Железнодорожные рассказы машиниста, Бострем Юлий Карлович, Год: 1876

Время на прочтение: 7 минут(ы)

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

МОСКВА.
Типографія Ф. Іогансонъ, у Красныхъ вор., д. б. Іогансонъ.
1876.

ЖЕЛЗНОДОРОЖНЫЕ РАЗСКАЗЫ МАШИНИСТА.

Протекція съ черной лстницы.

— Въ ‘Европу’ пожалуйте!
— Въ гостинницу ‘Англію’, господинъ!
— Въ ‘Обдирайловы номера,’ дешаво!
— Въ гостинницу ‘Пріятный ароматъ’ Жуликова, разныя номера, къ намъ, господинъ.
Съ этими предложеніями набросились человкъ пять, шесть номерныхъ на бывшаго машиниста Костоломовской желзной дороги — Николаева, только что вошедшаго въ вокзалъ съ чемоданчикомъ въ рук, составлявшимъ все его имущество, пріобртенное на служб у іерихонскихъ желзнодорожныхъ дятелей.
— Къ намъ ужь лучше, господинъ, вы у насъ стояли въ гостинниц ‘Позолоченая грязь’! проговорилъ самый завзятый изъ номерныхъ, вырывая изъ рукъ Николаева чемоданъ, пожалуйте за мной!
Занявъ небольшой, темный нумеръ, по стнамъ котораго висли изорванныя и полинялыя лигографіи, да нсколько фотографическихъ карточекъ, испачканныхъ до нельзя мухами, онъ веллъ подать себ чаю, а самъ, бросивъ чемоданъ на полъ, устало слъ на скрипучую постелъ и началъ перебирать въ памяти своей вс эпизоды прошедшей своей жизни, мысленно набрасывая планъ будущаго своего существованія. Онъ вспомнилъ послднее крушеніе позда на Костоломовской желзной дорог, вслдствіе чего его устранили отъ должности машиниста, потомъ поздку къ своему отцу, послднее воспоминаніе вытснило вс прочія впечатлнія. Ему живо представлялся старикъ — отецъ, съ чрезвычайно хитрымъ, бглымъ и подсматривающимъ взглядомъ, смотрвшій какимъ-то слдственнымъ приставомъ.— Вспомнивъ послднія слова старика, Николаевъ глубоко призадумался. ‘Я долженъ съ тобою кое о чемъ поговорить,’ — сказалъ старикъ, ‘можетъ быть, мы съ тобою такъ скоро и не увидимся… Наврно ты уже узналъ отъ постороннихъ, что я твой отецъ, подобный титулъ трудно скрыть отъ людей. А произошло это такъ: не зная еще хорошенько ни азбуки, ни таблицы умноженія,— я былъ уже мечтателемъ и постоянно находился въ какомъ-то тревожномъ и торжественномъ настроеніи, на жизнь я смотрлъ сквозь розовые очки, стараясь опоэтизировать самыя грязныя ея стороны, словомъ, это было время, когда страдаешь какой-то воскресной восторженностью, тоскуешь во время полнолунія, признаешься звздамъ, что любишь и тому подобную чушь, и твердо увренъ, что вся природа раздляетъ эти чувства… Къ счастію, это дурацкое время прошло для меня безвозвратно. Я любилъ твою мать. Мать твоя, дочь московскаго лавочника, умерла въ вагон царско-сельской желзной дороги, гд она тебя родила во время позда.— Ты родился на лету. Можетъ быть, ни одинъ прогресистъ позавидовалъ теб за подобное появленіе на свтъ. Мать твоя очень хорошо сдлала, что умерла: мн не нужно было жениться на ней, что я, при тогдашнихъ рыцарскихъ убжденіяхъ, наврное сдлалъ бы.— Ты носишь имя ея отца, который жилъ до самой своей смерти на мой счетъ… и онъ умеръ, также очень любезно и деликатно съ его стороны, остался только братъ твоей матери, Филатка, и ты, но не думай, пожалуйста, что я тебя люблю — нтъ: я никого не люблю, я не могу даже упрочить твоего положенія, потому что я бережливъ, даже, врне — скупъ. Не удивляйся, что я такъ откровененъ: это одно еще изъ лучшихъ моихъ качествъ. Я далъ теб образованіе, не понимая до сихъ поръ, какъ я ршился тратить на это деньги.
При этомъ послднемъ воспоминаніи быстро растворилась дверь, Николаевъ приподнялъ голову и остался въ этомъ положеніи: передъ нимъ съ ножницами въ рук, съ ремнемъ у пояса и гребенкой въ волосахъ — стоялъ въ лихой поз парикмахеръ Никифоръ Артамоновичъ Чулкинъ.
Рдко можно встртить подобную подвижную натуру, какъ Чулкинъ: онъ былъ постоянно въ движеніи, шаркалъ, метался во вс стороны, смялся, разсказывалъ и распрашивалъ обо всемъ и всхъ, притомъ зналъ почти весь городъ и біографію каждаго жителя но одиночк.— Этотъ олицетворенный perpetuum mobile принадлежалъ къ той категоріи людей, съ которыми постоянно случаются какія-то приключенія, которые всегда поспваютъ кстати и не кстати на пожаръ, уличную драку, видятъ какъ лошади купца П—ва разбили экипажъ и тутъ-же были свидтелями при паденіи кровельщика съ крыши и. т. под. Какъ водится, подобные люди всегда словоохотны.
— Господинъ Николаевъ! вскрикнулъ патетически Чулкинъ, завидя молодаго человка, вы-ли это? васъ ли я вижу?
— А Никифоръ! какими судьбами!— проговорилъ Николаевъ, узнавая Чулкина, да какъ-же, братъ, ты измнился!
— Чужая сторонушка безъ втра сушитъ, господинъ Николаевъ!
— Какъ-же ты попалъ сюда?
— Эхъ, господинъ Николаевъ,— много разсказывать! Вы сами знаете, какъ родитель вашъ притснялъ меня. Не вытерпла душа — бжалъ! Я, Иванъ Алексевичъ, всегда любилъ свободу, просторъ, ширь!… Господи! чего только я не испыталъ вовремя моей бурлацкой жизни! Передъ моимъ поб томъ, почти цлыхъ дв недли скитался я въ вашихъ камышахъ, и теперь еще, можетъ быть, благословляютъ меня тамошніе комары за тогдашнее мое пребываніе: насосались, насытились, бестіи, моей невинной кровью — э-эхъ!… Было тяжелое время, это было передъ войной, когда насъ, бурлаковъ, начали преслдовать, когда всякъ опасался нанимать насъ на работы… Бывалъ и за границей, судырь мой, въ Турціи, гд я приписался… ну да что прошедшее вспоминать — прошло! Теперь, слава Богу, живется хорошо, парикмахерской обзавелся, занимаюсь разнымъ леченіемъ: докторамъ подрывъ-съ длаю… да-съ! Я здсь, изволите видть, въ большомъ почет-съ… Женился, господинъ Николаевъ, не на какой-нибудь, а на образованной… Жену мою, когда она была еще двицей, я встрчалъ почти постоянно по утрамъ на одной изъ скамеекъ въ Александровскомъ парк, который можно только изъ вжливости къ мстнымъ жителямъ назвать паркомъ, она сидла всегда этакой, знаете, распрепоэтичной, съ романчикомъ въ рукахъ… Вотъ, господинъ Николаевъ, когда вы побываете у меня, то сами убдитесь, что жена моя не какая-нибудь, не изъ этакихъ, знаете, а женщина того-съ… ну, ужь вы поймете меня? Какъ-же это вамъ-то живется?
— Мн? плохо!
И Николаевъ, передавъ Чулкину о своемъ прошедшемъ, объяснилъ ему теперешнее свое безвыходное положеніе
— Гмъ! такъ вы желаете служить на Реброломовской желзной дорог и надетесь получить мсто начальника депо на станціи ‘Козявки’, по протекціи графа Горбачевскаго?
— Да, но я врядъ-ли получу его: одна вліятельная особа старается всми силами доставить это мсто другому. Особа эта, князь Заингульскій, наврное успетъ въ томъ, такъ какъ онъ въ очень близкихъ отношеніяхъ къ графу.
— Помилуйте! проговорилъ съ усмшкой Чулкинъ, что можетъ успть князь Заингульскій, когда я возьмусь за это дло!.. Позвольте я васъ отрекомендую-съ… Считайте это мсто за вами.
— Но какъ же ты это все устроишь? спросилъ Николаевъ.
— Поврьте, что и я имю знакомство съ вліятельными лицами, съ очень даже вліятельными… да-съ! Даже можно сказать, я въ очень дружескихъ отношеніяхъ съ ними… Ну, а искусство мое проложитъ мн всегда дорогу. Приходите завтра ко мн, и вы сами удостовритесь, что я кой что да значу: меня уважаютъ-съ!
На слдующій день отправился Николаевъ къ Чулкину. Отыскавъ вывску: ‘Парикмахеръ Н. А. Чулкинъ’, онъ вошелъ въ дверь, по обимъ сторонамъ которой красовались также дв вывски: на одной была изображена дама съ кривой таліей, окруженная разными шиньонами, а на другой какой-то противный франтъ, съ вывернутыми ногами, съ надписью: ‘бреютъ и стрижуть’
Въ то время, когда Николаевъ вошелъ въ парикмахерскую, Чулкинъ намыливалъ бороду какому-то угрюмому господину, который старался, повидимому, придать своей физіономіи какъ можно больше важности.
Завидвъ Николаева, Чулкинъ бросилъ въ сторону кисточку и встртилъ его съ видимою радостью.
— Хорошо, что вы пораньше пришли, господинъ Николаевъ,— не то, можетъ быть, мы еще и опоздали бы.. Ну, пойдемъ! сказалъ въ торопяхъ Чулкинъ.
— Послушай, долго-ли я просижу еще съ намыленной бородой? послышался строгій голосъ.
Но голосъ этотъ остался вопіющимъ гласомъ въ пустын: Чулкинъ, взявъ Николаева, подъ руку, быстро вышелъ на улицу. Угрюмый господинъ сердито вскочилъ съ своего мста, вытеръ съ какимъ то ожесточеніемъ намыленную бороду полотенцемъ и вышелъ также, браня Чулкина на всевозможные лады и способы.
Четверть часа спустя, Николаевъ и Чулкинъ очутились передъ домомъ графа Горбачевскаго.
— Мы, господинъ Николаевъ, пойдемъ не по парадной, а по черной лстниц, проговорилъ, охорашиваясь, и важно ступая по лстниц Чулкинъ.

——

Въ большой, богато-меблированной комнат, предназначенной для господъ лакеевъ графа Горбачевскаго, сидли за карточнымъ столомъ каммердинеръ, егерь, швейцаръ и еще два выздныхъ лакея въ штиблетахъ и ливреяхъ съ эксельбантами, въ сторон стоялъ серебряный самоваръ съ фаянсовымъ чайнымъ приборомъ: они пили чай, а потомъ, по обыкновенію, доливая во второй или въ третій разъ чайникъ, подавали уже графу.
Въ комнату вошли Чулкинъ и Николаевъ.
Чулкинъ разшаркался передъ каммердинеромъ и лакеями, и таинственно склонясь къ уху швейцара, спросилъ шопотомъ: ‘а что въ дух-ли сегодня каммердинеръ Иванъ Матвевичъ?’
— Они-съ, Иванъ Матвевичъ, отвчалъ также шопотомъ швейцаръ,— сегодня оченно-съ въ дух… а что просьба какая?
— Да-съ.
— Можно приступить смло, отвчалъ швейцаръ.
Лицо Чулкина просіяло, онъ ловко представилъ Николаева каммердинеру, на что они-съ, Иванъ Матвевичъ, — отвтствовали благосклоннымъ киваніемъ головы.
— Мы, проговорилъ подобострастно парикмахеръ, къ вамъ-съ прибгаемъ подъ ваше крылышко. одни лишь вы можете намъ помочь, такъ какъ ваше слово больше значитъ, чмъ графское, оно-съ, Иванъ Матвевичъ, врне графскаго: это ужь всмъ извстно.
— Гд тамъ! отвчалъ важно каммердинеръ.
— Помилуйте, — это каждому дитят извстно… графъ все длаетъ лишь то, что вамъ угодно, Иванъ Матвевичъ. Сперва нужно ваше слово, а графское, этакъ, знаете, для проформы-съ… Вамъ сейчасъ угодно бриться?.. Да и постричь не мшаетъ…
— Пожалуй!..
И Чулкинъ тотъ-часъ-же принялся за дло.
— Если-бъ вы только знали, Иванъ Матвевичъ, съ какимъ чувствомъ, съ какимъ удовольствіемъ, я васъ всегда стригу… пожалуйста, не принимайте слова мои за лесть, но каждый разъ, во время бритья или стрижки, я любуюсь вашей физіономіей, у меня, дома-съ, есть картинка, Пальмерстонъ, ну, точь-въ-точь вашъ портретъ, да-съ… Весь городъ принимаетъ васъ за графа, а графа за каммердинера.
— Хе, хе хе!.. это врно, это такъ-съ! Когда мы путешествовали за-границей, то меня тамъ величали: ‘ваше сіятельство’, отвчалъ каммердинеръ, съ чувствомъ собственнаго достоинства.
— Ну вотъ и выходитъ по моему, Иванъ Матвевичъ! Давича читала жена моя какой-то романчикъ, кажется, ‘Донъ-Жуанъ’, и говоритъ: ‘не правда-ли, Никифоръ Артамоновичъ, какъ похожъ этотъ Донъ-Жуанъ на Ивана Матвевича?’
— А что супруга ваша?.. Въ здоровьи-съ?..
— Здоровы, Иванъ Матвевичъ, приказали передать поклонъ, а за присланныя книги сама лично васъ поблагодаритъ… Вотъ скоро мы попросимъ васъ въ кумовья…
— Очень буду радъ-съ. Что же вы хотли просить, Никифоръ Артамоновичъ? спросилъ благосклонно каммердинеръ.
— А вотъ что, если смю доложить: отъ графа, такъ какъ онъ въ родств съ управляющимъ Реброломовской желзной дороги, зависитъ дать мсто начальника депо на станціи: ‘Козявка’, которое желаютъ получить вотъ они-съ, господинъ Николаевъ, но говорятъ, что какая то вліятельная личность, князь Заингульскій кажется, желаетъ отрекомендовать графу на это мсто какого-то распреглупйшаго господина, который ршительно ничего не понимаетъ. Вотъ я имъ, то есть г-ну Николаеву, и говорю, что безъ вашего согласія этому не бывать, что Иванъ Матвеичъ вліятельне у графа, чмъ всякое наивліятельнйшее лицо, говорю: ‘пойдемъ къ Ивану Матвевичу, попросимъ, а они уже если пообщаютъ-съ, то ужъ надйтесь: ихъ благородное слово врне графскаго, отъ нихъ только и зависитъ дать мсто, или нтъ’.
Въ это самое время вошла въ комнату мамзель Дуня, служанка графини, вертлявая съ острымъ, вздернутымъ носикомъ, брюнетка. Чулкинъ ловко шаркнулъ ногой и низко поклонился ей.
— Иванъ Матвевичъ! обратилась мамзель Дуня къ каммердинеру, васъ требуетъ графъ.
— А что принималъ онъ пилюли? спросилъ каммердинеръ.
— Принимали, отвчала мамзель Дуня, полуотворотившись отъ каммердинера.
— Ну, подйствовали?..
— Ступайте, васъ ожидаютъ! добавила она съ гримасой.
— Вы что-то не въ дух, мамзель Дуня, а можетъ быть вы больны? спросилъ каммердинеръ.
— Он съ, отвчалъ иронически егерь, страдаютъ корнетомъ.
— Что-же принесли вы мн общанную косу, готова? спросила Дуня Чулкина.
— Какъ же-съ, готова: всю ночь проработалъ, вмст съ женой… я вамъ доставлю ее тотчасъ-же.
Чулкинъ отвелъ въ сторону Николаева.
— Послушайте, г. Николаевъ, есть у васъ деньги?..
— Немного есть.
— Сходите — это недалеко — въ магазинъ и купите косу, не забудьте для брюнетки. Она… эта мамзель намъ нужна: я ее попрошу поддержать просьбу Ивана Матвевича у графа.
Николаевъ, исполнивъ данное порученіе, возвратился кстати: его потребовалъ графъ.
Нсколько минутъ спустя Николаевъ и каммердинеръ вышли изъ графской комнаты.
— Ну что? спросилъ, завидя ихъ, Чулкинъ.
— Мсто начальника депо, Козявской станціи за господиномъ Николаевымъ, сказалъ съ достоинствомъ каммердинеръ… пилюли, того-съ, подйствовали, добавилъ онъ шопотомъ, ну а въ такомъ случа проси, что хочешь: не откажетъ.
Раздался стукъ подъхавшаго экипажа, потомъ звонокъ: въ пріемную вошли князь Заингульскій и какой-то молодой человкъ съ pince-nez.
— У себя графъ? спросилъ князь.
— Дома нтъ, отвчалъ сухо каммердинеръ.
— Если прідетъ, то скажи, что я буду здсь въ три часа. скажи, что со мною прізжалъ господинъ, желающій получить должность начальника депо.
— Мсто это уже занято другимъ, сказалъ каммердинеръ.
— Кмъ? спросилъ съ удивленіемъ княз.
— Вотъ-съ, ими, добавилъ каммердинеръ, указывая на Николаева
— Извините за нескромный вопросъ, обратился князь къ Николаеву, кмъ вы отрекомендованы графу?
— Ими-съ, добавилъ въ свою очередь Николаевъ, указывая на Чулкина.
— Вроятно, вы, вжливо обратился снова князь къ Чулкину, уже давно знакомы съ графомъ?
— Давно.
— Князь Заингульскій! отрекомендовался князь, съ кмъ я честь имю говорить?
— Парикмахеръ Никифоръ Артамоновичъ Чулкинъ, важно отвтилъ парикмахеръ, принимая лихую позу.
Князя покоробило.
— Но какъ же ты, братецъ, усплъ отрекомендовать ихъ? спросилъ князь.
— Усплъ-съ! Иногда протекція съ черной лстницы врне, чмъ съ парадной, наставительно отвчалъ Чулкинъ, съ достоинствомъ кланяясь князю.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека