Уездный нигилист, Бострем Юлий Карлович, Год: 1876

Время на прочтение: 4 минут(ы)

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

МОСКВА.
Типографія Ф. огансонъ, у Красныхъ вор., д. б. огансонъ.
1876.

УЗДНЫЙ НИГИЛИСТЪ.

Я тотъ, кого никто не любитъ.
Лермонтовъ.

По обимъ сторонамъ большой с.-петербургской дороги, на высокой гор, расположился городъ П—въ. Широкая рка, опоясывающая городъ, какъ будто отдляла его отъ всего остального міра. И въ самомъ дл, новыя мысли и вопросы прошли мимо городка, не затрогивая, и не волнуя умы его жителей, а жители благословляли судьбу, что она пощадила ихъ отъ этой страшной эпидеміи, точно также какъ пощадила отъ холеры въ сороковыхъ годахъ, по прежнему въ город ‘все обстоитъ благополучно’.
Въ такомъ-то городк, какъ водится, каждый и каждая знали наперечетъ каждаго и каждую, они знали не только то, что происходило, но и то, что никогда не происходило и ни въ какомъ случа не можетъ произоти. При этомъ они обладали еще способностью — изъ ничего длать что нибудь и порой даже очень много. Итакъ, клевета, эта когда-то страшная общественная гидра, но въ настоящее время теряющая свою силу въ кругу образованныхъ людей, избрала себ и этотъ городокъ, въ числ разныхъ темныхъ уголковъ и трущобъ. Общественное мнніе составляли обыкновенно коренные жители и служащіе — и горе тому, кто не подчинялся этому авторитету. Прізжихъ и прозжающихъ они вообще называли нигилистами. ‘Все люди, изволите видть, доказывалъ приставъ — подозрительные, при томъ вс они принадлежатъ къ этакой, знаете, сект, которая причиняетъ зло и пакости не только человку, но даже и начальству. Нигилисты, доложу вамъ, все равно что масоны, но отличаются отъ послднихъ большущею бородою и неряшествомъ, притомъ никому не кланяются. Вроисповданія-же они православнаго, но не крестятся’. П—скій почтмейстеръ былъ однимъ изъ первыхъ, пустившихъ по городу слово ‘нигилизмъ’, а надзиратель усплъ даже причислить его къ богатому реестру площадныхъ бранныхъ словъ, десятскій-же не упускалъ случая при рапорт доносить, что въ прошедшую ночь пойманы на мст преступленія столько и столько-то нигилистовъ, и что самый опасный нигилистъ — конокрадъ, усплъ бжать.
Въ то самое время титуломъ нигилиста пользовался вт город чиновникъ Максимъ Корневичъ Травкинъ. Чтобы угодить городничему, онъ предложилъ жителямъ поднести ‘многоуважаемому и почтеннйшему’ начальнику дипломъ на званіе ‘перваго гражданина благополучнаго города П—ва’. Максимъ Корневичъ объяснилъ своимъ сослуживцамъ, что, ‘это теперича въ большой мод’. Городничій, узнавъ заране объ этой манифестаціи, ршилъ, что Травкинъ сумасшедшій. Предлагать дворянину и чиновному лицу гражданство — неслыханная дерзость, это можетъ, положимъ, предложить Англія какому нибудь бунтовщику Гарибальди, но отнюдь не подчиненные своему начальнику! Надюсь, господа, заключилъ съ обиженнымъ достоинствомъ городничій, что я не заслужилъ своею ревностною службою, чтобы меня ставили наравн съ бунтовщикомъ Гарибальди и разжаловали изъ дворянъ въ граждане’. Словомъ, городничій призналъ это за такую обиду, что не упустилъ случая расквитаться съ Травкинымъ по своему. ‘Господа, объявилъ онъ однажды торжественно въ клуб, будьте съ Травкинымъ поосторожне, онъ нигилистъ’.
Посл этого Травкина перестали принимать въ обществ.
Максимъ Корневичъ неожидалъ такого исхода своему безкорыстному предложенію, предложилъ-же онъ городничему гражданство, какъ узнали уже потомъ, по совту одного прозжаго молодаго человка. Максимъ Корневичъ былъ дловымъ чиновникомъ, но не дальняго ума. Вся цль его жизни была угождать начальству, не изъ корыстолюбивыхъ цлей, атакъ себ, по принципу, а можетъ быть и по завщанію отца, какъ говоритъ Молчалинъ. Можно представить себ, какое впечатлніе произвело на него это происшествіе. Онъ нигилистъ!! а Максимъ Корневичъ даже вполн и не постигалъ значенія этого страшнаго для него слова. Какъ водится, человкъ въ несчастіи изолируется и прячется, то же самое было и съ Травкинымъ. Униженный въ глазахъ цлаго общества, Максимъ Корневичъ ходилъ какъ печальный сычъ по городу, изобртая способы, какъ бы поправить эту скверную исторію, но ршительно ничего не могъ придумать — и впалъ въ мучительную ипохондрію. Хозяйка дома, Татьяна Ивановна, сжалилась надъ нимъ и его положеніемъ: она посовтовала ему обратиться къ городничему, разъяснить дло налично и испросить у начальника прощеніе.
Но пока Травкинъ одвалъ свой вицъ-мундиръ, чтобы отправиться къ городничему, судьба уже ршила его участь. И что за глупыя оружія употребляетъ иногда судьба, чтобы уничтожить человка: для Максима Корневича она избрала шавку, его любимую собачонку. Шавка, простая дворняшка, вполн подходила подъ характеръ Травкина. Она не отличалась рзкостью пріемовъ и лаяла на однихъ лишь простыхъ смертныхъ, передъ ‘благородными’ же всегда виляла хвостомъ, словомъ, по увреніямъ Травкина, шавка обладала удивительнымъ тактомъ и была во многихъ случаяхъ умне человка. За то она и пользовалась многими привиллегіями: ее впускали въ чужіе дома, даже терпли въ присутственномъ мст, гд она смирно лежала подъ столомъ Максима Корневича.
Максимъ Корневичъ, окончивъ свой туалетъ и невольно взглянувъ на шавку, призадумался. ‘Ну что, подумалъ онъ, если она побжитъ за мной — да прямо въ комнату городничаго’? При одной ужъ этой мьгсли холодная дрожь пробжала по старой кож Травкина. Ну, теперь я готовъ, иду, многоуважаемая и наипочтеннйшая Татьяна Ивановна… .а ей-ей страшно! проговорилъ онъ со страхомъ школьника, запру только шавку на ключь, продолжалъ онъ да затворю ставни, чтобы, пожалуй, не разбила стекло, да не побжала за мной: вдь она безъ меня — ни шагу’!
И Максимъ Корпевичъ отправился къ начальнику, поглядывая повременамъ назадъ, чтобы удостовриться не бжитъ-ли за нимъ шавка?
Тихо и скромно, на ципочкахъ, вошелъ онъ въ переднюю городничаго, и при вид слуги его, произнесъ неровнымъ, робкимъ голосомъ, прикрывши рукою ротъ: ‘наилюбезнйшій… прошу доложить… Травкинъ, чиновникъ, Максимъ Корневичъ’…
Слуга доложилъ.
Входя въ кабинетъ, Травкинъ опять невольно подумалъ: ‘ну что, если шавка успла освободиться изъ подъ ареста и вдругъ ворвется въ кабинетъ?…’ Дверь растворилась: величаво взошелъ городничій, а вслдъ за нимъ — кто опишетъ ужасъ Травкина — вбжала шавка. Городничій грозно взглянулъ на Травкина, у котораго уже начали подкашиваться ноги. Шавка бросилась съ лаемъ къ нему. Нсколько секундъ стоялъ Травкинъ въ какъ-то одеревненіи, въ глазахъ его начало темнть… онъ бросился на шавку, стараясь споймать ее, что ему, при всемъ его стараніи, никакъ не удавалось. Въ эту минуту незлобный Травкинъ готовъ былъ задавить собаченку и провалиться вмст съ нею на мст.
— Что вамъ нужно!.. оставьте собачонку прорычалъ городничій.
Но Максимъ Корневичъ продолжалъ все еще бжать по кабинету за собаченкой, залзая по временамъ подъ диванъ или кресло.
— Оставь наконецъ собаку въ поко! Ты пьянъ или съ ума сошелъ? закричалъ на него городничій.
Въ это время шавка вскочила на диванъ. Схвативъ и сильно стиснувъ ее обими руками, Травкинъ со всего размаху выбросилъ ее чрезъ окно, на улицу. Потъ лился градомъ по его блдному лицу. Раздался, звонокъ — и черезъ минуту въ комнату вошли дневальный и слуга.
— Вывести вонъ этого сумасшедшаго, нигилиста! раздался повелительный голосъ городничаго.
— Наилюбезнйшій, высокопочтеннйшій… бормоталъ растерявшійся Травкинъ.
Чрезъ нсколько секундъ. Максимъ Корневичъ очутился на улиц. У воротъ стоялъ его злйшій врагъ, столоначальникъ Зубковъ, и съ мрачнымъ наслажденіемъ глядлъ на эту сцену. Травкинъ опрометью побжалъ домой, отперъ комнату, растворилъ ставни и взглянулъ въ уголъ комнаты: передъ нимъ, на старой подушк, тихо и мирно почивала шавка.
— Праведный Боже! Такъ посл этого я, значитъ, выбросилъ собственную наипочтеннйшую собаку, т. е. собаку наипочтеннйшаго и многоуважаемаго начальника изъ собственнаго же его кабинета! Я нигилистъ… выбросилъ собаку начальника въ окошко, а въ заключеніе, какъ говорятъ, поданъ на меня еще доносъ, будто я изъ мести наклеилъ фотографическую карточку своего многоуважаемаго и высокопочтеннаго начальника на помадную банку, фабрики Мусатова…. Господи, что со мною будетъ?
Онъ получилъ отставку безъ прошенія.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека