншнимъ блескомъ’. Внимательный читатель, желающій ознакомиться съ сущностью Славянофильскаго ученія, не могъ бы составить себ о ней понятія изъ авторскихъ опредленій. Я попрошу васъ прослдить, вмст со мной, вс главныя мста статьи, въ которыхъ авторъ ‘опредляетъ’. Это довольно скучно, особенно въ начал, гд авторъ обходится посредствомъ выраженій повидимому самыхъ общихъ, къ тому же приходится подбирать штрихъ за штрихомъ, ловко разбросанные по всей стать. Но имйте терпніе, и мы доберемся даже до забавнаго.
‘Славянофильство ставило себя какъ протестъ противъ общества и его апатіи, оставляя правительство въ сторон’ и проч. Курсивъ въ самомъ подлинник и означаетъ, что авторъ придаетъ этому опредленію особенную важность,— но оно ничего не опредляетъ. Что Славянофильскій протестъ не касался вопроса въ тсномъ смысл политическаго, а имлъ характеръ по преимуществу общественный, это вполн справедливо, но не апатія общества вызывала этотъ протестъ, — противъ апатіи ратовали и Западники,— а ложное направленіе общественнаго развитія и всякая дятельность въ этомъ направленіи, тмъ боле не-апатическая! Причину золъ, удручавшихъ Россію, Славянофилы видли въ поврежденіи органической цльности народной жизни посл Петровскаго переворота, въ духовной разрозненности образованныхъ классовъ съ народомъ, въ ихъ ‘измн’ кореннымъ основамъ народности, — измн, слдствіемъ которой было оскудніе творческаго духа въ нашемъ обществ, безплодность нашего просвщенія, незавидный удлъ вчнаго подражательства и нравственнаго рабства западно-европейскому образцу. Авторъ ничего этого не поясняетъ, но ошибочно было бы думать, что здсь только недомолвка: мы увидимъ ниже толкованіе автора, что Славянофильскій протестъ обращался собственно къ принудительному, казенному характеру вносимой къ намъ западной цивилизаціи, а не къ внутреннему ея строю,— такъ что этимъ толкованіемъ значительно суживается ‘общественное’ значеніе самаго протеста….
‘Славянофилы,— говоритъ дале авторъ, ‘требовали искренности, неподкупной честности, безкорыстнаго и свободнаго служенія народу’. Это, разумется, вполн врно, но отъ требованія, предъявленнаго въ такой общей форм, не откажется вроятно никакая партія и никакая школа. ‘Служеніе народу’ — выраженіе даже до пошлости износившееся у всхъ западныхъ демократовъ. Весь вопросъ въ томъ: въ чемъ же полагалось такое служеніе? Славянофилы стояли не просто за ‘народъ’, но главнымъ образомъ за народность,— а слово ‘народность’ знаменуетъ у нихъ цлый порядокъ понятій и мыслей: и какъ народность вообще, и какъ Русская народность въ особенности. Безъ разъясненія этихъ понятій нельзя ни уразумть значеніе Славянофильской проповди, ни воспроизвесть сколько-нибудь врно нравственный образъ Славянофиловъ. Замчательно, что во всемъ своемъ очерк авторъ ни разу не употребилъ выраженія ‘народность’, тогда какъ около этого термина, какъ около центра, группировалась вся борьба и ожесточенно ломались копья въ теченіе чуть не двадцати лтъ. Опредленію этого термина посвящено большинство статей Славянофильскаго содержанія, вспомнимъ хоть запальчивый споръ обоихъ лагерей по поводу вопроса: ‘о народности въ наук’. Забыть или не примтить этого явленія невозможно, — все равно, что въ христіанств не примтить вры во Христа. Но для цли автора: представить Славянофильство въ очищенномъ вид — такое умолчаніе вроятно было пригодно. Это систематическое очищеніе продолжается и дале. Вотъ какъ опредляется авторомъ западничество. ‘Словомъ’ ‘западничество’ ‘обозначалась не Европейская, наука, которою Славянофилы всегда готовы были пользоваться, и не Европейская образованность, которую они имли, но извстный пріемъ нашихъ цивилизаторовъ, или извстное отношеніе ихъ къ народу. Къ западничеству ближе всего подходитъ понятіе чиновничества’. Дале слдуютъ разсужденія о процесс цивилизаціи, совершаемомъ ‘исключительными путями правительственной монополіи’.
Понятіе ‘чиновничества’ нисколько само по себ не поясняетъ понятія ‘западничества’. Западничествомъ называлось то направленіе, которое видло для Россіи спасеніе только въ полнйшемъ духовномъ отреченіи отъ своей народности и въ полнйшемъ усвоеніи себ западной цивилизаціи со всми ея началами, безъ всякихъ притязаній на самостоятельное развитіе. Однимъ изъ выраженій такого наX Правленія былъ, напримръ, Чаадаевъ, который, призавая католицизмъ существеннымъ двигателемъ западной цивилизаціи, скорблъ о принятіи Россіею христіанства не отъ Рима, а отъ Византіи. Западниками же были Грановскій и отчасти Герценъ, съ которыми плохо вяжется понятіе о чиновничеств. Они, точно такъ же какъ и Славянофилы, желали свободы для науки я такъ же мало сочувствовали съ правительственной монополіей. Еслибъ вопросъ былъ поставленъ собственно о свобод для науки, то вроятно не было бы и спора, еслибъ борьба Славянофиловъ ведена была собственно съ ‘чиновничествомъ’, то она была бы проще и легче. Но въ томъ-то и дло, что соблазнъ западной цивилизаціи обольстилъ людей вполн независимыхъ, что почти все образованное общество свободно отдалось въ ‘духовный плнъ’ по выраженію K. С. Аксакова, что это нравственное порабощеніе, вмст съ отреченіемъ отъ народности, проникло почти во вс изгибы общественнаго бытія и искажало его развитіе. Это-то и длало особенно труднымъ подвигъ Славянофиловъ. Это-то и заставляло ихъ такъ настойчиво выяснять понятіе о народности въ смысл духовной самобытности въ области общечеловческаго просвщенія, — въ отличіе отъ понятія о государственной или политической національности: ибо, надобно сказать правду, пренебрегая и жертвуя, въ ослпленіи своемъ, Русскою народностью, вс лучшіе Западники того времени не мене Славянофиловъ дорожили одновременно вншнею государственною самостоятельностью Россіи, считали себя и дйствительно были, что называется, хорошими ‘патріотами’, и не въ пошломъ смысл этого выраженія. Вотъ какія понятія приходилось распутывать, вотъ противъ какой добровольной ‘измны’ гремлъ Славянофильскій протестъ, и вотъ что обусловливало по преимуществу его общественный характеръ. Зло, на взглядъ Славянофильскій, было гораздо глубже и важне, чмъ вншнее, неуклюжее чиновничье вмшательство въ сферу науки.
Между тмъ г. Мамоновъ упорно силится доказать, что вся сущность Славянофильской дятельности, весь поводъ къ ней и чуть ли не вся заслуга сводятся главнымъ образомъ къ борьб съ этимъ чиновничьимъ вмшательствомъ. Нтъ спора, что оно было имъ противно, какъ и всякое стсненіе свободы мннія я совсти, какъ и всякое насильственное вторженіе государства въ жизнь народнаго духа,— но все это понималось не въ томъ узкомъ смысл, въ какомъ представляетъ авторъ, утверждая, будто бы, по мннію покойныхъ Славянофиловъ, Славянофилъ надвающій мундиръ становился Западникомъ, и дло цивилизатора, проповдника, никакимъ образомъ не могло совмщаться съ ‘коронною’ службою. Разумется, Славянофилъ, прибгавшій къ мундиру съ тмъ, чтобы удобне властвовать надъ народною совстью, тмъ самымъ измнилъ бы нравственнымъ основамъ Славянофильства, — но этого ни разу и не случилось. Если же авторъ, какъ надо думать, понимаетъ дло чисто-вншнимъ, формальнымъ образомъ, то какъ согласить съ этимъ его собственное увреніе, высказанное за нсколько страницъ прежде, что Славянофилы ‘добивались’, хотя и безъ успха, казенныхъ профессорскихъ каедръ въ % университетахъ и даже гимназіяхъ?
Дале авторъ характеризуетъ Славянофиловъ слдующимъ образомъ: Славянофилы думали, что ‘когда наука насильно навязывается, да еще отмренная чиновничьей мркой, то польза ея сомнительна’…. (мнніе замчательное разв по своей умренности, не особенно же оригинальны и глубокомысленны выходятъ у него Славянофилы!) ‘Впрочемъ — продолжаетъ авторъ — ‘еслибъ Западники ограничились доказательствомъ, что и такая наука лучше чмъ совсмъ ничего, то очень возможно, что они не встртили бы ршительныхъ противниковъ, или, по крайней мр, ихъ противники не почувствовали бы нужду сплотиться въ особую боевую фалангу, съ своимъ отдльнымъ знаменемъ’. Такъ вотъ благодаря какому ничтожному недоразумнію, изъ-за какой недомолвки возникло Славянофильство какъ цлое оригинальное явленіе въ исторіи нашего общественнаго развитія! Съ одной стороны, Славянофилы не отрицали вовсе пользы отъ науки, навязываемой по чиновничьей мрк, а только признавали эту пользу сомнительною, и въ теченіе 15—20-ти лтъ не нашлось ни одного Западника, который бы допустилъ даже возможность подобнаго сомннія! А между тмъ намъ помнятся слова Грановскаго въ его рчи на торжественномъ университетскомъ акт: ‘наука прихотливое растеніе, она всходитъ не на всякой почв’ и проч., что считалось тогда очень либеральнымъ. Съ другой стороны, ни у одного Западника не хватило остроумія или догадки покончить вс споры и предупредить образованіе Славянофильской фаланги — удовольствовавшись доказательствомъ, что и такая наука все же лучше, чмъ ничего! Вотъ еслибы авторъ не такъ усердно скоблилъ все, что касается до положительныхъ сторонъ Славянофильства, еслибъ не умолчалъ объ ихъ главномъ лозунг ‘народность’, который возведенъ былъ ими на степень философскаго принципа, тогда смыслъ спора о наук между Западниками и Славянофилами былъ бы для читателя вполн ясенъ Ни т, ни другіе не рознили между собою относительно пользы и даже необходимости для полнаго успха науки — ея совершенной свободы отъ казенной опеки, цензуры и покровительственнаго насилія. Дло шло объ иной свобод и иномъ рабств. Славянофилы доказывали, что народъ, отрекающійся отъ своей народности, съ тмъ вмст отрекается отъ всякой духовной самостоятельности и осуждаетъ себя на духовное рабство, что безъ самобытности невозможно усвоеніе живаго знанія, что духовное рабство даетъ въ результат лишь попугайничество, обезьянство, знаніе безплодное, мертвенное. ‘Народность — говорилъ Хомяковъ — есть необходимое орудіе истиннаго просвщенія, она есть начало общечеловческое, облеченное въ живыя формы народа, призваннаго живить и строить умъ человка къ ней принадлежащаго, и въ то же время богатить собою все человчество’.
Отказываясь отъ народности, Русскій человкъ отказывается отъ самостоятельной дятельности въ наук, онъ уже не можетъ быть ея двигателемъ, ему придется только твердить эады и оставаться вчно въ хвост Западной Европы. Вотъ чего не понимали и не хотли понимать Западники, вотъ сущность ожесточеннаго спора о наук вообще, раздлявшаго оба стана. Ужъ не думалъ ли г. Мамоновъ, измняя такимъ образомъ смыслъ борьбы, оказать услугу покойнымъ Славянофиламъ и поднять ихъ въ общественномъ мнніи? Хороша услуга! Но поплетемся за нимъ дале.
Мы уже видли, какое ничтожное обстоятельство заставило Славянофиловъ, по увренію автора, сплотиться въ особую фалангу съ своимъ отдльнымъ знаменемъ. На этомъ знамени, по словамъ г. Мамонова, было написано: ‘Недовріе въ оффиціальнымъ цивилизаторамъ, недостаточность одного усвоенія чужаго, необходимость тщательной и бережной проврки основъ роднаго быта прежде огульнаго ихъ осужденія и наконецъ непригодность нкоторыхъ началъ Европейской цивилизаціи для нашей земли’. Хотя и трудно понять логическую связь такой программы, особенно послднихъ ея пунктовъ, съ вышеуказанною авторомъ побудительною для Славянофиловъ причиною поставить особое знамя,— тмъ не мене это опредленіе одно изъ самыхъ полныхъ во всей стать. Но и оно выражено въ отрицательной форм, и притомъ съ деликатностью — сказать по правд — вовсе не свойственною умершимъ Славянофиламъ. Оно такъ же мало поясняетъ дло, какъ и вс предыдущія. ‘Недовріе къ оффиціальнымъ цивилизаторамъ’…. Не только къ оффиціальнымъ, но еще боле къ неоффиціальнымъ. Первые считались мене опасными, потому что они были оффиціальны. Опасне были, въ глазахъ Славянофиловъ, непризнанные просвтители…. Но объ этомъ подробне ниже.
‘Недостаточность усвоенія одного чужаго’…. Споръ велся не о достаточности или недостаточности только, но о томъ, что безъ духовной народной самобытности, какъ психическаго фактора, не можетъ быть плодотворно усвоено и чужое. ‘Необходимость бережной проврки основъ роднаго быта прежде огульнаго ихъ осужденія’… Какъ будто Славянофилы соглашались въ принцип на осужденіе и просили только, чтобъ оно было не огульное, а производилось съ выборомъ! Какъ будто они не признавали за основами роднаго быта полное право на бытіе, потому уже, что он — основы и покуда он — дйствительныя органическія основы. Спрашивается: за уничтоженіемъ основъ въ чемъ бы то ни было что же останется?
‘Непригодность нкоторыхъ началъ ‘Европейской цивилизаціи’… Еслибъ вопросъ былъ поставленъ въ такой форм, не было бы и мста запальчивому спору. ‘Ну, конечно, не все что годно для Франціи, пригоже для Россіи’: съ этой дешевой истиной не трудно было бы согласиться самому отчаянному Западнику. Тутъ было нчто другое. Борьба кипла изъ-за основныхъ началъ, съ обихъ сторонъ выставлялись начала рзко противоположныя,— столь же противоположныя, какъ напримръ духовная свобода и вещественная необходимость, какъ христіанство и безбожіе или всебожіе, и т. п.
Такимъ образомъ вся эта программа, написанная на Славянофильскомъ знамени, пройдя сквозь реторту г. Мамонова, обращается въ перечень тощихъ, пошлыхъ, отрицательныхъ истинъ, не объясняющій ни славянофильства, ни Славянофиловъ, каковыми были Киревскіе, Хомяковъ, К. С. Аксаковъ, ни причины ихъ радикальнаго разномыслія съ Западниками.
Интересенъ разсказъ автора о внутреннемъ процесс развитія, совершавшемся въ названныхъ Славянофилахъ. Мы увидимъ, во что превращаются подъ перомъ г. Мамонова люди такого высокаго нравственнаго закала,— эти могучія, крпкія, цльныя убжденія.
‘Славянофилы — повствуетъ авторъ — признавъ вмст съ Западниками, что цивилизація безплодна, пока составляетъ исключительное преимущество высшаго слоя общества’, чувствовали вмст съ тмъ, что ‘для того, чтобъ привить ее, сдлать доступною и понятною народу’, необходимо, вопервыхъ, ‘цивилизаторамъ съ народомъ сблизиться и пріобрсть его довріе’, что въ ту эпоху фактически было невозможно. Вовторыхъ, ‘отыскать способъ связать само просвщеніе съ даннымъ существующимъ міровоззрніемъ народа’ и среди народныхъ понятій ‘открыть такое мсто, такой орган, который бы могъ служить звномъ между наукой, приходящей извн, и туземнымъ преданіемъ’…. Но какъ же это сдлать? ‘Для достиженія этой цли — поясняетъ авторъ — Славянофиламъ больше ничего не оставалось, какъ вдумываться, вживаться въ народное, принять въ себя народное міровоззрніе’…. Здсь то, утверждаетъ въ заключеніе авторъ — кроется причина всхъ Славянофильскихъ обращеній отъ философіи къ православію, и это набрасываетъ на ихъ школу ту романтическую черту, которую очень врно замтилъ тонкій критикъ г. Пыпинъ’.
Выходитъ, что православіе въ Иван Киревскомъ, Хомяков, Константин Аксаков было дломъ одной формальной логической послдовательности. Не потому являются они православными, что православіе было для нихъ высшею истиною, а потому, что были къ тому вынуждены неумолимыми требованіями только логики: ‘уже больше ничего не оставалось длать’, такъ что исповдуй Русскій народъ Ламайскую вру, буддизмъ, они, скрпа сердце и насилуя разумъ, поклонились бы Далай-Лам, обратились бы въ буддистовъ. Назвался груздемъ — ползай въ кузовъ! Дйствительно, романтическое положеніе, какъ замчаетъ, не безъ умиленія, г. Мамоновъ вмст съ ‘тонкимъ критикомъ’ г. Пыпинымъ.
Вопервыхъ, вообразить себ, что православныя убжденія Русскаго народа пригодны для того, чтобы ‘служить звномъ между туземнымъ преданіемъ и наукою приходящею извн’, то есть (по понятіямъ того времени) философіею Гегеля, съ одной стороны, и ученіемъ о саморазвивающейся до личнаго самосознанія матеріи, съ другой (это считалось послднимъ словомъ науки), могли бы только люди крайне ограниченные и положительно неспособные понять ни сущности православія, ни сущности того, что разумлось подъ словомъ наука. Тогдашніе Западники, по крайней мр послдовательные изъ нихъ, гораздо лучше понимали дло и нисколько не скрывали, что для прививки къ Русскому народу просвщенія, какъ они его разумли, желательно было прежде всего вытравить въ Русской дум всякое религіозное убжденіе.
Вовторыхъ, здсь все не врно. Ложно указана самая точка отправленія. Славянофилы того времени меньше всего заботились о просвщеніи простаго народа, не потому, чтобъ въ принцип считали* просвщеніе для него не нужнымъ, но потому, что прежде всего, по ихъ мннію, надобно было просвтиться намъ самимъ, и не его учить, а у него поучиться.
Прививать къ простому народу цивилизацію (кром разв обученія грамот) они и не думали: предлежало еще ршить для самихъ себя вопросъ: что такое общечеловческая цивилизація, въ чемъ она, гд ея истинныя начала? А вопросъ этотъ не могъ быть ршенъ людьми, осудившими себя на умственное рабство предъ западно-европейской цивилизаціей и невдающими началъ собственной народности, слдовательно людьми духовно-безличными, неспособными ни воспринять, ни передать истинное просвщеніе. Рабы, попугаи, обезьяны,— какъ энергически выражались Славянофилы — вс эти самозванные цивилизаторы могли лишь увлечь простой народъ на тотъ ложный путь, которымъ шло все Русское, такъ называемое образованное общество, со временъ Петровской реформы. Въ томъ именно, что западная цивилизація почти не коснулась народа, и онъ, отчужденный, продолжаетъ хранить для насъ, затаивъ въ себ самомъ жизненный завтъ старины, самую сущность нашей народности, въ томъ именно и видли Славянофилы, залогъ спасенія для Россіи, ея внутренняго возрожденія, возстановленія духовной цльности всего народнаго организма. ‘Въ твоей груди, Россія,— говоритъ Хомяковъ въ извстныхъ стихахъ,— есть свтлый ключъ, льющій живыя воды, сокрытый, безвстный, но могучій’. Онъ же взывалъ къ ней:
О, вспомни свой удлъ высокій,
Былое въ сердц воскреси
И въ немъ сокрытаго глубоко
Ты духа жизни допроси.
Г. Мамонову должна быть также памятна переписка, въ вид обмна цлыхъ статей, между К. С. Аксаковымъ и А. И. Кошелевымъ но вопросу о народномъ образованіи.
И такъ, втретьихъ, не для того, чтобы сдлать науку популярною, т. е. ‘понятною и доступною простому народу’, какъ утверждаетъ г. Мамоновъ, а для того, чтобъ самимъ возродиться въ дух народности и обрсти правый путь, стали Славянофилы вникать, ‘вдумываться въ народное міровоззрніе’ и пр. Они допрошали духа жизни въ быломъ, т. е. въ исторіи, въ до-петровской старин, и въ современномъ быт простаго народа. Въ этомъ заключается все призваніе, весь смыслъ, вся заслуга Славянофильства, ихъ подвигъ — былъ подвигъ народнаго самосознанія. Не было въ Россіи недостатка ни въ политическомъ національномъ чувств или патріотизм, ни въ протеста противъ насилія Петра, ни даже въ протест противъ подражательности (Шишковъ, сатира Фонъ-Визина, Растопчина, Грибодова), но все это било безсильно и безплодно, потому что сознаніе коснулось только вншнихъ формъ жизни, а не проникало въ глубь началъ, составляющихъ духовную сущность Русской народности. Вотъ эти-то начала и дождались своего оправданія въ лиц поименованныхъ Славянофиловъ, и притомъ оправданія не только какъ органическая, свойственная Русскому народу особенность, уже по одному этому заслуживающая уваженія, но и по внутреннему достоинству. Однимъ словомъ, изъ области истинъ частныхъ, мстныхъ, условныхъ или относительныхъ, они, въ Славянофильскомъ толкованіи, достигали до значенія истины міровой, абсолютной. Ибо основнымъ началомъ Русской народности признано было православіе, подъ воздйствіемъ котораго она исторически сложилась и въ которомъ (т. е. въ православномъ ученіи), по убжденію Славянофиловъ, содержались иныя просвтительныя начала, начала высшей цивилизаціи, чмъ т, которыми жила и которыя уже почти изжила Западная Европа. И такъ, не потому сочли Славянофилы православіе истиною, что оно оказалось ‘туземнымъ преданіемъ’, по выраженію автора, Русскою національною особенностью, но самую Русскую національную особенность возводили они на степень просвтительнаго органа только потому и посколько она была проникнута духомъ православія. Православіе мыслимо и вн Россіи, Россія же не мыслима вн православія.
Вчетвертыхъ, что касается до Славянофильскихъ романтическихъ обращеній отъ философіи къ православію, то это положительно ложно. Иванъ Васильевичъ Киревскій, издатель ‘Европейца’ и самъ Европеецъ по преимуществу, точно обратился отъ философіи къ православію, но не вслдствіе стараній добиться сближенія съ Русскимъ народомъ, а путемъ строго-научнаго исканія истины, путемъ философскаго анализа системъ западно-европейской философіи, и также вслдствіе живаго, почти случайнаго столкновенія съ нкоторыми проявленіями Русской религіозной жизни. Только принявъ въ свою душу православіе, почувствовалъ онъ себя естественно ближе къ Русскому народу, сталъ углубляться въ народную сущность, вникать въ туземныя преданія, и только съ того времени сталъ ‘Славянофиломъ’. При этомъ онъ никогда и не думалъ отрекаться, отчураться и открещиваться отъ философіи, какъ можно было бы предположить изъ словъ г. Мамонова. Онъ только сдлался христіанскимъ философомъ, убжденный въ ‘возможности боле полной и глубокой философіи, которой корни лежатъ въ познаніи полной и чистой вры православія. (См. его предсмертный трудъ ‘О новыхъ началахъ для философіи’). Признавая вполн разумную, самостоятельную свободу философіи, онъ только опредлилъ ея мсто въ отношеніи къ вр. Онъ первый поставилъ философски задачу о различіи идеаловъ, лежащихъ въ основ двухъ разнородныхъ просвщеній, западнаго и восточнаго, противопоставляя ‘разсудочности и раздвоенности, какъ основному характеру западнаго просвщенія,— цльность и разумность, составляющія характеръ того просвтительнаго начала, которое было положено въ основу нашей умственной жизни’. Этотъ выводъ сдлался теперь уже почти общимъ достояніемъ, вошелъ въ оборотный капиталъ Русской мысли и служитъ точкою опоры при сужденіяхъ о Запад, даже для тхъ, которые не вполн его понимаютъ, или же принимаютъ, но съ разными суррогатами, какъ напримръ самъ г. Мамоновъ. Онъ тоже сочувствуетъ цльности, и увряетъ, что ‘когда Киревскій и Хомяковъ говорили о цльномъ пониманіи, * въ противоположность разсудочному’, то разумли лишь художественный интуитивный взглядъ: просвтительное начало православія улетучилось. Г. Мамоновъ можетъ думать, какъ ему угодно, но зачмъ же навязывать свои воззрнія другимъ, и особенно умершимъ?
Въ K. С. Аксаков были всегда, съ дтства, живы вс инстинкты народные и православные, и какъ ни сильно было въ юности вліяніе на него Гегеля, K. С. никогда не разрывалъ съ ними. Напротивъ, и тогда Гегель употреблялся имъ лишь какъ орудіе для защиты и пущаго возвеличенія Русской народности: немилосердно, въ молодомъ увлеченіи, натягивалъ и гнулъ онъ тяжеловсныя, тугія Гегелевскія формулы подъ свое толкованіе Русской Исторіи (см. его Диссертацію о Ломоносов). При первомъ же его сближеніи съ Хомяковымъ, уяснились и оправдались въ немъ его православные инстинкты: тутъ не было ни борьбы, ни обращенія. Христіанско-православное міросозерцаніе стало для него путеводнымъ маякомъ въ его изслдованіяхъ и, можетъ-быть даже до пристрастія, отождествлялось у него съ воззрніемъ народнымъ. Но философскій пріемъ мысли никогда не покидалъ его, былъ имъ любимъ, и даже послдній его трудъ, къ несчастію не вполн довершенный (‘Опытъ Русской Грамматики’), можетъ быть по справедливости названъ ‘философіею Русскаго языка’. Смерть застигла Хомякова также за трудомъ чисто-философскимъ (см. неоконченное письмо къ Ю. . Самарину во II том). Что же относится до обращенія Хомякова… Да разв въ жизни его была хоть одна минута, когда бы онъ не былъ православнымъ? Отъ рожденія до гроба онъ пребывалъ въ православіи и, по выраженію издателя его богословскихъ сочиненій, ‘жилъ въ церкви’.
Но нашего развязнаго критика нчто не смущаетъ. Очевидно, онъ и самъ задавалъ себ вопросъ: если и можно, въ прочихъ Славянофилахъ, отношеніе къ христіанской вр обоявать романтизмомъ’, то какъ быть съ Хомяковымъ, котораго Славянофильство почти исключительно состояло въ православіи и который даже прославился разъясненіемъ православнаго ученія о церкви? Какъ быть!! Кого другаго можетъ затруднять эта задача, но не г. Мамонова. Пріемъ употребленный имъ — это Геркулесовскіе столбы нравственной отваги….
Вольно-жъ было ученикамъ Хомякова — объявляетъ авторъ — принимать его писанія за послднее слово, послдній предлъ ‘мысли’. ‘Конечно, Хомяковъ каждую минуту ршалъ по своему задачи Славянофильства и записывалъ свои выводы, но онъ ршеніями своими не стснялся и ставилъ ихъ точно такъ же, какъ землемръ ставитъ вхи, обозначая ими пройденное пространство: больше ничего!’ ‘Забываютъ, что онъ умеръ’, а еще неизвстно, до чего бы онъ додумался, еслибъ былъ живъ. ‘Для насъ — продолжаетъ авторъ — (т. е. для него, г. Мамонова) несомннно, что истинный послдователь его тотъ, кто свободно ищетъ, хотя бы онъ пришелъ къ результатамъ совершенно противоположнымъ тмъ, которые усплъ записать Хомяковъ’. (Курсивъ подъ словомъ усплъ поставленъ самимъ авторомъ. Говоря о Хомяков, нельзя, конечно разумть подъ результатами его историческія или филологическія изслдованія, а только то, что составляло постоянно главный предметъ его мышленія).
И такъ, Хомяковъ, по изображенію г. Мамонова, былъ чмъ-то въ род неустановившагося, неопредлившагося мальчика. который и самъ въ своихъ выводахъ не увренъ и самъ не знаетъ куда еще онъ забредетъ. И такъ, для Хомякова не существовало истины абсолютной, а были лишь истины условныя, по сей день записанныя, за которыми онъ самъ не признавалъ характера непреложности (а между тмъ ихъ горячо и настойчиво проповдывалъ, какъ истины несомннныя?? дерзко же онъ морочилъ публику!) И такъ, въ духовной жизни Хомякова не было мста Вр, потому что нельзя же, подведя итогъ записанныхъ 5 октября результатовъ, прописать себ Вру, съ тмъ чтобы быть въ готовности завтра же, при новомъ вывод, ее отставитъ…. И такъ, по логик автора, истиннымъ послдователемъ Хомяковскаго ученія можетъ назваться и тотъ, кто пришелъ къ совершенному отрицанію вры, и, положимъ, перестроилъ бы свои убжденія, правила, всю внутреннюю жизнь свою, хоть бы напримръ по ‘Der alte und neue Glaube’ Штрауса: это вдь кажется послдняя новинка, выставленная Берлинскими книгопродавцами.
И все это говорится о человк, въ которомъ истина вры была основой всего духовнаго бытія,— стихіей, обнимавшей его съ колыбели до могилы, началомъ, изъ котораго органически, стройно и цльно развивалось все его міросозерцаніе. Конечно, истина вры не стсняла въ Хомяков свободы разума, но она опредляла ее: свободно окунался онъ пытливымъ умомъ въ самую глубь скепсиса, но не для отысканія истины (она жила въ немъ неколебимо, какъ вра), а для вящаго ея утвержденія и для проврки умственныхъ доводовъ, твердо убжденный, что истина не можетъ бояться свободы и свта, и что нтъ мста противорчію между Врой и Разумомъ. Притомъ не за одноличномъ и не на логическомъ только разум опиралось, въ понятіяхъ Хомякова, познаніе истины, но ставилось въ зависимость отъ нравственнаго закона любви и въ полнот своей обрталось лишь въ церкви…
Не хитре осмянныхъ г. Мамоновымъ московскихъ барынь, разсуждаетъ онъ и о свобод Хомякова, только въ другую сторону.
Такъ какъ авторъ въ своей характеристик Хомякова сослался на авторитетъ своего личнаго съ нимъ знакомства, то мы въ прав заключить, что онъ-то и есть его ‘истинный послдователь’ въ разъясненномъ самимъ авторомъ смысл, то есть, что г. Мамоновъ,— конечно вполн свободно и ‘собственнымъ умомъ’, по выраженію Ляпкина Тяпкива,— пришелъ къ результатамъ совершенно противоположнымъ, въ чемъ мы ему охотно вримъ. Да и мудрено не поврить: только въ этомъ и заключается разгадка всей его странной статьи. Въ самомъ дл, какъ же было иначе и разршить такое противорчіе? Какъ примирить званіе ‘послдователя’ (а отказаться отъ него было неудобно: г. Мамоновъ слишкомъ долго, во время оно, числился въ Славянофильской дружин) съ отрицаніемъ ученія, которому слдовалъ, и какимъ образомъ въ качеств ‘послдователя’ пріобрсть права на то общественное сочувствіе, какимъ Славянофилы не имли счастія пользоваться? Для этого оставалось одно средство: выкинуть изъ славянофильства все, по мннію автора, излишнее или неспособное доставить Славянофиламъ благоволеніе ‘либеральной и просвщенной публики’ и отрекомендовать ихъ ей съ боле сочувственной стороны, — преимущественно со стороны протеста противъ Петровскаго деспотизма и вообще всяческаго насилія: все же прочее выдать за пустяки, романтизмъ, который можно и простить, ради другихъ добродтелей, и отъ котораго, по всей вроятности, и сами Славянофилы бы отказались, еслибъ жили подольше.— особенно Хомяковъ: ‘вдь это было свободнйшее направленіе!’ выражается г. Мамоновъ. Нужды нтъ, что Хомяковъ умеръ почти 60-ти лтъ, нужды нтъ, что подобный авторскій пріемъ въ историческомъ очерк даетъ ошибочное освщеніе самому протесту покойныхъ Славянофиловъ, что отдлить отъ нихъ положительную сторону ихъ проповди — все равно, что содрать съ человка кожу…. Такія бездлицы не останавливаютъ г. Мамонова. Онъ идетъ дальше. Не могутъ же послдователи одного и того же направленія очутиться въ направленіяхъ разныхъ: есть и другіе люди, которыхъ общественное мнніе признаетъ послдователями, но которые не умли придти къ противоположнымъ результатамъ г. Мамонова. Отдлиться отъ нихъ автору необходимо, — да и не трудно: стоитъ только назвать себя ‘истиннымъ’, а ихъ послдователями ложными, и не стсняться въ выбор средствъ. Онъ и не стсняется, — полюбуйтесь.
Эти такъ-называемые послдователи только мшаютъ уразумть покойныхъ Славянофиловъ — Киревскихъ, Хомякова, Константина Аксакова,— такъ негодуетъ г. Мамоновъ. Они затеряли главнйшія Славянофильскія преданія, они свободнйшее направленіе превратили въ патріотически-благонамренную доктрину, которая… проповдуетъ ужъ не народное православіе, а просто царскую вру, подхваченную Ю. . Самаринымъ у дикихъ Латышей, торгующихъ своею религіозною совстью‘… Вотъ что называется ‘свободно придти къ противоположнымъ результатамъ, чмъ т, которые записалъ Хомяковъ’, къ діаметрально-противоположнымъ — это несомннно. Ничто не можетъ быть противне Хомякову и другимъ покойнымъ Славянофиламъ, какъ точка зрнія Остзейскихъ бароновъ. Весь этотъ дикій отзывъ объ угнетенномъ народ и обвиненіе, взведенное на г. Самарина, это не только воззрніе, но и нравственный поступокъ — отнюдь не Славянофильскаго свойства… Авторъ ‘Предисловія’ къ заграничному изданію богословскихъ сочиненій Хомякова не нуждается въ оправданіи, его взглядъ на свободу врующей совсти такъ извстенъ, что всякая попытка гг. Мамоновыхъ очернить его образъ мыслей и дйствій въ этомъ отношеніи — истощится въ напрасныхъ усиліяхъ… Четыре тома ‘Окраинъ’ служатъ достаточнымъ опроверженіемъ грубому поклепу на Латышей. Бдное племя! Насильно онмечиваемое, тснимое матеріально и нравственно чужеземною враждебною властью, оно ищетъ исхода изъ своего душнаго тройнаго плна, протестантскаго, Нмецкаго и соціальнаго, изъ-подъ ига пасторовъ и бароновъ, — обращаетъ взоры свои къ Россіи, отъ которой одной ждетъ себ избавленія, инстинктивно стремится, волнуемое неясными, многосложными побужденіями, къ духовному сліянію съ нею въ вр,— которой еще не вдаетъ, но истину которой смутно чуетъ, которую называетъ то Русскою, то царскою, не отдляя въ своихъ понятіяхъ Россіи отъ царя, воплощая, по общему народному свойству, въ живой человческій образъ отвлеченное политическое представленіе,— и простодушно опираясь на авторитетъ этого сильнаго имени предъ своими сильными гонителями… И вотъ, находятся ревнители чистоты православія, въ род г. Мамонова, которымъ бы.хотлось, чтобъ Русскіе люди — въ руку просящую хлба сунули камень, облаяли Латышей насмшками и бранью, и вытолкали взашей… Кстати, если г. Мамоновъ ссылается на авторитетъ покойныхъ Славянофиловъ, то не благоволятъ ли онъ припомнить, что еще въ 1848 г. и Хомяковъ, и К. С. Аксаковъ встртили съ живымъ, всеполнымъ сочувствіемъ рукопись Ю. . Самарина: ‘Письма изъ Остзейскаго края’, которыя, какъ извстно, заключали въ себ т же самыя положенія, что и въ послдующихъ сочиненіяхъ, только полне и фактически развитыя… Говоря о недостойныхъ послдователяхъ, г. Мамоновъ называетъ имя одного г. Самарина. Но а не могу отклонить отъ себя чести подлежать, наравн съ нимъ, негодованію г. Мамонова какъ по солидарности моей литературной дятельности съ г. Самаринымъ, такъ же потому, что я одинъ, съ начала 60-хъ годовъ, издавалъ журналы Славянофильскаго направленія. Слдовательно, къ моимъ изданіямъ, а не къ чему другому должны относиться слова автора, что славянофильство, по смерти первыхъ Славянофиловъ, обратилось въ ‘формальный катехизисъ клерикально полицейскихъ сентенцій, вслдствіе чего, къ началу 1860-хъ годовъ, вдругъ распространилось по всему Русскому царству, вдругъ получило одобреніе отъ всхъ маменекъ и генераловъ, и приняло въ свое лоно всхъ материнскихъ сынковъ, желавшихъ сдлать карьеру’…
Эти строки истинно увеселительны, особенно когда вспомнишь судьбу ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’, заграничныхъ изданій Ю. . Самарина, между прочимъ извстной его статьи богословскаго содержанія, не удостоенной одобренія со стороны высшаго духовнаго начальства,— должно-быть за клерняалъмо-полицейскія сентенціи, не иначе. Не въ клерикализм ли повинны и статьи о свобод совсти въ запрещенной ‘Москв’? Не знаю, много ли генераловъ одобряло мои изданія. Я не раздляю суеврнаго страха предъ генеральскимъ рангомъ, мн не приходило въ голову справляться о чинахъ лицъ, мн искренно сочувствовавшихъ, возбранять состоящимъ въ IV класс сочувствіе къ направленію людей VIII и VII разряда (чины Хомякова и Киревскаго), но достоврно одно, что наши изданія лишены были счастія пользоваться расположеніемъ высшихъ чиновъ, имвшихъ власть надъ литературою. Желательно было бы, уже ради курьеза, чтобъ г. Мамоновъ указалъ хоть одно лицо, которому славянофильство посл 1860-хъ годовъ помогло сдлать карьеру. И гд же тотъ успхъ, которымъ стыдитъ насъ авторъ и которымъ такъ бы хотлось порадоваться? Не можетъ же авторъ добросовстно смшивать дятельность лицъ, которыхъ онъ самъ называетъ послдователями Хомякова и прочихъ покойныхъ Славянофиловъ, съ тми патріотическими изданіями, которыя, защищая лишь одну политическую Русскую національность, отрицаютъ значеніе духовныхъ основъ Русской народности, и къ самому славянофильству относились и относятся или постоянно враждебно, или же съ полупрезрительнымъ снисхожденіемъ?
Но толковать съ авторомъ о добросовстности я считаю излишнимъ. Если вы помщаете статью г. Мамонова въ ‘Русскомъ Архив’, то вроятно признаете справедливымъ, чтобъ одновременно съ нею было напечатано и мое письмо.