Петрарка, как политик, Корелин Михаил Сергеевич, Год: 1888

Критика и публицистика
Время на прочтение: 53 минут(ы)
Скачать в PDF

Петрарка, какъ политикъ *).

*) Francisco Petrarcae, Epistolae de rebus familiaribua, libri XXIV, Variae, liber 1, et Appendix litteraram. Edit. Josephi Fracassetti 3 vol. Florentiae. 1859—63.— Francesco Petrarca. Lettere Senili volgariszate da Giuseppe Fracassetti. Firenze. 1869.— Francisci Petrarchae, Opera, qnae extant, omnia. Basileae 1554. Per Sebastianom Henricpetri.— Petrarca. Scritei enediti publ. ed. illustr. da А. Hortis. Trieste, 1874.— Petrarca. Rime sopro argomenti etorici, morali e diversi ed. Cardncci. Livorno. 1876.

I.

Изъ всхъ сферъ теоретической дятельности человка политическая мысль иметъ наиболе тсную связь со всми сторонами дйствительной жизни. Въ дйствительности коренятся ея начала: выходя положительно или отрицательно изъ существующаго порядка вещей, она стремится привести его въ возможно полную гармонію съ религіозными и нравственными идеалами личности, и вслдствіе этого, въ одно и то же время, отражаетъ и политическую дйствительность, и отношеніе къ ней отдльной личности со всми мотивами, обусловливающими это отношеніе. Съ другой стороны, теоретическая мысль въ области политики всегда иметъ тенденцію сдлаться практическою программой, предписывать реформы и мропріятія и по временамъ если не прямо вызываетъ событія, то, по крайней мр, оказываетъ на нихъ сильное вліяніе и создаетъ для нихъ теоретическое оправданіе. Чтобы иллюстрировать творческую дятельность политической мысли, достаточно указать итальянскіе походы средневковыхъ императоровъ, или роль легистовъ въ исторіи французской королевской власти, или значеніе просвтительной литературы въ политической дятельности революціонныхъ собраній конца прошлаго вка. Такимъ образомъ, она является не только историческимъ источникомъ для изученія дйствительности, во и могущественнымъ ея факторомъ, безъ пониманія котораго останутся непонятными и самыя событія.
Съ этой точки зрнія, политическіе взгляды итальянскаго Возрожденія представляютъ особенный интересъ. Въ эту эпоху въ Западной Европ происходила крупная ломка во всхъ сферахъ общественной и индивидуальной жизни. Старая политическая теорія о двухголовомъ единств христіанскаго міра никогда не стояла въ боле рзкомъ противорчіи съ дйствительностью, чмъ въ это время. Духовный глава завязъ во французскомъ городишк. Жалкая игрушка въ рукахъ лицъ, обладающихъ реальною силой, онъ дрожалъ за Римъ въ Авиньон и не смлъ вернуться въ одичавшій Вчный городъ. Чтобы подготовить себ возвращеніе, папы наводнили Италію чужеземными войсками, которыя вскор увеличили собою и безъ того огромное количество туземныхъ разбойничьихъ шаекъ, что наносило тяжелый ударъ авторитету и духовной власти Христова намстника. Кром этого, единственными проявленіями папской дятельности были злобныя анафемы, надъ которыми повсюду смялись, и вопіющіе пороки куріи, которые вызывали всеобщее презрніе. Не мене далеко отъ идеала стояли и свтскіе главы христіанскаго міра. Въ лучшемъ случа они пользовались своимъ универсальнымъ положеніемъ въ интересахъ фамильныхъ владній, а чаще всего торговали императорскими прерогативами, иногда вслдствіе печальной необходимости собрать кое-какія средства, чтобы покрыть издержки коронованія, или даже чтобы заплатить мяснику. По мр ослабленія папства и имперіи усиливалась національная монархія съ абсолютною властью, которой принадлежало непосредственное будущее. Но въ конц XIV вка монархическій принципъ въ однихъ государствахъ переживалъ тяжелый, хотя и временный, кризисъ, въ другихъ еще не развился окончательно. Во Франціи преемники Филиппа IV и предшественники Людовика XIV влачили жалкое существованіе, Англія была еще очень далека до могучаго, хотя и кратковременнаго деспотизма Тюдоровъ и Стюартовъ. Въ Германіи происходила взаимная борьба всхъ политическихъ силъ, причемъ будущая окончательная побда князей едва обозначалась въ Золотой булл Карла IV. Еще неопредленне было политическое положеніе Италіи. Страна распадалась на массу мелкихъ областей съ двумя господствующими политическими формами: республиканской и монархической. Между этими многочисленными государствами происходила непрерывная борьба, такая же борьба шла внутри каждаго изъ нихъ, такъ что въ общемъ Италія находилась въ естественномъ состоянія, какъ его понималъ Гоббсъ: тамъ былъ homo homini lupus (человкъ человку волкъ), такъ господствовало bellam omnium contra omnes. Но среди этого хаоса у лучшихъ людей не умирала старая вра въ возможность всемірнаго владычества Рима и появилась новая надежда на политическое объединеніе Италіи. Это была мечта, но мечта лестная для національнаго самолюбія и дорогая для патріотизма, какъ врное средство установить политическій порядокъ и поднять народное благосостояніе. Неудивительно поэтому, что энтузіасты длали попытки осуществить эту мечту и даже увлекали за собою подвижную, въ особенности на юг, толпу. Но это были только минутные порывы, безпощадно разбиваемые дйствительностью. Не только всемірное господство, но и первый шагъ къ нему — политическое объединеніе было отдаленною цлью, для достиженія которой нужно было пользоваться наличными политическими силами. Но на какую изъ нихъ можно было положиться? Городскія республики находились въ несомннномъ упадк, но и монархіи не представляли гарантій прочности: он были основаны на насиліи, насиліемъ держались и не имли ни юридическаго, ни нравственнаго авторитета въ обществ. Поэтому выборъ между обими силами представлялъ серьезныя затрудненія. Аналогичное движеніе, особенно сильное въ это время въ Италіи, происходило и въ соціальномъ стро. Средневковый феодализмъ, раздробившій западно-европейскіе народы на микроскопическія государства sui generis, распадался на такое же огромное количество мелкихъ корпорацій. Насёленіе феодальной сеньоріи, хотя бы немногочисленное, было очень разнообразно по своимъ правамъ и обязанностямъ, горожане длились на огромное количество цеховъ, въ составъ которыхъ входили не только различные промышленники и ремесленники, но и немногіе представители весьма бдной тогда научной и художественной дятельности. Корпоративный духъ проникалъ все, господствовалъ даже въ такихъ индивидуальныхъ проявленіяхъ жизни, какъ религія и поэзія. Каждый цехъ имлъ своего святаго, каждое сословіе имло свою литературу. Къ рыцарской поэзіи враждебно относилось духовенство, городскіе фабльо осмивали и представителей церкви, и дворянскіе романы, а низшій классъ воспвалъ только свое горе и свои радости и игнорировалъ литературу другихъ сословій. Такимъ образомъ, вся — и матеріальная, и духовная жизнь личности обусловливалась корпораціей, къ которой она принадлежала по рожденію. Самъ по себ человкъ не имлъ значенія: оно цликомъ зависло отъ его класса. Это было настоящее закрпощеніе личности, изъ котораго былъ одинъ только выходъ — въ монахи, т.-е. отреченіе отъ жизни.
Въ XIV вк въ особенности въ Италіи эти средневковые устои расшатались. Личность, духовный ростъ и развитіе которой такъ же органически необходимы, какъ ростъ и развитіе физическіе, переросла ране созданныя ею культурныя формы. Мысль и чувство отказались повиноваться церковному авторитету, появилось свтское искусство, показались первые признаки самостоятельной науки. Въ то же время начались удачныя попытки перебираться черезъ соціальныя перегородки: крестьяне начинаютъ предводительствовать войсками, ремесленники занимаются наукой, банкиры захватываютъ государственную власть и разночинцы входятъ въ придворный штатъ государей, среди которыхъ точно также бывали политическіе проходимцы. И эти попытки личности восторжествовать надъ устарвшимъ порядкомъ вещей встртили сочувствіе даже со стороны представителей тхъ общественныхъ классовъ, которые были заинтересованы въ его сохраненіи. Лучшею иллюстраціей такого отношенія можетъ служить всеобщій почетъ, которымъ былъ окруженъ Петрарка.
Петрарка былъ сынъ флорентійскаго нотаріуса, изгнаннаго изъ роднаго города и подвергшагося конфискаціи имущества,— слдовательно, происхожденіе не давало надежды на почести. Не оправдывало подобныхъ ожиданій и его собственное положеніе въ обществ. Онъ былъ священникъ и, какъ духовная особа, не внушалъ большаго уваженія: въ весьма поэтическихъ стихотвореніяхъ онъ воспвалъ свою несчастную любовь къ замужней женщин и открыто жилъ съ другою, отъ которой имлъ дтей, что одинаково неподобало его сану. Единственнымъ основаніемъ его славы была молва о его поэтическомъ талант и выдающейся учености, и эти чисто-индивидуальныя свойства оцнивались обществомъ чрезвычайно и даже черезъ-чуръ высоко.
Самымъ могущественнымъ государемъ того времени въ Италіи былъ Робертъ Неаполитанскій. Передъ нимъ дрожали папы, благодаря его вліянію, императоры попадали въ самое критическое положеніе, и съ его стороны былъ осыпанъ Петрарка почестями. Передъ своимъ поэтическимъ коронованіемъ первый гуманистъ выразилъ желаніе подвергнуться экзамену короля, чтобы оправдать свои лавры передъ цлымъ міромъ, и старый Робертъ въ теченіе трехъ дней съ полудня до вечера экзаменовалъ поэта. Результаты этого экзамена въ высшей степени характерны. Король уговаривалъ Петрарку короноваться въ Неапол и остаться при его двор, несмотря на всю щекотливость отказа, поэтъ настаивалъ на своемъ желаніи получить лавры на Капитоліи. Тогда Робертъ, не будучи въ состояніи по старости лично присутствовать на торжеств, послалъ въ Римъ своего представителя и написалъ римскому сенату посланіе, въ которомъ до небесъ превозносилъ ищущаго лавровъ Петрарку. На прощаніи король поцловалъ поэта и далъ ему свою пурпуровую мантію, какъ наиболе подходящій для коронованія костюмъ. Это былъ единственный подарокъ Роберта, другіе казались неприличны для поэта, котораго королевскій пурпуръ ставилъ наравн съ монархомъ. Передъ такимъ почетомъ могущественнйшаго изъ государей Италіи блднли почести, которыми осыпали Петрарку второстепенные властители: Корреджи, Висконти и Каррара.
Еще характерне отношеніе къ первому гуманисту республиканскихъ правительствъ. Господствовавшіе тамъ представители правящихъ классовъ обнаруживали преклоненіе предъ человкомъ, успхъ котораго былъ проявленіемъ упадка того самаго строя, на которомъ они держались. Гвельфская Флоренція, изгнавшая отца Патрарки, приглашала къ себ поэта-монархиста крайне лестною государственною грамотой и съ нарушеніемъ всхъ обычаевъ возвратила ему конфискованныя имущества, предварительно выкупивши ихъ на государственныя средства у частныхъ владльцевъ. Аристократическая Венеція государственнымъ актомъ пригнала, что демократъ Петрарка ‘обладаетъ теперь такою славой во всей вселенной, что, насколько запомнятъ люди, между христіанами не было ни одного моралиста, ни одного поэта, который могъ бы съ нимъ сравняться’. Неудивительно поэтому, что мелкія республики считали одно посщеніе Петрарки для себя небывалою честью.
Отъ правительства не отставали представители отдльныхъ классовъ. Достаточно перелистовать обширную переписку Петрарки, чтобы составить себ представленіе, какое огромное количество почитателей имлъ онъ въ различныхъ слояхъ средневковаго общества. Одинъ графъ приглашаетъ его въ свои владнія, чтобы ‘имть счастіе коснуться его священныхъ ногъ’. Докторъ правъ изъ Пармы называетъ его въ своемъ стихотвореніи ‘солнцемъ, затмвающимъ другія звзды’, вторымъ Гомеромъ, который возвратитъ золотой вкъ. Даже августинскій монахъ-эремитъ увлекается общимъ восторгомъ и заявляетъ, что при одной мысли о Петрарк онъ забываетъ этотъ міръ и длается совсмъ другимъ человкомъ. Еще сильне очарованіе въ тхъ классахъ, которымъ индивидуализмъ открывалъ широкіе горизонты, пролагалъ новые пути къ недоступнымъ прежде сферамъ дятельности. Школьные учителя обоготворяли Петрарку. Одинъ изъ нихъ, слпой старикъ изъ южной Италіи, хотлъ навстить его въ Неапол, но, не заставъ его въ этомъ город, пшкомъ прошелъ до самой Пармы, опираясь на плечо единственнаго сына, чтобы коснуться поэта и услыхать звукъ его голоса. Благоговніе передъ первымъ гуманистомъ проникало даже и въ городское населеніе. Въ Бергамо, около Милана, жилъ одинъ старый ювелиръ. Познакомившись съ сочиненіями Петрарки, онъ ршился просить поэта постить его жилище. Петрарка исполнилъ его просьбу и получилъ въ Бергамо чисто-королевскій пріемъ. Власти и почетные жители города устроили ему торжественную встрчу, а очарованный хозяинъ убралъ весь домъ вензелями Петрарки, отдлалъ золотомъ всю отведенную ему комнату и устроилъ пурпуровое ложе.
Увлеченные общимъ потокомъ, сами представители средневковаго строя, папа и императоръ, осыпали Петрарку почестями. Авиньонскіе папы, а ихъ Петрарка пережилъ 5, обезпечили его средства выгодными синекурами, не разъ предлагали ему видное и доходное мсто апостольскаго секретаря и есть извстіе, что пвца Лауры и отца по меньшей мр двоихъ незаконныхъ дтей хотли сдлать кардиналомъ римской церкви и такимъ образомъ открыть путь къ папскому престолу. Такія награды вовсе не соотвтствовали отношенію Петрарки къ папству. Въ стихотвореніяхъ и переписк онъ говорилъ такимъ тономъ о представителяхъ церкви, какой мы встрчаемъ только у позднйшихъ реформаторовъ. Такъ, между его сочиненіями находятся такъ называемыя Письма безъ адреса (Epistolae sine titulis). Новйшій издатель его переписки, католикъ Джузеппе Фракассетти, счелъ нужнымъ выпустить, по религіознымъ соображеніямъ, эти письма изъ своего собранія, вышедшаго въ половин нашего столтія. Дйствительно, въ этомъ маленькомъ сборник разсказаны самые вопіющіе факты скандальной хроники папскаго двора, причемъ разоблаченія сопровождаются столь рзкими нападками, что Петрарка счелъ нужнымъ скрыть имена своихъ адресатовъ, чтобы не навлечь на нихъ непріятностей. Тмъ не мене, папская курія, которую Петрарка задолго до Лютера называлъ Вавилономъ, выслушивала все это съ удивительнымъ благодушіемъ. Точно также относился къ нему трезвый, холодный, чуждый какихъ бы то ни было увлеченій Карлъ IV. Онъ не только посылалъ поэту цнные подарки, приглашалъ къ своему двору, но и отвчалъ на его письма, возвелъ даже въ достоинство пфальцграфа. Между тмъ, Петрарка умлъ даже безъ улыбки говорить царямъ то, что онъ считалъ истиной. Карлъ IV вернулся изъ Италіи въ Германію и, недовольный такою политикой, поэтъ написалъ ему замчательное по своему тону письмо (XIX, 12). Онъ называетъ это отступленіе бгствомъ, упрекаетъ императора въ отсутствія воли, которая составляетъ ‘источникъ всякихъ дйствій’, и прямо обвиняетъ въ неумньи понимать свое положеніе и даже въ варварств. ‘Ты покидаешь,— пишетъ Петрарка,— что съ такимъ трудомъ пріобрли твои предки, и возвращаешься въ варварскую страну. Бесьма трудно передлать натуру!’ — иронически замчаетъ онъ по этому поводу. Продолжая дале параллель между Карломъ и его предками, Петрарка формулируютъ еще боле оскорбительный для императора выводъ, что ‘доблесть — не наслдственное благо’. Характерно самое заключеніе этого коротенькаго письма’ служившаго своеобразнымъ отвтомъ на любезность императора, приславшаго привтствіе поэту. ‘Мой Лелій,— пишетъ онъ,— принесъ мн поклонъ отъ тебя, который былъ для меня ножомъ острымъ и смертельною раной, а также императорское изображеніе весьма старой работы. Если бы оно могло говорить, или ты могъ посмотрть на него, то оно удержало бы тебя отъ этого безславнаго, чтобы не сказать — позорнаго, пути. Будь здоровъ, Цезарь, и подумай, что ты оставляешь и къ чему стремишься’. Несмотря на все это, Карлъ IV продолжалъ посылать дерзкому писателю подарки и приглашать его къ себ въ Богемію.
Этотъ ошеломляющій почетъ представляется нсколько загадочнымъ и для современнаго изслдователя. Какъ поэтъ, Петрарка занимаетъ сравнительно очень не выдающееся мсто въ исторіи всемірной литературы, да и не итальянская поэзія составляла источникъ его славы у современниковъ. Африка, его главная латинская поэма, осталась неоконченной, большинство его эклогъ были непонятны публик. Его краснорчіе весьма сомнительной цны: въ его рчахъ гораздо больше грамматическихъ ошибокъ, чмъ изящества. Прозаическія сочиненія перваго гуманиста имютъ, конечно, огромное культурное значеніе, но ихъ главная важность не въ содержаніи, а въ индивидуалистической тенденціи, которая пробивается чрезъ средневковое благочестіе. По объему знаній Петрарка не многимъ превосходилъ своихъ современниковъ, а, кром того, его главное ученое сочиненіе De viris illustribus (о знаменитыхъ людяхъ) осталось неоконченнымъ, да и другіе трактаты вышли уже въ самый разгаръ его славы. Остается его страсть къ изученію древности: она была, дйствительно, заразительна, но самое ея существованіе у Петрарки и импонирующее вліяніе на современниковъ объясняются тмъ, что въ античной литератур вычитывали свои чувства, находили идеи’ оправдывающія современное настроеніе. Единственное объясненіе огромной? притомъ, неоправдываемой фактами, популярности Петрарки заключается въ полусознательномъ чувств симпатіи въ человку, стремившемуся разрушить стснявшія личное развитіе корпоративныя перегородки и ниспровергнуть вншній авторитетъ, давившій и мысль, и чувство, и волю отдльной личности. Почести Петрарк были выраженіемъ инстинктивнаго сочувствія первому борцу индивидуализма со стороны общества съ вполн развившимися уже индивидуалистическими потребностями. Вотъ почему безсознательно раздувалась репутація Петрарки, вотъ почему лавры на Капитоліи даны были ему въ кредитъ, только на основаніи слуховъ объ имющемъ появиться великомъ произведеніи, незначительные отрывки изъ котораго были извстны только неаполитанскому королю.
При такомъ торжеств индивидуальныхъ стремленій среди разрушающихся старыхъ и нарождающихся новыхъ общественныхъ порядковъ политическая мысль представляетъ особенный интересъ. Ея творческая дятельность вызывается самымъ положеніемъ длъ, ея вліяніе особенно сильно чувствуется въ тотъ моментъ, когда слагаются новыя учрежденія. Съ другой стороны, для цлесообразной политической программы она должна опираться на т наличныя общественныя силы, которыя считаются въ данное время наиболе жизненными. Съ этой точки зрнія трудно найти боле характернаго для своей эпохи политическаго мыслителя, чмъ былъ Петрарка.

II.

Въ XIV вк жили два боле крупныхъ дятеля въ этой сфер, которые занимаютъ видное мсто во всемірной исторія политическихъ ученій. Это соотечественники Петрарки, Данте Алигьери и Марсилій Падуанскій. Но великій поэтъ остается на средневковой почв и въ политическихъ теоріяхъ, какъ въ своей безсмертной поэм. Его трактатъ о монархіи представляетъ собою такую же лебединую пснь въ области политическихъ идеаловъ, какъ Божественная Комедія вообще въ сфер средневковаго міросозерцанія. Марсилій Падуанскій — новый мыслитель, онъ требуетъ секуляризаціи государства, но полагаетъ въ основу своей программы идею народовластія въ то время, когда повсюду развивался деспотизмъ. Данте возводилъ въ идеалъ отжившую мечту о средневковой имперіи, Марсилій мечталъ о порядкахъ, для осуществленія которыхъ далеко еще не наступило время. Одинъ былъ слишкомъ старъ, другой — слишкомъ молодъ для своей эпохи, но оба одинаково были мечтательными теоретиками, оба игнорировали современность и оба мало имли на нее вліянія. Совсмъ другимъ характеромъ отличался Петрарка.
Петрарка былъ родоначальникомъ гуманизма, стоялъ во глав того теченія, которое уже въ XIV вк охватило всю Италію и позже проникло далеко за ея предлы. Онъ былъ, слдовательно, настоящимъ сыномъ своего вка, истиннымъ представителемъ реальныхъ потребностей современнаго общества, радовался его радостями, страдалъ его горемъ. Съ дйствительностью связанъ былъ Петрарка и самымъ характеромъ стремленій, которыя раздляя и его современники. Онъ былъ гуманистъ въ тсномъ смысл этого слова, т.-е. индивидуалистъ самой чистой воды. Критеріумомъ всего существующаго была для него личность. Въ философіи онъ отрицалъ метафизику и признавалъ только мораль, т.-е. ту ея сторону, которая иметъ непосредственное отношеніе къ человку. Точно такъ же относился онъ и къ положительному знанію: по его мннію, главнымъ объектомъ науки долженъ быть человкъ, изученіе же вншняго міра иметъ смыслъ лишь по стольку, по скольку онъ касается человка, и достойны изученія только т стороны окружающей среды, которыя имютъ вліяніе на личность. Съ этой точки зрнія политическіе порядки тмъ боле напрашивались на вниманіе, что ихъ слабыя стороны чувствовались, и чувствовались чрезвычайно болзненно, въ силу того же индивидуализма. Выше всего онъ ставилъ личную независимость. Чтобы жить на полной свобод, онъ много лтъ провелъ въ деревенскомъ уединеніи, чтобы по желанію предаваться любимымъ занятіямъ, онъ отказывался отъ самыхъ выгодныхъ и почетныхъ должностей и всю жизнь оставался частнымъ человкомъ, а чтобы добиться экономической обезпеченности, онъ выпрашивалъ себ синекуры въ томъ самомъ Авиньон, который такъ сурово порицалъ въ своихъ сочиненіяхъ. Съ такою же заботливостью охранялъ Петрарка и духовную независимость. Онъ страстно любилъ античную литературу, въ которой находилъ отзвуки собственнаго настроенія, но тщательно остерегался ея вліянія. ‘Я предпочелъ бы лучше обойтись безъ вождя, чмъ быть принужденнымъ во всемъ слдовать за нимъ’,— пишетъ онъ одному изъ своихъ друзей (XXII, 2). Его щепетильность доходитъ до того, что онъ боится подражать даже стилю классиковъ, хотя и пишетъ на латинскомъ язык. По его мннію (и это мнніе имъ впервые было формулировано въ новое время), стиль долженъ быть индивиду а ленъ, какъ походка, жестъ, выраженіе лица. ‘Я предпочитаю свой стиль,— пишетъ онъ,— хотя бы необработанный и ужасный, чмъ чужой изящный отъ изысканныхъ украшеній’. И этому-то индивидуалисту не разъ приходилось убдиться на себ, и иногда въ высшей степени оскорбительно, что на его родин не обезпечена даже личная безопасность. Повсемстные разбои и бродячія шайки наемныхъ войскъ, результатъ господствовавшей тогда анархіи, не разъ давали себя чувствовать Петрарк, не разъ разрушали его планы. По вин разбойниковъ, опоздалъ на торжественное коронованіе поэта въ Капитоліи представитель неаполитанскаго короля, самъ Петрарка почти тотчасъ посл торжества едва избжалъ ограбленія и плна вооруженной шайки почти у самыхъ воротъ Рима, долженъ былъ вернуться въ городъ и взять съ собою вооруженныхъ провожатыхъ. Общественные безпорядки и позже не разъ разстраивали его планы. Въ 1349 году два друга Петрарки, жившаго тогда въ Парм, постили его по дорог изъ Авиньона во Флоренцію и не застали его дома. Между тмъ, у поэта возникъ планъ устроить дружеское общежитіе, нчто врод гуманистическаго монастыря, и для его осуществленія онъ особенно разсчитывалъ именно на этихъ друзей. Поэтому, изложивши очень обстоятельно свой проектъ въ письм, онъ немедленно отправилъ повара догонять друзей, но вернувшійся посланный сообщилъ, что въ Аппенинахъ на нихъ напали разбойники, и одинъ усплъ спастись бгствомъ, а другой былъ убитъ. Даже свобода передвиженія была крайне затруднена политическими неурядицами, что было особенно тяжело для Петрарки, такъ какъ путешествія доставляли ему огромное наслажденіе. Въ 1362 году онъ хотлъ постить Авиньонъ посл десятилтняго пребыванія въ Италіи и долженъ былъ вернуться назадъ, потому что вс дороги были заняты вооруженными шайками. По этой же причин онъ долженъ былъ отказаться отъ намренія побывать при двор Карла IV. Подобные факты не могли не наталкивать Петрарку на размышленія о печальномъ положеніи современной дйствительности. А кром того, еще по двумъ причинамъ, онъ хотлъ быть не только зрителемъ, но и актеромъ итальянской политики: во-первыхъ, вслдствіе горячей любви къ родин и, во-вторыхъ, въ силу глубокой вры въ могущество личности въ дл устройства политическаго порядка.
Въ исторіи итальянскаго Возрожденія былъ довольно продолжительный періодъ политическаго и національнаго индифферентизма — это та эпоха, когда предшественники новой интеллигенціи боролись за свое личное экономическое и общественное положеніе. По это случилось позже, когда продолжительная борьба за существованіе атрофировала любовь въ родин. Родоначальникъ гуманистовъ былъ искренній патріотъ. Въ этомъ убждаетъ, прежде всего, безусловно лучшее изъ его стихотвореній Italia тіа, которое представляетъ собою болзненный вопль, выходящій изъ самой глубины сердца поэта и, въ то же время, поэтическій комментарій къ его политическимъ стремленіямъ. ‘О, моя Италія! словами нельзя описать смертельныя раны, которыми покрыто твое прекрасное тло,— такъ начинаетъ онъ свою канцону и, прежде всего, обращается съ молитвой къ Богу:— Царь Небесный, я умоляю твое милосердіе, которое низвело тебя на землю, обрати свой взоръ на благословенную тобою страну, мою родину. Взгляни, всемилостивый Боже, отъ какихъ ничтожныхъ причинъ возгораются жестокія войны! Открой, Отецъ, смягчи, освободи отъ ложныхъ увлеченій сердца, которыя гордый и дикій Парсъ замкнулъ и ожесточилъ! Дай туда доступъ твоей истин, возвщаемой моимъ слабымъ языкомъ’. Дале Петрарка обращается къ тмъ, ‘кому судьба дала въ руки управленіе прекрасными землями, къ которымъ они не имютъ никакого состраданія’, и упрекаетъ ихъ за чужеземныя наемныя войска. ‘Зачмъ тамъ много чужеземныхъ шаекъ? Зачмъ зеленыя поля обагряются варварскою кровью?’ Властители напрасно полагаются на такихъ солдатъ, напрасно ищутъ ‘любви и врности въ продажномъ сердц,— чмъ у кого больше такого народа, тмъ боле окруженъ онъ врагами’. ‘Природа,— продолжаетъ Петрарка,— хорошо позаботилась о насъ, поставивши Альпы преградою между нами и нмецкою свирпостью, но, ослпленные страстями, мы сами привили заразу къ здоровому тлу’. По поводу этихъ ‘дикихъ зврей’, ‘народа безъ закона’, поэтъ припоминаетъ славное прошлое, кода Марій и Цезарь наносили нмцамъ тяжкія пораженія. Теперь все наоборотъ, и ‘это случилось благодаря вамъ,— снова обращается Петрарка къ современнымъ властителямъ.— Ваши раздоры испортили наилучшую часть міра. По какому предопредленію, по какому соображенію и за какую вину ненавидите вы бднаго сосда, разграбляете его истощенное и разстроенное состояніе, ищете солдатъ и содйствуете тому, чтобы они проливали кровь и продавали за золото свою душу?’ ‘Я говорю это,— заключаетъ поэтъ,— не изъ презрнія и не изъ ненависти въ кому-нибудь, а только ради истины’. Убждая сеньоровъ позаботиться объ устраненіи этихъ бдствій, Петрарка настоятельно совтуетъ имъ подумать и о родин. ‘Разв не этой земли коснулся я впервые? Разв не здсь то гнздо, гд я съ такою любовью былъ воспитанъ? Разв не это моя родина, на которой покоятся вс мои упованія, любящая и благодтельная матъ, охраняющая прахъ моихъ родителей? Боже мой! Вотъ т мысли, которыя должны руководитъ вами! Взгляните съ сожалніемъ на слезы страдающаго народа, который на васъ посл Бога возлагаетъ свои надежды. Обнаружьте только какой-нибудь признакъ любви къ нему, и добродтель возьмется за оружіе противъ неистовства и быстро одержитъ побду. Въ душ итальянцевъ не умерла еще античная доблесть’. Напомнивъ ради этой цли сеньорамъ о загробной жизни, Петрарка заключаетъ канцону восклицаніемъ: ‘I’va gridando расе, расе, расе! Я призываю, миръ, миръ и миръ!’ Итакъ, внутренніе раздоры властителей, кровопролитныя войны и шайки наемныхъ чужеземцевъ — вотъ главныя бдствія, отъ которыхъ страдаетъ столь любимая поэтомъ родина. Этотъ патріотизмъ и подобныя же жалобы мы найдемъ и въ его латинскихъ сочиненіяхъ. Въ обширной переписк Петрарки цлая масса писемъ посвящена изображенію современной дйствительности. Чтобы составить себ представленіе объ общемъ характер и тон этихъ писемъ, достаточно привести нсколько примровъ. Петрарка относится къ тогдашнему положенію Италіи съ крайнимъ пессимизмомъ. ‘Знай,— пишетъ онъ къ одному другу,— что едва ли было что-нибудь печальне и бдственне нашего времени. Одно меня утшаетъ, что если должно было родиться, если было ршительно необходимо, чтобы неумолимая Клото толкнула насъ за несчастный порогъ этой жизни и если не суждено было увидть свтъ раньше, то меньшее зло быть рожденнымъ теперь, чмъ посл’ (XX, 1). Въ другомъ мст онъ выражается еще рзче: ‘Что бы ни доводили до нашего свднія трудъ историковъ и вопль трагедій,— говоритъ онъ,— все это ниже того, что мы видимъ своими глазами. Преступленіе, которое у нихъ считалось достойнымъ сцены, у насъ сдлалось ходячимъ порокомъ’ (Ep. sine titulis III). Главнйшія бдствія, которыя угнетаютъ Италію, Петрарка характеризуетъ такъ: ‘власть погребена, свобода подавлена и никогда не кончаются войны’ (XXII, 14). Въ одномъ письм онъ подробне характеризуетъ положеніе длъ. Въ Пиз и Сіен народный бунтъ, революція въ Болонь, ‘плачъ въ Рим, Неаполь боится, что его прозвище Terra laboris будетъ вполн соотвтствовать положенію длъ’, въ Сициліи съ страшною ненавистью кипитъ борьба партій, Мантуя среди затрудненій проводитъ безсонныя ночи, въ Феррар господствуетъ ужасъ, ‘Верону, какъ несчастнаго Актеона, рвутъ собственныя собаки’, ‘Аквилейя и Тридентъ открыты для непрерывныхъ варварскихъ набговъ и, наконецъ, къ величайшему позору, шайки разбойниковъ бродятъ по Италіи, такъ что она изъ госпожи провинцій сдлалась провинціей рабовъ’ (XIX, 9). ‘Кто бы ни разсказалъ о теперешнемъ положеніи длъ потомкамъ, если только останутся потомки,— говоритъ онъ,— все равно, разсказъ покажется басней’ (XI, VII). Такое тягостное состояніе Италіи внушаетъ Петрарк глубокое огорченіе. ‘Повсюду причина въ скорби,— говоритъ онъ въ томъ же письм,— и каждое настоящее эло служитъ признакомъ будущаго, еще боле тяжкаго’. По поводу землетрясенія въ Рим онъ пишетъ: ‘Меня страшно тревожитъ общее положеніе политическихъ длъ и движенія не столько земли, сколько людей внушаютъ мн печальныя предсказанія не для Рима только, но и для всей Италіи’.
Такая горячая любовь къ родин, такое болзненное сознаніе ея бдствій должны были вызывать у патріота попытки къ улучшенію положенія отечества, къ устраненію терзающихъ его золъ. Петрарка чувствовалъ эту обязанность. ‘Благосостояніе всей моей родины и нашей общей, матери,— пишетъ онъ одному другу,— находится въ опасности, и тотъ не сынъ, кого не трогаютъ обиды, причиняемыя любящей матери’ (XI, 16). Но если патріотизмъ побуждалъ къ политической дятельности и давалъ для нея общую программу, то взглядъ на значеніе личности въ обществ указывалъ для нея средства и внушалъ вру въ возможность благопріятныхъ результатовъ.
Несмотря на обширныя ламентаціи о слабости человческой природы, которыми переполнены философскіе трактаты Петрарки, несмотря на эти слабые отзвуки умирающаго аскетизма, онъ высоко цнилъ разумъ человка. Въ трактат De remediis utriusque fortunae (о средствахъ противъ счастья и несчастья) онъ доказываетъ, между прочимъ, что тло — тюрьма, а заключающійся въ ней духъ — образъ и подобіе Божіе, перлъ созданія и царь природы. Могущественный разумъ человка долженъ и можетъ господствовать надъ самимъ собою и надъ другими. Прилагая эту точку зрнія къ политическимъ отношеніямъ, Петрарка приходилъ къ вр во всемогущество личности въ этой сфер и къ глубокому убжденію въ цлительность и вліяніе человческаго слова. Въ исторіи онъ не видлъ ничего, кром личности. Задумавъ изобразить судьбы античнаго Рима, древнюю исторію своей родины, какъ понимали и теперь понимаютъ эту эпоху итальянцы, Петрарка написалъ рядъ біографій знаменитыхъ людей отъ Ромула до Цезаря. Характерно, что, несмотря на страстную любовь къ литератур и философіи, онъ не внесъ въ эту книгу ни одного писателя. Тамъ фигурируютъ исключительно полководцы и государственные дятелю, кто стоитъ въ связи съ его общимъ взглядомъ на политическую жизнь. Въ этомъ отношеніи Петрарка стоитъ на античной точк зрнія. Отговаривая отъ монашества одного изъ своихъ друзей, онъ пишетъ ему: ‘Отъ Цицерона извстно небесное изреченіе моего Сципіона: что всмъ тмъ, которые сохранили или усилили родину или помогли ей, обезпечено опредленное мсто на неб, гд они, блаженные, будутъ наслаждаться вчною жизнью, а также и слдующее: для верховнаго Бога, говоритъ Цицеронъ, который управляетъ всмъ міромъ, нтъ ничего боле пріятнаго изъ того, что совершается на земл, какъ совты и собранія людей съ общественнымъ правомъ, которыя называются государствами’ (III, 12). Приведя эту цитату въ другомъ мст, Петрарка замчаетъ: ‘хотя это говоритъ и язычникъ, но его мнніе не противно христіанской истин и религіи’. Но непосредственное участіе въ государственныхъ совтахъ и собраніяхъ не соотвтствовало его вкусамъ, поэтому онъ нашелъ другой путь служить своей родин. Если люди,— думаетъ Петрарка,— создаютъ общественные порядки, то они же ихъ и разстраиваютъ. Изображая въ одномъ письм современныя бдствія, онъ говоритъ: ‘Все это не могло случиться безъ согласія рода человческаго, поэтому я съ гнвомъ и негодованіемъ оплакиваю не столько свою, сколько общественную скорбь’ (XIX, 9). Людскія забужденія и страсти — источникъ политическихъ бдъ, на нихъ и ршилъ Петрарка дйствовать своимъ авторитетнымъ словомъ и сдлался первымъ публицистомъ, какого знаетъ новая исторія. Онъ глубоко вровалъ въ могущественное вліяніе человческаго слова. ‘Часто простое слово бывало благотворно для благоденствія государствъ,— говорить онъ,— и не авторъ этого слова, а само оно въ состояніи привести въ движеніе умы, могущественно развивая свою скрытую силу’ (Senil. VII, I). Поэтому вс его сочиненія имютъ боле или мене публицистическій характеръ: онъ морализируетъ въ историческихъ произведеніяхъ, проповдуетъ въ философскихъ трактатахъ, пишетъ политическіе памфлеты и является настоящимъ журналистомъ въ своей переписк. Письма Петрарки рдко имютъ только личный или дловой характеръ,— въ большинств случаевъ, это или нравственныя поученія, или историческія справки, или политическіе проекты, или докладныя записки, или газетныя передовыя статьи. Въ послднемъ случа адресатъ ставился иногда на удачу, или письмо адресовалось къ неизвстному, или цлый сборникъ получалъ названіе ‘писемъ безъ адреса’. Съ писемъ всегда снимались копіи, и они распространялись въ обществ иногда раньше, чмъ доходили по адресу. Кром того, самъ авторъ ихъ тщательно собиралъ и время отъ времени выпускалъ ихъ въ вид сборника. Словомъ, это былъ настоящій суррогатъ политической прессы.

М. Корелинъ.

(Окончаніе слдуетъ).

‘Русская Мысль’, кн.VII, 1888

Петрарка, какъ политикъ *).

*) Русская Мысль, кн. V.

III.

Посмотримъ теперь, каковы были политическіе идеалы Петрарки, и познакомимся поближе съ его публицистическими пріемами.
Современные изслдователи рзко расходятся въ оцнк его политическихъ стремленій. Одни, какъ Кардуччи {Rome sopra argomenti etorici, p. 118 и слд.} и Цумбини {Zumbini. Studj sol Petrarca. Napoli. 1878, p. 176 и слд.}, считаютъ его продолжателемъ Данте, Фогтъ {Voigt. Die Wiederbelebung des classischen Altethums. B. I., p. 98 passim.} видитъ въ немъ суетнаго фразера, который, ради честолюбія, изрекалъ, какъ оракулъ, противорчивые совты, заимствованные изъ разныхъ римскихъ писателей, Мезьеръ {Mezires. Ptrarque. Paris. 1868, p. 220 и слд.} и Гейтеръ {Geiger. Petrarka. Leipzig. 1874, p. 127 и слд.} признаютъ благородство его стремленій, но считаютъ его и въ политик поэтомъ, мннія котораго зависли отъ минутнаго настроенія. Кортингъ {Krting. Petrarca’s Leben und Werke. Leipzig. 1878, p. 313 и слд.}, наконецъ, видитъ въ немъ политическаго идеалиста, путавшагося въ своихъ собственныхъ противорчіяхъ. Причина этого разногласія обусловливается разнообразіемъ политическихъ стремленій Петрарки въ разное время жизни и характеромъ его дятельности. Какъ публицистъ, писавшій въ интерес минуты, онъ впадалъ иногда въ противорчія, которыя находятъ, однако, объясненіе и примиреніе въ общей цли его стремленій.
Политическій идеалъ Петрарки составляли три главныхъ послдовательныхъ по времени стремленія: всемірное господство Рима, объединеніе Италіи и установленіе въ ней мира и порядка.
Несмотря на печальное положеніе священнаго города, несмотря на то, что тамъ ‘господствовалъ плачъ’, Петрарка вмст съ соотечественниками твердо врилъ, что Риму принадлежитъ право господства надъ міромъ, и былъ глубоко убжденъ въ возможности его осуществленія: ‘Пусть сердятся и ворчатъ думающіе иначе, — говорилъ онъ въ одномъ письм, — Римъ, все-таки, глава міра, грязный и запустлый, онъ, безъ сомннія, глава всхъ странъ. Я одинъ могу сказать это, и весь міръ согласится, а если добровольно этого не признаетъ, то его можно убдить свидтелями и документами’ (XI, 7). Весь вопросъ заключается въ томъ, какъ осуществить это теоретическое главенство, какъ возвратить Риму то положеніе, которое онъ нкогда занималъ. Прошлое завщало четыре ршенія: Римъ господствовалъ во времена старой республики и при античныхъ императорахъ, по временамъ эта мечта осуществлялась при папахъ и попытки въ этомъ направленіи длали и нкоторые средневковые императоры. Петрарка останавливался на каждомъ изъ этихъ ршеній. Въ античномъ мір у него нтъ симпатій къ опредленной политической форм: онъ не ршаетъ, что лучше — республика или монархія, ‘хотя я хорошо знаю,— говоритъ онъ въ одномъ письм,— насколько боле возросло Римское государство подъ управленіемъ многихъ, чмъ подъ властью одного, тмъ ле мене, мн извстно также, что многіе великіе люди считали счастливйшимъ государство, когда оно находится подъ властью одного справедливаго монарха’ (III, 7).
Но то былъ античный міръ. Несмотря на всю любовь къ древности, Петрарка никогда не увлекался до того, чтобы не чувствовать печальной разницы между прошлымъ и настоящимъ. Сравнительно съ древностью, современность то ему кажется достойною смха, то вызываетъ въ немъ жгучую тоску. ‘Врь мн, — пишетъ Петрарка одному изъ друзей,— если бы жилъ съ нами старый Крассъ, онъ часто смялся бы, и Демокритъ, сравнивши эпохи, не отказался бы отъ своего неумстнаго тогда смха’ (XI, 9). Въ другомъ письм Петрарка, сравнивая современное позорное войско съ побдоносною римскою арміей, приходить къ печальному общему выводу, что народы возвышаются и приходятъ въ упадокъ въ зависимости отъ нравовъ. ‘Поэтому нтъ ничего удивительнаго,— говоритъ Петрарка, — что у насъ губительныя войны, уничтоженъ миръ, добродтель въ изгнаніи и государство находится въ жалкомъ рабств’ (XXII, 14). При такой точк зрнія было совершенно естественно, что Петрарка не переносилъ на современный народъ того уваженія, которое онъ питалъ къ древнимъ римлянамъ. Но ему казалось, особенно въ начал политической дятельности, что можно перевоспитать и современную массу. ‘Британцы,— говорить онъ въ только что приведенномъ письм,— которыхъ называютъ англами, считались трусливйшими изъ варваровъ, а теперь этотъ воинственнйшій народъ совершенно разбилъ галловъ, долго пользовавшихся военною славой’. Перемны возможны, и самымъ лучшимъ воспитательнымъ средствомъ Петрарка считалъ оживленіе античныхъ воспоминаній. ‘Теперь кто боле невжественъ въ римскихъ длахъ, чмъ сами римляне,— пишетъ онъ, — и кто можетъ сомнваться, что если Римъ начнетъ познавать самого себя, то древняя доблесть воскреснетъ?’ (VI, 2). Трудно было найти боле пріятное для Петрарки дло, какъ оживлять такимъ путемъ античную доблесть. Онъ былъ неутомимъ въ пропаганд страстно имъ любимой древности. Какъ ученый, онъ вызывалъ образы древнихъ въ своихъ историческихъ произведеніяхъ, какъ поэтъ, онъ прославлялъ Римъ въ своей Акакъ моралистъ, онъ рекомендовалъ изученіе античныхъ писателей и указывалъ предлы, до которыхъ можно увлекаться ими безъ вреда для религіи, и съ неутомимымъ усердіемъ распространялъ эти идеи, какъ публицистъ. На каждой страниц его писемъ встрчается или античное воспоминаніе, или эпизодъ изъ римской исторіи, или цитата изъ древняго автора. Кром того, есть цлый рядъ писемъ исключительно такого содержанія. Для ихъ характеристики достаточно привести нсколько примровъ. Одно письмо излагаетъ разговоръ, который велъ Петрарка съ кард. Колонной во время ихъ общей прогулки по Риму. Рчь идетъ объ изученіи древней литературы и перечисляются античныя воспоминанія, связанныя съ Римомъ, письмо, очевидно, предназначалось исключительно для публики, потому что оно адресовано тому же Болонн. Особенно любитъ Петрарка пользоваться древностью для опредленной политической цли. Весьма характерны въ этомъ отношеніи два письма, посвященныя самому больному мсту тогдашней Италіи — ея военному строю. Первое изъ нихъ представляетъ собою цлую брошюру о римскихъ военныхъ порядкахъ сравнительно съ современными: безпорядками и заключается замчаніемъ, что военный строй представляетъ собою только отраженіе нравовъ вообще, которые тоже можно исправить по древнимъ образцамъ. Второе письмо — настоящая передовая статья, весьма риторичная по форм, но не лишенная патріотическаго одушевленія. Письмо адресовано къ неизвстному, и Петрарка начинаетъ его такъ: ‘говорю противъ воли, потому что любовь къ родин вынуждаетъ меня я вызываетъ въ удрученномъ сердц пылающіе стимулы, которые не позволяютъ мн молчать, и говорю вамъ… кому? Увы, не знаю’. Дале, онъ изображаетъ бдствія, которыя причиняетъ стран наемное войско подъ формою обращенія къ древнимъ знаменитостямъ: ‘О, великій мститель за свободу и цломудріе, Брутъ! Ты ниспровергъ гордыхъ виновниковъ постыднаго рабства и преслдовалъ мстительнымъ мечомъ до самаго ада учителей безстыдства. О, если бы ты былъ живъ, я теб разсказалъ бы это!’ Съ подобными же восклицаніями обращается онъ къ Камиллу, Сципіону, Павлу Эмилію, Марію, Помпею, Цезарю, Августу,Флавіямъ, Траяну и даже еодосію и заключаетъ письмо горячею молитвой объ избавленіи къ самому Христу (XXIII, 1).
Глубокая вра Петрарки въ цлебность античныхъ воспоминаній совершенно неожиданно получила фактическое подтвержденіе, въ его глазахъ безусловно убдительное. Это случилось въ 1347 году, когда блестящимъ метеоромъ промелькнула на политическомъ горизонт странная фигура запоздавшаго трибуна Кола ди Ріенцо. Сынъ кабатчика и прачки, Кола провелъ дтство и первую молодость въ деревн, ‘какъ мужикъ между мужиками’, по его собственному выраженію. Только 20 лтъ вернулся онъ въ Римъ, самоучкою нахватавшись кое-какихъ свдній, онъ посщалъ университетъ и особенно пристрастился къ римскимъ писателямъ, которые познакомили его съ блестящимъ прошлымъ родины. Кола горячо полюбилъ эту старину: его обычнымъ занятіемъ было бродить по городу и собирать старыя надписи, но сдлаться археологомъ онъ не могъ. Во-первыхъ, онъ былъ большой мечтатель и желалъ прославиться, во-вторыхъ, онъ былъ горячій патріотъ и живо чувствовалъ тяжесть современнаго положенія, когда въ Рим и его области хозяйничало дворянство, половина котораго разбойничала ради наживы, другая для удовлетворенія не лучшихъ страстей. Бола на самомъ себ испыталъ результаты этого режима: одинъ дворянинъ совершенно безнаказанно убилъ его родственника. Поэтому его изученіе получило особый оттнокъ, онъ все спрашивалъ: ‘гд теперь эти древніе римляне? Куда двалась ихъ высокая справедливость? Если бы я могъ перенестись въ то время, когда жили эти люди!’ Но объ этомъ можно было только мечтать, поэтому Кола ршилъ перенести въ современность давно пережитую эпоху, что казалось ему возможне. Къ исполненію столь заманчиваго плана онъ приступалъ постепенно. Энтузіазмъ къ старин и живое сочувствіе въ современнымъ невзгодамъ сдлали его краснорчивымъ ораторомъ. На него обратили вниманіе и дали ему мсто городскаго нотаріуса. Служебное положеніе представляло возможность лучше знать возмутительныя продлки знати, и краснорчіе Кола становилось все популярне. Городъ послалъ его въ Авиньонъ звать домой Климента VI, и самъ папа обратилъ благосклонное вниманіе на восторженнаго нотаріуса. Популярность Кола росла, и вернувшись въ Римъ и занявши прежнюю должность, онъ съ кружкомъ друзей сталъ подготовлять революцію. Средства для возбужденія толпы употреблялись имъ чрезвычайно странныя: онъ выставлялъ гд-нибудь на видномъ мст картину, гд аллегорически изображалось тяжелое положеніе города, или прибивалъ къ дверямъ церкви лаконическую надпись: ‘въ скоромъ времени Римъ вернется къ своему древнему хорошему состоянію’. Господствующая аристократія не могла не знать объ этихъ продлкахъ, но не обращала на нихъ вниманія. Молодой энтузіастъ съ вчно мечтательною улыбкой на устахъ казался ей совсмъ не опаснымъ дурачкомъ. Между тмъ, Кола подготовлялъ боле внушительную демонстрацію. Онъ нашелъ отрывокъ изъ lex regia, которымъ сенатъ передавалъ imperium Веспасіану, приказалъ вдлать надпись въ стну Латеранскаго собора и нарисовать тутъ же самую сцену, о которой говорится въ текст. Затмъ онъ объявилъ публичное объясненіе надписи, и въ соборъ явилась масса народа и огромное количество знати. Кола, въ блой поду-римской тог и съ блою нмецкою шляпой, на которой были изображены мечи и короны, произнесъ зажигательную рчь о прежнемъ величіи Рима и его теперешнемъ упадк. Бароны забавлялись и одинъ изъ нихъ пригласилъ оратора на обдъ, чтобы позабавить своихъ гостей его краснорчіемъ. Кола исполнилъ это желаніе и гости разражались веселымъ хохотомъ, когда онъ, указывая то на одного, то на другаго изъ присутствовавшихъ, говорилъ: ‘если бы я былъ императоромъ, то вотъ этого приказалъ бы повсить, а того обезглавить’. Между тмъ, заговоръ созрлъ и революція, въ начал безкровная, произошла спокойно и неожиданно: въ полночь 19 мая 1347 года Кола, выслушавши мессу, ринулся на Капитолій съ четырьмя знаменами, напоминавшими крестный ходъ, и приказалъ прочесть торжествующему народу декреты, вводившіе наиболе необходимыя реформы. Созванный вслдъ за тмъ парламентъ утвердилъ эти законы, и Кола принялъ слдующій титулъ: ‘Николай, волею всемилостиваго Господа Іисуса Христа, строгій и милостивый, трибунъ свободы, мира и справедливости и освободитель священной Римской республики’. Новый трибунъ смирилъ бароновъ и на первое время установилъ хорошее правительство, но онъ не удовольствовался достигнутымъ успхомъ и задумалъ объединить Италію. Тотчасъ посл переворота была выпущена новая монета съ надписью: ‘Римъ — глава міра’, повсюду были разосланы послы, приглашавшіе вс государства прислать къ 1 августа въ Римъ депутатовъ въ національный парламентъ. Успхъ и этой мры превзошелъ вс ожиданія: самъ папа прислалъ трибуну подарокъ, почти вс государства — лестныя письма, а нкоторыя — и депутатовъ. Между тмъ, фантазія трибуна все боле разыгрывалась. Еще до прибытія депутатовъ онъ объявилъ отмненными вс права и привилегіи, когда-либо данныя римскимъ народомъ, и передъ открытіемъ парламента возвелъ себя въ рыцарское званіе. Это была очень странная церемонія. Въ сопровожденіи высшаго духовенства Кола отправился въ баптистеріумъ Латеранскаго собора, тамъ погрузился въ ту самую купель, въ которой, по легенд, крестился Константинъ Великій, и затмъ, облекшись въ блыя одежды, провелъ ночь на устроенномъ тамъ же пурпуровомъ лож. Посл этого онъ прибавилъ къ своему титулу новые эпитеты: ‘рыцарь Николай, кандидатъ Св. Духи, другъ вселенной, tribunus augustus’, и вызвалъ къ своему трибуналу Людовика Баварскаго, Карла IV и всхъ курфюрстовъ. Затмъ депутаты надли золотыя кольца въ знакъ обрученія съ Римомъ, и Италія была объявлена объединенной, повсюду были разосланы послы объявить, что трибунъ ршилъ дать вселенной новое устройство. При такихъ возвышенныхъ стремленіяхъ Кола короновался шестью коронами и ему вручены были скипетръ и держава. Сумасбродныя требованія честолюбиваго энтузіаста оставались, конечно, фантазіею, хотя венгерскій король и Іоанна Неаполитанская и предоставили свой споръ на его ршеніе. Тмъ не мене, его положеніе въ Рим было твердо и возстаніе дворянства было подавлено, причемъ были избиты почти вс представители дома Колонна, одной изъ знаменитйшихъ фамилій въ Рим.
Трудно представить себ тотъ восторгъ, съ которымъ отнесся Петрарка въ смлому трибуну. Кандидатъ Св. Духа въ римской тог былъ настоящимъ олицетвореніемъ надеждъ Петрарки, мечтавшаго о возстановленіи на христіанской почв античнаго міра. Стремленія трибуна и поэта были одинаковы, предполагаютъ даже, что почести, оказанныя на Капитолія Петрарк, создали Кола ли Ріепцо, и что заступничество поэта спасло трибуна въ начал его карьеры, когда онъ въ качеств римскаго посла вызвалъ обвиненіями знати негодованіе итальянскихъ прелатовъ Климента VI. Фракассетти, авторитетный издатель переписки Петрарки, доказываетъ съ большою вроятностью, что Кола заране открылъ свои намренія поэту. По крайней мр, на это указываетъ одно изъ его писемъ, адресованное просто другу и не внесенное авторомъ въ предназначенный для большой публики сборникъ. Дйствительно, письмо носитъ интимный характеръ. Петрарка сообщаетъ другу свое впечатлніе отъ одной ихъ политической бесды: ‘Воспоминаніе о священнйшемъ и серьезнйшемъ разговор, который ты имлъ со мною третьяго дня передъ дверьми древняго святаго храма, бросаетъ меня въ жаръ, и мн кажется, что я слушалъ Бога, а не человка. Ты такъ божественно оплакивалъ настоящее положеніе, правильне говоря — упадокъ и разрушеніе республики, своимъ краснорчіемъ такъ глубоко вкладывалъ пальцы въ наши раны, что всякій разъ, какъ твои слова приходятъ мн на память, скорбь возвращается въ душу и слезы подступаютъ къ глазамъ’. При воспоминаніи Петрарка плачетъ, но это слезы ‘мужскія’, которыя внушаютъ смлость и вызываютъ на содйствіе. Онъ переживаетъ тяжелыя муки колебанія и сомннія: ‘Я говорю себ,— пишетъ онъ,— о, если бы когда-нибудь… если бы въ мое время это случилось! Если бы мн быть участникомъ столь блестящаго дла и столь великой славы!’ Восторженное письмо (Ар. 2) заканчивается горячею молитвой къ Богу о помощи. Кром Кола, трудно найти другое лицо среди друзей Петрарки, которое могло бы возбудить въ немъ подобныя надежды.
Съ этихъ поръ между политическимъ писателемъ и революціонеромъ началась интимная переписка (она до насъ не дошла, но на нее намекаютъ позднйшія письма Петрарки. Var. 38), которая еще боле укрпила установившуюся связь, и когда произошла революція, Петрарка торжественнымъ посланіемъ выразилъ свое сочувствіе совершившемуся факту. Это было восторженное поздравленіе, адресованное Кола и римскому народу и торжественно прочитанное трибуномъ въ парламент. Обширное письмо начинается восхваленіемъ вновь пріобртенной свободы и горячимъ убжденіемъ защищать и охранять ее до послдней капли крови. Главная опасность свобод грозитъ со стороны знати, на которую Петрарка обрушивается съ необычайною страстностью. Это жалкіе пришельцы, насиліемъ поработившіе гражданъ. Ихъ господство не иметъ никакого основанія: по происхожденію — они варвары, по доблестямъ — нтъ бдне ихъ никого въ мір, они богаты, но богатство награблено этими разбойниками. Затмъ онъ прославляетъ трибуна, называя его третьимъ Брутомъ, превосходящимъ заслугами двухъ первыхъ, и снова убждаетъ народъ поддержать его дло противъ кровожаднаго дворянства. Съ. такимъ же совтомъ обращается онъ самому трибуну, который превзошелъ своими подвигами древнихъ героевъ. ‘Благоденствуй, Камиллъ, нашъ Брутъ, нашъ Ромулъ!— восклицаетъ Петрарка.— Благоденствуй, виновникъ римской свободы, римскаго мира, римской тишины!’ Онъ предостерегаетъ его противъ знати, по отношенію къ которой ‘всякая жестокость гуманна и всякое состраданіе безчеловчно’, и рекомендуетъ благочестіе и литературныя занятія въ свободное время. Обращаясь затмъ къ народу, онъ убждаетъ его самоотверженно защищать трибуна и напоминаетъ ему о подвигахъ Деціевъ, Коклеса и другихъ героевъ, пожертвовавшихъ жизнью за родину. Свое обширно’ посланіе Петрарка заканчиваетъ сожалніемъ, что ему лично не пришлось принять участіе въ славномъ дл, и готовностью исполнить свой долгъ. ‘Я поспшно схватилъ перо, чтобы тотчасъ же былъ услышанъ издалека и мой голосъ, и чтобы, такимъ образомъ, была исполнена моя обязанность, какъ римскаго гражданина’. Заключая письмо благими пожеланіями трибуну, народу и городу, Петрарка общаетъ ‘вернуть музъ изъ изгнанія’, чтобы воспть совершившуюся революцію.
Въ отвтъ на это посланіе трибунъ отправилъ поэту приглашеніе вернуться въ освобожденную столицу міра, чтобы сдлаться ея лучшимъ украшеніемъ. Петрарка предпочелъ остаться пока въ своемъ уединеніи, но продолжалъ усердно поддерживать перомъ и словомъ и самого трибуна, и его дло. Въ одномъ письм онъ старается поддержать энергію Кола, въ другомъ, разсказывая, какъ усердно защищаетъ онъ его дло въ частныхъ спорахъ, Петрарка не скрываетъ своихъ сочувственныхъ опасеній. ‘Трудно выразить, какъ я обезпокоенъ и озабоченъ исходомъ твоихъ начинаній’,— пишетъ онъ и подъ видомъ сна предостерегаетъ трибуна отъ нкоторыхъ окружающихъ его лицъ (Маг. 38 и 40). Въ то же время, онъ защищаетъ въ письмахъ и самое предпріятіе Бола. Когда курьеръ трибуна дорогой въ Авиньонъ подвергся оскорбленіямъ, Петрарка съ горячимъ негодованіемъ напалъ на виновниковъ и съ искреннимъ патріотизмомъ ободрялъ Кола довести до конца начатое дло (Ар. 8). Въ другомъ письм онъ жестоко нападаетъ на нкоторыхъ ‘вельможъ’, которые выражали мнніе, что умиротвореніе Рима и Италіи не принесетъ пользы ‘вселенной’. ‘Объяви это моими словами римскому народу,— пишетъ онъ,— чтобы онъ зналъ, какого мннія эти вельможи о нашемъ благополучіи’ (Ар. 4), и снова до небесъ превозноситъ трибуна.
Но Петрарка былъ не только публицистомъ, а также и поэтомъ революціи. Кром знаменитаго сонета: Spirto, посвященіе котораго трибуну оспаривается, Петрарка выполнилъ общаніе, данное въ первомъ письм, написавши въ честь событія эклогу Pitas pastoralis (Сыновняя любовь пастуха). Сообразно съ своимъ взглядомъ на возвышенную поэзію, онъ изобразилъ Римъ подъ видомъ старой вдовы, матери двухъ сыновей, Марція и Апиція. Марцій — трибунъ, любитъ свою мать, желаетъ возвратить ей прежній блескъ и сохранить въ цлости ея стадо, т.-е. римскій народъ. Апицій, которому ‘пріятны похищенія, соединенныя съ разбоемъ’, аллегорія бароновъ, старается воспротивиться этому благому намренію. И здсь, какъ всюду, трибунъ осыпается похвалами, а чтобъ его божественный геній, ‘занятый важнйшими длами республики’, не потратилъ и момента на разгадки, Петрарка приложилъ къ эклог комментарій.
Но вскор восторгъ патріотически настроеннаго поэта-публициста смнился тяжелымъ разочарованіемъ. Энтузіастъ оказался плохимъ политикомъ, великіе замыслы на дл превратились въ обычное времяпрепровожденіе тирана и, кром того, невроятно-смлый мечтатель обнаружилъ такую же невроятную трусость. Еще не успли разразиться собиравшіяся тучи, какъ трибунъ Августъ изъявилъ готовности отмнить вс свои широковщательные декреты, а когда кучка иностранныхъ наемниковъ укрпилась въ непрочной баррикад, кандидатъ Св. Духа самымъ постыднымъ образомъ бжалъ изъ Рима. Отчаянію Петрарки не было предловъ. При первомъ извстіи о дурномъ управленіи трибуна онъ обнаруживаетъ глубокую скорбь. ‘Если Римъ растерзанъ, то каково будетъ положеній Италіи?— говоритъ онъ въ одномъ интимномъ письм.— Если Италія обезображена, то какова будетъ моя жизнь? При этой общественной и личной скорби ори могутъ предложить денежныя средства, другіе — физическую силу, иные могущество, иные совтъ. А что я могу предложить, кром слезъ?’ (VII, 5). Чтобы подйствовать на Кола, Петрарка обращается къ перу. Въ адресованномъ на его имя письм онъ горько упрекаетъ трибуна за дурное управленіе, за то въ особенности, что онъ любить не народъ, а только самую дурную его часть, ей только повинуется, о ней заботится, ей удивляется. Петрарка прибгаетъ даже къ угрозамъ: напоминая о хвалебныхъ произведеніяхъ, онъ грозитъ измнить тонъ и написать сатиру (VII, 7). Предостереженіе не спасло Кола: посл его семимсячнаго правленія, въ Рим водворились прежніе порядки.
Не одно современное событіе не имло столь сильнаго вліянія на Петрарку, какъ римская революція. Изъ-за нея онъ порвалъ связи съ Орсини и Колонна, послдній разрывъ былъ особенно тяжелъ для него. Колонны -осыпали его благодяніями: благодаря поддержк этой знаменитой фамиліи, Петрарка выдвинулся въ Авиньон и добился матеріальнаго обезпеченія, съ однимъ изъ ея членовъ, кардиналомъ Джіованни, онъ былъ товарищемъ по школ и близкимъ другомъ въ теченіе цлыхъ 20-ти лтъ. Переворотъ Кола, который былъ направленъ противъ аристократіи и во время котораго погибли почти вс Колонны, сдлалъ невозможнымъ дальнйшія дружественныя связи. Выражая сочувствіе революціонеру, Петрарка горячо нападалъ на знать и особенно на Колоннъ и Орсини, какъ самыхъ видныхъ ея представителей. Дружба была боле невозможна, поэтъ счелъ нужнымъ покинуть даже своей поэтическій уголокъ около Авиньона и переселиться въ Италію. Этотъ разрывъ произошелъ не безъ глубокой внутренней борьбы. Въ эклог, озаглавленной Разлука (Divortium), Петрарка въ обычной аллегорической форм изображаетъ внутреннее страданіе, происходящее отъ столкновенія личной привязанности съ патріотизмомъ. Въ одномъ изъ писемъ онъ еще разъ возвращается къ этой тем и говоритъ, что ‘во всемъ мір не было аристократической фамиліи, которая была бы ему дороже’, чмъ Колонны, ‘но еще дороже мн общественное дло,— продолжаетъ онъ,— дороже Римъ, дороже Италія, дороже спокойствіе и безопасность хорошихъ людей’ (XI, 16). Естественно, что бгство Кола, о которомъ Петрарка узналъ уже въ Парм на пути въ Римъ, повергло его въ крайнее отчаяніе. Въ написанномъ въ это время поэтическомъ письм онъ обнаруживаетъ крайній пессимизмъ: ‘Вмст со всмъ человческимъ родомъ я чувствую скорбь,— пишетъ онъ,— и быстро стремлюсь къ смерти, безстрашно и съ большою готовностью, чтобъ освободиться изъ этой тюрьмы’ (Ер. II).
Тмъ не мене, паденіе трибуна не только не примирило Петрарку съ Колоннами, но еще боле ожесточило его противъ знати.
Петрарка не могъ высоко цнить родовой аристократіи уже вслдствіе общаго характера своего міросозерцанія. Какъ индивидуалистъ и моралистъ, онъ не придавалъ особой цны случайности рожденія. Въ трактат remediis онъ проводитъ ту мысль, что ‘только добродтель облагораживаетъ’. ‘Разв не на самомъ грязномъ навоз выростають веселыя нивы?’ — спрашиваетъ онъ и доказываетъ, что въ низкомъ званіи тмъ блистательне сіяніе добродтели. Рзкій тонъ противъ аристократіи, который онъ усвоилъ себ въ публицистической защит римской революціи, Петрарка сохранилъ и посл паденія трибуна.
Когда Кола, въ качеств плнника, приведенъ былъ въ Авиньонъ, Петрарка обвиняетъ его, что онъ не съумлъ сдлать дворянство ‘изъ враговъ гражданами или изъ опасныхъ враговъ презрнными’ и что не обращалъ достаточнаго вниманія на его совты (XIII, 16). Еще ршительне выражаетъ онъ ту же мысль въ двухъ письмахъ къ четыремъ кардиналамъ, которымъ папа поручилъ водворить порядокъ въ Рим посл паденія трибуна. Молчать въ такомъ вопрос Петрарка считаетъ ‘не только постыднымъ для себя, но безчеловчнымъ и неблагодарнымъ’, не будучи въ состояніи ‘дломъ защищать свободу, онъ торопится придти къ ней на помощь словомъ’ и требуетъ, чтобы, по новой конституціи, аристократія была совершенно включена изъ управленія и чтобы сенатъ состоялъ исключительно изъ представителей городскаго населенія. Аргументація остается та же самая, что и прежде: аристократія, это — ‘Тарквиніи Гордые на Капитоліи’, ‘чужеземцы’, которые подчинили своему игу исконныхъ гражданъ. Попрежнему Петрарка отрицаетъ ихъ знатность и богатство, какъ основаніе для власти, попрежнему сводитъ вс ихъ стремленія къ алчному грабежу. Политическая вражда къ аристократіи до такой степени охватила все существо Петрарки, что совершенно вытснила изъ его сердца старыя привязанности. Когда во время переворота были истреблены почти вс члены фамиліи Колонна, онъ ради приличія написалъ своему старому другу, кардиналу Джіованни, до неприличія безсердечное утшительное посланіе. Петрарка обстоятельно перечисляетъ благодянія, которыми онъ былъ обязанъ пострадавшей фамиліи, разсказываетъ, какъ онъ узналъ печальную новость, какъ много перепортилъ бумаги, сочиняя письмо, но узнавши, что кардиналъ мужественно перенесъ ударъ, онъ почувствовалъ облегченіе. Восхваляя такое отношеніе друга къ несчастію, Петрарка доказываетъ, что о жизни и судьб вообще не слдуетъ безпокоиться, потому что первая полна бдствіями, а вторая превратностями, и старается успокоить кардинала примрами врод того, что у Юлій Цезаря не было ни братьевъ, ни сыновей. Но особенно характерно главное утшеніе. ‘Убдись, прошу тебя,— пишетъ Петрарка,— что фортуны тмъ мене слдуетъ бояться, чмъ боле она свирпствуетъ. Она уже сдлала, что могла: лишила тебя братьевъ, племянниковъ и вообще родственниковъ, кром отца, у тебя никого не осталось, но онъ находится въ томъ возраст, когда не можетъ случиться ничего несвоевременнаго: онъ давно уже оставилъ позади себя предлы человческой жизни’. Еще безсердечне другое утшеніе, которое посл смерти кардинала Петрарка отправилъ отцу его, старому Стефано Колонна, пережившему всхъ своихъ сыновей. Для характеристики этого длиннаго посланія достаточно привести его первыя строки: ‘О, жалкій старикъ,— пишетъ Петрарка.— О, крайне живучая голова! Какимъ грхомъ оскорбилъ ты небо? За что наказанъ ты столь продолжительною жизнью?’ и т. д. подробно и краснорчиво описываются т блага, которыя онъ нкогда имлъ и которыхъ потомъ лишился. У поэта, который умлъ чувствовать и нжную любовь, и искреннюю дружбу и умлъ краснорчиво выражать эти чувства, при страшномъ несчастій прежнихъ друзей не нашлось ничего, кром бездушной риторики. До такой степени овладла имъ ненависть къ знати, которую онъ считалъ величайшимъ бдствіемъ для своей родины.
Другимъ результатомъ римской революціи было глубокое презрніе Петрарки къ республиканскому режиму, основанному на демократическомъ начал. Отвергая родовую аристократію, Петрарка и позднйшіе гуманисты были демократами только въ соціальномъ отношеніи. Отчаянные враги сословныхъ привилегій, они преклонялись передъ аристократіей ума и таланта, глубоко презирали современную толпу и были далеки отъ идеи народовластія. По ихъ политическому символу вры, власть должна принадлежать лучшему, все равно, какими бы средствами она ни была достигнута. Но Петрарка въ такой точк зрнія пришелъ не сразу. Посл перваго паденія трибуна онъ сохранилъ еще вру въ римскій народъ, какъ это видно изъ его проекта приведеннаго нами устройства священнаго города. Когда надъ бывшимъ трибуномъ былъ назначенъ судъ въ Авиньон, Петрарка въ длинной, и страстной стать подъ формою письма къ римскому народу апеллируетъ къ своему адресату и требуетъ это вмшательства. Онъ не скрываетъ печальной слабости средствъ у современныхъ римскихъ гражданъ, но сврьте мн,— пишетъ онъ,— если въ васъ осталась хотя капля прежней крови, вы обладаете не малымъ величіемъ и весьма значительнымъ авторитетомъ’. Желаніе Петрарки исполнилось: римляне прислали депутацію, Кола былъ освобожденъ, хотя и не въ силу этого вмшательства. Боле того, прежній трибунъ былъ назначенъ сенаторомъ и, опираясь на папскій авторитетъ, сдлался столь невыносимымъ тираномъ, что былъ убитъ тмъ самымъ народомъ, который нкогда ходатайствовалъ о его освобожденіи. Петрарка хранилъ глубокое молчаніе о всхъ этихъ событіяхъ, но въ позднйшемъ трактат со мудрости’ писалъ: ‘Толпа съ полнымъ правомъ иметъ обыкновеніе называть безумными мудрецовъ и мудрыми безумцевъ, потому что ложь считаетъ истиной, а истину ложью. Нтъ ничего боле далекаго отъ истины, чмъ народное мнніе’. А въ трактат De remediis выражался еще рзче: ея сказалъ и повторяю: все, что думаетъ толпа, вздорно, что говоритъ — ложно, что одобряетъ — дурно, что предписываетъ — постыдно, что длаетъ — глупо’.
Возненавидвши знать и разочаровавшись въ римскомъ народ, Петрарка вынесъ изъ неудавшейся революціи вру въ возможность реставрировать прежнее величіе Рима и глубокое убжденіе, что эту задачу можетъ выполнить отдльная личность. Причину неудачи попытки Кола онъ видлъ въ его индивидуальныхъ недостаткахъ. Онъ обвиняетъ его въ разрушеніи собственнаго дла, а не въ замысл несбыточнаго предпріятія: сонъ виновенъ,— не разъ говорить Петрарка,— въ пренебреженіи, а не въ защит свободы, въ томъ, что онъ покинулъ Капитолій, а не въ томъ, что занялъ его’. Самую же попытку трибуна Петрарка ставилъ такъ высоко, что сохранилъ къ нему симпатіи, несмотря на вс его неудачи. Въ трактат De remediis онъ называетъ его человкомъ, обладавшимъ ‘геніальными и великими, хотя и не постоянными начинаніями’, и сожалетъ о его погибели. Для успха этого дла нуженъ былъ только другой человкъ съ большими силами, чмъ Кола, и Петрарка думалъ найти его въ Карл IV.
Отношеніе Петрарки къ попытк неудавшагося трибуна показываетъ, что онъ не былъ такимъ гибеллиномъ, какимъ хотятъ его представить нкоторые итальянскіе изслдователи. Петрарка признаетъ всякую власть, которая можетъ возвысить Римъ, на какой бы основ она ни покоилась. Правда, античная имперія представляется ему осуществленіемъ золотаго вка, эпохой всеобщаго благоденствія: недаромъ же тогда родился Христосъ, царь ‘мира и справедливости’. Но т времена прошли: въ вчность Рима и его могущество Петрарка не вритъ и называетъ утверждавшаго это Виргилія сложнымъ оракуломъ ложнаго бога’. ‘Все родившееся распадается, все могучее старетъ’,— говоритъ онъ, и Римъ не составляетъ въ этомъ отношеніи исключенія. Одни народы возвышаются, другіе падаютъ, ‘непостоянная фортуна,— пишетъ Петрарка римскому народу,— въ непрерывномъ движеніи вращаетъ свое колесо и будетъ перебрасывать непрочное могущество изъ племени въ племя’, онъ признаетъ дале, что по отношенію къ Риму фортуна ‘воспользовалась уже своимъ правомъ’: ‘Я признаю,— говоритъ онъ римлянамъ,— что истощены ваши средства, хорошо знаю, что уменьшилось ваше могущество’, и совтуетъ имъ требовать павшаго трибуна на свой судъ, не на основаніи всемірнаго господства, но по общему праву: Кола если виновенъ, то только противъ Рима,— римляне и должны его судить.
Кого бы ни называлъ Петрарка въ канцон Italia тіа ‘пустымъ словомъ безъ содержанія’ (un nome vano senza soggetto), нмцевъ вообще или имперію, несомннно, что средневковыхъ императоровъ онъ совершенно игнорируетъ. Утверждая, что прежній блескъ Рима можетъ быть возстановленъ, онъ опирается не на политическую доктрину, а на психологическое воззрніе, что въ устроеніи общественныхъ порядковъ силы человка безграничны, и на недавній реальный фактъ блестящаго успха трибуна, въ которомъ онъ думалъ найти подтвержденіе своего взгляда. ‘Припомните,— писалъ онъ римлянамъ,— въ какомъ состояніи были ваши дла и сколь великую и неожиданную надежду не только въ Рим, но и во всей Италіи возбудили мудрость и дятельность одного человка. Итальянское имя и римская слава получили новый блескъ, среди враговъ господствовалъ страхъ и смущеніе, среди друзей радость. Народы находились въ напряженномъ ожиданіи, и въ общественномъ настроеніи повсюду произошла рзкая перемна’ ‘Если бы трибунъ продолжалъ такъ, какъ началъ,— заключаетъ Петрарка,— то можно было бы думать, что совершается дло скоре божественное, чмъ человческое. И на самомъ дл все, что хорошо длаетъ человкъ, есть дло божественное’ (Ар. 1). Такого ‘хорошо дйствующаго человка’ онъ и думалъ найти въ нмецкомъ император.
Карлъ IV привлекъ вниманіе Петрарки не столько своимъ положеніемъ, сколько личными свойствами. Онъ былъ воспитанъ въ Италіи, чувствовалъ нкоторый интересъ къ наук, что имло большое значеніе въ глазахъ ученаго патріота. Кром того, императоръ, въ бытность свою въ Авиньон, лестно замтившій Лауру, пользовался и личными симпатіями ея пвца. Вслдствіе всего этого Петрарка увровалъ, что Карлъ IV можетъ быть преемникомъ Кола ди Ріенцо, и сталъ усиленно приглашать его въ Римъ обширными посланіями. Весьма характерно для наступающаго періода, что императоръ немедленно отвтилъ на открытое письмо представителя общественнаго мннія, но отвтъ запоздалъ на цлыхъ 3 года: Петрарки написалъ еще одно письмо и только въ третьемъ подвергъ критик возраженія Карла IV. Эта въ высшей степени интересная литературная полемика публициста съ императоромъ живо характеризуетъ Петрарку, какъ политическаго писателя. Трезвый и практическій Карлъ рисуетъ въ своемъ отвт бдственное положеніе Италіи и видитъ въ немъ главное препятствіе для возстановленія старой имперіи. Петрарка ядовито замчаетъ на это, что онъ ‘вынужденъ боле удивляться и боле хвалить въ Карл талантъ писателя, чмъ мужество императора’, и обстоятельно развиваетъ свою индивидуалистическую точку зрнія. Римъ переживалъ при нашествіи галловъ, при Ганнибал не мене трудныя времена, но ‘надъ чмъ смялись предки, то мы оплакиваемъ’. Глубокихъ существенныхъ перемнъ Петрарка не допускаетъ. ‘Врь мн, Цезарь,— пишетъ онъ,— міръ тотъ же самый, что и былъ: то же солнце, т же стихіи, уменьшилась только доблесть’. Если бы живы были прежніе римляне, если бы живъ былъ Цезарь, они безъ труда возстановили бы имперію: ‘теперь путь ровный и легкій, но недостаетъ путника: теперь роскошь и бездятельность получили широкое господство, трусость овладла вселенной, и тотчасъ уступитъ вооруженному Цезарю, даже боле того — приметъ его сторону’. Для доказательства этого положенія Петрарка ссылается на Кола ли Ріенцо. ‘Недавно,— говоритъ онъ,— борцомъ за римскую свободу явился нкто изъ низкаго плебса, не римскій царь, не консулъ, не патрицій и едва ли хорошо извстный римскій гражданинъ, безъ титуловъ, безъ знаменитыхъ предковъ, неизвстный до того времени даже и своими доблестями. И уже пошла за нимъ постепенно вся Италія, уже пришла въ движеніе вся Европа и цлый міръ. Чего же еще нужно? Мы это не вычитали, а видли‘. Осторожный Карлъ цитируетъ изъ Саллюстія слова: ‘ты не знаешь, сколь огромный зврь имперія’ — и приписываетъ ихъ Августу, вмсто Тиберія. Петрарка, поправивъ ошибку, отвчаетъ: ‘Животное огромное, но съ нимъ можно справиться. Осмлься, дйствуй, возьми въ руки поводья, вскочи на подобающее теб сдло. Если боишься, оно найдетъ другаго сдока’. Въ такомъ же дух отвчаетъ онъ на осторожное замчаніе Карла, что, по совту медиковъ, къ желзу слдуетъ прибгать посл всего. Петрарка думаетъ, что время для этого уже наступило: испытано все: слова, просьбы, угрозы и ласка. Теперь остается только стать на колни передъ врагами имперіи. ‘Чего же ждешь? чтобъ По потекъ къ своему источнику?’ Этого никогда не случится, но съ ркою ‘утекаютъ и годы, а съ годами — силы’. Напомнивъ дале, что императоръ долженъ исполнять обязанности своего сана или отказаться отъ него, Петрарка вполн соглашается съ тою мрачною характеристикой, которую даетъ Карлъ современной дйствительности въ Италіи. Дйствительно, свобода уничтожена, Италія томится въ рабств, о мир позабыли народы, ad avaritiae lupanar prostituta justitia, но императоръ долженъ и можетъ устранить вс эти бдствія. Въ заключеніе Петрарка указываетъ Карлу IV средство, какъ устранить главное препятствіе — бдность. ‘Что общаго иметъ бдность съ Цезаремъ?— пишетъ онъ.— Многихъ бдность втолкнула въ войну, многимъ внушала храбрость, въ особенности если противникъ богатъ. Несомннно, война доставляетъ богатство сильнымъ‘ (XVIII, I).
Въ этомъ послднемъ совт, а также въ побужденіи прибгнуть къ желзу, впервые проявляется тотъ принципъ, послдовательное развитіе котораго составляетъ политика Макіавелли. Пвецъ мира и итальянскій патріотъ побуждаетъ нмца вооруженнымъ грабежомъ обогатиться на счетъ родины. При печальной дйствительности Петрарка не могъ найти хорошихъ средствъ для достиженія высокаго политическаго идеала, и чмъ больше знакомился онъ съ окружающею средой, тмъ рельефне выступаетъ нарождающійся макіавеллизмъ въ его политик.
Карлъ IV пришелъ въ Италію и Петрарка привтствовалъ его прибытіе, какъ начало новой эры (XIX, 12), но онъ вернулся назадъ, нисколько не измнивъ положенія Рима, и мы видли, какимъ письмомъ напутствовалъ Петрарка удаляющагося императора. Тмъ не мене, одного опыта было недостаточно: прошло еще 7 лтъ и Петрарка, забывъ неудачу, пытается еще разъ воодушевить императора (XXIII, 2, 15, 21), прошло еще 7 лтъ, Карлъ IV совершилъ свой второй, еще боле позорный походъ въ Римъ, и Петрарка утратилъ вру въ цлебность этого средства. ‘Было нкогда время,— пишетъ онъ въ трактат De remidiis,— когда императоры могли надяться на имперію и народы — на императора, теперь же имперія — тягость для ея главы, а ея глава — гибель для народа’ (I, 116).
И такъ, по отношенію къ вопросу о всемірномъ владычеств Рима Петрарка былъ скоре плохой практическій политикъ, чмъ мечтательный поэтъ, его ошибка происходила отъ плохаго пониманія дйствительности, а не отъ излишняго доврія къ фантастичной теоріи, онъ преувеличивалъ реальныя силы людей, а не могущество политическихъ мечтаній. Его исходнымъ пунктомъ была дйствительность, реальный человкъ съ его потребностями, вслдствіе этого онъ былъ чуждъ политическаго доктринёрства. Какъ публицистъ, а не философъ въ политик, Петрарка пошелъ на всякія сдлки съ жизнью, такъ что его можно назвать оппортюнистомъ въ политик, если позволительно употребить новое выраженіе для тогдашнихъ отношеній. Особенно рзко проявляется это въ его отношеніи къ папству.
Петрарка искренно считалъ себя настоящимъ католикомъ и подъ старость въ особенности старался сдлаться образцовымъ сыномъ средневковой церкви. Онъ считалъ папу намстникомъ Христа, сочинялъ гимны Богородиц, продолжалъ производить разныя аскетическія упражненія и построилъ даже на свой счетъ капеллу. По, въ качеств нравственнаго философа и благочестиваго христіанина, онъ неутомимо громилъ пороки высшаго духовенства. Въ ‘письмахъ безъ адреса’ онъ самого папу называетъ ‘церковнымъ Діонисіемъ’, который ‘мучитъ и грабитъ паши Сиракузы’. ‘Вижу,— говоритъ онъ,— какъ обманувшая мужа Семирамида тіарой покрываетъ чело, искусно отводитъ глаза присутствующимъ и, загрязненная нечистыми объятіями, издвается надъ мужами’. Тмъ не мене, Петрарка не разъ и очень усердно приглашалъ папу вернуться въ Римъ. Въ молодости онъ въ двухъ поэтическихъ посланіяхъ звалъ на родину Бенедикта XI, подъ старость онъ адресовалъ ради этой же цли Урбану V огромное письмо, составляющее нсколько печатныхъ листовъ (Sen. VII, 1), въ теченіе всей своей жизни боролся противъ тхъ членовъ куріи, которые предпочитали Авиньонъ Риму, и никогда не обнаруживалъ большей страстности, какъ въ полемик по этому вопросу. Кром обычныхъ писемъ съ адресомъ и безъ адреса, Петрарка написалъ по этому поводу такъ называемую инвективу, т.-е. формальную полемическую статью противъ одного французскаго кардинала, горячность которой переходитъ всякія границы приличія. Но, приглашая папу въ Римъ, Петрарка далеко не былъ убжденнымъ гвельфомъ. Онъ рзко упрекаетъ Иннокентія VI за то, что онъ позволилъ Карлу IV остаться въ Рим только одинъ день (Devita solitar, operp., 269), хотя, въ то же время, убжденъ, что ‘никакая власть не терпитъ сотоварища’ и что ‘двухголовое животное — чудовищно’ (XX, 2). Призывая папу въ Римъ, онъ желаетъ добиться хоть чего-нибудь для родины. Если столица папы и не сдлается главой міра, то, по крайней мр, освободится отъ анархіи, получитъ нкоторый блескъ. Въ письм къ Урбану V онъ указываетъ именно на эту цль: ‘какой консулъ управляетъ теперь Римомъ? Какой полководецъ его защищаетъ? Какіе совтники засдаютъ въ немъ?’ Въ другомъ письм по тому же адресу онъ подробно перечисляетъ улучшенія, въ которыхъ нуждается столица (Sen. IX, 2). Но, не будучи гвельфомъ, Петрарка, какъ патріотъ-публицистъ новаго закала, не стсняется ради достиженія цли поступаться своими теоретическими воззрніями. Когда Урбанъ V перехалъ въ Римъ, онъ написалъ ему восторженное привтствіе, въ которомъ встрчается, между прочимъ, такое мсто: ‘Твой Римъ дйствительно растерзанъ и опустошенъ, но онъ городъ священный, знаменитйшія славою небесныхъ и земныхъ дяній, мать городовъ, глава міра, скала вры, гд ты предметъ почтенія для врныхъ и ужаса для неврныхъ. За бдствіе, въ которомъ онъ теперь находится, онъ достоинъ не того, чтобы ты его покинулъ, но чтобы съ ревностью, соотвтствующею его заслугамъ, постарался его возстановить. Основанный Ромуломъ, освобожденный Брутомъ, возобновленный Камилломъ, отъ нихъ ведетъ онъ славу своего земнаго величія. Но его духовная власть была установлена Петромъ, усилена Сильвестромъ, облагорожена Григоріемъ, и я вижу, что теб самъ собою представляется случай сравняться съ ними славою. Ты можешь заслужить, что память и неподкупный судъ потомства сравняютъ тебя не съ однимъ или другимъ изъ нихъ, но со всми вмст, потому что ты предназначенъ возстановить разрушенныя основанія, ростъ и украшеніе, которыми они ихъ одарили’ (Sen. IX, 1). Въ этой тирад Петрарка съ еще большею осторожностью предлагаетъ пап ту самую роль языческихъ героевъ, которую раньше онъ навязывалъ Карлу IV и за которую еще раньше аплодировалъ запоздавшему трибуну. Но разнесся слухъ, вскор оправдавшійся, что Урбанъ V намревается снова переселиться въ Авиньонъ, тогда встревоженный публицистъ счелъ необходимымъ превратиться въ настоящаго гвельфа. Въ новомъ письм къ пап онъ заставляетъ Римъ произнести трогательную рчь, въ которой священный городъ говоритъ, между прочимъ, Урбану: ‘у тебя ключи отъ царствія небеснаго и теб принадлежатъ об власти’ (Mar. 3).
Убждая отдльныхъ личностей возстановить на земл или, по крайней мр, въ Италіи миръ и спокойствіе, Петрарка старался воспользоваться для этого и другими средствами. Какъ публицистъ, онъ обладалъ очень грандіозными планами и чрезвычайно широкимъ интересомъ къ политической дйствительности. Такъ, онъ иметъ мечту о завоеваніи не только Іерусалима, но и Константинополя (De vita solitar. II, 4, 3 и 5). Эту цль ставитъ онъ и генуэзцамъ, убждая ихъ прекратить войну съ Венеціей (XIV, 5), и Урбану V, умоляя его переселиться въ Римъ (Sen. VII, 1). Столтняя война при начал привлекла въ себ вниманіе Петрарки, симпатіи котораго всегда оставались на сторон Франціи. Въ интересномъ письм къ Гумберту II, послднему владтелю Дофинэ, поборникъ мира для Италт восхваляетъ военную доблесть и смерть на ратномъ пол, чтобы побудить французскаго вассала выйти изъ нейтралитета (III, 10). Но съ особеннымъ интересомъ наблюдаетъ онъ за итальянскими событіями. Всякое боле или мене крупное явленіе въ современной жизни отмчено въ переписк Петрарки и въ наиболе важное онъ считаетъ долгомъ вмшаться въ качеств непрошеннаго совтника, т.-е. какъ публицистъ. Его неизмнною точкой зрнія въ этихъ вопросахъ служитъ интересъ мира и порядка въ Италіи. Особенно живое участіе принималъ Петрарка въ кровопролитной войн между Венеціей и Генуей, которая закончилась подчиненіемъ послдняго города миланскому тирану. Еще прежде чмъ начались военныя дйствія Петрарка попытался удержать отъ нихъ венеціанскаго дожа Андр. Дандоло. Въ длинномъ письм (XI, 8) онъ, ‘какъ итальянецъ, излагаетъ итальянскія жалобы’, сущность которыхъ сводится къ тому, что отъ этой борьбы пострадаетъ вся Италія. Теперь об республики могутъ быть названы ‘свточами’ родины, вслдствіе войны ‘одинъ изъ нихъ погаснетъ, другой потемнетъ’. ‘Несомннно,— говоритъ Петрарка,— что мы погибнемъ, раненые нашими собственными руками, что, ограбленные вами, мы потеряемъ и репутацію и власть на мор, пріобртенную столь многими трудами’. Но особенно возмущаетъ Петрарку слухъ, что Венеція обратилась за помощью противъ врага къ аррагонскому королю. ‘Итакъ, итальянцами для уничтоженія итальянцевъ призываются варварскіе короли!— восклицаетъ онъ.— Откуда же можетъ ожидать помощи несчастная Италія, если сыновья ея, мало того, что сами терзаютъ достойную уваженія мать, призываютъ еще чужеземцевъ для открытаго матереубійства?’ Письмо, конечно, не достигло своей цли, но, какъ публицистъ, Петрарка могъ считать себя лично удовлетвореннымъ: Дандоло послалъ ему лестный отвтъ, въ которомъ доказывалъ, что поведеніе генуэзцевъ длаетъ войну неизбжной. Военныя дйствія начались и венеціанцы, несмотря на союзъ съ Кантакузеномъ и Петромъ IV Аррагонскимъ, потерпли жестокое пораженіе въ феврал 1352 г., хотя и гэнуэзцамъ побда обошлась очень дорого. Съ чуткостью настоящаго публициста Петрарка обратился посл этого съ длиннымъ посланіемъ къ дожу и совту Генуэзской республики (XIV, 5). Упомянувъ о письм къ Дандоло, онъ признаетъ свою неудачу, которая удержала его тогда отъ подобнаго обращенія къ Гену. ‘Я считалъ несвоевременнымъ,— пишетъ онъ,— отговаривать вооруженныхъ и стоящихъ въ строго отвлекать отъ оружія’. Теперь другое дло: ‘не только знаменитымъ мужамъ и народамъ, но даже благороднымъ животнымъ достаточно побдить, и только подлымъ доставляетъ удовольствіе дальнйшее свирпство, только въ нихъ кровожадность не уничтожается побдою’. Основною точкой зрнія и въ этомъ письм остаются интересы родины. Судьба Византіи его мало трогаетъ. ‘Что касается фальшивыхъ и неподвижныхъ грековъ, которые сами по себ ни на что не ршаются, то я ихъ не только не сожалю, но даже очень радъ ихъ пораженію и желаю, чтобы эта позорная имперія, эта обитель заблужденій была разрушена вашими руками, если только Христосъ изберетъ васъ мстителями за обиды и отъ васъ потребуетъ мщенія, которое постыдно откладываетъ весь католическій народъ. Сердечно же сочувствую я только итальянцамъ’. Петрарка напоминаетъ дале, что ихъ противники тоже итальянцы, и убждаетъ ихъ, вмсто взаимной борьбы сообща, направить оружіе противъ неврныхъ и завоевать Святую Землю. Кром того, онъ обращаетъ вниманіе Генуи на ея внутреннія смуты и предостерегаетъ отъ заключающейся въ нихъ опасности. ‘Я не обладаю пророческимъ духомъ,— пишетъ онъ,— и не предсказываю будущаго по теченію звздъ, но насколько могу догадываться о будущемъ, принимая въ соображеніе прошлое, доблесть и счастье сдлаютъ васъ непобдимыми во вншнихъ войнахъ, только своего врага, только гражданскаго меча вамъ слдуетъ бояться’. Исходя изъ этой точки зрнія, онъ старательно убждаетъ генуэзцевъ продолжать войну, начатую съ аррагонскимъ королемъ, потому что ‘эта война благочестивая, справедливая, святая и мене всего итальянская’ (XIV, 6). Генуэзцы не послушались совта Петрарки и потерпли жестокое пораженіе, которое вызвало новое посланіе (XVII, 3), преисполненное различными утшеніями.

V.

Но любовь къ родин и глубокій интересъ къ общественнымъ дламъ заставляли Петрарку принимать боле близкое участіе въ политик, чмъ допускала одна только публицистическая дятельность. Отвергнувъ выгодную службу при куріи и лестное предложеніе занять каедру во Флоренціи, изгнавшей его отца, отказавшись отъ столь любимаго уединенія, Петрарка сдлался усерднымъ слугой миланскихъ тирановъ. Ради этого ему пришлось пожертвовать многими убжденіями и впасть въ крайне непріятныя противорчія. Но онъ сдлалъ это вслдствіе глубокой вры въ спасительность для Италіи монархическаго режима.
Петрарка не былъ монархистомъ-теоретикомъ. Изъ знакомства съ римскою исторіей онъ вынесъ убжденіе, что политическія формы не имютъ абсолютнаго значенія. Не разъ прославляя античную имперію, когда это нужно было въ публицистическихъ цляхъ, Петрарка приводилъ генуэзцамъ такіе аргументы за продолженіе войны съ аррагонскимъ королемъ: ‘Не страшитесь царскаго имени, часто мрачно внутри то, что блеститъ извн, наказывать гордость царей — гораздо выше царской власти, у васъ нтъ даря, но вы обладаете царскою душой. Римъ былъ малъ, пока имлъ царя, и сдлался безграничнымъ, какъ только его лишился, подъ властью царя онъ находился въ рабств, безъ царей — повелвалъ. Нападайте на царя, скиптры не даютъ и не отнимаютъ добродтели’ (XIV, 6). По личнымъ наклонностямъ Петрарка склонялся даже къ республик, хотя для него и не оставались незамтными ея темныя стороны.
Проснувшійся индивидуализмъ вызвалъ въ немъ, между прочимъ, я любовь къ свобод. ‘Я считаю благомъ,— говоритъ онъ,— если можно жить на свобод, никому не вредя, ничему не подчиняясь, кром законовъ любви. Я назвалъ это просто благомъ, хотя это есть благо величайшее, лучше котораго нтъ ничего въ человческой жизни’. Высоко цня свободу въ индивидуальной жизни, Петрарка считаетъ естественнымъ стремленіе къ ней и въ государств. ‘Нечего негодовать и удивляться,— пишетъ онъ римскому трибуну,— если какой-нибудь народъ или даже всякій народъ, какъ мы видимъ, хотлъ освободиться отъ римскаго ига, справедливйшаго и пріятнйшаго изъ всхъ. Стремленіе къ свобод прирождено душ смертныхъ, часто даже неразумное и необузданное, часто стыдясь повиноваться лучшимъ, дурно управляютъ т, которые могли бы хорошо подчиняться’ (App. 1). Но разъ общественная свобода пріобртена, она является величайшимъ благомъ въ государств. ‘Свобода среди васъ,— пишетъ онъ римскому народу и трибуну,— и нтъ ничего ея пріятне и желанне. Поэтому, если съ свободою вернулся и здравый смыслъ, то пусть каждый изъ васъ думаетъ, что ее слдуетъ покинуть только вмст жизнью, потому что жизнь безъ нея — насмшка надъ жизнью’ (Var. XLVIII). Разсуждая теоретически, Петрарка находилъ монархію трудно совмстимою со свободой. Въ трактат De remediis онъ говоритъ, между прочимъ: ‘Нтъ боле тяжкаго общественнаго бремени, чмъ монархія… Что иное монархіи, какъ не древнія тираніи? Отъ времени не длается хорошимъ то, что дурно по природ’ (II, 78). Въ другомъ мст того же трактата онъ говоритъ, что ‘быть правителемъ и защитникомъ государства — самое угодное Богу изъ всхъ длъ человческихъ’, но ‘хорошій царь — общественный рабъ’, если же онъ превращается въ господина, то ‘кто не назоветъ самымъ дурнымъ человкомъ того, кто отнимаетъ у своихъ гражданъ самое лучшее, что у нихъ есть,— свободу, высшее и преимущественнйшее благо жизни? Это видъ тирановъ, которыхъ чернь называетъ господами и которые въ дйствительности — палачи’ (I, 85). Петрарка хорошо понималъ дале, что современные государи Италіи совсмъ не соотвтствуютъ его идеалу о хорошемъ монарх. ‘Наши князья и герцоги,— говоритъ онъ въ трактат Объ уединеніи (De vita solitaria),— надменнйшіе изъ людей, въ спальн они храбре львовъ, на пол трусливе оленей, они позорятъ мужское лицо женскою душой, они смлы только въ роскоши и въ ненависти къ добродтели, они преслдуютъ и презираютъ тхъ, кому не могутъ подражать и кого должны бы были уважать или, по крайней мр, молча преклоняться. Неудивительно, если примры добродтели тягостны для ея враговъ’ (Ор., 271). Нравственные недостатки имли особую важность въ глазахъ такого исключительнаго моралиста, какъ Петрарка, который длилъ людей только на Добродтельныхъ и порочныхъ. Тмъ не мене, онъ отказался отъ своихъ индивидуалистическихъ стремленій и пожертвовалъ своими философскими убжденіями ради того, что считалъ высшимъ благомъ своей родины,— ради ея политическаго объединенія или, по крайней мр, ради установленія внутренняго порядка.
Какъ ни высоко цнилъ Петрарка вліяніе публицистической пропаганды, онъ слишкомъ хорошо зналъ дйствительность, чтобы игнорировать ея боле реальныя силы. Для осуществленія его идеаловъ въ Италіи налицо были дв политическія формы,— городскія республики и тираніи. Петрарка не возлагалъ никакихъ надеждъ на республики. Въ письм къ римскому народу онъ говоритъ, между прочимъ: ‘Всякое двухголовое животное чудовищно, насколько же боле ужасно и чудовищно-дико животное съ тысячею различныхъ головъ, которыя кусаютъ другъ друга и находятся во взаимной борьб? Не подлежитъ сомннію, что если головъ много, то, все-таки, одна такая, которая всхъ обуздывала бы и надъ всми начальствовала бы, чтобы прочный миръ господствовалъ во всемъ тл. Безчисленными опытами и авторитетомъ ученйшихъ людей съ несомннностью доказано, что и на неб, и на земл принципатъ всегда былъ наилучшимъ единствомъ’ (Ар. 1). Этому взгляду Петрарка оставался вренъ и въ жизни. Когда Флоренція предложила ему почетное и выгодное мсто, онъ вжливо, но ршительно отказался, къ величайшему изумленію своихъ друзей и въ особенности демократически настроеннаго Боккаччіо. Совершенно иначе относится Петрарка къ современной монархіи. ‘Хотя я хорошо знаю,— говоритъ онъ въ одномъ письм,— насколько боле возросъ Римъ подъ властью многихъ, чмъ подъ владычествомъ одного, но мн извстно также, что многіе и великіе люди считали счастливйшимъ состояніе государства подъ властью одного справедливаго князя. Что касается современнаго положенія нашихъ длъ, то, при столь непримиримомъ разногласіи умовъ, не остается никакого сомннія, что для собранія и возстановленія итальянскихъ силъ, которыя разсяло продолжительное неистовство гражданскихъ войнъ, лучше всего подходитъ монархія. Зная это, я считаю царскую руку необходимой противъ нашихъ болзней’ (III, VII). Чтобы оказать посильное содйствіе этому исцленію, Петрарка сдлался оффиціознымъ публицистомъ и оффиціальнымъ ораторомъ итальянскихъ тирановъ.
Боле всего надеждъ возлагалъ Петрарка на Роберта Неаполитанскаго, но смерть этого государя и послдовавшіе за ней безпорядки заставили его искать другаго избавителя родины отъ удручавшихъ ее золъ. Наиболе подходящимъ для этого человкомъ казался ему Джіованни Висконти, архіепископъ миланскій. Въ 1353 году Петрарка, восхвалявшій самаго могущественнаго гвельфа, вступилъ въ свиту самаго сильнаго гибеллина и въ теченіе 8 лтъ самымъ усерднымъ образомъ защищалъ интересы его дома.
Дж. Висконти, несмотря на свой духовный санъ, былъ такимъ княземъ, котораго одобрилъ бы Макіавелли и который могъ возбуждать самыя пылкія надежды Петрарки. Сынъ ‘великаго’ Маттео, основателя могущества Висконти, Джіованни обладалъ всми свойствами крупнаго тирана еще не успвшей выродиться династіи. Умренно жестокій и безгранично коварный, онъ умлъ сдерживать личные порывы, понималъ людей и умлъ подчинять ихъ себ, дйствуя осторожно, но ршительно, онъ пользовался всми средствами для достиженія своей цли, которая всегда прикрывалась самыми благородными и возвышенными словами. Джіованни пріобрлъ, прежде всего, трудное искусство ладить съ своими собственными родственниками. Его племянникъ Аццо убилъ его брата Марко, но съ большою любовью относился къ другому дяд. Въ 1339 г. сдлавшись наслдникомъ вмст съ драимъ братомъ, Люккино, обширныхъ владній Висконти, Джіованни отказался отъ своей части въ его пользу: Люккино былъ превосходный правитель и находился въ ссор съ церковью, а Джіованни нужно было получить титулъ отъ паны, не отказываясь отъ фамильной политики. Онъ получилъ санъ кардинала отъ антипапы Николая V, но при помощи племянника ему удалось вымнять за этотъ титулъ епископство, а во время управленія брата онъ купилъ въ Авиньон санъ архіепископа миланскаго. Это было не лишнее основаніе для шаткой тираніи, которая въ 1349 перешла въ его руки, когда Люккино отравила его жена, чтобъ избавиться отъ подобной же участи. Джіованни принадлежало теперь 16 крупныхъ городовъ въ сверной Италіи, чтобы подчинить остальное, архіепископъ сдлался гибеллиномъ и, прежде всего, купилъ папскую Болонью у захватившаго тамъ власть тирана. Климентъ VI попытался прибгнуть къ оружію, но его армія потерпла пораженіе, тогда папа прислалъ въ Миланъ легата съ требованіемъ, чтобы Висконти отказался или отъ духовнаго сана, или отъ свтской власти. Въ отвтъ на это архіепископъ разыгралъ характерный фарсъ, который съ виду походилъ на серьезное представленіе. По его предложенію, легатъ вторично сообщилъ ему свое порученіе при духовенств и народ въ ближайшее воскресенье въ собор, посл торжественнаго богослуженія, совершеннаго самимъ тираномъ, и Висконти, взявши въ одну руку крестъ, а въ другую мечъ, объявилъ папскому посланному: ‘вотъ мое оружіе духовное и свтское: однимъ я буду защищать другое’. Затмъ онъ общалъ легату лично явиться въ Авиньонъ для переговоровъ съ папой и предварительно послалъ туда одного изъ секретарей, который занялъ для своего господина вс свободныя помщенія въ город и окрестностяхъ и началъ заготовлять огромное количество провіанта. Постановка на сцену 2-го акта комедіи обошлась автору въ 40,000 флориновъ, но эффектъ вышелъ поразительный. Испуганный папа, узнавши отъ уполномоченнаго Висконти, что въ свит его повелителя будетъ находиться, кром миланской знати, 6,000 пхоты и 12,000 кавалеріи, попросилъ архіепископа не утруждать себя далекимъ путешествіемъ и немедленно отправилъ въ Миланъ депутатовъ для переговоровъ, которые окончательно запродали Болонью за 100,000 флориновъ {Corio: ‘Ietorie Milanesi’. Parte III, p. 224.}. Между тмъ, папскій легатъ пытался основать лигу противъ Висконти, усиленіе котораго грозило всей Италіи, но потерплъ полную неудачу. Тираны сверной Италіи были слишкомъ слабы, и, кром того, почти въ каждой фамиліи Висконти имлъ сторонниковъ, въ Неапол происходили страшныя смуты, оставалась одна гвельфская Флоренція, противъ нея и началъ дйствовать теперь Висконти. Его планъ былъ задуманъ и выполненъ съ макіавеллистическою ловкостью и коварствомъ. Партіи гвельфовъ и гибеллиновъ давно уже утратили въ Италіи свое прежнее значеніе, объ осуществленіи средневковыхъ мечтаній никто не думалъ, но старымъ знаменемъ было чрезвычайно удобно пользоваться и для другихъ цлей. Особенно выгодно оно было для тирановъ, которые находили въ немъ кое-какое оправданіе для внутреннихъ и вншнихъ захватовъ: въ гвельфскихъ республикахъ они захватывали власть во имя имперіи, мнимые интересы которой составляли такой же удобный поводъ вмшаться въ дла и овладть сосднимъ городомъ. Висконти возвелъ эту политику въ систему: чтобы подготовить себ временныхъ союзниковъ для покоренія Тосканы и Романьи, онъ оказывалъ поддержку всякому злодю, который прикидывался гибеллиномъ, чтобы сдлаться тираномъ. Для этого онъ содержалъ наемныя войска, жалованье которымъ добывалось грабежомъ и насиліемъ. Такъ, подъ предлогомъ заговора, онъ приказалъ арестовать того тирана, у котораго купилъ Болонью, и отнялъ заплаченную ему сумму. Флорентійцы, наконецъ, поняли опасность, хотли нанять солдатъ, но встртили неожиданное затрудненіе: начальники бродячихъ шаекъ боялись Висконти, какъ самаго выгоднаго патрона и какъ самаго страшнаго врага. Но попытка архіепископа захватить Тоскану на этотъ разъ не удалась: на свер ему подчинилась Генуя, и это пріобртеніе могло вовлечь его въ войну съ Венеціей. Въ это время вступилъ на его службу Петрарка.
Союзъ моралиста и поклонника свободы съ коварнйшимъ изъ тирановъ произвелъ удручающее впечатлніе на его друзей и въ особеннотти на республикански настроеннаго Боккаччіо. Со всхъ сторонъ посыпались запросы, и Петрарка чувствовалъ себя въ крайне затруднительномъ положеніи. Открыть истину онъ не могъ, потому что окончательную цль своихъ стремленій скрывалъ самъ Висконти, найти благовидную причину было трудно, потому что онъ не хотлъ служить ни республиканской Флоренціи, ни папскому Авиньону. Поэтому многочисленныя отвтныя письма Петрарки про изводятъ крайне невыгодное для него впечатлніе: онъ или уклоняется отъ прямаго отвта, ссылаясь въ длинномъ письм на недостатокъ времени (XVI, 11), или отдлывается отъ порицаній извстной басней о крестьянин и осл (XVI, 13), или путается въ противорчіяхъ. Въ письм къ неизвстному (Var. V) онъ говоритъ, что это произошло случайно, что онъ ‘не могъ отказать величайшему изъ итальянцевъ’, въ другомъ (XVII, 10), объясняя свое поведеніе, онъ обстоятельно, съ обширными цитатами изъ бл. Августина и ап. Павла, доказываетъ, что человкъ часто поступаетъ противъ своей воли. Между тмъ, изъ другихъ писемъ слдуетъ, что это не было ни случайностью, ни неожиданностью. Говоря о своемъ ршеніи, Петрарка напоминаетъ Боккаччіо одинъ давнишній разговоръ, когда они поршили, ‘что при теперешнемъ положеніи длъ Италіи и Европы нигд, кром Милана, нтъ мста не только боле безопаснаго и удобнаго для занятій, но и вообще боле подходящаго’ (Маг. 25). Въ другомъ письм по этому же поводу Петрарка выражается еще категоричне: ‘мн не подъ стать длать ничего такого, для чего нельзя было бы найти достаточнаго основанія’, только онъ не желаетъ открывать своихъ побужденій. ‘Толпа видитъ иногда, что я длаю,— пишетъ онъ,— а что думаю, не видитъ, поэтому лучшая моя сторона и даже весь я остаюсь ей неизвстенъ’. Убждая своихъ друзей, что Висконти уговорилъ его остаться въ Милан только въ качеств украшенія своего рода, Петрарка на дл становится самымъ усерднымъ слугою тирана. Когда распространились первые слухи о подчиненіи ему Генуи, Петрарка, не служившій еще тогда въ Милан, былъ огорченъ до глубины души, по его собственному признанію (XVII, 3), но, сдлавшись оффиціознымъ публицистомъ архіепископа, онъ сразу измнилъ тонъ. Въ слдующемъ письм тому же генуэзскому другу (XVII, 4) онъ сочувственно описываетъ торжественное врученіе власти надъ Генуей Висконти, причемъ рчь тирана растрогала его до слезъ. Онъ увряетъ дале своего адресата, что ‘величайшій мужъ’ весьма сочувствуетъ бдствіямъ Генуи и что при такомъ положеніи длъ бывшей республик остается только радоваться. Въ конц письма на всякій случай Петрарка прибавилъ еще два утшенія: во-первыхъ, что, по мннію мудрыхъ людей, ‘наилучшее состояніе государства — это находиться подъ справедливою властью одного лица’, и, во-вторыхъ, что, главнымъ образомъ, слдуетъ заботиться не о плотской, а о духовной родин, въ доказательство чего приведена длинная цитата изъ бл. Августина. Съ другой стороны, Петрарка продолжалъ съ новою страстностью и еще съ большею рзкостью нападать на Венецію за упорство въ войн съ Генуей, хотя ей покровительствуетъ такой человкъ, ‘въ которомъ не знаешь, чему боле удивляться, добродтели или счастью, мужеству или гуманности’ (XVIII, 16). По порученію Висконти, Петрарка вмшался въ эту войну и въ качеств оффиціальнаго лица: архіепископъ отправилъ его посломъ въ Венецію, чтобы добиться отъ нея мира съ его новою провинціей. Въ произнесенной по этому случаю рчи передъ дожемъ и совтомъ, Петрарка, ссылаясь на прежнія письма, еще разъ повторяетъ приведенные тамъ аргументы противъ войны, въ ней находится также и характеристика его новаго господина. Онъ выставляетъ на видъ его добродтели и справедливость, съ которою онъ управляетъ своими владніями. Онъ старается убдить Венецію, что задача миланскаго тирана — установить миръ если не на земл, то, по крайней мр, въ Италіи, и примняетъ къ нему слова Виргилія, обращенныя къ римскому народу:
Tu regere imperio populos, Romane, memento
Haec tibi erunt artes pacique imponere morem (VI, 851).
(Помни, римлянинъ, что ты съ верховною властью управляешь народами и установляешь миръ,— это и должно быть твоимъ искусствомъ). Эта точка зрнія была оффиціальной при двор Висконти. Современный историкъ Виллани сохранилъ текстъ рчи, которую произнесъ одинъ изъ генераловъ Висконти флорентинцамъ, на которыхъ готовился сдлать нападеніе. ‘Архіепископъ миланскій,— говорилъ генералъ,— государь могущественный, благодтельный и милостивый. Безъ необходимости онъ не заставляетъ страдать никого. Повсюду, куда простирается его власть, онъ приноситъ миръ и согласіе и боле, чмъ какой-либо другой государь, онъ любитъ и поддерживаетъ миръ и справедливость. Сюда послалъ онъ насъ не съ дурными намреніями,— напротивъ, чтобы возстановить единство я миръ, чтобы уничтожить несогласія и тайную вражду, которыя раздляютъ народы Тосканы. Ему извстны раздоры, козни партій, которыя производятъ смуты во Флоренціи и разрушаютъ другія общины этой страны. Онъ послалъ насъ сюда, чтобы затушить раздоры и своими совтами и покровительствомъ установить у васъ боле мудрое правительство. Онъ принялъ неизмнное ршеніе исправить злоупотребленія во всхъ городахъ Тосканы, если онъ не будетъ въ состояніи достигнуть своей цли мягкостью и убжденіемъ, то ему удастся это благодаря оружію. Онъ приказалъ намъ подвести его армію къ воротамъ вашего города, поражать васъ огнемъ и мечомъ, отдавать на разграбленіе ваше достояніе до тхъ поръ, пока вы ради вашей же собственной выгоды не преклонитесь передъ его волей’ (II, 8). Рчь миланскаго генерала была какъ бы продиктована Петраркой,— до такой степени ея содержаніе совпадаетъ съ его политическими статьями. Охотно вришь въ исполненіе того, чего желаешь, и патріотъ-моралистъ ради осуществленія завтныхъ мечтаній прощалъ архіепископу-гибеллину, что тотъ наводнилъ родину чужеземными шайками и развращалъ церковь, истративъ 200,000 флориновъ на подкупъ папской любовницы и ея клевретовъ. Но въ первый же годъ службы Петрарки умеръ Джіованни Висконти, и его положеніе при миланскомъ двор сдлалось еще боле фальшивымъ. Три племянника архіепископа, получившіе въ наслдство его владнія, не унаслдовали его талантовъ и значительно превосхопили его пороками. Они начали съ того, что двое младшихъ отравили старшаго, потому что его нравственная распущенность казалась невозможной даже такимъ извергамъ, какъ Галеаццо и Бернабо Висконти. Тмъ не мене, Петрарка не легко разставался съ своими иллюзіями и усердно служилъ новымъ тиранамъ. При вступленіи ихъ во власть онъ произносилъ торжественную рчь народу, которая, впрочемъ, была въ самомъ начал прервана астрологомъ, заявившимъ, что наступилъ самый благопріятный моментъ для обряда. Когда у Бернабо родился сынъ, Петрарка держалъ его у купели и написалъ по этому поводу стихотвореніе (Ep. Poet. III, 29). Въ это время явился, наконецъ, въ Италію Карлъ IV, котораго давно уже звала Венеція вмст съ сверными тиранами, чтобы съ его помощью укротить возростающее могущество Висконти. Но императоръ не нашелъ выгоднымъ бороться съ могущественнымъ Миланомъ, онъ пригласилъ къ себ въ Мантую Петрарку, который присутствовалъ при заключеніи Карломъ мирнаго договора съ его патронами. Висконти были такъ довольны поведеніемъ своего придворнаго оратора, что черезъ годъ отправили его въ Прагу оффиціальнымъ посломъ къ императору. Съ такою же боле почетною, чмъ важною миссіей Петрарка былъ пославъ и въ Парижъ съ поздравленіемъ освобожденнаго отъ плна короля, дочь котораго Галеаццо купилъ въ жены своему сыну. Но миланскіе тираны пользовались перомъ Петрарки не только для невинныхъ поздравительныхъ рчей: оффиціозный публицистъ долженъ былъ защищать также ихъ политическіе интересы.
Городъ Навара, долгое время страдавшій подъ игомъ Висконти, перешелъ на сторону маркиза Монферратскаго, какъ только представился удобный случай. Но Галеаццо силой оружія снова овладлъ имъ и, при вступленіи, поручилъ Петрарк произнести приличную случаю рчь. Порученіе было выполнено, какъ подобало природному оратору. Петрарка говорилъ на текстъ изъ псалма, примшивая къ схоластическому толкованію цитаты изъ классиковъ. Вся его рчь была проникнута безцеремонною лестью побдителямъ: у Петрарки хватило духа упрекать народъ въ вроломств и неблагодарности въ Висконти, мнимыми благодяніями которыхъ онъ будто бы долго пользовался, и восхвалять великое милосердіе тирана. Еще съ большею рзкостью проявляется макіавеллизмъ Петрарки въ письм къ Буссолари.
Монахъ августинецъ Джакопо Буссолари былъ однимъ изъ представителей того теченія, которое въ конц XV вка создало Саванароллу. Онъ былъ посланъ своимъ начальствомъ проповдывать на время поста въ Павію. Обіадая увлекательнымъ и страстнымъ краснорчіемъ, Буссолари безпощадно громилъ пороки высшихъ слоевъ общества и въ особенности представителей фамиліи Беккаріа, тогдашнихъ тирановъ Павіи. Беккаріа были враждебны Висконти, и Петрарка молчалъ. Висконти, занятые другими длами, не обратили даже особеннаго вниманія, когда граждане, подъ предводительствомъ монаха, отбили отъ Павіи ихъ отрядъ, посланный противъ Беккаріа.
Между тмъ, Буссолари продолжалъ громить тирановъ вообще, и когда Беккаріа сдлали неудачную попытку убить проповдника, онъ произвелъ революцію и выгналъ тирановъ. Тогда они примирились съ Висконти, и Петрарка, по ихъ приказанію, написалъ длинное письмо Буссолари (XIX, 18).
Это посланіе чрезвычайно характерно по странной смси искренности и лицемрія. Его основная мысль та, что Буссолари нарушилъ миръ, величайшее благо для государства, и такимъ образомъ причинилъ зло родин. Это та точка зрнія, которая опредляла всю политическую дятельность Петрарки, но онъ сознательно искажаетъ побужденія монаха и старательно умалчиваетъ объ интересахъ Висконти, не пытается даже убдить противника, что миланскіе тираны — истинные представители мира. Петрарка скрываетъ дйствительнаго иниціатора письма и отъ своего имени упрекаетъ Буссолари, что онъ, ‘не заботясь о совсти’ и ‘удовлетворяясь славою пустаго краснорчія’, навлекаетъ бды на родину. ‘Если бы ты не умлъ или не могъ говорить, не страдала бы и не скорбла бы Италія. И такъ, въ язык твоемъ заключается корень общественнаго бдствія, и если бы ты любилъ Бога, ближняго, родину, то теб слдовало бы, откусивши языкъ зубами, выбросить его вонъ, чтобъ онъ лучше принесъ пользу воронамъ и собакамъ, чмъ вредилъ людямъ’. Петрарка былъ другомъ Буссолари и не могъ не знать его характера и не понимать его стремленій, поэтому его обвиненія являются злобною публицистическою гиперболой, которая хорошо обрисовываетъ политическіе пріемы предшественника Макіавелли.
Несмотря на все усердіе, съ которымъ Висконти продолжали дло своего могущественнаго предшественника, ихъ власть потерпла значительный ущербъ. Дв значительныхъ области, Болонья и Генуя, отпали, тираны сверной Италіи, встревоженные усиленіемъ Висконти, образовали противъ нихъ лигу. Мечты Петрарки объ итальянскомъ національномъ корол исчезали все боле и боле.
Въ начатомъ въ это время сочиненіи remediis замтно обнаруживается пессимистическій взглядъ на общественную дятельность вообще и въ особенности на политическіе порядки Италіи и на ея будущее. Лтомъ 1361 г. въ Милан появилась чума и Петрарка навсегда оставилъ этотъ городъ.
Неудача Висконти нанесла третій по счету и самый сильный ударъ политическимъ надеждамъ Петрарки. Имъ овладло настоящее отчаяніе за родину и глубокое разочарованіе въ своей дятельности и онъ ршился не только бросить политику, но и оставить Италію. ‘Я сытъ по горло этими итальянскими длами’,— говоритъ онъ въ одномъ изъ старческихъ писемъ (Senil. 1,1). ‘Мн наскучили непрерывные перевороты въ Италіи и я хотлъ бы быть вн ея какъ можно скоре’, — говоритъ онъ въ другомъ письм, относящемся къ этому же времени (Senil. 1, 3). Но тогдашнее положеніе длъ помшало ему исполнить это намреніе. Сначала направился онъ во Францію, но вс пути были заняты вооруженными шайками, затмъ онъ поршилъ принять предложеніе Карла IV и переселиться въ Прагу, но дороги оказались непроздными по той же причин. Тогда онъ поселился въ Венеціи, гд было, по крайней мр, спокойно, и предался исключительно научнымъ и литературнымъ занятіямъ, снова отклонивши еще разъ предложенное ему мсто папскаго секретаря. Но политическій интересъ, несмотря на вс разочарованія, все еще сохранялся въ Петрарк. Когда Венеція пригласила противъ возмутившихся кандіотовъ извстнаго кондотьера Люккино дель Верме, Петрарка посвятилъ ему очень ученый трактатъ Объ обязанности и добродтеляхъ, гд онъ предлагаетъ ему разные полезные совты, вычитанные у древнихъ авторовъ. Къ этому же времени относится наиболе ревностная агитація его за возвращеніе въ Римъ папскаго престола. Въ послдніе годы жизни Петрарка еще разъ послужилъ своимъ перомъ тирану. Это былъ властитель Падуи, Франческо и Каррара. Купивши себ виллу въ его владніяхъ, Петрарка былъ лично заинтересованъ въ ихъ благосостояніи. Между тмъ, Каррара велъ войну съ Венеціей, во время которой дача Петрарки не разъ подвергалась большой опасности, поэтому онъ охотно принялъ миссію сопровождать сына тирана въ Венецію и пустить въ ходъ все свое краснорчіе, чтобы вымолить миръ у могущественной республики. Ему же посвятилъ Петрарка обширный трактатъ О наилучшемъ управленіи государствомъ (Sen. XIV, 1), написанный имъ за годъ до смерти.
Это произведеніе можетъ быть названо политическимъ духовнымъ завщаніемъ перваго публициста. Несмотря на то, что въ немъ очень много говорится о добродтели, что по временамъ оно переходитъ въ моральную проповдь, авторъ, въ сущности, проводитъ ту же точку зрнія, которую впослдствіи обстоятельно развилъ съ второстепенными поправками Макіавелли. Самый тонъ письма вполн подходитъ къ прежнему природному Висконти. Франческо и Каррара былъ одинъ изъ самыхъ обыкновенныхъ тирановъ, а Петрарка называетъ его ‘образцомъ государей’ и увряетъ, что ‘онъ слышалъ своими ушами, какъ сосдніе народы громкимъ голосомъ выражали желаніе находиться подъ его властью и завидовали его подданнымъ’, потому что. граждане подъ его управленіемъ были ‘свободны и безопасны’. Превознося дале всякую политическую дятельность и по преимуществу управленіе государствомъ, Петрарка совтуетъ государю, прежде всего, пріобрсти популярность. Любовь боле прочная основа власти, чмъ страхъ, и чтобы пріобрсти ее, нужно относиться къ подданнымъ, какъ къ дтямъ. По при ближайшемъ разсмотрніи этого вопроса оказывается, что, несмотря на пространныя разсужденія о важности и прелести взаимной любви между государемъ и подданными, она иметъ весьма ограниченное значеніе. Въ сущности, Петрарка былъ весьма близокъ къ Макіавелли, который утверждалъ, что государь долженъ больше полагаться на страхъ, чмъ на любовь подданныхъ, и долженъ воздерживаться только отъ ненужныхъ жестокостей. То же самое говорилъ и Петрарка. Любить государя должны только хорошіе граждане, а дурные, т.-е. недовольные, должны бояться. Только т граждане, по его мннію, должны ‘видть въ государ самаго любимаго отца, у которыхъ на сердц миръ и спокойствіе родины’, по отношенію къ другимъ позволительны всякія средства. ‘Отложи въ сторону, — пишетъ Петрарка, — оружіе, солдатъ, стражу, барабаны и трубы и пользуйся всмъ этимъ только противъ непріятеля: для твоихъ гражданъ достаточно любви’. ‘А подъ именемъ гражданъ я разумю тхъ,— продолжаетъ онъ, — которымъ дорого сохраненіе государства, а не тхъ, которые ежедневно длаютъ попытки произвести переворотъ и измнить его судьбы, это, по моему мннію, не граждане, а на нихъ слдуетъ смотрть какъ на бунтовщиковъ и общественныхъ враговъ’. Другими словами, Петрарка рекомендуетъ не наводить страха на союзника, что и Макіавелли называлъ безсмысленною жестокостью.
Затмъ онъ переходитъ къ средствамъ для пріобртенія популярности и требуетъ, прежде всего, справедливости и милосердія, причемъ такъ усиленно предостерегаетъ отъ ‘излишней снисходительности и необдуманной слабости’, что весь совтъ свортся къ шаблонной, въ такихъ случаяхъ, фраз. Важнымъ пособіемъ для достиженія этой цли Петрарка считаетъ благодянія, и его аргументація при этомъ отличается совершенно утилитарнымъ характеромъ. ‘Если нельзя оказывать благодянія каждому въ отдльности,— говоритъ онъ,— покажи себя благодтельнымъ правителемъ всего государства. Рдко бываетъ, чтобы кто-нибудь питалъ ллобовь къ тому, кто не подаетъ надежды на личное или обгцественное благодяніе’. Ради достиженія такой любви, Петрарка рекомендуетъ дале цлый рядъ улучшеній, въ которыхъ особенно нуждалась тогдашняя Падуя: реставрація храмовъ и стнъ, исправленіе городскихъ улицъ и осушеніе болотъ. Характерно для эпохи, что, аргументируя необходимость всхъ этихъ мръ, Петрарка часто и охотно становится на точку зрнія личнаго комфорта и эстетическихъ требованій. Его возмущаетъ, что, прозжая по грязнымъ и неровнымъ улицамъ, ‘дьявольскія’ телги нарушаютъ ‘покой обывателей’ и ‘мшаютъ мысли, направленной на что-нибудь доброе’. Съ величайшимъ негодованіемъ и весьма обстоятельно доказываетъ онъ дале необходимость запретить жителямъ выпускать на улицу свиней. Онъ припоминаетъ для этого древности Падуи, ея святыни, говоритъ, что свиньи скандализируютъ иностранцевъ, пугаютъ лошадей, которыя сбрасываютъ всадниковъ, и требуетъ наказаній для тхъ, кто ‘обращаетъ въ свинятникъ благороднйшую Падую’. Петрарка указываетъ и средства для производства всхъ этихъ работъ: расходы нужно отнести на счетъ городской коммуны и, ‘такимъ образомъ, безъ новыхъ налоговъ, безъ ущерба для казны и безъ личныхъ издержекъ, можно сдлать все, что нужно’. Онъ понимаетъ, что такое отношеніе къ городскимъ средствамъ можетъ повести къ злоупотребленію со стороны правителя и сочувственно разсказываетъ, какъ Августъ на смертномъ одр послалъ свой отчетъ сенату. Патрарка готовъ признать, что ‘въ этомъ заключается исполненіе личнаго долга, пренебрегать которымъ нельзя безъ оскорбленія добродтели’. ‘Но какая же важность въ томъ,— продолжаетъ онъ,— что ты не долженъ отдавать отчета другому, если теб приходится отдавать его себ самому и своей совсти, угрызенія которой длаютъ твою жизнь печальной и несчастной?’
Весьма важнымъ дломъ для правителя является, по мннію Петрарки, экономическое! удовлетвореніе массъ. ‘Довольство народа, — пишетъ онъ,— зависитъ не столько отъ положенія людей, сколько отъ удовлетворенія ихъ физическихъ потребностей: отъ этого происходитъ не только общественное довольство, но и спокойствіе правителей’. Въ силу этого, онъ рекомендуетъ особенную осторожность при введеніи новыхъ налоговъ. Государь долженъ постараться убдить народъ въ необходимости новой подати, показать, что конъ налагаетъ ее ‘противъ воли’ и ‘съ болью въ сердц’, и дать ‘что-нибудь отъ себя’, показать, такимъ образомъ, что, стоя во глав народа, онъ ‘признаетъ себя его частью’. Петрарка считаетъ нужнымъ также предостеречь государя отъ излишняго обремененія народа податными тягостями. Эт. не только опасно, но и неблагоразумно: сосредоточеніе въ орхъ рукахъ массы богатствъ развиваетъ въ государ гибельную для него скупость и, кром того, богатства остаются инертною массой, тогда какъ расходуясь частными лицами, они становятся полезными для государства. ‘Кто не видитъ,— спрашиваетъ Петрарка,— что богатство народовъ есть богатство государей?’ — и этимъ вопросомъ обнаруживаетъ гораздо боле глубокій взглядъ на государство, чмъ Макіавелли, державшійся противуположной точки зрнія на этотъ предметъ.
Дале Петрарка предостерегаетъ государей отъ различныхъ пороковъ — жадности, скупости, излишней жестокости, неблагодарности, побуждаетъ ихъ къ добродтели, къ дружб, къ скромности и показываетъ, что есть истинное смиреніе. Въ этой части своего трактата онъ является моралистомъ, а не политикомъ, и даетъ такіе совты государю, исполненіе которыхъ возвыситъ его личность не вредя положенію. Но въ конц трактата онъ становится еще разъ на чисто-политическую точку зрнія. Онъ требуетъ, чтобы государь никогда не поручалъ управленія государствомъ своимъ приближеннымъ. Въ этомъ проявилась ненависть къ знати, общая у него съ Макіавелли, хотя и не особенно рзко, потому что дворянство въ Паду не представляло значительной политической силы. Онъ требуетъ также, чтобы благородные не пользовались привилегіями, и весьма осторожно рекомендуетъ не особенно стсняться ихъ имуществомъ. ‘Благодтельствуй наиболе бднымъ,— пишетъ онъ,— и не только изъ своего имущества, но также показывай себя щедрымъ для нихъ въ тхъ средствахъ, которыя ты безъ несправедливости можешь взять у богатыхъ’. Въ заключеніе Петрарка ставитъ правителю,— правда, почти мимоходомъ,— новую задачу, которой не знало средневковое государство: заботу о наук. Онъ требуетъ покровительства ученымъ всхъ спеціальностей, потому что они доставляютъ пользу государству и славу государю, но не доказываетъ, въ чемъ заключается ихъ государственная польза, а просто ссылается на примръ древнихъ. Наконецъ, Петрарк не совершенно чужда идея о воспитательной задач государства, только тогдашнее положеніе длъ не позволяло и мечтать о ея скоромъ исполненіи. ‘У меня было намреніе,— пишетъ онъ,— здсь въ конц письма посовтовать теб исправить нравы народа, по считая теперь это дломъ невозможнымъ, видя, что для его исполненія всегда тщетно прилагалась сила законовъ и царей, я оставляю эту мысль’.
Таковы были политическія воззрнія перваго публициста новой исторіи. Петрарка былъ настоящимъ предшественникомъ Макіавелли. Онъ неуклонно держался дйствительности, старался быть практичнымъ, отказывался отъ самыхъ задушевныхъ мечтаній, чтобы добиться осуществленія того, что было необходимо и что казалось возможнымъ. Онъ любилъ свободу и служилъ деспотизму, чтобы избавиться отъ анархіи, онъ цнилъ людей по ихъ нравственному уровню и отказывался отъ этической точки зрнія по отношенію къ государямъ, потому что думалъ достигнуть такимъ путемъ большаго блага, общаго блага. Въ этомъ положеніи было много трагизма. Петрарка любилъ родину, видлъ ея бдствія, понималъ, что старыя силы отжили свой вкъ, и тщательно искалъ новыхъ въ современной сред. Самою жизненною изъ этихъ послднихъ была тиранія, но она отталкивала жестокимъ деспотизмомъ и зврскими пороками, и Петрарка не сразу вступилъ съ нею въ союзъ. Апостолъ индивидуализма слишкомъ высоко ставилъ могущество отдльной личности, отсюда его пылкія надежды на Кола и Ріенцо и на Карла IV. Только горькія разочарованія привели его ко двору Висконти и заставили пожертвовать многимъ, что было дорого, но и эти жертвы не привели ни къ чему. Политическая дятельность Петрарки закончилась полною неудачей, тмъ не мене, она иметъ историческое значеніе. Петрарка былъ первымъ представителемъ практической политики, ему принадлежитъ первая попытка создать искусство управленія путемъ раціональнаго пользованія наличными силами даннаго времени. Макіавелли былъ только его продолжателемъ, который талантомъ, смлостью и систематичностью затмилъ своего предшественника. Еще важне значеніе Петрарки, какъ публициста. Вмст съ нимъ, въ историческую жизнь входить новый факторъ, невдомый предшествующему періоду. Петрарка былъ первымъ выразителемъ только что народившагося свтскаго общественнаго мннія, той идеальной силы, могущество которой съ каждымъ годомъ возростаетъ въ цивилизованной Европ.

М. Корелинъ.

‘Русская Мысль’, кн.VIII, 1888

Корелин Михаил Сергеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Важнейшие моменты в истории средневекового папства, Корелин Михаил Сергеевич, Год: 1890
  2. Важнейшие моменты в истории средневекового папства, Корелин Михаил Сергеевич, Год: 1890
  3. Важнейшие моменты в истории средневекового папства, Корелин Михаил Сергеевич, Год: 1890
  4. Важнейшие моменты в истории средневекового папства, Корелин Михаил Сергеевич, Год: 1890
  5. Падение античного миросозерцания, Корелин Михаил Сергеевич, Год: 1892
  6. Важнейшие моменты в истории средневекового папства, Корелин Михаил Сергеевич, Год: 1890
  7. Важнейшие моменты в истории средневекового папства, Корелин Михаил Сергеевич, Год: 1890
  8. Русский разговор петербургских дам, Курочкин Василий Степанович, Год: 1861
Электронная библиотека