Один из общественных софизмов, Бострем Юлий Карлович, Год: 1876 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 6 минут(ы)

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

МОСКВА.
Типографія Ф. Іогансонъ, у Красныхъ вор., д. б. Іогансонъ.
1876.

ОДИНЪ ИЗЪ ОБЩЕСТВЕННЫХЪ СОФИЗМОВЪ.

На возвышенномъ порог барскаго дома стоялъ, окруженный Ганками и Палашками, старый управляющій Ш-скій. Онъ только что окончилъ съ ними бесду о кормленіи кабановъ и о послднихъ достопримчательныхъ деревенскихъ новостяхъ,— и тутъ же, по доносу Мосейки, выбранилъ Дуньку за то, что она побила едоню, избалованнаго шестилтняго мальчика, сына плебейки кухарки и дворянина управляющаго.

Старикъ управляющій былъ однимъ изъ тхъ оригинальныхъ типовъ стараго времени, которые начинаютъ уже переводиться, и вроятно совсмъ перейдутъ скоро въ воспоминаніе потомства. Онъ былъ, какъ выражаются у насъ вообще въ Новороссіи, ‘добрымъ хозяиномъ’, т. е. съ утра до поздняго вечера былъ на ногахъ, суетился, метался во вс стороны, шумлъ, бранился, и за каждый пропавшій гвоздь готовъ былъ нсколько дней сряду кричать, ворчать и допрашивать десятки душъ, отвлекая ихъ отъ работы и угрожая, въ случа непризнанія, вызвать мироваго посредника, исправника, пристава и весь земскій судъ. Притомъ онъ былъ недоврчивъ, скупъ, какъ Плюшкинъ, и часто вспоминалъ о своей честности, хотя получая не боле четырехъ сотъ рублей жалованья, пріобрлъ десятки тысячъ. Наконецъ, онъ находился въ безпрерывной войн съ крестьянами, и понын не можетъ понять — на что это дали имъ свободу? Въ глазахъ его, это была непростительная ошибка нашего времени. Однажды я зашелъ съ нимъ въ его невзрачную, но довольно опрятную и до нельзя натопленную комнату.

— Мойсейка, а Мойсейка! крикнулъ онъ въ какомъ-то гостепріимномъ тон. Скажи-ка Палашк самоваръ поставить: а ты съ Сафрономъ, Архипомъ и Наташкой отоприте погребъ, да возьмите фонарь, печать и сургучъ — наточимъ наливки.

Прошло ровно часъ, пока онъ, распечатавъ и вновь запечатавъ три бочки съ поливками, явился со связкою ключей, которыхъ никогда не выпускалъ изъ рукъ, въ сопровожденіи Мосейки, Архипа и Сафрона, каждый съ бутылкою наливки.

— Вотъ мои фавориты! проговорилъ онъ съ самодовольнымъ видомъ, указывая на сопровождавшую его дворню. Шельмы, капельмейстры! крючки! Со всей деревней они въ ссор,— и общество хотло мн на зло отдать ихъ въ солдаты, но я ихъ выручилъ! А что, не такъ ли, а? Что вы стоите, болваны! Благодарите: вдь я вашъ благодтель. Такъ?

— Такъ, пане.

— Какъ вечеръ, такъ и начнутъ они, шельмы, шнырять по деревц, да подслушивать подъ окнами, а потомъ все и доносятъ: тайная моя полиція, знаете. Ну ужъ тогда попадись мн мужикъ въ руки! Вотъ гд гд они у меня — тутъ, ребромъ въ горл стали. Натуру ихъ лучше меня никто не знаетъ… а вы, какъ бишь, либералы, еще защищаете ихъ, пишете въ газетахъ о какомъ-то общеніи, объ образованіи крестьянъ — читать даже тошно. Палками ихъ — вотъ какое имъ нужно образованіе! Прахъ меня возьми, если я еще хоть разъ загляну въ газеты… Вотъ, мы съ сосдомъ, вдвоемъ, выписывали газету, а теперь перестали: знаете, дворянину неприлично читать, когда явно видишь, какъ тянутъ сторону крестьянина

Въ это время вдали, въ лсу, послышались мрные удары топора, старикъ вспрыгнулъ съ дивана.

— Мосейка! Сафронъ! а! прислушайтесь… Кажется, что это въ лсу рубятъ?

— Рубятъ, пане.

— Перевязать мн этихъ разбойниковъ, живй.

Дворня бросилась въ двери, а онъ началъ разливать чай, перемывая и перетирая въ четвертый разъ чайныя ложки на сухо и вновь, въ разсянности, бросая ихъ въ полоскательную чашку.

— И такихъ злодевъ хотятъ образовать! Зналъ я одного мужика зажиточнаго, богатаго. Онъ образовалъ свою дочь по вашему, по городскому… Такъ что же? умерла.

— Какъ?

— Да такъ,— умерла отъ образованія.

— Нсколько лтъ тому назадъ, какъ только что начали кричать по вашимъ газетамъ и журналамъ про образованіе крестьянъ — этихъ разбойниковъ, прости меня господи,— захалъ я по длу къ одному богатому крестьянину Ивану Гончарину. Онъ былъ переселенецъ изъ Курской губерніи, русскій, пречестнйшій человкъ: родному брату я не занялъ бы денегъ, а ему хоть сейчасъ… Вотъ, онъ то и начитался разнаго вздору. ‘Отчего, говоритъ, наши крестьянскія дти не могутъ быть воспитаны подобно господскимъ? Оттого, что воспитаніе дорого стоитъ, деньги нужны? Ну, есть у меня и деньги, боле чмъ у инаго помщика, оттого я и дамъ моимъ дтямъ образованіе барское. Если я плачу за пару лошадей по 600 рублей, оттого что он мн нравятся, проигрываю въ ‘три листа’ на ярмаркахъ съ барышниками по сотнямъ — отчего же я не могу заплатить пятьсотъ за фортепьянъ для дочери? Найму учителя, гувернерку… Ну, что, примромъ, стоитъ такой народъ?. Коли въ состояніи платить нашъ становой, то ужъ Иванъ Ганчаринъ и подавно!’

Видите, какъ иногда человкъ можетъ свихнуться! Жаль мн его стало. Какъ я ни старался отсовтывать — ничего не сдлаешь. Нанялъ онъ таки молодаго человка за учителя и гувернерку. Шарлотой Францовной звать. Правда, воспиталъ онъ дочку отмнно… да что-жъ изъ того, ни дай ей старикъ образованія — она и по сегодняшній день была бы въ живыхъ. Красавица была эта Маша, хоть сейчасъ за генерала…. Прізжаетъ однажды къ Ганчарину сосдъ его, Шкарупа, малоросъ, богатйшій мужикъ — сватать Машу для своего сына и ужь за одно переговарить и на счетъ приданаго. Шкарупиному сыну, Микитк, не очень-то понравилась Маша: извстно, барышня.

— Та мій одинъ палецъ, говорилъ онъ отцу, билымъ за усю ію руку, та и не работяща.

— И не треба, отвчалъ отецъ, зато вона на штрументи грае.

— Отъ штрумента, батько, и волу легче не буде.

— Та и розумна: книжки читае. Люди кажутъ, що вона розумниша за отца благочиннаго.

— Наберется-жъ вона отъ мене еще бильше розума! Ни вона мини не по скусу… а женитись треба: що за хозяйство! А волы, батько, краше за нашихъ. Кинчайте дило, а я пиду ще разъ по загонамъ, да подивлюсь на воливъ.

Пока Гончаринъ, Шкарупа и Микитка осматривали хозяйство, я остался съ Машей.

— Видли вы моего жениха? спросила меня Маша. Еслибъ мн не было грустно до слезъ, я отъ души подялась бы надъ нимъ. И съ этакимъ человкомъ я должна провести всю свою жизнь! Но это невозможно! Въ этомъ случа пусть отецъ мой не ожидаетъ отъ меня послушанія.

‘Хотлъ, знаете, было урезонить ее, но что прикажете длать съ этой бдовой двушкой. Партія отличная: Микитка, хотя и молодъ, но хозяинъ какихъ мало! Поди-же съ ней!… Знаете, я старый воробей, сейчасъ смекнулъ въ чемъ дло — и спрашиваю ее: ‘А что, Марья Ивановна, знаетъ ли вашъ учитель объ этомъ сватовств?’ Какъ вспомнилъ я объ учител, она, знаете, такъ вся и занялась огнемъ. Попалъ значитъ.

— Да, отвчала она, онъ все знаетъ, потому… потому что я уважаю его, даже боле… Не удивляйтесь, что я съ вами такъ откровенна. Я одна, безъ матери, безъ подруги, они — меня, я — ихъ не понимаю. Я равнодушна къ ихъ интересамъ… Одинъ лишь онъ меня понимаетъ. Съ нимъ я могу говорить откровенно обо всемъ. Теперь вы поймете, отчего я такъ несчастлива! А что отецъ мой заставитъ меня выйдти замужъ за этого идіота — я это напередъ знаю.

На слдующее утро зашелъ ко мн къ комнату Гончаринъ.

— Бда, началъ онъ отрывисто, бда! Ни съ того, ни съ сего Маша моя точно сдурла. Прибжала ко мн блая какъ млъ, да прямо въ ноги: ни за что, говоритъ, не выйду замужъ. Вотъ-те и дочь!

— Да она молода еще, отвчалъ я, чтобы успокоите его.

— Молодой-то она и должна выйдти замужъ. Я хочу, чтобы вс видли, какъ заискиваютъ дочь Гончарина, ни то, если она просидитъ еще въ двкахъ, люди, пожалуй, подумаютъ, что я ужъ совсмъ обднлъ.

‘Что прикажете сдлать. Вошли мы въ смежную комнату. На диван сидла Маша: точно, бдняга, ажъ посинла.

— Послуш-ко, Маша, началъ Гончаринъ, вс двушки хотятъ выйдти замужъ, а оттого родители и пристраиваютъ ихъ. Одн городскія барышни думаютъ быть умне своихъ родителей — и оттого частенько засиживаются. Слава-те Господи, у насъ на этотъ счетъ оно выходитъ лучше: дти не отбились еще отъ рукъ родительскихъ, послушны и выходятъ замужъ какъ укажутъ. Твоя родительница и я — мы вовсе не знали другъ друга, насъ прямо такъ-таки и сосватали добрые люди а мы, какъ водится, послушались родителей… во што! Это благословленіе насъ и обогатило.

— Матушка… не была… счастлива… тихо проговорила Маша.

Старикъ Гончаринъ не выдержалъ: глаза его загорлись какъ у звря. Онъ схватилъ стулъ, руки его дрожали… Вотъ, думаю, выйдетъ казусъ.

— Что?… не была счастлива?… Матушка твоя была самая богатая женщина на сто верстъ кругомъ: всего было въ волю… Жисть свою я запропастилъ, чтобы только устроитъ ее. Мало ей было? Да нечего-то дать было больше… Да что я съ тобою даромъ лишь слова трачу! Завтра обрученіе — слышишь?

И съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.

Но обрученія не было: была паннихида.

— Ну что вы на это скажете, спросилъ меня управляющій. Правъ ли Гончаринъ, что воспиталъ свою дочь?

— Правъ.

— А что онъ хотлъ выдать ее за крестьянина?

— Дло тутъ не въ крестьянств, а въ томъ, что онъ хотлъ достигнуть невозможнаго. Онъ далъ образованіе дочери несоотвтственное ея быту. Если онъ хотлъ быть послдовательнымъ, то, совершивъ одну ошибку, онъ долженъ былъ исправить ее, измнивъ собственный бытъ. Это было не трудно, потому что онъ былъ богатъ. Но правильне и легче всего было-бъ согласить воспитаніе съ образомъ жизни: тогда не былъ-бъ и надобности исправлять ошибку.

— Э! это долгая исторія! Тогда чортъ возьми и образованіе! Гончаринъ былъ правъ, добавилъ сердито управляющій, когда посл похоронъ сказалъ Машиному учителю: ‘Я знаю, что Маша тебя любила,ино теб, не смотря на что ты образованъ, я не отдалъ бы, потому что ты — ничего, главное — деньги. Кто богатъ, того только и уважаютъ, ну, а одн книжки вздоръ. Больно мн, что такъ вышло съ Машей, да нечего длать: сыну я все-таки дамъ воспитаніе. Маша пошла по матушк — слабо, а сынъ не умретъ: у него моя натура’.

— Надъ сыномъ точно легче производить опыты, чмъ надъ дочерью, замтилъ я.

Въ передней послышался шумъ, въ комнату ввели крестьянина съ связанными назадъ руками.

— Это ты лсъ рубилъ, разбойникъ, а? напустился на него управляющій.

— Я лисъ не рубавъ, а прорубь на ричци: конячку напоить, пане.

— Врешь!

— Правду кажу, пане.

— Сафронъ, принеси изъ канцеляріи образъ.

Черезъ минуту явился Сафронъ съ образомъ.

— Присягай предъ образомъ, что ты не совралъ, закричалъ управляющій.

— Та на що, пане?

— Присягай, говорятъ теб! Или я отправлю тебя туда, гд козамъ рога крутятъ.

И управляющій, а вслдъ за нимъ и крестьянинъ, проговорили слдующую оригинальную форму присяги:

‘Коли я збрехавъ, що у мене не було на думци лисъ рубаты, то не хай мене сій образъ на шматки побье, та щобъ я паньскій порогъ живый и не переступивъ. Аминь!

— Аминь, проговорилъ крестьянинъ, почесывая затылокъ.

РАЗСКАЗЫСТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

ОДИНЪ ИЗЪ ОБЩЕСТВЕННЫХЪ СОФИЗМОВЪ.

Читайте также:

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА